Каменная болезнь. Бестолковая графиня [повести]

1

В самом начале девятнадцатого века, когда король сбежал к нам на Сардинию, потому что в Пьемонт вошли французы, семья трех сестер была богатой, но еще не знатной. Титул им достался, по рассказам, за то, что один их предок преподнес королю, который вечно хандрил и вечно бранил эту «чертову дыру» Сардинию и вечно хлопал дверьми в королевском дворце, замечательный сервиз, такой, что не стыдно на стол поставить.

Их особняк расположен в квартале Кастелло и построен был в семнадцатом веке, то есть еще до того, как их предок получил его в дар от короля вместе с титулом. Это здание в виде буквы «П». Когда-то семье графинь принадлежал весь дом с обоими крыльями и двумя воротами, выходящими на главные улицы квартала, по которым то и дело сновали их дяди и тети, бабушки и дедушки, двоюродные братья и сестры, прислуга и еще доктора, потому что у матери графинь было больное сердце.

Из трех частей дома благородным дамам осталось всего две: одна обращена в переулок, а другая — на главную улицу. По центру второго и третьего этажей выступают длинные балконы с балюстрадой из стилизованных гипсовых статуй, а справа и слева к ним примыкают балконы поменьше. На четвертом этаже — только окна в обрамлении небольших колонн, на которые нахлобучены фронтоны с ангелами на тимпанах.

За главными воротами роскошный атрий, и когда они открыты, многие останавливаются поглазеть или даже заходят внутрь, дворик выглядит строгим и тихим, как монастырь. По всему периметру атрия устроены ниши с бюстами предков, а в глубине — две беломраморные лесенки с такими же беломраморными перилами, встречаясь на высоте бельэтажа, они образуют балкон с аркой в центре, которая выходит уже на основную лестницу.

По бокам от арки две двери: правая — это квартира номер один, где живет бестолковая графиня, а левая — квартира номер два, проданная. Посередине, за аркой, — площадка, от которой расходятся лестницы, освещенные окнами с цветными стеклышками, как в калейдоскопе. Правая лестница ведет в квартиру Маддалены и Сальваторе, номер три, а левая — в квартиру номер четыре, проданную. На третьем этаже квартиры пять и шесть, обе проданы. И если подняться на четвертый этаж, то там квартира семь, проданная, и восемь, где живет Ноэми.

Маддалена и ее муж Сальваторе в надежде на скорое пополнение семейства заняли самый лучший этаж. Помимо окон во внутренний двор у них есть балкон, выходящий на улицу, и два окна в переулок, который выныривает на крошечную площадь, залитую слепящим светом с неба и с моря.

У двух других графинь почти все окна выходят в просторный внутренний двор, куда в свое время были обращены комнаты попроще.

За прошедшие годы из-за финансовых трудностей дом много раз кроили и перекраивали, и семейству остались только квартиры один, три и восемь, и Ноэми, старшая из сестер, считает делом чести выкупить всё назад, прежде чем она сама состарится и умрет.

В квартире бестолковой графини раньше никто не жил, там была кладовая. Она темная и убогая, но с Карлино, ее сыном, там безопаснее, а то он с тех пор, как научился ходить, то и дело выскакивает из дома и бегает по переулкам. Срывается с места, едва кончив есть, графиня даже не успевает вытереть ему лицо, и уголки губ так и остаются грязными. Она бросается за ним. Он мчится к мальчишкам, которые играют повсюду на площадях, но его в игру не принимают — никогда. И когда графиня находит Карлино и видит, что его опять гонят, лицо у нее становится грустным, и она берет его за руку и ведет домой, склонив голову набок.

Ноэми этих мальчишек не переваривает. По ее мнению, они не водятся с племянником потому, что у него очки, как у водолаза.

— Вот я им покажу, — говорит она.

Бестолковой графиней зовут самую младшую за то, что она неумеха, руки-крюки, да и сердечко у нее уж больно нежное, так что в реальной жизни проку от нее никакого.

Говорят, когда она была маленькой, ее только и делали что ругали, ведь поручить ей что-нибудь по дому было просто невозможно — вечно она помогала каким-нибудь беднякам по соседству и твердила, что им-то самим ничего не нужно. Когда шли дожди и дома в низине подтопляло, она бегала туда с ведром вычерпывать воду, если же, наоборот, воды не хватало, таскала из дома полные бидоны — в конце концов, у них в саду есть резервуары.

По мнению Ноэми, ничего путного у сестры все равно не получалось, потому что делать она ничего не умела и такой кавардак устраивала в лачугах этих бедняг — бестолочь, растяпа. Но если ей все же удавалось кому-то помочь, она возвращалась домой счастливая. Худенькая, сложив руки на груди, она заглядывала, остановившись в проеме высокой двери в столовую, не решаясь сразу войти и словно извиняясь то ли за свою доброту, то ли за то, что вообще на свет родилась.

Она охотно сидела с соседской детворой, когда их матери ходили на работу, и не брала за это денег. Если потом они даже поблагодарить ее не утруждались, да и вообще не слишком с ней церемонились, она начинала беспокоиться: «Что я сделала не так?» — и всегда во всем винила себя. Мало того. Ей казалось, что ничего у нее не ладится потому, что на самом деле она вовсе не хорошая, а хуже нее человека просто нет, и Ноэми хотелось стукнуть как следует головой об стенку эту сестру-дурочку.

Здесь, в Кастелло, многие над ней смеются, а если и не смеются, то во всяком случае осуждают. Самое забавное — все советуют ей держаться с достоинством, и сами же первые ею помыкают. Начиная с Ноэми, которая только и знает, что кричит на нее да погоняет.

Рядом, в другом крыле дома, за стенкой, разделяющей внутренний двор, уже давно жил сосед, но никто из сестер его особо не замечал. Они обратили на него внимание только в тот день, когда бестолковой графине в очередной раз стало плохо. Хорошо хоть средняя сестра, Маддалена, была дома, потому что графиня, дойдя до ворот, не сумела вставить ключ в скважину и принялась звонить. Маддалена спустилась вниз, подхватила сестренку и затащила в дом. На лестнице та рассказала, рыдая, что встретила на улице мужчину, с которым провела прошлую ночь. Он говорил по мобильному и небрежно кивнул ей, поглощенный беседой, а потом пошел дальше по своим делам.

— Он тебя не стоит. Кто нас не любит, тот нас не стоит, — утешала ее Маддалена.

— Да меня никто не любит.

— Ну значит, никто тебя не стоит.

— Да неужели я настолько лучше всех на свете, что меня совсем никто не стоит?

— Пойдем ко мне, выпьешь чего-нибудь горяченького.

— То, что ты говоришь, это так банально. Не буду я пить горячее и есть больше не буду. Я хочу умереть. Кроме банальностей от вас ничего не дождешься.

В тот день Маддалена, забрав из садика Карлино, встретила у дверей соседа, он ехал мимо на «Веспе». Увидев ее, он резко затормозил и снял шлем.

— У вас со стороны двора фасад рушится, — сказал он. — Штукатурка сыплется, и на фронтонах над окнами у этих грустных женщин лица отваливаются.

— Это ангелы, — поправила его Маддалена.

Мальчик выхватил шлем у него из рук, нахлобучил на голову и убежал. Маддалена побежала за ним, но сосед опередил ее и посадил Карлино на «Веспу».

— Держись крепче, сейчас прокатимся.

Маддалена стояла и ждала их у ворот, а они катили вверх и вниз, по улицам Ла-Мармора, Дженовези и Санта-Кроче, проехали под башней Элефанте, по улице Университа, и опять вверх на земляной вал, до башни Сан-Панкрацио, и опять вниз к Кастелло и до самого дома.

— Шлем я тебе дарю, — сказал сосед, — и давай договоримся: как выходишь в сад, сразу его надеваешь. Обещаешь? По рукам!

Мальчик убежал в дом.

— Хоть он не пострадает. Это ведь не шутки — вдруг вам кусок карниза на голову свалится или окно. Вы не относитесь к этому так беспечно, из моего окна ваш дом хорошо видно.

— Спасибо вам. Большое спасибо. Да, к сожалению, дом наш в плохом состоянии, мы и сами это знаем, просто уже привыкли, вот и надеемся, что все обойдется, пока у нас нет возможности его отреставрировать.

Сосед снова завел свою «Веспу» и уехал.

А Маддалена поспешила к графине, которая все сидела в уголке, сжавшись в комочек.

— Кажется, я нашла мужчину, который тебя достоин.

Но графиня заткнула уши, даже слушать не стала.

— Он добрый. Совсем как ты, а добрей тебя я не знаю никого. Вот он точно тебя стоит.

— Кто?

— Сосед, который живет по ту сторону стены. Мы его встретили. Он покатал Карлино на «Веспе» и подарил ему шлем, чтобы он надевал его, когда играет в саду. Он за нас беспокоится. Из-за заднего фасада, который рушится. Кольца на безымянном пальце я не заметила, а раньше оно просто в глаза бросалось, такое здоровое и блестящее. А знаешь, я теперь припоминаю, что и скрипки из его окон уже давно не слышно, только радио и телевизор все время работают. И той дамы, красавицы, которая, помнишь, иногда полола в саду и поливала, тоже не видно, а сад весь зарос сорняками.

— Но та дама действительно была красавицей.

— Не перебивай. Дай мне договорить. Она, конечно, была красавица, но, во-первых, ее здесь нет, во-вторых, красота у нее, как бы это сказать, банальная, и в-третьих, она была злюка. И теперь он, наверно, совсем ее разлюбил: снял с пальца кольцо и сад совсем забросил, так он ненавидит все ее цветочки.

С тех пор у бестолковой графини только и мыслей, что о соседе. Она счастлива, что судьба преподнесла ей такой подарок, да еще и совсем рядом, в двух шагах от дома, и все придумывает, как бы ей пробраться на соседний двор, ну, например, — посадить на клумбе, которую она разбила под самой стеной, невиданные цветы, которые бы в одно мгновение перекинулись через стену, и тогда она бы ходила туда их поливать.

Ноэми, старшая сестра, эту клумбу терпеть не может и называет «клумбой несправедливости», потому что та земля, на которой разбита клумба, просто жалкая полоска вдоль стены, а должно ее быть гораздо больше. Просто много лет назад, когда делили дом, плохо рассчитали место, где должна пройти разделительная стена между проданной частью двора и той, что оставалась у них. Ноэми решила разобраться, подняла документы в городском совете и кадастровом бюро, изучила купчую и нашла допущенную предками ошибку. После чего пошла к новому владельцу требовать часть земли обратно, но он и слушать ее не стал. Тогда она подала на него в суд, и дело всё тянется.

Сосед обо всем этом понятия не имеет, он всего лишь арендатор, но если бы знал, то, судя по тому, как он запустил сад и даже сухие ветки не убирает, он бы не задумываясь уступил графиням причитающуюся им землю.

Поскольку Ноэми эту клумбу под самой стеной на дух не переносит, отделила ее черепками от остального сада, за которым она следит и где есть бассейн с рыбками, обсаженный розами, беседки с каменными столами, а еще мушмула и агава, и лимонные деревья, и гортензии.

Сосед живет в противоположном крыле особняка, который выстроен весь вокруг внутреннего двора. Его квартира на первом этаже, с отдельным входом: чтобы к нему попасть, надо пройти под темной аркой, и потом через ворота, и потом по маленькой лесенке, уставленной горшками с засохшими цветами, к стеклянной двери.

Ворота всегда открыты, так что войти к соседу может кто угодно, но никому это и в голову не придет, потому что сосед — человек грубый и характер у него тот еще.

Графиня и Маддалена, завернув за угол, с пунцовыми лицами проскакивают мимо ворот, поглядывая на них украдкой, словно выполняют секретное задание. Иногда они тащат с собой и Ноэми, которая заодно с клумбой не выносит и соседа, потому что несправедливо присвоенный клочок земли совсем заброшен, а ей бы хотелось удобрить его, полить и засадить цветами.

Графиня увлечена этой идеей — сад, который на глазах у соседа чудесным образом расцветет — но Ноэми, конечно, просто болтает, не станет она устраивать приятные сюрпризы никому. Тем более тем, кто их не заслуживает.

2

У Маддалены и Сальваторе нет детей. А они только о детях и мечтают. Зато у них есть кот, полосатый, как тигренок, и его зовут Миккриу. Они обращаются с ним, как с ребенком, хотя Миккриу все же кот, а не человек, и, может, раньше ему жилось куда лучше, когда ничего у него не было, кроме собственных тигровых полосок, и никаких там плетеных корзинок, лоточков и мячиков, и игрушечных птичек.

Они еще не потеряли надежду родить ребенка, ведь оба здоровы — так сказали врачи. И каждый раз, когда они занимаются любовью, им может повезти. Но дети все никак не получаются, и именно потому, что оба совершенно здоровы, непонятно, как их лечить. Эту странную неспособность породить жизнь они пытаются побороть с помощью еды и секса. Муж говорит, что у жены тело порнозвезды: пышная грудь, тонкая талия, плоский живот, круглая попка и длинные ноги.

Друг другу они безумно нравятся. Например, когда обедают, Сальваторе вдруг просит Маддалену показать грудь. Маддалена всегда носит лифчики с застежкой спереди, и стоит ей расстегнуть блузку — груди выскакивают на волю, большие и упругие. Сальваторе встает из-за стола и начинает их ласкать, и тут они прерывают обед и удаляются в спальню.

Их спальня — самая красивая комната в доме: просторная, с расписными потолками, на полу дорогая плитка фабрики Джербино — зеленая, лазурная, бледно-желтая и розовая, — высокие окна, каждое в своей нише, кованая кровать с изысканными завитушками и парчовым покрывалом и створчатое трюмо. Перед этим трюмо Маддалена устраивает для мужа стриптиз, иногда даже под музыку, потому что ходила в танцевальную школу и танцует прекрасно. Еще им нравится заниматься любовью в машине. Она задирает юбку и демонстрирует Сальваторе, что на ней лишь пояс с чулками. Они тут же останавливают машину где попало, и потом им так хорошо, что хочется петь — еще и потому, что Маддалена ведь могла забеременеть.

И на пляже Поэтто им нравится заниматься любовью. В субботу Сальваторе не работает, и они с Маддаленой идут с утра пораньше на море, пока там никого нет. Нагулявшись, ложатся на полотенца, и Маддалена мужа всячески провоцирует: натирает кремом соски или проводит пальчиком по лингаму — так называется член в Камасутре — а потом берет его за руку и проводит его пальцем по своей йони — так в Камасутре называется вагина — пока лингам у него не твердеет до неприличия, так что, если на пляже кто-то вдруг появляется, ему приходится ложиться на живот.

Запретные дни для Маддалены и Сальваторе самые грустные — значит, и в этот месяц ребеночек у них не получился, но после воздержания желание вспыхивает с новой силой.

Маддалена без ума от своего мужа и, когда его нет дома, открывает шкаф, целует его одежду и вдыхает его запах.

Маддалена многое рассказывает сестрам и гувернантке, которую они зовут нянюшкой, а та нет-нет да что-нибудь и сболтнет, какой-нибудь пустяк, но у людей богатая фантазия, они чего только себе не вообразят.

3

Не так давно бестолковая графиня решила забрать обратно нянюшку и поселить у себя. Она обменяла всю мебель из своей гостиной на кровать с письменным столом, шкаф из ДСП и желто-зеленый пуфик из кожзаменителя.

Семейство, с которым она поменялась, ей даже спасибо не сказало, но она все равно рада, ведь это, как всегда, люди бедные, и за ее мебель они выручат немало, к тому же у нянюшки будет своя комната, пускай и неказистая — да чего там, просто безобразная.

Гостиная была у графини единственной приличной комнатой. Единственной, где приятно было находиться. Самая ценная часть квартиры, сияющая отблесками позолоты, с парчовыми креслами, диваном и скамеечками для ног, золочеными деревянными рамами и куклами искусной работы. На стенах висели портреты предков, а портреты родителей были самые большие, да еще и в костюмах девятнадцатого века. У мамы графинь на портрете вид был жалобный, словно ей хотелось всем сказать: «Простите, что я такая смешная, наряженная в кружева, да еще эти рукава с буфами, а главное, простите, что мне так повезло».

Их маме все завидовали, потому что она, бедная и убогая, вышла замуж за богатого и знатного — вот ведь какое везенье. Она была дочерью egua, проститутки, которая родила ее сама не зная от кого, не доносив и семи месяцев. Ребенка она не хотела, так не хотела, что, когда девочка родилась в день Богоявления, назвала ее именем ведьмы Бефаны. Она оставила дочь монашкам, которые положили ее в коробку из-под обуви, проделали в ней дырочку и так поили молоком. Девочка была просто кусок мяса, без кожи, никто не решался к ней прикоснуться. То, что она выжила, — просто чудо.

