Каменный Пояс, 1986

Олег Широков ДЕНЬ С ДОЖДЕМ

Моросил дождь. По крутой деревянной лестнице я поднялся на монастырскую стену с внутренней стороны. Уже не в первый раз смотрю я отсюда на город Далматово, на монастырь — великолепный памятник архитектуры XVIII века, который находится в самом центре и виден из любой точки городка.

Далматово — архитектурный феномен. Он мало изучен и редко кого интересует, поскольку сам памятник находится в запущенном состоянии. Однако нетрудно признать Далматовский Успенский монастырь выдающимся историко-архитектурным явлением на Урале. Для этого нужно всего лишь один раз побывать в старинном городе Далматово, который находится в Курганской области, неподалеку от города Шадринска.

Сейчас старый Далматов монастырь жемчужно-серый. Смоченные дождем древние сторожевые башни и зубчатые монастырские стены, часовня, собор, церковь удивительных пропорций находятся в окружении влажной зелени кленов и берез: свежий аромат весны и мягкий шум дождя — все это будто ведет меня к желанной встрече с чем-то родным, таким далеким и таким близким.

Я, конечно, не боюсь показаться вам смешным и скажу, что монастырь стал для меня уже чем-то живым и одухотворенным. Я приезжаю сюда, как к старому другу, живу и работаю с ним вместе, и прощаюсь, чтобы снова вернуться.

Живу и работаю с ним вместе, — это почти на самом деле так и есть.

На территории монастыря в настоящее время находится машиностроительный завод, организованный летом 1945 года. Стены архитектурного памятника стали естественной промышленной оградой, монастырские кельи — крышей сборочному цеху. Успенский собор с колокольней реконструирован в инструментальный участок, в церкви Всех Скорбящих расположен центральный заводской склад. Доступ туристов на территорию завода запрещен, но с внешней стороны все-таки можно рассмотреть стены монастыря и парк, живописно окружающий крыши собора и церкви. Верхние части собора, колокольни и церкви утрачены. Их разобрали при строительстве завода. Кирпич был «драгоценностью»; полученный таким хитроумным способом, пошел на строительство энергоцеха, котельной, заводской трубы и водонапорной башни. Они «присоединились» к силуэту монастыря. Может быть, это и к лучшему — существующая котельная и энергоцех дают сейчас тепло и свет центральным районам города...

Я не успел сказать вам, я занимаюсь реконструкцией монастыря, а теперь уже завода по выпуску изделий для молочной промышленности, под историко-архитектурный заповедник республиканского значения. К этой работе я шел мучительно долго, сомневался в ее результатах, давно начал, будучи студентом третьего курса архитектурного института.

Наш проректор по научной работе Геннадий Сергеевич Заикин внедрял в процесс обучения студентов архитектурному ремеслу совершенно новые принципы. Его программа охватывала исторические и архитектурные памятники в городах Урала и называлась «Каменный Пояс». Мы начали изучать не абстрактные модели городов из книг, а уральский материал, можно сказать, свой «Суздаль», с той лишь разницей, что «Суздаль» — явление достаточно ухоженное и защищенное. Всегда для этого человека на первом месте была сама архитектура, а потом результат, успех или провал.

Мой плащ промок до нитки. Я спустился вниз с монастырской стены, прошел мимо площадки, на ней стояла готовая продукция завода — алюминиевые цистерны для молока. Успенский собор остался справа — колокольня стоит не обвенчанная. Я подошел к юго-восточной сторожевой башне, открыл старинным ключом дверь.

Здесь находится моя мастерская. Внизу я клею макеты, занимаюсь обмерными чертежами, рисую, читаю рукописные монастырские летописи. На втором ярусе отдыхаю и принимаю гостей. Эта башня «восьмерик» на «четверике». Она завершена огромным восьмигранным кирпичным шатром с «кокошниками» для водоотвода, обрамлена затейливым орнаментом. На оголовке шатра окна для вентиляции со свинцовыми «дверьками». Одна из них открыта, и видно серое небо. На каждой грани стены бойницы, около стоят пушки, изъеденные ржавчиной. В бойницу залетели голуби и сели на растяжки, которые гасят распор в стенах. Тихо воркуют.

Когда смотришь вниз на город, видишь монастырь, крепостной вал, образованный оврагом, излучину реки, людей, спешащих по делам и уходящих в дождь, вспоминаешь добрую примету: дело, начатое в дождь, будет счастливым.

Может быть, вот так же, думаю я, стоял здесь в дозоре монах или стрелец.

В системе городов-крепостей, охранявших восточные границы государства Российского, существовала Северная оборонительная линия. Она проходила по городам Тобольск, Далматово, Оренбург.

В 1644 году на урочище Белое Городище пришел из Невьянского монастыря «преподобный инок», монах Далмат — Дмитрий Иванович Мокринский (1595—1697 гг.). Он построил в глубине оврага у ключа часовню и основал здесь монастырь, обитель особо набожных людей, посвятивших себя посту и молитвам.

Белое Городище принадлежало богатому татарскому мурзе Илигею, который отдавал его в аренду русским жителям-ирбитцам Королеву и Шипицыным. Они промышляли охотой и рыбалкой, уступая часть добычи мурзе. Благодаря хитрости и упорству Далмата, Белое Городище с окрестными землями было отдано монастырю. В постоянных кровавых стычках с мурзой строилась Слобода Служняя, в центре которой стояла Никольская церковь. В 1659 году «грамотой» царя Алексея были утверждены права монастыря на владение землей. С тех пор Далматов монастырь стал полным и безраздельным собственником громадной территории на 60 верст в длину и 30 верст в ширину. На монастырских землях были прекрасные леса, плодородные черноземные участки, сенокосные, хмелевые и другие угодья. Их обрабатывали крестьяне. Но рабочих рук не хватало. Слухи о новом монастыре проникли далеко за Урал. По глухим лесным тропам, рискуя попасть в плен к кочевникам, которые обменивали русский люд на меха и скот, шли сюда крестьяне-переселенцы, в основном с севера Европейской части России. Эти люди искали здесь ту свободу, которая грезилась им на неизведанной земле. Некоторые из них оставались здесь, заключали с монахами так называемые «рядные записи», своеобразную экономическую и морально-нравственную повинность.

Вот, например, выдержка из «рядной записи» 1695 года крестьянина Антона Важенина, найденной в архиве города Свердловска:

«Жити мне, Антону, у них — старцев — на их вотчинной земле с женою и детьми своими вечно без выезду; а дали они, старцы — игумен Исаак с братиею, на два года льготы, а после тех двух льготных годов делать мне, Антону, всякое монастырское здилье, ставить березовых веснодильных дров по две сажени на год, а ставить дров во вся году в ограду, да со всякой коровы давать по безмену масла летняго, да светлому христову воскресению по 20 яиц с венца, да со всякого хлеба после тех двух льготных годов выделять пятым снопом; а тот выделенный хлеб измолотить мне, Антону, привезти в ограду — в житницу, а охоботье и мякины во дворец.

Жити мне, Антону, у них, старцев игумена Исаака с братиею, ни какова бунтовства и крамолы на них, старцев, и меж своею братиею не поднимать, и ни каким воровством не воровать, и подвозных вин в дом не принимать, а самому вина не курить, и зернью в карты не играть, и с воровскими людьми не знаться. В том им, старцам, на себя вечную запись дал и на детей своих».

В «рядной записи» крестьянин ставил «крест-подпись» собственной кровью. Однако не следует забываться: в то время господствующей идеологией было православное христианство, — свобода вероисповедования часто воспринималась человеком как осознанная личная свобода и смысл жизни. Поэтому, работая у старцев-монахов, крестьяне считали, что они работают «на божье благо». Выходцы из Слободы Служней расселились по живописной долине реки Исети и ее притокам.

Вот содержание легенды о Далмате. Как гласит монастырская летопись, Далмат «пришел в мир, дабы до конца дней своих видеть высокое небо и солнце в нем». Это был не только мудрый старец-монах, но и отважный воин. От него отскакивали стрелы, что приводило татар в панический ужас. Они считали его «святым», им и в голову не приходило, что Далмат всю жизнь под монастырской рясой носил кольчугу, а шапкой скрывал на голове боевой шлем. Однажды Далмат получил ранение стрелой и умер в возрасте 102 лет. Считали, что в гибели его виновата кольчуга — проржавела. В то самое место и попала стрела.

При жизни монашеская братия чтила Далмата бессмертным, потому что в старости он выглядел все таким же высоким и крепким, с ясновидящим взором. При смерти Далмата «причислили к лику святых» и написали «образ» в соборе. После смерти старцы стали приписывать «чудесные свойства» кольчуге Далмата, будто бы сила духа и крепость тела перешла в кольчугу. Они одевали ее на утреннюю службу, молились, а затем катались в ней по росе.

...Я видел старинную фотографию: на стене написан «лик святого», рядом усыпальница, на ней лежала кольчуга, поврежденная в одном месте.

После смерти Далмата в XVII веке и в начале XVIII века на монастырь очень часто делали набеги кочевые племена родственников мурзы Илигея. Им не давала покоя выстроенная деревянная ограда вокруг монастыря, которая в конце XVII столетия была заменена рубленым городом с башнями. Деревянная крепость монастыря просуществовала недолго. В результате двух походов 1707 и 1708 гг. она была полностью уничтожена. Не осталось даже обгорелого пня, к которому можно было бы привязать коня.

Племенная знать мурзы злорадствовала недолго. В 1707 году началось строительство Успенского собора «в устранение огненного запаления» в честь почитаемой иконы «Успение Богоматери», которую привозили на «освящение монастыря» из Киева. Полностью строительство этого двухэтажного собора с колокольней было закончено в 1719 году. В стилевом решении орнамента и пропорций архитектура Успенского собора и всех других сооружений монастыря относится к уникальному периоду в каменном зодчестве России — «московскому барокко», испытавшему влияние киевской строительной школы.

Все постройки производились по указанию и под надзором талантливого мастера Ивана Борисова, прозванного в народе лукаво-любовно Сорока. Ему помогали смекалистые и добрые каменщики, соликамские жители: Емельян Гульков, Антон Зубов, Миней Полескин, Михаил Цаплин, Сысой Агафонов, Данила и Роман Громыхаловы, другие местные и пришлые люди. Соликамская земля дала России много мастеров, в том числе здесь родился и обучался ремеслу зодчего знаменитый русский архитектор Воронихин под покровительством «миллионщика» Строганова. Соликамские мастера считались лучшими мастерами и умельцами на Урале. Они строили Верхотурье, Пермь, Тобольск, Усолье, Далматово, Екатеринбург, Кунгур и другие города.

В 1682 году далматовские монахи создают первый в Зауралье и второй на Урале, после Невьянского, железоделательный завод. В 1699 году указом Петра I было предложено тобольскому воеводе Черкасскому испытать железную руду. Присланный в Москву образец оказался прекрасным. Тогда завод был передан казне и стал называться Каменским, что положило качало городу Каменску-Уральскому.

Строительство каменной монастырской стены, которая имела пропорции и силуэт кремлевской стены в Москве, уступая ей лишь по высоте, началось в 1713 году. Пока воздвигали Успенский собор, сооружение крепости и сторожевых башен шло медленно, с перерывами. Основной рабочей силой были, конечно, монастырские крестьяне. К этому времени выросли собственные мастера. Так, в 1722 году делал кирпич «сея обитель Николаевского села житель Никита Федоров сын Чижиков — 30 тысяч добротным мастерством»! Из того же села кирпич делали Петр Андреев — 20 тысяч, Гаврило Антипин — 20 тысяч, Артем Чечельник — 30 тысяч штук. Бутовый камень для фундамента сплавляли по реке Тече из села Першино монастырские крестьяне. Они добывали глину, изготавливали кирпич, подвозили его к монастырю.

Необычен тот факт, что перед началом строительства Успенского собора и церкви Всех Скорбящих в Далматовский монастырь «выписали из Москвы и Киева особо чтимых старцев». Они должны были выбрать точное место для строительства «храма божьего». Считалось также, что эти люди улавливают «нутром своим внутренние силы земли», которые будто бы существуют в природе. Старцы ходили босиком по земле и определяли те места, в коих они «чуяли небесный подъем». Искали до тех пор, пока не найдут.

Потом строили.

...Может быть, это иллюзия, но когда я заходил в Успенский собор, то действительно испытывал чудесную легкость во всем теле. Более того, сейчас в соборе находится инструментальный участок, который на заводе дает самое высокое перевыполнение производственного плана уже 39 лет.

