Как брать интервью

Тележурналист, ведущий программы «Познер» на Первом канале

Владимир Познер родился в Париже, но после оккупации Франции немецкими войсками в 1940 г. семья вынуждена была уехать в США. В конце 1948 г. Познеры переехали в Германию, где Владимир окончил школу.

В конце 1952 г. семья переехала в СССР.

В 1953 г. Владимир Познер поступил в МГУ им. М. В. Ломоносова на биолого-почвенный факультет.

После окончания университета зарабатывал на жизнь научными переводами с английского и на английский, увлекался художественными переводами английской поэзии, чем обратил на себя внимание С. Я. Маршака. По приглашению Маршака стал его литературным секретарем (1960-1961). В печати стали появляться некоторые его прозаические и поэтические переводы.

В октябре 1961 г. поступил на работу в АПН, затем в 1970 г. перешел в Комитет по телевидению и радиовещанию (впоследствии Гостелерадио СССР) в качестве комментатора главной редакции радиовещания на США и Англию.

До конца 1985 г. ежедневно вел свою радиопередачу. За работу по освещению Олимпийских игр в Москве награжден медалью «За трудовую доблесть».

В 1986 г. стал лауреатом премии Союза журналистов СССР В декабре 1985 г. — ведущий телемостов Ленинград-Сиэтл («Встреча в верхах рядовых граждан») и в декабре 1986 г. — Ленинград-Бостон («Женщины говорят с женщинами») — дебют Познера на отечественном ТВ. В 1986 г. Познер стал политическим обозревателем ЦТ, а в апреле 1991 г. из-за разногласий с руководством покинул Гостелерадио СССР

В сентябре 1991 г. получил приглашение от американского тележурналиста Фила Донахью вести совместную передачу в прямом эфире. Уехал в США, где в течение нескольких лет вел программу «Познер и Донахью» на канале CNBC.

С 1996 г. Познер вел в США еще одну авторскую программу — «Итоги недели» (Final Edition). В то же время начиная с 1993 г. Познер, живя в Нью-Йорке, каждый месяц летал на работу

в Москву, чтобы записывать еженедельные программы «Мы», «Человек в маске», «Если».

В США у него вышли две книги: «Прощание с иллюзиями» (1990) и «Свидетель» (1991). Первая стала национальным бестселлером и держалась в престижном списке газеты The New York Times в течение 12 недель.

В апреле 2000 г. вышла пилотная программа из нового цикла «В. В. П.» («Весьма важная персона»). Проект начал разрабатываться еще в 1996 г., однако тогда программа в эфир не вышла.

В феврале 1997 г. Познер вернулся в Москву, где продолжил вести программы «Мы», «Человек в маске», а также радиопрограмму «Давайте это обсудим» на радиостанции «На семи холмах». В 1994 г. был избран президентом Академии российского телевидения и возглавлял ее до 26 октября 2008 г., когда на чрезвычайном общем собрании членов академии снял свою кандидатуру с голосования на должность президента. В 1997 г. вместе с супругой открыл в Москве «Школу телевизионного мастерства» для молодых региональных журналистов.

С ноября 2000 г. по июль 2008 г. Познер вел еженедельное общественно-политическое ток-шоу «Времена» на «Первом канале». В сентябре 2008 г. объявил о закрытии этой программы.

17 ноября 2008 г. на Первом канале состоялась премьера авторской передачи «Познер».

Награжден золотой медалью Общества «За лучший мир» (США, 1997), призами «Золотой гонг», «Лучший телеведущий» фестиваля «Масс-медиа-94», специальным призом жюри фестиваля телепрограмм «Бархатный сезон» 1995 г., призом «Золотое перо» Союза журналистов России, орденом «Знак Почета». Ассоциация иностранных корреспондентов присудила ему премию Дмитрия Холодова «Лучший репортаж о России».

В 1998 г. программа «Человек в маске» стала победителем Национального телевизионного конкурса «ТЭФИ» в номинации «Ток-шоу», а в 2001 г. программа «Времена» — в номинации «Публицистическая программа».

Что такое интервью?

Для меня это самый интересный журналистский жанр. На мой взгляд, нет ничего интереснее раскрытия человека. Вот и всё. Вы говорите, Венедиктов считает, что раскрыть человека невозможно? Может быть, мы с ним по-разному понимаем слово «раскрыть». Конечно, полностью раскрыть человека не получится, но можно многое сделать, чтобы зритель понимал, что это за человек. Причем именно зритель. Я думаю, телевидение самое сильное средство, потому что помимо слов есть звук, выражение лица, глаз, поза, то есть язык жестов. Сразу становится понятно, искренен ли человек, насколько он волнуется, отрабатывает номер или нет. Я думаю, что человека целиком вообще невозможно раскрыть, но нужно попытаться понять, с кем ты имеешь дело. У кого-то это лучше получается, у кого-то хуже.

Задачи

Я делал интервью с Иваном Ургантом и представил его с необычной стороны, он был совсем не похож на себя, раскрыл неизвестную его грань. Я Ивана знаю очень хорошо, он очень глубокий, серьезный, небезразличный человек, но его больше представляют как остроумного и доброго. Я хотел, чтобы он показал свою серьезность. Чтобы поняли, что этот человек думающий, страдающий, что это более богатая фигура, нежели о нем принято думать. Конечно, у интервью разные задачи, но главная — показать человека. Понятно, что, например, с Кудриным я буду говорить об экономике, но в то же время задам ему такие вопросы, чтобы понять, кто, по его мнению, Путин. Хотя, если придет Путин, я буду заниматься тем же, то есть пытаться понять, кто же такой Путин.

Секрет успеха

Конечно, об этом должны говорить другие люди, нет ничего труднее самоанализа. Но я думаю, что это сочетание многих факторов. Это сопряжено с моими способностями, интересом, надо уметь слушать, это важнее, чем спрашивать. И уметь слышать недосказанное. Нужно иметь определенную настройку. Я родился с журналистским слухом. Однако я очень много работал и работаю. Думаю, причина моего успеха — огромная работа и интерес к тому, что происходит вокруг меня. Журналист, наверное, и отличается от подставки под микрофон тем, что он любознателен, небезразличен и у него есть чувство долга перед аудиторией. Не перед партией, не перед государством или начальством, а перед зрителями. Его задача — максимально дать информацию, не окрашивая ее в свои субъективные мнения, а именно позволить аудитории самой сделать вывод на основе информации.

Допрос или разговор

Когда я чувствую, что человек уходит от вопросов, наговаривает массу словесной шелухи, я начинаю давить. Например, Фурсенко — член команды, он должен соблюдать определенные правила, и я его понимаю и даже сострадаю ему, но не беру это в расчет.

Я требую ответа. Ведь я выступаю от имени зрителей. Они не смогут спросить его напрямую, потому что никогда не попадут к нему на прием, поэтому они задают вопросы через меня. Если Фурсенко пытается их обойти, я оказываю давление, это правила игры.

Штука с портфелем

Я задал Фурсенко вопрос от зрителя: «Почему нашим детям приходится носить тяжелые ранцы, набитые учебниками? И что делается в этом направлении?» После этого я достал из-под стола тяжелый школьный ранец, дал его Фурсенко. Это понятно зрителю. Если бы я просто спросил, знает ли он, сколько весит портфель, он бы сказал: «Ну нет, не очень, иногда больше, иногда меньше» и так далее. А здесь конкретный портфель конкретного первоклашки, куда уж понятнее.

Интервью с президентом Чувашской Республики Николаем Федоровым

Он показал себя таким, каков он есть. Делает довольно громкие заявления, несколько пафосный, высокого о себе мнения. Это все видно. Моя задача никогда не сводится к тому, чтобы спорить с гостем. Это программа не о Познере, а о человеке, который пришел на передачу. Что от него можно ожидать, какой он? Мне очень понравилось, что на некоторые вопросы он ответил, как мне кажется, искренне. Я много езжу по России, был в Чебоксарах, могу сказать, что этот город далеко не потемкинская деревня и производит хорошее впечатление. Конечно, чувствуется, что Федоров — удельный князь. Но, ребята, вы же сами хотели, чтобы его назначали. Большинство россиян говорят: мол, правильно, что отменили выборы. Так что вы имеете то, что имеете. А что касается экономической стороны жизни в Чувашии, у меня просто не было данных. Не буду спорить, критических вопросов я ему задавал немного. Это мой недочет.

Цензура

Конечно, рамки есть всегда. Свобода слова, свобода печати — это коридор. Он может быть очень широкий или узенький, но стены всегда есть. Попытаетесь пробить стены — в лучшем случае лишитесь работы. Я не работаю в штате Первого канала, так что меня вызвать на ковер невозможно. Я посылаю всех подальше. Меня нельзя уволить, нет кабинета, нет шофера, у меня покупают программу. Могут, конечно, отказаться от программы, но орать на меня никто не может. Это важный момент. Я давно принял решение никому не служить. Я независимый человек. За годы заработал достаточно денег, чтобы быть независимым. Если я завтра потеряю работу, на паперти не окажусь. Более того, уровень моей жизни не изменится. И начальники это понимают. Я не могу сказать: «Это нельзя говорить». Как это нельзя? С другой стороны, я понимаю, что, если человек покупает мою программу, он же не кота в мешке покупает. Он должен хотя бы знать, кто у меня будет в гостях. И потом я же должен думать, для чего я говорю. Я хочу показать, что я крутой? Я должен идти на определенный компромисс? Да. Вопрос в том, на какой. Это даже не самоцензура, а ответственность. Я могу сказать в прямом эфире, что я категорически не согласен с политикой Путина. Скорее всего, после этого программа перестанет выходить. Это стоит того? Нет. Но если я не могу сказать, что думаю об избирательной системе, при которой невозможно это и это, тогда мне останется лишь извиниться. Конечно, есть допуски. Когда мы изначально договорились с Константином Эрнстом об этой передаче, он сказал: «Есть три человека, которых я прошу не приглашать». Я говорю: «Три человека? Договорились. Но не четыре, не шесть, не восемь».

Я знаю, что ему звонят из кремлевской администрации, выражая недовольство, но мне он никогда об этом не говорит, а мне самому они никогда не звонят.

Ходорковский

Я про него спрашивал в интервью с уполномоченным по правам человека в РФ Владимиром Лукиным. Про Ходорковского буду продолжать задавать вопросы. Ведь нужно понимать, зачем работаешь. Мне кажется, некоторые мои коллеги делают это для себя — посмотрите, мол, какой я крутой и так далее. Зачем? Я искренне хочу, чтобы в России возникло гражданское общество. Все, что я делаю, я делаю для этого. Так произошло, что я имею доступ к экрану, значит, коль скоро у меня есть такой инструмент, я должен этим пользоваться. Знаете, люди говорят: «Я не пойду голосовать, это бесполезно». Я на это отвечаю: «Тогда не жалуйся».

Один в поле воин

Я прочитал потрясающую историю, которую описала журналистка «Эха» Нателла Болтянская. В 1940 году в Каунасе перед японским консульством собралась гигантская толпа евреев, которые бежали от гитлеровцев в Советский Союз, оказались в Литве, но формально их должны были выслать обратно. Единственный путь спасения — транзитные визы через Советский Союз. Те посольства, которые могли это сделать, отказались. Беженцы нашли выход на японского консула, попросили дать им возможность через всю страну проехать в Японию. Этот человек засел в консульстве и несколько дней с утра до вечера выписывал визы. Когда закрыли консульство, он продолжал это делать в гостинице, а потом из окна поезда, увозившего его из страны, бросал бланки с печатями. При этом ему было запрещено это делать японским МИДом. Много лет спустя, когда его вдова приехала в Израиль, всплыла цифра, что благодаря ему реально живут 50 000 человек[3]. Поэтому я не согласен с тем, что один в поле не воин. Это не так.

Познер лавирует,

не может сказать прямо, извивается...

Я не согласен с такими высказываниями. Я знаю, что бытует такое мнение. Журналистский мир раскололся на две части. Одна за режим, другая — против. Противники охаивают все подряд, апологеты хвалят. А где тот журналист, который скажет «Вот вам информация, разные мнения, сами решайте»? Я считаю, что это и есть журналистика. От меня же и те и другие хотят, чтобы я занял ту или иную позицию. Тогда я пропагандист, а не журналист, я занимался этим, больше не хочу. Считаю, что наиболее беспристрастен в оценках Венедиктов. Не знаю, как он себя чувствует, но я себя чувствую одиноким. И те и другие меня осуждают.

Коллеги

Я очень высоко ценю Венедиктова. За знание вопроса, за язык. Хотя иногда мне кажется, что он бывает грубоват. Сергей Бунтман с «Эха Москвы» достоин всяческого уважения за эрудицию и объективность. Хотя он резче Венедиктова в оценках. Что касается телевидения, почти никого не могу назвать. Кучера ценю, Марианну Максимовскую. Хотя она все-таки занимает определенную позицию, и о беспристрастности зачастую говорить не приходится. Очень высокого мнения о Парфёнове. Правда, его давно нет на экране.

Ларри Кинг — это смешно. Я очень хорошо его знаю. На самом деле он пользуется большим успехом, потому что никогда не задает трудных вопросов. Он при этом никогда не готовится, говорит — чтобы быть спонтанным. Для меня самый яркий пример, когда он брал интервью у Путина. И когда он спросил о «Курске» «Что произошло с лодкой?», Путин, ухмыльнувшись, ответил: «Она утонула». И все, поехали дальше. Ларри больше не стал ничего говорить, мол, я понимаю, что она утонула, но я спрашиваю: «Почему она утонула?» В этом весь Кинг. Он недостоин своей известности. В Америке он не считается №1, но к нему охотно ходят, потому что он никогда никого не берет за горло.

Европейские интервьюеры и журналистское образование

Они понимают, что это программа не о них. У меня о наших интервьюерах всегда складывается впечатление, что они пришли себя показать. А у них этого нет. Нужно оставлять себя за дверью. Это качество лучше всего проявляется у англичан. Они лучшие интервьюеры. Возьмут, как бульдоги, и не отпустят, но очень корректно. Если вы перестаете думать о себе, у вас все получится.

