Каменные небеса

4 Нэссун, бредущая в глуши

ШАФФА ДОСТАТОЧНО ДОБР, чтобы вывести остальных восьмерых ребятишек Найденной Луны из Джекити вместе с Нэссун. Он говорит главе общины, что они идут на тренировочную прогулку на несколько миль, так что пусть община не волнуется, если вдруг слегка тряхнет. Поскольку Нэссун только что вернула сапфир в небо – громко из-за громового раската воздуха, заполнившего вакуум; драматически из-за его внезапного исчезновения здесь и возникновения в небе, огромного, темно-голубого и слишком близкого – женщина-глава общины прямо из кожи вон лезет, чтобы собрать детишкам дорожные рюкзаки с дорожной едой и прочими вещами, чтобы они могли поскорее выйти в путь. Это не высшего класса припасы для долгого пути. Без компасов, среднего качества ботинки, еда, которая не протянет дольше пары недель. И все же это намного лучше, чем уйти с пустыми руками.

Никто в общине не знает, что Нида и Умбра мертвы. Шаффа внес их трупы в спальню Стражей и уложил их по постелям в приличных позах. С Нидой получилось лучше, поскольку она более-менее цела, не считая затылка, а у Умбры голова размозжена. Затем Шаффа забросал кровь землей. В конце концов Джекити все это обнаружит, но к тому времени дети Найденной Луны будут далеко, если уж не в безопасности. Джиджу Шаффа оставил там, где его уронила Нэссун. Его труп на самом деле – всего лишь груда красивых камней, если кто-то не посмотрит внимательнее на один из осколков.

Дети покорно покидают общину, бывшую их домом, для некоторых несколько лет. Они уходят ступенями рогг, как их неофициально (и грубо) назвали – по череде базальтовых колонн с северной стороны общины, по которым могут пройти лишь орогены. Орогения Вудеха устойчивее, чем когда-либо сэссила Нэссун, когда он опускает их на уровень земли, задвинув одну из колонн базальта обратно в древний вулкан. И все же на лице его отчаяние, и внутри у нее все болит от этого.

Они идут на запад группой, но прежде, чем они уходят на милю, один или двое детишек начинают тихо плакать. Нэссун, чьи глаза остаются сухими даже при бессвязных мыслях вроде «я убила отца» и «папа, я тоскую по тебе», горюет вместе с ними. Жестоко, что им приходится переживать такое, быть выметенными во время Зимы из-за того, что сделала она. (Из-за того, что пытался сделать Джиджа, старается убедить себя она, но сама не верит этому.) Но еще более жестоко было бы оставить их в Джекити, где местные со временем поймут, что случилось, и набросятся на детей.

Только Эгин и Инеген, двойняшки, смотрят на Нэссун с чем-то вроде понимания. Они первыми вышли наружу, когда Нэссун схватила сапфир с неба. Остальные по большей части видели, как Шаффа сражался с Умброй и как Сталь убил Ниду, а эти двое видели, что Джиджа пытался сделать с Нэссун. Они понимают, что Нэссун отбивалась, как сделал бы любой. Но, однако, все помнят, как она убила Эйтца. Некоторые успели простить ее за это, как и предполагал Шаффа, – особенно робкая, перепуганная Тихоня, которая тайком рассказала Нэссун, что сделала с бабушкой, которая много лет назад ткнула ее ножом в лицо. Дети-орогены рано узнают, что такое раскаяние.

Это не значит, что они не боятся Нэссун, а страх придает четкости детскому рационализму. Они, в конце концов, в душе не убийцы… а Нэссун – убийца. (Она не хочет ею быть, не больше, чем ты.)

Теперь группа стоит буквально на распутье, там, где местная тропа, тянущаяся на северо-восток, встречается с идущей западнее имперской дорогой Джекити – Тевамис. Шаффа говорит, что имперская дорога со временем выйдет к виадуку. Нэссун слышала о таком, но за все свои путешествия ни разу не видела. Однако именно на перекрестке Шаффа решает сообщить остальным детям, что больше они не могут идти за ним.

Протестует только Сачок.

– Мы не будем много есть, – говорит она Шаффе с некоторым отчаянием. – Тебе… тебе не придется нас кормить. Просто разреши нам идти за тобой. Мы сами будем добывать еду. Я знаю, как!

– Нас с Нэссун, скорее всего, будут преследовать, – говорит Шаффа. Его голос безупречно ласков. Нэссун понимает, что эта манера лишь усугубляет тяжесть слов; его ласковость легче позволяет понять, действительно ли Шаффе есть до этого дело. Жестокие расставания легче. – Нам тоже предстоит одинокое путешествие, очень опасное. Вам самим по себе будет легче.

– Неприкаянными безопаснее, – говорит Вудех и смеется. Нэссун никогда не слышала от него такой горечи.

