Калиостро

ШАРЛАТАН ИЛИ КУДЕСНИК?

Что можно сказать о происхождении и детстве Калиостро? Да практически ничего достоверного. Хотя, когда в конце земного пути он попал в лапы римской инквизиции, она таки добилась от него правды. И выяснила, кто он, откуда, где и как жил, чем и почему занимался. И данные эти, может быть, и доныне хранятся в бездонных архивах Ватикана. А может быть, и уничтожены. Правда, один монах сумел кое-что раздобыть из материалов, собранных инквизицией. Он издал небольшую книжечку, которая и считается единственным источником достоверных сведений о жизни великого кудесника-шарлатана.

Мы же начнем биографию Калиостро, руководствуясь его собственными записками. Ведь любопытно узнать, что человек расскажет сам о себе.

«Ни место моего рождения, ни родители мои мне не известны» — так начинает свою биографию Калиостро. И сколько бы ни вникал он в историю своего рождения, ясности не добился. Правда, «различные обстоятельства моей жизни родили во мне сомнения и догадки», так что о своем происхождении он был весьма высокого мнения.

Далее следуют первые воспоминания детства. Калиостро вспоминает себя в Медине, в Аравии. Под именем Ахарат он обитает в роскошных чертогах восточного владыки Ялахаима. К младенцу Ахарату приставлены четыре телохранителя-наставника. Старший из них — почтенный старец лет шестидесяти по имени Альтотас. Он изредка и весьма коротко сообщает воспитаннику сведения о его происхождении. Так открывается лишь краешек таинственной завесы. Вот почему Калиостро считает, что принадлежит к необычному роду и племени,

Альтотас рассказывает, что младенец осиротел на третьем месяце жизни. Родители его были христианами благородного происхождения, но об их именах Альтотас ничего не говорит. Однако у воспитателя порой вырываются неосторожные слова. Из этих редких и драгоценных откровений Калиостро узнает, что родился на острове Мальте.

Альтотас тщательно и вдумчиво развивал ум и способности вверенного ему таинственного воспитанника. Как указывает Калиостро, Альто-тас обладал глубокими познаниями практически во всех областях человеческого знания. Особенно много Калиостро занимается физикой, ботаникой и медициной. Наставник неустанно твердил питомцу о необходимости твердо верить, любить ближнего, почитать законы тех стран, где придется жить.

И Альтотас, и его воспитанник носили мусульманскую одежду и исповедовали ислам, но «истинная вера была запечатлена в сердцах наших». Сам владыка, Ялахаим, нередко виделся с мальчиком, милостиво обходясь с ним и весьма почтительно обращаясь с Альтотасом.

Наставник выучил Калиостро и большинству восточных языков. В беседах с воспитанником он часто рассказывал о Египте, пирамидах и глубоких пещерах, где скрыты драгоценные сокровища древнеегипетской мудрости. Зерно пало на плодородную почву. Впоследствии Калиостро провозгласил себя Великим Коптом египетского масонства.

Мальчику исполнилось двенадцать лет. Им овладела страсть к путешествиям, желание лично увидеть те чудеса, о которых поведал Альтотас. И наставник объявил, что пришло время покинуть Медину и гостеприимный кров Ялахаима и начать странствовать.

Из Медины прежде всего прибыли в Мекку и направились прямо во дворец шерифа^[1]. Здесь отрока прежде всего переодели в великолепные одежды. И на третий день пребывания в Мекке мальчика представили шерифу, который оказал ему нежный прием. «При взгляде на этого властителя, — пишет Калиостро, — несказанное смятение овладело всеми моими чувствами; глаза мои наполнились благодатными слезами. Я ясно видел те усилия, какие он должен был над собой делать, чтобы тоже удержать слезы. Об этой минуте я никогда не мог вспомнить без сладчайшего душевного умиления». Калиостро ничего не утверждает, но у читателя невольно возникает мысль: не был ли шериф Мекки виновником его появления на свет?

Далее Калиостро указывает, что любовь к нему шерифа возрастала изо дня в день. Шериф неотрывно и с большой нежностью всматривался в лицо мальчика, а затем с умилением и грустью уносился взором к небесам. Мальчика мучило любопытство. Альтотас же сурово обрывал любые попытки что-либо выяснить. Молчали и прочие прислужники. Лишь один из них, араб, к которому мальчик пристал неотвязно, сообщил, что не следует покидать Мекку и больше всего нужно опасаться города Трапезунда.

Калиостро пробыл в Мекке три года. В один прекрасный день в комнату уже пятнадцатилетнего юноши вошел сам шериф и, с нежностью обняв его, стал наставлять всегда хранить веру в Предвечного. При этом шериф заверял, что если мальчик выполнит завет, то сделается счастливым и «познает свой жребий». Затем на прощание шериф прослезился и воскликнул: «Прости, несчастный сын природы!»

Для юного путешественника и его наставника выделили особый караван. Направились прежде всего в Египет. Здесь Калиостро увидел пирамиды и познакомился со жрецами разных храмов. Но каких храмов? Какие жрецы? Калиостро как бы намекает, что путешествовал по Египту древнейших времен. И египетские жрецы водили юного путешественника по таким местам, куда обыкновенный странник никогда не проникает.

Из Египта двинулись дальше, посетили главнейшие азиатские и африканские страны. Во время странствий с Калиостро происходят бесчисленные и таинственные приключения. Впрочем, сам же герой о подробностях этого путешествия умалчивает.

Наконец прибыли на остров Мальту. Судно, на котором плыл Калиостро, вопреки установленным правилам, не подверглось карантину. И вообще все написанное Калиостро указывает на то, что путешествует не обыкновенный смертный, а человек совсем особенный, отмеченный печатью таинства и величия.

На Мальте путники с великими почестями приняты гроссмейстером местного рыцарского ордена, им отводится особое помещение рядом с некой лабораторией. Гроссмейстер поручил Калиостро попечению кавалера д'Аквино, тот должен повсюду сопровождать юношу и наблюдать за тем, чтобы путешественнику оказывали подобающие знаки уважения. «Тогда-то, — пишет Калиостро, — я вместе с европейской одеждой принял и европейское имя — графа Калиостро».

Премудрый Альтотас преобразился в мальтийского рыцаря.

Тогдашний гроссмейстер ордена, граф Пинто, знал о происхождении Калиостро. Граф беседовал с юношей и о шерифе, и о Трапезунде. Но, увы, ничего не разъяснил. Тайна происхождения Калиостро становилась все загадочнее. Гроссмейстер убеждал юношу принять посвящение в рыцари ордена, обещая ему быстрое повышение. Но склонность к путешествиям и страсть к врачебной науке заставили Калиостро отказаться от столь лестного предложения.

Во время пребывания на Мальте Калиостро лишился своего духовного отца Альтотаса. Умирая, почтенный старец так ничего и не открыл юноше. Лишь ограничился наставлением: «Сын мой, имей всегда перед очами своими страх к Предвечному и любовь к своему ближнему, и скоро ты познаешь истину всех моих поучений».

После смерти Альтотаса Калиостро в сопровождении кавалера д'Аквино посетил Сицилию, где был представлен местному дворянству. Затем исходили Средиземное море и, наконец, прибыли в Неаполь. Здесь д'Аквино остался. Калиостро один поехал в Рим.

Но не успел он поселиться в Риме и начать изучать итальянский язык, как к нему пожаловал секретарь кардинала Орсини и попросил пожаловать к его преосвященству. Кардинал принял юношу с великими почестями, представил всей римской знати и даже самому папе римскому, который вел с путешественником не простые, а «особенные» разговоры.

Далее Калиостро упоминает о своей женитьбе на Серафиме Феличиане, а затем красноречиво повествует о многочисленных странствиях по Европе, о благодеяниях, оказываемых бедствующему человечеству, о тысячах больных, стекавшихся к нему со всех сторон, о бесплатном их лечении, о безвозмездной раздаче лекарств, приводит десятки письменных свидетельств известных лиц, подтверждающих содеянные им чудеса, и т. д.

Эти записки Калиостро составил в виде оправдательного документа, когда оказался втянутым в известнейшее скандальное дело об ожерелье королевы Марии-Антуанетты.

Существует и другой Калиостро. Тот, биографию которого постарались раскопать историки.

По женской линии Калиостро происходил от некоего Маттео Мартелло. У Мартелло было две дочери, и одна из них вышла замуж за Иосифа Калиостро, другая — за Иосифа Браконьера. Одна из дочерей последнего, Феличе, оказалась замужем за Пьетро Бальзамо. От этого брака и произошел Джузеппе Бальзамо, получивший при крещении имя Иосиф, он же впоследствии граф Алессандро Калиостро.

— Смотри, Пьетро, какой ум написан у него на лобике, — обращалась к мужу Феличе в день рождения сына. — Наверняка он будет если не кардиналом, то, во всяком случае, полковником!

— Скорее всего, он будет честным купцом, как его отец и дед, — решительно заявлял Пьетро Бальзамо, энергичный торговец. — А может быть, и адвокатом. Нынче это выгодное занятие.

Но к вечеру мать Джузеппе уже не сомневалась, что сына ждет титул графа.

