Как возникло человечество

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Основные этапы развития первобытного человеческого стада

Сущность первобытного человеческого стада как формы, переходной от зоологического объединения к подлинному социальному организму, как организма социально-биологического наглядно проявлялась в присущем ему противоречии между социальным и биологическим. Борьба социального и биологического была основным, ведущим противоречием первобытного стада, противоречием, развертывание которого определяло его развитие. Отсюда следует, что выявить объективную логику эволюции первобытного человеческого стада, процесса становления общественного бытия и общественного сознания — это прежде всего проследить развертывание борьбы социального и биологического, процесса обуздания животного индивидуализма. Обуздание зоологического индивидуализма было процессом ограничения и подавления существовавших у формирующихся людей биологических, животных инстинктов. Эти инстинкты не в одинаковой степени мешали развитию производства и поэтому не в одинаковой степени нуждались в ограничении и подавлении со стороны формирующегося производства. Обуздание зоологического индивидуализма было процессом ограничения и подавления прежде всего тех инстинктов, проявление которых в деятельности формирующихся людей было основным препятствием на пути развития производства, действие которых представляло наибольшую опасность для существования первобытного стада.

К числу таких инстинктов прежде всего должен быть отнесен половой. Взгляда на последний как на самый антиобщественный и разрушительный из всех животных инстинктов, ограничение и подавление которого является необходимым условием существования общества, придерживались и придерживаются многие исследователи (Эспинас, 1882; Ковалевский, 1886, I, 1905, 1910; Жаков, 1931; Толстов, 1935, 1950а; Malinowski, 1927, 1931; Briffault, 1927, I; Sahlins, 1960 и др.). Такой точки зрения придерживался, в частности, Ф.Энгельс (Соч., т.21, с.39) и такой крупный марксист, как А.Грамши (1959). „Половые инстинкты, — писал последний, — это инстинкты, которые претерпели наибольшее давление со стороны развивающегося общества" (с.431).

И с этим положением нельзя не согласиться. Ограничение и подавление полового инстинкта было основным звеном в процессе борьбы социального и биологического, процессе развития первобытного стада, процессе становления человеческого общества.

Половой инстинкт или инстинкт размножения, воспроизведения является важнейшим видовым инстинктом. Необходимым условием его функционирования является установление отношений между индивидами, принадлежащими к одному виду, но разным полам, отношений по воспроизводству, отношений половых. Возникновение этих отношений всецело определяется стремлениями к удовлетворению полового инстинкта. Представляя собой проявление биологического инстинкта, половые отношения по самой своей природе являются отношениями биологическими, зоологическими. В них находит свое выражение зоологический индивидуализм.

Даже у тех высших животных, у которых функционирование полового инстинкта носит сезонный характер, половые отношения в большинстве случаев носят упорядоченный характер. Тем более они должны носить упорядоченный, организованный характер у таких животных, как обезьяны, у которых половой инстинкт функционирует постоянно. Формой биологической организации половых отношений у обезьян является, как отмечалось, гарем.

Существовавшая у обезьян, а также у ранних и поздних предлюдей гаремная организация половых отношений не только не ограничивала зоологический индивидуализм, но, наоборот, являлась его ярчайшим проявлением. С возникновением предчеловеческого труда эта биологическая организация половых отношений стала источником кровавых конфликтов внутри стада. Сохранившаяся и после превращения приспособительной трудовой деятельности в производственную и ранних предлюдей в поздних гаремная организация половых отношений на определенном этапе развития производственной деятельности необходимо превратилась в непреодолимую преграду на пути ее дальнейшего совершенствования. Результатом было ее исчезновение. Обуздание зоологического индивидуализма началось с обуздания полового инстинкта и как обуздание полового инстинкта. Растворение гаремов в стаде привело к уменьшению числа конфликтов, возникавших на почве половых отношений, и смягчению их характера, однако оно не могло иметь своим следствием их полное прекращение.

С возникновением первобытного человеческого стада старая, биологическая организация половых отношений исчезла, но новая, социальная не появилась. Зародившиеся социальные отношения были столь еще слабы, что не могли организовать, упорядочить половые отношения. Половые отношения — отношения по своей природе чисто биологические — с возникновением первобытного стада приобрели совершенно неорганизованный, неупорядоченный характер. В таком виде они стали существовать рядом с формирующимися социальными отношениями. Будучи неорганизованными, неупорядоченными, половые отношения не могли не быть источником конфликтов между членами стада.

Промискуитет, таким образом, представляет собой крайне противоречивое явление. С одной стороны, его возникновение представляет собой начало социального регулирования половых отношений, а с другой — он означает не что иное, как отсутствие какой бы то ни было их социальной организации. С одной стороны, его появление говорит о начале ограничения проявления полового инстинкта и тем самым о начале обуздания зоологического индивидуализма вообще, а с другой — он сам по себе представляет яркое проявление зоологического индивидуализма. Поэтому, хотя появление промискуитета было результатом начавшегося обуздания зоологического индивидуализма, дальнейшее развитие в этом направлении неизбежно должно было пойти по линии ограничения, а затем и полного устранения промискуитета.

Как говорят данные этнографии, даже в родовом обществе, в котором существует строгая регламентация отношений между полами, столкновения между членами коллектива на почве полового соперничества представляют собой нередкое явление и составляют большую часть всех конфликтов, возникающих в коллективе (Malinowski, 1913, р.95, 125; Westermark, 1925, 1; Briffault, 1927, И, р.98—139, 203–209; R.Berndt and C.Berndt, 1951, р.22). Тем более частым явлением должны были быть конфликты на половой почве в коллективе, в котором отсутствовали какие-либо другие нормы, регламентирующие отношения между полами, кроме запрета обзаводиться гаремами, в коллективе, состоявшем из людей, которые еще не обладали развитой способностью управлять своим поведением и обуздывать свои инстинкты, которые еще не стали до конца общественными существами[69].

Исчезновение гаремной организации половых отношений, уменьшив число конфликтов внутри стада и смягчив их характер, сделало возможным дальнейший прогресс производственной деятельности. Развиваясь, она рано или поздно неизбежно должна была потребовать такого уровня сплоченности первобытного человеческого стада, который был несовместим с неограниченным промискуитетом, должна была потребовать таких отношений между формирующимися людьми, бытие которых было несовместимо с существованием между ними неограниченных промискуитетных отношений. С этого момента носящие неограниченный, неупорядоченный характер отношения по производству себе подобных стали преградой на пути дальнейшего развития производства материальных благ. Насущной необходимостью на данном этапе развития первобытного стада стало разрешение конфликта, возникшего между формирующимся производством и детопроизводством, между формирующимися производственными отношениями и существовавшими промискуитетными детопроизводственными отношениями. И конфликт этот был разрешен путем дальнейшего обуздания полового инстинкта, путем появления новых половых табу.

Возникавшие главным образом на почве полового соперничества конфликты между членами стада даже в том случае, когда прямо не вели к уменьшению числа трудоспособных членов коллектива, расстраивали производственную деятельность. Тем самым они подрывали и становившуюся все более и более зависимой от производства деятельность по присвоению объектов потребностей, из которой все большее значение приобретала охота.

Возрастание роли охоты в жизни формирующихся людей прежде всего было следствием совершенствования производственной деятельности. Поэтому оно неизбежно сопровождалось увеличением зависимости результатов охоты от результатов производственной деятельности. Производство, развиваясь, не только обусловливало увеличение значения охоты, но и изменяло ее характер.

Если раньше охотничья деятельность пралюдей начиналась обычно с того момента, когда бродившее в поисках пищи стадо сталкивалось с животными, которые могли стать его добычей, и носила стихийный характер, то в дальнейшем развитии она начала приобретать все более организованные формы. Процессу собственно охоты начал предшествовать все более и более длительный период подготовки к ней, в течение которого происходила разведка местности, выслеживание животных, выработка плана охоты, обновление и производство охотничьего вооружения.

По мере возрастания роли охоты период подготовки к ней, являвшийся прежде всего временем усиленной производственной деятельности, приобретал все большее значение. От того, как протекал процесс подготовки к охоте, все в большей и большей степени начинал зависеть успех собственно охотничьей деятельности. Вполне понятно, что в период напряженной подготовки к охоте конфликты между членами стада представляли собой особую опасность для коллектива. Даже в том случае, когда они не вели к сокращению числа лиц, способных принять участие в охоте, они наносили значительный ущерб стаду. Расстраивая и даже срывая деятельность по подготовке к охоте, эти конфликты уменьшали шансы на успех охоты и тем самым ставили всех членов коллектива перед угрозой голода.

Настоятельной необходимостью на определенном лапе развития первобытного человеческого стада с гало полное устранение конфликтов между членами стада в период, предшествующий охоте, и самой охоты, а так как главным источником этих конфликтов были неупорядоченные половые отношения, то тем самым настоятельной необходимостью стало запрещение половых отношений в этот период. И эта необходимость, эта объективная экономическая потребность начала постепенно осознаваться, хотя и не в прямой форме, пралюдьми. Сам процесс их практической деятельности начал постепенно все больше и больше навязывать им убеждение, что половые отношения в период охоты и подготовки к ней навлекают опасность на коллектив и что единственным способом избежать этой опасности является воздержание в этот период от половых актов. Так постепенно, шаг за шагом, начали возникать в первобытном стаде запреты половых отношений в период охоты и подготовки к ней — половые охотничье-производственные табу.

Появление и закрепление такого рода табу давало первобытному стаду большие преимущества в борьбе за существование. Стада, в которых возникли половые производственные табу, окрепли, стали более сплоченными и едиными и получили возможность дальнейшего прогрессивного развития. Стада, в которых половые производственные табу не возникли или по каким-либо причинам не получили развития, встали на путь деградации и рано или поздно исчезли. В результате действия биосоциального отбора половые и охотничье-производственные табу получили всеобщее распространение и стали явлением универсальным.

Предположение о том, что обуздание полового инстинкта в первобытном стаде пошло по линии запрещения половых отношений в период, предшествовавший охоте, и самой охоты, находит свое полное подтверждение в данных этнографии. Наличие половых производственных табу зафиксировано этнографами у огромного числа племен и народов.