Вообще, я считаю, что технике можно обучить и обезьяну, а научить человека быть журналистом нельзя. Это все-таки образ жизни. Я против того, чтобы люди шли на факультеты журналистики со школьной скамьи. Это должно быть после окончания университета. Я сам биолог по образованию. В Америке обучают иначе, там все дается на практике, разные области, интервью, полицейский репортаж. Причем там тебе профессора все время доказывают, что ты ничего не умеешь, мордой об асфальт. Таким образом пытаются добиться, чтобы ты ушел. И только те, кто выдерживает это, доходят до конца. Многие наши молодые журналисты очень безграмотно пишут. Культура письма не востребована. Культура речи не востребована. Человек мне в эфире говорит: «Он смотрит о том.» Как можно «смотреть о том»?!

Журналистов любить не надо

Они вечно копаются в грязном белье, говорят о неприятных вещах, все время что-то разоблачают. Как их можно любить? Я говорю о серьезных журналистах, а не о желтых.

Когда наступит оттепель

Думаю, тогда я смогу задавать вопросы, которые не могу задавать сегодня. К примеру, есть ли противоречия между Медведевым и Путиным, не изменились ли их отношения. Я знаю, что об этом нельзя говорить. На «Эхе Москвы» можно. Но я им всегда говорю: «Кому принадлежит "Эхо Москвы"? Газпрому. Значит, вас закрыть ничего не стоит. Но не закрывают. Почему? Потому что вы являетесь отдушиной. Вы понимаете, на кого работаете? Вы создаете иллюзию, что в стране есть демократия. Давайте называть вещи своими именами. У вас сколько зрителей во всей России? Полтора миллиона. А у меня?» Так что чем больше, тем меньше. В Америке, когда мы с Филом Донахью захотели критиковать американские автомобили, General Motors выдернула рекламу. И нам запретили критиковать.

До Путина было больше свободы

Журналисты не ощущали при Ельцине того пресса. Сегодня он очень чувствуется. Тогда, строго говоря, не было оппозиционной журналистики, была критика, и всё. Было меньше заказухи. Я говорю о телевидении. Есть люди талантливые, но сказать сейчас, что среди них есть образец для подражания, я не могу.

С кем бы хотел поговорить

Из почивших — с Леонардо да Винчи. Человек, которого я совершенно не понимаю. Я не понимаю, как он писал, придумывал. А из ныне живущих — с Обамой. Не вижу никаких выдающихся людей. Разве что Маркес. Обожаю его книги. Больше всего я люблю разговаривать с людьми искусства.

Никому не удалось поставить меня в тупик

Я сам стараюсь быть откровенным, но есть сферы, в которые я не пускаю. Мне часто не нравятся интервьюеры, потому что они не подготовлены, мало читали, неэрудированны, задают глупые вопросы. Когда интервьюер хороший, я получаю удовольствие. Когда я собирался брать интервью у Билла Гейтса, меня предупредили, что, если ему станет скучно, он или заснет в кресле, или просто встанет и уйдет.

Мы проговорили больше часа.

Вопрос самому себе

Для меня лично есть один общий вопрос: «А ты уверен?» Я очень сомневаюсь в том, что я делаю и говорю.

Марсель Пруст

Мне очень понравилась анкета Марселя Пруста. По сути дела, все отвечают на нее всерьез, специально не готовятся, чтобы отвечать спонтанно. Я сам отвечал на ее вопросы. Всех шокирует мой ответ по поводу Бога — что бы я у него спросил? Я спросил бы: «Как тебе

не стыдно?» Почему? Я не верую, потому что не верю, что есть разумное начало, которое допускает бесконечные страдания совершенно безвинных существ, свидетелями которых мы являемся каждый божий день. Я не могу поверить, что маленькие дети пухнут от голода, по их лицам ползают мухи и на то есть воля какого-то высшего существа. Я не могу поверить, что можно допустить холокост и так далее. Если это так, то я спрашиваю:

«Как тебе не стыдно?»

Детство провел в Северной Африке.

Учился в Москве на журфаке МГУ им. М. В. Ломоносова, на одном курсе с Сергеем Пархоменко и Дмитрием Рогозиным.

По распределению был направлен из столицы в Волоколамск в редакцию районной газеты. Через год уволен за профнепригодность.

В 1987 г. переехал в Ленинград. Работал в журнале «Аврора», затем собкором «Огонька», редактировал русскую версию ежемесячника Pulse St. Petersburg.

C 1987 г. стал вести ежедневное ток-шоу из столичной студии «Радио России». Первый раз вышел в эфир «Маяка» в 2002-м.

Вел программу «Вести» на канале РТР, был постоянным колумнистом журналов GQ, «Огонек» и еще десятка изданий.

В 2004 г. работал в Лондоне на BBC World Service.

По возвращении стал главным редактором мужского журнала FHM (For Him Magazine).

Несколько лет являлся ведущим соведущим программы «Временно доступен» на канале ТВЦ. До октября 2016 г. обозреватель радиостанции «Коммерсантъ FM».

Лауреат премий журналов «Огонек» и Elle. Обладатель «Золотого микрофона».

Наглость

На РТР у меня были 7-минутные интервью под названием «Гость в студии» сразу же после программы «Вести». Первый эфир — с тогдашним главой МВД Рушайло. Мне поставили задачу с ним очень жестко поговорить. Я так и сделал. После эфира к Рушайло подошел мой руководитель и сказал: «Зачем на парня наезжаешь? У тебя было 7 минут, мог бы ему и ответить». Так что начальство меня покрывало. В эфире я мог задавать любые вопросы, какие считал нужными. Причем с некоторыми гостями, как с Шанцевым, у меня остались хорошие отношения, хотя в эфире я с ним был очень жёсток. Во время интервью я ему подарил амбарный замок, потому что он хотел закрыть в Москве все чердаки из-за взрывов на Гурьянова и в Манеже. Сняли меня в 2000-м по прямому указанию Березовского. Выкинули с эфира из-за интервью с Геннадием Селезнёвым. Я был наглым парнем и задавал вопросы, которые другие не задавали, а ходили слухи, что Березовский хотел подмять под себя Второй канал и поставить на «Вести» своего человека. Видимо, я попал в рейтинговую оценку ВЦИОМа — раньше он оценивал популярность ведущих. Это было круто. Люди сейчас сидят каждый день в прайм-тайм, и их все равно не помнят. А меня помнили, наверное, за наглость.

Приемы

Если это ток-шоу один на один, то все самые отвратительные вопросы я проговариваю с гостем до эфира.

Мне, конечно, не хватило силы духа спросить Ренату Литвинову до эфира: «А как вы отнесетесь к тому, что я спрошу вас об отношениях с Земфирой?» Я вообще не люблю вопросы о личной жизни. И тем не менее всегда задаю их, но — до эфира.

Объясню почему. Самые гнусные вопросы обычно построены на мифах. Есть миф о том, что Селезнёв спал с Басковым, что Илья Глазунов — гомосексуал и так далее. Отличный урок я получил во время интервью с Собчаком. Провел я эфир, тогда еще на питерском ТВ, всего один раз. Говорили, что интервью посмотрела его жена Нарусова, и передачу закрыли. Собчак потом извинялся. Но неправ был тогда я. Ходили слухи, что Собчак провернул какую-то махинацию и дал квартиру племяннице. Я спросил, как он отнесется к тому, что я задам вопрос на эту тему. Он сказал: «Пожалуйста. Я жду этого вопроса». И когда я задал ему этот вопрос, он ответил: «У меня нет никакой племянницы. О чем вы еще хотели спросить?» Второй вопрос отпал сам собой. Подобные «мелочи» нужно выяснять до эфира.

«Временно доступен»

Я не смотрю, мне это неинтересно. Вообще не смотрю телевизор, не читаю журналов, потому что многое вырезается. Особенно в «Огоньке». Там вырезают в основном то, что касается моего любимого лирического героя Владимира Путина. И «Временно доступен» тоже режут. Но моя совесть чиста. Если вместо Буратино выстругали зубочистки, зритель все равно поймет, что хотели сделать Буратино. Программа пишется 3,5 часа, а в эфир идет меньше 50 минут. Мне до боли жаль, что в программе с Рурком вырезали момент, когда у мальчика, который приносил ему кофе, сильно дрожали руки. Этот мальчик разбил две кружки, гримеры не могли гримировать, у них тряслись кисточки. Вот это было интересно, но камера не подхватила. А вообще уникальность программы в том, что мы показываем закулисье. И перед программой и после. Кстати, перед программой я Рурка в своем стиле спросил: «Можно я спрошу про твою герл-френд Наташу? У тебя же она есть?» Он сказал: «Это неправда, но спрашивай». Полезно заранее задавать гостю вопросы, чтобы быть готовым к реакции на них.

Провалы

Федор Бондарчук вступил в «Единую Россию», пускает, как Петя Ростов, слезу при виде императора. Он совершенно не развивается. То же и с Мишей Ефремовым, и с Иваном Ургантом, который сегодня пойдет с православными хоругвеносцами, а завтра еще с кем-нибудь.

С Максимом Галкиным программа останавливалась во время записи три раза, потому что я сказал: «Пошли вы все, я ухожу из программы». Меня заставляли спрашивать то, о чем я не хотел спрашивать. Были большие конфликты. Я с Галкиным познакомился 12 лет назад, когда он еще был светлым парнем. Пугачёва, конечно, дико талантлива, но все, к чему она прикасается, почему-то превращается в дерьмо. И мне очень хотелось сказать это Максиму. Мне не давали это сделать, но я сказал. И про его замок, и в кого он превратился.

Интервью с архиепископом Илларионом

В нем я увидел трусость. Путин сказал в 2003 году, что, мол, нет выше добродетели для церкви, чем заботиться о благе своего государства. Он сказал вещь совершенно чудовищную, и Илларион попросил этот вопрос ему не задавать. Я полагаю, что у человека были основания. Другое дело, что он нес в эфире совершеннейшую антихристианскую ахинею. Когда я спросил, почему церковь писала правительственные письма в КГБ с доносами, он ответил: «Если бы не писала, ее бы уничтожили». Я возразил, что церковь не может быть уничтожена. Можно уничтожить тело, а не душу. Он сказал: «Ну, уничтожили же албанскую церковь». То, что он сказал, является церковным фашизмом, ничего более антиправославного сказать невозможно.

Игра на повышение

Один известный телеведущий учил меня играть на повышение. По отношению к герою возможны две позиции: игра на повышение и на понижение. На понижение: «Мы-то знаем, что вы все коррумпированы, и вот мы сейчас у вас такое спросим.» На повышение: «У вас есть информация, которой нет у меня. И вы со мной ею сейчас поделитесь». Я стараюсь играть на том, что люди хорошие и умные. И что они могут воспарить над этим, они могут не делать подлых вещей. Моя задача — не растоптать человека.

Интервью с Венедиктовым

Поговаривают, что он получает инструктаж на Старой площади. Этот слух довольно известен. Перед эфиром я с ним его не обсуждал. Вот если бы говорили, что у Ве- недиктова роман с Плющевым, я бы непременно навел справки. Ведь это неприличный вопрос. Венедиктов не котенок, он хищник. Он должен быть готов к этой ситуации. Он не просто журналист, он — влиятельная политическая фигура. Он сильный спарринг-партнер. Если ты выходишь на ринг со слабым партнером, говоришь ему: «Слева бить не буду». А если выходишь с Валуевым — дело другое. По-моему, вопросы к нему у меня были вегетарианские. Обидно, что он не зовет меня на «Эхо», забивает эфир «Дурачком и пионеркой», это шоу можно назвать «Тупой и еще тупее». После ухода Доренко и Моти Ганапольского слушать «Эхо» стало невозможно. У меня ощущение, что Веник просто испугался.

Интервью с Жириновским

Однажды я Жириновского опозорил, и мне до сих пор за это стыдно. У меня была информация, что Дмитрий Якубовский, тот самый генерал Дима, пойдет вступать в партию ЛДПР. Тот самый, который по Кремлю ходил в трусах и которого посадили за воровство из публичной библиотеки. Еще никто не знал, что он войдет в список ЛДПР, а я знал, потому что за 30 секунд до эфира задал Жириновскому этот вопрос и он ответил: «Да». И я во время интервью спрашиваю: «Правда, что у вас дома большая библиотека — 5000 книг?» — «Не 5000, а 15 000». — «Я вас поздравляю, а если вам понадобится какая-то книга, то вам всегда есть кого послать за ней в библиотеку».

Я его сделал, он даже ничего не смог ответить, потому что я отрезал ему путь для ответа. Но «сделать» человека не является моей задачей.

Детей и жен не бью

Мне принесли досье на бывшего мэра Санкт-Петербурга Владимира Яковлева, где содержались определенные данные на его сына. Я не использовал эту информацию для интервью. Нельзя бороться против отцов с помощью детей.

Дибров

У Димы особые условия в передаче. Он вступает только в тот момент, когда ему что-то интересно. У Димы нет «уха», а у меня есть, и мне в него чего только не кричат.

Режиссер — главный интервьюер

Есть вещи, которые замечает только режиссер. Телевидение — это набор образов. И, как говорит Кирилл На- бутов, «успех ток-шоу часто зависит от удачно сказанного "ага"». Режиссер видит всю картинку. Я — только ее часть. Поэтому многие, казалось бы, успешные программы, проваливались, и наоборот. Телевидение — это огромная бригада. Люди, которые со мной работают, лучше видят картинку. У меня тоже свое видение. Поэтому часто возникает конфликт. В этой программе есть сценарий. Это только кажется, что все происходит само собой. Очень часто мне подсказывают какой-то поворот. Я сам работал продюсером и подсказывал шуточки ведущим. Они ведь все время в стрессе и не всегда могут за всем уследить. Но, когда от меня потребовали, чтобы я спросил у Ренаты Литвиновой, когда она последний раз виделась с Земфирой, я страшно разозлился. Я читал ее интервью, знал, как она реагирует на подобные вопросы. Но выхода не было, спросить пришлось, мне дали сухой, короткий ответ. И все-таки совсем обойти тему, которая интересна зрителю, нельзя.

