Как приручить лису и превратить её в собаку. Сибирский эволюционный эксперимент

Глава 4 Мечта

Теперь, когда лисы переехали в новый и просторный дом, Людмила с радостью давала им возможность порезвиться. Работницы получили указание выпускать зверей на игровые площадки каждый день примерно на полчаса. Это позволило Людмиле начать новую серию наблюдений – за играми экспериментальных животных. Пока лисята были совсем маленькими, от двух до четырех месяцев, их выпускали поиграть небольшими группами – по трое-четверо. Взрослых лис к ним не допускали, чтобы не создавать суматохи. Подобно детенышам диких лис, которые проводят все свободное от еды и сна время в играх, лисята на ферме носились взад-вперед, хватали друг дружку за уши или хвосты, устраивали «драки понарошку», катаясь по земле и борясь с соперником. Этологи считают такое шумное озорство разновидностью социальных игр животных.

Многие животные охотно играют с неживыми предметами (такие игры называются объектными или манипуляционными). Например, птицы забавляются с веточками или блестящими осколками стекла; детеныши гепардов на равнинах Серенгети носят в зубах, подбрасывают или катают по земле самые разные предметы – от костей до бутылок. Дельфины играют с пузырями воздуха, которые сами же и выпускают. Детеныши ручных лис не были исключением – их любимыми игрушками стали резиновые мячики, которые покупала Людмила. Зверята прыгали на них, толкали мордами, хотя для игры годилось почти все, что попадало им в зубы или когти. Камешки, ветки, надувные шарики – на лисьей игровой площадке все шло в дело. Когда лисята выросли и их пасти стали шире, они стали таскать мячи в зубах и бегать с ними по двору, удирая от братьев и сестер, которым тоже хотелось завладеть игрушкой. Такое соединение двух типов игр – социальной и манипуляционной – обычно для детенышей животных. Считается, что это тренировка умения защищать добычу от других членов группы, всегда готовых поживиться за счет родичей.

Взрослые лисы, что вполне ожидаемо, тоже были не прочь поиграть. В природе лисы-матери играют со своими щенками, и, когда однажды Людмила увидела, что ее подопечные поступают так же, это ее очень обрадовало. «Элитные» лисы почти не устраивали социальных игр, но проявляли склонность к манипуляционным, с использованием мячей или жестяных банок. Это было весьма неожиданно. В естественной среде взрослые животные почти все время озабочены поиском пищи или избеганием врагов. Если дикая взрослая лиса встретит неизвестный предмет, она его обнюхает или даже потрогает лапой, чтобы понять, что это такое и съедобно ли оно. Однако такое поведение имеет скорее исследовательский характер и очень далеко от подлинной манипуляционной игры в понимании этологов, происходящей только после того, как животное разберется, что перед ним, и поймет, что в пищу эта штука не годится.

Живой интерес к манипуляционным играм, который обнаружился у взрослых «элитных» лис, был еще одним проявлением сохранившегося у них щенячьего поведения. Кстати, собаки и в молодости, и в более взрослом возрасте любят и социальные, и манипуляционные игры. Посторонний наблюдатель, увидев издалека лис, бегающих по игровой площадке, мог бы принять их за собак – нечто вроде измельчавших хаски.

Хотя Людмила и ее помощники из института часто приходили понаблюдать за лисятами, они никогда не пытались вмешаться и не допускали, чтобы в играх участвовал кто-то посторонний. Впрочем, некоторые щенки брали инициативу в свои лапы, пытаясь вовлечь Людмилу и ее сотрудников в озорные игры. Подбежав к человеку, они виляли хвостом, обегали его кругом, проскакивали между ног или кусали за обувь, а потом стремглав бросались назад. Казалось, лисята были озадачены и взволнованы тем, что в их компанию вдруг затесались какие-то странные высокие существа.

Людмила считала, что наблюдения за лисьими забавами могут стать важным элементом ее работы. Игры животных изучают уже давно. Орнитологи описали несколько видов игр у птиц, например когда те свешиваются вниз головой с ветки и с видимым удовольствием раскачиваются из стороны в сторону. Много раз наблюдатели видели шимпанзе, гоняющихся друг за другом, как в детской игре в пятнашки. В 1929 г. известный своими исследованиями муравьев Август Форель писал в книге «Социальный мир муравьев в сравнении с человеческим»: «В ясные и теплые дни, когда муравьи сыты и их ничто не тревожит, некоторые из них забавляются потешными боями, драками, в которых участники не наносят вреда друг другу. При первой же травме игра заканчивается. Это одна из самых удивительных муравьиных привычек»^{41}. Ученые полагают, что эти «невсамделишные» бои являются тренировкой, готовящей насекомых к схваткам и соперничеству за самку, что является важной частью их жизни[6].

