Камень. Бронза. Железо

"...ИДЁТ РАЗВЕДКА"

"Я бы его с собой в разведку не взял!..” Эта фраза, вошедшая в обиход мирной жизни из суровой военной поры, звучит, как своеобразный приговор, как знак ненадёжности того, о ком речь. Подзатёрли эту фразу, пускают её в ход и в мелких бытовых ситуациях. Но суть её от этого не меняется. Поведение в разведке — критерий человеческих качеств. Эгоизм, безволие, трусость, уныние грозят трагедией. В самом слове “разведка” скрыта какая-то энергия, сила, позволяющая собраться, приготовиться к испытаниям, почувствовать себя частью целого, которое потому и называется “целым”, что имеет чёткую цель.

Сейчас разведка как вид работы осталась разве что у геологов и у нас, в археологии. Есть, конечно, разведка в пожарной авиации, ледовая разведка, но это, так сказать, технические виды.

А здесь совсем другое. Вывозят тебя на берег реки или озера, рюкзак на плечи, полевую сумку на одно плечо, фотоаппараты на другое, “сапёрку” в руки — и пошёл... Места, как правило, незнакомые, на то она и разведка. Карта говорит многое, но не всё. Остальное решают опыт, интуиция и удача.

Как и в любом деле, здесь есть прирождённые таланты. Отнести себя к ним не могу. Многое, конечно, набрал в актив за четверть века, но установленный для нашей экспедиции чиновниками “план на открытия” (400 памятников в год) заставлял порой держать темп выше разумного. Это осознавалось и не приветствовалось, но выхода я как начальник экспедиции не находил. “Вылизывать” берега — значило выбиваться из твёрдых сроков и обрекать археологов на разрыв договора с областным управлением культуры.

Ежегодно меня тыкали носом в то, что археологи не дают экономического эффекта, что только добрая воля начальства даёт нам возможность работать. Какие только барские, снобистские рассуждения ни приходилось проглатывать, лишь бы сохранить Дело. Когда кто-то из моих коллег детально прочёсывал маленький участок местности, тратя на это недели и месяцы, это выглядело очень по-научному, но вся программа работ летела вверх тормашками. А ведь в Тверской области 36 районов!

Нет ничего страшного в высоком темпе разведок. Во-первых, ни один археолог не может поручиться, что после прохождения им маршрута не осталось чего-то неоткрытого. Во- вторых, когда в каком-то уже обследованном месте начинаются раскопки, то окрестности ещё раз прочёсываются, и эта детальная разведка позволяет найти всё остальное (есть и время, и силы). Я всегда относился к нашим маршрутам как к самому первому этапу работ и не видел большого греха в том, что что-то пропустил. Неприятно, конечно, но вполне объяснимо и переносимо. Неприятно не то, что это какой-то удар по профессиональному самолюбию, а то, что неоткрытый памятник ничем не защищён от уничтожения.

Возьмём реальную ситуацию: на берегу реки или озера, на участке, где уже прошла разведка, предполагается строительство промышленного объекта (или дороги, посёлка, моста...). В соответствии с законодательством проектировщики предполагают провести археологическое обследование этого участка местности. Не было случая, чтобы когда-нибудь археологи отказались от этой возможности. Но если они готовы провести детальную разведку, значит, уверенности в полноте результатов своего прежнего маршрута у них всё-таки нет, даже у тех, кто ползал здесь едва ли не на животе?!

Разведка — совершенно особый мир, особые отношения людей. На раскопках многое по-другому. Вроде бы тот же коллектив, там тоже есть фактор открытия, вещевые находки на раскопках в целом гораздо ярче, их много больше по количеству. Что же так влечёт именно в разведку, помимо самого этого тревожного и романтичного слова?

Наверное, прежде всего — движение, когда не знаешь, что тебя ждёт за следующим поворотом. В разведке открываешь не какую-то вещь, а целый мир. Разведка — это и проверка на профессионализм. Зачем идут в горы альпинисты? Прежде всего, испытать себя. А у нас это всё-таки не на первом месте. Главное — Работа. Дело. Это и объединяет.

Дешёвая романтика не приветствуется. Если говорят, что разведка шла в любую погоду, значит, работа плохо организована, о людях не заботились. Нет смысла выходить в маршруты в дождь: обзор плохой, внимание отвлекается, физические и психологические нагрузки резко возрастают, фотографировать нельзя. А работать ещё недели и месяцы. Можно простудиться, заболеть, поставить под удар всю дальнейшую работу. Особенно это касается начальников маршрутов. Авантюризм экономически невыгоден. Конечно, если дождь застал тебя в маршруте, надо идти. Но порой — просто идти, без работы, чтобы завтра начать с того места, где сегодня тебя застала стихия. Иначе это — имитация работы.

В экспедиции любят петь. Многие песни написаны на раскопках и в разведке. Несколько лет подряд, в начале 1970-х годов, ездил с нами Юра Панов, тогда студент истфака, а сейчас криминолог, кандидат юридических наук. Юра — человек широко одарённый. Песни на его стихи и на музыку Игоря Черных — наш золотой фонд, наши гимны. Их поют во многих российских экспедициях. Одна из лучших среди них “Разведка”:

Накрыла землю косая сетка.

Дождь барабанит марши свысока.

По липкой грязи идёт разведка,

Топча ногами в лужах облака.

Давно забытой тропою предков

Идёт разведка...

Для того и идёт разведка, чтоб тропа наших предков не забылась навсегда, чтоб протянулась нить от них к нам, чтоб сохранилось то немногое, что земля успела спрятать от разрушения.

Как-то недавно я стал на досуге припоминать, сколько же разведок по Тверской области у меня за плечами с 1975 года, с того времени, когда я впервые получил Открытый лист — единственный документ, дающий право на разведки и раскопки. Оказалось, более сорока, причём во все, кроме четырёх, ехал начальником экспедиции. Есть право на воспоминания, выводы, раздумья.

Жизнь с апреля по октябрь чётко делится по экспедициям, по разведкам. Если мысленно встать в самое начало пути и зашагать к дню сегодняшнему, то каждый день в поле, каждый маршрут — это шаг, который связан с предшествующим и следующим. Поэтому нет для меня ничего проще, чем точно вспомнить любой день в любой разведке.

Событий и приключений было предостаточно. Недаром любимое резюме по поводу очередного казуса: “Ни дня без приключений!”. Это и иронический лозунг, и грустноватая констатация фактов.

Почти полсотни разведок... Для того, чтобы о них рассказать, нужна отдельная книга, и не маленькая. Здесь годится жанр летописи, но он ушёл в прошлое. Впрочем, обо всём по порядку.

В сентябре 1975-го, изголодавшись после армии и туристского бюро по любимому делу, я пришёл на работу в группу “Свод памятников” на истфак университета к Юрию Николаевичу Урбану. Первый блин, раскопки под Бежецком, получился комом. Жили мы в деревне Стогово, в двух домах, поставив вдобавок несколько палаток во дворе. Места эти зовутся в народе “луковым краем”. Население зажиточное, скуповатое и не шибко доброжелательное. Выращивают лук. Здесь он родится прекрасно, этот знаменитый бежецкий лук. Вывозят его на продажу в областной центр и дальше, сбивают неплохой капитал. Молодёжи было ещё много, время ей девать некуда. У большинства мотоциклы. Сбиваются в моторизованные отряды, вливают в себя бормотуху и терроризируют окрестности. Мы для таких — просто находка. Экспедиция превратилась в три недели битвы за выживание. Власти и ухом не ведут, милиция приехала лишь однажды, когда напротив нашего дома задавило трактором пьяного мужика. И в последующие годы немало я натерпелся в Бежецком районе. Уезжал из тех мест после окончания экспедиции с лёгкой душой.

Юрий Николаевич сказал, что имеется транспорт для разведки на октябрь, и эту возможность надо использовать. Машина осенью бывает далеко не всегда, а здесь их оказалось сразу две: ГАЗ-6З с ветераном Верхневолжской экспедиции Василием Никифоровичем Любимовым (в обиходе “Кефирыч”) и “козлик”, ведомый единственной на автобазе АН СССР женщиной-шофёром Эммой Викторовной Шигиной. Примета насчёт “женщины за рулём” не забывалась ни на минуту, но Бог миловал. Ничего серьёзного с нами не случилось.

Дело шло к середине октября, сильно похолодало. Снег ещё не выпал, но отщепы из пашни иногда выбивали каблуком. Стоянок нашли много, ведь Селижаровский плёс — выход из Селигера и вход в него. Здесь имелись обширные рыбацкие угодья, существовали долговременные поселения. Одна стоянка у Нижних Котиц долго мне не давала потом покоя: небольшой карьер обнажил мощный культурный слой, мы нашли в осыпи много камней и керамики. Через шесть лет случилось снова быть в этих местах. Юрий Николаевич навестил стоянку и вернулся донельзя расстроенный: карьером её уничтожили целиком. Ещё одна вина легла на сердце. Какой же смысл в такой работе?

Весь следующий год прошёл под знаком разведок в Ржевском Поволжье. Институту археологии АН СССР поручили обследовать предполагаемую зону затопления Ржевского гидроузла. Информация о строительстве оставалась на уровне слухов, радости она нам не доставляла, но без разведки было не обойтись: хоть что-то спасём!

В мае нас было трое: Лев Владимирович Кольцов, я и шофёр Вадим Васильевич Дрожжин. Прошли мы от Ржева вверх по Волге до устья Тудовки, и с каждым днём на душе у меня становилось всё тоскливее: какие места пойдут под затопление! Ведь стоило бы хоть один раз тому, кто тычет в столице пальцем в карту, определяя место для нового “проекта века”, приехать сюда, чтобы отменить губительное решение. А впрочем, наверное, выезжали и сюда, и в другие места. “Покорителя” не проймёшь красотой и патриотизмом. Только приказом сверху.

Недалеко от верхней окраины Ржева на левобережье Волги есть чудесная берёзовая роща. Сюда на выходной приезжают или приплывают ржевитяне, причаливают туристы, сплавляющиеся с Селигера и Верхневолжских озёр. Той весной открыли и мы для себя это место. У нас-то к нему отношение особое: в роще курганная группа в полсотни насыпей. Некоторые из них раскапывались при содействии Тверского музея к Антропологической выставке 1879 года в Москве. Здесь же и несколько стоянок-мастерских каменного века на выходах прекрасного ржевского кремня, два дьяковских городища, селища... Целый заповедник! Вот только бы режим здесь установить тоже заповедный. Лишь неосведомлённость туристов спасает пока древние памятники. Поневоле задумываюсь: чего будет больше от моей книжки — пользы или вреда?

На правом берегу Волги, в устье Сишки, остатки одноимённого средневекового города. Величественный холм, занимавший стратегическое положение. Напротив, через Сишку, две могилы. В одной похоронен русский генерал, герой 1812 года Александр Никитич Сеславин, чьё имение было здесь, в Кокошкине. Другая могила братская, в ней лежат солдаты Великой Отечественной. И всё это на дно морское?

Вода в том мае стояла большая, ручейки стали речками, по сухим оврагам пошли мутные потоки. Самым сложным оказался последний маршрут — до устья Тудовки. Берега здесь у Волги очень высокие, изрезаны оврагами. Речку Тилицу Лев Владимирович преодолевал верхом на мне. Посреди речки, довольный своей позицией, он отпустил фразу из экспедиционного фольклора: “Слязай, кума, дальше не повязу!” Я припомнил оригинал, представил всё в лицах (одна вполне реальная старушка сказала так другой по дороге в церковь, высаживая подругу в лужу), остановился и затрясся от смеха. Тут уж и начальник перепугался, не рад, что сказал. Еле на берег выбрались.

