Стоя на площадке второго этажа, Винс Коул удовлетворенно следил за маляром. Вот оно, то самое, на что он уже перестал надеяться: маляр стер с матового дверного стекла написанные там имена, обмакнул кисть в ведерко с золотой краской и медленно, буква за буквой, штрих за штрихом, начал выводить:
ОСТИН И КОУЛ
АРХИТЕКТОРЫ
Да, вот оно наконец – сочетание имен, о котором он всегда мечтал. И как удачно: Рафф ушел сам, его даже не пришлось выживать. Винс любовался дверью, любовался словами, которые вырисовывались на ней так многозначительно и эффектно. Нет больше третьего имени, нет и третьего человека, который лишал их фирму истинного благородства. Нет больше пятна, похожего на ком грязи, приставший к прозрачной стеклянной стене. Теперь стена чиста, и ничто уже не нарушает ее изящества, ее пропорций, ее общего вида.
Винс открыл дверь, вошел в приемную и сразу же велел Сью Коллинз позвонить торговцу канцелярскими принадлежностями, заказать бумагу с новым штампом, а также новые рекламные проспекты. Текст для них он уже сочинил.
Прежде чем идти в чертежную, он завернул в свой кабинет; там и застал его мрачный как туча Эбби.
– Не понимаю, Винс, к чему такая спешка?
– Ты о чем?
Эбби указал на входную дверь.
– Пожалуй, с этим можно было и повременить. После ухода Раффа не прошло и суток.
– Ты говоришь о нем как о покойнике, – засмеялся Винс.
Но Эбби уже отвернулся; он смотрел на открытую дверь чертежной.
– Неуютно стало в конторе без Раффа.
– Понимаю тебя, Эб, – сказал Винс.
– Понимаешь? Едва ли. – Эбби перевел взгляд на новую надпись. – Просто непристойно устраивать такую спешку. А вдруг Рафф передумает? Вдруг он вернется?
– Рафф в Смитсбери, – сказал Винс и сделал паузу.
Вчера за воскресным завтраком Эбби и Трой вели себя так, точно вернулись с похорон. Конечно, Винс сделал вид, что изумлен и расстроен отъездом Раффа; более того – он действительно огорчился (сам не понимая, почему). Итак, приличия соблюдены. Хватит.
– Незачем надевать траур, Эб, – сказал он в конце концов.
– Конечно, незачем, – ответил Эбби. – Но, мне кажется, ты мог бы предварительно посоветоваться со мной.
– Я был уверен, что ты не станешь возражать.
– Ты иногда слишком во многом уверен, Винс.
Эбби, конечно, намекает на их ссору из-за того, что он послал в архитектурный журнал рисунки, изображавшие будущую школу сестер Татл. Винс добродушно улыбнулся.
– Ей-богу, Эб, ты напрасно думаешь, что меня это трогает меньше, чем тебя. Я, правда, никогда не был так близок с Раффом, но, уверяю тебя, его уход меня очень расстроил. Только ведь дело есть дело, не так ли?
– Мистер Остин! – позвала Сью Коллинз. – Вас к телефону. Доусонская частная школа.
Эбби прошел через узкий коридор в свой кабинет и прикрыл дверь.
– Что правда, то правда, поторопился, – думал Винс. – Хотел поскорее переменить вывеску. Словно боялся, что Рафф передумает.
Нет, не передумает. Бояться нечего. Винс снял пиджак, закатал рукава рубашки и направился в чертежную. Там он зажег верхний свет и подошел к своей доске.
Никогда еще он не чувствовал такого прилива энергии. Блума нет. Ушел. Исчез в пустыне – в северной части штата Коннектикут. Винс все еще не мог прийти в себя – так неожиданно и молниеносно это случилось. Бывает же такое: целый год ломаешь себе голову, как избавиться от неудобного жильца, и вдруг он съезжает сам, отправляется восвояси и со всеми пожитками.
«Остин и Коул»!
Им уже поручают солидные заказы. Удастся ли заключить договор на этот зал для доусонской школы? Как бы Эбби не упустил его. Это одна из самых богатых частных школ в Новой Англии. Интересно, не будет ли Эбби возражать против того, чтобы Винс тоже поехал в Фармингтон на заседание попечительского совета? Нужно прозондировать почву.
Спустя несколько минут появился Эбби. Винс подошел к его столу.
– Эб, в Фармингтоне все в порядке?
– Да. Совещание в среду утром. В пятницу кого-то из попечителей не будет в городе.
– Ага! – Винс обрадовался.
– Значит, придется тебе вместо меня поехать в Бриджпорт на заседание правления Атлантического ссудного банка.
– Ладно, Эб.
– Давай посмотрим предварительные наброски, – предложил Эбби.
Винс кивнул. Он был доволен. Конечно, лучше бы самому поехать в Фармингтон, но... Все-таки они с Эбом уже сейчас работают в более тесном контакте, это главное; может быть, отношение Эбби к нему изменится и холодок, который появился в последнее время, исчезнет.
Собственно говоря, умаслить Эбби нетрудно: стоит лишь рассказать ему о Бенсоне Чарни. Тут уж Эбби оттает. Одно поручение от Чарни – и фирма твердо станет на ноги. Конечно, строить зал для доусонской частной школы более почетно, но заказ Чарни тоже неплох. Это даст фирме "Остин и Коул" выгодный плацдарм в мире индустрии. И высокие гонорары.
Винсу не терпелось сообщить Эбби о перспективе делового контакта с Чарни. Потребовалось большое усилие воли, чтобы не проговориться.
Нет, лучше помалкивать. Во всяком случае, до поры до времени, пока не состоится свидание с Чарни.
И все же, глядя на Эбби, на его длинное розовое лицо и нос с надменной горбинкой, на безукоризненную, ослепительно белую рубашку без единой морщинки, полосатый галстук, невообразимо ??? ногти и холодно-оценивающее выражение серых глаз, Винс с трудом подавлял желание все рассказать и посмотреть, как изменится, как смягчится это лицо.
Эбби положил на доску чертежи Атлантического банка. Винс сел рядом с ним. Но сперва он бросил мимолетный признательный взгляд в угол комнаты, где все еще стояли пустая чертежная доска и стул Раффа Блума.
Эбби вернулся из Фармингтона довольно рано. Встреча попечителями доусонской школы прошла, на его взгляд, С дне удачно. Впрочем, он понимал, что заслуга принадлежит не столько ему, сколько Изабель Остин-Чейз, которая завещала школе почти все свое состояние в память сына, погибшего при Сен-Ло.
Аккуратно встряхнув и закрыв зонтик в вестибюле,
Эбби поднялся на второй этаж. На стеклянной двери по-прежнему поблескивали золотые буквы, но имени Раффа уже не было, и Эбби остро почувствовал утрату. Мысли его снова обратились к тому воскресному дню, когда он сделал свое ошеломляющее открытие.
Он толкнул дверь и через приемную прошел в свой кабинет. На столе лежала дневная почта. Эбби внимательно просмотрел письма: главным образом счета, ну и, разумеется неизбежное обращение одного из бессчетных благотворительных обществ, которые прямо наводнили Тоунтон.
Было письмо и от Элен Уистер. На конверте штемпель Лос-Анджелеса. Элен сообщала адрес квартиры в Брентвуде, которую они с Ниной сняли на месяц (чтобы Эбби знал, куда направить ежемесячный чек). Дальше шла нацарапанная куриным почерком бестолковая, куриная болтовня о том, насколько лучше сейчас Нине и как они проводили время в Кармеле и в Сан-Франциско.
Эбби швырнул письмо под стол, в корзину для бумаг. Потом повернулся на вращающемся стуле, встал, скинул пиджак, повесил его на крючок и пошел в чертежную, залитую холодным белым светом люминесцентных ламп. Но не успел он взяться за работу, как в дверях появилась Сью Коллинз.
– Звонит очередная мисс Татл. Ей нужен мистер Коул, но... – Сью сделала гримасу. Сестры Татл звонили по меньшей мере дважды в день, надоедая бесконечными вопросами и требованиями.
– Хорошо. – Эбби отодвинул стул, вышел в приемную и взял трубку. – Что вас интересует, мисс Татл? – Он старался говорить мягко, не выдавая нетерпения.
Мисс Татл желала знать марку звукоизоляционных плит, выбранных Винсом для потолков классных комнат.
– Сию секунду скажу вам. – Эбби положил трубку и отправился в кабинет Винса Коула. Толстая папка со спецификациями по заказу сестер Татл лежала на маленькой чертежной доске Винса. Эбби быстро отыскал нужное место и, захватив с собой папку, подошел к столу, где сто телефон.
– Алло, мисс Татл, я нашел эту спецификацию Наклонившись, он прочел вслух: – Звукоизоляция "Акме" номер сто пятнадцать.
– Вы уверены, что это точно? – резким, каркающим голосом спросила мисс Татл.
Эбби сказал, что да, уверен. Он рассеянно перевел взгляд на распечатанное письмо, которое лежало рядом со спецификациями.
– Благодарю, мистер Остин. Простите, что потревожила вас.
Он повесил трубку, не отрываясь от письма, которое бросилось ему в глаза во время разговора с мисс Татл. Его трудно было не заметить.
Эбби вернулся в чертежную. Но сосредоточиться не мог – письмо не выходило у него из головы. Не само письмо, а то любопытное обстоятельство, что Винс даже не заикнулся о нем, хотя явно уже вел предварительные переговоры с этим Карни, или Чарни, или как там его зовут.
– Что ж, – убеждал себя Эбби, – Винс просто забыл рассказать об этом. Впрочем, на Винса это мало похоже.
В половине шестого Винс вернулся из Бриджпорта и сразу же зашел в кабинет Эбби.
– Ну как, удалось сговориться? – спросил Эбби.
Винс снял теплое полупальто и поставил на пол набитый портфель. Он улыбался так победоносно, что Эбби обрадовался и облегченно вздохнул: судя по всему, дело с Атлантическим банком выгорело. Да, на таких совещаниях Винс незаменим.
– Думаю, Эб, теперь мы можем твердо рассчитывать на этот заказ.
– Они требуют больших изменений?
Винс придвинул себе стул Эбби, уселся и закурил "Парламентскую".
– Огромных, – сказал он, выпуская длинную струю дыма. – Они категорически отказываются от куполообразных фонарей верхнего света из плексигласа и возражают против деревянной окантовки стеклянных стен.
– Да ну? – огорченно протянул Эбби. – Но ведь, когда я впервые предложил такое решение, они сразу согласились. Я сказал им, что белая деревянная окантовка очень пойдет ко всему облику города. И они не возражали.
– А сегодня они об этом и слышать не хотели. Кто-то задурил им головы. Мол, банк будет выглядеть не по-банковски. Но я все же вправил им мозги.
– Отлично! – сказал Эбби.
– А вот с плексигласовыми куполами так ничего и не вышло – продолжал докладывать Винс. – Не хотят – и всё! Эбби кивнул. Они еще раз просмотрели чертежи и обо сем договорились.
– А как прошло в Фармингтоне? – в свою очередь просил Винс, по-прежнему обходя молчанием письмо.
Эбби рассказал.
– Роскошно! – воскликнул Винс и, не сдержавшись добавил: – Думаю, Эб, в скором времени эта контора станет для нас мала.
Эбби все еще ждал, что Винс скажет ему о Западной Виргинии и о встрече в пятницу в "Уолдорф-Астории". Но Винс только сказал, что очень спешит: хочется успеть домой к шести часам, чтобы взглянуть на дочку. Он взял со стула пальто, поднял портфель.
– Спокойной ночи, Эб.
Он уже открыл дверь, когда Эбби окликнул его:
– Винс!
– Да? – повернулся тот. После письма Чарни он был в радужном настроении. Больше не надо ходить на цыпочках, не надо портить себе печенку из-за Трой и даже из-за Эбби.
– Я забыл сказать тебе, – очень спокойно произнес Эбби, – что в пятницу сюда приедет один из фармингтонских попечителей. По-моему, тебе стоило бы принять участие в беседе с ним.
– В пятницу? – Винс взглянул на Эбби и тут же сымпровизировал: – Ах, дьявольщина, в пятницу никак не смогу.
– Не сможешь? – спросил Эбби, уверенный, что уж теперь-то Винс обязательно расскажет ему обо всем.
– Мне надо попасть в Нью-Йорк пораньше.
– Вот как?
– Татловские штучки!.. – Винсу казалось, что он нашел вполне подходящий предлог.
– Я говорил с мисс Татл сегодня утром, – нахмурился Эбби. – Насколько я могу судить, никаких штучек не было.
– Я хотел сказать – очередная морока, – быстро перестроился Винс. – Я ведь впутался в это дело с подъемником для плит. В Доме архитекторов выставлена модель: она принадлежит "Компании бетонных изделий" Симса. Словом, в пятницу утром у меня свидание. Надеюсь, что освобожусь рано и уже в полдень буду в конторе – Звучит Достаточно убедительно. К тому же тут была доля правды: Винс и в самом деле собирался посмотреть демонстацию этой модели.
Но Эбби вдруг встал. Он был глубоко оскорблен. Он мог сказать, что видел письмо из Западной Виргинии но в то же время не мог молча проглотить эту сознательную бессовестную ложь. Он сам не понимал, как у него вырвались слова:
– А ты не потому ли спешишь в Нью-Йорк, что у тебя там свидание с Пэт Милвин?
– С Пэт Милвин? – У Винса от удивления глаза полезли на лоб, а пальцы впились в дверную ручку. – при чем тут Пэт Милвин?
– Не знаю. – Эбби захлестнуло отвращение и к тому что сказал он сам, и к тому, что говорил в эту минуту Винс.
Никогда еще Винс не видел такого выражения лица у Эбби.
– Пэт Милвин? – повторил он, все еще в полном недоумении. – Помилуй, Эб, да ведь она уже и не живет здесь.
– Но жила, – ответил Эбби. Он густо покраснел. – Это не мое дело, Винс, но мне неприятно, когда моя сестра попадает в такое...
– Трой? Эб, объясни мне, ради всего святого, какая связь между Пэт Милвин, и Трой, и всем остальным?
– Не прикидывайся, Винс!
– Не прикидываться? – Винс чувствовал на себе пристальный взгляд Эбби. Я могу справиться с Бенсоном Чарни, – думал он. – Эта почва мне знакома, этот уровень доступен, тут я легко ориентируюсь. Но с Эбби...
– Ты только хуже делаешь, Винс. В тот вечер я тоже был в Нью-Йорке и чуть не столкнулся с тобою и Пэт...
– Погоди, Эб...
– ... на Пятьдесят седьмой улице, сразу за Второй авеню, – настойчиво продолжал Эбби. В голосе его звучала брезгливость. – Ты был с Пэт Милвин. Часов в десять вечера. Ты уж не лги, Винс. Я все знаю. Лишь бы Трой не узнала.
Винс не хотел, не мог сознаться. Лучше уж лгать без зазрения совести, чем, глядя в глаза Эбби, сказать правду.
– Ох, – удивленно воскликнул он, – а ведь верно! Теперь я вспоминаю. – Он рассмеялся. – Конечно, со стороны это могло показаться подозрительным. – Он сделал паузу. – Страшная штука эти косвенные улики. Ведь я в тот вечер чуть не сшиб ее с ног. Я выскочил из-за угла – очень спешил в Йель-клуб и искал такси. И прямо налетел на Пэт, а она...
– Прекратим разговор, Винс! – Эбби коротко, резко махнул рукой.
– Но ты хоть выслушай меня, Эб...
– Это лишнее. – Эбби отвернулся от Винса: он был не в силах продолжать.
Винса снова охватил судорожный страх: Ивлин Викфорд! Нет. Об этом никто не знает, не может знать. Проклятые провинциальные городишки: в конце концов все всё узнают.
Он понятия не имел, как Эбби поведет себя дальше. Ясно одно: нужно перейти в наступление.
Да. И притом немедленно.
Сделать стратегический ход: сказать о Бенсоне Чарни. Момент подходящий.
Возмущенно отвергнуть подозрения насчет Пэт Милвин, а потом, может быть, даже упрекнуть Эбби за испорченный сюрприз. "Какой такой сюрприз? " – спросит Эбби. И тут рассказать о Чарни. Конечно, все это еще очень проблематично, лучше бы подождать, но зато, узнав о таких перспективах, Эбби сложит оружие.
– Спокойной ночи, – не поворачиваясь, сказал Эбби.
– Что?
– Спокойной ночи, Винс. – Винс остолбенел. Тогда Эбби как-то рывком встал со стула и легким, но решительным жестом взялся за ручку двери. – Мне нужно работать. – Он стоял так, пока Винс поневоле не отступил за порог.
Дверь, щелкнув, закрылась. Винс словно прирос к полу в узком коридорчике.
Из конторы он ушел в молчаливой, угрюмой ярости. Спустился до середины лестницы и вдруг застыл на месте.
Ему пришла в голову мысль, которая сразу успокоила его. Гнев мгновенно улетучился.
Зачем вообще рассказывать о Бенсоне Чарни?
Если в пятницу утром все сложится хорошо, если предложение Чарни окажется достаточно заманчивым, зачем делить с Эбби славу и выгоду?
А Эбби, бесконечно угнетенный, продолжал сидеть за столом. Как найти выход из создавшегося положения? Он не может работать в одной фирме с Винсом Коулом. При таких обстоятельствах это немыслимо.
Но ведь нельзя забывать о Трой. Он мрачно думал о том, что в конечном счете ее ждут одни разочарования, смешиваться в ее семейную жизнь он не имеет права. Но скрывать то, что ему стало известно, тоже нельзя. Еще и еще раз он пытался уяснить себе, в чем его долг. Следует ли ему пойти и подготовить ее к тому, что она все равно рано или поздно узнает? Или, наоборот, совсем устраниться, слепо надеясь, что все образуется само собой?..
К шести часам он по-прежнему не принял решения, по-прежнему колебался.
В пятницу утром, выходя из "Уолдорф-Астории", Винс был полон поистине олимпийской веры в себя.
Но, кроме воинственной самонадеянности, он еще ощущал какую-то смиренную благодарность судьбе за те способности, которые он то ли получил от нее, то ли сам развил в себе.
Встретившись с Бенсоном Чарни, таким на вид простодушным и бесхитростным, он провел свою игру несравненно, блистательно. И без малейшего напряжения. Чарни заставил его показать, на что он способен. Винс чувствовал в нем родственную натуру, они были сделаны из одного материала. Собранные им за последнее время сведения о массовом, поточном производстве, о Западной Виргинии и о самом Чарни принесли богатые плоды.
Чарни, в купальном халате, сидел в одной из комнат своих роскошных апартаментов за столиком на колесах, уплетал лепешки и яичницу с ветчиной, забрасывал Винса вопросами, обнимал его и обходился с ним как с родным сыном.
Именно как с сыном. Невероятно, но факт.
Он уверял Винса, что считает свою встречу с ним счастливой случайностью – одной из тех случайностей, которые сыграли немалую роль в его карьере.
И при этом он говорил начистоту, без всяких подвохов и уловок. Не то что Эбби Остин.
Конечно, проблем у Чарни по горло.
Вот он и подкинул одну из них Винсу.
Не возьмется ли фирма Винса за дело, от которого уже отказались ввиду занятости две архитектурные конторы?