Воздержание от половых отношений перед и во время охоты отмечено, например, в Африке у пигмеев, бамбунду, байя, баила, батонга, васанье, охотников на слонов в Танганьике, готтентотов, мальгашей, жителей о. Грапд-Комор (Weeks, 1909, р.458; Hobley, 1911а, р.31; Frazer, 1922b, p. 192–196; Westermark, 1925, 1, p.409; Webster, 1942. p. 135–137; Ford, 1945, p.28–29; Проспери, 1958, c.l 14— 115); в Америке — у эскимосов, индейцев нутка, квакиютлей, томпсон, каррьер, цимшиан, хидатса, карок, юрок, хопи, пуэбло, хуичолей (Powers, 1877, р. 138; Frazer, 1922в, р. 197–198; Webster, 1942, р. 139; Ford, 1945, р.29; Spencer, 1959, р.335, 355), в Азии — у сванов Кавказа, шорцев и других народов Алтая, нивхов, лепча Гималаев, нага Ассама, жителей о. Ниас, кайянов о. Калимантан, эвенков, эвенов (Крау-лей, 1905, с.51; Зеленин, 1929, с.31; Штернберг, 19336, с.334; Файнберг, 1964, с. 192; Frazer, 1922b, p. 163, 193–196; Ford, 1945, p. 29), хантов и манси, нганасан, энцев, енисейских ненцев, юкагиров[70]; в Океании — у туземцев о. Новая Гвинея, о. Новая Ирландия, о. Новая Британия, о-вов Торресова пролива (Haddon, 1890, р.325; Frazer, 1922b, p. 192–196; Powdermaker, 1933, p.267; Краулей, 1905, c.51), в Европе — у коми (Зеленин, 1929, с.31) и ямальских ненцев[71]. Половое воздержание, так или иначе связанное с охотой, отмечено также в Африке у масаи, вандоробо (Frazer, 1922в, р.200; Webster, 1942, р. 134–136), в Америке — у алеутов Аляски и дживаро (Frazer, 1922b, р.206–207; Webster. 1942. p. 138), в Азии — у айнов (Зеленин, 1929, с.31). (См. примечание).

Продолжительность периода, в течение которого требовалось воздержание от половых отношений, была различной. У одних племен воздержание считалось обязательным лишь в ночь перед охотой (сваны, пигмеи, хуичоли, моту Новой Гвинеи), у других — период воздержания начинался за 3 — 10 дней до начала охоты (байя, мальгаши, индейцы пуэбло, карок, хидатса), у третьих — за несколько недель и даже месяцев (каррьер, нутка, меланезийцы о. Новая Ирландия). Но независимо от длительности времени, в течение которого требовалось воздержание от половых отношений, у всех народов, у которых отмечено бытование половых охотничье-производственных табу, существовала твердая вера в то, что такое воздержание является абсолютно необходимым условием успеха охоты, что нарушение табу неизбежно повлечет за собой неудачу.

Жители деревни Лезу (о. Новая Ирландия) были убеждены, что если кто-нибудь из охотников нарушит табу, то не только сам нарушитель, но и все его товарищи не будут иметь удачи в охоте (Powdermaker, 1933, р.267). Туземцы о. Ниас верили, что если кто-либо из охотников во время копания ловушек для зверя или в ночь после завершения этой работы нарушит табу, то все их труды пойдут прахом (Frazer, 1922b, р.252). Индейцы нутка, если во время охоты на китов происходил несчастный случай, не сомневались, что причиной явилось нарушение одним из охотников полового табу, соблюдение которого требовалось в течение нескольких месяцев до начала охоты. Они искали виновного и строго его наказывали (Webster, 1942, р. 139).

Нельзя в связи с этим не отметить, что в среде целого ряда народов, у которых существование половых охотничье-производственных табу не обнаружено, отмечены поверья, которые, по нашему мнению, вряд ли можно истолковать иначе, как их отдаленные пережитки. Так, например, у эстонцев существовало поверье, что если недавно женившийся охотник за тюленями во время охоты будет думать о жене, то он ничего не добудет (Зеленин, 1929, с. З0). Среди русских охотников существовал запрет во избежание неудачи не произносить слова „женщина" (Зеленин, 1929, с.31; 1935а, с.514). Смысл этих запретов раскрывается, если привести сравнительный этнографический материал. У коми, например, запрет думать на охоте о женщинах и произносить слово „женщина" был неразрывно связан с существовавшими у них настоящими половыми охотничье-производственными табу. Бытование запрета половых отношений перед выходом на промысел отмечено и у русских охотников Западной Сибири[72]. Как на пережитки половых охотничье-производ-ственных табу можно указать также на существование у ненцев, якутов, нивхов поверья, что женщина обладает силой, способной помешать успеху охоты (Серошевский, 1896, I, с.575; Краулей, 1905, с.51; Крейнович, 1934, с.87), и на бытовавший у чукчей запрет женщинам принимать какое бы то ни было участие в приготовлении к охоте на оленей (Богораз-Тан, 1939, III, с.262).

Известно немало попыток объяснить возникновение и сущность охотничье-производственных и вообще половых производственных табу (Frazer, 1922b, p. 192–193; Briffault, 1927, III, p.350–355; Краулей, 1905, с.76 сл.; Зеленин, 1929, с.23–27; Цейтлин, 1931, 5, с.32; Каждан, 1957, с.21; Токарев, 1959, с.63; 1964, с. 138). Однако с предложенными этими исследователями объяснениями трудно согласиться. Правильный, на наш взгляд, путь к решению проблемы происхождения половых охотничье-производственных табу указал лишь крупнейший советский этнограф С.П.Толстов (1935, 1950а), выдвинувший в своей статье „Пережитки тотемизма и дуальной организации у туркмен" (1935) положение о том, что половые производственные табу возникли в эпоху промискуитета и что появление их было обусловлено нарастанием противоречий между беспорядочными половыми отношениями, неизбежно порождавшими конфликты, и потребностями развития производственной деятельности первобытного коллектива.

Положение о том, что половые производственные табу возникли в эпоху первобытного стада, находит свое подтверждение в данных этнографии. Производственные половые табу принадлежат к числу табу, регулирующих отношения между людьми, т. е. к числу этических табу. Уже это само по себе дает известное основание для утверждения, что они возникли в эпоху обуздания зоологического индивидуализма, т. е. в эпоху первобытного стада. Далее. Все моральные табу стихийно возникли в процессе практической деятельности людей для предотвращения реальной опасности, которую представляли для коллектива те или иные действия его членов. Сам по себе факт существования производственных половых табу свидетельствует, что во время их зарождения половые отношения представляли собой реальную опасность для коллектива, что они на самом деле срывали производственную и охотничью деятельность людей, действительно обрекали ее на неудачу.

Этнографический материал позволяет представить, в чем конкретно состояла опасность половых отношений, как конкретно они расстраивали деятельность коллектива. Производственными табу не исчерпываются все существующие половые табу. Среди последних выделяется очень своеобразная форма запретов половых отношений, не связанных прямо с хозяйственной деятельностью коллектива. Сущность табу, относящихся к этой группе, состоит в требовании воздержания от половых отношений, предъявляемого к лицам, соприкасающимся с ранеными или больными членами коллектива.

У бечуанов от людей, ухаживающих за больными, требовалось воздержание от половых отношений. Соблюдение этого запрета рассматривалось как необходимое условие выздоровления больного (Webster, 1942, р. 130). У батонга существовало поверье, что состоящие в браке мужчина и женщина опасны для больных (р. 130). Папуасы-киваи не позволяли женщинам, живущим половой жизнью, навещать больных, ибо, по их убеждениям, такие посещения угрожали жизни последних. Если мужчина хотел навестить больного, то он должен был предварительно прекратить сношения с женой (р. 129). У грузин и карел во время болезни ребенка запрещались половые отношения между родителями (Зеленин, 1930, с.73). У коми-зырян отмечено существование требования воздержания от половых отношений в случае, если в доме находится больной, а также во время эпидемии (с.73). Индейцы квакиютль считали, что соприкосновение людей, имеющих половые отношения, с раненым, угрожает жизни последнего. Поэтому они не разрешали молодоженам навещать больного (Webster, 1942, р. 132). Такое же убеждение существовало у криков (р. 132). (См. примечание 10).

Имеются основания полагать, что первоначально людям, живущим половой жизнью, запрещалось приближаться не ко всем больным, а лишь к раненым. Г.Браун (G.Brown, 1910, р.274) сообщает, что у туземцев о. Новая Ирландия ни мужчина, спавший с женщиной, ни женщина, имевшая сношения с мужчиной, не имеют права приближаться к раненому. Если это будет сделано, то, по всеобщему убеждению, последний обязательно умрет. Однако для обычного больного такое посещение никакой опасности не представляет. Заслуживает внимания утверждение крупного этнографа Ю.Липса (1954) о том, что многие племена убеждены также в прямой связи между половыми отношениями и смертью, в том, что „изобретение" физической половой связи привело к „возникновению" смерти (с.385).

Моральные табу, принадлежащие к рассматриваемой выше группе, могли возникнуть лишь в ту эпоху, когда половые отношения действительно угрожали жизни людей, когда они вели к конфликтам, завершавшимся нередко ранениями и даже смертью, т. е. в эпоху промискуитета. Только беспорядочные половые отношения могли представлять столь большую опасность для коллектива, лишь в эпоху первобытного стада конфликты на половой почве могли достигнуть такого уровня, который делал их несовместимыми с развитием производственной и охотничьей деятельности. Только в эпоху первобытного человеческого стада могли зародиться половые табу как связанные с ранениями, так и с хозяйственной деятельностью.

Против этого положения могут быть выдвинуты, на первый взгляд, очень серьезные возражения. Большинство известных этнографии половых охотничье-производственных табу носит конкретный характер. Воздержание в большинстве случаев требуется не перед охотой вообще, а перед охотой на конкретных, определенных животных, в том числе и на таких, которые заведомо не могли быть объектами охотничьей деятельности формирующихся людей. Совершенно невероятно, например, предположение, чтобы запрет половых отношений перед охотой на китов мог возникнуть в первобытном стаде. Кроме того, следует учесть, что этнографам известно огромное количество половых табу, связанных с такими видами хозяйственной деятельности, которые никак не могли существовать в эпоху первобытного стада (рыболовство, земледелие, скотоводство, гончарное производство и т. п.).

Однако эти факты, на наш взгляд, не только не колеблют положения о том, что производственные половые табу возникли первоначально в первобытном стаде, но, наоборот, свидетельствуют в его пользу. Они говорят о том, что в эпоху, когда зародились эти табу, половые отношения действительно представляли реальную и крайне серьезную опасность для коллектива. А такую опасность они могли представлять лишь для коллектива, в котором не был до конца обуздан зоологический индивидуализм, в котором не существовало регламентации отношений между полами, т. е. лишь для первобытного человеческого стада, но не для сменившей первобытное стадо родовой коммуны.