Шли целый день. Маршрут казался бесконечным. Вдобавок ко всему в одном месте подзаблудились, сделали петлю километра в три и вернулись в ту же точку. Поздним вечером увидели впереди родную машину и Вадима Васильевича. Молча подошли, сели, сняли амуницию, и лишь тогда Лев Владимирович произнёс: “Слава, последние километры я шёл на одном самолюбии”. Я лишь кивнул в ответ, чтоб не тратить сил.

Вадим заявил, что обратно не поедет той дорогой, по которой заезжал, потому что её нет. Человек он был надёжный и безотказный, так что положение наше следовало считать серьёзным. Мы представили, как он сюда пробивался сверху по размытому склону, и взгрустнули. А он продолжил: “Я лучше через Тудовку поеду”. Мы понимали, что это он для красного словца, но фраза в голове засела. Тудовка в устье широкая и бурливая, противоположный берег довольно крутой. Место для переправы неподходящее. Если в ней не утонем, в Волгу снесёт. “А может, рискнуть,” — думаем. — “Других-то вариантов нет, летать пока не умеем”.

Наутро рванули поперёк Тудовки и... переправились! Дно оказалось твёрдое, каменистое (оттого и буруны, течение). Вышли на берег на пределе возможного: в кабине вода, радиатор дымится. Когда мы въехали со стороны Волги в деревню Трубино, жители смотрели на нас, как на пришельцев, и даже пустили в магазин без очереди. Нас буквально распирало от важности, но надо было ещё перебраться через Волгу на Селижаровский тракт. Выяснили дорогу к Новоалексеевскому парому, одолели то, что местные жители называли дорогой, выехали на берег. Паром на той стороне. Стали кричать. Минут через двадцать над паромом поднялась испуганная голова. Мужичок перегнал к нам свой транспорт и сказал, что за задержку извиняется. Заснул, мол, в полной уверенности, что с правого берега не позовут, ибо наша машина в нынешнем году с этой стороны — первая.

Так начиналась ржевская эпопея, растянувшаяся на долгие годы и породнившая нас с этими местами. В августе разведка продолжилась, а я подключился к ней уже в процессе работ, подъехав из Костромской области, где мы с Урбаном помогали составлять местный Свод памятников археологии.

Год оказался урожайным и на древности, и на грибы, и на малину. Три наших маршрута приносили к вечеру в лагерь, помимо кремней и керамики, по полторы-две сотни белых грибов. В грибном супе ложка спокойно стояла в буквальном смысле этого слова. От ведра с малиновым компотом народ воротил носы: надоело, хочется чего-то новенького. В маршруте на мой невинный вопрос, почему это он урчит, Серёжа Кольцов, тогда ещё школьник, а ныне российский вице-консул в Сайгоне, дипломатично ответил, продираясь сквозь очередной малинник: “Вячеслав Михалыч, я урчу не потому, что она мне очень нравится, а потому, что я не могу её всю съесть”. Через два дня около Бенских порогов, самых больших на Волге, Серёжа в маршруте сгинул с глаз моих, как сквозь землю провалился. Он и в самом деле провалился в воронку военного времени, и его там заклинило поваленными деревьями. Склоны западни густо поросли малиной, и при всей ограниченности в движениях этот умелец всё-таки подтягивал веточки ко рту. Когда я его обнаружил, несмотря на отсутствие сигналов бедствия, и стал организовывать извлечение на свет Божий, Серёжа нежно, но твёрдо заявил: “Не надо меня доставать, мне здесь хорошо”.

На склонах городища Осечен мы нашли в маршруте, мимоходом, 42 огромных ядрёных луговых белых (фото сохранилось!), которыми можно было роту солдат накормить.

Но главное, конечно, — наши открытия. Поразила мастерская на Бенских порогах. Когда делали зачистку берегового обнажения, Серёжка подначил: “А слабо Вам хоть раз по кремню не попасть?!” И вправду, оказалось — слабо. Культурный слой мастерской буквально напичкан кремнем: нуклеусами, сломанными орудиями труда, пластинами, отщепами. Под речной террасой, на пойме, лежал “нуклеус” с длиной ребра около 80 сантиметров. На нём виднелись негативы сколотых пластин. Это было ощущение лилипутов, увидевших творение рук Гулливера. “Что они, мечи что ли из кремня делали?” — растерянно пробормотал я. Всё это могло бы сойти за галлюцинацию, но нас было четверо, и каждый потрогал этот нуклеус.

Лишь через семь лет мне довелось проездом побывать на Бенских порогах. Но того нуклеуса уже не было. Видимо, одним из мощных весенних половодий его опрокинуло в Волгу. Ищи теперь на дне! Думаю, ни в одном музее мира такого уникума нет. Конечно, это не настоящий нуклеус, а, так сказать, “нуклеус нуклеусов”. С этого подкубического монолита (кремень чёрный, очень высокого качества) скалывали пластиноподобные куски, из которых сильными поперечными ударами получали заготовки обычных нуклеусов. Обидно, что он канул на дно, надо было сразу за ним ехать и грузить в машину.

Была у меня и творческая неудача в той разведке. Выехали однажды к деревне Митьково, на берег Волги. Сразу нашли две неолитические стоянки. Сделали, что положено: собрали подъёмный материал, заложили шурф, сняли план, сфотографировали, дали подробное описание в дневнике и, довольные таким началом, двинулись дальше. Эта эйфория стоила мне большого конфуза. Через километр-полтора — устье речки Озерёнки. Место хорошее, берега высокие, как раз для мезолитических стоянок. И стоянка на самом деле попалась. Но только туристская. Целый палаточный городок. А у меня на туристов аллергия. “Не буду, — думаю, — связываться. Придётся копать шурф прямо между палатками. Начнут приставать, а я сорвусь — и пойдёт-поедет. А если найду что-то, они увидят и после нашего ухода всё перекопают. Делать-то им нечего. Прости меня, наука, если стоянку пропустил! Когда-нибудь вернёмся”. И вправду, пропустил. Даже несколько стоянок. Через десять лет мезолит в устье Озерёнки (туристов не было) нашёл Миша Жилин. А на следующий год здесь начал раскопки Максим Робертович Зотько, получив прекрасные материалы по самой ранней истории Ржевского Поволжья. Закончилось всё хорошо, но промашка есть промашка. Одно оправдание: это был первый год моих самостоятельных разведок.

Фиаско компенсировалось удачей во второй половине того же маршрутного дня. Сначала мы нашли две распаханные неолитические стоянки, затем очень симпатичную курганную группу из 14 насыпей, сплошь усыпанных крупной черникой, и приблизились к концу маршрута — устью речки Каменницы. Миновали весёлую компанию грузин, выехавших на пикник с возлияниями и фруктами, и вышли на опушку. Виднелись большая поляна и мыс в приустье речки. Чтоб не терять времени, я оставил Валеру Михайлова, петрозаводского студента-историка, копать шурф при овражке, а сам с Серёжей Кольцовым прошёл вперёд и стал зачищать лопатой обрыв на мысу. Прекрасный мезолитический материал в зачистке! В конце 1980-х годов эти мастерские раскопал Александр Витольдович Мирецкий, поддавшись на мою рекламу. И не пожалел: раскрыты уникальные производственные комплексы по изготовлению кремнёвых орудий труда. Я участвовал в Сашиных раскопках и радовался, что мы не обманулись в предположениях.

А в том давнем маршруте я вдруг услышал с опушки, где остался Михайлов, какие-то крики. Оказалось, отдыхающий напустился на Валеру: вон, мол, отсюда, я здесь живу! Я подошёл, огляделся... Боже мой! Палатка обнесена настоящим забором с калиткой, даже собака имеется. Будочки, правда, не видно. В общем, советский собственник в собственном соку. Декорация к дешёвой кинокомедии. И при этом непрерывно орёт. Как оперативно бороться с этим воинствующим хамством, не можем придумать. Подрастерялись. Разъяснения про древности не помогают.

Тут подъехала наша машина, ибо устье Каменницы было в тот день местом сбора маршрутов. Вылез из неё Вадим Васильевич, прислушался. А турист продолжает орать. Вадим, не обращая на него внимания, приказывает Валере: “Так, теперь вот здесь шурф, здесь и здесь (показывает внутрь загородки). И можно закладывать заряды. Вас, гражданин (обращается подчёркнуто вежливо к туристу), просим отойти на полчасика в сторону. И мы быстрей управимся, и для Вас безопасней. Серёжа, неси динамит!” — “Кто вы такие? Что тут делаете?!” завизжал гражданин, но уже с некоторым беспокойством.

“Лаборатория направленного взрыва Академии Наук СССР”, — отчеканил Вадим и ткнул пальцем в дверцу машины. На ней красовался большой фирменный знак: цветной глобус, опоясанный надписью “Академия Наук СССР. Экспедиционная автобаза”. Ниже, крупными буквами: “Научно-изыскательская”.

Вадим почесал в затылке: “Может, конечно, волна и не прямо по палатке пройдёт, но погрешность не исключена, гражданин. А переносить испытания не можем. План!”. Гражданина будто наизнанку вывернули. Еле-еле умолил он нас подождать со взрывами до завтра. Когда мы на следующий день приехали в это же место отправлять новый маршрут через Волгу, ни туриста, ни палатки, ни заборчика, ни пса уже не было. Как будто направленным взрывом слизнуло! Валера спокойно выкопал шурф, нашёл мезолитическую мастерскую Каменница 3, а наш шофёр удовлетворённо и победительно крякнул.

Дойти до верхней границы будущего “рукотворного моря” мы в августе не успели, но впереди была ещё золотая осень. Дело осложнялось тем, что Лев Владимирович Кольцов собрался во Францию, в Ниццу, на конгресс по мезолиту Европы. Как обычно, ситуация с выездом оставалась неясной до последнего дня. Начало сентябрьской разведки откладывалось. Наконец, шофёр приехал из Москвы с таким наказом Кольцова: “Разведку начинайте, а дней через пять, когда будете в Селижарове, зайдите на почту и спросите, нет ли телеграммы от меня. Если я не уехал, в ней будет сказано, где встретимся”.

Мы выехали в устье Малой Коши и начали разведку. Нам с Игорем Черных в первый же день попалась в маршруте курганная группа из 29 насыпей. В низкой пойме, в чернолесье. Науке она не была известна, что здесь, в местах цивилизованных, редкость. Погребальные памятники древнерусского времени, да ещё такие большие, обычно довольно полно представлены в книге Владимира Алексеевича Плетнёва “Об остатках древности и старины в Тверской губернии”, изданной в Твери в 1903 году. Но нет правил без исключений.

Через несколько дней остановились на ночлег в родном селе Юрия Николаевича Урбана — Тальцах. Решили помыться в бане, но ночевать после помывки в палатках в сентябрьские заморозки не рискнули. Можно народ простудить и разведку сорвать. Пришёл я в сельсовет: “Нет ли, — говорю, — крыши для нас на одну ночь?” — “Отчего же? — отвечает председательша. — Вон там дом: новый, двухэтажный, кирпичный. Занимайте, коли понравится. А то и насовсем в нём оставайтесь”. Я оторопел: — “А чего же он пустой-то?” — “Некому жить, — вздохнуло начальство. — Поселили одну доярку, а она в запой ушла. Пришлось обратно выселять, наказывать. Больше желающих нету”. Пустующая двухэтажная квартира поразила всех нас — и тверских, и столичных жителей. Конечно, кто-то произнёс напрашивавшуюся фразу: “Если бы в Калинине...”. Его оборвали: “Размечтался!”. И больше к этой теме не возвращались...