– Тут я рискнул головой, сынок, – откровенничал Чарни. – Ведь я не боюсь риска. Поэтому мы и добились успеха и положили на обе лопатки всех конкурентов. Но на этот раз моей старой голове, пожалуй, придется худо.
Ситуация была такова: Бенсон Чарни всеми правдами и неправдами добивался подряда на строительные работы для некоей крупной фирмы, которая недавно слилась с другой крупной фирмой и сильно расширила произведство. Наконец он этот подряд получил, выстроил огромный новый завод, а сейчас строит поселок Брайорвилл на шесть тысяч домов. Загвоздка была в школах. Чарни подарил гражданам Брайорвилла земельный участок, где они на собственные средства должны были выстроить две школы.
Все шло как по маслу, пока попечительский совет не начал знакомиться с предложениями различных конкурирующих фирм. Конечно, это были просто печатные проспекты. И самая скромная цена была – миллион долларов за каждую школу. Совет, разумеется, отказался.
– У них просто нет таких денег, – объяснил Чарни. – Тут-то я и поставил свою голову на карту. Обещал выстроить две школы за миллион и сдать их городу в аренду на двадцать лет. Арендная плата – тридцать восемь тысяч в год... – Чарни сверился с одной из бесчисленных бумажек, грудой наваленных на столике. – А требуется мне вот что: дешевые здания, легкие, просторные, не какие-нибудь собачьи конуры. В каждой школе двадцать классов, в каждом классе тридцать учеников. Площадь не больше тридцати пяти тысяч квадратных футов. Каждый класс должен обойтись в двадцать три тысячи семьсот пятьдесят долларов, каждый ученик – в семьсот девяносто один доллар.
Винс внимательно слушал. Он чувствовал себя как рыба в воде и свободно распоряжался запасом знаний, частично полученных за время короткого, но деятельного ученичества у "Гэвина и Мура", а частично приобретенных на работе, из книг, из наблюдений. Его мозг действовал в эту минуту как точный механизм. Он поразил Чарни обилием блестящих идей, молниеносно приходивших ему в голову.
То, что Винс предложил, было, по его собственным словам, взято "с потолка", но Чарни увидел в этом лишнее доказательство его способностей. Винс полностью отказался от применения стали, если не считать двухэтажного зала, который будет служить и актовым залом и гимнастическим.
Он выбрал действительно простой и дешевый материал Для стен: бетонные блоки, несущие всю нагрузку, крашеные или даже некрашеные изнутри, а снаружи выложенные Цветными цементными панелями. Такая отделка сэкономит и ТРУД, и время, и деньги.
Он придумал простое и выгодное расположение комнат внутри здания: два ряда классов с длинным коридором посредине: во всю длину стен – стеклянные полосы вместо окон. Это снизит стоимость кладки.
Он рассказал Чарни о множестве способов придавать зданиям внешнюю привлекательность – это были фокусы и трюки, которым он научился у "Гэвина и Мура".
Особенно восхитило Чарни предложение, сделанное Винсом в самом конце разговора. Эту идею Винс по заимствовал у Раффа Блума в его злосчастном проекте ньюхиллской школы.
– Вид у этих школ, – объяснил Винс, встав из-за стола и расхаживая по просторной комнате, – будет отнюдь не казенный. И на собачьи конуры они тоже не будут похожи Не нужно только замазывать швы асбоцементных панелей Пусть они остаются, а панели нужно раскрасить во все цвета радуги. Получатся настоящие детские кубики.
– Детские кубики! – Чарни был в восторге. Винса это не удивляло: Чарни всегда умел схватывать суть дела.
Немного погодя Чарни спросил:
– Можете вы лететь со мной в понедельник? Работы уйма, а времени у нас в обрез.
– Разумеется, – ответил Винс. Трой, контора, свадьба Эбби – обо всем этом он даже не вспомнил.
– Значит, вы считаете, что справитесь? – внезапно спросил Чарни.
Винс еще никогда не улыбался такой открытой, обаятельной улыбкой.
– Я готов идти на еще больший риск, чем вы...
– А фирма? Вы думаете, ваши компаньоны...
– Компаньоны? – перебил Винс, уже твердо зная, как ему поступить. – Я собираюсь выйти из фирмы.
– Почему? – уставился на него Чарни.
– Почему? – повторил Винс. – Да потому, что уже давно подумываю начать работать в одиночку. И еще потому, что, говоря честно, эта работа представляется мне очень значительной – не сама по себе, а по своим результатам. Пусть мне достанется все: весь труд и вся морока, ну, и весь гонорар тоже.
Чарни расплылся в улыбке, встал и схватил Винса за руку.
– Сынок, – сказал он, – вот уж на тебя я не боюсь поставить.
Как только Винс вышел из "Уолдорф-Астории" и остановился на тротуаре под навесом, к нему подскочил швейцар в ливрее.
– Прикажете такси, сэр?
Винс рассеянно кивнул. Подъехала желтая машина.
– Куда?
Вин секунду подумал.
Парк-авеню, сто один. – Время еще есть. Можно ехать в Дом архитектора, посмотреть модель подъемника, доставленную симсовской компанией. Машина помчалась по Парк-авеню на юг, и Винс, глядя в окно на допотопные величавые здания, начал спокойно обдумывать, как ему перестроить свою жизнь.
Когда днем Винс вошел в чертежную, там по обыкновению плавали клубы дыма и Бинк Нетлтон, тоже по обыкновению, тихо насвистывал. Три фигуры в белых рубашках – Эбби, Лем и Бинк – склонились над досками. Винс окинул их взглядом, и на мгновение ему стало чего-то жаль: эта контора, которая совсем недавно казалась ему пределом мечтаний, и фирма "Остин и Коул" (еще одна сбывшаяся мечта) – все это уже осталось позади. Ушло. Или уходит.
Что ждет его в будущем?
Три процента от пятисот тысяч долларов за одну школу, или от миллиона – за две. Что-нибудь около тридцати тысяч. Это только начало. Вполне достаточно, чтобы открыть главную контору в Нью-Йорке и филиал в Брайорвилле. Или наоборот.
Что еще дала ему встреча с Чарни?
Нечто куда более важное, чем даже возможность заработать деньги: он открыл самого себя и свои способности. Понял, какое место должен занимать в жизни. До сих пор он гнался за внешним, воображаемым успехом, видел цель в том, чтобы стать компаньоном Эбби Остина, но все это – включая даже женитьбу на Трой – не стоило затраченных усилий. Он метил слишком низко. Настоящего, большого успеха добивается только тот, кто знает свои возможности, тот, кто понимает, когда и где он может проявить себя наиболее полно. А он, Винс, теперь твердо знает, что ему больше всего подходит мир Бенсона Чарни.
Чтобы отпраздновать это запоздалое открытие своего "я", утром в Нью-Йорке Винс зашел в мебельный магазин Германа Миллера и заказал для ист-хейвенской квартиры своей сестры Рут два кресла по образцам Джорджа Нельсона.
А что предстоит ему сейчас? В данный момент?
Приятная перспектива: полюбоваться физиономией оби Остина. Винс подошел к его столу:
– Найдется у тебя свободная минутка, Эб? – спросил он. – Я прямо из Нью-Йорка. Есть новости, которые тебя, надо думать, заинтересуют.
Эбби поднял глаза. Опять этот ледяной взгляд. Он отодвинул рейсшину и угольник, положил карандаш. Винс последовал за ним в его кабинет. Со среды они едва ли обменялись двумя словами.
– В чем дело, Винс? – спросил Эбби, садясь на вращающийся стул.
Винс оперся на край письменного стола. Нужно стать поближе. Не пропустить ни одной детали предстоящего процесса оттаивания. Не пропустить ни одной детали заключительной сцены, когда, подразнив Эбби гонорарами Бенсона Чарни, он вдруг отдернет этот лакомый кусок
– Помнишь тот вечерний прием у Вертенсонов? – спросил Винс.
Эбби кивнул. Холодно. Нетерпеливо.
– Помнишь, мы с Трой по очереди дежурили дома из-за Деборы? Вот в тот вечер это и случилось.
– А что, собственно, случилось?
И тут Винс рассказал всю историю, начиная с появления Чарни и кончая сегодняшним завтраком у «Уолдорфа».
– Я предпочел держать это про себя и не волновать тебя понапрасну. Пусть уж я один волнуюсь.
– Не слишком похоже на тебя, – заметил Эбби. Винс наблюдал за ним. В невозмутимом выражении лица Эбби что-то изменилось. Но едва ли можно считать это таянием; скорее замешательство, неуверенность.
– Можешь себе представить, как у меня была занята голова этой историей, – спокойно продолжал Винс, – и как я был ошарашен, когда ты устроил мне сцену из-за Пэт Милвин. – Винс сделал паузу: пусть его слова как следует дойдут до Эбби. – Что касается сегодняшней встречи, то она прошла отлично. В понедельник вылетаю. – Небрежным тоном: – Думаю, гонорар будет тысяч тридцать. Ну, а при исключительной разветвленности предприятий Чарни и грандиозности его проектов, архитекторам хватит у него работы лет на десять. Я считаю, – добавил он, – что на одних только предприятиях Чарни архитектор может заработать минимум сто тысяч долларов в год.
Он медленно закурил сигарету, ни на секунду не отрывая взгляда от зачарованного лица бедняги Эбби. Ему казалось, что он слышит, как поворачивается колесо Фортуны: Эбби увяз во всяких неурядицах, Эбби платит огромные деньги Нине, Эбби задолжал отцу, у Эбби после свадьбы расходы удвоятся, придется строить новый дом.
И Винс не отводил взгляда и не прерывал молчания, тихо радуясь тому, что наконец они с Эбботом Остином поменялись местами.
Он сбросил пепел в пепельницу на доске Эбби. Продлил паузу еще на секунду, перед тем как в последний раз повернуть клинок в ране и сказать, что он решил делать проект для Чарни самолично, решил открыть собственную контору.
– Винс! – Эбби заговорил раньше, чем ожидал Винс. – По-моему, эта удача с Чарни очень своевременна.
– Еще бы! – засмеялся Винс.
– Дело в том... – Эбби отвел глаза в сторону. – В общем, ты, конечно, посоветуешься с Трой... – Он снова посмотрел Винсу в лицо. – Но я предпочитаю разорвать наш с тобой альянс сразу же. Я иначе не могу. Не могу больше работать с тобой.
Винс почувствовал, как что-то в нем судорожно съежилось.
– Ты хочешь... – Больше ничего он не смог выдавить из себя, потому что слова тоже съежились, а потом и вовсе улетучились.
– Мне очень жаль, – упрямо продолжал Эбби, – но я предпочитаю быть в этом вопросе честным до конца. Для меня невозможно продолжать совместную работу с тобой. И, поскольку Чарни сделал тебе такое выгодное предложение...
– Но... – снова попытался заговорить Винс. Безуспешно: слишком сильна была судорога, сжавшая ему горло, слишком убийственно сознание, что торжество не состоялось, что поражение потерпел не Эбби, а он сам, Винс.
Сколько часов, сколько дней остается до понедельника? До той минуты, когда самолет Чарни взмоет над Манхеттеном и умчит его на юг, прочь отсюда?
Был субботний день. Мягкий, прозрачный свет майского солнца заливал чертежную. Эбби работал, хотя контора, как всегда по субботам, была закрыта. На доске перед ним лежали эскизы здания Атлантического ссудного банка. Эбби пытался придумать новую систему потолочного освещения взамен куполообразных фонарей из плексигласа, отвергнутых строительным комитетом.
Он решил попробовать плоские, слегка приподнятые фонари. Нужно только найти рисунок переплетов, который будет гармонировать (во всяком случае не пойдет вразрез) со всем зданием: проходя сквозь такие фонари, лучи солнца дадут интересный геометрический узор. Эбби перепробовал множество комбинаций, но ни одна из них его не удовлетворила.
Он положил чистый лист кальки на план перекрытия Попробовал заменить большие стеклянные квадраты секциями изящной причудливой формы. Получилось еще хуже – дорого обойдется и совсем не соответствует... Эбби поднял голову, прислушался. Кто-то стучал во входную дверь
Отложив карандаш, он вышел в приемную. За матовым стеклом смутно вырисовывался женский силуэт. Трой
– Я знаю, что ты работаешь, миленький, – сказала она, когда он отпер дверь. – Но мне необходимо поговорить с тобой.
Она прошла за ним в чертежную. Ее приход не был неожиданностью для Эбби. Он ждал его и боялся.
Боялся того, что за этим последует. Трой была очень серьезна. Легкая улыбка на губах и весенняя свежесть бежевого костюма с пышным бантом из белого пике особенно подчеркивали эту серьезность.
– Миленький... – Она стала возле чертежной доски. – Я должна выяснить, что за нелепая история произошла у тебя с Винсом.
Эбби подвинул ей высокий стул, но она не захотела сесть.
– В общем... – Эбби пытался найти уклончивые слова: он не знал, что именно сообщил ей Винс. – Все примерно так, как рассказывал тебе Винс.
Большие глаза Трой смотрели на него вопросительно.
– Но, Эб... Это же ни на что не похоже! Вдруг, ни с того ни с сего, Винс заявил мне, что мы едем в Западную Виргинию и что фирма окончательно распалась.
– Так оно и есть, – сказал Эбби, не поднимая глаз от чертежей.
– Но до меня это не доходит, – возразила Трой. – Ты ведь ни разу даже не намекнул мне... Если между вами произошло какое-то недоразумение, почему вы мне ничего не сказали? Винс утверждает, будто у вас слишком много деловых разногласий. В первый раз слышу. Ты никогда ни слова не говорил ни о каких разногласиях, и вдруг, как гром среди ясного неба...
– Рафф тоже никогда ничего не говорил, а потом взял да и объявил мне...
– При чем тут Рафф? – перебила Трой. – Речь идет о тебе и о Винсе. – Она помолчала. – И потом, Эб, это же абсолютная нелепость – мне ехать в Западную Виргинию. Не говоря уже обо всем прочем, я только что завела разумный режим для Деборы; не могу же я схватить ее охапку и увезти невесть куда!
– А разве Винс хочет, чтобы ты уже в понедельник уехала с ним?
– Нет, он говорит, что мы можем приехать через неделю-другую, когда он...
– Ах так!
– Эб, со вчерашнего вечера мы с Винсом только и делаем, что собачимся и грыземся до полного изнеможения. Что у вас произошло? Винс утверждает, что вы одновременно пришли к такому решению. Не верю я этому! Я твердо знаю, что ты никогда не пошел бы на разрыв из-за каких-то там разногласий. Прошу тебя, Эб, объясни мне, в чем дело!
Эбби в нерешительности потер переносицу.
– Понимаешь, Трой, тут нет ничего определенного. Просто накопилось слишком много...
– Ох, Эб, как я хорошо знаю это твое выражение лица! – перебила Трой. – Ты же неспособен даже на пустячную выдумку, а уж на такое бессовестное вранье и подавно! – Она подождала ответа. – Пожалуйста, миленький, говори начистоту. Я не фарфоровая. Не нужно щадить меня. Я думала, ты меня лучше знаешь.
Страдая за нее, Эбби сказал:
– Понимаешь, Трой, сегодня у меня действительно срочная работа. Отложим разговор до...
– Эб, это страшно важно. Иначе разве я стала бы врываться к тебе, – настаивала она. – Если хочешь знать, из-за этой Западной Виргинии наш брак полетит ко всем чертям.
Эбби все еще колебался. Он никак не мог решиться. И вдруг вспомнил слова, которые однажды, еще до разрыва с Ниной, сказал ему Рафф.
– Я вот как думаю, Трой, – заговорил он наконец. – Если бы между вами все было в порядке, то и всякие мелочи не имели бы значения и ты по первому слову Винса поехала бы с ним в Западную Виргинию, или в Индию, или куда угодно. Так ведь? – Трой молчала. – Так? – повторил он.
Она сделала короткий, еле уловимый жест.
– Ты прав, Эб... Какой уж тут порядок!
– Вот как? – Он с нескрываемым удивлением смотрел На нее...
– Да... И никогда не было в порядке, – добавила она. – Зачем мне обманывать тебя? Но тут есть и моя вина. Ты отлично знаешь, почему я вышла замуж за Винсента. И я не жалею об этом – ведь у меня теперь есть Дебби Я очень старалась, чтобы нам было хорошо. – Она задумалась. – Для Винсента все тоже было не так уж просто Понимаешь, он в каких-то отношениях очень невзрослый... И во время моей беременности был совсем не в форме. – Она отвернулась и заговорила почти шепотом. – Тогда-то и произошла эта гнусная история с Пэт Милвин. – Она снова взглянула на Эбби. – Ты не знал об этом, так что... – Запнувшись, Трой пристально поглядела ему в лицо. – Или знал?
– Да, – сказал Эбби.
– Ты знал? – Трой не спускала с него глаз. – Откуда?
Эбби нехотя, в двух словах, рассказал.
– А я вот не знала, что он и в Нью-Йорке встречался с ней. – Она как-то безутешно покачала головой. После длинной паузы она снова заговорила. – Должна сказать в оправдание Винсента, что он был в очень плохой форме. Все месяцы перед рождением Деборы мы... Словом, нам было не очень хорошо в постели, и Винсент... – Еле слышный вздох. – Видишь ли, сейчас все идет так скверно, что, прежде чем уехать бог весть куда, в эту Западную Виргинию, и совсем увязнуть в грязи, я должна... – Она опять замолчала.
Эбби упорно смотрел на чертежную доску. Он был просто не в силах сказать ей больше, чем. уже сказал, и дополнить новыми деталями достаточно неприглядную картину неискренности Винса. Но он понимал, что бремя ответственности лежит на нем одном. Конечно, он мог бы уклониться. Дать Винсу отпущение грехов, стать свидетелем того, как Трой уезжает в Западную Виргинию и окончательно губит себе жизнь. И потом вечно угрызаться.
– Думаю, – сказал он наконец, – что тебе не нужно уезжать из Тоунтона. В ближайшее время, во всяком случае.
– Почему?
– Не стоит сейчас ворошить все это. Я просто считаю, что лучше повременить. Даже если тебе хочется ехать. Я не слишком доверяю Винсу. – Он с трудом выдавил из себя эти слова. – Боюсь положиться на него. Закулисные переговоры с Чарни... Если бы даже я ничего не знал о Пэт Милвин – все равно теперешнее поведение Винса совершенно подорвало мою веру в него. – Эбби сказал уже так много, что у него хватило мужества добавить: – И если я считаю невозможным для себя работать с ним, то как же ты можешь рискнуть... – Этого было достаточно.
Трой кивнула: она приняла его слова здраво, серьезно, Эбби почувствовал огромное облегчение от того, что разговор уже позади, что его сомнения разрешились и он поступил как должно.
Она неспешно перешла от чертежной доски к угловому окну и повернулась спиной к брату.
– Трой! – Она низко склонила голову, и плечи ее затряслись. Эбби бросился к ней и обнял, стоя позади, чтобы не видеть, как из ее глаз катятся слезы.
Дорогой Рафф! (Эбби старался держаться самого беспечного тона.)
Как-то странно мне строчить тебе письмо, когда совсем недавно я мог дотянуться до тебя рейсшиной. Хотел позвонить тебе сегодня утром, но рассказать нужно об очень многом, а мой счет за телефон и без того грозит разорением.
Новости у нас потрясающие. Оставляю их на закуску.