Сачок начинает плакать. Слезы оставляют удивительно чистые дорожки на ее начавшем сереть от пепла лице.

– Не понимаю. Ты заботился о нас. Ты любишь нас, Шаффа, даже больше, чем любили Нида и Умбра! Почему бы тебе… если ты просто собираешься… собираешься…

– Прекрати, – говорит Лашар. Она за последний год стала еще выше, как хорошо воспитанная девочка с кровью санзе. Хотя со временем ее надменность типа «мой-дедушка-был-экваториал» поблекла, она до сих пор становится заносчивой, когда ее что-то волнует. Она сложила руки и смотрит в сторону от дороги, на группу голых холмов неподалеку. – Сохрани хоть чуточку ржавой гордости. Нас вышвырнули, но мы еще живы, и только это имеет значение. Мы сможем на ночь укрыться в этих холмах.

Сачок злобно смотрит на нее.

– Там нет укрытия! Мы умрем от голода или…

– Не умрем. – Дешанти, смотревшая в землю, водя ногой по все еще тонкому слою пепла, внезапно поднимает взгляд. Она глядит на Шаффу, обращаясь к Сачку и остальным. – Есть места, где мы сможем жить. Нам просто надо заставить их открыть ворота.

На ее лице жесткое, решительное выражение. Шаффа устремляет на Дешанти резкий взгляд, и, к ее чести, она встречает его не дрогнув.

– Ты намерена войти силой? – спрашивает он ее.

– Ты ведь этого хочешь от нас, верно? Ты не отослал бы нас, если бы не был уверен, что мы сделаем… то, что должны сделать. – Она пытается пожать плечами. Она слишком напряжена для такого беспечного жеста; ее передергивает, как в параличе. – Мы не были бы живы, если бы ты не был нами доволен.

Нэссун смотрит в землю. Это ее вина, что у остальных не осталось иного выбора. В Найденной Луне была красота; среди друзей-детей Нэссун научилась радоваться тому, что она есть и что может делать среди людей, которые понимали и разделяли ее радости. Теперь то, что некогда было целостным и хорошим, мертво. Ты со временем убьешь все, что любишь, сказал ей Сталь. Ей ненавистна его правота.

Шаффа долго, задумчиво смотрит на детей. Его пальцы вздрагивают, возможно, от воспоминаний о другой жизни и другой личности, которой была непереносима мысль о том, чтобы выпускать восемь юных Мисалемов в мир. Однако эта версия Шаффы мертва. Это дерганье лишь рефлексивно.

– Да, – говорит он. – Этого я от вас и хочу, если вы хотите это услышать. В большой, процветающей общине ваши шансы выжить выше, чем если вы останетесь сами по себе. Так что позвольте сделать вам предложение. – Шаффа делает шаг вперед и наклоняется, чтобы посмотреть Дешанти в глаза, в то же время беря Сачок за худенькое плечо. Он обращается ко всем ним с той же ласковой настойчивостью, что и прежде. – Сперва убейте только одного. Выберите кого-то одного из тех, кто пытается причинить вам вред, – но лишь одного, даже если попытаются многие. Обезвредьте остальных, но не спешите убивать того, единственного. Пусть это будет болезненно. Постарайтесь, чтобы ваша жертва кричала. Это важно. Если первый, которого вы убиваете, молчит… убейте другого.

Они молча смотрят на него. Даже Лашар кажется ошеломленной. Нэссун же видела, как Шаффа убивает. Он отказался от себя того, кем был, но все равно остался мастером ужаса. Если он считает нужным поделиться секретами своего мастерства с ними, им повезло. Она надеется, что они это оценят.

Он продолжает.

– Когда убийство совершено, дайте присутствующим понять, что действовали так только ради самообороны. Затем предложите службу вместо убитого или защиту для остальных от опасности – но они поймут, что это ультиматум. Они должны будут принять вас в общину. – Он замолкает, затем устремляет свой льдистый взгляд на Дешанти. – Если они откажут, что вы сделаете?

Она сглатывает.

– У… убьем их всех.

Он снова улыбается – впервые с тех пор как они покинули Джекити – и охватывает рукой ее затылок в горячем одобрении.

Сачок коротко ахает, от шока перестав плакать. Эгин и Инеген держатся друг за друга, и на их пустых лицах лишь отчаяние. Лашар стискивает челюсти, ноздри ее трепещут. Она готова принять слова Шаффы близко к сердцу. Насколько видит Нэссун, Дешанти тоже… но это убьет что-то в Дешанти.

Шаффа это понимает. Когда он встает поцеловать Дешанти в лоб, в этом жесте столько печали, что у Нэссун снова ноет сердце.

– «Все меняется Зимой», – говорит он. – Живите. Я хочу, чтобы вы жили.

