Как брать интервью

Евгений Криницын

БРАТЬ

ИНТЕРВЬЮ

8 МАСТЕР-КЛАССОВ

от лучших (^журналистов

Q

альпина

ПАБЛИШЕР

Москва

2019

УДК 303.62(0.92) ББК 76.01 К82

Криницын Е.

К82 Как брать интервью: 8 мастер-классов от лучших журналистов России / Евгений Криницын. — М. : Альпина Паблишер, 2019. — 164 с.

ISBN 978-5-9614-2415-7

Журналистика — в первую очередь практика, и годы учебы в университете не могут заменить общения с профессионалами. Эта книга собрала опыт самых знаменитых журналистов России. Алексей Венедиктов, Андрей Максимов, Станислав Кучер, Владимир Познер, Дмитрий Губин, Андрей Ванденко, Жанна Немцова и Илья Азар рассказывают о своих приемах ведения интервью. На собственном примере они показывают, как готовиться, как вести себя с разными собеседниками и выуживать интересную информацию. А еще это откровенные воспоминания о переживаниях, провалах и успехах, которые интересно прочитать, даже если вы не строите карьеру журналиста.

ISBN 978-5-9614-2415-7

УДК 303.62(0.92) ББК 76.01

Все права защищены. Никакая часть этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме, и какими бы то ни было средствами, включая размещение, в сети интернет и в корпоративных сетях, а также, запись в память ЭВМ для частного или публичного использования, без письменного разрешения владельца авторских прав. По вопросу организации доступа к электронной библиотеке издательства обращайтесь по адресу mylib@alpina.ru

© Е. Криницын, 2019 © ООО «Альпина Паблишер», 2019

Оглавление

Предисловие 5 Алексей Венедиктов7

Андрей Максимов 2,9 Станислав Кучер49

Владимир Познер 65

Дмитрий Губин 79 Андрей Ванденко93

Жанна Немцова 113

Илья Азар 139

Об авторе 163

Предисловие

Дорогой читатель!

Рад представить вам книгу «Как брать интервью», сильно переработанное издание моей книги «Акулы интервью», впервые вышедшей в 2010 году. В этом издании появились новые персонажи: Жанна Немцова и Илья Азар. Мы снова встретились и с нашими старыми знакомыми — мэтрами интервью — Андреем Максимовым и Андреем Ванденко. Конечно, ни один материал об этом жанре не может обойтись без Алексея Венедиктова и Владимира Познера, с которыми вы также сможете побеседовать на страницах моей книги. Предвкушаю ваш вопрос: «А где же Дудь — главный интервьюер российского YouTube, яркий, блистательный, провокационный журналист и блогер?» В этом издании Андрей Максимов, Жанна Немцова, Андрей Ванденко и Илья Азар делятся своими впечатлениями от работы Юрия Дудя.

А полноценная встреча с самыми популярными бло- герами страны ожидает вас в следующей книге, посвященной исключительно интернет-деятелям! Тогда мы и поговорим о природе хайпа, механизме раскрутки YouTube-канала, методах привлечения аудитории, секретах мастерства ведения блогов, трафике. У Дудя сейчас много последователей, проекты которых не всегда бывают удачны. Кроме того, появились блогеры, которые делают все наоборот, в стиле

«Анти-Дудь»! Предлагаю немного подождать, пыль рассеется, слабые уйдут, а с мэтрами, которые останутся, мы и пообщаемся! Договорились?

А пока не спеша и вдумчиво побеседуем с ведущими журналистами электронных медиа России.

Желаю удачи и успехов в это крайне непростое для свободной российской журналистики время!

Ваш

Евгений Криницын

>

W

Журналист, главный редактор и ведущий передач радиостанции «Эхо Москвы», президент телекомпании «Эхо», создатель познавательного исторического журнала «Дилетант»

После школы поступил на вечернее отделение исторического факультета Московского пединститута. В армию не взяли по причине узкого прищура (к 17 годам зрение -10). Одновременно с учебой в вузе работал пять лет почтальоном, успевая утром прочитывать все газеты, а вечером — все журналы. Затем пошел учителем истории в школу, где и проработал 20 лет.

На радио «Эхо Москвы» Алексей Венедиктов пришел в 1990 г. как журналист, затем стал директором службы информации.

С 1998 г. — главный редактор.

Лауреат премии «Золотое перо России».

Награжден медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени. Отмечен наградой за высокий профессионализм и личное мужество при работе в горячих точках.

Кавалер французского ордена Почетного легиона. Лауреат премии имени Артема Боровика.

Первый вопрос

Если вы интервьюируете незнакомого человека, то его отношение к вам определится после первого вашего вопроса. Опытный интервьюируемый по первому вопросу определит, кто перед ним, поэтому для интервьюера важно сразу «войти в кость».

Если вы с этим человеком уже работали, очень важно показать, что все предыдущие интервью гроша ломаного не стоят. Вот здесь и сейчас абсолютно уникальная история, уникальная ситуация, даже если она совершенно банальна. Но при этом уникальных первых вопросов мало. Бывает, что ты садишься перед человеком, смотришь на него и выпаливаешь: «И?..» Но все интервью так не начнешь. Первый вопрос задает тон, накал. Если он неудачен — плохо, но можно исправить ситуацию вторым вопросом, а то и третьим.

Для чего дают интервью

Человеку, который пришел к вам на интервью, нет до вас никакого дела. Его цель — донести через вас до читателей, зрителей или слушателей себя, белого и пушистого. Так делают все, не важно, президент это или председатель колхоза, великий спортсмен или великий актер. Повторюсь, у него одна задача: дойти до своих избирателей, болельщиков, поклонников, то есть продать себя, иначе бы он не согласился на беседу. Интервьюер для него всего лишь инструмент, при этом он понимает, что если начнет растекаться мыслью по древу, то его выключат на третьей минуте. Интервьюер — это инструмент для опытных ньюсмейкеров, с помощью которого «герой» занимается манипуляцией общественного мнения в отношении себя любимого. Если журналист видит, что собеседник его не воспринимает, значит, нужно на ходу перестроиться, чтобы не превращаться в подставку для микрофона.

Для чего берут интервью

Всего целей три; в каждом интервью они присутствуют, но в разных пропорциях.

Первая цель: если перед вами ньюсмейкер, ваша задача — вытащить из него информацию. Здесь никакой борьбы быть не может. «Сколько человек погибло в этой операции?» — спрашиваете вы, к примеру, у замначальника штаба. Вы должны получить цифру.

Вторая цель: вытащить из него мнение и оценку. В этих случаях, конечно, приходится воевать. Потому что мнения и оценки обычно очень благостные. Вы спрашиваете: «Почему в предыдущей операции погибло два человека, а в этой 73?» Здесь вы уже становитесь преградой, соперником и врагом.

Третья цель: придать интервью такой образ, чтобы оно было просмотрено или прослушано до конца. Но это уже уровень накала и умение интервьюера.

Все три цели обязательно нужно держать в голове.

Интервью с Фурсенко

Я разговаривал с министром образования РФ Андреем Фурсенко[1] и задавал, как могло показаться, детские вопросы. Дело в том, что ни школьники, ни родители толком не знали, каковы будут правила ЕГЭ в 2009 г. Поэтому я представил себя в роли ученика. Спросил, сколько нужно будет сдавать экзаменов, когда будет подписан документ. А если я не сдам? А если через год пересдавать? А если институт не сказал, какие экзамены? Куда звонить, когда — дайте дату, дайте время! Иначе говоря, я задавал те же вопросы, которые ему бы задавали на родительском собрании. Я решал задачу ньюсмейкерства, первую задачу интервью. Я не искал красивости, потому что год кончался, а дети не знали, как это будет. И я получил результат. Через неделю после интервью пришла его заместитель и подробно рассказала, как все будет проходить. Ей я задавал и оценочные вопросы, решая вторую задачу интервьюера. Этими интервью я добился ускорения принятия решения по ЕГЭ и информирования всех. Это была моя цель. Я не собирался ни унижать его, ни подставлять каким бы то ни было образом. Более того, Андрей знает, что я противник ЕГЭ в той форме, в какой проходит этот экзамен. Я мог бы поспорить как журналист о значении ЕГЭ — и мы еще поспорим с ним публично. Но тогда нужно было, чтобы дети и родители знали, как будет действовать министерство, и это удалось на 100%. Я очень доволен этим интервью.

Ответственность интервьюируемого

Нужно четко понимать, что интервью с руководителем существенно отличается от интервью с его заместителем. Скажем, министр, отвечая на вопросы, к примеру, по ЕГЭ, берет на себя публичную ответственность от имени государства. Если он сказал, что все институты будут принимать ЕГЭ, значит, так и будет. Слова Фурсенко, в отличие от, допустим, слов начальника департамента образования, звучат как официальное обязательство перед страной.

Валентина Матвиенко заявила, что ни одно решение по историческим зданиям Санкт-Петербурга не будет принято без решения Общественного совета. Интервью получилось скандальным. Его перепечатали все газеты Петербурга. Мне потом писали слушатели: «Она соврала». Но никто не привел в пример ни одного решения, принятого без участия Общественного совета. В результате губернатор публично взяла обязательство, и теперь она должна держать слово.

Острые вопросы

Я знаю, что я крутой. И мой сын это знает, а это главное. Поэтому я всегда доброжелательно отношусь к собеседнику: к министрам, чиновникам, оппозиционерам. Но в то же время острые вопросы могу задать легко. Вот только у нас почему-то острыми вопросами считаются, например, такие: «Почему вы разваливаете народное образование?» Я этого не понимаю. Фурсенко ответит: «Я не разваливаю» — и всё. Разговор закончен. Я не эксперт. Я беседую с министром обороны, но я ведь не эксперт в армейских делах. Мое дело — дать собеседнику возможность публично взять на себя какое-либо обязательство. Я легко задаю тяжелые вопросы хорошо знакомым мне людям. Причем к своим немногочисленным политическим друзьям отношусь гораздо жестче, чем к людям, к которым я равнодушен. У нас были довольно близкие отношения с Гайдаром и Чубайсом, а интервью с ними самые жесткие.

