Как поступить в американский университет и обучаться в нём бесплатно

Если вы сдали TOEFL на 550 баллов, то наверняка владеете английским лучше меня; я плохо говорю и плохо различаю язык на слух, а умею только переводить. Если вы закончили филологический факультет по специальности «английский язык и англо-американская литература», то наши познания просто несопоставимы: вы – профессионал, а я – всего лишь дилетант-любитель.

И всё-таки, всё-таки... Всё-таки я, быть может, расскажу вам о русском и английском языках нечто новое, о чём вы не слышали на лекциях – о вещах, которые я почерпнул из своего опыта переводчика и из встреч с американцами. Возможно, что-то вам пригодится?..

Есть один старый, но весьма поучительный анекдот. Покупатель входит в одну уругвайскую лавчонку и видит, что в ней продают двух одинаковых на вид попугаев. «Какая же им цена?» – спрашивает он. «Вот этот, – отвечает хозяин, – умеет петь, плясать, ругаться на двадцати языках и подавать домашние тапочки; и стоит он сто песо. А второй не умеет толком ничего, но стоит четыреста песо. Вам какого завернуть?» «Не спешите, – с удивлением говорит покупатель.

– Сначала я хочу разобраться, почему вы назначили такие странные цены!» «А потому, – объясняет хозяин, – что второй – научный руководитель первого.»

Вот я и выступлю в роли такого попугая, который не умеет сам петь и плясать, зато может объяснить, какие песни и пляски нынче в моде.

Обратимся же к английскому – или любому другому иностранному языку. Прежде всего я хочу обратить ваше внимание, что вопрос «а знаете ли вы этот язык?.. владеете ли им хорошо?..» – в общем-то некорректен. Разумеется, если вы говорите и пишете на нём как на родном, то и проблемы нет; во всех же остальных случаях должна существовать некая система количественной оценки ваших познаний. Тесты TOEFL, TWE, TSE, GRE как раз и являются такой системой. Что же они проверяют?

Мне кажется, есть четыре ступени владения языком: чтение и понимание письменных текстов, умение писать самому, владение устной речью и понимание речи носителей языка. Каждая последующая ступень более высока и сложна, чем предыдущая; скажем, гораздо легче переводить письменный текст, чем писать самому на иностранном языке. Говорить труднее, чем писать, так тут играет огромную роль произношение и под рукой нет словаря. Но во всех трёх первых ситуациях вы как бы распоряжаетесь временем; вы можете долго изучать текст, чтоб разобраться с его смыслом, вы можете долго писать, вы можете медленно говорить – хотя тут вы несколько ограничены сроками, поскольку у вас есть слушатели. Но в последнем и самом сложном случае временем владеет ваш собеседник, а вы должны не только понять сказанное, но и понять быстро. К тому же речь собеседника может быть невнятной, с акцентом, пересыпанной жаргонизмами – словом, может разительно отличаться от правильного литературного языка. Поэтому я считаю понимание устной речи самой трудной проблемой.

Если вы умеете читать и писать на языке, вы владеете им пассивно; если можете говорить и понимать услышанное вами, то это более высокая стадия – активное владение языком. Именно активное владение – причём сразу четвёртую ступень! – и проверяет TOEFL. И это правильно: вы ведь едете учиться, а как вы будете слушать лекции, если не понимаете сказанного? Всё остальное, касающееся умений писать и говорить, проверят потом, тестами TWE, TSE и GRE, или не проверят вовсе – считается, что если вы хорошо понимаете сказанное, то уж читать, писать и говорить сможете наверняка.

Чтение и письмо – ваши индивидуальные занятия, так как во время этих процедур вы не вступаете в непосредственный контакт с другими людьми. Когда вы слушаете (и, надеюсь, понимаете) чужую речь, вы – пассивная сторона. А теперь вы сами раскрыли рот... Что и как вы скажете? Какими словами и грамматическими конструкциями выразите свою мысль – примитивными или сложными, изысканными или неуклюжими? Какие звуки вы произведёте – будет ли это безукоризненный английский язык или пародия на него? Польются ли ваши речи подобно песне или напомнят скрип несмазанных шестерёнок?

Это важно, очень важно, так как в Штатах по языку встречают и по языку провожают – или выпроваживают. То же самое, как я подозреваю, в Англии – вспомним «Пигмалиона» Бернарда Шоу, утверждавшего, что герцогиня и уличная девчонка различаются не одеждами, а речью. И Шоу, разумеется, был прав – ведь речь показатель образования и культуры, интеллигентности и воспитанности. В этом смысле всякий встреченный вами американец – это профессор Хиггинс из «Пигмалиона»; вы произнесёте три-четыре фразы, и он тут же вас взвесит, оценит и инстинктивно выберет для себя манеру поведения. Или он будет общаться с вами как с высшим, или как с равным, или как с низшим, или вообще не захочет говорить с недоумком-иностранцем. Последнее маловероятно, так как американцы в массе народ доброжелательный, но не исключено.

Человек может обладать способностями к определённым занятиям, к одному или нескольким – например, к точным наукам, к спорту, к рисованию, к бизнесу или к литературному ремеслу. Точно так же он может иметь талант к постижению чужих языков или не иметь его; и наши успехи в английском, как в математике, литературе, музыке или спорте зависят от наличия божественного дара и его величины. То, что человек талантливый постигает за месяц, другой не освоит за всю свою жизнь, и с этим надобно смириться. Нельзя стать великим математиком просто изучая математику – хоть в десяти университетах! Надо иметь талант или гений – такой, как у Эвариста Галуа, который, кстати, так и не получил никаких дипломов и научных степеней. Аналогичным образом дело обстоит и с языками, и не верьте тому, кто говорит вам: учите язык, и вы будете говорить преотлично! Конечно, учите; но ещё нужны и способности, которые есть далеко не у всякого. Доказательством являются миллионы наших соотечественников, которые по-русски изъясняются косноязычно и плохо, не говоря уж о специфических выражениях, вставляемых в каждую фразу.

Я много размышлял о способности к овладению чужими языками, поскольку сам – как мне кажется – лишён этого дара. Тут огромную роль играет память, но память особая; ведь я помню сотни математических формул, тысячи фактов из области физики, химии, математики, программирования, истории, и могу связать их в ряд целостных картин, создать модели, рассказать о всевозможных теориях – на русском, которым я владею с детства, который вдолбили в меня родители, приятели, школа, университет, книги, радио и телевизор. Ещё я помню правила грамматики и тысячи английских слов – а говорю, тем не менее, с трудом! Потому что я помню слова по их написанию, а не произношению, и когда мне снятся сны на английском, я вижу текст, но не слышу речи.

Значит, дар к языкам связан с особым видом памяти – с памятью на звуки, а также с умением их правильно воспроизводить. Что же это такое? Музыкальный слух, я полагаю; талант, который встречается весьма часто, если не говорить о гениях в этом деле, о великих певцах, музыкантах и композиторах. Действительно, я к музыке глух, и меня гораздо больше привлекают живопись, архитектура и прочие изобразительные искусства; я предпочитаю посмотреть собор святого Вита в Праге, а не послушать в нём орган. А как дело обстоит у вас? Вы немного играете на гитаре? Вы любите слушать музыку? Вы воспринимаете на слух песни на английском? Отлично! Значит, у вас есть музыкальный слух, и он, вкупе с памятью, трудолюбием и свежестью восприятия обеспечит вам успех в изучении языка – и, надеюсь, не одного.

Что же остаётся делать мне? Искать медведя, который наступил мне на ухо, чтоб свести с ним счёты.

Я глубоко убеждён, что русский язык богаче, выразительнее, тоньше, многозначнее, красивее английского. Да и может ли быть иначе? Ведь русский – мой родной язык!

И точно такие же слова может сказать какой-нибудь образованный американец о языке английском. А посему постараемся быть объективными; сравним некоторые особенности обоих языков, не поминая о том, какой из них лучше, а какой хуже.

В русском существует мощная система суффиксов, которая чрезвычайно разнообразит наш язык. Например, мы можем сказать на английском «a bed», а на русском – кровать, кроватка, кроваточка, кроватулька, кроватишка, кроватища; а ещё, как и на английском – большая, маленькая, огромная, крохотная кровать. Причём используемый нами суффикс не только подчеркнёт размер кровати, но и наше к ней отношение: скажем, кроватка – это маленькая кровать; кроваточка, кроватулька – маленькая кровать, к которой мы испытываем нежные чувства, а кроватишка – кровать жалкая, к которой мы испытываем пренебрежение. В английском беседа между влюблёнными может закончиться так: а не пойти ли нам в кровать? По-русски это звучит грубовато, а вот «не пойти ли нам в кроватку?» – совсем другое дело.

Наш язык богат всевозможными окончаниями слов, определяющими падежи существительных, склонения глаголов, род – мужской, женский или средний. В части рода это происходит не всегда (например, кровать – она, корабль – он), но весьма нередко: лодка – она, плот – он, судно – оно. В английском тоже, разумеется, есть суффиксы и определённые окончания слов, но это не столь развитые структуры, как у нас, и потому большая нагрузка падает на предлоги, подчёркивающие отношения между словами в предложении. Не знаю, что скажут языковеды, но мне кажется, что русский в части разнообразия предлогов не уступает английскому.

Таким образом, наш язык избыточен, а английский более сух и строг в своих изобразительных средствах. Мы одинаково говорим: New York и Нью-Йорк, но если требуется упомянуть университет, находящийся в Нью-Йорке, скажем уже по-разному: «university at New-York» и «университет в Нью Йорке». Предлог есть и там, и там, но в русском тексте изменился и конец названия города, повинуясь ответу на вопрос – где?

Наши суффиксы и окончания слов – вместе с предлогами – связывают слова в предложении в целостную конструкцию, являясь как бы толстым слоем раствора между кирпичами; в английском этот слой раствора более тонок, и слова-кирпичи располагаются не свободно, как у нас, а в жёстком и определённом порядке. Мы скажем по-русски: дай мне руку!.. дай руку мне!.. руку мне дай!.. руку дай мне!.. мне дай руку!.. мне руку дай!.. – и всё это будет понятно и допустимо, если не в прозаическом, так в стихотворном тексте. А на английском руку не попросишь шестью разными комбинациями из трёх слов.

Вот почему, я думаю, так трудно бывает освоить английский; свободный строй родного языка довлеет над нами, и испытываешь раздражение от того, что нельзя расставить слова с той лёгкостью и непринуждённостью, как позволяет это сделать русский. Воистину, язык – дом мой и моя родина, которую не так-то просто отринуть!

Но у английского есть свои преимущества, и главное из них, на мой взгляд, заключается в краткости слов, в меньшем числе слогов, чем в наших словах. И в силу этого английский позволяет сформулировать законченную мысль более кратко и энергично, чем русский. Данное обстоятельство проявляется, например, при переводе названий литературных произведений и при дублировании фильмов, что является очень непростым искусством. Вы, разумеется, не раз смотрели динамичные голливудские боевики и замечали, как частит диктор, читающий синхронный русский текст – частит так, речь его временами превращается в неразборчивое бормотанье. Перевод на русский текста фильма плох, неэкономичен, и является, собственно, не переводом, а подстрочником; и диктор не успевает выговорить все нужные русские слова за то ограниченное время, пока актёры обмениваются английскими.

Вот ещё несколько примеров. Заглавный роман Филипа Фармера из сериала «Мир Реки» называется «To Your Scattered Body Go», и в первом издании моего перевода этого произведения я назвал роман «В свои разрушенные тела вернитесь». Но один из моих знакомых предложил гораздо лучшее название – «Восстаньте из праха», полностью соответствующее духу романа, в котором повествуется о воскрешении всех людей, когда-либо обитавших на Земле, в некоем загадочном мире, в долине огромной Реки; это название и было использовано, когда роман вышел в свет вторично. В рижском издательстве «Полярис», выпускающем собрание сочинений Фармера (там, предупреждаю сразу, не мои переводы), роман назвали длинно и чрезвычайно неуклюже: «В тела свои разбросанные вернитесь». Это неуклюже и, вдобавок, неверно с точки зрения логики по следующим причинам:

1. Определение «scattered» относится не к телам, а к телу в единственном числе или к иному значению слова «body» – плоть, под которым в данном случае может подразумеваться не плоть одного человека, а плоть многих людей.

2. Тело (в единственном числе) можно разрушить, но нельзя разбросать, так по-русски не говорят – разбросанное тело; можно разбросать многие тела или части одного тела, если его предварительно нарубить кусками.

3. Но Фармер вовсе не имел ввиду, что разбрасываются многие тела! Он призывает своих героев вернуться в тела, истлевшие в могилах, обратившиеся в прах, а вовсе не расчленённые неведомыми злодеями и не разбросанные ими в разные стороны.

4. Следовательно, дословный перевод названия романа должен звучать так: «В своё истлевшее тело вернись», «В свою плоть, ставшую прахом, возвратись», «В свои истлевшие тела вернитесь» (причём последний вариант будет уже не дословным переводом, так как в нём слово «тело» стоит во множественном числе).

Ещё один пример. Я переводил с коллегами большой цикл фантастических романов Энн Маккефри о планете Перн, заселённой некогда земными колонистами, утратившими со временем технологические достижения предков-звездопроходцев. Перн – прекрасная и плодородная планета, но раз в двести лет над ним восходит Алая Звезда, и Перн подвергается нашествию из космоса вредоносной фауны (или флоры) – Нитей, нитевидных созданий то ли животного, то ли растительного происхождения, которые сыплются с небес и пожирают всё живое. Их можно только спалить огнём, и чтоб защититься от этого бедствия, колонисты вывели из местных ящериц огромных разноцветных летающих драконов-телепатов, способных извергать пламя и мгновенно перемещаться в подпространстве – в Промежутке, как он называется у перинитов. На драконах летают всадники, благородные защитники Перна, живущие в Вейрах (в кратерах погасших вулканов) и связанные со своими небесными скакунами по гроб жизни. Вот такая героическая история, изложенная в десятке романов: «Полёт дракона», «Странствия дракона», «Белый дракон», «Морита – повелительница драконов», «Заря драконов» и так далее. Ходят слухи, что Энн Маккефри, американка ирландского происхождения, на свои драконьи доходы купила в Ирландии поместье и назвала его то ли «Гнездо дракона», то ли как-то вроде этого. А весь цикл её романов называется «The Dragonriders of Pern».

Ну, и как прикажете изложить это на русском? Смысл абсолютно ясен, однако нельзя переводить дословно «Драконовские всадники Перна»; это неуклюже, и вдобавок прилагательное от слова «дракон» используется в нашем языке в определённых словосочетаниях – «драконовские меры», «драконовские законы». В других же случаях мы скажем иначе: драконья лапа, драконьи крылья, драконьи повадки... Как же перевести? «Драконьи всадники Перна»? Жуть зелёная!

Все остальные дословные варианты тоже плохи – «Всадники Перна на драконах», «Перинитские всадники на драконах» и так далее, ибо в них потеряна энергичная, ёмкая и краткая характеристика оригинала. Попробуйте, произнесите вслух: «The Dragonriders of Pern» и, скажем, «Всадники Перна на драконах». Чувствуете разницу? Вот вам и преимущества английского языка... А в русском пришлось пожертвовать драконами и назвать сериал просто «Всадники Перна».

В первой его книге, в «Полёте дракона», Энн Маккефри сопроводила каждую главу стихотворным эпиграфом, и при переводе этих виршей различия между русским и английским встают, что называется, в полный рост. Возьмём, к примеру, такое стихотворение:

Взгляните на его подстрочный перевод:

При стихотворном переводе мы сталкиваемся с тем, что русские слова «барабанщик», «освобождать», «рассветная», «красная звезда» содержат больше слогов, чем соответствующие английские, а значит нельзя соблюсти размер, если пытаться переводить близко к тексту. надо или найти другие русские слова, или уложить английское четверостишие в шесть или восемь строф, или чем-то пожертвовать в тексте подлинника. Я выбрал последний вариант, выбросив упоминание об арфисте и солдате. И вот что у меня получилось:

Драконы у Энн Маккефри различаются по цветам: вожак – бронзовый, затем следуют самцы коричневого, голубого и зелёного оттенков. Это обстоятельство не раз фигурирует в стихотворных эпиграфах, и тут ничего выбрасывать нельзя – ведь стая драконов описывается во всём её многоцветье. Пришлось пойти иным путём – превратить четыре строки английского стихотворения в шесть. Взгляните на представленные ниже оригинал и подстрочник:

Признаюсь сразу, что я не смог точно перевести последнюю строку, хотя смысл её ясен: взмыв из кратера вулкана, драконы простирают крылья, затем какое-то время они видны, и вдруг исчезают, отправляясь в подпространственный Промежуток. Но главная сложность не в этом; главное, что перечисление цветов «bronze and brown and blue and green» никак не ложится в размер русской строфы «бронзовые, и коричневые, и голубые, и зелёные». Я сделал весьма вольный перевод, и вот что получилось:

Ещё одно стихотворение, более энергичное и выразительное, чем предыдущие:

Ясно, что в данном случае речь идёт о манёврах, совершаемых драконами в битве с Нитями, о ранах, которые они получают, и о долге их героических всадников. Я перевёл это так:

Должен сказать, что мне так понравилось это занятие – я имею в виду перевод виршей Энн Маккефри – что я сам сочинил четверостишие, которого у неё нет, и сделал его эпиграфом к предисловию «Полёта дракона» и к этой моей книге:

Это – о звёздных странниках Маккефри и о вас, мой читатель. А теперь возвратимся к делам практическим.