Искусство редактирования

С Витей и Кириллом Набутовыми я делал интервью и очень ими горжусь. Я расписывал их, словно это драматическое произведение, пьеса. Вечер. Кафе «Прада» на проспекте Мира. Вбегает запыхавшийся Витя Набу- тов. Говорит: «Ой, прости, я опоздал».

Я: «Кто опоздал? Ты опоздал?!»

Вот так оформляю интервью для журналов. Часто от тех интервью, которые я беру, не остается почти ничего. Я переписываю свои вопросы на ioo%. Я могу задавать очень скучные вопросы, а получить очень яркие ответы. Ответы я оставляю, а вопросы тоже переписываю, чтобы было интересно.

Коллеги

Я считаю Диму Быкова выдающимся интервьюером. Только не писателя, а другого человека, который работал под моим руководством в журнале FHM. Полный тезка, поэтому мы добавляли к его фамилии твердый знак — БыковЪ. Только он мог начать интервью с Памелой Андерсон словами: «Да, Памела, погоды нынче какие стоят». И в этом было мастерство. А интервью с Хефнером он начал так: «Привет, Хью. Как насчет засолки огурцов на зиму?» БыковЪ после расшифровки интервью все переделывал. Он переводил его с английского. Затем переписывал все свои вопросы. Получалось упоительно здорово.

Низкий жанр

Это касается газетных и журнальных интервью. Если в издании много интервью, значит, журнал слабый. Интервью — это полуфабрикат. Огурчики порезали, маслицем заправили, и все. А если мы хотим иметь дело с высококачественной кухней, там интервью будет составным элементиком. У интервью должна быть предыстория. Например: «Мы вошли в лабораторию профессора В. Навстречу нам вышла трехголовая собака.» Или, скажем, директор «Вимм-Билль-Данна» Давид Якобашвили беседовал с нами под землей, под магазином «Весна». Какая-никакая, а драматургия присутствует.

АТВ

Я не влияю на политику канала и не вникаю в ТВ- кухню. Я, что называется, special guest. Я появляюсь на АТВ, с кем-то собачусь, ругаюсь матом, но не знаю ни сплетен, ни слухов. Мне это неинтересно. Зачем

все же мне нужно вести «Временно доступен»? На телевидении платят больше, чем в журналах. Хотя жанр интервью для меня низкий, я все-таки считаю себя колумнистом.

Интересные собеседники

Меня удивил Костя Цзю. Человек западной культуры. Он уважает человека просто за то, что тот — человек. Очень простой. Не выделывается. Это редкий случай, когда мы начали на «вы», а закончили на «ты». Он сказал очень интересную вещь: «Каждый раз, когда я шел на бой, то говорил себе, что все поставлено на карту. А перед тем боем[4] сказал тренеру, что не могу ставить все на карту. И тренер меня понял». Он в какой-то момент осознал, что есть вещи более важные, чем бой. И я тоже в какой-то момент понял, что для меня не важны какие-то вещи. Я часто отказываюсь от предложений. Раньше очень хотелось заработать, теперь не так сильно.

Ярмольник долго был для меня «цыпленком табака», но, пообщавшись с ним, я изменил свое мнение. Это глубокий, тонкий человек.

Благодаря Ольге Аросевой я смог поговорить с Папановым. Мы даже схлестнулись по поводу армии. Он утверждал, что у нас не было никакой дедовщины. Я спорил.

Еще я успел сделать интервью с Андреем Мироновым. А с Янковским не успел. Очень жаль. Очень хочется

сделать интервью с Германом-старшим и Сокуровым. Сокуров мне интересен по двум причинам. Я его в последний раз видел на митинге против разрушения зданий в Петербурге. Ему дали слово, но он не мог говорить, он плакал. На эту тему очень хочу поговорить. А вторая тема деликатная. Когда мой друг посмотрел его фильм «Дни затмения», он сказал, что Сокуров снял бы гениальный фильм, если бы не побоялся сказать главное: это фильм о том, насколько похабно женское тело, и о том, насколько прекрасно мужское. Со- куров каждый раз подбирается к этой теме, но в конце отскакивает в сторону.

Еще я бы хотел поговорить с Шевчуком. Мне не нравится, когда он начинает проповедовать.

Цель

Интервью затрагивает сущностные вопросы. Вопросы трусости, ломки человека, страха остаться бедным, страха смерти, сохранения верности. Зрители хотят увидеть людей, которых они знают, и получить те ответы, которые хотят услышать. Это ужасно. Мне очень интересно, например, почему Михаил Ефремов снимается в ужасных фильмах, почему Бондарчук весь такой глянцевый. Или человек такой дурак, или он продался? На чем он сломался? В интервью я пытаюсь узнать только одно: как мы стали тем, кем стали? Почему из светлых хороших ребят мы превратились в циничных людей, жлобов, рабов денег? Меня интересует только это. А если не превратились, то каким образом удается выживать? Технология очень интересна. Или почему, например, россияне превратились в торгашей? Я помню Россию другую, в 1990-м, в 1991-м. Не понимаю, когда произошел этот размен на деньги. У меня складывается впечатление, что я нахожусь в большом публичном доме.

Мне неинтересен Путин. Мне с ним было бы неинтересно делать интервью. Он считает, что знает ответы на все вопросы, а мне интересны рефлексирующие люди. Когда я читаю, что он говорит, складывается впечатление, что Путин уверен, что мир устроен так, как устроен он. Грех его велик и чудовищен. Русские — пластилин, и он делает со страной что хочет.

Я хотел бы быть похожим на Кирилла Набутова

Мне кажется, что я доброжелательный в эфире. Очень нежно задаю вопросы. Но говорят, что я все-таки «злой следователь», а Дибров — «добрый». Вообще, все из-за жены. Мне хотелось быть как Набутов, а супруга заявила, что у меня никогда не получится. Мол, у меня отрицательное обаяние, я скорее Невзоров. Она очень верно поняла, что на ТВ не важно, нравишься ты зрителю или нет, главное, чтобы в тебе была энергетика. Я люблю провоцировать. Мой любимый вопрос: «Да или нет?»

Как стать хорошим интервьюером

Мальчик спрашивает старого еврея: «Как мне попасть в Карнеги-холл?» Тот отвечает: «Практика, практика, практика».

Ларри Кинг

Мне он очень нравится. Ему интересны собеседники и бытовой уровень общения. Один раз к нему в студию гость принес пингвина. Пингвин ходит по столу, а Кинг говорит гостю: «Ну вылитый сенатор Среднего Запада». Нужно обязательно смотреть программу ВВС Breakfast. У них выдающаяся школа интервьюеров — ироничные, тонкие, едкие. Смотреть на ВВС можно все подряд с самого утра. Там переход от информационной программы к интервью совершенно незаметен. Это прекрасный эффект непринужденного общения. Это то, что говорил Новгородцев у меня на интервью, они все gentle, то есть мягкие. Посмотрите, какие у них там объявления: «Когда будете сжигать листву, пожалуйста, переворошите ее, вдруг там спрятался ежик». Эта интонация у меня постоянно в ушах. Их абсолютная мягкость и в то же время независимость поражают. В них нет подобострастия, обращаясь к собеседнику, они не перечисляют все его звания и регалии. У них все проще. Мне этой школы не хватает. Но я буду стараться.

Журналист, автор спецпроекта информагентства ТАСС «Первые лица»

Один из самых известных печатных журналистов России, 30 лет работает исключительно в жанре интервью. Провел несколько тысяч интервью с ключевыми культурными, спортивными и государственными деятелями страны, в том числе с Владимиром Путиным.

Окончил факультет журналистики Киевского государственного университета имени Т. Г Шевченко.

Одним из первых журналистов отправился освещать аварию на Чернобыльской АЭС. В качестве спецкора «Советского спорта» работал на Олимпийских играх в Пекине, Ванкувере, Лондоне, где взял десятки интервью у российских чемпионов и призеров.

С мая 2005-го по март 2014 г. подготовил более 400 интервью для журнала «Итоги».

Автор спецпроекта информагентства ТАСС «Первые лица», в рамках которого берет интервью у президента России, высших чиновников и губернаторов.

Что такое интервью?

Интервью в себя вмещает много разных поджанров: короткая беседа, экспресс-опрос, лонгрид, как сейчас принято говорить, на 50-60 тысяч знаков, информационное, когда ты разговариваешь конкретно по какому-то поводу и когда ты человека ловишь (на лжи, недосказанности. — Прим. ред.). Бывает интервью как реклама. То есть делаешь журналистский материал (не джинсу) таким образом, чтобы он был интересен и покупателю, и потребителю. Чтобы и заказчик был удовлетворен (тот, кто рекламирует некий товар), и тот, кто будет читать, не увидел в этом заказуху.

Зачастую журналист не виден за вопросами, он обезличен. Но есть, например, беседа как один из жанров интервью, который подразумевает более авторскую историю. В ней должны участвовать две стороны. Хотя я не очень люблю позицию авторского «Я», выражения своих мыслей. Мне больше интересно слушать, чем заявлять о себе. Пример беседы — это Дима Быков, который как раз менее интервьюер, а больше собеседник. Он соучаствует на полную, как равноправный партнер. Я все-таки в интервью как вспомогательная сила.

Юрий Дудь

Юрий Дудь — самый яркий представитель нового поколения, вокруг которого все строится. Он создал бренд, некое СМИ. Есть ТАСС, а есть Дудь. Просто говоришь «Дудь», и уже не надо ничего объяснять. Так же как не надо говорить, что ТАСС — это информационное агентство.

Дудь — шоумен, он много вкладывает в себя. И его роль уж точно не меньше того, кто сидит напротив. А мне все-таки ближе история, когда я не перетягиваю. Мне хочется раскрыть собеседника, а не показать, какой я умный, яркий, остроумный, меткий, схватывающий, подхватывающий, перехватывающий, возводящий, заводящий.

Но Дудь нашел свою нишу. Он смог ее капитализировать. Я его давно знаю как талантливого журналиста со sports.ru и только в последнее время как интервьюера на YouTube.

Мне очень понравилось его интервью с Алексеем Серебряковым, потому что это был человеческий разговор. У него хорошая реакция. Он умеет слушать. Это главное для интервьюера. Если есть зацепочка, он ее не пропускает, он за нее хватается и раскручивает клубок. Дудь хорошо держится. Он сам по себе. То есть ты о его внешности не думаешь. Ты видишь его манеру поведения. Другие пытаются подражать ему, но это всегда будет плохо. Он, безусловно, дал импульс к развитию журналистики на YouTube.

Не нравится у Дудя лишь обилие мата. Когда это происходит нарочито, меня это коробит. Я понимаю, что он этим завоевывает аудиторию. Но это его аудитория.

Профессиональные интервьюеры

Уже даже Олег Меньшиков сделал интервью с Данилой Козловским, Пугачёвой. Стал брать интервью рэ- пер Баста.

Хотя я за профессионализм. Баста пусть поет, а Дудь берет интервью. Ровно так же, как прекрасный актер Олег Меньшиков должен сниматься в кино. Но в журналистику не надо. Если кажется, что все так легко и просто, то это не так. Есть специализация, а есть некие наклонности. Если тебе не дано, то не надо!

Портретное интервью

Сейчас я занимаюсь портретным интервью. Это лон- грид, у меня нет ограничений по объему, так как я готовлю материалы для сайта, а не для печатного СМИ.

После того, как четыре года назад закрылся журнал «Итоги» и поляна печатных СМИ скукожилась донельзя, я перешел на площадку ТАСС, которая существует только в электронном виде. Продолжил писать те же самые интервью — большие, портретные. Они теперь стали называться лонгридами, поскольку висят на сайте, к ним можно вернуться, можно читать не сегодня, а через неделю, так как там, как правило, нет оперативной информации. Значительная их часть — разговор о судьбе, о человеке.

В «Итогах» интервью располагалось в конце журнала, хотя оно было привязано к обложке — интервью, которое иллюстрируется фотографией героя на первой полосе. Спецпроект в ТАСС у меня называется «Первые лица», а там называлось «От первого лица». Но в ТАСС это более узкий сегмент, потому что речь идет в большинстве случаев о чиновниках, руководителях крупных корпораций. Иногда это могут быть какие-то узнаваемые люди, занимающие социально значимую нишу и в политическом истеблишменте. Например, Валерий Гергиев, который, будучи дирижером и руководителем Мариинского театра, является также близким знакомым Владимира Путина.

Переход на «цифру»

От кассетного диктофона, которым я пользовался 20 лет, пришлось отказаться. Я поехал делать интервью в Вену с Дмитрием Хворостовским, к сожалению, сейчас уже покойным. Я прилетел туда на три дня и столкнулся с тем, что мой кассетный диктофон накрылся. И я как ошпаренный бегал по Вене в поисках такого же. На меня смотрели как на полного идиота. Это был примерно 2010 год. У меня был цифровой на подстраховке, пришлось его включить. Дома у меня был второй кассетный диктофон, но я понял, что это уже совсем нелепо выглядит. И я помню, как тот же Медведев смеялся над моим кассетником, спрашивал: «Вам подарить нормальный диктофон?» Я говорю: «Спасибо, у меня есть, мне так удобно». Ну, короче, «цифра» не лимитирует тебя по времени, но ты лимитируешь себя сам.

Особенности работы интервьюера

Для меня произошла не смена печатных СМИ на электронные, а смена контекста и аудитории. Потому что с момента распада СССР я работал только в частных, а не в государственных СМИ, которые мне диктовали иные рамки. Когда я попал в структуру главного государственного ресурса, это была тяжелая адаптация. Я, конечно, радуюсь за Дудя, когда смотрю его

интервью, потому что он сам создает себе формат. Вопрос его подготовленности, вопрос интереса его собеседника (кого ОН выбирает в качестве собеседника), правильного монтажа — полная свобода.