Интервью с Тони Блэром

Мне дали полчаса на разговор с Блэром в аэропорту. Я понимал, к чему надо готовиться. Но переговоры Блэра с Путиным затянулись, в результате подходит ко мне посол: «Алексей, у вас будет пять минут». Я ему отвечаю: «Знаете, я собираю свои вещи и уезжаю». Министр иностранных дел Лавров ошеломленно спрашивает: «Как уезжаешь? Это же премьер-министр». А я ему: «Что я, мальчик, что ли, из-за пяти минут с места срываться? Я готовился, у меня целая папка вопросов...» Я ведь приблизительно знаю, сколько мне потребуется времени. Лавров начинает убеждать: «Леш, это скандал». А я говорю: «Я мог бы написать два вопроса и послать мальчика. Он прочитал бы на хорошем английском вопросы, Блэр бы ответил, все остались бы довольны». Посол говорит: «Хорошо, 15 минут». Я соглашаюсь: «Тогда делаем так: я английского не знаю, но, чтобы не тратить время, его ответы вы мне не переводите».

Дальше я задаю Блэру вопрос по-русски, ему переводят. Он что-то отвечает, я задаю следующий вопрос. Вот какие ситуации бывают. Знаете, о чем я его спросил первым делом?

«Господин премьер-министр, сейчас выходит пятая книга о Гарри Поттере, ваши дети любят это читать?» Он поднимает на меня глаза, потом смотрит на переводчика, мол, то ли я услышал? Мужик его ждал для чего? В общем, он неформально ответил и расслабился. И я его дальше спрашивал про ракеты, про экономику. Так мы проговорили полчаса. Я понимаю, что, если бы задал ему вопрос, каковы результаты переговоров с Путиным, это были бы кранты. Он бы за 15 минут отрапортовал формальные и несущественные вещи — и до свидания.

Сенсация

Допустим, вам предстоит беседовать с министром иностранных дел Франции. Вы читаете пять или семь его последних интервью и видите ответы. Примерно знаете, что он скажет. Идя на интервью, люди заранее знают, что хотят донести. Вы можете только вывернуть форму, попробовать поймать их за хвост. Хотя опытных людей за хвост не поймаешь. Тони Блэр раздает по три интервью в день в течение десяти лет. Ваша цель — задать вопросы, ответы на которые будут интересны слушателям.

Первое интервью

На «Эхо Москвы» меня позвали в августе 1990 года, друзья сказали: «Ты же учитель, вот и представь, что ты стоишь у доски». Первое интервью я брал у Любови Петровны Кезиной, главы департамента образования Москвы, накануне нового учебного года. Я ее спрашивал как учитель: про зарплаты, наполняемость классов. Мне было тогда 35 лет. До этого я вообще не работал в журналистике.

Отличие хорошего интервью от плохого

Когда вы просто сидите за столом и расспрашиваете, в известном смысле это интервью. Только оно не публично, вы это делаете для себя.

Что отличает хорошее интервью от плохого? Есть формальные вещи, например так называемый индекс ци- тируемости.

Вопрос в том, какую задачу себе ставишь. Моя задача — чтобы меня цитировали другие СМИ. Но в России журналисты нечасто ссылаются на первоисточник. Когда министр финансов Кудрин был у известного тележурналиста на федеральном канале, у того после часового интервью получилось семь ссылок в агентствах. После получасового интервью со мной — 30 ссылок. Я сделал интервью лучше. Но это не значит, что я сделал интервью красочнее. Может быть, коллега поговорил о любимых собаках министра, и народ удивлялся, мол, у него семь собак, это чума. А ты спрашиваешь о другом: про инфляцию, про курс, золотовалютные резервы. Это может быть скучно, но цитируемо. Вообще сравнивать красочное интервью с холодно-профессиональным невозможно. Моя сверхзадача при разговоре с политиками — цитируемость. Они должны или сказать что-то новое, или выразить свое мнение по тому или иному вопросу.

Они не любят высказывать свое мнение, но я пытаюсь из них его вытащить.

Интервью с бывшим президентом Азербайджана Гейдаром Алиевым

Меня попросили только об одном: не спрашивать, будет ли Алиев снова выдвигаться на пост президента Азербайджана. А дело было за три месяца до выборов. Как я могу об этом не спросить? Мир ждет. Я адресую этот вопрос от радиослушателей, мол, не я же его задаю, а Иван Иваныч из Баку. Вы собираетесь выдвигаться на новый срок? Алиев говорит: «Алексей Алексеевич, я сейчас в другой стране, а о своих планах я буду говорить у себя в Баку».

Идет интервью, я снова о своем: вот Иван Иваныч из Пензы интересуется, что вы будете делать после 2003 года? Он снова отвечает: «Алексей, я уже сказал, что не буду отвечать на этот вопрос». Провал. Интервью подходит к концу, я снова спрашиваю: «Гейдар Алиевич, так будем баллотироваться или не будем?» Он так посмотрел на меня, что я подумал, что меня здесь же и закопают. Но Алиев произнес: «А что, все этим оставлять, что ли?»

Тут же в агентства France Press, Reuters посыпались молнии: «Гейдар Алиев выдвигается на новый срок». Но с тем же успехом он мог меня послать, никогда не знаешь, как будет.

Никогда не надо опускать руки, нужно находить эмоциональную струю, чтобы вызвать если не на откровенность, то хотя бы на комментарий. После интервью мы пили коньяк.

Недовольства и вопросы

Бывают недовольства, особенно со стороны пресс- служб, а не самих клиентов. Бывает так, что пресс- службы присылают вопросы, ведущий «Эха» их читает и отправляет в помойное ведро. Никогда нельзя предугадать заранее, как пойдет интервью. Как я могу написать семь вопросов, не зная ответов? Это непрофессионально. Между прочим, я пишу не вопросы, я пишу темы. Когда было интервью с Фурсенко, пришло больше 200 вопросов на сайт, я выделил темы, которые волнуют людей: ЕГЭ, преподавание национальных языков. Ну и зарплаты. Только я о них не спрашивал. Бюджет был уже утвержден. Ну пошлет он меня в Думу. Ну скажу я, что учителя мало получают. И он согласится: да, мало. Когда клиент сильно напрягается на какую-либо тему, можно задать вопрос от слушателя. Просто нужно его правильно сформулировать и правильно повернуть. Часто интервьюеры считают, что поймали бога за бороду, мол, мы такие крутые профессионалы. Но и им нужно прислушиваться к аудитории. У меня даже приказ висит о том, чтобы ведущие больше использовали вопросы слушателей. Ведь они придумывают такие вопросы, которые журналисту в голову никогда не придут. Это очевидная подмога при подготовке к эфиру.

Подготовка

Если работаю с серьезным клиентом, опять же просматриваю на сайте вопросы слушателей. Обязательно читаю семь предыдущих интервью. И не для того, чтобы не повторяться. Просто если человек дал интервью какой-нибудь итальянской газете, это совсем не значит, что слушатели об этом знают. Дальше я конструирую у себя в блокноте темы, которые обязательно принесут ссылки. Потом пытаюсь их расположить в логической последовательности. Но блокнот я, как правило, забываю на столе. В студию не беру, иначе станешь заложником того, что написал час назад. Если я его взял в студию, значит, мне неинтересно, что ответит клиент, а интересно лишь задать вопрос, а это неправильно. Но в голове у меня оседает самое важное. С собой беру пару листков. Пишу на них маркером: НЕ ЗАБУДЬ СПРОСИТЬ ПРО КОСОВО. Первые вопросы возникают, как только видишь человека. За минуту до интервью я выбираю заход. И часто ошибаюсь, конечно. Бывает, я просто переготовился, перегорел, все прочитал, понимаю, как мне ответят, мне становится скучно, я смотрю на часы, сколько осталось до конца интервью. А с тем же Геннадием Зюгановым можно сделать 37 интервью по-разному, жизнь меняется каждый день.

Интервью с Алексием II

Это было 9 мая 1991 года. Я делал передачу, спрашивал людей в возрасте: помнят ли они 22 июня 1941 года. Встал у могилы Неизвестного солдата, там возлагали цветы. Шел патриарх, свежеизбранный. И тут я почувствовал, что мне этот человек безумно интересен. Знаете, так бывает, ты стоишь, берешь интервью по две минуты. Они все мимо тебя идут, Лужков и прочие. А патриарх — он какой-то другой. Когда он ответил, я выключил микрофон, но он не отходил, вспоминал начало войны. Он на меня произвел тогда впечатление своего. И потом лет пять или шесть на разных мероприятиях он помнил об этом интервью, я подходил к нему всегда. Но, честно говоря, хорошего интервью с патриархом я не видел и сам не придумал. Хотя я просил, но он не давал такого большого, какое бы мне хотелось сделать. Солженицын, патриарх — мои упущенные возможности. Сделать интервью о том, что они думают о жизни, не получилось.

Интересный собеседник

Если говорить в целом о том, с кем бы я хотел сделать интервью, то это, например, коронованные особы, например испанский король Хуан Карлос. Он человек по другую сторону всей этой суеты. Я как-то собирался взять у него интервью, но мне навыдвигали нелепых условий, и я передумал.

Провалы

Плохие интервью случаются через раз. Например, с Плисецкой, Вишневской. Они замечательные, мы прекрасно общались до и после эфира. Но в моих мозгах встроен чип «она — королева» — и точка.