Возникшие как средства нейтрализации крайне серьезной опасности, нависшей над коллективом, половые производственные табу настолько прочно закрепились в общественном сознании, что продолжали существовать долгое время и после того, как всякая необходимость в них отпала. С изменением рода хозяйственной деятельности людей они автоматически переносились со старого вида деятельности на новый. У тех племен, у которых главным видом деятельности стала рыбная ловля, половые табу, сохраняясь в области охоты, распространились и на рыболовство. С переходом к скотоводству и земледелию половые табу охватили и эти сферы хозяйственной деятельности.

Где бы и в какой бы форме мы ни встречали половые производственные табу, всегда их первоначальным источником являются половые охотничье-производственные табу, возникшие в первобытном человеческом стаде. Поэтому, чтобы выяснить действительное распространение половых охотничье-производственных табу, совершенно недостаточно ограничиться рассмотрением лишь их самих. Необходимо учесть все без исключения половые производственные табу независимо от того, с каким видом хозяйственной деятельности они связаны. Кроме того, необходимо также учесть примыкающие к половым охотничье-производственным табу половые табу, связанные с войной. Только это может дать верное представление о действительной роли в прошлом половых производственно-охотничьих табу.

Половые табу, связанные с рыболовством, скотоводством, земледелием, ремеслом, домашним хозяйством, путешествием, войной, имеют необычайно широкое распространение. В Америке их существование отмечено у индейцев Перу, Никарагуа, дживаро, кекчей, лагунеро, кайябанеро, пипилей, майя, ацтеков, индейцев Калифорнии, криков, нутка, квакиютлей, семинолов, дакота, хуичолей (Краулей, 1905, с. 189; Вайян, 1949, с.216; Ланда, 1955, с. 152, 186, 192; Frazer, 1922а, II, р.98, 105; 1922b, р.161–163; Briffault, 1927, III, р.355; Webster, 1942, р.138; Ford, 1945, р.29); в Африке— у кикуйя, бапеди, баганда, вагого, батонга, баконго, азанде, баила, бамбала, масаи, зулусов, аконде, вагирьяма, ибибио, фанг, акамба, горных дамаров, бангала, рифов, (Weeks, 1909, р. 459;Barrett, 1911, р. 22; Frazer, 1922b, p. 163, 194–202; Westermark, 1925, I, p. 409; Webster, 1942, p. 135–138; Ford, 1945, p.28; Краулей, 1905, c.52); в Азии— у ительменов, якутов, мегрелов, удинов и некоторых других народов Кавказа, арабов, евреев, в Мирзапуре, у гондов, меитхеев, нага, лакхер, качинов, некоторых племен Лаоса и Малайи, в Индонезии, в частности, на о. Хальмахера и на о-вах Кай (Краулей, 1905, с. 190; Зеленин, 1929, с.38, 42; Крашенинников, 1949, с.716; Hodson, 1906, р.94; 1911, р. 167; Smith Robertson, 1907, р.454–455; Frazer, 1922b, p. 164, 194, 200; Webster, 1942, p. 135; Ford, 1945, p.29); в Океании — у многих племен Новой Гвинеи, в частности, у папуасов моту, кивай, койта, мекео, на о. Новая Ирландия, о. Новая Британия, о-вах Адмиралтейства и Тробриан, о. Россель, о. Новая Каледония, о. Малекула, о. Эрроманга, о-вах Торресова пролива, на Каролинских о-вах, в частности на о-вах Палау и на о. Яп, на о. Тикопия, на Маркизских о-вах и среди маори Новой Зеландии (G.Brown, 1910, р.274; Seligman, 1910, р. ЮО, 140; Frazer, 1922b, p. 164–192; Westermark, 1925, I, p.409; Briffault, 1927, III, p.35; Powdermaker, 1933, p. 267; Webster, 1942, p. 129–135; Ford, 1945, p. 29; Malinowski, 1948, p.383, 415; Biggs, 1960, p. 13; Краулей, 1905, c.51), в Европе — у древних римлян, у немцев Трансильвании, в некоторых областях Венгрии, у коми (Frazer, 1922b, p. 105; Briffault, 1927, III, p.354; Зеленин, 1929, c.31–34). Существование отдаленных пережитков производственных половых табу можно отметить у великорусов (Богатырев, 1916, с.50). Иначе, как пережиток половых производственных табу, нельзя, по нашему мнению, расценить своеобразное явление, наблюдавшееся еще в 20-х годах нашего века у обрусевших украинцев — жителей села Новые Выселки Саратовской области. У них, если во время выполняемых сообща, артельно работ случалось какое-либо неприятное происшествие, отрицательно сказывавшееся на результатах коллективной деятельности, было обыкновение полушутя, полусерьезно объяснять его тем, что кто-то из работавших прошедшей ночью согрешил с женой[73]. (См. примечание 11).

Единственным исключением в этом отношении является лишь Австралия, хотя, казалось бы, именно там половые табу должны были иметь широкое распространение. Нам трудно сказать, является отсутствие данных по половым производственным табу у австралийцев результатом пробелов в имеющемся в нашем распоряжении материале или же следствием их действительного отсутствия у аборигенов Австралии. В последнем случае это лишний раз свидетельствует о том, что невозможно основывать реконструкцию древнейшего периода в истории человечества на основании данных, полученных в результате изучения племен одной ограниченной части света, даже если они стоят по уровню своего развития ниже всех остальных.

Иные явления, возникшие в древнейший период истории человечества, могут сохраниться у народов, очень далеко продвинувшихся в своем развитии, и исчезнуть у племен, достигших менее высокой стадии. Поэтому даже полное отсутствие всех следов половых производственных табу у аборигенов Австралии само по себе не может служить опровержением положения об их глубочайшей древности. Однако о полном отсутствии каких-либо следов половых производственных табу у австралийцев говорить не приходится.

Вряд ли можно истолковать иначе, как пережиток половых рыболовных табу, существовавший у арунта запрет женщинам проходить мимо рыболовов, когда они занимаются своим промыслом (Кушнер, 1924, с. 185). Другим их пережитком является существовавший у кайтиш обычай, согласно которому главарь локальной группы обязан воздерживаться от половых отношений в течение церемонии интичиума (Frazer, 1922а, II, р. 105; Webster, 1942, р. 132). Последний обычай не стоит совершенно особняком.

Подавляющее большинство половых производственных табу, несомненно, носит коллективный характер; соблюдение их требуется от всех членов коллектива, причем существует убеждение, что нарушение табу любым членом коллектива принесет несчастье не только ему, но и всему обществу. Это является лишним доказательством их древнего происхождения. Однако у целого ряда племен и народов, в частности у папуасов Новой Гвинеи (Guise, 1899, р.218; Frazer, 1922b, р.193; Леви-Брюль, 1930, с.156–157), меланезийцев о-вов Тробриан (Malinowski, 1948, р. 198) и Новой Каледонии (Frazer, 1922b, р.202) наряду с половыми производственными табу, обязательными для всех членов коллектива, отмечено существование половых табу, соблюдение которых требовалось лишь от вождя, колдуна или другого лица, представлявшего общину.

Вряд ли, на наш взгляд, можно сомневаться, что „индивидуальные" половые производственные табу представляют собой явление более позднее, чем „коллективные". Появление такого рода табу является выражением наметившейся с потерей половыми табу реального значения тенденции к их постепенному смягчению. Одним из путей смягчения половых производственных табу и было переложение обязанности соблюдения полового воздержания со всех членов коллектива на одно лицо, представляющее коллектив. Все это дает достаточное основание полагать, что половое табу, соблюдаемое главарем локальной группы кайтиш, является пережитком более древних, подлинных половых производственных табу и свидетельствует об их существовании в прошлом и у аборигенов Австралии.

Таким образом, данные этнографии свидетельствуют об универсальном распространении половых производственных табу, которое можно объяснить, лишь допустив, что их возникновение явилось закономерным этапом в развитии общества.

По мере дальнейшего развития первобытного человеческого стада воздержание от половых отношений все в большей и большей степени становилось необходимым условием успешного протекания не только деятельности по подготовке к охоте и самой охоты, но и всякой вообще производственной и присваивающей деятельности коллектива. Производство, развиваясь, требовало непрерывного расширения сферы действия половых табу, увеличения длительности периодов, в течение которых обязательным было воздержание от половых отношений.

В результате этого жизнь первобытного стада, ранее довольно монотонная и однообразная, начала все в большей и большей мере складываться из чередования все более резко отличающихся друг от друга периодов: периодов полового воздержания и периодов половой жизни. Первые были временем усиленной хозяйственной деятельности коллектива, вторые — падали на время наименьшей интенсивности этой деятельности. По мере того, как периоды, свободные от действия половых табу, становились все более редкими и все менее продолжительными, половая жизнь коллектива начинала приобретать столь интенсивный и бурный характер, что делала совершенно невозможным одновременное с ней существование какой бы то ни было хозяйственной деятельности. Это привело к тому, что периоды, в течение которых были возможны половые отношения, совершенно освободились от хозяйственной деятельности, превратились в периоды отдыха от нее, в своеобразные праздники. Характерной чертой этих праздников было интенсивное, бурное, ничем не ограниченное, никакими правилами не регулируемое общение между полами.

Возникновение такого рода оргиастических промискуитетных праздников было неизбежным и закономерным результатом развития половых производственных табу. Они были явлением столь же всеобщим, как и породившие их половые охотничье-производственные табу. Это положение находит свое полное подтверждение в данных этнографии и фольклористики, неопровержимо свидетельствующих о том, что такого рода праздники в прошлом имели универсальное распространение. У довольно значительного числа племен и народов исследователями были зафиксированы не просто отдельные пережитки промискуитетных оргиастических праздников, но сами эти праздники.

Ярко выраженный оргиастический промискуитетный характер носили связанные с инициациями и обрезанием юношей праздники, имевшие в прошлом место у жителей одной из областей о. Вити-Леву (о-ва Фиджи). Во время этих праздников мужчины и женщины одевались в фантастические одежды, обращались друг к другу с самыми непристойными фразами и открыто, публично, не считаясь ни с какими нормами, без всякого разбора вступали в половые отношения. В это время половые акты были не только возможны, но чуть ли даже не обязательны между братьями и сестрами, которые в обычное время не имели права даже разговаривать друг с другом, не говоря уже о каких-либо иных отношениях. Такого рода состояние ничем не ограниченной свободы общения полов длилось несколько дней, после чего все ограничения восстанавливались и жизнь входила в свою нормальную колею (Fison, 1884, р.24–30).

