Как Из Да́леча, Дале́ча, Из Чиста́ Поля...

8. ОДИН ТО, ЕДИН ДОБРЫЙ МОЛОДЕЦ, ХОЛОСТ ХОДИЛ, НЕ ЖЕНАТ ГУЛЯЛ...

Как сказал Лешко, так и приключилось. Ничего не стало, что людишек допрежде пугало. Разбираться стали, и выяснилось, что брехни возов на сто больше правды было. Да, конечно, пошаливали лихие, гостей по реке да на дороге грабили, спору нету. Однако ж не так, чтобы торговле от этого совсем прекратиться. Разбойничков, где ж их и нету-то?.. Как свет стоит, не бывало такого, чтоб совсем без них. То они пограбят, то их споймают, да накажут по всей строгости - эка невидаль... Разве ж это повод, чтоб торговлю прикрыть? К тому же, гости, они тороватые, в убыток себе не ездят, не плавают. Они здесь товар по резане берут, а за морем, глядишь, по гривне торгуют. Опять же, там - по резане, по гривне - здесь. Даже коли дорогой ограбят, али ладьи потонут, так это - сегодняшний убыток. А завтра, глядишь, втрое против убытку в прибыток наторговал. От того и выходит, что как ни крути, а торговлей заниматься - дело прибыльное. Опасное, ан все одно - прибыльное. Потому, не успели еще толком разобраться, что к чему, а уж побежали ладьи по Синеоче, ровно и не было никакого перерыва. Откуда только и прознали, что все сгинуло, и оборотень, и мертвецы неугомонные, и змей огненный.

Про змея, кстати сказать, Алешка и так умом раскидывал, и так, ан все одно понять не мог. Мертвецы - ладно. Спрятались братья в погребе, - там, может, и проход какой сделан, Алешка больше туда не наведывался, не дознавался, - и огонь переждали. Как Лешко волком перекидывался, сам видел. Хитер оказался, мог и не такое удумать. А вот со змеем - никак. Пока, на стене стоючи, не увидел, как дружинники червенские о конь по улице едут. Улицу эту, должно быть, выпивши кто-то размечал, от того и петляет, ровно змея. Ну, и дружинники петляют. Алешке же сверху кажется, будто змея здоровенная по улице ползет. Вот и пришло ему в голову, что ежели, ночью, каждому дружиннику в руки факел зажженный дать, да по тропе лесной, извилистой, сколько их там ни на есть, одного за другим пустить, так издали, в темноте, они как раз змеем огненным и покажутся. Так ли было, нет ли, а лучшего все равно не придумалось. Нет, конечно, и вправду пакость какая в лесу жить может, только это все сказки. Это он внукам-правнукам рассказывать будет, как совсем состарится, да окромя ложки в руках ничего удержать не сможет.

Сколько еще погостили, однако, пора и честь знать. Помогли дружинники стены городские кое-где подновить, причалы подлатать, по мелочам чего, и в обратный путь двинулись. Чего ж задерживаться, коли от них тут больше никакого проку нету? Им теперь в Киев надобно, ждет их князь, для другой надобности. У него теперь не засидишься, как прежде бывало. Года не бывает, чтобы рать киевская куда не ходила. Покорить - полбеды, надобно еще и удержать покоренное. У князя же с каждой новой победой аппетит только разгорается. Он одновременно и покоряет, и удерживает, и от врагов отбивается. Ему вои да богатыри пуще воздуха нужны. Так что и рады бы еще в Червене отдохнуть, ан немилость княжую кому ж на себе испытать хочется?

С другой же стороны, ежели глянуть, скучно здесь. Оно, конечно, кому как, но вот Алешке - скучно. А как об Аленушке вспомнится, так хоть совсем волком вой, не хуже этого самого, Лешко. Перед тем, как в обратный путь тронуться, что ни вечер - Клыка нытьем своим изводил. На словах - вроде как по подвигам ратным стосковался, а на деле - совсем по иному. Еще интересно, как там Илья без него, чего понаворотил? Конечно, похвастать Алешке особо нечем, ни тебе зверя чудного не одолел, ни богатыря. Зря, в общем, ездил. Могли б другого кого, с головой на плечах, послать, он бы не хуже управился. Нет, чтоб с головой, как у Алешки, таких немного найдется, если вообще сыщутся, а все ж таки для него могли б чего-нибудь посерьезней выискать. С чем бы никто другой совладать не смог. А то нашли для богатыря занятие - мышей ловить...

Каждый раз, вспомнив про каверзу Лешко, Алешка непроизвольно оглядывался, нет ли кого поблизости, кто мысли его разгадать способен? Потому, хоть и не видал никто его подвига, - в избе, окромя него, только мыши да еще, может быть, хозяин, были - страшновато, - ну как дознаются? И придумать-то нечего. Можно, конечно, сказать, клад из-под печки вылез. Ан кто на свете слыхал, чтобы клад мышью выбежал? На худой конец, курицей, но чтобы мышью...

Не хотел себе Алешка в этом признаваться, но еще и поэтому хотелось ему поскорее из Червена убраться...

В Киев вернулись, словно и не убывали. Такой же шумный, пестрый, суетливый. Ничего-то в нем не поменялось, разве то плохо, что товарищей своих Алешка не застал. Они в Булгарии задержались, тамошние места под руку княжью приводят. Как приведут, так сразу и воспоследуют. Ожидают их, можно сказать, со дня на день, ан все никак. Людишки, должно быть, непонятливые оказались. Никак не уразумеют, что князю киевскому поперек идти - себе дороже. Все одно так будет, как он пожелает. Никуда не денутся, только хлопот себе лишних доставят.

Ильи с Добрыней нету, а Сбродовичи - при князе. Не все, половина. Половина с частью дружины куда-то отправилась, а половина осталась. Не иначе, Аленушку стеречь. Алешка уж и думать забыл, каково это - по ночам через забор да на терем лазить, да делать нечего. Хорошо, ни за кого еще не просватали; плохо - и не собираются. Жадные сверх меры, - это так Алешка про себя решил, - не хотят за сестру приданое давать, вот и не собираются. Правду сказать, Алешке вено тоже платить особо нечем, но это значения никакого не имеет, потому как он - не жадный. И будь у него златые горы, одну запросто отдал бы, даже глазом не моргнув. А так и отдать нечего, на княжее жалованье не разгуляешься. Что простой дружинник, что первый богатырь - не в золоте ходят. Это степняк, как походом заявится, все, что под руку попало, себе тащит, а глянешь - окромя коня да оружия, ничего нету. Куда только и подевал, что в походах нахапал? А взять, к примеру, его, Алешку, - ему-то откуда добром разжиться? Он с подвигов своих рухляди настриг, что шерсти со свиньи. Да и не подобает богатырю грабить кого. Не тать, чай.

От того и сидел за столом, в палатах княжеских, нос повесив. Вокруг пир горой, а ему - не естся, не пьется. Сколько ему еще мизгирем по теремным навершиям лазить? Ухватит с блюда, чего в руку попало, сунет в рот и сидит, пережевывает, что твоя корова. Братиной толкнут под руку, подымет, хлебнет, и снова думку думает.

Вот Самсон Колыванович, что напротив расселся, тот времени зря не теряет. Сколько он за один присест слопать может, это всей княжеской дружине на неделю б хватило. Жрать горазд, а вот подвигов богатырских за ним что-то не припоминается. Как за стол богатырский угодил, неизвестно. Может, - он все подвиги свои за столом и совершил... Хотя, ежели правду сказать, спросил кого, чем Алешка знаменит, пожалуй, тоже не скажут. Разве про Тугоркана вспомнят, да и то... Слава богатырская, она - как костер. Ее постоянно подвигами питать надобно, а иначе... Эх!..

Чувствует тут Алешка, кто-то ему обок пристроился на лавку, и эдак-то аккуратненько дальше пропихивает, чтобы самому ловчее усесться. Это что-то новое, чтоб на скамью, за стол богатырский, тайком пробирались. Буркнул недовольно, скосил глаза, - кого скинуть, - ан это Иван Годинович крадется.

Нельзя сказать, чтоб промеж них шибкое товарищество было. Товарищество промеж богатырей - птица редкая. Тут каждый сам за себя. И то сказать, вот, к примеру, пошлет его князь с Ильей и Добрыней степняков бить. Что они их побьют, в том спору нету, а вот как славой делиться? Не сочтешь ведь, кто скольких побил, кто первей прочих оказался. Конечно, если рать князь вел, али там воевода какой - вся слава им достанется. А то еще, иной, услышав, что богатырей трое было, скривится, да плечами пожмет. Эка, мол, невидаль, втроем степняков разогнали. Они бы еще вдесятером поперлись... Так что, слава, она - для одного.

Иван же Годинович, он князю родственником каким-то приходится. Князь ему - то ли стрый, то ли уй, то ли еще кто. От того у него иногда замашки нехорошие проявляются, как что не по нему - ино вздохнет тяжко, а ино и в ухо двинуть может. Непременно хочет всегда, чтоб по слову его было, даже когда не подумавши сказано. Вот он, Алешка, дело другое. Он тоже хочет, чтоб по его слову было, ан всегда наперед думает. И, конечно, коли с ним кто не согласен, в ухо не бьет. Даже если и следовало бы. Потому - характером мягкий, и князей в родственниках не имеет.

Подвинулся Алешка на лавке, - что ему, места жалко, что ли? - и спрашивает:

- А ты чего это, аки тать в ночи, крадешься?..

- Да, понимаешь... - Иван отвечает. - Пожрать охота, а князю на глаза попадаться - нет. Он, вишь, женить меня надумал, спасу нет. Силком гонит.

- Ишь ты, как оно выходит... А ты чего?

- А чего я?.. Я, как бы, не против... Только вот обстоятельство одно имеется...

- Это какое же?

- Такое, что, как говорится: где охота брать, за меня не дают; а где-то подают, ту я сам не беру...

Разобрало Алешку любопытство, только хотел насесть на Ивана да выспросить подробнее, на беду, князь того приметил. Махнул властно рукой, к себе подзываючи, а тому - что делать? Раз зовут, идти надобно. В княжьем тереме воля не своя.

Усадил князь Ивана рядом с собой, беседу завел. Корит будто в чем-то, а тот оправдывается. И, по всему видать, с пустым брюхом из-за стола встанет. Потому как князь все корит, а он все оправдывается.

Алешке же не до них совсем. Он, как Иван отошел, пуще прежнего огорчается. Не того князь жениться неволит. Ему, коли невмоготу, Алешку бы спросить, а он на Ивана взъелся. Вот ведь какая несправедливость получается. Оно, конечно, ежели вокруг себя на белый свет глянуть, так кругом - одна несправедливость и получается. Кого ни спроси, всяк чем-нибудь, да недоволен. А раз недоволен, откуда же справедливости взяться? Чего далеко ходить, когда вот оно - Иван Годинович за столом сидит, корку хлебную взять не решается, а Самсон уже так пузо набил, стол с его стороны приподымается. И мечет, и мечет в одну рожу, будто век его голодом морили...

В общем, как подумалось Алешке, так и случилось. Самсона под руки - за ноги из трапезной выволакивали, так облопался - идти не мог, а Ивана Годиновича князь за собой увел, пустобрюхим. Натучился, чем-то сильно недовольный, видать, и увел. Алешка же, в числе прочих, к себе подался, свалился на шкуру медвежью, да так и уснул, будто в омут провалился.