Однако наблюдения показывают и другое: животные вполне могут затевать игры из чистого удовольствия. Известно, что вóроны, живущие на Аляске, на севере Канады и в России, любят съезжать с пологих заснеженных крыш. Скатившись, они шагают или взлетают наверх и повторяют процесс снова и снова. В американском штате Мэн видели, как вóроны возводят небольшие снежные холмики, иногда с помощью палочек, которые они держат в лапах. Нечто подобное, и опять-таки без особой видимой причины, совершают шимпанзе, обитающие в горах Махале в Танзании. Видеокамеры засняли, как они спускаются с вершины задом наперед и, двигаясь так, сгребают в кучу листья. Потом останавливаются и с видимым удовольствием делают кульбит над собранной кучей. Похоже, им просто нравится такая игра^{42}.

Впрочем, игра может быть вполне серьезным занятием. Многие этологи подчеркивают, что игры помогают сформировать различные физические, социальные и психологические навыки, что они готовят детенышей к трудностям, ожидающим их во взрослой жизни. Сейчас принято трактовать социальные игры животных как средство улучшения внутригрупповой коммуникации, например при совместной охоте или защите от хищников, а также как способ указать молодым особям их место в социальной иерархии, дать им понять, с кем из сородичей можно ввязываться в драку, а от кого лучше держаться подальше.

Родители часто руководят играми своих детей, как это происходит, например, у сурикатов, которые таким образом обучают потомство навыкам охоты^{43}. Молодые кенгуру, едва выбравшись из материнской сумки, начинают свои игровые поединки, часто используя собственную мать как спарринг-партнера. Этот своеобразный «бокс» не причиняет никакого вреда, потому что взрослые, играя с кенгурятами, используют для ударов подошвы лап, да и сами удары наносятся вполсилы. В результате полезный для будущей жизни навык приобретается без травм и ушибов.

Юные вóроны в природе используют для игр почти все, что им попадается, – листья, ветки, камешки, бутылочные пробки, раковины, осколки и несъедобные ягоды – совершенно так же, как лисята, за которыми наблюдала Людмила. Орнитолог Бернд Хайнрих проводил эксперименты с этими птицами в природе и в неволе, помещая в их окружение разные непривычные предметы. Он выяснил, что такие манипуляционные игры подготавливают воронят к добыванию корма во взрослой жизни, обучая тому, что съедобно, а что нет^{44}.

Обычно дикие лисы, да и большинство других животных, становясь старше, все меньше времени посвящают игре. Однако экспериментальные лисы продолжали манипуляционные игры, даже повзрослев, что стало очень важным открытием. Это была еще одна щенячья черта, наряду с поскуливанием, лизанием рук и спокойным поведением, которая не утрачивалась лисами после полового созревания. Она давала Людмиле Трут и Дмитрию Беляеву еще один серьезный аргумент в пользу теории дестабилизирующего отбора, согласно которой резкое изменение направления отбора (как в случае искусственного отбора лис по признаку спокойного поведения) оказывает колоссальное воздействие на животных, вызывая у них целый каскад изменений.

В 1969 г. на свет появилось уже десятое поколение лисят. У них обнаружилось два удивительных морфологических новшества. У одной прелестной маленькой самочки оказались совершенно замечательные уши. Всегда и везде – в природе, в контрольной группе лис, во всей экспериментальной популяции – детеныши рождались вислоухими и оставались такими первые две недели своей жизни. Потом уши неизменно выпрямлялись. У этой лисички уши не выпрямились ни на второй, ни на третьей, ни на четвертой неделе… С такими ушами ее было почти невозможно отличить от обычного щенка домашней собаки. Ей дали имя Мечта.

Людмила знала, как много радости доставят Дмитрию уши Мечты, и решила сделать ему сюрприз, чтобы он сам все увидел в один прекрасный момент. Но Беляев был так занят той весной, что ни разу не выбрался на ферму, пока Мечте не исполнилось три месяца. К радости Людмилы, уши у Мечты так и не стали прямыми. Увидев ее, Дмитрий воскликнул: «А это что за чудо такое?» С тех пор на всех своих докладах он непременно показывал фотографии лисички, так что Мечта скоро стала знаменитой среди советских ученых, занимавшихся генетикой животных. Однажды в Москве, когда Беляев в очередной раз показывал слайды, изображавшие Мечту, к Людмиле подошла ее бывшая однокурсница и шутливо сказала: «Ага, твой шеф дурачит народ, показывает нам обычного щенка, а уверяет, что это лиса!»^{45}

Еще один новый признак, возникший в десятом поколении, был найден у лисенка с очень необычным окрасом. Раньше у экспериментальных животных белые и пегие пятна встречались на животе, хвосте или кончиках лап. У этого малыша прямо на лбу появилась белая «звездочка»^{46} – признак, очень характерный для ряда домашних животных и особенно частый у собак, коров и лошадей. Как вспоминает Людмила, они шутили тогда, что эта внезапно взошедшая звезда предвещает успех их эксперимента.