То обстоятельство, что во время такого рода праздников происходило нарушение экзогамного запрета, на котором покоится род, свидетельствует о том, что их корни уходят в эпоху, предшествующую роду, в эпоху первобытного человеческого стада. Сами туземцы на вопрос о причинах нарушения во время праздников всех существующих брачных норм давали ответ, что так было у предков и что этими праздниками они хотят сделать приятное им (Fison, 1884, р. З0).

Существование подобного рода праздников или вообще периодов, в течение которых допускалась неограниченная свобода отношений между полами, отмечено в Австралии у арунта, кайтиш, ньянга, варрамунга, ильпирра, бишожина, вальпари, лоритья, иллиаура, гевегал, племен нижнего течения р. Муррей и целого ряда других (Fison and Howitt, 1880, p.280; Spencer and Gillen, 1899a, p.92 — 111, 389; 1904, p. 137–139; 1927, II, c.474–476; Howitt, 1904, p.216–217; Malinowski, 1913, p.95–97); в Океании, — кроме о. Вити-Леву, на Гавайях, Новой Гвинее, о-вах Тробриан, Банкс, Северных Новых Гебридах (Hartland, 1910, II, р. 149; Rivers, 1914в, I, с. 142; Wirz, 1924, S.69–70; W.Thomas, 1937, p.264; Malinowski, 1948, p.217–219; Лисянский, 1947, с 127); в Азии — на островах Бабар, Лети, Сермата, Лакор, Моа, у даяков Калимантана, ифугао Филиппин, джакун Малайи, качинов Бирмы, нага, меитхеев и других народов Ассама, кхондов, бхуйев и других племен Ориссы, хо и орао-нов Чхота-Нагпур, санталов, мунда, котов Нильгири, кхарваров и других дравидийских племен Мирзапура, у раджастханцев и во многих других областях Индии, у тибетцев Ку-кунора, некоторых курдских племен, пшавов, азиатских эскимосов (Roth Ling, 1891, p. 126; Crooke, 1896, II, p.325–326; Hahn, 1903, p.12; Hodson, 1906, p.94; 1911, p.87, 167–168; Hartland, 1910, 11, p.126–172; Frazer, 1922a, II, p.98–99: Westermark, 1925, I, p.86–88, 170, 234; Briffault, 1927, III, p. 196–200, 221; Ford, 1945, p.30; Dalton, 1960, p.195–196; Русселе, 1877, с. 143–145; Ковалевский, 1888, c.222–223; Краулей, 1905, c.284; Чаттопадхьяя, 1961, c.346–350); в Африке — у багешу Уганды, племен Танганьики, Малави, Замбии, Южной Родезии, басуто, бапемба, бавенда, готтентотов, ибо, ашанти, племен Конго и Камеруна, нупе, хова Мадагаскара (A.Ellis, 1877, р.140; Wake, 1883, р.160–161; Ward, 1895, р.288; Johnston, 1898, р.708; Wheelwright, 1905, р.254–255; Gottschling, 1905, р.372–373; Roscoe, 1909, р. 187; Hartland, 1910, И, р.213–218; Frazer, 1914, II, р.403; Westermark, 1925, I, p.9l; Briffault, 1927, III, p. 199; Norbeck, 1961, p. 173); в Америке — у карок, юрок, вийотов, кабина-пек, керес, майду, хидатса, племен нижней Миссисипи и плато, племен Мексики, в частности тарахумара и ацтеков, майя, племен Никарагуа, перуанцев, апинаже, уаупе, чороти, техуэльче, арауканов (Brancroft, 1875, I, р. 100–105, 206, 551; Powers, 1877, р.57; Lumholtz, 1903, I, р.352; Latham, 1909, р.354, 361; Hartland, 1910, И, р.238–241; Briffault, 1927, III, p. 196–197; Вайян, 1949, с.215; Ланда, 1955, с. 142).

У некоторых племен и народов оргиастические праздники не носили полностью промискуитетного характера. Так, например, в селении Лезу (о. Новая Ирландия) во время оргиастических праздников требовалось соблюдение запрета половых отношений между лицами, принадлежащими к одной фратрии. Все остальные ограничения не соблюдались (Powdermaker, 1933, р. 113). Существование сходного рода ограничений отмечено в большинстве случаев у австралийцев (Spencer and Gillen, 1904, р.137–139; Howitt, 1904, p.195, 224, 260).

Существование праздников, хотя и не полностью идентичных тем, которые наблюдались у фиджийцев и других перечисленных выше народов, но также отличавшихся большой свободой общения полов, отмечено в Европе у древних римлян („История религии и тайных религиозных обществ…", 1871, V, с. 149, 158; Бодянский, 1882, с.9— 10, 20–34, 42; Ельницкий, 1964, с.85, 252), древних греков (Якушкин, 1875, с. IV; Богораз-Тан, 1928, с.97), древних ирландцев (Сокольский, 1881, 4, с.220; Веселовский, 1913, с.541).

По сообщению летописца Переславля Суздальского, праздники, отличавшиеся половой свободой, существовали у восточных славян, в частности у радимичей, вятичей и северян („Повесть временных лет", 1950, 1, с. 15; 11, с.227). Как свидетельствуют „Правила Кирилла митрополита" (XIII в.), послание игумена Памфила в Псков (1505 г.). „Стоглав" (1551 г.), челобитная старца Григория царю Алексею Михайловичу (1651 г.), а также и другие материалы, подобного рода праздники бытовали на Руси до весьма позднего времени (Снегирев, 1837, IV, с.36; Афанасьев, 1865, I, с.443–445; Якушкин, 1875, c.V–VI; А.Смирнов, 1878, с. 10–16, 20; Ковалевский, 1886, II, с.4–5; Соболевский, 1890, с. 130; Харузин, 1903, II, с.46; Довнар-Запольский, 1909, с.397; Аничков, 1914, с. 165–166, 246).

Красочное описание такого рода праздников мы находим в упомянутом выше „Послании Елизарова монастыря игумена Памфила Псковским наместнику и властям о прекращении народных игрищ в день Рождества св. Иоанна Предтечи". „Еда бо приходит великий праздник день Рождества Предтечева, — читаем мы в нем, — и тогда, во святую ту нощь, мало не весь город взмятется и възбесится, бубны и сопели, и гудением струнным, и всякими неподобными играми сотонинскими, плесканием, плясанием…, стучат бубны и глас сопелий и гудут струны, женам же и девам плескание и плясание и глазам их накивание, устам их неприязнен клич и вопль, всескверненные песни, бесовские угодия овершахуся, и хребтом их вихляние, и ногами их скакание и топтание; ту же есть мужем же и отроком великое прелщение и падение, но яко на женское и девическое шатание блудное възрение, тако же и женам мужатым беззаконное осквернение, тоже и девам растление…" („Дополнение к актам историческим", т.1, 1846, с. 18–19; см. также: „Чтения в Императорском Обществе истории и древностей российских", 1846, IV, с.59–62). (См. примечание 12).

Вплоть до XVII в. и даже более позднего времени отличались значительной половой свободой некоторые народные праздники во Франции и Италии (Briffault, 1927, III, р.201). Не представляли исключения Германия и Швейцария. В старинном кодексе округа Клостер кантона Граубюнден, где обычное право не было зафиксировано вплоть до XVII в., М.М.Ковалевским, например, была обнаружена статья, запрещавшая сходбища в селах, результатом которых, как указывалось в ней, являются блуд и прелюбодеяния (1886, II, с.8).

У многих народов наблюдается постепенное сужение круга лиц, пользующихся во время праздников правом на свободное половое общение. Если первоначально это право принадлежало всем, то в дальнейшем оно сохраняется в основном лишь за молодежью. Существование праздников или периодов времени, в течение которых обычаем разрешались неограниченные половые отношения между юношами и девушками, или же их пережитков, причем иногда весьма отдаленных, отмечено у огромного числа народов, в частности, в Африке — у йоруба, баконго и вакамба; в Азии— у батаков, тувинцев, бурятов, якутов, народов Кавказа; в Европе— у марийцев, удмуртов, коми, мордвы, русских, украинцев, белорусов, болгар, хорватов, македонцев, немцев, англичан, ирландцев (Якушкин 1875, с. VII; А.Смирнов, 1878, с. 14–18; Сумцов, 18866, с.431–442; Ковалевский, 1886, II, с.5; И.Смирнов, 1890, с.133; 1891, с. 209; Харузин, 1903, II, с.40–46; Кузнецов, 1904, 2, с.89–94; Каруновская, 1936, с.348–349; Худяков, 1936, с.399; Вайнштейн, 1964; Hazlitt, 1870, I, р.121; Hartland, 1910, II, р. 195; Weeks, 1914, р.161–166; Briffault, 1927, III, p. 199–201; Alford, 1952, p.49).

Как свидетельствуют данные этнографии, у большинства народов имевшим место во время оргиастических праздников беспорядочным половым сношениям приписывалось свойство магическим образом способствовать размножению животных и развитию растений и тем обеспечивать обильную добычу или обильный урожай (Frazer, 1922а, II, р.98 — 101; Westermark, 1925, р.84 — 180; Briffault, 1927, 111, p. 185–209; Чаттопадхьяя, 1961, с.89, 315 сл., 346 сл.). Поэтому ограничение, а затем и полное запрещение во время праздников беспорядочных половых сношений не могло не сопровождаться появлением различного рода ритуальных действий, представлявших собой замену этих сношений и призванных оказывать такое же магическое влияние на природу. Беспорядочные половые отношения замещаются совершаемыми в определенное время и в определенном установленном порядке сношениями мужей и жен, ритуальным соединением жреца и жрицы и т. п. Заменой их могут также быть действия, представляющие собой иногда откровенную и грубую, иногда смягченную имитацию полового акта или намеки на него (частичное или полное обнажение, за) оление и т. п.), различного рода непристойные телодвижения и жесты, игры и танцы, имеющие эротический характер, обычай носить во время праздничных процессий изображение половых органов, сквернословие и т. п. (Богаевский, 1916, с.57–60, 180–187; Кагаров, 19296, с.191–193; Briffault, 1927, III, p. 196–209). Все эти действия совершались в большинстве своем как во время праздников, ранее носивших промискуитетный характер, так и в иное время в качестве самостоятельных магических обрядов, чаще обрядов земледельческой магии.

