Календарь

Яна Рубина и император Август

Девчонки, нанеся визит Яну, теперь сами оказались в роле принимающих гостей. Первокурсница Валентина, землячка Васьки, заходила к ним уже не один раз, и цель таких посещений прозаична – пустующая комната, но для подселения требовалось согласие и от Яны.

В отличие от Васьки, Яна очень тяжело сходилась с новыми знакомыми. На первом месте у неё стояли интеллектуальные задатки, чтобы было о чём поговорить, на втором – морально-этические качества. Весь прошлый год они притирались друг к другу. Васька – любительница погулять, с ленцой в учёбе, всё же приглянулась Яне. Она покорила её верностью, умела держать слово и, так же как и Яна, не могла долго поддерживать пустые девичьи разговоры ни о чём.

Василиска, проявив гибкость, признала лидерство за Яной, оттого между девчонками возникло понимание. Теперь их отношения придётся перестраивать, если они в свой круг впустят третью.

Когда зашёл разговор о родных местах, Яна ушла работать над докладом. Она, запустив компьювизор и вытащив уже составленную голограмму Октавиана, молодого римского консула, ещё не ставшего знаменитым императором Августом, заставила её двигаться по комнате.

Юноша, лет двадцати, невысокого роста, в белой тунике[2] с проходящей вертикально по центру и сзади яркой пурпурной полосой, признаком принадлежности к высшему римскому сословию, маршировал на месте, слегка прихрамывая на левую ногу. Башмаки из красной мягкой кожи на толстой подошве, охватывая половину голени, крепились четырьмя ремешками, делая его ростом чуть выше.

Яна несколько раз меняла ему одежду, представляя его то сенатором в белоснежной тоге до пят, то полководцем, облачённым поверх туники в анатомический панцирь с витиеватыми узорами и коротким квадратным плащом пурпурного цвета, закрепляемым на левом плече фибулой.

Она не могла понять, что ей не нравилось в красивом и привлекательном юноше со светлыми глазами и пристальным взглядом из-под сросшихся бровей, что её не устраивало в этой женоподобной голове с рыжеватыми, чуть вьющимися волосами.

Яна продолжала смотреть несколько секунд на марширующий объект, не видя его, затем её взгляд непроизвольно упал влево вниз, и мысли переключились на внутренний диалог.

«Нет в голограмме жизни что ли? Так это же и есть голограмма, – размышляла она. – Буду надеяться, что страстик развеет мои сомненья», – подытожила Яна.

Она снова перешла к текстам о Древнем Риме, провесив перед собой в пространстве голографическую книжную панель.

«Убийство Цезаря, через полтора года падение Римской республики и создание второго триумвирата».

И это всё? Так сухо и неинтересно? Что там в справке про совмещение дат: юлианский, григорианский… А что вообще означает «календарь»?

«Календарь (лат. calendarium – долговая книжка: в Древнем Риме должники платили проценты в день календ, первых числах месяца».

Календарь, оказывается, – время уплаты долгов! Это уже интереснее. Обращаясь к календарю, мы вспоминаем о долгах. Прямо кармический график.

Неожиданно ей пришла идея обратиться к прозаикам, поискать что-нибудь в художественной литературе, чтобы разыгралось воображение. Яна остановилась на первом же тексте о Древнем Риме, не глядя на авторство.

«Северная Италия, конец октября 43 г. до н. э.

Они встретились за неделю до ноябрьских календ в 710 году от основания Рима близ города Банонии на острове безымянной речушки, впадающей в Рено. Бесконечные переписки и посольские заботы советника и друга Октавиана, Гая Мецената, привели к должному результату.

Центурион Карнелий, добивавшийся для Октавиана консульства в сенате, привез два дня назад согласие от понтифика Марка Лепида на встречу, справившись и в этот раз с деликатным поручением. Марк Антоний, бесславно бежавший от Октавиана, возвращался для переговоров. В конце октября легионы Октавиана, разбив лагерь в долине реки, поджидали прибытия легионов Антония и Марка Лепида.

Когда установили палатку Октавиана, на её шпиле устроился орёл. Два огромных чёрных ворона атаковали молодую птицу, но были повергнуты им. «Хороший знак, – пронеслась молва в войсках, – к добру, воронам не удастся одолеть молодого орла». В таких разговорах был прямой намёк на предстоящие переговоры; старые солдаты, ветераны, набранные ещё при великом Цезаре, не хотели воевать друг против друга. Они жаждали получить обещанные Цезарем тысячи денариев и земельные участки в процветающих районах Италии, им не хотелось терпеть более, но и стремления к пролитию крови пока не было. На каждом совещании центурионы докладывали о нарастающем недовольстве солдатских масс, и с этим приходилось считаться. Давление росло.

Октавиан нервничал. Он знал свой главный недостаток, но молодость устраняется временем, а в настоящем компенсировать такой изъян ему не по силам, да и долгое ожидание бессмысленно, а в его ситуации – непозволительная глупость.