Спал бы да спал, ан, чем свет, в дверь громыхнуло. Глаза продрать не успел, - кого это там в такую рань принесло? - буркнуло с той стороны:

- Алешка, ты там живой, что ли? Али спишь еще?

Иван Годинович заявился. Не иначе, князь ему поручение какое дал. Важное, должно быть, коли с утра пораньше заявился.

- Заходи уж, коли пришел, - пробормотал неприветливо.

Тот дверку распахнул, протиснулся как-то боком, - это княжий-то родственник, - к лавке подобрался, присел тихонечко, упер ладони в колени, и в пол уставился. И весь вид у него какой-то виноватый, так что подумалось Алешке, не с добром пришел. Провинился, видать, Алешка перед князем, от того и прислал Ивана, чтоб не при всех укор молвить. Только вот чем?

А Иван сидит, ровно медведь, вздыхает тяжко, молчит и зачем пришел - сказать не решается.

- Ну, чего расселся? - напустился на него Алешка. - Коли по делу пришел, так и говори, по какому. А то ишь, сидит, вздыхает... Тоже мне, девка красная... Об чем речь пойдет?

- Я... это... жениться собрался, - выдавил, наконец, кое-как Иван и снова замолчал.

- Собрался - так и женись, - Алешка ему. - Ко мне-то чего приперся? Не на мне, чай? А коли на мне, так сватов засылай...

Совсем Ивана в домовину загнал. Тот и так не знает, что сказать, Алешкино же зубоскальство еще пуще беднягу прибило. Только и смог пробормотать:

- Не-е, не на тебе... На девке...

Смотрит на него Алешка, его и злость, и смех разбирают. Разбудил ни свет, ни заря, а сам двух слов связать не может. Куда только спесь подевалась?

- И на том спасибо. Так ко мне-то зачем приперся? Меня, что ли, в сваты зазвать хочешь? Али в дружки?

- Ну... вроде того...

- Рано тебе еще жениться.

- Это почему же? - вскинулся Иван.

- А потому, что коли ты передо мной двух слов связать не можешь, как жену уму-разуму учить станешь? Ты взгляни на себя, со стороны-то. Ровно телок какой: ну да му...

- Ну-у-у... - протянул на это Иван и спохватился. - Вот ведь привязалось... - буркнул. - Ты, Алешка, спрашивай лучше, чего тебе надобно. А то я вроде как оробел малость... В первый раз со мной такое приключилось. Ни сказать чего не знаю, ни язык не шеволится. Так оно вернее будет...

Вздохнул Алешка, и начал спрашивать. И чем дальше спрашивается, тем больше диву дается. Больно уж все как-то нескладно выходит.

Живет это, значит, в Любече гость один, Митряем зовут. Богатый гость, дородный, терем у него - самому князю киевскому под стать. Ладьи гоняет от острова Рюгенского до самого Булгара, а то и подалее. Жемчугами торгует, камнем солнечным, мехами, ну, дегтем еще, пенькой, медом, - в общем, чем придется. Что кому надобно, то туда и везет. Гривен у него, говорят, куры не клюют. Захотел бы, из серебра себе терем сложил, вот сколько. Привирают люди, конечно, чужое богатство, оно завсегда большим кажется, а только ежели и вполовину приврали, все одно много получается.

И есть у гостя этого, как водится, дочка любимая, Авдотья по имени...

До сего ничего необычного не было. Гость богатый, да девица-дочь на выданье - эка невидаль. Нашел, чем удивить. Ан все ж таки удивил.

Оказалось, что Иван Годинович эту самую Авдотью в глаза не видывал. Он о ней только от людей слышал, ан так влюбился, что она ему пуще жизни стала. Поначалу Алешка не поверил. Коли приданое богатое дают, а там стерпится - слюбится, это вполне себе понятно. С лица воды не пить. К тому же, не раз замечено было: чем больше приданое, тем красивее девка. То есть, первый раз глянул - приснится такая, так и не проснешься, а как на приданое посмотрел, а потом второй раз глянул - так и призадумался: где ж это прежде глаза-то были, коли красоты такой не рассмотрел? Оно и наоборот бывает. То есть, поначалу вроде - красавица писаная, а как скажут, приданого за ней - таракан на веревке, тут и видно сразу становится: дурнушка, она дурнушка и есть. Конечно, это все не про Алешку говорено. Алешка как увидел Аленушку, так сразу сердцем и прикипел, даже и не зная, сколько там у Сбродовичей добра всякого отложено. Он вообще не знал, чья она сестра. Знал бы, может, по-иному все повернулось бы... Какой там, по-иному! - тут же одернул он себя. Я, ежели жену возьму, так только по любви, никак иначе. Но, с другой стороны, приданое тоже не помешает. Не нами обычай заведен, не нам его и менять. Вот выкуп за невесту, его можно бы и отменить. Это уж совсем устарело. А совсем устаревшее, оно новому мешает. Не все обычаи хороши.

А Иван Годинович, тем временем, не видит, что Алешка его не слушает, а о своем про себя рассуждает. Мычит чего-то, бормочет невнятное, не знает, куда руки деть. Дай ему сейчас хоть что - все помнет да изломает, и даже не заметит. Вот дурень-то, даром что богатырь. Ни девки не видел, ни отца не знает, ни сватов не заслал, а туда же - жениться собрался. Правду сказать, ему проще, чем Алешке. У него князь великий в родственниках. Мало в родственниках - сам желает, чтобы Иван оженился, приневоливает. Грамотку даже отписал, Митряю, чтоб, по слову-желанию княжескому, дочь свою, по получении, не медля в жены Ивану Годиновичу отдал. Вот что значит, родная кровь. Попробуй-ка после этого гость чего сказать, мигом в поруб угодит. Хозяйство, товары, богатство - все, как корова языком... Интересно, может, он, Алешка, тоже кем-нибудь князю приходится? Как там у людей говорится: моему забору двоюродный плетень?..

Надоело, наконец, Алешке бормотанье Иваново слушать, он ему прямо в лоб и брякни:

- Это все, конечно, хорошо, только ты мне так и не ответил - ко мне зачем приперся? Грамотка от князя есть, чего тебе еще надобно? Съездить до гостя, и все дела. Кто ж слову княжескому поперек пойдет?

Замялся Иван.

- Ну... мало ли чего... А вдруг да пойдет? Любеч - город большой, богатый. Чего там, у них на уме... Не понравится, так и бока намнут... Куда мне, супротив всего города... Просил я у князя дружины (хорош богатырь!), - не дал, самому, говорит, надобна. Товарищей стал просить, - бери, говорит, кого хочешь, только они все в разъездах. Самсон один остался, обжравшийся, его и возьми. Он как князя объедает, так и гостя твоего объест, - да что там гостя, весь город!.. Они тебе за избавление чего хочешь отдадут. Хоть всех девок сразу. А я не хочу Самсона в товарищи. Он и вправду, и поесть, и поспать горазд. На рати тоже крепок, коли доведется, не попрекну, ан тут все же другой товарищ нужен. Чтоб еще и с головой. Вот я про тебя и спросил. Князь поначалу ни в какую, он тебя для иного чего приспособить хотел, да я настоял... В общем, коли согласен, едем со мной, ну, а коли нет... как сам знаешь...

Сказал - и на Алешку в упор уставился. Ждет, какое тот решение объявит.

Алешка же призадумался. Зачем Ивану товарищ нужен, коли у него на руках грамотка княжеская имеется, совсем непонятно. Да и подвига богатырского тоже не видится как-то: велика ли слава - за невестой съездить? Какой там - бока намнут! Гость как услышит, что сродственник княжеский сватается, ему и грамотки никакой не надобно будет. Только одна беда приключиться и может - как бы от радости не помер. В общем, коли так рассудить, в Любеч ехать - только коня дорогой морить. А вот ежели так глянуть, чтоб Иван за Алешку потом слово князю молвил, - услуга за услугу, - то можно и съездить. Не стал вокруг да около ходить, такое условие и поставил.

Иван удивился, но понял по-своему.

- Ты что же это, перед князем где провиниться успел? - спросил он.

- Успел, не успел, про то сам знаю. Ты меня спросил, я тебе ответил. Хочешь меня в товарищи, как вернемся, словечко за меня молвишь. А нет, так на печь залягу. Я, может, только из похода дальнего вернулся. За тридевять земель службу княжескую исправлял. Мне бы отдохнуть немного, а тут ты пристал, опять ехать. Должен же я с этого какую корысть поиметь?

Ивану же так показалось, это Алешка над ним подшутить решил. То есть, согласен-то он согласен, только вот согласие это проделкой какой-то обставить вздумал. Думает, Иван лыком шит, попадется. Потому и ответил.

- Я, в таком разе, тебе вот что скажу. Коли об деле скажешь, замолвлю за тебя словечко князю, в том тебе порукой честь моя. А коли нет, - не взыщи.

- Об деле, об деле, - Алешка ему. - Когда едем-то?

- Да хоть сейчас.

- Нет, сейчас не могу. Брюхо свело. Поутренничать бы, а там уж и в дорогу. Ты сам-то как?

- Да я вроде как уже...

- Ну, так припасы собери, пока я тут червячка заморю...

В общем, только к полудню за ворота городские и выехали. Пока Алешка червячка морил, пока с прочим возился, пока половину того, что Иван в дорогу приготовил, выкинул, чтоб налегке, пока полаялись, - что брать, а что нет, - время уже и к полудню. И то рано - Алешку после всей этой суеты так разморило, еле-еле в седле держится, на ходу засыпает. Оно и понятно - не на рать едут, на пир свадебный. Иван молодцом выглядит, Алешка же - то в одну сторону свесится, то в другую сползает. Иван его понукает, чтоб побыстрее, значит, а тот - будто и не слышит. Так до вечера и промаялись.

Ночь в лесу провели, неподалеку от дороги, зато наутро Алешку - не узнать. Радуется, будто птичка вешняя, болтает без умолку, над Иваном подсмеивается. Потому как вид у того, словно при всем честном народе в лепешку коровью наступил. И так его Алешка обхаживает, и эдак, - ничего его спутника не берет. Насупился, и бурчит что-то.

"Ничего, - думает Алешка, - сейчас я тебя, столб приворотный, насильно развеселю. Такое расскажу, что..."

- А не потешить ли тебя сказочкой? - спрашивает. - В разговорах, оно ведь и дорога короче кажется.

Промямлил Иван что-то несуразное, как хочешь, так и понимай. Ну, Алешка как надобно, так он и понял.

Рассказывать он, тут ему следует отдать должное, умеет. И руками размахивает, и голос меняет, и лицом помогает - любо-дорого послушать. Ан Иван все одно с такой мордой едет, точно на собственные похороны. Наполовину что-то об себе думает, наполовину - Алешку слушает, что тот вещает.

- Сказывают люди, задумал как-то раз заяц жениться, вот как ты теперь. Коли, решил, за женой буду, так и жизнь полегче станет. Долго присматривался, и приглянулась ему дочь купца одного...

- Да ну, врут все люди, - встрепенулся Иван. - Где ж это видано, чтоб зайцы на девках женились?..

- А ты не встревай, - Алешка его одернул. - Потому как заяц, он тоже человек.

И, видя, как у Ивана медленно полезли на лоб глаза, расхохотался.

- Чудной ты, в самом деле!.. Сказка ведь. В ней чего хочешь быть может...

- Сказка... - протянул Иван, словно впервые услышал.

- А то - что же? Не встревай, говорят тебе. Во-от... Приглянулась, значит, зайцу дочь одного гостя, он к медведю и подался, чтоб тот ему невесту высватать помог. Сам понимаешь, медведь, он попредставительней зайца будет, а ежели что, так и заломать может... Взял медведь борть с пчелами, - гостинец, значит, - и подался. Но только девица - ни в какую.