Какой вывод из всего сказанного выше? Я думаю, вам стало ясно, что чужой язык нужно изучать годами, изучать долго

– уже после того, как вы начнёте говорить на нём с лёгкостью и беглостью; изучать в тонкостях и деталях, добиваясь правильного соответствия слов, фраз и текстов при переводе в обе стороны. И тогда вы будете не сдавать TOEFL, а сами составлять подобные тесты. Мне кажется, что лучшей тренировкой здесь является перевод стихов с английского на русский и с русского на английский, ибо ни в чём ином столь откровенно и полно не познаётся душа языка, как в поэтическом творчестве.

Посчастливилось мне прочитать чудесную книгу двух болгарских авторов, Сергея Флахова и Сидера Флорина, которая называется «Непереводимое в переводе» и посвящена переводу реалий – таких слов и словосочетаний, как оригинальные название мер, денежных единиц, терминов, каламбуров и тому подобное. Я вам эту книгу горячо рекомендую; она вышла в свет в Москве, в издательстве «Международные отношения» в 1980 году. Так вот, в ней много эпиграфов, и я приведу два из них.

Великий Гёте сказал: «При переводе следует добираться до непереводимого, только тогда можно по-настоящему познать чужой народ, чужой язык.»

А теперь мнение по этому поводу Новеллы Матвеевой:

Так что переводите стихи, мой друг, а заодно полюбопытствуйте, как их переводили другие. Сравните оригиналы Пушкина, Пастернака, Байрона, Мильтона, Шекспира с переводами; полюбопытствуйте, как переводил Маршак; сравните «Винни-Пуха» Милна на английском с переводом Бориса Заходера. Не знаю, как там обстоят дела с Пушкиным и Байроном, но прочитав «Винни-Пуха» на русском и на английском вы будете потрясены, ибо Заходер, великий переводчик, вложил в эту книгу не меньше Милна, а труд свой назвал скромно – перевод... Но мы-то с вами получили не перевод, а книгу, которая превосходит оригинал, и которая – увы! – недоступна детям в Британии и Штатах. Разве что перевести её обратно...

Советую вам обратить внимание ещё на несколько обстоятельств, и прежде всего – на слова, заимствованные в русский язык из английского. Есть у них некое коварное свойство: для англоязычных слушателей и читателей они значат не совсем то или совсем не то, что для нас с вами. Возьмём слово «мадам», которое в Соединённых Штатах и во многих западноевропейских странах означает обычное обращение к замужней женщине или же обращение старомодное, но особенно вежливое. А у нас, в стране победившего пролетариата, это слово носит пренебрежительно-уничижительный оттенок, и если вы назовёте женщину «мадам», то вы её оскорбите и услышите в ответ: «Какая я вам мадам! Я замужем, у меня двое детей, и я работаю! Я – дворник!» Или: я – врач!.. я – портниха!.. я – инженер!.. Словом, профессии разные, а реакция, увы, одна...

Вот вам ещё пример: посмотрите какой-нибудь американский псевдоисторический фильм вроде «Чингисхана», и вы услышите, как владыку монголов именуют «лорд». Диктор-переводчик так и переводит – лорд, лорд, лорд! Хотя какие же в средневековой Монголии лорды? Чушь, нелепость! Лорды были – и есть – в Британии! Но это для нас с вами лорд является лордом, а зритель англоязычный воспринимает лорда в данном контексте совершенно правильно – повелитель. А иногда, услышав восклицание: «My Lord!», понимает, что восклицающий обращается к Богу.

Слово «капитан» воспринимается нами и носителем английского языка одинаково в двух смыслах: капитан судна и звание капитана в современной армии. Но есть у этого слова ещё одно значение, понятное в Британии и Штатах и почти неведомое нам: капитан – рыцарь, предводитель средневековой воинской дружины, эквивалент воеводы. И это – исторический смысл данного слова, пришедшего в английский язык может из десятого века, а может – из пятого; и потому Роберт Говард и его последователи нередко именуют Конана Варвара капитаном наёмников. Для нас это звучит примерно так же, как «лорд», «сэр» или «сударь» применительно к Чингисхану, но англоязычный читатель опять-таки всё воспринимает правильно: капитан в архаичные времена – вождь, предводитель, сотник.

Аналогичная трансформация происходит и с нашими словами в чужих языках – например, со словом «спутник». Для американца это означает русское название сателлита, спутника Земли, а для нас с вами первым и главным значением слова является «попутчик в дороге», а вторым – «спутник в жизни», то есть близкий человек, друг или возлюбленная.

Теперь относительно произношения. Как бы упорно вас ни учили в России оксфордскому английскому, вы, попав на годы и годы в определённую языковую среду, будете говорить так, как говорят ваши коллеги и жители данного места; и в результате вы, весьма вероятно, приобретёте нью-йоркский акцент, или калифорнийский, или техасский. Мне рассказывали, что в южных штатах говорят иначе, чем на севере, менее отчётливо; и там можно испортить своё произношение. Вот вам ещё один довод в пользу тех штатов, которые были перечислены в четвёртой главе. Я подозреваю, что диалекты английского гораздо более разнообразны, в русском языке. Не надо забывать, что на английском говорит треть мира: Британия, Штаты, Канада, Австралия, Новая Зеландия, Южно-Африканская Республика. В конце концов, есть пиджин-инглиш, но нет пиджин-русиша. И недаром фраза «у него хороший русский» звучит так, что даже не поймёшь, о чём идёт речь, а фраза «у него хороший английский» кажется совершенно естественной и в русском, и в английском языках.

В заключение этой главы я расскажу вам пару историй, подчёркивающих важность хорошего языка.

Из предыдушего эпизода моих американских приключений вы знаете, что я приехал «Амтраком» в Вашингтон и добрался на такси с неразговорчивым чернокожим водителем в свою гостиницу «Holiday Inn Crowne Plaza». Отель выглядел роскошно, но неуютно – именно потому, что был слишком роскошен и напоминал дворец Гарун-аль-Рашида в современном американском издании. Там был обширный вестибюль со стойкой портье, за которой суетились три прехорошенькие шоколадные мулатки, а за ним – нечто вроде внутреннего крытого двора или патио, похожего на огромный цилиндр, по окружности которого в восемь или десять этажей тянулись галереи. С этих галерей и попадали в номера, так что жилая часть отеля шла вокруг патио кольцом. Естественно, галереи соединялись лифтами, стволы которых были выполнены из стекла и стали, а кабинки казались огромными прозрачными пулями, плавно скользившими вверх и вниз. Посередине внутреннего двора стоял павильон в колониальном южном стиле, и там располагался ресторан; по окружности двора шёл зимний сад с экзотическими растениями, искусственным водопадом, прудиком и площадкой для мини-гольфа; ещё там были красивые фонари, скамейки, пара кафе и Бог знает что ещё. Словом, я не советую вам останавливаться в таких отелях, поскольку вашей стипендии хватит там дней на пять.

Но я был человеком командированным, с тысячей казённых долларов в кармане, и потому такие мелочи меня не волновали. Я гордо проследовал к столику, где происходила регистрация участников конференции, зарегистрировался и тут же нашёл нескольких знакомых: профессора Зевина, бывшего москвича, уехавшего в Израиль; бывшую москвичку Юлю, молодого кандидата наук, которая уехала с мужем в Бостон; других коллег, пока ещё российских граждан, прибывших, как и я, с докладами. Юля приехала не одна, а с подругой-китаянкой, которая переселилась в Штаты то ли из Пекина, то ли из Шанхая, и, по словам Юли, была превосходным программистом.

Пообщавшись с этой компанией, я отправился к стойке портье, к трём симпатичным мулаточкам, чтобы вселиться в свой номер. Как бы не так! Меня селить решительно не хотели, не желали принимать мои деньги, и в чём дело, я разобраться не мог. Этих прелестных мулаток понять было невозможно! Во всяком случае, не с моим знанием языка. Я препирался с ними минут десять, а тем временем в патио стали собираться уже поселившиеся в номера участники нашей конференции, чтобы поприветствовать друг друга, выпить коктейль и перекусить. Перекусить я тоже бы не отказался, так как с утра ничего не ел, а выпивка и закуска шли за счёт устроителей нашего сборища. Но нельзя же есть и пить, не зная, где будешь ночевать!

И я нырнул в толпу гостей, извлёк профессора Зевина, говорившего на английском куда лучше меня, и повёл его к стойке. Следующие четверть часа я развлекался тем, что наблюдал за беседой Зевина с мулаточками, щебетавшими, словно стайка канареек. Наконец Зевин вытер пот со лба, повернулся ко мне и сказал: «Знаете, Михаил, они не отказываются вас поселить, но что-то им от вас надо. А вот что – в толк не возьму!» Тут мы с ним переглянулись и решили, что пора звать на выручку Юлю. Всё же она прожила в своём Бостоне три или четыре года и должна знать американский английский со всеми тонкостями!

И мы позвали Юлю, разыскав её среди двух сотен народа, уже скопившегося в патио. Теперь Юля вступила в переговоры, но результат оказался нулевой: она тоже не понимала, чего хотят от меня три очаровательные мулатки. Промучавшись с ними некоторое время, она хлопнула себя по лбу и сказала: «Схожу-ка я за своей китайской подружкой. Язык она знает не лучше меня, но у неё есть особый дар понимать темнокожих. Она разберётся!»

С этими словами Юля исчезла в толпе, а мы с Зевиным вздохнули, провожая печальными взглядами быстро пустевшие подносы с едой и выпивкой. Вся эта история уже напоминала мне сказку о репке.

Явилась китаянка, и начался новый раунд переговоров. К моему изумлению, она поняла шоколадных девушек за стойкой и всё растолковала Юле, а Юля объяснила мне. В материалах конференции, которые я получил в Ленинграде месяца три назад, имелось две заявки: одна – на участие в совещании, а другая – на бронирование гостиницы. Я заполнил и отправил обе, но заявка на бронирование по адресу отеля почему-то не дошла, а значит, в гостиничном компьютере я не числился. Меня могли поселить – но, не имея брони, я лишался скидок, и вместо ста долларов в день должен был платить сто десять. Как видите, очень непростая ситуация!

Сообразив, в чём дело, профессор Зевин взял инициативу в свои руки и принялся объяснять мулаткам, что я – бедный учёный из России и никак не могу раскошелиться на сто десять долларов. Мулатки, однако, были неумолимы, и я их понимаю: порядок есть порядок, и этот шикарный отель принадлежал не им. Я заплатил сколько положено и отправился в свой номер – отдохнуть и поразмышлять о загадочных способностях китайцев к английскому языку.

Другой эпизод, связанный с языком, произошёл в Нью-Йорке, когда я уже вернулся с конференции. Мои ленинградские приятели, переводчики и художники, занимавшиеся прикладным искусством, дали мне два поручения: переводчикам были нужны книги, и они осчастливили меня списком на триста наименований, а художники – чисто платонически – интересовались тем, нет ли в Нью-Йорке какой-нибудь фирмы, желающей поторговать русскими сувенирами.

Сувенирная фирма, конечно, нашлась, и не одна. Как разведал мой дядюшка, есть в Манхаттане многоэтажный билдинг, где располагается сотня таких фирм, со своими офисами и выставочными залами; и, по слухам, был там не только деловой центр, а настоящий музей. Музей – это интересно, решил я; и мы с дядюшкой приоделись и отправились в поход.

Надо вам сказать, что проникнуть в этот сувенирный билдинг было не так-то просто, поскольку внизу стояла охрана как в резиденции президента. Тогда я не понимал, почему и зачем – какие, к дьяволу, тайны могли быть у этих сувенирщиков? Ведь торговали они не ракетами «Минитмен»! Сейчас-то я знаю, что назначение стражи было куда более утилитарным – они охраняли офисы от нежелательных назойливых посетителей, что является в Штатах обычным делом. Например, в женском общежитии Техасского университета, где учится жена моего приятеля, стоят полицейские с автоматами. В Далласе много лиц латинского происхождения, испанцев и мексиканцев, отличающихся таким же горячим темпераментом, как наши кавказцы. Так вот, чтоб они свой темперамент не демонстрировали девушкам, и поставлены эти автоматчики. Что же касается Нью-Йорка, то и в нём охрана не роскошь, а суровая необходимость.

У нас с дядюшкой имелся пропуск, которым снабдил нас один из родичей, и предварительная договорённость о встрече с менеджером какой-то фирмы, так что мы прошли в билдинг без проблем. А потом долго бродили по коридорам, ахали и изумлялись, ибо тут в самом деле оказался настоящий музей. Стены коридоров были, собственно, не стенами, а гигантскими витринами, тянувшимися вдоль каждого офиса на пятнадцать-двадцать метров – и чего только в этих витринах не навыставляли! Японские нэцке и бронзовые будды из Тибета, индийские божки и французский фарфор, раковины и маски с Карибских островов, африканские статуэтки из чёрного дерева и резьба по кости из Гренландии и с Аляски, уборы индейских вождей и мечи самураев, малайские крисы и немецкие фаянсовые кружки, картины и шёлковые панно, графика и скульптура, чеканка и украшения, икебана и макраме, изделия из перьев, соломы, моржовых и слоновьих бивней, керамики и стекла, бумаги и металла, поделочных камней и ткани! Вся эта выставка прекрасно освещена и снабжена ценниками: выбирай, что душе угодно, хоть партию японских катан, хоть мешок наших дымковских игрушек, хоть чемодан китайских нефритовых шаров. Всё, разумеется, новоделы; антиквариатом торгуют в других местах, и цены там несравненно выше.

Бродили мы по этим коридорам часа два и к нужному времени добрались до нужной нам фирмы. Встреча была дружеской, но сдержанной: с кофе, но без коньяка. С грехом пополам мы с дядюшкой объяснили цель визита (а надо вам сказать, что дядюшка мой владеет разговорным английским не намного лучше меня), а затем я показал фотографии, полученные от художников. Особого интереса они не вызвали; правда, менеджер посоветовал заглянуть ещё в одну фирму, на третьем этаже, которая вроде бы интересовалась матрёшками и росписью под Палех.

Мы отправились в эту фирму на третьем этаже, где при своих сувенирах сидели две симпатичные дамы лет сорока. Встретили нас с улыбками, предполагая покупателей; но стоило нам с дядюшкой раскрыть рты, как улыбки сменились настороженностью, а затем и откровенным ужасом. Одна из дам, посмелее, принялась выпроваживать нас из офиса, а другая, более робкая, шарила под столом – вероятно, в поисках кнопки для вызова охранников. Пришлось нам удалиться со всей возможной поспешностью, ибо нью-йоркская полиция шутить не любит.

Спускаюсь я в вестибюль и думаю: отчего же нас с дядюшкой, двух прилично одетых джентльменов в летах, коренных петербуржцев с высшим образованием, приняли за ростовских гангстеров или одесских мафиози? И галстуки при нас, и начищенные штиблеты, и интеллигентные физиономии, и карманы нигде не оттопыриваются – значит, в них носовые платки, а не «кольт» с парой гранат...

Наконец я догадался – язык! По языку встречают и провожают, по языку ценят и отвергают; и стоило нам заговорить, как мы превратились из приличных джентльменов в подозрительных иностранцев. О чём же с ними толковать? Глядишь, такие ещё побьют французский фарфор и подожгут офис! Так что сувенирные дамы были, в общем-то, правы.

Известно, что есть у нас в стране учебные заведения для избранных, для молодых людей с талантами выше среднего; скажем, в сфере физики такими ВУЗами являются Московский и Петербургский университеты (МГУ и СПбГУ), а также МИФИ и МФТИ, куда поступить до сих пор непросто. Но на физфаке СПбГУ – и я думаю, в других подобных местах – ходит странная поговорка: проще всего к нам поступить. Да, проще всего поступить, так как учиться гораздо труднее.

То же самое относится и к нашему случаю. Проще всего поступить в американский университет; гораздо труднее наладить жизнь в новом и непривычном месте, в чужой стране, где вы будете одиноки и – возможно, впервые за свои двадцать три года – окажетесь без мамы и папы, без друзей и родичей, без привычного окружения и без родного языка. Тут возникает масса психологических проблем, относящихся к будущим контактам с американцами, с вашими руководителями и сокурсниками, с девушками, с продавцами в магазинах, с чиновниками и официантами, с белыми и чернокожими. Например: захотят ли они общаться со мной?.. не будут ли меня презирать?.. найду ли я друзей?.. какие там девушки – не раскрашенные ли куклы с пачкой марихуаны за бюстгалтером?..

