Канцелярская крыса

Метод Тьюринга-Уинтерблоссома (1)

Герти готов был поклясться, что время замедлило свой ход. Что в огромные невидимые часы, контролирующие извечный бег времени, насыпалось порядком сору, отчего их сложный механизм заедает, а стрелки почти не двигаются.

Находиться долго в одной позе было трудно, особенно в столь неудобной позе. Тело быстро затекало и кости начинали ныть, как у столетнего старика. Герти время от времени шевелил плечами и переступал с ноги на ногу, чтоб разогнать кровь, но всё равно ожидание давалось ему тяжело. Привалившись к двери гостиничного номера, он глядел в крохотную щёлку, образованную немного отошедшей рассохшейся доской, и старался дышать широко открытым ртом, производя как можно меньше шума.

В таком положении, уподобившись статуе, он стоял уже четыре часа. Карманный «Беккер» говорил ему это совершенно однозначно. Но Герти чувствовал себя так, словно провёл здесь, в прихожей своего гостиничного номера, уже как минимум сутки. Положительно, ничто так не утомляет человека, как ожидание. Вот отчего ожидание виселицы служит последней пыткой приговорённому к казни. Герти ждал не последнего рассвета, но мука эта к трём часам пополудни стала настолько невыносима, что он стал колебаться, малодушно размышляя, не разумнее ли бросить всё это.

«Ты дурак, Гилберт Натаниэль Уинтерблоссом, — сказал он себе беззвучно, — Ты самый беспросветный, круглый и самонадеянный дурак на всём этом острове, а может, и во всей Поллинезии. Когда ты умрёшь, а это, несомненно, случится достаточно скоро, тебе наверняка поставят памятник жители Нового Бангора. Где-нибудь на площади Брайбус, возле мраморного Короля Дика[31]. На памятнике будет написано: „самому безнадёжному дураку к востоку от Гринвича“. Чайки будут гадить твоей статуе на голову долгие, долгие, долгие годы…»

Он услышал негромкий скрип, и мгновенно напрягся, сам обратившись в подобие статуи. Без сомнения, звук этот донёсся из гостиничного коридора. Приникнув к щели и смахивая с неё пыль дрожащей от возбуждения ресницей, Герти увидел, как медленно отворяется дверь соседнего номера под цифрой «17». Когда она открылась полностью, стала видна фигура мистера Иггиса. Она была знакома Герти до последних мельчайших деталей, возможно, даже тех, о которых он сам не подозревал. На мистере Иггисе был его обычный мешковатый костюм в мелкую серую полоску. Очки мистер Иггис надел так же, как надевал обычно, выходя из номера, они болтались на самом кончике его небольшого носа. Словом, всё в мистере Иггисе было совершенно обычным, ровно таким же, каким было вчера, позавчера или неделю назад. Включая выражение лица мистера Иггиса. Точнее, отсутствие всякого выражения.

Мистер Иггис был одной из тех вещей, что само Время создаёт в качестве ориентира, межевого знака, над которым не властно течение. Он был самим воплощением постоянства. Если бы мистер Путешественник из новомодного романа[32] запустил свой чудесный аппарат, установив точкой прибытия двухсоттысячный год до Рождества Христова, вздумав посетить Океанию в те времена, когда ей правили ужасные ящеры, нет сомнений, первым делом он нос к носу столкнулся бы с мистером Иггисом, выходящим из своего гостиничного номера.

Мистер Иггис совершенно равнодушно посмотрел перед собой (Герти, сглотнув, на миг отшатнулся от своей щели), небрежно поправил галстук и закрыл за собой дверь. Щелчок повернувшегося в замке ключа, и мистер Иггис уже движется по гостиничному коридору, размеренно переставляя ноги.

Герти не шевелился до тех пор, пока не услышал, как скрипит под чужими ногами лестница. Лестница в «Полевом клевере» была старой, так что каждая её ступень стонала на свой лад. Без сомнения, мистер Иггис уже спустился в гостиничный холл. Если так, время действовать.

Герти открыл дверь своего номера. Руки были чужими, непослушными, так что замок не сразу поддался. Несколько минут простоял, ожидая, в гостиничном коридоре. Ему постоянно мерещилось, что лестница заскрипела вновь, что вот-вот возникнет в коридоре долговязая фигура мистера Иггиса в его извечном костюме в мелкую серую полоску. Но он был в коридоре один.

«Смелее!» — скомандовал сам себе Герти.

Смахнув рукой пот (удивительное дело, лоб казался раскалённым, а пот на нём — ледяной), он скользнул к двери соседнего номера под цифрой «17». Ключ, заранее зажатый в пальцах, отказывался лезть в замочную скважину, и Герти потратил добрых полминуты, прежде чем услышал лязг открытого замка. Дверь номера почти бесшумно отворилась, обнажая обиталище мистера Иггиса, его пустую раковину, временно оставшуюся без хозяина.

Герти крадучись шагнул внутрь. Собственное сердце билось так громко, что хотелось приглушить его, чтоб не привлекло внимание швейцара, приложив ладонь к груди. А то и вовсе выпрыгнет прочь из груди…

Обстановка не интересовала Герти. Она ничем не отличалась от обстановки его собственного номера, да и всех прочих номеров «Полевого клевера». Меблировка была спартанской: кровать, шкаф, письменный стол, лампа и трюмо составляли всё внутреннее убранство. Герти распахнул шкаф и обнаружил, что тот совершенно пуст. Ни костюмов, ни сорочек, ни даже белья. Это его не удивило, он ожидал чего-то подобного. Пуст был и письменный стол, который Герти торопливо и неумело обыскал, в ящиках нашлись лишь канцелярские скрепки и немного пыли. Осталось последнее.

Запустив руки под кровать, Герти вытащил наружу вместительный пузатый саквояж. Саквояж был потёртым, с поблёкшим от времени кожаным брюхом, явно чем-то плотно набитым. Этот миг был самым тревожным. Нащупывая непослушными руками застёжку саквояжа, Герти ощущал себя так, словно разряжал взведённую и готовую ко взрыву адскую машинку. В любой момент в коридоре могли раздаться мерные шаги мистера Иггиса.

Саквояж распахнулся. Герти двумя руками развёл металлические челюсти, чтоб взглянуть на его содержимое. И сдавленно охнул:

— Святой милосердный Боже!..

Гостиница «Полевой клевер», в которой Герти проживал без малого две недели, не стремилась соответствовать своему названию. Полевым клевером здесь никогда не пахло, а пахло паркетным воском, пылью, мылом, крахмалом, свежими тостами, краской и старым деревом, словом, так же, как пахнет обыкновенно во всех лондонских гостиницах средней руки. Гостиницы Нового Бангора, как выяснилось, в этом отношении почти ничем не отличались.

Гостиницу эту Герти сравнил бы с пожилой дамой, уже не молодящейся, не пытающейся обмануть незнакомца иллюзорными чарами давно минувшей юности, но блюдущей своеобразный кодекс приличий, утверждённый женским обществом за многие века.

Бронзовые ручки здесь чистили еженедельно, зато портьеры собирали в себе столько пыли, что иной раз можно было чихнуть, лишь задев их плечом. Номера были скромны, но скромностью не жалкой и стеснительной, а чопорной и достойной, как выходной туалет старой девы. И два шиллинга в день были вполне подходящей платой за подобную честность.

Гостиница представляла собой трёхэтажное здание из светлого камня, которое по-хозяйски расположилось между прочими домами на Фробишер-стрит. У неё даже был свой швейцар — темнокожий великан в красной, как гвардейский мундир, униформе. Мимо него Герти каждый раз проходил с некоторой опаской. Швейцар определённо относился к тем, кого офицер с «Мемфиды» именовал «полли», кожа цвета какао, массивная челюсть и жёсткие чёрные волосы делали всякую ошибку невозможной.

Как Герти уже успел заметить, полинезийцы в целом обладали вполне правильными чертами лица, и многих из них, пожалуй, можно было бы даже назвать привлекательными, если бы не излишне острые скулы, наводящие мысль о чём-то дикарском. А ещё красота полинезийцев была красотой грозной, варварской, какой-то первобытной и, вместе с тем, благородной. Это была красота прирождённых воинов. Всякого «полли» легко было представить в леопардовой шкуре, потрясающим копьём на берегу какого-нибудь тихоокеанского острова, хрипло рычащим и обагрённым кровью, даже когда тот был облачён в платье европейского покроя или рабочий комбинезон.

Швейцара же Герти безотчётно сторонился с первого дня пребывания в гостинице. Если прочие «полли» были похожи на воинов, благородных в своём природном невежестве, этот смахивал на самого настоящего головореза. Сбитый так плотно, что казался состоящим из одного лишь мяса, без костей, хрящей и внутренних органов, он денно и нощно занимал свой пост у входа в гостиницу. Стать у него была гориллья, швейцарскую форму наверняка пришлось шить на заказ, огромные руки свисали едва ли не до колен. Да и лицо было вполне соответствующим. Тяжёлый взгляд из-под полуопущенных век, перебитый не единожды нос, упрямо выдвинутый вперёд подбородок-подкова… Его домом явно был не полный дикой красоты остров Тихого океана, а мрачные подворотни Клифа. Швейцар никогда не открывал рта, но всякий раз провожал Герти взглядом, от которого у того ёкала печёнка.

«Экая горгулья, — подумал о нём Герти в первый же день, — Явный бандит, которого взяли в швейцары. Уж не знаю, насколько хорошо он отпугивает от гостиницы неприятности, удивительно то, как он ещё не отпугнул всех клиентов…»

Впрочем, мысли о грозном швейцаре сейчас занимали голову Герти весьма редко. Хватало и без них неприятных вещей. Если разобраться, ситуация складывалась весьма не радужного свойства и, размышляя о ней, Герти всё более падал духом, что лишь усиливалось одиночеством и вынужденным бездельем.

Во-первых, он, по сути, на правах самозванца оказался в чужом теле. И ладно бы ещё каком-нибудь невзрачном, так нет, его угораздило превратиться в полковника Уизерса. Что это за тип Герти и сам толком не знал, но из отдельных фактов, ставших ему известными, можно было сделать вывод, что полковник Уизерс — личность весьма неординарная, эксцентричная, а к тому же ещё и рисковая. Герти не желал быть полковником Уизерсом, совсем напротив, был бы рад восстановить своё законное имя, но возможности для этого пока не видел. Находиться в чужой шкуре было ужасно неудобно, даже унизительно. Должно быть, подобным образом ощущал себя швейцар-полли, вынужденный носить узкий и жмущий мундир.

Вслед за этим «во-первых» следовало столько разных, по-своему отвратительных производных, что Герти стискивал зубы. Для начала, что вы будете делать, мистер Уинтерблоссом, если настоящий капитан Уизерс явится в Новый Бангор? Вполне возможно, он выкроит денёк между африканским сафари и экспедициями в гвинейские джунгли, чтоб посетить этот уголок Полинезии, и что тогда? Что сделает этот джентльмен, увидев дерзкого самозванца? Судя по тому, что успел узнать о Уизерсе Герти, ничего хорошего не произойдёт. Пожалуй, полковник попросту вытащит свой громоздкий армейский «кольт» и застрелит самозванца прямо посреди улицы. Разве что, немного задержится, чтоб снять с него скальп. Герти отчего-то был уверен, что у настоящего полковника Уизерса должна быть неплохая коллекция скальпов.