Интервью зависит и от твоего настроения, и от настроения собеседника. Может, у него внук в больнице, может, он не выспался. А у тебя ничего не получается, и ты это понимаешь, злишься, выходишь из равновесия. Вообще, любое проходное интервью — провальное. Оно должно быть либо как первое, либо как последнее.

Забавные случаи

Клинтон пришел на интервью, мы хорошо начали диалог, и тут я ему задаю какой-то вопрос. Он секунду молчит, другую, тянет с ответом. Я решил его растормошить и легонько пнул ногой под столом. Разговор потек дальше.

Или история с госсекретарем США Колином Пауэллом. Мы говорили про Афганистан. Я ему говорю: «Вы можете ответить не как дипломат, а как генерал?» А он отвечает: «А я не дипломат, я генерал».

Он меня посадил. Потому что я не понял, что этот вопрос пустой, потому что он не ответит, не имеет права и так далее. И то, что я об этом не знаю, — моя недоработка.

Интервью Познера с Лужковым

Когда Познер делал в последний раз интервью с Лужковым, он понимал, что Лужков к нему еще долго потом не придет. Если к вам приходит человек и вы знаете, что следующего раза или не будет, или будет через два-три года, вы строите интервью «на вечность». Если вы знаете, что под интервьюируемым шатается кресло, что он переходит на другое место работы и скоро придет к вам, но в новом качестве, с ним нужно по-другому разговаривать. Если бы я брал интервью у Лужкова, я бы спросил: «Когда вы закрутите Садовое кольцо в одну сторону? (Календарь, график, как с ЕГЭ.) Мы, автомобилисты и пешеходы должны это знать». Меня поворот рек, о котором спрашивал

Познер, тоже может интересовать, но он для меня вторичен. Про Крым я Лужкова бы не спросил, об этом я буду говорить с Лавровым, Путиным или с Медведевым. А вот закрутить кольцо в одну сторону — это важно. Мэру Москвы нужно задавать практические вопросы, так же, как и министру. Но я вполне могу задать и такой вопрос: «Вы считаете справедливым, Юрий Михайлович, что ваша супруга, как пишут газеты, обладает монополией на частную стройинду- стрию? Как так случилось? Что вы думаете по этому поводу?» Но я не буду задавать эти вопросы в таких формулировках, как «Доколе?», «Как вам не стыдно?» и так далее. Это не вопросы интервьюера, это вопросы политического противника. А журналист не является политическим противником. Но спросить про Елену Николаевну можно. Я знаю, что он скажет: «Она замечательный менеджер, я ей не помогаю, вы не найдете никаких следов моей помощи». Спросить нужно, потому что людям это интересно. Но вопрос не должен звучать как оскорбление. Например, можно спросить так: «Многие считают, что только благодаря тому, что вы мэр Москвы, ваша супруга сделала состояние. Вы с этим согласны? Если нет, объясните, как это возможно без вашей помощи».

Интервью с террористом

Террористы — люди, уничтожающие невинных граждан, женщин, детей. Когда произошли трагедии на Дубровке и в Беслане, террористы были в эфире. Среди заложников на Дубровке была наша сотрудница, она говорила с нами по телефону. У нее взял мобильный

один из террористов. Что было бы, если бы Матвей Ганапольский принял решение разъединиться? А если бы террорист ее за это пристрелил? Если бы мы попытались их обмануть и сказали бы «Говорите, вы в прямом эфире», а эфир на самом деле был бы не прямой, что бы тогда они сделали, как отреагировали на вранье?

Я как главный редактор считаю, что Матвей поступил правильно, потому что я сам бы так поступил, и, скорее всего, я не отключу террориста, если похожая ситуация, не дай бог, повторится. Правда, Матвей считает, что поступил неправильно. Но технология в принципе должна быть другая. Понятно, что террористам, захватившим заложников, нужен эфир. Заложники — товар для получения эфира, поэтому необходимо, чтобы штаб по освобождению заложников давал журналистам сигнал, что мы предоставляем террористам свой эфир, а штаб выторговывает заложников. Вот позвонил бы человек из штаба и сказал: «Леш, у тебя 15 минут, террорист, такой-то номер, я тебе даю добро». Но во время «Норд-Оста» никакого штаба не было. Я просил: «Дайте мне офицера для переговоров». Никого не было. Во время Беслана было по-другому. Террористам дали возможность сказать, за это они отдали Аушеву семерых детей в возрасте до года.

Знаете, есть очень важная история. После 11 сентября ведущие американские журналы договорились не помещать на обложках фотографии, где люди выпрыгивают из окон башен, не показывать разбившихся. А потом был теракт на вокзале в Испании, где погибло очень много людей, и все испанские журналы поместили фотографии разорванных тел, такая вышла мясорубка. Я встречался с главредами журналов, спрашивал: «Ну ребята, зачем?» Они ответили: «Понимаешь, почему у нас миллионы вышли на митинг с осуждением терроризма? Потому что недостаточно просто рассказать о террористах и их действиях. Надо показать, дать видео, фотографии раненых детей, искалеченных и погибших! Общество должно не только прочитать, но и увидеть, к чему приводит терроризм». Поэтому в интервью они помещают и страшные фотографии, чтобы еще больше усилить ненависть к террористам. И американцы по-своему правы, и испанцы по-своему правы. Журналист может расставить любые акценты, но для того, чтобы сказать, что террорист — зверь, совершенно не нужно брать у него интервью. Сразу после 11 сентября бен Ладен начал распространять на кассетах свое обращение. И тогда Кондолиза Райс пригласила к себе владельцев трех крупных телеканалов и попросила их полностью этих обращений не давать. Мотивировка была такой: в этих обращениях мог быть зашифрован сигнал к новым терактам. Американцы разрезали обращение на куски, поменяли их местами, перебили дикторским текстом и в таком виде дали его в эфир.

Интервью с бен Ладеном — вызов мне как журналисту. Он действительно существовал, я знаком с людьми, которые знали его лично. Хотелось бы, чтобы слушатель понял мотивировку, зачем все это человек делал, какова была его цель. Кто слышал о бен Ладене до 11 сентября? Да никто. 10 сентября мне было бы неинтересно

с ним говорить. Конечно, престижно было бы попасть к нему и взять интервью, но вряд ли такое интервью состоялось бы. Выйдите на улицу, спросите: «Чего хотел бен Ладен? Разрушить мир? А дальше?» Пусть бы объяснил, зачем убивает невинных людей.

В России беда с интервьюерами

В 1990-х этот жанр развивался, а в 2000-х стал непрестижным. У кого брать интервью? У тех, у кого 10 раз брали? У этих нельзя, те не хотят, а эти сами диктуют, что брать. Например, человек, который ведет новости, скажем, на Втором канале, вдруг поворачивается к гостю и начинает брать у него интервью. А это неправильно, это разные жанры. Я, например, очень плохой ньюсмейкер, я не могу сделать хороший выпуск, тем более его прочитать, но я замечательный интервьюер. Я не понимаю, почему мои коллеги с телеэкранов считают, что, если они посадили мальчика или девочку к ньюсмейкеру, это хорошо. Ведь они не интервьюеры, они подставки для микрофонов. Сидят, кивают. Люди забыли, что это отдельная профессия. Мы встречались с Ларри Кингом после его интервью с Путиным, я спросил: «Ларри, почему интервью с Путиным такое скучное? Ну никакое». Он ответил: «Ну вы же интервьюер, должны понять. Когда он сказал "она утонула", я понял, что мы вошли в историю. А дальше мне было неинтересно».

Любимые интервьюеры

Лучшими интервьюерами я считаю Познера, Канделаки и себя. Не буду говорить, в каком именно порядке.

Канделаки замечательный интервьюер. Да, она в своих передачах делает не политические интервью, а разговаривает с собеседниками на легкие, светские темы. Однако я уверен, что, если посажу ее на «Эхе» против кого угодно: чиновника, политика, министра, президента, — она все равно будет делать замечательные, серьезные интервью... если будет так же готовиться, так же подходить к делу, так же чувствовать клиента. Энергетика у нее есть, внимание, любопытство. Коля Сванидзе великолепно делает «Исторические хроники», а интервью у него получаются какими-то обычными. Из его книги о Медведеве я ничего нового не узнал, но я прекрасно понимаю, что это не вина Колина, а беда. Он задал все нужные вопросы, только потом все вырезали.

Интервью с Путиным

Путина я интервьюировал в 1997 году. Сейчас зову постоянно, а он отвечает: «Я у вас уже был». И в августе 2008-го то же самое сказал. Мы посмеялись, потому что он помнил, по какому вопросу был 11 лет назад. Он тогда работал начальником контрольного управления президента. Ему поручили выяснить, каким образом танки, отправленные на утилизацию в Мурманск, оказались в Нагорном Карабахе. Это вообще было его первое интервью в Москве, и естественно, что он его запомнил.

Темы интервью

Когда я прошу об интервью, то предлагаю тему, например: «Давайте поговорим об СНГ». Тогда мне понятно, к чему готовиться. Я не могу спрашивать, когда выпадет снег или где купить елку. Или тогда давайте договоримся, что мы будем обсуждать Новый год.

Вот интервью с Лавровым. Я говорю: «Сергей, давай поговорим о российско-американских отношениях». Меня сейчас не волнует ни Африка, ни Китай. И я готовлюсь, вгрызаюсь в тему. А брать интервью ради того, чтобы взять интервью, мне неинтересно. Я вырос из тех штанишек. И прыгать до потолка от радости, если я задал вопрос, к примеру, президенту Чили, не буду. Солянки у меня быть не может, только конкретика. А «народные», так называемые наболевшие вопросы — это горячая линия. Включил и пошел. А вот если мы будем делать интервью с Чубайсом, тема будет определена четко: либо про нанотехнологии, либо про мировой кризис. И тогда Чубайс будет готовиться, он понимает, что ему будут задавать профессиональные вопросы. Вопросы типа «Когда выпадет снег?» или «Где купить елку?» гораздо удобнее. Но я спрашиваю то, что меня волнует. Я против политкорректности. Я считаю, есть вежливость и профессионализм. Все остальное искусственное.