Сенат, постоянно напоминающий ему о его недостатках, ещё поплатится за своё упрямство и недальновидность. «Они ответят за всё: и за моё унижение, и за смерть Цезаря, – яростно размышлял Октавий, – лишь бы Антоний согласился».

Он подготовил речь, записав на бумаге несколько вариаций и освободив память для других дел. Теперь размышлял, как ему предстать перед двумя консулярами[3], чтобы выглядеть не взбалмошным мальчишкой, а настоящим мужем. Перебирая варианты, остановился на одеянии полководца, тем самым предотвратив оскорбительные посылы Антония, любившего напоминать о его малолетнем возрасте прилюдно обзывая Фурийцем, детским именем. «Придёт время, разберусь и с ним, а пока нужно терпеть и копить ярость, я уже признанный сын Цезаря, остался шаг до законного приемника».

Психологически Октавий уже был готов к переговорам, не смущала и разница в возрасте – им сорок и сорок шесть, ему двадцать, он годился им в сыновья. Октавиан твёрдо знал: он нужен им, а они ему. И как бы Антоний ни издевался над ним, утверждая, что за усыновление заплачено постыдной ценой в постели Цезаря, ему-то легитимный союзник просто необходим, ведь это его, Марка Антония, римский сенат объявил «врагом отечества».

Утро выдалось туманным. Серая пелена, застилая русло речушки и цепляясь за пойменные деревья и кусты, ползла вверх по лесистым холмам, местами разрываясь на голой каменистой поверхности. В одном из таких разрывов показался остров. Его можно принять за участок речного берега с выброшенными во время осеннего половодья корягами и валунами. Но, хотя и не видно из-за тумана воды, присмотревшись, понимаешь, что это остров, поскольку речной мусор охватывает противоположные стороны участка, делая его приметным.

Свита Октавиана состояла из половины преторианской когорты. Сопровождал его и друг детства Марк Агриппа, приведший ему на помощь в борьбе с сенатом македонские легионы. Второй друг детства Гай Меценат остался в Риме, информировать, присматривая за действиями сената.

Меры предосторожности приняты по всем правилам римской военной науки, с тыловым резервом и фланговой защитой. В качестве разведки выслали отряд из десяти всадников, возглавляемый центурионом Карнелием.

Кавалеристы, не снаряжённые для боя, налегке без панцирей, одетые лишь в туники и плащи, но в шлемах и с длинными кинжалами на поясах энергично перескочив речку, спрятанную туманной полосой, оказались на открытом острове. Горнист призывно протрубил, ему ответили из тумана с другого берега. Всё стихло, и в напряжённом ожидании слышался лишь шорох реки, но вот его монотонность разбавили ржание и лошадиный топот, донесшие с той стороны, и, наконец, над туманом показались шлемы с высокими гребнями.

Передний всадник держал в руке длинный пилиниум (метательное копьё) остриём вниз с белым треугольным флажком на конце вверху. Кавалькада, переправляясь вслед за парламентёром и оказавшись на острове, шагом приблизилась к разведчикам Октавиана.

Всадники смешались, оставив сторонним наблюдателям возможность различать их лишь по шлемам. Так продолжалось некоторое время, затем из общей группы выделились двое, один с пилиниумом, другой, по определению Октавиана, центурион Карнелий. Выехав на середину острова, спутник центуриона воткнул в песок копьё. Пожав руки друг другу, они разъехались, за ними последовали их товарищи, но только разведчики Октавиана переправились на один берег, а люди Лепида и Антония на другой.

«Процесс пошёл», – кратко охарактеризовал увиденное Октавий. Разведка договаривающихся сторон начала каждая свою проверку, определяя истинность намерений. Коварство у римской знати в крови, об этом даже не следует напоминать.

Время шло, из-за холмов всплывало солнце, от реки тянул лёгкий ветерок. Туман таял, обнажая окрестности. На том берегу раздался звук трубы, ему ответили на этом, разведчики сделали свою работу.

К полководцу, восседавшему на лошади, подъехал Агриппа.

– Всё чисто, пора выдвигаться.

Октавий, кивая, тронул повод, лошадь начала спуск по склону к реке.

Оттого что вода в речушке открылась, когда рассеялся туман, её движение в неглубоком русле стало звучней. Так показалось молодому консулу, с охраной пересекавшему шесть метров водной преграды. Вот они, оказавшись на островке, неспешно подъехали к белому флажку и остановились. Стали ожидать. Снова прозвучала труба, но уже по-иному. Ей ответили. С другой стороны к острову вброд переправлялась группа всадников. Октавиан узнал ненавистного Антония, он ехал рядом с худощавым патрицием без шлема, седоватые прямые волосы которого выделялись на фоне остальных.