Итак, он родился 8 июня 1743 года в Палермо. Мальчик рос, как растут все дети небогатых купцов, хотя родители предоставляли ему больше свободы, чем принято. Феличе огорчалась, что Иосиф плохо растет и будет маленького роста. Впрочем, сложение у него было крепкое, плечи широкие, а руки и ноги изящные, как у аристократа. Характер он имел смелый, предприимчивый и открытый, хотя и несколько вспыльчивый. Возвращаясь с прогулок домой, он с жаром рассказывал родителям об уличных драках. Однажды утром он рассказал матери увиденный сон.

Джузеппе не спалось, и поначалу он словно наяву видел, как по темному воздуху двигались, переплетаясь, блестящие голубоватые фигуры в виде кругов, треугольников и ромбов. Они соединялись в необыкновенно разнообразные и красивые узоры. Рядом в воздухе носились инструменты каменщиков: молотки, отвесы, лопаты и циркули. И тут Джузеппе заснул.

Он очнулся в большом зале, наполненном одними мужчинами. Посередине зала стоял большой стол. С хоров раздавались звуки скрипок, флейт, труб и контрабасов. Сам Иосиф сидел на голубом облаке. Внизу, прямо под ним, на маленьком столике стоял графин с чистой водой. Рядом со столиком находился обнаженный мальчик с завязанными глазами. Руки его за спиной были связаны полотенцем. И тут Иосифу открылось, что пир устроен в его честь; щеки у него раскраснелись, сердце забилось учащенно. Между тем голубое облако, описывая все более мелкие круги, опускалось прямо на столик с графином. Иосифу было так радостно, что он проснулся. Но и проснувшись, продолжал чувствовать, как бьется сердце, как пахнет красным вином, смешанным с анисом и розами.

Феличе весь сон объяснила просто: Джузеппе женится на графине, будет держать открытый дом и каждый день обедать под музыку Перголезе. Но при этом, боясь сглазить предсказание, усиленно просила сына никому не рассказывать о видении.

Родители, набожные католики, честно торговали сукном и шелковыми материями. Сообразно своим средствам они старались дать хорошее образование сыну, одаренному быстрым умом и пылким воображением. С этой целью они отдали его в семинарию Святого Рокка. Иосиф, однако, вскоре убежал оттуда, но был пойман. Его, тринадцатилетнего, поместили в монастырь Святого Бенедикта в Картаджироне близ Палермо. Тут он вскоре подружился с монахом, заведовавшим аптекой. Монах обладал приличными знаниями в области ботаники, химии и медицины. Вероятно, именно этому ученому святому отцу Калиостро и обязан основам образования в этих науках и врачебном искусстве.

Вообще же в монастыре Иосиф не отличался примерным поведением, доставляя добрым монахам немало хлопот. И хотя проделки его носили просто глупый, мальчишеский характер, но в стенах монастыря выглядели неуместно. Например, когда за трапезой ему приходилось читать жития святых, он вместо их имен подставлял имена известных воров, разбойников либо женщин далеко не целомудренного поведения. Монахи, не щадя розг, пытались направить заблудшее чадо на путь истины, и Иосифу приходилось солоно. Поэтому он и решил бежать из монастыря.

Он вернулся в Палермо и стал жить там, предоставленный самому себе. У него обнаружился крупный талант к рисованию и фехтованию. Впрочем, последний лишь приводил к частым поединкам и сделал Бальзамо человеком, хорошо известным полиции. Да и художественный талант не принес Джузеппе ничего хорошего. Он отлично наловчился подделывать чужие почерки. Так, он подделал завещание в пользу маркиза Мориджи, а также квитанции, билеты, паспорта. При этом Бальзамо уже вовсю эксплуатировал людское суеверие. Он изготовлял приворотные зелья, брался подсказать, как найти клад. К этому времени и относится его знаменитое приключение с золотых дел мастером и ростовщиком Марано.

Марано любил деньги до алчности. Но был осторожен и недоверчив. Провести такого человека представлялось заманчивым. Впрочем, его уже надували разные мастера по части добывания золота.

Марано первый услыхал о Бальзамо и очень им заинтересовался. О юноше в Палермо рассказывали чудеса: он давал приворотные зелья и чуть ли не состоял в дружеских отношениях с самим сатаной. Долго прислушивался к этим россказням старый ростовщик и, наконец, решил познакомиться с Бальзамо. Последний охотно отозвался на приглашение старика и посетил того. Они сразу переговорили о деле и условились работать вместе. Бальзамо брал на себя обязательство указать богатейший клад в одной из многочисленных пещер в окружающих Палермо горах.

И вот однажды Бальзамо привел Марано к пещере и здесь, перед входом в таинственное подземелье, объяснил, что там хранится груда драгоценных каменьев, охраняемая нечистым духом. Бальзамо знает точно об этом кладе и давно бы, конечно, овладел им, но, увы, не может к нему даже прикоснуться, поскольку от одного прикосновения сразу же потеряет всю свою чудесную и таинственную силу. Поэтому он может только передать клад другому лицу. Но это лицо обязано согласиться на определенные условия.

Ростовщик был готов на все. Бальзамо объявил, что сам не имеет право сказать эти условия, но может устроить так, что их сообщат духи, сторожа клада. И вслед за этим из глубины пещеры послышался голос. Он возвещал, на каких условиях и кому именно может быть выдан клад. Само собой разумеется, что этим условиям в точности соответствовал именно ростовщик Марано.

Главное условие состояло в том, что кладоискатель должен положить перед входом в пещеру шестьдесят унции золота. Марано, естественно, уперся. Тогда Бальзамо пошел обратно в город с видом человека, которому здесь больше нечего делать. Старик бросился за ним, начал торговаться. Бальзамо же равнодушно заметил, что условия поставлены духами, охраняющими клад, и торг просто неуместен.

В конце концов решили идти за кладом на следующий день, захватив золото. Ростовщик вел себя крайне осторожно. Он углубился в пещеру, но потихоньку вернулся назад и стал подсматривать. Он опасался, как бы Бальзамо не стянул золото и не скрылся вместе с ним. Но юноша сидел на камне с самым скучающим видом. Наконец старик решился. Он вернулся в пещеру и углубился дальше.

Вдруг из темноты на Марано набросились четыре черных демона. Они принялись тормошить ростовщика и кружить его в адской пляске. Старик принял это мытарство как должное, без которого клад не дается в руки, и решился все перетерпеть, лишь бы добраться до сокровища. Между тем демоны подхватили его и увлекли в темный закоулок пещеры, где здорово отколотили.

Старый ростовщик лежал в пещере полуживой. И тут послышался громовой голос, который повелел ему лежать неподвижно целый час. Если пролежит, то ему будет указан клад, если встанет — тут ему и конец. Разумеется, старик лежал и ждал, да и трудно ему было, избитому, подняться. Но время шло, никто за ним не являлся, чтобы указать, где спрятан клад. Наконец старик понял, что его одурачили. Он выполз из пещеры и кое-как доковылял до города.

Бальзамо с золотом ростовщика скрылся из Палермо.

В последующие годы жизни Бальзамо разъезжал по Италии, продолжая с успехом пользоваться своими жульническими талантами. За это время имя свое он менял раз двадцать. Авантюрист являлся под именем графа Хара, графа дель Фениче, маркиза Пеллегрини, Мелисса, Бельмонте и т. д. Оказавшись в Мессине, он принял фамилию своей тетки — Калиостро, прибавив к фамилии графский титул. Впоследствии сам Калиостро заявлял, что графский титул не принадлежит ему по рождению, но имеет особое таинственное происхождение.

В Мессине Бальзамо повстречался с тем самым Альтотасом, который по автобиографии Калиостро был его воспитателем и руководителем в первые годы жизни. Как указывает Е. П. Карнович, Альтотас был не кто иной, как Кольмер, — лицо, происхождение которого остается неизвестным до сих пор. Одни считали его греком, другие — испанцем, третьи — армянином, поскольку одевался он на армянский манер. Кольмер долгое время жил в Египте, где познакомился с древней магией и с 1771 года стал посвящать других в тайны своего учения.

Бальзамо очень быстро оценил этого человека и почувствовал к нему живейшую симпатию. Альтотас, со своей стороны, принял во внимание различные таланты юноши и взял его под свое покровительство. Этот человек, несомненно, многое знал. Он был и врачом, и химиком, и натуралистом. Почти энциклопедист, он легко поражал невежественную публику. При первой же встрече Альтотас страшно поразил Бальзамо, рассказав ему все таинственнейшие события его жизни, известные только самому Бальзамо. Юношу он наставлял торжественно:

— Иосиф, у тебя доброе сердце и славная голова, смелый характер и веселый нрав. Я уж и не говорю о других твоих способностях. Но никогда не употребляй их во зло другим и для достижения мелких, ничего не стоящих выгод. Будь расчетливым купцом, в этом я согласен с твоим батюшкой, потому что злодейство, в конце концов, есть вещь невыгодная для самого злодея и ни к чему доброму не приведет. А тебя ждет большой, огромный путь! Ты даже сам не предполагаешь, какая участь тебе уготована.

И в первую же их встречу, к концу беседы, он стал торопить юношу, чтобы тот поспешил домой, потому что к нему забрался вор. Бальзамо побежал и в самом деле обнаружил вора. В общем, тогдашней публике Альтотас действительно казался существом сверхъестественным. Сам же Альтотас утверждал, что живет чуть ли не со дня сотворения мира, обладает искусством делать золото и располагает практически безграничным могуществом. Впрочем, особенно он не откровенничал и даже Бальзамо ровно ничего не сообщил о своем происхождении.