Наличие подобного рода действий и обрядов свидетельствует о существовании в прошлом промискуитетных оргиастических праздников. А такого рода действия и обряды бытовали как во время праздников, так и помимо них, у огромного числа народов, в частности у древних египтян, древних греков, древних римлян, этрусков, немцев, русских, украинцев, сербов, чехов, грузин, сванов, адыгейцев, кабардинцев, мордвы, эвенков, кетов, нанайцев, манчжур, японцев, кайя-нов Калимантана, племен Явы и Молуккских о-вов, маори, эве, бушменов, бахуана, эскимосов, пипилей, манданов, арапахо, зуньи и многих других (Геродот, 1885, I, с.373–374; Афанасьев, 1869, III, с.730; Новосадский, 1887, с.25, 130; Аничков, 1903, 1, с.268; С.Максимов, 1903, с. 110, 296–300; Веселовский, 1913, с.241; В.Анучин, 1914, с.21–25; Богаевский, 1916, с.59–60; Кагаров, 1918, с.49; Харузина, 1927, I, с.59; 1928, I, с.22; „Религиозные верования народов СССР", 1931, II, с.89, 196; Штернберг, 1936, с.146–147; Файнберг, 1955, с.91–92; Элленбергер, 1956, с.215–222; Бардавелидзе, 1957, с. 177–186; Анисимов, 1958а, с.34; Лавров, 1960, с.205; A.Ellis, 1890, р.41, 44; Crooke, 1896, II, р.320; Tordey and Joyce, 1906, р.286; Hartland, 1910, И, р.232–237; Frazer, 1922а, II, р.98 — 100; Briffault, 1927, III, р.205–206).

К числу пережитков оргиастических промискуитетных праздников должен быть также отнесен обычай заключения браков в одно и то же определенное время. Такого рода обычай был зафиксирован у крестьян чуть ли не всех стран Европы, а также у огромного числа народов Африки, Азии, Океании, Северной и Южной Америки (Снегирев, 1837, IV, с.18–30; А.Смирнов, 1878, с. 12; Сумцов, 1881, с.61–69; Веселовский, 1894, с.318: Довнар-Запольский, 1909, с.82–83; Hutchinson, 1897, р.5, 243, 261; Guise, 1889, р.214; Wester-mark, 1925, 1,р.83–84).

О существовании в прошлом оргиастических праздников говорят и данные фольклористики. В славянском и западноевропейском фольклоре следы их сохранились в легендах о шабашах ведьм (Афанасьев, 1869, III, с.469–474; Штернберг, 1936, с.228–229; Runenberg, 1947, р.225–239)

Многочисленные этнографические данные, часть которых была приведена выше, свидетельствуют не только о том, что исходным моментом в развитии человеческих семейно-брачных отношений был промискуитет, но и о том, что по крайней мере в эпоху, непосредственно предшествовавшую возникновению рода, промискуитет был ограничен во времени, что носившие беспорядочный характер половые отношения были в то время не постоянно существовавшими, а периодически возникавшими. Тем самым они косвенно свидетельствуют о существовании в ту эпоху периодов воздержания от половых отношений, периодов действия половых производственных табу.

То обстоятельство, что этнографические материалы свидетельствуют о существовании в прошлом не просто промискуитета, а ограниченного во времени промискуитета, не осталось не замеченным. Положение о том, что в раннюю пору истории человечества беспорядочные половые отношения внутри человеческого коллектива имели место лишь в определенные более или менее ограниченные периоды времени, мы находим в трудах К.Д.Кавелина (1859, с 181), М.И.Кулишера (1885, с.664), М.В.Довнар-Запольского (1909, с.83), А.Н.Веселовского (1913, с.241, 258) и целого ряда других ученых. Однако никто из них не смог объяснить причин ограничения промискуитета во времени. Такое объяснение мы находим лишь в статье С.П.Толстова „Пережитки тотемизма и дуальной организации у туркмен" (1935), в которой возникновение оргиастических праздников рассматривается как следствие появления половых табу.

Этнографическая наука располагает, помимо косвенных, и прямыми данными о теснейшей связи промискуитет-ных праздников и периодов действия половых производственных табу.

Оргиастическим праздникам или их пережиткам очень часто предшествуют периоды строжайшего полового воздержания, связанные с тем или иным видом хозяйственной деятельности. Очень ярко это проявляется в Индии, где, по словам Р.Бриффо (Briffault, 1927, III, р.359), ритуальное половое воздержание теснейшим образом связывается и переплетается с ритуальной половой свободой, как и повсюду в примитивном мире. В качестве примера можно указать на меитхеев и нага Ассама, у которых связанные с целым рядом сельскохозяйственных работ периоды строжайшего полового воздержания непосредственно сменялись праздниками, отличавшимися бурным оргиастическим характером (Hod-son, 1906, р.94, 1911, р. 167–168), на индейцев Перу (Briffault, I, 1927, III, p. 196), а также пипилей Центральной Америки (Frazer, 1922а, II, р.98–99)[74].

Выше уже отмечалось, что все основные особенности половых производственных табу и оргиастических промискуитетных праздников говорят о том, что они возникли в эпоху первобытного человеческого стада. Универсальная распространенность как первых, так и вторых и существующая между ними теснейшая связь свидетельствуют о том, что на определенном этапе развития первобытного человеческого стада его жизнь начала состоять из чередующихся периодов интенсивной хозяйственной деятельности, во время которых половые отношения были строжайше воспрещены, и свободных от хозяйственной деятельности периодов интенсивной половой жизни — оргиастических промискуитетных праздников.

Особенностью многих оргиастических промискуитетных праздников является отчетливо прослеживаемая их связь с возрастными инициациями, посвятительными обрядами. С инициациями связаны оргиастические праздники на о. Вити-Леву (Fison, 1884), о. Новая Гвинея (Wirz, 1924, 5. 69–70; W.Thomas, 1937, р.264), о. Новая Ирландия (Powdermaker, 1933, р. 130), Новых Гебридах (Hartland, 1910, П, р.149), на Мадагаскаре (Hartland, 1910, II, р.155), у племен Южной Африки, в частности у басуто, бавенда, балемба (Cottschling, 1905, р.372–375; Wheelwright, 1905, р.254–255), Малави, Замбии и Южной Родезии (Johnston, 1898, р.498), Уганды, в частности багешу (Roscoe, 1909, р.41), баконго (Weeks, 1914, p. 163–166), арабов Аравийского полуострова, в Северной Америке у майду (Hartland, 1910, II, р.222–223, 232). Связь между инициациями и пережитками промискуитета отмечена и у австралийцев. У последних посвятительные обряды сопровождались праздниками, в которых принимали участие представители большого числа локальных групп. Во время такого рода сборищ допускалась значительная половая свобода (Spencer and Gillen, 1899а, р.94—111; 1904, p. 137–139; 1927, И, р.474–476). У племен Юго-Восточной Австралии юноши во время ини-циаций пользовались неограниченной половой свободой. Они даже могли иметь сношения с женщинами, принадлежащими к одному с ними тотему и брачному классу, что в обычное время было абсолютно воспрещено под страхом сурового наказания вплоть до смерти (Howitt, 1904, р.233, 566).

Уже то обстоятельство, что связь между инициациями и промискуитетом прослеживается у различных племен и народов, населяющих столь отдаленные друг От друга районы земного шара, наталкивает на предположение, что она является не случайной. Чтобы выяснить, насколько соответствует действительности это предположение, обратимся к имеющимся в распоряжении этнографии материалам об инициациях.

Возрастные инициации представляют собой систему обрядов, знаменующих переход юноши из ранга подростка в ранг взрослого мужчины. Только человек, прошедший посвятительные обряды, считался полноправным членом коллектива, взрослым мужчиной. Не прошедшие их рассматривались как мальчики независимо от возраста. При всем различии посвятительных обрядов, имевших место у разных племен и народов, все они обладали общими чертами.

Общей особенностью мужских инициаций у всех племен и народов являлось наличие мучительных испытаний, которым подвергались посвящаемые юноши. Не приводя имеющегося по этому вопросу огромного фактического материала[75], ибо это увело бы нас далеко в сторону, ограничимся одной цитатой из книги Л.Леви-Брюля „Первобытное мышление" (1930). „Испытания, — пишет Л.Леви-Брюль, характеризуя посвятительные обряды, — являются долгими и мучительными, а порой доходят до настоящих пыток. Тут мы встречаем и лишение сна, пищи, бичевание и сечение палками, удары дубиной по голове, выщипывание волос, соскабливание кожи, вырывание зубов, обрезание, подрезание, кровопускание, укусы ядовитых муравьев, душение дымом, подвешивание при помощи крючков, вонзаемых в тело, испытание огнем и т. д." (с.238–239).

Смысл всех этих испытаний станет ясным, если учесть, что во время инициаций юношам, готовящимся войти в качестве полноправных членов в коллектив, сообщали существующие в нем нормы поведения (Howitt, 1885, р.316–320; 1904, р.220; Johnston, 1898, р.409–410; Spencer and Gillen, 1899а, р.212–381;Werner, 1906, p. 124–126; Frazer, 1914, 1, p.36; R.Berndt, C.Berndt, 1951, p.22; Тахтарев, 1924, с. 107–129; Косвен, 1928, с. 19–24; Преображенский, 1929, с.148; Токарев, 1964, с.131 и др.). Посвящаемых подвергали мучительным истязаниям для того, чтобы добиться от них беспрекословного соблюдения этих норм в течение всей их последующей жизни. И прежде всего целью инициаций было довести до сведения юношей и добиться от них соблюдения норм, регламентирующих отношения между полами, половых запретов.

У всех народов, у которых отмечено существование посвятительных обрядов, инициации совпадали с наступлением половой зрелости, т. е. с началом функционирования полового инстинкта. С возникновением у юношей стремления включиться в половую жизнь коллектива настоятельной необходимостью для последнего являлось ввести действие пробуждающегося полового инстинкта в определенные рамки, довести до юношей существующие правила половой морали и заставить их соблюдать эти правила.

Лишь после посвятительных обрядов юноши получали все права, которыми пользовались взрослые мужчины, и прежде всего право вступать в брак. Инициации прежде всего знаменовали переход юноши из числа людей, не имеющих права жениться, в разряд людей, обладающих этим правом (Briffault, 1927, И, р. 197–203; Леви-Брюль, 1930, с.236–237). У подавляющего большинства племен и народов юношам до инициаций было строжайше воспрещено вступать в брачные отношения. У племен Центральной Австралии, например, попытка мужчины, не прошедшего инициацию, обзавестись женой каралась смертью (Spencer and Gillen, 1899а, р.264).