А у меня много всяких сдерживающих факторов в виде понятно чего. Я всегда визировал тексты. Сейчас этот процесс стал намного сложнее, и это связано как с работой в ТАСС, так и с работой журналиста вообще. Журналистика все больше превращается в «чего изволите».

Поскольку «изволите» не очень хочется заниматься, возникает проблема. Я могу задавать вопросы, человек мне может даже на них ответить, но в процессе визирования часто либо это самое ценное из текста вымывается, либо... дальше много этих «либо». Это может быть как сам собеседник, который передумал публиковать интервью, так и его пресс-служба. Случаев, когда я публиковал невизированные тексты, было счи- таное количество. Это были знакомые мне люди, и они говорили: «Андрей, мы тебе доверяем». Но мне проще, чтобы человек увидел интервью до публикации, чтобы я потом не испытывал дискомфорта из-за того, что неправильно понял, не так написал, не так сформулировал, а человек обиделся.

Я не могу писать ни в какое другое СМИ. Нельзя по контракту, я работаю в ТАСС, и моя фамилия должна появляться только там. Круг собеседников определяется не моими интересами. Мне всегда интересен новый человек, но формат ТАСС подразумевает беседу с чиновником, и выбирать не приходится. То есть какие

они есть, такими я и могу их показать. Я не выдумываю за человека. Хуже то, что они вычеркивают то, что сами говорят.

Проблема для меня еще и в том (эта тенденция была и раньше, но сейчас она стала данностью) — перед встречей ты должен прислать вопросы. Для меня это вилы, потому что я стараюсь с человеком беседовать. Для того, чтобы беседовать, я должен слышать ответ. И после этого могу сформулировать следующий вопрос. Могу для себя определить тему, которую хочу обсудить.

Но я не пишу детально вопросы на листке бумаги. А от меня это требуют. Я говорю: Ребята, а на фига?!» Я же не буду выспрашивать, условно говоря, у главы Карелии, как ловят рыбу на Дальнем Востоке или какие проблемы существуют в Новосибирском театре оперы и балета, куда пришел руководитель Владимир Кехман. Я буду спрашивать про Карелию, про взаимоотношения с соседями, про экологию, про дороги, про тарифы...

Подготовка

ТАСС — это огромная машина. Есть журналисты, работающие в определенном регионе, и я обращаюсь к ним за помощью. Они мне подсказывают, какие темы могут быть интересны при разговоре с главой каждого из регионов. Если это узкоспециализированные вопросы, то я этого не трогаю. Как показывает мой опыт, это, как правило, нужно не собеседнику, это, извините, жопу прикрывают работники пресс-службы, которые таким образом демонстрируют, что работают с журналистом. Губернатор о моем существовании узнаёт за минуту до того, как меня увидел. У него в плане на день стоит «С 12:00 до 14:00 — интервью ТАСС», и в скобках может быть указана фамилия. И ему в папочке дают ответы на мои вопросы. Он, как правило, не читал ни вопросов, ни ответов.

Но нельзя сказать, что мои собеседники-губернаторы все неинтересные. Они разные. Я люблю ездить, знакомиться с новыми людьми. У меня есть возможность посмотреть свою страну, которую я, в общем, знаю. Но именно в общем. В детали за два-три дня погрузиться тоже не получится. Но тем не менее одним из условий этого проекта было то, что я буду встречаться не в Москве, где бывают губернаторы, а на земле, где они работают и живут. Потому что мне важно послушать и людей, не только самого спикера. Водителя, который везет из аэропорта. Официанта, когда мы разговариваем в ресторане, в гостинице. Перед тем, как идти к собеседнику, я что-то про него, про окружение, про город узнаю.

Интервью с Кадыровым

Мы долго договаривались. Я уже к тому моменту встретился с кем-то из глав Северо-Кавказского региона. Был у Евкурова в Ингушетии. К Рамзану Ахма- товичу так просто не подъедешь. Надо было совершить какие-то телодвижения определенные. Я приехал в Грозный, не имея гарантии. Единственное место, где меня не встречали, это был Грозный.

Договаривались со знакомыми, которые меня встретили и отвезли в гостиницу. Я взял командировку на три дня, с запасом. К концу второго дня мне сказали:

«Сидите ждите». Я ответил: «Если нет, то я просто улетаю». В конце концов, я же приехал не просто так и не сам по себе, все-таки агентство представляю, определенную государственную структуру.

В итоге меня пригласили в резиденцию Рамзана Ах- матовича. Он тренировался, а я с диктофоном переходил от одного снаряда к другому. Во время выполнения упражнений я замирал, он делал нужное количество подходов, восстанавливал дыхание и продолжал отвечать на заданные вопросы. Некоторые из них ему не нравились. В какой-то момент он подошел ко мне, приблизился на расстояние полуметра или ближе и сказал: «Ну что, спроси меня, что ты хочешь спросить? Боишься?»

Я так подумал, что ж такое я хочу спросить, и спросил, но это в интервью не вошло. Про Немцова спрашивал. Он ответил. Но я могу рассказать об этом только в рамках опубликованного интервью. В этом интервью было много любопытного. Но то, что не опубликовано, остается моим.

Там тренировались два его сына-подростка, небольших по возрасту. И тренером у них был огромный такой двухметровый чеченец. И они на него налетали как волчата. Просто дубасили его со страшной силой. Он их сбрасывал с себя, как комаров. Они опять на него лезли. Помню, я потом приехал в Москву, пришел домой и жене говорю, что надо нашего Ваню отдавать в секцию, потому что сожрут и даже не заметят. Конечно, там воспитание другое и отношение. Это интересно. Это как раз то, что запоминается во время интервью. Он прекрасно понимал, что разговаривает с журналистом,

он играл. Он не включался в том смысле, что никаких эмоций, никакой злости по-настоящему не было. Потому что я слишком мелкая для него персона, чтобы он на меня реагировал. Я его, наверное, раздражал какими-то возможными подколками, как мне казалось. Но именно для него это было — «ну чё ты от меня хочешь?». И этот вопрос «Боишься?» (там было на самом деле другое слово) был как раз из той серии — что, хочешь крутым казаться? Ну так спроси, крутой, что хочешь. Что ты вокруг да около трешься?

Интервью с Путиным

Я делал с Путиным интервью для ТАСС в 2014 году. Это было во Владивостоке. Он летел из Китая в Австралию. Мы встретились с ним в полночь по дальневосточному времени. Я этой встречи ждал уже часов семь или восемь. Заранее приехал, как положено. Присутствовал в процессе разговора и ожидания его пресс-секретарь Песков. В какой-то момент я спросил, есть ли какие-то табу либо пожелания. Мне было сказано: это твоя зона ответственности. Спрашивай, что считаешь нужным, если будет скучно, он встанет и закончит разговор. То есть ночь на дворе, понятное дело. Лимит — 20 минут. Сможешь раскрутить, значит, будет разговаривать дольше! Дело осложнялось тем, что у меня был блок вопросов, связанных с саммитом в Австралии. И это были не мои вопросы. Там находился руководитель пула от ТАСС Михаил Петров, который сопровождал Путина во всех поездках. Он с ним был в Китае, на Дальнем Востоке и собирался лететь с ним в Австралию. Мы с ним говорили, как выстроить интервью.

Задавать их по очереди? Мне показалось, что это будет совсем хреново. И мы договорились так. Будем сидеть с ним вдвоем и разговаривать с Путиным. Потому что невозможно так — один встал, другой подошел. В комнате находился Песков, люди из пресс-службы и ФСО. То есть это не было, как будто на завалинке втроем и рядом никого. Так, наверное, с первым лицом вообще не бывает. И мы договорились, что я беру свою часть разговора, потом передаю слово Михаилу и, если получится, договариваю еще. Собственно, так и вышло. Мы говорили минут 40. Я шпаргалку себе подготовил, набросал несколько тем — о том, как он себя ощущает. Украину я не трогал, он сам завел разговор. Потому что он уже много об этом говорил, и мне показалось, это опять будет набор фраз, которые я уже слышал. И я пытался что-то услышать.

Первый мой вопрос был: «Как здоровье?» Путин, как большой мастер, берет инициативу в свои руки и отвечает вопросом на вопрос! То есть что-то типа: «А что говорят?» Я отвечаю: «Вообще-то я от вас хотел услышать, говорят разное». Путин: «Не дождетесь или не дождутся! А вы спортом занимаетесь?» То есть он тут же парирует. И поскольку у меня некоторый опыт уже есть, я к этому морально готов. Хотя это сложно. Потому что он мастерски сбивает. То есть Кадыров, Путин — это люди, которые в себе уверены.

В какой-то момент мне пришлось передавать эстафету Михаилу Петрову. Я как раз попытался это обыграть: вот вы меня спрашивали про спорт, а я им не занимаюсь, и как раз пока восстановлю дыхание, Михаил задаст свои вопросы про Австралию, а потом. А он говорит:

«Так не договаривались». Но это тоже все в шутку. Он, конечно, с точки зрения журналиста — находка.

Разговор с киллером и террористом

Вопрос в том, какая цель этого разговора. Популяризировать его я не буду. Можно попытаться понять, что движет этим созданием, почему оно убивает, какие его мотивы. А просто смакование неинтересно. Но, если брать глобально, у таких персонажей, как Саддам или Гитлер, я бы, конечно, взял интервью.

И с террористом ИГИЛ[5] тоже, потому что это уже политическая фигура, а не просто бытовой маньяк. Но если это человек зашоренный, то с таким неинтересно разговаривать. Тут очень тонкая грань. Нужно понимать любопытство человека и ответственность журналиста, потому что можно кого-то невольно увлечь этим.

Поэтому перед тем, как делать интервью с подобными персонажами, неплохо бы задать вопрос самому себе — какую цель я преследую?

Что делать,

если собеседник уходит от вопроса?

Задав вопрос, можно же нарваться на грубость. Приведу пример из опыта ТАСС. Я делал интервью с Сергеем Ивановым — тогдашним руководителем администрации президента, а до этого он был коллегой Путина, они вместе служили во внешней разведке. И мы говорили в том числе и об этом.

Когда мы обсуждали, о чем я буду с ним разговаривать, с его пресс-службой, я сказал, что хочу его спросить о покушении на журналиста Олега Кашина. Тогда активизировалась тема, что Кашин обвинял в покушении на убийство губернатора Псковской области Турчака. Я захотел задать вопрос: почему человек из администрации никак не реагирует на прямые обвинения в адрес губернатора? Девушка, которая руководила аппаратом пресс-службы Иванова, сказала, что не советует этого делать. Мне же показалось, что момент располагающий. Он так хорошо рассказывал, расслабился, какие-то истории пошли. И это так логически вытекало, что можно было вопрос задать. И я его воткнул!

Человек тут же закрылся. Всё. То есть он потом еще ответил на какие-то вопросы, но уже это был совершенно застегнутый на все пуговицы, закрытый человек. Я, конечно, ругал себя. Потому что я вопрос задал, но его потом все равно убрали вместе с ответом.

Что же делать в подобных ситуациях, когда вопрос очень важный, но если ты его задашь, то понимаешь, что человек после этого может закрыться? Если острый вопрос логически ложится на конец разговора, то можно им завершить разговор. А если видишь, что человек не расположен, зачем стучать головой в дверь? Ты хочешь, чтобы прозвучал вопрос и все поняли, что ты не «зассал» его задать? Но это немножко смешно, потому что не нужно самоутверждаться. Аудитории не нужен вопрос, ей нужен ответ. Если ты не получил ответа, то на хрена задавал вопрос?!

Поэтому я всегда говорю собеседнику: «Будет правильным, если я вам буду задавать разные вопросы, в том числе и неприятные. Но тексты я визирую, поэтому у вас будет возможность правильно сформулировать свой ответ». Я прямо предупреждаю, что буду задавать вопросы, которые ему не понравятся и в его понимании могут быть провокационными.

Если я все же шел на конфликт и публиковал ответы без визирования (единичные случаи), то это, как правило, заканчивалось звонком со словами: «Если ты такой мудак и ничего не понимаешь, то мы найдем на тебя управу». Управа находится в виде руководства СМИ.

Скандалистами бывают необязательно чиновники, у них есть гораздо более эффективные рычаги. То есть им не надо ссориться. Они просто перекрывают кислород, и все заканчивается. А без него дышать трудно. А скандалит как раз творческая публика. Помню, был скандал с Гурченко. Она звонила главному редактору, чтобы сказать, что я плюнул в ее душу, трепетную актерскую натуру, оскорбил своими гнусными вопросами, намеками.

Я завидую людям, которые считают, что слово — не воробей. Я пришел к тебе не чай пить. И вы пришли ко мне не кофе выпить. То есть я должен фильтровать базар. Если я не фильтрую базар, значит, отвечаю. Ну, вот была история с Песковым, который пошел на факультет журналистики в ВШЭ в программу «Точка». Потом он сказал, что ее нельзя выкладывать в Сеть, и в итоге выпуск убрали. По-хорошему, надо было публиковать. Это же не дворник и не застуканный врасплох телефонным пранкером человек.

Off the record

Приходит журналист, называя себя, представляя СМИ. Ты отвечаешь на его вопросы, а потом говоришь, что это не для печати. Если это говорится во время интервью, то я, как правило, выключаю диктофон. Для того, чтобы у меня даже записи этой не было. Но, как правило, я прошу не рассказывать мне off the record. Я не друг. Зачем вы нагружаете меня информацией, которую я как журналист не могу использовать? Она мне может пригодиться только для того, чтобы я лучше понимал ситуацию. Он мне говорит: «Это не для печати, и я вам объясню, почему не могу дальше развивать эту тему». Окей, это он мне помогает, хотя в таких случаях создается дополнительная проблема. У меня выстроен некий диалог, я планирую ведение разговора, а мне обрубается веточка, и надо куда-то сворачивать, и делать это органично. Конечно, это сложно. Но я должен понимать, что у людей свои обстоятельства. Я могу залезть на ту поляну, где им некомфортно. Должна быть взаимность.