Позорного разоблачения можно было бы, впрочем, опасаться в любом случае. Мистер Беллигейл, к примеру, определённо представлял опасность. Он знал истинное имя Герти, но по какой-то причине не принял его всерьёз. Про него Герти старался лишний раз не вспоминать. Молчаливый чиновник в чёрном похоронном костюме обладал сверхъестественной способностью проникать в чужие мысли. Достаточно было лишь подумать о нём, как весь окружающий мир подсвечивался серыми оттенками и делался невыносимо-отвратительным, как затхлые внутренности Канцелярии.

Гораздо хуже то, что он, Герти, сам принял эти навязанные ему правила. Он, Герти, собственной дрожащей рукой вывел в книге постояльцев отеля «пол. Г.Н. Уизерс», и подпись эта равнялась подписи под собственным смертным приговором. Теперь он уже не сможет утверждать, что произошло досадное недоразумение, путаница, ерундовая история. Теперь он самый настоящий самозванец, личность злонамеренная и априори виновная. Но мог ли он поступить иначе? Ему придётся уведомить Канцелярию об отеле, в котором он остановился, не мог же он записаться Уинтерблоссомом!.. Это тем более вызвало бы много неприятных вопросов.

Ладно, убеждал себя Герти, разглядывая в окно своего гостиничного номера медленно плавящиеся улицы Нового Бангора, может, скандального разоблачения каким-то образом удастся избежать, или оттянуть его на какое-то время. Допустим. Допустим, что настоящий полковник ещё много лет не посетит Новый Бангор, а мистер Беллигейл вообще не от мира сего, и попросту забыл про Герти. Допустим. Но что же тогда, господа?.. Выходит, ему придётся остаться самозваным полковником? Жить под чужим именем, под чужой — и ужасно неприятной — личиной?.. Сколько же он выдержит? Это же не театр, не постановка, а он, Герти, не профессиональный актёр и не разведчик. Сколько времени он сможет рядиться под человека, которым не является? Или ему так до самой смерти и придётся носить шкуру «пол. Г.Н. Уизерса»? Какая нелепость!

«Во-вторых» было не легче, а на ум приходило иной раз даже раньше. Его собственное имя было похищено. Причём не приезжим недотёпой, а каким-то безжалостным, бесчеловечным, а то и безумным убийцей, промышляющим на улицах города. Это пахло уже по-настоящему скверно. Человек, выдающий себя за Гилберта Уинтерблоссома, потрошит людей, нарочно забавляясь и куражась. Визитная карточка в зубах!.. Шарпер прав, это не простой жест. Это вызов, это презрительный плевок в лицо полиции города. А ещё ловкий и циничный трюк.

Герти пытался вспомнить лицо того попрошайки, что вытянул у него портмоне. Пытался, и не мог. В тот момент он был слишком удивлён и напуган, а попрошайка был обильно украшен разводами грязи. Даже увидь его Герти при свете дня посреди улицы, и то едва ли узнал бы. Запомнился только лишь странный кашель и вылетающая изо рта чёрная угольная взвесь… Шарпер говорил что-то про проклятых угольщиков, которые шляются по улицам, некстати вспомнилось Герти. Уголь, угольщики… Нет, ерунда какая-то.

Страшнее всего делалось при мысли о том, сколько ещё в портмоне оставалось визитных карточек. Если каждая из них будет помещена в закостеневший рот мёртвой жертвы, Новый Бангор надолго запомнит мистера Уинтерблоссома…

Третья проблема, мучавшая Герти, казалась совсем несерьёзной на фоне предыдущих, но оказалась на удивление досадной. Она тоже касалась его портмоне. В украденном портмоне лежали все его деньги. Чек на двадцать фунтов стерлингов, а также банкноты на десять, и ещё несколько шиллингов мелочью. Мелочь Герти ещё на палубе «Мемфиды» пересыпал в карман — на почтовые марки, газеты и сигареты. Выйдя из Канцелярии и с невыразимым облегчением вдохнув свежий воздух, он тщательно пересчитал монеты. Выходило одиннадцать шиллингов и двадцать пенсов. Весьма скромная сумма в его ситуации, пришлось признать Герти. Почти ничтожная. Оказавшись в подобной ситуации в Лондоне, Герти выписал бы чек, но здесь ситуация была совсем иная… Увидев его имя на чеке, банковский клерк мигом кликнет констебля, и отправится мистер Уинтерблоссом в казённое учреждение, которое, вероятно, не будет стоить ему ни единого пенни, только вот затянется на долгое время. А то и… Говорят, в колониальных судах волокитой не занимаются, а дела решают быстро. Не успеет он опомниться, как горло перехватит пеньковый галстук.

Номер в «Полевом клевере» обошёлся ему недорого, два шиллинга в день. Одиннадцати шиллингов хватило бы ему, чтобы провести здесь пять дней. Но Герти не думал, что ему придётся провести в гостинице столько времени. Он чувствовал, что по горло сыт Новым Бангором. Сыт, как человек, пообедавший на три фунта стерлингов в привокзальном буфете и теперь испытывающий ужасное несварение желудка вкупе с изжогой. В общем, пребывал в том состоянии, когда всякий поневоле захочет промокнуть губы салфеткой и поднять руку, подзывая официанта со счётом.

Он собирался покинуть остров настолько быстро, насколько это представится возможным.

— Долго пробудете здесь, полковник Уизерс? — вежливо спросил консьерж, вписывая его имя в специальный журнал.

— Возможно, день или два. Кстати, могу я обратиться к вам за справкой?

— Конечно, сэр. Что вас интересует?

— Какие суда отправляются из Нового Бангора в ближайшее время?

— О, это легко, сэр. Четырнадцатого мая отходит «Герцогиня Альба», идущая в Хёнкон[33]. Двадцать шестого «Дымный» отправляется в Кейптаун. Если не ошибаюсь, в начале июня ещё должен быть рейс на Борнео…

— А «Мемфида»? — торопливо спросил Герти, — Она ведь ещё в порту?

— О нет, сэр, уже отчалила.

— Так быстро? — изумился Герти.

— Насколько я знаю, она заходила лишь загрузиться водой и углём. Такие суда не проводят в Новом Бангоре много времени.

— Я думал, она заберёт с собой и пассажиров.

— «Мемфида» не перевозит пассажиров, сэр, это грузовой корабль.

— Однако именно на нём я прибыл из Лондона.

— Возможно, сэр, — по лицу консьержа было видно, что он не собирается спорить, даже если постоялец начнёт утверждать, что не далее как вчера прибыл с планеты Марс на старом зонте.

— А до четырнадцатого мая…

— Ни одного пассажирского корабля, сэр.

— Но сегодня только восемнадцатое апреля, — заметил Герти обескуражено, — Значит ли это, что почти целый месяц у Нового Бангора не будет сообщения с метрополией?

— Весной у нас мало кораблей, сэр. Но дважды в неделю из аэропорта отходит «Граф Дерби», он делает регулярные рейсы до Веллингтона и Канберры. Очень комфортный дирижабль, сэр, лучший в своём роде.

О комфорте Герти не задумывался, он согласен был рассмотреть любой способ убраться с острова, даже если это будет гнилая коряга, болтающаяся на волнах. Но возможностью выбора он, судя по всему, не располагал. Новый Бангор ничего не мог ему предложить. Клочок земли среди океана стал казаться Герти самой настоящей тюрьмой, отрезанной от всего цивилизованного мира надёжнее, чем если бы их разделяла решётка закалённой стали.

— Записать ваш номер до пятнадцатого мая? — почтительно уточнил консьерж.

— Я… Запишите его, скажем, на три дня. Не хочу загадывать надолго.

— Совершенно разумно, сэр. Никому не дано знать, что случится через три дня.

Прозвучало немного зловеще. Настолько, что Герти, погрузившись в размышления самого мрачного толка, рефлекторно дал консьержу пять пенсов на чай. Что в его положении было весьма неразумно.

— Благодарю, сэр. Кстати, если вы желаете отобедать, в нашей гостинице имеется прекрасный ресторан на первом этаже. Собственная кухня, современная стеклянная веранда, прекрасное обслуживание, повар из Берлина.

— Возможно, позже, — сказал Герти, перебирая в кармане оставшиеся монеты, — Я успел плотно позавтракать. Прикажите отнести мой багаж в номер.

Оказавшись в номере под цифрой «16», Герти бросил на стол котелок и, как был, прямо в пропылённом сюртуке, повалился на кровать. В номере царила удушающая жара, липкая, как объятья тропической лихорадки. Постельное бельё было жёстким от крахмала.

Герти, уткнувшись лицом в подушку, приглушённо застонал.

На следующий день, едва проснувшись, Герти поспешил привести в порядок костюм и мысли. Если первое вполне ему удалось при помощи воды и платяной щётки, то со вторым обнаружились некоторые сложности. Мыслей было много, они разбежались во все стороны как беспокойные тараканы из-под поднятого сундука, и теперь крутились на месте, отказываясь следовать в едином направлении.

Герти вспомнился мистер Пиддлз, секретарь лондонской канцелярии. Этот благообразный седой джентльмен отличался аккуратностью, возведённой в немыслимую степень, и чопорностью особы королевских кровей. Молодые деловоды шутили, что канцелярии он достался в наследство от предыдущей эпохи вместе с мебелью, пишущими машинками и арифмометрами. Всегда невозмутимый, прилежный и собранный, он передвигался по своим канцелярским владениям подобно капитану по крейсерской палубе.

«Будьте последовательны, джентльмены, — поучал он, благосклонно наблюдая за рутинной работой своих помощников, — И помните, что корень всякой проблемы лежит в её хаотическом свойстве. Будучи упорядочена и разделена на части, проблема уже не видится столь серьёзной. Попробуйте это на практике».

Герти стиснул зубы. Все проблемы мистера Пиддлза сводились обыкновенно к отсутствию свежих пишущих перьев или путанице, возникшей в нумерации входящей корреспонденции. Доводилось ли ему находиться за тысячи миль от дома под чужим именем, шейными позвонками ощущая холодок висельной петли?..

Герти горько корил себя за вчерашнюю опрометчивость. Разумеется, ни за что нельзя было соглашаться объявлять себя этим самым Уизерсом. Без сомнения, он сам сунул голову в петлю. Надо было спорить до последнего, требовать составления протокола, отстаивать своё честное имя. Назвавшись Уизерсом, он сам же и подписал себе приговор. Теперь ни один судья Британии не даст за его жизнь и ломанного пенни.

Что вы говорите, мистер Уинтерблоссом?.. Вы сознательно приняли имя другого джентльмена, под которым и попытались устроиться в Канцелярию? Это было после того, как полицейские нашли в Клифе беднягу с вашей визитной карточкой во рту? Что?.. Ах, это досадное стечение обстоятельств? А позвольте спросить, мистер Уинтерблоссом, под каким именем вы поселились в гостинице? Под чужим? Вот как? Поразительно!..