«Лепид», – почти вслух молвил Октавиан.

Всадники, переправившись, на суше остановились, и только Марк Лепид продолжил движение к середине небольшого, менее ста метров в диаметре, островка. Одинокий наездник уже через несколько секунд достиг белого флажка, присоединившись к ожидающим переговорщикам. Он поприветствовал новоиспечённого консула, прижав к левой половине груди правый кулак. Октавиан ответил так же, кивнув при этом охране, чтобы свита отъехала на положенное расстояние. С ним остался лишь Агриппа.

– Приветствую тебя, консул Рима и сын великого Цезаря, Октавиан. Рад, что наша встреча наконец-то состоялась! – высокопарно начал Лепид.

– Приветствую и тебя, великий понтифик, и я рад, что слуги Цезаря встретились не на поле брани, а в дружеской беседе! – в том же стиле ответил Октавиан.

– Что ж, видно пришло время собирать силы, а не распылять их, – продолжил Марк говорить то, о чём писалось уже ранее в посланиях.

– Приятно слушать мудрые речи из уст верного сторонника Цезаря, – Октавий лестными словами стимулировал продолжение диалога.

– Я думаю, что пора к нашей беседе подключить Марка Антония.

– Я буду только рад общению со столь великим мужем, – произнося эту фальшивую комбинацию, Октавиан едва не скривился от мысли, что ему теперь придётся часто повторять эти слова самому Марку Антонию.

Лепид потянул повод, и его лошадь стала боком к флажку, еле заметным движением головы, едва похожим на кивок, он сделал знак стоящим у кромки воды всадникам. Марк Антоний, трогая поводья, энергично ударил пятками в бока лошади, и она спешным шагом направилась к переговорщикам.

Процедура приветствия повторилась, и злейшие враги начали диалог примирения.

– Нам, цезарианцам, негоже враждовать между собой. Пора, объединившись, призвать к ответу убийц Цезаря, – начал заготовленную речь Октавиан.

– Согласен, – поддержал его Антоний, – не станем же мы до греческих календ терпеть эту свору жадных и коррумпированных болтунов?

Явно намекая на совет старейшин Рима, Антоний слегка дерзил, так как Август всё же был представителем сената, хотя и формальным. Но рисковая выходка имела под собой основание, форум не давал полномочий молодому консулу на их встречу, Октавиан не запрашивал их и сам, значит, действуя по своему усмотрению, полагался только на близкое окружение. К тому же, как донесли верные Антонию люди из Рима, сенат обошёлся с Августом неподобающим образом, как и вообще со всеми цезарианцами.

– Что может предложить сын Цезаря верным слугам отца своего? – вступил третьим в разговор Марк Лепид.

– Я предлагаю пойти по стопам учителя и, вспоминая похожую ситуацию из его правления, сделать как он, – Октавиан прокручивал фразы из заготовленной речи.

– Как я понял, речь идёт о создании нового триумвирата? – наконец-то огласил Лепид саму крамольную идею, витающую вокруг.

– Я это и имел в виду, – кивнул Октавиан.

– Столь сложный вопрос требует дополнительных согласований, потому нам понадобится времени больше, чем для простых переговоров о мире, – уточнил свою позицию Антоний.

– Чего же вы хотите? – задёргался Октавиан, бросая взволнованный взгляд в сторону Антония.

Лепид, перехватывая этот взгляд и понимая его суть, вступился за соратника, стараясь снять напряжение:

– Антоний имел в виду: негоже торопиться в столь деликатном вопросе, но и откладывать решение до греческих календ – не выход. Отсюда: нам придётся основаться здесь на неопределённое время для достижения компромисса.

– Вы предлагаете разбить здесь палатку? – уточнял молодой сенатор.

– Совершенно точно, мы это и хотели предложить, – пояснил Антоний, – погода нас балует, но сезон дождей никто не в состоянии отменить.

Вот уже третий день как прекратились непрерывные дожди, превратив пересохшие за лето ручьи в полноводные реки; осенние облака ушли, подарив голубому небу солнце, а земле тепло и утренние туманы. Но в любой момент ненастье могло вернуться.

– Я согласен, – с облегчением выдохнул Октавиан.

– Тогда разъедемся для консультаций и дачи распоряжений о создании временного лагеря, а как только он будет готов, встретимся заново, – подвёл черту предварительной стадии переговоров Лепид.

Переговорщики разъехались в противоположные стороны, переправляясь на свои берега. На острове снова оказались разведчики, они спешились, чтобы разметить место для лагеря.

Октавиан верхом в сопровождении охраны, поднимаясь по склону вверх, встретил шестерых рекрутов под командованием префекта лагеря Тариния Галла. Они спускались к реке, неся на себе упакованную палатку и оборудование к ней.

«Так подозрительно быстро! – удивляясь, молодой полководец тут же и успокоил себя, – Разведчики знали, что так оно и будет».