Крепость монастыря в плане представляет неправильный шестиугольник площадью 4,5 га. Композиционной особенностью поселения крестьян около монастыря была радиальная кольцевая структура улиц, ориентированная на угловые башни. Это обеспечивало быстрый сбор крестьян на защиту монастыря-крепости, можно с башен вести прицельный огонь из пушек вдоль улиц и по короткому пути доставлять воду в случае пожара. Длина кварталов застройки соответствовала размерам монастыря. У северо-западной стены ежегодно осенью проводилась ярмарка. По всей южной и западной стене монастыря располагались в один-два этажа жилье и бытовые помещения монашеской братии. Поэтому с внешней стороны половина монастырской ограды выглядела как сплошной фасад зданий, прерываемый воротами и башнями. Монастырские стены так широки, что по ним, за зубцами, можно было проехать на телеге. С внутренней стороны в стенах сделаны бойницы, в отверстия которых стреляли из пушек и пищалей. Для ружейной стрельбы на стенах выложены зубцы, придавшие стене гребнеобразный вид. Стрелок вставал под защиту зубца и стрелял по неприятелю. На юго-западном и юго-восточном углах крепостной стены возведены башни, сохранившиеся до наших дней без изменений. Внутри них стояли пушки, направленные во все стороны.

Строилась крепость отдельными участками, частями. Сотни крестьян в течение полувека воздвигали кирпичную стену, которая стала для них щитом от пожаров и стрел кочевников, причиной восторга и ликования, а для многих могилой.

В летописи упоминается имя Лаврентьевны — «бабы, жизнь творящей тем, когда носит воду из святого ключа на часовне для мастеров-каменщиков, и для сего благословенна Богом, когда она чиста сердцем и душой, когда она мать добрая и жена добродетельная». Пятьдесят лет каждый день, в зной и мороз, к полдню она приносила ключевую воду для строителей крепости. Мастера считали ее «славным знамением», которое духа прибавляет. Только после окончания строительных дел Лаврентьевна умерла. Ее похоронили на территории монастыря в парке. Это был первый на Урале дендрологический парк — шедевр садово-парковой архитектуры с реликтовыми растениями. Зеленые кроны деревьев выглядывали из-за стен и придавали силуэту монастыря неповторимую тонкую гармонию.

Вспомните, если вам приходилось бывать в Далматовском музее, старинную цветную гравюру с видом города. Словно бело-золоченый венец, одетый на высокий лоб зеленого угора, стоит монастырь. Ничто глазу не мешает. Пронзительно чисто и благо в душе, и еще тихо, и вдруг слышен малиновый звон колоколов; и снова испытываешь гордость за русский мастеровой люд, который сочинил такую златозарную красоту.

Не один раз стены крепости Далматова монастыря были свидетелями крестьянских восстаний. То, что крестьяне больше жизни любили, больше всего и ненавидели. Обтесанные народным гневом монастырские стены, политая кровью и слезами монастырская земля. Все в один слишком сложный клубок сплетено. Где любовь начинается, там уже и ненависть гнездится полная, там, как росток, и любовь прорастает. Нет единого измерения и однозначности в истории Далматова монастыря.

В 1762—1764 гг. произошло восстание далматовских монастырских крестьян, названное «дубинщиной». Причиной восстания было усиление экономического гнета монастырем, в свою очередь вызванное отсталостью крепостнической России, которой правила Екатерина II. Это восстание было одним из самых массовых выступлений крестьян Зауралья. Работный люд вооружился дубинками, косами, вилами, кистенями. В течение двух лет они держали в осаде монастырь. Для подавления восстания из Оренбурга прибыл хорошо вооруженный полк драгун.

Далматовские крестьяне приняли самое активное участие в Крестьянской войне под предводительством Е. И. Пугачева. Более 5 тысяч пугачевцев осаждали крепость Далматовского монастыря с 11 февраля по 2 марта 1774 года, но взять ее приступом не смогли. Мощные стены крепости выдержали массированный обстрел пугачевских пушек.

Наступление царских войск под командованием генерала Деколонга заставило пугачевцев снять осаду монастыря и отступить. Бросив в бой конницу и артиллерию, Деколонгу удалось разбить повстанческое войско. Поле брани было усеяно убитыми и ранеными. Погибло около тысячи крестьян, в плен было взято 158 человек.

Генерал Деколонг зверски расправился с пленными: «27 человек было повешено, 49 наказано «нещадно плетьми», 4 человека — батогами, 7 человек умерло во время следствия, не выдержав истязаний, и лишь 14 человек отпущено без наказания замаливать грехи в церковь». Государственная власть использовала монастырь местом «пожизненного затворения в келье» лишних при дворе людей. Сюда были насильно «пострижены в монахи» генерал Апраксин Петр Васильевич, претендентка на престол княжна Юсупова Прасковья Григорьевна.

В 1781 году монастырская слобода Никольская была сделана городом, и первым городничим Далматова был секунд-майор Сергей Воинов. А в 1783 году был утвержден герб Далматова, сделанный гарольд-мейстером Волковым. В описании герба говорилось: «На голубом поле три золотые колокола, поставленные пирамидою, с надписью на них 7152 год, означающие, что сие место славно было построенному в оном году Далматовским Успенским монастырем. Дата 7152 означает основание монастыря от сотворения мира и соответствует 1644 году от рождества Христова». В XVIII столетии Успенский монастырь стоял во главе Далматовского «заказу», в который входило 42 церкви. В 1719 году в монастыре была открыта цифирная школа, где преподавались духовные и светские науки. 12 марта 1816 года при монастыре основано двухгодичное училище для детей.

Это были первые школы Зауралья. Многие видные деятели науки и культуры получили первоначальное образование в училище и школе Далматовского монастыря. Здесь учились: Зырянов А. Н. — известный уральский краевед; Носилов Д. К. — полярный путешественник; Ладыжников И. П. — соратник В. И. Ленина; Попов А. С. — изобретатель радио.

Сегодня архитектурный ансамбль Далматовского Успенского монастыря признан памятником русского зодчества XVIII века. Далматово — чрезвычайное и, может быть, единственное явление в истории Урала. Архитектура мне иногда представляется увеличительным стеклом, которое показывает наши достижения и, увы, наши промахи. Вместе с очевидным прогрессом в архитектуре новых жилых районов утрачивается своеобразие старых уральских городов. А не создать ли новый градостроительный стиль, где бы памятники культуры и архитектуры: старые уральские заводы, плотины, торговые ряды, особняки, монастыри, церкви — продолжали свое активное существование, придавая неповторимость уральскому городу? Ведь можно не только сохранить памятники физически и хитроумно устроить в них заводы, — необходимо открыть замыслы древних зодчих, созданные ими образы русской архитектуры сделать достоянием художественной и градостроительной культуры Урала. Всегда найдутся люди, в противоположность первым, которые с тем же упорством и изобретательностью воскресят утраченную красоту.

Типичным явлением стало сейчас обращение «архитектурной молодежи» к старому уральскому зодчеству, которое во все времена своей истории было редко самобытным и народным.

Что скрывать, приходилось часто совершать «большие петли» ложных поисков по «западным образцам». Молодые архитекторы, одержимые желанием скорее «построиться», находясь в плену «западного архитектурного индивидуализма», вдруг увидели — под ногами гибнет «святая русская красота», с какой любовью она создавалась и как много утрачено безвозвратно.

Архитектурное наследие оказывает неоценимое воспитательное значение на подрастающее поколение, поскольку ощущение Родины рождается в гармонии природы и строений. Образ Родины формируется в самом нежном возрасте, в таких знакомых понятиях — мой дом, двор, улица, мой город, моя страна. Оказывается, архитектура — спокойный, терпеливый и забавный воспитатель; в этом — исключительная ценность традиций. И сегодня актуальным становится сохранение культурной среды, созданной поколениями предков. Без этого немыслима наша духовная, нравственная жизнь, привязанность к родным местам!

Старые уральские мастера, как никто, умели создать неповторимый ансамбль для каждого города. Со всей возможной полнотой и совершенством они выразили в зданиях красоту, мощь и смысл наших родных образов — нашей русской природы и человека, нашего прошлого в связи с настоящим, наши грезы, мечты, наши духовные идеалы.

...Я вышел за монастырскую стену и направился по скользкой тропинке вдоль крепостного вала к месту, где впервые Далмат построил часовню. Я уже видел раньше, как сюда сбрасывали отходы шлака из котельной завода. Дождь не прекращался. Вода стекала со стен, мимо которых я проходил, образовывала ручейки и тем самым подмывала фундамент. Возможно, в какой-нибудь ливень стена рухнет, потому что уже сейчас был заметен легкий крен. Может быть, и устоит, ведь простояла же триста лет...

Спускаться с вала было легко, я скользил как на лыжах; дождь умыл мне лицо, вода падала с волос за шиворот. Я подошел к ключу, здесь по проекту будут строить памятник основателю города, и увидел старушку. Она наливала деревянным ковшом в бидон воду. Увидев меня, она неторопливо зачерпнула воду из ключа, протянула мне.

— Здравствуйте... — неуверенно начал я.

— Здравствуй, сынок, — благодушно улыбнулась она. — Испей водицы.

Неужели я где-то видел ее? Я выпил воду, такой воды я нигде не пил, она освежала...

И снова, в который раз, когда работаю в Далматово на выезде, я задаю себе единственный вопрос: хватит ли мне мужества и обыкновенной порядочности признаться самому себе в том, что восстановление памятника возможно?!

Сейчас основное производство завода находится на новой площадке за чертой города. Тем не менее, на территории памятника продолжают выпускать продукцию. Работа идет полным ходом. Никто не думает производство переносить на новую площадку.

Лев Леонов «АРИЭЛЬ»-86, ИЛИ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Артистов еще нет на сцене, но их инструменты, аппаратура уже как будто что-то говорят зрителям. Груды черных звуковых колонок по обеим сторонам сцены. Каждая колонка точно полуоткрытый рот с черными губами. Мерцают красные и белые лампочки на пульте звукорежиссера Игоря Федорова. Около сотни рычажков и ручек на этом пульте. Пока они поставлены так, что инструменты лишены голоса. И сейчас если, допустим, упадет со стула гитара-соло Сергея Антонова, она не загудит, подобно обычной акустической гитаре, — услышим только бряканье деревяшки. Ни звука не издадут черные «губы» колонок, если «пройдемся» по клавишам синтезаторов Сергея Шарикова или клавинета Ростислава Геппа, по струнам бас-гитары Валерия Ярушина или гитары-соло Льва Гурова. Энергия этих «цивилизованных» инструментов скрыта не в них, а в электрических розетках, к которым они подключены. На сцене только барабаны и «тарелки» Бориса Каплуна еще сохраняют связь с живой музыкой. Чутко отзываются они и на легкие удары пальцев, и на жесткое подстегивание деревянных палочек. Этот «последний из могикан», еще не подключенный к розетке музыкальный агрегат вызывает у меня особую симпатию. Он, как человек, по-настоящему тратится, отдает частицу души и тела, в прямом смысле, когда звучит. Шрамы и заплатки все прибывают на нем, в то время, как его соседи по сцене лишь перегоняют электрическую энергию в звуковую.

Прислушаемся, о чем в эту минуту шепчутся инструменты.

— Честно говоря, вся современная музыка без нас немыслима, — звякает гитара Антонова. — Не представляю, как может «семиструнка» озвучить Дворец спорта или стадион. А помните, как в Западном Берлине наши ребята работали на объединенной «электромузыке» ансамбля «Пудис» из ГДР и польского ансамбля «Меч»? Слышно было за несколько километров.

— Вот-вот! — буркнул «том», один из средних барабанов. — Недавно проходили тут две сотрудницы концертного зала. «Как перевести «Ариэль»? — спрашивает одна. «Ари... больше — вот и будешь «Ариэль»...» Нашли, чем хвастать.

— Наши ребята не орут, — сухо заметил синтезатор звука «Профит» Шарикова. — Но, говоря научно, динамические возможности аппаратуры вызвали новое качество музыки. Техника посягнула на эмоции. Слабые ансамбли этим воспользовались и отсутствие таланта компенсировали техническими средствами — прямым психофизическим воздействием оглушающей музыки. Это не искусство, это медицина. Например, известно, что так называемая резонансная частота колебаний сердца составляет семь герц, и сердце может разрушиться, если воздействовать на него даже слабыми колебаниями этой частоты.