Ему следовало предпринять то, что предпринимают обычно разоблачённые аферисты, оказавшиеся в затруднительном положении. Ему следовало немедленно бежать с острова.

Мысли Герти двинулись проторённой тропой и упёрлись в то же препятствие. Он был заперт в Новом Бангоре. Без денег не купить билета на корабль, а будь даже у него деньги, следующего предстоит ждать едва ли не месяц! Разумеется, за это время всё выплывет на поверхность… Нет, бежать, бежать немедля! Вернуться в Лондон, там, в окружении знакомых ему людей, заручившись их порукой, вдали от страшной Канцелярии и её мрачных жрецов в похоронных костюмах, он будет в безопасности. Надо лишь найти способ.

Совет мистера Пиддлза разбирать всякую проблему на составляющие оказался действенен. Следуя ему, Герти сделал ряд умозаключений, оказавшийся весьма коротким и, к его собственному огорчению, крайне однозначным.

Для того, чтоб бежать с острова, нужно купить билет на корабль. Для того, чтоб купить билет на корабль, нужны деньги. Именно этого у него и не имелось. Оставшись с жалкими грошами в кармане, без знакомых, друзей или покровителей, он не сможет наскрести на билет. Даже если он проберётся тайком на какой-нибудь корабль, подобно мальчишке, желающем удрать юнгой, нет никакой гарантии, что его не арестуют после того, как всё откроется, и не вернут обратно в Новый Бангор, теперь уже в кандалах. А то и попросту швырнут за борт где-нибудь посредине Тихого Океана…

«Думай, — приказал себе Герти ожесточённо, — Где бы можно было раздобыть денег в твоём положении?..»

Как полковнику Уизерсу ему положено жалование от Канцелярии, но только когда он сможет им распорядиться? Ведь он не работал ни единого дня, бумаги только оформляются. Разве что явиться в Канцелярию и, сославшись на сложные обстоятельства, попросить аванса?.. Герти задумался. План был не самый плохой, но грозил расширить список его мнимых преступлений, прибавив к нему мошенничество с денежными средствами. Как знать, может именно сейчас Шарпер и Беллигейл советуются на счёт него, делясь своими подозрениями? Какой-то очень уж подозрительный этот полковник, а? Как будто весьма молод для такого послужного списка. А это странное желание служить в Канцелярии?.. Что-то с ним как будто бы не так… А тут ещё он, Герти, собственной персоной является в Канцелярию и просит ссудить ему денег! Нет уж, это чистейшее безрассудство.

Ресторан в «Полевом клевере» оказался неплох, Герти отдал ему должное. Большой, просторный и светлый, изобилующий стеклом и лёгкой бамбуковой мебелью, он прямо-таки приглашал в свои недра, из которых распространялся запах поджаристого бекона, кофе и гренок. Герти вспомнил о том, что ничего не ел со вчерашнего утра. К тому же, если он не позавтракает в гостинице, это, чего доброго, может вызвать подозрения. А подозрения это последнее, что требуется человеку в его положении.

В ресторане оказалось весьма безлюдно, судя по всему, «Полевой клевер» нынешней весной переживал не лучшие свои времена. Коридор второго этажа, в котором располагался его собственный номер, казался необитаем, по крайней мере, Герти заставал в нём лишь гостиничную обслугу. Поэтому он не удивился, обнаружив в ресторане один-единственный занятый столик.

За ним восседал джентльмен средних лет, облачённый в старомодного покроя костюм в мелкую серую полоску. На лице у джентльмена располагались очки в массивной роговой оправе, из-за толстых стёкол которых глаза джентльмена выглядели парой равнодушно плещущихся в аквариумах рыб. Судя по всему, джентльмен не был голоден. Он читал «Серебряный рупор Нового Бангора», отставив в сторону недопитую чашку чая, и выглядел до крайности отстранённым. По крайней мере, не обернулся на звук шагов. Даже сидя в ресторане, он не снимал мягкую фетровую шляпу с полями.

— Доброго утра, — сказал ему Герти, решив вести себя предельно естественно и даже искренним образом улыбаясь, — Кажется, сегодня нас ждёт прекрасная погода, а?

Человек в костюме в серую полоску взглянул на Герти через газету. Возможно, тон Герти показался ему неуместно жизнерадостным: снаружи «Полевого клевера» медленно разливалась тропическая жара, гостиничные вентиляторы натужно скрипели, отчаянно пытаясь сделать воздух внутри хоть немного пригодным для дыхания. Ничего не ответив, он опять склонился над газетным листом. Это показалось Герти немного невежливым.

— Если верить барометру в холле, перемен не предвидится, — сообщил Герти самым непринуждённым тоном, устраиваясь за соседним столом, — Ох уж этот тропический климат!

В этот раз джентльмен «Серая полоска» даже не удостоил его взглядом. Пробормотал что-то нечленораздельное и вновь углубился в чтение. Это несколько обескуражило Герти, привыкший полагать ни к чему не обязывающий разговор о погоде самой естественной и обычной вещью между малознакомыми джентльменами. Может, он и в самом деле сказал какую-то глупость? Или?.. Или он, Герти, выглядит так подозрительно, что джентльмен в очках нарочно не обращает на него внимания. Ну конечно. Никто не разговаривает с подозрительными личностями. А он, Гилберт Уинтерблоссом, нынче самая подозрительная личность на всём острове.

Гилберт торопливо занял место за соседним столиком и сделал заказ. Лёгкий завтрак, ничего лишнего. Газету? Да, вполне. «Лужёную глотку»? Как-как? Ах, так у вас в Новом Бангоре прозвали «Серебряный рупор»? Да, будьте добры. Отличная погода, неправда ли? Да, барометр на месте, сам заметил… О да, благодарю.

На застеклённой веранде мелькнул швейцар, тот самый «полли» с перебитым носом и в красном гвардейском мундире. Он бросил на Герти быстрый внимательный взгляд, от которого того едва не подкинуло на стуле, и спешно удалился. Швейцар этот с самого начала казался Герти очень зловещим типом, даже несмотря на своё лакейское облачение. Неужели и он что-то подозревает? Настоящий душегуб, и как только такого приняли в приличный отель? Не иначе, бывший преступник, отброс общества, вроде тех, что он видел в подворотнях Клифа. Хищник каменных джунглей, как именуют таких господа беллетристы. С таким, пожалуй, надо держать ухо в остро, иди знай, чего ожидать. То ли заложит его Канцелярии, как самозванца, то ли сам попросту ткнёт ножичком в тёмном переулке…

От подобных мыслей Герти потерял аппетит и поданный ему с похвальной поспешностью завтрак ел безо всякого удовольствия. Чай показался ему слишком крепко заваренным, а бекон излишне жирным. Джентльмен за соседним столом всё так же равнодушно читал газету. Он делал это так механически, что выглядел каким-то хитрым устройством, созданным специально для чтения газет. Он не фыркал, не цыкал зубом, не восклицал с усмешкой: «Ну вы только гляньте, что делает этот шкодник Феликс[34]!» или «Снова Бэтси приходит второй в этом месяце!», словом, не делал ничего такого, что обыкновенно делает всякий джентльмен, читая газету, и что составляет, как известно, половину удовольствия от чтения.

Герти попытался отплатить ему тем же, развернув свою газету, но чтение не шло. Заметка о восстании Хосе Марти на Кубе не вызывало никакого интереса, как и злосчастный Канал кайзера Вильгельма, о котором, кажется, считали своим долгом тысячекратно протрубить все газеты мира. Ничего интересного не вынес Герти и из местных новостей. В театре давали «Данаю» Софокла, в больницу доставили трёх отравившихся рыбой бездомных, а полиция продолжала поиски грабителя по прозвищу Жэймс-Семь-Пуль, чьё местонахождение по-прежнему оставалось неизвестным.

Новый Бангор всё ещё казался Герти бесконечно чужим, незнакомым и даже пугающим. Это был не его город, это было что-то совершенно ему непривычное, выстроенное по непонятным законам и действующее по неизвестным принципам.

Странный, странный, тысячу раз странный город…

Разочаровавшись в чтении, Герти стал украдкой рассматривать своего соседа, хоть в этом и не было никакой необходимости. Лицо соседа было строго и сосредоточено, как у чиновника, читающего какой-то в высшей мере важный документ. Такой не улыбнётся, понял Герти, и не фыркнет. Может, он так замкнулся исключительно из-за его, Герти, общества? Увидел рядом с собой подозрительного типа, самозваного полковника, вот и делает вид, что не замечает ничего вокруг. Герти внутренне напрягся. Даже показалось на миг, что на него сквозь стекло снова смотрит горилла-швейцар. Ни в коем случае нельзя вызывать подозрений. Нет сомнений в том, что консьерж, стоит ему узнать о странном постояльце, поставит в известность кого надо. Кого? Здешний Скотланд-Ярд? Нет. Герти сглотнул. Каким-то образом он почувствовал, что если консьерж снимет телефонную трубку, то звонить он будет не в полицию. А куда? В Канцелярию. Да, без сомнения. «У меня тут в шестнадцатом номере объявился один тип, — скажет он в трубку, ухмыляясь неровными, как у всех каннибалов, зубами, — Ведёт себя весьма странно. Назвался полковником Уизерсом». «Как интересно, — промурлычет в ответ мистер Шарпер, сверкая своими жуткими глазищами, — Уизерс, вы говорите?..»

Желудок обдало изнутри холодом, словно вместо горячего кофе Герти проглотил залпом полную тарелку виши-суаз[35]. Надо вести себя так, чтоб не вызывать подозрений. Чтоб выглядеть предельно естественно, этаким расслабленным путешественником, служащим в отпуске, поверхностным и кампанейским парнем. Из тех, что цепляются с глупыми разговорами, испытывают терпение и тратят чужое время.

— Вы слышали, — обратился он к соседу весьма развязным тоном, — Канал-то имени кайзера Вильгельма достроили. Удивительное дело! Кто бы мог поверить, что им это удастся?

Равнодушные рыбы, помещавшиеся у серого джентльмена на месте глаз, поднялись от газеты и несколько секунд взирали на Герти. Потом вернулись в изначальное своё положение, ничуть при этом не изменившись.

— Да, — сухо сказал джентльмен, — Удивительно.

— Ширина, между прочим, немногим больше ста ярдов[36]. Это, пожалуй, будет с половину Темзы!

— Вполне вероятно.

— Вот что можно назвать настоящим техническим чудом. Европа — колыбель технической революции. И поверьте мне на слово, скоро из этой колыбели выберется нечто такое, что навсегда изменит привычные нам мировые устои! Близится время новых атлантов!

— Да-да.

— Хотя, знаете, здесь, в Новом Бангоре, тоже есть, что посмотреть. Я имею в виду все эти здешние локомобили и прочие интересные вещи. Просто удивительно, что технический прогресс, даже оказавшись на таком удалении от центров науки, продолжает неустанно вертеть шестерни!

— Конечно.

— А вы, кажется, здесь недавно? — Герти решил, что разговор лучше строить на основе диалога, что предполагает хоть какую-то активность иной стороны, — Надеюсь, не помешал вашему уединению? Просто я заметил, что у вас почти нет загара.