Прежде всего о свадьбе: прошу тебя, постарайся не опоздать и приехать в субботу не позднее одиннадцати. Не заблудись где-нибудь по дороге. И поглядывай почаще на часы. Да, твой синий костюм вполне подойдет; впрочем, если хочешь быть франтом, дай его отгладить. Зайди за мной прямо в контору и приготовься к тому, что тебе в петлицу воткнут бутоньерку, – мы желаем видеть тебя во всей красе.
Феби, разумеется, живет сейчас у Роджера и Лойс, и в ближайшие сорок восемь часов нам не положено видеться. Вот бессмыслица!
Вчера, как раз перед тем как я получил твое письмо, Берт Викфорд принес мне в контору задаток за дом. Это весьма кстати. Дом продан каким-то очень милым (по словам Берта) ньюйоркцам. Очевидно, я тут кое-что потеряю (эти архитекторы вечно введут в убыток!), но лучше уж так, чем уплатить огромный налог на прибыль. Единственное имущество, которое не включено в купчую, – это блумовская секвойя. Когда мы с Феби построим себе жилье, пересадим ее.
Каждый божий день нахожу дома или здесь, в конторе, какую-нибудь забытую тобой вещь. Собираюсь устроить из всего этого солидный тюк, и после свадьбы ты сможешь Увезти его, если не напьешься.
А теперь перейду к новостям. Только ты предварительно сядь. Ты, можно сказать, открыл кампанию. Вслед за тобой из фирмы вышел и Винс.
Наши с ним пути разошлись вскоре после того, как ты дал тягу. Вчера он уехал в Западную Виргинию. В воскресенье расскажу тебе подробности. Было очень не приятно и трудно. Но теперь все позади, и я утешаюсь мыслью, что так оно лучше для всех. По-настоящему тяжело только одно: что это непосредственно касается Трой.
Не представляю, какие еще стихийные бедствия могут постигнуть нас до воскресенья – разве что ураган К счастью, насколько мне известно, в мае здесь ураганов не бывает.
Надеюсь, твои дела в Смитсбери идут все хуже и в конце концов ты вернешься к нам и позволишь мне снова написать на двери твое имя.
Атлантический банк дал окончательное согласие, да и зал доусонской школы тоже, по-видимому, останется за мной. (Это я стараюсь подкупить тебя, чтобы ты вернулся!)
Лем Херши и Бинк Нетлтон шлют лучшие пожелания лучшему из шаферов.
Прошу не забыть: одиннадцать часов утра в субботу. Завяжи узелок, если ты не способен запомнить.
Всегда и прочее.
Эб.
Р. S. Я не решился бы сказать это тебе, но написать могу: мы с Феби часто ломаем себе голову, чем вызван твой уход (который я никогда не прощу тебе) – только ли индивидуалистическими наклонностями Блума? У нас на это своя точка зрения и к тому же совершенно неопровержимая. Пожалуйста, не злись. Может быть, мы заблуждаемся. Так или иначе, не беспокойся: мы об этом ни словом не обмолвимся. Но теперь ты сам понимаешь, что я готов на все, лишь бы вернуть тебя в Тоунтон.
От себя не убежишь, это известно каждому. И тем не менее, решительно все – в том числе и ты сам – пытаются убежать. Хотя бы на время. Только память – цепкая штука. Тебе хочется забыть, как все это было: как стал компаньоном в деле, и шафером, и крестным отцом. Как полюбил ее и как терзался... Но воспоминания об этом то поодиночке, то все вместе вцепляются в тебя и не отпускают. Вот ведь в ноябре ветры и дожди безжалостно хлещут умирающую листву, но, как ни бушует ветер, как ни льет дождь, несколько листков ухитряются прилепиться к ветке и выдержать натиск, наперекор всем законам и правилам.
Так размышлял Рафф, возвращаясь в Смитсбери после свадьбы Эбби. Он вел свой "виллис" в майских сумерках, и теперь даже тючок с забытыми пожитками, который Эбби аккуратно упаковал для него и сунул на заднее сиденье, казался ему кусочком прошлого, осязаемым напоминанием о трудных временах, когда он жил в Тоунтоне. О ней.
Может быть, он слишком быстро принял решение, слишком поспешно уехал? Может быть, еще несколько недель – и он остался бы в Тоунтоне, и она перебралась бы к нему, а не к родителям, не к мистеру и миссис Остин, которые сегодня вечером увезут ее вместе с дочкой в Бостон? Гордость? Несомненно. И петля, в которой она оказалась. Это тоже несомненно. Иначе разве она вернулась бы даже ненадолго в дом, из которого не так давно сбежала? Как сбежал Эбби.
Но сегодня она ничем себя не выдала – во всяком случае, пока ее не разобрало шампанское. Да и тогда малознакомому человеку она показалась бы прежней – такой, какой была три года назад. Оно и понятно: присутствие родителей, особенно мистера Остина, раззадоривало сидящего в ней бесенка.
Поэтому она и рассказала мистеру Остину несколько историй о Моррисе Блуме, которые заставили почтенного бостонца ежиться и недоумевать, как мог Эбби избрать сына этого самого Морриса Блума своим шафером?
Впрочем, отец Эбби обращался с Раффом вполне корректно. Так чертовски корректно, что Рафф после венчания старался держаться в тени, понимая, каким досадным пятном кажется мистеру Остину его присутствие на торжестве. Совсем иначе чувствовал он себя с миссис Остин, женщиной блестящей, самоуверенной, но все же, казалось, не лишенной доброты и человечности.
В результате Рафф выпил слишком много шампанского, и пятно стало еще заметнее.
И все-таки он отмалчивался, старался держать язык за зубами. Когда, много позднее, Трой подошла к нему и сказала, что ей надо поговорить с ним, он ответил, что в то воскресное утро покончил со всеми разговорами.
– А накануне, в субботу? – спросила Трой, которая выпила еще больше шампанского, чем он. Она стояла в углу белой гостиной Вертенсонов в темном шелковом платье и белых перчатках.
Он не ответил, не сказал ни слова, а просто повернулся и направился в столовую. Она пошла за ним и остановилась У стола, где в ведерках со льдом клонились винные бутылки.
– Вы сказали, что все это не имеет значения, – продолжала Трой. – Что вы просто потеряли голову. А я хочу знать истинную причину. Вам сейчас не отвертеться, Рафф. Моя жизнь и без того запуталась так, что дальше некуда. – Она допила шампанское.
– Моя тоже. – Он смотрел на нее, радовался ее близости и в который уже раз спрашивал себя, как случилось, что он упустил ее. Ему мучительно хотелось рассказать ей все.
– Почему вы боитесь быть честным? – Трой смотрела ему в глаза. – Вы стыдитесь того, что сделали тогда, жалеете об этом? – Она вдруг рассмеялась.
Тут только он начал понимать, как она истолковала случившееся.
– Знаете, о ком... кого вы мне напоминаете? – весело сказала она. – Одну мою соученицу из Редклиф-колледжа. Она весь семестр сидела в дортуаре и насмехалась над нами, когда мы по вечерам целовались с нашими поклонниками во дворе под старым деревом. Дерево было дряхлое, таинственное, и выпускники двенадцатого года соорудили под ним бетонную скамью. В майские ночи там было очень уютно. И вот однажды, часов в одиннадцать вечера, мы застали эту самую девушку на скамейке с каким-то типом в самой недвусмысленной позе. После этого ее и на веревке было не подтащить к нашему дереву. Она обходила его за целую милю, а стоило кому-нибудь заговорить на эту тему, прямо на стенки лезла... – Помолчав, Трой продолжала: – А вы, как видно, лезете на стенки, когда вспоминаете обо мне. Верно? Отрекаетесь от всего, что когда-нибудь сказали мне или обо мне, и от того, что сделали тогда. И ненавидите себя за тот поступок. – Шампанское явно давало себя знать. – Вроде как если бы Трумен взял да и поцеловал сенатора Тафта. Представляете, как он ненавидел бы себя на следующий день? Или если бы я вдруг поцеловала мисс Мэрион Мак-Брайд. Не знаю, что я такое несу. Вероятно, мне пора в сумасшедший дом. Винсент довел меня до полной невменяемости. Я уезжаю в Бостон.
– А как насчет Западной Виргинии? – Рафф чувствовал себя невесомым, голова у него была как в тумане, ему хотелось схватить Трой и унести далеко-далеко, на участок Вертенсонов, туда, где он ощутил прикосновение красного пальто.
– Предпочитаю Бостон. Пожалуйста, налейте мне еще шампанского.
Он вынул из ведерка зеленую бутылку, налил Трой и добавил в ???? себе.
– А как насчет Западной Виргинии? – Язык у него заплетался, колени подгибались, он все еще не мог Опомниться, прийти в себя от того, что Винсент Коул уехал.
– Спросите у Винсента. Хотите, позвоним ему сейчас и спросим?
– Что вы собираетесь теперь делать?
– Можно подумать, что вам действительно не наплевать на это! – не сдержавшись, гневно сказала Трой. Увидев, что к ним подходит ее отец – этот одетый в черный костюм подтянутый джентльмен с орлиным носом и тяжелым подбородком, Трой отошла от Раффа. – Дорогой, – сказала она мистеру Остину, – если бы ты хоть изредка давал себе волю, ты не произвел бы на свет такую беспутную дочку. Нет. Беру свои слова назад. Это нечестно. Ты просто помог мне стать тем, чем я стала. Когда отходит поезд?
Мистер Остин нахмурился и вынул из жилетного кармана золотые часы.
– В два десять, Трой. – Он с чопорной учтивостью кивнул Раффу поверх ее головы.
Когда Рафф, трезвый и безутешный, вернулся в Смитс-бери, были уже сумерки, и старомодный облик города показался ему особенно мщжым и дружелюбным. Рафф искал в этом облике чего-то, что утешило бы его и обласкало, помогло примириться с потерей, с тоской безвозвратного отречения. Чего-то, что вытеснило бы из памяти лицо Трой.
И город принес ему облегчение, хотя и кратковременное.
В этот час приземистые белые домики, растянувшиеся на три квартала вдоль городского сквера, были освещены; из окон с частыми переплетами лился янтарный свет, и с улицы видны были белые комнаты и весело разинутые пасти каминов. И остальные здания – массивный банк в романском стиле, ряд невысоких магазинов, выстроенных в начале века и украшенных фонарями на чугунных кронштейнах (впрочем, некоторые из этих магазинов были модернизированы и сверкали желто-оранжевой краской), старинная кирпичная тюрьма, четырехэтажное конторское здание с глубокими ричардсоновскими арками, белая ратуша с дорической колоннадой, готическая епископальная церковь, обшитая тесом и тоже белая, церковь конгрегационалистов – все было окутано сизой дымкой майского вечера.
Проезжая по восточной стороне сквера под склоненными ветвями могучих древних кленов и под густыми кронами буков, которыми славился Смитсбери, Рафф думал о том что Кеннет Стрингер напрасно не рассказал ему, как выглядит городок в такие часы. Для Раффа это было бы решающим доводом "за".
Он отдался новым впечатлениям, и ему стало легче.
"Я – единственный архитектор в этой чудесной местности, – думал он. – Внесу ли я новые черты в облик Смитсбери? Это будет зависеть, – ответил он себе, – не от новаторства, не от смелости моих замыслов, а от того, сумею ли я по-настоящему использовать великолепные материалы и механизмы современности, сумею ли я строить так, чтобы не вносить дисгармонии в ансамбль, созданный минувшими столетиями. Добьюсь ли отклика у людей – молодых, разумеется, – которые будут смотреть на мои дома, жить и работать в них? Полюбят ли они эти дома? " И уже тревожно он спросил себя: "Будет ли у меня когда-нибудь возможность строить? И как долго я продержусь?.. "
Доехав до середины сквера, он свернул вправо, на Хеллокс-лейн, извилистую и только на вид крутую улицу, и через три минуты подъехал к своему дому, полутора-этажному каркасному зданию, перестроенному им самим с помощью единственного плотника. Он с радостью всадил в это не только деньги, полученные от Мансона Керка, но и шестьсот долларов сверх того, то есть ни много, ни мало – две тысячи сто долларов. Да, езды до центра всего три минуты, а между тем из окон открывается вид на волнистую линию широко раскинувшихся холмов и на долины, где зелень полей и пастбищ – настоящая, неподстриженная зелень – час от часу меняет оттенки и переливается, словно радуга.
Рафф уже сейчас боялся, что в один прекрасный день какой-нибудь предприниматель пригонит сюда бульдозеры, уничтожит деревья, мох и лавровые кусты, сравняет холмы и сведет на нет своеобразную прелесть этих мест; он разделит землю на унылые, плоские участки и застроит их домами в стиле ранчо или нелепыми полутораэтажными оранжевыми сооружениями с панорамными окнами и щетиной телевизионных антенн. Рафф мечтал об одном: о возможности доказать людям, что не так уж трудно создать город, архитектурные формы которого будут гармонировать с этой необыкновенной местностью, с исполинскими кленами, тсугами[61] и белыми соснами, город, который – Рафф не сомневался в этом – навсегда внушит всем отвращение к плоским, оголенным шаблонным постройкам Гадвилла!..
В конце концов – и очень скоро! – Смитсбери, и его окрестности, и весь этот щедрый, изобильный, неприкрашенно прекрасный край, в котором он впервые в жизни обрел родину, – все это должно измениться.
"А единственный архитектор тут я", – подумал он.
Он был рад, что борьба, и задачи, и опасности, скрытые за этими словами, так сильно волнуют его. Был рад, что они обещают целиком поглотить его. Теперь это ему необходимо.
Рафф вошел в свою контору, в свой новый дом. Он понятия не имел, который час. Но знал, что Трой уже в поезде и едет в Бостон.
И еще он знал, одиноко сидя в белой просторной конторе, что лицо ее навсегда останется у него в памяти, а тоска по ней – у него в крови.
В тот решающий понедельник, готовясь к выступлению перед строительным комитетом смитсберийской конгрегации, Рафф переходил от ужаса к надежде.
Он явился на заседание в семь сорок пять вечера. Лучше уж прийти заранее, чем опоздать. Он был окрылен надеждой, потому что усердно трудился, размышлял и окончательно продумал концепцию здания. Он был охвачен ужасом, потому что хотел во что бы то ни стало получить этот заказ и вместе с тем понимал, какая предстоит борьба.
Почти все архитекторы, независимо от их религии и степени процветания, вынашивают честолюбивую мечту создать хотя бы одну действительно красивую церковь. Рафф встречал аритекторов, которых эта мания одолела до такой степени, что они отказывались от самых лестных и выгодных заказов, выкладывали собственные деньги, убивали многие месяцы – лишь бы добиться возможности построить прекрасную, незаурядную церковь.
Рафф не был исключением.
Он два года ждал сегодняшнего вечера.
И так как этот вечер наступил в самую критическую пору его жизни, а у него, как и у его матери, была склонность – или слабость – верить приметам, он преисполнился надежд. Он был готов к созданию церкви. Готов и одинок.
Два года молодой священник исподволь внушал своей пастве и приходскому совету интерес к проекту Раффа
И два года рассмотрение проекта откладывалось из-за каких-то случайных помех.
Но в ноябре случились два события, в результате которых Рафф был наконец вызван на заседание комитета.
1. Главный жертвователь, мистер Фрэнклин Дэвис вернувшись из больницы доктора Мэйо в добром здравии подписался на тридцать пять тысяч долларов – "в знак благодарности богу и своему искусному хирургу", как объяснял Кен Стрингер.
2. Приходский совет, сдавшись на уговоры Стрингера, заключил контракт со Стидменовским обществом содействия – организацией, бизнес которой состоял в сборе средств на постройку церквей. Отделения общества были рассеяны по всей Америке. В декабре из Бостона в Смитс-бери приехал представитель общества, некий Леонард Шивли, и сразу организовал комитет по сбору денег. Этот Шивли, человечек, чем-то похожий на мышь, обладал несокрушимой энергией, тактом, а также острым нюхом ко всему, что касалось финансовой и духовной атмосферы любой церковной общины. Все время держась в тени, он за четыре месяца ухитрился сделать то, что считалось совершенно нереальным: его комитет, подобрав энергичных помощников и пустив в ход стидменовскую технику, собрал по подписке девяносто пять тысяч долларов (при сравни тельно маленькой конгрегации – двести десять семей). Шивли не только сколотил необходимую сумму, но и создал попутно – цитируя его собственные слова – "новый дух христианской деловитости среди членов конгрегации".
Когда Рафф вошел в большую комнату, где заседал строительный комитет, за длинным столом уже сидело семь человек с Кеннетом Стрингером в центре.
Рафф с огорчением обнаружил, что на заседании присутствует и Шивли, примостившийся на отлете, в дальнем конце стола. Шивли, по его словам, пришел только из вежливости: "Вдруг я смогу чем-нибудь помочь". "Нет, – думал Рафф, – Шивли не союзник: слишком много вечеров провел он в качестве гостя на обедах у Джорджа Синглтона Хоули, архитектора, который хотя и практически ушел от занятий архитектурой, но тем не менее предложил "подарить" конгрегации Смитсбери свои профессиональные услуги (вместо денег по подписке). Хоули не гнался за новыми лаврами, а просто, как большинство архитекторов, жаждал построить церковь".
При таких обстоятельствах этика воспрещала Раффу обращаться к комитету с какими-нибудь предложениями по собственной инициативе. Но он был специально приглашен. Об этом позаботился Кен Стрингер.
Рафф не был желторотым новичком, впервые выступающим перед строительным комитетом. Работая в Тоунтоне и Ньюхилле, он накопил немалый опыт, а Кен Стрингер снабдил его фактами и цифрами. Накануне вечером он сказал Раффу на прощание: "Вы только будьте самим собой, Рафф. Постарайтесь рассказать им то, что рассказывали мне. Думаю, что мы провернем это. Должны opnbepmsr|".
– Рафф, – сказал Кеннет Стрингер, вставая, – вы, кажется, впервые встречаетесь с членами нашего комитета. – По сравнению с остальными шестью сам он казался мальчишкой.
После официальных представлений поднялся Лаймен Орр, председатель комитета; он сидел на левом конце стола, неподалеку от Шивли.
– Начну с того, – сказал он, выговаривая слова твердо и раскатисто, как заправский янки, – что мы много слышали о вас от Кена. И никаких предубеждений у нас нет, имейте это в виду. – Он сделал паузу. У него была крепкая фигура, смелое лицо, и стоило ему чуть-чуть улыбнуться, как складки, бегущие от крупного носа к нижней челюсти, и морщинки у спокойно-проницательных голубых глаз и длинного, тонкого рта, мгновенно углублялись. – Возможно, кое-кто предпочел бы, чтобы мы обратились к архитектору, который разделяет нашу веру. Но, поверьте, в данном случае нас интересует только одно: работа.
– Благодарю вас, – сказал Рафф, стоя под перекрестным огнем оценивающих взглядов. Он был рад, что не поленился и надел тщательно выутюженный серый твидовый костюм, белую рубашку и черный вязаный галстук.