— Мы тебе, барабан, говорим это в назидание, — заметил клавинет Геппа, — чтобы ты полнее ощутил возможности современных инструментов. Ты вот только громыхаешь. А на «Профите» можно синтезировать любой звук. Хоть мяуканье. Мы только по форме еще чем-то напоминаем традиционные инструменты: у меня и «Профита» клавиатура, как у рояля, а у гитары остался гриф. Но мы им не родня, мы из будущего.

— Я думаю, нам и люди будут скоро не нужны, — чуть картавя, синтезированным голосом Шарикова вставил «Профит». — Я слышал, что в Японии музыкант Томита один выступает за целый оркестр. Ему помогает электронно-вычислительная машина. Да и мой Шариков, думаете, ноты рисует, когда музыку записывает? Ничего подобного — какие-то дроби, цифры, таблицы. Математика!

— Рано вы нас хороните, — отрубил большой барабан. — Слыхали мы о таком концерте. Стоит маленькая коробочка, из нее вылетает «Болеро» Равеля, а рядом сидит мумия без всяких эмоций на лице и передвигает рычажки. Больше часа на эту мумию смотреть невозможно — нервов не хватает. А нашего Бориса Каплуна со сцены не отпускают, хоть десять раз пой про Бабу-Ягу. Вам, иностранцам, не понять, что русского человека эффектами не поразишь. Ей-богу, говорить с вами не хочется. Вот ты, «Профит». Ведь ты американец и по-русски тебя надо звать «Пророк». Ну кого ты на Руси своим мяуканьем удивишь?.. Рок, пророк — слов-то к нам каких натащили!

Стоп! Вот тут я вмешаюсь в спор инструментов.

Действительно, стилю «рок» не повезло с названием. В русском языке давным-давно существовало это слово — рок, от общеславянского «ректи», что значит «говорить». Оно обозначало судьбу, обычно злую, грозящую несчастьями. «Рок завистливый бедою угрожает снова мне» — у Пушкина есть такая строчка, помните? И когда в начале 60-х годов на эстраду пришел стиль рок-музыки с его обостренным, прихотливым ритмом, специфическим звукоизвлечением, броским сценическим поведением артистов, многие не приняли его, потому что слово «рок» настраивало на что-то ужасное, чуждое. Потом разобрались. Оказывается, музыка в этом стиле может быть и ритмичная и мелодичная, сливаться с симфонической музыкой (классик-рок, симфо-рок), и с народной мелодией (фольк-рок), украшаться восточным орнаментом (рага-рок, реггей) и наполняться как бы отголосками космических катаклизмов (хэви-рок, или тяжелый рок)...

А название... Ну, что же, кто открывает новое явление, тот его и называет на своем языке. Во все языки вошло же русское слово «спутник». А русский язык спокойно принял «кредит», «гарантию» и другие иностранные новинки. Только вот «рок» многих продолжает все-таки смущать.

Рок-группа? Не годится. Назовем скромнее: вокально-инструментальный ансамбль.

На этот счет у конферансье «Ариэля» Владимира Царькова есть забавная реплика. Рассказывая об инструментах ансамбля, он показывает на одну детальку и объясняет: «По-английски она называется «вау-вау», по-французски — «уа-уа», по-японски — «гу-гу». А по-русски — важно и мудрено: «Педаль автоматическая ножная для гитары электрической ручной».

Смешно? Пожалуй. Но, увы, так бывает не всегда. И в истории «Ариэля» — а у него уже есть своя история, ведь ансамблю исполнилось 15 лет — бывали минуты, когда смеяться не хотелось... Тем более, что «Ариэль» никогда не открещивался от своих истоков. «Своим учителем считаю ансамбль «Битлз», — не раз заявлял Валерий Ярушин. — Мы многое взяли у него. Приверженность к крупной форме, манеру пения «белыми» голосами, то есть на открытом звуке, как, кстати, поют Уральский и Оренбургский народные хоры».

«Битлз» и Уральский русский народный хор... Такая параллель не случайна. «Битлз» первый из авангардистов обратился к народной музыке и попытался создать для нее современную форму. Об этом, кстати, многие забывают. «Покуда «Битлз» не указал ей на первоисточник, американская белая молодежь вообще ничего не знала о нашем искусстве», — говорил негритянский музыкант М. Уотерс.

То, что «Битлз» обратился к народным песням, помогло коллективу удержаться на эстраде дольше ансамблей, возникших одновременно с ним. И в нашей стране рок-группы, опирающиеся на фольклор, оказались самыми жизнестойкими — белорусские «Песняры», узбекский ансамбль «Ялла», русский «Ариэль». Все они, в том числе и челябинцы, предприняли попытку возродить современное бытование народной песни. Может быть, ближе других к этой цели подошел «Ариэль», которому, как писала газета «Кельнише рундшау» (ФРГ), «удалось слияние жесткого стиля рок с фольклором, чего не добилась ни одна наша группа в этом направлении».

...Артисты выходят на сцену. Как всегда двое — Ярушин и Гуров — выдвинуты вперед, четверо — сзади.

Программа «Ариэля» открывается песней московского композитора Игоря Якушенко «Время мое»:

Я сижу рядом со звукорежиссером Игорем Федоровым и вижу, как он буквально изо всех сил борется с «паразитным» фоном, который вдруг «полез» через синтезатор «Корг», на котором играет Ростислав Гепп. Вот они, капризы техники. А неподключенный к розетке барабан рокочет и подгоняет: «Время, время мое...»

От Гурова идет сердечность в композициях ансамбля. Голос у него искренний, интонации порой просто бытовые, и это подкупает. У него открытая улыбка, располагающая к себе внешность. Не обладая специальным музыкальным образованием, получил от природы прекрасную музыкальную память. Первые песни, которые сочинял, заучивал наизусть, потому что нотами записать не мог, чтобы показать ребятам. Так, кстати, родилась и известная его песня «Тишина», которая перешагнула рубежи нашей страны.

«Я участник Великой Отечественной войны, — отзывается о «Тишине» челябинец Антипенко, — и честно говоря, не очень люблю так называемые ВИА. Но вот мой сын, студент, подарил мне ко Дню Победы пластинку и поставил на проигрыватель одну из песен. Когда прозвучали первые аккорды и молодой голос запел: «Соловьи, не пойте больше песен, соловьи. В минуту скорби пусть звучит орган, поет о тех, кого сегодня нет, скорбит о тех, кого сегодня нет, с нами нет...», что-то во мне перевернулось и слезы под ступили к глазам».

Всего Львом Гуровым написано около 60 песен.

— Говорят, что многое зависит от среды. А я считаю, что всегда должен быть пример перед глазами и конкретный человек, который тебя увлечет, — утверждает он. — Таким человеком стал для меня отец. Он сам прекрасно пел, и вокруг него в областной больнице, где он работал хирургом, собрались неравнодушные к музыке люди. Так я еще пацаном вошел в музыкальную среду, подпевал...

Двадцать лет назад при областной больнице стали создаваться первые в Челябинске молодежные ансамбли а ля «Битлз». Приобретались инструменты. В 1966 году появился и предшественник нынешнего «Ариэля», который также назывался «Ариэль». В нем играли и пели в основном дети врачей, которым было по 15—17 лет.

Незабываемой осталась в памяти Льва Гурова первая гастрольная поездка. Он только что закончил школу и по предложению одного артиста филармонии месяц пел на летних танцевальных вечерах в Пласте, в городском саду.

— Мы были бессребреники, — вспоминает Гуров, — выступали бесплатно и репетировали по ночам с огромным увлечением. Помню наши первые сольные концерты в медицинском институте. Аппаратура хрипит, слов не разобрать. Но как принимали!

К 1970 году, когда из трех ансамблей Челябинска — «Ариэля-66», «Аллегро» и «Пилигримы» — сложился новый «Ариэль», Лев Гуров стал его первым бесспорным лидером. «На него» писались песни. Молодому слушателю нравилась его джентльменская корректность, подкупало откровение, с которым он доносил до слушателя песню. Ему хотелось подпевать.

У молодежи он пользовался огромной популярностью. Казалось, он весь пропитался стихией «Битлз», и его копии «Битлз» были, что называется, один к одному. Однако сам, несколько флегматичный от природы, не терял головы. «Ну, как концерт?» — спрашивали бывало домашние. «Нормально, — коротко бросал он. — Аншлаг».

— Наш конферансье Владимир Царьков объясняет зрителям, что имя «Ариэль» можно встретить в произведениях Шекспира, Гете. Так называется и один из спутников Урана, — вспоминает Гуров о происхождении названия ансамбля. — Но это все поздние домыслы. Мы такими познаниями двадцать лет назад не обладали. Авторство принадлежит одному почитателю ансамбля из ЧПИ. Он нам подарил это красивое слово. Скорее всего, позаимствовал из книги писателя Беляева о фантастическом летающем человеке Ариэле...

Можно ли представить себе музей ВИА? Не склад экспонатов, говорящих о том, что уже ушло из нашей жизни, а реликвии, рассказывающие о становлении жанра?

Да, через двадцать лет после создания первых советских профессиональных ансамблей (а ими стали в 1966 году ленинградские «Поющие гитары» и московский ансамбль «Веселые ребята») речь пошла о музейной пыли на ВИА. Ну, что ж, продержаться 20 лет на гребне популярности, да еще у переменчивой молодежной аудитории — это достойно. Но стоит присмотреться, что умирает естественным путем, а что мы торопимся похоронить. Объектом наблюдений для выводов, видимо, должен стать ансамбль, наиболее типичный, повторяющий в своей судьбе изгибы биографии жанра. Таков «Ариэль».

Немногие из ансамблей, возникших на заре ВИА, дожили до сегодняшнего дня. А те, что сохранились, в сущности, пережили смену поколений и сейчас предстают фактически другими коллективами под старыми названиями. И может быть, лишь «Ариэль» сохранился в неизменном составе с неизменным творческим кредо, а потому может стать предметом серьезного изучения для выводов о судьбе жанра.

Достойны, например, внимания те средства, которые коллектив использовал для внутреннего обновления. Другие ансамбли в поисках новых красок, новых творческих возможностей шли по пути обновления состава солистов, инструментария. «Ариэль» же перестраивался, все время как бы меняя кожу, открывая внутри себя возможности для перемен.

Ансамбль неоднократно терял слушательскую популярность, но снова и снова обретал ее. Можно отметить цикличность: примерно раз в четыре года наблюдалось падение интереса к ансамблю и его новый подъем. Вот эти взлеты:

1970—1971 годы. Первые успехи на телевизионном конкурсе «Алло, мы ищем таланты!» и на горьковском фестивале «Серебряные струны».

1974 год. Победа на пятом Всесоюзном конкурсе артистов эстрады.

1978 год. Из «всегда вторых» «Ариэль» выходит на первое место в популярности у слушателей, оттеснив «Песняров». В этом году чехословацкий журнал «Мелодия», сравнивая «Песняров» и «Ариэль», писал: «„Песняры“ — борона, „Ариэль“ — плуг». Одни только очищают почву народной песни от сорняков и камней, другие ее вспахивают.

1981—1982 годы. Серия успешных зарубежных поездок — ФРГ, ГДР, Чехословакия, встреча с американской молодежью в Иркутске. «Ариэлю» доверяют представлять нашу молодежь на международном уровне.

И наконец, 1985 год. «Ариэль» вновь активизировал творческий поиск, создал новое широкое музыкально-сценическое полотно «За землю русскую».

Примечательно, что каждый взлет ансамбля отмечен какой-то крупной творческой работой. Или это рок-опера «Сказание о Емельяне Пугачеве» в 1978 году, или рок-оратория «Мастера» в 1981 году и рок-сюита «Утро планеты» в 1982 году. Хотя эти произведения крупных форм сами по себе сложны для восприятия и, наверное, по популярности не могли бы соперничать с песнями «Ариэля», но их роль несомненно важна в «разрыхлении почвы», в создании атмосферы творческого вдохновения и удовлетворения.

Они как бы закрепляют достигнутое.

Закономерно, видимо, и то, что популярность ансамбля, с годами распространяясь вширь, «географически», никогда уже не была такой «взрывной», как в первые годы. В памяти артистов, как яркий миг, запечатлелся не зарубежный «круг почета», и даже не творческий марафон 1974 года, принесший им звание лауреатов Всесоюзного конкурса, а скромный, с точки зрения сегодняшних достижений, успех на мало кому известном фестивале «Серебряные струны» в Горьком в 1971 году.

Сегодня хорошо видно, что это был один из важнейших рубежей в жизни ансамбля. Именно после горьковского фестиваля «Ариэль» стал таким, каков он есть.