Тем временем мама-egua вышла замуж, у нее родились еще дети, и муж, человек, по-видимому, хороший, взял девочку домой и звал ее Фана. В три года она очутилась среди совершенно незнакомых ей людей. Поначалу ей даже понравилось, что теперь она спит в небольшой комнатенке, где у нее своя тумбочка, стул и часть шкафа, а не в зале с длинными рядами кроватей вместе с монашками, но держалась она все время в стороне, одна-одинешенька, и каждое утро ее рвало только что выпитым кофе с молоком под ноги первого же, кто к ней подходил, и она убегала, сгорая от стыда. Тогда мама-egua отправила ее к тетушкам — старым девам, сестрам мужа, и там ей поначалу тоже понравилось, потому что комнатка у нее теперь была своя собственная, а на стенах были нарисованы вьющиеся цветы, там даже был комод, а на нем — вращающееся зеркало и куча расчесок и щеточек, и флакон с пульверизатором. Но всё было такое изящное, что она чувствовала себя не в своей тарелке, словно гостья в большом чужом доме, и изо всех сил старалась, как и положено гостям, не делать ничего такого, что могло бы не понравиться новоявленным тетушкам, выбрала себе креслице в углу у окна, где на подоконнике стояла огненно-красная герань, там читала, делала уроки и, будь ее воля, там бы и ела, держа тарелку на коленях.

Выросла она вовсе не ведьмой, а красавицей, и отец графинь, знатный, богатый, но большой чудак, женился на ней и звал ее ласково Фанучча. Конечно же, семья не одобрила его выбор и даже лишила большей части наследства, которое предки, впрочем, начали проматывать еще в те дни, когда король хлопал дверьми и твердил, что наш королевский дворец — жалкая лачуга.

Говорят, правда, что отец наследство не промотал, а потратил на лечение жены, у которой было больное сердце. Хотя, возможно, главной причиной ее болезни была неожиданно свалившаяся на нее удача, ведь ей самой не верилось, что из облезлого уродца она превратилась в красавицу, вышла замуж по любви, родила трех дочерей, живет в этом потрясающем дворце, и у нее прислуга и все такое прочее. И чувствуя себя виновной в нарушении мирового порядка — ведь где это видано, чтобы дочь проститутки попала из картонной коробки в самый роскошный в городе особняк — она изо всех сил старалась не привлекать к себе внимания. Одевалась всегда во что-нибудь неприметное и даже потрепанное, а густые волнистые волосы стягивала в пучок. Ходила, ссутулившись, в стоптанных бесформенных туфлях, встретив кого-нибудь, бледнела, а если ей делали комплимент, чуть не падала в обморок. Прислуге, и особенно нянюшке — одного с ней возраста, такой же умной, доброй и красивой, но, конечно же, не такой везучей — она всячески давала понять, что это они — хозяйки в доме, и сама не принимала никаких решений без их одобрения.

Ей казалось, что если она вот так съежится и спрячется, то убедит всех, что на самом деле ей вовсе не повезло и за мировой порядок можно не беспокоиться.

Местные старожилы утверждают, что маленькие графини казались скорее дочерьми нянюшки, которая воспитывала их по своему усмотрению. Перед школой девочки должны были перестелить постель. Перестелить, а не заправить. Потом приготовить себе завтрак, вскипятить молоко, сделать тосты, вымыть чашки и молочник. Маддалена и Ноэми научились делать всё как следует. Но самая младшая не научилась ничему. Даже за другими доделать не могла, только все портила.

— Tenisi is manus de arrescottu! У тебя руки-крюки! — выговаривала ей нянюшка. — Вот ведь бестолковая! По-другому и не скажешь!

Так и прилипло.

Иной раз графиня вдруг начинала бунтовать: «А вот возьму и испеку вам чудесный творожный торт, белоснежный, с украшениями?! Или сыграю на скрипке венгерские танцы?! А может, спою красивым голосом целую оперу?! Или научусь водить самолет?!»

Нянюшка только фыркала и отмахивалась.

— Insàraza deppèusu zerriài a sʼesorcista! Придется изгонять из тебя злых духов!

На самом деле нянюшка хотела, чтобы девочки росли такими же, как все. Не ощущали себя богачками. Тем более что богатыми они уже не были, а постепенно беднели и беднели и распродавали все, чем владели, но самый большой урон нанесли им расходы на лечение матери, вот и осталось у них от всего особняка всего три небольшие квартиры.

Нянюшка вышла замуж поздно, за вдовца из своей деревни — у него уже были взрослые сыновья, но этот поздний брак оказался для нее не таким уж счастливым. Понятно, что она скучала по своим графинюшкам. Все вспоминала, как в окна хлестал дождь или бушевала гроза и они все вместе спали в огромной кровати и забывали о том, что творится за окном, хотя уже и матери их не было на свете, и отец совсем ненадолго ее пережил. Наверняка она скучала даже по бестолковой графине, которой ничего нельзя было поручить — а ведь сколько раз молила Бога прибрать к себе бедняжку, которая временами и на ногах-то едва держалась, а когда возвращалась из школы, ее рвало.

Ей редко удавалось навестить их, но иногда она приезжала вместе с мужем на машине, и всегда привозила им гостинцы: фрукты, овощи, деревенских кур, яйца и непременно домашние сладости — и, если никого не заставала дома, оставляла сумки в атрии.

А вернувшись в деревню, только и думала, что об этом доме, выходящем на сырую и темную улочку, и внезапном слепящем свете маленькой, открытой всем ветрам площади сразу за домом, нависающей над бескрайним Кальяри. И о лазурных ночах, и о луне, и о звездах, что виднелись в окнах графского дома — таких сияющих она больше не видела нигде и никогда.

Теперь она овдовела, да и прибаливать начала. Их с мужем дом был завещан его сыновьям, и они его продали, а ее собственный, где она жила, пока не поступила в услужение в Кальяри, теперь принадлежал ее племянникам: Элиасу и его брату с семьей. Элиас — человек хороший, но он и так помогал брату обрабатывать землю и ухаживать за скотиной, вдобавок у него у самого была маленькая строительная фирма. Куда ему еще и о тетке заботиться!

Вот бестолковая графиня и решила забрать нянюшку обратно к себе.

Ноэми пыталась отговорить ее и сначала вразумляла по-хорошему. Просила подумать как следует. Няня стареет. А вдруг она заболеет и за ней придется ухаживать? А сестра-бестолочь не справится? И что ж тогда, отправлять ее обратно? Лучше уж вообще не приглашать. И потом, она что, забыла, что нянюшка у них с характером? Так пусть вспомнит, как она когда-то всеми ими командовала. К тому же у нянюшки давным-давно своя жизнь.

Ноэми даже напомнила графине, как нянюшка молилась, стоило сестре напортачить: «Gesú Cristu miu, si da dèppis lassai aici, liandèdda! Господи Иисусе, чем такие мучения, уж лучше забери ее к себе!».

Но по-хорошему не получилось. Графиня пожимала плечами и говорила, что все эти благоразумные люди ей страшно надоели. Тогда Ноэми перестала с ней здороваться, встречаясь на лестнице, а увидев из окна, захлопывала ставни.

В конце концов Ноэми выдвинула главный аргумент — они бедны. Откуда взять деньги? У нянюшки, конечно, есть пенсия, но ведь понятно, что старикам рано или поздно потребуется дорогостоящее лечение. Что они будут делать, если у них каждый грош на счету?

Графиня парировала пункт за пунктом. Ах, значит, они бедные? А на настоящих бедняков сестра не хочет посмотреть? Она распахивала окна на улицу, где на веревках сохли лохмотья — хоть огородное пугало наряжай.

Надо сказать, что в Кальяри в квартале Кастелло до сих пор богатые и бедные, ученые и неучи живут бок о бок и все всё друг про друга знают, потому что улочки узкие, и люди переговариваются, открыв окна и двери, и их прекрасно слышно, особенно летом в жару, когда всё распахнуто настежь. А те, что живут под горой, даже зимой двери не закрывают, и воздух пропитан запахами плесени и мыла — зимой они белье сушат дома; а еще пахнет едой, и едят они тоже при открытых окнах и дверях и всех, кто проходит мимо, приглашают к столу.

Хотя бестолковая графиня и считает, что не так уж они бедны, она очень переживает, когда вечерами сестры собираются вместе и считают свои деньги, ведь постоянной работы у нее нет. Сальваторе работает в банке и платит по кредиту, на который была выкуплена квартира, где живут они с Маддаленой: та защитилась с отличием, но шьет и готовит — в основном, сладости для одного ресторанчика по соседству — на дому и без четкого графика, чтобы не переутомляться на случай, если забеременеет.

Бестолковая графиня, вообще-то, учительница, но работа у нее бывает только временная, да и та ей в тягость. Школу она никогда не любила, говорит, что задыхается там, домой возвращается бледная, жалуется, что в классах слишком пыльно, а учеников слишком много, и о чем бы она ни пыталась им рассказать, ей не удается их заинтересовать, и они над ней смеются и издеваются и, стоит ей отвернуться к доске, кидаются бумажными шариками, блеют и лают, и поди пойми — кто именно. Когда графиня училась в лицее, домашние задания за нее делала Маддалена, и курсовые в университете тоже, и даже занималась с ней перед каждым конкурсом на штатную должность, но графиня, едва речь заходит о конкурсе и о том, что ей придется сдавать экзамены, впадает в панику: сердечко у нее колотится как бешеное, ноги дрожат, и она говорит всем, что идет на экзамен, а сама вместо этого бродит по городу, а потом возвращается, волоча ноги, и голова клонится набок сильнее, чем обычно. И врет, что недобрала баллов или что экзамен перенесли на другой день, Маддалена ей верит, а Ноэми, конечно же, нет — та идет в инспекторат, выясняет правду и заявляет графине, что так она ничего в жизни не добьется. Маддалена встает на защиту: «Ну подумаешь, экзамен!»

У Маддалены на все про все один простой ответ: «Подумаешь» — и никаких тебе проблем. Завелись в доме муравьи или тараканы, или рушится потолок — «подумаешь», говорит она и ждет, пока Ноэми вызовет рабочих или дезинсекторов. Потому что Ноэми следит за всем, все держит в своих руках и тут же решает все проблемы. Может, потому что по профессии она судья. Она выкупила квартиру номер восемь и помогает бестолковой графине и ее сыну. Конечно же, Ноэми страдает, что она все равно что старая дева, но виду не подает. Когда она была помоложе и ездила на семинары, Маддалена шила ей новые наряды, и если узнавала об отъезде в последний момент, то не спала всю ночь, лишь бы закончить к сроку. Но ничего из этого так и не вышло, и коллеги-мужчины говорили с Ноэми лишь о преступности и презумпции невиновности.

Теперь Ноэми ездит на конгрессы, живет в пятизвездочных отелях, и сестры очень грустят, представляя, как Ноэми лежит одна-одинешенька в огромной кровати, и обязательно, даже если Ноэми уезжает ранним утром, провожают ее до маленькой площади за домом, садятся все втроем на скамейку и смотрят на море, лиманы, Седло Дьявола и гору Урпину в розовом свете зари, и, глядя на всю эту красоту, думают, что в жизни всякое случается и вдруг на этот раз Ноэми повезет. Но ей они этого не говорят. Никто не говорит об этом с Ноэми, и когда, вернувшись с конгресса, она привозит полные пакеты упаковок мыла и шампуня, блистеров с медом и повидлом, комнатных тапочек и наборов для шитья, они радуются, что все это досталось им бесплатно, и не задают вопросов. Если в саду при гостинице Ноэми попадаются интересные и незнакомые цветы, она собирает их семена и сажает у себя в саду — в настоящем, подальше от «клумбы несправедливости». И они обязательно прорастают.

4

Когда нянюшка переехала к ним и увидела, в каком состоянии их часть дома, то предложила в строители-подрядчики своего племянника Элиаса.

Он сделает им скидку, да и любит Элиас работать в городе.

Тетя волнуется за него, ведь жениться он и не думает и, как бы ни выматывался на работе, когда ему хочется женской ласки, он наряжается, прихорашивается и отправляется на поиски подружки, и вся его личная жизнь сводится к случайным связям с молоденькими девушками, которые рано или поздно бесследно исчезают. Бедный Элиас!

Когда сестрам надо поговорить о чем-нибудь важном, то, если погода хорошая, ни дождя, ни ветра, они идут на пляж Поэтто — длиннющий, с мелким белым песком.

Ранним утром на нем ни души, а если в предыдущие дни шел дождь или дул мистраль, все вокруг отчетливое и яркое, чудесно пахнет свежей рыбой, и настроение такое веселое, словно в праздник, когда накрыт большой стол. В такие дни сестры бродят по щиколотку в прозрачной, как хрусталь, воде, и волны ласкают им ноги.

Сейчас они уже не мечтают, как раньше, как бы выкупить проданные квартиры, а обсуждают, в основном, приезд Элиаса.

Сестры говорят Ноэми, что, вполне возможно, у них с Элиасом что-нибудь да получится. Ноэми злится и просит оставить ее в покое, о любви она, мол, вообще не думает, а они, ее сестры, ведут себя, как дети. Разве они не слышали, что сказала нянюшка? Элиас смотрит только на молоденьких. Все мужчины в возрасте Элиаса зарятся на молоденьких, а ровесницы им неинтересны. Ну разве что довольствуются женами, с которыми давно вместе. А ведь Элиас и женат-то никогда не был. В его возрасте еще можно родить детей, и если уж он решится так поздно жениться, не выберет он для себя старуху, которая и родить-то вряд ли сможет или родит, не дай бог, какого-нибудь дебила.

Тогда графиня говорит: «Фу, как же мне надоели все эти благоразумные люди!». А Маддалена: «Возраст тут ни при чем. Женщины и помоложе тебя, случается, родить не могут!».

Но в общем, если не обращать внимания на все эти глупости, единственное желание Ноэми — поскорее начать ремонт, сэкономить на рабочих и снова выбиться из голодранцев в люди.

Ноэми живет на последнем этаже, и ее квартира производит впечатление своей элегантностью: повсюду лепнина, потолки расписаны фресками, а на полу — дорогая плитка фабрики Джустиниани.

Ноэми в наследство досталась столовая: обитые бархатом диваны и кресла, два высоченных буфета с колоннами из инкрустированного дерева, где стоят дорогие фарфоровые сервизы, и тот самый роскошный, с серебряным рисунком — возможно, как раз он так понравился королю. На длинном столе — канделябры из цельного серебра, а с потолка спускается развесистая люстра с хрустальными подвесками. Ванная тоже шикарная: керамическая ванна на латунных ножках, серебряные туалетные принадлежности на умывальнике, а на потолке изображены ангелы, резвящиеся в крохотных озерах.

Но всё это в чехлах. Словно музей, закрытый для публики.

Сама Ноэми пользуется другой ванной, попроще, а в той роскошной только пылинки сдувает да еще следит, чтобы латунные ножки ванны и серебряные туалетные принадлежности вдруг где не почернели. Столовая вся тоже укрыта старыми покрывалами, простынями да тряпками; запас скатертей и вышитых салфеточек желтеет и ветшает в сундуках на львиных ножках с барбаджийской резьбой, ставни всегда закрыты — нельзя, чтобы выгорело то, что Ноэми не может накрыть: вазы для цветов, картины, дорогие безделушки, стоящие повсюду, посуда в буфетах за прозрачным стеклом.

Ноэми мечтает сохранить в неприкосновенности память о былом величии и, чтобы вернуть его, готова экономить на всем. Дома она ходит в каком-то старье и вообще за собой не следит, и волосы ее подстрижены как придется. Ест как птичка и потому совсем отощала. Зимой печь не топит — сидит в промерзшем доме и питается чем попало. Возможно, как раз из-за этого своего крохоборства она страдает запорами и постоянно пьет слабительные, и чего только не делает, чтобы наладить пищеварение — выпивает, например, натощак сыворотку от овечьего сыра casu ageru или горячую воду с медом и ферментами, а потом ходит по дому босиком.

Но Ноэми ничего не делает просто так. Она лучше всех понимает, как и что происходило и произойдет, и не потому, что она волшебница какая, просто мыслит системно. И когда она разъясняет домашним ошибки предков, и почему они разорились, и что надо делать, чтобы выправить положение, а другие встревают со своими советами, она только головой качает и в конце концов всегда оказывается права.

Бестолковая графиня все смотрела и смотрела, как Ноэми качает головой: мол, «мыслить надо системно», а потом взяла да и заглянула в словарь проверить, что значит «система», и прочла: «множество элементов, находящихся в отношениях и связях друг с другом, образующих определенную целостность, единство». Такое определение ей очень понравилось: значит, тот, кто мыслит системно, умеет расставлять всё по местам, по порядку, понимает связь между причиной и следствием, но все равно она пытается спорить с сестрой и днем с огнем ищет то, что не укладывается в систему, а Ноэми терпеть этого не может.

5

Теперь, когда к ним заявился Элиас со своими рабочими и занялся реставрацией заднего фасада, Ноэми всё время дома, следит за работой и экономии ради может сама покрасить окно или залезть на карниз и поправить водосточный желоб. Совсем рехнулась. Но вообще-то, если подумать, есть в ней что-то от птички, обустраивающей свое жилье.

Всем известно, что она готова жизнь положить, только бы восстановить фамильное гнездо и выкупить когда-нибудь квартиры номер два, четыре, пять, шесть и семь. Но они слишком бедны, вернее, не так богаты, чтобы отремонтировать сразу весь дом, и ремонт идет участками, но едва они приведут в порядок что-то одно, как другое рядом рушится.