Из глаза Дешанти скатывается слеза прежде, чем она успевает ее сморгнуть. Она громко сглатывает. Но затем она кивает и отходит от него к остальным. Теперь между ними пропасть – по одну сторону Шаффа и Нэссун, по другую – дети Найденной Луны. Пути разошлись. Шаффа не показывает беспокойства, а должен бы – Нэссун замечает, что серебро ожило и пульсирует в нем, протестуя против его выбора позволить этим детям уйти восвояси. Но он не показывает боли. Когда он делает то, что считает правильным, боль лишь усиливает его. Он встает.

– И если вдруг вы увидите настоящие признаки ослабления Зимы… бегите. Рассейтесь и слейтесь с окружающим как сможете. Стражи не умерли, маленькие мои. Они вернутся. Как только разойдутся слухи о том, что вы сделали, они придут за вами.

Он имеет в виду обычных Стражей, понимает Нэссун, – не тех, что «осквернены», каким был он сам. Таких Стражей не было видно с начала Зимы, или, по крайней мере, Нэссун не слышала, чтобы хоть один присоединился к какой-нибудь общине, и их не было видно на дорогах. Вернутся предполагает, что все они ушли куда-то в особое место. Куда? Туда, куда Шаффа и прочие оскверненные не пойдут или не могут пойти.

Но значение имеет то, что этот Страж, пусть и оскверненный, помогает им. Нэссун ощущает внезапный прилив необъяснимой надежды. Конечно, совет Шаффы поможет им выжить каким-то образом. Она сглатывает и добавляет:

– Все вы действительно хорошие орогены. Может, община, которую вы изберете… может, они…

Голос ее обрывается, она не уверена в том, что хочет сказать. Может, они полюбят вас, думает она, но это кажется глупым. Или может, вы окажетесь им полезными, но это обычно работает не так. Общины обычно нанимают эпицентровских орогенов только на короткое время или, так ей рассказывал Шаффа, чтобы сделать необходимую работу и уйти. Даже общины рядом с горячими точками и зонами разлома не хотели держать у себя орогенов постоянно, как бы они в них ни нуждались.

Прежде чем Нэссун находит слова, Вудех зло смотрит на нее.

– Заткнись.

Нэссун моргает.

– Что?

Тихоня шипит на Вудеха, пытается заставить его замолчать, но он не обращает на него внимания.

– Заткнись, ржавь. Я ненавижу тебя. Нида пела мне. – Затем, без предупреждения, он разражается рыданиями. Тихоня растеряна, но остальные окружают его, шепчут утешения и гладят по спине. Лашар смотрит на это, затем бросает на Нэссун последний укоризненный взгляд, прежде чем обратиться к Шаффе.

– Что же, мы пойдем. Спасибо, Страж, за… за то, что стоит благодарности. – Она поворачивается и ведет всех прочь. Дешанти идет рядом с ней, повесив голову, не оглядываясь. Инеген несколько мгновений стоит между двумя группами, затем смотрит на Нэссун и шепчет:

– Извини. – Затем уходит и она, торопясь догнать остальных.

Как только дети полностью исчезают из виду, Шаффа кладет руку на плечо Нэссун и уводит ее к имперской дороге. Через несколько миль молчания она говорит:

– Ты до сих пор считаешь, что лучше было бы убить их?

– Да. – Он смотрит на нее. – И ты знаешь это не хуже меня.

Нэссун стискивает челюсти.

– Знаю. – Еще больше причин остановить это. Остановить все.

– У тебя на уме есть какая-то цель, – говорит Шаффа. Это не вопрос.

– Да. Я… Шаффа, я должна пойти на другую сторону мира. – Это звучит как я должна дойти до звезд, но поскольку это не так далеко от того, что она действительно должна сделать, она решает не стесняться этого мелкого абсурда. К ее удивлению, он наклоняет голову вместо того, чтобы рассмеяться.

– В Сердечник?

– Что?

– Город по ту сторону света. Туда?

Она сглатывает, закусывает губу.

– Я не знаю. Я просто знаю, что то, что мне нужно… – У нее нет для этого слов, и вместо этого она изображает это, складывая ладони и шевеля пальцами, посылая воображаемые волны навстречу друг другу, чтобы они сталкивались и смешивались. – Обелиски… их тянет к этому месту. Они для этого сделаны. Если я туда пойду, я думаю, что я сумею, ну, вытянуть? Я не могу сделать этого больше нигде, поскольку… – Она не может объяснить. Линии силы, линии видимости, математические комбинации; все нужное ей знание у нее в голове, но языком она не может его передать. Кое-что из этого дар сапфира, что-то – приложение теорий, которые ей объясняла мать, а что-то – результат сочетания теории с наблюдениями и инстинктом. – Я не знаю, который город там правильный. Если я подойду ближе и немного похожу вокруг, может, я смогу…

– Сердечник – единственное, что есть по ту сторону света, малышка.