Взять, например, достижение «Ариэля» — новаторское отношение к русскому фольклору. Вначале ведь это направление появилось из чисто тактических соображений. Предложение Ярушина спеть на областном телевизионном конкурсе русские народные песни «Ой, мороз-мороз» и «Ничто в полюшке не колышется» вызвало бурную реакцию коллег. Кто-то язвительно заметил: не лучше ли начать сразу с «Шумел камыш»?

В Челябинске эти песни прошли успешно. Но в Свердловске на полуфинале конкурса «Алло, мы ищем таланты!» случилось неожиданное — челябинцев «обошел» ташкентский ансамбль «Ялла». И судьба фольклорных аранжировок повисла на волоске.

Вообще это был самый сложный период в жизни ансамбля. С нарушением, как говорится, «спортивного режима». Расшаталась дисциплина. Из ансамбля ушел один из основателей «Ариэля-66», автор идеи объединения трех челябинских ансамблей Л. Фидельман.

И в это же время судьба подарила надежду — горьковчане пригласили ансамбль на свой фестиваль.

«Ходьба» за аппаратурой привела тогда «Ариэль» во Дворец культуры челябинских трубопрокатчиков. Здесь появился усилитель «Регент» с немыслимой тогда мощностью 60 ватт. Во Дворце ЧТПЗ ансамблю сшили костюмы в русском стиле, и началась подготовка к фестивалю «Серебряные струны».

В четырех песнях решили показать разные грани своего творчества. Ярушин снова предложил обработку народной песни «Отставала лебедушка». Именно к горьковскому фестивалю Гуров написал свою «Тишину», песню гражданственной тематики. Была также в репертуаре молодежная тема — первая вообще песня, родившаяся в «Ариэле», — «Принцесса» В. Колесникова, а также «Золотые сны» из репертуара «Битлз».

Но жюри и слушатели были покорены прежде всего русской народной песней. Ребята вспоминают, что таких слушательских эмоций они больше уже не встречали. Жюри аплодировало «Ариэлю» стоя.

Первые интервью, которые давали дрожащими голосами... А через две недели — так оперативно! — по Всесоюзному радио в популярной передаче «Запишите на ваши магнитофоны» прозвучала «Лебедушка». Домой вернулись «королями».

Судьба фольклорных аранжировок была решена окончательно. Именно они принесли победу «Ариэлю» и на пятом Всесоюзном конкурсе артистов эстрады, стали тем открытием, которое сделал коллектив в современной эстрадной музыке.

Но «Ариэль» по-прежнему оставался самодеятельным ансамблем, хотя и состоявшим из профессионально высокообразованных музыкантов. Самодеятельный статус накладывал ограничения. Так, осталась нереализованной идея Р. Паулса записать после успеха коллектива на фестивале «Янтарь Лиепаи-72» первый диск. Запись состоялась в Риге, но пластинка не вышла. Вставали и другие проблемы.

К началу 1974 года в коллективе остаются трое — Ярушин, Гуров и Антонов. Казалось, все кончено и ансамбль распался. Но тут Ярушин принимает важное решение: выбирает путь профессиональной эстрады. Это решение поддержал художественный руководитель Челябинской филармонии В. Д. Стрельцов. И с 1974 года «Ариэль» становится коллективом Челябинской филармонии.

Однако наивно было бы полагать, что у ансамбля началась здесь легкая жизнь. На смену одним трудностям пришли другие.

Как в гастрольной круговерти нарабатывать репертуар? Как не превратиться в контору по прокату песен? Как не потерять живого контакта со слушателями (ведь тем и сильны любительские ансамбли, что они — как бы часть слушателей и прекрасно ориентируются в колебаниях музыкального спроса)? Со всей остротой на передний план выдвинулись вопросы творческие. Оказалось, что удержаться в профессионалах на достойном уровне ох как не просто! Многие ВИА, ярко вспыхнув, пропадали в небытие, выходя в открытый и безбрежный «космос» профессиональной эстрады. В тот период только в Москве работало около пяти тысяч ВИА. Кто их теперь помнит?

«Многие люди, — писал в одной из статей Р. Паулс, — даже профессионально образованные, имеют весьма смутное представление о том, как тяжел и сложен труд музыканта ВИА». «Они режимные ребята», — говорил об артистах первый директор «Ариэля» В. Колтунов.

Действительно, жизнь артиста ВИА регламентируется жестким ритмом. На гастролях болен ты или здоров не имеет значения — твое место на сцене. По два концерта в день с полной отдачей — не редкость. Да еще нужно репетировать, чтобы дома максимально выкроить время для семьи, для детей. Но и дома репетиции — каждый день, ведь встают все новые и новые творческие задачи.

В таких условиях «выживает» только сплоченный коллектив, у которого есть крепкий лидер. Он и профессиональный музыкант, сочинитель и аранжировщик, а также худрук, заботящийся об общем «классе» артистов, и менеджер.

«Ариэль», как и другие ансамбли, — вот еще доказательство в защиту этой модели для музея ВИА — не мог долго задержаться на стадии коллективного руководства. Все больше и больше выделялся в нем общепризнанный лидер — Валерий Ярушин.

В семье Ярушиных особых музыкальных талантов не было. Отец, правда, играл на гармошке-хромке. Научил и Валерия. В детском саду тот был первый гармонист, и вся группа отправлялась из садика в школу под специально разученный им марш на мелодию «Провожала Ваньку мать во солдаты».

После смерти отца материальное положение семьи ухудшилось (кроме Валерия, мать воспитывала еще двух дочерей). Было нелегко, но музыкальную школу мальчик не бросил. Заметим, что приняли его туда с испытательным сроком после долгих уговоров матери — музыкального слуха у Валерия почему-то не обнаружили.

Однако свою первую получку — 14 рублей — он заработал не как музыкант, а как актер пионерского театра при Челябинской студии телевидения, за участие в одном из телевизионных спектаклей. Долгое время он даже раздумывал: выбрать ли ему театральную сцену или музыку?

Судьба с ранних лет приучила его к самостоятельности. Он рано начал обеспечивать себя материально и помогать семье — подрабатывал в разных музыкальных ансамблях Челябинска и Копейска. Кстати, в Копейске в ВИА «Поющие сердца» впервые встретился с электромузыкальными инструментами и сделал первую в жизни аранжировку песни «Спасибо, сердце» из репертуара Л. Утесова.

В 1967 году, учась в Челябинском музыкальном училище, организовал инструментальный ансамбль «Джаз-балалайка». Через год во Дворце культуры завода им. Колющенко возглавил вокально-инструментальный ансамбль, которому дал имя «Аллегро».

А в это время в Челябинске уже гремит «Ариэль-66» с Львом Гуровым и репертуаром «под Битлз». В репертуаре же «Аллегро» сразу установилась традиция — исполнять только песни советских композиторов. На шутливых соревнованиях этих групп жюри всегда отдавало предпочтение группе «Аллегро», симпатии же зрителей чаще были на стороне «Ариэля». И всегда существовала третья точка зрения, почти по Гоголю: вот если бы идейную направленность «Аллегро» да соединить с эмоциональностью «Ариэля»... Это удалось осуществить в начале 70-х годов, когда родился новый «Ариэль».

Тем временем Ярушин учился уже в институте культуры. Много работал. Учился у педагогов, учился у жизни, использовал все возможности. Летом со своим баяном ходил по деревенским свадьбам. Много раз смотрел и музыкальные кинофильмы «Шербурские зонтики», «Девушки из Рошфора», перекладывал на ноты музыку фильмов — магнитофона у него не было. «Кавказскую пленницу» смотрел 53 раза. Присматривался, когда возникает смех, что его вызывает. И новая музыка входила в репертуар его ансамблей.

Работа в «Аллегро», а потом в новом «Ариэле» привлекает его не в последнюю очередь материальной стороной. Но после первых успехов русских народных песен в его обработках он начал смотреть на «Ариэль» как на дело всей жизни. Именно композиторское творчество утвердило его в «Ариэле» как бесспорного лидера и открыло путь творческого восхождения, пик которого, можно надеяться, еще впереди.

Ярушин — человек больших творческих планов, высоких отдаленных целей. Он не любит раскрывать их, неохотно пускает в свою творческую лабораторию. Но всегда чувствуется, что он не живет одним днем, хорошо видит перспективу ансамбля и умело приближает к ней коллектив. За годы в «Ариэле» он выковал в себе и качество организатора, объединив и сцементировав в творчестве удивительно разные личности своих коллег. Вызывает огромное уважение тот черновой труд, который позволил ему подняться над не очень благоприятными для формирования его культурного уровня житейскими обстоятельствами, его умение взять от общения с народом самое ценное — глубинное понимание народного творчества.

В конце 1984 года «Ариэль» выступал во втором отделении большого эстрадного представления в московском Дворце спорта в Лужниках. Подстраиваясь к ходу концерта, который продолжался уже полтора часа, челябинские артисты решили выступить перед подуставшим слушателем с облегченным репертуаром: некоторыми русскими народными песнями, а также особо популярными в их исполнении — «Комната смеха», «Баба-Яга», «В краю магнолий»...

На этом концерте присутствовала государственная комиссия, оценивавшая программы с точки зрения их соответствия сегодняшним задачам. «Ариэлю», допустившему тактическую ошибку, было высказано много серьезных замечаний. Прозвучало даже такое: «Если бы это был не «Ариэль», мы бы немедленно поставили вопрос о расформировании коллектива».

Ансамбль точно попал под холодный душ. О своем творчестве привыкли слышать чаще хорошие и даже лестные слова. Но вдруг такое! И вот назначен специальный концерт, на котором перед госкомиссией нужно не просто подтвердить свою репутацию, а, пожалуй, отстоять право на свое существование. Было от чего заволноваться.

Репетиции новой программы проходили неровно. Взяли в репертуар новые песни: «Россия помнит» Р. Геппа и «Это Южный Урал» В. Ярушина, песни военных лет — «Днем и ночью» Н. Богословского, «Партизанская борода» Л. Бакалова. Из старых программ подняли «Тишину» Л. Гурова, рок-сюиту А. Морозова «Утро планеты». Вошла в программу и песня Е. Гудкова «Танкоград». Эти песни обогатили первое отделение концерта, придали ему актуальность. Впервые в программе так четко обозначились «географические» приметы ансамбля, что он — коллектив уральский.

Существенные добавления получил цикл русских народных песен. В него вошли лирические песни — старые «Как из бору-борочку», «На горе, на гороньке» и новая — «Дубровушка». Традиционные для «Ариэля» шутливые русские народные песни пополнились еще одной аранжировкой — «Пчелочка златая».

На репетициях не только совершенствовалось исполнение песен, добавлялись новые краски, но очень трудно, медленно выстраивалась программа в целом.

С чего открывать концерт? Куда вставить неудобную, трудно сочетаемую с другими произведениями рок-сюиту «Утро планеты»? Чем завершить концерт? Эти вопросы вплоть до самого важного отчетного концерта не находили ответа.

Никак не получалось — просто сесть за стол и «вычислить» концерт. Слушатели своими эмоциями постоянно вносили коррективы. Таким образом, программы «Ариэля» — это отчасти и творчество слушателей.

...Как один концерт не похож на другой, так не похожи друг на друга и репетиции. Бывают добродушно-вольготные (это поначалу), бывают деловые, когда все удается с первого раза. Бывают и резкие, нервные в конце репетиционного периода перед сдачей программы областной комиссии.

Но все репетиции начинаются одинаково.

Раньше всех на пустой сцене концертного зала появляется рабочая группа. Устанавливается аппаратура. Ритуал этот отработан до мельчайших подробностей. Имеют значение и несущественные на первый взгляд детали. Например, Борис Каплун по всей стране и за границу таскает за собой красную тряпицу, которую аккуратно на каждой репетиции или на концерте стелет на стульчик. Без нее Каплун начинает нервничать. Гепп не расстается с какой-то обшарпанной подставкой в форме мениска.

Взрослые люди! Казалось бы, какая ерунда лежит в основе творческой уверенности. Но это детали из артистического мира, наполненного за долгие годы совместной работы своими мифами и не всегда открывающегося для непосвященного.

Лет шесть назад ленинградские социологи попробовали выяснить, из чего складывается микроклимат ансамбля. Удивленные фактом редкого для ВИА долгожительства коллектива в одном составе, они провели, по словам Сергея Антонова, «перепись взглядов населения». И похоже, уехали ни с чем. По крайней мере, вразумительно сказать о «секрете» «Ариэля» не смогли.

А секрета никакого нет. Есть незначительные, казалось бы, детали, принципы общения и главное, по-моему, уважение к внутреннему миру коллеги, если даже этот мир проявляется в таких чудачествах, как красная тряпица Каплуна.