- Хоть что, - говорит, - со мной делайте, а замуж за зайца не пойду.

- Это отчего же не пойдешь? - медведь спрашивает.

- А оттого и не пойду, что этот у него больно маленький... как его... хвост.

Как медведь ни уламывал, - то есть, уговаривал, значит, - так из его сватовства ничего и не вышло. Вернулся не солоно хлебавши, обсказал зайцу все, как есть, борть на место вернул и спать подался. В малинник.

По лесу же разговоры пошли: так, мол, и так, отказали зайцу в жениховстве, потому как хвостом не вышел. Посудачили-посудачили, кто посмеялся, кто поохал, да и позабыли. Все, кроме волка. Тот, понимаешь, тоже жениться собирался. Глянул он случаем на себя в речку, и так порешил, что ежели девица за зайца не идет, так за него-то уж точно выйдет, поскольку хвост у него самый подходящий.

Наведался к медведю, уговорил за себя сватом быть. Хвост показал, чтобы тот не усомнился, длиннее, чем у зайца.

Медведю чего? Он все одно в малиннике спал. Взял ту же борть, с какой в прошлый раз ходил, и подался дорогою знакомой.

Приходит к девице и говорит ей:

- Опять я сватом. Только теперь уж не от зайца, потому как не годится он тебе в мужья из-за хвоста своего короткого, зато от другого кого. У того хвост - какой надобно.

- Это кто ж такой будет? - девица спрашивает.

- Волк это. Он у нас в лесу жених завидный, и хвост у него длинный. Пойдешь, что ли, за него? А то мне борть эту туда-сюда таскать надоело...

- Ну, - девица отвечает, - коли хвостом вышел, да коли жених завидный, отчего ж не пойти? С радостью...

Медведь тоже обрадовался, потому как спать любил больше, нежели сватом ходить, побежал к волку, сказал ему, что девица согласна, а борть все-таки с собой уволок, по привычке, али по забывчивости. И волк обрадовался, такой пир решил учинить - на весь мир, чтоб во веки веков помнился. В городе решили праздновать, где невеста жила, пусть видят звери, какая у волка женушка-красавица, а заодно поглядят, как люди там себе обустроились.

Про то, как волк гостей созывал, да угощение готовил, да подарки, да еще там что, - это отдельный сказ надобен, нам он совсем даже и ни к чему. Справился как-то.

Вот настал день свадьбы. Пошел волк зайца на пир звать, потому как решил и его, в качестве угощения. Мало ли, невеста поначалу ему отказала. А как поживет в замужестве?.. Глядишь, на сторону поглядывать станет. Глянет, а там как раз заяц... Ни к чему это совсем. Лучше уж сразу оберечься. Нет зайца - не на кого и поглядывать.

Тот же, то ли почуял чего неладное, то ли на свадьбу неохота, к той, за кого сватался, - на постель улегся, и ни в какую. Как волк его ни уговаривает, все отнекивается.

- Не могу, - отвечает, - потому как кислицей так вчера облопался, шагу ступить не могу, чтобы оказия не случилась. Животом страдаю. Какой из меня гость? И самому срам, и остальным противно, ежели чего.

- Это, - волк говорит, - не служба. Есть у меня такое средство, что враз тебя от болезни избавит. Медвежья травка называется. Съешь ее, и все как рукой снимет. Идем, никак без тебя. Ты ж так пляшешь, что супротив тебя не сыскать...

- Сказано ему, шагу ступить не могу, а он - плясать. Совсем, что ли, ума рехнулся?.. Хотя... Вот ежели б довез кто...

- Да кто ж тебя довезет? - удивился волк. - Все уже давно в городе, одни мы с тобой на весь лес остались.

- Знать, не судьба мне была на свадьбе твоей погулять, поплясать. Не серчай уж, и не поминай лихом...

И в потолок уставился.

Волку бы махнуть лапой, да прям здесь зайца и отведать, а он, вишь, не догадался.

- Ладно, - говорит, - я тебя сам отвезу. Заместо лошади. Только до городских ворот и тайком, чтоб никто не увидел. А дальше - сам скачи. Уговор?

- Уговор, - согласился заяц. - Неси свою травку.

Убежал волк, а заяц тем временем крапивы нарвал, колючек, а сверху цветами прикрыл.

Вернулся серый, тот его возле норы поджидает. Начал траву жевать, - горькая. Так он из ближайшего ручья столько воды выпил, чтоб горечь во рту извести, ведра, чтоб не соврать, полтора. Только он это не от горечи, а чтобы волку тяжелее везти было.

- Садись, - серый ему говорит, - там, окромя нас, уже все собрались.

Сел заяц, волк крякнул, - тяжел больно наездник оказался, - и побежал. Ладно, думает, авось, сочтемся. Это даже и хорошо, что тяжелый. В том смысле, пирог знатный выйдет.

Долго ли, коротко, уже и ворота городские показались, волк и говорит, слезай, мол, как уговаривались. А только заяц, не будь дурак, ка-ак хватит волка со стороны хвоста своим букетом!.. Тот света белого не взвидел, так припустил, как прежде никогда не бегал. Заяц на нем едва держится, однако, знай, нахлестывает!..

Так к невесте на двор и прискакали. А там уж и впрямь все собрались, только жениха и дожидают. Думают-гадают, куда задеваться мог... И тут - влетают!..

Волк - он с лап долой, растянулся. Соскочил с него заяц, подбоченился, и - к невесте.

- Не пошла, - говорит, - за меня, потому как хвост короткий? Ну, так забирай своего, длиннохвостого...

Ан, видишь ты, какая оказия приключилась. Медвежья трава, коей волк зайца лечил, она как бы не от медвежьей болезни оказалась. И так это зайца по дороге растрясло, что он не раз и не два, пока скакал, был ею одолеваем. Тут уж, сам понимаешь, когда жених в таком состоянии заявился, длина хвоста как-то и не важна особенно...

- И чего?.. - спросил Иван, видя, что Алешка замолчал. - Тут и свадьбе конец?

- А вот и нет, - лукаво блеснул глазами Алешка. - Не угадал ты, друг ситный. Волка, конечно, по боку, и зайца туда же... Ан свадьбе вовсе и не конец. Другой жених для девки нашелся, за него и вышла.

- Это кто ж таков будет?

- Догадайся...

Думал Иван, думал, ничего не придумал.

- Даже и не знаю, - бормочет. - Сказывай, не томи...

- За медведя!..

Насупился Иван.

- Погоди, погоди, - говорит, - так ведь у медведя, у него хвост, как у зайца...

Просиял Алешка. Набрал побольше воздуху, чтоб разобъяснить, а Иван возьми, и скажи:

- А-а-а... Понимаю... - И рот до ушей. - Оно, конечно, куда им до медведя. Тот и сильный, и работящий, и незлобивый, и покладистый...

Хватанул бы Алешка еще воздуху, да некуда. И так распирает. Покраснел от натуги. Обернулся, на всякий случай, глянуть, - не валяется ли дерево какое на дороге. Может, товарищ его, пока он ему сказку сказывал, лбом на дерево налетел? Ишь, как медведя расписывает... Обратно обернулся, и самого чуть суком наземь не снесло. Они как раз по лесу ехали, вот какой-то лесной великан сучья и повыставил прямо над дорогою. Так треснулся - искры из глаз. Зато выдохнул разом...

- Ты чего это? - Иван спрашивает.

- Да нет, ничего. Ты это, давай, дальше, про медведя. У него ведь еще и шуба на загляденье, куда там зайцу с волком...

- Верно, - Иван отвечает. - Об шубе я как-то и позабыл...

Некоторое время ехали молча, потом Иван вдруг спохватился.

- Так ведь и я сказки знаю, в детстве слышал... Чтоб дорогу скоротать...

И забормотал. Про королевича какого-то заморского, как он девицу спасал. Мало того, бубнит ровно, вот как, скажем, объясняет кому, где грядки в огороде копать. Так ведь еще говорят про таких: не знал, да еще и забыл. Все-то у него через пень-колоду. Об одном начнет, забудет, махнет рукой, про другое бубнит. Вспомнил ненароком, опять к прерванному вернулся. И ничего-то из рассказа его не понять. Кто кого украл? Кто с кем поединничает? Кто кого одолел? Прибьет королевич какую-нибудь чуду-юду, версты не проехали, глядь, она уже снова жива. Не успеет выручить девицу, глядь - ее снова украли. Растяпа, в общем, а не королевич. Такому ведро не дашь, воды из колодца принести. Хорошо, если только ведро упустит, а то ведь и сам в колодец ухнет. А коли не ухнет, да воды наберет, обязательно на чужой двор отнесет. Одно слово, не королевич, а беда, прям.

Алешка уже даже и вид не делает, что слушает. Ему б не уснуть, да с коня не упасть. Зевает во всю мочь, того и гляди - слепень али там овод влетит. Только и те, видать, сказки Ивановой наслушались. То конь хвостом себя по бокам охаживал, кровопивцев сгоняя, а то опустил мочалом, и бредет себе. Кровопийцы же, небось, сами сонными на дорогу валятся, Ивана заслышав...

Зарекся Алешка сказки сказывать. Конечно, нет в том Ивановой вины, что рассказчик он, прямо сказать, никудышный. Это не каждому дано, чтоб язык куда надо привешен был. Иного взять - заслушаешься, а как до рук дело дойдет, так и неизвестно, откуда растут. Иван же, наоборот. У него откуда руки - известно, а вот язык - подкачал. Ан для богатыря что важнее - язык или руки? То-то и оно. Мечом махать, это тебе не языком трепать... Только все одно - с Иваном, никаких сказок более...

Наконец, добрались-таки до Любеча. И вот что удивительно: сколько уже Алешке городов видеть довелось, а все разные. Конечно, если здраво рассудить, города эти по пальцам одной руки счесть можно, но то, что разные, в том спору нету.

Любеч, он, подобно радуге, в небо карабкается. Был холм на берегу Славутича, так у него верхушку ровно кто косой смахнул. И на месте том детинец обустроил. Коли враги нагрянут, нездорово им придется, по склону оставшемуся лезть. Да и без толку это, потому как стены детинца - они с самого краю начинаются. Это ж какие лестницы нужны, чтобы наверх забраться? С двух сторон, правда, от самого детинца к посаду ступени деревянные сделаны, для удобства. Только по ним тоже, гурьбой не поднимешься. А вот то, что посад без стен остался, это плохо. Жители, конечно, наверху укроются, а избы внизу опять отстраивать придется. Пожгут их. Хотя, может быть, просто руки у жителей пока не дошли, посад так же обустроить, как и детинец. Другим чем заняты.

Это Алешка у Клыка подмечать научился. Сказал тот как-то, - в сердцах, правда, - что, мол, как станешь воеводой, тогда и рассуждать будешь. Сказал - и позабыл. Алешка же помнит. Мало ли, как жизнь повернется, глядишь - и впрямь воеводой станет. Тут-то его сметка и понадобится. А то еще поцапается князь с греками, кого ж ему на Царьград с ратью послать, как не его? Пока там Илья с Добрыней степняков в хвост и в гриву гоняют. Не Ивана же... Тот, окромя Киева, должно быть, и не видал ничего. Ишь рот разинул, на город глядючи. Красив, спору нету, ан время уже - солнышко к земле клонится, надо бы о ночлеге озаботиться. А он мошек ловит. Едет - и ловит.