Все данные, таким образом, свидетельствуют, что инициации были порождены прежде всего необходимостью добиться от достигших половой зрелости юношей строжайшего соблюдения правил, ограничивающих действие полового инстинкта, половых запретов. Это делает, на первый взгляд, совершенно непонятной отмеченную выше у довольно большого числа племен связь между инициациями и промискуитетом. Но это лишь на первый взгляд. Связь инициаций и промискуитета нельзя понять только в том случае, если рассматривать эпоху, в течение которой существовал промискуитет, как период полного отсутствия каких бы то пи было норм, ограничивающих проявление полового инстинкта. Но с такой точкой зрения согласиться нельзя.

Как уже указывалось, само возникновение промискуитета было следствием появления первой моральной нормы, ограничивающей действие полового инстинкта, — гаремного табу. В процессе дальнейшего развития первобытного стада в нем возникли новые половые запреты — охотничье-производственные табу.

Весь ход жизни пралюдей формировал у них твердое убеждение, что нарушение табу любым членом первобытного стада грозит опасностью всему коллективу, что человек, нарушивший табу, является существом социально опасным. Страх перед опасностью, которую могло навлечь на весь коллектив нарушение табу, заставлял первобытное стадо принимать все меры, чтобы добиться от своих членов строжайшего соблюдения всех существующих запретов. Человек, нарушивший табу и тем самым навлекший опасность на коллектив, подвергался суровому наказанию — его жестоко избивали и даже убивали. Лишь такими мерами первобытное человеческое стадо могло обуздать зоологический индивидуализм своих членов.

Вполне понятно, что ни о каком сознательном доведении до сведения членов коллектива всех существующих в нем табу первоначально не могло быть и речи. Знание о том, какие действия являются запретными, и убеждение в том, что от этих действий нужно воздерживаться, могло быть приобретено членом первобытного стада только в процессе его собственной практической деятельности. Естественно, что у юношей, только что достигших зрелости, не могло быть ни знания существовавших табу, ни убеждения в необходимости их соблюдения. Поэтому, начиная принимать участие в половой жизни коллектива, они неизбежно на первых порах допускали нарушения существующих половых табу, за что подвергались суровым наказаниям со стороны взрослых. Приобщение юноши к половой жизни коллектива, превращение его из подростка во взрослого мужчину неизбежно сопровождалось, таким образом, целой серией жестоких истязаний.

В дальнейшем эти избиения постепенно стали традиционными и начинали все в большей степени носить профилактический характер. Юношей начинали подвергать избиению не только после нарушения ими половых табу, но и до нарушения, еще до приобщения их к половой жизни коллектива. Избивая юношей, взрослые мужчины, совершавшие эту операцию, одновременно в той или иной форме доводили до сведения истязаемых существующие в стаде половые табу. Ставшие традиционными избиения юношей по достижении последними зрелости приобрели огромное значение как средство предотвращения нарушения табу и начинали рассматриваться как необходимое условие, предваряющее приобщение молодежи к половой жизни. Постепенно возникло новое табу — запрет юношам, не подвергшимся традиционному избиению, вступать в половые отношения. Приняв традиционный характер, избиения юношей по достижении ими зрелости по существу стали обрядом, знаменующим их приобщение к половой жизни коллектива, их превращение во взрослых мужчин, в полноправных членов коллектива.

Превращение избиения юношей в посвятительный обряд, возникновение инициации связано, вероятно, с появлением половых охотничье-производственных табу. Нарушение гаремного табу со стороны молодежи если и имело место, что весьма сомнительно, то во всяком случае никак не могло носить массового характера. Иначе обстоит дело с половыми производственными табу. Попытки со стороны молодежи вступить в половое общение во время становившихся все более продолжительными периодов воздержания не могли не иметь первоначально массового характера и не могли не вызывать столь же массовых репрессий, с течением времени превратившихся в посвятительные обряды[76].

С возникновением половых производственных табу жизнь первобытного стада стала состоять из чередования периодов полового воздержания и периодов промискуитетных праздников. Принимать участие в последних имели право лишь взрослые, т. е. только люди, прошедшие инициацию. Подростки, не прошедшие посвятительных обрядов, участия в этих праздниках принять не могли. Так как инициация была таким событием в жизни формирующихся людей, после которого последние получали право принимать участие в промискуитетных праздниках, то вполне естественно, что они оказались теснейшим образом связанными с этими первобытными торжествами. Посвятительные обряды не могли совершаться в иное время, кроме как в начале очередного промискуитетного праздника. После этих обрядов начинался промискуитетный праздник, в котором инициированные юноши получали возможность впервые принять участие. Впрочем, не исключена возможность, что в некоторых стадах с целью проверки умения юношей обуздывать себя им разрешалось включиться в половую жизнь коллектива, начиная не с данного праздника, а со следующего за ним.

До сих пор речь шла исключительно лишь о мужских инициациях. Несомненно, однако, что первобытным стадом должны были приниматься определенные меры, чтобы добиться соблюдения половых запретов и от женщин. Наряду с посвятительными обрядами для юношей должны были возникнуть и инициации для девушек, знаменующие их переход в ранг взрослых женщин. И они действительно возникли. О том, какой характер они носили, дают возможность составить представление данные этнографии.

У племен Центральной Австралии над девушкой по достижении ее брачного возраста совершалась операция дефлорирования, а затем группа мужчин овладевала ею. Бросающейся в глаза особенностью является та, что во время дефлорирования к девушке получали доступ не только мужчины, принадлежавшие к той же группе, что и ее будущий муж, но и мужчины, которым в обычное время половые отношения с ней были строжайше воспрещены, Во всех 16 племенах Центральной Австралии к девушке имели доступ мужчины, для которых она в обычное время была табу, а в 9 из них (арунта, кайтиш, ильпирра, иллиаура, лоритья, бингонгина, вальпари, варрамунга, воргайя) даже лица, принадлежащие к одной с ней фратрии и брачному классу, т. е. люди, которым за сношение с ней в обычное время грозила смерть (Spencer and Gillen, 1899а, р.94–96; 1904, р.ІЗЗ — 137; 1927,1, р.472–474).

Приведенные данные не оставляют сомнения в том, что подобного рода обычай возник до появления экзогамного запрета, т. е. в первобытном человеческом стаде. О связи этого обычая с промискуитетными праздниками первобытных стад говорит и то обстоятельство, что в большинстве случаев эта церемония приурочивалась ко времени больших праздничных сборищ, характеризовавшихся значительной половой свободой (Spencer and Gillen, 1899a, p.92–93; 1927, 1, p.472).

Существование подобного рода обычаев отмечено у многих австралийских племен, в частности у племен Квинсленда, хотя не у всех из них к девушкам имели доступ мужчины, принадлежащие к запретным группам. Коллективная дефлорация девушек и у этих племен также приурочивалась к большим праздничным сборищам (Roth, 1897, р. 174).

Пережитком такого рода посвятительных обрядов является существовавший у целого ряда племен и народов (древние жители Киренаики и Балеарских о-вов, бареа Эфиопии, ватеита и другие племена Восточной Тропической Африки, некоторые племена Центральной и Южной Африки, полинезийцы Маркизских о-вов, некоторые племена Новой Гвинеи, ряд племен Центральной и Южной Америки) так называемый насамонийский обычай, заключавшийся в том, что после свадьбы присутствующие на ней мужчины овладевали невестой и лишь после этого к ней получал доступ жених, а также имевший широкое распространение по всему миру обычай добрачной дефлорации девушки отцом, колдуном, жрецом, вождем и т. п., последним отзвуком которого являлось пресловутое „право первой ночи" (Johnston, 1885, р.7–8; French-Sheldon, 1892, р.365–366; Stannus, 1910, р.303; Hartland, 1910, И, р.176; Westermark, 1925, I, р.167–168, Briffault, 1927, 111, р.224–238, 3 12 — 319; Геродот, 1885, 1, с.140; Ковалевский, 1886, II, с.30–49; Краулей, 1905, с.347–349; Толстов, 1948, с.321–325; Миклухо-Маклай, 1951, III, ч. I, с.362 и др.). Следы насамонийского обычая зафиксированы в свадебных обрядах таких европейских народов, как ирландцы, французы, итальянцы, немцы, латыши, чехи, поляки, русские, украинцы, белорусы, южные славяне, коми, а также у народов Кавказа и китайцев (А.Смирнов, 1878, с.51–56, 165–166; Ковалевский, 1886, II, с.5; Шейн, 1900, I, вып.2, с.668; Довнар-Запольский, 1909, с.78–81; Кагаров, 1929а, с. 191; Briffault, 1927, III, р.225–226).

Не у всех племен женские инициации исчерпывались коллективной дефлорацией. У некоторых они включали в себя моменты, напоминающие те мучительные испытания, которым подвергались юноши. Так, например, у некоторых австралийских племен девушкам во время инициации выбивали зубы. Однако в целом женские инициации носили значительно более мягкий характер, чем мужские. По-видимому, это объясняется тем, что нарушения половых табу со стороны девушек не носили столь яркого характера, как со стороны юношей.

Изложенный выше материал, на наш взгляд, дает достаточное основание для заключения, что женские инициации происходили, как и мужские, во время промискуитетных праздников и что главной их частью было коллективное овладение девушкой всеми мужчинами, принадлежавшими к данному коллективу. В пользу положения, что инициации возникли в эпоху первобытного стада, а не родового общества, говорит не только их теснейшая связь с промискуитетными праздниками, но и то обстоятельство, что мужские инициации включали в себя в качестве своего необходимейшего момента мучительные испытания. В родовом обществе пе было необходимости прибегать к столь суровым мерам, чтобы добиться от юношей соблюдения норм морали. Этим объясняется наблюдаемое в нем постепенное смягчение этих испытаний. Иначе обстояло дело в эпоху обуздания зоологического индивидуализма, в эпоху первобытного стада. В то время применение столь жестоких средств было насущной необходимостью.

В заключение можно указать, что положение о возникновении инициаций в эпоху первобытного стада находит свое подтверждение в преданиях, бытовавших у аборигенов Австралии, в частности, в мифах арунта. В этих преданиях рассказывается о событиях, происходивших в мифическую эпоху — альчера (альтжира), во время которой жили и действовали тотемистические предки арунта (Spencer and Gillen, 1899а, р.387–418).

