Камень ацтеков

Глава 11. Ведьма

Поздним вечером в Картахене, когда сильно смеркается и фигуры прохожих самому внимательному глазу кажутся размытыми пятнами, женщина в андалузском платье и плетеной шляпе выходит из маленького дома неподалеку от Пласа Майор.

Под шляпой надет желтый платок. Звенят длинные серьги в виде сцепленных колец.

Женщина прячется в тени и спешит на окраины Картахены — к пустырям, и еще дальше — туда, где начинается влажная равнина, переходящая в сьенагу — старое болото, поросшее тростником. Она бережно обходит старые камни, на которых смуглые руки давным-давно сгинувших дикарей вырезали контуры божественных птиц, выбирает ложбину, склоны которой способны надежно укрыть от чужих глаз, и там опускается на колени.

Испанка достает из выреза платья медный нож, рисует на земле круг, снимает шляпу и платок, сбрасывает одежду, обнажается и распускает волосы. Потом поднимает лицо к бархату небосвода, отыскивает там планету Венеру, которую считает вечерней звездой, помощницей чародеек.

«Звезда, что бежит от одного полюса до другого, заклинаю тебя именем ангела-волка, приведи ко мне того человека, где бы он ни был, приведи больным, но не смертельно, сделай так, чтобы я была в его сердце…»

Ведьма сильно колет в центр круга — в траву равнины, в песок, в корни и слой мелких камней.

Совершив ритуал, который почитается очень действенным, она одевается и уходит в город. Там идет прямыми улицами, и шляпа скрывает ее правильное лицо. Так повторяется раз разом — каждое новолуние…

Иногда нищий или загулявшийся моряк узнает сильную тонкую фигуру с высокой грудью.

— Buenas noches, senorita Sarmiento.

Лусия Сармиенто бегло отвечает и торопится уйти. Среди буянов и головорезов не находится желающих заступить ей путь.

— Esta es la bruja [16], — робко шепчет одноглазый здоровяк с красной тряпкой на голове.

Даже самые буйные пьяницы уважают Сармиенто и никогда не заглядывают в запретную лощину.

Около полуночи Лусия возвращается в дом и ждет или спит — как получится. Ее сон прерывается звоном соборного колокола, от каждого удара мелко дрожат стены и беспокойно возятся устроившиеся под крышей голуби.

Так проходит один сезон, за ним начинается другой…

В один из месяцев сухого сезона, глубоким синим вечером, близ часа наступления полной темноты, на окраине Картахены объявился незнакомец.

Ведьма в тот вечер не явилась, что в целом не вызвало особых пересудов. Зато многочисленные посетители таверны «Зеленая птица» могли видеть очень яркую звезду, которая довольно плавно упала с небес и осела где-то близ тростников. Кое-кто поспешил загадать желание. Хмельной солдат гарнизона поискал глазами свой мушкет, но не нашел, а безумец Мануэлито пробежал вдоль улицы, звеня бесчисленными образками, которые, словно панцирь, покрывали его голую грудь.

— La hazana! [17] — закричал он невпопад.

Про звезду, впрочем, быстро забыли — мало ли на свете падающих звезд?

Человек в грубой накидке из хлопка, какие носят в Новой Испании индейцы и метисы, явился как бы ниоткуда и вскоре миновал лощину.

Высокий, здоровый и заносчивый, он шел к городу быстрым шагом, ориентируясь по свету звезд, и почти не имел при себе поклажи. Накидка была ему не по росту мала.

Головорезы внимательно оглядели чужака, но бедная одежда не внушала никаких надежд на добычу:

— Pobre [18]!

«Эль побре» окинул их недружелюбным взглядом и убрался в темноту.

Он прошел пешком половину Картахены, в квартале близ Пласа Майор отыскал знакомый дом и сильно ударил в двери кулаком.

— Отворите!

За стеной сначала молчали, потом окно второго этажа распахнулось. Ответил низкий, бархатный женский голос:

— Если ты вор, ступай своей дорогой, если ты друг, то назовись.

— Я Питер, который явился из Веракруса.

— О!

Где-то внутри дома затопали по лестнице быстрые ноги. Хозяйка впустила гостя в дом и сразу же плотно затворила дверь.

Питер скользнул вслед за Сармиенто, лампа вспыхнула и осветила обстановку — деревянную мебель, стол под белой скатертью, пустую нишу в кирпичной стене.

Женщина смотрела на Баррета черными озерами глаз — на миг ему сделалось жутковато.

— Где Эрнандо? Ты что, прикончил его?

— Нет, мэм, — в смущении буркнул англичанин. — Я не сумел добраться до сукина сына и подлеца. О черт! Нет, я хочу только сказать, что не убивал вашего мужа… То есть твоего. То есть можешь мне поверить, он, конечно, стоил пули в голову.

Лусия усмехнулась яркими губами и как-то странно тряхнула головой — Баррету ненадолго показалось, что женщина плачет.

— Я говорила тебе, Питер, что дорога на Веракруса закончится несчастьем, форма ладони и линии судьбы никогда не обманывали меня.

— Да знаю я… — Усталый Баррет рухнул на табурет и облокотился на стол. — Раз я пришел, может, дашь мне ужин?

— Сначала расскажи все до конца. Не смей обманывать меня — правда видна по твоему лицу и ладони.

Раздраженный болью и усталостью Баррет взорвался:

— Какого дьявола, женщина?! Если ты хочешь сказать, что у меня нету пальца на левой руке, то это и есть сущая правда. По закону берегового братства такое увечье стоит ста реалов.

— Тебя покалечил Ланда?

— Нет! Таким путем я расплатился с индейским богом, чтобы попасть сюда быстрее твоего мужа.

— Как это случилось?

— Да сам не знаю. Просто сказал лишнее вслух, а потом очнулся в предместье Картахены и без мизинца.

Баррету показалось, будто женщина содрогнулась. Ее красивые руки беспокойно двигались.

— Никогда не зови индейских богов. Давай я осмотри твою ладонь.

Испанка принесла воду и ткань, разожгла в очаге хворост, переставила поудобнее лампу на столе и обнажила левую руку Баррета. Оторванную от кожи тряпку, всю в бурых засохших пятнах, она тут же метнула в огонь.

— Погоди! Распахни-ка окно, мне стало душно.

— Не торопись. — Сармиенто ровными красивыми пальцами стиснула руку англичанина. — О, Питер! Я ничем не смогу помочь тебе с раной.

— Почему?

— Она уже закрылась, не знаю почему.

— Я сказал, распахни окно!

— Как хочешь.

Воздух ночи ворвался в тесную комнату и шевельнул огонь в очаге. Он нес запахи бухты, влажного камня, дыма и растений.

Баррет вдыхал его, угрюмо сидя за столом и рассматривая непонятно кем вылеченную руку.

— Ладно, — буркнул он. — Что сделано, то сделано, и не будем о том сожалеть. Хочешь знать правду про Эрнандо? В сельве, неподалеку от Теночтитлана, он вел себя как подлец. Все, что нам удалось добыть, осталось у него. Твой хахаль сбежал от меня и в одиночку подался на Веракрус, думаю, он уже в порту и через положенное время на корабле заявится в Картахену.

— Это все, что ты собрался мне сообщить?

— Есть еще кое-что…

Баррет пошарил за пазухой и бросил на стол смятую бумажку.

— На, смотри…

Сармиенто расправила смятый лист книги, на его полях тянулись бурой жидкостью сделанные косые строки:

— Что за ерунда?

— Обязательство, по которому он продал мне тебя. Раз вся прибыль досталась подлецу, значит, сделка действительна.

Лусия сжала бумажку и, шевеля губами, еще раз перечитала текст. Потом быстро и ловко, словно кошка лапой, отвесила Баррету пощечину.

— Это тебе за грязный сговор за моей спиной.

Под черепом Баррета вспыхнула россыпь холодных искр.

— Боже мой, мэм! Да я ведь был тогда пьян. Ей-богу, когда мужчина навеселе и хорошо поужинал, он сам собою не владеет. Ланда сам предложил покупку. Да я и не думал вас обижать или, упаси господи, лезть к вам под юбчонки…

— Оба вы подлецы.

Сармиенто, скомкав грязный листок договора, швырнула его в огонь.

— Сегодня, Питер Баррет, пират и убийца, ты потерял пятьсот реалов. Если хочешь, тащи свой поганый договор из огня.

— Какого дьявола, Лус! Пускай. Я и не подумаю ковыряться в дровах.

— Убирайся из моего дома.

— Конечно, я уйду, раз ты меня выгоняешь, — отправлюсь прямиком в порт.

Сармиенто скептически оглядела странную одежду Баррета.

— Ты похож на висельника и оборванца. Можешь остаться до утра — вон в том чулане. Только не пробуй шалить, у меня есть нож.

— А ужин?

— Бери его сам и ешь, что придется. Только не смей шуметь и не вздумай хлестать чужое вино — не то снова купишь что-нибудь по ошибке.

Лусия ушла — тонкий сильный силуэт, освещенный лампой, тень женщины затерялась среди других теней дома, и в комнату вернулась тишина.

«Ну и ведьма!» — восхитился Баррет.

Он отыскал котел, в нем оказался холодный наперченный суп, который к тому же заправили шафраном. Он съел все, что осталось, и устроился в маленькой комнате без окон.

Свет очага струился через открытую дверь. Под потолком висели связки пряностей и лука.

«Что я теперь имею? Мне не вернуться на Скаллшорз без денег. Неизвестно, откликнется ли бог Камаштли еще раз, да и пальцы на руках мне пригодятся самому. Я дождусь Эрнандо в Картахене и прижму его к стене. Отберу изумруд, потом перережу мерзавцу горло. Придется держать этот дом на примете. Нельзя, чтобы Сармиенто как-нибудь предупредила де Ланду».

На следующий день снова бил чужой колокол — размеренные удары наводили тоску. Баррет ушел из дома, не прощаясь. Постройки Картахены обступили его, дорога к морю сама легла под ноги, в порту никому не было до англичанина дела. Крепкие темнокожие рабочие волокли ящики и тюки. Судна из Веракруса не оказалось — для него еще не пришло время. Баррет послонялся немного и зашел в небольшую таверну, в середине дня там оказалось пустовато.

— Deme vino. Comprende usted? [19]

Он нехотя пил красную жидкость — похоже, вино слегка разбавили. Кабатчик без симпатии косился на странного выпивоху.

Одинокая фигура за соседним столом показалась Баррету знакомой.

— Капитан Лемюэль Хамм?

— Это вы, Баррет?

— Мне крупно не повезло, как видишь — я до сих пор здесь, к тому же один негодяй-испанец обобрал меня до нитки.

Моряк понимающе кивнул.

— Нас тоже тогда обокрали — Компания пытается отсудить имущество, которое люди алькальда сняли с судна под предлогом конфискации контрабанды. Эти испанские псы любят на законных основаниях почистить чужие трюмы.

— Есть надежда уладить дело?

— Видимо, никакой. Когда я наблюдаю это побережье с моря, у меня чешутся руки дать хороший залп из пушек.

Пират охотно согласился.

— У меня найдется для тебя письмо, — чуть повеселее добавил Хамм. — Прямиком со Скаллшорз. На, друг, возьми, оно скреплено сургучом, и ни одна живая душа в него еще не заглядывала.

Загорелое лицо Баррета не изменилось, зато сердце неистово заколотилось о ребра.