Все эти многочисленные признаки одомашнивания, проявлявшиеся и в облике, и в поведении лис, ясно указывали, что эксперимент проходит успешно. Для окончательного подтверждения теории Беляева требовалось доказать, что в основе всего лежат генетические изменения. Особых сомнений у него не было, потому что во многих случаях признаки четко передавались по наследству. Но наука требует еще более строгих доказательств. Нужно было непременно их получить.

В то время основным методом выявления связи между признаком и геном был анализ родословных, предполагающий сравнение признаков особей в длинной череде поколений, от предков к потомкам. Животные одного вида всегда немного различаются по внешнему виду и поведению. Нельзя найти двух лис, которые бы выглядели и вели себя совершенно одинаково. Чтобы доказать, что изменения, произошедшие с экспериментальными лисами, имеют генетическую основу, нужно найти в их родословной проявление характерных принципов передачи признаков по наследству. Законы наследования были давно установлены многолетними усилиями генетиков.

Начало подобным исследованиям положил еще в середине XIX в. монах Грегор Мендель, проследивший изменения окраски у гороха на протяжении многих поколений. Его последователи со временем расширили область применения метода, изучив наследуемость множества других признаков. В распоряжении Людмилы были подробные «генеалогические деревья», включавшие всех экспериментальных лис, а также результаты тщательных наблюдений за их поведением и морфологией. Все это сделало возможным анализ родословных. Работа была кропотливая, но она взялась за дело, и результаты оказались вполне однозначными: изменчивость новых признаков, наблюдавшихся у ручных лис, объяснялась в основном генетической изменчивостью^{47}.

Имелся еще один эффективный способ получить убедительное подтверждение правоты теории. Можно было попытаться воспроизвести результаты эксперимента, используя другой вид животных. В 1969 г. Беляев задумал поставить подобный опыт. Для этого он обратился к другу своего сына Николая Павлу Бородину, учившемуся на биологическом факультете Новосибирского университета. Как-то Беляев поинтересовался темой дипломной работы Павла. «Энтузиазма в моем ответе [он] не почувствовал, – вспоминает Павел Бородин, – и сказал: я не собираюсь тебя сманивать… решай сам, но давай съездим на ферму, поглядишь, что мы там делаем». Попав на ферму, Павел был поражен и увлечен удивительными лисами, такими «домашними» и дружелюбными.

Беляев предложил Павлу провести аналогичный эксперимент на крысах, «диких» крысах, которых предстояло отбирать двумя разными способами. Одна линия должна была состоять из животных, отобранных по признаку спокойствия и дружелюбия к человеку. Вторую линию предполагалось создать из самых агрессивных крыс, а затем сравнить их потомство с потомством первой линии. Павлу Бородину выделили рабочее место в Институте цитологии и генетики, но сначала ему самому предстояло отловить крыс для создания лабораторной популяции. Как он вспоминает, «главным источником крыс для эксперимента были свинарники, которые буквально ими кишели. Крысы – животные умные, их нелегко поймать, но в конце концов мне это удалось». Через несколько недель он держал в лаборатории около сотни зверьков.

Павел слегка модифицировал методику, которую применяла Людмила. Он просовывал в клетку руку в перчатке и наблюдал реакцию крыс. Некоторые с интересом обнюхивали руку, иногда позволяли дотронуться, даже брать себя. Другие сразу набрасывались на Павла, что на первых порах заставляло его нервничать. Но, проявив настойчивость, ему за пять поколений удалось вывести две разные линии крыс. Одна состояла из злобных и агрессивных животных, а особи из второй группы с каждым поколением становились все более покладистыми. Они позволяли брать и гладить себя. Хотя Павел затем занялся другой работой, Беляев решил продолжить этот эксперимент, надеясь получить дополнительные подтверждающие результаты^{48}.

Чтобы получить убедительные генетические данные, был сделан еще один шаг. Было решено начать выводить линию лис «дикого» поведения. Как и в случае с крысами, начали с отбора самых злобных по отношению к человеку животных. Это позволило бы в будущем детально сравнивать между собой сразу три группы – «элитную», контрольную и «агрессивную». Эта часть эксперимента началась в 1970 г. Если работа с «элитными» лисами доставляла удовольствие, то общение с агрессивными зверями сулило сотрудникам массу неприятностей. Самые злобные особи были по-настоящему страшны. Они скалились на Людмилу, когда та приходила тестировать их, и часто набрасывались на нее. Зубы у лис острые, укусы – очень болезненные. Большинство работниц фермы и сотрудников института, помогавших Людмиле, боялись этих зверей. Одна из ее коллег вспоминает особенно неприятный случай: «Я смотрела на агрессивную лису, а та глядела мне прямо в глаза, не двигаясь, но отслеживая каждое мое движение… Я медленно поднесла ладонь к переднему краю клетки… и она тут же среагировала – бросилась вперед и вцепилась когтями в сетку… Это было страшно. Пасть оскалена, уши прижаты к голове, в глазах слепая ярость… Взглянув в эти глаза, я испугалась. Сердце мое стучало, кровь прилила к голове… Если бы не сетка, лиса бы вцепилась зубами мне в лицо или в шею»^{49}.