Вскоре Альтотас с Бальзамо отправились путешествовать по Востоку. Путешественники побывали в Египте и там выделывали окрашенные под золото ткани, имевшие большой сбыт. Видимо, Альтотас действительно обладал какими-то секретами в области химической технологии. Из Египта они перебрались на остров Родос, оттуда попали на Мальту, где познакомились с гроссмейстером Мальтийского ордена Пинто.

Этот рыцарь был преданнейшим поклонником тайных наук. Он не только искал философский камень и варил золото, но и охотно верил в колдовство и таинственные силы. Целые дни проводил он в своей алхимической лаборатории. Стоило Альтотасу выдать себя за алхимика, как Пинто широко раскрыл ему свои объятия, а заодно и свой объемистый кошелек. Альтотас и Бальзамо устроились во дворце гроссмейстера, где и развернулась их бурная деятельность по поиску эликсира вечной юности и философского камня. Несомненно, что в процессе этой деятельности гроссмейстер здорово поиздержался.

Долго ли, коротко ли шли эти опыты, но дело кончилось тем, что Альтотас вдруг исчез. О его исчезновении повествуют две легенды. По одной, он будто бы растаял в воздухе на глазах у гроссмейстера. По другой, гроссмейстер, убедившись, что его водят за нос, распорядился лишить старца жизни. Но и вторая, и первая версии вызывают большие сомнения. Дело в том, что Калиостро не только остался цел и невредим, но даже был отпущен с Мальты с честью и получил рекомендательные письма от гроссмейстера к различным лицам.

Одновременно с Калиостро отбывал с Мальты кавалер д'Аквино, и гроссмейстер рекомендовал юного путешественника его особому вниманию. Кавалеру в ту пору было около сорока лет. Он имел мягкие, вкрадчивые манеры, приятный голос, интересовался тайнами природы, магнетизмом, вел замкнутый образ жизни и считался человеком очень богатым. К Иосифу он отнесся так, будто всегда знал его с самой лучшей стороны. Бальзамо это не удивляло, так как он был несколько легкомыслен и принимал ласковое обращение как нечто должное. Кавалер настоял, чтобы юноша принял от него сумму денег. Бальзамо обрадовался неожиданному подарку, так как отличался пристрастием к щегольству.

Море производило на Иосифа необыкновенное впечатление. Стояли безлунные ночи, все небо было усыпано звездами. Часто на палубе кавалер беседовал с Бальзамо. Тот, закинув голову, как это делал в минуты восторга, говорил:

— Какие звезды, синьор! И это все миры, в сотни раз большие, чем наша планета. А сколько солнечных систем! Как мир огромен, таинствен и прекрасен! И подумать только, что человек, пылинка, может приобрести власть над всеми вселенными. Он может сказать: «Стой, солнце!» — и оно остановится. Можно умереть от восторга, сознавая все величие человеческого духа!

— Да ты просто львенок, Иосиф, — качал головой кавалер.

— Я завоюю весь мир! — восклицал юноша. — Я овладею всеми силами природы, земными, водными, огненными и воздушными!

Я овладею сердцами людей, их душами, их волею. Я сделаюсь могущественнее Цезаря, Александра и Тамерлана — и на земле настанут благость, мир и кротость!

— Но для начала ты должен овладеть самим собою, своими страстями и желаниями и освободить свой дух, — задумчиво замечал кавалер. — Потому что это большое искушение — власть. Особенно власть духа. Одно из трех искушений Иисусу.

— Но я чувствую в себе такую силу!

— Сила в тебе велика. Тем осторожнее нужно с нею обращаться. И потому не следует забывать о повиновении. Кто не умеет повиноваться, едва ли сможет повелевать. Тебе, Иосиф, предстоит великая будущность, но и великие испытания. Но Бог тебе поможет…

Корабль заходил в бухту Неаполя.

Покровительство кавалера д'Аквино открыло Калиостро доступ в высший свет Неаполя. Здесь он познакомился с неким сицилийским аристократом, страстным химиком. По приглашению этого аристократа Калиостро поехал в его поместье, находившееся на Сицилии. После ряда алхимических опытов, весьма облегчивших кошелек сицилийского аристократа, Калиостро вернулся в Неаполь с целью открыть тут игорный дом. Деятельность Бальзамо вызвала интерес к нему полиции, и это не понравилось нашему герою. Он поспешил отправиться в Рим.

В древнем городе Калиостро прежде всего предался созданию собственной репутации. Деньги у него были, поэтому он мог себе позволить некоторое время пожить тихо и благородно. Калиостро ежедневно ходил в церковь, чем заслужил репутацию образцового молодого человека.

О нем случайно услыхал тогдашний посланник Мальтийского ордена при папском дворе. А узнав, что Калиостро покровительствует кавалер д'Аквино, посланник стал покровительствовать молодому человеку и ввел его в аристократические дома.

Калиостро очаровывал всех новых знакомых рассказами о своих чудесных приключениях. Иногда он снабжал нуждающихся эликсирами, за которые ему платили неплохие деньги. Дела шли успешно. Он был почтителен, скромен, на него можно было положиться. В его знаниях тайных наук ни у кого не было сомнения.

Рим, несмотря на духовный сан государя, жил весело и свободно. Иосиф без устали осматривал памятники языческой и католической старины, наслаждался видами пышных богослужений и процессий, с удовольствием наблюдал за вечно суетящимися и неунывающими римскими гражданами. Однажды Бальзамо заметил в окне одного литейщика чугунное кольцо, украшенное старинными эмблемами. Иосиф вспомнил свой давний сон, в котором он видел эти эмблемы. На пороге лавки стояла девушка лет пятнадцати.

Так Бальзамо познакомился с Лоренцей, дочерью литейщика Иосифа Феличиани. Лоренца (впоследствии Серафима), хоть и почти неграмотная, привлекла Калиостро своей замечательной красотой. Он сразу понял, что с такой супругой, если ее как следует воспитать, умный человек не пропадет. Сама девушка и ее родители не возражали. Жених был молод, недурен собой, граф, богач — партия во всех отношениях блестящая. Свадьба состоялась.

Вскоре после женитьбы Джузеппе Бальзамо приступил к воспитанию ума и сердца своей юной супруги сообразно со своими представлениями о жизни. Он объяснил ей относительность понятий добродетели и супружеской чести, целесообразность умения пользоваться своими природными дарами и талантами. Измена, если она предпринимается с ведома супруга и с учетом интересов, отнюдь не может быть поставлена супруге в вину.

Такие воззрения на брак ужаснули юную супругу. И она сообщила родителям о своих беседах с мужем. Старики Феличиани в страшном негодовании хотели даже расторгнуть этот брак, но Лоренца уже успела привязаться к мужу, и ее не удалось уговорить оставить его. Дело кончилось тем, что молодые окончательно рассорились с родителями жены и стали жить отдельно.

Двойственность восприятия образа Калиостро навечно останется с ним. Столь циничный подход к жизни не мешал ему в римский период жизни продолжать упорные занятия науками. Но не мешал заниматься и различными авантюрами.

В это время Бальзамо сошелся с двумя проходимцами: с Оттавио Никастро, окончившим потом свою жизнь на виселице, и с маркизом Альято, умевшим подделывать чужие почерки и составившим при помощи этого искусства для Калиостро патент на имя полковника испанской службы. Вскоре Никастро, повздорив с Альято, донес на него. Маркиз поспешил скрыться из Рима, уговорив бежать с собою Калиостро и Лоренцу. В Бергамо маркиз, которому угрожал арест, бросил Калиостро, прихватив с собою все деньги. Молодая чета, оставшись без гроша, под видом пилигримов, идущих на поклонение святому Иакову Компостельскому, отправилась в Антиб.

Так началась скитальческая жизнь Калиостро и Лоренцы.

Джакомо Казанова (1725–1798), не менее известный авантюрист XVIII столетия, в последнем томе своих воспоминаний описывает довольно любопытную встречу. Казанова в это время вернулся из путешествия по Испании и жил в Южной Франции, в городе Э., недалеко от Марселя. Он остановился в гостинице и питался за общим столом. Однажды за обедом постояльцы гостиницы заговорили о каком-то странствующем богомольце, только что прибывшем в Э. со своей женой. Эти загадочные пилигримы были итальянцами и пробирались пешком из Испании, куда ходили на поклонение к знаменитому католическому святителю Иакову Компостельскому. По внешнему виду и поведению это были знатные люди. При входе в город они щедрой рукой направо и налево раздавали милостыню. Также за обеденным столом в гостинице говорили, что супруга богомольца чрезвычайно хороша собой и притом совсем молода, лет восемнадцати. Длинный путь, совершенный благочестия ради, очень утомил красавицу, и она по прибытии решила отдохнуть. Остановились они в той же гостинице, где жил Казанова. Эти благочестивые богомольцы очень занимали всех постояльцев, и они решили с ними познакомиться.

Казанова как соотечественник пилигримов выступил посредником в деле сближения публики с новыми гостями. Выбрав удобный момент, вся любопытствующая братия с Казановой во главе ввалилась в номер богомольцев. Юная пилигримка сидела в кресле с видом глубоко утомленной путницы. Она и в самом деле оказалась очень красивой, правда, на лице был отпечаток грусти. В руках она держала длинный латунный крест.