Он распечатал письмо и повернул его к свету.

Баррет с минуту сидел как оглушенный.

— Что, настолько плохо? — участливо спросил Лемюэль. — Не горюй, дружище. Если девушка слишком вежлива в письме, значит, она нашла себе другого. Забудь о ней, поверь мне, парень, это дохлый номер.

— Ты знаешь что-нибудь еще?

— Так, немного. Она подцепила Найджела Форстера, который раньше торговал полотном на Мертвом острове. Дело обставили как надо. Ради малышки он заплатил кое-какие ее долги.

— Убью подлеца. Пускай Пэм останется вдовой.

— И не подумай сгоряча. Тебя быстро повесят. Брось, Баррет, не горюй. Ты еще поймешь, что все это к лучшему. Девка или герцогиня — все они шлюхи. Давай-ка лучше выпьем за удачу в делах.

— Ты прав, Лемюэль, забудем о ней навсегда.

Они допили жидкое горьковатое вино и поговорили о том о сем. Баррета мучило желание уйти, Хамм был последней нитью, которая связывала капитана «Синего цветка» со Скаллшорз.

— Вы не заходили в Порт-Ройал?

— Было дело, там опять новый вице-губернатор.

— Что?!

— Третий за последнее время, считая и Модифорда.

— Кто?

— Опять сэр Генри Морган собственной персоной.

— Бывший пират…

— Он недавно вернулся из Англии, оправданный в суде, с самыми широкими полномочиями в кармане. Теперь наш сэр Генри всерьез собирается утихомирить шалости в карибских водах, так что промысел без патента окончательно становится на Ямайке небезопасным.

— Этот старый перевертень продал и надул всех нас.

— Полегче, Баррет! Я не хочу слушать поношений в адрес вице-губернатора.

— Ладно, Лемюэль, отставим в сторону этот разговор. Спасибо за вести, теперь я знаю, что мне делать.

— Рад, что сумел оказаться полезным.

На том они и расстались. Баррет выбрался из кабака, забыв расплатиться, хозяин яростно кричал ему вслед до тех пор, покуда снисходительный Хамм не выложил деньги за двоих.

И снова Баррета окружила нелюбимая им Картахена. Стоял жаркий час сиесты, и улицы наполовину опустели. Желтые псы возились в пыли. Укрепления Сан-Фелипе-де-Баррахас запирали бухту.

«Господи, вот уж чудо, но у меня сердце разрывается».

Он опустился на каменную скамью возле чужого дома.

— Пэм просто сука. Я все равно отыщу этого Форстера и выпущу ему кишки. Пускай Пэм наденет траурное платье. Хотя что все это изменит? Вдова получит наследство, да еще и от души посмеется: «Ах, это тот самый дурак Баррет, который от безнадежной любви отправился на виселицу…» Так дело не пойдет, ни одна девка не сумеет похвастаться, что меня заморочила. Я не хочу думать о ней. Я хочу забыть о ней. Я уже забыл. Вот так вот.

Он встал и бесцельно зашагал вдоль пыльной и сонной улицы Картахены.

Был час сиесты. Крыши и мостовые раскалились от жары. Домик де Ланды оказался запертым изнутри.

— Отвори!

— Чего тебе, бешеный? — раздался ленивый голос Сармиенто.

— Я забыл свою кружку.

— Ладно, я открою. Возьми ее и убирайся прочь.

— Постой, не ругайся! Я собираюсь снять в доме комнату.

— Для чего?

— Дождусь тут Эрнандо, чтобы решить наши дела.

— Ого! А чем ты собираешься расплачиваться, нищий?

— Я дам тебе деньги из своей доли, как только заберу ее у де Ланды.

— Наконец-то собираетесь схватиться насмерть?

— Как придется, красавица.

— Ну что ж, я с охотой подожду исхода. Если будешь буянить, я отыщу способ тебя укоротить.

«Ну, ты и ведьма, душенька», — в который раз решил про себя Баррет.

Он вошел под крышу. Забытая кружка стояла на столе. На дне ее еще оставалось на палец напитка. Цвет сосуда поменялся. Кружка выглядела красноватой — но это не был ни цвет вина, ни цвет крови.

«У талисмана цвет огня», — мрачно подумал Баррет и сел за стол.

Глава 12. Месяц жаркой зимы

— Сейчас декабрь, но разве это зима?

— Зима, потому что сухо. В мае начнется дождливый сезон.

Мелкие мухи вились над освежеванными тушами овец, рядом, под навесами, устроенными на Пласа Майор, продавали орехи и авокадо. Товар Баррет рассмотрел равнодушно, его больше интересовал сам продавец — жуликоватого вида раскосый тип, похожий на соглядатая.

— Так ты говоришь, что знаешь де Ланду и совсем не видел его, начиная с лета?

— О нет, не видел, сеньор. Говорили, он отправился по торговым делам в Веракрус.

Баррет, не продолжая неудавшийся разговор, смешался с праздной толпой. Раскосый буравил взглядом его спину.

Под деревьями, которые окаймляли площадь, картахенцы собирались маленькими компаниями по полдесятка человек, там наверняка плели интриги. Балкон городской ратуши оставался пустым, но напряженная аура ожидания витала в жарком воздухе.

Наконец двери балкона отворились, незнакомый пожилой испанец, должно быть, помощник алькальда, выбрался к перилам. Баррет протолкался ближе, внимательно ловя чужую, но ставшую привычной речь.

— Я глуховат на ухо. Что он читает по бумаге? — жадно спросил назойливый торговец орехами.

— Это новая война, парень.

— С англичанами?

— С французами, черт бы их побрал. Король ввязался в свару на стороне голландцев, — нехотя объяснил Баррет.

— Пиратов и так было много, а теперь от них совсем не станет житья.

— Можешь не сомневаться, парень, так оно и случится, по всем правилам и без них.

Англичанин слушал размеренное чтение испанского чиновника и испытывал острое сожаление.

«Я зря поспешил подраться с Кормиком. Надо было на люггере уходить к французам. Нет разницы, кто даст мне каперское свидетельство. Пусть бы дал французский вице-губернатор Тортуги, раз уж, ссылаясь на мир, не дает английский вице-губернатор Ямайки. Добыча все равно испанская».

— Постойте! — позвал Баррета встревоженный раскосый торговец. — Погодите, сеньор, у вас очень странное лицо. Быть может, вы знаете что-то еще?

— Провались в ад, — чуть слышно буркнул англичанин и постарался затеряться в толпе.

Он уже больше месяца оставался в Картахене. Ланда не появлялся, иногда начинало казаться, что авантюрист погиб в пути и не добрался до Веракруса. Если это так, то изумруд — камень зеленый, словно море, — должно быть, лежит себе где-нибудь в болотистой земле…

Чтобы забыться и достать денег, Баррет подыскал себе работу у портового плотника — тот скептически оглядел физиономию новичка, пожал плечами и предложил половинную плату. Плотника звали Бернардо. Он отличался мрачноватой флегмой, не был любопытен, и это очень устраивало англичанина.

Близился новый год, но жара не спадала. Равнина вокруг города немного подсохла, отары овец жевали траву пустошей. Баррет часто бывал за городом, он устраивался поодаль от лачуг на окраине Картахены и смотрел в сторону моря.

Как-то раз, вечером, он заметил на пустоши Сармиенто, но постарался не показываться сам испанке и тихо вернулся домой. Следующим вечером он специально задержался дома, Лусия сидела на кухне за столом и перебирала связки лука и трав. Она без особой приязни, но и без ненависти посмотрела на Баррета.

— Что у тебя с правой рукой?

— Если ты имеешь в виду старую рану от мушкетной пули, то с рубцом все в порядке. Когда Ланда подобрал меня в море, я думал, что останусь калекой.

— Это была хорошая работа. Индейцы используют для врачевания травы, но никогда не делают составных лекарств. Я брала их растения, например, смолу перуанского дерева молье, и смешивала с другими веществами. Так я спасла твою руку и помогала многим другим.

— Отличные познания в медицине! Не будь ты женщиной, я принял бы тебя вторым лекарем на свой люггер.

— Вторым? Я не согласилась бы стать даже первым доктором всей флотилии негодяев.

— Полегче.

— Ты поклялся, что не был вместе с теми, кто сжег поселение на Айла Баллена…

— Ей-богу, мы как раз тогда чинили «Синий цветок».

— А я не могу забыть день, когда пришли англичане. Стоял штиль, мы с берега видели четыре неподвижных корабля. Ночью мужчины устроили насыпи из земли, чтобы стрелять и укрываться от пуль. На следующий день на разрытый песок полилась кровь — вас было слишком много, вас всегда бывает слишком много, и бешенство живет у вас в крови… Мы бросили пустые дома и бежали в лес. Моя мать надела свое лучшее платье — синее с кружевом, чтобы не оставлять его в брошенном доме. Мать все время шла рядом, поэтому я видела, как она упала — сразу, словно срубленное дерево, лицом вниз. В ее спине оказалось отверстие от пули. Ткань платья быстро намокала и становилась совсем черной, Тогда я пыталась закрыть дыру ладонью. Брат взял меня за мокрую руку и потащил прочь. Он сжимал мои пальцы — они были все в крови и скользили в его кулаке. Так мы бежали вместе со всеми, бросив труп матери, и ветки хлестали нам лица.

— Вы спаслись?

Брови женщины сошлись у переносицы.

— Нас всех взяли в плен — там же, в прибрежном лесу.

— И что?

— Барт пытался драться, и ему прострелили грудь. Через три дня англичане успокоились, забрав деньги и весь маис, который сумели отыскать на Айла Баллена.

— А как твой брат?

— Брат умер через два дня.

— Что было с тобой?

— Я похоронила брата рядом с матерью, перебралась в Картахену и тут встретила де Ланду.

— Черт возьми, клянусь спасением своей души, меня там не было.

— А если и был бы — что от этого изменится? Ты, как и многие другие мужчины, мнишь себя героем, а на деле все вы трусы и грубые и неотесанные скоты.

Кровь прилила к лицу Баррета. Никто и никогда, даже недоступная Памела Саммер, не решался разговаривать с ним так.

— Знаешь, Лус, — сказал он обиженно. — Ты пользуешься тем, что родилась женщиной, и я не могу дать тебе абордажную саблю и вызвать на бой. Однако же, если я такой уж отпетый негодяй, право, не стоило тебе меня спасать.

— Ты умеешь читать по-кастильски?

— Очень плохо.

— Смотри сюда, надеюсь, твоих знаний хватит, чтобы разобраться…

Она протянула Баррету книгу.

— Буковки такие маленькие и кривые, Лус. Я что-то плохо вижу, наверное, глаза утомились на солнце.

Сармиенто фыркнула от смеха.

— Это история индейцев, написанная Гарсиласо де Ла Вега, метисом знатного рода. Ее издали в Лиссабоне с разрешения святой инквизиции. Хочешь послушать кое-что оттуда? «Всюду имело место кровопролитие, пожарища в селениях, грабеж, применение силы и другое зло, которое случается, когда война сама себе предоставляет свободу».

— Что ты хочешь сказать этим, Лусия?

— Что люди все одинаковы. Если отказывать в помощи тем, кто ее не заслужил, ее не получит никто.

Англичанин пожал плечами.

— Спорить с тобою — зря время терять. А все-таки за спасенную руку я твой должник. Говори, чего ты хочешь, и я сделаю для тебя все, кроме невозможного.