Двигался Октавиан в сторону от реки вдоль подножья холма. Вот уже перестал слышаться шум воды, деревья за спиной сомкнулись, скрылось из вида само русло, и тогда его взору открылись всадники на просторе, стоящие в боевом порядке и готовые в любой момент прийти на помощь своему предводителю. Спешились у шатра. Отдавая поводья оруженосцу и покидая седло, Октавиан, нагнувшись на входе, проскользнул внутрь. За ним последовал Агриппа.

Октавиан молчалив и задумчив. Прошёлся взад-вперёд, не зная, чем себя занять в такой момент. Легкая прелюдия началу переговоров – трудности их дальнейшего продолжения. Хотя был он и молод, но такие истины ему уже доступны.

– Перекусим? – обратился он к Агриппе.

– Можно, – согласился друг, – только нашему делу это вряд ли поможет.

– Но и не повредит, – уже более оптимистично произнёс Октавий.

Они уселись за походный столик на такие же раскладные табуреты. Откинут полог, и сквозь проём виднелось солнце, повисшее над холмами. Хотя поздняя осень, ночью и по утрам уже холодно, но днём слегка припекало. Август надевал вниз вторую тунику и шерстяной нагрудник, оттого ему стало жарко, и он даже немного вспотел. Прежде чем приняться за трапезу, он надумал избавиться от панциря, который свою представительскую функцию выполнил, а иных баталий и не предвиделось. Оруженосец, вольноотпущенный Келад, проворно исполнил волю хозяина. Тем временем второй слуга, Ликин накрывал стол. Октавиан в походе мог в любое время изъявить желание перекусить, и слуги к такому режиму привыкли. Блюда по-походному неприхотливы и не слыли изысканностью.

И на этот раз на столе оказались грубый хлеб, нарезанный крупными ломтями, несколько стволов латука, собранных в пучок, огурцы, ягоды толстокожего винограда, сушеные яблоки, вино и вода в кувшинах.

Ликин разлил по кубкам рейтийское вино, наполнил неглубокую миску водой – для Октавия, тот любил размачивать хлеб в холодной воде.

Октавиан поднял кубок и произнёс:

– За успешные переговоры.

Агриппа молчаливо присоединился. Они выпили. Октавий неспешно приступил к трапезе, Агриппа нехотя взял несколько виноградин, у него совершенно отсутствовал аппетит.

– Как думаешь, наш троянский подарок пришёлся ко двору? – спросил его Октавий.

– Думаю, что пришёлся, они проглотили наживку, а времени на проверку у них нет, – ответил Агриппа.

Это по его инициативе был перехвачен гонец Лепида, доставляющий тому послание от соглядатая из Македонии о передвижении войск Кассия и Брута. Дезинформация носила уже иной характер: в послании говорилось о намерении некоторых сенаторов начать сепаратные переговоры с Кассием и Брутом, то есть фактически о создании военной коалиции против мятежного Марка Антония. Объявленные по инициативе Октавиана «врагами отечества» убийцы Цезаря будут прощены, если выступят на стороне сената. Послание возымело действие, Антоний и Лепид сами стали искать союза с Октавианом. Антоний даже простил сыну Цезаря подосланных убийц, миссия которых непостижимым образом провалилась.

– Мне придётся расстаться с консульством, – с сожаленьем произнёс Октавий.

– Да, консульство теперь будет не в почёте, – согласился с ним Агриппа.

– Знаешь, что сказал о нас Цицерон? – продолжил затем Марк.

– Ну и?

– Молодые хотят всё и сразу, а получают ничего и постепенно.

– Что ж, неплохо сказано, боюсь, я не сумею его отстоять, как будущий противовес Антонию, – посетовал Октавиан.

– Почему? – удивился Марк.

– Антоний не отступится, из трёх его врагов Цицерон самый доступный, – пояснил молодой консул, – Брут далеко, а со мной временно приходится мириться.

– Тогда пусть наш оратор отправляется в Тартар, теперь там ему и место, он своё уже отпел.

– Неплохо было бы туда отправить и половину сената, – злобно продолжил Октавий, откусывая размоченный хлеб.

Он кивнул слуге, и тот снова наполнил кубки.

– Не достаточно ли? – возразил советник и друг, – нас ждут непростые переговоры.

– Потому и выпьем, чтобы быть раскованней, – отклонил возражения Марка Октавиан.

На этот раз они выпили без речей. Агриппа снова отправил в рот лишь пару виноградин, произнеся при этом:

– Что тебя с таким неистовством толкает на борьбу со всем светом, неужели месть?

– Мне кажется, что не месть и даже не ненависть.

– Тогда что? – Марк удивлённо посмотрел другу в глаза.