К счастью, одна из сотрудниц, которую звали Светлана Велькер, вызвалась выполнять эту задачу. Это была молодая и на вид хрупкая женщина. «Никто не осмеливался работать с агрессивными животными, поэтому ее храбрость всех удивила», – вспоминает Людмила. Светлана твердо решила освоить дело и показать всем пример. «Когда ей предстояло иметь дело с агрессивными лисами, – рассказывает Людмила, – Светлана говорила зверям: “Вы боитесь меня, я боюсь вас, но почему я, человек, должна бояться вас, лис, больше, чем вы меня?”» С этими словами она принималась за работу. По воспоминаниям Людмилы, «Беляев восхищался ее смелостью и говаривал, что за общение с агрессивными лисами Светлане полагается надбавка к зарплате».

Каждый, кто ухаживал за агрессивными лисами, вырабатывал собственный подход к ним. Наташа, которая работает с этими злобными животными по сей день, нашла свой способ общения, не такой строгий, как у Светланы. Она считает, что эти животные не виновны в том, что они такие, какие есть. Их нужно любить не меньше, чем ручных лис. Именно так она поступала и поступает. По словам Наташи, она любит своих агрессивных подопечных больше всего на свете. «Это как будто мои дети. Ручные лисы мне нравятся, но агрессивных я люблю больше»^{50}. Слыша это, Людмила смеется: «Редкий, очень редкий случай!» Чем дольше идет эксперимент, тем важнее становится сравнение ручных и агрессивных лис, и отвага работающих с ними помощниц становится все ценнее.

Наступил момент, когда Людмила и Дмитрий приступили к сравнительному анализу популяций контрольных и «элитных» лис. Согласно теории Беляева, за появление многих признаков, возникающих при доместикации, отвечают изменения в секреции гормонов, регулирующих репродуктивный цикл, темперамент и физическое развитие. Для проверки этого предстояло сравнить гормональный уровень у ручных лис и животных контрольной группы. В институте имелось необходимое для этого сложное оборудование, и Людмила приступила к делу.

Она решила начать с измерения уровня гормонов стресса у щенков в возрасте 2–4 месяцев, когда лисята становятся более тревожными и боязливыми. Ей хотелось выяснить, будут ли различаться в этом отношении «элита» и контроль. Требовалась деликатная процедура взятия крови, причем ее надо было проводить максимально быстро, стараясь уложиться в пять минут, в противном случае уровень гормонов стресса, вызванный испугом, повысился бы и сделал результаты недостоверными. Раньше Людмиле никогда не приходилось этим заниматься, и она позвала на помощь Ирину Оськину, специалиста по изучению гормонов. Проблема была в том, что Ирина никогда не работала с лисами. Людмила попросила помочь работниц фермы, в присутствии которых щенки чувствовали себя комфортно. Пробы крови брались у лисят несколько раз: впервые, когда они были совсем маленькие и жили в гнездах со своими матерями, и в последний раз – к моменту полового созревания. Работницы справились со всем блестяще. Они не спеша входили в вольеры, чтобы взять лисят, не потревожив их матерей, и то, как спокойно взрослые лисы реагировали на это, еще раз показывало, насколько ручными они стали. Когда дело дошло до контрольных животных, работницы снова оказались на высоте. Если бы самкам из контрольной группы показалось, что их детям что-то угрожает, они могли стать очень опасными. Защитив руки перчатками 5-сантиметровой толщины, которые заказала для них Людмила, женщины скоро натренировались успешно выполнять эту работу.

Получив от Ирины результаты исследования проб крови, Людмила очень обрадовалась: между группами выявились четкие различия. Как и ожидалось, у всех животных к моменту их полового созревания уровень гормонов стресса вырос, однако у взрослеющих «элитных» лисят гормональный всплеск произошел с большой задержкой и его интенсивность была гораздо слабее. После стабилизации гормонального уровня он был в среднем на 50% ниже, чем в контрольной группе. Это прекрасно подтверждало правоту теории дестабилизирующего отбора, предсказывавшей изменения в секреции гормонов.

По мере того как Беляев делал новые доклады о результатах эксперимента, интерес к его лисам в мировом научном сообществе рос. Власти снова разрешили ему участвовать в Международном генетическом конгрессе, проходившем в 1968 г. в Токио. Японские организаторы были так впечатлены Дмитрием и его выступлением, что на прощание преподнесли ему подарок – длиннохвостых храмовых петухов. Он ухитрился «контрабандой» доставить птиц на самолете в Новосибирск.