Надо признать, что основания для подобных опасений есть. Многие мои знакомые, эмигрировавшие в Штаты и не достигшие там больших успехов, жаловались, что американцы с ними общаться не желают, что они – народ замкнутый, не зовут к себе в гости, не поддерживают добрососедских отношений, не останавливаются поболтать у калитки, а проходят мимо и взирают на вас как жираф на кролика. Другие мои знакомые, не замкнувшиеся в эмигрантской среде, говорят совсем иное: что американцы – парни компанейские, что широтой души они подобны россиянам и непохожи на сытых равнодушных немцев и горделивых французов, что проблем контакта не возникает, и что различие между российским и американским народами лишь в том, что американцы богаче, а значит – мягче, воспитанней, дружелюбней.

Кто же прав из моих информаторов? И те, и другие, как случается нередко. Главное средство общения – язык; если вы плохо им владеете, с вами, разумеется, говорить не будут. Второе важное обстоятельство – общественный статус. Это понятие не столько связано с богатством и финансовыми успехами, как с образованием, занимаемой должностью, профессиональной репутацией. Как и нас, в Штатах уважают университетского профессора, толкового инженера, хорошего юриста или врача; уважают больше, чем у нас, ибо его ранг поддерживается надлежащим заработком. А о чём говорить с человеком, который сидит на пособии или обслуживает игральные автоматы? Я ведь тоже не говорю с бедолагами, что днями толкутся у пивных киосках – и не потому, что презираю их, а просто нам говорить не о чем. Нет понимания между тем, кому нравится работать, и тем, кто любит пить пиво.

Люди – неважно, где – в России, в Штатах или в экзотическом Уругвае – распределены по множеству слоёв и напоминают рыбёшек разных пород, обитающих в человеческом океане на определённой глубине. Вот первый слой – люди богатые и наделённые властью – в силу богатства или воли избирателей. Вот второй слой – образованные люди, врачи и учителя, учёные и художники, инженеры и юристы, те, кого мы в России называем интеллигентами. Вот третий стой – военные. Вот четвёртый слой – мелкие хозяева, люди небогатые, но независимые, имеющие собственное дело. Вот пятый слой – люди физического труда. Вот шестой – люмпены, те, кто не хочет трудиться. Вот седьмой слой – криминальный... Слоям этим нет числа, и они, в свою очередь, делятся на более тонкие слои, почти подобные геометрическим плоскостям. Если разобраться, то в рамках такой плоскости, среди подобных себе рыб, большинство из нас проводит всю свою жизнь. Если мы поднимаемся в верхний слой, то это воспринимается как успех, если опускаемся в нижний – как катастрофа...

Эти соображения совершенно тривиальны, но, к сожалению, истинны, и в самом примитивном виде отражают факт стратификации человеческого общества. Дома, в России, вы вращались в определённом кругу, среди бывших одноклассников, сокурсников, родичей и знакомых ваших родителей; это окружение было вашей экологической нишей, слоем вашего обитания. Перебравшись в другую страну, вы должны как можно скорее найти там свой слой и вписаться в него. Если этого не произойдёт, вы будете одинокой рыбкой, заплывшей в чужие воды. Может быть, вполне безопасные, но неприветливые и холодные. Если же вы быстро попали в свой слой, то это укрепит ваше чувство уверенности в себе и повысит ваш статус.

Каков же ваш статус изначально? Он высок, весьма высок. Вы едете в Соединённые Штаты не эмигрантом, не за милостыней, не за счёт богатого папы и даже не за счёт своего родного правительства; вы – уважаемый человек, хорошо сдавший экзамены, выдержавший суровый конкурс и приглашённый – я подчёркиваю это: ПРИГЛАШЁННЫЙ – обучаться в США за счёт американского университета. Вы можете собой гордиться и во всех случаях жизни не терять достоинства. Вы – один из сотни! Может быть, из тысячи или из десяти тысяч. Вы, как говорят сородичи принца Дженнака, нефрит в груде угля, «ир'т шочи та балам» – ягуар, увенчанный пышными перьями! И если вы будете соответствовать этому убранству, всё окажется в порядке.

Сын мой перед отъездом очень переживал и терзался, а потом плюнул и сказал: ну, не съедят же они меня! В конце концов, я там должен учиться, а учиться я умею! Выдрессировали на сей счёт!

Первая весть от него, через неделю, была такой: ох как непривычно! Ох как трудно! Не с учёбой, а с жизнью; комната в дормитории одноместная, но маленькая; удобства – на шестерых; есть в комнате телефон, кровать, стол и шкаф, а холодильник и телевизор покупай за свои кровные; кормят в столовой неплохо, три раза в день, но закрывается она в пять вечера, а держать пищу в комнате запрещено... Ну, и так далее, и тому подобное. А главное – не с кем словом перемолвиться! И приятная новость только одна: по приезде снова сдал TOEFL, набрал 660 баллов, после чего сказали, что нет необходимости дополнительно заниматься английским.

Ещё через неделю вести были такими: скучаю! Всё вроде бы хорошо, университет – древний и почтенный, городок – очаровательный, джинсы и бананы дёшевы, снега нет, солнце светит... Но – скучаю!

Ещё через неделю: тут я познакомился с ребятами, повозили на машине, показали город и те лавочки, где товар подешевле. А ещё на факультете разобрались, какую кафедру я кончал и у кого!.. Все оценки перезачли... И какой здесь приветливый народ! С каким уважением и заботой относятся к студентам! Хочешь покинуть общежитие и найти квартиру – пожайлуста, есть специальное агенство. Хочешь полечиться – пожайлуста, все обычные виды медицоской помощи в Центре Здоровья бесплатны. Всё на территории университета для студентов, оказывается, почти бесплатно: кино и театр, спортивные секции и бассейн, и есть даже свой аэродром – только самолёта не хватает. Всё хорошо, но одиноко...

Ещё через неделю: я тут в шахматы играю с приятелем... А вообще за последний месяц я здорово прибавил в английском, так что проблем нет... (Прибавил в английском! – думаю я. – Сдав в начале месяца TOEFL на 660, ещё и прибавил! Что ж он там, уже в Демосфены выбился?) А сын рассказывает о том, что дали ему на факультете кабинет, или по-американски – офис, но офис этот на двоих, и в напарники ему попалась девочка из Китая, очень приятная и хорошенькая, да вот жаль, что уже замужем; и что они с этой китаяночкой прибрали свой офис так, что прибегала факультетская комендантша, восхитилась и одарила их какой-то особой доской для записей и чем-то там ещё. А научный руководитель, молодой профессор (по-нашему скорее доцент), оказывается собирает книги и старинные радиоприёмники, и у него есть жена, маленький сын и собака...

Ещё через неделю: я сдал первый экзамен и сдал хорошо. И подружился с парнем из Мехико, с которым хочу снять квартиру... И он приглашает меня съездить на каникулы в Мехико и хочет познакомить с раскрасавицей-сестрой... Семья у него хорошая, хоть и небогатая, четверо детей, и приятель мой учится в Штатах за счёт мексиканского правительства... А ещё я встретил двух наших девочек, из Москвы и Киева, и постдокторанта из Еревана... Ну, и так далее, и тому подобное.

Ещё сын сообщил, что американские девушки – по крайней мере те, что учатся в университетах – совсем непохожи на девиц из голливудских фильмов; они приятны видом, скромны и не слишком злоупотребляют косметикой. Что же касается парней, то они не глушат виски по кабакам, не колются поголовно наркотиками, а проявляют здоровый интерес к наукам, искусствам и чужим странам. А потому срочно нужны открытки с видами Петербурга, а ещё книги российских авторов о Конане Варваре, ибо один из новых приятелей оказался фанатом Конана. По-русски он, конечно, читать не умеет, но хочется ему хоть на обложки полюбоваться.

Полагаю, что не открою вам глубоких истин, передав свои размышления над письмами сына. Я думал о том, что различия меж людьми наших стран эфемерны в сравнении с разницей между самими людьми; и у нас, и у них кто-то любит читать о Конане, а кто-то млеет над книгами Сартра и Кафки, кто-то чванлив, а кто-то приветлив, кто-то рождён тружеником, а кто-то – пожирателем пышек, гамбургеров и пива. Профессор Зевин, человек работящий, уехал в Израиль, так как верит в будущее этой страны и желает работать ей во благо; он честно трудился в Москве и так же трудится на древней своей родине. Другой мой знакомый уехал в Израиль из Петербурга, так как боялся, что в России его убьют антисемиты; теперь, пребывая на берегах Средиземного моря, он боится, что его убьют арабы. Перемена мест мало что меняет в нас самих, ибо свои страхи и обиды, свои опасения и неуверенность, свою гордость и трудолюбие, свою лень и свой эгоизм мы берём с собой; это есть в каждом, это незримый багаж, который сопровождает нас повсюду – хоть в штат Колорадо, хоть на северный полюс, хоть в Туманность Андромеды. И в этом смысле американцы во всём подобны нам, и есть среди них всякие люди – в том числе такие, у коих эгоизма и чванства поменьше, а доброты и ума побольше. Ищите, и обрящете! И не будете одиноки.

Каким же образом искать? Главный слой, в котором производится поиск, профессиональный. Это ваши сокурсники-аспиранты, ваши коллеги по научной работе, ваши руководители. Такой круг обычно не слишком обширен и включает два-три десятка человек. С ними есть о чём поговорить (в первую очередь, о науке), но с другой стороны эти научные разговоры являются как бы стеной, мешающей дружескому общению. Общение это подразумевает иные беседы – «за жизнь», как у нас говорять. И потому вспомните об иных слоях, связанных с вашими хобби.

Хобби является очень важной отмычкой, позволяющей открыть двери в человеческую душу, равно как и в коллектив людей, увлечённых неким неформальным занятием. Подумайте, какое у вас есть хобби? Вы собираете марки? Вы клеите модели самолётов? Вы любите животных? Вы поклонник определённого литературного жанра, фантастики или детектива? Поищите единомышленников. Если ваш университет велик, они обязательно найдутся.

Самым простым и надёжным способом установления контактов является спорт. Пьер де Кубертен, энтузиаст олимпийского движения, в своей «Оде спорту» писал:[1]

Это очень возвышенные слова и очень правильные, и я бы добавил к ним лишь одну фразу: спорт – это пот, а с кем прольёшь много пота, с тем и дружбу найдёшь.

Но есть и иные варианты.

Мой сын, разыскивая по просьбе российских издателей кое-какие книги на английском, набрёл на довольно большой bookshop, торгующий подержанной литературой. Патрик Калахэр, владелец этого магазина, человек сорокалетнего возраста, оказался страстным коллеционером книг, в том числе – фантастики. По словам Патрика, его собрание включает много тысяч томов, и он старатся приобретать все фантастические произведения, которые вышли на английском языке. Но книги российских, польских и всяких иных авторов его тоже интересуют – не как читателя (русского и польского он не знает), а как коллекционера. Ему, например, хотелось бы иметь книги с автографом Бориса Натановича Стругацкого и Станислава Лема... или хотя бы с моим... Вот вам и повод для знакомства, столь же надёжный, как профессиональные интересы. В данном случае, это любовь к фантастике; но сфера хобби необъятна, и если вам не нравится фантастика, есть в этой сфере и ваш уголок. Заберитесь в него, и вы обнаружите, что он вовсе не является необитаемым. Даже в Америке.

Ещё одно направление поисков касается девушек (или ребят, если девушка – ищущая сторона). Есть такие понятия, как «бой-френд» и «гёрл-френд», приятель и приятельница, и сколь далеко заходят эти приятельские отношения, зависит только от вас. Может быть, вы найдёте спутника на всю жизнь, а может – человека, который всего лишь скрасит вам несколько лет в чужих краях. Но вы не будете одиноки, и тот, другой человек – тоже; любовь и нежность – лучшее лекарство от одиночества.

Вернусь к вашему статусу в Соединённых Штатах. Надо заметить, что сама система американского образования работает вам на руку, делая вас избранным среди избранных – конечно, при надлежащих усилиях с вашей стороны. Помните, я рассказывал о молодой женщине, жене моего приятеля, поступившей в Техасский университет? О том, что каждые две недели у неё экзамены? И так же у моего сына; а кроме экзаменов – большие домашние задания, которые обсуждаются на семинарах, доклады, презентации и тому подобное; и за всё идут очки. Как это понять? У нас курс лекций читается весь семестр, а потом вы сдаёте экзамен – один экзамен, по которому можно получить пятёрку, четвёрку, тройку или «неуд». В Штатах – во всяком случае, для аспирантов – дело обстоит не так просто: учебный курс сдаётся частями, и экзамены следуют через две-три недели. На каждом можно набрать некий максимум очков, например – сто; и таким же образом оцениваются доклады, домашние работы и выступления с отчётами на семинарах. В результате к концу учебного года вы набираете определённое количество баллов – точно так же, как при тестировании по TOEFL и GRE.

Подобная система, более диффенцированная, чем пятибальная, имеет два преимущества. Во-первых, чтобы не лишиться стипендии и места в аспирантуре, вы должны набрать некоторое минимальное число очков. Не набрали – вот вам Бог, а вот – порог. Может, вас и не выгонят сразу, но какие-то льготы вы потеряете наверняка, причём не в наказание, а в результате собственной лени и нерасторопности. Только по этим причинам, так как если вы сдали TOEFL и GRE, то уж недостаток ума и способностей вам никак не инкриминируешь!

Второе обстоятельство относится к хорошо успевающим студентам. Система подсчёта баллов позволяет чётко ранжировать их и указать, кто первый, кто второй, кто третий – то есть выявить лидеров, победителей гонки. Можно надеяться, что победители не останутся без награды – поедут за счёт университета на конференцию или будут отмечены иным образом; но важнее то, что они обретут более высокий статус, а с ним и уважение. Всё точно так же, как в детском саду: этот мальчик – самый сильный, а эта девочка – самая красивая, и все хотят с ними водиться.

Подобная система выявления лидера играет большую роль, помогая избавиться от неуверенности и комплекса неполноценности. Если вы обучались на курсах автолюбителей, то ваш инструктор несомненно говорил вам, что бензинов и масел с разными свойствами существует множество, а вот тасол одинаков повсюду. И, сказав это, добавлял: тасол – он и в Африке тасол! Так вот, первый – он и в Африке первый! И неважно, сколько долларов шуршит у него в карманах; богатых людей в Америке много, но не все они – первые и победители. Вы можете стать лидером, вы должны им стать, вы им станете! И тогда поймёте, что в Штатах любят удачливых и толковых, и не любят тех, кто бестолков и не может добиться успеха.

Но последнее к вам не относится, не так ли?

Поделюсь кое-какими воспоминаниями о Нью-Йорке, которые напрочь разрушают миф о неконтактности американцев.

Воспоминание первое. Сижу я в крохотном дворике, что расположен за домом моей кузины в Мамаронеке, пригороде Нью-Йорка. Дворик граничит с соседним участком, где живёт старый ирландец с престарелыми сёстрами; вероятно, ни у кого из них нет детей или иных спутников жизни, а есть только любимый пёс, один на всех и тоже в преклонных годах. И вот мой племянник, сын кузины, десятилетний шалунишка, взгромоздился на изгородь и стал поливать этого пса из водяного пистолетика.

Кто сказал, что американцы неконтактны? Контакт был – да ещё какой!

Воспоминание второе. Опять я сижу, только на сей раз на ступенях дядюшкиного домика в Ларчмонте, другом пригороде Нью-Йорка. Сижу и курю, а передо мной на улице играют в мяч подростки, белые и чёрные, лет так от двенадцати до пятнадцати. Играют они, и постепенно подбираются ко мне поближе, и поглядывают с любопытством – мол, кто это вселился в дом к дядюшке и тётушке и портит табачным дымом свежий воздух Ларчмонта. Наконец один из игроков, чернокожий паренёк, кидает мне мяч, а вслед за мячом и сам подкатывается, со всей остальной компанией. И спрашивает, без всякой застенчивости, характерной для наших детей: откуда вы, мистер? Из штата такого-то или из Канады? А может, с Аляски? Нет, – отвечаю, – я из города Петербурга, что в России, на берегах Невы и Балтийского моря (это надо уточнять, так как в Штатах тоже имеется Петербург, но конечно, не такой знаменитый, как наш).

Узнав, откуда я прибыл, ребятня собирается передо мной в толпу и начинает задавать вопросы, из коих я понимаю два из десяти. Кто-то, не слишком осведомлённый в географии, интересуется, где лежит Балтийское море и течёт река Нева; других интересуют подробности насчёт наших девочек и парней – под какую музыку они пляшут и пляшут ли вообще; кому-то надо знать, где я тружусь, сколько получаю и с какой целью приехал к ним в Америку – просто так поглядеть или заняться бизнесом; а добил меня самый младший пацанёнок из породы очкариков и умников. Этот спросил, зачем я курю и порчу своё здоровье, и все ли мужчины в России такие глупые и несознательные.