– Это… что?

Шаффа резко останавливается, сбрасывая рюкзак. Нэссун тоже расценила это как сигнал к привалу. Они как раз на подветренной стороне холма, который представляет собой выход старой лавы из древнего вулкана под Джекити. Вся окрестность в природных террасах из выветренного и вымытого водой обсидиана, хотя скала всего в нескольких дюймах ниже слишком тверда для сельскохозяйственных посадок или даже для леса. Некоторые упорные деревья с неглубокими корнями качаются на пустых террасах с коростой пепла, но большинство погибли от пеплопада. Нэссун и Шаффа смогут заметить потенциальную опасность издалека.

Пока Нэссун достает еду, Шаффа рисует что-то пальцем на нанесенном ветром пепле. Нэссун тянет шею и видит, что он рисует на земле два круга. На одном он грубо изображает Спокойствие, знакомое Нэссун по урокам географии еще в яслях, – только на сей раз он рисует Спокойствие в двух частях, с линией раздела по экватору. Разлом, да. Он стал границей более непреодолимой, чем даже тысячи миль океана.

Другой круг, однако, который, как теперь понимает Нэссун, является изображением мира, он оставляет пустым, за исключением одной точки прямо над экватором и чуть к востоку от нулевого меридиана. Он не размещает под ней ни острова, ни материка. Просто точка.

– Когда-то на этом пустом лике мира было много городов, – объясняет Шаффа. – Некоторые цивилизации в течение тысячелетий строили города на море или под водой. Но ни один из них не просуществовал долго. Остался только Сердечник.

Это в буквальном смысле по ту сторону света.

– Как мы можем туда попасть?

– Если… – Он замолкает. У Нэссун сводит нутро, когда по его лицу проходит то самое размытое выражение. На сей раз он морщится и закрывает глаза, словно попытка оценить свою старую личность добавляет ему боли.

– Ты не помнишь?

Он вздыхает.

– Я помню, что помнил.

Нэссун понимает, что ей следовало такого ожидать. Она прикусывает губу.

– Сталь может знать.

Желваки на скулах Шаффы чуть вздрагивают – еле заметное движение, и все.

– Да уж, точно.

Сталь, который исчез, пока Шаффа оттаскивал тела других Стражей, также мог слышать их откуда-то по соседству. И имеет ли значение то, что он еще не появился и не сказал им, что делать? Может, он им и не нужен.

– А Антарктический Эпицентр? Разве у них нет записей и всякого такого? – Она вспоминает, что рассматривала библиотеку Эпицентра прежде, чем Шаффа и Умбра сели с их лидерами, выпили по чашечке сафе и затем убили их всех. Та библиотека представляла собой странную высокую комнату, от пола до потолка уставленную шкафами с книгами. Нэссун любит книги – ее мать обычно раз в несколько месяцев позволяла себе роскошь купить одну, и порой Нэссун получала подержанную, если Джиджа считал ее подходящей для детей, – и она вспоминает, как стояла в благоговении, поскольку никогда в своей жизни не видела столько книг. Конечно, в некоторых из них была информация о… об очень старых городах, о которых никто никогда не слышал, и только Стражи знают, как туда попасть. М-м-м. Хм-м.

– Вряд ли, – говорит Шаффа, подтверждая опасения Нэссун. – К тому же сейчас этот Эпицентр, скорее всего, захвачен другой общиной или даже неприкаянной швалью. В конце концов, у них на полях было полно съедобных злаков, а дома пригодны для жилья. Было бы ошибкой туда вернуться.

Нэссун прикусывает губу.

– Может… лодка? – Она ничего не знает о лодках.

– Нет, малышка. Лодка не годится для такого долгого путешествия.

Он многозначительно замолкает, и Нэссун воспринимает это как предупреждение и пытается взять себя в руки. Здесь он ее бросит, с болезненным страхом и уверенностью понимает она. Здесь он захочет узнать, что она задумала, – а потом не пожелает в этом участвовать. Зачем ему? Даже она понимает, что хочет ужасного.

– Как я понимаю, – говорит Шаффа, – ты хочешь взять под контроль Врата Обелисков.

Нэссун разевает рот. Шаффа знает, где находятся Врата Обелисков? Нэссун ведь только утром узнала это название от Стали. Правда, знание мира, всех его странных механизмов и их действия, тысячелетние секреты все еще по большей части невредимы в голове Шаффы. Только то, что связывает его с его прежней личностью, утрачено навеки… что означает, что дорога в Сердечник – то, что Старый Шаффа должен был в особенности хорошо знать. И что это значит?

– Ну да. Потому я хочу попасть в Сердечник.

Его губы изгибаются при виде ее удивления.

– Найти орогена, который мог бы активировать Врата, было нашей главной целью, Нэссун, когда мы создавали Найденную Луну.