В альчера выделяются четыре периода, первый носит название раннего альчера, второй и третий вместе образуют средний альчера, последний, четвертый, известен под названием позднего альчера. Согласно преданиям, в течение первых трех периодов (раннего и среднего альчера) не было тех брачных ограничений, которые имели место у современных арунта, в частности, полностью отсутствовала экзогамия (р.393, 418). Все эти запреты возникли лишь в позднем альчера.

В то же время, согласно преданиям, в течение всех первых трех периодов существовала операция обрезания, являвшаяся важнейшей составной частью посвятительных обрядов не только у арунта и многих других австралийских племен, но и у большого числа народов и племен земного шара. Как рассказывается в мифах, во втором периоде (первой половине среднего альчера) произошло существенное изменение в посвятительных обрядах. Если раньше операция обрезания производилась заостренной и обожженной на костре палкой, то, начиная с этого времени, она стала производиться с помощью каменного ножа. О возникновении самой операции в преданиях, даже относящихся к самой ранней эпохе, ничего не говорится. Это можно объяснить только тем, что происхождение этого обычая относится к эпохе, столь отдаленной, что о ней не сохранилось воспоминаний. Об исключительной древности обряда обрезания говорит и тот факт, что оно первоначально производилось не каменным орудием, а деревянным.

Таким образом, согласно австралийским преданиям, один из важнейших посвятительных обрядов существовал задолго до возникновения экзогамии, задолго до возникновения родового общества.

Возникший на определенном этапе развития первобытного стада конфликт между производством и детопроизводством, между развивающимся производством, требовавшим возрастания уровня сплочения первобытного стада, и существовавшими в стаде неограниченными беспорядочными половыми отношениями был преодолен путем освобождения периодов напряженной хозяйственной деятельности от половых отношений, путем ограничения проявления полового инстинкта во времени. Формирующиеся производственные отношения были не настолько еще сильны, чтобы подчинить себе половые отношения, упорядочить и организовать их. Возникновение социальной организации половых отношений на том уровне развития не было еще возможно. Но формирующиеся социальные отношения к тому времени настолько окрепли, что уже были в состоянии частично вытеснить оставшиеся неупорядоченными половые отношения из жизни коллектива, превратить их из постоянно существующих в периодически возникающие.

Освобождение периодов интенсивной хозяйственной деятельности от половых отношений было невозможно без резкого возрастания способности первобытного человеческого стада регулировать поведение своих членов и без значительного совершенствования способности его членов контролировать свои действия, подавлять и обуздывать свои инстинкты, свои биологические потребности. Поэтому возникновение половых производственных табу следует рассматривать не только как огромный успех, достигнутый в обуздании полового инстинкта, но и как свидетельство о возникновении в первобытном стаде возможности сравнительно быстрого подавления любого биологического инстинкта. Подавление полового инстинкта проложило дорогу для ограничения всех остальных, для успешного обуздания зоологического индивидуализма вообще.

Вместе с появлением возможности обуздания любых зоологических потребностей в первобытном стаде возникла и настоятельная необходимость в подавлении не только полового, но и других биологических инстинктов и прежде всего в ограничении и регулировании пищевого инстинкта.

Пищевой инстинкт, как и половой, всегда был источником конфликтов внутри первобытного человеческого стада. Стремление утолить голод неизбежно должно было порождать драки из-за пищи, а иногда толкать к убийству и каннибализму. Однако вплоть до возникновения половых производственных табу пищевой инстинкт как источник конфликтов не шел ни в какие сравнения с половым. Освобождение периодов хозяйственной деятельности от половых отношений и тем самым от конфликтов, имеющих своей основой половое соперничество, привело к тому, что конфликты, возникающие на почве пищевых устремлений, стали основным препятствием на пути дальнейшего развития производственной деятельности.

С возникновением половых производственных табу пищевой инстинкт выступил на первый план как источник конфликтов, расстраивавших производственную и тем самым и приспособительную деятельность коллектива. Ничем не контролируемое, его проявление начало по мере дальнейшего совершенствования производственной деятельности представлять все большую опасность для первобытного стада Как средства нейтрализации этой опасности стали возникать пищевые табу — нормы, ограничивающие проявление пищевого инстинкта. Одним из первых пищевых табу явился, вероятно, запрет каннибализма внутри стада.

Ничем не регулируемое функционирование пищевою инстинкта в первобытном стаде было опасно не только тем, что порождало конфликты между членами стада. Оно было опасно и в том случае, когда не порождало конфликтов. При отсутствии норм, регулирующих проявление пищевого инстинкта, количество пищи, которое доставалось на долю каждого члена стада, зависело от его телосложения, физической силы, умения пользоваться оружием и других подобных качеств. Члены стада, обладавшие могучим телосложением и большой физической силой, завладевали почти всей пищей. На долю слабых членов стада приходились лишь остатки, а иногда они и вообще оставались без пищи. Подобное положение должно было иметь своим следствием гибель слабых членов стада, сокращение численности членов первобытного коллектива, что не могло не сказываться неблагоприятно на развитии производственной, а тем самым и приспособительной деятельности формирующихся людей.

Насущной производственной необходимостью на определенном этапе развития первобытного человеческого стада должно было стать возникновение более или менее уравнительного распределения пищи между членами своего коллектива. Вслед за запретом каннибализма должны были неизбежно возникнуть нормы, регулирующие распределение пищи между членами первобытного стада. И они возникли. Косвенным свидетельством этого является наличие у примитивных народов разнообразных пищевых табу — пищевых запретов. Эти пищевые табу считались зачастую столь важными, что требование соблюдения их было одним из основных, предъявляемых юношам во время инициаций (Howitt, 1885, р 316; Spencer and Gillen, 1899а, р.249; Леви-Брюль, 1937, с. 193–194; Элькин, 1952, с.86). У целого ряда племен Восточной Тропической Африки, в частности, у ваяо (яо), к юношам во время инициаций предъявлялось требование всегда в течение всей жизни делиться пищей с остальными членами коллектива. О том, какое важное место занимала норма, обязывавшая делиться пищей с другими членами коллектива, среди других сообщаемых во время инициаций моральных правил, говорит тот факт, что на человека, отказавшеюся поделиться пищей с другими, смотрели как на не прошедшего посвятительные обряды (Werner, 1906, р. 126).

Итак, мы видим, что возникновение половых производственных табу было огромным шагом вперед не только в подавлении полового инстинкта, но и в обуздании животного индивидуализма вообще. Возникновение этих табу, освобождение периодов хозяйственной деятельности от остававшихся неупорядоченными половых отношений, последовавшее за этим появление пищевых табу свидетельствовали о том, что производство орудий стало в жизни первобытного стада явлением, более важным, чем даже воспроизводство себе подобных, что удовлетворение производственных, социальных потребностей стало для формирующихся людей делом большей важности, чем удовлетворение индивидуальных, биологических, что социальное одержало победу над биологическим. Возникновение половых производственных табу означало наступление крутого перелома в процессе обуздания животного индивидуализма, борьбы социального и биологического в процессе развития первобытного человеческого стада.

С появлением половых производственных табу произошло своеобразное раздвоение первобытного стада. Последнее раздвоилось во времени. Во время периодов полового воздержания первобытное стадо представляло собой объединение, в котором по существу никаких других отношений, кроме социальных, не было, объединение, в котором зоологический индивидуализм был почти полностью обуздан, т. е. представляло собой почти полностью производственный коллектив. Во время действия половых производственных табу первобытное человеческое стадо являлось во многом почти чисто социальным организмом, почти настоящим человеческим обществом. Напротив, во время промискуитетных праздников первобытное стадо представляло собой объединение, в котором почти полностью господствовали беспорядочные половые отношения, в котором биологические отношения были преобладающими, являлось объединением по воспроизводству себе подобных, детопроизводственным.

Вполне понятно, что это раздвоение не было и не могло быть абсолютным. С одной стороны, первобытное стадо не становилось во время промискуитетных праздников чисто зоологическим объединением, в нем продолжали действовать некоторые табу, в частности, гаремный запрет, пищевые запреты и т. п. С другой стороны, и в периоды полового воздержания первобытное стадо не становилось полностью социальным организмом, подлинно человеческим коллективом. Тем не менее между первобытным стадом в период действия половых табу и им же в период промискуитетных праздников существовало значительное различие, которое нельзя не учитывать. В первый период оно было почти социальным организмом, во второй — во многом чисто биологическим воспроизводительным объединением. В явившемся результатом борьбы социального и биологического раздвоения первобытного человеческого стада ярко проявилась его двойственная природа как социально-биологического организма.

Возникновение половых производственных табу не только привело к раздвоению первобытного человеческого стада, но и положило конец его аморфности и бесструктурности. Внутри ранее аморфного, бесструктурного первобытного стада возникло возрастное деление. Все члены стада разделились на две группы: группу взрослых полноправных членов стада, состоящую из мужчин и женщин, прошедших инициации и пользующихся правом участвовать в половой жизни коллектива, и группу детей и подростков.

В свою очередь группа взрослых постепенно разделилась на мужскую и женскую. Это обособление было связано с половыми производственными табу. Этнографический материал свидетельствует о том, что во время периодов действия половых производственных табу не только запрещаются половые отношения, но в той или иной степени ограничиваются остальные отношения между полами. Во время действия половых табу мужчинам часто запрещается прикасаться к женщинам, есть пищу, ими приготовленную, смотреть на женщин, разговаривать с ними, жить под одной крышей с ними и т. п. Можно думать, что какая-то табуация бытовых отношений между полами имела место и в первобытном стаде.

Одной из причин такой табуации была боязнь нарушения половых запретов. Формирующиеся люди, у которых еще недостаточно была развита способность контролировать свои действия, возможно, не могли в достаточной степени сдерживать свои инстинкты, когда находились слишком близко к существам другого пола. Некоторое разобщение полов было средством избежать возможных нарушений табу.