– Сам не знаю, откуда-то изнутри поднимается беспокойство, похожее на мелкую дрожь или дурноту, предшествующую рвоте. Это состояние вынуждает меня действовать. Если поступаю правильно, оно исчезает, если нет, продолжает терзать. Мне чудится, будто кто-то стоит за моими плечами, передавая мне это беспокойство, – впервые Октавиан откровенно высказался о том, чем давно мучился с той самой поры, когда весть об убийстве Цезаря настигла его.

– Ты думаешь это он? – продолжал пытать его Агриппа.

– Всё может быть, – уклончиво ответил тот, смотря на Марка и одновременно на ощупь ломая хлеб.

– Он жаждет мести? – повторился Агриппа, опуская взгляд на стол и следя за движением рук Октавия.

– Не думаю, скорей уж власти, – отвечая, Октавий потянулся за стеблем латука.

– Как это?! – удивлённо воскликнул Марк, сопровождая взглядом руку собеседника.

– Внутреннее желание человека создает себе помощника, духа желания, который не позволяет человеку загасить намерение. Этот дух усиливает само желание, преобладая над другими и подвигая человека к конечной цели – исполнению желания. У Цезаря таким духом была власть. Императора не стало, но дух желания сохранился, он очень силён, он стремится к конечной цели. Он жаждет властвовать. Он хочет, чтобы дело Цезаря – абсолютная власть – продолжалось, только тогда есть возможность обрести покой.

– А как же сенат, демократия, народ?

– Сенат – это не лоно демократии, а лишь дробление власти. В сенаторах нет искренности, каждый из них заражён духом Цезаря, стремясь властвовать в одиночку и не желая ни с кем делиться. Но они все трусы, боятся своих внутренних желаний, и борьба на два фронта делает их слабыми. Они ненавидят друг друга и тех, кто открыто заявляет о своих претензиях на лидерство. Они начинают борьбу с таковыми, делая вид, что это и есть демократия. В борьбе со злом побеждает добро, а усиливается зло. Кто не боится своих искренних намерений, тот и побеждает.

Рука говорящего не останавливалась не на секунду, разрывая салат на кусочки и отправляя их в рот. Взгляд Агриппы снова добрался до лица Октавиана. Оно было сосредоточенным. Вино, видимо, ещё не оказало своего расслабляющего действия на мимику, или энергетика мыслей держала мышцы лица в тонусе.

«Мне не понять: он так тщеславен или всего лишь скромен», – обозревая друга, Марк мысленно заглядывал в себя.

– Получается, что ты духовный приемник Цезаря, а сенат пока этого не узрел? – Агриппа сделал парадоксальный вывод скорее для себя, чем для Октавиана.

– Возможно.

– Тогда, как дух Цезаря воспринимает триумвират?

– В этом отношении мне сейчас спокойно, значит, мы поступаем правильно. Беспокоит лишь одно: где мы возьмём денег, чтобы исполнить обещанное Цезарем.

– Это, наверное, грызёт и противоположную сторону, пусть предлагают, а мы будем думать соглашаться или нет».

«Жажда власти, коварство, злобность… Ничего неожиданного, – прокомментировала текст Яна. – А ты не так прост, оказывается, – она посмотрела на марширующего Октавиана, – есть в тебе загадка».

Яна взглянула на световые часы в углу панели: десять минут первого. Время обеда. В этот момент в комнату без стука вошла Василиса:

– Ты, смотрю, совсем заработалась. Даже потеряла счёт времени.

– Да немного «кексонула», – согласилась Яна.

– Не вижу ничего нужного в изучении слишком древней истории, – Васька скосила взгляд на голограмму, – ведь никакого влияния на нашу жизнь эти предки уже не оказывают.

– Не скажи, – задумчиво возразила Яна, – я начинаю понемногу убеждаться, что оказывают, и немалое.

– Просвети, – хмыкнула Василиса.

– Да я сама ещё толком не разобралась, но, погружаясь в пучину древности, я всё больше и больше теряю себя в настоящем, я растворяюсь в сознании того времени, как будто я не я, а вот он. Их поступки, их высказывания могут, западая в душу, менять её состояние.

– Это что, прикол?

– Может и прикол. А вдруг нет? – рассмеявшись, Яна серьёзно уже добавила: – Вот, к примеру, историческое наблюдение: если чиновники государства экстренно решают проблемы ветеранов, то дела в том государстве не совсем хороши – это уже стало традицией.

– Ты снова шутишь? – переспросила Василиса, заглядывая подруге в лицо.

– Вот теперь нет, – ответила та и, мягко подтолкнув собеседницу, произнесла: – Ладно, пошли трапезничать.

Подружки на лифте спустились в столовую, на третий этаж. Когда обед подходил к концу, на свободное место без разрешения плюхнулся прыщавый верзила. Колян, так кликали невежу, а по-настоящему Андрей Николаев, прочувствовав ситуацию, извинился:

– Простите за беспардонность и приятного аппетита, я всего лишь на пару сек.