– Что? Зачем?

Шаффа бросает взгляд в небо. Солнце начинает клониться к закату. Они, наверное, могли бы пройти еще час, прежде чем станет слишком темно. Но смотрит он на сапфир, который незначительно сместился со своего положения над Джекити. Рассеянно потирая затылок, Шаффа смотрит на его слабые очертания сквозь густеющие облака и кивает, словно бы сам себе.

– Я, Нида и Умбра, – говорит он. – Лет десять назад нам… дали поручение… отправиться на юг и найти друг друга. Нам было приказано искать и обучать всех орогенов, имеющих потенциал для связи с обелисками. Обычно Стражи таким не занимаются, понимаешь ли, поскольку может быть лишь одна причина подталкивать орогена на путь обелиска. Но этого хотел Земля. Я не знаю, почему. Тогда я… задавал меньше вопросов. – Его рот на миг кривится в печальной улыбке. – Теперь у меня есть догадки.

Нэссун хмурится.

– Какие догадки?

– Что у Земли свои планы на человечество… – Шаффа резко напрягается и пошатывается. Нэссун быстро подхватывает его, чтобы он не упал, и он инстинктивно обхватывает ее за плечи. Рука его держит ее очень крепко, но она не сопротивляется. Ему явно нужно утешение ее присутствия. Наверное, Земля злится на него сильнее, чем когда бы то ни было, потому что он выдает его секреты, и это ощущается как резкая, хлещущая пульсация серебра во всех нервах и между всеми клетками его тела.

– Не разговаривай, – говорит Нэссун. Ей перехватило горло. – Не говори больше ни слова. Если это будет так же больно…

– Он не управляет мной. – Шаффе приходится говорить это между короткими вздохами. – Это не затрагивает моей сути. Пусть я… м-м-м… в его конуре, но на поводок он меня не возьмет.

– Я знаю. – Нэссун закусывает губу. Он тяжело приваливается к ней, и от этого ее колено, упирающееся в землю, начинает дико ныть. Но ей все равно. – Но ты не обязан рассказывать все прямо сейчас. Я сама догадываюсь.

Она думает, что у нее есть все ключи. Нида однажды упомянула о способности Нэссун связываться с обелисками, за это мы в Эпицентре выбраковывали. Нэссун тогда не поняла, но ощутив в какой-то мере чудовищность Врат Обелисков, она теперь может догадываться, почему Отец-Земля хочет ее смерти, если она уже не под контролем Шаффы – а через него и Земли.

Нэссун жует губу. Поймет ли Шаффа? Она не уверена, что сможет перенести, если он решит уйти или, что еще хуже, набросится на нее. Она делает глубокий вздох.

– Сталь говорит, что Луна возвращается.

На мгновение со стороны Шаффы возникает полное молчание. Это тяжесть удивления.

– Луна.

– Она настоящая, – выпаливает она. Однако она и понятия не имеет, правда ли это, так ведь? Она полагается лишь на слова Стали. Она даже не уверена в том, что знает, что такое Луна, кроме того, что это потерянное дитя Отца-Земли, как говорят сказки. И все же каким-то образом она понимает, что здесь Сталь сказал правду. Она не то чтобы сэссит это, и нет красноречивых серебряных нитей, формирующихся в небесах, но она верит так, как умеет верить, что есть другая сторона света, хотя она и не видела ее никогда, верит так же, как знает, как формируются горы, и верит в это, как и в то, что Отец-Земля настоящий и живой и что он – враг. Некоторую правду просто невозможно отрицать.

К ее удивлению, Шаффа говорит:

– Да, я знаю, что Луна есть. – Возможно, его боль немного утихла. Теперь лицо его становится жестким, и он смотрит на туманный, периодически появляющийся диск солнца там, где оно не до конца пронзает тучи над горизонтом. – Это я помню.

– Ты… Правда? Так ты веришь Стали?

– Я верю тебе, малышка, поскольку орогены чувствуют притяжение Луны, когда она проходит близко. Осознание ее для вас так же естественно, как сэссить землетрясения. Но к тому же я ее видел. – Его глаза сужаются и взгляд резко фокусируется на Нэссун. – Зачем же тогда этот камнеед рассказал тебе о Луне?

Нэссун делает глубокий вдох и тяжело выдыхает.