Сармиенто задумалась, словно не решаясь в чем-то сознаться:

— Пожалуй, я попрошу тебя об одной услуге, но только не сейчас. И не смей смеяться над моими словами.

В ее ответе было что-то странное, ускользающее, и это не понравилось Баррету.

— Что ж, подожду покуда, но только и ты не вздумай, как обычно, издеваться и шутить. Пусть я пират, но я совсем не дурак и не потерплю обмана от ведьмы.

— Время обмана прошло. Проводи меня до главной площади.

— Зачем?

— Разве ты забыл? Сегодня канун нового года.

Шел одиннадцатый час ночи. Баррет поразился многолюдью на улицах Картахены. Горели огни, раздавался беззаботный смех. Толпа по восьми главным улицам стекалась на Пласа Майор. Англичанин стоял в полутьме, и Сармиенто стояла рядом. Затрещали петарды, чуть позже грозно и тяжело ударили пушки крепости Сан-Фелипе-де-Баррахас.

— Почему стреляют?

— Просто фейерверк.

Фонтаны искр поднимались на недосягаемую высоту, чтобы рассыпаться мелкими брызгами, медленно опуститься и угаснуть над скопищем людей, над лесом рук, над задранными к зениту лицами. В паузах между грохотом залпов слышались короткие вскрики женщин и их переливчатый смех.

Питер исподтишка наблюдал за профилем Сармиенто. На ее щеке трепетно и странно плясали багровые отблески огня. Зрачки сузились.

— Ты о чем-то хотела попросить?

— Да… Ты сумел бы убить меня, Питер? Заколоть или пристрелить? — совершенно спокойно спросила она.

Ошеломленный Баррет ответил не сразу.

— Ну, я, конечно, могу убить человека — это совсем легко. Только зачем убивать тебя, Лус? Если бы я смел такого пожелать, я бы хотел, чтобы ты вечно жила на земле. Ты моя спасительница.

— Ох, Питер! Никогда и никому не говори таких глупостей, твои слова — ересь.

— Не понимаю, почему бы не сказать правду? Когда меня подстрелил Кормик и жизнь во мне едва держалась, ты легко могла отомстить, но не сделала этого, а даже совсем наоборот — спасла меня и от смерти, и от жизни калеки.

— Ты ценишь жизнь?

— Да.

— Бывает кое-что похуже смерти. Смотри.

Баррет обернулся через плечо, повинуясь одному из тех инстинктивных побуждений, которые заставляют человека лицом к лицу встречать опасность. В полутьме, рассеянной огнями, в нарядной толпе мимолетной тенью скользнул худощавый мужской силуэт. Белая ряса, черная накидка, края одежды висели словно крылья ворона. Лица Питер не разглядел, только короткие седеющие волосы и выбритую макушку.

— Доминиканец. У нас говорят, что встретить такого монаха — плохая примета.

Испанка сердито нахмурилась, она, видимо, боролась с тем оцепенением, которое иногда мешает человеку говорить откровенно.

— Если мне будет грозить верная смерть, Питер… Мучительная смерть… Очень прошу, окажись поблизости и убей меня быстро. Тебе ведь очень легко убить.

Тронутый ее доверием Баррет грустно покачал головой.

— Боже мой, Лус! Я, конечно, обещаю все, что ты ни попросишь. Однако ты будешь жить долго, очень долго, Лус, переживешь нас обоих, и Эрнандо, и меня, а в старости окажешься чудесной мудрой сеньорой.

— Спасибо. Ты сказал очень красиво, но вот правда ли это?

Канониры Сан-Фелипе-де-Баррахас, должно быть, перезарядили пушки. Громовой треск опять разнесся над бухтой. Ночной бриз с суши принес едва заметное веяние тростниковых болот, но не разогнал духоты и не сумел помешать оглушительным звукам салюта.

Сармиенто тонкими пальцами поправила накидку на плечах.

— Я хочу уйти отсюда. Вернемся в дом.

— Как знаешь. Если захочешь, я потащусь за тобою даже и на эшафот.

— Молчи! Такие слова не приносят пользы, а только приманивают дьявола.

Баррет вернулся.

Кладка стен дома хранила прохладу. Пахло травами, деревом и немного — приправами.

Сармиенто ушла к себе, англичанин слышал, как по ту сторону двери щелкнул засов.

«Дурак я буду, если не попытаюсь».

Он быстро поднялся по ступеням и коснулся досок двери.

— Лус, отвори…

По ту сторону звонко и мелодично смеялся женский голос:

— А если я не открою, ты что, конечно же, дверь сломаешь?

— О черт! То есть, я хотел сказать, «о, нет, сеньорита». Я не сломаю дверь, но окажусь очень несчастным. Я буду делать разные глупости — например, сидеть до утра под порогом… Так ты мне точно не откроешь?

— Не могу. Я поклялась не отодвигать мужчинам засов.

— Опять этот мерзавец Ланда с его проделками. Я, пожалуй, сгорю от ревности.

— Кувшин с водою найдется на кухне, вылей его себе на макушку, а если не поможет, то вспомни, что у моей комнаты есть окно. Сейчас оно открыто.

Баррет моментально сбежал по лестнице вниз.

«До чего эти южанки любят все усложнять».

Окно второго этажа выходило не на саму галерею патио, а на гладкий участок кладки. Оно высоко и недоступно маячило светлым квадратом — там, внутри, горела то ли лампа, то ли свеча. Баррет отыскал легкую деревянную лестницу и приставил ее к стене.

Лестница оказалась коротковата, он замер в опасном, шатком положении, а потом ловко ухватился за карниз, нашел сапогом щель между кирпичами, подтянулся и перемахнул через подоконник в комнату.

Там на самом деле ровно горела лампа. Деревянное распятие чернело в нише. Сармиенто сняла свое андалузское платье и набросила его на святое изображение.

— Бог не должен видеть наш грех.

— Глупости, Лус. Какой грех в том, что ты мне нравишься? Природа и обычай не велят мужчине и женщине оставлять любовь незавершенной.

— Я испанка. Мне следовало бы ненавидеть тебя, а себя презирать за слабость к негодяю.

«Эге, да она попросту заводится, — сообразил Баррет. — Красавице хочется унизить меня и поругаться, чтобы потом помириться в постели».

Он взял Сармиенто за плечи, поцелую она не противилась, тогда Баррет поднял испанку на руки. «Порази меня враг, бывают же такие совершенные женщины. Она, конечно, играет мною. Пускай поиграет до поры. За такую грудь ей можно простить кое-какие хитрости…»

Утром прямо под окном спальни вдохновенно завопил безумец Мануэлито:

— La hazana!

Баррет проснулся и принялся рассматривать беленый потолок. Приятное чувство свершившейся мести появилось и тут же исчезло. «Ну и черт с ней, с Пэм. К тому же Ланда украл у меня изумруд, я же в ответ увел у него Лусию. Теперь мы отчасти квиты».

— La hazana! — продолжал орать Мануэлито.

«Вот привязался, сумасшедший».

Баррет встал осторожно, чтобы не разбудить испанку, оделся, спустился по лестнице и вышел на улицу. Солнце стояло уже довольно высоко. «Сегодня первый день нового года». Он дошел до Пласа Майор и купил у маленькой метиски букетик бегонии. Послерождественская жара зависла над городом. Баррет вышел к морю. Незнакомый галеон, сверкая лакированным боком, швартовался в порту.

— Это судно пришло от Веракруса?

— Нет.

— А где тут английское судно, его капитана зовут Лемюэль Хамм?

— Негодяи уже убрались восвояси.

Англичанин отошел в сторону, отыскал относительно спокойное место, вытащил кошель. На дне среди нескольких испанских монет до сих пор хранился старый медальон с портретом Саммер. Баррет вытащил плоский овал, счистил крошки бумаги от истрепавшегося письма, открыл крышку и тут же захлопнул ее снова.

— Ну все, прощайте, миссис Форстер.

Баррет швырнул медальон подальше — в мутную портовую воду, туда, где плавали отбросы и фруктовая кожура. Письмо он порвал, а обрывки выбросил на ветер.

Глава 13. Наваждение капитана Баррета

— Спой мне что-нибудь, — попросил однажды Баррет Лусию Сармиенто.

Она как раз ловко чистила земляные орехи, кидая ядра в керамическое блюдо. Невесомая россыпь пустых хрустящих оболочек уже скопилась на столе. Испанка ладонью отодвинула скорлупки от края столешницы и усмехнулась уголками ярких губ.

— Зачем тебе пение?

— Я так хочу.

— Мне кажется, ты любишь кое-что другое.

— Брось, я всего-то собираюсь послушать твой голос.

— Изволь, я спою и сыграю для тебя, хотя моя музыка и не напомнит английских соловьев.

Сармиенто исчезла и тут же вернулась с маленькой гитарой.

— Ты уже довольно хорошо понимаешь по-кастильски. Слушай.

У нее оказалось глуховатое контральто, Саммер пела совсем по-иному, чище, нежнее, но в самой мелодии испанской баллады присутствовало жутковатое очарование.

— Тебе понравилось?

— Да. Но…

— Что?

— Это необычно, extrano.

«Почему тревога все время тянется за мной? От песни Лус тянет душу. Все кажется, что поблизости стоит настоящая беда, да только никак не нагрянет».

Сармиенто, похоже, заметила его состояние.

— Ты просто глуп, Питер, — буднично заявила она. — Тебе трудно понять наши баллады. Все дело в крови. В то время как мои предки изгоняли мавров с родного полуострова, твои подчинились норманнам.

Баррет покраснел до ушей.

— Эге, полегче, женщина! Вспомни про подвиги сэра Френсиса Дрейка или про вашу сожженную Морганом Панаму, а потом попробуй-ка при мне повторить свои оскорбления еще разок.

Сармиенто встала и вытерла руки о передник. Глаза ее загорелись прямо-таки яростью, в повороте шеи и плеч проявилось нечто свойственное только испанкам — сочетание испуга и отваги.

«Сейчас вцепится».

— Ты еще напомни мне про Айла Баллена, негодяй.

«Может быть, прав был подлец де Ланда, когда колотил ее, — уныло подумал Баррет. — Наверное, мне следовало бы утихомирить ее точно таким же образом. Но не могу. Рука не поднимается».

— Не будем браниться, Лус, — примирительно заявил пират. — Можешь подраться со мной, если захочется, но я тебя все равно не трону.

Баррет встал вольно, как бы подставляясь под воображаемый удар, однако предусмотрительно убрал лицо подальше от ноготков испанки. Сармиенто заметила это и печально засмеялась.

— Самые сильные мои тумаки для тебя — все равно что соломинкой бить быка.

Ссора тут же стихла сама собой. Без веских причин такие стычки и кончались, и начинались. Засов на двери спальни Сармиенто до сих пор оставался не тронутым — на нем уже накопился изрядный слой пыли. Она сама попадала в комнату по галерее от кухни. Баррет по привычке лазил в окно, садовая лестница от небрежного обращения вконец расшаталась и грозила вот-вот развалиться.

— Ты ведьма, Лус, — сказал он как-то ночью, осторожно разглаживая ее спутанные волосы. — Хвоста на заднице у тебя нет, а все равно ты ведьма.

— Твердый сердцем грубиян.