Подготовка

Если бы у меня было через неделю интервью с министром культуры Авдеевым, я бы сейчас набрасывал темы — Большой театр, реконструкция, национальные языки, авторские права, электронные книги. Я встречался бы с людьми, спрашивал и так далее.

Перед встречей с министром финансов США Генри Полсоном в апреле 2008-го, когда еще никто не знал о кризисе, я поговорил с зампредом Центробанка Улю- каевым, с двумя крупными банкирами, с Алексеем Кудриным, они меня здорово поднатаскали.

Когда я ездил брать интервью у президента Литвы, я перед этим встретился в МИДе с человеком, который курирует Литву, пообщался с литовской диаспорой в Москве, поговорил с депутатами, которые хорошо разбираются в российско-литовских отношениях, словом, подготовился.

Рубашка в клетку

На интервью я всегда прихожу без галстука, всегда в клетчатой рубашке и часто без пиджака. Хотя если вы заглянете в мой шкаф на «Эхе», там целых два пиджака, один в клетку, другой парадный. На интервью надо чувствовать себя удобно, а пиджак мне неудобен и галстук меня душит. Если мне скажут: «Протокол требует», то я приду в пиджаке, но, если это будет интервью без телевидения, попрошу разрешения снять пиджак. И объясню, что я чувствую себя стесненно, это такая фобия, болезнь. К тому же я не умею их носить.

Как стать крутым интервьюером

Во-первых, надо готовиться. Вот сидит сейчас, скажем, девочка на «Вестях». Но она же не задает вопросы, она всего лишь стойка для микрофона. У нее в ухе наушник. Когда редактор диктует ведущему вопросы, он не чувствует энергетики, которая исходит от клиента.

Я своим ведущим на RTVI запретил использовать наушник. Я говорю: «Не, ребята, вы мне порушите радио, сами давайте, пусть будут накладки». Во-вторых, интервьюер должен быть любопытен, хоть что-то в клиенте должно быть интересным. В-третьих, нужно обладать собственной энергетикой, чтобы быть интересным клиенту. Даже если я понимаю, что человек никогда мне не ответит на какой-то вопрос, я все равно попробую его задать. Сразу после выборов был у нас американский посол. Мы его спросили, за кого он голосовал. Он ответил: «Это тайна, не скажу». Я снова спросил, почему такие результаты. Он сказал: «Потому что у нас появилась надежда». Это не значит, что он голосовал за Обаму, но он назвал мотивировку большинства американцев, к которому, по-моему, причисляет и себя. Нужно уметь ставить вопрос. Журналисты меня постоянно в лоб спрашивают, за кого я голосовал. Я пока никому не ответил. Пробуйте.

Телеведущий, писатель, драматург, радио- и телеведущий, сценарист, режиссер Театра им. Вахтангова

На телевидении вел программы «Времечко», «Личные вещи» и многие другие. Был главным редактором и ведущим программы «Ночной полет» (провел 1998 эфиров). Лауреат пяти премий ТЭФИ. Член Академии Российского телевидения.

Ведущий программы «Наблюдатель» на канале «Культура» (ТЭФИ, 2015 г.). В течение 16 лет вел программу «Дежурный по стране» с Михаилом Жванецким (канал «Россия-1»), с момента создания передачи по апрель 2018 г.

Автор более 50 книг, в том числе романы «Так любят люди», «Кто вам сказал, что вы живы?», книга по психофилософии «Удовольствие жить и другие привычки нормальных людей», книга стихов «Любовь и другие подробности».

Работает в театре как режиссер и драматург. Поставил около 20 спектаклей. Последние премьеры: «Маскарад маркиза де Сада» в постановке Романа Виктюка и «Любовь у трона» — этой пьесой Максимова в его собственной постановке открылась Симоновская сцена театра Вахтангова.

Образование: заочно окончил факультет журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова.

Задачи интервью и беседы

Есть три цели любого интервью, любой беседы: дать информацию, получить информацию и получить удовольствие. Вот и всё. Больше целей и для общения двух влюбленных и для интервью журналиста с президентом нет и никогда не будет.

Обычная беседа тоже ограничена рамками. У меня был только один случай в жизни, когда спор растянулся на два вечера. Мы спорили с человеком о Боге. В два часа ночи он сказал, что доспорим завтра. На следующий день вечером встретились у него дома (он был тогда с женой, и я был с женой) и продолжили беседу. Но так редко бывает. Ограничено временем всё.

Я делаю спектакль — это тоже беседа. У меня нет никакого другого оружия, кроме разговора. С артистами, с сыном, с гостями программы «Наблюдатель» я разговариваю одинаково. Никакой принципиальной разницы нету. Есть еще такая история, когда у меня берут интервью. Бывает часто, когда я спорю. Бывает, когда я пытаюсь доказать какую-то свою позицию.

Маска

Надо ли маску надевать или нет? Что это значит? Я вообще разговариваю так, а когда включается камера, должен разговаривать эдак? То есть по-другому, то есть не так, как я привык? То есть надевать маску. Мне кажется, это не нужно.

Что касается человека, которого ты интервьюируешь, то иногда необходимо снять с него маску, если тебе

нужен доверительный разговор. Как сделать так, чтобы собеседник стал самим собой? Расслабился? Я, когда читаю лекции по общению, всегда спрашиваю: «Из чего сделана маска? Из какого материала?» С моей точки зрения, она сделана из воска. Она сделана из какого-то материала, который растапливается теплом. Это такой принципиальный момент. Это действует не на всякого. Но, если человек чувствует, что ты к нему расположен, если он понимает, что стал центром твоего мира, понимает, что то, что он говорит, тебе интересно, маска может быть растоплена. Но надо иметь в виду, что, если дальше ты сорвался, обхамил его или он понял, что ты к нему неискренно относишься, он надевает следующую маску, она уже из чугуна. Ее уже нельзя снять. То есть если ты один раз обманул человека, он закрывается от тебя, и всё.

Ведь для чего люди надевают маски в жизни? Не метафорически, а буквально. Есть две цели. Первая — то, для чего надевает маску хоккейный вратарь или люди, которые дерутся на рапирах, — для защиты. Вторая цель, для чего надевает маску артист комедия дель арте, — чтобы выглядеть другим. Вот ровно для этого же люди надевают маску в повседневной жизни. Для того, чтобы защититься, и для того, чтобы выглядеть другим. Дальше, если хочешь эту маску снять, надо действовать теплом.

Но надо понимать, что маску не обязательно всегда снимать. Если перед тобой живой человек, то нужно. А если видишь перед собой социальную функцию, тогда маску снимать не надо. Потому что очень часто,

когда берут интервью у президента страны или начальника Сбербанка, этот человек интересует как социальная функция. И тогда он будет, конечно, надевать маску.

Человек — центр мира

Человек должен стать центром твоего мира. Это очень важно. И он должен понимать: то, что он говорит, тебе на самом деле очень интересно. Это невероятно трудно сыграть. И поэтому я, когда учу студентов, всегда говорю, что у журналиста должно быть очень важное качество — ему люди должны быть интересны. Он не должен их всех любить, это невозможно и не нужно, но они должны быть ему интересны.

Если человек тебе интересен, то он это чувствует. Если он тебе не интересен — не будь журналистом. Я говорю своим студентам: например, если вы сидите со своими друзьями или родственниками и вам ни с кем не хочется разговаривать, бросайте профессию. Если вы едете в такси и не беседуете с таксистом, бросайте профессию. Ты можешь быть Толстым, Лермонтовым или Достоевским, но ты не журналист, потому что журналисту люди должны быть интересны.

Отцы и дети

Я убежден: если мы говорим про интервью как про жанр жизни, очень важно, чтобы человек тебе был интересен. И незнакомый, и близкий. Это, например, очень важно, когда родители говорят с детьми. Потому что очень часто дети понимают, что не интересны родителям. И тогда они надевают маску. То есть папа говорит: «Иди делай уроки». Ребенок отвечает: «Хорошо». Ребенок надевает маску ученика, а папа — воспитателя.

На самом деле с детьми есть всего два варианта: родители видят в ребенке либо человека, либо объект для воспитания. В 90 случаях из 100 видят именно объект для воспитания. В 90 случаях из 100 папа с мамой знают, как надо детям. Они знают дорогу к счастью и тащат на эту дорогу своего ребенка. Он не тащится. Или тащится, чтобы они отстали. В 10 случаях из 100 родители видят, что ребенок — это человек, исходят из этого и соответственно с ним разговаривают.

Если родители хотят подружиться со своим ребенком, они должны не воспитывать его, а видеть в нем равного.

Спектакль — интервью

Мне очень интересно разбираться в людях. Собственно, ничего другого я в жизни не делаю.

В Школе современной пьесы прямо во время спектакля, на сцене, я брал интервью у простых людей. Спектакль ставил Иосиф Леонидович Райхельгауз. Это был спектакль без пьесы. Скажем, он сажал двух актеров: пожилого и молодого. Например, Альберта Филозова и Вадика Долганова и говорил: «Вы отец и сын, которые не виделись 20 лет. Вот и общайтесь». Так постепенно рождался спектакль из этюдов. Райхельгауз

хотел, чтобы это действо начиналось с того, что будут приглашать звезду, сажать ее в зал, а я буду выходить на сцену и брать интервью. Я сказал: «Я уже столько брал интервью у звезд, давай буду брать интервью у простого человека и говорить с ним про любовь. Я буду предлагать желающим выйти на сцену и поговорить со мной». Райхельгауз волновался, что никто не выйдет. Выходили всегда.