Контакт? Есть контакт!

Воспоминание третье. На какой-то улице Манхаттана, то ли Тридцатой, то ли Тридцать Пятой Стрит, находятся самые дешёвые лавки со всяким ширпотребом – от зонтиков и дамский колготок до видиков, косметики и кассет, специально для неимущих туристов вроде меня. Это именно лавки, а не магазины: на улицу открывается широкий вход из торгового зала, и товары громоздятся на полках и в проволочных корзинах – подходи и выбирай, чего душе угодно. Желаешь кроссовки за десять долларов? Будут за десять, хоть за восемь! Хочешь штаны за двадцатку? Будут штаны! А вот духи из самого Парижа – за три доллара! Налетай!

И налетают, только не на духи, а на потенциальных покупателей. На протяжении километра, пока я гулял вдоль этой стрит и лавок, ко мне то и дело подскакивали разные смугловатые личности неопределённой расовой принадлежности. Одни вроде бы походили на арабов, другие – на индусов, третьи – на латиноамериканцев или обитателей Соломоновых островов; все они выглядели очень колоритно и слегка напоминали пиратов. Трижды мне пытались всучить японские фотокамеры за сотню, ещё трижды – якобы золотые цепочки за десятку; а предложениям насчёт джинсов, часов, плейеров, курток и нижнего белья я счёт потерял. Очень контактная публика! Только держись за кошелёк в кармане!

Когда мы возвращались с дядюшкой домой отягощённые покупками, он тормознул у какого-то перекрёстка, кивнул налево и сказал: а вот улица нью-йоркских проституток. Погляди! Такого в Питере не увидишь!

Я поглядел. Метрах в двухстах маячила некая одинокая фигура, предположительно – проститутка, но за дальностью расстояния оценить её экстерьер я не смог. А сворачивать в ту улицу дядюшка решительно отказался.

Контакты? Да сколько угодно!

Воспоминание четвёртое. Брат мужа моей кузины – не той, что жила рядом с ирландцами, а другой – повёз меня полюбоваться вечерним Манхаттаном. Полюбовались, поглядели на яркую рекламу, восхитились; потом я попросил заехать в Гринич Виллидж, где по слухам обитают художники и местная богема, и подрулить к какому-нибудь магазину или картинной галерее, дабы мог я ознакомиться с местным изобразительным искусством. Ну, брат мужа моей кузины подрулил – благо, несмотря на поздний час, многие такие лавочки были открыты. Выбрал я подходящую и вошёл.

Уютное чистое помещение, и продавцов куда больше, чем покупателей... Собственно, только я мог сойти за покупателя, а других любопытствующих в этом магазине не было – не было никого, если не считать четырёх девушек, распивавших в уголке чай. Одна тут же порхнула в моём направлении и спросила, что я желаю приобрести.

Я отрекомендовался и сказал, что желаю посмотреть, ибо те картины, что я видел в присутственных местах и у некоторых своих родичей, привели меня в ужас. Тут остальные девушки бросили пить чай и тоже порхнули ко мне, чтоб выяснить, чем же мне так не понравилось современное американское искусство. Выслушав мои резоны, они заулыбались и начали хором объяснять, что видел я картины величиной шесть на шесть футов, писаные яркими красками, совершенно бессодержательные и предназначенные для украшения жилищ или офисов, чтобы создать цветовые пятна согласно местным дизайнерским понятиям. Затем я узнал, что эти четыре девушки – художницы и компаньонки, что они владеют магазинчиком совместно и выставляют на продажу свои работы и полотна приятелей; после чего мне предложили ознакомиться с экспозицией, добавив с милыми улыбками, что покупать что-либо совсем не обязательно.

Я ознакомился. Картин маслом тут не имелось; акварели, гуашь, графика, камерные вещицы – в основном, пейзажи, виды Нью-Йорка, жанровые сценки, выполненные с изрядным мастерством. Девушки меня сопровождали и давали пояснения – медленно, повторяя по несколько раз, чтобы я всё понял. То, что мне понравилось – вид на Манхаттан с высоты – стоило сто двадцать долларов, а лишних денег у меня не было. Вероятно, сей печальный факт отразился на моём лице, потому что девушки стали переглядываться, кивать друг другу и обмениваться скороговоркой некими замечаниями, которые я хоть и смутно, но улавливал, ибо присутствовало в них слово «present». Вот тут они меня совсем смутили; я быстро распрощался и выскочил на улицу, к брату мужа моей кузины.

Контакты? Нет ничего легче!

Воспоминание пятое. Мы с дядюшкой едем за город – если такое понятие применимо к окрестностям Нью-Йорка. Лесов, лугов, полей, деревень с огородами и прочих сельских пейзажей я здесь не замечал. Всё пригородное пространство пронизано широкими скоростными магистралями, от которых отходят шоссе поменьше, а от них – ещё меньше, а от самых малых (но, как минимум, двухрядных) тянутся подъездные дороги. И повсюду дома – вдоль автомагистралей, шоссе и дорог; дома, дома и дома, окружённые зеленью, одноэтажная Америка, которая, впрочем, подросла уже до двух-трёх этажей. Кое-где дороги вливаются в площади, словно реки в озёра, и площади эти окружены более капитальными постройками, где располагаются полицейский участок, аптека, почта, магазины и универсальные супермаркеты, бары и кафе и прочие заведения культуры. Такое место называется городом, но один Бог ведает, какими границами он отделён от соседних, точно таких же городков, сливающихся вместе с Нью-Йорком, Филадельфией и другими прибрежными гигантами в единый мегаполис.

Итак, мы высадились на площади размером с Дворцовую в Петербурге и начали обходить её по периметру, заглядывая в самые примечательные заведения. Там был гигантский подземный супермаркет, где торговали в основном продуктами, но имелись зубные щётки, гребешки, лосьоны, кремы, косметика, посуда, блокноты, авторучки и художественная литература – внушительные тома какой-то фантастики, прекрасно изданные, весом под килограмм, в блестящих суперобложках. Книги были небрежно свалены в решётчатых контейнерах и стоили ноль целых девяносто девять сотых доллара, а это значило, что автор их написал отнюдь не бестселлер. На кассах в супермаркете, очень похожем на наш универсам (только раза в четыре побольше) сидели молодые парни и девушки, у каждого на коленях был раскрыт учебник, и мой дядя заметил, что это наверняка студенты местного колледжа. Работали они, однако, с завидной сноровкой, и очередей у касс не наблюдалось.

Обследовав супермаркет, мы заглянули в кафе, в лавочку вроде «Тысячи мелочей», где все товары были не дороже доллара, в кондитерский магазин, где на тот же доллар можно было купить внушительную коробку с печеньем или кексами, и ещё в одно заведение, где торговали компьютерами, программами и компьютерными играми. Игр в ассортименте насчитывалось около тысячи, но по тем временам (шесть с половиной лет назад) продавались они на дискетах, а не на лазерных дисках.

Однако суть этой истории не в магазинных роскошествах, а совсем в другом. День был выходной, и, прогуливаясь от витрины к витрине, мы, разумеется, встречали местных жителей – пожилого джентльмена в «стетсоне», похожего на отставного шерифа, нарядных и на диво энергичных старушек – вернее, леди преклонного возраста, мамаш с колясками и младенцами, дам с собачками и молодых людей обоего пола, поедавших мороженое в кафе и аптеке и с деловым видом суетившихся на автостоянке. И каждый – подчёркиваю, каждый – с нами здоровался, будто попали мы не в нью-йоркское предместье, откуда до Манхаттана час езды, а в нашу русскую деревню. Приветствия были разными – «hi!», «hello!», традиционное «good day»; кое-кто останавливался и спрашивал, не может ли он нам чем-нибудь помочь. Скажу откровенно, это меня растрогало и поразило; и с горечью я подумал о том, что наблюдаю единственную черту сходства между нашей деревней и этим чистым благополучным американским городком – прекрасный обычай здороваться с незнакомцами.

Контакты? Да сколько угодно!

Воспоминание шестое. Помните, говорил о переводчиках, просивших меня купить в Нью-Йорке книги? Да и мне самому кое-что требовалось, и вот я отправился в огромный магазин «used book» или старой книги – «Strand Book Store», что на углу Стрэнда и Бродвея. Книг тут было великое множество, но отдел фантастики оказался сравнительно скромен – один стеллаж. Правда, двусторонний и с десятью полками на пять футов каждая, так что всего полок было двадцать, а книг – тысячи полторы. Стоили они от доллара до четырёх, и я, потрясённый таким изобилием, начал копаться в этих книжных сокровищах, сверяясь со своим списком.

Занимался я этим делом часа два. Разумеется, не раз подходили другие покупатели и утыкались в мою спину, но никто нетерпения или раздражения не проявлял: или давали обратный ход, или терпеливо ждали, пока я сдвинусь на пару футов либо освобожу лесенку (а к верхним полкам можно было добраться только с помощью стремянки), или вступали в разговоры. Так я побеседовал с тремя-пятью фэнами в возрасте от пятнадцати до семидесяти лет, и мы сошлись в том, что Фармер – здорово, а Гордон Диксон – высший класс, но вот Бэрроуз устарел, а Энн Маккефри, хоть и знаменитая писательница, добавляет в свою стряпню слишком много сахара и розовых соплей, так что получается у неё не круто, а жидковато. И результат налицо: есть в «Strand Book Store» по паре книжек Фармера и Диксона, тогда как Бэрроузом и творениями Маккефри заставлена целая полка.

Так, в приятных беседах и розысках пролетело время, а потом мне посоветовали отправиться в магазинчик некоего китайца, на Bleecker Street, где продаётся одна фантастика. Встретили меня там с поистине китайской вежливостью, и хозяин, потрясённый тем, что я купил целых двадцать книг, до сих пор шлёт мне свои каталоги.

Вы любите фантастику? Ну, тогда в Америке у вас не будет проблем с контактами. Как говорится, рыбак рыбака видит издалека.

Наши глаза и разум невольно акцентируют внимание на непривычном. Тёмный цвет кожи, тёмные лица непривычны для нас, и от того, если мы начнём всматриваться в толпу на улицах Нью-Йорка или другого крупного американского города, взгляд наш будет скользить мимо белых физиономий как бы не замечая их, а тёмные – выделять; и покажется нам, что вокруг одни чернокожие. Это, конечно, иллюзия, но учтите, что негров в Штатах в самом деле много, десять или двенадцать процентов населения, и живут они повсюду, на севере и на юге, на западе и востоке, а не в одном лишь краю хлопка и табака, где мыкал некогда горе дядюшка Том. Много в Америке и других людей, не очень нам понятных, ибо держава эта не просто многонациональная, а многорасовая, что резко отличает её от европейских стран. Кроме негров, есть, разумеется, индейцы, латинос (пузрториканцы, выходцы с Кубы, Мексики и т. д.), китайцы, японцы и прочие представители монголоидной расы.

Предупреждали меня, что в Штатах назвать негра негром – оскорбление; надо-де говорить black american – чёрный или чернокожий американец. Но по-русски это слишком длинно и неуклюже, и в нашем языке слово «негр» не носит уничижительного оттенка, так что его я и буду дальше употреблять.

Должен заметить, что я расовых предрассудков лишён и к неграм отношусь с особой симпатией. Во-первых, мы с ними – вроде бы угнетаемые нацменшинства, ибо в недавние времена еврей в СССР чувствовал себя примерно так же, как негр в США вскоре после Гражданской Войны: уже не вешают, но дальше виселицы не пускают. Во-вторых, евреи в древности пребывали в рабстве в Египте, то есть в краях африканских – и значит, мы с неграми почти земляки. Когда я учился в университете, негров у нас – конечно, из Африки – было много, и они меня не разочаровали, так как все оказались парнями весёлыми, компанейскими и стойкими к ленинградскому климату и жизненным невзгодам. Кто-то ездил с нами в стройотряды и на целину, кто-то женился на наших девушках, а кто-то так и остался в России – правда, я уже не помню, кто именно. Словом, со студенческих лет я сохранил самые тёплые воспоминания о неграх и, отправляясь в Штаты, держал в памяти некий штамп: улыбающаяся шоколадное лицо, припухлые губы и волос мелким колечком.

Надо признаться, я был потрясён.

Потрясение заключалось не в том, что одни негры выглядели настоящими джентльменами, а другие лишь цветом физиономий отличались от наших полупьяных люмпенов, бомжей и не желающих работать оборванцев; и не в том, что едва ли не каждый пятый чиновник или полицейский – чернокожий; и не в том, с какой властностью ведут себя эти чиновники – например, в аэропорту, при паспортном и таможенном контроле. Меня поразили их лица, иногда лишённые привычных африканских черт и выглядевшие для меня столь же странно, как, скажем, синее яблоко или тюльпан с зелёными лепестками.

Разумеется, я видел типичных негров, пухлогубых и курчавых, похожих на африканских или на персонажей голливудских фильмов. Но многие были другими, совсем другими! Чёрными, как смоль, но с европеидными чертами или с тонкими благородными лицами арабских кочевников; шоколадными или просто смуглыми, чем-то неуловимо напоминавшими и европейцев, и китайцев, и японцев; совершенно белыми – и в то же время, если не считать цвета кожи, отмеченными всеми признаками негроидной расы. Вскоре я пригляделся, перестал удивляться и начал размышлять.

Конечно, африканские негры тоже различаются меж собой. Живут там банту, фульбе, бамбара, матебеле, акан, зулусы, басута, свази, а также бушмены и эфиопы, в негроидной принадлежности которых есть большие сомнения, хоть они и чернокожи. Теперь вспомним, что в южноамериканские штаты свозили множество всяких негров (кроме, быть может, бушменов – они малорослы, и их, я полагаю, было трудно отловить в пустыне Калахари). От союзов негров с белыми произошли мулаты и квартероны, от союзов с индейцами, китайцами и японцами – метисы; и вся эта чёрно-бело-шоколадно-жёлтая масса бурлила и кипела на протяжении шести-семи поколений, рождая совершенно невиданные плоды и побеги. Мой сын тоже метис, наполовину еврей, наполовину татарин, и в наших краях мог бы сойти за весьма экзотический фрукт; но где ему тягаться с тем, в чьих жилах течёт кровь негров банту, ирокезов, японцев, испанцев и англосаксов?

В третье или четвёртое путешествие по Манхаттану мы с дядюшкой поехали в метро. Нью-йоркское метро не отличается особой чистотой, но везёт, куда надо, так как станций там раз в десять больше, чем в Москве. Но дядюшка согласился на эту поездку с видимой неохотой, и лишь очутившись в вагоне, я понял, в чём причина. Мы были здесь единственными белыми, а остальные три десятка пассажиров – чернокожими, хоть некоторые оттенком кожи едва ли отличались от нас.

Напротив меня сидела молодая пара: парень – тёмно-шоколадный, симпатичный, и девушка цвета кофе с молоком, настоящая раскрасавица с огромными карими глазами. Вероятно, они возвращались с торжественной процедуры вручения бакалаврских или магистерских дипломов, так как были облачены в тёмные мантии и четырёхугольные шапочки, а у парня был портфель, в котором, видимо, и хранились драгоценные дипломы. Что же касается самих свежеиспеченых магистров, то они держались за руки, по губам их блуждали улыбки и, кроме друг друга, они не видели никого. Смотреть на них было приятно, и я готов был поставить наш рубль против золотой двадцатидолларовой монеты, что следующее торжественное событие в их жизни не за горами.

Наискосок от меня сидел мрачный громила лет тридцати, в кожаной куртке, губастый, с приплюснутым носом и волосами, как шерсть чёрного барана; явный голливудский злодей из «плохих негров», что торгуют наркотиками и своими малолетними сёстрами. И лишь одно нарушало сей мафиозно-негритянский антураж – цвет кожи у этого предполагаемого злодея был не темней, чем у меня.

С другой стороны расположились пять полных тётушек типично негритянской внешности, с огромными сумками, в ярких цветастых платьях. Одна лакомилась мороженым, другая хрустела чипсами, а языки трёх остальных мололи не переставая. Насколько я понял, они делились информацией о ценах на продукты и хвастали, кто что купил. За ними, в торце вагона, стояли и сидели восемь или девять подростков самого хулиганистого вида – в шортах до колен, в бутсах до середины икр, в майках с неприличными надписями – и, конечно, с магнитофонами типа «мыльница». Магнитофоны играли, подростки притопывали и демонстрировали друг другу свою мускулатуру.

Рядом с громилой пристроился седой старый негр в очках, уткнувшийся в газету; за ним сидела прелестная чернокожая женщина с лицом рафаэлевской мадонны, а при ней – пара детишек, трёх и пяти лет; дальше...

Дядюшка ткнул меня локтем в бок и прошептал:

– Не смотри!

– Почему? – удивился я.

– Тут смотреть не принято, коль не хочешь нарваться на неприятности. Вот, изучай!

И он сунул мне схему нью-йоркского метро.