Загара у джентльмена с газетой и в самом деле не угадывалось. Кожа у него была плотной, и почти совершенно без морщин, выглядевшая сухой, как у пустынной ящерицы.

— Я здесь недавно, — подтвердил джентльмен, всё ещё пытаясь закрыться газетой.

— И я тоже, — Герти улыбнулся, надеясь, что улыбка получилась располагающей и открытой, — Прибыл сюда по службе вчера. Вы ведь тоже по службе, я угадал?

Джентльмен коротко склонил голову.

— Да. По службе.

— Так я и думал. Впрочем, ничего удивительного. Кто ещё поедет сюда, за край света, из праздного интереса, верно?

— Совершенно верно.

Джентльмен отвечал монотонно, и голос у него был негромкий, с глубокой хрипотцой, напоминающей хруст ножа, елозящего по старой сырной корке. Судя по всему, джентльмен недавно перенёс серьёзную простуду, что было удивительно в тропическом климате.

— Извините, забыл представиться. Гай Уизерс. Полковник Гай Уизерс.

Джентльмен несколько секунд глядел на протянутую руку, словно не знал, что с ней делать. Наконец он осторожно протянул свою узкую кисть. Рукопожатие у него было осторожное, медленное, даже неловкое, будто он боялся причинить Герти боль.

— Меня зовут Иггис.

— Очень приятно, мистер Иггис. Так по какой части вы служите?

— Торговый агент, — медленно сказал джентльмен, поправляя очки.

— Никогда бы не подумал, что вы агент, признаться. Скобяные принадлежности? Музыкальные инструменты?

— Почти угадали.

— Значит, вы здесь в командировке?

— Вроде того. Изучаю рынок сбыта.

— Удачно?

— Более или менее.

«Этот парень настоящий сухарь, — подумал Герти, пытаясь экспромтом придумать тему для разговора, — Кажется, из него невозможно вытащить более пяти слов за раз. Интересно, что продаёт его компания? Надеюсь, что не сборники комических новелл. Им, пожалуй, придётся прикрыть своё предприятие на этом острове, если заведовать им будет подобный тип».

Впрочем, долго думать ему не пришлось. Мистер Иггис поднялся из-за стола с поспешностью, которая вполне могла показаться невежливой в приличном обществе.

— Прошу меня извинить, — сказал он хрипло, — Вынужден вас оставить. У меня есть срочные дела.

— Понимаю. Не смею вас задерживать. Не встретиться ли нам здесь же, скажем, за ужином? Вы пробыли в Новом Бангоре больше меня, наверняка, у вас найдётся, что рассказать?

Мистер Иггис молча пожевал губами.

— Едва ли это возможно. Признаться, я буду крайне занят этим вечером.

— Тогда, может, завтра?

— Да. Конечно. Возможно. Приятного дня.

Мистер Иггис удалился. Однако, к удивлению Герти, направился он не к выходу из гостиницы, а к лестнице в номера. Его тощая спина, обтянутая костюмом в мелкую серую полоску, маячила ещё несколько секунд. Герти, сам не зная, отчего, глядел на эту спину, пока она не скрылась за пыльной портьерой. Похоже, этот мистер Иггис не самый общительный тип в «Полевом клевере». Это было досадно.

Герти рассчитывал в непринуждённой беседе, укреплённой, быть может, парой стаканов горячего грога, уточнить некоторые детали быта на острове. А пожалуй, если отношения сложатся надлежащим образом, ещё и разузнать, что из себя представляет Канцелярия. То, что говорить на тему Канцелярии в Новом Бангоре не любят, он уже понял, как и то, отчего её клерков не особо жалуют, за глаза именуя крысами.

Но ему нужно было знать больше. Какого рода это учреждение? Управляется ли оно секретарём Шарпером, или есть чины повыше? Каковы канцелярские полномочия? В этом деле помощь британца, тоже вынужденно погружённого в странную среду Нового Бангора, могла оказаться весьма полезной. Однако мистер Иггис явно не относился к компанейским людям. Если так, Герти не собирался ему навязывать своё общество. Может, в этот странный период своей жизни он и стал беглым преступником, но не перестал от этого быть джентльменом!

Пустое пространство ресторана стало казаться Герти другой планетой, населённой столами и стульями, где он сам был случайно занесённым извне существом. Закончив с беконом и кофе, он, даже не осведомившись о десерте, спросил счёт. Тот был незамедлительно подан услужливым официантом в белых перчатках. Увидев сумму, Герти погрустнел. За полшиллинга в Лондоне он мог бы получить приличный обед из трёх блюд в придачу с пристойной сигарой. Но выбирать в его положении не приходилось.

— Кажется, сейчас у вас не очень-то много постояльцев, — заметил он, расплачиваясь и поневоле отмечая, какой ущерб его капиталу принёс один-единственный завтрак.

— Верно, сэр. Весной на острове, как правило, мало приезжих.

— Отчего так?

— Слишком жаркий климат, сэр, апрель на дворе. Летом их обыкновенно больше[37].

— Вот как? И сколько же человек сейчас обитает в отеле?

— Один момент… Если не ошибаюсь, менее десяти.

— Так мало?

Это известие порадовало Герти. Именно нечто подобное ему и требовалось, маленькая гостиница на отшибе. Здесь появление легендарного полковника Уизерса вызовет наименьшее внимание, а значит, и риск разоблачения будет минимален.

— Офицеры из Адмиралтейства предпочитают останавливаться в «Солёной бороде», она классом повыше и возле моря, — пояснил официант, убирая со стола приборы, — Если кто из чиновников, такая публика предпочитает «Лаварье» или «Старый фламандский». Там и кухня получше, и увеселения всякого рода. А промышленники и агенты, те обычно селятся в «Олд-Касле», оттуда ближе до даунтауна[38] в Айронглоу, да и магазинов кругом больше.

— Некоторые агенты и в «Клевере» останавливаются, как видно, — сказал Герти, — Не такой уж у вас и медвежий угол.

— Простите, сэр?

— Да вот мистер Иггис, с которым я успел познакомиться за завтраком. Он тоже торговый агент. Но остановился в «Полевом клевере». Джентльмен, что сидел возле меня.

Лицо официанта, хранившее до такой степени вежливо-непроницательное выражение, что выглядело маской из папье-маше, немного прояснилось:

— Ах, мистер Иггис. Да, он остановился у нас ещё третьего дня. Не любит городскую суету и специально подыскал гостиницу потише.

— Агент, который не любит суету? Как по мне, это что-то вроде кота, что не любит сливок, — не удержался Герти, — Как же он работает?

— Не знаю, сэр. Он почти не выходит из гостиницы, большую часть времени проводит у себя в номере. Простите, я могу быть вам чем-то полезен?

— Нет, спасибо.

— Тогда доброго дня вам, сэр. На обед у нас ожидается превосходный пирог с ревенем и почками.

Удивительно, но жизнь в «Полевом клевере» показалась Герти не менее выматывающей и утомительной, чем бесконечное трёхнедельное плавание на борту «Мемфиды».

Несмотря на то, что здесь не было ни шатающейся палубы, ни запаха скипидара и копоти, ни макрели, Герти ощущал себя так, словно вновь оказался во власти всеподчиняющих океанских течений, неумолимо влекущих его в неизвестные дали.

Сняв номер, Герти в тот же день уведомил по телефону Канцелярию о своём местопребывании, на тот случай, чтобы с ним могли связаться, как только бумаги окажутся оформлены. Мистер Беллигейл, чей голос, переданный посредством телефонного кабеля, казался ещё более безэмоциональным, заверил Герти, что свяжется с ним незамедлительно. Однако дни тянулись за днями, а консьерж не спешил звать полковника Уизерса из шестнадцатого номера к телефонному аппарату. Раз в несколько дней Герти, поборов затаённую дрожь, звонил в Канцелярию сам и делано-небрежным тоном осведомлялся о ходе оформления. В любое время суток из телефонной трубки звучал голос мистера Беллигейла, неизменно повторяющий одно и то же. Бумаги оформляются. Нет нужды беспокоиться. Господин полковник немедленно получит уведомление, как только все документы будут надлежащим образом составлены, занумерованы и подшиты.

Необходимо учредить в штате новую должность, отразить её в формулярах и табелях, подготовить соответствующие приказы и распоряжения. Такого рода вещи невозможно сделать мгновенно. Да-да, проявите великодушно терпение, полковник, я обязательно свяжусь с вами, как только что-то переменится…

Несколько раз, почти отчаявшись, Герти пытался связаться даже с мистером Шарпером, однако сделать это оказалось не проще, чем отыскать ночью чёрного кота в угольном чулане. Мистер Беллигейл с прискорбием отвечал, что секретаря нет на месте или же он крайне занят. Конечно, Герти всегда мог отправиться в Майринк, чтобы отыскать секретаря самолично в древнем, похожем на склеп, здании Канцелярии. Но всякий раз при мысли об этом Герти испытывал холодный, как прикосновение утопленницы, озноб, и малодушно давал задний ход, возвращаясь к привычному пассивному ожиданию.

Как он и ожидал, «Полевой клевер» не мог порадовать своих немногочисленных постояльцев по части развлечений. Он не знал ни шумных пирушек, ни концертов, ни карточных вечеров — его обитатели, казавшиеся Герти деловитыми и беспокойными жуками, торопились покинуть его ранним утром, а возвращались обыкновенно лишь к вечеру. Облачённые в почти одинаковые деловые костюмы, сшитые, казалось, у одного и того же портного, они второпях глотали завтрак, не обращая, кажется, никакого внимания на вкус, и спешили отправиться по своим делам, чтоб вечером заявиться обратно уставшими и выжатыми, как лимоны, из которых выдавили всю мякоть.

Так что единственными звуками, которые на протяжении дня напоминали Герти, что здание обитаемо, был редкий скрип половиц под ногами консьержа да гул вентиляторов. Уже на второй день эта симфония показалась Герти невыносимой, тем более, что хоть как-то разнообразить своё пребывание в «Полевом клевере» ему не удавалось. Книг в отеле не держали, найти компанию для карточной партии нечего было и думать, и даже вид из его номера открывался столь невзрачный и непримечательный, что приятнее бы было смотреть на какую-нибудь писанную маслом картину.

Немало досаждала и жара, к которой Герти всё ещё не был привычен. Утро в Новом Бангоре начиналось необычайно рано, часов в шесть, после чего щедрое солнце южного полушария заливало номер ослепительным светом, совершенно невозможным для человека, привыкшего к ровному климату Британии. Солнцу требовалось немногим более часа, чтобы сделать воздух, обычно прозрачный и невидимый, подобием густого вара, текущего, казалось, по стёклам и подоконникам, и столь густого, что лёгким требовалось немало усилий, чтоб вобрать его в себя.