Отличный средневековый комплекс — селище и курганный могильник, в составе которого имелись и полусферические насыпи, и большая сопковидная, и несколько удлинённых — встретился мне в устье Соколовского ручья. Потом — курганы у Талиц, два могильника у деревни Будаево. Наконец, пришли в райцентр Селижарово.

Заявляемся с Вадимом на почту, бородатые, оборванные, грязноватые. Шофёр сунул физиономию в окошко: “Телеграмма есть? Дрожжину, до востребования?..”. В окошечке юное создание. С полминуты она держала бланк в руке, не решаясь отдать его Вадиму, потом робко протянула нам бумажку, недоверчиво обозревая внешний вид гостей. Мы тоже автоматически бросили взгляд друг на друга, прочли телеграмму: "Я ВО ФРАНЦИИ РАБОТЫ ПРОДОЛЖАЙТЕ КОЛЬЦОВ" И всё ПОНЯЛИ. Нас приняли за шпионов! Не разоблачая себя, мы хмуро вышли и лишь на улице захохотали. Как ни клянчил я телеграмму в свой личный архив, Вадим не поддался, прихватил себе.

Разведка подходила к концу. В последнем маршруте я убедился, что Волга в верховьях узкая: немного пониже посёлка Селище встретилась на реке низенькая плотинка. Вода в сухое время устремляется в два-три узеньких прохода в плотине, которые перекрыты вершами. Ни одна, даже мелкая, рыба ниже по течению не пройдёт. Хозяин ходит по плотинке и вынимает добычу. Вся Волга протекает через три верши!

До возвращения домой оставалось четыре дня, а план уже выполнен. Я предложил: “Давайте попробуем прорваться дальше на озеро Волго, только не этим берегом (здесь заливы и топи, дорог нет), а правым, южным”. Принято... Мимо ветхой турбазы, так и не справившей новоселье, осторожно двинулись по разбитому просёлку. Вскоре поняли, что мосты здесь существуют лишь на карте. Так, например, обстояло дело с рекой Бойней, возникшей на пути. Невдалеке, на пригорке у деревни Колобово, стоял в позе дозорного дизельный трактор, а возле него слонялись мужички, поглядывая в нашу сторону. Ситуация, хорошо знакомая мне по кологривской глухомани в Костромской области, где работал летом: аборигены ждут, когда чужаки заплатят вкусную дань с белой головкой, и тогда могучая техника придёт на помощь. “Чёрта с два вы у меня получите, — процедил Вадим, остановился и скомандовал: — Народ, разматывай лебёдку!”. Добровольцы форсировали речку, таща трос, зацепили его. Вадим включил лебёдку, и вскоре машина оказалась на левом берегу. Вещи в кузове немножко подмокли, но зато не подмокла наша репутация. Автономия, мастерство и деньги были сохранены. Аборигены сокрушённо ретировались, не солоно хлебавши и пивши.

Трос на лебёдке теперь можно было и не заматывать, потому что следующие два километра мы двигались вперёд так: разматывали его на всю длину, метров на 60, цепляли за дерево, машина подтягивалась, а дальше всё начиналось сначала.

Зато финиш оказался радостным: мы поставили лагерь в чудесном месте на берегу озера, в тишине и покое, в километре от деревеньки с лукавым названием Девичье. За два дня маршрутов открыли 69 (!) археологических объектов. Это рекорд, не побитый и по сей день. Кремнёвые изделия устилали пляжи. Не требовалось никакой шурфовки и даже никакого поиска. Сбор подъёмного материала, план, фото, описание... Сто-двести метров по бечевнику и снова — сбор подъёмного материала...

В первом маршруте по озеру я зафиксировал 21 памятник. Кроме размытого неолита было два примечательных объекта: большая курганная группа из сопковидных насыпей хорошей сохранности, в лесу, и мезолитическая стоянка, получившая название Тухачёво 4. Береговая часть её подмыта озером, но культурный слой сохранился. В зачистке попался резец довольно раннего типа и пластина со скошенным ретушью концом. До этой стоянки руки впоследствии всё-таки дошли. В 1992 и 1994 годах Саша Мирецкий провёл здесь охранные раскопки. На них я впервые привёз своего младшего сына Никиту. Начал он свою экспедиционную жизнь поздновато — в восемь лет. Фёдор, мой старший, выехал впервые на раскопки в шесть лет. Раскапывая Тухачёво 4, мы спасли прибрежную часть стоянки и получили уникальный для этих мест комплекс эпохи мезолита. Других стоянок с сохранившимся культурным слоем на озере Волго почти нет.

Хорошие, яркие материалы попались и в других маршрутах. Свод памятников археологии заметно пополнился. Но без приключений не обошлось. Миша Жилин и Саша Мирецкий вернулись с северного берега озера озадаченные и сердитые. Рассказали: “Идём по берегу, собираем подъёмку. Видим: навстречу не спеша тоже идёт группа, что-то поднимают с приплёска. Встретились: — Здравствуйте! — Здравствуйте! Вы кто? — Археологи. — И мы археологи. — Какая экспедиция? — Верхневолжская. — И мы Верхневолжская. — Откуда? — Из Москвы (это Миша отвечает). — А мы из Ленинграда”. Оказывается, разведочный отряд экспедиции Н.Н. Гуриной. Сама она, как и наш Лев Владимирович, в это время заседала в Ницце. Мы-то чувствовали себя правыми: работаем по Своду памятников. А у ленинградцев — чистая наука, разведка не комплексная: их, видите ли, интересует только неолит, памятники других эпох фактически не фиксируются. Значит, опять после них проходить те же маршруты. Абсурд! Несогласованность, трата денег, сил... Но с разгневанной по поводу нарушения воображаемых границ её воображаемой вотчины Н.Н. Гуриной мне всё-таки потом пришлось объясняться. А разведку мы закончили благополучно, даже Бойню на обратном пути форсировали самостоятельно.

Разведочный сезон 1976 года под Ржевом закончился, а раскопки в массовом масштабе здесь начались лишь через восемь лет.

Из моего рассказа выпал один сюжет того лета, который стоит особняком и географически, и по содержанию и значению его для меня. В июле я проводил первую самостоятельную разведку на озёрах Вселуг, Пено и в западной части озера Волго. Выпросил у декана троих студентов-практикантов, пригласил соседа-школьника Юру Иванова (того, что открыл тем же летом мезолитическую стоянку Красново 1, о которой шла речь в начале книги), и мы отправились... Транспорта у нас не было, зато имелись хорошие знакомые в посёлке Пено. Арендовали две лодки и стали плавать по Верхневолжским озёрам.

Посёлок состоит из нескольких частей, расположен живописно, и люди замечательные. Прочесали мы извилистые берега в пределах райцентра, нашли больше десятка стоянок каменного века, в том числе раннемезолитическую, со слоем. Вода в озере стояла высоко, так как плотину у Селищ на время закрыли. Находки нередко приходилось добывать со дна, бродя вдоль отмелей по колено в воде.

Гвоздём разведки стало обследование городища Нечай Городок, расположенного у места перетекания Волги из озера Вселуг в озеро Пено. Крепость занимала оконечность моренной гряды с очень крутыми, дополнительно подрезанными склонами. Думаю, во время интенсивной жизни на нём, в 1 тыс. н. э., городище было практически неприступно для врагов. Не оно ли известно в летописях как средневековый пограничный городок Селук? Скорее всего, да, но без раскопок этого нельзя ни доказать, ни опровергнуть.

Разведкой этой я остался доволен чрезвычайно, хотя настоящих открытий оказалось немного: кроме упомянутого, ещё несколько курганных групп и хорошая неолитическая стоянка в приустье Жукопы, в урочище “Горностаиха”.

На следующий год в разведку мне удалось выехать только в августе: в июне копали мезолит у деревни Култино на границе Калининского и Старицкого районов, на левом берегу Волги, а в июле по призыву Льва Владимировича приехали под Рыбинск исследовать позднемезолитическую стоянку у деревни Пеньково.

Поселение это замечательное, раскопки дали много науке, в том числе обширные сведения по иеневской культуре на последнем этапе её существования. Но расположена стоянка в Ярославской области и выпадает географически из моего рассказа. В Пенькове мы обсудили на “Большом совете ветеранов” разведочную стратегию Свода памятников и порешили, что логично будет закрыть в этом году неисследованный участок Волги от Ржева до границы Старицкого и Зубцовского районов.

В тот год в нашей экспедиции появился Эдуард Павлович Мустикас, легендарный “водила”, с которым мы не расстаёмся до сих пор. Его нам рекомендовал перед своей кончиной великий Бадер.

Писать о Палыче бесполезно, его надо видеть и слышать. Больше половины моих друзей и знакомых уже двадцать лет едут в экспедицию только потому, что там Палыч. Нет его — и они остаются дома. В тот год лучшим другом у Палыча был Серёжка Волобуев, школьник из Клина, всеобщий любимец, работавший у нас два предыдущих сезона. Паренёк очень спортивный, умница, с удивительным чувством юмора, проказник и мастер розыгрыша. Его прозвали “Боня”, почему — никто не знает. Прозвище привилось, и Серёжка на него охотно откликался. Внушительная фигура Палыча, вышагивающего “походкой сокольнического хулигана”, и рядом шустренький Боня — зрелище, достойное кисти мастера.

Вот друзья направляются после маршрута на рыбалку. Через какое-то время возвращаются, и Боня спокойно и обстоятельно доказывает Палычу его бездарность как рыбака. Палыч в ответ подводит научную базу под свой вывод, что именно здесь, именно сегодня и именно на эту снасть никто в мире не смог бы поймать ничего приличного, поскольку таково роковое стечение метеорологических и прочих причин. И вообще — не приставай!..

Работа шла споро. Однажды я отличился: прошёл мимо городища Опоки на окраине Ржева. Берега там метров под сорок, изрезаны оврагами, а мы в этом месте шли по нижней террасе, найдя, кстати, две стоянки и селище. Подняться на коренной берег сил уже не было. Но именно там и находилось знаменитое городище, средневековый русский город Опоки. Это тверской город всего в двух километрах ниже по Волге от смоленского города Ржева! В 1983 году мы всё-таки побывали на нём, сделали описание, сняли план, исправили оплошность. Пишу специально для ржевитян: берегите свои Опоки, это крепость огромной научной ценности. Площадка городища свободна от строений, на неё давно заглядываются различные организации. Не пускайте их туда ни в коем случае!

Были в той разведке у меня и удачи. В их числе открытие мезолитической стоянки Горбуново 1, самой верхней на Волге среди иеневских памятников. Она как бы фиксирует поворот иеневцев с Вазузы на Волгу, начало движения вниз по великой реке. Тесло с перехватом в подъёмном материале не оставляет сомнений в культурной принадлежности поселения. У деревни Юркино нашёл мощное дьяковское городище. В других маршрутах у моих коллег тоже были свои открытия.

Много попадалось военного наследия. Однажды наткнулись на лимонку. Саша Мирецкий заставил всех нас лечь, швырнул гранату в Волгу и сам упал ничком. Взрыва не последовало. Подняли головы, глядим, а она... плывёт. До сих пор не пойму, в чём секрет. Скорее всего, она так проржавела, что стала почти невесомой.