Графини последний раз видели Элиаса еще чумазым мальчишкой, противным грубияном, и таким его и запомнили. А он оказался светлокожим, руки, хоть и в мозолях, изящные, как у пианиста, а взгляд открытый и жизнерадостный.

Ноэми с ним подружилась. Ей нравится, что он остается работать сверхурочно: докрашивает окно, повиснув на мостках, или доштукатуривает участок стены. И постепенно они подружились.

— Почему бы вам не продать этот дом, — крикнул он ей как-то с мостков, — и не переехать всем вместе в красивый, новый с гаражом и лифтом?

Ноэми, проверявшая лепнину в столовой, где никто никогда не обедает, резко обернулась и подошла к окну, чтобы объяснить ему, как важна вся эта старина и что она считает своим долгом сохранить то, что осталось от старого Кальяри, который, хоть и пострадал от бомбардировок, но все равно прекрасен. Вот он, Элиас, никогда не задумывался, почему в Кальяри никогда не скучно? Всё потому, что город стоит на склоне — весь из подъемов и спусков, и сколько по нему ни броди, он всегда разный: из густой тени вдруг выходишь на яркое солнце, а когда меняется ветер, то Кальяри меняется вместе с ним, и узнать его по-настоящему жизни не хватит.

— Раз уж мы с вами все равно беседуем, — сказала она в конце концов, — может, выпьете кофе?

— Спасибо. Налейте в бумажный стаканчик, я выпью прямо тут, на лесах.

Но Ноэми вернулась с подносом и фарфоровыми чашечками с серебряным рисунком — теми самыми, из королевского сервиза. Она поставила всё на подоконник, и они выпили кофе в небесах.

Он сказал ей, что вот так, в оконном проеме, она напоминает ему настоящий портрет, такие только в музеях висят, и что ее портрет он бы с удовольствием повесил у себя дома. А про тот новый дом с гаражом он просто так сболтнул, ведь он тоже обожает все старинное.

С того дня Ноэми носит ему кофе по всем правилам: на подносе, в фарфоровых чашках, с серебряными ложечками.

Другие рабочие, глядя на них, шутят и посмеиваются, да и те, кто живет в проданных квартирах, наблюдают за ними из окон и судачат. Ведь Ноэми старше Элиаса, и их дружба, которая могла бы показаться такой романтичной, на самом деле выглядит довольно смешно. Но сестры, понятное дело, надеются, что Элиас и Ноэми поладят, и ничего странного и тем более смешного в этом не видят.

Но вот недавно случилась одна неприятность. Возможно, Элиас застеснялся, чувствуя на себе пристальные взгляды приятелей, да еще и зрители стояли у окон. Он уронил чашку, и та разбилась. Ноэми бросилась в сад подбирать осколки, но склеить чашку было уже невозможно. Элиас тоже спустился с мостков и поспешил вниз.

— Ничего, ничего, — повторяла Ноэми, хотя губы и руки у нее дрожали.

С кофейным ритуалом было покончено. Отныне окна перед мостками будут закрыты.

— Всего лишь чашка! — все твердит Маддалена. — Подумаешь!

Элиас был убит. Он-то знает цену такой вот чашки. Не один год сам собирает старинную посуду, что когда-то украшала столы благородных семейств, с тех самых пор — рассказывает его тетушка — как влюбился в сервиз, который те же самые графини подарили ей на свадьбу.

Коллекция у него замечательная и все пополняется, так что часть ее пришлось перевезти в коробках в комнату тети — в деревенском доме ей уже не уместиться. Так нянюшкина комната превратилась в музей, где Элиас может работать экскурсоводом.

После того случая с чашкой он показал Ноэми свою чудесную коллекцию и попросил ее взять себе что-нибудь взамен.

Он объяснил ей, что все свои экземпляры он нашел по счастливой случайности, и многие, у кого он покупал посуду, считали, что расстаются с никому не нужным хламом.

Особенно дорожил он савонской салатницей, расписанной синими и розовыми цветами, подставка под нее была когда-то реставрирована.

Еще один ценный экспонат — фаянсовое овальное блюдо конца восемнадцатого века из Альбиссола-Супериоре с набитым морской губкой фоном, расписанное произвольными мазками. Такие блюда — огромная редкость, на них подавали рыбу, запеченную на ароматных древесных углях с мастикой и ладанником, и водились они лишь в богатых семьях, а в Кальяри могли попасть только через Лигурию и Пьемонт во времена королевства Сардинского.

Потом он показал Ноэми церковные кувшины восемнадцатого века из Черрето-Саннита, выполненные в римской традиции из майолики — белые с характерной лазурной росписью ручной работы. У него их два: круглый и овальный. То, что ему удалось отыскать такие большие, — огромная удача, потому что, как правило, эти кувшины совсем маленькие.

Очередное бесценное сокровище — майолики из Ариано-Ирпино кампанской школы, работавшей на поставщика Бурбонов. У Элиаса их штук сорок, и Ноэми может забирать хоть все.

Но главное достояние — памятные тарелки, выпущенные в честь боев в Африке или объединения Италии, с надписями вроде «Мы победили» или «Италия свободная и могучая».

Ноэми смотрела и слушала с восхищением, но так и не выбрала для себя ничего взамен разбитой чашки и сказала, что коллекция у него действительно уникальная, но не идет ни в какое сравнение с кофейным сервизом производства Джузеппе Безио, в котором теперь не хватает чашки, и дело совсем не в том, что сервиз пришелся по душе королю, но главное — он был полный, на двенадцать персон, а теперь всего на одиннадцать. Блюдце есть, а чашечки нет. Система, лишенная одного элемента, теряет всю ценность.

Нянюшка тоже безутешна и без конца корит Элиаса и поминает чашку. Вдвоем с Ноэми они входят на цыпочках в столовую, чуть приотворяют ставни, открывают высоченный буфет с колоннами и причитают над одиноким блюдцем. А потом бесконечно обсуждают тончайший фарфор фабрики Джинори в Дочче, откуда родом унаследованные графинями супницы, горчичницы, соусники и конфетницы, блюда для бобов и вазы для фруктов, и затем снова закрывают ставни и на цыпочках выходят.

И самое печальное, что беда случилась именно сейчас, когда нянюшке удалось вывести желтые пятна со столового белья и черные с латунных ножек ванны и серебряного туалетного набора. Все было замечательно, но вот разбитая чашка нарушила гармонию.

6

Воскресенье — самый тяжелый день для бестолковой графини.

— Мама, сделай лесёвое личико! — кричит ей Карлино, едва проснувшись.

Какое уж тут веселье, если ни одна живая душа не зовет их в гости? А если вдруг кто и решится, то уж второго приглашения им не дождаться.

Если они идут гулять в парк, Карлино тут же с восторгом лезет играть к другим детям. Только никто с ним не хочет водиться.

Летом еще хуже. Море на Сардинии великолепное, не запирать же ребенка дома. Сальваторе, Маддалена и Ноэми охотно берут их с собой и не ропщут, но Карлино все тянет к детям и их отцам — ему подавай настоящие семьи.

Кто встречал графиню с Карлино на пляже, знает, что Карлино, едва завидев море, вырывается и кидается в воду прямо в одежде. Мать бросается за ним, стаскивает мокрую майку и штанишки и натягивает плавки. По всему пляжу разбросаны детские игрушки. Карлино цепляется за какого-нибудь отца, который катает на себе сынишку, и тоже пытается залезть на него.

Иногда кто-нибудь из любопытных спрашивает, есть ли у ребенка отец? Неужели графиня не видит, как он льнет к чужим папам, вешается им на шею?

Разумеется, отец у него есть, отвечает графиня, Карлино ходит к нему два раза в неделю на уроки музыки. Музыки? Такой маленький? Да ей просто надо выйти замуж. Не так уж трудно подыскать Карлино другого отца — было бы желание, а муж найдется.

Другие дети, нацепив надувные поплавки с резиновыми крылышками, берутся за руки и мчатся к морю.

— Я тоже хочу быть летучей рыбой! — бежит за ними Карлино. — Я тоже хочу крылышки!

Но их уже и след простыл.

Графиня вернулась бы домой, но так нельзя — надо терпеть.

Другие матери натираются маслом для загара и вытягиваются на шезлонгах — их дети после купания мирно едят, закутавшись в халаты. И держатся от Карлино подальше. Но это чудо вымазанное песком, солью и помидорными семечками не дает им покоя, и только они построят замок из песка, он тут же его рушит. Прибегают мамы:

— Зачем ты всё испортил? Зачем?

Ну и зачем тогда дорожки между низкими каменными оградами и тишина, которую нарушают лишь сверчки и цикады, и лазурно-золотые пляжи, где можно растянуться на песке, и волны время от времени будут добираться до твоих ног, и дороги, что, петляя, взбираются по косогорам, зачем бескрайнее море? И низкие каменистые холмы, и серебристые, как лунные кратеры, скалы с впадинами, заваленными песком, и море, всегда прекрасное: грозное, когда волны ревут и вспухают, и обрушиваются с грохотом на берег, или ласковое, тихое которое обволакивает тебя, — зачем всё это, раз жить так грустно? Всё это ни к чему.

Но как-то раз на пляже Карлино встретился с соседом. Чудо, вымазанное песком, солью и помидорными семечками, как всегда, бегало в одиночестве, и никто не хотел с ним водиться, когда несколько мужчин, возможно даже отцов, бросив своих дам на шезлонгах и детей у песочных замков, встали в ряд у кромки воды. «Раз!» — и они вошли в воду. «Два!» — быстрей-быстрей. «Три!» — и они с шумом плюхнулись в воду, подняв фонтаны брызг и пены. Карлино бросил всё и кинулся к сказочному дракону со смеющимися головами.

— Вали отсюда, придурок! — кричали ему. Но вдруг раздался чей-то голос:

— Да это же мой сосед!

И Карлино удалось забраться на дракона, победить волны и уцепиться за шею соседа. И море, возможно впервые, приняло его — потерявшуюся на суше рыбку.

После всего этого, когда Карлино узнал соседа уже в саду, через стену, он позвал его. Графиня в ту же секунду оказалась рядом. Потом мама и сын забрались на стену и поздоровались с соседом за руку.

Наступила осень, а сосед еще ни разу не пригласил их к себе домой. Но если он выходит в сад и они это видят, то окликают его, и он останавливается поговорить.

Ноэми не упускает случая напомнить, что терпеть его не может, потому что сад у него весь зарос сорняками, и еще потому, что он никогда не приглашает их в гости и держит на расстоянии, как будто отгоняет шестом, которым собирают опунцию, а ее дурочка-сестра с сыном всё с той же готовностью бегают к стене.

С самого начала жизнь у Карлино не заладилась.

В тот же день, когда он родился, графиня услыхала, как в детском отделении больницы начался переполох. «Но ведь это же не обязательно из-за моего сына», — подумала она, хотя в глубине души знала, что как раз из-за него, и так оно и было. Еще недавно она была счастлива — удивительно счастлива, как никогда прежде. Она, бестолковое недоразумение, родила ребенка. Невероятно. Понятно, что все женщины, со времен сотворения мира, рожают детей, да ведь она-то не такая, как все, куда ей с ними тягаться.

Она накинула халат поверх ночной рубашки, бросилась в детское отделение и сразу же объявила, что она — мать больного ребенка. Тут же примчалась Ноэми и авторитетно, как старшая сестра, обладающая системным мышлением, сказала: «Мальчик выживет». Графиня ей поверила. И Ноэми оказалась права. Проведя в больнице неделю, он оправился, и они с графиней вернулись домой. Когда мальчика крестили, Маддалена была крестной и первое время обожала племянника, но потом он как-то постепенно ей разонравился.

Карлино оказался совсем не таким, каким представляла его родня, и ни капли не походил на очаровательного шалунишку, радость всей семьи. Но и родственники, наверное, мало его радовали, во всяком случае, мальчишка все норовил от них удрать, и приходилось закрывать все окна и двери, иначе он в любой миг мог оказаться на балконе, на подоконнике, в дверях дома, и поминай как звали. Да и общаться с Карлино было не слишком приятно. Не мог он развлечь их милой детской болтовней, которая так нравится взрослым, и даже ночью от него покоя не было. Случалось, графиня уходила на свидание и оставляла сына Маддалене и Сальваторе — так Карлино перед сном требовал деревянную ложку для соуса, а потом во сне кричал и дрался. Даже Маддалена, хоть сама и мечтала о детях, порой, когда сестра с Карлино поднимались к ней на бельэтаж и звонили в дверь, притворялась, что ее нет дома, и дверь им не открывала. Конечно, тети и дядя хотели бы, чтобы Карлино был счастлив, но мальчик упорно оставался несчастным, хоть плачь. Даже фотографировать его не хотелось — какой смысл, все равно косоглазый и в коррекционных, как у водолаза, очках. Одна лишь Ноэми носила в бумажнике фотографию Карлино и показывала ее охотно, чуть ли не с гордостью.

В общем, надежды их не оправдались, и они до сих пор не могли привыкнуть к этому странному ребенку, которого могла родить только бестолковая графиня.

Графиня, конечно, чувствует, что ее сыну всё на свете только в тягость. Как и ей самой. Чем больше они к нему пристают, пусть и с лучшими намерениями, тем сильней это ощущается.

Очистить помидоры для соуса, порезать лук, подшить подол или пришить пуговицу, не перебивать того, кто говорит, уточняющими вопросами, и даже выложить на блюдо чудесный творожный торт так, чтобы он не развалился, — всё оказалось проще, чем помочь Карлино.

Миккриу, вероятно, родился одновременно с Карлино и был такой маленький, что умещался на ладони. Маддалена нашла его рядом с мусорным баком — Миккриу мяукал забавно и трогательно и смотрел ей прямо в глаза. Потом внезапно запрыгнул ей на плечо и потерся о щеку. Маддалена была покорена и даже не поморщилась, хотя у бездомного котенка могли быть блохи и даже лишай.

Маддалена и Сальваторе считают Миккриу самым умным котом на свете: он смотрит тебе в глаза и всё-всё понимает, а еще — самым воспитанным, потому что когда ему дают то, что он просит, то он рассыпается в благодарностях: мурлычет и ласкается. И вообще он волшебник, потому что, когда они сомневаются, как им поступить, он либо фыркает, не одобряя их решение, либо запрыгивает на плечо и трется головой в знак согласия.

Теперь Миккриу уже не прежний бедолага, у которого только и есть что полоски — у него куча игрушек, всегда чистые корзинка и лоток, а главное — полно еды. И весит он шесть кило.

Но хотя он так умен, он все же не понимает, почему Маддалена кричит ему: «Миииккриу! Миииккриу! Иди к мамочке!» — ведь он прекрасно помнит, что его мама была кошка, а вовсе не женщина.

7

Когда бестолковая графиня радостно объявила отцу Карлино, что беременна, тот заплакал.

Графине стало его ужасно жалко, и она сказала, что все это ерунда, не надо так волноваться, не нужно ни признавать ребенка, ни жениться на ней, ни жить с ними — ведь у нее есть Ноэми, Сальваторе и Маддалена, и четверо взрослых уж как-нибудь одного ребенка вырастят.

Он успокоился, Карлино признал, но с графиней с того самого дня заниматься любовью больше не захотел.

А про графиню никак не понять, красива она или нет — скорее нет, чем да. Уж очень безвкусно она одета. Это очень расстраивает Маддалену, которая прекрасно шьет и охотно приодела бы сестру. Она подолгу заставляет ее стоять перед собой, снимает мерки и создает из веленевой бумаги и булавок идеальную выкройку. Платье великолепно, но стоит графине его надеть, как оно тут же теряет всю прелесть: ну не сочетается облегающее платьице со стоптанными туфлями, и выглядит в нем графиня как нищенка — хоть милостыню подавай. Тогда сама графиня отдает наряд Ноэми — ей, а не Маддалене, у которой слишком пышная грудь, да и размер другой. Но Маддалена не сдается и снова принимается за дело, опять достает швейную шкатулку с разноцветными нитками, иголками и булавками, и пытка начинается заново.

Хотя графиня и плохо одета, у нее всегда есть поклонники. Вот только познакомиться с ними никто из родственников не успевает, потому что очень-очень скоро графиня снова рыдает, сжавшись на кровати в комочек, и Сальваторе, Маддалена, а теперь еще и нянюшка и Карлино садятся у изголовья и ждут, когда вдруг наружу высунется рука, и тогда они принимаются ее гладить, или нога, которую Карлино начинает щекотать, и вот графиня уже смеется. Тут вступает Сальваторе, который, хоть и говорит всегда одни банальности вроде «закрылась дверь — откроются ворота» или «все лучшее у тебя еще впереди», но графиня верит ему безоговорочно, и потому его слова производят нужный эффект.

Графиня наконец встает с кровати и говорит, что пора ей прийти в себя и заняться делом: она сходит в департамент образования и поищет для себя подработку.

Отец забирает Карлино два раза в неделю после обеда и отводит к себе домой, где учитель музыки учит отца и сына играть на рояле.