Часто, увы, журналиста не воспринимают в качестве субъекта. То есть говорят просто: «Да пошел ты, подставка для микрофона!»

Стоит ли идти на факультет журналистики

Я разочаровался в журфаке на первой же лекции, потому что на факультете журналистике не учат. Нужно получать какую-то специальность: экономист, психолог, социолог, математик, специалист в области искусства — и уже потом надстройка в виде навыков журналиста. Надо объяснить правила написания, правила редактуры и не более того. Потому что это, с одной стороны, ремесло, а с другой — громкое слово — призвание. Но надо иметь к этому некие наклонности. Потому что в журналистику попадает много случайных людей, как и в творческие вузы (театральные, кинематографические). Одним кажется, что они могут быть артистами. Другим — что они могут быть журналистами, а не получается. А диплом человек уже получил, и он с дипломом этим мыкается.

Писать надо много. Не знаю, нужно ли сегодня в принципе образование. Я не знаю, какое образование у того же Азара, Кашина. Я не знаю, оканчивали они журфаки или нет. Они могут вообще быть после школы. Если талантливые люди!

О Ксении Собчак и других

Она плохой интервьюер. Да, Собчак яркая, но она не раскрывает собеседника, а только провоцирует. Она плохо слушает и слишком любит себя. Юра Дудь тоже, наверное, любит себя. И я люблю себя. Это не является недостатком. Но любя себя, можно уметь слушать другого. Дудь умеет, Собчак — нет.

Если я вижу человека — собеседника журналиста, значит, этот журналист справился со своей работой. У Дудя я вижу героя. У Романа Супера я вижу героя, у Ксении Соколовой видел, когда она раньше занималась интервью. У Ильи Азара были хорошие интервью. То есть чувствуешь человека в интонациях, в ответах, в каких-то оговорках, эмоциях. Это штучный товар!

Познер — он мэтр. Что про него ни скажи, ему всё по барабану. Ему важно оставаться в кадре, какие-то свои мысли донести. Но тот, кто напротив, ему уже давно не интересен. Может быть, какие-то крайне редкие исключения, когда он берет интервью у министра обороны США или у Клинтон.

Плохое интервью

У меня было интервью для ТАСС с Депардье через переводчика, потому что я не владею французским, а он русским. Я даже не стал его писать, потому что это скучно. Мне ж не нужно поставить галочку «Я и Депардье». Мне нужно, чтобы было содержательно. А то, о чем мы говорили, было плохо. Он полез в русскую историю, которую не знает. То, что я пытался спрашивать о нем, ему было неинтересно. Поэтому мы разговаривали буквально на разных языках. Потом, западная журналистика, как мне кажется, строится совсем по другим принципам. Там нет интервью в печатном виде. Прямая речь не воспроизводится дословно. Есть некие выдержки, которые журналист потом комментирует, интерпретирует.

Будущее жанра и снова Дудь

История молодых и ярких, как тот же Дудь, вселяет надежду, что это все-таки востребовано. Потому что у него миллионы подписчиков. То есть люди одинаково смотрят и Ходорковского, и какого-нибудь рэпера. Это доказывает, что значение имеет персона. Я-то всегда исходил из другого. Считал, что интересен собеседник, а не журналист. А Дудь это перевернул. Его феномен в том, что он сумел сделать интересной персону журналиста. То есть идут на Дудя, а потом уже смотрят, кто у него там будет, Агутин, или Цекало, или еще кто-то. Может быть, если бы сделал интервью с Цекало какой-то другой журналист, там было бы 3000 просмотров. А поскольку сделал Дудь, там 3 миллиона.

Трудные времена...

Мой первый рабочий день в 1982 году совпал с днем траура по генеральному секретарю ЦК КПСС Леониду Брежневу. И первые мои работы в журналистике были в годы махрового застоя. Потому что на смену покойному Брежневу пришел Андропов, который умер через год. А на смену ему Черненко, который скончался через 12 месяцев. И учеба была в жуткие годы, 1977-1982-й. С одной стороны Афган, с другой стороны «сиськи- масиськи» и все эти анекдоты про Брежнева, который шепелявил и не выговаривал половину букв русского алфавита. То есть я видел разное, но с точки зрения капитализации или возможности самореализации для журналистики не самое лучшее время.

Вообще я очень сильно собой недоволен. У меня к себе много вопросов, и в профессиональном смысле тоже. Я пришел в журналистику в 1982 году, интервью стал писать в 1989 году, а сейчас у нас на календаре 2019 год. Это значит, что я пишу интервью 30 лет. Мне очень помог опыт в начале 1990-х — работа в газете «Новый взгляд» у Евгения Додолева, с которым я сейчас вообще не общаюсь. Я ему очень признателен за то, что он помог мне расписаться. То есть я каждую неделю писал интервью формата А2 — это порядка

ЗО ооо знаков. Он меня не лимитировал. Это было самое свободное время. Я наделал тогда кучу ошибок, но мог позволить себе эти ошибки совершать, потому что время было другое. Я мог делать в течение двух недель интервью сначала с Березовским, потом с Чубайсом, которые ненавидели друг друга и не общались. Тогда я почувствовал вкус именно к интервью. 1990-е в профессиональном смысле были несравнимо более интересными. Они не были сильно денежными, но журналистика в принципе не очень денежная. Это сейчас можно зарабатывать: и возможности YouTube, и съемки в рекламе за счет того, что человек медийный. Но тогда был более широк круг спикеров. Вокруг было больше ярких людей. Поскольку я уже давно в профессии, я надеюсь, что на мой век хватит. Каков этот век будет, я не знаю. Мне по-прежнему интересно. Вот про губернаторов: часто это функция, человек без кресла ничего из себя не представляющий. Но бывает, ты что-то в нем находишь, тебе и этого достаточно — просто какие-то человеческие качества. Ну а как? Я ничего другого не умею. Да и не хочу.

Когда вы окажетесь перед Познером, что вы ему скажете?

Я буду задавать вопросы. Я уже много раз оказывался в этом качестве. У меня с десяток интервью с Владимиром Владимировичем на самые разные темы. Мне кажется, я вполне понимаю его мотивы. И я его, безусловно, уважаю. Но с точки зрения профессиональной мне у него нечему учиться. Поэтому вопросов типа «расскажите мне», «научите меня» не будет.

Журналист

и общественный деятель

В 2011-2015 гг. ведущая аналитических передач и интервьюер телеканала РБК. В июне 2015 г., после убийства отца Бориса Немцова (организаторы и заказчики не найдены) покинула Россию. С июля 2015 г. работает на Deutsche Welle в качестве репортера, с мая 2016 г. ведущая передачи «Немцова. Интервью». В 2005 г. окончила МГИМО по специальности «мировая экономика». Обучалась в Московской государственной юридической академии (неоконченное высшее). В 2017 г. окончила трехнедельную программу Стэнфордского университета Draper Hills Summer Fellowship Program. Основатель Фонда Бориса Немцова за Свободу (nemtsovfund.org), который ежегодно вручает журналистам и общественным деятелям премию «За отвагу в отстаивании демократических ценностей в России», проводит форум и летнюю школу журналистики.

Цель интервью

Интервью — это разговор с интересными обществу людьми, который призван больше рассказать о них, об их позиции, в идеале — вызвать общественную дискуссию.

У интервью есть определенный жанр и формат, ограниченный хронометраж.

Зачем нужен этот жанр?

В основе всего, за любым делом всегда стоит личность! Будь то кино, политика, экономика, бизнес. И всем, конечно, интересно, узнать, что это за человек, который принимает судьбоносные решения.

Иногда это автор книги «Метро 2033» Дмитрий Глухов- ский или писатель Владимир Каминер.

Жанры интервью

Есть интервью в жанре дружеской беседы, как, например, у Натальи Синдеевой. Много лет назад Оксана Пушкина вела душераздирающие беседы с женами политиков. В частности, брала интервью у нашей семьи.

Формат может быть чисто информационный, когда ты задаешь вопросы по повестке дня, потому что тебе нужны комментарии.

Есть интервью, содержащие элементы дискуссии и конфликта, когда интервьюер выявляет слабые стороны в аргументации своего собеседника, несоответствия, пытается его в чем-то уличить, раскритиковать ту политику, которую тот проводит. Такие интервью-дебаты ты проводишь в основном с политическими деятелями.

И лучше дискутировать вежливо, дипломатично. Слишком жесткая конфронтация очень вредна — это я поняла на своем опыте.

Я стараюсь говорить с людьми, которые принимают решения или влияют на принятие решений в своих странах. Но иногда это могут быть просто интересные ученые, как, например, профессор Европейского университета во Флоренции Александр Эткинд, который занимается культурной памятью, или Фрэнсис Фуку- яма, всемирно известный философ, в настоящее время преподающий в Стэнфорде.

Умение держаться перед камерой и техника речи

У моей мамы есть подруга, ее зовут Нина Зверева[6], она работала собкором программы «Вести» на нижегородском телевидении, а потом на федеральных каналах в Москве.

Она занимается ораторским мастерством. И я попросила Нину, чтобы она со мной позанималась. Она мне давала разные задания: она у меня берет интервью, я у нее беру интервью, я что-то рассказываю — а оператор Михаил Сладков это снимал.

Технику речи на РБК преподавала выдающийся педагог Светлана Корнелиевна Макарова[7]. Она учила очень многих наших известных журналистов, в частности Тину Канделаки.

Мы читали короткие тексты, и она объясняла, где и как делать смысловые ударения — довольно полезная вещь. Я очень много беру интервью на английском, поэтому мне приходится теперь заниматься техникой речи и на другом языке. Еще я использую пословицы, поговорки, скороговорки. Я говорю довольно связно, у меня нет проблем с дикцией. Тем не менее это довольно полезная вещь. Кроме того, я занималась с главным режиссером на РБК Вадимом Лисицыным, который меня обучал поведению перед камерой. Пластикой со мной занималась стилист Вероника Шевченко, у меня не очень хорошо с этим. А потом всё, в холодную воду — и веди прямой эфир!

Начало работы на РБК

Сначала я вела ю-минутные «Рынки» и шоу «Интерактивный выпуск»: 20 минут прямого эфира, куда могли звонить и писать телезрители. Нас было трое ведущих: я, Андрей Карабьянц и Степан Демура. Они должны были отвечать на вопросы из серии: что будет с долларом и рублем, каковы перспективы Газпрома.

Затем мне предложили вести свою программу. Она называлась «Немцова. Взгляд». Туда обычно приглашались два эксперта, которые друг друга сильно не любили. Это самое классное, если у тебя один спикер ненавидит другого и они пытаются дебатировать.

Волнение во время интервью

Я до сих пор волнуюсь перед каждым интервью, потому что, если ты не волнуешься, значит, тебе наплевать. Любой человек волнуется, потому что люди, с которыми ты общаешься, довольно неглупые. А ты хочешь сделать хорошее интервью и понимаешь, что кто-то будет на тебя смотреть. Это важно — хорошо сделать свое дело.

Запрет на политические программы

В сентябре 2014 года был подписан Минский протокол. И вот прошла неделя. Меня попросили вести программу «Обозреватель». Обычно туда приглашали всяких экспертов. Я отцу говорю: «Сейчас у меня будет такая программа». Он: «На фиг всех экспертов, зови только тех, кто принимает решения». Я: «Ну что, кого звать?» Он: «Должен быть представитель государства, представитель сепаратистов и один лидер оппозиции». В результате у меня в программе был Франц Клинцевич из Комитета по обороне Госдумы, Павел Губарев — один из сепаратистов с востока Украины (по скайпу). А третьим должен был быть Михаил Касьянов, но не смог, поэтому был Владимир Кара-Мурза — младший, потому что он являлся одним из организаторов «Марша мира» в Москве против войны с Украиной.

Получилась классная программа! Я очень готовилась. После этого Франц Клинцевич был страшно недоволен. Я его спросила: «Как там оказались российские военные?» Он говорит: «Они были в отпуске». Я ему возразила: «То есть вы хотите сказать, что они были в отпуске, взяли танк и поехали в ДНР?»

Программа имела большой резонанс, но из-за этих вопросов меня попросили больше не вести политических эфиров.

Одно из условий хорошего эфира — приглашать в первую очередь людей, принимающих решения, и только потом экспертов.

Подготовка к интервью

Сначала я читаю биографическую справку в «Вики- педии». Понятно, что она не является истиной. Да, там есть ссылки на источники, которым, однако, не всегда можно доверять!

Потом перехожу на другие сайты, даже сомнительные, где рассказывается о темных сторонах жизни этого же человека.

Я раньше неправильно готовилась: читала письменные тексты, интервью печатных изданий. Но если ты берешь интервью на телевидении, то не надо читать интервью, необходимо смотреть видео. Это даст тебе ощущение, что за человек перед тобой окажется, как он реагирует на те или иные вопросы, где его слабые стороны. Недожал или пережал журналист, который задавал вопросы? Что нужно делать, чтобы человек ответил? Не повторяться, например, или сформулировать вопрос по-другому.

Выбор темы

Ты всё прочитал, посмотрел интервью. Дальше необходимо определить тему. Надо немного разбираться в ней. То есть, если ты говоришь о том, что коррупция в Молдове выше, чем в Румынии, ты должен владеть цифрами. Потому что твой собеседник может сказать, что это не так. Если ты берешь интервью у первого или второго лица, надо знать ситуацию в экономике страны. Это обязательно. Всегда, когда говорю с президентами стран, смотрю на основные макроэкономические показатели и другие важные статистические данные.

Информационный повод также является темой, но не всегда. Когда вы делаете еженедельное интервью и умудряетесь все время попадать в информационный повод, то вы почти гений.

У меня это несколько раз получилось в 2018 году. С оппозиционными политиками Алексеем Навальным и Ильей Яшиным перед выборами президента России. Со спецпредставителем США по Украине Куртом Вол- кером в преддверии его встречи по Донбассу с российским коллегой Владиславом Сурковым. С главой Нафтогаза Андреем Коболевым в момент обострения конфликта с Газпромом. С патриархом УПЦ КП Филаретом. С тогда еще главой британского МИД Борисом Джонсоном спустя несколько недель после отравления Скрипалей и так далее.

