Как стать никем. Апокалипсис по-питерски

Глава 3. Татьяновна

Первый класс. Мы столпились у ворот школы. Стены заведения пугали нас своей сахарной белизной, сиянием кварцевой штукатурки. Было похоже, что строители взяли куски рафинада и проделали в них прямоугольные отверстия, выполняющие функцию дверей и окон. Толпа детишек была растеряна. Может, за дверями школы нас ждёт газовая камера или скотобойня? Иначе к чему такая торжественность? Детей приносят в жертву. Ясно как белый день. И мы не зря волновались: нас приносили в жертву Татьяновне.

За пару недель до старта занятий ко мне приходила знакомиться классная руководительница – Татьяновна. На самом деле Татьяна Изяславовна, но кому хотелось выговаривать эту белиберду?

Татьяновна протянула мне газету и попросила прочесть отрывок какой-то статьи. Я выполнил задание. С пяти лет я свободно читал.

– В конце статьи ты съел предлог «в», – заявила Татьяновна. У моей мамы полезли глаза на лоб. Ничего, что я вообще не обязан был уметь читать и писать?

Первое впечатление о Татьяновне оказалось верным. Я ещё не знал тогда, что бывают такие люди – сучки. Потом понял: Татьяновна была первой сучкой в моей жизни. Всё то, что дети подбирали на продлёнке, оседало в карманах Татьяновны. Кто-то нашёл двадцать пять рублей. Невиданная удача. Татьяновна тут же развела лоха на бабки, рассказав тому про какие-то взносы, которые он погасит за родителей. Я денег не находил, но, так как мы гуляли в сосновом лесопарке, часто находил съедобные грибы. Мне ни разу не удавалось скрыть находку от цепкого взора нашего надзирателя.

– Ой, Алёша, спасибо! – говорила Татьяновна и тянула хищную длань. – Ты опять мне грибочки нашёл?

Татьяновна била нас указкой, рисовала на лбу обидные слова, оценки. Однажды я умудрился выиграть в «Поле чудес». Был тестовый запуск новой популярной игры на параллели. Призов была куча. Организаторы явно просчитались с количеством баллов, которые можно набрать за игру. В результате в класс я вернулся со стопкой цветных коробок. Там меня поджидала Татьяновна.

– Лёшенька, правда, ты оставишь это всё в классе, чтобы дети могли играть в эти игры? Ты же не жадный мальчик? – Татьяновна била наверняка, и больше этих игр я никогда не видел.

Как-то во дворе старшие дети научили меня рисовать вагину. Да-да, мы тогда её называли пиздой. Рисуем лодочку, делим вертикалью напополам, сверху рисуем кустик.

В школе на перемене я научил рисовать пизду Ваню и Стаса. Мы упоённо тренировались на «ненужных» школьных плакатах, которые пылились в углу и никогда не разворачивались. А потом мы этими плакатами ещё и подрались.

Татьяновна, войдя в класс, сразу почуяла неладное.

– Кто это сделал?

В классе стукачей шансов уйти от возмездия не было. Татьяновна долго орала, била нас этими плакатами, а потом выставила за дверь, наказав достать точно такие и без них не возвращаться.

Миссию возглавил я. Рядом с сахарной школой высился такой же кварцевый кубик Центра детского творчества, где базировалась художественная школа.

– Там рисовать умеют, вот и нарисуют! – трезво рассудил я.

Но мои расчёты не оправдались. Преподаватель художественной школы, внимательно рассмотрев подранные плакаты с вагинами, сказал, что они такое не рисуют. Нам оставалось одно – пропадать.

Лютовал снежный февраль – морозы и метели. Пропадать надо было обязательно в лесу, в горах. Чтобы наверняка. Горами мы называли два высоких холма – Стрельбище и Штурмовой, которые высились в нескольких километрах от окраины города, отгораживая воинскую часть. В хорошую погоду там было весело кататься на лыжах. Сколько лыж, санок и ног там было переломано горожанами! Но в тот день на холмах не было никого. Только навсегда изгнанные из человеческой стаи дети.

Катались мы до темноты, до посинения губ, до промокания последней нитки ткани. Ваня и Стас взбунтовались, да и мне помирать расхотелось. Леденея на ходу, мы побрели обратно в город, просить, чтобы наши ничтожные тельца взяли домой без наличия таких важных плакатов. Надежды, конечно, было мало.

Вьюга замела тропинки. Мы шагали по сугробам через силу, с остервенением. Сквозь чёрные ели иногда было видно далёкие огоньки тёплых окон. Глупо было погибать, глядя на них. Я уже не мог поднимать ноги и наваливался на сугробы всем телом, как ледокол, прокладывая путь бредущим сзади одноклассникам.

Выбравшись из зарослей на простор, я увидел у одного из подъездов пятиэтажной панельки толпу взрослых людей. Я встал на четвереньки и пополз.

Я помню, как замолкли взрослые, глядя на выползающих из леса детей. Помню в толпе бородатое лицо отца. Помню колючие глаза Татьяновны. Помню, как кто-то крикнул: «Это она сказала им не возвращаться!» Помню, как отец взял Татьяновну за голову и приподнял сучащую ногами учительницу. Помню, как с её сапог посыпались в снег жёлтые ягоды морошки, облепихи, они растапливали снег, закапывались в землю, всходили молодыми побегами, вырастали, обвивая стеблями и ветвями Татьяновну, заползая ей в глаза, в рот, в уши.

Через месяц, когда я вернулся в школу, вылечив воспаление лёгких, Татьяновны там уже не было, кто-то замещал её. А потом нашли новую постоянную учительницу для первого класса. Круглую, уютную, добрую. На первом же уроке она рассказала нам про взаимоотношения полов, упоминала тычинку и пестик, оперировала понятиями «краник», «пещерка». Я поднял руку и нарисовал на школьной доске большую пизду. Девяностые годы шли по стране уверенной поступью.