Не было ни одного скучного интервью. Было не очень интересное, когда одна известная актриса просила меня поговорить с ее мамой. Мама специально готовилась, и это было скучно.

Было много разных историй, поразительных и невероятных. Например, вышла бабушка лет 70. Я спросил, счастливая ли у нее любовь. Я всегда начинал с этого вопроса. Она ответила: «Сейчас счастливая». И рассказала, что любила молодого человека, у них не сложилось, и они прожили жизнь отдельно. После смерти его первой жены, когда им обоим было под 70, он ей сделал предложение. Они стали жить вместе и живут как абсолютно счастливые люди.

Или, скажем, совершенно шекспировская история.

Парень-осетин ехал по Москве на машине, увидел девушку, она ему очень понравилась, он вышел из машины, стали дружить. Дальше у них начался роман. Потом они поехали в Пятигорск на машине отдыхать. Однажды он заправлялся на бензоколонке и услышал про Беслан. Он помчался спасать. Так быстро мчался, что попал в автомобильную аварию. Оказался

в реанимации. Девушка решила, что он ее бросил. Первое, что он сделал, когда пришел в себя, — взял телефон и позвонил девушке. Как потом выяснилось, они зачали своего сына ровно в тот момент, когда шел штурм школы в Беслане. То есть, когда там погибали дети, они зачинали новую жизнь. И это рассказывает обычный человек.

Интервью длились 15-20 минут. Опять же, почему они это всё рассказывают? Потому что чувствуют, что мне это интересно.

Система получения информации

В основе системы получения информации, которую я придумал, лежит добровольность. То есть человек хочет поговорить с вами, но не умеет. И тогда вы должны помочь ему дать необходимую вам информацию. Если он не хочет с вами разговаривать, то его невозможно заставить. Может быть, это умеют в КГБ. У них, наверное, есть свои какие-то методы, не знаю. Это другая история.

Интервью — самый распространенный вид межличностного вербального общения двух или нескольких свободных людей, в результате которого они получают друг от друга информацию. Свободных людей! Когда я стал вести психологические консультации, тоже по сути интервью, то оказалось, что я могу помогать людям в массе ситуаций. Но, когда мама присылает ребенка, который сам не хочет со мной разговаривать, он ничего не получит. Мама сказал ему «Надо идти», он идет. В этом случае толку не будет.

Если человек не хочет с вами говорить, ничего не получится. Вот если хочет, но не умеет, ему можно помочь.

Психофилософия

Я придумал систему, которую назвал психофилософия. Она помогает помогать другим. Я исходил из того, что ioo% людей являются психологическими консультантами. Мы все даем советы. Вы лично, мама, жена. Не страшно вам?

Людям обычно не страшно. Они готовы советовать все что угодно, основываясь на собственном опыте, что категорически неверно, потому что Господь — Штучный Мастер. И даже опыт родителей может не пригодиться детям. Все, чем я отличаюсь от любого другого, это то, что советую, основываясь не на собственном опыте, а на основании системы, которую придумал.

У психофилософии есть много принципов, наиболее подробно они описаны в моей книге «Удовольствие жить и другие привычки нормальных людей»[2].

Какие основные? Ну, например, такой:, человек сам создает свою реальность и сам за нее отвечает. Если ты живешь плохо, у тебя нет работы, нет любви, надо смотреть не на окружающий мир, а на себя и пытаться понимать, что ты делаешь не так, отчего у тебя такой мир. То есть человек сам отвечает за мир, в котором живет.

Психофилософия исходит из того, что основным движителем человека по жизни являются его желания. Если человек не живет так, как ему хочется, надо понять почему.

Советы нужно давать. Все психологи скажут вам, что не нужно. А я скажу — нужно. Проблема заключается в том, что надо объяснить человеку, что он и только он отвечает за свою жизнь.

Человек всегда приходит к тебе в невротическом состоянии. Психофилософия называет это «человек в трудном состоянии», то есть ему плохо. Сначала ему надо дать возможность выговориться. Человек в трудном состоянии всегда — всегда! — живет не так, как ему хочется. Вот и надо постараться понять, почему так происходит.

Если человек пришел с тобой поговорить, значит, он хочет каких-то изменений в своей жизни. Именно поэтому один из принципов психофилософии — она никогда не навязывает свои услуги. Если человек к тебе пришел, значит, у него уже есть какой-то импульс. Он хочет что-то менять, но не знает что.

Почему он создает ту реальность? Почему он сам думает, что ему категорически не везет в любви? А что вы хотите от любви? Не думал никогда человек об этом. Вы хотите семьи или вы хотите приключений? Разные люди хотят разного. Выясняется, что человек хочет приключений, они у него есть, а он страдает, что у него нет семьи. У вас нет семьи, потому что вы хотите приключений. Либо меняйте ваше желание, либо не страдайте от того, что ваше желание исполняется.

Осознанность

Есть очень важное слово в психологии — «осознанность». Проблема людей состоит в том, что они живут неосознанно. Очень многие не понимают, почему так живут. Скажем, есть два вопроса, которые приводят женщин в тупик. Вопрос номер один: «Зачем вам ребенок?» И вопрос номер — два: «Зачем вам муж?» Приходит женщина, у нее проблемы с сыном. Мы решали проблемы с сыном, решили вроде бы. Вот, у нее еще с мужем проблемы. Он духовно не растет. Он в театры не ходит. Я говорю: «Вам зачем муж?» Она выпадает на некоторое время. Потом отвечает: «Чтобы не было одиноко». Я спрашиваю: «А при чем тут духовный рост»?

Осознанность — это понимание, для чего ты что-то делаешь; понимание, зачем ты с кем-то живешь. Например, человек покупает машину осознанно. Он понимает, что ему нужна вот такая машина, для того, чтобы ездить на работу и на дачу, она жрет столько-то бензина. Дальше у него рождается ребенок. Зачем ему ребенок? Для продолжения рода? Одно будет отношение. Для счастья? Тогда чего ты ноешь? Зачем ребенок? Для того, чтобы у него учиться? Или чтобы быть твоим товарищем? Это разные отношения.

В Нью-Йоркском университете провели такой опыт. Когда я про него узнал, это очень сильно на меня подействовало. Одной группе студентов надо было написать сочинение со словами, которые обозначают какие-то абстрактные вещи: речка, лодка, лето, солнце. Второй группе надо было написать сочинение со словами,

которые имеют отношение к старости: одиночество, морщины, тоска, болезнь. Написали и те и те, а потом поменялись аудиториями. Суть эксперимента была в переходе. Все те, кто писал про старость, шли медленнее. Они постарели, пусть на минуту. Но этот опыт доказывает, что если мы осознанно себе что-то не внушаем, то неосознанно это всё равно происходит. То есть мы что-то себе внушаем всегда. Вопрос в том, делаем мы это осознанно или нет

Задача психофилософской консультации, то есть, по сути, интервью, которое я беру, — помочь человеку осознать свои проблемы. Потому что прежде, чем их решить, их надо осознать.

Ссылки на обстоятельства, на время — ничего не работает. Был такой великий психолог Виктор Франкл, его метод — логотерапия — сегодня в мире имеет сторонников едва ли не больше, чем психоанализ Фрейда. Во время войны Франкл (он был евреем) попал в концлагерь. Так вот Франкл писал: концлагерь раскрывал человека таким, какой он есть. Подонков раскрывал как подонков. А хороших людей как хороших людей. И хорошие люди не говорили, что вынуждены быть подонками, они были хорошими людьми в невероятных обстоятельствах. Кстати, Франкл использовал невыносимую, казалось бы, жизнь в концлагере для того, чтобы исследовать человека в тяжелейших условиях и написать потом книгу «Сказать жизни "Да!"»¹,

Франкл В. Сказать жизни «Да!». Психолог в концлагере. — М.: Альпина нон-фикшн, 2018.

которая сразу сделала его одним из самых известных психологов мира.

Франкл сам создавал свою реальность. На самом деле мы знаем немало примеров того, как люди сами формируют свой мир. Самый известный — болдинская осень. Когда во всей России эпидемия холеры, а у Пушкина болдинская осень. Почему? Потому что он не может уехать — холера вокруг. И вместо того, чтобы горевать, умирать и так далее, он писал гениальные творения.

Человек создает свою реальность и за нее отвечает.

Важно находиться с человеком здесь и сейчас

Я предлагаю всем, кто ко мне приходит поговорить или на лекции: «Возьмите лист бумаги и записывайте слева все, что с вами происходит. Начиная с того, что встал, почистил зубы, позавтракал, поехал на работу. Еду на машине на работу, общаюсь с Васей с Петей. А справа помечайте: плюс или минус. Плюс — если делаете то, что вам хочется. А минус, когда делаете по инерции, по привычке, то, что должны. Минусов всегда больше, чем плюсов. Мы всегда делаем больше по инерции, а не по желанию. Если плюсов хотя бы треть — это потрясающе. Но бывает, что их нет вообще.

Вот человек встает, завтракает тем, что он не любит, потому что надо быстрее. Терпеть не может ехать на машине, потому что пробки, но выхода нет. Приходит на работу заниматься делом, которое не любит.

И, соответственно, ему не нравятся люди, которые там находятся. Так постепенно проходит день, проходит неделя. А в субботу он едет на рыбалку, потому что он ее любит. Вот в субботу у него хороший день.

А дальше надо честно спросить себя: «А почему я делаю столько такого, чего делать не хочу? От чего я могу отказаться? Что поменять?»

Надо очень хорошо понимать: если большая часть жизни состоит из того, что человеку не нравится, это неминуемо ведет к нервным расстройствам, фрустрациям и так далее.