В это же время он начал направлять статьи в международные научные журналы. Первая публикация Беляева за пределами СССР вышла в 1969 г. на английском языке под названием «Одомашнивание животных». До поры внимание к работам ученого из Сибири не выходило за пределы сообщества генетиков – исследователи поведения животных их почти не замечали. Все изменилось, когда Беляева пригласили на Международную этологическую конференцию, которая состоялась в сентябре 1971 г. в Эдинбурге. Участвовать в ней можно было только по приглашению, там собирались выдающиеся исследователи со всего мира. Беляев был первым ученым из России, которому оказали такую честь. Приглашение направил лично организатор конференции Обри Мэннинг, один из ведущих этологов Британии. Мэннинг стремился сделать конференцию по-настоящему международной. Ему хотелось «разбавить» привычную публику, состоявшую из европейцев и американцев, чтобы получилось, как он выражался, «что-то вроде сессии ООН»^{51}.

Прослышав о беляевском эксперименте, Мэннинг нашел его весьма любопытным. Его университетским наставником был Тинберген, и сам он специализировался на изучении генетической основы поведения. В середине 1950-х гг. вместе со своей супругой, генетиком Маргарет Бэсток, он провел пионерские исследования на плодовой мушке дрозофиле, одним из первых выявив взаимосвязь генов и поведения животных. По мнению Мэннинга, убедительные доказательства подобной взаимосвязи, полученные в ходе эксперимента с лисами, были так важны, что сообщество этологов должно было узнать о них как можно больше. Он вспоминает, что без особой надежды писал письмо Беляеву с вопросом, сможет ли тот выступить. «Это был если не самый разгар холодной волны, то во всяком случае она шла полным ходом, – вспоминает Мэннинг. – Контакты с Советским Союзом были очень слабыми»^{52}. Получив от Беляева в ответ восторженное «да!», он очень обрадовался тому, что «впервые удалось вытащить на конференцию этолога из СССР».

Для Дмитрия и Людмилы это также был большой шаг вперед. Людмила радовалась возможности представить их труд такой избранной аудитории. Мэннинг хотел, чтобы в поездке Беляева сопровождали коллеги, и Людмила вместе с несколькими сотрудниками института готовилась поехать с ним. Но перед самым отъездом «наверху» решили, что Беляев отправится один. Утешало то, что Дмитрий, без сомнения, выступит блестяще и результаты их работы будут широко обсуждаться в сообществе этологов.

Конференция проходила в башне Дэвида Юма в Эдинбургском университете. Каждый день Беляев, Мэннинг и другие участники присутствовали на нескольких получасовых докладах. Выступали самые выдающиеся этологи того времени^{53}, включая Николаса Тинбергена, которому через два года присудят Нобелевскую премию как одному из отцов-основателей современной этологии. Порой заседания проходили бурно, поскольку наука о поведении животных была тогда разделена на два лагеря. Европейские этологи, в большинстве своем биологи по образованию, стремились изучать генетику поведения, а также проводить полевые наблюдения. Американский лагерь составляли в основном психологи, больше интересовавшиеся процессами научения животных. Они предпочитали лабораторные эксперименты^{54}. Некоторые из них оставались убежденными сторонниками теории условных рефлексов и отрицали саму мысль, что поведение животных не является чистым продуктом обучения или условных рефлексов и может быть «запрограммировано» генами. Однако многие наблюдения, проведенные в природе, предполагали обратное.

Одни из самых важных полевых наблюдений провел биолог Э. О. Уилсон, который объездил весь мир, изучая колонии различных общественных насекомых. В январе того же года, когда проходила конференция, вышла в свет его революционная книга «Общества у насекомых». В ней Уилсон красочно описал бытующие в колониях муравьев ритуалы, снабдив текст множеством замечательных зарисовок и фотографий. На них муравьи-листорезы ухаживали за своими грибными садами, удобряли грибы собранным навозом или маршировали колонной, подняв высоко над головами листья, во много раз больше их самих. Были там кочевые муравьи, возвращавшиеся в гнезда с добычей – останками скорпиона; были осы, использующие смесь-репеллент, отпугивающую муравьев от их гнезд. Уилсон описал рабочих муравьев, которые выполняют функцию живых бочек с запасами продовольствия для колонии. Они висят на стенках муравейника головой вниз, храня в пищеварительном тракте нектар и медвяную росу. Когда наступает засуха, другие особи подбегают к живым бочкам, чтобы получить от них глоток энергии. Также в книге ярко описывалась страшноватая теневая сторона муравьиной жизни, включая брутальную тактику их сражений, когда три муравья удерживают своего собрата, покуда атакующий враг разрезает его тело пополам.