У нас сложились устойчивые штампы, связанные с иными народами. Французы – ветрены и легкомысленны, испанцы – горды, англичане – чопорны и сдержанны, турки – кровожадны, китайцы – вежливы, индейцы – свободолюбивы, негры – угнетаемы... Собственно, индейцев тоже угнетают, но они упорно борются за свободу, а вот негры – несчастные чёрные рабы. В справочнике «Страны мира», выпущенном «Политиздатом» не в столь уж далёкий восемьдесят восьмой год, читаем: «Соединённые Штаты Америки – государство в Северной Америке. Территория – 9373 тысячи квадратных километров. Население – 244,4 миллиона – сложилось в результате массовой эмиграции, первоначально главным образом из Европы, и ввоза негров-рабов из Африки. Ныне 95 % населения составляют лица, родившиеся в США. Жестокий национальный гнёт и расовую дискриминацию испытывают на себе в наибольшей степени негритянское население (29,2 млн.), испано-говорящие американцы (16,9 млн.), и ряд других национальных меньшинств, а также коренное население страны – индейцы (1,4 млн.) и эскимосы (на Аляске), – подвергавшиеся истреблению и гонениям на протяжении всей истории США и в настоящее время живущие преимущественно в резервациях.»

И только после этого идеологического пассажа о неграх-рабах и несчастных эскимосах, прозябающих в резервациях, «Политиздат» сообщает нам, что столица Штатов – город Вашингтон, и государственный язык там – английский. О, мифотворчество советской эпохи! (Это я не про Вашингтон и английский язык, а насчёт негров, индейцев, эскимосов и прочих испано-говорящих.)

Вот вам другая история, которую мне рассказала Юля – та самая Юля-бывшая-москвичка, которая со своей подружкой-китаянкой поселила меня в отеле «Crowne Plaza». Может, это правда случилось с ней, а может, это анекдот, гуляющий в эмигрантских кругах, среди евреев, уехавших в Штаты из СССР – истину мне установить не удалось. Но по словам Юли дело было так. Она, учёная и симпатичная молодая дама, подала вместе с мужем заявление на выезд в Штаты и в урочный час явилась в посольство на собеседование, испытывая при этом, вполне естественно, робкие надежды и душевный трепет. Дабы продемонстрировать сотруднику посольства, сколь ценным приобретением для Америки является её семья, она принялась рассказывать о своих успехах в науке, о диссертации, защищённой с блеском, о каких-то спортивных достижениях юности, о владении языком и компьютером, и о прочих своих достоинствах. Сотрудник посольства выслушал её, а потом и говорит: «Это всё прекрасно, милая леди, но лучше б вы были негритянкой с пятью детьми, без ноги и без мужа.»

Соль этой мрачной шутки заключается в том, что оная негритянка могла бы до самой могилы не работать и сидеть на иждивении государства, а если б она пожелала поступить в аспирантуру, то вы, мой дорогой читатель, конкуренции бы ей не составили. У вас масса талантов и ума палата, зато она – негритянка. Причём без мужа, без ноги и с пятью детьми.

Иными словами это называется так: белая Америка отдаёт чернокожим свой Великий Исторический Долг, кается в былых грехах, смывает проклятое рабовладельческое прошлое, пропускает негров вперёд – да ещё с поклоном. И негры – те, кому угодно – проходят вперёд и пользуются всеми льготами и привилегиями; а кому не угодно – сидят на пособии, бунтуют и напоминают о том, что их трудами и кровью создана прекрасная богатая Америка. Примерно так выглядит расовая проблема в изложении наших российских эмигрантов, и я не берусь судить, что здесь правда, а что – домыслы. Лично я делю людей не по цвету кожи и форме носа, а по наличию или отсутствию интеллекта и по душевным их качествам – доброте или жестокости, мудрой сдержанности или оголтелому фанатизму, трудолюбию или лени, стремлению помочь ближнему своему или пнуть его сапогом под копчик. Вы, возможно, согласны с этим моим мнением, но не думайте, что оно автоматически разделяется всеми угнетёнными неграми, эскимосами и так называемыми «испано-говорящими». У многих из них свой счёт к «белым» – а вы, к сожалению, белый, а не многодетная чернокожая мать без одной ноги.

Итак, ещё раз подчеркну, что характерной чертой американской внутренней политики является предоставление неграм преимуществ и льгот. Например, в любых конкурсах – на государственные должности, при приёме на работу и учёбу – при прочих равных побеждает негр. И если возникнет хоть малейшее подозрение, что ему отказали в работе или в чём-то ещё по расовому признаку, он может подать в суд и раздеть обидчика догола. И потому не удивляйтесь, когда заметите, как много негров среди государственных служащих, в полиции и среди чиновников, занимающихся, скажем, социальными проблемами.

Государство – за негров; таков официоз. А как обстоят дела в реальности?

Тут я вернусь в нашу страну, к советским временам, когда в братской семье наших народов никакой национальной дискриминации – или, упаси Боже, геноцида – не существовало. Разумеется, лишь на бумаге, а на самом деле русскоговорящих инородцев «держали и не пущали». И от того полу-инородцы, коим посчастливилось обзавестись, например, русской мамой, становились русскими и тщательно скрывали, кто их папа или дедушка, дабы попасть на работу в «почтовый ящик», и вспоминали о папе и дедушке лишь в тот момент, когда тяга к «почтовым ящикам» сменялась тягой к заокеанским краям. И если такое «подпольное вливание» в славянские народы полу-армян, полу-евреев, полу-татар не геноцид, то я не знаю, что ещё называется геноцидом.

Функцию «держать и не пущать» исполняли, разумеется, партийные работники и администрация предприятий, но я не буду предаваться личным воспоминаниям на сей счёт. Отмечу только некий забавный момент: несмотря на жёсткость этой негласной, но всесильной политики сдерживания и затаптывания, почти у каждого проводившего её начальника имелись «свои доверенные инородцы». Например, «свои евреи», которых можно было продвигать по службе и даже посылать за рубеж, чтобы все видели: наше советское искусство и наша советская наука воистину интернациональны. Наличие таких «своих евреев» не значило, что все остальные были чужими или плохими; они были просто евреями.

Я привёл этот пассаж лишь с той целью, чтобы отметить некие аналогии между положением негров в США и евреев в бывшем СССР. Тут, разумеется, многое не совпадает: во-первых, негров тридцать миллионов, а не три; во-вторых, они не могут ассимилироваться в среде англосаксов и не стремятся к этому; в-третьих, они вовсе не запуганы, как евреи в Советском Союзе, и хранят свою национальную гордость; в-четвёртых, правительство США – без всяких дураков – держит их сторону. Но многие рядовые американцы, чуждые советского лицемерия («свои» евреи и просто евреи!) делят негров на хороших и плохих – и это деление в полной мере восприняли эмигранты из России.

«В Вашингтоне половина населения – негры, – говорили мне, – но это хорошие негры: они работают, а не сидят у страны на шее, не пьют, не колются, не хулиганят. А в Нью-Йорке много плохих негров, бездельников и преступников. Мы, налогоплательщики, их кормим. Так хоть бы они нас не трогали! Но как бы не так: попробуй, загляни в Гарлем!»

Хороший негр – это тот негр, который работает и преуспевает. Он, весьма вероятно, уважаемый врач, адвокат или учитель; он живёт рядом с вами, в районе, который считается «белым»; его дети играют с вашими детьми и ходят в ту же школу; он – стопроцентный американец, и соседи просто не замечают цвета его кожи; и с такими неграми, полностью интегрированными американским обществом, в Штатах нет проблем. Плохой негр плох не потому, что он чёрный, а потому, что не желает работать и склонен к нарушению спокойствия, насилию и противозаконным поступкам. Цвет кожи особого значения не имеет, но является как бы лакмусовой бумажкой, свидетельством подобных склонностей – как женский наряд на мужчине-гомосексуалисте.

Приглядитесь к американским фильмам, в первую очередь – к полицейским боевикам. Почти всюду присутствует хороший негр, полицейский сержант, а то и капитан, неустрашимый страж закона и справедливости; и почти всюду есть плохой негр, делец наркобизнеса, люмпен или мафиози. А рядом с ними действуют другие персонажи, белые, прокуроры и детективы – с одной стороны, и преступники – с другой. При всей незатейливости подобных сюжетов, картины тщательно подчёркивают одну – и совершенно справедливую мысль: есть хорошие парни и есть плохие парни, и неважно, кто из них чернокожий, а кто белокожий. Гораздо существенней разделение на «чёрных» и «белых» в сфере морали, нравственности, душевных качеств и склонностей, образа жизни и так далее.

И так далее, и тому подобное; но – тем не менее...

Видел я много фильмов с хорошими неграми, но не попадались мне картины, в которых негритянский юноша сочетался бы счастливым браком с белой девушкой – или наоборот, белый женился бы на негритянке. Я не знаю, насколько такая идея популярна в Штатах, и как реагировало бы американское общество на евгенический план перемешивания рас. Вполне возможно, как на катастрофу. Вернёмся к началу этого раздела и вспомним, что в 1988 году из 244 миллионов населения 29 млн. были неграми (в той или иной степени), а 17 млн. относились к латинос; значит, белых было около двухсот миллионов – всего в четыре раза больше, чем «цветных». Теперь представим себе такую фантастическую гипотезу, что в с я «цветная» молодёжь, юноши и девушки, сочетаются браком с белыми и в каждой семье появляется пара ребятишек; тогда через сорок-пятьдесят лет Штаты наполовину будут страной негров, латинос, метисов и мулатов. Я-то не возражаю против внуков с шоколадной кожей, но вот что думают по сему поводу белые американцы?

В беседах с ними я подобных щекотливых тем не затрагивал, но стремился потолковать о корнях, о том, кто из какого штата и кого числит в своих предках. Иногда говорили – с явной гордостью – о капле индейской крови, и гордость эта была понятна: индейская кровь как бы освящает право на владение землями и водами Америки и может цениться столь же высоко, как происхождение от первопоселенцев. Но ни один из моих собеседников не похвастал, что в жилах его есть негритянская кровь. Возможно, тут срабатывают всё те же штампы: чернокожие – бывшие рабы, а индейцы – представители диких, гордых и свободолюбивых племён. Но ведь точно такими же были и негры с Золотого Берега, пока их не привезли в Джорджию, Флориду и Алабаму!

Но вернёмся к современному состоянию дел, к хорошим и плохим неграм. На многих на них написано, что они – плохие или, скажем, нежелательные в приличном обществе; это заметно по диковатой внешности, по одежде, по манерам и, разумеется, по языку. Но ни на одном негре, самом представительном и культурном, не написано, что он хороший – достаточно хороший, чтобы поселиться рядом с вами. Такое мнение о нём можно составить только после длительного знакомства и соседства, причём желательно, чтобы в этом месте обитал ещё его отец, а то и дед; вот тогда – никаких расовых предрассудков!

Жертвами подобной ситуации сделались некоторые наши эмигранты. Казалось бы, им-то какое дело до негров? Ну уж, во всяком случае не большее, чем всем остальным... Как бы не так!

Наш эмигрант трудится и покупает дом в приличном районе – естественно, в рассрочку. Чтобы иметь облегчение с уплатой взносов, он часть дома сдаёт жильцам, а жильцов ищет, давая объявления в газету. Потенциальные жильцы звонят и на хорошем английском договариваются о цене и времени осмотра помещения; потом являются лично; и – ужас! – это негр!

Если наш эмигрант, который сам не обладает устойчивым статусом, сдаст квартику негру, белые соседи его не поймут. Весьма вероятно, с ним перестанут здороваться; найдутся и иные способы выразить своё неудовольствие. С другой стороны, отказать в квартире негру тоже никак нельзя, ибо американское правосудие решительно не одобряет расовой дискриминации. Что же делать нашему несчастному эмигранту? Выкручиваться, извиняться, говорить, что он ошибся, что квартира уже занята или – как выяснилось сегодня утром – в ней с минуты на минуту рухнет потолок. Негр, разумеется, всё поймёт, и это не увеличит его любви к белым.

Ваше счастье, что вы не домовладелец, а студент!

Сходные проблемы возникают не только у домовладельцев-эмигрантов. В городке, где учится мой сын, тридцать тысяч населения, причём двадцать из них – студенты и сотрудники университета, а остальные в той или иной степени кормятся от университетских – содержат лавки и ресторанчики, бензоколонки и кинотеатры или сдают квартиры студентам. В дормитории жить не очень удобно; я уже упоминал, что комнаты там маленькие, метров по восемь, готовить нельзя, обстановка скудная, соседи – самые разнообразные, и платить за это удовольствие надо триста долларов в месяц. Но можно подыскать себе компаньона (или «гёрл-френд») и снять за шестьсот долларов на двоих квартиру с гостиной, двумя спальнями, полностью оборудованной кухней и всеми прочими удобствами. Цена аренды может колебаться – в зависимости от того, сдаётся ли квартира с мебелью или без, и сколь далеко она расположена от университета; но в среднем, как я сказал, плата равна трёмстам долларам с головы.

Мой сын, не без некоторых сложностей, нашёл себе такую квартиру и компаньона, румынского аспиранта. Его хозяева (или, как он их именует, «лендлорды») – престарелые супруги, коим порядком за семьдесят. У них множество детей и внуков в различных городах Америки (даже на Аляске), а также участок с двумя домами; в одном они живут, а другой сдают студентам. Но не всяким! Во-первых, им не нужны молодые, а желательны солидные аспиранты в возрасте двадцати трёх – двадцати пяти лет; во-вторых, постоялец должен быть некурящим; а в-третьих... Ну, вы понимаете, что им требуется в-третьих.

Прочитав объявление в газете, сын позвонил своим будущим лендлордам и был подвергнут допросу. Самый существенный момент – откуда вы, юноша? Ах, из России? Из города Санкт-Петербурга? (В скобках: значит, не китаец, не мексиканец, не кореец, и, надо полагать, не негр.) Тогда приходите, и поскорей! Я сегодня занят, сказал сын; можно ли прийти завтра? И услышал: нет, приходите немедленно! Мало ли кто придёт по объявлению до вас. А вы нам подходите.

Сын пошёл и удостоился подписать контракт – во имя великого братства бледнолицых. Такие вот пироги!

С другой стороны, вспоминается мне эпизод на вашингтонском вокзале, когда я садился на «Амтрак», чтобы вернуться к дядюшке в Ларчмонт. Посадка происходила совсем иначе, чем у нас – поезд не стоял у перрона сорок минут и не ждал пассажиров, но пассажиры ждали поезд, скопившись в специальном загончике перед нужной дверью. Минут за десять до отправления эту дверь открывают, все разбегаются по вагонам, и – вперёд! Примерно такая же процедура, как в аэропорту, только без проверки багажа.

Но для меня она была непривычной, и я поглядывал на часы и беспокоился. Когда откроют эту проклятую дверь? Успею ли я добежать до вагона? И вообще, на тот ли поезд я стою?

Среди пассажиров был негр совершенно изумительного вида: лет тридцати, абсолютно чёрный, но с благородными тонкими чертами, в прекрасном костюме, при галстуке и белоснежной рубашке (а жара стояла в тот день тридцать пять по Цельсию). Я направился прямиком к нему и задал все перечисленные выше вопросы. И получил ответ – дружелюбный и на превосходном английском. Засим двери открылись, и чернокожий красавец сопроводил меня к поезду, ещё раз добавив, что это именно «Амтрак», и что я доберусь на нём до Нью-Йорка, а никак не в Майями и не в город Даллас в штате Техас.

Вывод: теперь вы, очевидно, ждёте, что я посоветую вам, как относиться к неграм. К неграм– никак; а к людям относитесь по-людски. И больше мне нечего сказать по сему поводу.

Соединённые Штаты – богатая страна, и означает это следующее:

1. Каждый, кто хочет приобрести профессию или сменить её, может это сделать.

2. Каждый, кто хочет работать, может найти работу. Лучше или хуже – второй вопрос; но работа есть для всех, и чтоб получить её, не надо участвовать в непрерывных классовых битвах. Надо только иметь соответствующую квалификацию и желание трудиться.

3. Каждый, кто работает, живёт вполне обеспечено, имеет квартиру или дом с участком, одну или две машины, хорошо питается, носит нормальную одежду, получает медицинскую помощь и имеет гарантию обеспечения в старости. Но далеко не все могут шиковать – ездить по свету, посещать дорогие рестораны, коллекционировать антиквариат или покупать автомобили за пятнадцать-двадцать тысяч долларов.

Если обратиться к интеллектуальным видам деятельности, то можно выделить четыре градации специалистов, расположив их в порядке возрастания доходов: учёные, преподаватели, инженеры, занятые в сферах образования, гуманитарных и естественных наук (сюда же я бы отнёс клерков и государственных чиновников невысокого и среднего рангов); врачи, работающие в госпиталях или имеющие частную практику; юристы – в первую очередь адвокаты и юристы, работающие в сфере бизнеса; бизнесмены – начиная от всевозможных дилеров и биржевых брокеров и кончая людьми, имеющими собственную крупную фирму. Раньше я уже говорил об этой классификации, и сейчас настало время обсудить её подробнее.