— Ей-богу, совсем не твердый. Ты обворожила меня так ловко, что я и сам того не заметил…

С тех пор пират стал наблюдательнее и заметил, что Сармиенто сторонится священников. Впрочем, в церковь она все-таки ходила, и это его успокоило. Лусия, наоборот, сильно встревожилась.

— Почему бы нам вместе не бывать у мессы? Пойдут слухи, что ты безбожник.

— Я же протестант, англичанин.

— Тем более надо быть осторожным.

Баррету в угаре страсти, впрочем, море было по колено.

Так прошло еще некоторое время.

Однажды поздним вечером, возвращаясь от портового плотника Бернардо, Питер встретил того, кого так долго ожидал и уже не надеялся увидеть, — де Ланду.

— Ланда, стой!

Авантюрист молча повернулся к англичанину спиной и пустился бежать так прытко, как только смог, стуча по мостовой сапогами. Расстояние между бывшими компаньонами сразу увеличилось. Полетел наземь сбитый с ног случайный прохожий. Визгливо закричала разодетая дама.

— Al ladron [21]! — заорал вслед Баррет.

Он бежал долго, но проходимца так и не поймал. У Ланды словно крылья на пятках выросли. Его худощавая фигура ловко и неожиданно металась между стен и в конце концов затерялась где-то за окраинными пустырями Картахены.

— Проклятие!

Баррет вернулся домой очень мрачным.

— Я видел мерзавца.

— Я тоже, — как ни в чем не бывало отозвалась Сармиенто. — Днем он приходил ко мне и стоял под окнами.

— И что?!

— Ничего. Я открыла окно и крикнула, что не знаю его, и пообещала позвать своего мужа сеньора Санчеса, тот есть тебя, Питер. А еще я пригрозила, что заявлю на бродягу алькальду, потому что у меня пропали фамильные драгоценности.

Баррет сначала хохотал до упаду, но потом призадумался.

— Дьявол побери… Лус! Тебе следовало не грубить, а пустить Эрнандо в дом и продержать до ужина. Я бы вернулся, отнял у негодяя изумруд и переломал ему все ребра.

— Я не собираюсь лгать, говоря о побуждениях души.

Баррет не пытался скрыть разочарование. Изумруд бога Камаштли, сияя гранями, до сих пор хранился где-то под лохмотьями бродяги-испанца. Талисман неизъяснимо манил пирата. Иногда ему казалось, что он чувствует пальцами его холодные острые грани.

— Эх, Лус! Какую же ты сделала глупость…

«Она так сделала нарочно, чтобы я никогда не ушел в плавание. Ведь с большими деньгами можно найти себе корабль даже в Картахене».

Баррет почувствовал себя связанным. Те редкие ночи, когда он не лазил в окно по садовой лестнице, посвящались сонным кошмарам по поводу изумруда. Днем он искал успокоения в порту, работал как одержимый, но изумруд бога ацтеков оставался таким же далеким, как звезда на небесах.

— Ланда, подлец и вор, чтоб тебя поразила проказа!

Сармиенто обнимала любовника так и этак, но никак не могла развеять его мрачного настроения. В конце концов обозлилась и она.

— Этой ночью ты опять называл меня своею Памелой.

— Памела или Лусия — какая разница?

— Мне сейчас хочется тебя заколоть…

«Дикая кошка в течке, — мрачно решил про себя пират. — У нее на уме одно — прикрутить меня навеки к своей юбчонке».

— Ты напрасно затеваешь ссору, Лус. Видит бог, совсем напрасно. Ничего путного из этого не выйдет…

Баррет обозлился еще сильнее. Следующий вечер и почти всю ночь он провел в маленькой таверне близ пустоши, на самой окраине Картахены. Там звенела бойкая музыка и плясала задастая метиска в, пестром платье шлюхи. Темное надменное лицо женщины блестело от маслянистых притираний. Тело, в противовес гордому лицу, ловко, словно бескостное, принимало самые развязные позы. Заказав кувшин вина, Баррет засел в углу и раз за разом наполнял кружку, та все время оставалась мутно-серой.

Почти под утро он заплатил шлюхе наперед и, шатаясь, увел ее наверх — в квадратную комнату под самой крышей. Женщина обнажила мягкую грудь с темными сосками, показала золотистые загорелые ноги, но Баррет даже не смотрел на купленные прелести — он уже спал пьяным сном на убогой, закинутой лоскутным одеялом койке. Проститутка воровато обшарила одежду клиента и разочарованно повела голым плечом. При этом движении под гладкой кожей спины проступил чуть заметный след старого рубца.

— El pobre! [22]

Когда Баррет очнулся в пустой каморке, девки рядом не оказалось. Он выбрел в жару начинающегося дня, прошагал до угла притона и внезапно потерял равновесие. Там, стоя на краю канавы, его вырвало всем, что он съел и выпил накануне.

Англичанин так и не понял, дали ему яд или дурман. Возможно, само вино оказалось негодным…

Баррет поднялся и пошел, ориентируясь на укрепления Сан-Фелипе-де-Баррахас, и ветер с залива упрямо дул пирату прямо в лицо. Этот ветер нес чистый запах моря и свободы. Бриз разгонял застоявшуюся духоту, мускусные ароматы города, жару, пыль, запахи дыма, освобождая от угара бестолковой пьяной ночи.

В храме близ Пласа Майор бил колокол — медленные удары следовали один за другим, их мрачное гудение заглушило звуки города.

«Чужая земля — ловушка, — обреченно подумал Баррет. — Я брожу словно отравленный с тех самых пор, как ступил на зачарованную землю Картахены. С наваждением пора кончать, пусть Сармиенто плачет и думает все, что ей заблагорассудится, а я отправлюсь в порт. В конце концов там найдется корабль, который меня подберет».

Он тронул знакомую дверь — та легко подалась и распахнулась, открывая темный проем жилища. В прохладной полутемной комнате стояла тревожная тишина.

— Лусия!

Ему не ответили.

Острая тревога охватила англичанина. Он почти ворвался внутрь, но после яркого солнца городских улиц пришлось подождать, пока глаза привыкнут к скудному свету жилища.

— Лусия Сармиенто!

Все вещи лежали на месте — ни следа беспорядка. Блюдо с чищенными орехами. Гитара на стене. Открытая книга, не дочитанный испанкой роман Гарсиласо де Ла Вега. Блестящая посуда. Манта — лоскут ткани, который еще вчера покрывал ее волосы и плечи.

— Лус!

Баррету сделалось жутко. «Надеюсь хоть, она не утопилась сгоряча в заливе».

Пират прошел сквозь чистые комнаты и осмотрел патио — там, как и во всем доме, не было никого. Одно тонкое деревце оказалось сломанным. Свежий неровный пенек медленно слезился смолой.

«Тем лучше, я уберусь без ссоры и по-тихому».

Баррет вернулся в дом, пробежал комнаты насквозь и выскочил на улицу. Мулат лет двенадцати, чисто одетый мальчишка, из озорства возился в пыли, черпал и черпал уличную пыль коричневой ладонью. Он поднял голову и вдруг в непритворном ужасе уставился на Баррета.

— Сеньор моряк, вы сейчас нечаянно сломали печать.

— А? Что? Я теперь вовсе не моряк, мальчик.

— Тут, на двери дома, была прикреплена большая печать. Ее оставили святые отцы, а вы сорвали, когда входили.

Словно громом пораженный, Баррет поднял с земли обломки сургучной кляксы — он так торопился объясниться с Сармиенто, что сдернул запретную печать инквизиции, даже не заметив ее. Мулатик сочувственно сморщил широкий нос.

— Уходите, сеньор, не надо было ничего трогать.

— Ты хоть можешь мне объяснить, куда подевалась хозяйка?

— Прекрасную сеньору увели прочь сердитые люди. Должно быть, она оказалась bruja. Это очень нехорошо и даже совсем плохо.

Питер бесцельно брел вдоль улицы. В эти мрачные часы сам свет тропического солнца выглядел зловещим и напоминал об огне, однако волшебная кружка оставалась терракотовой, спокойной.

«Посудине нет дела до Сармиенто».

Он так и шел — один в яркой толпе, грубо толкая прохожих, не слушал их возгласов, вопросов и угроз. Прямые, словно вычерченные по линейке улицы и просторные дома казались ему отвратительными. Англичанин вздохнул чуть свободнее только когда город остался позади. Пустырь окраины тут переходил в травянистое поле — часть равнины побережья.

«Я посижу под деревом один, отдохну и решу, что мне дальше делать».

Он присел прямо на землю и закрыл глаза. Равнодушные овцы обступили Баррета со всех сторон. Он несколько раз ткнул кулаком их мягкие бока, но потом махнул рукой. Ярость прошла, зато печаль осталась, а на смену всему явилось горькое равнодушие. Еще через полчаса чье-то потаенное присутствие заставило Баррета насторожиться.

— Вот это встреча… Наверное, бог звезд, войны и удачи любит меня, раз посреди стада овец послал мне такого человека…

Баррет волком выглянул из-за овечьих спин.

Эрнандо де Ланда собственной персоной шел к городу со стороны тростниковых зарослей, и ужас внезапного узнавания исказил его тонкое лицо.

— Ланда, стой! — мгновенно заорал Баррет.

Испанец и не думал останавливаться — он изо всех сил пустился наутек. Англичанин растолкал отару и понесся следом, словно охотничий пес, методично сокращая расстояние. Он вложил в эту погоню всю свою ненависть и отчаяние. Узкая спина Эрнандо теперь мелькала совсем рядом.

Наконец, не выдержав гонки, авантюрист остановился.

— Не трогай меня, понял?! Только сунься — кинжалом получишь.

— Не трогать?! С чего бы это не трогать? Ты предал меня, обокрал, едва не убил.

— А кто наставил мне рога?

— Ты сам на них напросился, дурак и рогоносец.

Баррет увернулся от удара и перехватил вооруженную руку Эрнандо. Хват оказался таким сильным, что показалось, будто хрустнула чужая кость. Кинжал выпал и зарылся в почву. Находчивый Ланда левой рукой попытался ткнуть англичанина в глаз.

— Ну, это было зря. Нечестный прием, приятель.

Баррет, коротко замахнувшись, ударил бывшего товарища в солнечное сплетение.

Тот ухватился за впалый живот, тщетно пытаясь наполнить спавшиеся от боли легкие.

— И еще разок.

Как только противник распрямился, пират нанес новый удар — прямо в переносицу. Ланда, впрочем, успел увернуться так, что кулак Питера пришелся ему в изогнутую бровь.

— Ох!

Испанец прикрыл ладонями окровавленную голову. Баррет, зря времени не тратя, снова ткнул его повыше виска и опрокинул навзничь.

— Получай.

Он пнул Эрнандо сапогом в лицо.

— Питер, да больно же!

— Расчет только начинается.

Баррет, чуть придерживая силу ударов, бил лежачего в ребра и живот, покуда испанец совсем не затих. Потом ухватил врага за волосы на темени, запрокинул ему голову и обнажил шею.

С Ланды, похоже, совершенно соскочили остатки задора. Напротив — узкое и правильное смуглое лицо перекосило от ужаса.

— Ну ты и дьявол, — прошептал он мокрым разбитым ртом.

Баррет левой рукой нащупал на земле оброненный кинжал и аккуратно примерился к сонной артерии испанца.

— Питер! — сплюнув на подбородок кровь, заорал де Ланда. — Не надо, пощади!