При появлении публики молодая женщина положила крест на стол, встала и весьма приветливо встретила вошедших. Ее муж в это время возился со своим странническим хитоном, что-то в нем исправляя. Тем самым он как бы хотел сказать, что ему не до посетителей, что он очень занят и что, если кому нужно, пусть обращаются к его спутнице. На вид ему было лет двадцать пять. Это был человек небольшого роста, но довольно плотный. На красивом лице отражалась смесь лукавства, смелости, бесцеремонности и плутовства. В общем, он представлял из себя прямую противоположность жене, лицо которой дышало благородством, скромностью, наивностью и тем смущением, которое придает молодой женщине так много очарования.

Оба они почти не говорили по-французски и заметно обрадовались, когда Казанова заговорил с ними по-итальянски. Молодая дама сообщила ему, что она римлянка. Но Казанова уже по выговору определил ее родину. Что касается пилигрима, то Казанова счел его за неаполитанца либо за сицилийца. Казанова потом интересовался его паспортом: документ был выдан в Риме и в бумаге пилигрим значился под именем Бальзамо. Его спутница звалась Серафимой Феличиани.

Серафима принялась рассказывать о своих странствиях. Они побывали у святого Иакова Компостельского и у Пресвятой Девы Пиларской. Теперь они возвращаются в Рим. Всю дорогу шли пешком без денег, выпрашивая милостыню. Это было покаянное богомолье, добровольно наложенное на себя супругами за какие-то прегрешения. Красавица просила милостыню в расчете, что ей подадут грош, но, по ее словам, всегда подавали серебро и золото. Так что странники имели возможность в каждом городе, куда прибывали, раздавать накопившиеся излишки неимущей братии.

Муж, человек крепкий и сильный, выносил путешествие с большей легкостью. А вот молодая женщина изрядно страдала от постоянного хождения пешком, скудной пищи и ночлегов на соломе или в хижинах, где «никогда не снимала одежды, — добавила красавица, — чтобы не заразиться какой-нибудь болезнью». Как решил Казанова, это высказывание юная богомолка сделала с целью обратить внимание публики на чистоту и свежесть ее кожи, в чем все могли убедиться при взгляде на ее прелестные ручки.

На вопрос, долго ли пилигримы намерены оставаться в Э., молодая дама отвечала, что чувствует большое утомление и потому рассчитывает отдохнуть дня три, после чего они отправятся в Турин, где совершат поклонение нерукотворному образу, а оттуда пойдут в Рим.

Гости распростились с прекрасной пилигримкой и ее супругом. Причем Казанова слабо поверил в их благочестие.

На другой день супруг — пилигрим зашел к Казанове и попросил позволения позавтракать с ним, где тому будет удобно. Казанова пригласил супругов к себе. За завтраком хозяин спросил своего гостя о его профессии, и тот назвал себя рисовальщиком. Вернее, копиистом, достигшим в своем искусстве, по словам Казановы, замечательного совершенства. Бальзамо, например, мог срисовать гравюру с таким сходством, что копию невозможно было отличить от подлинника.

Казанова поздравил гостя с таким талантом и сказал, что с подобными способностями не пропадешь. Пилигрим же отвечал, что все его в этом уверяли, однако же практика показала, что его искусство ничего не сулит, кроме голодной смерти. Бальзамо утверждал, что в Риме и Неаполе он работал целыми днями, но едва зарабатывал на питание. Он показал Казанове расписанные им веера с бесподобными рисунками, напоминавшими тончайшую гравюру. Между прочим, Бальзамо сделал копию с гравюры Рембрандта, которую Казанова счел более совершенной по исполнению, чем оригинал. Плохо верилось, чтобы такое искусство не прокормило его обладателя. Казанова даже предложил ему луидор за один из вееров, но Бальзамо от платы отказался. Он просил взять веер даром, а взамен сделать сбор в его пользу, то есть для его дальнейших странствий по святым местам.

За следующим же обедом Казанова собрал с постояльцев в пользу богомольцев двести франков. На другой день к нему пришла юная пилигримка и попросила дать рекомендательные письма в Авиньон. Тот немедленно написал два письма. Спустя несколько часов дама возвратила одно из них — муж сказал, что оно для них бесполезно. При этом дама просила внимательно всмотреться в письмо — точно ли оно то самое. Казанова не без удивления осмотрел свое письмо и подтвердил — да, это то же самое. Она расхохоталась и сказала, что это лишь копия, сделанная ее мужем.

— Быть того не может! — воскликнул изумленный Казанова.

Но в это время вошел сам Бальзамо и подал Казанове его подлинное письмо. Тогда Казанова заявил, что подобное искусство просто изумительно. И если его употребить в дело, не вступая в конфликт с законом, то можно извлечь немалую пользу. Но если же поддаться искушению, то легко можно оказаться и на виселице.

Любопытная парочка выбыла из Э. на следующий день.

«Я расскажу в соответствующем месте, — заканчивает Казанова, — где и как встретил я через десять лет этого же человека под именем Пеллегрини вместе с доброй Серафимой, его верной женой и преданной соучастницей».

Но Казанова прервал свои записки, не дойдя в них до момента следующей встречи с Калиостро. И нам уже не узнать, где и при каких обстоятельствах она произошла. Вот таким увидел Казанова знаменитого кудесника в молодости, в самом начале его блистательной карьеры.

С уверенностью можно сказать, что Калиостро на голову оказался выше множества других авантюристов и шарлатанов, властвовавших в европейском обществе в XVIII веке. Перед ним пасует даже знаменитый граф Сен-Жермен, окутавший себя таинственностью. Редко человеку незнатного, даже темного происхождения удавалось с таким изумительным успехом и славой выдвигаться вперед, очаровывая своей личностью современников, как это получилось у Калиостро. Наверное, дело в том, что Калиостро более чутко, чем остальные, смог расслышать шум своего времени и попасть в его ритм.

Положение богомольцев странников доставляло супругам известные преимущества, которыми можно было пользоваться. Богомолец — человек Божий, ему даром дается одежда, кров и пища. В качестве странника можно некоторое время достаточно благополучно кочевать с места на место без гроша в кармане, а также при всеобщем уважении. А сколько всего сулят многочисленные дорожные встречи и приключения!

Калиостро не ошибся в расчетах. Хорошенькой богомолке подавали щедрой рукой, частенько золото и серебро. Мы уже видели, что за обедом в Э. в их пользу было собрано двести франков. Супруги уверяли тогда всех встречных, что пробираются в Компостелло, к святому Иакову, или что идут уже обратно. На самом деле они там не были, а добрались только до Барселоны. В этом городе они неизвестно из-за чего застряли на целые полгода.

Средства закончились, и пришлось снова хитрить. Калиостро выдал себя за знатного римлянина, вступившего в тайный брак и вынужденного скрываться от родных. Этим объяснялось и его пилигримство, и его безденежье. Нашлись люди, которые поверили в легенду, начали величать Бальзамо «ваше превосходительство» и даже дали денег. Однако официальные лица что-то заподозрили и потребовали документы, каковых не оказалось.

Но тут их выручила та покладистая супружеская мораль, которую привил Калиостро юной Лоренце. Она обратилась за покровительством к какому-то знатному богачу. И дело так обернулось, что они живо выпутались из затруднений, да еще и добыли себе крупную сумму на дорогу.

Теперь можно было двигаться дальше. Супруги побывали в Мадриде и Лиссабоне. Здесь Калиостро, торгуя прелестями своей жены, познакомился с некой англичанкой, обучившей его английскому языку. Открывался путь в Англию. И в 1772 году Калиостро направился в Лондон. Там Лоренца начала с того, что вскружила голову богатому ценителю женских прелестей. Она назначила ему свидание, конечно предупредив заранее мужа. Тот в надлежащий момент и накрыл парочку. Любителю наслаждений пришлось откупиться от неприятностей сотней фунтов стерлингов. Для начала было совсем недурно. А дальше все пошло как по маслу.

Во время первого визита в Англию Калиостро зарабатывал на пропитание проделками, в которых главную роль играла его супруга. Однако чопорные англичане не спешили реагировать на прелести хорошенькой итальянской графини. Бывали у супругов и совсем голодные дни, задолжали они и за квартиру. Дошло до того, что наш герой попал за долги в тюрьму. Выручила Лоренца. Если не прелестями, то своей трогательной беспомощностью она разжалобила какого — то богача, и тот выкупил Калиостро.

Супруги решили уехать из негостеприимной Англии во Францию — широкое поле деятельности для авантюристов и шарлатанов. Еще по дороге в Дувр они познакомились с весьма богатым французом по фамилии Дюплезир. Тот, осмотрев глазом знатока прелестную графиню, решил принять участие в издержках путешествующих супругов. У француза с Лоренцей завязался бурный роман. При этом Дюплезир просто — напросто содержал обоих супругов. Затем француз постепенно стал внушать молодой женщине, что благоразумнее ей бросить своего про-ходимца-мужа и жить с ним, человеком богатым и порядочным. Лоренца, подготовленная к такой перемене судьбы усердными наставлениями мужа, рассудила, что ее обожатель прав, и скоро переехала в отдельную квартиру. Но тут Калиостро вдруг превратился в строгого мужа и выхлопотал королевское повеление, по которому Лоренцу посадили в крепость Сен-Пелажи, из которой выпустили лишь спустя несколько месяцев, 21 декабря 1772 года.