Как могут существа, подобные муравьям, совершать столь целенаправленные действия с такими различными мотивами? Многое можно, наверное, объяснить действием инстинктов. Но еще бихевиористы собрали немало доказательств того, что животные способны к обучению. Американский психолог Эдвард Торндайк изучал, насколько быстро кошки и собаки находят выход из построенного им «проблемного ящика». По его наблюдениям, животные пробовали разные способы, пока им наконец не удавалось случайно найти верное решение. Они явно запоминали, что следует делать, и при последующих опытах повторяли свои действия, с каждым разом все быстрее и быстрее выбираясь из ящика. Это, по мнению Торндайка, показывало, что животные научаются совершать какие-то действия, если их выполнение сопровождается поощрением. Таким действием может быть, например, особый способ охоты на ценную добычу или привычка лизать руку хозяина, который дает что-нибудь за это в награду. Многие этологи стали приходить к выводу, что, вероятно, сложные формы поведения животных обусловлены одновременно и генами, и научением. Сценарий «или-или» тут не годился. Обучение накладывается на уже имеющуюся врожденную предрасположенность, более того, сама способность обучаться может быть обусловлена генетически. Дмитрий Беляев склонялся именно к такому мнению.

Здесь, в Эдинбурге, вслушиваясь в споры об этих проблемах, Дмитрий впитывал каждое сказанное слово. Присутствие на заседаниях доставляло ему большое удовольствие, хотя некоторые из докладчиков говорили слишком быстро, чтобы быть понятыми тем, для кого английский – не родной язык. На доклад самого Беляева, озаглавленный «Роль наследственной реорганизации поведения в процессе доместикации», собралась целая толпа слушателей. Название было провокативным – наследственная реорганизация поведения? Это о чем вообще? О доместикации кого? Неужели русские снова начали проводить серьезные исследования в области, запрещенной при Лысенко? Что вообще представляет из себя этот русский? Дмитрий зачитал заранее подготовленный на английском языке доклад. Как вспоминает Мэннинг, ему удалось произвести впечатление на слушателей. Они не знали заранее, чего ждать от Беляева, но вряд ли рассчитывали увидеть настолько уверенного в себе и достойного человека. И уж совсем не ждали от него сюрпризов вроде вислоухой Мечты. Результаты эксперимента с лисами, полученные за десять с небольшим лет, казались невероятными.

Мэннинг был так впечатлен, что пригласил Дмитрия на ужин к себе домой. Он зашел за ним в красивый студенческий дормиторий XVI в., где Дмитрий остановился в Эдинбурге. Беляев достаточно владел английским, чтобы прочесть доклад на конференции, но беглая застольная беседа – это совсем другое дело, так что им понадобился переводчик. Дмитрий не упустил удачный момент для того, чтобы освоиться в новом обществе, и захватил традиционные русские подарки. Мэннинг и его жена были тронуты, когда он преподнес им несколько красивых лакированных чашек.

Холодная война отрезала советских ученых от свободного общения с их зарубежными коллегами, хотя именно оно обеспечивает творческий обмен идеями и часто приводит к открытию новых путей в науке. Мэннинг со стыдом думал об этом, сидя рядом с таким интересным, душевным и интеллигентным человеком, каким был Беляев. Они подружились, завязалась переписка, продолжавшаяся многие годы. Мэннинг мечтал, что когда-нибудь он сможет приехать в Новосибирск и увидеть этих замечательных лисособак.

Появлялись и другие свидетельства того, что результаты сибирского эксперимента признаны научным сообществом на Западе. Вскоре после конференции в Эдинбурге к Беляеву обратились из редакции «Британской энциклопедии» с просьбой написать статью о доместикации животных для готовящегося переработанного 15-го издания (также известного как Britannica 3). Энциклопедию предполагалось выпустить в 1974 г. Взволнованный Дмитрий сразу же засел за написание очерка, который был опубликован в соответствующем томе сразу же вслед за статьей Dogs («Собаки»)^{55}.

В 1970-е гг. шло бурное изучение взаимосвязей между генами и поведением, и эксперимент с лисами оказался на переднем крае этих исследований. В 1970 г. было основано Общество по изучению генетики поведения, которое стало издавать специальный журнал Behaviour Genetics («Генетика поведения»). Спустя два года первым президентом Общества избрали американского генетика русского происхождения Феодосия Добржанского, чьи работы Беляев хорошо знал. Русская генетика возрождалась, и Дмитрий являлся одним из главных ее представителей. В 1973 г. ему снова позволили поехать на Международный генетический конгресс, проходивший в Калифорнийском университете в Беркли.

Беляеву раньше не доводилось видеть ничего подобного. И в научном, и в культурном отношении конгресс в Беркли выглядел очень пестрым. Организаторы предлагали множество специальных секций и круглых столов на самые разные темы, начиная от «Генетики и голода» и заканчивая «Дилеммой между наукой и моралью». Но больше было тем, которые перекликались с исследованиями Беляева, например, «Генетика развития» и «Генетика поведения»^{56}. Все, чье имя имело вес в мировой генетике, собрались здесь. Беляеву удалось встретиться с некоторыми выдающимися учеными и обсудить с ними свои идеи. В перерывах между заседаниями и по вечерам участники конгресса погружались в бурную «захиппованную» уличную жизнь. Беркли был ареной сотрясавших Соединенные Штаты студенческих волнений, эпицентром движения за свободу слова, и свобода самовыражения представала здесь во всей своей красе. Уличные торговцы, музыканты и жонглеры наперебой привлекали к себе внимание прохожих, тут же хиппи раздавали листовки с протестами против вьетнамской войны или гонки вооружений. Вся эта пестрая действительность очаровала Дмитрия, и позже он не раз и с большой симпатией рассказывал своим друзьям про Беркли, город, который другие участники конгресса описывали как «заполненный молодыми американцами из среднего класса, наряженными в желтые одеяния и приплясывающими под бесконечные гимны Харе-Кришне»^{57}.