– Я на самом деле просто хотела жить где-нибудь в хорошем месте, – говорит она. – Жить где-нибудь… с тобой. Я была бы не против работать и делать все, чтобы стать хорошим членом общины. Я могла бы быть лористом, наверное. – Она чувствует, как напрягаются мышцы челюсти. – Но я нигде не могу найти такой жизни. Только если буду скрывать, кто я есть. Мне нравится орогения, Шаффа, когда мне не приходится ее скрывать. Я не думаю, что владеть ею, быть… р-роггой… – Ей приходится замолчать, она вспыхивает, пытается стряхнуть стыд от того, что произнесла такое плохое слово, но плохие слова сейчас самые верные. – Я не думаю, что это делает меня странной или злой. – Она снова заставляет себя замолчать, сбить свои мысли с этого направления, поскольку это ведет прямо к «но ты же делала такие плохие вещи». Нэссун неосознанно скалится и стискивает кулаки. – Это неправильно, Шаффа. Неправильно, что люди хотят меня видеть странной, плохой или злой, они ведь так делают меня плохой… – Она мотает головой, подыскивая слова. – Я просто хочу быть такой, как все! Но я не такая – и все, многие, все ненавидят меня за это. Ты единственный, кто не ненавидит меня за… за то, что я есть. И это неправильно.

– Да, неправильно. – Шаффа приваливается спиной к своему рюкзаку с усталым видом. – Но ты говоришь так, малышка, будто попросить людей справиться со своими страхами – простое дело.

И хотя он не говорит этого, но Нэссун внезапно думает: Джиджа не смог бы. Желудок внезапно так подступает к горлу Нэссун, что ей приходится на миг заткнуть рот кулаком и подумать о пепле и о том, как у нее замерзли уши. В желудке у нее нет ничего, кроме горстки фиников, которые она только что съела, но ощущение все равно отвратительное.

Шаффа, против своего обыкновения, не пытается утешить ее. Он лишь настороженно смотрит на нее, но в остальном его лицо непроницаемо.

– Я знаю, что они не смогут. – Да, если говорить, то становится легче. Желудок не успокаивается, но больше она не ощущает приступа сухой рвоты. – Я знаю, они – глухачи – всегда будут бояться. Если уж мой отец не смог…

Тошнота. Она отметает эти мысли, не закончив предложения, а затем продолжает:

– Они всегда будут бояться, и нам вечно придется так жить, а это неправильно. Должен быть способ… уладить. Неправильно, что этому нет конца.

– Ты намерена исправить это, малышка? – спрашивает Шаффа. Он говорит мягко. Она понимает, что он уже догадался. Он знает ее намного лучше, чем она сама, и она любит его за это. – Или покончить с этим?

Она встает на ноги и начинает расхаживать взад-вперед по маленькому кружку между ее рюкзаком и его. Это помогает успокоить тошноту и дерганье, от которого повышается какое-то напряжение у нее под кожей, имени которому она не знает.

– Я не знаю, как это исправить.

Но это не вся правда, и Шаффа чует ложь, как хищник чует кровь. Глаза его сужаются.

– А если бы ты знала, как все исправить, ты сделала бы это?

И тут вспыхивает воспоминание, которое Нэссун больше года не позволяла себе вызывать в памяти или думать о нем. Она вспоминает свой последний день в Тиримо.

Она приходит домой. Видит отца среди каморки. Он тяжело дышит. Она не понимает, что с ним. Почему в тот момент он не похож на ее отца – глаза слишком расширены, челюсть слишком отвисла, плечи поникли, словно ему больно. А затем Нэссун вспоминает, как посмотрела вниз.

Она смотрит, смотрит, смотрит и думает – Что это? Смотрит и думает – Это мячик? Вроде тех, которые дети в яслях гоняют во время обеденного перерыва, только те мячики сделаны из кожи, а у ног ее отца что-то другого коричневого оттенка, с алыми брызгами по всей поверхности, комковатое и наполовину сдувшееся, но «Нет, это не мяч, подожди, это же глаз?» Может быть, но настолько заплывший, что кажется большим распухшим кофейным зерном. Вовсе не мяч, поскольку он в одежде ее братика, включая те штанишки, которые утром надела на него сама Нэссун, пока Джиджа пытался собрать им свертки с обедом для яслей. Уке не хотел надевать эти штаны, поскольку был еще малышом и любил дурачиться так, что Нэссун приходилось вертеться перед ним, а он так смеялся, так смеялся! Она больше всего на свете любила его смех, и когда она перестала вертеться, он в благодарность позволил ей надеть на него штанишки, что означало, что этот неузнаваемый полусдутый предмет вроде мяча на полу на самом деле Уке это Уке это Уке…

– Нет, – выдыхает Нэссун. – Не стала бы. Даже если бы и знала, как.

Она перестала расхаживать. Одну руку она прижимает к животу. Вторая сжата в кулак, засунута в рот. Она выплевывает слова, давится ими, когда они поднимаются к ее горлу, она хватается за живот, в котором столько ужасных вещей, что она как-то обязана выпустить их, или ее разорвет изнутри. Это все искажает ее голос, превращая его в дрожащий рык, периодически взлетающий до громкого визга, поскольку это все, что она может сделать, чтобы не завопить.