В Париже Калиостро приобрел некоторую известность как алхимик, заставив многих французов уверовать, что обладает философским камнем и жизненным эликсиром, то есть двумя благами, которые могут составить земное счастье любого смертного. И Калиостро удалось собрать с легковерных поклонников изрядную сумму.

Но в это время умами парижан овладел Месмер, открывший животный магнетизм, и Калиостро отправился путешествовать дальше: из Парижа — в Брюссель, оттуда — в Германию, налаживая контакты с тамошними масонскими ложами. Объехав Германию, он вновь оказался на родине и даже добрался до Палермо. Этот шаг был явно неосторожным. В Палермо он нарвался на своего заклятого врага — ростовщика Марано, которого некогда нагрел на шестьдесят унций золота. Ростовщик, естественно, подал жалобу, и Калиостро заточили в темницу. Кроме того, ему грозили серьезные неприятности по делу о подложном завещании в пользу маркиза Мориджи. Калиостро удалось выпутаться лишь с помощью какого-то знатного богача, к которому запасся рекомендательными письмами.

Освободившись, Калиостро вскоре очутился на Мальте, где с большим почетом был принят старым знакомым, великим магистром графом Пинто. С Мальты Калиостро перебрался в Неаполь. Там некоторое время жил уроками, но скоро заскучал и перебрался в Марсель. Тут он познакомился с богатой старушкой, страстной поклонницей тайных наук. Ее друг, тоже богач, разделял с нею интерес к алхимии. Оба они просто вцепились в Калиостро. И он весьма долго упражнялся с ними в варке жизненного эликсира. Наконец, они оба надоели ему до смерти. Чтобы отделаться от них, он заявил, что для варки снадобья необходимо добыть траву, за которой надобно ехать самому за тридевять земель. В дорогу старички выдали ему по туго набитому мешочку золота.

Объехав юг Испании и мимоходом обобрав в Кадиксе очередного любителя алхимии, Калиостро вновь оказался в Лондоне. Здесь случай свел его с чудаками, всю свою жизнь посвятившими открытию способа безошибочно угадывать выигрышные номера лотерейных билетов. Калиостро поведал им, что ему известны такие способы астрономических расчетов, при помощи которых можно угадывать выигрышные номера безошибочно. И вот, благодаря ли случаю или интуиции, первый же указанный Калиостро номер выиграл крупную сумму. После этого не верить ему было просто невозможно.

Калиостро объявил, что еще умеет делать золото и бриллианты. И тут же на опыты ему вручили изрядную сумму денег. Развязка дела оказалась любопытной. Золотоискатели, решив, что их дурачат, подали на кудесника жалобу. Калиостро вызвали в суд. Однако подсудимый от всего отпирался: никаких денег он не брал; а каббалистикой, точно, занимается, но только лишь для собственного удовольствия, и никогда ни с кого за это денег не брал. Билеты с выигрышем угадывать умеет и даже предложил судьям указать номер, на который выпадет главный выигрыш в ближайшем розыгрыше. В общем, из этого дела он выпутался благополучно. На этом можно считать законченным период познаний, мелкого жульничества и редкостных откровений таинственной Истины жизни Калиостро.

Вступив в Германии в орден масонов, Калиостро тем самым открыл для себя в Лондоне путь в некоторые определенные круги общества. Не вдаваясь подробно в историю возникновения и развития масонства, укажем лишь, что особенно оно стало популярно с конца XVII — начала XVIII века. Из мистической основы древнего масонства выделились правила чисто нравственные, нашедшие применение в политическом строе общества. В таком направлении масонство впервые явилось в Англии, где политическая свобода давала возможность возникать различным обществам и братствам, не навлекая на них преследований со стороны правительства.

Побывавший на Востоке Калиостро, многому научившийся от Альтотаса, знал, какое впечатление слово «Восток» производит на любителей чудесного и таинственного в Европе. Его осенила новая идея: он задумал эксплуатировать человеческую глупость гораздо эффективнее, по более широкой программе, нежели делал это раньше путем мелких жульнических проделок. Раньше он был чуть ли не карманником, пусть и обладающим таинственными знаниями, но которому чуть ли не на каждом шагу грозила тюрьма и виселица. Теперь он задумал стать знаменитостью, перед которой склонятся самые гордые и властные головы.

Обдумав дело, он решил, что на обыкновенном, европейском масонстве далеко не уедешь. Масоны — народ осторожный и, главное, неторопливый. Приняв нового члена, они чрезвычайно долго и внимательно испытывают его, пока дадут шанс сделать шаг вверх по лестнице масонской иерархии. Пришлось бы слишком долго ждать, чтобы добиться чего-либо существенного. К тому же английские масоны не гонялись за несбыточным, презирали пустые внешние обряды, пышность церемоний, тщеславные титулы и не допускали высоких степеней масонства.

Используя в зависимости от обстоятельств атрибутику то английского, то французского масонства, Калиостро стал одним из самых усердных и полезных членов этого братства. Таинственные знания служили ему средством для приобретения известности и вне масонских кружков.

Масонскими ложами ему предоставлялись огромные денежные средства, которые он мог употреблять на личную роскошную жизнь или на благотворительность. К тому же богатство Калиостро словно черпалось из каких-то неведомых источников, что заставляло многих верить, будто он владеет философским камнем.

И вот из пройдохи, искателя приключений Калиостро превратился в человека необыкновенного, вскоре изумившего всю Европу. Из пустого говоруна он сделался человеком молчаливым, скупо говорил исключительно о своих путешествиях по Востоку и о приобретенных им там глубоких знаниях, открывших перед ним тайны природы. В конце беседы Калиостро ограничивался начертанием эмблемы, представлявшей из себя змею, держащую в пасти хвост, — символ мудреца, обязанного хранить свои знания в тайне.

Историку и писателю В. С. Соловьеву, по воспоминаниям современников, удалось восстановить один из рассказов Калиостро о приключениях на Востоке:

«Мой воспитатель Альтотас, великий мудрец, один из носителей высочайших знаний, собиравшихся в человечестве от начала веков и до наших дней, объявил мне, что считает меня достаточно подготовленным и достаточно крепким, чтобы проникнуть в храм познаний и выдержать там испытания, каким должен быть подвергнут всякий, кто желает доказать, что он в силах снести на своих плечах великую, драгоценную ношу. Но не он сам посвящал меня. Он представил меня другому мудрецу, великому иерофанту. Мне были даны все нужные указания. Я должен был очиститься и подготовиться к ожидавшему меня. Я долго молился и постился. И вот, наконец, настал день, когда я, по чистой совести, сказал моим наставникам, что я чувствую себя готовым…

В сопровождении старого иерофанта и двух посвященных еще молодых людей среди глубокой ночи мы отправились из древнего Мемфиса к пирамиде Хеопса. Я уже хорошо знал эту пирамиду и должен вам сказать, что напрасно ее называют Хеопской пирамидой: действительным ее строителем был Тот или Гермес, величайший из мудрецов мира. Он создал ее именно затем, чтобы сохранить в ней для будущих веков, для будущих тысячелетий сокровища своих великих знаний.

Мы подошли к пирамиде и остановились. Ночь была достаточно светла. Я не раз уже бывал здесь и теперь не понимал, к чему наша остановка. Я знал, что мы идем в пирамиду, но с этой стороны не было никакого входа. Однако мне не пришлось долго удивляться или, вернее, с этой минуты и началось все то удивительное и неожиданное, что я должен был испытать.

Иерофант ударил молотом в один из древних камней у основания пирамиды — и вдруг камень поддался, перед нами оказалась маленькая дверца. Мне завязали глаза и повели меня. Я знаю, что мы спустились вниз по ступеням лестницы и спускались долго. Когда мне развязали глаза, я был в обширном зале, ярко освещенном откуда-то сверху. Передо мною находился значительных размеров и удивительной древней работы сфинкс. Никогда до тех пор это таинственное изваяние так меня не поражало. Я не мог оторвать от него взгляда. На меня глядело своими каменными неподвижными глазами прекрасное и страшное, холодное и загадочное человеческое лицо. Непостижимое существо: и ужасающее, и притягивающее к себе — голова женщины, тело быка, лапы и когти льва и огромные крылья!..

Иерофант подошел ко мне и положил мне на плечо руку. «Сын мой, — сказал он, — прежде чем идти дальше, остановись и вглядись в этого сфинкса. С первого взгляда он ужасен, он может представиться тебе чудовищем. А между тем это символ глубочайшей красоты и правды! Этот сфинкс не что иное, как заглавный лист той великой книги, читать которую ты желаешь. Это первая загадка, великая загадка! И не Эдип, как сказано в басне, разрешил ее — иной в ней смысл, и я решаюсь тебе его поведать, ибо рассчитываю, что ты окажешься достойным читать великую книгу. Если же нет…»

Тут он замолчал — и невольный трепет пробежал по моим жилам… «Готов ли ты меня слушать?» «Готов!» — произнес я, взглянув ему прямо в глаза и выдержав взгляд его. Два посвященных поднесли мне в эту минуту длинную белую одежду. И вот с их помощью я сбросил с себя мое одеяние, и на мне не оказалось ничего, кроме этой длинной туники и сандалий на ногах.