Почему врач получает в среднем больше физика, филолога или инженера? Потому что он имеет дело с людьми и отвечает за их здоровье и жизнь; отвечает не в фигуральном смысле, как в нашей стране, а перед американским законом. К тому же работа в госпитале тяжела, вид человеческих страданий гнетёт медика, и он должен получать больше, чем программист, который смотрит не в искажённые предсмертной мукой лица, а на экран своего компьютера. По-моему, это очевидно и вполне справедливо. Справедливо и то, что лишь поработав в госпитале, врач получает право открыть частную практику. И если он хороший специалист, то к сорока годам его жизнь становится поспокойней.

Почему юрист получает больше врача? Потому что он стоит на страже ваших денег, а деньги значат больше здоровья: не будет их, вы не получите квалифицированную медицинскую помощь. А также, коль не будет денег, не будет и дома, машины и нормальных жизненных условий. О каком уж здоровье тут можно говорить? И потому юрист ещё важнее врача, и работу его тоже не назовёшь лёгкой, ибо сталкивается он с тем же самым, что и врач, и даже с большим: с человеческим отчаянием, с рухнувшими надеждами, с преступлениями, с мерзостью и грязью. За это надо платить – и ему платят.

Что касается бизнесменов, то ясно, что эти люди подвергаются особо сильным стрессам и нервным нагрузкам; им, чтобы заработать, надо расплатиться с лихвой собственным здоровьем. Один из мифов советской эпохи заключался в том, что бизнесмена-капиталиста представляли в виде паука, который сидит в центре некой паутины и спокойно, с наслаждением сосёт кровь из своих инженеров и рабочих. Это совсем не так; любой вид бизнеса – очень рисковое и нервное занятие, где на одного удачника приходится сто неудачников. И судьба неудачников печальна.

Обратимся к первой категории специалистов. Тут тоже имеется расслоение на две большие группы: тех, кто занимается наукой в университетском городке, и тех, кто идёт служить в фирму. Конечно, занятия наукой (или искусством, или любым видом творчества) тоже требуют большой нервной энергии, но они доставляют ни с чем не сравнимое удовольствие. Я полагаю, что творящий человек отвечает полностью и целиком своему предназначению в природе, и все беды, несчастья и социальные катаклизмы нашего мира связаны лишь с тем, что творцов ещё немного, и для подавляющей массы земного населения работа является не радостью и первейшей психологической потребностью, а средством существования. Мы подспудно жаждем свободы – свободы жить так, как нам нравится, рисовать, музицировать, доказывать теоремы или выращивать тюльпаны, а не перебирать бумажки на письменном столе.

Так вот, творец всегда свободен, и он счастливее прочих; жизнь его спокойна, полна смысла, и отвечает он только за себя и за своих близких; и он не должен в силу своей профессии принимать груз чужих страданий и бед. И потому заработок его скромен – хотя и вполне достаточен для нормального безбедного существования. Если хотите больше, идите работать в фирму, на предприятие – но там и нагрузка будет больше, так как начальники и хозяева станут выжимать из вас всё, что только возможно. И работать вам придётся от звонка до звонка, и ездить на работу за двадцать, тридцать или сорок километров, и вытягиваться в струнку перед шефом. Выбирайте!

Вот несколько цифр. Вам – 28–30 лет, вы – постдокторант, трудитесь весьма усердно и получаете 30–35 тысяч долларов в год. Потом вы станете профессором и в период от тридцати пяти до шестидесяти пяти лет станете получать 40–60 тысяч. Такова академическая карьера. Но неплохой программист, работающий в банке или в крупной фирме, получает 50–60 тысяч долларов уже к тридцати пяти годам – за что и платит ежедневным обязательным появлением на службе и работой «на дядю». Я имею информацию о наших российских физиках и приборостроителях, людях зрелого возраста, 50–60 лет, которых пригласили на работу в американские фирмы – естественно, потому, что у них были идеи (хоть люди эти далеко не гении), а вдобавок к идеям – везенье. Один из них, ведущий специалист фирмы, сразу начал получать 60–70 тысяч долларов в год; другой занял пост заместителя директора по науке с окладом 90 тысяч долларов в год. Но я думаю, что любой из них с большей охотой читал бы лекции в университете.

Теперь давайте выясним – сколько это, тридцать пять, пятьдесят, девяносто тысяч долларов в год? Много или мало? Хватит ли, чтоб прожить с семьёй? Но начнём мы с меньшей суммы и с самого простого случая.

Сын моего друга, эмигрировавший в Штаты восемнадцатилетним юношей, закончил там юридический колледж, получил диплом бакалавра и пошёл служить в нью-йоркскую полицию. Надо сказать, что полиция и аппарат мэрии нуждаются в таких людях, ибо они говорят по-русски и могут работать с нашими эмигрантами. Итак, этот юноша выбрал карьеру государственного служащего, и сейчас борется со всевозможными злоупотреблениями в области медицинского страхования; ему 27–28 лет, он не женат и получает двадцать семь тысяч долларов. Каков же его примерный бюджет?

1. Около четверти – семь тысяч долларов – съедают налоги, хотя наш молодой полицейский, как государственный служащий, наверняка имеет какие-то льготы.

2. Он снимает двухкомнатную квартиру в Бруклине за 450 долларов в месяц; итого – пять с половиной тысяч долларов в год. Но квартира относительно дешева и снята у знакомого домовладельца; в иной ситуации она обошлась бы 550 долларов ежемесячно или 6,6 тысяч долларов в год.

3. За воду, отопление, электроэнергию, обычный телефон и радиотелефон, стирку и прочие услуги подобного рода он платит триста пятьдесят долларов в месяц или 4,2 тысячи долларов в год.

5. Содержание машины (страховка, ремонт, бензин и т. д.) обходится в двести долларов в месяц или 2,4 тысячи долларов в год.

6. Питание – четыреста долларов в месяц, 4,8 тысячи в год. Но это много и связано лишь с тем, что наш молодой человек ест в кафе. Если же покупать продукты в магазине и готовить дома, то за 300–400 долларов пропитается семья из двух человек.

7. Я полагаю, что медицинская страховка этого юноши оплачивается государством – ведь он полицейский, а это занятие связано с большим профессиональным риском. У него нет транспортных расходов – вернее, они включены в обслуживание автомобиля.

8. Итак, сколько же у него остатся? Прикинем это:

Значит, остаётся всего три тысячи долларов – на одежду, книги, вещи, развлечения, путешествия. Негусто! Правда, носильные вещи, скромная мебель и техника (телевизоры, холодильники и т. п.) сравнительно недороги, и поезка в Канаду на пять дней стоит всего триста долларов, но путешествие в Лондон и Париж на 10–12 дней уже потребует 1400–1600 долларов, красивый альбом с видами отнимет 50–100, а услуги фотографа – 30–40. Тем не менее, наш молодой полицейский сыт, одет, обут, у него есть машина, крыша над головой и хорошие перспективы.

Во-первых, через несколько лет он будет получать больше, и лишние три-четыре тысячи долларов станут той лестницей, которая поможет, фигурально выражаясь, преодолеть барьер между дешёвым путешествием в Канаду и дорогим в Лондон и Париж. Ему уже сейчас хватает на пристойную жизнь, а значит, любая добавка – это уже роскошь, более дорогие развлечения и более дорогие вещи.

Во-вторых, скопив сумму в 10–15 тысяч долларов, он может купить дом за 100–150 тысяч с рассрочкой на 20–25 лет. Он – государственный служащий, его положение стабильно, и многие банки готовы предоставить ему кредит. Дом он сдаст жильцам, и за счёт квартирной платы будет гасить выданную ссуду и проценты по ней, так что к пятидесяти годам его недвижимое имущество будет свободно от долгов. Разумеется, за десять лет он может отложить первичные взносы на два-три дома и, параллельно со своей службой, сделаться домовладельцем – со всеми вытекающими отсюда последствиями, так как этим имуществом надо управлять.

В-третьих, он может жениться – и я полагаю, женится наверняка. Тут уж как повезёт: если девушка из состоятельной семьи, молодые могут получить дом или квартиру в подарок к свадьбе; а может быть и наоборот – их совместных доходов хватит только на жизнь и содержание детей. Но в любом случае они не будут бедняками или, тем более, нищими.

А как обстоят ваши дела? Сможете ли вы прожить на стипендию? Давайте с этим разберёмся.

Ваша стипендия будет составлять тысячу долларов в месяц; может быть, немного больше или немного меньше, но мы остановимся на этой круглой цифре и рассмотрим ваши расходы.

НАЛОГИ. Скорее всего, вы будете платить целых четыре налога, как платит их мой сын: федеральный налог порядка 9 % – девяносто долларов; налог штата порядка 1,5 % – 15 долларов; такой же городской налог – 15 долларов; студенческий налог, тоже около 9 % – 90 долларов. Три первых налога уходят безвозвратно в казну, а четвёртый вам, скорее всего, вернут в конце года.

ЖИЛЬЁ. Университет предоставит вам несколько вариантов поселения: в дормитории в комнате на двоих с оплатой в 200–250 долларов; в комнате на одного с оплатой 250–300 долларов; в отдельной квартире, однокомнатной, двухкомнатной или трёхкомнатной с оплатой 400–600 долларов в месяц. Предположим, для начала вы выбрали общежитие и отдельную комнату (250 долларов). Особой роскоши, как я предупреждал, не ждите; комната будет небольшой, с кроватью, столом и шкафом, с телефоном, но без туалета, ванны и кухонной ниши. Готовить в общежитии запрещено, а удобства будут общие на три-шесть комнат. Потом вы найдёте себе компаньона и за 500–600 долларов (т. е. те же 250–300 с носа, как в общежитии) снимете квартиру с кухней, ванной, двумя спальнями и, возможно, гостиной. Жить там, разумеется, удобнее, чем в дормитории.

ОБСЛУЖИВАНИЕ. Стоимость отопления, электроэнергии, смена постельного белья и т. д. входят в плату за вашу комнату в общежитии. Носильные вещи будете стирать сами, так как в общежитиях обычно есть своя прачечная со стиральными и сушильными машинами.

ТРАНСПОРТНЫЕ РАСХОДЫ. Регулярных расходов такого рода у вас практически не будет, так как от общежития до факультета вы доберётесь пешком за пять-десять минут. Вот когда (и если) купите машину, дело другое.

ПИТАНИЕ. Есть рядом с дормиторием и столовая. Питание трёхразовое (завтрак, ланч и обед) и будет стоить вам 250 долларов в месяц. Причём платите вы не за еду, а за вход в столовую, где можно есть сколько хочешь. Можете не сомневаться, что пища будет обильной и сравнительно терпимой; будут также соки и фрукты – яблоки, грейпфруты, бананы, ананасы, дыня (не нормированные – ешь, сколько хочешь). Но обед кончается в 17–18 часов, и вам придётся что-то покупать на ужин. Положим на это ещё сто долларов в месяц.

ПРОЧИЕ РАСХОДЫ. Университет даст вам медицинскую страховку либо предоставит бесплатно медицинские услуги – разумеется, некий минимум. В последнем случае полезно приобрести недорогую медицинскую страховку ценой 400 долларов в год. Вам откроют счёт в банке, но на нём необходимо держать «замороженными» 250–500 долларов. Иногда вам нужно проехать на автобусе или на метро в город, сходить в музей; все вышеназванные расходы добавят вам ещё долларов пятьдесят в месяц. Что касается кино и спортивных развлечений, то на территории университета они, вероятно, будут бесплатными.

Подведём итог в расчёте на год:

Много это или мало? Ну, во-первых, вы учитесь за счёт американского университета, а как говорил принц Дженнак, у дарёного попугая не пересчитывают перья в хвосте. Во-вторых же я полагаю, что результат весьма оптимистичен! Если вам возвратят налог, то свободных средств получается не меньше, чем у нашего молодого полицейского! А это значит, что вы находитесь в особо привилегированных условиях даже в сравнении с государственным служащим! Сознание этого факта должно греть вам душу.

Теперь давайте потратим эти три тысячи долларов. Во-первых, экономя на всём, от носок до зубной пасты, вы можете к концу года купить машину. Но её содержание (2400 долларов ежегодно) пробьёт такую брешь в ваших финансах, что становися ясным: без небольшого дополнительного приработка о подержанной машине лучше не мечтать. Но с телевизором, видеомагнитофоном, холодильником и даже с поездкой в Канаду нет проблем. Вам вполне хватит на мыло, пасту и крем для бритья (или косметику, если речь идёт о девушках), на рубашки, джинсы, кроссовки, туфли и тёплую куртку; на книги, на посещение музеев и кафе – разумеется, в скромном варианте; бить посуду и швырять деньги в оркестр вам ещё рано. Возможно, вы даже купите компьютер за 500–600 долларов, чтобы работать на нём вечерами и поддерживать связь с родителями на русском языке. И уж во всяком случае вы можете каждый год проводить каникулы дома, пожертвовав 1200 долларов на билет. А если вы человек трудолюбивый, то найдёте, где и как подзаработать денег на машину или на круиз по Мексике, Бразилии и Аргентине.

Теперь сделаем обзор стоимости товаров и услуг, чтобы вы могли лучше представить свалившееся на вас богатство в три тысячи долларов. Я буду пользоваться при этом рекламой из газет (например, из «Нового русского слова»), а также информацией, поступившей от моего сына, от моих американских друзей и коллег. Они, в частности, подчёркивали, что в американской торговле соблюдается железное правило: сколько платишь, такого качества вещь и получаешь. Если вы покупаете кроссовки за десять долларов, то будьте уверены, что подошва на них треснет через месяц; а если кроссовки будут стоить пятьдесят, то вы проносите их два года. Вот и прикиньте, что выгоднее.

Итак, что почём?

В руках у меня забавная книга «Sears Roebuck and CO. 1909 Catalog» – переизданный не так давно каталог американских товаров за 1909 год; разумеется, переиздали его в Штатах для потехи и развлечения публики, чтоб современные американцы смотрели, сколько стоило то или сё почти век назад, и смеялись. Посмеёмся и мы.

Глядишь на этот список и не знаешь, смеяться или плакать. И как мы дошли до жизни такой, что сапоги стоят у нас сотню долларов, а за два доллара и брючному ремню не прицениться? Особенно обидно бывает, когда начнёшь читать подписи и рассматривать картинки в этом каталоге 1909 года. Тогда становится ясно, что рубашки за 38 центов

– из чистого хлопка, свитера за два доллара – из стопроцентной шерсти, что сервант или комод – это роскошный сервант или комод, с бронзой и инкрустацией, что в сервизе за четыре доллара столько предметов, что глазам своим не веришь. Я уж не говорю о бриллианте в один карат ценой сто долларов... Вы видели когда-нибуть такой камень? Очень советую посмотреть в дорогом ювелирном магазине – запомните на всю жизнь.

Ну, а теперь отринем ностальгию и обратимся к современным ценам, начиная с рубашек. Сын мой купил две, за 24 и 32 доллара, но продавец (продавец, а не хозяин!) дал ему скидку 25 %, так что обе рубашки обошлись в 42 доллара плюс налог с продажи (ещё два доллара, и их платит покупатель). Джинсы «Леви» – 30 долларов, цветной телевизор с экраном 48 см. по диагонали, стереозвук, берёт пятьдесят программ – 230 долларов (со скидкой – 200). На двадцатку в лавочке «Family Dollar» приобретено: пять полотенец, домашние тапочки, три куска мыла, зубная паста, лосьон, употребляемый после бритья, и Бог знает что ещё... Обычное письмо в Россию – 60 центов... Но срочное письмо – 18 долларов, стрижка в парикмахерской – 20, фотографирование – 30–40 (снимки паспортного размера), книга по Фортрану – 44 доллара.

После этих предварительных замечаний на тему «Америка – страна контрастов» приступим к методическому обзору цен. Самое важное и дорогое – недвижимость, дома и квартиры. Сколько же они стоят в Нью-Йорке и его окрестностях? Вот несколько объявлений из «Нового русского слова»:

Вы, конечно, понимаете, что «просто дом» покупается для себя, а доходные – для сдачи жильцам и получения прибыли. Цены, как вы видим, не безумные; никто не предлагает виллу на Лазурном Берегу за полмиллиона долларов. Дом для себя можно купить за сто-сто сорок тысяч, и примерно такая же цена на двух-трёхкомнатные квартиры. Причём это цены Нью-Йорка, где жильё стоит, разумеется, дороже, чем в Солт-Лейк-Сити или городке Су-Сент-Мари на границе с Канадой. Насколько дороже? Как минимум, в полтора-два раза. И по цене сравнительно скромного дома в Нью-Йорке где-нибудь в местах захолустных можно приобрести целый дворец. Но будьте осторожны! Например, вы можете купить в провинции очень приличный дом всего за тридцать тысяч; купите его зимой, а весной обнаружите, что низинная местность, где он стоит, затапливается весенним половодьем. Тут действует то же самое правило: сколько платишь, такое качество и получаешь. И ваш дом – те же самые кроссовки за десять долларов.