– Ни для кого не секрет, – продолжал Лаймен Орр, – что нам предложил свои услуги один из членов нашей конгрегации. Но мы хотим учесть все возможности. Мы приветствуем новые идеи. Более того – нуждаемся в них. – Он посмотрел на Стрингера, и задорная улыбка тронула его губы. – Поэтому мы и согласились на предложение Кена. – Перед тем как закончить, Орр снова помолчал. – Но в первую очередь мы обязаны думать о прихожанах. СТройть-то будем на их денежки. И мы не примем никаких чересчур фантастических или расточительных проектов. Хотите что-нибудь сказать, прежде чем приступим к делу?
– Только одно, мистер Орр, – сказал Рафф, глядя на него тепло и признательно. – Только то, что я очень благодарен за предоставленную мне возможность. Я еще не построил ни одной церкви, но всегда мечтал об этом и готов сделать все, что от меня зависит, лишь бы получить заказ. – Он продолжал, ободренный умным, проницательным и в то же время приветливым взглядом Орра. – Я вложил душу в этот проект. Больше чем душу.
Лаймен Орр кивнул.
– Лучше всего расскажите нам сначала о своей жизни и работе. – Снова улыбка, углубляющая все морщины. – Затем мы начнем донимать вас вопросами.
Рафф откашлялся. Он вдруг заметил, что все еще держит в руках большую папку с чертежами и фотографиями. Сделав шаг вперед, он положил ее перед Орром, потом отступил и снова откашлялся. Сунул было руку в карман за сигаретами, но тут же вытащил обратно.
Он рассказал обо всем, что, по его мнению, было существенно для членов комитета: о своем смешанном происхождении, о том, откуда он родом, какой колледж окончил, у каких архитекторов работал, о тоунтонской фирме, из которой он вышел, чтобы переехать в Смитсбери и начать самостоятельную практику. Он сказал, что уже давно думает об этой церкви.
Пока члены комитета рассматривали чертежи и фотографии, он не выдержал и закурил.
– Стрингер был в восторге от вашего замысла, – сказал Лаймен Орр. – Расскажите теперь о нем сами, мистер Блум...
Ну вот, началось.
– С моей точки зрения, – заговорил Рафф, волнуясь и поэтому пользуясь несвойственными ему казенными оборотами, – задача сводится к тому, чтобы построить здание вполне современное и вместе с тем продолжающее архитектурные традиции данной местности. Конечно, создать что-нибудь привычное для глаза куда легче, но, по-моему, это было бы просто нечестно. – Рафф постепенно успокаивался. – Насколько я понял мистера Стригнера, вы хотели бы, чтобы ваша церковь привлекала молодое поколение?
Орр и еще несколько членов комитета кивнули. Кен Стрингер одобрительно улыбнулся.
– На мой взгляд, один из серьезнейших недостатков современных церквей как раз и состоит в том, что эти ничего не говорят молодежи. Не вызывают в ней. Они чересчур величественны и мрачны. Чересчур Церковны. Ребятишек они иногда даже пугают. – Рафф влекся и полностью овладел собой. – Мне кажется, церковь должна выглядеть дружелюбно и молодо, и если ее построили в наше время, то пусть у нее не будет такого вида, словно ей сто или двести лет.
Конечно, первое возражение исходило от Фрэнклина дэвиса.
– Вы считаете, что старые церкви отжили свое? – Дэвис, тонкий, хрупкий, лысый, барабанил бескровными пальцами по краю стола.
– Вовсе нет, мистер Дэвис, – возразил Рафф. – Я хочу сказать другое: неумно, более того – расточительно, принимать церкви восемнадцатого века за образец для нашей церкви. Если вы предоставите мне возможность изобразить на бумаге то, что я предлагаю, мне кажется...
– А не расскажете ли вы нам, – пришел к нему на выручку Кен Стрингер, – как вы представляете себе будущее здание церкви? То есть не изобразите ли его на словах так, как изобразили мне? Исходя из этого, члены комитета смогут решить, хотят ли они продолжать переговоры и заказать вам предварительные чертежи.
– Охотно. – Но Рафф и не думал что бы то ни было изображать. Во всяком случае, не сейчас. Последние два года не прошли для него даром. Основываясь на своих наблюдениях и раздумьях, на своем опыте, он выбрал только те пункты, которые считал самыми убедительными. – Прежде всего должен подчеркнуть следующее: при мер лучших современных церквей показал нам, что они обходятся дешевле, чем церкви, построенные по классическим образцам. К тому же современные проекты отличаются куда большей гибкостью. – Рафф был сейчас во всеоружии. – За счет экономии на пирамидальной крыше можно добавить две классные комнаты для воскресной школы.
– Вы хотите сказать, что у нашей цекви не будет пирамидальной крыши? – Фрэнклин Дэвис, главный жертвователь, уставился на Раффа унылыми водянисто-голубыми глазами.
Рафф секунду колебался.
– Да, в общем, не будет.
– Какая же это конгрегациональная церковь без пирамидальной крыши? Это вообще не церковь! – Фальцет Дэвиса забрезжал от возмущения.
– Сейчас я перейду к этому вопросу, – сказал Рафф.
– А вы знаете, каким требованиям должна удовлетвс рять архитектура конгрегациональной церкви? – не успс каивался Дэвис.
– Прежде не знал, – ответил Рафф. – Никогда не занимался этим. Но теперь, кажется, знаю. Многое мн рассказал мистер Стрингер, и, кроме того, я осмотре немало церквей в Коннектикуте...
– А известно вам, какая нам нужна площадь, мисте Блум? Wспросил другой член комитета.
– Да, известно. Шесть тысяч квадратных футов, ил около того. То есть примерно десять квадратных футов н человека.
– Как же все-таки с пирамидальной крышей? – снов раздался надтреснутый голос Дэвиса.
– Сейчас перейду к этому, мистер Дэвис. Думаю, мн известны и ваши требования и характер участка. В своём проекте я постараюсь сохранить в неприкосновеннос-п побольше деревьев – мне хотелось бы, чтобы дереву вошли естественной составной частью в проект. – Он запнулся: где найти достаточно убедительные слова, чтоб! вызвать в воображении этих людей образ, который он са? видит с такой отчетливостью? – В общем, так... Эт; церковь будет иметь вид заглавной буквы "А" с очень острым углом при вершине.
– Как, как? – Это опять Дэвис.
– Простая А-образная конструкция, – объясни, Рафф. – Боковые стены имеют наклон и наверху сходятся Так что, если хотите, вся церковь становится пирамидаль ной крышей. – Рафф видел, что лица слушателей вы ражают растерянность и недоумение.
– Вот так... – Он соединил пальцы рук таким образом что получилось нечто вроде высокой двускатной крыши
Мистер Дэвис почесал за ухом, в том месте, где он ещё не совсем облысел.
– На мой взгляд, – с растущим волнением продолжа; Рафф, – эта форма выражает сущность церкви – онс напоминает положение рук во время молитвы.
– В этом – смысл всей концепции, – сказал Кеь Стрингер, явно обращаясь к Фрэнклину Дэвису.
– А где в этом А разместятся классные комнаты? – спросил кто-то.
Когда Рафф попытался объяснить и это, другой члеь комитета сказал:
– Что-то больно уж смахивает на большую палатку По-моему, раз это церковь, так пусть и будет похожа на церковь.
Эд, если бы вы видели ее на чертеже... – вступился Стрингер.
Один вопрос, мистер Блум, – заговорил Лаймен Орр. – Имеете вы представление, во что обойдется постройка вашей церкви?
– Только приблизительно, – ответил Рафф. – Но заверяю вас, что ее можно построить, сэкономив при этом семь-восемь тысяч из ассигнованной суммы.
Жесткое, морщинистое лицо Орра смягчилось.
– Приятно слышать, – сказал он.
Лысая голова Фрэнклина Дэвиса повернулась в сторону Орра.
– Лаймен, я по опыту знаю, что предварительные расчеты архитекторов никогда не оправдываются. – Он перевел взгляд на Раффа. – Прежде чем мы перейдем к следующим пунктам, должен сказать, что эта ваша А-образная конструкция для меня так же непостижима, как А-бомба. И обойдется, надо думать, не дешевле.
Рафф заметил, как нахмурился Кен Стрингер.
– Лично я доверяю расчетам мистера Блума, Фрэнк. Если архитектор утверждает, что может сэкономить нам столько денег, то, мне кажется, мы должны хотя бы предоставить ему возможность познакомить нас с предварительными чертежами или эскизами.
– Сколько вы возьмете за предварительные чертежи? – спросил Фрэнклин Дэвис.
– Ну, я... – Рафф чуть было не сказал, что сделает их даром. С профессиональной точки зрения, предварительные чертежи должны быть оплачены, но Рафф смертельно боялся упустить и без того проблематичный шанс. – Тут дело не в деньгах... То есть я очень хотел бы представить эти чертежи, так как у меня нет другого способа объяснить, что я имею в виду.
– Какова же ваша цена? – спросил Орр.
Рафф наудачу назвал ничтожную цифру:
– Пятидесяти долларов будет достаточно.
Орр кивнул.
– Вот что меня смущает, – заговорил один из членов комитета. – Как вы сможете снизить стоимость при такой сложной форме здания? Ведь это очень трудоемкая конструкция. И потом, откуда будет проникать свет, если Две главные стены поднимаются под острым углом до самого верха?
– В церкви будут три источника света. Во-первых, застекленный фронтон, во-вторых, частично застекленная задняя стена. Но основным источником света будут две узкие полосы стекла по всей длине конька...
– Что?! – одновременно воскликнули три члена комитета.
– Вы хотите застеклить самый конек крыши? – спросил Фрэнклин Дэвис.
– Да. Это будут узкие полосы стекла – дюймов по шестнадцать каждая. Они пройдут прямо по стропилам, так что все конструктивные элементы крыши, сходясь вверху будут одновременно играть роль оконных переплетов. Они разделят фонарь на клетки, которые создадут интересную игру света в помещении церкви.
Фрэнклин Дэвис громогласно запротестовал.
– Хотелось бы знать, почему вы считаете, что для церкви стеклянные полосы лучше, чем обычный конек? – поинтересовался Орр.
– Не для всякой церкви. Только для этой. Потому что она окружена деревьями. – Он помедлил, потом убежденно заговорил: – Но главным образом потому, что конгрегаци-ональная церковь по сути своей, по обрядам и архитектуре всегда была самой простой, самой человечной, самой естественной, и, значит, здание церкви должно естественно, органично сливаться с небом и деревьями. И еще потому, что свет, льющийся сверху, уже сам по себе является символом...
Больше Раффу ничего не удалось сказать. Все разом заговорили, страсти накалились, собрание распалось. Тут Кен Стрингер поспешил вмешаться и тактично увел Раффа в соседнюю комнату.
Ожидая его возвращения, Рафф выкурил добрую половину своего запаса сигарет. Стрингер вернулся с таким видом, словно побывал в драке; тем не менее он улыбался.
– Конец первого раунда, – объявил он. – Один – ноль в вашу пользу, Рафф. Теперь давайте эскизы, да поскорее.
– Что там было? – спросил Рафф, вытирая лоб и шею совершенно мокрым платком.
– Неважно, – отмахнулся Кен. – Только соберитесь с силами и выдайте им чертежи неслыханной красоты.
– Спасибо, Кен, – пробормотал Рафф, не умея иначе выразить чувство огромного облегчения и радость возродившейся надежды.
В ту же ночь Рафф начал работать, как одержимый. Он чертил почти до рассвета, пока не почувствовал, что глаза то словно полны песку. Он лег, часа четыре поспал, Потом выпил неимоверное количество кофе и в полоВинс девятого уже снова сидел за работой. И так – две ночи и три дня.
Достаточно – почти достаточно – для того, чтобы отогнать неотвязные мысли о ней, заполнить ноющую пустоту в сердце.
Лист за листом – скомканные наброски видов, планов, разрезов – летели в мусорную корзину, прежде чем Рафф взялся за окончательный вариант.
Усталости не было. Возбуждение росло с каждым часом. Мягкий черный карандаш сам собою скользил по бумаге.
Рафф начертил не только планы церкви и отдельно план того крыла, где помещалась воскресная школа, но и все общие виды здания. Кроме того, он сделал перспективный вид акварелью, чтобы наглядно показать эту церковь из камня и дерева, стены которой вздымались под острым углом, сходясь у стеклянного конька; чтобы члены комитета видели ее в естественном окружении древних кленов и вязов; чтобы они поняли, как органически сливается она с контурами местности, с приютившими ее деревьями и пологом неба...
В четверг под вечер пришел Кеннет Стрингер и встал, как нетерпеливый рассыльный, у чертежной доски; едва лишь высохли краски, он схватил чертежи и умчался. В тот же день он представил их специально созванным членам комитета.
Ожидая ответа у себя в конторе, Рафф попытался уснуть, но так и не сомкнул глаз.
В одиннадцать вечера зазвонил телефон.
– Рафф, можете вы сейчас прийти ко мне? – Это был Кен Стрингер. Голос его звучал тускло, уныло.
– Неудача, Кен? – спросил Рафф. Он все понял.
– М-м-м... Они отклонили, Рафф.
– Так... – Рафф уставился на чертежную доску.
– Но я не собираюсь сдаваться. И вы не сдавайтесь. Можете вы прийти сейчас? Нужно поговорить.
Когда Расрф пришел к священнику, тот уже взял себя в руки и снова был полон надежды и решимости.
Как ни пытался Рафф тоже настроиться на оптимистический лад, ему это не удалось. Он слишком устал; бессонная, лихорадочная работа доконала его. Все тело ныло от безнадежности. Он старался не думать о том, какую брешь в его сбережениях пробила перестройка конторы и квартиры.
– Из-за чего все-таки они угробили ее? – спросил он наконец.
– Понимаете, – сказал Кен Стрингер, – все уже было на мази, можно сказать – вот-вот и прошло бы, Но тут они спросили Леонарда Шивли, что он думает на этот счет. А он сказал, что, судя по этому проекту они рискуют получить собачью конуру, но что не будет никакого риска, никаких неприятностей и огорчений если мы обратимся...
– К Хоули, – закончил Рафф.
Стрингер кивнул.
– Но я еще не сказал вам о главном ударе под ложечку. После Шивли выступил Фрэнклин Дэвис и заявил, что если мы примем ваш проект, то можем не рассчитывать на его тридцать пять тысяч.
– Аминь, – пробормотал Рафф.
– Но я не складываю оружия, – сказал молодой священник. – Я еще только начинаю борьбу. До следующего совещания строительного комитета целый месяц. Я добился их согласия на то, чтобы о проекте высказались все члены конгрегации. Я повесил ваши эскизы на большой доске объявлений в приходском доме. Пусть все посмотрят на них. Мы с Молли начнем работу среди молодежи и в Клубе молодоженов. Они-то будут голосовать за ваш проект, в-этом я уверен. На мой взгляд, он поразительный и оригинальный, и я не dnosys, чтобы его зарезали.
– Слушайте, Кен, – заговорил Рафф, – я не хочу, чтобы вы из-за этого лезли на рожон. Вы уже и так достаточно сделали...
– А я вам говорю, что я еще и не начал, – возразил Кен. Он взъерошил свои короткие светлые волосы.
Но на этот раз задорная решимость священника не заразила Раффа. И когда он ехал домой, эта печальная ночь сулила ему только недоброе.
Он отпер дверь, вошел в просторную комнату, где еще два часа назад жил и работал, полный надежд. По винтовой железной лестнице поднялся на балкон, служивший ему спальней. Нельзя больше думать о церкви, иначе ему не уснуть.
Он лежал на низкой кровати и не спал.
Вернулась ли уже Трой из Бостона?
И как там Винс Коул в Западной Виргинии?
И как Эбби?
И вдруг он с удивлением подумал о том, что Эбби в конце концов дождался, добился почти всего, что ему нужно в жизни. Эбби, такой робкий, осторожный и благопристойный, оказался достаточно мужественным, чтобы ради любви к Феби нарушить все условности.
Тогда как он, Рафферти Блум, словно заразившись от осторожностью, сдержанностью и благопристойно-лишил себя шанса завоевать Трой.
Он уснул на рассвете, а когда проснулся после короткого беспокойного сна, было только четверть девятеро. Он встал, подгоняемый сознанием, что даже один лишний час сна для него теперь непозволительная роскошь.
Позавтракав и одевшись, он заказал телефонный разговор с шарикоподшипниковой фирмой "Тикнор" в Тор-рингтоне, штат Коннектикут. Он собирался сделать это сразу, как приехал в Смитсбери, но увлекся перестройкой своего дома и забыл.
Ожидая соединения, он сидел за своим безрадостно-пустым чертежным столом и оглядывал комнату.
Прежде здесь помещалось маленькое предприятие по изготовлению серебряных и платиновых изделий, но когда Молли Стрингер сняла этот дом для Раффа, он уже многие месяцы пустовал. Обходился он недорого, всего семьдесят пять долларов в месяц. В помещении конторы был огромный, совсем простой кирпичный камин, который прежде, очевидно, служил плавильной печью. Рафф и его помощник-плотник разобрали переднюю стену дома, поставили через каждые три фута деревянные стойки четыре на четыре и застеклили промежутки между ними. Входную дверь Рафф выкрасил желтой охрой теплого оттенка, неоштукатуренные стены внутри – белилами, а дубовые балки оставил в их натуральном виде. В задней части дома над маленькой кухней Рафф устроил застекленный балкон, служивший ему спальней. Туда вела старенькая, купленная по случаю, железная винтовая лестница.
Просторная комната внизу служила конторой и гостиной. Рафф сделал стенные полки и шкафы для чертежей, из Двух деревянных козел и гладко выструганной двери соорудил чертежную доску. В порыве безумной расточительности он купил еще современную тахту, обитую темно-зеленой материей в рубчик, два мягких стула, длинный ноллевский стол, а в Смитсбери ему удалось найти несколько простых старинных сосновых стульев; в резуль-Тате получилась чудесная игра форм и поверхностей, теплых и холодных красок...
Этот дом доставил ему огромное, никогда прежде не испытанное наслаждение.
И разорительное до крайности.
– Фирма "Тикнор" на проводе, – звонко отчекани голос в телефонной трубке.
Но секретарь сказал Раффу, что Тикнор еще не приходил. "Позвоните через полчаса... "
Рафф закурил. Видимо, он совсем рехнулся тогда у Вертенсонов: промчался мимо Тикноров, думая только о том, как бы поскорее увезти Мэрион Мак-Брайд.
Он вдруг поднял голову и поглядел в огромное, во всю стену окно: мальчишка-рассыльный опускал в его ящик газету. Рафф сообразил, что это, видимо, тот самый номеп смитсберийской газеты "Пчела", где помещена статья о нем. Он открыл дверь и вынул газету из ящика.
Так оно и есть. На первой странице. Он разложил газету на чертежной доске.
Вот фотография перестроенного дома, вот портрет самого Раффа, а вот интервью в две колонки, которое он дал на прошлой неделе. АРХИТЕКТОР ИЗБИРАЕТ СМИТСБЕРИ СВОИМ ПОСТОЯННЫМ МЕСТОЖИ ТЕЛЬСТВОМ, – гласил заголовок над его фотографией. Бегло просматривая интервью, он ужасался нелепостям, которые, очевидно, наговорил. Его передернуло, когда он добрался до высказываний мистера Рафферти Блума, "известного современного архитектора", о Смитсбери и его чудесных окрестностях, а также о возможности создать современные здания в этом, еще нетронутом краю.
Но разделы, написанные самим редактором газеты, были очень милы и наивны. Рафф воспрянул духом при мысли, что, может быть, статья принесет ему клиентов.