— Чего ради?

— Ну, я же тебя спасал.

— Ради выгоды.

— Прости, я не виноват, это было наваждение.

— Врешь.

— Во всем виноват ацтекский бог.

— Опять врешь.

— Нет, клянусь жизнью… Погоди! Я знаю, что Сармиенто во дворце инквизиции.

— При чем тут Сармиенто, подлец?

— Тебе не выручить ее одному. Я помогу. Мне удалось пристроить камень и получить часть денег, я обратил выручку в дублоны.

— Ты темнишь, чтобы спасти свою шкуру.

— Пречистая Дева свидетель — нет! На этот раз говорю истинную правду. Я отдам тебе три четверти, я отдам тебе все — все, что только захочешь. Только не убивай меня, пожалуйста…

— Кто предал раз, тому больше нельзя верить.

— Я поклянусь!

— Да слышал я уже такие клятвы… Засунь их сам знаешь куда.

Ланда беззащитно скорчился на земле. У Баррета уже кончился запал злости, его снова одолела тоска.

— Вставай!

— Между прочим, ты мне вышиб передний зуб, — грустно пробормотал испанец и обильно сплюнул на камни.

— Следовало вышибить из тебя грязную душу.

— Я не могу подняться — дай, пожалуйста, руку. Мне очень плохо, Питер, и не только от твоих кулаков. После побега из Тено все пошло не как следует — ей-богу, всюду одни бедствия, неудачи и козни врагов. Наверное, это проклятие Бога… Не знаю. Наверное, и впрямь не следовало пытаться обманывать тебя.

— Почему там, в лесу, ты попросту не зарезал меня? Зачем было валить дерево?

— Я не мог тебя зарезать, потому что поклялся.

— Врешь!

— Я не надеялся справиться с тобой.

— Поэтому устроил ловушку и бросил меня на съедение ягуарам?

— Питер, прости!

Ланда больше не пытался оправдываться, он покорно сидел на земле, подтянув острые колени к подбородку. Похоже, избитого испанца сильно тошнило.

— Где ты болтался все это время? — А?

— Где ты был, подлец?!

— Везде. Бродил по сельве. Мучился в плену у индейцев Нариньо. Дошел до Веракруса, там меня потащили в суд… О боже! Расскажи лучше, каким образом ты умудрился обогнать меня на пути от Веракруса до Картахены.

— Заткнись. Эта история не про тебя. Сознавайся лучше, куда дел мою карту?

— Да тут она, под рубашкой, на, возьми, твоя карта не принесла мне особого счастья.

— Где золото?

— В укромном местечке неподалеку.

— Отдашь мне все.

— Ладно, как скажешь, Питер.

— После посчитаем затраты, и я верну тебе небольшую долю — чтобы ты не подох от голода. Живи подольше и помни, как я окунул тебя мордой в грязь.

— И ты туда же, Питер. Всюду одна грязь. Ради толики богатства каждый готов в ней вываляться, но с еще большим желанием топит в дерьме других.

— Поднимайся на ноги. Из тебя очень плохой проповедник.

Ланда попытался подняться, но не сумел и сломанной куклой осел у сапог англичанина. Тот грубо подтянул его за шиворот.

— Пошли, время не ждет.

Они вернулись на запад — туда, откуда пришел испанец. Ланда отыскал камень, давным-давно грубо обтесанный в виде птицы.

— Я зарыл деньги под валуном. С утра двинул проверить клад и, надо же, какая неудача, встретил тебя, мерзавца.

— Откапывай.

Эрнандо неловко опустился на колени.

— Только не пытайся заколоть меня со спины. Бог видит все, он непременно накажет тебя за жестокость, Питер…

— Заткнись.

Испанец копал довольно долго — прямо исцарапанными руками, но так и не решился попросить у Баррета клинок.

— И это все? — разочарованно протянул пират, осмотрев бочонок. — Сумма не особенно-то и велика.

— А чего ты хочешь?! Изумруд слишком странный и приметный, чтобы его охотно брали ювелиры. Богач, который купил камень, дал очень дешево и теперь собирается разделить его на части… Кроме того, копи Новой Гранады и так поставляют самоцветы в изобилии, а это чертовски сбивает цену.

— Я забираю часть прямо сейчас, наличными пистолями. С этого часа ты от меня ни на шаг. Я не собираюсь давать тебе возможность выкопать и перепрятать деньги.

Де Ланда опустил голову.

— Куда теперь идти?

— Только не в твой бывший дом. Он опечатан трибуналом. И, конечно, не к потаскухам — меня от них тошнит.

— Тогда стоит пойти в приличную распивочную.

Они нашли себе пристанище в порту, в маленькой грязной таверне. Ланда против обыкновения дурманящих листьев не жевал и не прикасался к вину. Он сидел, уронив темноволосую голову на скрещенные ладони. Разбитый нос все еще кровоточил. Тонкие, красивые руки испанца испятнала засохшая кровь.

— Господи, сделай что-нибудь…

— Хватит ныть, — грубо оборвал Баррет, — Радуйся лучше, что я тебя не убил. Ты сумеешь устроить ей побег?

— Как?

— Точно так же, как ты помог мне бежать из вонючих казематов Сан-Хуана.

— Нет.

— Ты только что обещал это сделать.

— Я просто не хотел умирать с перерезанным горлом. Ты был слишком зол и не помнил себя. — Ланда вяло махнул рукой. — А по поводу побега… даже не надейся, Питер. Одно дело заурядный пират, каких без счету побывало в тюрьмах Новой Испании, совсем другое — дело о ведьме. Лусию держат в подвале дворца инквизиции.

— А в чем различие?

— Во всем. До камер не добраться, минуя главный вход. Покойников сжигают за городом. Все люди — сторожа и прислуга — под строгим надзором монахов. У них доходные места, а в случае измены наказание ужасно.

— Разве дублоны не отворяют любых дверей?

— Только не в случае с инквизицией. Тебе повезло, англичанин, ты родился там, где этого черного страха не существует.

— Ты не будешь даже пытаться?

— Я хочу попытаться. Но я не верю в успех. Это не то настроение, которое может улучшить дело.

— Что еще?

— Ничего хорошего. Аусию не схватили бы, если бы не улики. Должно быть, на нее донесли — она практиковала лечение за плату и заодно, по мелочи, любовный приворот.

— Разве этого достаточно для осуждения?

— Достаточно для ареста. Можешь не сомневаться — попав в лапы святых отцов, она расскажет все.

Баррет холодно, в упор, уставился на де Ланду.

— А ей есть что рассказывать?

— Да! Да! Дьявол меня побери, ведь это правда… Она баловалась почти безобидной ворожбою, но и это еще не все. Я молчал несколько лет и готов был молчать вечно… Сармиенто сама из семьи еретиков. Ее отец был осужден в Кадисе, именно поэтому ее мать и брат сбежали на Айла Баллена. Об этом не знал никто, кроме меня, но теперь правда все равно выплывет наружу.

— Что из этого?

— Лусия будет считаться упорной еретичкой.

— Я спросил, что из этого следует?

— Смерть.

Баррет стиснул в руках терракотовую кружку.

— Ты знал об этом и скрывал все, несмотря на опасность?

— Да. Я был по уши в нее влюблен. И она мне изменила. С тобой, между прочим. Еретик и ведьма — хорошая парочка.

— Можно как-нибудь поправить дело в трибунале?

— Нет.

Баррет задумался.

— Во имя бога! Какой смысл издеваться над слабой женщиной, которая никому не способна навредить? Приду в инквизицию, да так и скажу, что она не виновна. И ты это подтвердишь, от двух свидетелей так просто не отмахнуться.

Ланда в отчаянии заломил руки.

— Проклятие, я так и думал, ты свихнулся… Тебя немедленно арестуют, и дело примет еще более неприятный оборот. Нас трое, а это уже секта. Судьи испишут груду бумаг, но это уже не будет иметь значения. Итог все равно один — костер. В лучшем случае с предварительным удушением. Господи, как я был глуп, когда связался с бешеным!

— Трусишь, Ланда.

— Нет! Погоди, Питер… постой… — Ланда вцепился в рукав англичанина. — Есть еще одна тайна. Помнишь Мунтралу?

— Гуилабертуса да Мунтралу, алькальда острова Айла Баллена?

— Его самого. У Мунтралы зуб на Лусию.

— Черт!

— Да, Мунтрала хотел кого-то отравить, и причина была в наследстве.

— Она продала ему яд?

— Лусия думала, что продает только лекарство, но дело, как ты понимаешь, в дозе. Мунтрала не так давно перебрался в Картахену. Ему надоело бояться живого свидетеля, а у бывшего алькальда остались хорошие связи, в том числе и в трибунале.

— Инквизиторы покрывают отравителя?

— Что ты! Нет, конечно! Мунтрала заявит, что Лусия подсунула ему яд. Ведьма, еретичка, отравительница — огнеопасная смесь.

Баррет встал, взвесил на руке терракотовую кружку и отставил ее в сторону.

— Я не отступлюсь. Забирай эту штуку себе на память. Остатки денег можешь забрать себе. Садись на любой корабль и скройся из Картахены. Можешь улизнуть в Лиму. Тебе не обязательно ждать развязки.

— А ты?

— Поступлю, как считаю нужным.

Ланда кивнул.

— Хорошо. Делай как знаешь, Питер. Я не стану мешать тебе умирать из-за иллюзий и совершать иные глупости в твоем духе, но и погибать за компанию не собираюсь… Так что извини и прощай.

Испанец встал и вышел, забрав напоследок волшебную кружку. Англичанин остался один, заказал еще вина и просидел так до полуночи…

Прошло еще четыре дня, прежде чем Баррет по-настоящему решился. Здание дворца инквизиции подавляло мрачной роскошью. Роскошными оказались даже кованые решетки на окнах первого этажа. Полукруглую арку входа венчало лепное украшение в виде извитого орнамента. Над самой дверью маячило полинявшее до зеленоватого цвета изображение святого покровителя.

Флибустьер последний раз оглядел залитую солнцем площадь и двинулся под сумрачные своды.

— Меня зовут Питер Баррет, я англичанин.

Неразговорчивый солдат охраны проводил гостя длинными запутанными переходами до полутемного зала. Узкие окна едва пропускали свет. Одну сторону палаты занимало массивное распятие и стол под черным бархатом. Свечи оставались незажженными, кресла инквизиторов пустовали. Баррет остался ждать стоя, только прислонился плечом к прохладной каменной стене.

Через полчаса дверь за колонной отворилась, и вошел доминиканец с жестким и умным лицом. Полумрак скрывал глазницы испанца. Держался он очень прямо и, даже двигаясь, походил на изваяние.

«У этого типа сердце из камня, а под сутаной надет доспех».

— Подойдите поближе, — произнес инквизитор на хорошем английском, и наваждение, охватившее Баррета, частично развеялось. — Подойдите, мне необходимо вас рассмотреть… Гарсиа! Пусть нотариус войдет… А вы, сын мой, возьмите у слуги табурет и садитесь. Я не люблю задирать голову при беседе.

Баррет опустился на грубое сиденье и сжал кулаки, чтобы успокоиться. Двое альгвасилов палаты встали за его спиной. «Я не боялся ни смерти в драке, ни гибели в воде. Больше одного раза меня все равно не убьют, тогда почему этот блеклый монах так на меня подействовал?»