- Как, ты говорил, гостя твоего кличут? - толкнул в бок Ивана. - Митряем?.. Слышь, мил человек, - обратился он к прохожему, обогнавшему их на дороге. Они на конях, он - пешком, и - обогнал. - А вот такой Митряй-купец, знаком тебе?

- Знаком, не знаком, - буркнул, остановившись, тот, - тебе за какой надобностью?

- От князя киевского мы, с поручением, - важно ответствовал Алешка. - Так знаком, али нет?

- Вижу, что от князя, - ухмыльнулся тот. - От самого что ни на есть киевского. А только опоздали вы, с вашим князем... Езжайте лучше обратно... в Киев.

Ничего не понял Алешка. Куда это они опоздать могли, коли никуда особо не торопились? Так и сказал любечанину.

- Ну, не торопились, так не торопились, - рассудил тот, а сам щерится. - Оно даже и к лучшему, что не торопились... Митряя же... кто ж его не знает? Вон там его терем, - рукой махнул и дальше себе подался.

- Эй, погоди-ка! - Алешка окликнул. - Там-то оно там... Узнать как?

- Сразу и узнаете. Ежели мимо не проедете...

Чудной какой-то, право. Мимо не проедете. Как же не проехать, если впервой здесь, и куда ехать - совсем даже и непонятно? Ан и вправду не проехали.

Терем Митряев один такой на весь город, должно быть, и есть. Да нет, больше бери, где ни носило Алешку, а и близко похожего не видывал. Сколько уж там гривен гость ухлопал, и не сосчитать, наверное, а вышел у него терем на загляденье, любо-дорого посмотреть. Знатных мастеров пригласил, они ему такое чудо возвели, все резьбой покрытое, будто из сказки какой. Глаз не отвести. В таком тереме только Василисе Прекрасной жить, а не гостю. Внизу, у земли самой, цветы диковинные вырезаны, а промеж них - звери заморские бегают. Вверху - небо, с солнышком, да звездами, да месяцем, да птицам чудными. И ставенки-то изукрашены, и крылечко, и колодец надворный. В общем, Алешка сразу решил себе такой же завести, как только случай представится.

Спешились возле ворот, он Ивану сразу и сказал.

- Ты, - говорит, - главное - молчи и не встревай. Сам беседу вести стану, а не то - напортишь невзначай.

- Это кто это напортит? Я, что ли? - Иван вскинулся. - Чего это ты мне рот затыкаешь, а?

- Сам меня в дружки выбрал, - Алешка ему, - вот и слушайся теперь. Потому, где ж это видано, чтобы жених вместо дружки речи вел?

Присмирел Иван. Это Алешка правду сказал, нигде такого не видно.

Только собрались в ворота стукнуть, ан они сами и распахнулись. То есть, не сами конечно, Митряй распахнул. В том, кто перед ними, обознаться сложно. Что ж они, гостей никогда не видали? Гостя - его сразу видно. И по речи, и по ухватке, ну, и статью особой отличен. Потучней прочих будет. Тоже вот вопрос - откуда такое берется? Вроде и в разъездах все время, и сколько напастей на пути попадается, а возьми любого, - что твоя квашня. Нет, конечно, встречаются и среди них такие, что не в коня корм, но мало.

- Поздорову будь, хозяин ласковый, - сказал Алешка. - Ты уж извини, что потревожили. Не подскажешь ли, где здесь Митряй-купец проживает? Сами-то мы не местные, а у тебя терем таков, что мимо не проедешь. Прямо заглядение.

- Чего ж... Смотри, коли нравится. За погляд денег не берут. А Митряй, он вам за какой надобностью?

- За такой, что только ему и скажем.

- Так и говорите, что за дело. Я Митряй и есть... Сами-то кто будете?

- Мы-то? - Алешка отвечает. - Мы - богатыри киевские, от самого князя стольного посланные.

- Так уж и богатыри?..

Усмехнулся Митряй, хотел еще что-то сказать, ан тут, на беду, Иван встрял.

- А то? Не веришь, что ли?.. Да я что хошь... Вот, к примеру, есть у тебя подкова? Неси сюда, я ее враз сломаю!.. Десять есть? И десять неси!.. Ни одной в живых не останется!..

Видит Алешка, у Митряя рот округляться начал, взял, да и наступил изо всей силы Ивану на ногу, чтобы помолчал.

- Чего еще? - это Иван вдруг на Алешку напустился. - Улицы тебе мало, что ты мне все ноги отдавил?

И такой это вид у Алешки сделался несчастный, что пожалел его Митряй.

- Ну, - говорит, - коли по делу, да от самого князя киевского, да еще подковных дел мастера, милости прошу в горницу. Чего нам тут, у ворот, беседы вести? Коней вон работникам отдайте, присмотрят.

Повернулся, к терему пошел. Алешка, вздохнув, за ним. Иван позади пристроился. Идет, и бормочет под нос.

- Подумаешь, подкова... Я, ежели что, так и терем по бревнышку раскатать смог бы... Даром что расписной... Да и этот хорош... Надо было другого кого в товарищи звать. Совсем глаз нету, раз не видит, куда ступает... Как только на коне держится... Хотя, может, на коне ему как раз и удобнее, - не своими ногами идет...

Треснуть бы ему по шее, а только такого треснешь - окромя как руку отбить, никакого проку не будет.

Зашли в горницу. Хозяин гостей, как водится, за стол усадил, потому как, понятное дело, прежде чем о поручении княжеском разговоры вести, накормить-напоить посланцев надобно. Особенно этого, который подковы гнет. Больно насупленный какой-то. А хлеба-соли отведает, так, может, и подобреет. Только и спросил, пока на стол подавали, как звать-величать.

- Алешкой меня звать, по батюшке - Григорьевичем, - тот отвечает, который кто в тереме живет, спрашивал. - А товарища моего - Иван, сын Годинович. Ты, хозяин, не сумлевайся, мы богатыри самые настоящие...

- Вот и покажите, что настоящие, - улыбнулся хозяин, разводя руки над богато накрытым столом.

Чего ж не показать? Богатыри киевские к рати застольной столько же привычны, сколь и на поле супротив басурмана. Алешка к себе осетра подвинул, Иван - птицу какую-то, хозяин - зайца, - это только для начала, - и пошла потеха. Лопают, ровно взапуски. Приостановятся, дух перевести, кваском хмельным съеденное сверху зальют, и опять мечут. Правда, чем дальше, тем чаще дух переводится. Слуги, что к столу подают, с ног, должно быть, сбились, квас с ледника таскаючи. А там, глядишь, слово за слово, и разговор завелся. Вот только понимания между ними никакого нету, потому что каждый о своем говорит. Алешка поначалу по сторонам поглядывал, не покажется ли где дочь Митряева, а потом напрямую спросить решился. Ан хозяин про гостьбу речи ведет, про барыши, у кого где что купить подешевле можно, и куда это везти надобно, чтоб продать с выгодой. Иван же - и того пуще. Мычит чего-то, и не поймешь: то ли песню поет, то ли сказку сказывает. А как еще ведерко хватили, так тут уж, кроме как об делах, и говорить не о чем. Вспомнилось хозяину, будто гости его с поручением от князя прибыли, вот и пристал как банный лист. Вынь ему да положь, что это за наказ им к нему даден. Ежели ладьи какие с товаром куда гнать, так это он завсегда пожалуйста. Он, хотя дальше Нова города не поднимался, но коли надобно, в какое угодно царство готов, хоть на север, хоть на юг. Или вот, про терем расписной князь наслушался, такого же захотелось, так и мастеров найдет. Потому, понятное дело, негоже князю без терема расписного.

Иван, к счастью, задремал, Алешка же - все никак речь Митряеву оборвать не может. Тот как взялся считать, сколько гривен на работу ушло, сколько - на дерево, сколько - мастерам на содержание, еще на что-то, - не остановить. Глядит, у Ивана из-под ворота рубахи краешек грамотки выглядывает, где князь волю свою отписал. Выпростал, хозяину протянул. Сам, мол, гляди, в чем поручение княжеское. Нашел, как говорится, время и место. Крутит Митряй в руках грамотку, не знает, с какой стороны смотреть. Ему, небось, пятерня десятериком сейчас мнится, а Алешка ему - грамотку. Так таращился, и эдак, - никак не выходит. Ты мне лучше на словах передай, молвит, наконец, а прочитать и завтра успеется. Здесь чужих нету, никуда грамотка не денется.

Алешка, знамо дело, подбоченился, и начал, как сам когда-то видел.

- Вот ты, значит, гость, так мы к тебе, как к гостю, и прибыли. Потому как у тебя, значит, товар, а у нас - купец...

- Погоди, - помотал головой Митряй и, на всякий случай, еще кваску хлебнул. - Это что же такое получается? То вы богатыри, а то - купцы...

- Ты не перебивай, - Алешка говорит, и тоже хлебнул. - Я и сам, без тебя, собьюсь, когда надо будет. Удивляться тут нечему. Потому как богатыри мы - каждый день, окромя сегодняшнего. Сегодня мы - купцы, и прибыли к тебе за товаром красным, за красной девицей.

- Что товар красный, это ты правду сказал, - в свою очередь подбоченился Митряй, пропустив мимо ушей "девицу". - Пенька у меня, вдесятером не порвать, а уж деготь березовый - всем дегтям деготь. Вы такого дегтя от Киева до Нова города не сыщете. Много ли князю надобно? Коли по сусекам поскрести, так кое-чего и найдется, а коли больше, - подождать придется. Да и дешево не отдам, хотя бы и самому князю. Не даст цены, мне только свистнуть, враз с руками оторвут.

Митряй хотел показать, как свистеть будет, ан вместо того издал такое могучее "тпрррууу", что мирно сопевший Иван на мгновение приоткрыл глаза, прислушался, головой помотал и снова засопел.

И началось. Алешка Митряю все про девицу сказать норовит, а тот, как про товар услышал, иного и слышать не желает. Он уже, небось, гривны в уме перебирает, да считает, как не продешевить. До того дошло, что в сарай Алешку вести собрался, бочки с дегтем показывать. Потому, слова хорошо, а самому убедиться - важнее. Такой деготь, что хоть с хлебом ешь. Хочешь - меха выделывай, хочешь - лечи кого, а нет - телегу смазывай. Али там дверь с воротами... Хорошо, два шага шагнул - и повалился, захрапел. Алешка встал было, поднять, ан и сам не устоял. Не слыхал, как домашние по лавкам растаскивали...

Только наутро и разобрались, за какой надобностью посланные от князя в Любеч заявились. Как у колодца поплескались, да снова за стол присели.

Прочитал Митряй грамотку, глаза вылупил. Снова прочитал. Отложил в сторону, бороду теребить принялся. Потеребит-потеребит, поскребет затылок пятерней, - и снова теребит. Алешке подумалось - это он от счастья, нежданно-негаданно привалившего, слова потерял. Нельзя сказать, чтоб в родственники княжеские попал, так ведь и не совсем чужой, вроде...

Митряй же, осушив ковшик квасу, обтер усы с бородой, да и поведал, отчего над волосней измывался. Коли коротко - есть у него товарищ в Нове городе, тоже гость. Они, как задружились, - давно это было, - порешили промеж себя детей своих обженить. Как сговорились, так и сделали. Прислал новгородец сватов, Авдотья с ними, да с братьями своими, к жениху и отправилась, а сам он задержался. Сегодня-завтра тоже плыть собирался...

Чего ж вчера не сказал?