В этом ключе разработаны, а точнее сказать, выявились со временем свои, ариэлевские методы воздействия друг на друга.

Например, юмор. Это важное средство поддержания в «боевом состоянии» внимания на репетициях. Оно всегда под рукой, используется «против» всех без исключения.

Репетируют фрагмент песни «Партизанская борода».

— Послушай, — обращается Ярушин к Геппу, который в этой песне солирует. — Что ты там поешь? «То ли девка, то ли детка...»

— Не, — серьезно поясняет Гепп, — тут, понимаешь, действует молодой бородатый партизан, а в тексте написано «то ли детка (он показывает рукой от пола росточек), то ли дедка».

— Песню надо петь понятно, — назидательно замечает Каплун, — чтобы она шла от самого что ни на есть... души.

И дальше следуют мгновенные экспромты по поводу этого «детки-дедки» пока, наконец, к общему удовольствию не выводят: «Итак, поем: то ли Геппка, то ли дедка».

Минута расслабления — и дальше в путь. Но решается и важная задача — добиться четкости слова, образа.

С юмором преодолевается и барьер неприятия.

Все замечания здесь стараются смягчить юмором, что, похоже, действует сильнее.

— В «Танкограде» ты вяло поешь, — бросает, например, Ярушин Гурову.

— Я же на репетиции, — оправдывается Гуров.

— Ах, на репетиции ты не можешь, как на концерте, — с деланным пониманием и сочувствием говорит художественный руководитель...

Гепп забыл мелодию.

— Ты гвоздиком нацарапай ноты на «Корге»... за шесть тысяч рублей, — подсказывает Ярушин.

Каплун добавляет:

— А лучше кнопочками выложи.

В такой форме здесь критикуют.

Бригада каменщиков, которая строит дом, не может себе позволить разбросать кирпичи и пытаться возводить здание во второй, в третий раз. Мы видим дом, как он сложился сразу. А на репетиции каждый раз, образно говоря, возникает все новое и новое здание будущего концерта. Не все находки можно повторить и порой становится грустно от невозвратимости счастливого открытия.

Однако потому-то мы и говорим о профессионализме, что раз за разом все глубже уясняют себе музыканты главное в песне, стараются это главное зафиксировать «намертво». На репетициях порой не замечаешь постепенности этой кропотливой работы, кажутся несущественными мельчайшие изменения в оттенках. И требовательность Ярушина, который хочет добиться именно такого тембра или оттенка, а не другого, кажется чрезмерной. И только после нескольких репетиций, когда микронами снимаемая шероховатость обнажает благородную основу песни, становится понятно, к чему стремились музыканты.

Ярушин четко видит, приближается ли к цели «Ариэль» или топчется на месте. И другие видят. Но он и зорче и требовательнее. Авторитет его как музыканта, как художественного руководителя непререкаем. Поэтому на первых порах создается даже впечатление, что какая-либо импровизационность, творческий поиск на репетиции отсутствуют. Просто Ярушин высказывает, что бы он хотел услышать, и артисты стараются выполнить его пожелания без всяких сомнений и вопросов: «А может, попробовать по-другому?»

Удовлетворяет ли такая жесткость музыкантов? Все-таки в природе жанра — импровизационная стихия, по меньшей мере, свобода высказывания. Однако «Ариэль» тем и отличается от других ансамблей, что здесь разрабатывается очень богатая полифония, сложный и прихотливый рисунок, в создании которого участвуют все инструменты, все голоса, и какая-либо вольность в этом процессе может разрушить найденное с большим трудом целое.

Это целое собирается на репетициях по крупицам, по крохам. Тут нет рецептов, нет формул. Никто не знает, каким таинственным образом музыка воздействует на людей. «Музыка — это стенография чувств», — говорил Лев Толстой. Но какие символы в этой стенографической азбуке главные, как узнать?

Почему одна песня у «Ариэля» получается, а другая не получается, а третья вообще всеми воспринимается как «не наша»? Задайте этот вопрос артистам, и никто не ответит. Это тайна, которая отделяет искусство от ремесла. Вот почему снова и снова на репетициях идет поиск единственно возможного тембра, темпа, аккорда.

В неудачно сложенном доме все-таки можно жить, тогда как неудачно сложенный «музыкальный дом» не нужен никому.

Особую стоимость в связи с этим приобретают отношения людей, сама атмосфера репетиции.

Я это понял не сразу. Во дворе филармонии хорошо слышно, как где-то на втором этаже выводит вокализ певица на своей репетиции, или торопливо, сглатывая звуки, «выдает» музыкальную фразу рояль. Но когда начинает репетировать «Ариэль», все звуки эти тонут в солидном звучании электромузыкальных инструментов. Поэтому на первых порах меня смешило загорающееся у входа на сцену красное табло: «Тихо! Идет репетиция!» Мне все казалось, что это табло надо бы повесить с другой стороны двери, перед глазами артистов «Ариэля», чтобы они не забывали о певице и о пианисте. Но потом я понял, как капризна вообще творческая атмосфера, как пугливо вдохновение, как недостижима ускользнувшая музыкальная фраза — отблеск мимолетного чувства.

Репетиция похожа на движение в фантастическом мире сновидений, когда лишь смутно чувствуешь притяжение далекой цели и идешь к ней на ощупь.

Иногда Ярушин сообщает название исполняемого произведения шепотом: «Дубро-овушка», давая как бы настройку, необходимую лирическую ноту. А иногда на репетиции больше, чем слова, помогают жесты. Вот вижу, как Гуров широким полетом ладони объясняет, каким ему видится развитие мелодии.

Стихия репетиции...

Заканчивается она у «Ариэля», как правило, «концертом по заявкам». Исполняются «любимые песни», то есть нетвердо кем-нибудь выученные. И если во время исполнения ошибется другой музыкант, восторженно кричит тот, кто заявлял:

— Так это наша любимая песня, старичок!

В такой момент Ярушин иногда останавливает репетицию и спрашивает:

— Кто играет без нот, поднимите руки. Так, Гепп, Антонов, Гуров...

— Одни и те же, одни и те же играют без нот, — вздыхает Каплун и добавляет страдальчески: — И так плохо...

Смею утверждать: Каплун — самый счастливый из ариэлевцев. У него как будто нет никаких проблем. Он любит все песни. Для него концерты не работа, но жизнь и, возможно, в лучшей своей части.

Вот он с азартом раскрывает перед нами образ одинокой, заневестившейся и несчастной Бабы-Яги. В неожиданном ракурсе мы видим традиционный персонаж русских народных сказок: Баба-Яга наделена узнаваемыми чертами измученной бездельем пенсионерки. Ей не с кем пообщаться, не с кем «чай с малиновым вареньем похлебать». Каплун так красочно, с такими яркими деталями создает образ, что многие угадывают по короткой сценке не только сегодняшний день Яги, но и ее прошлое и даже будущее. Некоторые даже предлагали написать продолжение «Бабы-Яги», может быть, даже целый цикл. Например, рассказать о сказочном клубе «Для тех, кому за двести тридцать». И такое продолжение появилось.

Вот другой образ, в «Дубровушке» — невесты Катеньки. Другой характер, другие отношения. Горькие и даже драматические минуты прощания с детством, с матушкой, предчувствия разлуки. «А разлучит нас с тобой молодой Ванечка»...

И для каждой песни Каплун находит в себе материал для создания запоминающегося образа. Его любовь ко всем песням объясняется не какой-то неразборчивостью, а напротив, — профессиональным артистизмом, который побуждает овладевать любым материалом.

Борис Каплун считает, что специфика артиста ВИА — это выражение его человеческой сущности. «Какой ты пришел из жизни — такой ты и интересен зрителю, а не другой человек, не человек в чьей-то маске», — говорит он. Однако сам он часто прибегает к актерскому перевоплощению. И не только на сцене. На репетициях это прорывается в розыгрышах и шутках, в общении с людьми — в душевной открытости и в умении после двух слов стать лучшим другом первого встречного.

Один из немногих в «Ариэле», кто не пишет музыку (есть еще такой — Антонов). Не пишет потому, что не чувствует внутренней потребности. «Мое призвание, — говорит он, — пережить, перечувствовать музыку, которую создает композитор, так глубоко, что она становится как будто моей». И в этом проявляется его душа актера.

Прекрасно владея скрипкой, он в «Ариэле» играет на инструменте далеко не родственном ей. Барабан его любимый инструмент. «Подходит мне по темпераменту, — говорит Каплун. — Есть куда вложить энергию. Хочется еще доказать, что в барабан можно не только лупить, но и выводить на нем мелодию. Разве это не слышно?»

Когда в 1969 году он пришел проситься в «Аллегро», его, красивого раскудрявого студента-скрипача, всерьез сначала не приняли. Ярушин попросил прийти в другой раз. В другой раз Каплун аккуратно снова пришел и снова высказал свою просьбу. «Садись за ударные!» — отмахнулся Ярушин. Каплун сел — и выдал! Такого ударника тут еще не слыхивали. Ну, а когда Ярушин предложил спеть что-нибудь и Каплун забрался на такие верха, что дух захватило, «участь» его была решена.

С той поры судьбы этих музыкантов тесно переплелись. Когда потом Каплуна как классного ударника пригласили в новый «Ариэль», он заявил, что без Ярушина даже выслушивать подобные предложения отказывается.

В новом «Ариэле» Каплун стал душой коллектива. Ребята едва дождались, когда после службы в армии он займет свое место. А парень, который исполнял партии ударных в его отсутствие, так и остался в истории ансамбля как «другой ударник».

Каплун:

— Любимые песни? Симфонии Бетховена.

Москва в судьбе «Ариэля» занимает особое место. Отсюда пришло всесоюзное признание. Здесь на площадке парка культуры им. Горького прошли первые гастроли коллектива. Здесь состоялась первая запись музыки для кино — к фильму «Между небом и землей» с А. Пугачевой, которую тогда еще никто не знал. Здесь после одного концерта во Дворце спорта в Лужниках челябинцы познакомились с московским режиссером, одним из создателей ансамбля «Песняры» Валерием Яшкиным, который потом работал с «Ариэлем» над «Сказанием о Емельяне Пугачеве» и «Мастерами». Здесь, в этом же Дворце спорта ансамбль впервые серьезно споткнулся, ощутил сбой в накатанной и, в целом, удачной музыкально-сценической деятельности. Здесь же, в концертном зале «Измайлово», ребята сдавали в прошлом году новый творческий экзамен: программу «Ариэля» принимала госкомиссия, возглавляемая начальником Главного управления музыкальных учреждений Министерства культуры РСФСР А. И. Баевым. «Ариэль» подтвердил тогда свою высокую репутацию. Вот авторитетное мнение членов госкомиссии:

— Я очень рад возможности послушать одну из наиболее чистых наших рок-групп, — сказал московский композитор Игорь Якушенко. — Я услышал у «Ариэля» слово-смысл, а не просто акустическое, увидел хорошо проработанную мысль аранжировщика, композитора. Путь «Ариэля» — кардинальный, именно по этому пути, мне кажется, должна развиваться популярная музыка. Мы часто хвалим наши национальные ансамбли — «Песняров», «Яллу», «Иверию» за их опору на национальный фольклор, и порой не замечаем, что у нас в России, на русском фольклоре за пятнадцать лет вырос до очень крупного явления ансамбль «Ариэль». Мне нравится, что Ярушин делает точный отбор фольклорного материала, ограничивает поиски наигрышами, припевками, то есть произведениями, которые позволяют использовать современный ритмический язык. Однако в исполнении ансамбля прозвучали и потрясли меня лирические песни, которые показывают, что «Ариэлю» доступна и другая стихия народных чувств.

Художественный руководитель ВИА «Добры молодцы» А. Киселев высказал мнение, тем более интересное, что исходило оно от, так сказать, «конкурирующей фирмы»:

— Сегодня я увидел, что людям на сцене было интересно делать то, что они делают. В советской эстраде «Ариэль» коллектив уникальный, его всячески нужно беречь, Мы видели настоящий столичный уровень, пережили массу положительных эмоций.

— Я рад, что в республике есть такой коллектив, — подвел итоги обсуждению А. И. Баев. — Наша комиссия прослушала 56 ансамблей, и надо сказать, что выступление «Ариэля» произвело очень благоприятное впечатление. Самое дорогое у него — цикл русских песен...