Инквизитор едва заметно одобрительно кивнул.

— Вы держитесь правильно. Имя, подданство, род ваших занятий и возраст…

— Питер Баррет с острова Скаллшорз, подданный английской короны, моряк, тридцать один год.

— Вы пожелали добровольно обвинить самого себя перед Трибуналом?

— О черт! То есть, я хочу сказать, о нет, сеньор. А разве такое бывает — чтобы обвиняли себя?

Инквизитор, если судить по выражению лица, не придал значения брани пирата. Он сухо кивнул.

— Божьим промыслом бывает все.

— Я пришел, чтобы дать показания по делу арестованной женщины, Лусии Сармиенто.

— Похвально.

— Она не еретичка.

— Вы полагаете, что можете судить о ереси?

У Баррета застучало в висках.

— Не знаю. Я не богослов, святой отец.

— Быть может, вы вместе с обвиняемой занимались чтением еретических книг?

— Вообще-то я не читаю, ни по-латыни, ни на испанском.

— Прошу вас, повторите еще раз — читали ли вместе с обвиняемой запрещенные тексты?

— Нет!

— Не читая книг и довольно плохо владея испанским, как сумели вы убедиться в том, что она не ведьма и не еретичка?

Баррету показалось, что твердый пол дворца уходит из-под его сапог. Своды качнулись.

— Я простой моряк, святой отец. Я не разбираюсь в сложных вещах. Но я клянусь вам спасением души, эта женщина при мне никогда не вела речей, которые присущи ведьмам.

— Секретарь, вы пишете все дословно? Сохраните и этот ответ… Сохранили?

— Да, святой отец.

— А теперь объясните, англичанин, на каком основании вы сочли, что обвиняемая не имела еретических взглядов, если она могла высказывать их в ваше отсутствие или записывать на непонятном вам языке?

Баррет опустил голову, чувствуя, как горит его лицо.

— Я не знаю.

— Считаете ли вы, что обвиняемая испытывала к вам большее доверие, чем к кому бы то ни было?

— Да.

— Находитесь ли вы с доньей Лусией Сармиенто в кровном родстве?

— Нет.

— Состояли ли вы с нею в браке?

— Нет!

Силуэт инквизитора на фоне пляшущей в луче света пыли слегка качнулся.

— Считаете ли вы блуд грехом, сын мой?

— Да.

Что-то в поведении следователя подсказало Баррету, что на этот раз он ответил правильно.

Возникла малопонятная пауза.

— Имеете ли что-то добавить?

— Больше ничего.

— Нотариус, передайте мне протокол. Можете идти, любезный Гарсиа. Я сам прослежу, чтобы посетителя вывели наружу.

Баррет вытер мокрый лоб и виски. «Они отпускают меня, значит, дело не безнадежно. Но я не решился сказать правду про Мунтралу. И все потому, что доказательств у меня нет». Доминиканец, оставшись в одиночестве, рассматривал Баррета без малейшей приязни.

— Так я могу уйти?

— Да, можете, но сначала я скажу вам кое-что. Не беспокойтесь, секретарь удалился, и никто не пишет протокола.

Баррет уже встал с табурета и не посмел снова опуститься на сиденье. Он ждал. Инквизитор раздраженно махнул рукой.

— Нам отлично известно, кто вы такой и чем вы промышляли на острове Скаллшорз. Нам известно о вас многое — доносы честных жителей Картахены, посвященные вашей особе, заняли бы целый ларец, реши я их сложить отдельно. Мне ведомо, что вы пират. Мне известно, что вы человек без совести и чести, грабитель индейских руин и совратитель чужой жены. Все это так. Но эти ваши грехи не касаются Святейшего Трибунала, это дело гражданских властей Новой Испании. Жаль, но формально вы не обронили ни слова ереси. Я бы с удовольствием сжег вас, как пучок соломы, но будет лучше, если вы когда-нибудь провалитесь в настоящий ад. Уходите. Если новые показания понадобятся, стража отыщет вас. Благодарите Трибунал за справедливость.

Инквизитор встал и пошел прочь, гордо выпрямившись и волоча свой плащ доминиканца.

— Постойте! Погодите! Могу я хотя бы ее увидеть?

Инквизитор задумался.

— Почему бы нет? Такое возможно. Но при одном условии — вы употребите свое влияние на обвиняемую, чтобы убедить ее раскаяться. Не сомневайтесь, это самое лучшее средство спасения ее души, какое только можно придумать.

Баррет, не поклонившись, вышел. В висках шумела кровь.

«Надеюсь, ты, старый сыч, попадешься мне в другом, подходящем месте. Например, в море, когда я верну себе «Синий цветок».

Нестерпимая смесь ненависти и надежды лишила его душевного равновесия.

— Ступайте вниз по лестнице. Там вас ждут, — хмуро пробурчал стражник.

Питер спустился в подвал по стертым и выщербленным ступенькам. Навстречу потянуло плесенью. Через несколько шагов путь ему перегородила ржавая решетка, тюремщик по ту сторону оценил Баррета внимательным взглядом.

— Hijo de puta! [23] Ingles.

— Лучше делай-ка свое дело, кастилец.

Тюремщик подтолкнул вперед худую фигурку и без спешки удалился.

Перед бывшим капитаном «Синего цветка» неподвижно стояла Сармиенто.

— Лус, это ты?

Из рукавов балахона, в котором Баррет опознал остатки андалузского платья, торчали тонкие руки, и серая кожа обтягивала их. Лицо женщины прижалось к прутьям. Должно быть, потоки слез оставили на нем безобразные следы, искусанные губы потрескались и распухли — Баррет не видел этого.

— Лус, не плачь, погоди…

По впалым щекам испанки текли слезы.

— Лус, не надо отчаиваться, клянусь всем, что у меня есть — жизнью, удачей, своей душой, — мы сделаем все для того, чтобы тебя вытащить. В Картахене так же берут взятки, как в любом другом месте на свете. Потерпи еще немного, мы заплатим надзирателю, чтобы он тебя не обижал. Если требуют раскаяться в колдовстве — какая разница? Сделай это. Все это ненадолго, мы устроим тебе побег, дублоны взломают любые двери.

Лусия не слушала его.

— Питер! Питер! — бормотала она, и в голосе уже не было ничего, кроме сумасшествия.

Баррет напрасно пытался поймать блуждающий взгляд Сармиенто. «Господи, она смотрит на меня и меня не видит и зовет. Все бесполезно. Лус не слышит убеждений, ее рассудок разрушен болью». Он повернулся и пошел наверх, к солнцу.

— Питер! Питер! — неслось вслед.

«Что, если бы Пэм оказалась по ту сторону решетки? — подумал Баррет. — Я бы сломал засов, взял нож у тюремщика и дрался с инквизиторами до конца, и плевать, что в этой драке победить невозможно».

— Питер!

Он уже не слышал крика Сармиенто, когда резная дверь дворца инквизиции захлопнулась за его спиной.

Прошло несколько дней, и ничего не изменилось. Баррет перепрятал бочонок с золотом в надежном месте и тихо, стараясь оставаться незаметным, жил в задней комнате портовой таверны. Хозяин молчал и так же молча брал деньги. Через неделю после беседы с инквизитором Картахены англичанин снова встретил де Ланду.

— Так ты не уплыл в Лиму, как собирался?

— Не нашлось подходящего корабля. Я уже точно знаю, что ты жив и пока что выкрутился. Может быть, опасность миновала и для меня. По этому случаю возьми назад свой прощальный подарок.

Питер хмыкнул, забрал у Эрнандо кружку и тут же наполнил ее жидким вином.

— Что скажешь еще?

— Дуракам везет.

— Поясни свои соображения.

— Монахи Трибунала — известные казуисты. Они привыкли иметь дело с умницами-еретиками. Тебе повезло в том, что ты дурак, друг мой. Твои бесконечные «нет» и «не знаю» защитили тебя лучше адвоката. Однако не обольщайся. Твое дело могут возобновить в любой момент. Возможно, тебя оставили в живых как приманку для еретиков Картахены.

— Иди к черту.

— Хорошее направление. Куда мне еще бежать?

— В Лиму, как собирался.

— В случае чего они достанут меня и в вице-королевстве Перу. От их руки нет защиты.

— Что-то твое мнение стало слишком часто меняться.

— Я ведь болен, Питер, — грустно признался де Ланда. — Не знаю что, но что-то изнутри пожирает мой мозг. Я стал мало спать, то ли это проклятие бога Камаштли, которого я обокрал, ли попросту близится возвратная лихорадка.

— Давно так?

— После Теночтитлана. Наверное, Лусия могла бы вылечить меня.

— Спаси Лусию, и я уговорю ее заняться твоей головой.

— Бог мой! Я уже объяснил тебе, что подобное невозможно…

Они сидели за общим столом, у Баррета уже не было сил ни на ненависть, ни на ревность. Влечения к Сармиенто он тоже не чувствовал — только грустную жалость.

«Это судьба, — подумал он. — Поход в индейский город кое-что изменил. Чудеса, вроде вмешательства бога, не случаются просто так, за все приходится платить. Вот и заплатим».

И Ланда пьяно кивнул, будто соглашаясь с чужими, так и не высказанными мыслями.

Глава 14. Дело веры

В ранний час, в третье воскресенье месяца, ворота дворца картахенской инквизиции отворились.

Первым под утреннее небо выбрался доминиканец в черном плаще. Он высоко поднял зеленый крест, прикрытый тонкой траурной вуалью. Ветер с моря шевелил ее. Следом на площадь выбрались вооруженные члены братства помощников инквизиции. Потом появился служка с небольшим колокольчиком, четверо слуг вынесли шитый золотом балдахин, и маленький седой священник в малиновой рясе укрылся в его тени. Толпа при виде процессии почтительно опускалась на колени, особо набожные рьяно били себя в грудь.

— А вот еретичку ведут!

Кричали по ошибке — на самом деле осужденная еще не показывалась. Медленно, торжественно прошел еще один отряд вооруженных «братьев».

Толпа терпеливо ждала, почтительный страх витал над местом, в задних рядах приглушенно переговаривались.

— Если ее отдадут для сожжения, быть может, падеж овец прекратится.

— Смотрите, ведут.

Показались еще двое доминиканцев в черно-белом. За высокими силуэтами терялась фигурка осужденной, издали едва удавалось рассмотреть желтый балахон — санбенито. Женщина шла босиком.

— На ткани нарисован огонь, значит, она так и не раскаялась.

Когда-то еретичка была настоящей красавицей, но сейчас от ее привлекательности не осталось ничего. Густые волосы обрезали. Бледные щеки запали, под глазами залегли черные круги. Ведьма смотрела мимо доминиканцев, мимо светской стражи — в толпу, словно искала там кого-то.

Городская стража неспешно ехала вслед за кортежем.

— А вот и он собственной персоной, святой отец.

— Кто?

— Главный инквизитор нашей Картахены.

Доминиканец с седыми висками подбадривал мула пятками. Сытые бока животного покрывала черная попона.

— А рядом с ним Мунтрала, лучший друг инквизиции.

Пронесли стяг Трибунала с изображением оливы и меча.

— Помосты для церемонии сколачивали всю ночь.

— Смотрите, смотрите!

Женщину решительно втащили наверх. Должно быть, она по ошибке посчитала, что наступил момент казни, потому что слабо забилась в руках монахов. Еретичку потянули за цепь на запястьях и усадили на высокий табурет, по бокам расположилась стража.