Тогда иерофант подвел меня ближе к сфинксу и заговорил: «Гляди, ты видишь человеческую голову, голову женщины. Она олицетворяет человеческий разум, который, прежде чем выйти на арену будущего, должен изучить цели своих желаний, средства их достигнуть, препятствия, каких следует избегать, и предстоящие испытания… Тело быка означает, что человек, вооруженный знанием, должен, подобно сильному и крепкому быку, неустанной волей и беспредельным терпением прокладывать шаг за шагом путь, ведущий к успеху или падению… Когти льва обозначают, что для того, чтобы достигнуть цели, намеченной разумом, недостаточно хотеть, а надо сметь, недостаточно работать, а надо иной раз биться и силою прокладывать себе дорогу… Орлиные крылья, гляди, они не приподняты, они опущены и прикрывают собою сфинкса — так вот, такими же орлиными крыльями, как густым и непроницаемым покровом, следует скрывать свои планы до тех пор, пока настанет время действовать решительно, и в дерзновенном орлином полете вознестись на беспредельную высоту!

Умей же, сын мой, видеть верно и желать справедливо, умей дерзать на все, что позволяет тебе твоя совесть, умей молчать о твоих планах… И если перед твоим упорством и терпением завтрашний день не что иное, как продолжение усилий, сделанных тобою сегодня, — иди твердо, иди к своей цели… Семь гениев, хранителей священного ключа, запирающего прошедшее и открывающего будущее, возложат на твою голову венец «властителей времени», и ты сделаешься преемником великого Гермеса, таким же, какими были Пифагор, Платон и все мудрые маги, стоявшие некогда здесь, на том же месте, где находишься теперь ты».

Сказав это, иерофант завязал мне глаза, и я слышал, как он удалился. Кто-то взял меня за руку, и мы пошли. Опять лестница. Голос у самого уха шептал мне: «Считай ступени!» Я сосчитал двадцать две. Мы остановились. Я слышал, как отперлась тяжелая дверь и заперлась за нами. Прошло несколько мгновений — мы все шли.

Вдруг тот, кто вел меня за руку, остановил меня и воскликнул: «Стой, ни шагу, иначе ты полетишь в бездонную пропасть! Эта пропасть окружает со всех сторон «храм тайн» и защищает его от вторжения непосвященных. Мы пришли слишком рано, наши братья еще не собрались, подождем их. Но если ты дорожишь жизнью — оставайся неподвижным, скрести руки на груди и не снимай повязки с глаз до тех пор, пока тебе не будет сказано это сделать. Помни, что ты теперь в нашей власти, что ты уже не принадлежишь себе и обязан нас слушаться беспрекословно; только исполнив это и доказав нам, что ты действительно владеешь собою, ты можешь избегнуть погибели и достигнуть всего, к чему стремишься».

«Я уже знаю это и готов ко всему», — произнес я. Прошло несколько мгновений. Потом мне было сказано: «Сними повязку!» Я снял ее, и сердце мое невольно дрогнуло. Передо мною стояло два существа в таких же длинных белых одеяниях, как и я, только один из них был опоясан золотой лентой, а другой — серебряной. У одного из этих существ была голова льва, а у другого — быка.

Я не успел еще в них вглядеться, как почти у самых ног моих разверзлась земля с ужасным шумом, заклубился дым, и среди этого дыма я увидел поднимавшегося скелета. Но скелет этот был как бы живой, он двигался и в своих костяных руках держал огромную косу, острие которой блестело, по — видимому направляясь мне прямо в грудь.

В то же мгновение из — под земли раздался глухой, ужасный голос: «Горе непосвященным, дерзающим нарушать покой мертвецов!»

Но я уже ничего не боялся, я чувствовал в себе подъем духа, чувствовал во всем существе своем силу и крепость. Я готов был на какие угодно испытания, на какие угодно зрелища. Я спокойно глядел на скелет, страшно кривлявшийся передо мною и скаливший мне зубы, на острие косы, почти уже касавшейся моей груди…

Не знаю, сколько прошло времени, только вдруг дым из-под земли стал подниматься еще гуще, и когда он рассеялся, ни скелета, ни косы, ни чудовищ уже не было. Со мною были только два посвященных, и один из них ласковым голосом сказал мне: «Ты почувствовал холод смерти и не отступил, ты узрел ужас и не дрогнул! На твоей родине ты мог бы прослыть великим героем и потомство чествовало бы твою память. Но у нас качество несравненно выше, и это качество — добровольное смирение, торжествующее над тщеславной гордостью. Способен ли ты одержать подобную победу над самим собою?»

«Не знаю, на что я способен, но я готов на все», — ответил я. «В таком случае ты должен ползти по этому подземелью до тех пор, пока не окажешься в святилище, где наши братья ждут тебя, чтобы дать тебе знание и могущество в обмен на твое смирение. Возьми эту лампу и ползи во мраке в одиночестве».

Я принял лампу. Передо мной, как бы сам собою, отвалился камень, открывая узкое отверстие. Я прополз в него. Камень с шумом закрыл отверстие. Я один в какой-то холодной трубе, где нельзя ни встать, ни сесть, где места ровно столько, чтобы ползти человеку. Мне показалось, что я в гробу, в мрачной могиле. Земля со всех сторон окружает меня, почти сжимает. Назад возврата нет. А что впереди?!

Я ползу, я уже начинаю утомляться — и никакого просвета… Глубокая тишина, спертый воздух, почти захватывающий дыхание. Слабый свет моей лампочки, то и дело готовый погаснуть, освещает только черную землю, сырую землю. Я остановился на мгновение. Какая невероятная, невозможная тишина! Скорей, скорей вперед! Я пополз снова. Когда же конец? Куда я пополз? А что, если это ловушка? Мне казалось, проходят часы, и все нет конца моему мучительному пути. А если я не туда ползу? Если я пропустил какой-нибудь поворот, куда должен был направиться?

Я почти остановился на этом предположении, так как земля уже положительно меня сжимала до того, что я почти не имел возможности двигаться. Вот уже едва хватает места для моего тела. А впереди все тот же мрак! Холодная, сырая земля сжимает меня своими мрачными объятиями… Я почти задыхаюсь. Сердце усиленно бьется, в голову стучит. Я погиб, мне больше некуда двигаться. Я забыт в глубокой страшной могиле. Я один, безнадежно один… никто не видит меня… никто не слышит!..

Забыт? Но ведь лампа моя не погасла, она меня озаряет. Моя лампа — это подобие Божьего ока, следящего за мною и видящего меня в глубине моей холодной могилы… Я не один, со мною Бог!..

И едва эта мысль озарила меня, я почувствовал глубокое спокойствие. Среди невозмутимой тишины раздался гул, что-то как будто бы обрушилось передо мною, и я увидел свет, слабый свет, идущий откуда-то издалека. Земля уже не давит меня — свод надо мною расширился. Я могу встать. Передо мною лестница. Мне предстоит спускаться еще глубже в неизмеримые бездны. И я спускаюсь по этой лестнице, считаю ступени: семьдесят восемь. Вот и конец.

Но что же это? Последняя ступень — и передо мною глубокий, зияющий колодец. Свет померк, только моя лампа едва-едва разгоняет мрак. Я поднялся назад на несколько ступеней и стал оглядываться. Налево я заметил какой-то проход и различил в нем опять ступени. Туда! Наверное, там есть какой-нибудь выход. Зачем же вид бездонного колодца смутил меня, разве Бог не со мною и разве я не добровольно подвергался всем испытаниям? Я пошел вперед.

И вот лестница, и я снова считаю ступени — их опять двадцать две. Передо мной чугунная решетка, за нею виднеется галерея, по обеим сторонам которой возвышаются изображения сфинксов. Я сосчитал их — двенадцать справа, двенадцать слева. Между сфинксами стоят высокие треножники, на треножниках горит огонь. Слышны шаги.

Неведомый мне человек в одежде иерофанта подходит к решетке и отворяет ее. Он глядит на меня с ласковой улыбкой. «Сын земли, — сказал он, — да будет благословен твой приход. Ты избегнул бездны, открыв «путь мудрых». Не многие из тех, кто, подобно тебе, стремились к мудрости, восторжествовали над этими испытаниями, многие погибли. Тебя охраняет великая Изида, и, надеюсь, она доведет тебя невредимым до святилища, где добродетель получает свою награду. Я не должен скрывать от тебя, что многие еще опасности предстоят на твоем пути. Но мне дозволено ободрить тебя, объяснив тебе символы, смысл которых укрепляет сердце человека. Видишь ли ты эти изображения, начертанные на стенах галереи? Разглядим их. Слушай меня, и если каждое мое слово запечатлится в твоей памяти, то тогда ты вернешься на землю, все могущество владык земных будет ничтожно перед твоим могуществом!»

Я глядел в лицо человека, говорившего мне это, и невольный священный трепет пробегал по моим жилам. Это строгое, но прекрасное лицо не могло обманывать. В нем ясно изображалась глубокая мудрость, соединенная с беспощадностью. Я был убежден, я знал всем существом моим, что для меня настала великая минута. Я понимал, что мне сейчас будут открыты тайны, те тайны, о которых я давно уже думал, которых давно жаждал.