Как-то мы с ариэлевцами разговорились о русских народных песнях. Когда на заседании госкомиссии я слышал высокие слова о фольклорных аранжировках ансамбля, я думал, что это, между прочим, и его миссия. Кроме «Ариэля» и лучше его пока такую работу с русскими песнями не ведет ни один ВИА.

Каплун заметил, что «На горе, на гороньке» и «Дубровушка» вернули лирику в репертуар ансамбля. Ее в свое время как-то постепенно вытеснил юмор, шоу-манера. С наслаждением артисты снова начали петь лирические песни, произведения большого философского содержания.

Я снова и снова восхищался «Дубровушкой».

Были на Руси такие «плакальщицы». Была профессия — подбором мелодии и текста заставить человека сопереживать горю. В «Дубровушке» удалось артистам не только вызвать сочувствие конкретному горю. В этой песне сталкивается народная мелодия и космические мотивы «электронной музыки», точно отражая удивительную связь трагических коллизий в человеческой душе с трагическими коллизиями мироздания. В судьбе человека выбран единственный в своем роде момент: когда он прощается с детством и вступает во взрослую жизнь, когда «молодой Ванечка разлучает Катеньку с матушкой». И вот она уходит из-под теплого материнского крыла, и ей радостно и страшно, а матери радостно и горько.

Одна душа «мать — дочь» делится на две. Удивительно это состояние выражено в музыке. Звучат интонации колыбельной. Мать пытается использовать старое средство — убаюкать, усыпить дочь. Во сне пройдут все твои страхи... И опять все будет хорошо... А вдруг получится? Когда-то ведь лечила мать колыбельной все болячки дочери.

Но — не срабатывает старое средство. И доля матери — разлука, а неизбежное для дочери — встреча с любовью.

Песня не была «на слуху». Так же, как и многие другие песни «Ариэля», она радовала новизной, незаигранностью. На эту сторону репертуара ансамбля обратил внимание еще композитор Н. Богословский, когда писал о третьем диске-гиганте ансамбля: «Записаны на нем обработки русских народных песен, причем доселе почти не известных не только широким кругам любителей музыки, но и профессионалам. Честь и хвала ариэлевцам за то, что они разыскали и вернули к жизни эти жемчужины народного творчества».

Захотелось приоткрыть тайну «Дубровушки», и я попросил Валерия Ярушина рассказать о судьбе хотя бы нескольких народных песен. Как они появились в ансамбле?

— Меня самого порой удивляет эффект фольклорных аранжировок, — ответил Валерий Иванович. — Вдруг звонят балетмейстеры и просят фонограммы песен, на которые они хотят поставить хореографические произведения. До сих пор приходят письма, в которых благодарят за одну из первых обработок — «Отдавали молоду». А с «Порушкой-Параней» вообще происходят чудеса. С одной стороны, на концертах нам настойчиво присылают записки, написанные не очень грамотно, видимо, пожилыми людьми, с просьбами «исполнить нашу любимую в вашем исполнении песню про Параню». С другой стороны, эта песня вошла в репертуар дискотек, под нее молодежь танцует в современных ритмах.

«Порушку-Параню» мы взяли с пластинки фольклорного ансамбля института им. Гнесиных. «На горе, на гороньке» я лет десять назад услышал в исполнении Уральского народного хора. Я вообще слушаю много фольклорных записей. В поисках их мне часто помогает преподаватель Челябинского института культуры Лира Шутова.

— Ну, а «Дубровушка»?

— Рискую разочаровать, но эту песню написал я.

После такого признания остается только развести руками. Какое проникновение в стихию народного творчества!

История «Дубровушки» примечательна. Челябинский музыковед В. Вольфович предложил Ярушину написать кантату «Русская свадьба» на народные слова. Замысел этот пока полностью не реализован, но «Дубровушка» — фрагмент этой кантаты. И подумалось: как много интересных людей у нас на Южном Урале без лишнего шума делают большое дело, вносят свой вклад в развитие культуры.

Вот упоминалось имя Лиры Шутовой, и я вспомнил: сколько теплых слов говорила о ней известная в Челябинской области самодеятельная певица Валентина Уткина из Уйского района. Лира Шутова помогла ей подобрать репертуар для участия в первом Всесоюзном фестивале самодеятельного художественного творчества трудящихся, и Валя Уткина стала лауреатом. Не выражается ли в подобных фактах истинная, трогательная любовь наших современников к русской народной песне? Любовь, не ждущая награды.

На одном из концертов я спросил нескольких молодых слушательниц: кто им кажется наиболее интересным артистом в ансамбле? Ответили — все. Тогда пришлось несколько видоизменить вопрос. Допустим, что по болезни выбыл из ансамбля один из артистов. Кого будет особенно недоставать? Снова по очереди перебрали всех артистов. Но многие начинали этот счет с Геппа.

Другими словами, он сам или его сценический образ в глазах юных любителей музыки выглядит наиболее современным. Чем-то им близок этот на вид замкнутый и строгий артист со спортивной фигурой. Может быть, именно таким и представляется собирательный образ молодого современника: это не пустой легковесный красавчик, а сосредоточенный человек с большой внутренней духовной энергией. Не случайно именно Геппу доверена центральная сольная партия в антивоенной рок-сюите «Утро планеты» — «Монолог падающей бомбы». В исполнении Геппа «высказывания» бомбы звучат страшно, обвинения людям, ее создавшим, тяжелы, а нарисованные перспективы атомной бойни вызывают активное негодование всех честных людей — чувство, которое и стремился выразить артист.

Геппа редко увидишь улыбающимся. Лишь тень улыбки иногда слегка приподнимает краешки его опущенных губ. Однако при всей своей внешней «однокрасочности», внутренне он очень артистичен, музыкален, самобытен. Когда слушаешь музыку, сочиненную им, она удивительно не совпадает с его внешним сценическим образом. Она лирична, мягка, тяготеет к простой выразительной мелодике, порою немного меланхолична. Именно его музыка, мне кажется, лучше всего передает его внутреннюю сущность, его внутренний мир, который он всячески пытается скрыть за внешней серьезностью и даже суровостью. Заглянуть в этот мир отчасти позволяют и репетиции. После непродолжительной разминки он дает увлечь себя музыке, и вот уже видишь, как он начинает пластически отвечать в такт ей, ее настроению, движению, целиком погружаясь в ее стихию. Можно заметить, что он испытывает при музицировании огромное удовлетворение.

Кроме песен, Гепп испытывает тяготение к композициям в крупных формах. Он автор музыки к спектаклю «Божественная комедия» театра кукол и актера Челябинской филармонии. Одна из ранних композиций, «Аленушка», вошла в сюиту «Русские картинки» — самый, пожалуй, необычный диск «Ариэля». Вместе с В. Ярушиным он стал автором аранжировки «Утра планеты». Словом, композиторские его устремления и достижения довольно основательны.

Он самый молодой ариэлевец. Пришел в коллектив в 1974 году, после службы в армии. До этого работал немного в одном из клубов в Златоусте, создал и руководил ансамблем «Импульс» при Дворце культуры челябинских трубопрокатчиков. Играя сразу на двух музыкальных инструментах — клавинете и синтезаторе, он несет большую музыкальную нагрузку в ансамбле. Но с каждым годом все ярче раскрывается его талант солиста. Такие песни, как «В краю магнолий», «Баба-Яга», но особенно рок-опера «Пугачев» и рок-оратория «Мастера», помогли ему найти свой образ.

— Бывает так, что песни рождаются как бы сами собой, — говорит Валерий Ярушин, — как будто они давно существовали, а мы их лишь «припомнили». Например, «Тишина» Гурова. Такие песни сразу находят свою форму и решение. Мы мало обращаемся к творчеству профессиональных композиторов. Они не знают наши голоса, наши возможности. Когда я сочиняю, я вижу, кто поет, кто перебирает клавиши, я знаю оттенки голоса Гурова, знаю, где его голос может «вскочить» на верха...

По-видимому, секрет творческого успеха «Ариэля» заключается еще и в этом характере «семейного» сочинения, в том, что многие произведения становятся своими, любимыми для каждого. Может быть, это и помогло ансамблю успешно соединить стилистику русских песен с требованиями стиля «рок» и таким образом разрешить все сомнения в правомерности переноса русского фольклора в рок, как в свое время И. Дунаевский своей «Русской рапсодией» оборвал споры об использовании русского фольклора в джазе.

Самоцветам фольклора можно найти любую оправу.

Фольклор общечеловечен. Не случайно лучшие произведения литературы и искусства разных народов ООН считает достижениями всех наций. Так, в прошлом году широко отмечалось 800-летие великого памятника русской литературы «Слова о полку Игореве», в котором рассказывается о походе на половцев в XII веке новгород-северского князя Игоря, о любви к родине, что лежит в основе всех славных деяний народа.

Кому, как не «Ариэлю» было попытаться воплотить в музыкально-сценических образах проблематику «Слова»? Здесь Русь, русская земля, образ Родины, здесь тонкие душевные переживания людей, здесь поэтическая стихия русской речи. Материал самый «ариэлевский». И потому предложение московского режиссера Валерия Яшкина создать произведение на основе «Слова» было встречено с интересом. Дума о полку — так определили жанр этой новой крупной работы ансамбля, которая имеет название «За землю русскую».

Сценическое оформление было создано портативным, чтобы ставить «думу о полку» на любой площадке. Однако в музыкальном плане это широко развернутое полотно. Ярушин стремился к симфоническому звучанию, большей театрализации, чем в прошлых крупных работах.

Практика выявила в рок-постановках особую форму условности, бо́льшую, чем в опере. Ведь было такое: традиционные «оперники», посмотрев рок-оперу «Пугачев», серьезно укоряли: «А почему у вас Пугачев без бороды?» В новом крупном сочинении Ярушин и Яшкин еще больше отошли от традиционного сценического действия, заменяя его все больше действием внутренним, перенося драматические коллизии в музыку и слово.

Новая крупная работа, как это бывало уже не раз, точно свежую кровь влила в ансамбль, сплотила всех. Да, может быть, самая большая радость от встреч с «Ариэлем» лично для меня заключалась в том, что я открыл для себя не только великолепных артистов, но и прекрасных людей, объединенных, сдруженных большим интересным делом. Между тем они во многом даже полярно разные люди: по личному опыту, симпатиям, вкусам, наконец.

Если применить футбольную терминологию, «команду» «Ариэля» можно представить как систему «2+2+2». Внутри этих «двоек» более тесные контакты, более схожие характеры. Но, конечно, каждый знает себе цену и по-своему оценивает свой вклад в общее дело. И это общее дело поважнее личных отношений, оно ставит проблемы, которые могут быть решены только совместно.

Сейчас, например, самые сложные отношения с «Ариэлем» у Гурова. Его сценическая жизнь как бы отражает судьбу ансамбля, но с некоторым опережением. Те проблемы, с которыми он столкнулся сейчас, ожидают и коллектив в целом.

Я говорю о неизбежных возрастных изменениях. Сценический образ соловья-лирика, с которым Гуров начинал на эстраде, сейчас, через двадцать лет в общем-то поблек. Это, видимо, очень беспокоит артиста, сковывает его. А ведь трагедии тут нет никакой. Нужно только найти новый сценический образ, может быть, уйти от лирики к юмору, гротеску...

У Гурова прекрасные возможности. Он неподражаемо импровизирует на сцене в общении с партнерами и зрительным залом. Когда он раскрепощен, концерт приобретает какое-то необыкновенное очарование. Вот бы с ним поработать толковому режиссеру, выработать основу будущего сценического образа! Но такой задачи, видимо, ни артист, ни те, кто должен ему помочь, не ставили. А ведь время рано или поздно поставит этот вопрос и перед другими артистами и перед коллективом в целом. Так же, как уже сейчас оно поставило безотлагательную проблему о творческой неудовлетворенности артистов. Что это значит?

В ансамбле музыку пишут четверо. И песни Гурова, Геппа, Шарикова раньше входили в концертные программы, записывались на пластинки. Но Гуров последнюю песню написал три года назад и бросил это дело. Продолжают писать Гепп и Шариков, но почти без надежды на исполнение.

«Ариэль» сузил для себя мир мелодий до аранжировок и композиций Валерия Ярушина. С одной стороны, это вроде бы хорошо, так как способствует выработке стилистической однородности программ. Но, с другой стороны, именно творческое удовлетворение позволяло ариэлевцам в первые годы репетировать по 10—12 часов ежедневно и чуть ли не каждый месяц менять программу. Этот ритм нужен был прежде всего им самим, чтобы успеть высказать все, что хотелось высказать слушателям. Сейчас они не легко поднимаются даже на четырехчасовую репетицию.