Однако обособление полов в первобытном человеческом стаде не могло быть слишком большим. Нельзя, на наш взгляд, согласиться с выдвинутым С.П.Толстовым в статье „Пережитки тотемизма и дуальной организации у туркмен" (1935) положением о том, что табуация отношений между полами в первобытном стаде зашла так далеко, что привела к его распаду на два совершенно самостоятельных хозяйственных коллектива — мужской и женский. Самостоятельное существование коллектива, состоящего только из женщин и детей, немыслимо. Женщины, оставшиеся без мужчин с детьми на руках, не смогли бы ни вести охоту, ни успешно защищаться от нападения хищников. Такого рода коллектив, даже если бы он возник, неизбежно был бы обречен на гибель. О том, что первобытное человеческое стадо продолжало оставаться коллективом, включавшим в свой состав представителей обоих полов, говорят данные о неандертальских погребениях. В пещерах Спи, Ля Ферасси, Табун и Схул обнаружены вместе и мужские, и женские, и детские погребения (Обермайер, 1913, с. 160–166; Люке, 1930, с. 19–20: Окладников, 19526, с. 168–169, Garrod and Bate, 1937, р.26, 63–65, 91 —105; Мс Cown and Keith, 1939, p.2 — 10).

Разобщение полов в первобытном человеческом стаде в самом крайнем случае не шло, по всей вероятности, дальше временного отделения мужчин от женщин в период подготовки к охоте, дальше возникновения временного мужского лагеря, поддерживавшего самые тесные отношения с основным стойбищем. Возникшее вместе с появлением половых производственных табу некоторое ограничение бытовых отношений полов явилось одним из факторов, способствовавших развитию разделения труда между мужчинами и женщинами, что в свою очередь оказало обратное влияние на табуацию бытовых отношений полов, закрепив и усугубив ее.

Во всяком случае независимо от того, какою мнения придерживаться по вопросу о степени разобщения полов в первобытном стаде, можно полагать, что взрослые мужчины и женщины составляли в нем две несколько обособленные группы. С учетом того, что было сказано выше о существовании в первобытном стаде деления на взрослых и детей, все члены его оказывались принадлежащими к одной из трех групп: группе взрослых мужчин, группе взрослых женщин, группе детей и подростков. Так как вскармливание детей и забота о них были делом женщин, то женская группа была неразрывно связана с группой детей. Что же касается взрослых мужчин, то они образовывали в составе первобытного человеческого стада несколько обособленную группу, в известном отношении противостоящую всем остальным членам стада. Деление первобытного стада на группу взрослых мужчин, с одной стороны, и группу, состоявшую из взрослых женщин и детей — с другой, было не только не менее, а, пожалуй, даже более важным, чем возрастное деление. (См. примечание).

На основании всего изложенного выше можно сделать вывод о существовании в развитии первобытного человеческого стада двух основных этапов, из которых первый характеризуется наличием в нем одного лишь гаремного табу, неограниченным господством промискуитетных отношений и аморфностью, бесструктурностью человеческого коллектива. а второй — ограничением промискуитета во времени, раздвоением первобытного с гада во времени на почти чисто социальный организм и на во многом биологическое объединение, возникновением в нем нескольких более или менее обособленных групп, наличием в коллективе, кроме половых табу, также и пищевых запретов. На первом этапе развития первобытного человеческого стада социальное еще только начало обуздывать зоологический индивидуализм, на втором — оно взяло верх над биологическим.

Возникновение половых производственных табу, как уже указывалось, было связано с возрастанием роли охоты и изменением ее характера, с превращением охоты из деятельности во многом случайной и стихийной в деятельность систематическую, планируемую и организованную. Как свидетельствуют данные археологии, возрастание роли охоты началось примерно с конца шелля. К раннему ашелю относится появление первых настоящих охотничьих стойбищ (Равдоникас, 1939, I, с. 168; Ефименко, 1953, с. 149, 157–159; „Всемирная история", 1955, 1, с.28). Резкий скачок в развитии охоты произошел с переходом от раннего ашеля к позднему ашелю — раннему мустье. Охота, как уже отмечалось, стала ведущей формой приспособительной деятельности еще у предлюдей. Формирующиеся люди с самого начала были не только и не столько собирателями, сколько охотниками. Никакой особой доохотничьей, собирательской стадии в истории человеческого хозяйства не существовало. Однако, с самого начала являясь ведущей формой присваивающей деятельности пралюдей, охота в силу своей относительной неразвитости вплоть до середины ашеля не могла еще стать главным источником средств существования. В течение всей первой половины раннего палеолита основную массу продуктов питания доставляло, по-видимому, собирательство. Начиная же с середины ашеля, охота, наконец, превращается в главный источник существования формирующихся людей, становится основой получения ими жизненных благ (Равдоникас, 1939, I, с. 168–169; Ефименко, 1953, с.149–150, 179–180, 229; „Всемирная история", 1955,1, с.42–43; Борисковский, 1957а, с.87–93).

Если учесть, что смена раннего ашеля поздним совпадает с крутым переломом в формировании производительных сил, то естественно предположить, что именно к этому времени и относится начало крутого перелома в формировании общественных отношений.

В таком случае известная деградация каменной индустрии, имевшая место в конце раннего ашеля, получас і объяснение не только как результат прямого противоречия между потребностями развития производственной деятельности и морфологической организацией человека, но и как следствие конфликта между потребностями развития производства и ничем не ограниченными промискуитетными отношениями. Не только первое, но и второе противоречие не могло быть преодолено без совершенствования физической организации человека. Половые производственные табу требовали для своего возникновения такого уровня развития способности формирующегося человека обуздывать себя, подавлять свои инстинкты, который не мог быть достигнут при сохранении существовавшей морфологической организации. Только превращение позднейших протантропов в ранних палеоантропов сделало возможным появление и развитие половых производственных табу.

Как уже указывалось в главе II, к выводу о том, что где-то в ашеле или раннем мустье в развитии первобытного человеческого коллектива произошел крупный перелом, пришли на основе обобщения фактического материала почти все советские археологи (Равдоникас, 1939, I, с. 154, 161; Ефименко, 1953, с.241–245; „Всемирная история", 1955, I, с.34–46; Борисковский, 1957а, с.137–140 и др.). Выдвинутое ими положение о том, что между объединениями питекантропов и синантропов, с одной стороны, и коллективами неандертальцев— с другой, существовало значительное различие, нельзя не признать совершенно правильным. Однако с имеющейся в их работах характеристикой сдвигов, происшедших в первобытном человеческом коллективе в ашель-скую эпоху, полностью согласиться нельзя. Сдвиги эти, по нашему мнению, состояли не в превращении промискуитетного коллектива в общину с кровнородственной семьей, как они утверждают, а в превращении аморфного стада с неограниченным промискуитетом в стадо с ограниченным во времени промискуитетом, в стадо, обладающее определенной внутренней структурой.

Все это вместе взятое дает определенные основания для утверждения, что первая основная стадия становления человеческого общества — эпоха аморфного стада с неограниченным промискуитетом — совпадает с первой половиной раннего палеолита (шелль, ранний ашель) — временем существования протантропов (питекантропов, синантропов, атлантропов), а вторая — эпоха первобытного стада с ограниченным во времени промискуитетом — охватывает вторую половину раннего палеолита (поздний ашель и мустье) — время существования палеоантропов (людей неандертальского типа). Выделить какие-либо этапы в развитии первобытного стада с неограниченным промискуитетом не представляется возможным. Иное дело — первобытное стадо с ограниченным во времени промискуитетом.

Породившая половые табу производственная деятельность, развиваясь, предполагала и требовала непрерывного расширения сферы их действия, освобождения все больших периодов времени от продолжавших оставаться беспорядочными половых отношений. Эволюция первобытного стада после возникновения половых производственных табу прежде всего состояла в том, что производственные, социальные отношения все в большей и большой степени вытесняли отношения половые, детопроизводственные из жизни людей, в том, что оно все в большей и большей степени становилось коллективом социальным, производственным и все в меньшей и в меньшей степени объединением детопроизводственым, биологическим.

Логическим завершением этого процесса должно было бы быть полное вытеснение отношениями социальными отношений половых, биологических из жизни первобытного стада, т. е. превращение его из организма биосоциального, каким оно являлось, в организм подлинно социальный. Однако в действительности процесс становления человеческого общества завершиться путем постепенного, плавного вытеснения половых, биологических отношений отношениями социальными не мог. Первобытное человеческое стадо с полным вытеснением половых отношений из жизни его членов не превратилось бы в подлинно социальный организм. Оно просто перестало бы существовать.

Биосоциальный организм не мог превратиться в социальный путем постепенного заполнения старой формы новым содержанием. Производственные, социальные отношения могли более иди менее успешно формироваться в оболочке первобытного стада лишь до определенною предела. При переходе за него неизбежно должен был возникнуть острый конфликт между новым содержанием и старой формой, без разрешения которого дальнейшее развитие становилось невозможным. Исходя из этого, следует предположить существование в эволюции первобытною стада с ограниченным промискуитетом по крайней мере двух этапов, первый из которых характеризуется постепенным расширением сферы действия половых производственных табу и столь же постепенным укреплением коллектива, а второй — высоким уровнем сплоченности коллектива и в то же время наступлением кризиса в его развитии и тем самым кризиса в процессе становления человеческого общества.

Исходя из этого, в эволюции первобытного стада с ограниченным промискуитетом следует ожидать наступления какого-то крутого перелома, который должен быть ознаменован значительным прогрессом в обуздании зоологического индивидуализма, с одной стороны, замедлением и даже в какой-то степени прекращением развития — с другой. И такой перелом действительно имел место. Им явился переход от позднего ашеля — раннего мустье (времени ранних палеоантропов) к позднему мустье (эпохе поздних палеоантропов)

Как указывалось в главе IX, смена ранних палеоантропов поздними была связана с резким сокращением числа убийств, с почти полным исчезновением каннибализма, с появлением в человеческом коллективе взаимной заботы и помощи В то же время переход, как уже говорилось, был ознаменован отклонением развития неандертальцев от сапиентного направления и появлением черт застоя и даже регресса в развитии каменной индустрии

Все это дает основания рассматривать поздний ашель — раннее мустье как эпоху возникновения и постепенного расширения сферы действия половых производственных и пищевых табу, эпоху раздвоения первобытного стада во времени Подобная характеристика этого периода не находится в противоречии с приведенными в главе IX данными, свидетельствующими о довольно частых конфликтах в среде живших в то время неандертальцев В эпоху становления значительного числа новых запретов учащение столкновений между коллективом в целом и отдельными ею членами было совершенно неизбежно и закономерно

Столь же логично рассматривать позднее мустье — время поздних неандертальцев — как эпоху кризиса первобытною человеческого стада, а финальное мустье — время позднейших палеоантропов — как эпоху разрешения этого кризиса, эпоху превращения первобытного стада в подлинно социальный организм, период завершения процесса становления человеческого общества