Качели дыхания

Палка

После работы я отправился в сторону, противоположную дому: прямо через Ринг, не сворачивая в жилые улицы. Хотелось проверить, есть ли еще в церкви Святой Троицы белая ниша и святой с овцой на плечах вместо воротника.

На Ринге стоял толстый мальчик в белых гольфах, коротких клетчатых штанах и белой рубашке с рюшами — словно он сбежал с какого-то праздника. Мальчик держал в руках букет белых далий, обрывал лепестки и скармливал их голубям. Восемь голубей — поверив, что на мостовой лежит хлеб, — поклевали белые лепестки, а потом от них отступились. Но за считаные секунды они всё забыли и, поводя головками, снова принялись клевать те же лепестки. Как же долго верил их голод, что далии превратятся в хлеб. А этот мальчик во что верил? Был ли он хитрым или глупым, как голубиный голод? Мне не хотелось думать о том, что обманщик — сам голод. Если бы мальчик вместо лепестков далий сыпал хлебные крошки, я бы вообще не остановился. Часы на церкви показывали без десяти шесть.

Я быстро пересек площадь, потому что в шесть церковь могли закрыть.

И тут я увидел — впервые после лагеря — Труди Пеликан, которая шла мне навстречу. Мы слишком поздно заметили друг друга. Труди шла, опираясь на палку. Она уже не могла от меня увильнуть, поэтому положила палку на землю и наклонилась к своему ботинку. Хотя шнурки на нем не развязались.

Прошло уже больше полугода, как мы вернулись домой, мы жили в одном городе. Но ради нас самих делали вид, будто друг друга не знаем. Здесь и понимать нечего. Я быстро отвернулся. Хотя мне очень хотелось обнять ее и сказать, что я с ней согласен. Как бы я хотел сказать: «Жаль, что тебе пришлось наклониться; мне палка не нужна, и, если ты позволишь, в следующий раз наклонюсь я — за нас двоих». Палка у Труди была полированная, со ржавым шипом на конце и с белым круглым набалдашником.

Вместо того чтобы идти в церковь, я резко свернул влево — на ту узкую улицу, по которой пришел. Солнце пекло мне в затылок, зной растекался под волосами, словно голова у меня была из гладкой жести. Ветер волок ковер из пыли и напевал в кронах деревьев. Потом на тротуаре образовалась пылевая воронка; она пронеслась сквозь меня и порвалась в клочья. Когда клочья опали, весь тротуар уже был усеян черными точками. Ветер, ворча, разбросал первые дождевые капли. Подоспела гроза. Пошуршала стеклянной бахромой, и в воздухе сразу замелькали водяные плети. Я укрылся в писчебумажном магазине.

Переступив порог, я рукавом смахнул с лица воду. Продавщица вышла из маленькой двери с занавеской. На ней были стоптанные войлочные шлепанцы с кисточками, как для рисования, — они словно прорастали прямо из подъема стопы. Продавщица встала за прилавок, а я застрял возле витрины, поглядывая одним глазом на продавщицу, а другим — на улицу. Вдруг правая щека у этой женщины вздулась. Руки ее лежали на прилавке; перстень-печатка, для этих костлявых рук чересчур тяжелый, наверняка был мужским. Теперь правая щека стала плоской, даже запала, зато вздулась левая. Я слышал, как во рту у продавщицы что-то постукивает о зубы: она сосала леденец. Прищуривала поочередно то один, то другой глаз, и веки казались бумажными. «Чай закипел», — сказала продавщица и исчезла за занавеской. В тот же миг из-за занавески выскользнула кошка. Она подбежала ко мне и прижалась к моим брюкам, будто узнала меня. Я взял ее на руки. Она почти ничего не весила. «Вовсе это не кошка, — сказал я себе, — а только меховая опушка серо-полосатой скуки, терпеливый страх, блуждающий по узким улицам». Кошка обнюхала мой мокрый пиджак. Нос у нее был будто из лайковой кожи и закруглялся наподобие пятки. Положив передние лапки мне на плечи и заглянув в ухо, кошка совсем перестала дышать. Я оттолкнул ее мордочку, и она спрыгнула на пол. Прыжок получился совершенно бесшумным, как если бы на землю упал платок. Внутри у кошки была пустота. И продавщица тоже вернулась с пустыми руками. Где же чай? Не могла она так быстро его выпить. Ко всему прочему ее правая щека снова вздулась. А перстень-печатка скреб по прилавку.

Я пожелал купить тетрадь.

— По арифметике или по письму? — спросила продавщица.

— По письму.

— У вас что — нет мелочи? Мне менять нечем, — пробурчала продавщица, умудрившись при этом сглотнуть. Обе ее щеки одновременно запали. А леденец выскользнул на прилавок. Он был прозрачным, и она быстро затолкала его обратно в рот. Оказалось, это и не леденец вовсе: она сосала хрустальную «капель» от люстры.