Во время конгресса Беляев и другие советские делегаты обратились в организационный комитет Международного генетического конгресса с предложением провести следующий конгресс, намеченный на 1978 г., в Москве. Определенно, инициатором этого был Беляев с его огромным опытом по руководству Институтом цитологии и генетики. Оргкомитет предложение заинтересовало. Его члены всегда стремились сделать международные конгрессы еще «международнее», и Москва предоставляла для этого хорошую возможность. Политика потепления отношений между США и их союзниками и СССР, которую с начала 1970-х гг. проводил президент Никсон, облегчала проведение такого научного форума за железным занавесом. Для многих западных генетиков появился шанс познакомиться с сообществом исследователей и научной литературой, о которых мало что было известно за пределами СССР. Идеалисты из оргкомитета мечтали даже о том, что такое событие сможет иметь не только научное значение. Вдруг оно хоть немного да поспособствует полному окончанию холодной войны? Сам факт проведения конгресса генетиков в Москве означал бы, что зловещие времена Лысенко остались далеко в прошлом. Эта мысль тоже импонировала членам комитета^{58}.

Задача казалась крайне амбициозной, но комитет все-таки ответил членам советской делегации: да, если вы хотите принять конгресс 1978 г. в Москве, мы даем свое согласие. К беляевским титулам немедленно добавился еще один: генеральный секретарь XIV Международного генетического конгресса в Москве.

Собственная экспериментальная звероферма позволила Дмитрию и Людмиле всего за несколько лет добиться немалых успехов. Теперь, когда наблюдения проводились круглогодично, эмоциональная связь Людмилы с подопытными животными значительно укрепилась. В глубине души она не сомневалась, что это кое-что меняло в исследованиях. Больше нельзя было игнорировать эмоциональные изменения и глубину чувств, которые лисы стали проявлять к людям, как и чувства, которые они пробуждали у нее самой, у работниц фермы, вообще у каждого, кто посещал ферму.

Это было уже подлинно человеческое отношение, а не просто любознательность ученого, восхищенного милыми одомашненными зверьками. То, что Людмила Трут открыла в самой себе, помогало понять, как собаки стали настолько домашними животными, откуда произошли их привязанность и верность «своим» людям. Она размышляла: а что, если взять и полностью изменить свою позицию по отношению к экспериментальным животным? Вместо того чтобы продолжать сопротивляться их все растущему обаянию, позволить себе поддаться ему и посмотреть, насколько сильно это повлияет на эмоциональную открытость «элитных» лис к человеку.

Людмила давно задумывалась об ограничениях, накладываемых строгим научным подходом на методику сбора данных, которую применяли она и ее команда. Эта строгость дала ей очень много. Но, если они хотят по-настоящему понять, какого уровня эмоциональной отзывчивости и социабельности способны достичь ручные лисы, нужно позволить одной из них жить полноценной домашней жизнью, в тесном окружении человеческих существ. Вести совершенно собачий образ жизни. Если эти лисы и вправду сделались вполне собакоподобными, то они должны проявлять характерные для собак признаки привязанности к людям. «Элитные» лисы выражали свою склонность к контакту с человеком, но при этом до сих пор не делали различия между отдельными людьми. Они одинаково радостно приветствовали всех и каждого. Что произойдет, если взять лису к себе домой?

С этим смелым предложением она пришла к Беляеву. В одном из уголков зоофермы стоял маленький домик. Людмила задумала поселиться в нем с одним из «элитных» животных и посмотреть, как будут развиваться их взаимоотношения. Идея понравилась Беляеву, и он немедленно распорядился предоставить ей этот домик.

Лисицу, с которой Людмиле предстояло жить, она выбирала тщательно. Людмила решила, что роль «Евы» в этом эксперименте исполнит одна из самых дружелюбных «элитных» самок: из ее потомства предстояло выбрать лису, которую возьмут в дом. Кандидатур было предостаточно, но и опыт предстоял очень смелый. Спешка в этом деле могла навредить. Погрузившись в свои записи, Людмила сопоставляла все сведения, имевшиеся об «элитных» лисах: уровень гормонов стресса, особенности поведения и т.д. Отобрав несколько кандидатур, она отправилась на ферму, чтобы еще раз пронаблюдать за каждой из этих лис. Наконец она сделала окончательный выбор.