Неприятный собеседник

Все известно, что неприятный человек вызывает раздражение. А каким образом уничтожить раздражение? Только жалостью. Человек может быть тебе неприятным потому, что у него бородавка на носу. Бесит просто. Представь себе, как он учился в школе. Представь себе! Подумай, каково ему живется. Более сложная история, если он просто гад. Вот тебе нужно беседовать с гадом. Два варианта. Первый: можешь его пожалеть — надо же, какой он мерзкий. Второй вариант: не беседуй с ним. Потому что когда я говорю, что интервью — это тет-а-тет свободных людей, то это свобода еще и от того, что мешает общению. Любая изначальная оценка: «мне очень нравится этот человек», «мне очень не нравится этот человек» — мешает.

Я вообще не оцениваю людей. Мне с ними просто интересно. Я когда-то понял, что любому есть о чем поплакать на ночь. Поэтому любого есть за что пожалеть.

Я не оцениваю человека, который пришел ко мне на интервью: глупый он или умный. Этого критерия просто нет. Мне не надо себя успокаивать и говорить: «Давай я пожалею этого человека. Он такой мудак, я его пожалею, как он, такой мудак, живет». Потому что я изначально так не отношусь к человеку. Я ни к кому не отношусь как к придурку.

План беседы

Важный пункт в подготовке к интервью — это ум, который надо подготовить для будущего интервью. Необходимо составить для будущего интервью план, но следовать ему не надо. План — это попытка организовать будущее: я постараюсь провести беседу так-то и так-то. Это очень важно, потому что позволяет структурировать мысли в голове. А дальше, когда начинается беседа, человек может отвечать такое, что вы волей-неволей будете вынуждены уйти от плана. Это не страшно.

Есть то, что называется дорога беседы, то есть что я хочу от собеседника и какие самые главные темы мне интересно поднять. Я должен идти, абсолютно ясно понимая, как я бы хотел, чтобы шла наша беседа. При этом не надо забывать: человек может сказать такое, что я все отложу и беседа пойдет совсем по-другому.

Ванденко — выдающийся интервьюер

Он очень хороший интервьюер. Он умеет разговаривать с человеком как с человеком, а не только

с социальной функцией. Есть два подхода — социальный и человеческий. Если есть возможность показать чиновника как человека — это очень хорошая идея.

И если есть задача раскрыть собеседника, но он напряжен, отвечает официально, то как совместить в интервью социальную функцию и человеческую?

Например, если я буду разговаривать с Собяниным, то спрошу, в чем принципиальная разница между тем, чтобы быть мэром Тюмени и Москвы, и вообще каково это — ощущать город своим. Вот он едет по городу, а там свалка, он понимает, что виноват. Или видит потрясающую иллюминацию — он ощущает себя хозяином города? Я понимаю, что к губернатору каждого региона есть обязательный круг вопросов. И, соответственно, обязательный круг ответов. И я уже знаю: если спрошу у Собянина про пробки, он мне скажет, что парковки сильно улучшат ситуацию. Мол, мы развязки делаем, это очень помогает. Но мы не можем улучшить ситуацию до конца, потому что машин всё больше. Я всё знаю. Если я спрошу у него про Москву как про туристический город, он скажет, что открывается то, то и то. А если я спрошу его, что он дарит жене на день рождения, то не знаю, что он ответит. А я не устаю повторять, что хороший вопрос — это вопрос, на который вы не знаете ответа.

Подавляющее большинство вопросов к политикам — это вопросы, на которые люди уже знают ответы. Как вы, Владимир Владимирович, относитесь к развитию ситуации с Америкой? Что скажет Путин? Мы открыты для общения, хотя нам очень не нравится, как всё развивается, но мы надеемся, что дальше всё будет лучше. Он не врет, он так и думает. Но это понятно. Ну и так далее. А вот у меня к Путину есть один вопрос, который меня ужасно интересует. Вопрос следующий. Вот известна история, как Ельцин ему сказал: «Берегите Россию». И уехал. Путин вернулся в кабинет еще премьер-министра, посмотрел на карту России — о чем он тогда думал? Вот это мне интересно. Путину крайне редко задают вопросы, на которые задающие не знают ответа. Он еще всегда блестяще отвечает на вопросы. И всегда побеждает тех, кто его спрашивает.

Все разговоры с большинством политиков — не интервью, а расширенная форма декларации. Это чтобы человек имел возможность что-то сказать. У меня был случай. Мне банк заказал лекцию про общение. Меня вызвал управляющий и сказал: он бы хотел, чтобы я у него взял публичное интервью при его сотрудниках. Я спрашиваю: «Это в каком смысле?» Он отвечает: «Я хочу, чтобы мои сотрудники сидели, а мы с вами разговаривали». Я спрашиваю: «А зачем?» — «Мне нужно донести до них какие-то позиции». Я говорю: «Понимаете, в чём дело, я совершенно не разбираюсь в банковском деле». А он в ответ: ему нужно, чтобы человек разговаривал с ним с позиции потребителя. И я это сделал. Потом еще делал в нескольких местах, в очередной раз поняв, что интервью — это самый простой способ донести до людей информацию.

Из людей, которых уже нет с нами, я бы поговорил с Христом, Эйнштейном и Черчиллем. А что касается современников — с Дудем. Потому что я с ним не знаком.

Как спортивному обозревателю пришло в голову делать такое? Мне очень интересно, как он воспитывает детей. Что касается политиков, Владимир Владимирович Путин, с которым я с удовольствием поговорил бы, не будет со мной разговаривать. И я его хорошо понимаю. Потому что я не его уровня человек. Думаю, он не очень знает, что я есть. А из всех остальных мне интересно поговорить с Шойгу. Потому что это человек таинственный, очень для меня интересный. Но политики же все будут в маске. И будут говорить то, что положено. Вот если бы меня спросили, с кем мне интересно выпить, — это другая история. То есть без камеры. Вот с Путиным было бы выпить очень интересно. Если бы не было камер и если бы мне не сказали «Слово скажешь — убью», с Шойгу было бы выпить очень интересно. Чтобы человек расслабился. Это если говорить про политиков. Я бы с удовольствием выпил с Собчак. Но никогда бы не брал у нее интервью, потому что знаю, что она скажет. Мне не интересно.

Будущее интервью

Мы живем в такое время, когда людям очень трудно на чем бы то ни было сосредоточиться. Поэтому я с таким удовольствием занимаюсь театром. Вот на мою премьеру в Театр им. Вахтангова на «Любовь у трона» билет стоит 2500, за двоих 5000. Ты в буфете выпил шампанского на 1000 — это уже 6000! Если ты потратил 6000, то будешь волей-неволей сосредоточен час сорок (столько идет спектакль). Я не уверен, что сейчас интервью, требующие сосредоточенности, каким был «Ночной полет», будут востребованы. Люди не хотят.

Это было самое хорошее в «Ночном полете» и в «Личных вещах» — то, что люди, которые приходили ко мне на интервью, раскрывались как-то так, что это было для всех неожиданно.

Про известность

Для того, чтобы человек стал известным, нужна удача. Она в руках Бога. И ничего сделать нельзя. Нету никакого рецепта, как стать известным, потому что от человека всё не зависит. Все люди верят. Одни в то, что Бог есть. Другие в то, что Бога нет. Откуда берется удача? Почему я пригласил на эфир Новожёнова, а он позвал меня вести совсем другую программу на АТВ, а потом я пришел во «Времечко» и жизнь моя изменилась? Это что такое? Это кто сделал? Это не я сделал. Это сделала судьба. Она либо помогает человеку, либо не помогает. Поэтому, на мой взгляд, успех — это возможность делать то, что ты хочешь. Мне кажется, любой человек должен делать то, что ему нравится. То, что ему интересно. И получать от этого удовольствие. Процесс важнее результата.

Если вы посмотрите на наше телевидение сегодня, то увидите, что есть, скажем, Иван Ургант, Юлия Меньшова, Даша Златопольская. Это мастера. А есть ведущие, которые вообще ничего не умеют. На их место можно посадить любого. Они просто привязаны к «уху», и они очень знамениты. Мастерство для известности — это совершенно не критерий! Не синоним. Можно быть очень умелым, но не известным. Можно быть не умелым и известным. Можно придумать тысячу пятьдесят теорий, как приручить удачу.

Практически это зависит только от Бога. Нравится тебе делать свое дело — делай. Я очень хотел быть известным. Я придумал путь, как стану известным. Я много чего для этого придумал. Ничего не сработало. Я думал, что буду, как Захаров, ставить спектакли, они станут известными и меня пригласят на телевидение. То, что я буду брать интервью в кадре? То, что я стану ведущим программы «Времечко»? Этого у меня в мыслях вообще не было. Глупо говорить «забудьте про славу», потому что если мысли о славе возникают, то они никуда не деваются. Но если люди делают что-то и процесс для них неинтересен, то они обрекают себя на несчастную жизнь. Если вы берете интервью, чтобы стать Познером, ничего не получится. Если вы берете интервью, потому что вам интересно разговаривать с людьми, то может что-то получиться. Но даже если вы не стали Познером, то вы не зря прожили жизнь, потому что вы делали то, что вам нравится.

<и

Тележурналист, ведущий телеканала RTVI

5

MV

В 1994 г. окончил МГИМО МИД РФ по специальности «журналист-международник». В 1994-1996 гг. был корреспондентом отдела международной жизни газеты «Комсомольская правда»; одновременно с 1994 г. вел программу «Прогнозы недели» (канал ТВ-6).

В 1996 г. стал автором и ведущим еженедельной информационно-аналитической программы канала ТВ-6 «Обозреватель».

В 1997-1998 гг. — руководитель службы общественно- политических и информационных программ.