Теперь обратимся к аренде квартир, размер которых в Штатах оценивается числом спален, а не комнат, как у нас. Но кроме спален есть, конечно, кухня, ванная комната с туалетом и гостиная, так что квартира «с одной спальней» по нашим понятиям двухкомнатная. А однокомнатная, с кухней или кухонной нишей, называется студией; это – для самых бедных, для молодых, для студентов и тому подобной богемы. Месячная плата за жильё различается в зависимости от городского района (благополучного или не очень), но в среднем она такова:

Есть объявления о сдаче студий за 200 долларов, но, не зная Нью-Йорка, лучше ими нем соблазняться: вы можете попасть в такой дом, где вас изнасилуют в лифте – кем бы вы ни были, женщиной или мужчиной.

Что из себя представляют недорогой американский дом (тысяч на сто – сто двадцать) или эквивалентная квартира в многоквартирном жилом доме? Это я могу рассказать вам со всеми подробностями. Дома обычно двухэтажные, сложенные из бруса и обшитые деревянными планками; стены у них толщиной сантиметров восемнадцать, и глядя на них просто пугаешься – как зимовать в таком доме? Но зимы в Нью-Йорке не такие суровые, как у нас, и дом хорошо отапливается. На первом его этаже – кухня-столовая (20 кв. метров) с туалетом и гостиная (30 кв. метров); из гостиной лестница ведёт на второй этаж, где располагаются ванная с туалетом и три или две комнаты (если три, то по 12 кв. метров, если две – то по 18; остальное место занимают ванная и коридор, куда выходит лестница. Под домом – подвал на 30–40 кв. метров; так стоит отопительная система, там можно устроить мастерскую, комнату для детских игр или бильярдную с баром. Перед домом – небольшой палисадник, за домом – дворик размером в одну сотку или ещё поменьше. Гаража нет, и машина стоит прямо на улице.

Квартира выглядит гораздо солиднее. Во-первых, дом каменный, многоэтажный, с толстыми стенами; во-вторых, вестибюль и лестницы просторны, облицованы камнем или мозаикой и разительно отличаются от убогих подъездов наших домов; в-третьих, внизу сидит охранник, и мимо него вы не пройдёте, так как палец этого охранника всегда рядом с кнопкой вызова полиции. Сама же двухкомнатная квартира состоит из гостиной на 25–30 кв. метров, спальни на 15–20 кв. метров, прихожей и кухни пристойных размеров, ванной комнаты, совмещённой с туалетом (за счёт чего она в два-три раза больше наших крохотных ванных) и ещё одной комнатки, совсем маленькой, метров на шесть, которую используют под кладовую. В общем, это не наша квартира, где нельзя поставить стол посередине комнаты, ибо придётся его не обходить, а под ним проползать.

Цены такие же или ниже, чем у нас; например, импортная стиральная машина из сравнительно недорогих стоит в Петербурге не менее 400 долларов, а небольшие холодильники за 80–150 долларов нам и во сне не снились. Но должен предупредить, что все эти цены взяты мной из газетных объявлений – как я подозреваю, о дешёвых распродажах.

Для любителей аппаратуры я привожу более подробную информацию о ценах на некоторые изделия.

Cassette Decks – кассетные «деки» (фирма, модель, количество моторов, тип шумопонижения Dolby). Обозначения: 1x/2x – one/double cassette; BC/BCS – type of Dolby noise reduction system available.

CD/MiniDisc players – проигрыватели компакт-дисков и минидисковые «деки» (фирма, модель, тип устройства, количество загружаемых в проигрыватель дисков, наличие оптического цифрового выхода). Обозначение: CD/MD – CD/MiniDisc.

Приведённые выше цены на кассетные «деки» и проигрыватели взяты из каталогов рассылки товаров по почте. На самом деле придётся заплатить несколько большую цену, подсчитываемую по формуле:

А вот цены на мебель:

Кое-где я сохранил нетленным живописный стиль объявлений – скажем, насчёт софы из поддельной кожи, которая выглядит на три тысячи долларов, но – только для вас! («a $3000 look – yours for only») – будет продана за девятьсот. Ну что сказать, глядя на цены меблировки? Если вы не рискнёте приобрести означенную выше софу или итальянский стол с шестью стульями за две тысячи триста, остаётся лишь развести руками. Цены не только низкие, но и позволяют вам сделать выбор: купить ли пару стульев из Италии по восемьдесят долларов, или стол с четырьмя стульями за сто тридцать, или письменный стол, обеденный стол и опять-таки четыре стула за эту же самую цену. Особенно впечатляет возможность обставить трёхкомнатную квартиру за 900–1000 долларов. Вы можете это сделать у нас? Сильно сомневаюсь!

Почему же у нас – нельзя, а у них – можно? Во-первых потому, что приобретая товар оптом, вы получаете большую скидку (вспомните эти несчастные рубашки, купленные моим сыном – всего-то две, а скидка – на четверть цены). Во-вторых, американцы стремятся купить товар на распродажах (или сэйлах – sale), где всё идёт значительно дешевле. И я, как было сказано выше, привёл цены из газетных объявлений на такие летние распродажи.

Там можно купить и одежду, сравнительно дешёвую, но приличную. Вы уже знаете, что рубашка обойдётся долларов двадцать (а не 38 центов, как в 1909 году), джинсы – 30–50 долларов, а обувь, туфли или кроссовки, тоже 30–50; пуховая же корейская куртка, в которой можно проходить зиму, стоит сто долларов. Я не советую вам покупать очень дешёвые вещи вроде кроссовок за десятку, коими торгуют в Нью-Йорке то ли на Тридцатой, то ли на Тридцать Пятой стрит; такая одежда не очень красива и быстро портится. Но вы можете приобрести нечто качественное и очень дешёвое в магазине Армии Спасения. Дело в том, что американцы сдают туда чуть поношенные и совсем не ношенные вещи за мизерную цену; и там вы можете купить джинсы или джинсовую куртку приличной фирмы, со всеми ярлыками и в фабричной упаковке, за пять-десять долларов. Ну, а рубашки и слегка поношенные вещи там идут за два-три доллара; не девятьсот девятый год, но всё же...

Теперь поговорим о книгах. Как я уже не раз упоминал, книги в Штатах дороги – причём особенно дороги энциклопедии, словари, художественные альбомы и фотоальбомы, научная литература. Цена на такие издания составляет от 15–20 до 50–100 долларов, и это действительно много: ведь за сто долларов можно купить отличную тёплую куртку, а за двести-триста – пропитаться целый месяц. Цены на художественную литературу разумеется ниже. Помните, я говорил о китайце, хозяине магазина фантастики, который шлёт мне свои проспекты? Каждый такой проспект охватывает около пяти тысяч наименований в области «сайенс фикшн», фэнтези, литературы ужасов (horror), книг мистического содержания, сериалов вроде Конана Варвара и так далее. Новые книги в твёрдой обложке весьма дороги и стоят 20–30 долларов, а иногда – до 60–100. Но этих книг всего три-четыре процента, а все прочие, прежних годов издания, продаются по более терпимым ценам: в мягкой обложке – за 3–5 долларов, а в твёрдой – за 10–13. Подержанные книги стоят ещё дешевле.

В крупных американских городах – по крайней мере, в Нью-Йорке – есть магазины русской книги, например, «Эрудит», «Родник», дом книги «Санкт-Петербург». Выбор изданий (которые, разумеется, привозят из России) весьма велик, а цены – самые разные. Скажем, в газетах мне случалось встречать предложения насчёт большого словаря Мюллера за 13 и 30 долларов. Но в среднем словари и справочники продаются по цене 20–30 долларов, а вся прочая литература – от десяти до двадцати, так как наши книги в основном в твёрдой обложке.

Коснёмся под занавес продовольственных проблем. В газете «Новое русское слово» можно наткнуться на объявление насчёт продуктовых наборов за 17 долларов, включающих, например:

Загляните в ближайший магазин и подсчитайте, в какую цену в рублях обойдётся вам этот набор, затем поделите на курс американской валюты, и вы получите те же 17–20 долларов. Выходит, мясо у нас в той же цене, что и в богатой Америке! Но там аспиранту платят стипендию в тысячу долларов, а у нас профессор получает (или, верней, не получает) пятьдесят или сто...

К тому же, ознакомившись поподробнее с этим газетным объявлением, вы узнаете, что речь идёт не о заказах, распространяемых в Нью-Йорке, а о так называемых «посылках дружбы», которые фирма доставляет от имени нью-йоркцев их оголодавшим родственникам в Москве, Петербурге, Киеве, Минске и Одессе – причём в течение месяца. Стоимость почтовой пересылки четырехкилограммового пакета – 12 долларов. Разумеется, фирма не отправляет куриные тушки почтой, а везёт их оптом и в рефрижераторах, но вряд ли транспортные расходы меньше 4–5 долларов за посылку.

Из всех этих расчётов можно сделать лишь один вывод: голодными в Штатах вы не будете.

Сравним цены на продовольствие в Нью-Йорке и небольшом университетском городе.

Этот список цен составлен моей сестрой и аспиранткой из Германии Биргит Эффи, за что я выражаю им горячую благодарность. Обратите внимание, что моей сестре, которая живёт в Нью-Йорке, отлично известно, сколько стоят овощи и рыба, а Биргит, по молодости лет, этим не интересуется, зато предоставила информацию по всем видам фруктов и напитков. Из переданных ими сведений я с удивлением понял, что продукты в Нью-Йорке дешевле, чем в маленьком университетском городке. Но не переживайте по этому поводу, друг мой, ибо всё в мире относительно. Возьмём хотя бы бананы, которые стоят в Америке полдоллара за фунт (400 грамм) или доллар с четвертью за килограмм. В предыдущем разделе мы подсчитали, что у вас, после в с е х расходов, останется три тысячи долларов в год или 250 долларов в месяц, и на них вы можете купить двести килограммов бананов (если вам не хватит тех, что выдают в вашей столовой, как говорится, «от пуза»). В то же время аспирант Петербургского университета на в с ю свою стипендию вряд ли сумеет купить двадцать килограммов бананов. И при этом на хлеб у него уже ничего не останется.

Теперь посмотрим, как обстоят дела с отдыхом и путешествиями. Вполне терпимо – если не стремиться в Лондон, Париж, Дели и Мельбурн.

Так что вы, с вашими тремя тысячами долларов, просто богач!

Я решил посвятить проблеме связи отдельную небольшую главу, которая скорее важна для ваших родителей, чем для вас, мой читатель. Ведь родителям хочется получать от вас письма (желательно – ежедневно), а иногда и услышать ваш голос; ещё им нужно посылать вам бандероли с книгами (в других предметах вы нуждаться не будете) и свои мудрые родительские наставления. Таким образом, здесь тоже возникает вопрос, поставленный в предыдущей главе: что почём? Но сопровождается он и другими вопросами, типа – как?.. и сколь быстро?.. Давайте с ними разберёмся.

Отправка обычного письма в Штаты стоит около пятидесяти центов, а авиа – немного дороже; но по моим наблюдениям, что авиа, что обычное письмо идут одинаково долго – бывает, и целый месяц. Стоимость этих отправлений уже достигла международного уровня, и я надеюсь, выше расти не будет. Но такие письма – самый неудобный, неоперативный и долгий вид связи, а также весьма дорогой – ведь вы платите 0,5 доллара за пересылку листа бумаги с текстом в один-два килобайта (одна-две тысячи знаков). Если уж слать письма, то лучше всего экспрессом – они стоят немного дороже доллара, с гарантией доходят за две недели, а как правило – за 9–10 дней. Те срочные письма, что доставляются в течение суток или двух-трёх, очень дороги – порядка 20 долларов, и прибегать к этому виду связи нужно в случаях исключительных – когда, например, требуется срочно переслать какой-то важный документ.

Во всех же прочих ситуациях эти двадцать долларов можно употребить с гораздо большей пользой – на оплату телефонного разговора. Сейчас наш российский тариф на переговоры с Америкой таков:

в будние дни с восьми утра до восьми вечера – около одного доллара за минуту;

в будние дни с восьми вечера до восьми утра – 0,7 доллара за минуту;

в субботу и воскресенье, круглосуточно – 0,5 доллара за минуту.

В период новогодних каникул (примерно до 10 января) иногда действует льготный тариф, о котором нужно справляться особо; в течение этого срока минута может стоить несколько дешевле.

Чтобы закончить с ценами, отмечу, что звонить из Штатов, даже с учётом всех возможных льгот, дороже, чем от нас, и это наводит меня на самые чёрные подозрения – как бы наша телефонная сеть не подняла тарифы. Звонить удобнее всего в субботу или в воскресенье, между шестью и восемью утра, что соответствует 22–24 часам вечера пятницы или субботы на атлантическом побережье США и в более западных штатах вплоть до Джорджии и Огайо (Восточный часовой пояс). Далее до Луизианы и Миннесоты простирается Центральный часовой пояс (22–24 вечера – наши 7–9 утра); затем – до Аризоны и Айдахо – Горный часовой пояс (22–24 вечера – наши 8–10 утра); и наконец в Калифорнии – Тихоокеанский часовой пояс (22–24 вечера – наши 9–11 утра). Слышимость прекрасная, и дозвонить можно легко, по автоматической связи, без предварительного заказа. Коды таковы:

Вначале набирается восьмёрка – обычный выход на междугороднюю связь; затем, без перерыва – 101 (код США), три цифры кода штата и номер абонента. Удовольствие дорогое, так как десятиминутный разговор обойдётся вам минимум в пять долларов.

Отправка в Штаты обычной бандероли весом два килограмма стоила до 17 августа 1998 г около пяти долларов, а сейчас – несколько дешевле (разумеется, в долларово исчислении). Бандероли идут долго, полтора-два месяца, и вы не верьте почтовым служащим, если они станут утверждать, что срок пересылки всего месяц. Правда, практически все бандероли доходят, и пропажа их стала событием редким. Все иные способы отправки бандеролей стоят дорого. Бандероли в «дальнее зарубежье» теперь принимают не только на Главпочтамте, но в любом почтовом отделении.

Теперь я хочу вам напомнить, что двадцатый век близится к концу, и в нашем распоряжении есть гораздо более дешёвый и оперативный вид связи. Конечно, речь идёт об электронной почте, о E-mail, которая требует вначале солидных затрат, но исключительно дешева в эксплуатации. Ваши солидные затраты – это приобретение компьютера (класса «Пентиум» или с 486 процессором) и модема, что обойдётся вам в 800–1200 долларов. Затем вы должны встать на обслуживание в какую-нибудь из действующих в вашем городе фирм, обеспечивающих связь с системой «Интернет», и получить в ней свой адрес E-mail. Таких фирм теперь много, и когда вы становитесь абонентом подобной организации, это значит примерно то же самое, что установка телефона и плата за него (только телефон-компьютер у вас уже имеется). У разных фирм немного разные условия, но сводятся они примерно к такому тарифу:

Таким образом, за отправку письма в полный машинописный лист (два килобайта) вы заплатите шесть центов, причём отосланный вами текст перенесётся к адресату за несколько минут (мой сын утверждает, что за две), и ответ вы получите тоже через несколько минут.

Почему же так дёшево? И так быстро? Как наше письмо попадает в Штаты?

Напомню вам, что оно не плывёт туда на корабле и не летит на самолёте. Модем соединяет наш компьютер с всемирной телефонной сетью, и вот по ней-то и путешествует наше послание. Дело выглядит примерно так: мы включаем компьютер и, не торопясь, набираем текст письма. Затем оформляем его с помощью специальной программы к тому виду, который требуется для передачи по E-mail, то есть приписываем к тексту адрес нашего абонента, свой адрес, дату и так далее (подчеркну, что большую часть этих действий выполнит за вас программа оформления писем). Теперь наше письмо готово, и мы задействует другую программу, которая его отсылает. Она включает модем и за долю секунды перебрасывает текст по телефонной линии в компьютер-сервер обслуживающей нас фирмы. Подчёркиваю, что ваш компьютер включается в телефонную сеть лишь на долю секунды, и только это время ваш телефонный номер занят; сервер же подключён к линии всегда, и он пересылает наше сообщение на другой сервер, уже где-нибудь в Норвегии или Швеции, а оттуда нас текст отправляется за океан и начинает путешествовать меж серверами по телефонным линиям в Штатах. Странствует наше письмо очень быстро и до тех пор, пока не окажется в университетском серверном компьютере. Наш абонент регулярно опрашивает его (скажем, дважды в день), и как только он обратился к университетскому серверу, письмо пересылается на его личный компьютер или терминал.

Вот почему всё осуществляется так быстро и стоит так дёшево. Время, главное – время! А если наши два килобайта передаются от сервера к серверу за доли секунды, то мы и платим только за эти доли – при тарифе около доллара за минуту. Разумеется, если вы передаёте очень большой текст – скажем, целую книгу объёмом в мегабайт – то ваш модем будет подсоединён к телефонной сети не доли секунды, а несколько минут, и вы заплатите значительно больше, чем за письмо. А теперь прикиньте, во что обойдётся прочитать эту книгу по телефону?