Он отложил газету и снова вызвал Торрингтон. На этот раз его соединили с Тикнором.
– Мистер Тикнор, с вами говорит Рафферти Блум. Я...
– Кто?
– Блум. У Вертенсонов мы...
– А! Архитектор. Да, да, теперь вспоминаю. Как поживаете?
Рафф сказал, что он обосновался в Смитсбери и открыл там свою контору. Потом спросил, нельзя ли ему встретиться с мистером Тикнором?
– Боюсь, вы немного опоздали. Мы уже начали работы. Машина завертелась.
– Ах так! – Рафф проглотил слюну.
– Мы пригласили Картера Филипса, нью-йоркского архитектора, – продолжал Тикнор. – Может, знаете его – в журнале "Дома и сады" есть фотография большого дома, построенного по его проекту. Не видели случайно?
Рафф сказал, что не видел.
– Мне бы хотелось, чтобы он взглянул на дом, который вы строите для Всртенсонов. Не возражаете?
Нет, Рафф не возражал.
– Обидно, что мы с вами разминулись, мистер Блум, – не без сожаления в голосе сказал Тикнор. – Надеюсь, в следующий раз...
Рафф положил трубку и отодвинул аппарат на самый край чертежной доски. Рассеянно просмотрел первую страницу газеты. Он не знал, не представлял себе, далеко ли простирается эта пустыня стоячего, бесплодного времени, выдержит ли он, хватит ли s него сил.
Чтобы как-нибудь заглушить страх, он встал, прошел в другой конец комнаты, достал из стенного шкафа обрезки картона, клей, ножницы, острый нож, краски и взялся за сложную, кропотливую работу: он решил смастерить макет своей церкви в подарок Кену и Молли Стрингерам.
Он трудился весь день, наутро снова сел за макет, но тут позвонил Роджер Вертенсон: в доме приступили к кладке камина, и каменщик сказал, что ему было бы спокойнее, если бы Рафф приехал, тем более что Рафф и сам просил вызвать его.
Он отложил макет, запер контору, где не было ни работы, ни клиентов, и поехал в Ньюхилл-Коув. Добрался он туда в половине третьего.
Шагая по великолепному участку Вертенсонов, он с глубоким удовлетворением отметил, как быстро поднимается дом: каркас готов, пологие стропила уже укреплены на солидных подушках, и весь ансамбль так гармоничен, что взгляд сам собою скользит от округлых очертаний каменной ограды к входу, и дальше, к каменному выступу террасы, которая, подобно носу корабля, устремляется к морю. Ему стало легче, и смертельная апатия, владевшая им в дни ожидания, начала отступать.
Он пробрался в пятистенную, еще открытую со всех сторон гостиную и около двух часов работал с молодым каменщиком, отбирая камень за камнем, указывая, как их расположить. При нем рабочие с помощью массивной треноги, веревок и блоков подняли и положили на место громадный замковый камень неправильной формы.
Рафф смотрел на его замшелую, выветренную, испещ-Ренную пятнами поверхность, зеленую, серую, охряную, и вдруг на него нахлынули воспоминания о том далеком Дне, и он снова ощутил прикосновение стеганого красного пальто, и щек, чуть холодноватых от ветра, и удивленного рта и снова услышал громкий призыв своей, прежде немой тоски...
В половине пятого рабочие разошлись, а Рафф с каменщиком отправились в Ньюхилл-Сентер и выпили там в баре по нескольку кружек пива. Потом он позвонил в контору к Эбби, но не застал его.
Повинуясь неотступному желанию, родившемуся еще на участке Вертенсонов, Рафф сел в машину и поехал в Тоунтон к дому Трой. Он подошел к боковому входу и постучал в ветхую дощатую дверь, не думая, да и не желая думать о том, что он скажет Трой, когда увидит ее.
Но в доме стояла тишина – только эхо подхватывало стук; такое глубокое безмолвие бывает лишь в зданиях, где уже давно никто не живет.
Трой все еще в Бостоне.
Рафф повернулся и воровато отошел от двери, охваченный нелепым страхом, как бы его не увидели.
Уже смеркалось, когда он закончил макет, который собирался вечером преподнести Стрингерам, и тут угрюмое отчаяние, терзавшее его весь день, немного рассеялось: впервые он вздохнул с облегчением.
Кто-то громко и отрывисто постучал в дверь, и Рафф впустил незнакомого, очень некрасивого человека, который отрекомендовался Уильямом Фоссом. У него были взлохмаченные волосы, большие уши и грубые, узловатые руки. Он сказал, что прочел эту статейку в "Пчеле".
– Мне страх как понравились слова насчет того, что вам по душе это местечко. Я тут и родился и вырос. Теперь живу в Нью-Бритене, но вырос я тут. – Он окинул взглядом контору, ее высокий потолок. – Не знаю, мистер Блум, интересуетесь ли вы строительством поселков, но если интересуетесь, то я, пожалуй, подкину вам работенку...
– Очень интересуюсь, – сказал Рафф, указывая гостю на один из своих новых стульев у камина. Неужели ему выпала такая удача?
– Вы недурно подновили этот сарай. – Фосс все еще осматривал контору. Рафф ждал, что тот спросит его, где он прежде работал и нельзя ли увидеть образцы этой работы, но Фосс, видимо, спешил перейти к главному. – Я построил с полдесятка поселков вокруг Нью-Бритена, – сказал он без околичностей. – И всегда держался подальше от архитекторов. СТройл по собственным планам. Но на этот раз мне нужны новые образцы. После войны народ стал плодиться вовсю, и теперь каждой семье подавай три спальни! Пробовали вы когда-нибудь выкроить три спальни доме площадью в восемьсот девяносто квадратных футов?
– Нет, – после короткого молчания ответил Рафф.
– Вот и я не пробовал. Потому-то мне и нужен ловкий, изворотливый архитектор.
– Сколько домов будет в этом поселке?
– Пятьдесят пять. Участок мировой. Почти двадцать акров.
Рафф смотрел на него, пытаясь скрыть удивление: пятьдесят пять домов на неполных двадцати акрах!
– Тесновато, пожалуй, будет, – заметил он как бы мимоходом.
– Ну, Билл Фосс знает свое дело. А людям нравится жить впритирку.
Все-таки Рафф стал прикидывать в уме: если вычесть площадь, которую займут улицы, и дороги, и подъездные дорожки, дома придется строить чуть ли не стена к стене.
– А что представляет собой участок, мистер Фосс?
– Участок такой, что пальчики оближешь: отличная, ровная местность. Надо только выкорчевать деревья и кустарники, – ответил тот. – А требуется мне вот что... – И он перечислил свои требования, включавшие, между прочим, такие пункты: обшивка верхней половины всех фронтонов сучковатыми сосновыми досками, большие панорамные окна, выходящие на улицу, навесы для автомобилей на деревянных подкосах, внутренние шкафы для телевизоров, замаскированные под камины.
Какой-то кошмар! В воображении мгновенно возникает настоящий архитектурный гиньоль, а этот человек говорит о нем с поистине первобытной наивностью. Рафф до конца выслушал всю тошнотворную программу мистера Фосса.
"Помни, – говорил он себе, – ничего другого ты и не мог ожидать; с этим сталкивается почти каждый архитектор. И ты должен попытаться изменить это. Должен приложить все усилия, чтобы образумить, переубедить клиента, объяснить ему. У него нет ни твоих знаний, ни вкуса, ни образования".
– Мистер Фосс, – осторожно заговорил Рафф, – я только начинаю свою самостоятельную работу и чертовски хочу начать как можно скорее. Не согласитесь ли вы выслушать некоторые мои соображения насчет архитектуры?
– Обязательно! – сказал Фосс. – Конечно!
Вооружившись терпением, Рафф постарался изложить свои взгляды с предельной простотой и ясностью. Но хотя все время кивал и приговаривал: "Конечно, конечно!" – Рафф видел, что слова отскакивают от него, как горох от стенки.
Тогда он решил прибегнуть к фотографиям. Картинки лучше дойдут до Фосса. Он вытащил груду журналов – "Аркитекчерел форум", "Прогрессив аркитекчер", "Арки-текчерел рекорд", "Ю. С. Аркитекчер" – и показал несколько поселков, решенных не всегда удачно, но, во всяком случае, несравненно лучше, чем у Фосса.
– Конечно, конечно! – поддакивал Фосс.
Как с гуся вода!
– Ловко состряпано! – одобрил Фосс, когда Рафф кончил показывать журналы. – Только я-то ведь лучше знаю, чего хотят люди. И не собираюсь подсовывать им какую-нибудь дрянь.
Нет, с этим человеком не сговоришься.
Тут дело не в гордости, не в принципах и не в компромиссе. Просто рука не поднимается построить такой поселок, такой Гадвилл с сучковатыми сосновыми досками и дурацкими окнами; такую трущобу без единого деревца, утрамбованную и упакованную, точно банка сардин. Вот случай специально для Общества защиты людей от жестокого обращения. Нет, не поднимается рука на такое дело. Даже если проект будет анонимный.
Разочарованно, но учтиво Рафф открыл дверь. И Фосс ушел.
А Рафф явился на обед к Стрингерам с опозданием. Умолчав о неудачной встрече с Фоссом, он преподнес Кену и Молли макет церкви.
Наблюдать за ними, видеть их лица (вместо физиономии мистера Фосса), следить за тем, как они рассматривают макет, дотрагиваются до наклонных стен и длинного, узкого стеклянного конька, как восхищаются искусно нарисованной кладкой фундамента, из которого вырастают высокие сходящиеся наверху стены, слышать возгласы искреннего одобрения – все это было для Раффа пол ноценной наградой за многие часы упорного труда, потраченного на миниатюрное здание.
Но макет не залежался у Стрингеров. В тот же вечер они взяли его с собой в приходский дом.
Вместе с эскизами церкви он стал оружием в начатой ими кампании. Ничего подобного этой кампании, длившейся в общей сложности месяц, Рафф в жизни своей не видел. Только неутомимая энергия Стрингеров спасла его от отчаяния и апатии, овладевших им после того черного дня, когда строительный комитет отверг проект.
Кен Стрингер, благодушный священник с копной белокурых волос и обманчивым видом студента-перво-курсника, и его худощавая, веснушчатая молодая жена вели сражение с изворотливостью и пылом, достойными завзятых политиканов накануне выборов.
Если вначале их деятельность напоминала порывы свежего мартовского ветра, то под конец она превратилась в настоящий циклон.
Они звонили Раффу в любое время дня и ночи, гоняли его в самые непостижимые места, таскали с собою, если момент казался им стратегически важным.
Они хитростью заставили его выступить в Клубе молодоженов с рассказом о современных церквах, виденных им в разных штатах страны во время его путешествия, принуждали объяснять чертежи всем, кто соглашался слушать, и добились даже того, что он был приглашен в Клуб львов, где произнес на редкость неудачную речь.
"Львы" отнеслись к Раффу критически, зато молодожены обратились на путь истинный и приняли проект с полным }mrsgh`glnl.
Кен Стрингер разжег фантазию подростков на воскресном собрании Общества пилигримов. Молли выступила перед членами клуба Женского вспомогательного корпуса. Без особого успеха. Зато молодые женщины из другого церковного клуба с мрачным названием "Будущие бабушки Смитсбери" проявили к проекту новой церкви большой интерес.
Стрингеры взяли с собой эскизы и макет (высотой в четыре фута десять дюймов) на окружную конференцию в колледже "Стерлинг дивинити" в Йеле.
По их предложению в старшем классе смитсберийской школы был устроен конкурс. Ученики писали сочинение на тему "Почему я люблю новую архитектуру".
К концу четвертой недели Кен Стрингер стал обладателем открытого письма к строительному комитету, в котором члены конгрегации просили пересмотреть вопрос о строительстве новой церкви по проекту Рафферти Блума.
К письму был приколот лист бумаги, а на нем свыше сотни подписей и резолюция о "необходимости собрать Добавочный фонд на случай, если это потребуется для осуществления столь нужного и достойного дела". Таким путем сторонники Раффа пытались заранее отразить удар, который был бы нанесен всему замыслу, если бы Фрэнклин Дэвис отказался внести тридцать пять тысяч долларов.
Но, несмотря на все эти подписи и добавочный фонд, Пятнадцати тысяч все еще не хватало.
Поэтому накануне решающего заседания комитета Раффу было предложено взять приступом смитсберийского банка. Это был его первый опыт: до пор ему не приходилось иметь дело с банками.
Ему назначили прийти в два часа. В маленькой конторе ютившейся в глубине здания, он разложил на столе эскизы и поставил макет.
Он просил даже не займа, а только обещания, что заем будет предоставлен. Не согласится ли банк ссудить его пятнадцатью тысячами долларов, если проект церкви будет принят?
Оба директора не проявили никакого восторга. Они допрашивали Раффа с большим пристрастием, чем члены строительного комитета.
– Из-за этой церкви подняли такой шум, какого в Смитсбери не было с тех пор, как Историческое общество устроило скандал из-за магазина без продавцов у городского сквера, – недовольно сказал один из них.
Второй был еще откровеннее:
– Слишком рискованное это дело, мистер Блум вмешиваться в такую заваруху. Я не хочу сказать, что вац церковь плоха и все такое, но вы ведь сами понимаете: м несем ответственность перед вкладчиками...
Рафф попытался объяснить им, что церковь буд необычайно гармонично выглядеть среди деревь и естественно сольется с окружающим пейзажем, что сэр форма ее уже является символом. Попытался он таю доказать, что такая конструкция экономичнее, так как в № совмещаются зал, купол и шпиль; что в этом единственш величественном...
– Еще одно возражение, – сказал второй директ и постучал по стене макета. – В сентябре у нас быва! ураганы, и вашей стене придется принимать их нати на себя.
– Не думаю, – возразил Рафф. – Здесь господству! северные и северо-западные ветры; что же касает ураганов, то они обычно налетают с востока...
– Так-то оно так...
Рафф показал на план участка.
– Церковь обращена на юг, и стены идут с юга север. На них лежит основная нагрузка. И если да налетит ураган... I
Нет. Что толку? Ветер, конструкция, символическ форма, экономия – для них это все пустой звук.
Банк отклонил его просьбу. Не согласился даже дать письменное обещание, что предоставит заем.
Рафф унес эскизы и макет. Он сообщил по телефону печальные новости Кену Стрингеру – это было их первое серьезное поражение за последнее время.
Назавтра Рафф весь вечер не выходил из конторы, обращая молчаливые мольбы к собранию, которое шло в это время в приходском доме. Ожидая звонка Стрингеров, он прошагал по комнате не меньше десяти миль.
Когда в конторе пронзительно зазвонил телефон, Рафф добегался до полного изнеможения.
– Если вы завтра свободны, – вежливо и невыразительно звучал в трубке голос Кена, – то, пожалуй, принимайтесь за рабочие чертежи.
Все еще не веря новости, Рафф выслушал полный отчет о новом решении комитета и о том, что хотя Фрэнклин Дэвис невольно поддался общему изменившемуся отношению к проекту Раффа, однако окончательно он устыдился лишь тогда, когда "оппозиция" (то есть сторонники Стрингера) постановила обратиться за помощью к местно му банку.
– Кен! – завопил Рафф. – Я вас обожаю! Объясните, как нам удалось этого добиться? Нет, не нам! Вам! – И от полноты восторга добавил: – Кен, будь вы католиком, я выбрал бы вас папой.
Спать в такую ночь было бы возмутительной тратой времени. Рафф прошагал по комнате еще несколько миль, потом схватился за телефон, стоявший на чертежной доске. Он позвонил в Тоунтон Эбби Остину. Его радость переливалась через край. Он должен был с кем-нибудь поделиться. Трой... Если бы можно было все рассказать Трой!
Его звонок разбудил Эбби.
– Эбби, они утвердили! – крикнул Рафф. – Сегодня вечером.
– М-м? – сонно промычал Эбби.
– Сегодня вечером утвердили!
– Рафф?
– А кто же еще, черт тебя дери?
– Что утвердили?
– Проект церкви. Я строю конгрегациональную церковь. Не могу спать. Должен был рассказать тебе.
Тут Эбби наконец проснулся.
– Здорово! Вот это славная новость!
– Еще бы не славная! – орал Рафф. – Новость на славу!
– Как это тебе удалось? В твоем последнем письме был сплошной мрак.
– Сам не понимаю. Настоящее стопроцентное чудо.
– Погоди минутку, моя супруга желает что-то сказать тебе.
– Это изумительно! – воскликнула в трубку Феби. – Ну, Рафф, теперь у вас все на мази.
Потом трубку снова взял Эбби.
– Не понимаю, с чего это я радуюсь. Ведь ты теперь мой конкурент.
Рафф рассмеялся.
– А мое письмо ты получил? – спросил Эбби.
– Какое письмо?
– Значит, оно еще не дошло. Слушай, Рафф, наш разговор очень затягивается...
– Платить мне, а не тебе, – поддел его Рафф и ухмыльнулся.
– Знаю, – ответил Эбби. – Но счет будет черт знает какой.
– Что ты хотел сказать насчет письма?
– Ах да, – спохватился Эбби. – Это по поводу обеда в следующую пятницу. Мы хотим, чтобы ты приехал...
– Эбби, я бы рад, но проект нужно сделать как можно скорее, а ты же знаешь, чертежника у меня нет.
– И все-таки постарайся, – попросил Эбби. Потом добавил: – Я подумал, что, может быть, тебе захочется приехать. Трой возвращается из Бостона.
– Трой?
– Да. Миссис Винсент Коул. Моя сестра, – уточнил Эбби.
Даже сам Рафф слышал, как лицемерно прозвучали его слова:
– В общем, мне, конечно, нужно побывать на участке Вертенсонов. Постараюсь соединить то и другое...
– Ладно, притворщик ты этакий! Молодчина, что позвонил. Поздравляю еще раз. Теперь ты и в самом деле мой конкурент, op`bd`? Ну, хватит нам болтать.
Рафф повесил трубку. Ему было наплевать на счет. Он снова начал бродить по конторе, и с каждым шагом радость его росла.
Трой – он самым нелепым образом выпевал ее имя – Трой, если бы ты была здесь!
Поскольку о сне не могло быть и речи, он сделал единственное, на что был сейчас способен: подошел к большой чертежной доске, заточил десяток новых карандашей, наколол чистый лист кальки и взялся за рабочие чертежи смитсберийской конгрегациональной церкви.
Пятница была насыщена неожиданными событиями. К концу этого дня Рафф оказался в "Дубовом баре" нью-Йоркского отеля "Плаза". Кроме него, за столом сидели Трой, Феби и Эб. Белые салфетки почернели от геометрических фигур и перепутанных карандашных штрихов: То были эскизы общих видов и деталей церкви Раффа и актового зала доусонской частной школы Эбби.
Вообще говоря, ничего удивительного в этом не было, так как за столами, где сидят архитекторы, споры, как правило, ведутся на салфетках, скатертях, подносах и на обороте старых конвертов. Но сегодня обстоятельства были особенные, и Эбби с Раффом чертили не потому, что не могли обойтись без чертежей, а потому, что старались как-то разрядить атмосферу.
Теперь Рафф уже знал, что лучшими часами в этот день были часы, проведенные им в Ньюхилле. До того, как он встретился с ней. До того, как ему все стало известно.