– Я не стала бы исправлять, Шаффа, не стала бы, прости, я не хочу исправлять, я хочу убить всех, кто ненавидит меня…

У нее в подвздошье так тяжело, что она не может стоять. Она сгибается, падает на колени. Ей хочется, чтобы ее вырвало, но вместо этого она выблевывает слова на землю между расставленных ладоней.

– Я хочу, чтобы все это ИСЧЕЗЛО, Шаффа! СГОРЕЛО, сгорело дотла и ушло, исчезло, исчезло, НИЧЕГО не ос-с-с-талось, ни ненависти, ни убийств, просто ничего, ржавь, ничего, НАВСЕГДА…

Руки Шаффы, твердые и сильные, поднимают ее. Она вырывается, пытается ударить его. Это не злоба и не страх. Она ни за что не хочет причинить ему боль. Она просто должна как-то выпустить то, что сейчас в ней, или она сойдет с ума. Впервые в жизни она понимает своего отца, вопя, отбиваясь, кусаясь и дергая себя за одежду и волосы, пытаясь ударить его головой. Шаффа быстро разворачивает ее и крепко обхватывает большой рукой, прижимая ее руки к бокам, чтобы она не поранила его или себя, выпуская свой гнев.

Вот что ощущал Джиджа, отстраненно замечает далекая, обелисково-парящая часть ее личности. Вот что поднялось в нем, когда он понял, что мама лгала, и я лгала, и Уке лгал. Вот что заставило его выбросить меня из фургона. Вот почему он пришел в Найденную Луну тем утром со стеклянным кинжалом в руке.

Это… Это Джиджа в ней заставляет ее метаться, кричать и плакать. В этот момент беспредельной ярости она как никогда близка своему отцу. Шаффа держит ее, пока она не выдыхается. В конце концов она обмякает, дрожит, задыхается и тихонько стонет, вся в слезах и соплях. Когда становится понятно, что Нэссун больше не будет вырываться, Шаффа садится, подобрав ноги, и сажает Нэссун к себе на колени. Она приникает к нему, как некогда другая девочка, много лет назад и много миль отсюда, когда он попросил ее пройти ради него испытание, чтобы остаться жить.

Но Нэссун прошла испытание; даже прежний Шаффа согласился бы с этим. Несмотря на всю свою ярость, орогения Нэссун даже не дрогнула, и она даже не потянулась к серебру.

– Ш-ш-ш-ш, – успокаивает ее Шаффа. Он делал это все время, хотя сейчас он гладит ее по спине и большим пальцем стирает ее слезы. – Ш-ш-ш. Бедняжка. Как дурно с моей стороны. Когда лишь этим утром… – Он вздыхает. – Ш-ш-ш-ш, малышка. Отдохни.

Нэссун выжата досуха и опустошена, лишь горе и ярость несутся в ней как сель, снося все на своем пути горячей бурлящей жижей. Горе, и ярость, и еще одно последнее здоровое чувство.

– Ты единственный, кого я люблю, Шаффа, – голос ее звучит сипло и устало. – И лишь из-за тебя я не с-стану. Но… но я…

Он целует ее в лоб.

– Закончи все, как тебе нужно, моя Нэссун.

– Я не хочу. – Ей приходится сглотнуть. – Я хочу, чтобы ты… чтобы жил!

Он тихо смеется.

– Ты все равно ребенок, несмотря на все, что тебе пришлось пережить. – Это ранит, но смысл его слов понятен. Она не сможет сохранить Шаффу живым и убить ненависть мира. Она должна выбрать тот или иной конец. Но Шаффа твердо повторяет: – Сделай так, как тебе надо.

Нэссун отодвигается, чтобы посмотреть на него. Он улыбается еще раз, глядя на нее ясным взглядом.

– Что?

Он нежно-нежно обнимает ее.

– Ты мое воздаяние, Нэссун. Ты – все те дети, которых я любил и защищал даже от самого себя. И если это тебя успокоит… – он целует ее в лоб, – то я буду твоим Стражем, пока мир не сгорит, малышка.

Это благословение, бальзам. Тошнота в конце концов отступает от Нэссун. В объятиях Шаффы, спокойная и покорная, она наконец засыпает среди снов о мире пылающем и плавящемся и по-своему мирном.

– Сталь, – зовет она на следующее утро.

Сталь возникает перед ними посреди дороги, скрестив руки на груди с выражением легкого изумления на лице.

– Самый близкий путь в Сердечник относительно недалеко, – говорит он, когда она спрашивает о том, чего недостает в знаниях Шаффы. – Месяц пути или около того. Конечно… – Он многозначительно позволяет словам повиснуть в воздухе. Он уже предлагал Нэссун и Шаффе лично отнести их на ту сторону света, что, вероятно, способны сделать камнееды. Это избавило бы их от многих тягот и опасностей, но им пришлось бы довериться Стали, когда он понес бы их сквозь землю в странной, пугающей манере его сородичей.