Герти попытался было столковаться с прочими постояльцами, но был вынужден оставить эту затею. Занятые своими делами, вечно спешащие, на Герти они глядели с заметной неприязнью, как на бездельника, которым он, в сущности, и являлся. Он попросту выпадал из их компании, как лишняя деталь, не желая держаться, выпадает из собранного механизма. Он был здесь чужим, лишним, и постояльцы «Полевого клевера», должно быть, каким-то образом это чувствовали, поскольку в большинстве своём принимали единодушное решение избавить Герти от своего общества. Стоило ему лишь показаться на горизонте и завести разговор о погоде или Канале кайзера Вильгельма, как они, кисло улыбнувшись, стремились удалиться, пожелав ему доброго вечера, или доброго утра — по ситуации. Для одних он был слишком молод, для других — слишком скучен, для третьих слишком навязчив и, увы, для всех вместе взятых не представлял какого-то интереса.

На третий день он стал ощущать себя так, будто был не только приговорён к заключению зловещей Канцелярией, но и начал отбывать срок. Собственный номер всё больше казался ему тюремной камерой, а муки неизвестности вкупе с вынужденной бездеятельностью делали существование невыносимым.

— Ещё день взаперти, и я рехнусь, — сообщил Герти зеркалу, откуда на него глядел явственно-нервический тип, бледный и осунувшийся, крайне похожий на беглого преступника, — Мне надо развеяться. Небольшой моцион положительно скажется на самочувствии… Что ж, только это, пожалуй, и остаётся. Буду идти стопами своего невольного тёзки-полковника, посвящу себя исследованию, разве что довольствоваться придётся не джунглями и ледниками, а куда более тривиальной местностью…

С этого дня он стал исследовать Новый Бангор.

Первые его прогулки были недалеки и осторожны, как вылазки к источнику воды, окружённому племенами аборигенов-каннибалов. Город всё ещё вызывал в нём смутную тревогу, которая отчего-то никак не могла рассосаться. Странный, пугающий, непонятный город. Неправильный. Именно это слово приходило ему на ум всякий раз, когда он думал о Новом Бангоре. Неправильный город. Какой-то… Дальше его мысль обыкновенно буксовала.

Город, собранный в неверном порядке, как часы, собранный пьяным часовщиком. Но если часовщик перепутает шестерни и пружины, часы просто-напросто не пойдут. Не могут пойти по всем законам механики и физики. В этом и заключалось различие с Новым Бангором. Этот город жил и, похоже, ничуть не ощущал своего отличия от обычных колониальных городов. Здешние недра сотрясали безумные поезда, продирающиеся сквозь камень. По улицам разгуливали автоматоны. А над всем населением безраздельно властвовала таинственная и зловещая Канцелярия. И, судя по всему, никому такой уклад жизни не казался странным.

«Я буду исследователем, — решил Герти, оправляя костюм для прогулки, — Исследователем в мире непознанного и странного. Быть может, первым настоящим исследователем Нового Бангора. Если мне всё это не мерещится, как знать, может, этим исследованием я заслужу славу не меньшую, чем у полковника Уизерса».

Через несколько дней он уже относительно сносно ориентировался в городе, по крайней мере, мог отличить тяжеловесную, пышущую фабричным дымом, громаду Коппертауна от унылых однообразных пейзажей Лонг-Джона, а кирпичный и шумный Форсберри от неторопливого, замкнутого в себе, Редруфа.

Поскольку больше ему ничего не оставалось, Герти целые дни проводил на улицах города, подчас неожиданно для себя оказываясь едва ли не на противоположном его краю. Этот город умел удивлять, умел мастерски менять свой облик, умел скрываться за множеством масок, каждую из которых Герти рассматривал с интересом не праздного туриста, но исследователя. Шаг за шагом он постепенно расширял ареал своего обитания, знакомясь всё с новыми ликами Нового Бангора.

Айронглоу встретил его обилием магазинов. Казалось, стены домов здесь сделаны из сплошного стекла, столько в этом районе было витрин. Лавки, рестораны, аптеки, массажные салоны, магазины европейского платья, музеи, винные ресторации, крохотные японские чайные, бакалеи, книжные магазины, цирюльни, табачные лавки, бильярдные, прачечные, швейные мастерские, ломбарды, букмекерские конторы, клубы, карточные залы, картинные галереи, банки, пабы — удивительно было, как в одном городе умещается столько заведений, в которых можно потратить деньги.

Количество всевозможных искусов здесь было настолько велико, что Герти на всякий случай переложил оставшиеся деньги в самый дальний карман, иначе обязательно бы поддался соблазну манящих вывесок и отведал бы «тонизирующий тройной мятный чай по рецептам новозеландских дикарей» или приобрёл бы фунт «прекрасного душистого табаку южных широт, не уступающий виргинскому». Кончилось тем, что из Айронглоу Герти позорно бежал, преследуемый по пятам зазывными криками хозяев всевозможных лавочек.

Олд-Донован поразил его своей старой готической архитектурой. Бледный и молчаливый, он примостился на окраине Нового Бангора, хотя когда-то, в незапамятные времена, считался его центром. Витиеватые своды, внушительные и одновременно трогательные в своей показной монументальности, узкие шпили, гротескные контрфорсы и стройные колоннады, всё это настраивало на меланхолический викторианский лад. Однако долго там находиться Герти не решился. От старого камня веяло холодом даже в жаркий день, безлюдные улицы навевали мысли о городах-призраках, покинутых своими обитателями, а слепые маскероны[39], выступающие из стен, казались заточёнными в каменную толщу людьми.

Миддлдэк живо напомнил Герти лондонские пригороды. Непосредственный, живой, никого не стесняющийся, он показался Герти насмешливым крестьянином, завалившимся на кровать прямо в грязных сапогах и покуривающим трубочку. Здесь хлопали на верёвках простыни, здесь жёны громогласно ругали своих ленивых мужей, здесь пахло керосином и горелым жиром, здесь прямо на улицах паслись козы, а чумазые дети беззаботно возились в дорожной пыли.

Клиф оказался вовсе не таким угрожающим, каким виделся по прибытии. Он был бедным, обтрёпанным, пахнущим водорослями, гнильцой и остатками пищи, исторгающим в грязный, полный угольной гари, воздух смрад дешёвого джина и мочи. Но всё же и у этого района было своё собственное достоинство, быть может, особенно заметное из-за атмосферы запустения. Завидев саржевый костюм Герти, пьяные моряки кричали ему из окон пабов, приглашая за их счёт раздавить по бутылочке портера, а любопытные дети могли бежать за ним несколько кварталов.

Побывал Герти и в порту, найдя, что тот мало переменился за последние дни. Кипящее вокруг причалов море смывало все запахи города и человека, оставляя только первозданный запах йода, соли и гниющих на солнце водорослей. Его сердце отчего-то тревожно сжалось, увидев пустоту на том месте, где ещё недавно на волнах покачивалась грузная туша «Мемфиды». Едва ли этот океанский тихоход успел далеко отойти от острова, но сейчас корабль был так же далёк от него, как если бы торчал где-нибудь в проливе Принца Уэльского[40].

На протяжении нескольких часов Герти наблюдал за входящими в порт судами, но ни одно из них не выглядело достаточно прочным и надёжным, чтоб вернуть его на континент. Преимущественно попадались паровые катера, кажущиеся шныряющими в тесной луже деловитыми водомерками, да лодчонки полли, вьющиеся недалеко от берега под треугольными парусами.

И всё равно Герти взирал на них, как узник замка Иф на парящих в небесных просторах птиц. Они были вольны покинуть Новый Бангор, он же, Гилберт Уинтерблоссом, был отныне прикован к городу невидимой цепью. И как знать, не потащит ли эта цепь его на самое дно, в царство крабов и морских падальщиков, если кто-то толкнёт ногой груз…

В гостиницу Герти возвращался под вечер, уставший и голодный, стараясь побыстрее прошмыгнуть мимо грозного швейцара. Первым делом он осведомлялся у консьержа, не было ли на его имя звонков, на что тот неизменно отвечал: «Нет, полковник Уизерс, вам сегодня не звонили». Не было и писем, официально извещающих его о принятии на службу.

Возникало ощущение того, что зловещая Канцелярия попросту забыла о нём, как хищник иной раз забывает о крошечной, не стоящей его внимания, добыче. Что же делать, если о нём не вспомнят? Герти не имел ни малейшего представления. Хотел он того или нет, но Канцелярия, нравилась она ему или нет, была единственным способом покинуть остров.

Три следующих дня пронеслись громыхающей вагонной вереницей, смазавшись в потоке новых впечатлений. Разглядывая город, Герти забывал о времени, а иногда даже и голоде, который делался всё более явственным. Но «Полевой клевер» на течение времени взирал равнодушно, подобно сфинксу. На четвёртый день консьерж вежливо осведомился у полковника Уизерса, собирается ли тот съезжать, и нужна ли ему помощь, чтоб упаковать багаж.

Разумеется, проще всего было покинуть тихую гостиницу. Но простота эта была обманчивого свойства. Герти размышлял. Допустим, мелочи у него в кармане хватит, чтоб снять ещё на неделю какую-то обшарпанную и пахнущую мышами каморку в самом бедном закутке Лонг-Джона или Клифа. Но как объяснить подобный переезд секретарю Шарперу? Ему ведь придётся поставить Канцелярию в известность о текущем месте проживания. Полковник Уизерс, гроза всех континентов, делит пристанище с пауками и мышами?.. Пока он остаётся в «Клевере», можно изображать из себя нелюдима-отшельника вроде мистера Иггиса, пожалуй, это даже к лицу настоящему полковнику Уизерсу. Но достаточно съехать, и это уже будет выглядеть подозрительно. А давать подозрения Канцелярии в его положении то же самое, что заряжать направленный тебе в грудь пистолет.

К тому же, положа руку на сердце, Герти не был уверен, что в Лонг-Джоне или Клифе почувствует себя в безопасности. Как ни крути, а порядочного джентльмена в скверных районах подстерегает множество опасностей. Быть может, получить удар ножом в тёмном переулке и проще, чем мучиться в висельной петле, но Герти надеялся, что ему удастся отыскать какой-нибудь иной вариант.

Это означало, что «Полевому клеверу» придётся потерпеть его общество ещё немного.

— Я ещё не съезжаю, — сообщил Герти консьержу, — Извините, совсем забыл вас уведомить. Останусь ещё на пару дней.

— Как будет угодно господину полковнику.

— А на счёт оплаты… Признаться, у меня совсем нет на руках британских банкнот. Одни только лишь японские иены да облигации азиатских серебряных рудников. Здешние банки крайне неохотно принимают их. Глупейшая ситуация для джентльмена, конечно. Если вас не затруднит обождать день или два…

Консьерж заверил его в том, что слово полковника Уизерса не нуждается в поручительстве. Разумеется, полковник может сполна расплатиться, когда сочтёт это удобным.

На какое-то время Герти вздохнул с облегчением, призрак разоблачения миновал. Но облегчение это оказалось мимолётным, как прохладная рассветная дымка на тропическом острове. Помимо крыши над головой джентльмену стоит озаботиться ещё и тем, чтоб не умереть с голоду, а эта перспектива делалась всё более и более реальной. Оставшиеся у Герти гроши не могли обеспечить подходящего и, главное, стабильного питания, к которому он привык.