Отец Карлино никакой не пианист, и вообще его работа не связана с музыкой, но с самого детства он мечтал, что станет музыкантом. И как только у него появились деньги, он тут же купил Стейнвей и нанял учителя себе и сыну.

Отец Карлино иногда откровенничает с Маддаленой и нянюшкой и говорит, что сын у него какой-то туповатый, и не только потому, что в свои пять лет он так плохо говорит — он вообще какой-то не такой. Вот только на рояле играет неплохо. Да, когда они занимаются музыкой, Карлино просто молодец и ведет себя как нормальный ребенок, так что он, его отец, чуть ли не доволен, что у него есть сын.

С Ноэми он, разумеется, таких разговоров не ведет, и Маддалене никогда бы и в голову не пришло передать его слова старшей сестре, но та как будто все равно в курсе и может повторить слово в слово все, что говорит отец Карлино, и за это она его осудила, приговорила и перестала здороваться.

Графиня же, наоборот, все защищает его и говорит, что детей-то он, бедняжка, не хотел и предупреждал ее, и в компенсацию за то, что когда-то он встречался с ней, бестолковой, она все дарит ему мебель да посуду, из той, что получила по наследству, и дом ее всё пустеет, и каждый раз она ругается из-за этого с Ноэми, а потом начинают хлопать окна и двери, потому что бестолковая графиня любит, когда всё бедно и убого, а богатства совсем не признает.

Она водит дружбу даже с цыганами. Например, с Анжеликой, у которой маленький сынишка Антонио — он единственный, кто соглашается играть с Карлино. Ноэми твердит, что все цыгане грязнули и ворюги, но, по крайней мере, Анжелика и малыш Антонио чистые и пахнут хорошо: сама же графиня снабжает их шампунем и гелем для душа и ни разу не заметила, чтобы в доме что-то пропало. Еще Ноэми говорит, что они вруны ужасные — что правда, то правда, но графиня объясняет ей, что у них другие правила поведения, иная жизненная философия и они не придают вранью такого значения, как мы.

Как все цыганки, Анжелика умеет гадать. Она предсказала, что графиня когда-нибудь полетит, как птица. Это всех поразило, ведь понятно, что полететь она может разве что вниз из окошка или с бастиона Сен-Реми.

8

Элиас забрался на леса под окном Ноэми. Как Ромео на балкон Джульетты.

Ноэми не устояла, открыла окно и спросила, откуда он знает Шекспира. Тогда Элиас рассказал ей, как учился в лицее и его родители шли ради этого на большие жертвы, а сам он вставал в четыре утра, чтобы успеть к первому автобусу и вовремя добраться из деревни в Кальяри, в лицей Деттори — самый лучший на всей Сардинии. Без лишней скромности признался, что был одним из лучших. Только одноклассники оказались полными придурками и смеялись над ним, говорили, что от него воняет овечьим сыром, хоть он и мылся почаще их. Да и родители, как назло, назвали его Элиас — не могли выбрать имя попроще? Так он и бросил учебу. Но всё, что успел выучить до предпоследнего класса лицея, не забыл. Хотелось ему стать ветеринаром, да куда там. А может, даже пойти в университет — учиться на агронома или архитектора. Ну да ладно, что тут поделаешь. В конце концов ветеринаром он все же стал, и агрономом тоже — раз помогает брату обрабатывать землю и ухаживать за скотиной. И даже немножко архитектором, потому что, когда ему предлагают заняться реставрацией, он, прежде чем взяться за дело, свое мнение высказывает.

Графини довольны, что Элиас ухаживает за их сестрой. Вот только смущает их, что он убежденный коммунист и, когда в городе что-то не так и известно, кто в этом повинен, он тут же готов отправить человека прямо на каторгу. При этом он читает мужские журналы типа «Важных персон» и вечером не спешит к себе в деревню, а бродит по городу, разглядывая в витринах дорогие галстуки, костюмы и модные туфли. И если покупает себе такие туфли, то потом хранит их завернутыми в веленевую бумагу и бережет как зеницу ока.

Еще им не нравятся его джинсы на бедрах и сильный запах парфюма, и то, что он постоянно оглядывается на молоденьких девушек.

Поначалу их беспокоило, что Элиас, сын сардских пастухов, скорее всего, относится к любовным связям слишком серьезно. Что будет, если Ноэми потеряет к нему интерес? Теперь — все наоборот: они думают, что уж лучше бы Элиас придерживался традиционных взглядов, а то слишком много вокруг него вьется женщин — все-таки, парень он перспективный, да еще и привлекательный: руки — как у пианиста, светлокожий, прямой взгляд, тонкое лицо.

Ноэми никак не поймет, привлекает ли его она сама или только ее титул, и его страсть к старинной посуде говорит не в пользу бескорыстного увлечения. Но больше всего настораживает то, что они с братом судятся у себя в деревне с соседями, которые запрещают им открывать окна, выходящие в соседский двор, и вот тут возлюбленная-судья может прийтись как нельзя кстати.

И Элиасу, конечно, не все в Ноэми нравится. Нет, он не считает ее уродиной, только уж очень она высокая, худая и серьезная, и волосы у нее слишком черные, и платья все одного цвета, темные да строгие — никаких там складок, вырезов и драпировок. Он бы попросил ее сменить свой гардероб, но молчит и думает, что Ноэми виднее — что он, в конце концов, понимает в элегантности?

Еще он не любит, когда Ноэми вдруг начинает поучать его, как ему одеваться, или изводит лекциями о правильном питании, холестерине, давлении и сахаре в крови. Ни разу еще не бывало, чтобы Ноэми спокойно съела чудесные гостинцы, что он привозит из деревни. Напротив, капризничает, встает в раздражении из-за стола и вообще отказывается есть.

Не получается у него и показать Ноэми окрестные красоты — она тут же донимает его вопросами: «Сколько туда ехать?» или «А стоит ли?». Как-то раз он хотел сводить ее посмотреть на пионовые розы, которые растут в одном из самых пленительных уголков Сардинии. Надо только подняться по тропинке, что идет в гору, пройти по ней с километр вверх вдоль порожистого ручья среди папоротников и нарциссов, в тени каменных дубов, тисов и замшелых грабов. И там в зеленой чаще, в диких колючих зарослях попадаются кусты этих роз без шипов с большими блестящими и нежными листьями и розовыми бархатистыми цветами. И хотя цветут они весной, а сейчас осень, бывает, если повезет, они расцветают дважды за сезон, второй раз — в сентябре-октябре. Элиас сначала забрался туда один, посмотреть, расцвели они или нет, и только потом стал уговаривать Ноэми взглянуть на это чудо. Но она сочла путь туда утомительным и шла всю дорогу с недовольным видом и всякий раз, когда Элиас, завидев цветущий куст, бежал к нему и звал Ноэми полюбоваться им вблизи, она только плечами пожимала и говорила, что устала и хочет одного — скорее вернуться домой.

Ноэми все пытается понять, что в ней привлекает Элиаса, и поскольку, увы, думает о людях всегда самое плохое, полагает, что Элиаса притягивает графский титул. Что он хочет взять реванш за все, что в жизни не сложилось. А может, и того хуже — все дело в тяжбе с деревенскими соседями. Ноэми уже изучила дело, добралась до сути и считает, что как только с окнами все решится, Элиас из ее жизни исчезнет.

Своими опасениями она делится с сестрами, и те пытаются убедить ее, что все это — полная чушь, а бестолковая графиня добавляет, что главное — сделать доброе дело, и Ноэми должна быть счастлива, если может кому-то помочь. А Ноэми говорит, чтоб она помолчала — она и без того слишком много другим помогает, а особенно ей, бестолковой графине, которая ни одного дела довести до конца не может — такая уж она нежная и чувствительная, и всё-то ее пугает: от утреннего будильника до тесноты в классе и детских шалостей. Привыкла, что Ноэми все равно позаботится и о ней, и о сыне. Тут сестра заливается слезами и не знает, чем утереться, потому что носового платка у нее, как всегда, нет, и говорит, что Ноэми права, что лучше бы ей умереть, а то она так всем надоела. Тогда Ноэми протягивает ей платок и говорит, что, чем хныкать, пора б ей научиться за себя постоять, не давать себя в обиду. В жизни ничего так просто не дается, за все надо бороться. А сама графиня никакая не добрая, а просто лентяйка.

Правда, для Элиаса Ноэми ничего не жалко, она даже подарила ему фамильную мебель для его деревенского домика — точнее, комнаты, потому что большую часть дома занимает брат с семьей.

Элиас и Ноэми приглядываются друг к другу, словно люди разной породы, но сестры уверены, что всё у них получится.

Сестрам, правда, не нравится, что Элиас ухаживает за Ноэми только у них дома, когда их никто не видит, а стоит им вместе куда-то пойти — держится на расстоянии, созванивается с разными людьми по мобильному, договаривается о встречах, а заодно упоминает, что сейчас вот гуляет с одной приятельницей, она судья и графиня.

Но в семье его уже полюбили. Терпят и джинсы на бедрах, и джемпера в обтяжку — может, в молодости не успел оторваться, ведь жизнь в пастушеской семье нелегка. Терпят, что ухаживает за Ноэми только у них дома. И бог с тем, что он принял в подарок комод и кровать с тумбочками и теперь Ноэми тоже, как младшая графиня, спит на матрасе, а ночник ставит на пол.

Конечно, замечательно, что Ноэми наконец-то, впервые в жизни, поддалась чувству. Она даже попросила Маддалену сшить ей новые, яркие платья и терпеливо сносила изнурительные примерки, во время которых младшие сестры с торжественным видом ее изучали, а Маддалена все яснее понимала, что надо не только сменить гардероб, но и поправить пинцетом брови, закрасить седину и сделать чистку лица, чтобы кожа засияла. И о нижнем белье тоже стоит подумать. Предстать перед Элиасом в таком виде просто невозможно.

Пока сестры колдовали над Ноэми, та стояла навытяжку, как солдат по стойке «смирно», в ожидании приказов командования, в смётанном на живую нитку платье, а на лице — всевозможные маски вроде яичного белка с огурцами и тому подобного.

В конце концов с преображением Ноэми было покончено. Помолодевшая и улыбающаяся, она никак не могла оторваться от зеркала и без конца оборачивалась к сестрам и нянюшке: «Да неужели это я?»

С тех пор как Ноэми стала почти красавицей, в деревне они с Элиасом занимаются любовью день и ночь. Но по возвращении, у входа в дом, она обнимает всю семью и говорит громко, так, чтобы все слышали: «Наконец-то я дома. Вырвалась из этой вонючей глуши. Там прямо гробовая тишина. Кошмар».

По мнению тетушки, Элиасу нравятся женщины, но на бурные чувства он не способен и, например, страдать по Ноэми не станет. Ему куда лучше без всяких там переживаний, и когда Ноэми начинает жаловаться, что он не очень-то ее любит, он чувствует, что его загоняют в угол.

— Мы расстанемся, — говорит Элиас.

— Почему?

— Не будет же это длиться вечно. Ничто не вечно.

Когда Элиас ночует у Ноэми, рано утром он завтракает в «Кафе Де Кандия», но сначала обязательно проходит по улице Фоссарио и любуется Кальяри. И думает, что жизнь прекрасна, и ему бы хотелось, чтобы так было всегда. Может, он и согласен с Ноэми, что даже у тайного романа есть, в конце концов, свои законы, предсказуемость и рутина, но тут ничего не поделаешь. Пусть уж лучше их отношения так и останутся негласными, какой смысл следовать общим правилам.

Он вполне счастлив у себя, в далекой деревне, но ему приятно думать, что до города и Ноэми, если что — всего два часа на внедорожнике.

И было бы просто великолепно, если бы все притворялись, что ничего не замечают.

Но тетушка не может скрыть своей радости, словно Элиас — крепостной крестьянин, завоевавший благосклонность своей госпожи. И каждый раз, когда он уходит рано утром или приходит поздно вечером, как делают все любовники, скрывающие свой роман, она выглядывает на лестницу и приглашает его зайти к ней, скажем, рано утром и позавтракать гренками из пышного хлеба moddizzosu или сардским печеньем с кофе. Но Элиасу больше нравится завтрак в «Кафе Де Кандия».

В детстве он мечтал жениться на одной из маленьких графинь, у которых работала его тетушка. Они иногда приезжали в деревню с отцом и няней. А вот мать их никто никогда не видел.

Потом он встретил их уже взрослыми барышнями на тетушкиной свадьбе, но почти не обратил на них внимания — так поразил его их свадебный подарок, серебряный кофейный сервиз: поднос, кофейник, молочник, сахарница и чашки с блюдцами — золотистые, серебристые, сверкающие, покрытые лазурью, как на покровах Девы Марии с полотен пятнадцатого века.

9

А Карлино, хоть он и косит и носит смешные очки, как у водолаза, вовсе не урод. И, хоть и коверкает слова и порой лепечет не пойми что, вовсе не дурачок. С тех пор как он обнаружил, что одна из голов волшебного дракона живет рядом, за стеной, он то и дело забирается на кирпичную лесенку, перевешивается через стену и зовет соседа:

— Дракон! Дракон! Ыди сюда!

Если сосед не отвечает, он никак не унимается, и бывает, что жильцы из проданных квартир высовываются из окон, кричат на него и ругают и требуют, чтобы он шел домой и не шумел, да еще грозят вызвать полицию.

И он печальный возвращается домой.

Но когда сосед в саду и слышит его крики, то подходит к стене и разговаривает с Карлино. Стена совсем низкая, чуть выше человеческого роста, но сосед и не пытается через нее перелезть. Графиня как только видит, что сын разговаривает с соседом, первым делом бежит подкраситься и причесаться, а потом появляется у стены под каким-нибудь предлогом — например, развесить высохшее белье или полить уже политые цветы.

Она старается завязать с ним разговор и иногда предлагает ему перелезть через стену и посмотреть на их красивый сад или приглашает зайти в гости, но сосед вечно занят, благодарит и отказывается: «Спасибо, как-нибудь в другой раз». Никто в округе ничего о нем не знает — не человек, а загадка.

Но Карлино, похоже, задает ему кучу вопросов и получает ответы, потому что потом рассказывает, как может, что у соседа есть лодка и он ездит на ней ловить рыбу, а еще он умеет водить самолеты и учит людей летать. Карлино теперь ходит, задрав голову.

— Маса лёт! — ликует он, завидев в небе самолет. — Маса лёт!

А недавно сосед вот что надумал: если наловит много рыбы, то передает с Карлино несколько рыбин — для мамы.

Она чуть сознание не теряет от счастья и тут же бежит к стене, чтобы пригласить его поужинать вместе с ними, но он уже вернулся к себе и графине не докричаться, а если она выходит на улицу, поворачивает за угол и звонит у ворот — не открывает. Она, набравшись смелости, пробирается до самой лестницы, до стеклянной двери, и видит, что у соседа горит свет, слышит, что включен телевизор. Как-то раз она спросила его, почему у него в квартире все время слышны голоса и музыка, даже когда дома никого нет, и сосед ответил, что никогда не выключает ни свет, ни телевизор — оставляет как фон. Потому что очень неприятно, когда дома темно и тихо.

Той женщины, которая жила с соседом, играла на скрипке и выращивала цветы, больше нет. Теперь осень, и цветы поникли и засохли.

10

Элиас пригласил Ноэми сходить поужинать в большой компании — наконец-то все увидят их вместе.

Маддалена счастлива, что у Ноэми наконец сложилась личная жизнь и она уже не синий чулок и хочет устроить праздник. Приготовила клецки с креветочным соусом, потом — икру тунца с мелко нарезанными артишоками, а на гарнир — верхушки спаржи в соусе из анчоусов. Весело напевая, она возилась с клецками и всем остальным, а Сальваторе тем временем подбирал вино.

Бестолковая графиня тоже хотела всех удивить, приготовить что-нибудь необычное и изысканное. Она попросила Анжелику помочь, посоветовать ей из румынской кухни что-нибудь необычное.

— Бифштекс! — предложила Анжелика. — Постный бифштекс!

— Да это же слишком просто, этим никого не удивишь.

— Тогда колбаски!

Так графиня ничего и не приготовила. Как всегда.

Невзирая на протесты Карлино, праздник закончился до полуночи.

Маддалена и Сальваторе погасили свет и оставили окна открытыми, потому что на Сардинии осенью жарко: листья опадают, но еще можно купаться.

Луна, как матовая лампа, освещала стол, посуду все еще не убрали, и в лунном свете она слабо мерцала.

— Разденься и сядь за стол, чтобы на тебя светила луна, — сказал Сальваторе.

Маддалена разделась, и они снова сели за стол. Бокалом с ледяным вином она провела по соскам, чтобы они затвердели. Грудь встала торчком и в лунном свете казалась еще больше.

— Расставь ноги пошире. Смочи свою йони вином и оближи пальцы. Скажи, какой у них вкус.

Он поднялся из-за стола и встал перед ней.

— Теперь расстегни мне ремень и вынь мой лингам. Оближи его хорошенько, как ты умеешь. Скажи, какой у него вкус с вином и запахом твоей йони.