У спикеров есть медиакомпании, программы и журналисты, с которыми они считают важным говорить на ту или иную тему. Сейчас Россия — это повестка. Чтобы стать такой программой, в которую хотят идти ньюсмейкеры, нужно не просто дать интервью без информационной повестки, а дать интервью ИМЕННО по той теме, которая интересует аудиторию и спикера. Если журналист выбирает верное время для приглашения гостя, попадает в повестку, то спикеры ценят такого человека.

Идеал, это когда все спикеры считают, что это именно та программа, с которой надо разговаривать. Я еще не пришла к этому уровню, но стараюсь.

Аманпур, знаменитой телеведущей и интервьюеру CNN, удается это делать, но там работает огромная команда. Я считаю, что иногда можно просто поговорить с интересным собеседником без информационной повестки. Например, с Фукуямой.

Формат и вопросы

У меня есть общее задание редакции: я должна приглашать в программу известных политиков, общественных деятелей и деятелей культуры из США, Европы, стран постсоветского пространства и России раз в неделю на 26-27 минут. Запись длится не более 30 минут.

При подготовке к интервью я пишу вопросы с указанием источников информации и со ссылками. Перед интервью просматриваю их несколько раз. Вопросы на английском прочитываю вслух, потому что это важно с точки зрения техники речи. Но во время интервью почти никогда не смотрю на вопросы, а следую общей логике.

Меня упрекают, что у меня не очень хороший английский. Я с этим не соглашусь. Я считаю, что для российского журналиста у меня хороший английский. Для глобального журналиста мне надо еще тренироваться, и я этим занимаюсь. Я могу быстро реагировать на то, что говорит на английском языке другой человек, — и практически без ошибок. Еще очень часто читаю книги спикеров, у которых беру интервью. Отмечу, что каждый час подготовки делает интервью лучше. Сколько есть времени на подготовку, столько я этому и уделю. Три дня — буду три дня готовиться. Есть лишь один день? Отлично! Потрачу его на подготовку.

Начало интервью

Самое важное — правильно задать первый вопрос, потому что это захватывает внимание зрителя. Иногда в дипломатических целях ты задаешь какие-то общие вопросы, а потом переходишь к сути. Вот, например, Виктории Нуланд я сразу задала вопрос про то, что она девять месяцев работала на российском китобойном судне (на самом деле это было рыболовецкое судно) и поэтому якобы (об этом заявил Дерипаска) ненавидит русских. Самое лучшее во время интервью — сразу же задать вопрос, который всех интересует.

В некоторых случаях, если вам нужно человека расслабить, можно задать провокационный, неприятный вопрос в середине интервью, чтобы спикер сразу же не закрылся.

Но если есть новость, о которой говорят все, спикера сейчас все обсуждают, — это другое дело. Правда, не всегда так называемые острые темы или вопросы, которые волнуют аудиторию, имеют ценность. Например, если бы Дерипаска согласился со мной на интервью, я бы не задала ему вопрос про Настю Рыбку. Потому что это жареный факт, он не имеет никакого значения. Обсуждать эту тему надо по-другому, если вы, конечно, работаете не в желтом СМИ. Надо говорить: «Связаны ли вы с государством?», «Какие контакты вы поддерживаете?», «Как вы можете прокомментировать тот факт, что вы обсуждаете американскую политику?», спросить про санкции! Я уверена, что Дудь задал бы этот вопрос про Рыбку, а я — нет.

Я считаю, что стоит избегать вопросов, касающихся личной жизни, если вы хотите быть программой, которую воспринимают всерьез. Если вы хотите, чтобы к вам ходили люди говорить что-то эксклюзивное, то, что не сказали никому, по важным вопросам международной политики, то нужно соблюдать определенные правила. Мое правило: личная жизнь — табу: кто, с кем, когда, почему.

Разговорить собеседника

Перед интервью я стараюсь наладить с людьми какие-то отношения. Я не такой человек, который приходит, садится и начинает шпарить свои вопросы. Некоторые со мной разговаривают минут по 20 до и после программы, некоторые по два часа. Если спрашивают, я говорю, какие вопросы задам. Но никогда не спрашиваю, на какие темы собеседник предпочел бы не говорить. Если не захочет, то пусть скажет во время интервью: «Не комментирую».

Журналист, представляющий западную компанию, будет задавать все вопросы. Вопрос, как это он будет делать! Если спикер отказывается говорить на темы, которые волнуют всех, и вы во время интервью не задаете эти вопросы — значит, вы уже не журналист. Когда у меня берут интервью, я прошу заранее прислать мне вопросы, чтобы посмотреть, на какие темы человек хочет поговорить, подготовить информацию, собрать данные.

Но мне могут задавать любые вопросы. Если мне не захочется отвечать, я скажу, что не буду комментировать. Я готова к дуэли, и все должны быть готовы, особенно политики. Вообще странно, когда они заявляют: «Я не буду говорить на эту тему». Что это значит? Ты публичная персона, у тебя есть обязательства перед обществом.

Провальное интервью

Мое первое интервью с Алексеем Навальным было ужасным. Я с большим уважением отношусь к Алексею, не буду это скрывать, несмотря на то, что он довольно долгое время не особо меня жаловал.

Тогда Алексей отказался говорить со мной серьезно, шутил, и интервью превратилось в шоу. Это было

сразу после парламентских выборов в 2016 году. Я ставила неправильные вопросы. Мы очень много обсуждали незначительные частности, связанные с партией «Яблоко» и Явлинским. Этого не нужно было делать, это не имело значения. Надо задавать важные для общества вопросы, на которые этот человек может ответить, чтобы не было междусобойчика. Мне потом главный редактор Инго Маннтойфель на Deutsche Welle указал на ошибки. Это очень важно, чтобы у вас был человек, который может дать вам feedback, пусть даже неприятный!

Я с трудом добилась от Навального второго интервью, потому что у него сложилось определенное впечатление о том, что я за журналист. Но оно удалось! Я действительно вынесла уроки. Во второй передаче мы говорили о его видении. О его деятельности на тот момент, о забастовке избирателей, о том, что он борется за большинство, а не за меньшинство. То есть это были крупные темы. Я не стала обсуждать, что все в оппозиции разругались, это всем и так понятно.

Навальный всерьез воспринимает людей, которые серьезны, которые задают вопросы по существу. И он не терпит ошибок, которые допускает журналист, не понимающий, где главное, а где второстепенное. Если регулярно разговаривать с Навальным, то можно научиться делать хорошие интервью. Навальный сам один из самых успешных российских журналистов. Собственная медиаимперия. Такой Руперт Мер- док в миниатюре.

Что делать, если собеседник не воспринимает интервьюера всерьез

Надо просто улыбнуться на его ироничное замечание или шутку, не надо смеяться громко, и дальше с невозмутимым видом продолжать задавать серьезные вопросы. Собеседнику вообще нельзя делать замечания, если они не по существу. Человек может себя вести как угодно. Если он не отвечает на вопрос, можно задать его еще раз пять, ничего страшного в этом не вижу. Но надо сказать так: «Мой вопрос состоял в другом. Я хочу его переформулировать». Не надо обвинять. С Борисом Джонсоном я сказала «Let me put it another way» — «Позвольте мне переформулировать». Он и после этого не ответил, ушел от ответа. Я снова задала вопрос! Надо пытаться снова и снова, но не стоит огрызаться на собеседника.

Удачные интервью

Не все интервью становятся удачными на YouTube. Есть интервью, которые набирали по всем платформам по миллиону просмотров. Я не могу конкурировать с Юрием Дудем. У него подписка более 4 миллионов.

Просмотры для видео важны, особенно когда у тебя нет телевидения, ты не можешь замерить рейтинг и оцениваешь по просмотрам. Но главное, как к тебе относятся люди, как твою программу воспринимают твои возможные следующие гости, считают ли они общение с тобой важным. Леонид Агутин признался, что пришел к Юрию Дудю, потому что это очень популярная программа. Туда невозможно не ходить. Это же миллионы просмотров.

Я согласна с Алексеем Венедиктовым: цитируемость — это хорошо. Значит, ты попал в новостную повестку, если мы говорим о серьезных интервью, а не с Бузо- вой и прочими.

Звездная болезнь

Эйфория после серии удачных эфиров — очень опасная штука! После этого ты перестаешь готовиться. В журналистике не существует мэтров. Мастерство надо доказывать каждый день. Я знаю, что есть ситуация, когда ты сделал 20 отличных интервью и уже считаешь «я — мэтр».

За последнее время мир стал фантастически конкурентным. Тебе на пятки наступает куча людей. С развитием интернета барьеры упали. Если еще раньше, в эпоху до YouTube, можно было себя назначить мэтром, потому что другим не было доступа, то сейчас это совершенно не так. Успеха добиваются лучшие. Я знаю, что мне надо работать над техникой английской речи, однако в целом считаю конкурентным преимуществом то, что я неплохо владею английским языком.

Глобальный журналист

Я хочу стать глобальным журналистом. Русскоязычных в мире очень мало! Это Аркадий Островский — глава шеф-бюро The Economist, который работает в Лондоне; Анна Немцова, которая пишет для The Daily Beast и The Atlantic; Юлия Иоффе, она работает для The Atlantic, Tatler и других изданий.

То есть у нас есть три известных русскоязычных журналиста, которые пишут на английском языке для западных изданий. Во всяком случае других имен я назвать не могу! В телевизионной журналистике у нас пока нет имен.

Считаю своим успехом, что в эфире Deutsche Welle дважды показали полное интервью с Борисом Джонсоном. Я делала его на английском языке, и DW в английской версии показала всё интервью. Это уже глобальная журналистика!

Успешный журналист

Идти на факультет журналистики не стоит, лучше получить фундаментальное образование и выучить английский язык.

Мне было 13 лет. К нам домой в Нижнем Новгороде пришла ведущая передачи «Герой дня без галстука» Ирина Зайцева. Я сказала ей, что буду журналистом, но не продажным. И я стала! А отец в шутку сказал: «Если джинсу не будешь размещать, то на что же родители будут жить?»

Я вообще считаю, журналистика не является привилегированной профессией. На ней невозможно сделать деньги. Я не говорю про пропагандистов и звезд, которые зарабатывают на рекламе. Журналиста гоняют. Да, определенное уважение есть, но это не самая приятная работа.

Лучше окончить переводческий факультет и выучить какой-нибудь язык, например английский, немецкий, и стать российским журналистом, который говорит на разных языках. Ум — это прекрасно. Сообразительность и образование — отлично. Всё это конкурентные преимущества. Мой совет молодым журналистам — также учить китайский язык. Я считаю, что журналистика на китайском — это, конечно, большое будущее, потому что Китай — это очень динамично развивающийся регион, вторая экономика в мире (после США). Но это очень сложный язык.

Желаемый собеседник

Хотелось бы сделать интервью с писателем Владимиром Сорокиным. Я считаю его своим великим современником. Он для всей нашей страны, безусловно, является классиком современной литературы. Я считаю, что его произведения (все, конечно, знают «День опричника») пророческие. Человек пишет то, что буквально становится явью.

Меркель не дала интервью, а хотелось бы с ней поговорить. С Макроном, Хиллари Клинтон, Иванкой Трамп, королем Испании Хуаном Карлосом, Елизаветой II, председателем КНР Си Цзиньпинем. Из тех, кого уже нет с нами, с Маргарет Тэтчер и Гавелом.

Хайп

Я смотрю вопросы, которые задают пользователи. Если это глупые вопросы, то я их не использую. Хочу еще раз подчеркнуть: нельзя ориентироваться на всё вот это жареное и хайп. Я, конечно, понимаю: рекламодатели, трафик и так далее. Очень многие из-за этого к тебе плохо относятся. Не вся жизнь происходит в социальных сетях. Не надо это преувеличивать.

Интервью с Путиным невозможно

Я не хочу, и у меня конфликт интересов с Владимиром Путиным по поводу расследования убийства моего отца.

Это не значит, что я обвиняю Путина в заказе убийства отца. Но человек взял на себя контроль за расследованием, и это расследование провалено. Всё. У меня нет вопросов к Владимиру Путину.

Стандарты журналистики

У BBC, Deutsche Welle есть стандарты. Например, когда я взяла интервью у Владимира Кара-Мурзы — младшего, его не дали в эфир, потому что он руководитель Совета Фонда Немцова. Это было правильно. Конфликт интересов. Первое и самое главное — когда ты берешь интервью, не должно быть конфликта интересов. Вас не должны связывать дружеские отношения. Симпатия может быть.

Если вы, например, участвуете в президентской кампании Навального, являетесь координатором его штаба и берете у него интервью, это нехорошо. А вообще, задача журналистики — установить истину. Не важно, нравится ли мне Навальный, Яшин, Путин, Гудков. Истина важна! То есть если освещать экономику, то надо установить истину. Не надо говорить

о крепости национальной валюты, если она падает, надо говорить «она падает», и не надо ничего тут придумывать. В простых случаях надо отражать, что происходит. Есть дискуссионные случаи. Для этого существуют аналитики, колумнисты. Российский рубль падает — это истина. И не надо говорить, что он не падает. Что вот сейчас, еще чуть-чуть и так далее. Если он падает резко, то это новость для России. Не Украина и не Сирия — разумеется, если речь не идет об ожесточенных боях, — а то, что падает российский рубль, потому что это влияет на благосостояние россиян.

Если у вас горит торговый центр в Кемерово, там погибают дети, а вы об этом не говорите, вы лжецы. Это неправильное СМИ, так как оно умалчивает о трагедии национального масштаба.

В России есть государственная цензура. Государство контролирует ключевые информационные ресурсы, в том числе сейчас косвенно и РБК. В России больше 50% смотрит телевизионные эфиры. В России нет свободы слова в европейском понимании. То есть такого, что важные вопросы обсуждаются на телевидении и в ключевых крупных газетах с разных углов зрения. Это имитация, а не реальное обсуждение. У нас есть независимые СМИ? Есть. Только их аудитория несколько миллионов человек.