С 1998 г. — руководитель дирекции по связям с общественностью Московской независимой вещательной компании — МНВК (канал «ТВ-6»).

В 2000 г. перешел во Всероссийскую государственную телерадиовещательную компанию (ВГТРК), вел ток-шоу «Наше дело». С 2001 г. — автор и ведущий программы «Большая страница».

С 26 мая 2010 г. по 29 июля 2018 г. давал политические комментарии на радио «Коммерсантъ FM».

С ноября 2017 г. по октябрь 2018 г. — главный редактор проекта «Сноб».

С декабря 2018 г. работает на телеканале RTVI.

Задачи и приемы

Я для себя делю интервью на «портретные» и «информационные». В первом случае моя задача — раскрыть личность, во втором — получив от человека информацию, раскрыть тему, в которой он является специалистом. Если мой гость — истинный харизматик, звезда в самом настоящем смысле слова, яркая и популярная личность, я ставлю перед собой ясную цель: нарисовать максимально точный портрет собеседника, раскрыть его, а точнее, помочь ему самому раскрыться с самых разных сторон. Например, так, чтобы зритель после эфира сказал, пошел бы он с этой звездой в разведку или нет. Другая история — когда я приглашаю гостя в студию как эксперта по некой проблеме. В этом случае мне интересны не харизма или личные качества человека, а информация, которой он способен поделиться. Тогда моя цель — во что бы то ни стало разговорить собеседника, расположив его к себе или, наоборот, спровоцировав на жесткий разговор-дуэль. Когда я был совсем молодым и нахальным, вызывал на «дуэль» всех подряд и часто был бит. А в итоге понял, что даже «победа» работает, если повезет, на мое эго или в лучшем случае рейтинг, но не на главную задачу — донести до зрителя правду. Расположить к себе так, чтобы человек выложил все, что знает, — сложнее, но намного эффективнее. Еще один распространенный прием — прикинуться, грубо говоря, дурачком. Это вообще важно для журналиста-интервьюера — не бояться задавать «простые» вопросы, не бояться показаться гостю, а то и зрителю проще, чем ты есть на самом деле. В политической журналистике особенно полезно прикидываться менее информированным собеседником, чем ты есть, ведь политики — животные эгоистичные и тщеславные. Ты знаешь ответ, но все равно задаешь вопрос. Ведь зрители могут не знать ответа, или ты предполагаешь, что зрителям важно услышать его именно от твоего собеседника.

Интервью с Сергеем Мироновым

Как я понимаю, его предупредили, что я непростой человек, придерживаюсь весьма оппозиционных по нынешним временам взглядов и со мной нужно быть осторожнее. Когда он пришел, я почувствовал: человек закрыт. Я надел маску простого парня, которому всего-навсего интересно, как устроена политика, и с которым можно говорить обо всем на свете. Опять же, все люди разные: одного ты расслабляешь интеллектуальным анекдотом, другого — жесткой историей. Важно не ошибиться. В какой-то момент я начал играть, смотреть на Миронова чуть ли не как на кумира. Зритель это редко замечает, поскольку речь идет о секундах: легкий кивок головой, понимающая улыбка, прямой взгляд в глаза. Я говорил: «Многие зрители не разбираются в политических процессах, они думают, что вся эта борьба между "Единой Россией" и "Справедливой Россией" искусственна. Вот вы можете доказать, что это настоящая борьба?» Был момент, когда Миронов, наверное, поверил, что я на его стороне, хоть завтра готов вступить в его партию. И, конечно, он говорил такие вещи, которые никогда бы

не сказал в эфире. Во второй части передачи я уже стал на него наседать и задавать жесткие, неприятные для власти вопросы, но он не заметил перемены. Если бы это интервью показали на федеральном канале, был бы очень большой скандал. На вопрос «Что такое, на ваш взгляд, план Путина, который дружным хором воспевали все федеральные каналы?» Миронов неожиданно эмоционально ответил (цитирую почти дословно): «Да бред это, а не план Путина! Нет никакого плана! Только в "Единой России" и знают, что это такое!» Когда он говорил о нарушениях «Единой России», то привел пример, как одного депутата арестовали и чуть не посадили в тюрьму, — мол, вот к каким методам прибегает партия власти. Я спрашиваю: «Неужели вы, третий человек в государстве, который может напрямую общаться с Грызловым и даже президентом, не воспользовались этой возможностью?» Он ответил: «Вы попали в точку. Ситуацию спасло только вмешательство президента». Счастье власти, что наш канал тогда еще не был настолько востребован. Окажись наш разговор в эфире Первого канала, был бы грандиозный скандал. Кстати, двумя годами позже, когда в эфире у Владимира Познера тот же Миронов озвучил куда более мягкую критику ЕР, такой скандал случился! Мораль вот в чем: если бы я сразу показал себя «либералом», демонстрировал свое истинное отношение к власти, начал спорить и резко возражать, Миронов бы сразу закрылся и не ответил ни на один вопрос. Интервьюеру нужно играть роли, при этом оставаясь самим собой. А выводы пусть делают зрители.

Интервью с Жириновским

Как и многие журналисты, я часто брал интервью у Жириновского, но один разговор запомнился особенно. Мы разговаривали в его собственном поезде, на котором он каждый год колесит по стране, агитируя за себя и свою партию. Я и так знал, что большими политиками его уровня становятся люди с очень серьезными внутренними комплексами, как правило, с детства несчастные, в чем-то ущербные. Так вот, мне было важно, чтобы Жириновский сам, на собственном примере этот тезис подтвердил. Выдал какую-то правду о себе, об особенностях своего характера... Кто-то мне говорил, что Жириновский в детстве воровал, и я хотел, чтобы он в этом мне признался. Битый час я «наслаждался» его банальным «красноречием», но получил достойную награду за терпение. Когда я почувствовал, что «клиент готов», я попросил его привести пример успеха, которого он добился еще в детстве и который бы отразился на его жизни. Он ответил, что родился в бедной семье, но «был самым сытым ребенком». «Наконец, я воровал, — сказал Жириновский, — таскал конфетки из магазина. Было опасно, но это только заводило меня!» Он с гордостью рассказывал, что в 30 лет уже был богатым человеком. Для него это был разговор о своей состоятельности. По его вспотевшему, самодовольному и одновременно очень напряженному лицу было понятно, какими качествами должен обладать человек, чтобы оставаться политиком в нашем государстве. Ну а после таких откровений он уже с легкостью говорил совершенно нетипичные для него вещи о природе нашей власти, о русском народе, о Ельцине и Путине... Мне кажется, многие молодые журналисты, когда им поручат сделать интервью с таким человеком, как Жириновский, скажут, что он паяц, шут и говорить с ним не о чем. Это ошибка. Подойди к делу с искренней заинтересованностью и изобретательностью — и самый банальный собеседник превратится в уникального ньюсмейкера.

Разнос собеседника

В 2003 году, накануне очередных думских выборов, я брал интервью у единороссов. В большинстве своем они казались мне людьми, недостойными представлять мой народ, мою страну. В гримерке перед эфиром они цинично шутили и ничуть не скрывали, для чего им нужна власть, насколько «важен» для них народ российский. Но, заходя в студию, тут же превращались в «настоящих» народных избранников. Короче, я старался, чтобы они в эфире срывались, сбрасывали с себя все эти красивые маски! Знаете как? Была в «ОСП-сту- дии» такая пародия на Караулова. К нему приходит гость, и он его представляет: к нам пришел Иван Иваныч Петров, директор завода такого-то. Мы с ним будем говорить о том-то. И ни с того ни с сего заявляет: «Иван Иваныч, а вы еврей». Тот отвечает: «Андрей, вы ошибаетесь, я русский» — и продолжает рассказывать о своем заводе. Караулов смотрит снова: «Подождите о заводе, вы же еврей». Тот оправдывается: мол, да что вы, посмотрите, у меня нос курносый, не похож я на еврея. Караулов слушает несколько секунд, а потом снова: «Нет, теперь я понимаю, вы еврей». Человек начинает раздражаться. И в конце концов Караулов заявляет: «Я понял, вы, Иван Иваныч, — антисемит». Эта пародия недалека от истины. К такому приему часто прибегают. Если ты не испытываешь ненависти к собеседнику, но хочешь его обставить, шанс на успех выше, чем если твой разум замутнен злобой.

Пример для журналистов и юристов из Голливуда

Есть такой фильм, он называется «Несколько хороших парней». Главные роли играют Джек Николсон, Том Круз и Деми Мур. Этот фильм о дедовщине на американской базе Гуантанамо. На базе погибает солдат, которого замучили сослуживцы по приказу начальника базы (его играет Джек Николсон): избить, но не убивать. А они не рассчитали сил, не знали, что бедняга был болен. Расследование поручают адвокатам-белоручкам (их играют Том Круз и Деми Мур), никогда не нюхавшим пороха. В финале идет суд, и задача адвоката — доказать, что приказ подводил под монастырь солдат, а начальник базы остался бы чистеньким. Герой Круза понимает, что шансы отстоять справедливость стремятся к нулю, на базе царят свои законы. Доказательств того, что именно персонаж Николсона отдал приказ, нет. И адвокат провоцирует начальника базы, стараясь вывести его из себя.

Вы, наверное, опытнее нас всех?

Да, а ты — щенок, не нюхавший пороха.

На вас здесь каждый день смотрят десятки кубинских АКА-47?

Именно так. А я защищаю ваши жизни.

И поэтому вы имеете право на свои правила?

Да.

И вы отдали этот приказ?

Да, я отдал этот чертов приказ.

К нему подходят полицейские, берут под руки, и тут начальник понимает, что проговорился. Но он по-прежнему не считает свой приказ преступлением.

Задача журналиста часто заключается в том, чтобы сорвать маску с собеседника.