В четыре часа он стоял на пригорке, глядя на дом Вертенсонов. Первая секция крыши уже была покрыта черепицей цвета морской волны: Рафф для того и приехал, чтобы посмотреть, как идет эта работа.
Роджер и Лойс Вертенсоны стояли рядом с ним и тоже смотрели на дом, на пологую, нависшую над гостиной крышу, выложенную большими треугольными голубовато-зелеными пластинами.
– Вот уж не жалко, что всадил в эту штуку столько денег! – воскликнул Роджер.
– А мне жалко, – заметила Лойс. – Но она вполне стоит того.
Дом словно уплывал вдаль, к горизонту, и выступающие края пятиугольной кровли мягко поблескивали в лучах солнца, гармонируя, почти сливаясь по цвету с водой и небом.
"Неплохо получилось", – думал Рафф. Сначала, распластавшись на этой самой крыше и наблюдая за рабочими, которые настилали черепицу, он испытывал настоящий Ужас: ему вдруг показалось, что она выглядит отвратительно. Отвратительно было все: и цвет и форма. Но теперь, когда секция была закончена, почти однотонные плитки образовали теплую, нежную цветовую мозаику и необыкноенно удачно объединили дом с водой и небом. Так удачно, что он сам себе не верил. И вообще, все это было даже чересчур: ведь, кроме того, была еще и радость победы в борьбе за церковь. Впитать то и другое одновременно Рафф не мог; видимо, его душевному складу не хватало гигроскопичности. Да, для него это было чересчур.
Впрочем, как это он сразу не понял, что за счастье которое дала ему работа, придется расплачиваться? Что-нибудь непременно случится.
Все стало ясно уже через час, когда он приехал к Трой Не при взгляде на нее – этот взгляд просто отдался болью в его сердце, – а при виде напряженного лица Эбби.
– Нам пришлось немного изменить планы, Рафф. ЭДЬ1 не останемся в Тоунтоне, а все вместе повезем Трой в Нью-Йорк, – сообщил Эбби.
– В Нью-Йорк? – переспросил Рафф.
– Да, в Нью-Йорк, – сказала Трой. – Я уезжаю в Западную Виргинию. Все готовы? – Она стояла посреди комнаты, держа в руке сигарету. На ней был строгий костюм из шотландки. Потом она обратилась к Феби: – Мадам, если вы готовы...
Пока они шли к машине Эба, Феби объяснила Раффу;
– Тут было настоящее сражение. Трой только недавно приехала. Ее привез какой-то тип по имени Лайл Кейз – она познакомилась с ним там, в Бостоне. Эбби из себя выходил, уговаривая ее не ехать. По-моему, это у них первая серьезная ссора за всю жизнь.
– Очень трогательно с вашей стороны, Рафф, – сказала Трой уже в машине. – Вернейший мой поклонш явился выпроводить меня.
Рафф неподвижно сидел рядом с нею, замкнувшись в молчании, пока Эбби, сидевший спереди, раздражен? рассказывал ему о том, что произошло. Рафф был неспособен к комментариям: она была возле него, он вдыхал запах ее духов, видел, как она сбрасывает лакированные туфли, скрещивает ноги и болтает этими стройными ногами, в то время как сражение между ней и Эбби разгорается с новой силой. Сражение, в которое ему. Раффу, лучше не вмешиваться. Потому что он все равно будет в проигрыше, кто бы из них ни одержал победу. И он не мог не думать о том, как горько ему будет возвращаться в Смитсбери одному. После того, как снова довелось побыть с ней.
– Ничего хорошего из этого не получится, и я ту т умываю руки. Объясни мне, Трой, на что ты рассчиты ваешь? – горячился Эбби. – Из-за своей дурацкой гор дости ты...
– Ох, Эб! – перебила Трой. – Хватит тебе пилить меня! Повторяю в двадцатый раз: я еду не по какому-то глупому импульсу. Я и сама знаю, что мне там будетневесело. – Не дождавшись реплики Эбби, она продолжала: – Винсент каждый божий день звонит мне и умоляет приехать. Не могу же я просто порвать с ним, даже не попробовав что-то наладить. Если не ради себя, то ради Дебби. – Короткое молчание. – Знаю, это звучит смешно и ужасно старомодно, но Винсент и вправду нуждается во мне. И зачем ты опять затеял этот разговор?
– Ты просто не в состоянии здраво судить о том, что такое ты делаешь, – заявил Эбби. – И великолепно доказала это, позволив Лайлу Кейзу привезти тебя сюда из Бостона.
Рафф невольно посмотрел на Трой.
Она ответила ему прямым взглядом.
– Рафф, известно вам, что мой брат стал блюстителем общественной нравственности? Знаете, из-за чегб такой шум? Лайл Кейз, очень милый молодой человек, был настолько любезен, что привез меня сюда из самого Бостона. – Обращаясь к Эбби: – Кроме того, ведь я, как сказал бы Винсент, сразу вышвырнула его за борт, не так ли?
– Господи помилуй, Трой, да он самый настоящий ублюдок!
– Эб, дай мне, пожалуйста, сигарету, – вмешалась Феби, стараясь переменить тему разговора. – Ты ничего не рассказал Раффу об участке, который мы смотрели вчера? – Она повернулась лицом к заднему сиденью – крепкая, красивая, с удивительно белой кожей и блестящей черной челкой; каждым своим движением, каждым вздохом она старалась поддержать, смягчить, даже вдохновить Эба, вернуть ему уверенность, дать теплоту и волю к жизни, в которых он, подобно любому человеческому существу, так нуждался и которых так долго был лишен по милости Нины. Как завидовал Рафф такой полноте чувства, как мечтал о ней!
Вечером, после обильных возлияний в "Дубовом баре", выйдя вместе с Эбби в уборную, Рафф не удержался от вопроса:
– А кто он такой?
– Кто?
– Лайл Кейз.
– Полное ничтожество, – сказал Эбби, оглянувшись и удостоверившись, что в комнате никого нет. – Он из хорошей семьи, но, знаешь, в семье не без урода. Трой в восторге от него, потому что он хочет пройти в Конгресс и прикидывается либералом, этаким лейбористом. Все это было бы очень хорошо, если бы я не знал, что он – просто вонючий оппортунист. – Эбби вдруг набросился на Раф-фа: – Это все по твоей Винс, Рафф. Ничего бы не было, если бы...
– Какая разница! – перебил Рафф. Он был так несчастен, что уже не пытался притворяться. – Все равно она уезжает в Западную Виргинию!
– Не в этом дело. – Эбби медленно, тщательно вытирал руки бумажной салфеткой. – Дело в ее настроении. Я всегда считал, что у нее больше здравого смысла, чем гордости, но, видно, ошибался. – Он замолчал. – Знаешь, что я обнаружил? Трой написала мне об этом из Бостона. Моя мать иногда способна на самые фантастические вещи, и Трой обожает ее, но почти все ее теперешнее поведение (да и прежнее тоже, я думаю) объясняется тем, что однажды, когда Трой было тринадцать лет и она собиралась на какой-то вечер, мама вдруг посмотрела на нее, покачала головой и сказала со своей характерной интонацией: "Слава богу, что ты хоть умненькая". Конечно, Трой тогда была еще очень нескладная, но потом она стала просто красивая. А попробуй сказать ей об этом! Слова матери так и засели у нее в голове. – Эбби задумался. – Она чертовски уязвима сейчас... Уже одно то, что она едет к Винсу... – Он бросил салфетку в мусорную корзину и взглянул на Раффа. – И ничего бы этого не случилось, если бы ты так постыдно не сбежал в Смитсбери. Уверен, что не случилось бы. Я-то ведь знаю, что с тобой происходит.
– Что со мной происходит? – рассеянно спросил Рафф. Мысли его были полны тринадцатилетней девочкой, собиравшейся на вечер.
Эбби промолчал: в уборную вошли двое мужчин. Но, возвращаясь с Раффом в бар, он резко спросил:
– Почему ты не сказал мне?
– Какого черта ты спрашиваешь? – так же резко сказал Рафф. – Будто не знаешь, как она ко мне относится? Я для нее просто шут, или комнатная собачонка, или еще что-то в этом роде... Но если бы даже все было по-другому, разве я мог бы вторгнуться в ее жизнь, когда...
– А я-то думал, – прервал его Эбби, – что это ты всегда говорил...
– Ну а теперь не говорю. – Они подошли к дверям бара.
– В общем, сейчас уже поздно вспоминать об этом, – уныло сказал Эбби.
Они прошли в другой конец бара, к своему столику у самой стены, покрытой тускло-бирюзовой росписью.
– Я заказала еще мартини для всех, – объявила Трой. – Выпьем, пока мой братец не превратил эту отвальную в...
– Рафф, расскажите нам о ваших делах в Смитсбе-ри, – поспешно вмешалась Феби.
Эб заерзал, взглянул сперва в сторону соседнего столика, за который только что уселись две пары, потом на жену.
– Расскажи, Рафф.
– О церкви, Рафф, услышать я хочу, – пропела Феби.
– В другой раз, – буркнул Рафф.
– Другого раза может и не быть, – заметила Трой.
Официант принес четыре мартини.
Эбби развернул чистую бумажную салфетку.
– Расскажи, что ты там придумал. – Пусть все окружающие видят, как они мирно беседуют.
– У меня нет карандаша.
– Почему это у архитекторов никогда нет карандашей? – поинтересовалась Феби, вытаскивая из сумочки карандаш и протягивая его Раффу.
Тут-то и началась салфеточная архитектура.
Рафф набросал грубые эскизы церкви в плане и перспективе. Эбби взял салфетку и долго ее рассматривал.
– Здорово, – сказал он наконец. – А как ты решаешь конструкцию этого стеклянного конька?
Рафф объяснил. Теперь салфетку взяла Трой.
– Замечательно придумано! – воскликнула она. Потом взглянула на Раффа. – Сделают они вас за это дьяконом?
– Блум-дьякон? – Рафф поспешно отвернулся к Эбби. – Посмотрим твой актовый зал. – Он передал ему карандаш, тщательно избегая взгляда Трой.
Эбби начал чертить на другой салфетке.
– Я упрашиваю Эба представить этот проект на фестиваль искусств Новой Англии, – сказала Феби.
– Сперва нужно построить зал, – возразил тот. Окончив чертеж, он показал его Раффу.
– Как вы находите, Рафф? Ведь правда, это АизИпыз ригиз? – спросила Феби.
Некоторое время они обсуждали актовый зал, потом снова выпили, потом снова заговорили о церкви, и тут Рафф рассказал о кампании Стрингеров и юмористически описал типичный дом в типичном поселке мистера Уильяма Фосса.
– Рафф... – Трой поставила бокал на стол и закурила. – Если вы не представите этот проект на фестиваль, я больше никогда не стану с вами разговаривать. Впрочем, вполне возможно, что я и так больше никогда не буду с вами разговаривать.
– Представлю в будущем году, – сказал Рафф. – К тому времени, Трой, у вас уже появится южный акцент И, конечно, вы ввяжетесь в борьбу с линчеванием и охотой на негров. Словом, дел будет по горло.
– А я не собираюсь там жить до скончания века. Боже избави. Месяц, не больше. Но если послушать Эбби, можно подумать, что я продала свое первородство. Понятия не имею, что это за штука – первородство. А не заглянуть ли нам на минутку в "Персидский бар"?
Эбби посмотрел на часы.
– Не успеем. – Потом снова посмотрел на часы. – Никак не успеем, если не хотим остаться без обеда.
– Ох, Эбби, кому нужен твой обед! – сказала Трой. Она тут же подозвала официанта и заказала еще мартини для всех.
На Пенсильванский вокзал они приехали за несколько минут до отхода поезда.
Пошатываясь, они брели под массивными сводами к эскалатору, jnrnp{i вел в главный вестибюль вокзала. Чемодан и шляпную картонку Трой нес Эбби.
– Ни дать ни взять – римские бани! – балагурил Рафф, пытаясь скрыть отчаяние. Он указал на огромный вестибюль, где кружили сотни пассажиров, крошечных и затерянных в этом монументальном ледяном зале, которым архитекторы – то ли по собственному почину, то ли подчиняясь чужой воле – наказали город.
Эбби привел всех к турникету и вызвал проводника.
Глядя на Трой, Рафф, вдохновленный первоклассным, сногсшибательным джином, которым славился бар "Плаза", пришел к выводу, что ее поступок достоин восхищения: она упорно отказывается сдаться, или уклониться, или увильнуть – и все еще ухитряется верить, что скрытый, неприкосновенный запас порядочности, имеющийся, как правило, у каждого человека, припрятан где-то и у Винса, и хочет дать ему еще один шанс, и стойко, с несокрушимой гордостью, несет бремя неудачного брака.
Но она ничего не знает о подлинных чувствах Раффа, о том, что он чувствует в эту минуту. Да и откуда ей знать? Кем бы он ни был для нее до сих пор – комнатной собачонкой, или шутом, или цветком на обоях, или даже образцом всех добродетелей, – в сан возлюбленного она его уже не возведет...
Шарканье ног, стук каблуков по мрамору пола, истошные вопли репродукторов – вся эта какофония словно сверлила ему мозг.
Трой повернулась к Феби.
– Пожелайте мне счастья, мадам. – И она нежно поцеловала ее.
– От всей души желаю, – пробормотала Феби.
– До свиданья, мой славненький. – Трой обняла Эбби. – И не огорчайся, пожалуйста...
– Может быть, ты все-таки передумаешь... – снова начал Эбби.
Но она отвернулась и поцеловала Раффа.
– Ну, ваш мальчик для битья уезжает, Рафф! Что вы теперь будете делать? – Ее большие глаза влажно блестели.
Прежде чем он смог пошевелить онемевшими губами, она уже прошла турникет и начала спускаться по ступенькам. Он смотрел ей вслед. Что, если он вдруг выпалит правду? Если вдруг скажет ей о любви, которую слишком поздно разглядел в своем уязвленном и замкнутом для всех сердце?
Что, если...
Но он не смог выдавить из себя даже обыкновенного "до свиданья" и молча смотрел на стройную, горделивую фигурку в клетчатом костюме, сбегающую по ступенькам к платформе.
Потом они все – он, и Эб, и Феби – повернулись и скорбной маленькой процессией начали пробираться сквозь шумную толпу к эскалаторам.
Жестоко обвиняя себя, он думал о странном, даже роковом совпадении: они навсегда распростились точно в такой же обстановке, в какой три года назад встретились – на вокзале. Только тогда это было не в Нью-Йорке, а в Нью-Хейвене, и он был слеп и злился на нее за то, что она пригрела маленького негритенка, и ему даже в голову не пришло, что в этом поступке не было ни капли фальши или тщеславия...
Серебристая лестница эскалатора подняла их уже почти на самый верх, когда Рафф почувствовал, что не может справиться с непреодолимым импульсом, который зрел в нем три года.
– Подожди меня! – пробормотал (а может быть, и прокричал) он Эбби и помчался вниз по бегущим вверх ступеням, грубо, отчаянно раздвигая, расталкивая, чуть не сбивая с ног стоявших на эскалаторе неподвижных, как манекены, людей.
(Брачная церемония в конторе судьи, и Трой, и ее откровенно-издевательская выходка, от которой у благостного чиновника искры из глаз посыпались.)
Бегом вниз по эскалатору, бегом зигзагами по мраморному полу вестибюля сквозь толпу, бегом через турникет, мимо кондукторов в форме, бегом, огромными скачками, по ступенькам к влажной полосе перрона.
(Трой, которая, опередив его, отвергла проект Флойда Милвина, а потом гневно выгнала Милвина из своего дома – маленькая дрожащая фигурка с животом, выпирающим из-под широкого шелкового жакета кимоно.)
Он остановился, задыхаясь, не зная, куда идти дальше, который из двух поездов, пыхтящих на платформе, отойдет первым, и вдруг услышал крик: "По вагонам", и повернулся к длинному составу справа, и бросился вперед, и побежал, не сводя глаз с бесчисленных окон.
(Трой, которая в ту ночь, когда сквозь дождь и снег они с опасностью для жизни добирались до нью-хейвенской больницы, держалась – или старалась держаться – так спокойно и весело, словно это была воскресная загородная прогулка.)
Он бежал слишком быстро, останавливался, боясь, что пропустит ее, и снова бежал по бесконечной бетонной платформе.
(Лицо, на котором застыла невыразимая мука родовых схваток.)
И вот – хлоп-хлоп! – одна за другой захлопываются стальные двери, и поезд, содрогаясь, трогается с места...
(Трой, которая хлестала его презрительными словами за слабость, за то, что близостью с Мэрион Мак-Брайд он предавал свои убеждения.)
Поезд набирал скорость и устремлялся вперед, туда, к тусклому клочку неба за туннелем, к темному небу над болотами Нью-Джерси...
(Открытый всем ветрам косогор и прикосновение красного пальто...)
Он побежал назад, против движения поезда, задевая, расталкивая по пути туманные фигуры провожающих, и все еще с отчаянием искал ее в окнах, уже зная, что это бесполезно; бежал, и останавливался, и снова мчался, нерассуждающий, глухой ко всему, одержимый – такой, каким он был всегда в критические минуты.
Наконец он остановился. Красный огонек последнего вагона все удалялся, и поезд уже был еле виден – чуть заметный темный силуэт на узкой полоске ночного неба.
Эб и Феби ждали его под аркой у книжного магазина, и, увидев их, он чуть было не повернул обратно. Узкое розовое лицо Эбби – длинный нос с небольшой горбинкой, решительный подбородок – отражало нетерпение и недоверие, а глаза осуждали Раффа так безжалостно, как не осуждал себя даже он сам.
И Эбби спросил:
– Как это все понимать, Рафф?
И Рафф, подавленный, все еще с трудом переводя дыхание, сказал самую большую глупость за все свои тридцать два года.
– Я там кое-что забыл, – сказал он.
Это случилось внезапно: не было ни слухов, ни намеков, которые предупредили бы о предательском замысле.
Весенним днем, когда все кругом буйно зазеленело, в контору к Раффу пришел Стрингер и принес убийственную новость: работу над проектом придется прекратить. Рафф был ошеломлен. Отложить в сторону почти готовые рабочие чертежи!
Фрэнклин Дэвис, главный жертвователь, человек, который в последнюю минуту хотя и нехотя, но все же стал союзником Раффа, теперь пошел на попятный и, превратившись в опаснейшего врага, отказался внести свои тридцать пять тысяч долларов.
– ... впредь до производства испытаний на прочность, – прочел Кеннет Стрингер строчку из письма Дэвиса, которое держал в руках.
– Какие еще там испытания? – Рафф поднял голову от чертежной доски и уставился на священника.
Знакомое, всегда веселое лицо теперь мрачно, тревожно.
– Дэвис консультировался с каким-то своим приятелем, инженером из Вест-Хартфорда, показывал ему чертежи, – пояснил Кен. – Они перерыли все строительные нормы и правила, какие только смогли отыскать, и теперь уверяют, что здание не выдержит.
– Чего не выдержит? – ощетинился Рафф.
Стрингер протянул ему письмо Дэвиса.
Рафф прочел раз, еще раз, попытался овладеть собой, но не выдержал: схватил рейсшину и изо всех сил трахнул по чертежу на доске.
– Да как они, сукины дети, смеют говорить такие вещи?