В России огромное количество очень хороших журналистов, которым не всегда возможно найти работу. Кто-то уезжает, кто-то пытается делать что-то свое на YouTube или в блоге.

Владимир Познер

Владимир Познер работает на пропагандистском телевидении и живет в соответствии с его правилами. Я не считаю его журналистом в полном смысле этого слова хотя бы потому, что Первый канал ему не дает приглашать всех, он сам об этом говорил. Я вынуждена смотреть его передачу, когда готовлюсь к интервью с людьми, которые уже у него были, например с главой Transparency International Панфиловой, с Собчак, с Явлинским, с Ястржембским. Я считаю, что он уступает Дудю и в том, что Юрий постоянно задает острые вопросы.

Познер говорил, что ему не дают позвать Навального. Так позови Навального и покажи это в интернете. Это вопрос принципа! Либо ты журналист и приглашаешь людей, которые играют важную роль в жизни твоей страны, либо ты их не приглашаешь, тем самым показывая, что ты подцензурный. Вот, например, Deutsche Welle пригласила в свою программу Conflict Zone женщину — лидера AFD[8]. Они всех приглашают, и это правильно. Я, например, приглашаю в свою программу руководителей Газпрома, Роснефти. Другое дело, хотят ли они ко мне идти. А делать, как он, нечестно. Познер, при всем уважении, человек системы. Он живет в этой системе, он принял ее правила. Всю жизнь так и жил. А журналистикой это можно назвать? Я считаю, нет. Приглашать Собчак и не пригласить

Навального — это неправильно. Но его Марсель Пруст, я считаю, это хороший ритуал.

Юрий Дудь

Я слежу за его программой. Даже если не знаю тех людей, которых он интервьюирует, я начинаю искать о них информацию в интернете, смотреть, что они делают, — например, BadComedian. Дудь очень хорошо готовится. Он задает правильные вопросы правильным людям. У него нет ограничений по времени. Я считаю, что он сделал лучшее интервью с Собчак.

Дудь смотрит в корень. Некоторые его интервью вызывают общественную дискуссию. У него хороший монтаж, отличная команда. Если человек что-то говорит, то сразу же возникает картинка — видео, которое подтверждает его слова. Это круто, что у нас в России есть люди такого уровня. Я им восхищаюсь. Я просто не знаю, в какой момент закончатся гости.

Интервьюер Собчак

Я смотрела ее интервью с Саакашвили, с Пугачёвой, с Хаматовой. Дудя «длинно» смотреть еще можно, а ее тяжело. Я считаю, что сейчас она уже не журналист.

Я очень отрицательно отношусь к ней как к политической фигуре. Я была категорически против ее акции по открытию таблички памяти моего отца за день до выборов. Не могу сказать ничего положительного о человеке, к которому я на данный момент отношусь очень отрицательно, к сожалению.

Негатив по отношению к России

Возникает ощущение какого-то перекоса. Пропаганда не есть хорошо, какой бы она ни была. Надо всегда сохранять объективность. Но дело не в том, чтобы говорить о прелестях России. В России есть хорошее. За последние 20 лет эта страна стала другой. Ретейл, банковская система усовершенствовались и так далее. То есть действительно произошел какой-то скачок. В России гигантская современная культура. И, я думаю, что Deutsche Welle об этом тоже говорит. Но просто основная повестка — это политика. А она, к сожалению, самое худшее, что есть сейчас в России, и экономика как бы тоже хромает. И вот эти вещи превалируют в дискуссиях в международном обществе.

С другой стороны, европейских политиков в европейской прессе тоже очень сильно ругают. Бориса Джонсона западная пресса так мочила за интервью, где он сказал, что точно знает, что за отравлением Скрипалей стоит Россия! А это оказалось не точно, после того, как сказал эксперт Портон-Дауна. BBC, The Guardian и другие издания писали про него с утра до вечера. На Западе всегда мочат политиков. В России Путина никто не мочит, кроме горстки каких-то изданий.

Есть очень большая поляризация общества в России. В Европе. В мире. В Америке вокруг Трампа. Люди занимают крайние позиции и теряют объективность из-за раскола. Вот был такой хороший пример — Грузия. Меня позвали на канал Rustavi 2, который про-Саа- кашвили, и стали спрашивать про бывшего президента Грузии. Я процитировала отца, который в 2010 году сказал, что Саакашвили и Путин — близнецы-братья. И он был прав. А они это вырезали. Это плохо! А люди считают, что Немцов — анти-Путин. Это автоматически значит за Саакашвили.

Я за определенные ценности: беспристрастная журналистика, человеческое достоинство, ценность демократической процедуры, свобода слова. Вы знаете, самое главное — начать с себя, как бы банально это ни звучало. Когда ты начинаешь с себя, ты себя тестируешь, действительно ли ты человек демократических убеждений или вроде бы как только декларируешь это. У меня есть ценности, я придерживаюсь ультралиберальных демократических взглядов, но вопросы я задаю не в угоду той или иной политической силе. Истину надо установить!

Я добилась успеха сама

Я пришла на Deutsche Welle в июле 2015-го, а первая программа вышла 10 мая 2016-го, то есть прошел почти год. Я начала жизнь сначала. Это был огромный путь — убедить такую организацию, что я — тот человек, который это может. А потом убедить, что я должна делать запрос Борису Джонсону. Я добилась тут всего сама, своим трудом. Надо понимать, что скидки, которую, как некоторые думают, мне давали из-за того, что я дочь известного политика Бориса Немцова, в реальности не было.

Мой отец в 2003 году проиграл президентские выборы и после этого никогда не был ни в правительстве, ни в Госдуме, нигде. Он выиграл выборы в Ярославскую облдуму в 2013-м. То есть у меня не было государственного рычага, никаких связей с Путиным, с правительством.

Если бы Жанна не была дочерью Бориса Немцова, стала бы она главным интервьюером русской редакции Deutsche Welle?

Когда я была маленькой, а мой отец был губернатором Нижегородской области, мне было неудобно. Сейчас я прошла огонь, воду и медные трубы и совершенно самостоятельно добилась всего без помощи отца, которого убили больше трех лет назад. В совершенно чужой стране. Если бездельничать — ничего не будет.

Я смогла наладить отношения с коллегами, построить организацию под названием Фонд Немцова, заручиться поддержкой немецкого Фонда Наумана. Совместно с Карловым центром в Праге смогла сделать академический Центр Немцова. Мне помогали люди, которые мне доверяли. Я считаю, что упорный труд, какой-то уровень интеллекта, который вам передают родители, и образование — это самое важное! И, конечно, случай, везение тоже!

Я поняла: сколько я сделаю, столько у меня и будет.

И в летнюю школу журналистики, которую мы организовали, подали 464 заявки. Всем людям, которые мне позвонили и сказали «Ну, наших-то возьмешь», я ответила — нет. Надо быть объективным везде: в журналистике и общественной деятельности.

Как стать крутым интервьюером?

Надо готовиться. Иногда я слишком много киваю собеседнику во время интервью. Я очень эмоциональный человек: проникаюсь, даже если человек говорит то, с чем я совсем не согласна, я проникаюсь этим и участвую в беседе. Это какая-то психологическая особенность, а не фишка. У меня очень сильная мимика, я активно размахиваю руками, это копировать не надо. И вообще ничего копировать не надо, кроме большой подготовки. Есть много разных книг с советами, но жизнь есть жизнь. Я не читаю книг, где написано, как стать крутым интервьюером.

ГС *

Репортер и интервьюер

В 2014 г. получил премию «Журналист года» по версии журнала GQ за репортажи с Донбасса и Майдана в Киеве. В 20062010 гг. — политический корреспондент интернет-издания «Газетами». В 2008 г. подготовил несколько репортажей о боевых действиях в Южной Осетии, вызвавших большой резонанс у интернет-аудитории и в профессиональной среде. В 2010-2011 гг. — корреспондент журнала «Русский репортер».

2011-2014 гг. — репортер интернет-издания Lenta.ru. Одной из причин увольнения создателя и главного редактора портала Галины Тимченко стало интервью Азара с замруководителя «Правого сектора» в Киеве Андреем Тарасенко. В 20142016 гг. — журналист портала «Медуза».

С 2017 г. — спецкор «Новой газеты».

Виды интервью

Есть новостное интервью, которое берется быстро и по какому-то конкретному случаю. Есть интервью конфликтное, когда ты принимаешь на себя роль противника, даже если по взглядам совпадаешь с собеседником.

Может быть интервью-портрет, как, например, у Ван- денко, — рассказывающее о жизни человека, его взглядах, знакомящее читателя с персоной.

Самое важное интервью для меня — сделанное на злобу дня и плюс чтобы был внутри него какой-то конфликт.

Обед по расписанию

Я всегда смеюсь, когда собеседник перед интервью в ресторане заказывает себе еду. Я ему говорю: «У вас съесть-то это не получится». Мы потом сидим с ним, я задаю вопросы, слушаю, ем, пью — а он говорит, говорит. В итоге интервью заканчивается через полтора часа, а суп остыл. Я поэтому специально предлагаю: сейчас сделаю перерыв, а вы пока поедите. Надо же уважать собеседника, пусть наберется сил. Хотя, может, это и неправильно — надо добивать, пока он голодный и слабый!

Интервью по скайпу

По скайпу разговор не получается, потому что ты человека перебил, он не сразу на это отреагировал, начал сбиваться, и конец фразы скомкан. Это очень неудобно при разговоре, где важны быстрые реакции: «А он что?», «А как это?». Вот именно такие реплики очень неудачно проходят в скайп-интервью.

Негатив к собеседнику

Если ты не любишь человека, презираешь, а тебе нужно с ним общаться, можно показать отношение к нему. Можно использовать свою отрицательную реакцию как отдельный прием. Скрывать свой негатив нужно только в том случае, если это очень важное интервью и если собеседник поймет, что тебе неприятен, то он это интервью прервет.

Интервью с Вассерманом

В 2011-2012 годах время было предреволюционное и переходное, если сравнивать с ситуацией на сегодняшний день: тогда могло качнуться влево, вправо. Такие персонажи, как Милонов и Мамонтов, были в диковинку. Считалось: ну как такое можно вообще говорить, это же мракобесие, ересь? Как люди занимают высокие посты и несут такую околесицу?

С другой стороны, казалось, что демократическая оппозиция поднимается с колен, возникают новые персонажи и условные Акунин с Михаилом Шацем идут в оппозицию. С ними было интересно разговаривать с позиции искусства и политики. Мамонтов был одним из таких. Разговор был про религию, его прямо несло.

Примерно в те же годы брал интервью у Вассермана. Мы начали разговаривать, и он сказал, что Сталин не был причастен к репрессиям. А я не могу себя назвать человеком необразованным, но все-таки, как любой журналист, я довольно поверхностный. У меня нет глубокого знания о существовании целой теории относительно того, что Сталин якобы был ни при чем. У этой группы людей стройная система взглядов, а мне это было в новинку. Я был немного в шоке. И мои вопросы в этом интервью были примерно такими: «И чё? Да ладно? Чё, правда?! А Кирова не Сталин убил?» А у Вассермана в голове энциклопедия! В данном случае просто переложенная в нужную ему сторону, но факты там есть. Я спрашиваю: «А Мейерхолд там чё?» А он такой бу- бу-бу. А я: «Ну а вот армия была обезглавлена перед войной». А он бу-бу-бу.

Интервью получилось большое, но от меня по факту там никакой журналистской работы. Скорее было ощущение, что журналист с открытым ртом поражается тому, что говорит собеседник. Проще говоря, офиге- вает. Даже мои вопросы можно было убрать. Есть такой формат, когда интервью берется, а вопросы потом удаляются, остается монолог. Эти люди, которых я перечислил, в то время несли такое, что выглядели маргиналами. А сейчас такое говорят все! Именно поэтому интервью теперь редко вызывают общественный резонанс.

Интервью — самый несерьезный жанр

Я не поклонник интервью как формата, всегда считал его самым низким жанром в журналистике. Грамотно сделать новость и то сложнее, я уже не говорю про текст, репортаж, расследование.

По факту интервью — это что: пришел, задал вопросы. Треп, да еще и не твой. Твой уже как раз не нужен. Ты должен, грубо говоря, вовремя менять тему. Если собеседник разговорчивый, то всё получится само. Но подготовиться к интервью надо. И к тому же это самый быстрый товар. Например, у тебя творческий кризис и ты уже месяц ничего редактору не сдавал, не можешь написать текст, не можешь придумать тему, а редактор на тебя наседает, у тебя выработки нет. Ты говоришь — ну, ладно, возьму интервью. Идешь три часа готовишься, читаешь, что-то в интернете находишь, придумываешь вопросы. Приходишь к Ивану Ивановичу, говоришь с ним полтора часа. Потом расшифровываешь сам интервью — еще три часа. И еще три-четыре часа редактируешь. Самое главное в интервью — редактура. Получается где-то 10-12 часов работы, и у тебя готовый материал. А текст, расследование и даже репортаж — это намного дольше. Поэтому интервью — отличный способ отбояриться от редактора, которому давно ничего не сдавал.

В чем минус этого жанра: он простой, но при этом, как бы ты хорошо ни задавал вопросы, все равно в этом тексте есть одна сторона — это твой собеседник. Поэтому он может говорить всё что угодно. Понятно, что при подготовке ты можешь поймать его на какой-то очевидной ну или тебе известной лжи и сказать: «Что вы ссыте мне в глаза? Это совершенно не так, я-то знаю». А есть же куча вопросов, о которых ты не знаешь. Вообще может быть так: он тебе рассказывает, что разговаривал с тем-то, а тот ему сказал то-то. А ты же не знаешь, как было на самом деле. Я уж не говорю, что ты

мог что-то забыть или не знать. Естественно, это можно потом проверить, но тогда это уже не совсем интервью.