Она обмакивала пальцы в вино и совала их в йони. Лизала лингам и пыталась описать оттенки вкуса. Пока они не кончили вместе, не сдержавшись: он ей в рот, а она себе в руку, и не успели войти друг в друга, а ведь, может, как раз в тот день она смогла бы зачать.

Маддалена чувствует себя несчастной. Потому что не может быть настоящего без будущего. Они так обезумели от желания, что упустили шанс, а вдруг именно сейчас сперматозоиды Сальваторе были сильней, чем обычно, а яйцеклетка Маддалены — гостеприимней.

Потом Сальваторе ушел в спальню и тут же заснул. А Маддалена вышла на балкон в прозрачной ночной рубашке, ей и в голову не пришло, что кто-то может ее увидеть, никогда она об этом не думает, хотя ночь была светлая, нежно-голубая, и все вокруг в огнях: и улица, и море.

Она услышала чьи-то голоса. Это Элиас шел с какой-то очень молодой девчушкой, а за ним небольшой кортеж: еще девушки, и среди них Ноэми. Она была в красном облегающем платье и атласной шали, с жемчужным ожерельем — ни дать ни взять, заботливая матушка ведет домой дочек в мини-юбочках и коротких маечках в обтяжку. Но на самом деле это девушки провожали Ноэми до дома. Расцеловали ее на прощание: «Спокойной ночи. Спокойной ночи». Тогда и Элиас, возглавлявший шествие, на мгновение вернулся к ней и чмокнул ее сначала в одну щеку, а затем в другую. И они двинулись в обратный путь. Чуть слышно, с легким щелчком захлопнулись ворота — Ноэми не хотелось будить близких.

Собрав все самое вкусное, что оставалось на столе, Маддалена пошла кормить Миккриу, который только и мечтает, как бы ему снова стать бродячим котом.

Правда, потом все же забеспокоилась и поднялась к сестре. Так и есть, она застала ее в слезах, и краска с ресниц текла по щекам.

— Любовь — это не для меня, — рыдала Ноэми. — Я это всегда знала. Ничего я в ней не понимаю. На этом ужасном ужине, куда он меня пригласил, мы даже сидели в разных концах стола, а он делал вид, что так и надо, как будто я просто его приятельница. Обманщик, не просто так он за мной ухаживал. И чего он ко мне привязался? Жила себе спокойно, а теперь как подумаю, что он исчезнет, умереть хочется. Плевать мне теперь на все, даже на вас, а ведь вы — моя семья. Плевать на твоего ребенка, а раньше я все молила о нем Бога. Плевать, если наша сестра наложит на себя руки. Пусть, может, так оно и лучше. Что у нее за жизнь? Да и у нас тоже? И на дом мне теперь плевать. Помнишь, как я его любила? Только о нем и думала: заботилась, экономила, ночи не спала — все прикидывала, что да как. А теперь, если Элиас опоздает, если вообще не приедет — я бы своими руками снесла этот дом вместе со всем, что в нем осталось. Дребедень все это. Мертвечина. А Бога я теперь прошу только о том, чтобы Элиас позвонил, приехал за мной и увез в эту ужасную деревню. Правда, ужасную. А для меня это лучшее место на свете. Я не создана для любви. Сил моих больше нет. Ненавижу я эту любовь. Ненавижу!

11

Всю дорогу сестры пели от радости: такое приключение — поездка к Элиасу в деревню. Конечно же, он хочет познакомить семью брата с родней невесты.

Сальваторе был на работе, а Карлино они оставили с нянюшкой, чтобы не мешал.

Они поднялись в горы по тропинкам, петлявшим по зарослям можжевельника, теревинфа, филиреи, мастиковых и земляничных деревьев. И чем старее были деревья, тем отчетливей им казалось, что они попали в какой-то сказочный мир. А далеко внизу виднелось море.

Что бы там Ноэми ни говорила, она прекрасно освоилась в деревне, и сестры просто диву даются, как это она ничего не боится.

За считанные месяцы она изучила здесь каждую тропку, и с животными сдружилась — любо-дорого посмотреть, а ведь Миккриу раньше просто в упор не видела.

У овец, как всегда осенью, народились ягнята, и Ноэми, заметив, какими глазами смотрит Маддалена на резвящихся с ягнятами овец, дала ей подержать ягненка — на счастье. Но овца жалобно заблеяла, и Маддалена тут же опустила ягненка обратно на землю.

Больше всего Ноэми привязалась к козам, даже звала их по именам, потому что если козы к тебе не приучены, то в кошару не вернутся — так и будут бродить сами по себе. С овцами проще. Куда их поведешь, туда и пойдут.

У брата Элиаса в овчарне — крыша с можжевеловыми балками, камин, который Ноэми умеет разжигать, а из окошек видно море.

Элиас пришел с четырьмя видами овечьего сыра, свиной щековиной с фигурными хлебцами и жареными лепешками sebadas с медом земляничного дерева, и они весело всем этим перекусили, а потом пошли к Элиасу домой, в деревню.

Дом Элиаса они уже видели много лет назад, когда его тетушка выходила замуж: там жили отец и дед Элиаса, и тетушка, разумеется, тоже — пока не нанялась прислугой в Кальяри. Теперь он живет там с братом, невесткой и племянником.

Попав в дом снова, Маддалена с графиней сразу же поняли, почему Ноэми больше не пытается отослать нянюшку обратно: здесь для нее просто нет места, а пока был жив муж, она жила у него.

Как и все дома в горах Сардинии, дом у Элиаса и его брата каменный, высокий и узкий. Темная тесная лесенка ведет в комнаты с глухими окнами на втором и третьем этажах, но на четвертом — где только одна комната, комната Элиаса — все вдруг меняется: там светло, просторно и красиво, и кровать Ноэми с тумбочками потрясающе смотрится у окна, в которое видны горы и небо, как на картине с Мадонной.

Есть еще крохотная кухонька, а в ней старинные сервизы с изображением почти того же самого пейзажа, что виден с балкона, который Ноэми уставила горшочками с цветами и пряностями — такая красота, просто загляденье.

У брата Элиаса места много, но при этом темно, как в тюрьме, и на самом деле он прав, что судится с соседями, с которыми они не разговаривают, потому что те давным-давно, когда еще были живы деды, запретили открывать два окна, выходящие к ним во двор, а это действительно несправедливо — все комнаты получаются темные, без окон, и только две выходят на улицу.

Ноэми ищет способ возбудить против соседей дело и помочь Элиасу, но тому, в общем-то, вполне хватает его маленькой комнаты с кухонькой. По-настоящему в этом заинтересован лишь брат, и для Ноэми это очень важно, ведь они скоро породнятся. Хотя будущий деверь, похоже, об этом пока и не подозревал, обращался с Ноэми почтительно, как с одной из тетушкиных хозяек, но без особой сердечности, и разговаривал только о тяжбе с соседями.

В общем, эта экскурсия к Элиасу никакого отношения к свадьбе не имела.

На прощание брат Элиаса сказал: «Спасибо за всё», — и они отправились обратно в Кальяри.

Все небо над их головами было усыпано звездами — таких сияющих и близких они никогда в жизни не видели. И луна была огромная, хоть и всего четвертинка. Ну и зачем всё это? Всё это ни к чему.

Они ехали молча, только Ноэми в какой-то момент сказала:

— Ну и наглец. Наверное, считает, что его дело в шляпе.

— Да нет же, — возразила бестолковая графиня, — он просто благодарен за то, что мы приютили его тетушку!

12

Если Сальваторе, вернувшись домой, застает на плите суп, а жену в халате за швейной машинкой, ему это как будто даже больше нравится. Но такое случается редко, ведь всем известно, что суп или вид женщины, хлопочущей по хозяйству, отбивают у мужчины желание.

Маддалена к тому времени, как муж должен вернуться, становится у окна и высовывается из него так, что видна вся грудь. Потом, понятное дело, он входит в комнату и видит ее со спины: в поясе для чулок, например, и без трусиков, а юбка задрана, и тут он на нее набрасывается, а груди пляшут по подоконнику — хорошо хоть, что дом напротив снимают студентки.

Летом она ходит по дому без лифчика, в прозрачных коротеньких маечках и без трусиков, в мини-шортах на бедрах.

Сальваторе, как бы он ни устал, когда жена в таком виде, устоять не может — он задирает ей майку и сжимает соски, и запускает руку между ног, и чувствует, что там влажно. Тогда она берет его за руку и ведет в спальню, ложится, задирает майку и выставляет большие упругие груди — третий размер чашечка С. Стягивает шортики и принимается мастурбировать, и другой рукой, все так же лежа, расстегивает на нем ремень и брюки и берет его лингам в рот. Он стоит перед ней, как был, в офисном костюме, и тут уж ему ничего не остается, как продолжать в том же духе.

А еще ей нравится, когда Сальваторе привязывает ее к кровати, совершенно голую, все прелести напоказ. Сальваторе наслаждается, доводя ее до экстаза, ведь привязанная она мастурбировать не может, и только он ее ублажает: намазывает ей тело кремом, ласкает клитор и посасывает соски. Она умоляет взять ее, а он заставляет поклясться, что она больше хочет его, чем забеременеть, и только когда она в этом клянется, доводит ее до оргазма.

Маддалена любит Сальваторе. По ночам она часто смотрит на него спящего и думает, как он красив, и никакие другие мужчины ей даром не нужны. Улучив момент, когда он в полусне невзначай коснется ее, она кладет его руку на свое йони, и Сальваторе в конце концов просыпается и занимается с ней любовью. А потом ей бы заснуть спокойно, но она начинает думать, что брак без детей не может быть счастливым, и тогда ей становится грустно, она сворачивается калачиком и плачет над своим бесплодным лоном.

Везде и повсюду Маддалена пытается возбудить мужа. На море она играет в мяч без лифчика — бегает, тряся своей роскошной грудью. Загорает она в крошечных стрингах, лежа на животе и демонстрируя свою соблазнительную попу.

Ей нравится смотреть, как растет в плавках мужа его лингам, и когда они садятся в машину, чтобы ехать домой, он первым делом ищет укромное местечко, где бы перепихнуться, и называет ее egua, но она не обижается, а наоборот, чувствует с облегчением, что теперь все логично, потому что у egua редко родятся дети.

Ноэми ее упрекает: нельзя так прилипать к мужу. И правда, Маддалена очень прилипчивая и ревнивая. Сальваторе все твердит ей, что его не так легко совратить, и это утешает Маддалену. Она представляет себе, как женщины кидаются на Сальваторе, а он — неприступен, как скала, равнодушен ко всем, кроме жены.

Однажды он повстречал одну свою коллегу, дотронулся до ее волос и спросил, что она с ними сделала, зачем изменила прическу. Маддалена с трудом это пережила, но ни слова не сказала. А вот вернувшись домой, бросилась к сестрам, и Ноэми просто взбесилась.

Маддалена, для которой старшая сестра — главный авторитет, ведь у нее системное мышление, тут же умолкла, но коллега с ее новой прической без конца является ей в кошмарах, и тогда она просыпается вся в поту и говорит Сальваторе, что ей снилось, будто в дом залезли воры.

Но иногда Ноэми и впрямь перегибает палку и в приливе злости на зятя напоминает Маддалене, что поклонников у нее было хоть отбавляй — выбирай любого. Были и куда лучше, чем Сальваторе, который не такое уж сокровище, чтобы мучиться из-за него день и ночь и все время бояться, как бы какая-нибудь девица его не увела.

Но стоит Ноэми уйти, нянюшка утешает Маддалену и говорит, что ее сестра злюка, типичный синий чулок и не знает, что такое любовь.

Бедняжка Элиас, вот влип!

13

Ноэми уже пожалела, что подарила Элиасу комод, кровать и тумбочки — не заслужил он такой щедрости. Теперь ее раздражает, что приходится спать на матрасе и нагибаться, чтобы включить ночник, и посмотреть на себя в зеркало можно только в ванной, а белье негде хранить, кроме как в коробках.

Ноэми анализирует свое поведение и даже цыганку Анжелику просит помочь придумать, что можно сделать, чтобы Элиас всегда был с ней рядом. Тут как с болезнью: средство есть, но неизвестно какое — его еще не открыли. Анжелика дает ей советы и говорит, что тоже переживает из-за мужа, когда он уезжает в Румынию и неизвестно — вернется или нет и любит ли на самом деле ее и сына. Но у Анжелики вечно оказывается та же самая беда, что у собеседника, и непонятно — нарочно она это выдумывает или правду говорит.

Утешая Маддалену, она рассказывает, что тоже никак не могла родить ребенка, графине говорит, что тоже всего боится и подумывает о смерти, нянюшке — что в ранней молодости тоже была гувернанткой, а потом переехала в Италию и ужасно скучала по своим воспитанникам. Но все-таки она понимает, что чувствует другой человек, словно и правда пережила то же самое. Теперь многие из соседей останавливаются поговорить с Анжеликой и даже приглашают к себе в гости. Дарят ей всякую всячину для Антонио и даже дают деньги — то ли потому, что она такая славная и умная и они убедились, что бестолковая графиня давно ее привечает и ничего с ней до сих пор не случилось, то ли их разбирает любопытство и они надеются выведать у нее что-нибудь о сестрах, особенно, что там происходит у Ноэми с Элиасом.

Ноэми наверняка считает, что раньше ей жилось куда лучше — по крайней мере спала спокойно, закончив свои расчеты и продумав, как выкупить проданные квартиры, и еще она поняла, что на самом деле и любовь, и красота могут оказаться для человека ужасны и невыносимы.

Она ушла в отпуск, сидит дома и все ждет, не объявится ли Элиас. Просит Сальваторе навестить Элиаса и сказать ему пару ласковых. Надавать по шее. Перебить овец брата. Но главное — съездить в деревню с фургоном и забрать оттуда ее вещи. Хочет отвести нянюшку к нотариусу, чтобы та лишила любимого племянника наследства — оставшегося у нее клочка земли — а еще грозится, что как-нибудь зайдет к ней в комнату и перебьет всю его коллекцию тарелок и супниц.

Зять, сестры и нянюшка рады бы сделать для нее все, что угодно, но только не то, о чем она просит. Поэтому она видеть их больше не желает и даже не здоровается, когда встречает на лестнице — правда, иногда останавливается и обрушивается с упреками: «Если б не я, вы бы жили на улице».

И Карлино она к себе тоже не пускает, а когда он звонит ей в дверь, кричит: «Пошел вон! Чего трезвонишь?»

Нянюшку она обзывает дармоедкой и тунеядкой и обвиняет бог знает в чем: «Это ты убила мою мать — дала ей таблетки, а сама знала, что она хочет отравиться! Убийца! Втюрилась в нашего отца, мечтала занять мамино место, да не тут-то было!»

Как-то раз Сальваторе сказал Маддалене, что все же хочет поговорить с Элиасом по-человечески, не убивая никаких овец и не вывозя мебель. И прошел тропинками сквозь заросли можжевельника, теревинфа, филиреи, земляничных и мастиковых деревьев, и ему тоже показалось, что он попал в какой-то сказочный мир.

Мужчины пожали друг другу руки и стали говорить о жизни и любви. Элиас сказал, что любит Ноэми, но не так, как ей бы того хотелось. И никогда он даже не намекал ей, что хочет изменить свою жизнь, жениться, например. Ни на ней, ни на какой другой женщине.

— Почему? — спросил Сальваторе.

— Поздно. Как тогда, с лицеем. Мне оставалось учиться всего два года, и много лет потом я помнил абсолютно всё, чему нас учили, мог бы сдать на аттестат экстерном, без этих придурков-одноклассников. Но я этого не сделал. Понял, что поздно, и так и остался пастухом. Но моя жизнь меня устраивает, хотя мечтал я не об этом. И бороться, чтобы что-то изменить, я не собираюсь.

Еще Элиас рассказал Сальваторе, что иной раз бродит вдоль ручья, остановится то возле одного дерева, то возле другого, смотрит на горы, на пролетающих птиц, и в общем не прочь поехать в Кальяри, но как только об этом подумает, сразу понимает, что придется заехать и к Ноэми, и все бродит и бродит, места себе не находит, словно ту границу, что как бы разделяет город и деревню, перейти так же радостно и легко, как прежде, у него не получается.

Однажды Ноэми взяла и приехала к нему, но остановилась, не доходя до овчарни. Он крикнул ей: «Ноэми!», и она ему: «Элиас!» — но так и не подошла, и они оба почувствовали, что больше им сказать друг другу нечего.

Тут мужчины еще раз пожали друг другу руки, и по возвращении домой на вопросы Маддалены муж ничего не смог ответить.

С того дня Элиас часто приезжает к Ноэми и проводит у нее ночь или увозит на выходные в деревню, и после этого Ноэми день-два всем довольна, но потом, если Элиас опять пропадает, настроение у нее снова портится.

Садом она заниматься перестала. Сестры попытались было за него взяться, но не знают, как приступить к делу, и теперь их сад ничуть не лучше соседского.

Когда Элиас приезжает к Ноэми, она изводит его вопросами. Хочет понять, что да как. Элиас ответить не в состоянии, и тогда Ноэми кричит, что видеть его больше не желает.