– Не знаю. – Светло-голубые глаза Стрингера удивленно взирали на железную винтовую лестницу, ведущую в так называемую спальню. Потом он перевел взгляд на и сказал: – Но согласитесь, Рафф, звучит это очень убедительно. Все эти сжатия, и напряжения, и внешние нагрузки, и тому подобное.
– Черт их подери, мой фундамент рассчитан так, чтобы выдержать любую нагрузку и любое напряжение, – рявкнул Рафф. – Кроме того, я еще ввел растяжки...
– Видимо, все дело в том, что церковь выглядит слишком легкой, – предположил священник.
– Да ведь я это сделал сознательно, – возразил Рафф. – Толщина и форма фундамента ниже отметки почвы – снаружи это незаметно – выбраны так, что он примет всю нагрузку и передаст ее на грунт.
Кен подергал воображаемую бороду.
– Они считают – будем смотреть правде в глаза, Рафф, – что стены слишком высоки и круты, так что они будут выпучиваться и в конце концов обрушатся... Мне только что звонил Лаймен Орр: он на нашей стороне, но говорит, что при таких обстоятельствах придется воздержаться...
Не желая верить этому, Рафф в бешенстве выскочил из-за доски и принялся мерить шагами просторную контору.
– Где этот так называемый инженер?
Кен покачал головой.
– Как теперь быть? Что вы предлагаете, Рафф? Не представляю, что нам еще предпринять. – Молодой священник, который никогда не падал духом, теперь выглядел беспомощным и пришибленным. Потом, с бледной улыбкой, он печально добавил: – Недурной аргумент для скептика – если даже архитектору, который строит церковь, не дождаться божьей помощи, то на что могут надеяться остальные?.. – Он не договорил.
Рафф подошел к доске и посмотрел на кипу рабочих чертежей – rpsd{ многих дней и ночей, многих недель.
– Не знаю, Кен. – Он механически снял с доски большие листы, отнес их к стенному шкафу и начал укладывать в один из длинных плоских ящиков. Потом вдруг резко повернулся к Кену. – Впрочем... выход есть, Кен. Единственный выход.
– Какой? – Голос священника звучал как-то даже просительно.
– Позволят они нам устроить испытание?
– То есть?
– Испытаем конструкцию, – объяснил Рафф. – Построим секцию фундамента и секцию стены и испытаем. Тогда...
– А не обойдется ли это так дорого, что...
– Наплевать. Платить буду я, – заявил Рафф.
– Это невозможно, Рафф. Вы и так обсчитываете себя и...
– К черту! Если вы уговорите их согласиться на испытание...
Они условились, что Стрингер предложит это Дэвису и членам комитета и попытается добиться их согласия. Священник ушел.
Оставшись один, Рафф закурил и снова начал яростно шагать по огромной комнате с белыми стенами. Но ему не стало легче, напротив, он еще больше взвинтил себя. Нет, невозможно поверить, что у него так бессовестно отнимут эту церковь, от которой зависит его репутация и вся его новая жизнь.
И опять ожидание, и бездеятельность, и мука, и снова мысли о Трой, от которых ему удавалось бежать в эти недели вдохновенной, самоотверженной работы.
Наконец согласие на испытание было дано, и Рафф начал готовиться к нему с глубокой и страстной уверенностью, что конструкция выдержит; лысый, иссохший Дэвис и его советчик, инженер Стюарт Фостер, с такой же точно уверенностью ожидали, что она обрушится.
Проверки ждали все, но расходы нес один Рафф. Он сам купил материалы и сам платил рабочим: доллар двадцать пять центов в час чернорабочим, два семьдесят пять – каменщику, два доллара – его подручному, два семьдесят пять – плотнику и десять долларов в час за пользование экскаватором, включая оплату машиниста.
Постройка секции заняла целую неделю и еще неделю пришлось ждать, пока окрепнет бетон.
Наступила среда, день испытания. Рафф уже собирался уходить, как вдруг зазвонил телефон. Вызов из Тоунтона. Еще не слыша голоса Эбби, Рафф понял, что только очень срочное дело могло подвигнуть его друга на междугородный разговор.
– Рафф, мне обязательно нужно поговорить с тобой; можешь ты приехать?
– Когда?
– Постарайся сейчас.
– Сейчас?
– Рафф, это необходимо.
Рафф объяснил, что на два тридцать назначено испытание.
– Трой вернулась, – сказал тогда Эбби.
– Вернулась? – Рафф внезапно охрип.
– Да, сегодня.
– Винс тоже?
– Нет. Там было черт знает что. Она почти ничего не рассказывает (сам понимаешь, как она сейчас насторожена), но, очевидно, между ними все кончено.
Рафф неподвижно стоял у доски; у него подгибались колени, mnch стали словно ватные.
– Насколько я понимаю, – говорил Эбби, – Винс вызвал ее для того, чтобы она помогала ему. У Бенсона Чарни там что-то вроде своего княжества или империи, и Трой не могла примириться с поведением Винса, а тот настаивал, чтобы и она вела себя так же. Она говорит, что это странный обособленный мир, который вращается вокруг Чарни и его подпевал, и каждый вечер вы должны сидеть и ждать, не позвонит ли вам Чарни, и это обязательно, и вас не принимают в избранный круг, если Чарни не позволяет вам называть его Бенджи. Короче говоря, Винс надеялся, что Трой пустит в ход свои чары и поможет ему пробить дорогу, а она просто не могла на это пойти. Или не хотела. И ухитрилась каким-то страшно ядовитым замечанием оскорбить Чарни. Словом, никаких иллюзий у нее не осталось. Трой не говорит об этом прямо – она отлично помнит, как я относился к ее отъезду с самого начала, но...
– Где она сейчас? Дома? – перебил Рафф.
– Поэтому-то я и звоню тебе. Слушай, Рафф, возможно, ты рассердишься на меня за то, что я сделал...
– Что ты сделал?
– Мне пришлось это сделать, Рафф, иначе я просто не мог. Пойми меня! – Эбби говорил с трудом, запинаясь. – Я знаю, что она задумала. Она приехала сюда с Лайлом Кейзом. Он встретил ее в Нью-Йорке и собирается отвезти \ в Бостон. Она повидает девочку, а потом начнет работать.
– Работать?
– Она собирается... Кейз выставил свою кандидатуру в Конгресс, и она будет помогать ему на выборах этой осенью.
Рафф слушал, едва сдерживая нетерпение, думая об испытании и о человеке, который ему это испытание навязал, – так бы и придушил его!
– Постарайся понять меня, Рафф. Я не сказал бы Трой об этом, если бы...
– О чем?
– Рафф, у меня не было другого выхода, – оправдывался Эбби. – Я не мог этого допустить. Я рассказал ей... ну, во-первых, что ты гнался за поездом, а во-вторых...
– Боже милостивый, Эбби! – Потом: – Что она сказала?
– Ну...
– Отвечай! – услышал Рафф свой крик.
– Я сам не понимаю ее ответа, честное слово, Рафф. Она была совершенно ошеломлена. А потом сказала, будто не верит мне – думает, это маневр с моей стороны, чтобы помешать ей связаться с Кейзом. – Эбби замолчал, и молчание это лучше всяких слов говорило о его растерянности. – Рафф, он полное ничтожество. Но Трой, конечно, видит в нем очередного спасителя простых людей. Хотел бы я, чтобы это было правдой!
– А я не хотел бы, – горестно признался Рафф.
– Понимаешь, – говорил Эбби, – сегодня он герой дня, и кое-кто в Бостоне принимает его всерьез, но ведь ему наплевать на простых людей и на все на свете, кроме самого себя. Он хочет одного: собрать достаточно голосов и пройти в Конгресс. Я готов убить Трой!
– Если я смогу приехать пораньше...
– Она уезжает в четыре.
– В четыре? Боже мой, Эбби, мне никак не успеть! И надо же было, чтобы именно сегодня...
– Рафф, ты только пойми, я ни за что не рассказал бы, но я ведь знаю: если бы я этого не сделал, ты...
– Я поеду в Бостон.
– Что?!
– Единственное, что я могу сделать... – Рафф замолчал. В контору вошел Кеннет Стрингер.
– Что случилось? – спросил он, когда Рафф повесил трубку.
– На куски разорву сукина сына! – загадочно ответил Рафф.
– Кого это? – удивился священник.
– Кейза... то есть Дэвиса! – заорал Рафф. – Пошли, Кен. Прошу прощения. – Он надел пиджак, и они поехали в город, на строительный участок, примыкавший к северной части городского сквера.
– Какие-нибудь неприятности, Рафф? – снова спросил Стрингер.
– В другой раз, Кен. Давайте раньше покончим с испытанием. – Рафф безнадежно взглянул на башенные часы ратуши.
– Мы все в сборе, мистер Блум, – встретил его золотозубой улыбкой Стюарт Фостер, инженер-консультант.
"Горячее будет дело", – сразу подумал Рафф.
В Смитсбери слухи распространялись быстро. Испытание еще не началось, а на участке уже толпился народ; в три часа единственному смитсберийскому полисмену, седовласому и благодушному человеку, с трудом влезавшему в мундир и именуемому всеми "Док", пришлось вмешаться и отгородить веревкой строительную площадку, чтобы ее не запрудили зрители.
Рафф увидел всех членов комитета. Был тут и тощий Фрэнклин Дэвис, который вертелся вокруг конструкции, оглядывая ее своими птичьими глазами, был и председатель городского управления, и директор банка, и несколько торговцев, которые даже закрыли свои лавки, только бы не пропустить спектакля.
Спектакль. "Скорее – бой быков", – думал Рафф. И почти все кровожадно ждут смерти быка, все втайне надеются, что бетонный фундамент даст трещину или развалится.
Рафф стоял на площадке рядом с Кеннетом Стрингером, спиной к зрителям. Потом вместе с инженером он в последний раз проверил, все ли готово к испытанию.
На площадке возвышалась точная копия одной из секций церкви; она была установлена и закреплена на фундаменте под тем же углом наклона, какой должен был быть у церковной стены. Только вместо балок из листовой стали Рафф соорудил деревянные контейнеры. Контейнеры будут загружены заранее взвешенными порциями камня, так что получится полная эквивалентная нагрузка. Заполняя камнем сперва одну сторону, а потом другую, можно будет проверить действие ветровой нагрузки на фундамент и капитальную стену.
Эта бетонная стена, облицованная местным камнем, была построена по чертежам и спецификациям Раффа. Она росла из земли, изящно суживаясь, нижняя ее часть была обнажена, чтобы все могли видеть расширяющиеся книзу бетонные контрфорсы.
Машинист сидел на месте у рычагов и спокойно ожидал сигнала приступить к погрузке камней, наваленных тут же на земле.
Рафф вернулся на тротуар. Инженер тоже отошел и присоединился к Фрэнклину Дэвису и членам комитета.
Настала решающая минута. Рафф заранее оповестил всех, что даст нагрузку на квадратный фут, в два раза превышающую требования самых устарелых правил строительного проектирования.
На участке воцарилась мертвая тишина, но даже в эту минуту у Раффа не было ни тени страха, или сомнения, или jnkea`mh.
Он поднял руку и подал знак машинисту.
Огромный зубастый ковш, описав широкую дугу, опустился, вгрызся в груду камней и поднял полный груз (три четверти кубического ярда) ; затем стальная стрела повернулась и ковш повис над контейнером.
И тут нервы у Раффа напряглись и руки непроизвольно сжались; когда пасть ковша раскрылась и камни посыпались в контейнер, он почувствовал такое острое желание помолиться неведомо кому, какого еще никогда в жизни не испытывал.
Только сейчас до него стали долетать голоса людей, болтавших за его спиной, отрывочные замечания, спокойные и неумолимые, как реплики хора в греческой трагедии:
– Говорят, эта дурацкая штуковина рассыпется, как только туда навалят камней.
– Похоже на то.
– Угу.
– Помните, как обвалился балкон в спортивном зале в Южном Торрингтоне?
– Лучше бы они сразу поручили это дело мистеру Хоули.
– Угу.
– Постараюсь держаться подальше от этой церкви.
– Блум его фамилия.
– Это он самый и есть.
– И зачем только разрешают этим евреям мудрить?
– Это не его вина. Я слышал...
– Ш-ш-ш...
Грохот камней заглушил голоса.
Рафф не сводил глаз с бетонных контрфорсов.
Он ничего больше не слышал, напряженно следя за ковшом, чувствуя тяжесть камней, снова посыпавшихся в контейнер, ощущая сдержанное волнение священника, стоявшего рядом.
И еще ковш, и еще, и еще.
И нагрузка на квадратный фут все растет.
И поверхность бетона невредима.
И еще ковш, и еще, и еще.
И Стюарт Фостер время от времени останавливает экскаватор и бежит проверить фундамент, и с ним Фрэнклин Дэвис, который наклоняется, почти касаясь бетона своим острым носиком, высматривая выпуклыми глазками, не появились ли трещины.
И снова ковш.
– Рафф, не пора ли кончить? – Капли пота, словно роса, поблескивали на встревоженном лице священника. – Ведь под такой нагрузкой что угодно рухнет.
Рафф помотал головой.
Расчетная нагрузка уже превышена, но пусть камни продолжают сыпаться. Огромный ковш движется взад и вперед – от кучи камней к контейнеру и опять к куче камней.
– Рафф!.. – сказал Стрингер. И снова: – Рафф! – Он подтолкнул его и показал глазами направо.
Рафф оВернулся и увидел, что Фрэнклин Дэвис и его консультант тихонько, незаметно уходят, поспешно пробираясь сквозь толпу. Их молчаливое исчезновение означало, что конструкция выдержала проверку.
Он сделал знак машинисту остановить экскаватор и вместе с Кеннетом Стрингером и Лайменом Орром подошел к фундаменту и тщательно осмотрел его. В бетоне только сейчас появилась первая, edb` заметная трещина.
Рафф выпрямился; его шея и ладони были влажны, где-то на самом дне глазных впадин стучала кровь. Кто-то в толпе громко зааплодировал, другие тоже начали хлопать в ладоши, аплодисменты становились все громче, потом замерли. Толпа поредела, и наконец стало совсем тихо.
И Кен Стрингер принялся трясти ему руку, и Рафф почувствовал по этому крепкому рукопожатию, какое облегчение и какую благодарность он сейчас испытывает.
И еще Рафф увидел, что на широком лице Лаймена Орра играет подобие улыбки, углубляя и без того глубокие морщины. Он ждал поздравлений. И напрасно. Можно было заранее предвидеть, что даже такой несомненный триумф не заставит твердокаменного смитсберийца отказаться от привычной сдержанности и осторожности.
– Может, когда-нибудь и возьмемся за постройку этой церкви, – сказал Лаймен Орр.
Едва окончилось это страшное испытание, как Рафф, у которого все еще дрожали руки и ноги, сел в машину и помчался в Бостон. Как все это странно!.. Даже теперь, в пути, он продолжал удивляться тому, что делает и собирается сделать: три года бегал от Трой, а сейчас, когда надеяться уже не на что, гонится за ней как одержимый. Гонится, махнув на все рукой, бросив работу, выжимая из "виллиса" максимальную скорость, чтобы опередить Трой и попасть в Бостон до ее приезда. Сперва на восток кратчайшим путем, через Гренби и Виндзор, на федеральное шоссе номер пять, вдоль огромного изумрудного ковра долины, по которой течет Коннектикут, к Спрингфилду, затем в Ворчестер и вот он уже в Кембридже на Маунт-ОуВерн-стрит.
Вдруг он снизил скорость: впереди полз громоздкий желтый автобус. На задке у него была рекламная надпись; Рафф прочел и расхохотался. Он так устал, голова у него так кружилась и от одержанной победы и от недобрых предчувствий, что смеялся он как пьяный. Он тащился за этим рыдваном, потешаясь над рекламой, которая могла появиться на свет только в кембриджском округе: "Береги время, езди автобусом! "
Он отлично помнил Бостон, в котором провел длинную военную зиму, как, впрочем, помнил большинство городов, в которых ему доводилось бывать; Бостон и Сан-Франциско запечатлелись особенно четко и выпукло.
Было уже шесть часов, и "виллис" Раффа сразу затерло в потоке машин. "Трой, – думал он, – доберется до Бостона не раньше семи тридцати". Он миновал городской сад, с благодарностью поглядывая на запомнившиеся ему деревья: их было очень много, и на каждом висела табличка с названием.
И вот уже Коммонвелт-авеню и дом Трой. Он проехал еще целых два квартала, прежде чем нашлась стоянка для машины. Потом зашагал назад с таким решительным и озабоченным видом, словно твердо знал, что именно он скажет и сделает, когда увидит ее, когда она приедет и застанет его в остиновском доме. Но знал он только одно: что ему необходимо выведать у нее больше, чем выведал Эбби. И он надеялся, что с нею не будет Лайла Кейза.
Он остановился перед домом Остинов – горделивым четырехэтажным зданием из темно-красного кирпича. Его приписывали Булфинчу; во всяком случае, на втором этаже красовались характерные для Булфинча балконы с коваными решетками, и фасад был отделан сиреневыми глазурованными плитками. Словом, это было то самое, от чего убежал Эбби и что привело его в конце концов к строгим геометрическим формам Миса ван дер роэ.
В сумерках особняк Остинов с его изящным коринфским портиком и полукруглой георгианской дверью казался величавым и задумчивым и был совсем не похож на желтый кирпичный домишко в Сэгино, который не мог похвастаться ничем, кроме безграничной люови, обитавшей в нем.
Рафф сразу узнал Нору – пухлую, одетую в черное женщину с быстрыми ирландскими глазами, как в свое время сразу узнал Трой. Вернее – думал, что узнал.
Нора попросила его подождать, потом вернулась и провела в гостиную на втором этаже. Там никого не было, и Раффу внезапно захотелось, чтобы мистера Остина не оказалось дома и чтобы к нему вышла миссис Остин.
Желание его не сбылось, и в гостиной появился мистер Остин-старший – длинноногий, длинноносый джентльмен с мощным подбородком, одетый в темно-серый костюм. По его жилету тянулась золотая цепочка.
Рафф представил себе, какую вежливую гримасу состроил бы мистер Остин, узнав об истинной цели этого визита, и как поспешно начал бы он наливать себе шотландского виски. С трудом подавив нервную ироническую улыбку, Рафф сказал:
– Мне нужно повидать Трой, мистер Остин. Кажется, я слишком рано явился. Не думаю, чтобы она приехала...
– Садитесь, пожалуйста. Не хотите ли виски? – Мистер Остин пристально посмотрел на него. – Уверен, что хотите.
– Благодарю вас, – ответил Рафф, садясь на тахту и стараясь улыбкой скрыть растущее замешательство.
Через несколько минут Нора внесла стеклянные графины на серебряном подносе. Мистер Остин налил себе и Раффу виски и разбавил его водой.
Рафф молча сидел в красивой, но негостеприимной комнате с темными стенами, респектабельной мебелью восемнадцатого века – красное дерево и орех – и прелестно облицованным камином, над которым висела картина Гилберта Стюарта.
Мистер Остин протянул Раффу стакан и сел напротив в нарядное чиппендейлское кресло.
– Боюсь, вам не удастся повидать Трой, – сказал он.
– Вы уверены, мистер Остин? Эбби сказал мне, что она сегодня утром выезжает из Тоунтона... – неловко начал Рафф.