Интервью с Арам Ашотычем

Он нес околесицу в свойственном ему стиле. После публикации мои коллеги Альбац, Пархоменко и Кудрявцев начали меня распекать: «Вот тут он тебе сказал, что Life.ru обошли "Ведомости" в сентябре 2013-го, а это неправда, потому что вот же есть цифры! Они там проигрывают нам условно на 100 000 уников. А ты-то что их не привел, ты должен был прийти с цифрами или по крайней мере дать их после».

Ну, мог бы, согласен. Но интервью в «Ведомостях» с бизнесменом отличается от интервью в изданиях широкого профиля с политиком или даже журналистом. Это скорее беседа, в каком-то смысле треп, это не информационное интервью. Поэтому я не уверен, что на каждое интервью надо приходить с кучей цифр и постоянно тыкать в них собеседника, прерывать его и говорить «а вот у вас тут другие цифры». Это разные подходы. Или можно после всего дать какие-то справки, отсылки — но тогда это получится другая работа. Может, лучше вообще текст написать об империи Габрелянова, какое у него количество просмотров, взять комментарии у «Ведомостей», у того же Пархоменко. Но наполнять интервью дополнительным смыслами мне кажется странным. Интервью, на мой взгляд, в первую очередь развлекательный продукт. Легче прочитать интервью, чем текст, не в последнюю очередь потому, что интервью разбивается на жирные вопросы и ответы. В Америке и вообще в англоязычных СМИ жанра интервью практически нет. То, что мы называем интервью, они зовут Q&A (question and answer — вопрос-ответ). Они ведут беседу, а потом о ней рассказывают, перекладывают ее в косвенную речь, добавляют какие-то свои размышления или факты.

Подготовка к интервью

Раньше я часто использовал в подготовке такой ресурс — Lurkmore. Очень удобно. Там можно было найти все сомнительные истории. Если начинаешь смотреть что-то про будущего собеседника в новостях, все они будут забиты только тем, что только что произошло. И то, что было раньше, найти очень трудно.

По-хорошему перед интервью надо, конечно, звонить — другу, врагу, просто эксперту. Если с политиком будешь беседовать, то его другу и врагу. Главное — врагу. Ну, или эксперту, который много знает про этого персонажа. Если интервью с журналистом, можно поговорить с коллегами, чтобы тебя ввели в то, что не лежит на поверхности, а им известно. Если закон о забвении в интернете будет как-то развиваться, то скоро это на самом деле будет необходимостью.

Важно выписать цитаты человека, чтобы он отвечал за свои слова. Например, «вот вы там говорили про Путина, что он не очень хороший человек». А он — «Когда я такое говорил? Не было такого». И ты такой — «ну, я забыл уже.».

А надо: «Вот смотрите конкретно: "Путин — злой неприятный редиска". Говорили это?»

Он же знает и отвечает — да, говорил. Цитаты надо точно выписать и плюс желательно вопросы написать на всякий случай, потому что забывается, разговор может уйти куда-нибудь.

К телеинтервью сценарий просто необходим. Меня это бесит. Я иногда хожу на Hard Day's Night на «Дожде». Я себя чувствую горящей головой. Но я понимаю, что при четком хронометраже, если еще и прямой эфир, тебе нужно уложиться, ты должен прерывать, тебе необходимо иметь четкий сценарий, чтобы все успеть спросить.

В печатных СМИ, мне кажется, это не настолько важно.

В газетном интервью ты можешь спросить человека обобщенно: «Ну как, ну что скажете, ну вот вчера вы тут.»

А человек, если он пришел к тебе, тоже готовился к интервью. Он зачем-то согласился, значит, тоже хотел что-то рассказать. Он это обычно в ответе на первый вопрос и вываливает. Такое бывает не всегда, но часто. Если понимаешь, что время у вас есть, то можешь просто 40 минут послушать, а потом просто на хер вырезать, выкинуть этот вопрос, как будто его и не было, или оставить из него какую-то часть. А человек уже выговорился.

История про неудобный вопрос

Когда я брал интервью у мэра Харькова Кернеса, мне было очень интересно, почему его называют Гепой. Но я слышал, что этот вопрос задавать не нужно.

Поэтому примерно через 40 минут я как-то приблизительно вышел на это, отошел от реальной новостной повестки. Спрашиваю: «Ну а кстати, вот почему вас называют Гепой?» Интервью на этом закончилось. Он встал, разорался: «Да как вы смеете, кто его пустил сюда? Убирайте его отсюда!» Я предполагал, что интервью закончится на этом. Просто очевидно, что, если бы я с этого вопроса начал, чтобы его настроить, думаю, интервью бы вообще не получилось. Но иногда можно сразу же задавать неудобные или провокационные вопросы.

Монолог на 40 минут

Некоторое время назад ездил в Крым, и мне удалось договориться об интервью с губернатором Севастополя Сергеем Меняйло, который сейчас полпред президента в Сибири. В частности, он отчитывался за Кемерово. Вообще я с губернаторами общаюсь редко, потому что «Медуза», «Новая газета» — это не те СМИ, которым губернаторы с удовольствием дают интервью. И, честно говоря, спустя пять лет работы я понял, что овчинка выделки не стоит. Очень много сил потратишь: всех умоляешь, унижаешься, пожалуйста, очень надо, ищешь выходы. А в итоге получаешь никому не интересный по большому счету материал, просто статусный.

Прихожу в Севастополе в его кабинет. Мы начинаем разговаривать. Я, возможно, еще даже не задал вопрос. И он начинает говорить: пять минут, десять, двадцать, сорок! Какие-то околофилософские размышления о чести, долге — ну, какую-то хрень говорит. Я реально нервничаю, потому что интервью провалено, он сейчас встанет и скажет: «Ну, время кончилось, мне пора». Пытаюсь с ним говорить, а он ноль внимания на меня, даже не смотрит, что-то там вещает в вечность. Тут спустя 40 минут мне удается вставить слово. Короче говоря, разговаривали мы пять с половиной часов.

В какой-то момент мне удалось поймать интересную тему. Интервью вызвало скандал, потому что он крымским татарам предложил селиться в горах.

Расшифровка интервью

Если ты поручаешь это кому-то, тебе отдают полную расшифровку, и надо очень много времени, чтобы выкинуть очевидно лишние слова. Когда ты расшифровываешь сам, то оставляешь только важное или условно важное. Потом еще раз проходишься и отбрасываешь, а потом смотришь на объем и понимаешь, что это в три раза больше, чем надо.

Некоторые люди думают, что интервью публикуется в том же виде, в котором ты его брал. Это невозможно, так никто не делает. Когда ты его редактируешь, оно, естественно, меняется. Например, у меня был случай: я брал интервью у женщины из Самары, которая баллотировалась в президенты. Она ведет политическую деятельность и при этом утверждает, что Землю через несколько лет завоюют рептилоиды с планеты Нибиру. Мы встретились, а рядом сел человек с камерой, я его даже сначала не заметил. Они пришли вдвоем. Сижу разговариваю с ней, а потом вдруг неожиданно замечаю, что всё снимают на камеру. Ну, думаю, ладно. А потом

было смешно: она на своем канале выпустила интервью раньше, чем я сделал материал. Это потом дало повод ее сумасшедшим сторонникам говорить, что всё искажено. Вот же есть интервью, мы его вывесили, и там-то она вот то-то говорила. У нее полная версия, просто залито целиком всё интервью. А у меня, естественно, переработанное. Это всегда дает желающим основания повозмущаться, что всё вырвано из контекста. Хотя, понятное дело, журналисты априори всё вырывают из контекста, просто потому, что всё сокращают. Но вопрос в том, как вырывать из контекста. Умышленно?

На самом деле защититься от этого невозможно. Это уже вопрос репутации. Я считаю, что за свою карьеру намеренно никогда ничего не искажал, даже когда что-то переставлял. Например, когда в начале идет разговор про Навального, а потом в конце беседы Навальный снова всплыл или ты вспомнил какой-то вопрос, который не задал, то логично и удобно его будет переместить в начало, к тому, где вы говорили про Навального, а не возвращаться к нему. Так будет просто удобнее для чтения. И тогда получается целиком кусок про Навального, а дальше другой кусок. Так часто делается. И вот там идет кропотливая работа, потому что я считаю, что ответ не должен превышать трех абзацев. А лучше два. У меня есть такое правило.

Вопрос должен быть как можно короче. Иногда вижу интервью, особенно о культуре, где вопрос содержит отсылки к Мишелю Фуко, потом прямая цитата из Хайдеггера длинная и вопрос в конце: «А вот мы знаем, что Хайдеггер говорил бла-бла-бла, но ведь

мы знаем, что Мишель Фуко говорил бла-бла-бла, а вы как думаете» — вот эти вопросы для меня просто безумие! Даже если я так скажу, то, конечно же, Хайдег- гера и Фуко выкину на хер и оставлю коротко. Даже когда задаю длинный вопрос, я его потом сокращаю. Отдельный вопрос, насколько это уместно — сокращать собственные вопросы.

Интервью с Мединским

Я взял у него интервью. После согласования в нем появились обращенные ко мне реплики, которых не было в нашем разговоре. Я спросил про его книгу «Мифы о России».

Он: «"Мифы о России" — это очень интересная книга, я ею горжусь». А потом после согласования появилось такое: «"Мифы о России" почитайте, вам будет полезно».

Иногда я тоже делаю вставки от себя, но считаю, что делаю только корректно. Если ответ идет на пять абзацев, я позволяю себе его разбить: вставляю «и что», например, «а почему», «и где». То есть разбиваю, но абсолютно нейтральным вопросом, просто чтобы не было длинного текста. Это упрощает чтение. Когда я вижу в интервью шесть абзацев ответов, просто не могу заставить себя это прочитать. А когда вот так скачешь, то нормально.

Информационный повод и заголовок

Он очень важен. Это попытка добавить актуальности. Я считаю, что журналистика — это не литература, мы все-таки должны делать актуальный продукт.

Заголовок — это большая проблема. Конечно, как журналист, я выбираю самый провокационный заголовок, чтобы на него кликнули. Естественно, он почти никогда не соответствует основной теме интервью. Тут можно вообще злоупотреблять, опять же, вырывать из контекста — так иногда поступают, но лучше этого не делать. Надо же, чтобы название было короткое, для этого приходится выбрасывать слова, и вот тут как раз бывают искажения фразы. Из-за этого возникают претензии.

Я делал текст про Северный Казахстан, где почти такая же ситуация, как на Донбассе. Это освоенный русскими заводской регион. И мне кажется вполне допустимым сравнить эти две ситуации. Мне хотелось посмотреть, как они там живут, что происходит, есть ли какие-то сепаратистские тенденции. Я поехал, поговорил, и этот текст вызвал грандиозный скандал именно в таком среднеазиатском духе.

Я встретился с тремя русскими старичками. Они написали письмо Путину, ни на что не жаловались особо, так, по мелочи. Ну, город Усть-Каменогорск переименовали в Оскемен, вроде бы и ничего, а как-то неприятно. Потом я поговорил с другими спикерами, которые сказали, что здесь всё классно. Вышел текст, и на второй день после этого «Медузу» заблокировали в Казахстане.

Потом эти три русских человека опубликовали открытое письмо, в котором выразились абсолютно совковым языком: «К нам приехал этот либераст из Москвы, нас обманул, ввел в заблуждение, развязал нам язык

обманом» — и в конце было: «И мы ответственно заявляем: нашу дружбу и взаимопонимание не смогут разрушить никакие "Азары" и скользкие "медузы"!»

Название материала было «Усть-Каменогорская народная республика». Оно соответствовало скорее поводу для поездки и общему настроению, но не отражало содержания текста, что было неправильно с моей стороны!

Юрий Дудь

Я с Юрой знаком довольно давно, не дружу, просто знаю его. Для подавляющего большинства людей и даже, наверное, коллег он как бы возник внезапно со своим YouTube-проектом, но Юра задолго до этого делал интервью на Sports.ru, и не только со спортсменами, а в том числе с людьми из общественного мира. При этом там были всегда острые вопросы, поднимались темы, которые нетипичны для спортивных интервью, поэтому Дудь всегда выделялся из числа спортивных интервьюеров.

И было видно, что человек умеет. У него было интервью с Каманчей, это такой известный динамовский фан, который стал спортивным чиновником, у него нацистское прошлое, есть фотки, где он зи- гует, поэтому Юра его спрашивал на разные темы типа нацизма. У него есть интервью с политиками. Они сделаны нормально для его аудитории, но для меня, который как бы погружен в эту тему, они недостаточно глубокие и интересные, потому что я чуть больше знаю.

Дудю стало понятно, что аудитория есть, ее нужно просто заинтересовать более серьезным продуктом. Ему это удалось первым, не в последнюю очередь благодаря качественному продукту. То есть это не видео, сделанное на коленке! Первыми его десятью собеседниками были известные люди, которыми он захватил всю эту аудиторию. Были рэперы, затем более серьезные персонажи, которые уже не могли отказаться от интервью, потому что это шоу на два-три-десять миллионов просмотров. Все его интервью цитируются.

Я с детства читаю «Спорт-Экспресс», там в каждом номере есть несколько интервью с футболистами или хоккеистами. И там было так:

«Здравствуйте, как вчера матч прошел?» — «Матч прошел хорошо, мы выиграли». — «Как вам удалось выиграть?» — «Мы хорошо тренировались, нам удалось держать мяч, нападающий был в хорошей форме, мы ему дали пас, он забил гол». — «Очень хорошо, а следующий матч как сложится, как думаете?» — «Ну, я думаю, что если повезет, то выиграем, приложим все старания!»

Типичные скучные интервью. Дудь задает другие вопросы и спортсменов спрашивает не только о спорте!

Познер

Мне кажется, что это очень качественный разговор, но это — беседа, а не интервью. Я не помню, чтобы Познер вступал с кем-то в конфликт, начинал кого-то к стенке прижимать. При том, что он готовится очень хорошо, я думаю, он бы мог. Мне не близко, что он Навального не зовет, мне это кажется очень странным.