Проницательный взор неведомого мне иерофанта, очевидно, читал мои мысли, понимал мои ощущения. «Да, я открою тебе великие тайны, — торжественным голосом сказал он, — но прежде ты должен поклясться, что сумеешь сохранить их, что никогда никому их не откроешь. Можешь ли ты поклясться?»

«Клянусь!» — прошептал я.

«Хорошо, и знай, что если ты станешь клятвопреступником, невидимое мщение будет шаг за шагом тебя преследовать. Оно настигнет тебя всюду, где бы ты ни был, хотя бы на ступенях трона, оно настигнет — и ты погибнешь. Смотри, вот что ожидает клятвопреступника!..»

При этих словах его я расслышал явственно какой-то отчаянный вопль, он раздался вблизи, но я еще ничего не видел. Вдруг в нескольких шагах от меня стена мгновенно разверзлась, и я увидел огромного сфинкса, мявшего своими железными лапами человека, который корчился в страшных муках, испуская отчаянные стоны.

Что это такое было, как это было — я ничего не мог понять, я только с чувством жалости и ужаса глядел на отвратительное зрелище.

Сфинкс был неподвижен, а между тем гигантские лапы двигались, кровь несчастной жертвы струилась, и скоро передо мною был бездыханный труп, на лице которого, с широко раскрытыми, вышедшими из своих орбит глазами, застыло выражение неизъяснимого ужаса и страдания…

И мгновенно все исчезло — ни сфинкса, ни трупа, ничего. Передо мною стена.

«Так погибнет всякий, кто нарушает клятву, данную в этом месте! — произнес иерофант. — А теперь слушай!..» И каждое слово, произносимое им, как молотом вбивалось в мой мозг и в мое сердце и навсегда в них запечатлелось.

«Когда иерофант объяснил мне смысл и значение изображений, начертанных по стенам галереи сфинксов, когда мы оказались в самом конце этой галереи, он отпер железную дверь, и моим взорам представилось такое зрелище: передо мною была другая чрезвычайно длинная галерея, но узкая и темная, в глубине которой ярко горело пламя. Да, передо мною в отдалении было целое море пламени!..

«Сын земли, — сказал иерофант, — я вижу смущение в твоем взгляде, это пламя страшит тебя. А между тем ты должен идти вперед и не останавливаться ни перед какими препятствиями. Знай, что испытания, препятствия и даже смерть могут устрашить только слабые существа, для которых навеки закрыт храм мудрости. Если страх может объять тебя от чего бы то ни было, зачем ты здесь? Взгляни на меня: когда — то и я прошел через этот пламень так же легко и свободно, как через цветник роз. Иди и не возвращайся, ибо возврата нет. Я запру эту дверь, и напрасно ты будешь в нее стучаться. Прощай или до свидания».

С этими словами железная дверь заперлась за мною, и я остался один. Он был прав: в первую минуту это кипящее передо мною пламя, в которое я, очевидно, должен был ринуться, меня устрашило. Я никогда не был трусом, но с детских лет именно огонь смущал меня. Я быстро прошел длинную галерею и остановился в нескольких шагах от пламени. Откуда оно поднималось — я не мог себе представить, я видел только одно, что предо мною гигантская огненная печь и что мне предстоит войти прямо в нее. Жар огня уже меня охватил, я невольно остановился. Дрожь пробежала по моим членам.

Но вот спасительная мысль мелькнула в голове: к чему же был весь этот урок высшей мудрости, полученный мною сейчас в галерее сфинксов от иерофанта? Ведь урок этот был бы бесполезен для человека, приговоренного к смерти. Это только новое испытание. Как оно окончится — я не знаю. Но ведь до сих пор я выходил невредимым из первых испытаний. Вперед! И я твердо пошел прямо к огненной печи.

Еще мгновение — и я буду в огне. Но что это? Огонь как бы стихает, упадает. Передо мною сквозной железный пол. Пламя уже внизу, под этим полом. Опасность от огня, очевидно, уменьшается с каждым мгновением. Я замечаю у самых ног моих достаточно широкий каменный проход и смело ступаю на него, подобрав полы моей длинной одежды. Бегу над пламенем, бегу вперед. И по мере того как я бегу, пламя поднимается за мною. Еще миг — и конец испытанию огнем, еще миг — и полная безопасность.

Но что это? Пламя за мною в двух шагах от меня, оно поднимается все выше, и выше, и выше, а впереди, также в двух шагах, темная неподвижная вода… О, слабость человеческой природы! Я вздрогнул, я остановился, почти доведенный до отчаяния. Но это было на мгновение. Разве же достаточно было у меня доказательств моей безопасности?!

Я смело вступил в воду и пошел. Вода все выше и выше. Вот она достигает мне шеи, еще один шаг — и я должен плыть, чтобы не захлебнуться. Ну что же, я доплыву… Вперед!.. Вперед!.. Однако мне даже не пришлось плыть — мои ноги ощутили под собою снова твердую почву, и скоро я вышел из воды. Я ощупал ступени лестницы, поднялся и очутился прямо перед дверью.

Бушующее сзади пламя озаряет эту запертую дверь… Я жду. Что же это никто ее не отворяет передо мною? Попробую отворить ее сам. Вот изображение львиной головы. В зубах у льва большое металлическое кольцо в виде змеи, пожирающей свой хвост. Я изо всех сил ухватился за это кольцо — и невольно вскрикнул: в мгновение ока я почувствовал, что пол уходит у меня из-под ног. Я ухватился еще сильней за кольцо обеими руками и повис в воздухе. Пламень погас. Я в полном мраке. Мгновение, другое — все тихо. Что ж, буду так висеть, пока хватит сил. А потом? Потом что-нибудь да будет. Конечно, спасение. А если нет? Из глубины моего сознания шепнуло мне что-то: «Ну, так смерть!»

Но я еще не успел докончить моих мыслей, как почувствовал какое-то прикосновение к моим ногам. Железный пол снова был подо мною. Я выпустил из моих окоченевших рук кольцо, и дверь открылась. Передо мною блеснул свет, и я очутился среди людей. Не успел я еще оглядеться, как завязали мне глаза и повели куда-то. Мы шли долго, очень долго. Я слышал, как перед нами с шумом отворялись железные двери и запирались снова. Наконец мы остановились и мне развязали глаза.

Я оказался в ярком, освещенном пламенниками обширном подземном зале, в многочисленном собрании, среди которого были и старый иерофант, приведший меня в пирамиду, и другой иерофант, бывший со мною в галерее сфинксов.

Я не имею права говорить о том, что увидел в этом зале, но могу передать смысл речи, с какою обратился ко мне старый иерофант. Он говорил мне: «Сын земли, ты почел себя ученым и мудрым и гордился своими познаниями, ты услышал, что мы обладаем сокровищами тайных наук, высшими знаниями сил и законов природы, — и в тебе загорелось желание проникнуть к нам и получить наши знания. Удовлетворен ли ты исполнением твоих необдуманных желаний? Ты между нами, в нашем святилище. Ты прошел некоторые испытания и кое-чему научился. Ты должен теперь ясно видеть, что все эти пройденные тобою испытания только казались с первого раза серьезными, а в сущности были игрою. К чему же привело тебя твое бездумное честолюбие, твоя гордость и твоя доверчивость? Вот ты здесь утомленный, продрогший, в мокрой одежде — и неужели не понимаешь, как ты смешон?! Ты наш пленник, ты в руках неизвестного тебе тайного общества, секретами и знаниями которого ты желал воспользоваться. Мы не звали тебя, ты сам пришел к нам и должен быть наказан за свою дерзость, за свое безумие. Ты в подземелье, из которого тебе нет возможности выйти. Ты слышал об испытаниях, каким мы подвергаем неофитов, и теперь, в эту минуту, ты окончательно уверен в том, что эти испытания только игра, только шутка, как я и сам сказал тебе… Но неужели ты думаешь, что это все, что ты всех победил, всего достиг и теперь высшая мудрость должна открыться перед тобою, и мы примем тебя в нашу среду как достойного, как равного нам? Если ты так думаешь, то жестоко ошибаешься: ты еще не выдержал ни одного настоящего испытания, еще ничем не доказал нам, что достоин быть между нами. Ты доказал только свое дерзновение, но этого чересчур мало! Однако мы вовсе не желаем твоей погибели и от тебя зависит доказать нам, что не одно праздное любопытство и не одно тщеславие привели тебя сюда. Действительно ли желаешь ты быть между нами?»

Я ответил, что желаю, ответил от глубины моего сознания, и тон моего ответа, очевидно, произвел впечатление на всех присутствующих.

Иерофант заговорил снова: «По непреложным, вечным законам иерархии я здесь призван быть властелином. Все маги, которых ты здесь видишь, несмотря на все свои посвящения и знания, ими достигнутые, подчиняются мне беспрекословно. Клянись же мне и ты, что с этой минуты мое слово будет для тебя законом, что твое послушание мне будет рабским послушанием, что ты даже не позволишь себе ни на мгновение остановиться и подумать: прав я или нет, добро или зло заключается в моем приказании!..»

«Клянусь!» — твердо сказал я.

«Берегись! — воскликнул иерофант. — Если ты поклялся только языком — горе тебе! Мы читаем в сердцах, мы видим мысли — и ложь наказывается у нас смертью!»

Иерофант подошел к столу, взял стоявшие на нем два золотых кубка и поднес их мне. Кубки были одинаковые, и заключавшаяся в них жидкость имела одинаковый темный цвет.