В один из рабочих дней при заброске в маршрут проезжали бывшую дворянскую усадьбу Борки (имение драматурга пушкинской поры Владислава Александровича Озерова). Барский дом на горе виден издалека. Остановились, осмотрели. Когда отъехали на порядочное расстояние, Палыч невозмутимо проинформировал девочек-студенток, что это имение поручика Ржевского и что именно оно является для нас наиболее надёжным обратным адресом. Назавтра утром сажусь я в кабину, и Палыч молча показывает мне один из конвертов, которые попросили бросить в ближайший почтовый ящик. На конверте обратный адрес: “Калининская обл., Зубцовский р-н, имение поручика Ржевского”. “Палыч, — говорю, — не пугай родителей и Министерство связи. Я понимаю, что студенток ты можешь убедить в чём угодно. А вот с Боней этот фокус не пройдёт”. — “Не пройдёт”, — эхом отозвался Палыч.

Самым напряжённым был последний день разведки, 13 августа. “Чёртова дюжина” едва не стала роковой для Палыча. У меня с Боней в тот день в рабочей программе было целых два маршрута: с утра снимаем планы трёх уже найденных стоянок на противоположном берегу Волги, а потом Палыч отвозит нас в другое место, переправляет на резиновой лодке, и мы проходим маршрут от деревни Матюково до Зубцова. Всё прошло гладко, по задуманному сценарию, с одной небольшой накладкой. Думаю, Боня продумал её заранее, хотя потом глядел честными глазами и ему почти поверили.

Палыч привёз нас на берег к Матюкову, спустили на воду надувную лодку, сели в неё втроём (Боня на вёслах, мы с Палычем пассажирами) и поплыли к левому берегу. Оставалось лишь высадиться и уйти в маршрут, а Палычу — отгрести обратно к машине и ждать всех в Зубцове, но...

К сожалению, зрителей и слушателей было всего двое: я и Боня. События развивались так. Боня стал осторожно причаливать к поросшему травой бережку высотой с полметра, обрывающемуся в омуточек. Палыч протянул свои длинные руки, перевесился, схватился не то за траву, не то за землю... Боне оставалось сделать только один гребок — и лодка ткнётся в берег. И он сделал этот гребок, но... в обратную сторону. Палыч повис над водой, как Бруклинский мост, а над деревней Матюково зазвучал русский устный, показывающий, что деревне не зря дали такое название. Думаю, что именно за счёт могучей силы слова Палыч и остался в надводном положении. Он вытянулся, как питон, грозя Боне адскими муками. Тот стал нудно торговаться, чувствуя временное преимущество, а я сполз на дно лодки, корчась от смеха. В конце концов Боня резко причалил, стрелой пронёсся мимо Палыча на берег и исчез в лесу. Палыч не сразу поверил в чудесное спасение. Осознав случившееся, рявкнул для порядка в направлении Бони нечто невразумительное и в несколько гребков пересёк Волгу. Что ни говори, а автомобиль гораздо надёжней любого водного транспорта!

В сентябре мы копали мастерскую Петрищево 11 и занимались экспериментами с луком, расщеплением кремня, вкладышевой техникой и так далее, а также снова побывали в Зубцовском районе. Маршруты выдались разъездными: мы фиксировали курганные группы по старым сведениям В.А. Плетнёва. Я сделал маленькое, даже очень маленькое, открытие, заслуживающее, однако, того, чтоб над ним серьёзно поразмыслить. У деревни Гостовня есть курганная группа, которую незадолго до нашего приезда самовольно копал любознательный учитель Ульяновской школы, оставшийся безнаказанным. Думаю, раз есть курганы, значит, неподалёку должно быть и средневековое поселение. Перешёл я овражек и на околице нашёл искомое. Но не только селище. Здесь же поднял с земли и прекрасный концевой скребок на правильной ножевидной пластине Старицкого кремня. Мезолитический, бутовский!

Вообразите ситуацию: склон к долине пересохшего ручья, который впадал когда-то в ещё один ручей, тот — в речку Жабню, приток Шоши в самых её верховьях. Мы не можем на Селигере, крупнейшем озере Центра Русской равнины, найти вразумительный мезолит, а тут — пересохший приток четвёртого порядка. Единственное объяснение: ударная волна иеневцев, отбросившая бутовское население в глубину Волго-Окского междуречья. Там они первоначально цеплялись за малейшие возможности выживания, потом освоили места поблагоприятней, а в конце мезолита многие вернулись на берега Волги. Такие вот глобальные мысли по поводу одного-единственного скребочка, найденного вдалеке от тех мест, где ему положено бы находиться.

Неразведанным оставался северо-восток области, и в мае следующего 1978-го года мы в минимальном составе, то есть Палыч и я, выехали в Весьегонский, Сандовский и Молоковский районы. Озёр здесь нет, только притоки Мологи да сама она, превращённая в низовьях в залив Рыбинского водохранилища. Перед затоплением в конце 1930-х годов разведки провели довольно торопливо, многое пропустили. А цена этому дорогая: памятники затапливались неоткрытыми.

В 1972 году, ещё студентом, я нашёл в Весьегонске на городском пляже прекрасный шлифованный костяной наконечник стрелы, выброшенный на берег прибойной волной. Видимо, здесь, в пойме Мологи, была стоянка неолита, впоследствии заторфованная. Она затоплена и размыта. На следующее лето весьегонский историк Александр Иванович Кондрашов, краевед и рыбак, собрал на отмели Долгий Бор несколько десятков кремней и показал мне. Мезолит в бутовском варианте! Стоянка существовала на мысу при впадении Рени в Мологу и затоплена вместе с моим родным Весьегонском.

В Весьегонске археологические традиции основательные. Ещё в начале века местный учитель Александр Александрович Виноградов, окончивший Петербургский и Гельсингфорсский университеты по отделению археологии, раскапывал курганы на Рене и даже выпустил две брошюры, полезные и ныне. Работая сельским учителем, он создал в деревне Гора музей, ставший основой районного. Я ещё застал учителя-археолога в живых. Жил он в Москве, получив хорошую квартиру как ходок к Ленину, но родные места навещал. Для нас, школьников, провёл экскурсию по Горскому музею. А было ему тогда за восемьдесят.

Весьегонское начальство советской поры археологию не почитало. Не раз обращался я в местный райисполком с требованием прекратить карьерные разработки у Малыгинских сопок, но без результата. Начальство лишь похохатывало. Этих двух новгородских сопок теперь нет: карьер их съел.

Если б сейчас возникла идея написать книгу, подобную плетнёвской, из этого ничего бы не вышло. Повыбила большевистская система провинциальную интеллигенцию, некому отвечать на анкеты относительно древностей. А официальные лица уж очень напоминают гротескные образы, созданные нашим великим земляком Салтыковым-Щедриным.

Больше, чем Малыгинским сопкам, повезло пока их ровеснику — средневековому комплексу конца 1 тыс. н. э. у деревень Лукино и Городище под Сандовом. Комплекс включает городище, селище и несколько десятков сопок. Городище внушительное. Мои обмеры дали такие цифры: 195x90 м. Сопки высятся, как задремавшие богатыри, на берегах речки Саванки, а также на полях и огородах деревни Городище. Любознательные крестьяне попортили многие из них. От окончательного уничтожения сопки спасает только добросовестность предков. Насыпи очень прочные. Их укрепляли слоями дёрна и валунами внутри и снаружи. Научные раскопки этого уникального комплекса стали бы событием в славяно-русской археологии.

Осмотрел я в этой разведке и городище Орлов Городок на реке Могоче под Молоковом. Потом его в течение нескольких сезонов раскапывал отряд нашей экспедиции, и это стало яркой страницей в изучении раннего железного века не только бассейна Мологи, но и всего Верхневолжья.

В июле скоротечно промелькнула разведка на Волге, между Калязином и Кимрами, но через несколько лет она отозвалась раскопками найденных нами памятников: Александр Николаевич Хохлов раскопал славянское селище у села Никитского, Лев Владимирович Кольцов — двуслойную стоянку (мезолит, бронзовый век) Авсергово 2, а Константин Иванович Комаров — курганные могильники у деревни Плешково, давшие богатый погребальный инвентарь.

На севере области, в Валдайском Поозёрье, оставался административный район, где ещё не ступала наша нога — Фировский. В августовской разведке мы нашли здесь на двух озёрах, Шлино и Тихмень, несколько десятков памятников. К сожалению, Шлино зарегулировано в месте истока из него реки Шлины, поэтому при большой воде культурные слои неолитических поселений размываются. Пейзаж такой же, как на Верхневолжских озёрах: пляжи и отмели, усеянные кремнёвыми изделиями. Курганы стоят поодаль от воды, в лесу. Пока что целы. Туристы на каждом шагу. Насчёт каменного века познания у них, слава Богу, нулевые. Только бы курганы не трогали!

Перебазировались на озеро Тихмень... Берега болотистые, но к воде выходят и песчаные мысы, довольно высокие. Прикинули маршруты и поняли: болота можем не одолеть, надо попробовать объехать топи на лодках, а твёрдый берег проходить обычным порядком. Это озеро тоже оказалось зарегулированным плотиной в истоке Тихменки, а памятники на нижних береговых уровнях размыты.

Тихмень — земной рай. На озере площадью около 10 кв. км нет ни одной моторной лодки. Мелкие заливы с песчаным дном, вода чистейшая. Плюс — рыбалка. Правда, не очень азартная, потому что рыба клюёт беспрестанно, ощущения притупляются. Мы замкнули озеро двумя маршрутами навстречу друг другу. Все найденные на мысах стоянки имели облик кратковременных поселений. А базовым было одно — то, у которого мы и разбили свой лагерь. Современные принципы выбора удобного места те же самые, что и в каменном веке (мы же не знали, ставя лагерь, что здесь самая лучшая неолитическая стоянка).

Разведка наша оказалась очень короткой. Машина уходила в Горьковскую область, и мы возвратились домой. Ситуация была грустная: начало августа, прекрасная погода, есть время, люди, есть даже деньги, но без транспорта разведка остановилась. Приняли отчаянное решение: едем без машины! Будем ориентироваться на попутный транспорт. Но это значило, что при переездах всё тащить на себе. Прикинули объём поклажи, свои силы — не потянем. Решили отказаться... от палаток. Район работ — озеро Вселуг. Преимущество в том, что это замкнутый водоём. Маршруты имеют в итоге кольцевой, а не линейный характер, то есть можно работать с одного лагеря.

Приехали на поезде в Пено. Ребята, знакомые мне ещё с позапрошлого года, вывезли нас на двух лодках на Вселуг, в деревню Косицкое. Как потом выяснилось, это был последний день навигации на Верхневолжских озёрах. Плотину открыли, вода упала, и лодки не могли уже преодолевать обмелевший участок Волги между Вселугом и Пено.

Председатель сельсовета определил нас на жительство в закрытую недавно школу — двухэтажный деревянный дом. Наутро нас вывезли в маршрут к погосту Ширково, и мы полюбовались недавно отреставрированной деревянной церковью Рождества Иоанна Предтечи (1694 год). Сообщение с Ширковом в те годы было только по воде, так что мало кто видел тогда это чудо вживе.