Удлиняется срок «проката» песен. Если раньше в репертуаре редко встречалась песня, которая исполнялась бы больше года, то сейчас есть произведения с трех-, пятилетним стажем.

«Ариэль» порой буксует...

Мы можем только обозначить проблемы. Как раскрепостить ариэлевцев, как вернуть творческую радость, как вплести песни и композиции Гурова, Геппа, Шарикова в программу, не разрушая ее стилистического единства, — вопросы эти может решить только художественный руководитель.

Все, конечно, не так просто. Вот, например, Ростислав Гепп. Для него творческая жизнь осложняется еще и тем, что по темпераменту и симпатиям он тяготеет больше к джаз-року, а не фольк-року «Ариэля». «Получается так, — говорит он, — что я с большим удовольствием слушаю совсем другую музыку из своей домашней фонотеки, чем та, которую играю».

А такой непростой вопрос, как поиски «ключика» к песням советских композиторов? Если ансамбль преподносит русские народные как единый цикл, то такого единства в блоке песен советских композиторов достичь пока не удается. Тем более трудно добиться стилистического единства всего концерта, хотя «Ариэль», может быть, ближе других ансамблей подошел к решению этой задачи. Невольно появляется музыка на все вкусы. Как ограничить выбор?

Много вопросов стоит перед Валерием Ярушиным. А есть и такие проблемы, которые видны лишь со стороны.

Например, Валерий Иванович как-то говорил, что видит причину распада многих ансамблей в том, что в них появляются лидеры, зараженные «звездной» болезнью, и аутсайдеры, и что в «Ариэле» он стремится сохранить равенство музыкантов, предоставляя каждому возможность наиболее полно реализовать свои творческие способности. И эта большая работа художественного руководителя видна, заслуживает высокой оценки. В то же время Валерий Иванович не видит, как он сам все больше выделяется из «созвездия» «Ариэля» и превращается в одинокую «звезду».

Этот процесс в ансамбле протекает сам собой и отражает различие творческих возможностей его участников. Но и многое другое сложилось в ансамбле само собой, «куда кривая вывела». И если в чем-то на творческий процесс нельзя было повлиять, то кое-что на самотек пускать было нельзя.

Думается, тот же Валерий Иванович не отказался бы выслушать совет или получить консультацию специалиста, скажем, в режиссуре или вокале, или в сценической речи. А ведь специализированные репетиции или широкое обсуждение «стратегических» вопросов жизни «Ариэля» — дело чрезвычайно редкое, если не сказать, что такого не было никогда.

«Ариэль» «варится в собственном соку». Разве нормально, что серьезный экзамен он сдает раз в десять лет: в 1974 году на Всесоюзном конкурсе, да вот перед госкомиссией в Москве в прошлом году?

Да, о многом сейчас приходится думать художественному руководителю «Ариэля». Сложность его положения заключается еще и в том, что Ярушин остался одним из немногих, если можно провести такую параллель, «играющих тренеров». Другие руководители ВИА, кроме разве лишь упорного В. Мулявина из «Песняров», давно уже сами на сцену не выходят...

Учился два года в ЧПИ на автотракторном факультете. Но потом решительно порывает с техникой и переходит в Челябинский институт культуры. Еще в ЧПИ он организовал ансамбль «Пилигримы» и тогда же начал писать песни. Несколько его песен есть на дисках «Ариэля». Однако главный его вклад в дело «Ариэля» заключается в той музыкальной, инструментальной нагрузке, которую он несет. Ярушин старается свои аранжировки строить так, чтобы максимально высвободить ведущих вокальную партию. Естественно, для этого нужны люди, на которых можно переложить музыкальную ношу. Одним из таких надежных, чрезвычайно работоспособных людей в «Ариэле» и стал Шариков.

Он играет на двух синтезаторах — «Квартете» и «Профите». «Квартет» может звучать за четыре инструмента. Второй синтезатор может воспроизвести огромное количество звуков и шумов. Фактически в руках у Шарикова целый оркестр. Однако оркестр этот очень капризен. Плоская жестяная коробка «Профита», начиненная микросхемами, однажды не вынесла «аэрофлотского сервиса». У «Профита», как говорится, начисто отшибло память. Он «забыл» те несколько десятков тембров, которые с таким трудом были подобраны на репетициях.

Целыми днями просиживал Шариков с «Профитом», «учил» его, как малое дитя, «говорить» заново. Можно представить, какая это была работа: нужный тембр — вот он, «на слуху», а повторить его, вращая многочисленные ручки «Профита», никак не удается.

И что удивительно! Специалистов, которые могут «вылечить» этот электромузыкальный инструмент и помочь подобрать по сложным осциллограммам нужный тембр, раз-два и обчелся. И Шариков в чужом городе, дело было в Москве, бегает, ищет этого специалиста, но в нужный момент инструмент отлажен, и звучание «Ариэля» получает нужные краски.

В этом эпизоде — весь Шариков. Он надежен, пунктуален и обязателен.

Его музыкальные симпатии лежат скорее в сфере классической музыки. Госэкзамены в институте культуры он сдавал, работая с академической хоровой капеллой «Металлург» Дворца культуры челябинских металлургов и, говорят, строгую систему академического пения постиг в совершенстве. Однако это не мешает ему иметь широкие музыкальные интересы: в его домашней фонотеке есть и записи музыкантов-авангардистов, а в своем творчестве он испытывает тяготение к сложной музыкальной фразе, к прихотливой разработке музыкальной мысли.

Из всех ариэлевцев он отличается тем, что видно, как он именно работает на сцене. Надежно, высокопрофессионально и много, но все-таки работает, а не радуется вместе с нами, зрителями, той музыке, которая рождается на наших глазах. Пишу это вовсе не в укор ему. Это его стиль, его сценический образ. Может быть, не столь открытый, а более эгоцентричный, чем свойственно русскому артисту. Однако делу своему он служит искренне и честно.

Видимо, в свойстве его характера и умение увидеть закономерность, связь различных явлений, умение логически стройно построить доказательство, убедительно аргументированно спорить, широкая эрудиция. Поэтому всегда доверяют ему представлять коллектив в дискуссиях. Так было, например, на гастролях в Португалии на фестивале «Дайте миру шанс!», когда Шариков достойно принимал участие в беседах по самым разным вопросам.

Мы любим «Ариэль», мы гордимся «Ариэлем», и когда заглядываем в его творческую лабораторию, ищем не закулисных тайн, а хотим лишь лучше понять артистов.

Как, например, они учитывают наш с вами слушательский спрос? Ведь он меняется с нашим возрастом. «Ариэль» же предпринял отчаянную попытку не потерять ни одного человека, чье сердце привлек когда-то в юности. Удалось ли ему это?

Едва вступив во второе десятилетие, «Ариэль» почувствовал некоторую тревогу поклонников первой, что ли, волны. Так, еще в 1980 году один из слушателей-челябинцев высказал в прессе мнение: «Ариэль» потерял свое творческое лицо и стал невероятно скучен... Сегодняшний «Ариэль» с точки зрения его давнего поклонника однообразен, инертен и даже банален».

Через три года некий рассерженный свердловчанин, который видел, по его словам, «Ариэль» более двадцати раз, писал в местной газете: «Уже не так держит внимание происходящее на сцене, местами становится откровенно скучно, временами появляется и легкое раздражение. Прикрыв глаза, я попытался определить истинное звучание ансамбля. Услышал я многое... Не было только «Ариэля», не было оригинального звучания, которое когда-то полюбилось мне».

Да, нужно признать, что изменения симпатий слушателей «первой волны» с годами оказались более значительными, чем коррективы, сделанные в творчестве «Ариэля». Ровесники ариэлевцев сожалеют, что коллектив не изменялся вместе с ними и вроде бы их «предал». Это мнение очень огорчает артистов, которые не хотели бы терять старых друзей.

Но за эти же годы ансамбль получил и нового, молодого слушателя. Надо учитывать и его запросы, удовлетворять им. Вот письмо В. Ярушину от школьницы Люды Кирилловой из Москвы: «Мы с братом являемся большими любителями грамзаписи. Пластинки у нас находятся в шкафу, а ваши стоят в моей комнате на видном месте. Я иногда с вами «разговариваю». Или про школу расскажу, или пожалуюсь на кого-нибудь. Недавно мне делали операцию. Было страшновато, конечно. Но я про себя начала петь вашу песню «Зимы и весны», вспомнила вас и успокоилась».

Как поладить со всеми? Вначале «Ариэль» выбрал самый простой путь: немножко пели для Люды Кирилловой, немножко для «рассерженного слушателя», немножко для людей среднего возраста. Концерт разваливался на части. «В вашей программе нет единой линии, — прозвучало в одном критическом отзыве. — Народные обработки и блок песен Т. Ефимова, шуточные сценки и песня Д. Леннона «О, моя любовь»... Не беспокоит ли ансамбль то, что подготовленные в профессиональном отношении слушатели, выйдя из концертного зала, скажут не без иронии: «Сегодня нам предложили довольно милую «солянку» — всего лишь»?

Думается, тот путь, которым «Ариэль» идет сейчас — то есть поиск стилистически однородной программы из произведений высоких идейно-художественных достоинств, — путь более правильный. Надо только, чтобы этот поиск шел не интуитивно, методом проб и ошибок, а целенаправленно. И тут помочь «Ариэлю» могли бы челябинские музыковеды своими исследованиями.

Вообще, внимание к «Ариэлю» — деловое, повседневное — не повредило бы ансамблю. «Ариэль», как и все челябинцы, «выдает» челябинскую продукцию, и она высоко котируется, так же, как сталь или самые разные машины. Ансамбль не подводит земляков. Но почему тысячи людей заботятся о том, какими должны быть сталь, трактор, а о продукции «Ариэля» думают лишь сами артисты да еще, может быть, пять-шесть человек? Я говорю не о том, чтобы голосованием решать, в какой тональности делать аранжировку, а о том, чтобы позаботиться об ансамбле там, где это нужно.

Многие, например, имеют весьма поверхностное представление об экономике ВИА. Спрашивают: сколько процентов от выручки каждого концерта получают артисты? Нисколько. 24 рубля — заработок с сольного концерта в двух отделениях. Норма «Ариэля» — тринадцать концертов в месяц. Нетрудно подсчитать, что артист какого-нибудь ресторанного оркестра зарабатывает не меньше солиста «Ариэля». А ведь такому музработнику вовсе не нужно ездить в Москву утверждать программу. Не меньше зарабатывает и токарь высокой квалификации. Но вот многие бытовые вопросы токарю, пожалуй, решить легче, чем артисту «Ариэля».

Токарь, который устраивается на работу, не покупает себе станок. Ему его предоставляют. Самый лучший, с числовым программным управлением. А артисты «Ариэля» купили хорошие инструменты за свой счет. За свой счет артисты порой и ремонтируют инструменты. Удивляет не то, почему у нас в стране так долго не могут наладить выпуск качественной аппаратуры для ВИА, и даже не то, почему Антонов может купить японскую гитару, а филармония не может. Удивляет, как эти импортные гитары и другие инструменты попадают в нашу страну частным образом в таких количествах, что на них играют во всех более-менее популярных ВИА, и почему они не могут попасть в таких же количествах нормальным путем, чтобы их могли приобрести нормальным путем учреждения искусства?

...За свою сценическую жизнь «Ариэль» подготовил уже более 20 программ. Исполнил более 500 произведений. В том числе подарил слушателям около пятидесяти прекрасных обработок русских народных песен. Многие произведения уже принадлежат истории, их не повторить. Слушаешь сейчас, например, запись «Тишины» Гурова, сделанную в Риге сразу после фестиваля «Янтарь Лиепаи-72», сравниваешь с сегодняшним исполнением в концерте и видишь, как изменились со временем краски этой песни.

Она, к счастью, осталась на пластинке. Остались «Отдавали молоду», «Порушка-Параня» и несколько других аранжировок народных песен. Но записано-то менее десятой части того, что исполнял ансамбль.

Да и то посмотреть — как записано? Из пяти больших дисков «Ариэля» лишь один — «Русские картинки» представляется не случайным по своему построению, по-настоящему ариэлевским. Ансамбль сейчас имеет в программе отличный цикл народных песен — законченный цикл. Но получат ли его в свою домашнюю фонотеку почитатели «Ариэля»? Неизвестно.