— Тут понимать-то нечего. Есть вещи, которые не объяснишь, — кричит Элиас и ходит по комнате из угла в угол, и бьет кулаками в стены.

14

Все так переживают за Ноэми, что, конечно, не замечают, что творится с бестолковой графиней, у которой только и мысли, что о соседе. Она прополола сад, выгребла опавшую листву и сухие ветки и потащила два больших мешка с мусором к мусорному баку. Тут-то она и столкнулась с соседом, его «Веспа» стояла возле собора.

Он сразу выхватил мешки у нее из рук: «Дайте сюда!» — она и ахнуть не успела. Так и дошли вместе до мусорных баков.

Теперь каждую ночь она думает о соседе. О том, как он схватил ее мешки. И засыпает с улыбкой: как же много значат такие пустяки. А утром просыпается с радостной мыслью: «Он обо мне позаботился».

Вспоминает, как сосед застегнул куртку и поднял воротник и, подойдя к «Веспе», надел шлем. Ей очень понравилось, как он тронулся с места. Лихо, как мальчишка.

День был просто ослепительный. Где-то вдалеке — лазурное, взъерошенное мистралем море и небо. Золотисто-желтое солнце над крышами. Колокольный перезвон.

Графиня каждую ночь вспоминает удаляющийся рокот соседской «Веспы», а еще — как ветер выметает пыль со всех улиц и закоулков, и кажется, что со всех зданий вокруг сдернули какую-то пелену.

15

Нянюшка пытается хоть чем-то порадовать Ноэми. Она готовит ей ее любимые блюда, поднимается наверх, на четвертый этаж, звонит в звонок, стучит изо всех сил, но Ноэми упорно не открывает.

Нянюшка не сдается, возвращается с тарелкой равиоли, приготовленных так, как принято у них в деревне — с картошкой, разными сырами и подливой из баранины. Приносит еще жареные лепешки sebadas и пресный хлеб pistoccu с нарезанной щековиной. Перечисляет за дверью лакомства. Ноэми если и открывает дверь, то налетает на нее как фурия: кричит, хватает за плечи и трясет — жильцы из проданных квартир даже пугаются.

— Кровопийца, дармоедка, думаешь отделаться какими-то равиоли? Я тебя ненавижу! Всегда ненавидела!

Но нянюшка приходит опять и опять, несмотря ни на что.

Как-то раз она приготовила свои фирменные пирожные, всю душу в них вложила. Вместо дешевого испанского миндаля взяла сардский, вылущила его, сняла кожицу и, прежде чем натереть, просушила хорошенько. Взбила белки с сахаром в белоснежную крепкую пену, измельчила лимонную цедру в муку и все хорошенько вымесила.

Разложила свои пирожные на подносе, каждое завернула в цветную веленевую бумагу. Красотища. Она и стучала, и звонила, а в ответ — ничего, тишина.

Возможно, она совсем отчаялась тогда, потому что, спускаясь по лестнице, оступилась, упала и сильно ударилась головой о ступеньку. Стук был такой сильный, что жильцы из проданных квартир выскочили на лестницу. Вышла даже Ноэми и увидела нянюшку, лежащую без сознания среди разноцветных пирожных, рассыпанных по ступенькам. Ноэми плакала и просила у нянюшки прощения, говорила, что совсем она не злая, а просто несчастная, только нянюшка пусть лежит не двигаясь, пока не приедет «скорая».

16

С тех пор как нянюшка в больнице, сосед уже сам появляется у стены и зовет бестолковую графиню, спрашивает, как дела и не нужно ли помочь. Однажды они столкнулись на улице — графиня как раз шла из булочной, и не бывает такого, чтоб она донесла хлеб до дома, не отломив ни кусочка. Сосед, проезжавший мимо на «Веспе», остановился и стал расспрашивать про нянюшку и сестру. Графиня проглотила кусок не жуя и принялась рассказывать, как обычно, подробно-подробно, и пока она говорила, сосед стряхивал с нее крошки, и казалось, это занимало его больше, чем ее рассказ.

В другой раз они разговаривали через стену, поднялся ветер, и графиня замерзла, тогда сосед сбегал в дом и принес ей свой шарф, а она долго его благодарила и с тех пор хранит этот шарф под подушкой, чтобы в это трудное для них время ей снились хорошие сны.

Она даже решилась на подработку в каком-то далеком поселке, и сосед каждый вечер подбадривает ее через стену.

Когда по утрам бестолковая графиня идет в школу, ей кажется, что все люди, которых она встречает и которые тоже идут на работу, как и она, всю ночь не спали и умирают от страха. Вернувшись домой, она зовет соседа и рассказывает ему, например, о коровах, которые в окрестностях школы, как ей кажется, какие-то грустные.

Тогда сосед говорит: «Ну что ж, поплачем вместе, пожалеем еще и коровок», — и графиня покатывается со смеху, и такой мелочи ей достаточно, чтобы назавтра опять пойти в школу.

Но на днях случилось так, что сосед опять надел на палец кольцо, и, когда он спросил графиню, как дела дома, она не смогла выдавить ни слова. У нее задрожали коленки, а сердце так заколотилось, что чуть не выскочило из груди. И она убежала в дом, забилась под одеяло, и Сальваторе с Маддаленой просто не знали, что делать.

Сальваторе заявил, что если она плачет из-за мужчины и секса, то это очень плохо, потому что секс — штука грязная и пора с этой дурной привычкой завязывать.

Маддалена побледнела, и тогда он подмигнул ей — конечно же, он шутит.

Карлино, который видел, как радовалась мама, надевая шарф, вытащил его из-под подушки и повязал ей на голову, но она зарыдала еще сильнее.

Так и подработке пришел конец.

Была, правда, и другая причина отказаться от работы. Графине казалось, что ученики над ней смеются: уж очень правильно она говорит, все звуки выговаривает, вот им и смешно. Она случайно видела, как они передразнивают ее: тянут букву «о» и говорят «чмо», «козел», «пидорас» и другие неприличные слова, вытягивая губы трубочкой. Она попыталась говорить, как принято на Сардинии, даже потренировалась, но ничего у нее не вышло, только еще хуже стало, и теперь, подходя к школе, она словно немеет. И пусть ей никто не верит, но она больше так не может, ненавидит свою правильную речь и стыдится, что не делает ошибок. А все из-за того, что им преподавали в лицее фонетику и глупая спесивая учительница нарочно убирала им сардский акцент.

Все последующие дни сосед звал ее, как обычно, из-за стены, но она не отвечала — во-первых, потому, что наверняка у него на пальце все еще было кольцо, а видеть его она не хотела, а еще потому, что стыдилась, как говорит, хотя раньше никогда не обращала на это внимания.

Потом она все-таки не выдержала и, когда сосед снова позвал ее, подбежала к стене, и кольца на пальце у него уже не было, а когда она рассказала ему про свои проблемы в школе, он рассердился и на ее учеников, и на нее тоже, сказал, что она сама не понимает, какой у нее красивый голос, нежный и мелодичный, и это его просто бесит — не будь стены, он бы ее побил.

Так вернулись хорошие времена. Нянюшку выписали, и хотя она слегка не в себе и в голове у нее все помутилось, но она, по крайней мере, дома, и в каком-то смысле стала даже лучше, чем раньше — словно девчонка-озорница.

Возможно, она всегда была такой, просто хорошо скрывала. А теперь таскает еду из чужих тарелок или со стоящей на плите сковородки и достает из холодильника все, что понравится, утирается подолом, а увидит какого-нибудь калеку — со смеху умирает, и по дому помогать перестала, так и сидит без дела.

С тех пор как нянюшка вот так изменилась, она болтает всякую чушь, особенно в магазинах, куда ходит якобы за продуктами. Правда, покупает она при этом что попало, и графиням приходится все ее покупки возвращать обратно.

Рассказывает, как умерла мать графинь, как в тот день сказала ей, что совсем перестала спать.

Взяла и легла на пол и в сотый раз попросила нянюшку послушать, чего она боится. И успокоить ее. Тогда, возможно, она сможет заснуть.

Нянюшка согласилась: «Si, dedda mia. Хорошо, милая», — и выслушала про все ее страхи, простирая над ней руки, как ангел.

Бедняжка боялась, что, несмотря на все ее старания стать как можно незаметнее, удача от нее отвернется, что дочери заболеют и умрут, боялась, когда звонят по телефону или в дверь — а вдруг случилось какое-то несчастье, боялась сирен «скорой помощи» — вдруг там кто-то из дорогих ей людей. Боялась за мужа, вдруг он умрет или не умрет, а уйдет от нее к другой женщине. Боялась всех женщин, даже нянюшки. А вдруг муж и нянюшка потеряют голову и сбегут вместе? Но даже если никто не умрет и не сбежит, она все равно боялась, что случится что-то плохое. Вдруг она заболеет и станет уродливой и страшной? Вдруг муж к ней больше и прикоснуться не захочет? А ведь кроме мужа, к ней в жизни никто не прикасался, и она была с ним так счастлива. И даже если она не заболеет и не станет безобразной, она же постареет. И это просто ужасно. Тогда муж найдет себе молоденькую. Сколько таких историй она слышала, когда мужья бросают старых жен и находят себе молодых. А дочери? Как уберечь их от несчастья? И вообще, зачем она их рожала — вдруг они в конце концов пожалеют, что вообще появились на свет?

Иной раз нянюшка думала, что девочкам от такой матери проку мало. Да и мужу тоже. Любое радостное событие, семейный праздник или день рождения — все могло пойти прахом, если по телевизору вдруг сообщали плохую новость или просто кто-то, и даже она сама, вдруг говорил что-то не то. Праздник был испорчен, мать убегала в свою комнату, бросалась в креслице, сжав руками виски, и казнила себя за то, что сделала, или изводилась от того, что сделали другие — ведь это значит, что они ее не любят. Но потом она раскаивалась, что испортила всем настроение, и бросалась в ноги мужу, моля о прощении.

Зачем только она не умерла в той картонной коробке? Почему столько недоношенных младенцев погибает, а она выжила? Разве она заслужила мужа, дочерей, дом, почет?

— Ну так заслужи их, — говорил муж.

— Нет, ничего не выйдет. Беда в том, что все в жизни мне досталось ни за что.

Поэтому она была уверена, что в один прекрасный момент все как появилось, так и исчезнет.

Ну и что это за жизнь: сначала горюешь, что тебе так не повезло, а потом снова горюешь, потому что тебе так повезло?

Нянюшка ее не понимала и молила Бога: пусть заберет к себе бедолагу, чем ей так мучиться.

Тем временем нянюшка делала, что могла. Засучив рукава, пекла для девочек пирожные, пела с ними веселые песенки, выводила на прогулку, пока мама пыталась поспать, но когда они возвращались, она все равно не спала, и, чтобы уснуть, ей приходилось пить все больше таблеток.

Отец сотню раз намекал нянюшке, что лучше б он взял в жены ее, всегда веселую, пышущую здоровьем. И сильную. И для его дочерей так было бы лучше. Но потом, как только жена умерла, его как подменили, он стал болеть и все вспоминал, как хорошо ему было раньше. Совсем забыл, что раньше был ад. Сущий ад.

В тот день, не успев даже вспомнить все свои страхи, бедняжка наконец спокойно заснула и уже не проснулась.

Может быть, те самые ангелы, что сберегли недоношенное дитя egua в картонной коробке, решили наконец исправить свою ошибку и забрали ее к себе.

После больницы у нянюшки появилась еще одна странность — она по-другому одевается. Раньше ходила во всем темном, а теперь вдруг полюбила разноцветное и чего только на себя не напялит: юбку в шотландскую клетку с китайским атласным кафтаном и индийской кашемировой шалью и все в таком роде. Графиня хочет, чтобы в своей комнате нянюшка чувствовала себя королевой, и Ноэми с этим согласилась. По желанию старушки они перенесли туда холодильник и газовую плиту. Теперь стены комнаты пропитались жиром и гарью, и нянюшка встречает всех с улыбкой, склонив голову набок.

Посреди комнаты — кровать с кучей подушек, на которых лежит Младенец Иисус, и стоят множество стульев, а на них пакеты с одеждой, потому что шкаф теперь служит буфетом и там хранятся кастрюли и продукты. Вокруг кровати — холодильник, газовая плита и стол, всегда накрытый для тех, кто хочет перекусить. На стенах — картинки с изображением Мадонны и полки с драгоценными тарелками и супницами Элиаса.

Конечно, если нянюшка выходит прогуляться, например, в магазин, все только головой качают. Правда, все и без того часто качают головой: из-за бестолковой графини, из-за Карлино, Ноэми и Маддалены, когда она к коту как к родному сыну относится или выходит в магазин за хлебом в прозрачной маечке: грудь просвечивает и соски торчат.

Ноэми окружила нянюшку заботой, да еще то и дело спускается и указывает бестолковой графине, как обращаться со старушкой.

Но нянюшка ни капельки не благодарна Ноэми и, стоит той уйти, заявляет, что она arrennegàda и bagadia azzúda и должна сказать спасибо, что Элиас до нее снизошел.

Графиня немножко успокоилась, потому что кольцо у соседа на левом безымянном то появляется, то исчезает.

Она обожает соседа, и он это, конечно же, видит.

— Вот отрастил живот! — говорит, например, сосед.

— Вы очень красивый мужчина!

Когда у соседа грустный вид и графиня спрашивает его, что случилось, он пожимает плечами и говорит, что это неважно, вот поднимется в небо на самолете — и все пройдет. Сверху круизные теплоходы на море — как игрушки из дешевого пасхального яйца. Виноградники — как лоскуты с аккуратными стежками наметки. Мол в порту с восьмиугольной платформой на конце — леденец на палочке. Пенный след катера — дымок. Древнее селение Барумини с башнями-нурагами — часовой механизм. Сенокосные луга — пижама в белую полоску.

Однажды графиня ответила, что похожий способ есть и у нее, только она вместо того, чтоб летать на самолете, подходит к стене. И он просиял чудесной улыбкой, и, похоже, ему сразу стало гораздо легче.

Графиня все время в тревоге, ведь жизнь соседа полна опасностей.

— Я за вас беспокоюсь, — говорит она. — Вечно у вас то мотороллер, то лодки, то самолеты, да еще подводная охота.

— Вам больше понравится, если я буду целыми днями дома валяться на кровати?

Теперь сосед часто приглашает графиню покататься на «Веспе», и она рада-радешенька.

После первой их прогулки сосед куда-то торопился и сразу убежал. Графиня весь вечер не могла снять шлем, а дома были только нянюшка и Карлино, которые не знали, как ей помочь, и только хохотали как безумные.

Графине кажется, что прогулка с соседом на «Веспе» очень похожа на то, что люди называют счастьем, и теперь она чувствует себя нормальной женщиной, совсем как те, на кого она раньше только смотрела, стоя на тротуаре, когда они проносились мимо на мотороллерах, обнимая своих мужчин. И ей так нравится ощущать себя такой же, как все.

Но если сосед не подходит к стене, она уже не чувствует себя ни счастливой, ни нормальной, сердце у графини колотится, и она снова начинает подумывать о самоубийстве.

Самое лучшее — утопиться. Она ведь такая неуклюжая и так плохо плавает, что все поверят в несчастный случай. Летом на море, если удается пристроить к кому-нибудь Карлино, она тренируется тонуть. Заплывает подальше и пытается понять, каково это — оказаться посреди темно-синего моря, и смотреть оттуда на берег, людей и сына, таких далеких и маленьких, и думать, что тебя больше нет. Правда, потом ей становится так страшно, что она быстро возвращается обратно: то плывет, то неподвижно лежит на спине, еле шевеля руками. За это время отдыхает. Пока, наконец, мир снова не становится большим.

Недавно сосед окликнул ее через стену.

— Хотел поговорить с вами о Карлино, — сказал он. — Он тут рассказал мне — как умеет, но я все прекрасно понял — что на утреннике в садике все дети будут читать стихи. Все, кроме него. Он стихи читать не может. Монахини хотят, чтобы он просто стоял с розой в руке, как недоразвитый. Мне он таким не кажется. По-моему, у него как раз наоборот — выдающиеся способности. Я знаю, что два раза в неделю он ходит к отцу играть на рояле и знает множество песенок. В садике есть рояль. Он говорил мне, что, когда играет на рояле, ему очень весело, и всё выходит само собой, и совсем не хочется зарничать, — сказал он, подражая Карлино, и улыбнулся, а графиня без ума от улыбки соседа.

— Монахини — они замечательные, просто чудесные, — вступилась графиня, — и делают все для Карлино.

— Так я поговорю с этими чудо-монашками, — предупредил сосед. — Но имейте в виду, я представлюсь вашим родственником. Было бы, конечно, куда лучше, если бы с ними поговорили отец или дядя, но раз они этого не делают…

— Отец Карлино — замечательный человек, но ему некогда, и дядя тоже замечательный, но у него свои проблемы, они с женой никак не могут родить собственного сына.

— Ладно. Пусть так. Вас окружают замечательные люди, просто расчудесные. Поскольку и я, наверное, такой же чудесный и не слишком занят размножением, схожу и поговорю с монахинями.