Один эпизод в самом начале маршрута сильно поднял моё настроение. Шли мы с моим другом Ильёй Биллигом по западному берегу озера и набрели на симпатичный низкий мыс. Поставили шурф — пусто. А место, нутром чую, не мной первым примечено. Побродили по приплёску, видим: попадается какая-то окатанная водой керамика. Может, деревенская, а может, и более древняя. Говорю напарнику: “Илюша, попробуй углубить шурф”. Он пожал плечами: обычно-то культурный слой селища, если он есть, проявляется сразу под дёрном и подзолом, а то и прямо в них. А у нас в шурфе под подзолом чистенький песочек. Взяли на глубину второго штыка лопаты — то же самое. Но на душе неспокойно. Илья видит мои сомнения и копает ещё на штык. Смотрю, а на кончике лопаты, на глубине 60 см, чернота. Гумус! Культурный слой! Мощность его до 30 см, сохранность идеальная, в заполнении — лепная керамика конца 1 тыс. н. э. Итак, раннеславянское селище. А балласт оказался поздним намывом, следствием работы половодий.

Маршрут закончили в деревне Одворице, найдя там разрушенные огородом селище и стоянку. Вспомнилась мне история, прочитанная в описании академиком Д.Н. Анучиным его путешествия к истоку Волги в конце прошлого века. Дмитрий Николаевич странствовал в коляске и остановился в Одворице у знакомого помещика Обернибесова. Обедали, пили чай и вдруг услышали звериный рёв и крики людей. Выбежали на берег и увидели, что мимо по озеру плывёт лодка, а в ней сидит медведь и недовольно ревёт во всю мочь. Весёлая картинка средь бела дня! Он, видно, забрался в непривязанную лодку, топтался там, качал посудину да и отплыл нечаянно. Мужички, правда, пристрелили бедолагу.

Как потом выяснилось, и для меня это место оказалось несчастливым, хотя и не до такой степени. А дело было так. На следующее утро одна группа отправилась в маршрут, мы с Ильёй тоже уже были готовы к старту. Оля, единственное украшение нашей экспедиции, терпеливо несла крест домоправительницы, хотя в маршрут ей тоже хотелось сходить. Налила нам в дорогу чаю, дала сухой паёк. Только мы собрались с ней раскланяться, как прибегает бабуля-соседка и, чуть нам в ноги не падая, причитает: “Милаи! Помогите порося заколоть! Он у меня захворал, как бы не помер!” — “На работу, — отвечаю, — спешим. Попросите кого-нибудь из ваших мужичков”. — “Каких мужичков? — взвилась она. — Где вы их видели? Они все в лёжку пьяные лежат”. Переглянулись мы с Ильёй: дело нам незнакомое, но бабку выручать надо. Зашли в хлев. “Поросёночек” пудов на восемь, не меньше. Бабка протянула топор: ты, мол, его обухом, оглушить спервоначалу надоть... Тюкнул я, но топорик лёгкий, отскакивает, как шарик пинг-понговый. Другой раз, третий... С тем же эффектом. Я и не заметил, как за моей спиной появился плюгавенький пьяный мужичонка, выхватил у меня топор и с криком “Эх, не умеешь!..” саданул по поросю. Тот мотнул головой, и мужичок тяпнул меня аккурат по ноге. Больно, но терпимо. А Илья говорит: “Михалыч, кровь”. Вышел я из хлева, смотрю: сапог разрублен, кровь идёт. Сапог скинул — рана узкая, но глубокая. Углом попало. Залили йодом, прихромал я в школу. Ольга поколдовала над ногой, сменила несколько повязок, но к ночи поплошало, а к утру ногу раздуло. В больницу надобно. Но навигация-то закончилась. Мы, как на грех, оказались отрезанными от цивилизации. Дорога одна: через лес, тропами, по увалам — в Осташковский район. А там найти транспорт и — в больницу.

Взял я палочку, в проводники определили Вадима Смирнова, мы попрощались и отправились в путь, как калики перехожие, только скорость у нас ещё меньше, чем у них. В общем, к ночи добрались. Вадим сдал меня хирургам — и обратно. Я провалялся в больнице два дня, надоел врачам с просьбами выписать, и меня отпустили с миром, даже довезли до леса. Взял я палочку, пошёл знакомой дорогой обратно, но уже один. “Только б, — думаю, — медведь не попался. Ведь не убежать с такой ногой”. Тут же слышу возню и шум в овраге впереди себя. Обмер: неужели накликал?!.. Смотрю — а это мои разведчики идут навстречу. Самих их, правда, под навьюченным снаряжением не видно, но спутать здесь не с кем.

Оказывается, они всю остававшуюся работу за двое суток форсированно сделали, даже ночевали в маршруте. Теперь прорываются в Осташков на соединение со мной. Я развернулся и присоединился к процессии. По прибытии в Осташков порешили, что возвращаться домой рановато, дня три можно ещё поработать. Пошарили взглядами по карте (фронт разведочных работ на Селигере тогда был ещё необъятный) и остановились на Троицком плёсе, на окрестностях деревни Заречье, что между турбазами “Сокол” и “Селигер”. Сообщение автобусное, а разведок в тех местах не было.

Пока ехали, стемнело, и шли мы к берегу почти в полной темноте. Озеро где-то рядом, вода плещет. Наткнулись на какой-то дом недостроенный. “Давайте, — говорю, — в нём и переночуем, на веранде. А утром найдём жителей”. Постелили спальники, улеглись рядком, дверь лопатой припёрли. Проснулись от грохота падающей лопаты и удивлённого женского вскрика. Народ мой заполз поглубже в спальники, а мне пришлось объясняться с потрясённой хозяйкой. Она без всякой задней мысли шла на “пустую” веранду и... В себя она приходила долго, но одно стечение обстоятельств помогло нам.

Деревня Заречье на тот момент состояла всего из одного дома, принадлежащего Алексею Дмитриевичу Белякову, которого я двумя днями раньше сменил на койке в осташковской больнице. Он был очень рад неожиданной встрече, личность мою подтвердил, дачница успокоилась. У Дмитрича нашлись два ялика. Он дал их нам для разведки, мы поселились на острове Жуково и построили шалаш. Что делать — советская археология, конец XX века! Шалаш получился добротный, только в последний день его пробило ливнем. В целом разведка оказалась весьма тяжёлой, и больше без машины и палаток мы в экспедицию никогда не отправлялись.

Несколько сезонов, начиная с мая 1979 года, разведки велись в Верхнем Подвинье, на западе области, и я прикипел к этим местам навсегда. Начали с истоков Двины, с огромного озера Охват. Оно обследовалось и прежде Н.Н. Гуриной, Л.В. Кольцовым и Ю.Н. Урбаном. Но много работы осталось и на нашу долю. Силёнок у нас было маловато, а дело осложнялось тем, что древности в буквальном смысле слова сидели друг на друге, то есть располагались в одних и тех же местах, но на разных береговых уровнях. Деревень здесь мало. Леса, леса... Стоянки не потревожены современным человеком. Всего на озере более сотни археологических памятников. Многое успели сделать, а один маршрут я проделал особенно быстро, встретившись на Нетесемском плёсе с медведем.

В июле я получил царский подарок — восемь практикантов. Ставилась задача завершить обследование Верхневолжских озёр и территории Пеновского района. На озере Глубоком под Осташковом соединились с музейной экспедицией. Попытались вместе осмотреть берега Стержа, самого верхнего из Верхневолжских озёр. Но дорог там почти нет, без лодки не обойтись, и юго-западный берег остался недостижимым.

Погода в том июле держалась тёплая, но неустойчивая: чистое небо, через 15-20 минут оно всё в тучах, ливень, гроза, а через полчаса опять идиллия. И так по три раза на дню. Сначала мы от этого страдали, а потом приспособились и к концу разведки действовали при постановке лагеря с чёткостью орудийного расчёта: машина останавливается, открывается борт, выскакивает наш десант, а через двадцать минут уже стоят все палатки, в них вещи, и даже дымится печка, вырытая большим спецом по этому делу Володей Ивановым, тем самым, что крушил корни в Языкове.

Не удалось нам тогда только посмотреть исток Волги. Мы рвались к нему, но не дошли несколько километров: дорога, как говорит Палыч, “упала”. Времени на пешеходный вариант у нас не было. Пришлось отложить прикосновение к истоку до лучших времён. Они наступили через два года.

А пока путь лежал на озеро Пено. В 1976 году я работал там по высокой воде, и юго-западный берег, самый низкий, оказался затоплен. На этот раз вода стояла пониже, и мы нашли около двадцати древних поселений в пойме. Затем двинулись на север Пеновского района, на территорию леспромхоза “Рунский”. Не задержались и там: тремя маршрутами быстро осмотрели несколько малых озёр в бассейне Руны.

На дореволюционной карте В.А. Плетнёва в самом северо-западном углу Тверской губернии нанесены курганы у деревни Любино. В нескольких километрах от неё лежит озеро Ордоникольское, к которому в мае пробиться не смогли, не нашли дороги. По описанию В.А. Плетнёва, на берегах озера тогда имелся погост Осечно и стояли три деревни: Орда, Калинино и Москва. Ничего себе сочетание! Бывают же совпадения...

Ныне жители деревни Москва оказались почти в полной изоляции, остальные деревни уже обезлюдели. Сообщиться с внешним миром на обычном транспорте можно лишь зимой. Когда мы спросили дорогу с западной стороны (последняя наша надежда), мужики указали на старый, но вполне добротный тракт. Мы обрадовались: по карте до Москвы оставалось километра три. Палыч развил скорость километров под 60 и... резко затормозил. Метрах в двадцати перед нами дорога-красавица, прямая, как стрела, обрывалась в распадок. Дорога в никуда!..

Палыч помянул добрым словом дорожников и остался при машине, а мы двинулись пешком через урман. Мрачная озёрная котловина. Огромные ели (старое название озера — Заеленье), сырость, едва заметная неровная тропинка. Форсировали небольшую речушку в её истоке из озера, поднялись по крутому, высокому склону и оказались в Москве. Впрочем, не сразу. Приветливо раскланявшись с первым встречным, старичком в выцветшей солдатской рубахе, я спросил: “Отец, это Москва?” — “Нет!” Немая сцена... Дед выдержал паузу не хуже артиста Качалова и уточнил: “Это — Красная Москва”. У меня отлегло от сердца. Переименование, конечно, весьма двусмысленное, учитывая жизненные условия на этом плацдарме. Но люди всё-таки живут и малую свою родину любят. А ведь бывают топонимические казусы и вовсе драматического свойства. Например, в Бельском районе деревню Екатерининское переименовали в Новую Жизнь, и в ней не осталось ни одного жителя. Десятки пустых домов, почти ничего внутри не нарушено, а людей нет. Недавно вернули старое название. Говорят, люди опять стали возвращаться.

Разговорился с дедом... “Немцы-то, — спрашиваю, — сюда прошли?” — “Нет, утопло в урмане несколько ихних “тигров”, не доходя деревни. Пешком приходили трое, так мы их топорами зарубили. Больше не совались”. Старик помолчал и гордо, веско произнёс: “Ни одну Москву немец не взял!”. Выстраданные слова. Сердце моё дрогнуло и глаза защипало. Ведь речь идёт о родине, волею судеб получившей то же имя, что и главный город страны. Отстояли! И этот подвиг, о котором и не слышал-то никто, стоит в том же ряду, что и оборона столицы и контрнаступление под Москвой. Мы с дедом встретились глазами, пожали руки, и встреча эта осталась во мне навсегда.

А древностей мы на озере не нашли. Берега неровные, очень высокие, сложены каменистой и глинистой мореной. Пейзаж для неолита мало подходящий. Но охотники и рыболовы того времени на озере всё-таки бывали. Свидетельство тому — прекрасное кремнёвое тесло, подобранное на глинистом склоне, где никакого поселения быть просто не могло.

Потеряли...