Интервью с сотрудником ФСБ

В интервью с представителем спецслужбы мне было важно показать его психологию, показать, что фанатизм человека в погонах, которому законом дано право носить оружие и стрелять на поражение, в тысячу раз опаснее фанатизма обычного человека. Мы разговаривали о его трудной работе, о том, в «каком дерьме оказалась страна», об олигархах, которые вывезли капитал, о 1990-х. В какой-то момент я заметил: «Смотрите, у вас на руке часы, которые стоят столько, сколько вы за год не зарабатываете. Вы приехали сюда на дорогу- щей машине. Обвиняете, что все воруют, но ведь в вашей среде тоже есть бандиты, все знают о том, что вы крышуете и так далее. Иными словами, вы, грубо говоря, тоже воруете». И тогда он произнес фразу, ради которой и стоило так долго с ним разговаривать. Он сказал: «Во всем евреи виноваты, они не любят Родину.

А я служу Родине, я люблю ее, мы выстрадали... У них нет права на Россию, а у меня — все права!» Иначе говоря, он считает, что ему можно воровать, потому что он любит Родину и что-то выстрадал. Он имеет право на свой кусок. Было видно, что он долго смотрел на этих олигархов, которые, по его словам, грабили страну, он был тогда капитаном или майором на маленькой зарплате, очень им завидовал и мечтал, что сам получит власть и станет таким же. Он выдал философию не лучшей части своего клана, которая стала главной неписаной идеологией российских силовиков начала XXI века.

У меня было много случаев, когда после интервью мне звонили и, то заискивающе прося, то откровенно грозя, требовали не печатать, не давать в эфир, что-то вырезать. Что это значит? То, что я хорошо выполнил свою работу.

Неинтересные собеседники

«Час Кучера» — первая моя программа, которая состоит исключительно из интервью. В месяц я работал по шесть-семь дней и записывал в день по четыре- шесть интервью. Это превратилось в конвейер, что нехорошо. Я решил: три интервью в день — максимум. А ведь когда я только начинал вести передачу, то думал: что тут трудного, сидишь, разговариваешь, тем более раньше я этим занимался, можно «колотить» программ сколь угодно! Поначалу мне часто бывало неинтересно. Например, приходит музыкальный продюсер, который делает звезд-однодневок. Он мне неинтересен, мне не важно, как это все делается. Зачем, думал я, мне знать, как делается это фуфло? И я думал: скорее бы это все закончилось. Потом понял, что таким отношением к делу я сам себя обкрадываю, трачу свое время зря.

Умение удивляться

Когда я понял, что нужно что-то менять, то стал сначала искусственно вызывать в себе интерес к собеседнику, удивляться. Смотреть на мир глазами ребенка. Я в какой-то момент, как в одном из фильмов Джима Керри, начал говорить всему «Да». Кого бы мне ни предлагали редакторы, я соглашался. Однажды брал интервью у пластического хирурга. Он рассказывал о том, как увеличить женскую грудь, избавиться от целлюлита, а в итоге пришли к идее, что люди меняют собственное тело потому, что это проще, чем изменить образ мыслей. Они делают подчас очень опасные для здоровья операции вместо того, чтобы просто проснуться и заняться спортом или йогой. А это говорит в числе прочего о состоянии психического здоровья нации. Раньше я не дошел бы до таких выводов просто потому, что близко не подпустил к студии гостя из такой сферы, он был бы мне абсолютно неинтересен.

Знаете, говорят, изучив крохотный фрагмент человеческой кожи, можно составить четкое представление не только о самом человеке, но и о мире, в котором он живет. Точно так же, изучив любую сферу общественной жизни (от хип-хопа до нанотехнологий), можно понять, в каком состоянии пребывает все общество. Раньше я не стал бы разговаривать с тем же продюсером всяких «Фабрик» — зачем мне, политическому обозревателю, «опускаться» до этой лажи? Сегодня, поговорив с ним, я, например, нашел ответ на вопрос, почему у нас президент, стоя на трибуне на Параде Победы, лузгает семечки, а полстраны травится суррогатным алкоголем... Мы даже не догадываемся о том, как все в этой жизни взаимосвязано и сонастроено! Или, допустим, приходит к тебе вор. У тебя есть два пути: ты можешь сказать человеку «Воровать плохо, вон из моей студии», а можешь попытаться понять его мотивацию, психологию и найти ответ на вопрос, почему в это время и в этой стране этот человек занимается именно этим. Поговорив с человеком, который проблему представляет, ты скорее поймешь, как ее решить, чем если будешь ее отрицать. Интерес должен быть обязательно. Смотри человеку в глаза, слушай внимательно, будь искренен в своем интересе. И тогда все три участника этого действа будут вознаграждены — и ты, и собеседник, и, главное, зритель.

Интервью со звездами

В 19-20 лет я сделал серию интервью со знаменитостями мирового масштаба — Рэем Брэдбери, Джоном Апдайком, Стивеном Спилбергом, Оливером Стоуном, Полом Маккартни, Збигневом Бжезинским, Ларри Кингом. Именно эта серия сделала меня звездой «Комсомолки» начала 1990-х. Большинство моих друзей и коллег тогда чуть ли не на руках меня носили, считая, что я делаю нечто невозможное. На самом деле большая часть моих интервью была сделана по телефону. Львиная доля работы приходилась на то, чтобы достать правильные телефоны этих людей либо их друзей и затем на расстоянии тысяч километров оттенками голоса, силой убеждения или любыми другими способами сделать так, чтобы в первые же минуты общения им стало интересно продолжать со мной разговаривать, отвечать на любые, часто не самые привычные и приятные для них вопросы. А для этого нужно, поверьте, немногое: просто быть искренним в своем интересе к собеседнику. Человек это всегда чувствует и откликается именно на искренность, а не на настойчивость и нахальство, как думали тогда многие рядом со мной. Конечно, здоровый авантюризм и вера в то, что нет ничего невозможного, — хорошие помощники тем самым искренности и профессиональному любопытству.

Если бы мне было сейчас 19 лет

Я бы работал с оппозицией, обязательно писал в бло- гах, излагал собственное мнение, брал интервью у известных людей, искал новый взгляд на то, как должен выглядеть мир. В 1990-е журналистика была востребована, но была и огромная конкуренция, а сейчас ее нет. Сейчас свободы нет, но чем меньше воздуха, тем больше драйва. В 1990-е все вокруг говорили правду, и никого это не удивляло. Тогда журналист должен был быть суперпрофессионалом, а сейчас на того, кто задает хоть сколько-нибудь честные вопросы или пишет слово «президент» с маленькой буквы, смотрят как на выдающегося профи. Сейчас проще сделать имя в общественно-политической журналистике в интернете. Именно интернет становится обителью подлинной свободы слова и, главное, мощным средством обратной связи власти и общества. Посмотрите, ведь именно благодаря Рунету президент оказался вовлечен в скандал с вице-президентом «Лукойла» и в историю с использованием автомобилистов в качестве живого щита!

Я бы сейчас активно популяризовал йогу, позитивное мышление. Опять же, я говорю о том, что делал бы в 19 лет с тем багажом, который имею сейчас. В 19 лет я хотел стать известным, а когда стал, понял, что это не так-то просто и уж точно не главное в жизни. У меня был момент, когда я каждый день читал в одной еженедельной газете рейтинг самых лучших телевизионных передач, мне было очень важно, попадаю я туда или нет. Если не попадал, у меня портилось настроение. Сейчас мне смешно. Конечно, той известности, которая была в 1999 году, сейчас нет, но нынешняя дороже прошлой.

Любимые интервьюеры

Из зарубежных мне нравятся уже покойный американский журналист Уолтер Кронкайт, Ларри Кинг, Фил Донахью. Они и на старости лет сохранили страстную любовь к жизни, способность удивляться и интересоваться любым собеседником. В американской традиции интервьюеры — в основном зрелые люди, нереально, чтобы в 23 года человек становился известным журналистом, как это было у меня. Они интересуются

разными людьми, находят любопытное в любом человеке, понимают, что каждый — вселенная. Это же относится к Познеру. Он работает в жестких рамках и в предложенных условиях делает это хорошо. Как я понимаю, он считает, что можно пожертвовать мелким во имя главного, можно не задать каких-то вопросов и все равно добиться результата. Познер — представитель той старой школы журналистики, которая предполагает владение эзоповым языком. Я же — представитель 1990-х, плюрализма, мы мыслили себя свободными. Советским журналистам, к которым и относится Познер, немного проще. Мне сложнее приспосабливаться, я дышал другим воздухом. Конечно, Познер не задает тех вопросов, которые я бы задал как зритель, и мне этого не хватает.

Мне нравится Максимов, ему всегда интересен его собеседник. Бывает, шутят, что он спит в эфире. Но это просто один из способов показать свое отношение. Он как бы говорит политикам: мол, вы сюда пришли такой важный, думаете, что от вас всё в этом мире зависит, все должны ходить по струнке, а ничего подобного. Мне кажется, в чем-то наши подходы к интервью похожи.

Венедиктов — самый информированный журналист России, один из самых лучших и мастер интервью ради информации. Если брать портретные интервью, то лучше Максимов. Тина Канделаки — милая девушка, офигенная дикция, любит поговорить... Берман и Жандарёв, наверное, симпатичные господа, но точно не интервьюеры. Временами они забавно смотрятся, но это не интервью. Они играют в театр, разыгрывают какие-то мизансцены, они не ведут разговор с гостем, им это неинтересно. Они соревнуются, кто из них задаст более красивый вопрос. Они телевизионщики, а не журналисты, а это далеко не одно и то же. Когда они получили ТЭФИ как лучшие интервьюеры, стало досадно за академию и радостно, что я в ней не состою.