А разве кто спрашивал? Так ведь еще и то рассудить: с дочерью, с ней дело решенное, в Нове городе обождут малость, а князя, - как не уважить, ежели товар надобен...

Что ж за народ такой, купцы эти самые? Дочь выдает, ан о прибыли не забывает... Только чего уж теперь делать. Засиживаться, вроде, тоже не из-за чего. Утекла невеста Иванова, аки вода из рук. Поклонились хозяину поясно, за хлеб-соль его, за привет, и подались себе восвояси. Из-за стола, да не солоно хлебавши. Иван - туча тучей, Алешка же - с легким сердцем. Обоих понять можно.

Уж от города сколько отъехали, и тут видит Алешка, нет рядом Ивана. Потерялся где-то. Обернулся испуганно, а тот застыл невдалеке на дороге, будто решил что-то, ан сомневается.

- Ну, чего ты там? - Алешка крикнул. - Али нашел чего?

- Я вот чего думаю... - медленно произнес Иван. - Мало ли чего там купцы промеж себя порешили... Слово-то княжеское, ему повиноваться должно... Невеста - она ведь еще не жена... Может, Авдотье вовсе и незачем за сына купеческого выходить, коли у нее богатырь имеется...

- Что-то я тебя не пойму, - Алешка отвечает. - Ты это о чем, вообще?

- Это я об том, что ладья с Авдотьей, она ведь еще в Нове городе... Да и не скоро еще там окажется. Сам же слышал, как Митряй про волок сказывал...

- Нам-то дело какое? Это пущай у гостей голова болит, где водой идти, а где волоком тащиться.

- Такое дело, что ежели догнать, так ведь Авдотью и отбить можно.

Алешка чуть с коня не грохнулся. Не ожидал такого от Ивана. Накинулся. Да как же это можно - чужих невест отбивать?

А тот на своем стоит. В том смысле, что куда договору купеческому супротив слова княжеского... Ну и, конечно, сыну купеческому супротив богатыря. И вообще, Алешка, коли не хочешь моим товарищем быть, езжай себе в Киев, я и без тебя справлюсь. И зла держать не буду, и словом не обмолвлюсь, как ты меня в беде бросил.

Как же, не обмолвится он!.. Тут и слов не надобно. Он таких дров наломает, такая слава пойдет, на острове Буяне от этой славы не укроешься, даром что не при чем, а так, в сторонке постоял. Вот ведь связаться угораздило. Еще и князь коситься станет, что родственничку не помог. Про князя злые языки говорят, что жена его тоже за него не своей волей пошла. Отказала, так он город разорил, а своего добился...

Вот и получается - куда ни кинь, а все клин.

Пока думал, Иван уж развернулся и обратно подался, дурь задуманную исполнять. Хоть и дальний родственник князю, а ухватки те же. Ничем-то его не отговорить. Наломает дров, ох, наломает... Да мне-то какое дело, в конце концов? Что я его, на поводке водить должен, ровно скоморох медведя?.. Пускай езжает, куда хочет, и делает, что надумал. Я свое сделал. Дружка - он только до свадьбы. А тут и свадьбы нету. Выходит, и думать нечего: нету свадьбы - нету дружки. Слова не скажет, что в беде бросил? Так ты себе эту беду сам, на ровном месте, сыскал. Что тебе, других девок мало? Да и эту-то в глаза не видал... В общем, прощевай, Иван Годинович, мы теперь как-нибудь сами по себе.

Только было в Киев коня тронул, как торкнуло внутри что-то. Какой же ты после этого первый богатырь, коли вот так запросто людишек бросаешь, у коих Иван невесту отбить собирается? Они ж просто так не отдадут, а Иван, от бестолковости да от задора, такого понатворит... Хотя, конечно, насчет первого богатыря... Первый - это Илья. Второй - пусть Добрыня будет. А я - всего лишь третий. Или, ежели других посчитать, так вообще непонятно какой... Да нет, Алешенька, это все отговорочки. Как ты себя не уговаривай, а придется тебе с Иваном ехать. Глядишь, коли отговорить не удастся, может, в чем другом охолонуть успеется...

Решил так, и вроде как поспокойнее на сердце стало. Развернулся, догнал Ивана, рядом поехал.

День едут, другой, берега держась. Об деле затеянном речей не ведут, ан каждый о своем думает. Вот, к примеру, как нужную ладью от не нужной отличить. Их здесь не одна плавает, как бы не обмишуриться. Приметы ж у Митряя не спрашивали. Ивану, ему все равно, какую ладью добывать. Только завидит, тут же в воду лезть готов. Даже за той, какая навстречу плывет. Как ни пытался Алешка ему втолковать: те, которые навстречу, в Любеч плывут, а нам нужна, которая из Любеча. Да только Иван свое гнет: может, говорит, забыли чего, обратно вертаются, пока недалеко уплыли. Ага, невесту забыли... Правильно все-таки Алешка решил, что лучше ему с Иваном ехать. Скольких купцов от напасти избавил. В смысле, от бестолковости Ивановой.

А там, - то ли повезло, то ли наоборот. Наехали под вечер на корабельщиков, - те как раз к берегу на ночь пристали, - и так случилось, что они ладью, Иваном с Алешкой разыскиваемую, не только знают, но и видели давеча. Почто вам она? Ухватил Алешка жука, что мимо полз, и Ивану за шиворот незаметно бросил. Пока тот спиной по дереву елозил, да кольчугу снимал, от зверя избавляючись, объяснил корабельщикам, мол, припозднились они с товарищем, и ладья без них в Новый город уплыла. Не дождалась. Вот они и наверстывают. По воде, оно куда сподобнее, чем берегом. Тут тебе и болота, и чащи непролазные, а рекой плыви себе, да за борт поплевывай.

Услыхали такие слова корабельщики, и ну хохотать. Это ты на коне добром поплевывать можешь, а коли и заснешь - все одно не страшно, довезет. Ладья же - дело иное. Тут ежели зазеваешься, непременно жди беды. И на небо, и на ветер, и по сторонам поглядывай. Неровен час - мель проглядишь, так сесть можно, без помощи не снимешься. Ветер прозевал - налетит, озорник, да разом и опрокинет, если парус не убрать. А то еще топляк не заметишь, враз дыру в борту пробьет... Или, вот, тебе на земле каждая тропиночка путь кажет, а на воде тропок нету. Хороший корабельщик, он все помнить должен - где у берега держаться, где на стрежень выплыть... Опять же, людей лихих, сколько в лесу, столько и на реке. На лодках малых, в местах укромных добычи дожидаются. Кто мимо один поплывет. Тут сопутников подождать надобно, вместе - оно надежнее. Только они тоже не с головами дубовыми, сегодня здесь дожидаются, а завтра - там...

Иван же, как услышал про людей лихих, что на ладьи нападают, ажно спиной об дерево чесаться перестал. Расспрашивать начал, как же это им удается, с берега - и ладью ухватить. Не услышал, про лодки малые... Ну, ему и объяснили, что, мол, как завидят разбойнички добычу свою, так и начинают в нее кидаться чем ни попадя. Пень под руку попал - пнем бросают, пня нету - ствол какой из земли выворотят - его метнут. И орут со всей мочи, что ежели сами сдадутся, - товар заберут, а их всех живыми отпустят. Если же нет, потопят ладью, будто и не было. И пусть тогда на себя пеняют. Кому ж охота на себя пенять, а тем более - утопать? Вот и пристают к берегу, на радость татям.

Алешка сразу понял по серьезным лицам, - шутят над Иваном, а тот все за чистую гривну принял. Расспрашивать даже начал, можно ли камнем бросить, или обязательно - пнем? Да хоть лосем, отвечают. Сказано же тебе, что под руку попадется, то и мечут...

Хорошо корабельщикам, посмеялись над богатырем-недотепой, и спать легли. Алешка тоже приспособился, ан посреди ночи проснулся. Почудилось ему, будто земля под ним дрогнула. Приподнялся - и глазам своим не поверил. Пень неподалеку торчал, так Иван ухватил его и потихоньку пошатывает. Силу, должно быть, пробует. Окликнул его Алешка, но так, чтобы остальных не разбудить, - отговорился. Мол, огонь потухать стал, решил дровишек подбросить. А в темноте не нашел. Ага, не нашел. И месяц светит, и валежина, вот она, у костра валяется. Как только в богатыри попал?.. Нет, такому толковая жена обязательно нужна, и хозяйство. Глядишь, враз поймет, где правда, а где - шутка.

Зато поутру и корабельщики поднялись, и Алешка, а Иван без задних ног дрыхнет. И позавтракали, и распрощались - а ему, хоть бы хны. Чуть не до полудня спал, пока глаза продрал, так и то еле-еле. Начал было Алешка ему выговаривать, а Ивану и горя мало. Как ладью узнать - ведомо. Что догонят ее, в том сомнений нету. Отчего бы и не поспать всласть? Только тогда и зашевелился, когда Алешка про людей лихих помянул, что ладьи грабят. Пуще того, покрикивать начал, чего это он копается, будто не сам столько времени бока грел. Алешке - что? Он поутренничал, в седло взлез - и готов. Иван же натощак отправился. Брюхо пустое по временам так взрыкивает, живность, должно быть, за версту слышит. Разбегается. Ишь, шорох какой по лесу идет. Так и бурчал до самого вечера, потому как никому Иван отдыху не дал, ни себе, ни Алешке, ни коням. Разве только воды напиться, - и снова в погоню. Слышать не желает, что по лесу пробираться, это тебе не дорогой наезженной пылить. Всех заморишь. Не то что пень, веточку сухую с земли не подымешь. Да куда там!.. У Ивана теперь одна мысль, как бы разбойничков речных упредить. Пусть только попадутся, уж он-то с ними!.. Дай ему волю, и ночью перся бы. Но Алешка уперся. Хочешь, говорит, иди, а я поутру тебя с конями догоню, потому как они ноги переломать в темноте могут. И насчет того, что заблужусь, не беспокойся. Где деревья поваленные завижу, туда и путь держать буду. Это мне тебе деревья ломать придется, да выкладывать, чтоб знал, куда идти? - Иван спрашивает. Не стал Алешка разобъяснять, что оно и само бы так вышло. Ты и днем бы не особо сворачивал, кабы конь не мешал...

В общем, правдами и неправдами, а на ночлег кое-как устроились. Алешка специально место выбрал, где пней не было. Так, на всякий случай. От того, может быть, и ночь спокойно проспал.

Ввечеру же следующего дня ладью искомую приметили. Только она на другом берегу приткнулась. Случайно совсем Алешка высмотрел, как луч закатный высветил. Иван - его ведь князь не за невестой послал, дорогу вдоль берега торить... Вот и торит. Им бы дальше берег разведать, где засадой притаиться, да на беду - болото путь преградило. Не то, чтоб совсем трясина; речушка какая-то при впадении разлилась, ила нанесла, - не сунешься. А отсюдова - ничем-то ладьи не добросить, далековато. Хоть и хорохорился Иван поначалу, даже попробовать хотел, но Алешка отговорил - не спугнуть бы раньше времени. Завидят невзначай, как посреди реки бревна плюхаются, насторожатся. Не сами же по себе плюхаются. Ан Иван все равно попробовал бы, кабы размах был. Лес же здесь частым оказался, и к самой воде приступил, - не размахнешься.

Вот Иван и подался разлив объезжать. И на этот раз, сколько Алешка его не увещевал, ни на какой уговор не поддался. Найду, говорит, место подходящее, чтоб ладью к нашему берегу причалить, там и заночуем. Не хочешь, можешь здесь оставаться. Поутру догонишь. Только деревья валить для тебя не буду. Покличешь, я и отзовусь. Ежели, конечно, хорошо покличешь.