– Нет, спасибо, – снова отвечает Нэссун. Она не спрашивает мнения Шаффы, хотя тот сидит, привалившись к скале, неподалеку. Ей незачем спрашивать его. То, что Сталь интересует только Нэссун, очевидно. Он запросто может спокойно забыть перенести Шаффу или потерять его по пути в Сердечник. – Но не мог бы ты рассказать нам о месте, куда мы собираемся пойти? Шаффа не помнит.

Серый взгляд Стали переходит на Шаффу. Шаффа улыбается в ответ, обманчиво спокойный. Даже серебро в нем затихает, всего на мгновение. Может, Отец-Земля не любит и Сталь тоже.

– Это называлось станцией, – после секундного молчания объясняет Сталь. – Оно старое. Ты назвала бы его руинами мертвой цивилизации, хотя оно до сих пор невредимо, спрятанное среди настоящих руин. Давным-давно люди использовали эти станции или, скорее, транспорт этих станций, чтобы передвигаться на большие расстояния куда эффективнее, чем пешком. Сегодня же только мы, камнееды, и Стражи помним, что эти станции существуют. – Его улыбка, которая не менялась с момента его появления, неподвижная и ироничная. Похоже, что для Шаффы она почему-то что-то означает.

– Все мы платим за могущество, – говорит Шаффа. Голос его холоден и ровен, как когда он задумывает сделать что-то плохое.

– Да. – Сталь молчит на мгновение дольше, чем нужно. – И за этот метод транспортировки тоже придется заплатить.

– У нас нет ни денег, ни чего-нибудь на обмен, – встревоженно говорит Нэссун.

– К счастью, существуют и другие способы оплаты. – Сталь внезапно встает под другим углом, подняв лицо вверх. Нэссун следует за его взглядом, поворачивается и видит – Сапфир, чуть приблизившийся за ночь. Теперь он на полпути между ними и Джекити.

– Эта станция, – продолжает Сталь, – старше Пятых времен года. Она ровесница обелисков. Все уцелевшие артефакты этой цивилизации признают один и тот же источник энергии.

– То есть… – выдыхает Нэссун, – серебро?

– Ты так это называешь? Как поэтично.

Нэссун неуютно переминается с ноги на ногу.

– Я не знаю, как по-другому это называть.

– О, как изменился мир. – Нэссун сводит брови, но Сталь не объясняет своих загадочных слов. – Идите по дороге, пока не дойдете до Стариковской Рожи. Знаешь, где это?

Нэссун вспоминает, что видела такое на картах Антарктики целую жизнь назад, и еще хихикала. Она смотрит на Шаффу, который кивает и отвечает:

– Найдем.

– Тогда встретимся там. Развалины точно в центре травяного леса, внутри внутреннего круга. Входите после рассвета. Не теряйте времени, добирайтесь до центра, вам не стоит оставаться в лесу, как стемнеет. – Сталь замолкает, перетекает в новую позу – на сей раз определенно задумчивую. Лицо его повернуто в сторону, пальцы касаются подбородка. – Я думал, это будет твоя мать.

Шаффа замирает. Нэссун изумлена прошедшей по ней вспышкой жара, потом холодом. Медленно проходя эту странную, сложную эмоцию, она говорит:

– Что ты имеешь в виду?

– Я ожидал, что это сделает она, только и всего. – Сталь не пожимает плечами, но что-то в его голосе предполагает равнодушие. – Я угрожал ее общине. Ее друзьям, людям, которые ей дороги сейчас. Я думал, они обратятся против нее, и тогда этот выбор будет для нее более приемлем.

Люди, которые ей дороги сейчас.

– Она больше не в Тиримо?

– Нет. Она присоединилась к другой общине.

– И они… не убили ее?

– Нет. Удивительно. – Глаза Стали встречаются с глазами Нэссун. – Она знает, где ты сейчас. Врата сказали ей. Но она не идет, по крайней мере, пока. Прежде она хочет безопасно устроить своих друзей.

Нэссун сжимает челюсти.

– В любом случае меня больше нет в Джекити. И она не скоро задействует Врата, так что не сможет снова меня найти.

Сталь поворачивается к ней лицом, движение его слишком медленно и человечно, чтобы быть человеческим, хотя его ошеломление кажется искренним. Она терпеть не может, когда он движется медленно. От этого у нее мурашки по коже бегут.

– Воистину, ничто не длится вечно, – говорит он.

– То есть?

– Только то, что я недооценил тебя, малышка Нэссун. – Нэссун инстинктивно не нравится это обращение. Он снова принимает задумчивую позу, на сей раз быстро, к ее облегчению. – Думаю, лучше мне больше так не промахиваться.

С этими словами он исчезает. Нэссун, нахмурившись, смотрит на Шаффу, тот качает головой. Они надевают рюкзаки и направляются на запад.