«В одном из этих кубков, — сказал иерофант, — самый безвредный напиток, в другом — смертельный яд. Я приказываю тебе взять один из них и немедленно выпить залпом!»

Я протянул руку. Мне было решительно все равно, что я выпью — жизнь или смерть. Я находился в особенном, возбужденном состоянии. Я не думал ни о чем и ничего не боялся. Я взял кубок и выпил его разом. Приятная теплота разлилась по моим устам, продрогшим членам.

Иерофант с ласковой улыбкой положил мне руку на плечо. «Ты выпил жизнь, — сказал он, — да и не мог выпить смерти. Ни в том, ни в другом кубке нет яда…»

Затем мне опять завязали глаза и повели. Опять какая-то дверь отворилась передо мною. Мне было сказано: «Стой неподвижно, пока не убедишься, что полная тишина тебя окружает, тогда сними повязку с глаз твоих». Дверь заперлась. Я слышал удалявшиеся шаги, и вот эти шаги замерли. Все было тихо. Я сорвал свою повязку.

Я был среди прекрасного зала, высокие своды которого поддерживались громадными, гранитными колоннами, пестревшими вырезанными на них иероглифами. Яркий свет падал откуда-то сверху. Курильницы были расставлены на мозаичном полу, и дым их разносил по залу благоухание. Между колоннами был протянут и спущен пурпурный, шитый золотом, занавес. В нескольких шагах от меня помещалось ложе, покрытое драгоценной золотой материей. Только при виде этого ложа я почувствовал всю свою усталость. Я почти упал на мягкие подушки.

В это мгновение мне послышались как бы шаги. Да, это были шаги. Я увидел четырех молодых и красивых людей, несших ванну. Они поставили ванну возле меня, почтительно поклонились мне и предложили снять мою мокрую одежду и сесть в ванну. Я с наслаждением исполнил это. Теплая ароматическая влага, в которую я погрузился, наполнила меня неизъяснимым блаженством.

Когда я принял ванну и уже хотел облечься в принесенную мне новую одежду, двое из молодых людей предложили мне предварительно позволить им укрепить меня тем, что они называли массажем. Они сказали мне, что после массажа все следы усталости исчезнут и я почувствую особенную силу и бодрость. Я кивнул им в знак согласия.

И вот их быстрые искусные руки покрыли меня каким-то жирным, душистым веществом и стали растирать меня. В первые мгновения мне было даже больно. Мне казалось, что эти два сильных человека раздавят меня и переломают мне кости. Но скоро я убедился, что они правы, что их массаж действительно производит на мой организм укрепляющее и обновляющее действие.

Наконец массаж кончен, меня вытерли, обмыли душистой эссенцией, облекли в новую одежду. И я, незадолго перед тем чувствовавший непреодолимое желание лежать и отдыхать, теперь, напротив того, был так свеж и бодр, как никогда в жизни. Мне хотелось движения, силы жизни били во мне ключом, но в то же время я почувствовал сильный голод и жажду. Около суток я ничего не ел.

Молодые люди удалились, унесли ванну, и через несколько мгновений около моего ложа, на ее месте был стол, уставленный всевозможными кушаньями и напитками. Моим прислужникам нечего было упрашивать меня приступать к трапезе: никогда с большим удовольствием не утолял я аппетита. Кушанья казались мне необыкновенно вкусными.

Но вот я насытился и утолил жажду. Молодые прислужники унесли стол, и я снова один на моем роскошном ложе. Какое-то особенное блаженное состояние наполняет меня. Я чувствую, как горячая, могучая кровь кипит в моих жилах и в то же время по всему существу моему разливается сладкая истома. Неясные образы роятся передо мною, в душе моей звучат как бы струны, грезится что-то обольстительное, знойное… Дух захватывает от нового голода, от новой жажды… Все, что до тех пор, в иные мгновения, заманчиво, таинственно носилось передо мною, все, что влекло меня и против чего я боролся: земная любовь, земная красота — все это снова на меня наплывает, и зовет, и манит, и чарует.

Вдруг неведомо откуда раздаются мелодические звуки… Музыка ближе, яснее… Эти звуки говорили то же самое, что было и внутри меня… Эти звуки звали к наслаждению, дышали всеми соблазнами — и я невольно вслушивался, и сердце невольно им вторило, звучало вместе с ними. Мысли туманились. Я забывал все, прошлое исчезло… Все мудрые наставления моего воспитателя Альтотаса, все мои знания, вся моя сила — все исчезло! Я звал красоту, звал любовь, звал наслаждение!

И вот пурпурный занавес взвился передо мною, и среди дыма курильниц между колоннами, покрытыми золотыми иероглифами, я что-то увидел. Да, нечто двигалось там, и хотя я не мог понять, не мог догадаться, что это такое, тем не менее я всей душой стремился к этому непонятному явлению, торопил его, ждал с нетерпением страсти.

Я встал с моего ложа и стремительно кинулся туда, к широкой полосе яркого, лившегося сверху света, за которой в дыму курильниц происходило непонятное, волшебное движение… Я поднялся по мозаичным ступеням — и замер от изумления и восторга. Среди потоков таинственного света и облаков фимиама я увидел толпу таких прелестных женщин, какие вряд ли грезились и распаленному воображению поклонников Магомета. Да, это воистину были самые соблазнительные гурии Магометова рая…

Что же это? Я брежу? Но нет, то был не бред, не сон, то были небестелесные видения… Природа создала этих дочерей соблазна из плоти и крови и одарила их всеми чарами земной, живой, дерзновенно-властительной красоты… И каждая из этих красавиц казалась высшим, любимейшим созданием природы, глядя на каждую из них, думалось, что краше, соблазнительнее ее ничего уже нельзя и придумать… А между тем рядом с нею была другая, нисколько на нее не похожая, но не менее ее прекрасная и обольстительная. И рядом с этой другой — третья, четвертая… И не было конца красоте, соблазну, очарованию.

Разнообразие красоты и разнообразие одеяний: Древний Египет, знойная и загадочная Индия, дивная в своей пластической красоте Греция — все страны мира, все эпохи человечества выслали мне и показали то, что они считали прекрасным, во что они облекали любимейшую из дочерей своих…

Я стоял недвижим, с безумно бившимся сердцем, с горящей головой, и жадный взор мой ненасытно следил за этим живым видением, за этой воплощенной грезой. Миг — и я был окружен роем красавиц; они вглядывались мне в глаза с лаской, с приветом, они опутывали меня гирляндами из душистых, свежих роз. Я чувствовал их сладостное дыхание, теплоту их юных, девственных тел… Они шептали мне слова любви, слова страсти; они обещали мне все земные блаженства, никогда не изведанные мною… Голова кружилась, почва уходила из-под ног моих… еще миг — и я буду в их власти, я отдамся им, обессиленный и безвольный…

Но вдруг в глубине моего сознания дрогнуло что-то, и мысль, ясная, светлая и холодная, пронеслась в горящей голове моей: «В этой красоте, в этой страсти и в этом жгучем блаженстве — не счастье, а гибель, не торжество, а унижение! Ведь я знал это, давно знал! С этим знанием я пришел сюда! Зачем же я допустил в себе весь этот ад, все эти муки? Зачем я вызвал их — эти чары соблазна? Но нет, не я вызвал их… откуда же они? Зачем они? Разве для них я здесь? Разве они обещаны мне в конце испытания? Разве в них награда победителю плоти? В них тайна высших познаний природы? Безумец! Ведь эта красота, эти чары, эти ласки, улыбки и розы — только новые испытания!..»

Мгновенным усилием воли я овладел собою, и ничего, кроме презрения, не могли прочесть в моем взгляде эти ласковые, молящие, подернутые страстной влагой взоры. И я не убежал от них, как трус, не скрылся от них, как бессильный. Я схватил обвивавшие меня душистые гирлянды и разорвал их, и бросил их в окружавших меня красавиц.

«Уйдите, оставьте меня, вы не нужны мне… Я не раб ваш!» — твердо сказал я.

Звуки музыки замерли. Одна за другой удалялись и скрывались в облаках курений дочери соблазна. Но каждая из них останавливалась передо мною, вся озаренная полосой яркого света, вся сверкавшая безумной, вызывающей красотой, и молила меня страстным взором, и манила меня… Но я не двигался с места. И вот я один — их нет!

Я обернулся и увидел за собою спокойную величественную фигуру седого иерофанта. В руке его сверкнула сталь кинжала.

«Сын мой, — торжественным голосом сказал он, — на этот раз ты прошел через истинное испытание. Если бы ты не выдержал, если бы поддался соблазну, то доказал бы свою позорную и преступную слабость… Если бы ты не выдержал, то был бы жалким обманщиком в глазах наших, презренным существом, пятнающим своим присутствием святость и чистоту нашего храма… Ты был бы бесполезен для жизни, и я вот этим кинжалом лишил бы тебя жизни в самый миг твоего падения!..»

Он бросил кинжал, подошел ко мне и обнял меня. «Подними голову, победитель плоти, — воскликнул он, — и смело гляди в беспредельную область духа! Ты достоин читать великую книгу природы. Древняя и вечно юная Изида снимет для тебя свои покровы, и ты узришь всю ее нетленную красоту, и ты насладишься этой божественной красотою… Привет тебе, сын мой! Привет тебе, брат мой!..»