Вернулись мы к машине, и Палыч нас порадовал: “Хоть в Москву вы меня не взяли, я тут наломал в Подмосковье ведро белых. В радиусе двадцати метров от машины”. Впрочем, и мы принесли грибов ничуть не меньше.

Главной нашей целью на этом этапе разведки значилась съёмка и описание курганов близ деревни Любино. Они располагались несколькими группами, занимая узкий водораздел Западной Двины, Полы и Волги. Здесь и длинные насыпи второй половины 1 тыс. н. э., и сопковидные, и сменившие их полусферические. К сожалению, первый же курган, нами увиденный, оказался почти полностью снесён бульдозером. Механизатор удовлетворял любопытство, пополняя недополученные в школе знания по древней истории. Но разве этот парень виноват, что культурная революция идёт по очень странной траектории, не задевая коренную Россию?!

Далее путь лежал мимо сказочно красивого Лучанского озера с тремя городищами на берегах, с шапками лесистых островов над зеркалом вод; мимо знаменитых в археологии деревень Волок и Песчаха, где Я.В. Станкевич нашла укреплённые поселения раннего железного века и средневековья; вверх по великой труженице Волкоте, приносящей больше всего влаги в Западную Двину, собирая воду с десятков озёр...

Последний в июле лагерь мы поставили близ истоков Вол- коты, на перешейке между озёрами Волкото и Заборовским. Лагерь выглядел, как аул в Сванетии: палатки лепились на узеньких уступах коренного берега. Но другого варианта не было. Палычу пришлось из-за недостатка места уткнуть машину передком в пойму, заросшую черёмухой. Выбирался он из своего зелёного гаража задним ходом, моля Бога о хорошей погоде: площадка находилась почти вровень с водой.

Мы приехали сюда осмотреться, наметить план большой разведки, не трогая пока из-за недостатка времени крупные озёра. Осматривали цепочки малых озёр, привыкали к рельефу, прикидывали, сколько времени и сил займут основные работы в августе, интересовались насчёт дорог. Нередко попадались такие участки, где бензина уходило втрое больше нормы, и только мастерство, оптимизм и долготерпение Эдуарда Палыча вызволяли нас из почти безнадёжных ситуаций. Но иногда и он бывал бессилен.

В этом лагере целая серия приключений произошла с Сашей Мирецким, который никогда, по причине своей неуёмной энергии, не мог пожаловаться, что жизнь у него скучновата. Если в красках описать всё, что с ним случилось за эти два дня, понадобится ещё одна глава. События эти прочно вошли в экспедиционный эпос, время над ними не властно. Я же расскажу лишь о бравурном финале.

Вечером перед возвращением домой Палыч попросил собрать лагерь наутро пораньше, часиков около пяти. Дорога ему предстояла ох какая дальняя! До Торопца больше ста вёрст по просёлку, а оттуда пятьсот с гаком до Москвы с заездом в Калинин. Отвальный костёр, гитара, лодочные прогулки по ночному озеру, возбуждённое и немного грустное чемоданное настроение. Лагерь собрали, оставив две палатки. Ночью прошёл довольно заметный дождик, но смятения в наши ряды не внёс. Переждали его в палатках: кто подремал, кто отложил сон до утра, когда можно будет отдохнуть в машине, хоть и в тесноте, но на мягких спальниках, поверх всего имущества.

В половине пятого бодро поднялся Палыч, завёл мотор, включил заднюю передачу и... увяз. Позорнейшим образом, в пяти метрах от плотной, накатанной дороги, в своём собственном “гараже”. Он не сразу поверил в серьёзность ситуации, стал дёргать взад-вперёд. Колея в полужидкой пойме быстро углубилась, машина села на оба моста, беспомощно вращая колёсами. Вскоре отыскалась и причина мягкой посадки. Оказывается, вечером Мирецкий, готовясь к последней рыбалке, перекопал в поисках червей всю площадку за машиной, и Палыч, ничего не подозревая, попал аккурат в эти ямки. По дождливой погоде их хватило, чтобы застрять.

Палыч произнёс краткую, но прочувствованную речь в адрес злоумышленника, и даже девчата молча одобрили её общий пафос, простив оратору некоторые частности. Мирецкий благоразумно удалился в кусты ещё при вступительных словах, а мы почти четыре часа вынимали машину. Наша последняя выходная одежда превратилась в рубище. Мостик через протоку разобрали и перенесли в колею под колёса нашей машины, и выезжали мы уже кружным путём. Ругать появившегося перед отъездом Сашку уже не было сил.

Может быть, в этой главе и маловато собственно археологии, но читатель уже убедился, что тверская земля богата древностями, поэтому расскажу только о самых крупных или неожиданных открытиях. Помимо работы в разведке происходит множество встреч: с новыми местами, с людьми, иногда со зверями. Мы вынуждены идти в такие дебри или болота, куда нормального человека ни калачом, ни рублём не заманишь. Эта обстановка постоянно создаёт ситуации выбора, принятия решения. К сожалению, решения, принимаемые начальником маршрута, бывают и бездарными. Тогда теряется время, устают и болеют люди, сбивается ритм, отношения становятся натянутыми.

Человек проверяется полем, экспедицией, как рентгеном. Редко кому приходится намекать, что лучше ему остаться дома. Как правило, своим умом до этого доходят. Но при провинциальной нашей нехватке кадров годами приходится работать с отдельными специалистами, которым доверяешь не полностью. А человеческие качества я ставлю выше любых навыков.

Августовская разведка 1979 года — одна из самых ярких на моей памяти. Во всех отношениях. По пути на озеро Вол- кото нам пришлось осмотреть несколько небольших озёр в бассейне Окчи, правого притока Западной Двины. По данным Я.В. Станкевич, здесь имелись курганы у деревни Короли. Да и в целом этот микрорайон выглядел перспективным.

Дело в том, что Двина течёт к югу от Андреаполя на протяжении нескольких десятков километров в каньонообразной долине; речные террасы, где могли бы быть удобные для поселения площадки, отсутствуют. Поскольку население отсюда никуда и никогда не уходило, логично предположить, что люди селились неподалёку от главной реки, на притоках и озёрах. Окча и озёра в её бассейне — Большое и Малое Мошно, Долгое и другие — именно такая поселенческая модель.

Четыре неолитические стоянки на озере Большое Мошно, семь поселений каменного века на коротенькой протоке из него в Окчу, пять стоянок на самой Окче на протяжении полутора километров... Здесь же хорошо сохранившаяся курганная группа конца 1 тыс. н. э., огромная новгородская сопка, селище. Только нет тех деревень, о которых писала тридцать лет назад Ядвига Вацлавовна: от Мошницы вообще не осталось следов, а от Королей — одна печка.

Не знали мы, прощаясь с этим милым местом, что основные-то курганные группы мы тогда не нашли. Наверстали упущенное лишь через два года. Просто эти курганы расположены нетипично: очень далеко от воды, на водораздельном плато. Нашёл их Палыч, сходив за грибами. Оповестил меня об открытии так: “Михалыч, дождик прошёл, курганы попёрли. Хочешь, покажу?”.

Но это потом, а пока путь лежал к истокам Волкоты. Лагерь наш стоял на обочине старого Торопецкого тракта, который ныне захирел, поскольку немного южнее параллельно ему идёт шоссе Москва — Рига. Какой дорогой ехать отсюда на озеро Волкото? Первый вариант: Речане — Торопец — Пожня — Наговье — Бологово — оз. Волкото. Второй: вверх по Двине на Андреаполь, а оттуда по знакомой дороге на Бобровец, Волок, оз. Волкото.

Второй вариант вроде бы покороче, да и дорога от Андреаполя знакома и качеством повыше. Нет уверенности только в стартовом отрезке вдоль Двины. Местные мужики чешут в затылке и говорят, уважительно глядя на Г АЗ-66: “На энтой везде пройдёте”. Такой ответ живо напоминает мне беседу мужиков насчёт коляски Чичикова в “Мёртвых душах”. И тоже берёт сомнение: докатится наше колесо до Андреаполя или нет?

Голосованием постановили: рискнём напрямую, на Андреаполь. Кружили мы по лесу, плутали, объезжая лесоповалы, газопровод, брошенные хутора. Всё видели, кроме людей. Вынырнули-таки на большак, явно межрайонный. В какую сторону ехать в Андреаполь, не ясно. Двинулись наугад и часа через полтора оказались... в Торопце. Палыч заправил машину, и мы помчались дальше.

Село Пожню, место поворота, мы пролетели, глазом не моргнув. Опомнились километров через пятнадцать, подъезжая к Плоскоши. Палыч упёрся (что с ним редко, но бывает): “Обратно не поеду! Михалыч, смотри в карту, ищи дорогу, поедем напрямик!”. И двинулись мы по такой сказочной дороге, что на ней можно вырастить не только водителей, но и космонавтов.

Гвоздём программы был мост через реку Серёжу. Река неглубокая, но берега отвесные, высотой метров десять. Мост у деревни Бончарово по причине ветхости стал почти подвесным. Палыч притормозил, мы вылезли, перешли пешком на другой берег. Мост, что называется, “играет”, а внизу, в ущелье, бурная река. Палыч говорит сынишке: “Серёга, река имени тебя”. Потом с ожесточением: “Обратно не поеду!”. Сел за руль и с ходу форсировал мост, который при этом потерял предпоследнюю опору. Мы обняли Палыча, он немножко пооттаял и говорит: “А вот теперь, Михалыч, обратно точно не поеду. Мост-то рухнул”.

Дальше продвигались без приключений, хотя и очень долго, ориентируясь по неявным признакам, указывающим на то, что дорога когда-то была. Приехали на Волкото, к перешеечку у разобранного нами две недели назад моста. В первые маршрутные дни на маленьких озёрах удачи были невелики: кто городище найдёт, кто парочку небольших стоянок, кто курганную группу из нескольких насыпей или одиночный курган. Но памятники эти обнаруживались в таких укромных местах, маршруты требовали столько умения, упорства и смекалки, что возвращались мы в лагерь или к машине чрезвычайно довольные, хотя донельзя замотанные и грязные.

Погода нам благоприятствовала. Стоял роскошный август. В единственный наш выходной — День археолога, 15 августа — мы высадились десантом на лесную вырубку, поросшую малинником. Два ведра спелых, истомившихся на солнце ягод. Наготовили столько компота, что потом ещё несколько дней возили с собой. Палыч поил им своего Серёгу, пока компот не забродил.

Трудновато оказалось обследовать озеро Бросно, одно из красивейших в области, “Селигер в миниатюре”. Даже по карте видно, что две пары плёсов, в северной и южной частях, оканчиваются, как и положено, болотистыми заливами. Машина не пройдёт, прямых дорог нет. Колхозникам легче проехать сто вёрст через Андреаполь, чем облагородить единственную низинку с ручьём между Андроновым и Ольховцем. Я был настолько озадачен этой арифметикой, что понял: причины глубже, чем просто лень и безразличие. Моя гениальная версия такова: мудрые крестьяне используют этот фантастический объезд, чтобы побывать в ближайшем очаге цивилизации — райцентре. При невозможности сделать на месте элементарные покупки это какой-никакой, а выход. Подними дорогу — и останешься без продуктов, мануфактуры и поликлиники.

Озеро мы “взяли”, заехав тоже через Андреаполь. Наградой за труды стали три городища, огромный курганно-жальничный могильник, несколько раннесредневековых селищ и стоянки каменного века, в том числе мезолитическая у деревни Бенёк (а мезолит здесь редкость). Озеро покорило всех. А с ним соседствуют и меньшие братья: Бойно, Бакановское, Тюховское. Тоже песчаные заливы, сухой тростничок, прогретая солнцем вода, покой... То лекарство, которым лечит русская природа своих суетных и неблагодарных детей.