Обыкновенно по утрам он делал вид, что ужасно спешит в город по важным делам, оттого спрашивал в ресторане лишь кофе с гренками. «Совершенно нет времени, — извиняющимся тоном говорил он официанту, — Пообедаю сегодня где-нибудь в Майринке. Не подскажете ли приличный ресторан?». Пища эта, без всякого сомнения, полезная и не обременительная для желудка, при всех своих достоинствах не располагала к долгим прогулкам по городу, которыми Герти вынужден был себя занять. Уже к полудню он ощущал себя так, словно выдержал сорокадневный пост, а подъёмная сила пустого, как воздушный шар, желудка казалась настолько велика, что Герти чувствовал себя готовым бросить вызов «Графу Дерби».

Очень быстро он обнаружил, что в узких улочках жилых кварталов, если уйти подальше от огней Айронглоу и искрящегося ресторанного хрусталя, можно довольно сносно перехватить несколько сытных крох с минимумом ущерба для собственного кармана, который также делался легче день ото дня. Практичнее всего в этом отношении были лотки «полли», которые прятались в тени под плетёными навесами и предлагали прохожему свои необычные блюда. В самом скором времени Герти освоился в здешней кухне, найдя её весьма оригинальной, непривычной на вкус, пёстрой, но, в то же время, сытной и интригующей.

В маленьких глиняных горшочках тут подавали «иа ота[41]», кисловатый, но освежающий и пикантный, лучшее, что придумано человечеством для того, чтоб переносить здешнюю жару. Сладкий «тое[42]» со множеством вкусовых оттенков напоминал Герти старый добрый английский пудинг, разве что немного мучнистый. А креветочная похлёбка и подавно казалась Герти вкуснее, чем «виндзорский суп» в лучшем лондонском ресторане.

Удивляло его лишь то, что здешняя кухня, демонстрируя изобилие овощей, фруктов, мяса и моллюсков, невозможное на континенте, совершенно игнорировала рыбу. По крайней мере, за всё время Герти не обнаружил ни единого блюда, содержавшего в себе рыбу хоть в каком-то виде. Это его удивило, поскольку прежде он искренне полагал, что Полинезия кишит рыболовецкими судами, а смуглые дикари бьют рыбные косяки острогами где ни попадя. Однако жители Нового Бангора, кажется, склонны были игнорировать рыбу, довольствуясь прочими дарами природы, и Герти это вполне устраивало.

И всё же подобное положение вещей не могло вечно оставаться неизменным. Звон меди в карманах Герти с каждым днём делался всё более приглушённым, приобретая отчётливый минорный лад. На пятый день своего пребывания на острове Герти вынужден был признать себя полным банкротом, не способным купить и подгнившего банана. На шестой он заложил в ломбарде свои беккеровские часы и выручил на этом целых две кроны[43]. Впрочем, половину этой суммы пришлось внести на счёт полковника Уизерса в «Полевом клевере», где на него уже начали немного косо смотреть. А оставшейся суммы при всей возможной экономии хватило Герти лишь на четыре дня.

Вызова из Канцелярии всё не было.

Багаж Герти постепенно начал худеть. Первым пропал набор из трёх пишущих ручек «Уотермэн» и серебряная чернильница. Затем — пара превосходных галстуков от Бэккинджа. За галстуками последовало пресс-папье в виде коралла с памятным тиснением от бывших сослуживцев «Ad augusta per angusta[44]». Компактное складное увеличительное стекло исчезло следующим. А сразу за ним исчезли перламутровый перочинный нож и шейный платок китайского шёлка.

Тяжелее всего было расстаться с блокнотами, предназначенными для записей. Отказаться от них значило в некотором смысле отказаться и от планов по созданию путевых записей. Но, в конце концов, Герти избавился и от них, убедив себя в том, что если он не раздобудет денег как можно быстрее, записи о его пребывании в Новом Бангоре будут опубликованы в газете, причём, вероятно, в разделе криминальной хроники.

Удручающе быстро покончив со своим основным фондом, Герти попытался сбыть и прочую мелочь, оказавшуюся в его багаже, но значительного спроса не обнаружил. Солидная брошюра «Нравы Полинезии» Спенсера и О'Коннора здесь годилась лишь на растопку. «Тысяче островов» Блуминга посчастливилось больше. Мальчишка-посыльный из ломбарда предложил за неё три пера чайки, медную пуговицу с гербом и китайский фонарик, польстившись, вероятно, на изображения полуголых пляшущих дикарей, щедро разбросанные по тексту иллюстратором. Герти вынужден был эту сделку отвергнуть, хотя мысленно и признал, что предложенная цена вполне отвечала качеству предлагаемого им товара.

Как вскоре обнаружил Герти, активные прогулки по городу не столько способствовали экономии средств, сколько, напротив, вызывали жёсткий финансовый дефицит. В сочетании с морским воздухом они вызывали волчий аппетит, обуздать который оказалось почти невозможно. Не иначе, сказывалось также нервное напряжение и относительно юный возраст. Как бы то ни было, всех вырученных средств ему хватило на две недели, после чего тучный когда-то дорожный саквояж уменьшился до минимально возможных размеров и худеть начал уже сам Герти.

В Канцелярию он теперь звонил раз в два-три дня, но результат оставался прежним. Бумаги о назначении на должность всё ещё оформлялись, а мистер Беллигейл по-прежнему заверял Герти в том, что формальность эта долго не продлится.

От постоянного ожидания, сопряжённого со скудным питанием, Герти стал нервозен и раздражителен. Он перестал совершать прогулки по городу, всё чаще коротая время в духоте своего номера. Произошли изменения и во внешности. По лицу разлилась нездоровая бледность, напомнившая ему болезненную белизну клерков из Канцелярии, глаза приобрели блеск и, кажется, потемнели. Мистер Шарпер был бы доволен — теперь Герти куда больше походил на путешественника и первооткрывателя, преодолевавшего на плоту Индийский океан, чем тогда, когда впервые ступил на землю Нового Бангора.

Герти попытался свести знакомство с кем-нибудь из постояльцев «Полевого клевера», но снова не добился особых успехов. Как и говорил консьерж, публики в гостинице было немного, а та, что была, не стремилась к знакомствам. Постояльцы «Клевера», гостиницы тихой и скромной, в большинстве своём были людьми скучными, экономными и чурающимися новых знакомств. Бухгалтера, настройщики роялей, мелкие инженеры с прилегавших к городу шахт, профсоюзные работники, портные, геодезисты и прочий люд. Оттого в гостинице не случалось ни кутежей, ни дуэлей, ни карточных игр, ни даже совместных застолий. Люди приезжали сюда, как правило, лишь для того, чтоб решить свой вопрос, проводили под крышей «Клевера» день-два, и бесследно исчезали. Их ждали шахтовые насосы, профсоюзные сборы и ненастроенные рояли.

Мало кто из них замечал, что джентльмен из шестнадцатого номера, живущий на втором этаже, день ото дня делается всё более вялым, апатичным и осунувшимся.

К удивлению Герти, одним из столпов постоянства отеля, наряду с вечно-пыльными портьерами и запахом мыла, оказался мистер Иггис. Торговый агент всегда появлялся в непременном своём костюме в мелкую серую полоску, в мягкой широкополой шляпе, и с толстыми очками на носу.

Впрочем, появления эти легко можно было не заметить, если не знать, где их ожидать. Однако номер мистера Иггиса оказался напротив номера Герти, а бессонница, как выяснилось, дарит своему обладателю прекрасную возможность для изучения соседей, заменяющую и охотничий азарт и любопытство. Каждое утро в семь утра Герти, хотел он того или нет, слышал скрип соседской двери. Это было знаком того, что для мистера Иггиса, торгового агента, начался новый день, похожий на все предыдущие, как одно куриное яйцо на другое.

Мистер Иггис был типичным постояльцем отеля «Полевой клевер». Настолько типичным, что в холле, пожалуй, впору было бы повесить его бронзовый барельеф с указанием дат, но не рождения и смерти или выдающихся битв, в которых он принимал участие, а годов проживания в семнадцатом номере.

Мистер Иггис не устраивал кутежей, дуэлей и шумных посиделок, он вообще вёл себя практически неслышно. Из его номера не доносилось никаких звуков и, если бы не скрип двери каждое утро, Герти давно решил бы, что его сосед растворился в воздухе, перенёсся в то царство, из которого явился в Новый Бангор, царство молчаливых костюмов в тонкую серую полоску.

Мистер Иггис, как заведённый механизм, выполнял свою дневную программу с неизменной пунктуальностью. Около семи утра он выходил из своего номера, всегда одинаково одетый, всегда чисто выбритый, всегда собранный и спокойный. Спускался в пустой из-за раннего часа ресторан, где спрашивал чашку кофе и свежую газету. Следующие десять минут уходили у него на то, чтоб прикончить и то и другое. Потом он возвращался в номер. Дважды в день, в десять утра, и в четыре пополудни, официант приносил ему из ресторана заказанную еду. Судя по всему, питался мистер Иггис очень скромно и отличался постоянным отсутствием аппетита.

За всё время, проведённое в «Полевом клевере», Герти не замечал, чтоб мистер Иггис хоть раз нарушил свой устоявшийся распорядок. А ещё он был до крайности молчалив. Даже встречаясь с кем-то из постояльцев, мистер Иггис редко позволял себе более пары односложных фраз, да и те звучали весьма скупо. Впрочем, Герти сразу заметил, что говорит мистер Иггис очень хрипло, через силу, как после серьёзной простуды. С таким горлом, пожалуй, не до пространных бесед…

Поначалу Герти воспринял своего соседа как элемент естественной обстановки. Трудно было представить нечто более блёклое, маловыразительное и предсказуемое, чем мистер Иггис. Он настолько сливался с прочими постояльцами отеля, что иногда казался их совокупным образом, воплощённым в человеческом теле. Лишь со временем, благодаря развившейся бессоннице и подавленному настроению, благоволящему к размышлениям на самые странные темы, Герти обнаружил, что присутствие по соседству мистера Иггиса каким-то образом то и дело притягивает его мысли.

Мистер Иггис был чем-то подобным мелкому дефекту на гобелене: если охватить полотно безразличным взглядом, огреха даже не бросится в глаза, но стоит один раз взгляду заметить именно эту деталь, как он будет находить именно её, мгновенно и безотчётно.

Но в чём заключался дефект мистера Иггиса? Герти был уверен, что ровным счётом никаких дефектов в этом господине не было. Это был весьма предсказуемый и воспитанный джентльмен, решительно ничем не выделяющийся, разве что малообщительный и равнодушный к окружающим. Но не считать же это чем-то из ряда вон выдающимся? Герти с ходу мог привести с полдюжины подобных джентльменов из числа его бывших сослуживцев. Работа в канцелярии не благоволит людям невыдержанным, болтливым или обладающим излишне живым характером. Что ж странного в том, что торговый агент?..

Вот оно! Герти щёлкнул пальцами, как щёлкали в театральных постановках сыщики, обнаружившие долго ускользавшую от зрителя деталь.

Вот что за мысль постоянно, изо дня в день, клевала его в темя, пытаясь обратить на себя его внимание. Мистер Иггис, согласно записи в журнале, был торговым агентом. Но при этом практически всё время проводил у себя в номере. Разве это похоже на поведение обычных торговых агентов?