Крюка, как водится, хорошего дали, прежде чем через речушку перебрались да разлив обогнули. Зато и не напрасно ноги били, что свои, что конские. Это, правда, уже на рассвете обнаружилось.

На реке - заводь, а в заводи - островок махонький. Сажен пять до него будет. Глубина всего ничего, по грудь, перейти можно. Растительность на островке имеется, размах есть, а главное - торчит несколько стволов, совсем голых, даже кора облетела. Толщиной чуть поболее локтя, вышиной - в четыре роста, то есть, ежели метаться ими, самое оно. Лучше и не сыскать. Иван, как их увидал, мало в пляс не пустился. Хотел сразу из земли вывернуть, да Алешка отсоветовал. Чего зря корячиться? Люди, небось, не дурные, на ладье-то, одного хватит, коли удачно бросить. Коней, давай, здесь оставим, а сами на островке дожидаться станем.

Ну, перебрались, постояли, ожидаючи, как вода с-под доспехов стечет, - не богатырское это дело, сначала сымать, потом надевать, - сели под стволом голым, ждут, когда туман на реке рассеется. Молчат на всякий случай, чтоб не услышали. По такой тихой погоде на реке даже самомалейший шум далеко слыхать. Иван руками машет, показывает. Мол, как ладья покажется, выверну я дерево, ты мне его на плечо взять поудобнее поможешь. Покличем разом, чтоб к нашему берегу приставали. Не послушаются, так я в них стволом кину.

Уговорились. Алешке даже интересно стало, что из всей этой затеи получится.

Сколько времени прошло, слышат, весла о борта стучат, а там и ладья показалась. Ветра нету, на веслах идет. Возле дальнего берега. Докричаться - тут особой хитрости не требуется, а вот ствол докинуть... Ладно, поглядим, как Иван справится.

Может, и справится... Ишь, как легко из земли выдернул, ровно перышко из курицы.

- Давай, - шепчет, - подсобляй... Дальний конец придержи, а я поудобнее перехвачу, чтобы как копье было...

Начал Алешка ствол этот самый хватать да подтаскивать, и тут... Загудел ствол. Так загудел, что ажно ходуном заходил. Что еще за напасть такая?

Оказалось, это он только с виду такой крепкий, а внутри - сгнил совсем. Поверху его дятлы обстучали, дыр понаделали, так в эти дыры шершни поналазили. Гнездо себе там свили. Алешка как в первую дырку глянул, так ему сразу и нехорошо стало. Он внутрь смотрит, а они - изнутри. Здоровенные, с кулак. И злые. Это как раз понять можно. Дом почти что среди бела дня разоряют, как же тут не озлиться? И, кажется, столько их там, сколько степняков в Степи. Только с кочевниками проще. Их и мечом унять можно, и палицей приголубить. А этих чем взять?

Видит Алешка, дрянь дело, и начал потихоньку отступать. Об том, чтоб Ивана предупредить, как-то не подумалось. Казалось бы, чего уж проще, метнул бы тот ствол подальше в реку, и вся недолга. Однако про метнуть - не подумалось, а вот драпануть - и думать не нужно, ноги сами понесли.

- Ты чего там? - Иван зашипел. Повернулся к товарищу, - понятное дело, со стволом на плече, - и об соседнее дерево им - хрясть!..

Ну, тут уж шершни ждать не стали более, всей ордой вывалились. Алешке показалось - небо почернело. Их обычно в гнезде не очень много бывает, а тут и впрямь - туча тучей. Или, может быть, и впрямь у страха глаза велики...

Иван, как увидел, тоже застыл поначалу, как был, со стволом этим дурацким. Хотел было Алешка ему крикнуть, чтоб дубиной этой тучу шершневую разогнал, ан как-то разом не до смеха стало, когда понял, что вот-вот всей стаей накинутся. Глянул вправо-влево, где бы спрятаться, ничего не приметил, и к протоке метнулся, чтоб, значит, на другой берег, да куда-нибудь в лес забиться. Только и услышал, прежде чем в воду плюхнуться, что Иван позади ствол бросил и за ним бежит.

Только Алешка нос из воды высунул, на него сверху Иван насел. Он ведь не смотрел, куда прыгает, ему главное - чтоб шершни не поймали. Он и Алешку обратно под воду загнал, и сам с головой погрузился. Вымахнул Алешка, воздуху глотнуть, рот раззявил, смотрит - а прямо перед ним, глаза в глаза, зверье полосатое гудит. Он опять нырнул. Надо бы по дну ползти, к берегу, где лес, да разве тут сообразишь сразу? Еще и Иван рядом бултыхается... Вот ежели видел кто, как сети тянут, в которые не рыба - рыбина - угодила? Бьется она, то один поплавок притопит, то другой... Так и эти: то один над водой выскочит, то другой. Хватанут воздуху, и вниз. Кому ж охота укушенным быть? В народе поговаривают, запросто до смерти закусать могут. Это ежели обычных размеров. Здесь же - что твои коровы летают. Коли в разные места кусать будут, еще поживешь. А тут - только лицо да шея открыты. Ну, штаны, понятное дело, тоже защита плохая. И ведь не улетают, супостаты! Больно уж Иван их разозлил, дома лишивши. Хотя, там таких стволов еще несколько торчит, любой выбирай да живи, сколько влезет...

Прыгали, прыгали, - дурное дело, как известно, не хитрое, - Иван первым додумался, как себя из беды вызволить. Забрался в заросли травы прибрежной, обмотался ею, как чудо-юдо водяное какое-нибудь, и ползком на берег выбрался. Видит Алешка, к коням чудо-юдо ползет, и вроде как часть зверей вокруг него вьется, то есть, на его собственную долю меньше осталось. И тоже - сначала к траве речной, а потом - на берег. Глядит, Иван уже в седло влез, - товарищ, называется. К тому времени, как Алешка до своего добрался, уж и след простыл. Только через полверсты и догнал... Упрекать начал, - что ж ты, мол, в беде бросил? - а тот, траву сдирая, спокойненько так отвечает. Чем же, говорит, я тебе помогу? Озлился Алешка. Мечом бы, отвечает, размахивать начал, они б со смеху перемерли. Откуда ж мне было знать, отвечает. Раньше б сказал, тогда б и утекать не пришлось. Вот и пойми его, то ли надсмехается, то ли и вправду голова покрепче дубовой будет.

Пока вину промеж себя делили, кому большая часть достанется, ладья-то, небось, далеко убежала. Снова к реке выбрались, а она уж пятнышком едва заметным кажется, и, зараза, все к дальнему берегу прижаться норовит. Это, как раз, понятно, почему. Там лесу меньше, и не такой густой; там лихим людям спрятаться сложнее. Будь Алешка один, он на своем чудо-коне реку бы враз перемахнул, только одному - что толку? Переплыть же ее - нечего и думать, тут плот делать надобно. Про брод, при эдакой-то ширине, и думать забыть...

Наверстали, конечно, упущенное, ан все равно - обидно. По случайности, - не по глупости же собственной! - времечко по ветру пущено. Иван до того разозлился, слова не скажи - сразу накидывается. Окажись перед ним эта самая ладья, до тех пор не успокоится, пока до щепок не изломает. Алешка поначалу тоже в ответ злился, а затем похохатывать про себя принялся, да Ивана еще пуще раззадоривать. Больно уж смешно на него со стороны смотреть.

А как догнали, да вперед забежали, так будто судьба им улыбнулась. От самой воды, к лесу, будто кто делянку чистить собирался, али избу ставить, - теперь уж не узнать. Да только оставил после себя полянку с пнями, как раз то, что Ивану надобно. Он первый как выхватил - так к себе прижал, словно невесту-красавицу. Еще пару выдернул, так сложил, чтоб кидать сподручнее было. Костер разводить не велел: чтоб с воды не заметили, и ветерком дым на воду не потянуло, - тоже выдаст.

Поутру, на всякий случай, ближние деревья осмотрели, нет ли в них чего. Иван так усердно в каждую дырочку заглядывал, что Алешка совсем уже было хотел ему посоветовать и под пни заглянуть, - нешто там медведь себе берлогу устроил? - да раздумал. Полезет ведь, ишь какой нахмуренный от дерева к дереву бродит...

Как и давеча, весла стукнули. И снова ладья к дальнему берегу прижалась. Алешке и вполовину пня не добросить, а Иван - примеривается. Времечка удобного дожидается. Дождался, наконец...

И оказалось тут, что пни метать, тут тоже сноровка особая требуется. Ухватил Иван пень за корень, гаркнул громким голосом, что, мол, гой еси, добры молодцы, а давайте-ка вы с того берега к этому плывите, да и дернул со всей силушки. Или не со всей, да только и того хватило, чтоб оторвался корень, а пень саженях в двух в воду шлепнулся.

Крякнул Иван, на пень смотрит, на руки свои... Только было Алешка сунулся: ты чего, мол, такое орешь? Там же девица красная, на ладье, а твое слово такое, что даже корень оборвался, остепени, язык-то... - Ухватил другой, начал над головой крутить, - и тот оборвал. Товарищ его чудом присесть успел, а то б ему точно несдобровать. Шелом сбило, хорошо голову не задело. Пока искал, снова надевал, у Ивана дело вроде как на лад пошло. До того приноровился, что пни один за другим летят, и, главное, мало того, - долетают, - так еще совсем рядом с ладьей этой плюхаются.

Попробовал было Алешка снова сунуться - что ж ты, мол, делаешь? В щепу, ведь, разобьешь, потопишь всех к водяного бабушке, невесту свою погубишь, - а тому и горя мало. В раж вошел, ничего не соображает. Ни что делает, ни чего кричит. Ему теперь горы по колено, окиян по пояс. Попадись Алешка под руку, и его метнет. Чудо стоеросовое...

Видят, ладья вроде как к ним развернулась. Может, на зов откликнулись, а может... Ей ведь до берега другого с треть реки проплыть надобно было, и при этом уцелеть. Только где ж тут уцелеешь, когда Иван столько накидал, что куда ни ткнись, везде дерево плавает. Накидал - это еще полбеды, так ведь еще и продолжает, никак не уймется... Они же там, на ладье, не знают, чего по ним пнями бросаются. Может, не ограбить, может подвезти попросятся. Или чего срочное понадобилось, помощь какая нужна. Оно, конечно, так, как Иван надрывается, о помощи не просят, так ведь мало ли - не умеет человек по-другому. Живет где-нибудь в глуши, и слов иных попросту не знает.

Ближе ладья подплывает, унялся Иван, ждет, руки в боки, Алешка же прикидывает, сколько там народу имеется. Потому как к бабке-ведунье ходить не нужно, - не миновать им драки. Хорошо, коли на кулачках обойдется, а вот мечом, али там булавой, махать бы не хотелось. Оружие - оно против ворога, им супротив своих махать зазорно. Одна надежда миром покончить - ежели посреди них кто грамоте обучен. Коли слово княжеское прочтет, может, все и образуется. Конечно, если Иван эту самую грамотку не потерял. Или лягушки не стащили, пока по дну от шершней спасался... Хотя, коли под водой послание княжеское побывало, так и смылось, небось, дочиста...