– Спасибо, время пошло, – жёстко ответила Яна за двоих. Приятель был её.

– Ян, ты окончательно завязала с «никцами»? – спросил тот.

– Пока не знаю, но в ближайшее время играть не собираюсь.

– Может, продашь своего героя, есть очень хороший покупатель, – заторопился парень, – это бизнес, ничего более, пойми, мы можем очень хорошо заработать.

– Кто это мы? – с насмешкой спросила Яна, хотя по интонации можно было догадаться, что ответ ей известен и так.

– Ну, ты, я и ещё один чел, – смутился проситель.

– Если я захочу продать, то обойдусь без посредников, – раздражённо пояснила она. – Всё, время вышло, свободен, ты мешаешь нормальному приёму пищи.

– Ухожу-ухожу, – вставая, подобострастно засуетился верзила, – просто через визарь к тебе нет доступа.

– Придурок, – бросила ему вслед Яна, когда тот уже не мог слышать её. – Шестёрка Мамона, из-за них игру пришлось забыть.

Объяснять Василисе, кто такой Мамон, не было нужды. Весь состав колледжа, включая преподавателей, знал Мамонова Антона – сына главного спонсора. Его пребывание в колледже не было связано с коррекцией образования. Учёба для Антона – это вид развлечения, в колледже он сколотил группу друзей, любящих повиноваться, и ни в чём себе не отказывал.

– Это ты об игре с бредовым названием? – нехотя вникала в ситуацию подруга.

– Да никакого бреда, официальное название «Цивилизация победителей», а первый вариант был вообще труднопроизносимый – «Ницшеанская цивилизация», герои там «никцианцы», совмещение слов: Ника – богиня победы и Ницше – философия о суперчеловеке.

– Ну, теперь я въехала, просто раньше думала про форумные ники. Так в чём суть игры?

– Нужно из своего персонажа создать супергероя, чтобы он уберёг от порабощения планету Земля, спас цивилизацию.

– Что в том прикольного?

– Чтобы стать сверхгероем, нужно отыскать в себе частичку бога для её убийства, а затем постоянно бороться с государством, попутно уничтожая слабых.

– Фу, какая гадость, – поморщилась Васька, – что, в правилах так и записано?

– Нет, конечно, в правилах написано другое, но суть такова. Кто её поймёт, тот далеко продвинется по уровням.

– И сколько там уровней?

– Пятьдесят шесть.

– На котором остановилась ты?

– Я прокачала своего «никца» до сорок восьмого.

– А у Коляна с компанией?

– Они не могут подняться выше пятнадцатого, за исключением Мамона, тот купил себе последний уровень, да видно игра потеряла смысл, не с кем тягаться.

– А наши пацаны?

– У Яна и Свата – по тридцать шестому.

– Молодцы!

– Ну, так…

Возвратившись в номер, так в общежитии по образу гостиницы называли квартиры, подружки разошлись по комнатам.

Яна сразу же приступила к дальнейшему чтению материала по Августу, а Василиса решила вздремнуть часочек, так как вечером намечался поход в ночной клуб.

Янка быстро пробежала текст, где освещался сам процесс переговоров на островке о создании триумвирата, останавливаясь лишь на меркантильных вопросах, кому и что досталось.

«Триумвиры планировали использовать полученную власть для раздела провинций между собой и созданию проскрипций (списки лиц, объявленных вне закона) против политических противников, свои чрезвычайные полномочия прикрыли формулировкой «для устройства государственных дел».

«Вот так и зарождалась «западная демократия», всё по закону и шито-крыто», – прокомментировала мимоходом Яна сухие фразы энциклопедического текста.

«Необходимые денежные средства для пополнения своих личных бюджетов и обеспечения требований ветеранов триумвиры планировали взять от реализации имущества проскриптов, а это ни много, ни мало около 300 сенаторов и 2000 всадников состоятельных семейств и кланов. Составление самих списков потребовало около трёх дней. В такой список по инициативе Антония был включён знаменитый политический деятель и оратор Цицерон, хотя Октавиан и возражал, но под натиском Антония ему пришлось уступить».

«Смотри, ничего не изменилось с тех пор: грабь награбленное, – разговаривала сама с собой Яна, – а Васька твердит, что нет никакой пользы в изучении древности».

Затем она переключилась с энциклопедии на художественный текст, читала внимательно и вдумчиво, уже не комментируя.

«Триумвиры в течение трёх дней вступали в Рим, один за другим: Октавиан, Антоний и Лепид, каждый с охраной, состоящей из преторианской когорты, и одним легионом.