В конце концов бассейн Волкоты вчерне обследовали. Предстояло перебазироваться к истокам Торопы. Предъявив в Андреаполе письмо облисполкома о необходимости оказания нам всяческой помощи, Палыч залил доверху на зависть частникам оба бака, пару канистр, взял масло и, по-моему, подумывал, не налить ли немножко бензину про запас в свои бесчисленные и бездонные карманы. На этом бензине мы рассчитывали доработать до конца разведки, но случилось непредвиденное. Впрочем, обо всём по порядку.

Палыч пробился наощупь через лес в Торопацы, к истоку реки, избежав объезда в сотню с лишним километров. Мы обрадовались и свернули к лесному озерку Боровно. Берег высокий, внизу площадки для лагеря нет. На единственном уступе террасы стоит “Москвич” и палатка. Её обитатель пояснил, что приезжает сюда больше двадцати лет. У него кожное заболевание. Узнал случайно в Москве про это озеро и приехал. “На второй день все боли проходят, кожа оживает, — говорил он нам, нежно поглядывая на озеро. — Живая вода, одним словом. Беру с собой в Москву в канистрах. До следующего лета хватает. Как сберегать, научился”.

Вода и впрямь такая вкусная, что заварку в кипяток можно не бросать. А когда Саша Мирецкий вытащил на удочку крупного линя (вернее, линь чуть не утащил навсегда удочку), мы решили обосноваться здесь капитально, на всю оставшуюся неделю. Были, конечно, и неудобства: палатки наверху, а кухня внизу. И началось... Что ни день, то сюжет для небольшого рассказа.

Медвежьи следы встречались чаще, чем тракторные. На озере Городно Палыч застрял в болотистой пойме ручья, объезжая очередную сухую веточку, которая могла поцарапать кабину, если бы дотянулась. Проторчал он там сутки, осев на один борт и потеряв полбака бензина. Местный народ, собравшийся на колёсных тракторах и мотоциклах даже с соседних деревень, тащил машину из болота добросовестно, но безуспешно. Палычу пришлось заночевать в наклонном положении, под охраной медведей, которые в эту ночь очистили от овса поле на обоих берегах ручья.

Медведь сожрал у нас полтора килограмма сливочного масла, завёрнутого в журнал “Сельская молодёжь”.

Вика Иванова содрогнулась, увидев медвежий след поверх оттиска своего сапожка, возвращаясь к машине лесной дорогой, по которой мы шли в другую сторону минут двадцать тому назад.

На маршруте от Торопца до нашего лагеря на Боровно мы чуточку уклонились от русла Торопы и попали на берег притока, склон которого хранил следы многочисленных медвежьих лёжек. Но нет худа без добра: здесь же нашли и средневековый жальничный могильник — довольно редкий тип археологических памятников. Каменные кладки сохранились идеально. План объекта мы с девчатами сняли молниеносно: слишком уж впечатляюще выглядело медвежье логово.

Наш Палыч прикипел душой к расположенным неподалёку Черёсовским озёрам — глубоким, с крутыми берегами и вековым бором на них, очень рыбным, судя по размерам чешуи на рыбацких стоянках. Но по-настоящему ему половить рыбки не удалось: работа отнимала всё время. Через год, когда мы завершали разведки в этих местах, Палыч попросил поставить лагерь именно здесь, и вновь мы подивились мощи дикой природы. Внешних признаков опасности не было, но поодиночке в лес никто не ходил. Бывают такие места, где сама атмосфера заставляет подтянуться, обостряет чувства. В немалой степени этому способствовал и Палыч, исподволь, через рассказы, намёки, байки формируя у экспедиции мистическое уважение к полюбившимся ему местам.

Разведочный сезон 1980 года начался для нас на реке Шегре, притоке Тверцы, недалеко от Выдропужска. В среднем течении реки много славянских селищ и могильников. Этот географический район интенсивно освоен земледельцами ещё в раннем средневековье. Он фиксирует южные пределы расселения новгородских словен, будучи полосой их соприкосновения с кривичами.

Май выдался холодным, в маршруты ходили в телогрейках, ватных брюках и шапках. Но я всё-таки не уберёгся и обморозил уши. Во сне. Сон у меня очень крепкий, голова оказалась поверх спальника, а мороз под утро доходил до минус шести. С той поры чувствую свои уши очень хорошо.

Предстояли разведки на озёрах, и мы стали готовить к ним лодку — польскую, надувную, с деревянным килем и сборным фанерным днищем. Она даже рассчитана на подвесной мотор. Паспорт на свою обнову мы забыли дома, поэтому сборка наутро после Дня Победы шла интуитивно. Сначала надули, а потом стали запихивать в неё все деревянные внутренности. Пролезали эти конструкции в чрево, как вы понимаете, плоховато, но терпенье и труд всё перетёрли (кроме резины, слава Богу).

Посмотрев на собранную лодку, мы в ту же секунду поняли, что монтировать её надо было в ненадутом виде. Палыч резюмировал: “Поляки, которые её сделали, фирма то бишь, большие бы деньги заплатили, чтобы снять документальный фильм, как мы собирали их “Пеликан”. Это же суперреклама: русские верблюда через иголку протащили!”.

Через несколько дней, досрочно сдав сессию, подъехал из Москвы на подкрепление Илья Биллиг и расшифровал марку нашего корабля так: “ПЕредовой ЛИнейный Корабль Академии Наук”. Лодка верой и правдой служила нам несколько лет, до полного износа. Больше двухсот памятников открыто с помощью “Пеликана” на реках и озёрах, где машина бессильна перед бездорожьем.

В июле Кольцов вознамерился копать стоянку Курово 4 под Андреаполем, а мы отделились от этой экспедиции на две недели в разведку по Западной Двине и Торопе.

Все тогдашние маршруты были нелёгкими из-за непрестанных дождей, но мы отчаялись ещё на одну авантюру. Дело вот в чём. Западная Двина перед выходом в Смоленщину, то есть от устья Торопы до устья Межи, течёт почти строго на юг. Правобережье относится к Псковской области, а левобережье к нашей. Дорог вдоль реки на этом участке протяжённостью около ста километров нет. Остаётся один транспорт — лодка. Рассчитали всё до мелочей, кроме погоды, разумеется. К “Пеликану” на фал привязали обычную надувную лодку, погрузили в неё снаряжение, накрепко его принайтовили, обнялись с провожающими и впятером уселись в “Пеликан”.

По задумке мы за шесть дней покроем всё это расстояние, а в устье Межи Палыч нас заберёт. Действительность, однако, оказалась интересней. Двое, Пётр Дмитриевич Малыгин и студент Валера Соловьёв, пошли в маршрут, а я с двумя девчатами-этнографами на борту двинулся вниз по Двине на “Пеликане”. Примерно на втором повороте реки ведомая лодка перевернулась. Мы по-быстрому причалили, пока снаряжение не успело полностью промокнуть. Тут по нам ударила гроза, потом вторая. Когда стала надвигаться третья, я не выдержал, крикнул Наташе, плывшей в маленькой лодке, чтобы она причаливала к левому берегу, где идёт маршрут, и ждала ребят, а сам подошёл к псковскому берегу. “Пеликан” яркий, оранжевый, ребята увидят, остановятся. Ирина, студентка из МИФИ, которая была со мной в лодке, предложила: “Вячеслав Михалыч, давайте встанем вот под этим деревом и переждём дождь. Ветки густые, нас не промочит”. Дело в том, что я причалил “Пеликана” под трёхметровой глинистой береговой террасой. На её краю росла огромная раскидистая ива — восемь стволов из одного корня. Крона раскинулась метров на двадцать.

“Нет, — говорю, — Ира, бережёного Бог бережёт. Поднимемся наверх!”. Схватил маленькую палатку, но поставить её не успели, накинули на себя сверху, как плащ. В это время ахнула гроза с резким ветром. Её протащило минут за десять, но в какой-то момент мы приняли удар ветра, от которого едва не покатились кувырком.

Дождь прекратился, мы скинули палатку. Что-то в пейзаже изменилось, а что — не поймём. Та же поляна на краю террасы... Ира кричит: “Дерево упало!”. Так вот в чём дело: шквалом уронило в реку эту могучую восьмистволку, под которой мы могли оказаться. Надо же, лет восемьдесят стояло, ждало нас, чтобы придавить. Легло оно на “Пеликана”, вдавило его в воду. Наш маршрут переправился на псковский берег, стали думать, что дальше делать. Снаряжение насквозь промокло, мы тоже, место гиблое: глина, ольшаник. Короче, срочно нужна надёжная крыша над головой. Приплыли!

Мы с Наташей пошли искать жильё, остальные стали извлекать “Пеликана”. Километра через полтора наткнулись на большую брошенную деревню. На околице один обитаемый домик и загон для лошадей. Чудесные старичок со старушкой показали нам подходящую избу. Только, мол, уборку надо сделать. Господи, о чём разговор!!

Перегнали “Пеликан” к деревне, начали наводить в доме порядок и перетаскивать вещи от берега. Расстояние метров четыреста, не меньше, и заметно в гору. В последнюю ходку вместе с “Пеликаном” перенесли и уйму воды, которая затекла под фанерное днище. Но это выяснилось потом.

Затопили печку. Девчата к тому времени прибрались в комнатах, взялись за ужин. Все мягкие вещи мокрые насквозь. Натянули верёвки под потолком, развесили всё. Пока печь не просохла, дыму набралось столько, что не видно друг друга. Но постепенно, часам к четырём утра, помещение прогрелось, одежда подсохла, мы поужинали (или позавтракали?) и успокоились. Теперь не пропадём в своём особняке. Поспали несколько часов, открыли глаза — а дождь всё идёт. Шёл он весь день, всю следующую ночь и до двух часов пополудни на третий день. График разведки оказался под угрозой срыва. Решили не ждать, загрузили высохшее снаряжение, Пётр с Валерой двинулись в маршрут, а мы потихонечку поплыли.

На высоком псковском берегу стоит деревня Хлебаниха. Поговорили с хозяином ближней хаты. “Ты, — спрашивает, на чём приплыл?”. Я гордо показал ему наш “Пеликан” и предложил опробовать его. Борис помедлил, потом веско сказал: “Я воевал на флоте, разведчиком, войну закончил капитаном, имею девять ранений и загибаться возле своего дома на твоей посудине не намерен”. И добавил: “А ночевать вам лучше всего в моей баньке. Вон — на самом откосе. Я её под избу нам с хозяйкой ладил. Думал, сын в большой-то дом приедет жить. А он в городе остался. И сделали мы из этого помещения баньку. Там и свет есть, и розетки. Не пожалеете...”. Наш маршрут подошёл на закате. Покормили ребят, заночевали.

Наступило 13 июля, о чём каждый, независимо друг от друга, мне с утра напомнил. Но я был настроен решительно, время поджимало. А в 15.50 на траверсе деревни Губа судно ощутило резкий удар по моторному отделению (топляк!) и лишилось винта. Втулку при изготовлении на заводе соединили с лопастями посредством резины и клея, рассчитывая, вероятно, что “Ветерок-12” годится только для ванной комнаты. Мне пришлось заклинить резину гвоздями на 120 мм. что почти убрало люфт. Кое-как доехал на малом газу до соснового бора, первого в нашем путешествии. Лишь через много лет я прочёл в путеводителе Плечко и Сабанеевой "Водные маршруты СССР. Европейская часть” описание этого участка

Западной Двины, совпадающее и с моими впечатлениями: после устья Торопы “берега повышаются, русло каменистое, леса почти нет, только отдельные деревья (одним на наших глазах стало меньше — В.В.) и небольшие рощи. Хорошие места начинаются в 30 км ниже от деревни Губа. Против нее, на левом берегу, сосновый лес, появляются песчаные пляжи".