– Так оно и есть. Но она звонила миссис Остин и сказала, что приедет поздно ночью или даже завтра утром.
– Завтра? – Если она днем уехала вместе с Лайлом Кейзом, думал Рафф, то что, черт возьми, произошло за это время?..
– Что-нибудь срочное, Рафф? – услышал он вопрос мистера Остина.
– Нет, – рассеянно ответил Рафф. Потом поспешно спросил:
– Как здоровье миссис Остин? А малышка?..
– Малышка чувствует себя превосходно. Миссис Остин сейчас наверху у нее. – Он сделал паузу. – Миссис Остин будет очень огорчена, что не повидала вас.
Чрезвычайно учтивый намек. Рафф допил виски и встал.
Мистер Остин задержал его, спросив, не хочет ли он выпить еще. Рафф отказался. И тогда мистер Остин, провожая его до keqrmhv{, спросил, как идут дела в его новой конторе. Он был слегка озадачен, когда Рафф рассказал ему о церкви. Прощаясь, он сказал:
– Если нужно что-нибудь передать Трой, я охотно...
– Нет, передавать ничего не нужно, – пробормотал Рафф.
Остин опять пристально посмотрел на него. В отличие от жены, он явно относился к Раффу с вежливым, вдумчивым и в то же время недоуменным любопытством. Конечно, он вспомнил при этом Морриса, о котором Трой рассказывала ему на свадьбе Эбби, и теперь, вероятно, подумал: "Бесспорно, все это очень занятно и удивительно, но еще удивительнее то, что сын этого самого Морриса Блума стал крестным отцом Деборы, что он был компаньоном и шафером Эбби, а сейчас стоит в моем доме, посмеивается, вероятно, над его красотами, и непонятно почему ждет мою дочь. Да, это странно. Конечно, такие вещи бывали и раньше, случались даже здесь, в Бостоне, но почему они должны были случиться у меня, в моей собственной семье?.. "
Рафф ушел слишком поспешно, неучтиво, мечтая убежать – куда?
Куда, господи помилуй; ему бежать? Где она сейчас, и что в эту минуту происходит между ней и Лайлом Кейзом, достопочтенным конгрессменом из Массачусетса?
Нет, надо остаться в Бостоне. Рафф проехал через весь город на Юнион-стрит. Там, по его воспоминаниям, был ресторан "Устрица". Он зашел туда – в теплую, уютную, похожую на корабль комнату, уселся в просторной белой кабине, выпил четыре кружки пива и съел порцию вареных ракушек.
В восемь часов он не удержался и позвонил Остинам, хотя и знал, что это глупо. Нет, сказал Нора, Трой не вернулась.
Рафф выпил еще кружку пива, расплатился и вышел на улицу. Он обошел вокруг Фанейл-холла, поглазел на его крышу и удивительный флюгер в виде кузнечика, потоптался у пустынных киосков, где днем торговали цветами и всякой всячиной.
В девять он опять позвонил Остинам.
Он понимал, что не может ждать ее в Бостоне всю ночь и весь завтрашний день. Он очень устал и пал духом. Поэтому он вернулся к машине и двинулся в обратный путь, на юг, под ночным сверкающим звездами небом.
Была уже полночь, когда он добрался до Смитсбери и увидел огромные волны холмов, залитых лунным светом.
Подъехав к своей конторе – совершенно темной среди других таких же темных домов, Рафф вылез не сразу: у него не было сил двинуться, и он сидел у руля, сгорбившись под тяжестью этого долгого, как столетие, дня. Пока не увидел – или это ему почудилось? – какую-то смутную тень, шевелящуюся у двери, выкрашенной в желто-охряной цвет.
О чем это говорил Лайл Кейз, когда она так резко и невежливо прервала его и, попросив прощения, отправилась звонить в Бостон? Они сидели тогда за столиком ресторана "Кузница" в Эйвоне, неподалеку от Фармингтона.
Трой без труда вспомнила, о чем шла речь. Она всегда слушала Лайла Кейза и наблюдала за ним с огромным интересом: он казался ей незаурядным, сильным, полным энергии. Сама она – Трой Остин Коул – уже потерпела крушение. Отлично понимая, что за человек Винсент, она все же винила в своей неудаче не его, а только себя, свою слабость, свое неумение образумить и удержать его; nm` обвинила себя в малодушии, приведшем к тому, что он растоптал ее гордость, пренебрег ею, покинул ее, одинокую, нелюбимую, нежеланную. А с Лайлом Кейзом она забывала обо всем этом и чувствовала себя так, словно только что выпорхнула из Редклиф-колледжа, готовая обнять весь мир и попытаться внести свой вклад в него...
"Ему только тридцать четыре года, – думала Трой, возвращаясь в ресторан. – Конечно, он пробьется в Конгресс. Возьмет штурмом. Да, его речи мне нравятся, они зажигают меня, и это совсем не значит, что у меня неустойчивый характер. Вот он пьет сейчас томатный сок вместо заказанного ею мартини и объясняет: «Даже то, что я пью или ем, могут использовать против меня. Будущей осенью любой тупица республиканец сможет облить меня грязью, заявив, что я – тайный алкоголик, пьянчуга. То ли дело томатный сок! Тут уж они не подкопаются". Наклонившись к ней и крепко сжав ее запястье, он продолжал: "Послушайте, Трой, я должен использовать то, что вы рассказали мне о Западной Виргинии, перебазировании туда промышленных предприятий. Закон Тафта – Хартли[62] ничего не решает. Запрещать легче всего, но на запретах далеко не уедешь. Вся эта история с бегством промышленников из Новой Англии дает мне материал для конкретных, конструктивных предложений. Вот увидите, я возьму наших стариков за шиворот да так встряхну, что они пробудятся от своего двухсотлетнего сна.
Но как раз во время этой зажигательной речи Трой, непонятно почему, вдруг задумалась над тем, что Эбби рассказал ей утром о Раффе Блуме. Рассказ брата, который тогда привел ее в ярость, теперь внезапно зазвучал по-новому, проник в ее сознание, овладел всеми мыслями. Она спрашивала себя: может быть, она потому не поверила Эбби, что не верила в себя? Боялась поверить?..
Но можно ли было поверить?
Как было не спасовать перед Раффом с первого дня знакомства. После таких полновесных затрещин?.. Шкура-то ведь не двойная! Пришлось похоронить по первому разряду любовь, убитую в самом зародыше, залатать израненную гордость и благодарно принять то, что предлагала жизнь: Винсента, а потом Дебору, первого, чудесно го ребенка, который, казалось, даст возможность хоть отчасти выразить себя и обрести радость. Ту самую радость, которую не удалось найти в любви. А теперь приходится благодарно принимать этого смутьяна, Лайла Кейза... Что угодно, кто угодно, только бы уйти от себя!
Как бы ни называлось чувство, овладевшее Трой, оно было очень сильно. Слушая политическую риторику Лайла, она говорила себе: "Ведь тебе уже досталось – и здорово досталось. Повидайся же с Раффом, посмотри ему в глаза в последний раз, даже задай ему прямой вопрос, не бойся показаться навязчивой. Едва ли это унижение будет страшнее тех, через которые ты уже прошла".
Она уговорила Лайла Кейза отвезти ее назад в Тоунтон и не провожать, схватила свой чемодан и шляпную картонку и выскочила из машины, оставив его одного, ошеломленного, онемевшего от удивления – его, всегда знавшего, что сказать, и способного, если потребуется, произнести речь даже под водой.
Сколько же часов она сидит здесь, словно какая-то несчастная сиротка? Одна, в этой ледяной ночи, сидит перед дверью Раффа и курит сигарету за сигаретой, чтобы на этом холоде не отморозить руки, не растерять мужества...
Сперва она увидела лучи фар, потом знакомый серый "виллис", который замедлил ход и остановился, и наконец – широкоплечую, сгорбленную фигуру за рулем...
И вот он идет к ней и смотрит на нее как на привидение.
Она поднялась, не в силах произнести ни слова, тщетно ожидая, что заговорит он. Только увидев, как безуспешно пытается он открыть дверь, как дрожит и звякает ключ, которым он никак не может попасть в замочную скважину, она поверила, набралась храбрости и дотронулась до него.
Год, который начался для Раффа с той минуты, когда Трой пришла к нему и подарила ему возможность видеть, и ощущать, и узнавать ее, был полон для него всякими событиями – и добрыми и недобрыми.
Он одержал блестящую победу при испытании, и ему поручили постройку церкви, но в долгие дни осени, и зимы, и весны, когда работы уже шли полным ходом, эта победа оВернулась горьким поражением.
Вместо того чтобы принести ему другие крупные заказы, она разожгла в старожилах Смитсбери скептицизм и возмущение. Та часть населения, которая могла позволить себе строиться, фактически бойкотировала Раффа и его контору. А люди помоложе, следившие с интересом, гордостью и энтузиазмом за тем, как воздвигается церковь, были недостаточно богаты, чтобы стать его клиентами.
Весь этот год Рафф существовал на гонорар, полученный за церковь. Правда, за неделю до церемонии закладки краеугольного камня он получил новый заказ: дом для молодого инженера-химика Эдварда Хьюинга, который вместе с семьей перебрался в эти края. Это был первый проблеск надежды среди навалившихся на него невзгод, которые, конечно, заставили бы его закрыть контору, не будь с ним Трой.
Потому что, когда каркас церкви был закончен, когда ее нагой и величавый фасад в форме буквы А вырос напротив сквера, население городка вознегодовало.
Первый удар исходил от Исторического общества, председатель которого, Оливия Джексон, написала и опубликовала в "Пчеле" гневное воззвание.
Затем начался сбор подписей под петицией, требующей новых зональных законов, а также запрещения возводить постройки в центре города, если проект не был утвержден муниципальным советом.
Много месяцев подряд "Пчела" помещала письма, всячески поносившие новую церковь, а если и попадались письма хвалебные, то за каждым из них следовало не меньше четырех деклараций протеста. В результате подписка на газету росла, а чертежный стол Раффа пустовал.
В ратуше состоялись три открытых митинга; они должны были объединить противников Раффа перед выпуском еще одной петиции, требующей изменения зональных законов. Миссис Джексон (ее муж, богатый и влиятельный человек, был владельцем самого популярного в городе похоронного бюро) сделала своим боевым кличем имя Рафферти Блума, сопровождая его нелестными и даже оскорбительными эпитетами. Стоявшие за нею городские круги тоже jphw`kh об "угрозе", будто бы нависшей над населением.
Миссис Джексон, миниатюрная, седовласая леди, искренность которой, по убеждению Раффа, равнялась только ее невежеству, нарисовала перед собравшимися мрачную картину того, как изменился после войны центр города из-за всяких "кошмарных" лавок, и "нового магазина без продавцов", и "этого невозможного модернистского здания". Подобные строения бесстыдно вторглись в город, нанеся серьезный ущерб "нашему чудесному скверу и старинным домам, которые привлекают туристов со всех уголков Соединенных Штатов". Особенным красноречием отличалась заключительная часть филиппики миссис Джексон: "Достаточно взглянуть на эту дикую, немыслимую церковь – кощунство даже называть ее церковью, – чтобы понять, какая участь постигнет наш прелестный древний городок, если мы по-прежнему будем стоять в стороне сложа руки. Сознаюсь, мне совсем не нравится, когда меня называют старомодной или, еще хуже того, реакционеркой, но я не могу равнодушно созерцать, как то немногое, что еще сохранилось от нашего наследия, от нашего славного прошлого, уродуется этими, с позволения сказать, архитекторами, которые – подумать только! – явились к нам неведомо откуда и воображают, будто им достаточно попасть в наши избирательные списки, чтобы стать гражданами Смитсбери!
Рафф не сдался. Он выдержал все это отчасти потому, что у него был небольшой круг настоящих друзей вроде Кена и Молли Стрингеров, а главным образом благодаря Трой.
Но и от постоянного общения с Трой он тоже должен был отказаться: в этот горький период его жизни встречи с ней были чудесным, но запретным плодом.
Когда человек живет в провинциальном городишке и хочет заниматься архитектурной практикой, он не может открыто встречаться с замужней женщиной, даже если она разъехалась с мужем и для нее уже начался долгий искус бракоразводного процесса.
Поэтому Трой переехала в Фармингтон, в дом покойной Изабель Остин Чейз, сестра которой жила неподалеку и помогала Трой присматривать за Деборой.
В печальные месяцы бездеятельности, ожидания и озлобления у Раффа не было ни работы, ни чертежников, ни клиентов. Но в том, что его контора пустовала, была и своя положительная сторона: Дебора – ей уже исполнилось полтора года и она называла Раффа "Рах" – была в восторге от его дома: это был новый, увлекательный, полный замечательных неожиданностей мир; когда Трой привозила ее к Раффу, она не отходила от железной винтовой лестницы, безуспешно стараясь взобраться на высокие ступеньки.
Уик-энды Рафф проводил в Фармингтоне, если только все втроем не отправлялись в Тоунтон; можно сказать, что именно благодаря этим уик-эндам с Трой и Деборой Рафф не отступил, не сложил оружия.
Между тем у Эбби в Тоунтоне жизнь складывалась куда благополучнее; у него было много заказов – на Мэйн-стрит против Тринити уже выросло здание Атлантического банка, а строительство тоунтонского Дворца искусств и ремесел шло полным ходом. Кроме того, Эбби проектировал два новых магазина на Мэйн-стрит и новое здание Пожарного управления. Да, Эбби удалось наложить на город свою печать. Он приобрел двадцатиакровый участок и разрабатывал проект собственного дома по эскизам, сделанным в ту ночь, когда Рафф спьяна натолкнул его на открытие стиля "АизИпиз ригиз".
Но, конечно, самым важным событием в жизни Эбби было то, что Трой ждала ребенка. Когда в рождественские дни Рафф и Трой приехали в Тоунтон на новоселье к Вертенсонам, Эб воскликнул, указывая на живот Феби: "Красивее этой конструкции я еще ничего не сооружал! "
В майском номере "Юнайтед Стейтс аркитекчер" появились фотографии новой начальной школы в Брай-орвилле, Западная Виргиния. Винс блестяще решил проблему дешевого строительства. По мнению Раффа, это была его первая действительно первоклассная работа.
Но для самого Раффа погода начала проясняться только в середине июня.
Потому что именно тогда произошло событие, которому он обязан был своими счастливейшими переживаниями – не считая, конечно, удивительного ощущения полноты, подаренного ему любовью Трой. Пятнадцатого июня волна озлобления, поднявшаяся против Раффа в Смитсбери, схлынула и уже больше не возвращалась: из непрошеного и опасного пришельца он превратился в почетного гражданина Смитсбери, ибо на ежегодном фестивале искусств Новой Англии смитсбе-рийская конгрегациональная церковь получила первую премию.
Рафф сидел за чертежной доской, разрабатывая проект дома Хьюинга, когда ему передали по телефону содержание только что полученной телеграммы. Само собой разумеется, население Смитсбери узнало эту новость куда раньше, чем Рафф смог сообщить ее Трой. И весь день, ожидая встречи с нею, чтобы рассказать ей о своей победе, он наслаждался неожиданной удачей и думал о том, что не мог бы радоваться так сильно и остро, если бы в его жизни не было женщины, которая полностью разделит с ним эту радость. Перед его глазами все время стояло лицо Трой, на котором, словно в зеркале, отражалось его собственное ликование.
Когда Рафф приехал в Бостон, где в этом году состоялся фестиваль, когда, впервые в жизни надев белый смокинг, уселся за один из больших круглых столов в бальном зале отеля, он вдруг отчетливо понял, что испытывает такую глубокую благодарность не только потому, что получил награду, и рядом с ним сидят Трой, и Эб, и Феби, а на столе лежит телеграмма, которая так удивила его и как-то по-особенному тронула ("Поздравляю ужасно горд Винс"), но и потому, что в каком-то смысле сегодня вместе с ним награждены Кеннет и Молли Стрингеры (и Уолдо Бинком, и Гомер Джепсон, и Моррис Блум).
После обеда, в десять часов вечера, начались речи и раздача наград, и тут Раффу пришлось испить чашу славы до дна.
Речи Мэтью Пирса, председателя комитета по присуждению премий, он почти не слышал: он оглох от волнения и воспринимал только какие-то фрагменты, какие-то обрывки фраз.
Пирс стоял у микрофона на эстраде в дальнем конце: 3ала, высокий, сдержанный, элегантный. Он ничуть не изменился за эти годы – те же рыжеватые волосы, те же щетинистые усы, тот же ровный голос.
– ... Жюри единодушно присудило первую премию данному проекту, так как это действительно новое слово в архитектуре. Мы остановились на нем по многим соображениям...
... Не только потому, что проблема хорошо разрешена с экономической точки зрения, но и потому, что архитектор внес поистине гуманистические черты в концепцию современной церкви...
... По нашему убеждению, удача эта объясняется тем, что автору проекта удалось выразить, так сказать, духовную сущность здания. Vepjnb| задумана смело и оригинально, но благодаря своей соразмерности, классической гармоничности и простоте она вызывает в сердцах отклики такие же древние, как и земля, на которой она стоит...
Рафф почувствовал, как шевельнулась сидевшая рядом с ним Трой.
– ... существует серьезная угроза. Когда современная американская архитектура окончательно возмужала, она оказалась лицом к лицу с опасностью потерять то, что было завоевано за последние пятьдесят лет, с опасностью подчиниться собственной великолепной технологии и утратить то единственное, без чего никакая архитектура не-может быть названа великой, а именно – человечность. Вот это редкостное и необходимейшее для нас всех свойство – человечность – и делает эту церковь такой примечательной...
... Если мистер Блум будет так любезен и пройдет сюда...
Рафф испуганно дернулся на своем позолоченном стуле. Он увидел лицо Трой, почувствовал прикосновение ее руки. Эбби взволнованно кивнул ему. Он проглотил слюну, встал и, глядя прямо перед собой, неуклюже пробираясь между столами в ослепительном, переливчатом свете канделябров, начал долгое путешествие к эстраде.
– ... Должен сказать, что эта премия взволновала меня и по обстоятельствам личного порядка. Узнав фамилию победителя на конкурсе, я испытал особенную радость...
Путь к эстраде длился целую вечность.
– ... Я, разумеется, отлично помню Рафферти Блума. Когда-то он был моим студентом, и, смею надеяться, мы оба в одинаковой степени ценили наши приятные, хотя и довольно бурные встречи...
Сперва Рафф пристально смотрел на ступеньки эстрады, потом перевел глаза на пустое пространство позади длинного стола, за которым сидели члены комитетов по присуждению и раздаче премий.
– ... С большим удовольствием я, от имени моих коллег и всех членов жюри фестиваля искусств Новой Англии представляю вам молодого зодчего, вклад которого в современную архитектуру вполне заслуживает присужденной ему премии: его имя – Рафферти Блум.
И Раффу волей-неволей пришлось повернуться лицом к огромному залу, к висячим шарам, излучающим хрустальный свет. Он лихорадочно рылся в карманах, отыскивая конспект ответной речи, которую его просили приготовить. Но конспекта не оказалось. Видимо, он остался дома. Поэтому, когда Рафф, переполненный радостью и страхом, попытался выразить свою признательность, слова его прозвучали слишком казенно.
Не высказал он и своей затаенной надежды на то, что этот вечер станет для него не вершиной, не концом пути, а лишь подступом к новому подъему.