В представлении Герти торговые агенты должны были обладать темпераментом скотчтерьера. Этакие проворные зубастые хищники, ни минуты не сидящие на месте. Торговые агенты кружат по городу, выискивая добычу, обзаводясь знакомствами, скупая или распространяя образцы, заручаясь договорами, денно и нощно дежуря у телеграфа, забрасывая контору множеством отчётов и вынюхивая любую прибыль. Торговые агенты не сидят целыми днями в праздном безделье, подобно мистеру Иггису. С другой стороны, задумался Герти, что ему знать о компании, которую представляет мистер Иггис? Возможно, он уже собрал всю интересующую его информацию и теперь готовит документацию, какой-нибудь сложный экономический проект…

Откуда он прибыл в Новый Бангор? Герти этого не знал. Судя по цвету лица, мистер Иггис не так давно покинул континент и ещё не был измождён жарким климатом. Чем торгует его компания и где располагается? Тоже неизвестно.

Герти и сам не заметил, как жилец из семнадцатого номера стал той самой деталью гобелена, что притягивает к себе внимание. Он даже не знал, отчего так случилось. Возможно, его собственные мысли, истощённые бесконечным и тревожным ожиданием неизвестного, автоматически попытались сконцентрироваться на чём-то близком и осязаемом, чтоб дать столь же истощённому разуму хоть какую-то пищу? Так или иначе, но Герти стал подмечать, что всё чаще мысли его безотчётно возвращаются к соседу из семнадцатого номера, и кружат вокруг него, точно чайки, следующие за кораблём в ожидании пищи.

Было ли это следствием интуиции деловода Уинтерблоссома, которая подчас обращала его внимание на незначительную, казалось бы, ошибку в документах? Или болезненным побуждением утомлённого духа? Герти этого не знал. Но с того момента, когда он впервые задумался об этом, мистер Иггис из бесплотного серого пятна вдруг превратился в предмет его ежедневных размышлений, сперва меланхоличных, а затем и тревожных.

Всё чаще Герти стало казаться, что мистер Иггис, беспомощный и скучный в своих толстых очках, скрывает что-то за своей оболочкой в тонкую серую полоску. Хотел того Герти или нет, но он включился в ту странную игру, которой суждено было быть разыгранной в «Полевом клевере», включился бессознательно, по наитию, не предполагая даже, чем она может завершиться.

Это и в самом деле стало игрой. Игрой, в которую он играл сам с собой за неимением других игроков. Называлась эта игра «Кто вы такой, мистер Иггис?», и правила её поначалу выглядели весьма неказисто, даже по-ребячески. Так лондонские школьники играют в мистера Холмса, следя за подозрительными, по их мнению, бродягами или обыскивая мусорные свалки в поисках одним им ведомых «улик». Подобным образом безотчётно поступал и Герти.

Правда, теорию сыщика с Бэйкер-стрит пришлось почти сразу оставить за полной её несостоятельностью в данном случае. То ли дедуктивная теория имела в себе какие-то сокрытые недостатки, то ли Герти не овладел её принципами должным образом, но плодов она никаких не принесла. И едва ли в этом была вина сэра Конана Дойля. Теория предполагала внимательное изучение деталей, которые в своей совокупности делались основанием для логических выводов и умозаключений.

Мистер Иггис был явно ей не по зубам. Как оказалось, он был напрочь лишён каких бы то ни было деталей, как лишена их картина, чьи контуры лишь только обозначены художником.

Следы земли на обуви, по цвету которой можно определить, какие районы города посещались их владельцем? Мистер Иггис, судя по всему, никогда не покидал «Полевого клевера», к его начищенным ботинкам прилипал разве что пух от здешних линялых ковров. Отметины на одежде, складки, прорехи и пятна? Одежда мистера Иггиса постоянно находилась в отменном состоянии. Крошки табака? Мистер Иггис, по всей видимости, не курил. Корреспонденция, бумаги? Ячейка для писем номера семнадцатого за стойкой консьержа всегда пустовала, никто не спешил писать мистеру Иггису. А газеты, что он читал, не выдавали ничего предосудительного, будучи самыми обычными городскими газетами.

Отчаявшись найти во внешности мистера Иггиса хоть какую-то красноречивую деталь, способную пролить свет на его сущность, Герти попытался применить даже сомнительные методы молеософии[45], о которой когда-то читал в околонаучном журнале. Но и здесь его постиг крах. На сухой коже мистера Иггиса, под которой, казалось, вообще отсутствуют мимические мышцы и жировой слой, никаких родинок не обнаружилось.

В попытке расколоть этот бесцветный орешек, скрывающий, по всей видимости, лишь безвкусную труху, Герти стал подкарауливать мистера Иггиса по утрам, пытаясь навязать ему своё общество и вытянуть на беседу. Потратив несколько дней, он значительно обогатил свою коллекцию фактов о биографии мистера Иггиса.

Так, ему стало известно, что мистер Иггис не интересуется гольфом, конной ездой, стрельбой, картами и естественными науками. Как и экономикой, спиритизмом, ценами на газ, ближневосточным вопросом и лыжами. Также ему стало известно, что мистер Иггис не интересуется и беседами. Этот вывод он сделал из того, что жилец семнадцатого номера после нескольких случайных столкновений с Герти поутру перенёс свои визиты в ресторан на полчаса позже, и спускался теперь за кофе и газетой лишь в половине восьмого.

«Отстань от него, — твердил Герти сам себе, — Мистер Иггис явно безобиднейший малый, и в жизни никому не причинял зла. Ну да, он весьма замкнут. Ужасно замкнут, скажем начистоту. Этакий, как там у того француза, мсье Тчехофф?.. l'homme dans une affaire[46]. Не станешь же ты его изводить из-за подобного недостатка?»

Но было поздно. Охотничий инстинкт, наличия которого Герти у себя прежде не предполагал, требовал не останавливаться. Этот инстинкт отчего-то обозначил мистера Иггиса как добычу, и теперь требовал продолжать преследование до самого конца. Возможно, подобное чувство было знакомо полковнику Уизерсу, выслеживающему в прериях мифического белого носорога, но Гилберт Уинтерблоссом с подобным прежде не сталкивался. Тем упоительнее оно показалось утомлённому бездельем и ожиданием разуму.

Герти начал изыскивать новые способы получения информации. Для начала следовало выяснить, каким образом мистер Иггис оказался в «Полевом клевере». Торговый агент, прибыл за два дня до самого Герти, но откуда?.. Этот простой вопрос Герти решил разрешить в первую очередь.

— Эй, приятель, — спросил он как-то раз мальчишку-коридорного, — Не знаешь ли ты, что за тип живёт в семнадцатом?

Коридорный задумался. Разумеется, он, подобно всем коридорным, знал решительно всё, даже то, чего знать не должен был. Так уж устроены коридорные. Подобно кэбмэнам, детям и собакам, они имеют свои особенные каналы связи каналы связи c окружающей человечество средой, черпая из неё столь много самой разнообразной информации, что газеты вроде «Серебряного рупора» превратились бы в толстенные талмуды, если бы попытались охватить хоть малую её часть.

— Из семнадцатого-то? Да это мистер Иггис, сэр. А в чём дело? Он слишком шумит? Я могу попросить его…

Герти подавил усмешку. Представить шумящего мистера Иггиса было не проще, чем Её Величество королеву Викторию, отплясывающую в портовом кабаке разнузданную джигу.

— Да нет, не в этом дело. Не надо ему ничего говорить. Просто мне хотелось бы немного разузнать о нём. Что он за человек, что из себя представляет… Ничего такого.

Коридорный, парень лет четырнадцати с явной примесью полинезийской крови в жилах, нахмурился.

— Тукуа ахау[47], сэр, ничего такого я не знаю. Моя забота багаж таскать и полы драить… Я никогда не болтаю с постояльцами. Мне за это может крупно влететь.

— Может, ты и не болтаешь, но у консьержа есть гостиничный журнал. В котором наверняка указано, откуда этот мистер Иггис явился, чем занимается и всё такое прочее, ведь так?

— Сэр! — взгляд коридорного вспыхнул праведным возмущением, — У меня нет права смотреть гостиничный журнал! Даже не просите, сэр! Ни за что, сэр! Извините, сэр!

Герти вздохнул. Но не сдался. Умение справляться с проблемой любой сложности постепенно, находя к ней верный подход, отличает опытного деловода от простого парня с улицы. Герти считал себя опытным деловодом.

— Слушай, приятель… Я не замышляю ничего дурного. Просто мне интересно узнать кое-что про этого человека. В этом же нет ничего плохого?

— Не знаю, сэр, и знать не хочу. Только не занимаюсь я таким. Приятного вам…

— Обожди здесь!

Вернувшись в номер, Герти принялся копаться в багаже. Саквояж так исхудал за последние две недели, что напоминал оголодавшую лошадь с ввалившимися боками. Что же до содержимого чемодана, оно могло бы уместиться в кармане сюртука. Но всё же кое-какие мелочи там оставались. Преимущественно те, от которых отказались даже в ломбарде. Кажется, ему попалось что-то, имеющее ценность — хотя бы в глазах мальчишки.

— Гляди, — Герти продемонстрировал коридорному небольшой прямоугольный предмет, — Это твоё. Как тебе такая сделка?

— Что это сэр?

— Мыло. Грушевое мыло из Лондона. Цена ему пенни или три. Немного, конечно, но зато у него отличный запах, в Новом Бангоре такого наверняка не варят…

— Нет, что это такое, сэр?

— Ах, это… Симпатичные леди, верно? Это Аделина Пати, это Мэри Андерсон, а это…

Коридорный смотрел на миниатюрные портреты актрис, широко раскрыв глаза. Старому Генри Уорду, изображённому в центре, внимания, похоже, не перепало вовсе[48]. Ну да, сообразил наконец Герти, для мальчишки из гостиничной обслуги эта обёртка от мыла выглядела, наверно, подлинным сокровищем, стоившим ощутимо больше трёх пенсов. Да что там три пенса, за изображения таких красоток можно задуматься даже о переоформлении прав на свою бессмертную душу или, как минимум, её уступке во временное пользование…

— Идёт, сэр, — коридорный проворно спрятал грушевое мыло в карман униформы, — Значит, вы про мистера Иггиса, так?

— Про него самого. Улучи момент и загляни в гостиничный журнал, а потом…

— Нет нужды, сэр.

— Почему?

— Я и так всегда читаю, что в нём написано. Сейчас… Так, семнадцатый номер… Мистер Тэнли Иггис из Бирмингема. Торговый агент компании «Арчиссон и Тоддл». Изучает рынок Нового Бангора на предмет сбыта лекарств для лошадей.

— Вот как? Очень интересно. Весьма признателен, юный джентльмен, твоя способность к анализу информации, несомненно, хорошо послужит тебе в будущем.