Справедливо писалось в журнале «Смена» несколько лет назад в материалах дискуссии «Смоки» против Есенина» о том, что фирма грамзаписи «Мелодия» активно пропагандирует западные ансамбли, тогда как подлинные новаторы нашей эстрады ждут своей очереди на выпуск дисков по нескольку лет, в том числе «Ариэль». Его поклонники уже не один год дожидаются выхода очередной пластинки этой группы. Высказывались нарекания, что ни первой советской рок-оперы «Орфей и Евридика», ни песняровской «Доли», ни ариэлевского «Сказания о Емельяне Пугачеве» любители грамзаписи так и не дождались. Теперь можно пополнить этот список и «Мастерами», и «За землю русскую».

Инициатива любителей значительно опережает усилия чиновников. Едва ли не в каждом крупном городе страны можно встретить дискотеку по произведениям «Ариэля». Первый разговор об ансамбле любители музыки нашей области начали еще в 1980 году. Тогда в программе дискотеки «Панорама» Челябинского производственного объединения «Полет» появился «Вернисаж «Ариэля». Эту программу с успехом показывали на фестивале дискотек в Новосибирске. Вспоминается и программа по «Мастерам», которую показывал магнитогорский дискоклуб «Орбита». Новую дискотеку недавно подготовил дискоклуб челябинских политехников «Контакт». Разве это не отражает стойкого внимания молодежи к деятельности ансамбля?

И подумал я о наших местных фабриках. Они порой мучаются, не зная, чем бы украсить свою продукцию широкого потребления. В областных газетах не раз писалось о хозяйственных сумках с «Бони М» и «Брижит Бардо» на видном месте, о другой рекламе западных «звезд» на продукции местных предприятий. Писали газеты и о проблеме уральского сувенира, отсутствии в нем наших уральских примет. Неужели нельзя использовать для этой продукции тему «Ариэля»?

За 15 лет «Ариэль» воспитал два-три поколения слушателей, которые научились отличать хорошее от плохого на эстраде. Меня, например, очень радует холодная порой реакция публики на иных эстрадных концертах в челябинском Дворце спорта «Юность». Да, челябинцы любят эстраду и с надеждой приходят на каждое новое имя. Зал в «Юности» не пустует. Но они не всеядны, у них есть четкие критерии. И большая в том заслуга, между прочим, «Ариэля».

Общественная значимость работы ансамбля с каждым годом растет. Не случайно он был удостоен областной комсомольской премии «Орленок». Так давайте же беречь «Ариэль» и нашей горячей заинтересованностью в нем способствовать упрочению его будущего.

Будущее... А каким оно представляется?

Антонов — самый «закрытый» для понимания человек в «Ариэле». За редким исключением он не выходит один на один к зрителям, если не считать сольных инструментальных фрагментов, когда «высказывается» его гитара.

На сцене он не поет. Правда, отсутствие вокальных данных неплохо обыгрывается в программе. В русской народной песне «В амбар за мукой» он однажды прорывается к микрофону и приводит зал в полнейший восторг своим абсолютно диким голосом. «Запел» он сравнительно недавно, и репертуар его пока невелик, но своеобразен. Первый выход к микрофону был, например, у него в песне С. Шарикова «Взгляды домашних животных», где в финале он исполнял свое немыслимое — «гав!»

Словом, он дает мало информации для анализа. Я долго не мог его понять. Мне виделась какая-то отстраненность Антонова от других ариэлевцев. Я склонен был приписать это его молодости, робости и очень уважительному отношению к старшим и лучше образованным коллегам. Но так кажется лишь на первый взгляд.

В действительности Антонов — глубоко и оригинально мыслящий человек. Хотя он часто для иллюстрации своей мысли приводит образные сравнения, мышление его скорее конкретное, логическое, чем образное. К каждому явлению он подходит диалектически. «Все имеет две стороны — и плохую и хорошую. Вот дыра в перекрытии. Для соседа снизу она неприятна — дует через нее. Для соседа сверху она благодать: когда моешь пол, вода в дыру стекает». Такой отстраненно-философский подход в известной мере блокирует чувства, но с другой стороны, помогает трезво смотреть на вещи, критически оценивать свое творчество. Порой его суждения о себе отрезвляюще прямолинейны, лишены всяких иллюзий. «Не могу же я всю жизнь сетовать на плохой инструмент или на недостаточное количество репетиций, когда вижу, что не все мне удается, как хотелось бы, — говорит он. — Раньше, когда был пионерский восторг от творчества, я, недовольный какой-нибудь музыкальной фразой, мог сказать себе: ничего, ночью порепетирую часа два и все будет в порядке. Или думал: был бы у меня хороший инструмент, эх, и заиграл бы! Может быть, если бы у меня уже в то время была хорошая гитара, скорей бы, наверное, понял, как плохо еще играю, как много нужно еще работать, чтобы приблизиться к совершенству. Другими словами, раньше я не понимал, что значит играть хорошо, а теперь понимаю».

Не сковывает ли такая жесткая самооценка творческие силы? Возможно, сковывает. Но такова диалектика профессионализма: с ростом его все отдаляются минуты счастья, когда ты видишь, что тебе удается задуманное, потому что цели вырастают стремительнее, чем возможности их достижения.

В общем, Антонов не так прост. Он много размышляет, у него, наверняка, есть сокровенные мысли о будущем ансамбля и своя программа на будущее. И теперь, когда я вижу, что Антонов уклоняется от принципиальных на этот счет споров, разговоров, я склонен считать, что это происходит потому, что он в принципе на многие вещи смотрит иначе, чем другие в «Ариэле». А при такой позиции трудно состояться диалогу.

В «Ариэль» Антонов пришел в 1973 году сразу после окончания школы. И хотя у него нет музыкального образования, он самообразованием достиг многого. Прекрасно, например, читает ноты с листа. А еще он любит всякую техническую работу, серьезно осваивает искусство настройки музыкальных инструментов.

Сергей Антонов сказал бы, наверное, так: «Будущее части зависит от того, что ждет целое». А целое, жанр ВИА, переживает сейчас не лучшую пору. Бросается в глаза бесцветность и однообразие большинства ансамблей, будто одни и те же люди, но под разными фамилиями, выходят на эстраду. Такое впечатление, что поиски себя исчерпали, даже в фольклоре. Одна песня аранжируется чуть лучше, другая — чуть хуже. Суть не меняется, принципиальной новизны нет. Нужны новые формы, а главное — новые идеи.

Но так как альтернативы ВИА пока нет, то перспективы пока вроде бы не вызывают тревоги. По крайней мере у самих артистов ВИА, среди которых бытует мнение, что кризис жанра создан искусственно. Поощряются, мол, те модификации рока, которые уводят жанр в сторону от эталона, в результате чего, возможно, и возникнет какая-то новая форма, но это будет уже не рок.

— Есть два пути, — считает Сергей Антонов. — Можно ухватиться за лучшие находки и, разобравшись в них, поднять на более высокую ступень ВИА. А можно просто нас прикрыть. Первый путь подразумевает, как минимум, хотя бы желание понять нас, квалифицированный подход к проблеме. Во втором случае никакой квалификации не требуется.

Думается, именно по первому пути развивается сейчас ВИА. Проводившаяся в последнее время аттестация ансамблей преследовала цель очистить жанр от разного мусора. Квалифицированно ли это делается? Пример «Ариэля» подтверждает: достается при аттестации только халтурщикам. Пусть будет меньше ансамблей, но хороших.

Однако нас интересует все-таки будущее конкретно «Ариэля». Вот такие на этот счет прогнозы.

Борис Каплун: «Я думаю, что пять-семь лет в запасе у «Ариэля» есть. Что лимитирует жизнь ансамбля? Если подходить философски — ничто не вечно. Мы постарели. А ВИА хорош, когда гибок, задорен, боевит. Этого у нас поубавилось. Отчасти и по внутренним причинам — оттого, что мы не тянем все в одну сторону. О своем будущем ничего не могу сказать — «Ариэль» вошел в плоть и кровь».

Ростислав Гепп: «Будущее «Ариэля» начинает беспокоить. О своем будущем не думал, хотя и другого дела для себя не вижу. А снова начинать с ВИА — трудно...

Валерий Ярушин: «Прежде всего мне кажется, что нас ждет возврат к естественному звучанию. «Синтетику», по-видимому, ждет крах — она надоела самим музыкантам. Я это ощущаю уже сейчас, и моя забота — следить за пропорциями, чувством меры в «синтетике». Все должно быть подчинено идее, а не только красоте звучания. Хотя надо признать, что вновь растет интерес к «Битлз», необычайно быстро утвердились в лидерах на эстраде итальянцы — это говорит о том, что возникла потребность в мелодике.

Потенции «Ариэля» очень велики. В нас многие видят актеров на сцене, видят театр. Работа над крупной формой, такой, как Дума о полку, позволяет максимально «высказаться» артистам. Это не мода, хотя некоторые утверждают, что все крупные спектакли ВИА были неудачны. Но ведь ничего сразу не дается. Это были опыты. Думаю, что будущее — за крупной формой.

Говорят, что нас надо списать, что появилась новая волна ВИА. Мы хотим в своем стиле дать альтернативу этой «новой волне». Не надо укорять «Песняров» или «Ариэль» в том, что мы не поем песенки о любви. Процесс необратим, и возраст заставляет думать. Сказать, что мы продержимся еще лет пять, значит, ничего не сказать. Аппетит у «Ариэля» хороший, но многое зависит от внешних факторов. Например, от семей».

Владимир Царьков — конферансье «Ариэля»: «Будущее ансамбля вижу в театре, в крупных театральных формах. Ребята и сами тяготеют к ним. Но, по-видимому, это должен быть театр какого-то нового качества — нечто среднее между эстрадой и театром».

Валерий Стрельцов — заслуженный работник культуры РСФСР: «Будущее ансамбля вижу в камерном жанре, в своеобразной музыкальной лаборатории, где будут разрабатываться открытия «Ариэля» в русской народной песне».

Валерий Яшкин — режиссер: «Перспективы ансамбля — обращение к крупным формам. Возросшее мастерство позволяет ставить немыслимые пятнадцать лет назад задачи, такие, как Дума о полку. Считаю, что песенные дивертисменты будут и впредь, но, конечно, по строгому отбору. Счастье «Ариэля», что он опирается на фольклор. Тут возраст не помеха. Скорее наоборот».

Итак, большинство сходятся в мысли о том, что «Ариэлю» надо бы развиваться в сторону театрализации своих программ. Ну, что ж, можно уже сейчас говорить о театре «Ариэля» и даже не столько в связи с его крупными работами, но и по песням. Ансамбль применил опыт работы над рок-оперой и рок-ораторией в песне и получился неожиданный эффект: «разыгранная в лицах» песня приобрела глубину, своеобразную сценическую стереоскопичность.

Особенно благотворно это сказалось на фольклорных аранжировках. «Мы драматизировали сюжет песни, — говорит Валерий Ярушин, — и в этом суть нашего отличия от «Песняров».

Будущее... Если бы знать! Одно можно утверждать: оно создается уже сегодня. Оно во многом будет зависеть от активности стратегической мысли коллектива, активности творческого поиска, словом, от коллективных усилий. Вот почему все помыслы Валерия Ярушина, направленные на сплочение коллектива, как бы приближают и формируют будущее, все диссонирующие явления — отдаляют и размывают его.

...Помню, как мы улетали из Москвы в Челябинск ранним холодным утром. Шел снег. У страшной дыры грузового люка «Ту» суетился бригадир «Ариэля» Владимир Семенов — рабочие грузили в самолет ящики с аппаратурой.

Потом, в самолете, когда мы расселись среди пассажиров кто где устроился и на взлете включили запись «В краю магнолий», уставший и озябший Володя Семенов чуть заметно тепло улыбнулся: «Наши поют».

Песня эта вышла из концертного зала. Она летает в самолетах, плывет на кораблях, ходит в туристические походы. Песня эта — воспоминание, запечатлела незабываемое время первых послевоенных радостей. Песня, которая помогла нам понять, что и это время — уже история.

К первому послевоенному поколению принадлежат и ариэлевцы. Хрипловатый голос Геппа поет и о них:

Да, танцы в теплые летние вечера... Молодые ребята на эстраде... Юные голоса и пионерский восторг... Это уже история. «Ариэль» принадлежит ей, принадлежит нашему времени и, смею надеяться, станет принадлежать будущему.

...Как-то незаметно начал писать «мы», отождествляя себя с ребятами из ансамбля. Ну, что ж. Они мои ровесники. Я полюбил их. Поэтому все, что написано в этом очерке, пронизано, конечно, глубоко личным отношением, может быть, пристрастным, может, не до конца точным в оценках.

Но тот, кто любит «Ариэль», меня поймет...