Второй помост, возведенный напротив, постепенно заполнился людьми. Там, возле специально устроенного алтаря, уже зажигали свечи. Доминиканец-инквизитор и два нотариуса Святой палаты степенно взошли наверх.

Люди ждали, не смея чем-нибудь нарушить торжественный ход церемонии. Священник в малиновой сутане низким надтреснутым голосом читал положенные псалмы. Прохлада раннего утра сменилась дневной жарой, зной накрыл площадь, оба помоста и терпеливое скопище людей.

Уже дочитали «Pater noster», пропели «Agnus Dei», судьи словно бы забыли про осужденную, она, не в силах терпеть медленную агонию, сползала на доски помоста ничком. Один из альгвасилов подхватил женщину под мышки и усадил обратно. Церемония продолжилась, священник в малиновой сутане мягко заговорил о покаянии и прощении — получилось красиво. В толпе растрогались.

— Вот увидите, ее помилуют, — убежденно пробормотала молоденькая мулатка. Девушка, видимо, пришла со своей госпожой и сейчас растерянно таращилась на помост.

— Не болтай, Мариэта. Ты мешаешь мне слушать.

Осужденную тем временем подхватили двое доминиканцев и заставили подняться с табурета. Нотариус вышел вперед и развернул бумаги.

— Что он говорит?

Человек в черном читал долго и монотонно, ветер с бухты относил слова прочь.

— Он сказал, что эта несчастная занималась колдовством.

— Нет, он говорит, что она была еретичка.

— Соседи рассказали, что она сделалась любовницей английского пирата.

— Нет, она путалась с дьяволом.

— Да какая разница, с кем она путалась? Все равно в огонь.

Женщину подняли на ноги. Для этого двое монахов подхватили ее под локти.

— Смотрите, главный инквизитор просит, чтобы палач не наносил травм ее телу.

Сармиенто уж стащили с помоста вниз. У последней ступени терпеливо ждал осел под черной попоной. Альгвасилы Картахены повторили приговор, и стража сомкнулась вокруг осужденной.

— Это ради одной женщины нагнали столько стрелков?

— Говорят, она давно уже путалась с этими негодяями из Порт-Ройала, Скаллшорз и даже Тортуги. Тут можно ожидать стычки.

— Когда приходят с моря и грабят склады — это я понимаю. Но чтобы отбивать осужденных…

Процессия шла на запад, в сторону пустоши, именно туда, где Сармиенто некогда заклинала свою вечернюю звезду. Многочисленные посетители окраинных таверн высыпали на улицу и присоединились к сонмищу зевак.

— La hazana! — вопил безумец Мануэлито, и образки жалобно звякали на его груди.

Здоровяк с красной тряпкой на голове проводил еретичку опасливым взглядом.

— Красивая была чертовка — как огонь. Сейчас от ее прелести ничего не осталось.

Питейное заведение «Танцующий попугай» совсем опустело. Последние двое посетителей задержались во Дворе и незаметно юркнули в сторону лестницы, по которой поднялись на плоскую крышу постройки. Выступ задней стены скрывал наблюдателей от собравшихся на поле казни людей.

— Питер, ты с ума сошел, — горячо шептал де Ланда. — Один человек тут ничего не сделает. Отступись. Отступись, я тебе говорю, иначе сам погибнешь. Мне, впрочем, плевать на тебя — ты ведь выбил мне зуб. Но и меня убьют заодно, а мне еще хочется пожить хотя бы немного — нужно успеть потратить деньги…

— Заткнись.

— Тебе ее не спасти. Положи мушкет, идиот! Где ты его раздобыл, негодяй несчастный?

— Купил на деньги, вырученные за глаз Камаштли, и ночью спрятал тут, под соломой.

Баррет всмотрелся в толпу и нашел глазами хрупкую, словно бы изломанную фигурку. «Странно, — подумал он. — У меня вроде бы что-то болит изнутри. Точно — это ноет мое сердце. Бедная Лус, она идет сейчас своими босыми ножками по раскаленной земле… Да что же делать-то? Если пристрелить какого-нибудь солдата или монаха, все равно не останется времени перезарядить мушкет».

— Баррет, ты, как я посмотрю, распустил сопли, — мрачно буркнул Ланда. — Даже не думай, а то и сам погибнешь, и меня утянешь за собой.

— Молчи.

— Мне тоже очень жаль несчастную Лус, но наша жалость нужна ей сейчас как вода от ливня позапрошлого сезона. Впрочем, вода-то и пригодилась бы — она могла бы залить костер. Это все отличный сюжет для драмы в трагическом стиле…

— Ты сейчас дождешься.

— Да я просто шучу от страха. Смотри! Ее привязали к столбу. И опять лезут к ней с уговорами. По-моему, ей стоит покаяться. Это дает более легкий род казни. Впрочем, бедняжка всегда была слишком горда, к тому же она сейчас тронулась рассудком и едва ли понимает, что происходит. Ну вот, инквизиторское красноречие ушло впустую. Сейчас в дело вступит палач…

— Пора. Я обещал ей кое-что.

Баррет взялся за мушкет, и прицелился прямо в желтое санбенито.

— Питер, нет!

Ланда повис у англичанина на руке.

— Не делай этого, ты, дьявол, безумец!

— Я не позволю, чтобы она мучилась в огне.

Баррет оттолкнул Ланду так, что тот отлетел к краю карниза.

— Погоди!

— Ты мне надоел.

Испанец, получив пощечину, прижал руку к щеке.

— Вот этого я тебе не забуду и не прощу никогда.

— Хорошо. Если выживем, то потом подеремся.

Ланда в отчаянии закрыл пылающее лицо руками. Потом вскочил и с ловкостью кота вцепился в Баррета. Оба они упали и теперь катались по крыше, рискуя сорваться вниз. Заряженный мушкет бесполезно лежал у карниза.

— Пусти!

— Не пущу. Не делай глупостей.

Англичанин ударил испанца еще раз, в висок, не очень сильно, но так, что полуоглушенный Эрнандо разжал руки.

Баррет встал, поднял мушкет, установил его на сошку и прицелился…

— Черт возьми, слишком поздно.

Хворост уже занялся огнем. Палач бросил факел в костер, отошел в сторону и скрестил на груди руки. Доминиканцы отступились, прикрывая бледными ладонями слегка опаленные лица. Веер жгучих искр взметнулся под бризом и просыпался на их выбритые макушки.

— Лус! Лус, прости меня!

— Дурак, она тебя не слышит.

Силуэт Сармиенто — комок, охваченный огнем, — был похож на сгорающую в пожаре птицу.

— Знаешь, что значит «sarmiento» на кастильском? — вдруг спросил Ланда. Глаза испанца странно остановились, огонек безумия разгорелся в них. — Это «виноградная лоза». Засохшие лозы люди бросают в огонь. Это обычное дело, Питер.

Баррет молча развернулся и ударил Ланду под ложечку.

Тот упал, где стоял, но тут же неловко сел, придерживая ребра.

— Пожалуйста, не надо драки. Ты уже колотил меня достаточно.

Баррет больше не смотрел в сторону Эрнандо. Он бросил мушкет и не отрывал взгляда от ревущего костра. То жалкое и безжизненное, что еще горело у столба, больше не было Лусией.

— Я сейчас сделался клятвопреступником.

— Пошли отсюда, — печально предложил де Ланда. — Не горюй, клятвопреступления — совершенно обычное дело.

Англичанин, не слушая приятеля, поднял мушкет, положил его на сошку, прицелился и спустил курок испанского замка. Пыль, попавшая в глаза, мешала как следует видеть. Грохот выстрела раздался над полем. Пуля, предназначенная инквизитору, пролетев двести пятьдесят ярдов, миновала его грудь и попала прямо в шею низкорослому Мунтрале. Тот хлопнулся животом вперед и больше не шевелился.

— Вот это выстрел! А теперь бежим! — закричал де Ланда.

Они вместе, бросив мушкет, скатились по лестнице и пустились прочь.

Мгновенная паника охватила толпу.

— Пираты! — кричал кто-то.

— Англичане! — в том ему вопил другой.

— Они штурмуют укрепления!

— Они перебили гарнизон!

— Они грабят склады…

— Морган Жестокий вернулся!

Городская стража и помощники Святой палаты в растерянности озирались, не видя врагов. Началась давка, слабых оттеснили едва ли не в горячие угли. Веяние паники пронеслось над полем.

— Стойте! — крикнул главный инквизитор Картахены, и этот грозный голос сумел перекрыть шум испуганной толпы.

— Стойте, испанцы! Разве вы овцы? Мы под защитой крепости Сан-Фелипе-де-Баррахас. Смотрите на меня — вот я, перед вами. Стою на открытом месте, и под одеждой нет лат. У меня есть вера, и мне не нужна другая защита…

Отвага старого доминиканца отрезвила солдат и горожан. Шум понемногу утих. Останься Баррет на месте, он бы, пожалуй, успел перезарядить мушкет и, заодно с Мунтралой, пристрелить ненавистного инквизитора. Впрочем, оба они — и англичанин, и Ланда — уже почти достигли берега.

Там возле кромки прибоя темнела небольшая парусная лодка — ланча. Питер прищурился и прикрылся от солнца, рассматривая кучку рыбаков. Они только что выгрузили сети и присели перекусить. Забытый всеми бочонок для воды (и, возможно, не пустой) валялся на песке. Баррет вытащил из-за пояса пистолет с испорченным замком и направил его в лоб пожилому метису.

— Брысь отсюда, речная крыса!

Безоружные люди не заставили себя упрашивать. Они, бросив сети, улов, повозку и смирного ослика, пустились бежать и поспешно скрылись в тростниках.

Баррет забрал воду и влез в лодку, однако предварительно бесцеремонно затолкал туда де Ланду.

— Куда ты собрался уплыть?

— На Тортугу, черт тебя побери.

— На Тортугу?! Чокнутый — на этой скорлупке пересечь Карибское море…

— У меня нет выбора. Впрочем, лодка в хорошем состоянии и выглядит довольно прочной.

— Прощай, я вылезаю на берег.

— Как бы не так. Ты поможешь мне возиться с парусом.

Баррет крепко толкнул испанца, мешая ему выбраться. Морская пена облепила их обоих.

— Да ты что, Питер! Я ничего не умею, не разбираюсь в парусах, да и что я стану делать на пиратском острове?!

— Не важно. Об этом подумаем по дороге. Вперед! Олоне сумел в обычном каноэ проплыть от Юкатана до Тортуги, а я собираюсь сбежать из Картахены. У нас есть вода, найдется и пища. Не трусь! Или ты предпочитаешь симпатичный костер?

— Конечно, не предпочитаю.

Испанец осмелел и кое-как устроился под навесом на корме.

— Твои пираты, Питер, убьют меня, как только увидят, — мрачно предрек он.

— Посмотрим.

Лодка уходила в море. Баррет обернулся с кормы в сторону зеленого мыса, города, крепостных стен и недостроенных укреплений Сан-Фелипе-де-Баррахас.

«Я вернусь, — пообещал он в душе. — Уж когда-нибудь я вернусь, тогда мы сочтемся за все. Они пожалеют, что упустили меня живым».