Мысли Герти уже кружились вокруг Бирмингема и компании «Арчиссон и Тоддл». Ах, если бы была возможность телеграфировать в Лондон, чтобы запросить всё, что есть у тамошней канцелярии по поводу этой компании! Он бы быстро выяснил, состоит ли у них в штате некий мистер Тэнли Иггис… Только вот нечего об этом и думать. Даже найди он деньги на телеграмму, едва ли лондонская канцелярия удовлетворит его любопытство. Младший деловод Уинтерблоссом не имеет подобных полномочий, ну а про полковника Уизерса там явно не слышали. Выходит, цена этой информации, переданной мальчишкой, ноль, поскольку никакой действительно стоящей информации из всего этого не выудишь. Герти огорчился. Ему было не жаль упаковки грушевого мыла, но мириться с поражением, пусть даже и пустяковым, было неприятно.

— Сэр… Сэр…

— Что? — Герти обнаружил, что коридорный всё ещё стоит перед ним и мнёт в руках форменную кепи.

— Этот мистер Иггис из Бирмингема…

— Да?

— Если позволено будет заметить… — мальчишка мялся, собираясь с духом, и наконец выпалил, — В общем, ни из какого он не из Бирмингема, вот что. И в лекарствах для лошадей разбирается не лучше, чем наш швейцар Муан во французских винах.

Герти опешил, хоть и старался не подавать виду:

— Отчего такие выводы?

— Тино нгавари[49], сэр. В первый же день, как мистер Иггис прибыл, наш управляющий попросил его осмотреть Оук, обещав за это несколько шиллингов. У нас тут, сэр, сложно с лошадиными докторами…

— Что за Оук?..

— Это наша лошадь, сэр. Держим при гостинице, возит воду и уголь.

— И что же?

— Мистер Иггис осмотрел её со всех сторон, разве что хвост не щупал. И сказал, мол, кобыла уже стара и, по всей видимости, у неё сап.

— Что же в этом такого? Лошади часто болеют сапом.

— Да, сэр. Только дело в том, что Оак не кобыла. Это самый обыкновенный мерин, сэр.

Воцарилось недолгое молчание, на протяжении которого Герти в некоторой задумчивости барабанил пальцами по дверному косяку.

— Ладно, допустим, этот мистер Иггис не первый специалист по лошадям в этом полушарии.

— Честно говоря, сэр, единственное, что он наверняка знает о лошадях, это то, где у них перёд, а где зад.

— Хорошо, но отчего ты решил, что он не из Бирмингема?

Коридорный отчего-то смутился ещё больше.

— Я немножко проверил его, сэр. Поздравил мистера Иггиса с тем, что «Эвертон» на этой неделе вышел в финал Кубка Англии.

— Любишь футбол?

— Аэ[50], сэр! Читаю обо всех матчах в газетах. Некоторые постояльцы покупают спортивные листки и выбрасывают, а я…

— Лучше бы ты читал классическую прозу, — не удержался Герти, впрочем, быстро отбросив неуместный в данном случае менторский тон, — И что он ответил?

— Поблагодарил за хорошие новости.

— Всё ещё не понимаю, что за выводы ты из этого сделал.

Коридорный взглянул на Герти, как на несмышлёного школьника, которому надо объяснить разницу между ручьём и Темзой.

— «Эвертон» не из Бирмингема, сэр. Это ливерпульский клуб.

— Едва ли это можно считать веским основанием. Я и сам не заметил бы подвоха. Вероятно, он попросту не увлекается футболом.

«Так же, как не увлекается стрельбой, картами, гольфом, экономикой, спиритизмом, ценами на газ и ближневосточным вопросом, — мысленно добавил Герти, — Бьюсь об заклад, если бы я составил список всего того, чем не увлекается мистер Иггис, получился бы труд побольше британской энциклопедии».

— Вы не из Бирмингема, сэр.

— Верно, я лондонец.

— В том-то и дело. А любой бирмингемец бы заметил. Они все на футболе помешаны.

Герти потрепал его по плечу.

— Что ж, поверю тебе на слово. Ты весьма наблюдателен. Значит, в семнадцатом номере обитает специалист по лошадиным болезням, который толком не знает, как подойти к лошади, он же уроженец Бирмингема, в жизни там не бывавший?

— Как-то так, сэр. А ещё, если позволено будет заметить, он появился как снег на голову. Просто взял, и приехал.

Герти нахмурился.

— Не вижу в этом никакой странности. Не все постояльцы заранее телеграфируют в отель, чтоб заказать себе место.

— Я о другом, сэр, — терпеливо пояснил мальчишка, — Он приехал в «Полевой клевер» за два дня до вас.

— Допустим, это мне известно.

— И за два дня до того, как «Мемфида» прибыла в порт, сэр. А до неё последний корабль из Англии был месяц тому назад.

Герти захотелось хлопнуть себя ладонью по лбу.

— Точно! Погоди-ка… В сущности, это ничего не меняет. Он ведь мог прибыть из Бирмингема с пересадкой в Веллингтоне, откуда добрался до Нового Бангора на дирижабле.

— Нет уж, сэр. Он не летел на «Графе Дерби».

— Ты и путевые листы пассажиров читаешь? — не удержался Герти.

— Нет нужды, сэр. Тут и так всё ясно. Когда мистер Иггис прибыл в гостиницу, от него не пахло табаком, сэр.

— В этом нет ничего удивительного! Мистер Иггис не курит, — рассеяно произнёс Герти, не улавливая связи между этими фактами.

— Дело не в этом, — коридорный покачал головой, удивляясь непонятливости постояльца, — На «Графе Дерби» не разрешается курить где попало. Боятся пожара, там ведь водород в баллонах… А оборудовать отдельный курительный салон невозможно, и так место сэкономили. Так что курить там разрешается только в ресторане. В номера же еду не подают. И летит он двое суток.

— Ага… — пробормотал Герти, начиная догадываться.

— И ещё вентиляция там барахлит немного. Когда пассажиры «Графа Дерби» выходят, от них запах, сэр, как от пепельницы с окурками. От мистера Иггиса такого запаха не было. Он не летел на дирижабле.

— Да ты настоящая ищейка, приятель! — восхитился Герти.

— Аэ, — польщено улыбнулся коридорный, — Привычка, сэр. Нам деньги платят за то, чтоб мы угадывали желания постояльца. А для этого сперва требуется угадать самого постояльца. Ну, из чего он состоит…

— И ты определённо достиг немалых успехов. Ну хорошо, допустим, нам известно, что мистер Иггис не прибыл в Новый Бангор на «Мемфиде», как не прибыл и на «Графе Дерби». Но что мешало ему прибыть ещё месяц назад, с предыдущим кораблём и жить в другой гостинице? Скажем, месяц он исследовал спрос на лошадиные лекарства, потом закончил свою работу и переселился в более тихую гостиницу вроде «Полевого клевера».

Но коридорный помотал головой.

— Невозможно, сэр.

— Объясни.

— Это… Профессиональное, сэр, — мальчишка вновь смутился, — Словом, мы, коридорные… Мы как бы знаем, из какой гостиницы прибыл постоялец.

— Каким это образом? В Новом Бангоре заведено, чтоб постояльцы передавали рекомендательные письма от своих коридорных?

— Нет, сэр… Это… Сложно объяснить.

— Но тебе, кажется, всё-таки придётся, а?

Коридорный вздохнул. Судя по всему, он уже не радовался удачной сделке.

— У нас есть условные знаки, сэр. У каждого коридорного во всех гостиницах Нового Бангора. Мы их оставляем на багаже. Маленькие совсем, на днище. К примеру, царапинка в форме буквы «дабл-ю» — это отель «Уйатлиф». Зигзагом — это «Меркатор Инн». А если змейкой…

— Тайный гостиничный алфавит? Но к чему всё это?

— Чтоб знать, что за клиент, — потупился тот, — Каких проблем от него ждать и сколько можно получить на чай. Мы оставляем крохотные точки булавкой возле одного из углов чемодана. Пять точек значит, что постоялец не скупится на чаевые. Три значит, что даёт средне, один — что этот скряга не даст и пенни…

Герти оставалось только головой покачать:

— Я понял. Дьявольская изобретательность!

Мальчишка, поняв, что ругать его не станут, немного воспрянул духом:

— Есть и прочие отметки, сэр. Маленькая чернильная клякса значит, что клиент любит запрокинуть за воротник. Трещинка на ручке в условном месте — что не прочь прихватить из номера пепельницу или полотенце. Ещё мы обозначаем мотов, ловеласов, проходимцев, драчунов, сонь, хамов…

— Небось, обычный чемодан похож для вас на целую летопись, — пробормотал Герти, в самом деле удивлённый.

— Аэ, сэр. По одному лишь виду чемодана мы можем сказать, в каких гостиницах был джентльмен за несколько последних лет, а также многое другое.

— И о чём говорят тайные письмена на чемодане мистера Иггиса?

— Ни о чём, сэр. На нём нет никаких отметок. Он абсолютно новый и не побывал ни в одной гостинице Нового Бангора.

— Значит, его владелец заселился сразу в «Полевой клевер»?

— Значит, так, сэр.

— А следовательно, мистер Иггис или в течение месяца обитал в городе инкогнито, не пользуясь гостиницами, либо… либо… Либо вовсе не прибывал из Англии!

— Это уж не мне судить, сэр. Только знаю, что номер он заказал до пятнадцатого мая.

Пятнадцатое мая! Герти прикусил губу, услышав эту дату, так хорошо ему знакомую. Он и сам собирался дотянуть до пятнадцатого мая, того момента, когда из порта выйдет ближайшее пассажирское судно, единственное связующее звено с континентом.

Если мистер Иггис заказал номер до того же дня, означать это могло только одно.

— Он собирается покинуть остров, — сказал Герти сам себе, но отчего-то вслух, — Мы не знаем, когда он появился на острове и зачем, но точно знаем, что он не планирует здесь более оставаться.

— Этого не знаю, сэр, а что знал, уже сказал, — коридорный откланялся и, не скрывая облегчения, двинулся прочь.

— Постой! — окликнул его Герти, — У меня ещё один вопрос остался. Уже не про мистера Иггиса. Отчего ты мне рассказал всё это? Ну, про журнал, про Бирмингем, про знаки? Ты не похож на человека, который выбалтывает всё первому встречному.

Коридорный осторожно улыбнулся. Как и у всех полинезийцев, у него были крупные и крепкие зубы.

— Я и есть не такой. Но для вас, сэр, я решил сделать исключение.

— Вот как? Отчего? Из-за куска мыла стоимостью три пенса?

Коридорный колебался с ответом несколько секунд.

— Вы ведь из Канцелярии, сэр, — наконец сказал он, опустив взгляд, — А значит, вам лучше не лгать. Всего хорошего, сэр. Доброго вам дня.

Секундой спустя Герти уже был в одиночестве. Некоторое время он молча разглядывал дверь номера семнадцатого. Закрытая, недвижимая, она напоминала крышку намертво заколоченного гроба. Гроба, который, как Герти уже был уверен, скрывает в себе некую тайну, быть может, и самого зловещего толка.

Вернувшись в свой номер, Герти вдруг взял чемодан и, водрузив его на кровать, принялся тщательно осматривать. Почти сразу же он обнаружил маленькое, булавкой проколотое, отверстие в нижней части. Одно-единственное. Скряга.

Не в силах ничего с собой поделать, Герти расхохотался.