17

— Ноэми! Ноэми! — кричали из сада бестолковая графиня и Маддалена, чтобы сестра спустилась к ним и посмотрела на чудесным образом распустившиеся цветы — сажали-то они их не в сезон. Но упрямая Ноэми не отвечала. Она вечно твердит, что они сажают всякую ерунду, не стоящую внимания.

Тогда сестры прогулялись по саду, и, хотя для цветов сейчас не лучшее время, хотя Ноэми сад забросила, он все равно великолепен.

Потом они увидели ее, Ноэми, израненную окровавленную птицу, лежащую на груде черепков, и над ней — нянюшку, читающую заупокойные молитвы.

Нянюшка рассказала, что Ноэми ворвалась к ней в комнату, похватала с полок и из коробок коллекцию Элиаса, бросилась с ней в сад и, тарелку за тарелкой, супницу за супницей, расколотила о землю.

Потом бросилась на груду черепков и умерла.

18

Когда нянюшка привезла Элиаса к Ноэми, все рассчитывали на положительный результат. Думали, Бог вознаградил их за заботу о старушке. И наверное, раньше они ошибались, а бестолковая графиня была во всем права, и счастье, которое свалилось на Ноэми, тому подтверждение, и, как знать, может, Маддалена и Сальваторе, которые всегда хорошо относились к нянюшке, тоже получат свою награду и родят ребенка. И добро восторжествует над злом. Но в жизни добро и зло перемешаны, и то одному человеку повезет, то другому, и так до бесконечности.

Ноэми не умерла, а всего лишь поранилась и теперь снова зажила своей прежней жизнью — старой девы. Спокойно сидит себе дома, неряшливо одетая, в разношенных туфлях, и не боится, что внезапно нагрянет Элиас и застанет ее в таком виде. Перед сном она делает подсчеты и строит планы, как выкупить обратно проданные квартиры, а каждое утро выходит во двор и любуется новым фасадом — истинным шедевром. Не нужны ей больше красные платья, она забыла про маски для лица и шелковое белье и не надеется на счастливую встречу на конгрессе, потому что поняла, что не создана для любви. Довольно с нее и того, что она углубляет свои профессиональные знания да привозит мыло, наборы для шитья, расчески, сладости и вина, подаренные администрацией отеля-люкс.

И все же Ноэми уже не такая, как раньше: например, рассказала сестрам, о чем раньше молчала. Объяснила, почему любит нянюшку и ненавидит одновременно.

Сестры ее были тогда слишком маленькие и ничего понять не могли, но она, старшая сестра, видела, что между отцом и няней происходит что-то не то. Почему-то они постоянно оказывались рядом.

Ведь они хорошо помнят отца, он был человек мягкий, спокойный и в каком-то смысле легкомысленный, и, может, и естественно, что маме, постоянно впадавшей в отчаяние, он предпочитал безоблачно веселую нянюшку. Она и правда была весела, ну а при отце прямо вся светилась. Становилась совсем другой, просто не узнать, в экстаз, что ли, впадала. Говорили они о самых обычных вещах, но так, словно за этими словами скрывался какой-то глубокий смысл, понятный только им двоим, и Ноэми охватывал ужас. Особенно, когда они улыбались друг другу и нянюшка неожиданно хорошела, а у нее, маленькой девочки, сердце колотилось, как сумасшедшее.

Вот тогда Ноэми совсем терялась, потому что только она одна это и замечала. Как всегда.

Она могла бы уговорить маму выгнать нянюшку, но не решалась. Без няниной поддержки мама впадала в панику. И потом, никаких доказательств, что папа с няней любовники, не было.

И как же она страдала, когда соседи причитали: «Бедная женщина, всю жизнь на них положила. Такая красивая, и кожа у нее такая белая, черные блестящие волосы, могла бы выйти замуж, был бы у нее свой дом, своя жизнь, свои дети. А так…».

В те чудесные дни, когда нянюшка уезжала в деревню, Ноэми готова была хлопотать по дому, поддерживать порядок и готовить еду, а школьные уроки делать по ночам.

Когда мама умерла, нянюшка поначалу все еще улыбалась, но как-то по-другому, и отец перестал улыбаться ей в ответ — видно, чувствовал, что раньше, когда у него была эта странная жена, которая то и дело сворачивалась клубочком на кровати, и он даже жалел, что женился на ней, все же улыбаться было куда проще. А теперь вот расхотелось. Очень скоро он стал болеть всеми болезнями подряд, и врачи говорили, что это возраст.

Так нянюшка осталась в доме за хозяйку и много лет после смерти отца работала на графинь бесплатно, а чтобы добыть хоть немного денег, убирала квартиры богатых в их квартале. Она собирала по дому вещи, что поприличней, и куда-то с ними уходила и возвращалась с набитыми сумками, всегда пешком, чтобы не тратить деньги на автобус. Готовила невероятные блюда из ничего, вроде нежнейших луковых пудингов или куриных косточек с картошкой. Замешивала муку с водой и пекла блинчики. Она всегда выглядела веселой, не строила из себя жертву, разве что похудела и, когда шла, голова у нее чуть клонилась набок.

При любой возможности она ездила в деревню и привозила горы овощей и фруктов, деревенских кур и сыр с фермы брата, которому и так было нелегко, ведь его сын Элиас в то время учился в лицее — впрочем, Элиас был просто ангел: и отцу помогал, и учился прекрасно, и никогда ничего не требовал. Так нянюшка и вырастила графинь, и, в общем-то, им с ней было совсем неплохо, вот только младшая была одержима манией самоубийства и желанием помочь всем на свете, хотя на самом деле в помощи нуждались как раз они сами.

Потом, в сорок с лишним, няня познакомилась с будущим мужем, влюбилась и, когда ждала его, вся светилась, как когда-то при отце, и снова похорошела, и они говорили о самых обычных вещах, но так, словно за этим скрывался глубокий смысл, понятный лишь им двоим, и она снова стала улыбаться какой-то особенной, непривычной для сестер улыбкой, и только Ноэми уже видела все это много лет назад.

Графиня и Маддалена выслушали Ноэми молча. Так, видно, все и было. Только воспринимали они это тогда по-другому.

— Так, значит, ты считаешь, — сказала Маддалена, — нянюшка специально дала маме те таблетки, от которых она умерла?

— Нет, конечно, — отвечала Ноэми. — У мамы было больное сердце, возможно, она была обречена еще с тех пор, как попала в картонную коробку. Так что зря она сокрушалась, не так уж ей и повезло. Таблетки эти она принимала уже не один год, каждый вечер, и нянюшка тут ни при чем. К тому же врачи предполагали, что долго она не проживет. Так и вышло, она умерла, когда ей едва исполнилось тридцать. А все остальное, что сейчас рассказывает бедная старушка, — просто бред. Она винит себя за то, о чем думала, на что, быть может, надеялась, но нельзя судить людей за мысли и надежды.

19

Однажды, когда совсем стемнело, Маддалена и Сальваторе вышли прогуляться и на площади бастиона Сен-Реми, где бары открыты допоздна, встретили Элиаса со стайкой молодых красивых девушек в мини-юбках. Несмотря на то что было холодно, на нем, как всегда, были джинсы на бедрах, короткая кожаная курточка и джемпер в обтяжку, а голова бритая — видно, волосы у него за это время заметно поредели. От него сильно пахло парфюмом. Он вертелся среди девиц, но вид у него был рассеянный, словно он искал кого-то взглядом — возможно, ту единственную, кого здесь не было. Сальваторе с Маддаленой переглянулись: пожалуй, с Ноэми ему было лучше, и если б она увидела его сейчас, наверное, поняла бы, что он несчастлив.

Они остановились и поболтали с ним немного.

— Надеюсь, у Ноэми все хорошо, — обронил он.

Маддалена набралась смелости и спросила, удалось ли им добиться права открывать окна в соседский двор. Элиас как будто не сразу понял, о чем речь. Потом вдруг сообразил: «А, вы об этом!». Оказывается, дело они проиграли, ну и ладно, стоит так переживать из-за ерунды. Вышли из положения, устроили проем в потолке, так называемый «световой колодец», и над ним большой фонарь с открывающимися створками. Он сам все спроектировал и сделал.

Тут-то они и пригласили его на ужин. Как-нибудь на днях. Не откладывая в долгий ящик.

Он посмотрел на них испуганно, чуть побледнев, и на лице у него было написано: «Вы в своем уме? Там же Ноэми», — но потом вдруг повеселел.

И тут же выражение лица изменилось: «Хорошо, я приду».

20

Теперь они говорят нянюшке, что снова разбогатели и выкупили обратно все квартиры, которые продали в трудные времена, а когда соседи появляются в окне или встречаются им на лестнице, объясняют, что эти люди просто снимают у них жилье и платят кучу денег.

Нянюшка счастлива и, глядя вверх, делает неприличные жесты — дескать, вот вы все и в заднице, старые хозяева взяли и все выкупили.

Никто не знает, что именно сосед сказал монахиням. Только на утреннике Карлино оказался за роялем. Раскрыв рот, оглядел зрительный зал, полный родителей, увидел других детей, выглядывающих из-за кулис, вскочил и убежал. Но тут же вернулся. Очень довольный, уселся за рояль и для начала сыграл марш Шостаковича, потом «Вальс петушков», адажио Штайбельта и «Поезд идет» Сигмейстера, и как только зрители стали аплодировать, Карлино снова сел и сыграл «Солдатский марш» Шумана. Потом он заиграл небольшие пьески собственного сочинения, и зрители чуть с ума не сошли от восторга, хотели слушать еще и еще, хотя их собственные дети еще не выступали.

На обратном пути графиня постучала в дверь к соседу: он открыл, но в дом не пригласил и так и остался стоять на пороге.

— Не знаю, как вас благодарить, только молиться могу за вас. И не только я, но и мои родные. И монахини. Я дала им карту летных полей Сардинии и Корсики, так что можете не беспокоиться — когда полетите на самолете, мы все будем за вас молиться!

Сосед ее даже не слушал и твердил, что концерт Карлино был похож на боксерский поединок, где дерутся нотами, и подпрыгивал в дверях, боксируя.

— «До» — удар левой. «Ре» — отступает, прикрыв подбородок. «Ми» — удар правой. «Уложил их наповал», — торжественно заключил он.

Теперь все в квартале, встретив графиню с сыном, останавливаются и осыпают Карлино комплиментами: говорят, что когда-нибудь будут гордиться, что жили в одном районе с музыкантом-вундеркиндом. И все же их одолевают сомнения. Вундеркинд, а вроде дурак дураком. Тогда они ищут другие примеры. Моцарт. Говорят, все только диву давались: как это Господь одарил таким талантом такого придурка.

Графиня с Карлино пришли к соседу с подарком, поблагодарить его.

Сосед был не в духе, в дом их не пустил и опять стоял в дверях. Извинился, сказал, что сейчас хотел бы побыть один и ему не до подарков.

— Даже посмотреть не хотите? — спросила графиня.

— Нет. Не хочу. Извините, когда я в таком настроении, лучше меня не трогать.

— А может, мы с Карлино подняли бы вам настроение? А то вы такой несчастный, что уходить не хочется.

— Не беспокойтесь. Я счастлив в своем несчастье — без помощников!

— Знаете, вы прямо такой… такой злонуда.

Тут сосед расхохотался и принял подарок, но пожелал, в полном соответствии со своим характером — полузлым, полузанудным — вскрыть его в одиночку.

21

Маддалена беременна. Она больше не хочет, чтобы Сальваторе привязывал ее к спинке кованой кровати, вдруг Луиджино — так они решили назвать сына — это каким-то образом повредит, хотя сейчас он — всего лишь крохотный комочек у нее в животе. И Сальваторе тоже страшно боится потерять Луиджино и с женой теперь занимается любовью с крайней осторожностью и совсем недолго, и закончив, говорит: «Вот и все», — как бы успокаивая Маддалену, что он вел себя деликатно и Луиджино не пострадал.

Когда Маддалена, раздевшись, ложится в постель, то непременно кладет руку на живот и нежно улыбается Сальваторе, который тоже ложится рядом и накрывает ее руку своей, и вместо того, чтоб заняться любовью, они говорят о Луиджино.

Над всем домом витает страх, что Луиджино передумает и исчезнет. Сальваторе не хочет, чтобы Маддалена резко вставала, или поднимала кастрюли, или сидела, сгорбившись, за швейной машинкой — ему кажется, что это вредно для сына.

Маддалена больше не ревнует мужа и, когда он идет куда-то с коллегами, не изводит себя мыслями о том, сколько красивых женщин там будет, а спокойно остается дома с будущим сыном, а мужу говорит: «Повеселись хорошенько».

Сосед встречает графиню, нагруженную покупками, и та объясняет, что это из-за будущего племянника, потому что Сальваторе весь день на работе. Тогда сосед паркует свою «Веспу» и доносит ей сумки до самого дома, а графиня всю дорогу рассказывает о том, какие успехи делает Луиджино в материнском чреве.

Графиня готовит и убирается в доме, а цыганка Анжелика, которую никто уже не считает воровкой, присматривает за нянюшкой, пока Антонио с Карлино играют.

Никто, кроме мужа, не имеет права и близко подходить к Маддалене, и в первую очередь графиня с Карлино или цыганка Анжелика со своим сыном, ведь мало ли чем они могут ее заразить: краснухой, например, которой Маддалена не болела. Поэтому, когда графиня поднимается наверх, Маддалена закрывается в своей комнате и, пока та носит покупки, готовит и убирает квартиру, разговаривает с ней через дверь. Если нет дождя, графиня выходит на улицу, а Маддалена — на балкон.

Кота Миккриу прогнали. Ведь коты иногда болеют токсоплазмозом, а от этого дети родятся слепыми. Поначалу Миккриу явно был доволен, что гуляет на воле и все, что у него есть, — это полоски на спине, но теперь он, конечно, сожалеет обо всем том, что утратил.

Подружка отца Карлино тоже забеременела, только теперь он не плачет, а наоборот — рад-радешенек. Заходя за сыном перед уроком музыки, он приводит свою даму с большим пузом и крепко прижимает ее к себе, чтобы, не дай бог, не упала на крутых подъемах и спусках.

Все в округе радуются за отца Карлино и его подружку, поздравляют их, а за спиной говорят: «Хоть бы со вторым ребенком и второй женщиной ему повезло больше, mischineddu».

Но бестолковая графиня и ее сын и не думают ревновать. Они счастливы. Она — потому, что в отце ее сына проснулись отцовские чувства, а Карлино — потому, что скоро у него появятся сразу и брат, и кузен.

Правда, Карлино ведет себя немного странно: как только появляется отец, он то и дело его окликает, без всякого повода. Кричит и кричит: «Папа, папа, папа!» «Здесь я, слышу. Чего тебе?» — отзывается отец. Карлино ничего не нужно, но он продолжает звать: «Папа, папа, папа!»

Когда наступает пора возвращаться домой, Карлино так торопится, что не ждет, когда ему помогут надеть пальто, и один рукав у него так и болтается пустой. «Никак его толком не оденешь», — жалуется отец.

Но вот Ноэми, столкнувшись с отцом Карлино, проходит мимо, не поздоровавшись, а если, зайдя к графине, она застает там отца Карлино с подружкой, то говорит: «Простите, я думала, здесь только свои». И громко хлопает дверью, чтобы отец Карлино и его пассия знали, что она их терпеть не может, особенно с тех пор, как узнала, что отец Карлино больше не будет вместе с сыном брать уроки музыки, а в комнате с роялем устроят детскую для новорожденного.

Куда девать рояль, никто не знает. К Маддалене — нельзя, у нее должна быть полная тишина, из-за Луиджино. У бестолковой графини нет места. Ноэми и не подумает пойти навстречу отцу Карлино и хоть чем-то ему помочь. Пусть хоть раз возьмет на себя ответственность за свои поступки. Пусть заплатит рано или поздно за отношение к сыну.

Тем временем уроки музыки стали реже, потому что у отца совсем нет времени и они с учителем никак не могут договориться. Теперь Карлино, приходя к отцу домой, играет один на компьютере или в видеоигры, но тут он не силен, все время проигрывает и отчаянно скучает. Одна радость — вкусный полдник, который готовит подружка отца. Прямо сказочный. Тосты, а сверху и снизу — сыр. Графиня как-то попробовала сделать такие же, но сыр снизу потек и получилась полная ерунда, а советоваться с нянюшкой бесполезно: все равно она ничего не помнит.

По этой причине и по многим другим бестолковая графиня на всех углах нахваливает новую подружку отца ее сына. Даже соседу, который отвечает: «Ладно. Добавим в списки еще одного чудесного человека».

Графиня счастлива, потому что счастливы все.

Вот только если окна соседа закрыты, все счастье сразу же куда-то пропадает.

Ей мерещатся «скорая помощь», переполненные больницы, похороны и разлуки — какое уж тут счастье! И даже если попробовать быть хорошим-прехорошим, все равно счастья этим не заслужишь.

Но если сосед подходит к стене — тогда все в порядке.

22

И все же Луиджино они потеряли. Приехала «скорая помощь» и забрала Маддалену — та лежала в луже крови, плакала и твердила: «Я знала, я знала!» Потом в больнице ей сделали выскабливание, и она видела, как Луиджино выкинули в какое-то мусорное ведро.