Эту лису звали Кукла. Она не только принадлежала к небольшой группе самок, способных к спариванию (но не к вынашиванию потомства) дважды в год, но и отличалась другими особенностями. Когда Людмила подходила к ее клетке, Кукла мгновенно оживлялась, принималась неистово вилять хвостом и радостно взвизгивать. «Она так и просится ко мне», – думала Людмила. Правда, для взрослой лисы Кукла была мелковата. В своем выводке она была самой маленькой, так что Людмила подумывала, не выбрать ли животное более крепкого телосложения. В конце концов она все-таки решила прислушаться к своему внутреннему голосу, и кандидатура Куклы была утверждена.

В качестве отца будущего потомства выбрали самца по кличке Тобик, ровесника Куклы. Спаривание прошло успешно, и спустя семь недель, 19 марта 1973 г., Кукла принесла четырех здоровых лисят, по двое каждого пола. Людмила пришла посмотреть на них, когда у лисят только открылись глаза. Над детенышами уже склонилось несколько работниц фермы, любовавшихся ими так, будто это были их собственные дети или внуки.

Внимание Людмилы сразу же привлекла очаровательная маленькая лисичка, похожая на пушистый шарик. Ее так и прозвали – Пушинка. Понаблюдав за ней несколько дней, Людмила убедилась, что Пушинка необычайно расположена к человеку. Она так быстро и прочно сошлась с людьми, что казалась самым лучшим кандидатом для участия в опыте. Когда об этом узнали работницы, они со спокойной совестью начали играть с Пушинкой и баловать ее, радуясь от всего сердца.

Спустя несколько недель, когда Пушинка окрепла и уже начала озорничать, сотрудник фермы Юрий Киселев сделал необычное предложение. Ему так полюбилась юная Пушинка, что он был готов взять ее к себе домой, пока Людмила не начнет свой длительный эксперимент. Подумав, Людмила решила, что это никак не нарушает ее планы; совсем наоборот, такой опыт мог показать, получится ли у Пушинки установить персональную связь с человеком, с которым она будет жить бок о бок. Пушинка прожила дома у Юрия с 21 апреля до 15 июня 1973 г. Лисица отлично приспособилась к такой жизни и не доставляла никаких хлопот. Юрий даже выводил ее на прогулку на поводке. Ее выпускали побегать на задний двор, и она возвращалась домой, когда Юрий подзывал ее свистом. Ни одна лиса раньше так себя не вела. Когда на ферме работницы подзывали животное, сбежавшее от них на прогулке или во время осмотра, оно никак на это не реагировало. Поймать удравшую лису удавалось только после долгой погони, да и то не всегда – парочке зверей удалось сбежать с фермы. Необычное поведение Пушинки говорило о том, что Людмила не ошиблась с выбором и впереди их ждут новые открытия.

Пушинка уже показала им так много чудесного, что Людмила решила не спешить с началом эксперимента и проверить, сможет ли ее избранница вернуться в лисье сообщество после двух месяцев, проведенных с Юрием. Не изменятся ли после этого ее отношения с сородичами? Известно, как трудно бывает дикому животному, прожившему какое-то время среди людей, вернуться к типичному для своего вида образу жизни. Предоставлялась прекрасная возможность увидеть, как будет вести себя в этой ситуации Пушинка и какой прием ей окажут другие лисы.

В целом возвращение Пушинки в общество себе подобных прошло довольно гладко, взаимоотношения с сородичами были нормальными, за исключением одной замечательной детали. Часто бывает, что подросшие щенки во время игр ведут себя агрессивно по отношению друг к другу. Пушинка в этом случае всегда искала защиты у сотрудников фермы. Она пряталась в ногах у человека, чтобы тот заслонил ее от нападавшего.Это было еще одной новой чертой в поведении. До сих пор лисы улаживали свои конфликты без вмешательства посторонних.

Поскольку главной целью опыта, задуманного Людмилой, было узнать, насколько близко поведение Пушинки приблизится к собачьему при очень тесном контакте с человеком, она решила, что можно разрешить работницам выгуливать ее на поводке, как это делал Юрий. Пушинка очень любила эти прогулки. Живя с Юрием, она показала себя такой послушной, что ее стали выпускать побегать без поводка. Пушинка ходила по пятам за работницами фермы, пока те кормили лис и чистили клетки. Глядя на это, Людмила опять изменила первоначальный план эксперимента. Пушинке исполнялся один год в самый разгар сезона размножения. Людмила решила подождать еще немного и взять ее в дом уже беременной, чтобы выяснить, как Пушинка в таком состоянии будет привыкать к новой жизни и как будет проходить социализация ее потомства. И вот 10 февраля 1974 г. Пушинку свели с «элитным» самцом по кличке Джульбарс, и в конце концов, 29 марта 1974 г. она вместе с Людмилой поселилась в маленьком домике на краю фермы. Так начался беспрецедентный в истории этологии эксперимент.