Всей этой благодати — пляжей и прочего — нам в тот раз увидеть не удалось. Маршрут по Двине закончился упомянутым в путеводителе сосновым бором, ибо вечером, вдобавок к аварии, начался дождь. Продолжался он всю ночь, день, ещё ночь и ещё день. Утром 15-го (а это был день условленной встречи с Палычем на смоленской границе) я принял решение: вывожу Наташу на большак (у неё заканчивалась командировка), отправляю в сторону Калинина, а сам добираюсь до Палыча любым способом.

По дороге мы с Наташей нечаянно нашли у деревни Дубровка отличное городище раннего железного века. Вышли на грейдер, доехали на попутке до села Глазомичи, где и стали ждать Палыча, правильно рассчитав, что мимо он не проскочит, ибо дальше дороги не было вообще (карты снова врали!). Плановая встреча лодки и автомобиля состояться бы не могла, даже если б мы дошли до устья Межи.

Наташу отправили, мой микролагерь свернули. На обратном пути, уже ночью, Палыч показал, что его мастерство пределов не имеет. Позднее выяснилось, что мы редкие везунчики: на всём протяжении водного маршрута подъезд к Двине только один — там, где мы сломались, против деревни Губа. И то для тракторов, а не для машин (кроме Палыча, разумеется).

До устья Межи мы дошли в другой экспедиции, в 1983 году, втроём на “Пеликане”. Прошли без приключений, за четыре дня, заночевав поочерёдно во всех трёх областях. Пётр Малыгин нашёл необычную курганную группу в устье Уссодицы: три кургана на высоком подковообразном отроге берега: два на концах отрога и один в центре. Он предполагает, что в такую композицию вложен какой-то ритуальный смысл. Но финиш и этой разведки был фатальным: в тот момент, когда позади было сто миль и за очередным поворотом показался наш базовый лагерь, а мы испустили радостный вопль, мотор взорвался и радостно испустил дух. Сорвавшимся шатуном разнесло корпус мотора. Последние полкилометра нас вёз Палыч. Он не преминул ещё раз подчеркнуть преимущества автомобильного транспорта над водным. Я утешался тем, что Западную Двину в пределах нашей области мы в тот день закрыли!

А в 1980 году разведка продолжалась и после водного фиаско. Близ посёлка Бенцы нашли несколько десятков стоянок каменного века на озёрах и протоках между ними. Обследовали Двину близ устья Велесы. Вода от проливных дождей поднялась так, что по реке плыли стога сена. В один из дней мне пришлось пройти маршрут трижды (!), поскольку, пройдя его в первый раз, я не смог спуститься с коренного берега к “Пеликану”. Пойма превратилась в огромное, до двух километров шириной, непроходимое болото, усеянное озерками (по-местному, “двинками”). Пришлось возвращаться в начало маршрута верхним уровнем и идти к лодке по кромке бечевника, по пояс в траве и в воде.

Наши дежурные по кухне перед отправкой маршрутов спрашивали меня: “К какому времени обед делать — к десяти или к одиннадцати (ночи, разумеется — В.В.)?” Но настроение оставалось боевым, научные результаты получались прекрасные, только вот обсыхать и отсыпаться по-настоящему, честно говоря, не успевали. Усталость накапливалась катастрофически.

Среди открытий огромное, в несколько гектаров, селище у деревни Заречье, недалеко от посёлка Старая Торопа. Керамика в подъёмном материале с него — от раннего железного века до позднего средневековья. Рядом большой курганный могильник.

Эта неординарная разведка заканчивалась в верховьях Торопы. Требовалось обязательно закрыть маршрутами Андреапольский район, чтоб зимой составить по этим материалам районный Свод памятников археологии. Справились с этой задачей, что называется, “с третьим звонком”, в день возвращения. Курганы и селища на озере Орехово (Воскресенское), ранненеолитическая стоянка и древнерусские селища на озере Лобно, будто сошедшем с картины Николая Рериха, — это лишь часть наших успехов.

Ритм взяли чёткий, но оставался отрезок Торопы общей протяжённостью километров восемьдесят (в сумме по двум берегам). Решили закрыть его за день четырьмя маршрутами. Удалось, хотя и с приключениями. Мой отряд, в частности, попал маршрутом на два разных листа карты разных лет съёмки, не стыкующихся друг с другом. Мы утром прикинули, что в зазор могло попасть не больше трёх километров. Но на наше несчастье Торопа именно здесь течёт в широтном направлении, то есть поперёк листов. Так что набралось 10-11 непредвиденных вёрст. Да своих, считанных, было под 20. Деревни значились лишь на карте, кроме двух, Ахромово и Шатино, расположенных в начале и в конце бесконечного маршрута. Близ них мы, кстати, и нашли оба памятника, которые нам встретились в тот день.

Судя по карте, нам предстояло форсировать по пути приток Торопы речку Бродню. Что она собой представляет, мы, конечно, не знали и настраивались на переправу самым серьёзным образом. Дело в том, что даже ручьи, не обозначенные на карте, превратились тем летом в настоящие реки, и их приходилось преодолевать по пояс в воде. Какова же тогда “сама” Бродня?!

За весь день мы встретили только одного человека, но встреча оказалась по-своему поразительной. Пожилой мужчина косил траву на дальнем лугу. Мы поздоровались, перекурили. Он сдержанно поинтересовался, куда это мы бредём по этим глухим местам без удочек и ружей. Я так и не научился объяснять в нескольких фразах случайным встречным, что такое археология. Но здесь реакция была удивительной: “А-а, ясно! После войны, году в 49-ом, была тут у нас в Ахромове одна женщина проездом на подводе. Обходительная и на лицо пригожая. Траншею смотрела на Чесноковой горе”. Я вспомнил строки из отчёта Я.В. Станкевич о городище близ деревни

Ахромово: “Здесь была проведена зачистка обреза окопа времени Великой Отечественной войны...”. Всё точно. Прошло больше тридцати лет, а память о Ядвиге Вацлавовне жива в тех местах, где она совершила свой научный подвиг.

Речку Бродню мы сначала и не заметили, а когда заметили, было поздно: ухнули с головой. С подвохом она оказалась: узкая, канавообразная и очень глубокая. К машине подошли в сумерках. Нас напоили чаем и, давясь от смеха, рассказали о поединке Палыча с паяльной лампой. Пока он кипятил воду, что-то там разгерметизировалось и “ударил фонтан огня”, как поётся в любимой Палычем песне из фильма “Последний дюйм”. Наш любимец залёг, а когда фейерверк отпылал, пнул бывшую лампу ногой и объявил приговор вологодскому изделию: “Плели бы лучше там свои кружева. Не хрен в технику лезть!”. И развёл костерок. Чаю мы всё же испили.

На следующий день, 25 июля, мы воссоединились с экспедицией Кольцова. Как всегда, включили магнитофон с записями Высоцкого. Ритуал это ежедневный и никогда не надоедающий. А тут магнитофон отказал, не работает. Мудрили-мудрили, но ничего не получилось. По приезде домой узнали: 25 июля умер Владимир Семёнович Высоцкий.

Со следующего года начались масштабные охранные раскопки в Торжке и на городище Орлов Городок в Молоковском районе. Разведок стало немного поменьше, но зато мы прихватывали то апрель, то октябрь. Не укладывались в тёплое время.

Новое поколение студентов стало приобщаться к экспедиции. И в каждом сезоне были свои неповторимые моменты, эпизоды, открытия. В 1981 году — разведка на озере Сельском под Торопцем. Это озеро вошло в нашу “Привальную песню”. Хорошо сказал о нём Пётр Дмитриевич Малыгин. Приехав туда впервые, он вышел на крутой берег, посмотрел в обе стороны и воскликнул: “Вот в таких местах рождалась славянская нация!”.

Планирование открытий по археологии области уверенно вело управление культуры. Верстался пятилетний план по неолиту, бронзовому веку, древнерусским памятникам. Практическое же знакомство этих деятелей с археологией в лучшем случае ограничивалось выездом за пару кварталов от конторы, к месту раскопок на территории бывшего Тверского кремля.

В начале 1980-х перед нами стали вырисовываться реальные контуры будущего Свода. Полевая часть перевалила за середину, легче стало ориентироваться в том, что еще не сделано. За следующие пять лет провели широкие разведки в Верхнем Подвинье. Они принесли открытие большого числа неолитических стоянок на реке Туросне и озере Высочерт, мезолита в междуречье Волги и Двины, значительное удревнение даты основания города Белого.

В Селигерском озёрном крае и на Верхневолжских озёрах основные разведки прошли раньше. Короткие выезды на Песочню, на внутренние озёра острова Хачин и под Пено завершили предварительное изучение этого района. Довольно пустой в отношении древностей оказалась большая река Цна. А вот чуть северней, в бассейне Шлины, особенно на озере Глыби — настоящий археологический заповедник. Есть резон подумать над тем, как придать ему юридический статус.

Восточнее — на Удомельских озёрах и Волчине, на Мологе и её притоках, на Бежецких озёрах — найдены сотни памятников. Мне довелось работать там лишь два сезона, в 1984-1985 годах, но открытие двух торфяниковых стоянок в истоках Волчины из озёр Волчино и Перхово, островного городища Шелемиха считаю своими большими разведочными удачами. У кого-то их было больше, у кого-то меньше, но работы нашей и Волго-Окской экспедиций в междуречье Мсты и Мологи в последние двадцать лет чрезвычайно обогатили знания о древней и средневековой истории этого края.

В самом Поволжье разведки перешли на притоки: на Шошу, Тьму, Тверцу, Медведицу, Нерль... Рассказ о них мог бы составить ещё одну книгу. Может быть, я её и напишу. Бегло об этом не скажешь: и открытий было много, и экспедиция обновилась, и много ярких эпизодов, связанных с маршрутами и экспедиционным бытом, осталось в памяти. Думаю, они небезынтересны тем, кто увлекается историей Тверского края и мечтает сам участвовать в раскрытии её загадок.

Одну из наших экспедиционных песен я закончил такими словами:

Завтра снова предстоит

пылить по старым большакам

И едким дымом наслаждаться, как озоном,

Но пока костёр горит

и хлещет ветер по щекам,

Мы мерим жизнь

по отработанным сезонам.

Разведка продолжается... Мы ищем связь с прошлым не только на берегах озёр, в речных излучинах и в лесу. Мы ищем её в самих себе, будим и тревожим в знакомых и незнакомых людях. Мы — лишь звено в цепи поколений, но звено, которое не должно заржаветь и разомкнуться, звено, накрепко сцепленное с прошлым. И прошлое предстаёт перед нами в новых образах с каждой следующей разведкой, с каждым вновь раскопанным памятником, с каждым новым стартом экспедиции. Недаром в шутливо-серьёзном кодексе экспедиции, написанном когда-то вместе с Игорем Николаевичем Черных единым духом за одну ночь, есть чеканная фраза:

ЭКСПЕДИЦИЯ —

ЗАМКНУТАЯ

ПОЛЕВАЯ

ГРУППА,

СПОСОБНАЯ НА ВСЁ!