Город, наполнившись войсками, смолк, как затихает природа в преддверии грозы, будто чёрные тучи, спустившись с небес, окутали его кварталы липким страхом. Испуг передался животным: замолчали гуси, собаки трусили, поджав хвосты как побитые. Люди ждали дурных вестей, и они пришли. Ночью у курий и комиций появились списки приговорённых к казни, утром патриции и плебс собирались у вывесок, расспрашивая тех, кто ближе и умеет читать, что там написано. На стихийных митингах иногда выступали сенаторы, прося граждан успокоиться и обнадёживая, что всё это временно, массовых репрессий не будет, накажут только пособников убийц Цезаря.

Октавиан остановился в отчем подворье у Бычьих голов в Палатинском квартале. Его дом находился совсем недалеко от форума, что давало возможность несколько раз на дню бывать в сенате, если в том возникала необходимость. Поначалу ход проскрипции не мог набрать оборотов, солдаты из легиона Октавиана приводили арестованных сенаторов и знать из списка, те просили пощады, но Август был непреклонен, говоря каждому одну и ту же фразу: «Ты должен умереть».

Но его родные требовали, чтобы казни не происходили на территориях, прилежащих к дому, тогда Октавиан приказал, чтобы ему доставляли лишь головы казнённых, так стали поступать и два других триумвира. Всё чаще людей из списка не заставали дома, одни скрывались у соседей, родственников, другие невероятным образом сумели покинуть Рим и его предместья. Тогда объявляли награду за их головы, за донос или поимку, даже рабы получали свободу, доставив голову бывшего хозяина, В процесс были вовлечены все, за укрывательство полагалась умерщвление на месте. Но росло и недовольство граждан, ползли слухи, что солдаты занимаются мародёрством и притеснением домочадцев казнённых, были прецеденты и постыдного характера: солдаты насиловали женщин. Так случай с дочерью сенатора Валерия Лабеона облетел весь Рим, и Октавиану пришлось разбирать это дело публично для предотвращения дальнейших осложнений.

Сенатор Валерий Лабеон был в самой середине списка проскрибируемых. В ту злосчастную ночь в его доме остановился работорговец Тараний, привозивший по заказу римской знати рабов. Его небольшой отряд из вольноотпущенного слуги и двух рабынь разместили на заднем дворе.

Сам Тараний на террасе дожидался Валерия Лабеона в компании его жены Тертуллы, взрослой дочери Руфиллы и управляющего Диомеда.

В этот раз он никого не привёл в этот дом, но явился получить долг за прошлый приезд, продав тогда сенатору молодую гречанку. Работорговец, планируя дотемна вернуться на постоялый двор, задержался не по своей воле. Сенатор, отправляясь к другу Церринию Мессалу обсудить ситуацию, просил его дождаться. Время было уже позднее, а сенатора всё не было.

И вот уже ближе к полуночи тот вбежал на террасу с трясущимися руками, взволнованный и растерянный.

– Вал, что случилось? – испуганно спросила его супруга.

– Только что, на моих глазах, Мессалу отрубили голову, – засипел он, хватая со стола кубок и опрокидывая его в рот.

Присутствующие в ужасе вскочили со своих мест, не зная, что и говорить, словно проглотив языки. Как только Тертулла представила себе кудрявую голову Церриния, лежащую в пыли, окровавленную, с зелёной мухой, ползающей у открытого глаза, она тут же упала в обморок.

– Они придут сюда, я в списке, – промоченное горло позволило Валерию отчётливо и громко произнести ужасные слова.

– Папа, тебе нужно бежать, скрыться! – воскликнула дочь.

– Меня знают и не выпустят! – в отчаянии изрёк сенатор.

В доме поднялась суета, слуги приводили в чувство хозяйку, бестолково носясь из комнаты на террасу и не замечая ни сенатора, ни его гостя.

– Милый Тараний помогите папе бежать, он вам хорошо заплатит! – взмолилась Руфилла.

Переодетый в работорговца Лабеон, со слугой Тарания и двумя рабынями, едва успел покинуть дом, как нагрянули солдаты. Они, осмотрев все комнаты и дворовые постройки и найдя сенатора, схватили Руфиллу и учинили допрос. Двое солдат, Скутарий и Космид, затащили её на задний двор. Руфилла сопротивлялась, пояс, держащий её белоснежную столу[4] на талии потерялся, ткань одежды порвалась, оголилось её прекрасное молодое тело. Скутарий, не выдержав соблазна, сорвал с неё столу совсем. Как голодный лев он бросился на девушку, повалив её на землю. Насладившись, он передал её Космиду. Руфилла плакала и стонала, а когда насильники закончили, девушка умоляла оставить её в живых, но ей перерезали горло.

Невольным свидетелем оказался Тараний, он и рассказал всё Тертулле. Бедная мать, потеряв от горя страх, поутру на площади перед большим скоплением народа размахивала порванной и окровавленной столой дочери, кляня солдат Октавиана.

Солдат отыскали. Октавиан принародно на площади распорядился казнить их, когда против них дал сведения работорговец Тараний.

«Мы пришли вершить правосудие, а не творить беззаконие», – произнёс публично Октавиан перед тем, как обезглавили солдат».