Пока Алешка о своем думал, Иван о чем-то с теми, кто в ладье, лаяться принялся. Та совсем близко подошла, чтоб глотку особо драть не нужно было, ан все равно дерут. Причем, все разом. Так что отдельных слов совершенно непонятно. Хотя, в общем, тут и понимать особо нечего. Тут, главное, не упустить, когда из ладьи на берег морду бить полезут. Народ же там собрался, разумом Ивану ни пядью не уступит. Сгрудились к борту, как еще только не опрокинулись. Злые, что твои шершни давешние. Смешно Алешке вдруг стало, как он их шершнями себе представил. Большие такие, полосатые, гудят, и с веслами...

Погоди, погоди... Откуда это у шершней весла взялись? У шершней, может быть, веслам взяться и неоткуда, а эти молодцы их с ладьи похватали, и в воду прыгают. Один к одному, как на подбор. Ладно, иного оружия с собою не взяли, знать, не придется и ему супротив своих железо обнажать.

Откинул Алешка в сторону щит с мечом, нож туда же полетел, за пень ухватился. Дернул, да и выпустил. До этого у Ивана руки не дошли, так в земле и остался. Не с Алешкиной силой его оттуда добывать. Алешка смекалкой куда более силен, нежели руками. Хотя, если подумать да сравнить, что лучше для драки: смекалка в голове, али весло в руках, призадумаешься...

На досуге призадумаешься, а когда потасовка началась, тут особо раздумывать не приходится. Иван, вон, уже вовсю кулаками машет, от шершней отбивается. Он к этому делу привычный.

- Ты, Алешка, спину держи, а я тут с ними сам, по-свойски, погуторю, коли языка человеческого понимать не хотят, - кричит.

Пока Алешка понял, что Иван от него хочет, - чтоб сзади оборонял, чтоб никто сзади под ноги не подкатился, чтоб гурьбой не набросились, да не повалили, - пока заходить сзади начал, тут ему какой-то молодец как раз в лоб веслом и засветил.

Алешка от такого к себе отношения так опешил, что даже упал. Нет, это что же такое получается? Он думает, как бы дело миром покончить, не обидеть кого понапрасну, от Ивана бестолкового уберечь, а ему, за доброту его, - веслом по морде!.. Это Ивана лупануть, он и не заметит, он сам ровно из дерева сделанный, живого же человека так бить, это супротив всякого разумения. Слышит, молодец тот самый, что его так славно угостил, гогочет. Одному, остальным кричит, богатырю, только тычка и хватило, чтоб на земле растянуться. Давай, кричит, братцы, и второго одолевать!..

Как же, одолеешь его!.. Иван кулаками машет, что твое дерево ветвями на ветру. В весло попадет, - то щепой разлетается; в молодца ненароком угодит - отлетит тот, кувырнется пару раз, и больше уже в драку не лезет, потому как свет белый в очах на сколько там времени померк. Ан остальные не отстают, вьются вокруг, ровно пчелы вокруг медведя, когда тот за медом лезет, и так подбираются, чтобы стукнуть ловчее.

Чувствует Алешка, шелом на голове от того зашевелился, что лоб ударенный пухнуть начал. Озлился совсем, вскочил, и тоже биться лезет. По первости, правда, опять не повезло. Только сунулся, как невзначай под Иванову руку угодил. Тому тоже досталось, и тоже веслами, как ни крушит все вокруг себя. Очи заплывать стали, вот и не видит, кому зашеины отвешивает.

Отлетел Алешка, как раз в тот пень, за который чуть прежде хватался. Совсем обидно стало. Первым богатырем себя мнил, удалью похвалялся, ан уже трижды чувствительно бит оказался. Причем, последний раз - пнем.

Совсем Алешка голову потерял, то ли от обиды, то ударился сильно. Ухватил обидчика, и, как прежде Иван, выхватил из земли, будто перышко. Ну, держись теперь, лиходеи! Я ино добр, а ино и беспощаден!..

Ринулся Алешка поближе к схватке, размахнулся как следует пнем, и со всей дури Годиновича приголубил. Молодцы, они что, дураки, что ли? Они в стороны раздались, поскольку видят, человек явно голову потерял. Вот пень Ивану и достался. Да еще как! Он в это время в очередной раз замахнулся поширше, так Алешка его ударом своим богатырским с ног снес. Мало, Ивана снес, так и сам на него завалился. Руки-ноги раскинул, точно лягва, и подняться мешает. Молодцы же не зевают, охаживают сверху веслами, ровно цепами.

Тут уж и Иван рассвирепел. Вскочил, и давай направо-налево махать, в кого попадет. Алешка первый улетел, когда Годинович вскакивал, остатние же от ударов могучих посыпались, что горошины из стручка. Давно уж никого на ногах не осталось, а Иван все машет, никак не остановится. Крикнул ему Алешка, что, мол, хватит махать попусту, так Иван на него кинулся. Звенит, небось, в голове, от того и не слышит, что ему кричат. Увидал Алешка такое дело, и в бега. Иван - за ним. Бегают по берегу, орут каждый свое, насилу утихомирились. Иван хотел заодно уж и ладью в щепки разбить, чтоб впредь неповадно было, - в пылу потехи совсем из головы вылетело, за что бился, - Алешка вступился. Напомнил, что к чему.

Спохватился Иван, приосанился, усы-бороду погладил, лохмы, что из-под шлема торчали - тоже, и к ладье направился. Ухватил за нос, вытащил наполовину на берег, девицу-красавицу тихо кличет. Там, на ладье, шатерчик маленький стоит, вот она в нем и затаилась. Боится. Как и не испугаться, коли Алешка, на Ивана глядючи, тоже ежится. Мало того, морда побитая, так еще и шепот такой, дерева гнутся. Вот интересно, что должна подумать девица, услышав, как Годинович гнусит.

- Ты меня не бойся, красавица, я тебя не трону, потому как за тобой от твоего отца посланный. Князь-то наш тебе жениха нашел, пуще прежнего, такого, что всем женихам жених. (Глянул при этих словах Алешка на Ивана, и содрогнулся.) И тебе честь великая, и отцу твоему. Ты не прячься, девица, я тебя обратно отвезу, пылинки сдувать буду, никому тебя в обиду не дам. Я ведь вовсе не разбойник какой, а богатырь киевский. И товарищ мой, - он здесь где-то, поблизости, - тоже богатырь...

Не стал Алешка дальше слушать, к коням пошел. Сел там, и ждать принялся. А потом и вовсе лег, в небо смотрит. Задремал даже.

Сколько прошло, слышит, кличет его Иван. Приподнял голову, смотрит, ведет тот девицу красавицу, и шатерчик под мышкой тащит. Уговорил-таки. Сказать кстати, и не красавицу вовсе. Его-то Аленушка супротив этой Авдотьи, что ясно солнышко против светла месяца. Иван ей все что-то там такое бормочет, а она смирненько так идет, и в землю смотрит. И еще подметил Алешка - тощая. То есть, не кожа да кости, конечно, совсем нет, ан рядом с Иваном... Камышиночка возле дуба. Гостиные дочери, - они отъетые быть должны, а эта - ровно и не кормили совсем. Ну да коли все у них с Иваном ладком пойдет, отъестся...

Помог Годинович девице на седло своего коня взлезть, сам пешим пошел, коня за узду ведет. Алешке деваться некуда, раз уж впрягся, рядом поплелся. Только эдаким макаром им до Любеча неизвестно сколько добираться. Так прямо Ивану и сказал.

- Как кого встретим, так лошадь у него и купим, - отозвался тот. - А вообще, нам особо торопиться теперь некуда. Нам теперь главное Авдотьюшку батюшке родимому вернуть. Приглядывать, как бы не обидел кто.

Девица же молчит, словно в рот воды набрала, и как раньше в землю, так теперь на гриву конскую смотрит.

Сколько от берега отошли, чудиться стало, будто не одни они, будто кто-то за ними присматривает. Понятное дело, не те, что с ладьи, - тем до вечера отлеживаться надобно, пока в себя придут от угощенья, Иваном щедро поднесенного. Следы попадаются, неведомо кем оставленные. То тут травка примятая выпрямляется, то там. А сколько по сторонам ни глядели, никого не видать. Еще казаться стало, ровно кругами ходят. Спросились, на всякий случай, у хозяина, - вроде как не помогает. Обычно, вдоль берега хоть какая дорога имеется, здесь же, - бредут-бредут, да никак не выбредут. Полез было Алешка на дерево, глянуть, в какую сторону путь держать, на полпути сук возьми, да и подломись, сколько еще посшибал-поломал, пока вниз летел... Это он-то, отродясь с дерева не падавший. Через какое время опять полез, и опять сверзился... Нет, неладное что-то творится.

До самого вечера творилось, пока солнышко на покой не отправилось. Делать нечего, отыскали полянку какую-никакую, Иван шатерчик для девицы поставил, и ни на шаг от него не отходит, караулит. Пришлось Алешке и дрова собирать, и воду искать, и чем вечерять придумывать, да только, пока бродил, возле полянки-то, все на следы странные натыкался, что вокруг них весь день петляли. Отвел он Ивана в сторону, да и говорит, - ты, мол, пока тут оставайся, а я кругом гляну, нет ли кого. Как бы на нас ночью кто не напал. Далеко не пойду, чтоб не заблудиться, а коли звать стану, так ты уж ко мне поспеши. Знать, в беду угодил. Просто так не крикну.

- А коли заблудишься? - Иван спрашивает. - Заблудишься, звать начнешь, пойду я к тебе, так и сам заблужусь.

- Верно говоришь, - Алешка даже удивился. - Тогда вот что. Я, коли не в беде, а просто заблудился, аукать стану. Ты мне тогда ответишь, я вас и найду.

Иван же - ни в какую. Что я тебе, девка красная, в лесу аукаться?

- Ну, хорошо, - не стал попусту спорить Алешка. - Я тебе аукну, а ты мне медведем проревешь. Только невесту свою до смерти не напугай.

На том и порешили.

Отправился Алешка по следу, приглядывается да осматривается, как бы в засаду не угодить. След же такой, будто кто прямо перед ним идет, причем так ступает, чтоб заметно было, куда. По траве примятой, по мху вдавленному... Не иначе, заманивает. А потом вдруг, раз - и пропал. Возле дерева здоровенного. Этому дереву столько лет, что не поймешь, то ли дуб, то ли еще какое. На дуб, вроде, не похоже, желудей не видать, да и листья странные, таких Алешка вроде как прежде не видел. В остальном же - дерево как дерево. Корни из земли торчат, сучья в стороны разбросало, листва... Тот, кто след оставил, должно быть, наверх залез. Ну, за ним лезть, дурней нема. Задрал Алешка голову, начал присматриваться, ан присматриваться-то и не надо. Сидит на суку огромный ворон, размером под стать дереву, и на Алешку смотрит.

Вообще-то, он к птицам по-доброму относился, но только вот этот ворон чем-то ему сразу не понравился. Решил отчего-то, что не к добру он здесь. И что не ворон это на самом деле, а как раз то, не пойми что, следами странными его сюда заманившее. Не стал долго раздумывать. Выхватил из сагайдака тугой лук, накинул на тетиву стрелку, только было стрелять вскинулся, как слышит, говорит ему кто-то.

- Не бей меня, Алешенька, а послушай, что скажу. Давно тебя, богатыря первого, дожидаемся, потому как единственно тебе помочь нам Родом написано. Похитил волхв-злодей красну девицу из дома родительского, держит ее в своей пещере за семью замками, не пускает к отцу-матери. Неволит ее за себя замуж идти. И никого-то злодей не боится, ибо один только богатырь ростовский с ним совладать и способен. Ждали мы тебя, ждали, совсем уже было отчаялись, да, видно, сжалилась над нами судьба, привела тебя сюда, нам на выручку...