Если вы и ваш абонент сидите одновременно у своих компьютеров, то за час вы можете обменяться несколькими письмами, то есть фактически поговорить. Правда, вам и вашему абоненту придётся вначале составлять тексты писем, а затем отсылать их, что не очень удобно, зато дёшево. Но имеется и другая возможность – прямой доступ, когда оба ваших компьютера включены в сеть, между ними установлена связь on line, и текст, который вы набираете, практически одновременно появляется на вашем экране и на экране вашего абонента. Это уже настоящий разговор, тот же самый телефон, только в письменной форме. Но в этом случае вы занимаете телефонную линию на всё время вашей беседы и платите за это время почти столько же, сколько за международный переговор. Так что пробовать подобный вариант я вам не советую.

Предположим, я вас уговорил, вы поднатужились, купили компьютер, приобрели модем, зарегистрировались в фирме – и, отбыв за рубеж, оставили всё это хозяйство своим родителям (разумеется, обучив их, как пользоваться электронной почтой). Но остаётся неясным такой вопрос: а что же ждёт вас в Штатах? Неужели придётся приобретать ещё один компьютер с модемом, регистрироваться в американской фирме и платить ей за обслуживание?

Не волнуйтесь, не придётся. Вы будете работать с большим университетским компьютером (а скорее всего, с двумя или тремя), а чтобы работалось удобней, вам выделят личный кабинет и личный терминал – то есть малый вспомогательный компьютер. И вам дадут ваш личный адрес E-mail, и вы сможете принимать и отсылать письма на родину и во множество других мест, читать электронные журналы по специальности, связываться с коллегами в Штатах и в иных странах, изучать каталоги библиотеки Конгресса – и так далее, и тому подобное.

И, что характерно – задаром.

Итак, вы хотите поступить в американский университет? Или вы в него уже поступили? И даже находитесь сейчас в Штатах? И отучились там целый год?

Во всех этих случаях вы хотели бы кое-что знать о собственном будущем, о том, что случится, когда вы получите свою степень PhD. Это вполне законное желание, особенно в вашем возрасте, когда проблема дальнейших перспектив встаёт, как говорится, в полный рост. И первое, что вы должны сделать – разобраться со своими желаниями и склонностями.

Вам нравится ваша наука? Вы хотите продолжить академическую карьеру? Вы хотели бы со временем стать преподавателем и профессором, читать лекции, ездить по всему свету на конференции, вести магистрантов и аспирантов? Поработать в нескольких учебных заведениях, потом осесть там, где найдёте работу и подходящую должность, и где вам понравится? Получать пусть небольшой, но вполне достаточный оклад, не гнаться за деньгами, и копить не столько материальные ценности, сколько знания и опыт?..

Если вы хотите этого, вам надо искать место в постдокторантуре. Это означает, что вам опять придётся рассылать свои транскрипты и рекомендации в ряд университетов – то есть пройти такой же или более жёсткий конкурс, как при поступлении в аспирантуру. Я думаю, более тяжёлый, поскольку постдокторант не студент, а преподаватель, полноправный член факультета, и деньги он получает совсем другие, чем студент, и называются они по-иному – не стипендией, а заработной платой. Конкурс, повторяю, тяжёлый, но шансы у вас не маленькие; в свои 27–28 лет вы более зрелый человек, чем ваши американские соперники. Вы знаете жизнь ТУТ и жизнь ТАМ; вы в совершенстве владеете двумя языками, русским и английским (а может быть ещё и третьим, и четвёртым); вы имеете диплом солидного российского ВУЗа и учёную степень, полученные в американском университете (и сам этот факт делает вас особым, избранным – ведь вы уже однажды прошли тяжелейший конкурс и оправдали все надежды!); наконец, за время обучения вы опубликовали несколько работ и завели связи с американскими специалистами. Личные связи – это очень важно! Если вы учитесь в Техасе, но о вас хорошего мнения в университетах Орегона, Флориды и Нью-Джерси, ваши шансы стать постдоком резко возрастут. А мнения составляются людьми, поэтому будьте с ними приветливы, дружелюбны и старайтесь не терять однажды установленных контактов.

Возможен иной вариант: наука вам интересна, но вы предпочитаете заниматься ею не в университете, а в исследовательском подразделении крупной фирмы. Или вообще желали бы с наукой расстаться, а делать административную карьеру, ибо все предпосылки у вас для этого есть: диплом PhD, два языка и энергичный нрав. В таком случае вам надо искать место инженера или менеджера в какой-то фирме, причём ясно, что программист и юрист могут устроиться повсюду, а для химика, физика или металлурга возможности более ограничены; что же касается врачей, то о них вообще разговор особый. В фирме (в банке, в исследовательском центре, в приборостроительной компании или на предприятии иного профиля) вы будете зарабатывать больше, чем в университете, и скорей осуществите «американскую мечту»: свой дом, свой участок, два автомобиля, приличный счёт в банке и относительная независимость. Это означает многое, и я ни в коем случае не собираюсь вас порицать, если вы ради подобных благ расстанетесь с «чистой наукой».

В ответ на эти рассуждения и прекрасные перспективы насчёт фирм и университетов вы можете тяжело вздохнуть и заметить: взяли бы хоть куда... И я замечу вам в ответ, что «хоть куда» вы несомненно попадёте, если поставите себе целью остаться за рубежом. Во-первых, Соединённые Штаты Америки – очень большая страна и возможностей в ней не счесть; во-вторых, Штаты – ещё не весь мир, который, надо заметить, гораздо обширнее. И преподавателя или работника с вашей квалификацией возьмут в Канаде или Австралии, в Новой Зеландии или Южной Африке, в Индии или на Гавайях... Гавайи, кстати, тоже американский штат, как и Аляска, а на Аляске холодно, и я не думаю, что найдётся много желающих поработать в её университетах. Вы – другое дело! Вам не страшны ни морозы Аляски, ни африканская жара, ни джунгли Индии! Места, конечно, экзотические, но кто знает... Может быть, все они – не «хоть куда», а «самое то»? В конце концов, жизнь скучна без приключений...

А пока вам надо учиться, познавать Америку, заводить связи и не пытаться скакать впереди паровоза. За те годы, что вы проведёте в своём университете, многое может произойти, и важно, чтобы вы не упустили свой шанс. Вы можете совершить открытие в науке или приобщиться к перспективной тематике исследований; вы можете написать книгу или составить уникальную компьютерную программу; вы можете встретить друга или влиятельного учёного, который поможет вам устроиться; вы можете съездить в Рио-де-Жанейро или Буэнос-Айрес и решить, что в южном полушарии звёзды сияют ярче, чем в северном... Наконец, вы можете жениться или выйти замуж, и тогда все ваши планы полетят кувырком. Куда? Об этом вам придётся толковать с вашей женой или с мужем; быть может, вам захочется поехать на Аляску, а ей (ему) – в родной город Ледисмит в штате Висконсин.

Наконец, вы можете вернуться домой, в Россию – ибо, как говорил одиссарский принц Дженнак, у стен родного дома и цветы благоухают слаще, а вопль попугая кажется пением канарейки. К тому же у вас будет отличная школа, блестящие познания в языке и знание Америки, так что вы и на родине ценный кадр. А если вы единственное дитя у своих родителей, то нужно взвесить и кой-какие житейские обстоятельства. Все мы со временем не становимся моложе, и наступает мгновенье, когда кто-то, ваш отец или мать, уходит в Великую Пустоту, а оставшийся в одиночестве страдает и тоскует. Каждый из нас – и вы в свой черёд – изведает эту тоску и будет искать прибежища лишь в детях своих и внуках. Легко ль отказать родителю в подобном утешении?

Но если вы всё же решите остаться в Америке, то вам необходимо не только найти работу, но и утвердиться в новом статусе, уже не студента, а полноправного налогоплательщика. Иначе говоря, вам нужна рабочая виза, позволяющая жить и трудиться в Соединённых Штатах, или, что ещё лучше, грин-карта, вид на жительство. Вы её получите, если хорошо говорите на английском, знаете историю и географию страны и имеете в кармане долговременный контракт на работу. Но вы можете получить её и раньше, ещё оставаясь студентом, если вам улыбнётся удача.

Ежегодно правительство Соединённых Штатов проводит бесплатную лотерею, в которой для желающих эмигрировать в США разыгрываются пятьдесят пять тысяч грин-карт; в этой лотерее могут участвовать жители любой страны мира, кроме особо выделенных, откуда приток эмигрантов в последние годы был велик. Скажем, в 1996 году от участия в розыгрыше были отстранены Китай, Тайвань, Индия, Филипины, Вьетнам, Южная Корея, Великобритания, Канада, Мексика и некоторые другие латиноамериканские страны, зато на Европу, включая Россию и страны СНГ, было выделено почти двадцать четыре тысячи виз. К участию в этой лотерее также допускаются лица, работающие или обучающиеся в Штатах и даже находящиеся там нелегально (но последним, в случае выигрыша, придётся выкупать свою грин-карту за 750 долларов).

Давайте же поговорим о грин-картах, об их розыгрыше и о мошенниках, которые греют руки на этом благородном начинании. Дело в том, что в России (как, впрочем, и в Штатах) появились фирмы, который оформляют заявление для участия в розыгрыше – разумеется, не бесплатно; отечественные мастаки берут долларов тридцать, а зарубежные – пятьдесят. При этом они подчёркивают, что, разумеется, никак не могут повлиять на результаты розыгрыша, но оформят вашу заявку правильно и своевременно доставят её куда требуется. А если вы будете действовать сами, то можете в чём-то ошибиться, и ваша заявка не будет участвовать в розыгрыше. Значит, коль желаете повысить свои шансы, платите профессионалам!

Передо мной лежат две заметки, касающиеся лотереи грин-карт: одна опубликована в русскоязычной американской газете «Новое русское слово», другая – в еженедельнике «Комсомольской правды» N 38, от 28 февраля – 7 марта 1997 года. Материал в «Комсомольской правде» является ответом на многочисленные запросы читателей по поводу розыгрыша грин-карт и фирм, которые оказывают услуги в оформлении документов – мол, не мошенники ли они и выполняют ли свои обязательства. Одна из таких московских фирм упоминается в читательских письмах, но я не буду её называть, чтоб сие не послужило фирме бесплатной рекламой.

Итак, о заметках. Во многом они совпадают и информируют нас о следующем:

1. Заявления принимаются Национальным визовым центром США с начала февраля по начало марта; розыгрыш называется «Программа DV-98».

2. Грин-карта действительна 10 лет и даёт право многократного безвизового въезда-выезда, пребывания и работы в Соединённых Штатах. Её владелец приобретает статус постоянного жителя США, не теряя при этом паспорта и гражданства своей родной страны. Он может приехать в Штаты со всем своим семейством (включая неженатых потомков в возрасте до двадцати одного года) и обладает почти всеми правами гражданина США – за исключением избирательного права и работы в государственных учреждениях. После пяти лет проживания в стране, он может сдать соответствующий экзамен и получить гражданство.

3. Условия подачи заявления:

– принимается только одно заявление от каждого участника лотереи (но супруги могут подать два заявления, каждый – от своего имени);

– заявление принимается только от лиц, имеющих законченное среднее образование либо двухлетний стаж работы по специальности, требующей двухлетнего обучения (причём этот стаж должен быть набран в течение пяти лет, предшествующих участию в лотерее);

– заявление пишется на простом листе бумаги на английском языке, печатными буквами;

– заявление должно содержать: фамилию, имя, отчество (фамилию подчеркнуть сплошной линией); дату и место рождения; полные фамилии, имена, отчества, даты и места рождения супруга (супруги) и неженатых (незамужних) детей в возрасте до 21 года; почтовый адрес заявителя; личную подпись;

– с одного края к заявлению клейкой лентой прикрепляется фотография 37х37 мм (так, чтобы её можно было отогнуть). На обороте фотографии заявитель пишет свою фамилию – печатными буквами, на английском.

Это всё, что касается условий лотереи, но не всё, что касается двух газетных заметок. Американская газета подчёркивает, что участие в лотерее бесплатное, и даёт адрес, по которому нужно направлять заявления (письмом за пятьдесят центов). Вот этот адрес:

Наша российская газета этого адреса не даёт, зато упоминает несколько адресов и телефонов той самой московской фирмы и призывает пользоваться её услугами (которые, конечно, оцениваются побольше пятидесяти центов). Вообще-то я не сомневаюсь, что фирма всё делает как положено и доставляет заявления в Штаты не за месяц, как простым письмом, а гораздо быстрее, за два-три дня – что, само собой, стоит дороже. Претензии у нас с вами, дорогой читатель, будут не к фирме, а к газетам, опубликовавшим две упомянутые мной заметки. В конце концов, зачем вам фирма? Вы ведь уже учитесь в Штатах, знаете английский и можете сами послать письмо в National Visa Center; условия лотереи элементарны, а выиграть можно многое.

Но с какой вероятностью?

И вот тут-то начинаются чудеса.

Еженедельник «Комсомольской правды» пишет (цитирую):

«Новое русское слово» пишет (цитирую):

И что же сие значит? Либо число соискателей за год катастрофически сократилось (ну не желают трудящиеся миллионы ехать в Америку, остались лишь жалкие двести тысяч авантюристов!), либо сравнение цитат наводит на самые тяжкие подозрения о журналистах, забивающих читателям баки с нехорошими рекламными целями – в пользу той самой московской фирмы. Как говорится, есть просто ложь, есть гнусная ложь, и есть статистика; я думаю, что тут мы имеем дело с последним случаем. Тем не менее, ваши шансы выиграть грин-карту составляют почти один процент (если верить «Новому русскому слову»), и это вполне приличная вероятность для лотереи. Попробуйте, вдруг получится!

Ведь вы уже учитесь в американском университете – значит, один раз удача вам улыбнулась, не так ли?

Теперь я хочу дать вам несколько советов, связанных с вашим будущим трудоустройством. Как вы уже знаете, для лиц, обучающихся в университете, существуют три степени – бакалавра, магистра и доктора. При поступлении на работу в фирму бакалавр может рассчитывать на 25–30 тысяч долларов в год, магистр – на 30–40, а доктор, обладатель степени PhD – на 40–60. Разумеется, это всего лишь ориентировочные цифры, и я ещё раз подчеркну, что вы можете рассчитывать на шестьдесят тысяч в год, а получить только сорок или вообще ничего. В частности, возможен и такой ответ: мы бы вас взяли, но у нас работа для магистра, а не для доктора, так что платить в соответствии с вашей квалификацией мы не можем. Либо выяснится, что специалисту вашего профиля тяжело устроиться на работу, а, скажем, с несколько иной специальностью – гораздо легче. Предположим, физики и математики не требуются, а нужны программисты.

Поэтому вам, во время работы над своей основной диссертацией на степень PhD, было бы весьма полезно обзавестись магистерским дипломом в какой-то смежной отрасли. Проще всего это сделать представителям точных наук, инженерам и экономистам, поскольку все они, в той или иной степени, связаны с компьютерами. Спрос на программистов и специалистов по обслуживанию компьютеров остаётся устойчивым на протяжении многих лет, и магистерский диплом в одной из этих областей вам отнюдь не помешает.

Теперь возникает вопрос, где в первую очередь искать работу. Тут возможны три подхода, отнюдь не взаимоисключающих, так как вы должны действовать по всем трём направлениям одновременно. Во-первых – и это будет самым лучшим вариантом – вы можете рассчитывать на советы и рекомендации вашего шефа и ваших научных коллег, то есть на те связи, о которых я говорил ранее. Во-вторых и в-третьих, вы можете пытаться устроиться самостоятельно, исходя из таких принципов: искать работу в месте, где наших (я имею в виду русскоязычных эмигрантов) уже много и где к ним привыкли; либо поискать в месте, где наших мало и, следовательно, вы являетесь неким экзотическим фруктом. На вопрос, где – мало, а где – много, я ответил в первой главе.

Обычно аспиранты начинают подыскивать работу примерно за год до получения диплома PhD – на пятом курсе. Приведу данные о реальном распределении группы таких аспирантов-физиков из среднего, но вполне приличного университета:

аспирант-американец, сделавший хорошую работу, остался в своём университете постдоком;

другой аспирант-американец нашёл место постдока в университете города Санкт-Петербург (это американский Санкт-Петербург, не надо путать его с российским). Ставка постдока – примерно 30–35 тысяч долларов в год;

аспирантка из Германии пошла на работу в немецкую фирму – как я полагаю, в американский филиал немецкой фирмы. Ставка – 60 тысяч долларов в год;

аспирант из Китая был рекомендован его руководителем на место постдока в крупный университет в городе Финикс.

Что же касается вас, мой читатель, то вспомните о своей родине, о России. Быть может, пока вы учитесь, что-то у нас переменится к лучшему? Я очень на это надеюсь.