– Какой цинизм, – не сдержалась, пробормотала Яна, но развивать тему не стала, продолжила чтение.

«Процесс проскрипции, стремительно набирая скорость, подходил к концу. Лепид и Антоний позволяли некоторым лицам из списка, расплатившись имуществом, покидать город живыми. Октавиан оказался самым твёрдым и жестоким в исполнении задуманного. У него была возможность спасти Цицерона, помочь тому покинуть Рим или хотя бы предупредить, но он то ли промедлил, то ли понадеялся на Антония, что тот пощадит столь известного сенатора, оттого произошла трагедия – голову Цицерона принесли в сенат, бросив к ногам Антония.

Узнав об этом, Октавиан возмутился и высказал Антонию: «Ты отсёк голову знаменитейшего человека, того, кто спас государство и был великим консулом!»

Вечером в кругу друзей и соратников, среди которых были Гай Меценат и Марк Агриппа, Октавий затеял разговор о казни Цицерона. Меценат ответил ему:

– Ты бы мог спасти его, как поступают Лепид и Антоний с откупившимися.

– Мне не хотелось отступать от своих принципов. Я считал, что жалость – оружие врага, но, теперь ясно – это ошибка, я проявил негибкость и недальновидность, впредь нужно быть изворотливей.

– А что говорит тебе дух Цезаря? – спросил его Агриппа.

– Он молчит, – задумчиво ответил Октавиан.

– Ну, вот видишь, и тебе нужно меняться, чтобы стать Цезарем и не повторить его судьбу.

«Да они сами себе боги, совесть и судьба, три в одном, – с горечью сделала вывод Яна. – Тут есть и комментарии: «О, горе, горе, как всё низко пало! Какая всюду нищета! Стал Рим большим публичным домом, пал Цезарь до скота, еврей стал – Богом!» Здорово сказано! А кто это?.. Ницше. Тогда понятно». Оторвавшись от текста и глядя на марширующую голограмму, Яна произнесла:

– Да ты просто демон в юношеском обличии.

Ей надоело чтение, и она решила поразмышлять, двигаясь по кругу и разговаривая с голограммой.

– Что же тогда нужно искать?.. – Яна остановилась у марширующего юноши в тунике, повернула к себе панель управления голограммой и, отменив движение объекта, приблизила его. Мерцающий столб объёмного спроецированного видео был почти с неё ростом, возможно, чуть ниже. Всматриваясь в сверкающее лицо, Яна стала говорить с ним: – Чтобы от тебя исходила такая энергия, которая заставляла бояться не только людей, но и животных, вынуждая собак щетиниться при виде такого милого юноши и с опаской лаять, но, не приближаясь, а сохраняя дистанцию. А люди должны чувствовать твою харизму, испытывая к тебе уважение и страх одновременно и, прежде чем заговорить с тобой, проглатывали слюну, чтобы отлепить присохший к нёбу язык. – Ей даже показалось, что голограмма подмигнула ей, подбадривая: мол, давай-давай, ты на правильном пути. – Тогда зачем мне страстик? Я уже знаю, что мне необходимо, можно всё воссоздать и так, – удивлённо спросила она виртуального собеседника. – Нет, тогда это будет, как там трактуется у евреев, «трефа» или не натурально, как говорят Сэм и Сват, – ответила сама за голограмму.

Наконец, окончательно поняв, что ей нужно в дальнейшей работе над голограммой Августа, Яна успокоилась. Запал прошёл, и читать факультативные тексты уже не хотелось.

Оставалось только набраться терпения и ждать, когда подойдёт очередь на прибор. Но что-то ещё не давало ей покоя. Она вспомнила обед и Коляна, невольно переключившись на того, кто подослал к ней Николаева.

Ещё на первом году учёбы она познакомилась с Антоном, симпатичным молодым человеком, открыто демонстрирующим снобизм под стать своей фамилии Мамонов. Казалось, он ни на кого не обращал внимания, но Яна добилась своего – Антон заметил её. Любимая он-лайн игра «Цивилизация Ников» сделала их непримиримыми соперниками, где она почти всегда брала над ним верх, а Мамонов переживал неудачи болезненно. Антон мог бы стать её парнем, ей даже иногда казалось: не будь его – она что-то потеряет, но от принципов своих не отступала, и тогда Мамон стал преследовать её, добиваясь сатисфакции не только в игре, но и по линии взаимоотношений парня и девушки.

«Не на ту напал», – улыбнулась Яна своим воспоминаниям.

А вслух добавила:

– Этот от меня так просто не отстанет, не зря сегодня в столовой ко мне Коляна подослал, нужно посмотреть, что там в игре творится.

«Нет, будем шлифовать Августа, пока в теме, а с игрой завтра…»

И она сделала пометку Ник Никочу, утром следующего дня просмотреть сайт он-лайн игры.