- Следы уж больно странные, у судьбы этой, - Алешка бурчит. - Не видал здесь кого? Да и сам-то кто будешь?

- Жених я ейный... Обратил меня волхв вороном летать, до скончания века. А что до того, видал ли кого? Никого не видал. Сколько сижу - никого, окромя, вот, тебя. Помоги нам, Алешенька, век доброты твоей не забудем. Глядишь, тоже когда пригодимся.

Странную речь ворон ведет, и говорит как-то странно. Будто сказок наслушался, а сказать толком не умеет. Вслух не стал говорить, ан ворону того и не надо.

- Вижу, о чем думаешь. Так ты сам в перья облекись, да полетай с мое, тогда и посмотрим, как говорить станешь. Хотя, правду сказать, я и летать-то толком не научился. Сегодня, вон, пару раз об дерево треснулся, мало клюв не поломал... Может, от того и речь корявую веду...

Может, и от того, а только Алешка сегодня тоже два раза с дерева грохнулся, - и ничего. Врет ворон. Птица, а врет, как сивый мерин. Супостат это, в перья перерядившийся, и готовит он им с Иваном погибель. Ну да поглядим еще, кто кого вокруг пальца обведет.

- И где же твоя невеста-красавица? - Алешка спрашивает. - Далеко ли?

- Да здесь она, рукой подать. Вон там, промеж кустов, тропинка вьется. Коли пойти по ней, скоро увидишь бел горюч камень. Справа от него - ель сухая, а уж за ней - пещерка, где волхв скрывается.

Глянул Алешка, вокруг одни кусты, и между какими смотреть, совершенно непонятно. Так и сказал.

- Так вон же она! - ткнул клювом ворон, мало не свалившись с сука. - Хочешь, сам тебя отведу, чтоб не думал, будто обманываю.

- С чего бы это тебе меня обманывать? - прикинулся простецом Алешка. - Но коли проводишь, оно повернее будет.

Расправил ворон крылья, слетел с дерева и в кусты рухнул. Что-что, а насчет летать, это он правду сказал. Только тогда, небось, и полетит, коли пнуть хорошенько. И еще то не соврал, что перья непривычны, - ерзает промеж веток, трепыхается, бормочет чего-то... Выбрался, наконец.

- Плохой из меня нонче проводник, - бормочет. Какой там молодец заколдованный, дед столетний, да и только. - Вот она, тропа. Ты пока по ней поезжай, а я за тобой поковыляю. Крыло так помял, лететь не могу.

Не можешь, так не можешь. Хоть бы тебя здесь лисица словила. Ты, должно быть, сам тот волхв и есть. Глянуть разве, что ты там на самом деле в пещерке прячешь? Что за судьбу нам с Иваном уготавливал? Знаю теперь, что ты на самом деле за птица...

Пошел Алешка по тропке, которую ему ворон указал. Немного погодя на камень вышел, елку сухую углядел, а рядом - пещерку, все честь по чести. Сразу соваться не стал, мало ли что, а поднял камушек, да в темноту-то и кинул. Только потом понял, когда ойкнуло в темноте, что и сам недалеко от Ивана ушел. Тот девицу пнями закидал, а сам он - камнем... Потому это, что с кем поведешься, от того и наберешься.

Ладно, уже и то хорошо, живое что-то в пещерке обитает. А доброе, али злое, скоро узнается. Сделает Алешка шаг, вытянет шею, и в темноту заглядывает, не видать ли чего. Еще шаг, еще, покуда и впрямь не забелелось что-то внутри.

- Эй, ты там кто? - окликнул. - Ну-ка, покажись...

- Кабы могла, так бы показалась, - это ворон доковылял. Скоренько что-то. - Сказывал же тебе, не может она из пещерки выйти. Волхв заколдовал.

- А ты мне за нее не сказывай, - Алешка бурчит. - Тоже мне, толмач сыскался. Я ж не говорю - выйти, покажется пусть. Может, там и не девица вовсе, а кикимора какая.

- Сам ты - кикимора, - ответил ворон и на всякий случай за дерево шмыгнул.

Не стал Алешка на него время попусту тратить, ближе к входу в пещерку подошел. Видит, поднялась ему навстречу с камня красна девица, вся в слезах, да ка-ак затараторит!.. Слово вставить не дает, сыплет и сыплет. Гладенько так, будто бисером шьет. Ворон пары слов связать не мог, а эта куда бойчей оказалась. Как только ее волхв терпит... Будь на его месте Алешка, еще и приплатил бы, чтобы эдакую говорунью родители обратно забрали. До того заговорила, что он уже на все согласен. Скажет - волхва одолеть, одолеет; в омут броситься - и на то готов, лишь бы замолчала. Улучил минутку, да и спрашивает:

- Где он, колдун твой? Показывай. Только помолчи.

- Там он, - девица вглубь пещерки машет. - Спит... Я ему сон-травы в воду подмешала, как знала, что богатырь на помощь заявится...

- А что, окромя меня не нашлось кого, кто б с ним справиться мог?

- Так ведь нельзя этого, коли секрета не знать.

- И в чем же секрет этот?

- В том, что у него в бороде три волоска есть, золотой, серебряный и медный. И пока те волоски при нем, никому с ним не сладить.

- Чудно, право. Так-таки никого и нашлось, чтобы волоски с бородой, а то и с головой, снять?

- Меч для того особый нужен. Только у тебя такой и имеется.

- Меч, меч... - донеслось из-за дерева. - Ухватил за бороду, деранул разок, и вся недолга... Стоит, понимаешь, лясы точит...

Интересно Алешке стало, что ему волхв с девицей этой уготовили. Не зря ведь внутрь пещерки заманивают. Думают, не понял он ихней каверзы. Как же!.. Ежели глаза закрыть, так у нее голос такой же, что и у ворона. Ну, или почти такой же... Можно, конечно, ухватить дубину какую, да разогнать обоих, но уж больно любопытно. Разогнать, оно всегда успеется. А коли девку эту в полон взять, с колдуна выкуп взять можно. Или, скажем, лошадь, чтоб Авдотью до Любеча довезти. Или пусть он их на каком-нибудь ковре-самолете доставит. В общем, сторгуемся. Гляну одним глазком, что они там за ловушку умыслили, и - в полон.

Только было шаг сделал, как сорвался и покатился куда-то. Так треснулся, что свет в очах померк, до полного беспамятства. Очнулся, темно кругом, над головой - звезды, а сам он лежит возле ручейка, на дне оврага. Никакой тебе пещерки, ни холма, ни волхва с девицей. Поднялся кое-как, грязный весь, и морда ноет, он ей об камень угодил. Из оврага выкарабкался, - ничего толком не видать. Хотел Ивану аукнуть, - рот не разевается. Вот и выходит, что делать нечего, кроме как лечь под ближайшее дерево, да света дожидаться...

Поспал чуток, пока лучи рассветные не разбудили, поднялся, осмотрелся, не узнать ничего. Аукнул так, что сам испугался. Хорошо, Иван еще не проснулся. Алешка его по звуку нашел. Лежит Годинович, руки-ноги раскинув, храпит, что твой медведь, и окромя коней никого рядом с ним нету.

Подивился Алешка, растолкал кое-как товарища, тот глазами хлопает, ничего понять не может. Начал было Алешку расспрашивать, а тот, понятное дело, сам ничего не знает. В конце концов, до обоих дошло. Стащили невесту. Из-под самого носа стащили. Вместе с шатром.

Ну, тут уж Иван сдерживаться не стал. На весь лес в голос орал, что с похитителем сделает, когда догонит. Алешка хоть и не орал, - понятно почему, - а внутри себя с Годиновичем полностью соглашался.

Оторался Иван, взобрался на коня и туда потрусил, где просвет виднелся. Куда ж еще и трусить, коли накануне совсем заблудились. Алешка за ним подался.

Сколько прошло - выезжают на берег, на то самое место, где прежде с теми, которые с ладьи, за Авдотью бились. Глядят - глазам не верят. Будто и не было тут ничего. Пни - вот они. От весел поломанных ни щепочки не видать, ни земли взрытой. Коли б не морды побитые у обоих...

Иван так и спросил. Куда, мол, все подевалось, ежели доказательства налицо. С кем же это они тогда бились?

Хотел было Алешка ответить, потому как дошло до него, да не стал. На ладье этой самой знающий кто-то оказался. Навел морок, вот они друг дружке баньку и задали. Ни ворона не было, ни девицы...

Пока раздумывал, Иван уже вдогонку ладьи помчался. Сказать по чести, Алешке тоже хотелось бы за колдовство поквитаться, только вот как бы еще большему мороку не поддаться. На доку - дока нужен, не им с Иваном с волхвами в колдовстве тягаться. Только ему сейчас ничего не объяснишь, а одного оставить - того пуще. Так и петляли по лесу целый день, с седел не слезаючи, покуда, ближе к закату, не разглядел Иван по ту сторону реки вроде как ладью. А по эту - деда в лодке. Он сюда за травами какими-то приплывал, вон они - пучочками лежат. Иван с коня соскочил, и к деду бросился, перевези, мол. То есть, ты нас только в лодку пусти, мы тебя сами перевезем, оглянуться не успеешь. Больно нам на тот берег надобно.

А тот ему: отчего ж не перевезти, перевезу. Только ты уж не обессудь, молодец, я с тебя плату возьму. Насупился Иван. Нет у меня с собою мошны, отвечает. Нечего мне тебе сейчас дать. Но коли случится тебе бывать в Киеве, али подошлешь туда кого, сколько гривен скажешь, столько и отсыплю. И еще сверху дам. Только перевези.

Да мне твои гривны вроде как без надобности, старичок отвечает. Я, добрый молодец, до загадок охоч. Отгадаешь загадку, и милости прошу.

Посильнее Иван насупился. Сразу видать, не мастак он загадки разгадывать. Однако и деда обижать не хочется. Ладно, говорит, давай твою загадку.

Старичок и спрашивает. Вот, спрашивает, сижу это я в лодке, а на берегу передо мной - конь, волк да репа вареная. И надобно бы мне их через реку перевезти, а как - прямо не знаю. Потому - только одно могу в лодку окромя себя взять. Не надоумишь ли?

Тут уж Иван совсем туча тучей стал. Коня, отвечает, вижу. Что меня с волком сравнил, это я тебе прощаю. А вот что товарища моего обидел... Вези, говорит, без всяких загадок, а не то вытащу тебя из лодки, здесь останешься. Садись, говорит, Алешка, чего с ним валандаться. И зла на него за слова его не держи. Он, может, сам не ведает, чего несет.

Шагнул в лодку, и весло забрал. Алешка вздохнул, и тоже залез. Еще сесть не успел, Иван так махать принялся, - понеслась лодка, что твоя стрела. Сколько отплыли, тут Алешке и подумалось: коли дед травы ведает, может, найдется у него какая, от морока? Так прямо и спросил.

- Найдется, отчего не найтись, - старик бурчит. - Только морок, он разный бывает. Вон, у товарища твоего, всем морокам морок. И как только вздумалось, у живого жениха невесту отбирать?.. Сам в разум возьми, и его вразуми, не то - оба пропадете.

Сказал, и исчез. Ни старика, ни лодки. А сидят Алешка с Иваном на бревне толстом чуть не посреди реки и плывут себе спокойненько по течению. При оружии, в доспехе воинском плывут. Чуть шевельнись, бревно и опрокинется. Ракам на радость.