Врачи, правда, говорят, что Маддалена здорова и может иметь детей. Но ведь никто не заменит ей Луиджино, хотя она и не успела толком с ним познакомиться.

Даже цыганка, которая умеет предсказывать будущее, говорит, что Маддалена родит сына. Но сама Маддалена уже ни во что не верит. Иногда она не хочет даже вставать и лежит весь день в темноте с закрытыми ставнями, свернувшись калачиком, а все родственники суетятся вокруг нее: Карлино пытается рассмешить ее, графиня — напоить чем-нибудь горячим, Ноэми кричит, чтобы как-то растормошить, а муж все твердит: «Закрылась дверь — откроются ворота: может, Луиджино был больной, а следующий родится здоровым и крепеньким», а нянюшка молит Господа Бога — пусть заберет к себе бедняжку, чем ей так мучиться.

Маддалена гонит всех прочь:

— Не буду ни есть, ни пить — никогда. А все, что вы говорите, — одни банальности.

Иногда графиня оставляет Карлино с Маддаленой в надежде, что так ей будет легче. Карлино спрашивает у тети, куда ушел его кузен и почему? Вдруг это он, Карлино, виноват? Он зарничал, вот малыш и сбежал.

— Нет, ты ни в чем не виноват, — рассеянно отвечает ему Маддалена. — Никто не сделал ничего плохого, и все равно это случилось. Я знала! Я знала! — и начинает рыдать.

— Он вернется! — утешает ее Карлино.

И все-таки без племянника Маддалене еще хуже, потому что при нем ей хотя бы приходится открыть ставни, и в комнату проникают свет и свежий воздух, и надо пойти на кухню и приготовить ему перекусить. Она и не подозревала, что Карлино может сказать и что-то дельное. После первого разочарования она перестала обращать на него внимание. Задвинула на задний план.

Иногда графиня просит ее, как в старые добрые времена, забрать племянника из садика. Маддалене, конечно, не хочется вылезать из постели, но потом, когда она соглашается, одевается и проходит несколько метров от дома до садика, Карлино здорово поднимает ей настроение. Он несется к ней и вопит как оглашенный: «Это моя тетя! Это моя тетя!» — и в восторге виснет у нее на шее, покрывая поцелуями.

В последнее время графиня настолько окрепла, что каждую подработку доводила до конца, но теперь она снова раскисла. Ей страшно. Если, несмотря на всю любовь и заботу, Луиджино покинул их, даже не успев родиться, если сильная непреклонная Ноэми страдает от любви, а строгая-престрогая нянюшка превратилась в озорную девчонку, если таков этот мир, значит, и скрипачка может вернуться, и сосед больше ни разу не покажется у стены. И кто их за это осудит?

Чтобы порадовать нянюшку, ей говорят, что противоположное крыло дома тоже выкупили, и, вырядившись во что-то невероятное, нянюшка подходит к стене и опять делает неприличные жесты. Сосед посвящен в затею и подтверждает, что скоро графини станут полновластными хозяйками всего особняка, совсем как раньше, а он теперь целыми днями пакует вещи, готовясь к переезду.

Правда, теперь нянюшка, которая наконец-то нашла себе собеседника, души не чает в соседе, и он носит ей рыбу с рыбалки, а она каждый день передает ему, бедняжке, через стену уже зажаренную рыбку прямо на тарелке, а еще говорит, что сумеет убедить графинь не выгонять его, а сдать ему квартиру, и он, забавляясь, благодарит ее и говорит, что теперь его судьба в ее руках. Но надолго ли его хватит?

Ничто не вечно. Все возникает и рушится в свой черед. Вот дом, например. Теперь задний фасад привели в порядок, а с переднего, отремонтированного всего два года назад, штукатурка кусками отваливается, стена вся в мокрых пятнах, а водопроводные трубы прогнили. И вот как раз сейчас, когда графиня способна справиться с любыми учениками любой школы, весь заработок уйдет на заделку дыр, а стоит их заделать, как тут же появятся новые.

И вообще, мысль о самоубийстве кажется ей самой правильной. Жаль, что сейчас зима, а то можно было бы еще потренироваться, как ей лучше утопиться в море.

В общем, все вернулось на круги своя. Только Ноэми немного другая. Из дальних поездок на конгрессы она уже не привозит подарки из роскошных отелей — вместо них достает из чемодана какую-нибудь посудину, раздобытую в антикварном магазине, и говорит, что хотела бы постепенно восстановить коллекцию Элиаса и сделать ему сюрприз. Хотя и невозможно найти то, что она разбила. Как раз самые ценные экспонаты: савонские салатницы, овальные блюда из Альбиссола-Супериоре, церковные сосуды из Черрето-Саннита, майолики из Ариано-Ирпино. Ну так Элиас сам напросился.

Но порой, когда небо особенно голубое, она вспоминает небо над овчарней, а когда ночь звездная, думает, что из окон Элиаса звезды были видны лучше: таких близких и сияющих она больше не видела нигде и никогда.

А иногда тайком, стыдясь самой себя, сажает цветы — наобум, когда придется, как бестолковая графиня в «клумбе несправедливости» — и надеется, что они чудесным образом примутся и зацветут.

Может, и правда раньше, с Элиасом, было лучше, хоть он и не любил ее и ничего серьезного между ними не было. А может, все же любил, но она, чтобы в это поверить, все хотела докопаться, почему, а веских причин не находила: ведь она уже немолода и некрасива, и ни нежной ее не назовешь, ни обаятельной. Вот и получалось, что просто так он ее любить не мог и был у него какой-то умысел. Выпендриться, что ли, хотел, похвастаться, что покорил одну из тетушкиных хозяек, мало того — заставил ее страдать, всячески показывая, что отношения у них чисто дружеские? И к тому же ее помощь пригодилась бы в тяжбе с соседями.

А вдруг Элиас ничего такого не думал? И не было у него никаких задних мыслей? Конечно же, раньше было лучше. И все тут.

Лучше было даже тогда, когда задний фасад особняка еще не был отремонтирован, когда каждый день с утра пораньше она уже видела его на лесах и угощала кофе. Сейчас, проходя по двору, она даже взгляда не кинет на этот великолепный, такой же, как прежде, фасад, а когда соседи спрашивают ее, довольна ли она работой, она такое лицо делает, будто сказать хочет: «Да мне плевать. Да пусть все пойдет прахом. Все это ерунда. Чушь».

23

Вчера впервые за долгое время все собрались в столовой Маддалены и Сальваторе. Весна, все окна открыты. Тут-то графиня и предложила:

— Первым делом надо как-нибудь вечером пригласить на ужин Элиаса. Я его встретила.

— А он придет? — спросили хором остальные.

— Конечно. Он ждет еще с тех пор, как его приглашали Сальваторе и Маддалена. Решил, что мы передумали.

— У меня столько посуды для его коллекции, и очень интересной. Например, большие блюда работы Джузеппе Пера: по ободу нанесен губкой синий кобальт, а дно расписано розами, — небрежно бросила Ноэми.

Все, кроме нянюшки и Карлино, перестали есть и молча переглянулись.

— Он точно согласился? — спросила Ноэми.

— Точнее некуда, — радостно подтвердила графиня.

— И как он там?

— Мучается.

Ноэми улыбнулась и принялась за еду. Нянюшка ничего не спросила — возможно, Элиаса она уже и не помнит. А для Карлино Элиас так мало похож на отца, что и вовсе не существует.

— Но ведь я не могу его пригласить, — продолжала Ноэми.

— Я сам приглашу его на днях, — вмешался Сальваторе. — С удовольствием с ним повидаюсь.

— Тогда начну готовить коробку с новой коллекцией, — выпалила одним духом Ноэми.

Тут графиня, перескочив с пятого на десятое, завела речь совсем о другом: сосед водит самолеты, легкие.

Соседу она рассказала о себе все: про желание умереть, про отца Карлино, который вот-вот обзаведется вторым ребенком и теперь счастлив, даже про рояль, который непонятно куда девать, и про то, что уроков музыки больше не будет.

Сосед внимательно ее выслушал и потом сказал ей самые прекрасные в ее жизни слова: что сам он натерпелся всякого, просто не хочет об этом говорить, такой уж у него характер, но когда он зовет ее и она подходит к стене, он чувствует, что достиг тихой гавани.

Тихой гавани. Представляете?

И он сказал, что ей надо просто стараться приземлиться точно на взлетную полосу, как на самолете, и больше ни о чем не думать, только о том, чтобы не разбиться. А еще она может слетать с ним до Корсики, и ей это будет полезно. А когда она привыкнет к полетам, он бы научил ее водить самолеты.

И он не боится взять ее с собой в самолет — в конце концов, справлялась же она в одиночку, когда Маддалена была беременна, а Ноэми в больнице, и работу она теперь тоже не бросает и не обращает внимание ни на шуточки, ни на шум, ни на бумажные шарики.

И есть кое-что еще, продолжала графиня, о чем знает только сосед, потому что никто, кроме него, в это просто не поверит: однажды ей все же удалось создать кулинарный шедевр, творожный торт, и она перевернула его на блюдо пышным, целеньким, аппетитным. И завопила что есть мочи: «Скорее, скорее, идите сюда!» Но никого не дозвалась, а тут торт взял и развалился. Страшно расстроенная, она села за стол и съела то, что получилось. Очень вкусно.

Она попыталась еще раз сотворить это чудо, спросила у нянюшки, не помнит ли она, как вынимать десерт из формы. Разумеется, она не помнила. А Маддалена сказала, что обычно торт кладут в морозилку, но с творогом так поступать нельзя, потому что сыворотка отделится и получится полное безобразие.

В общем, графиня никак не может доказать, что ей удалось создать шедевр. Разве что ей поверят на слово. Сосед ей поверил.

И кстати, сосед сказал, что у него дома рояль прекрасно поместится, потому что дом у него большой, потолки высокие, комнаты просторные и мебели почти нет. Он пригласит того же учителя, и если по методике нужно, чтобы вместе с мальчиком занимался кто-то из родителей, то, хоть он и не настоящий отец, все равно попробует.

Графиня говорит: любила она многих мужчин, но таких, как сосед, еще не встречала.

Однако Маддалена боится, что предсказание Анжелики, как всегда, не совсем точно и графиня все-таки полетит, но не на самолете, а из окошка, точно так же, как ребенок родится у отца Карлино, а не у нее.

Ведь понятно, что мечта графини все равно не сбудется. Соседу, привыкшему к своей распрекрасной и развиртуозной скрипачке, о которой до сих пор говорит вся округа, она быстро надоест: ведь она такая нелепая, одета во что попало, платье мешком висит, стоптанные туфли, и домой никогда вовремя не вернется — вечно мчится по первому зову ко всем несчастным и рвется им помогать.

А еще больше ему надоест этот чертенок Карлино с его шалостями. Славные они, мать и сын, но только когда за стеной.

Раньше хоть у Ноэми была голова на плечах. А теперь и она туда же.

Надо было видеть ее в тот вечер, когда Элиас пришел на ужин — по такому случаю она даже открыла свою столовую-музей, зажгла роскошную люстру с хрустальными подвесками, расчехлила диваны и стулья, не боясь их испачкать, опустошила сад, набрав полные вазы весенних цветов, накрыла стол вышитой скатертью и подала сервиз, заставивший короля сменить гнев на милость.

Элиас принес сыра, вина, ветчины, и она пила и ела не капризничая, а стоило ему сказать, что весной в его краях по-над ручьями, в густой тени тисов, ливанских кедров и замшелых грабов цветут орхидеи, пионовые розы, ирисы и цикламены, как она с детским восторгом воскликнула: «Какая прелесть! Надо обязательно посмотреть!»

Уж как она не любила соседа, а теперь и его стала защищать и даже сажает цветы у самой стены, на клумбе графини, и не вспоминает о том, что клумба могла быть куда больше.

А про ту женщину, скрипачку, говорит, что, может, не так уж она была и красива и не так уж виртуозно играла. В конце концов, видели они ее всегда из-за стены, то вполоборота, то со спины, то согнувшись, когда она цветы поливала. А насчет виртуозности… скрипку-то они слушали не в концертном зале, ее всегда заглушал уличный шум. В общем, были на самом деле вся эта красота и талант или нет, доказать уже невозможно.

Но Маддалена-то понимает, что сосед интересуется графиней лишь потому, что со скрипачкой у него ничего не вышло — за неимением лучшего.

Нет на свете настоящей, бескорыстной любви. Люди любят друг друга за что-то. Даже Сальваторе любил ее за грудь и за попку да за то, что она всегда весела. Ну а теперь, когда она погрустнела, осунулась и не хочет заниматься любовью, он непременно ее разлюбит. Были бы у них дети — тогда еще ладно. Хотя нет, он любил бы ее из чувства долга, как мать своих детей, а хотел бы других женщин.

Даже Миккриу они не любили, просто завели себе кота вместо ребенка. Ужас какой. И считали его умнейшим из котов, но разве может быть умным кот, который даже мышей никогда не ловил.

И даже Бога мы не любим по-настоящему. И молимся из корысти, чтобы он нам в чем-нибудь помог.

И даже Он не столько любит нас, сколько забавляется. Скучно ему было в начале времен, поэтому он создал хаос, а потом из хаоса возникли мы. Ну разве не жалкие мы создания?

Почему люди так боятся смерти? Они так смешны в своей жажде жизни. Как нянюшка, которой чураются все, кроме соседа, а если кто и остановится с ней поговорить, так потом бестолковая графиня даже деньги им сует в благодарность за доброе дело, хотя и понятно, что вежливость здесь ни при чем, просто им хочется послушать гадкие сплетни про их семью — и кто знает, вдруг все это правда, и отец действительно ухаживал за няней, а она нарочно дала графине-матери не то лекарство, чтобы ее уморить.

24

После того как сосед пригласил ее полетать на самолете, графиня, сама не зная зачем, пошла в сад и перелезла через стену. Карлино, которому это всегда строжайше запрещалось, полез за ней, в восторге от новой забавы, хотя вся забава состояла в том, чтобы сесть у подножия стены, но не у себя во дворе, а со стороны таинственного соседа.

— Мы выкупили все то крыло? — спросила нянюшка.

— Да, сейчас пойдем подпишем договор, а потом тебе все расскажем.

— Только соседа, ради Бога, не выгоняйте, а всех остальных — пожалуйста!

— Договорились.

Карлино, совершенно счастливый, шнырял в высокой траве, а за ним — Миккриу, который теперь живет то в доме, то на улице, и такой умница, что к любому положению легко приспосабливается.

Но что за человек этот сосед? Ведь они его толком и не знают. И непонятно, влюблен он в их сестру или, может быть, просто жалеет. Просто не верится: бестолковая графиня — и вдруг летчица. И тихая гавань, ну надо же. Но говорится ведь в Священном Писании: «Камень, который отвергли строители, соделался главою угла. Это от Господа, и есть дивно в очах наших».[41] Дивно, но против всякой логики.

И Маддалена все задает себе вопросы, а ответов не находит. И как раз поэтому в ее голову закрадывается мысль, что все плохое, о чем мы думаем, — неправда, и в глубине души зарождается странная, нелепая надежда на счастье.

Из соседского дома больше не слышно, как раньше, телевизор или радио. Возможно, сосед перестал бояться тишины. И если честно, гораздо приятней будет слушать, как этот чертенок Карлино играет на рояле.

И Маддалене снова хочется заняться любовью с Сальваторе. Она зарывается лицом в висящую в шкафу одежду мужа и с трепетом вдыхает его запах, и когда он утром уходит на работу, она осторожно кладет голову в мягкую податливую впадину, оставленную его головой на подушке, и старается лежать в ней, не шевелясь.

А еще Маддалена выдвигает ящик со своим лучшим бельем и приходит в ужас от унылого, лежалого запаха. Она замачивает белье в самом душистом шампуне — из тех, что привозит из гостиниц Ноэми — и развешивает сушиться на солнышке, и в почти уже летнем воздухе от этих танга, крошечных лифчиков, колготок в крупную сетку, бюстье с застежкой спереди и прозрачных комбинаций разливается запах чистоты и праздника.

И внезапно она вспоминает, что накануне, пока муж готовил ужин, ему позвонили, и он произнес слово «сентябрь», но не сказал ни кто звонил, ни что он собирается делать в сентябре, а стоял, по-прежнему склонившись над плитой. Может, они с любовницей назначали дату побега, и теперь он нарочно не смотрит на нее, прячет глаза — счастливые или смущенные?

Тогда она вспоминает, что значит ревность: сердце бьется как сумасшедшее, коленки дрожат, и хоть бы уж все поскорее закончилось, лишь бы так не мучиться.

Но потом она, конечно, думает, что ничего мы на самом деле не знаем наверняка и знать не можем, и ждет не дождется, когда Сальваторе вернется с работы, чтобы лечь с ним в постель и заняться любовью.

Ведь, как бы там ни было, а замечательно заниматься сексом по любви.

И летать на самолете, а потом зайти на посадку, приземлиться точно на взлетную полосу и не разбиться — тоже, должно быть, чертовски приятно.