Он долго смотрел туда, где в мутной дымке побережья исчезала Картахена с ее прямыми улицами, желтыми псами, торговцами, торжественным звоном, тавернами, галеонами, изумрудами и Пласа Майор. Там плыли в жарком мареве крыши домов, солнце беспощадно жгло голые камни мостовой.

Баррет отвернулся. По этой нестерпимо раскаленной поверхности одиноко шла Сармиенто. Каждый новый шаг не приближал, а удалял ее от мира живых, и фигурка, закутанная в плащ, безнадежно таяла, исчезала вдалеке.

В конце концов она пропала совсем.

Баррет открыл глаза и взялся за весло.

— Надо было поменьше пить в первый день, но ты меня не слушал. Скоро останемся ни с чем.

Ланда отлеживался неподвижно, пряча лицо под смятым платком. Стоял мертвый штиль. Ланча медленно перемещалась за счет морского течения. Баррет потряс бочонок с водой и оценил остаток.

— Эрнандо, очнись! — Он встряхнул приятеля за плечо и отобрал у него платок.

«Будь я проклят, если с этим проходимцем не беда».

Испанца трясло. Казалось, что лихорадка у него усиливается прямо на глазах.

— Хорошо, я пошутил. Хочешь воды? Можешь забрать и мою долю тоже.

Ланда не ответил, даже не поднял век. Неподвижная рука оказалась удивительно горячей, как галька, раскаленная солнцем. Попытка силой напоить приятеля кончилась ничем, вода бесполезно стекала по щеке, зубы оставались плотно сомкнутыми, разжимать их ножом Баррет не решился.

Он отошел на корму и сел там, поджав ноги. Шли часы, солнце пекло немилосердно.

— Мне холодно…

— Э, да ты в сознании, Эрнандо?

— Кажется, что да. Только сильно замерз.

— Вокруг такой зной стоит, что море испаряется.

— Холод не снаружи, а во мне, он идет изнутри.

Баррет укрыл больного его плащом, но ничего не изменилось, даже под тканью было видно, как де Ланда дрожит.

— Господи, как же мне отвратительно…

— Не бойся. Это самая обыкновенная возвратная лихорадка, ты подхватил ее в Новой Испании.

Эрнандо дернулся, пытаясь помотать головой.

— О нет… Это проклятие Камаштли. Оно действует. Там, на побережье Веракруса, я обокрал тебя и вместе с камнем взял на себя беду.

— Глупости. Я тоже прикасался к камню и шарил среди мертвых костей, но, как видишь, остался здоров.

— Проклятие индейского бога не делится на двоих.

— Не думай об этом. У тебя доброкачественная трехдневная лихорадка. От нее не умирают.

Ланда тусклым взглядом посмотрел куда-то сквозь Питера.

— Ты лжешь.

— Нет.

— Лжешь, чтобы меня утешить. Отойди, я не хочу видеть твое лживое лицо.

Баррет перебрался на корму, подобрал там весло и попытался грести, пить от этого захотелось сильнее. Озноб у Ланды все усиливался.

— Тошнит. Помоги мне приподняться.

— Не мучайся зря, блюй прямо там, где лежишь. В тряпку. Пусть тебе прочистит желудок.

— Я умру.

— Нет, это кризис. Скоро тебе полегчает.

На самом деле испанец уже изменился до неузнаваемости. Кожа посерела, щеки запали.

«Сколько он еще протянет?»

Больной метался, от этих беспорядочных толчков лодка опасно раскачивалась. Баррет подошел поближе и сел рядом, не обращая внимания на нечистоты.

— Придержу тебя, чтобы ты не бился.

Ланда затих ненадолго, потом открыл глаза. Муть лихорадки плавала в них словно обрывки тумана.

— Жить хочу, — тихо сказал он. — Как угодно, хоть лежа на брюхе, только жить. Не дай мне умереть, Баррет.

— Что я могу сделать для тебя?

— Возьми камень и немедленно выброси за борт. Тогда я сумею выздороветь.

Питер в душе ужаснулся, вспомнив судьбу проданного изумруда. Лихорадка иногда сопровождалась безумием. Испанец, без сомнения, находился во власти воображаемых событий.

— Камень остался в Картахене. Ты не помнишь об этом?

— Нет! Здесь, у меня под рубашкой, он жжет мне ребра и душу.

«Беднягу сильно рвало, он весь в испарине, — подумал Баррет. — От этого теряют воду. Если мы не доберемся до какого-нибудь острова через день, Эрнандо умрет от потери влаги, даже если очередной приступ горячки сойдет на нет».

— Забери изумруд!

— Ты же продал его ювелиру… за те самые деньги, которые ты закопал на пустыре под Картахеной.

— Я обманул тебя, Питер. Ювелир разделил камень на две части и купил меньшую. Ограненная половина со мною. Он на шее, в ладанке… Только не бей меня, не надо, я и так скоро сдохну. И не трогай самоцвет пальцами, возьми его тряпкой. Тогда, может быть, проклятие тебя не коснется.

— Ах ты, мерзавец несчастный…

— Скорее уж покойник.

Питер сунул руку под чужую рубашку, кожа Ланды была очень горячей. Изумруд оказался на месте — в мешочке на шее. Баррет отрезал от плаща лоскут и, прихватив им, рассмотрел драгоценность как следует.

Камень наполовину уменьшился в размерах и свежо сверкал сине-зеленым блеском. Ему придали форму ступенчатой огранкой.

— Брось амулет в море!

— Уже бросил.

Баррет метнул за борт сломанный пистолет и сунул мешочек с изумрудом в карман.

— Скоро тебе станет лучше, — великодушно соврал он.

Ланда беззащитно щурился, пот стекал по его влажным вискам.

— Господи, я наяву вижу бога Камаштли!

Вокруг простиралось тихое море. На этот раз безумие Ланды оказалось неподдельным.

— Да лежи ты смирно!

Баррет навалился на испанца, чтобы помешать ему биться, и Эрнандо вскоре утихомирился.

— Знаешь, мне всегда хотелось богатства. Здесь, на лодке, среди мертвого штиля, у меня оно есть, но так несчастлив я еще не бывал никогда.

— Я поправляюсь, мне уже лучше, — чуть погодя прошептал де Ланда. — Я теперь не умру. Спасибо, Питер…

Он умер к утру нового дня. Питер некоторое время сидел над неподвижным телом. В вещах рыбаков не оказалось ни парусины для савана, ни лишнего груза, ни даже свободной веревки. Пират несколько раз закрывал испанцу глаза, но мертвые веки поднимались снова, зрачки авантюриста пристально рассматривали зенит. Они больше не боялись солнца.

В конце концов Баррет поднял Ланду на руки и просто опустил его в воду. Какое-то время тело плыло рядом с лодкой, и стайка мелких рыбешек щипала покойному неподвижное лицо.

«Вот и все. А мне казалось, что он бессмертен».

Баррет уснул, а когда проснулся, его голые по локоть руки горели от солнечных ожогов. Кожа местами облупилась, местами покрылась мелкими пузырьками волдырей. Пить хотелось нестерпимо, бочонок показывал пустое дно. Сухари еще оставались, но Баррет совсем перестал есть, надеясь, что так влага лучше задержится в теле. Морская вода билась о борт, хотя он знал, что ее горечь легко может вызвать опасную рвоту.

День опять клонился к закату, ночью высыпали звезды, штиль кончился, дул свежий ветер, Баррет ненадолго поставил парус, потом убрал его.

«Как только я найду какой-нибудь остров, пополню там запасы, пусть даже придется драться с испанцами или с дикарями. Только бы не уснуть и не проспать землю».

Он уснул под утро и проснулся через несколько часов, от холодного прикосновения — маленький твердый краб пробежал по его шее. Ставшая привычной качка не ощущалась, лодка застыла, косо уткнувшись в песок. В пяти ярдах слева из воды торчали обломки скалы. На камнях осело немного морской смолы — битума. Он вылез на мелководье и потрогал битум пальцем. Смола смешалась с песком и чуть-чуть отдавала амброй.

«Посудина могла разбиться или перевернуться, а я — утонуть во сне».

Баррет осмотрел маленький, около мили в диаметре, плоский остров, на котором не оказалось ничего, кроме морского мусора и песка, потом прошел по берегу, расшвыривая ногами пустые раковины и спутанные пучки водорослей.

— Нарекаю эту местность островом Баррета! Жаль, что в моих владениях нет настоящей травы…

Влажный песок у берега лежал плотно. Там, куда не доставал прибой, сухая почва причудливо сместилась под действием ветра в виде извитых, не тронутых ногой бороздок, тут же валялись рыбьи кости и несколько старых корабельных обломков, источенных морским червем.

— Конечно, на моем чертовом острове пресной воды тоже не найдешь.

Баррет долго ругался от отчаяния. Он погонялся за крабами и с трудом поймал полдесятка штук, потом съел их сырое мясо, чтобы хоть этим заменить воду.

— Подлые твари слишком мелкие и худые.

Обшивка лодки пропускала воду, остаток дня он потратил на то, чтобы кое-как залатать ее размягченным битумом, кусками плаща Ланды и полосками кожи от разрезанной сумки. Голова уже начинала болеть от жажды — пока чуть-чуть, но эта боль должна была усилиться к ночи.

Ночью шуршал песок, англичанин погрузился в странное состояние между бодрствованием и сном — сознание почти отделилось от тела, все звуки обострились. Ему хотелось пошевелиться, высечь искру, подпалить пучок сухих водорослей и достать волшебную кружку, но он почему-то не хотел рассматривать ее цвет. Что-то черное, горбатое и мучительно медлительное шевелилось в темноте.

— Бог удачи, это ты? Не хочешь мне помочь?

Бог не ответил, он неуклюже отполз по пляжу, стараясь держаться подальше от человека.

— А! Ты просто морская черепаха.

Баррет догнал беззащитную рептилию и перевернул ее на спину, ножом отсек плоскую голову и губами прижался к обрубку шеи.

То, что оказалось кровью этого существа, напоминало ему воду. Неподалеку возились другие черепахи, он загнал и перевернул еще нескольких, но последняя оказалась слишком тяжелой и отчаянной. Когда Баррет попытался посидеть верхом на панцире, животное с силой поволокло его в воду.

Утром он собрал все щепки и сухие водоросли, разделал ножом убитых черепах и зажарил их мясо на огне. Пресное жаркое оказалось вполне съедобным.

Чисто выскобленные панцири напоминали глубокие чаши.

Ливень пошел ровно в полдень, Баррет разложил чаши по пляжу и время от времени сливал из них влагу в бочонок. Потом напился. К вечеру он собрал полный бочонок, зато топливо вымокло и больше не годилось для костра.

Питер выругался и скоротал ночь под перевернутой лодкой. Крупные капли колотили о днище, пока не съеденные крабы бегали в темноте.

Следующим утром воды не хотелось, но он заставил себя выпить содержимое одного панциря, чтобы не бросать влагу на пляже. Потом обошел свое нечаянное «владение» и собрал все полезное, что сумел найти, — самые лучшие панцири и остатки черепашьего мяса.

Изумруд повесил на шею, кружку и карту обернул куском парусины и прибрал в лодку. Изорванный плащ Ланды никуда не годился, но Баррет постирал тряпку в прибое и тоже прихватил ее с собой. В лодке осмотрел парус на единственной мачте и остался доволен, хотя ничего не мог поделать с ветхой обшивкой бортов.

Потом устроился поудобнее и взял курс на северо-восток.

Впереди еще оставались долгие мили пути.