Капитан первого ранга

Глава седьмая

Сложив письмо, он написал: «Капитану королевского флота Обри, шлюп Е. В. „Поликрест"», заклеил его и позвонил в колокольчик.

— Вы знаете, где находится «Поликрест»?

— А то как же, сэр, — отвечал слуга с понимающей улыбкой. — На него ставят орудия в артиллерийской верфи. И во время последнего прилива ему здорово досталось.

— Тогда будьте добры, велите тотчас отнести туда это письмо. И позаботьтесь, чтобы остальные письма были отправлены на почту.

Снова повернувшись к столу, он раскрыл дневник и записал:

Стивен стоял, глядя в окно. Было ясное, морозное утро, и чумазый город старался выглядеть как можно пристойнее. Офицеры входили и выходили из резиденции адмирала порта, находившейся напротив гостиницы. На тротуарах было полно синих и алых мундиров, направляющихся в церковь офицерских жен в нарядных манто, среди которых порой попадалась меховая мантилья. Рядом с ними шли чисто умытые дети с сияющими лицами.

— Вас хочет видеть один джентльмен, сэр, — сообщил официант. — Лейтенант.

— Лейтенант? — переспросил Стивен и после паузы добавил: — Попросите его подняться. — На лестнице послышался грохот, словно кто-то выпустил из загона быка. Дверь со стуком распахнулась внутрь, и влетел Пуллингс, в новеньком синем мундире, осветивший номер улыбкой до ушей.

— Я произведен в лейтенантский чин, сэр! — воскликнул он, схватив руку доктора. — Наконец-то произведен! Королевский приказ прислали с почтой. О, поздравьте меня!

— Я и поздравляю, — произнес Стивен, морщась от боли, — если только вас не хватит удар от радости. Вы выпили, лейтенант Пуллингс? Прошу вас, сядьте и не скачите по комнате.

— О, повторите еще раз, сэр! — произнес лейтенант, падая в кресло и пожирая доктора глазами, полными чистого восторга. — Ни капли во рту не было.

— Значит, вы пьяны от нынешнего счастья. Что же, пусть оно длится долго, долго.

— Ха-ха-ха! То же самое сказал Паркер. «Пусть оно длится долго», — произнес он, но с завистью, словно его душила старая серая жаба. Возможно, и я стал бы ехидным, если бы тридцать пять лет не имел своего корабля. Впрочем, я уверен, что этот Паркер человек славный и справедливый, хотя до прихода капитана он был сам не свой.

— Лейтенант, не выпьете ли бокал хереса?

— Опять вы про вино, сэр! — воскликнул Пуллингс, снова весело захохотав. «Готов поклясться, что его лицо излучает свет», — подумал Стивен. — Вы очень любезны. Разве что каплю. До завтрашнего вечера, когда я устрою праздник, напиваться мне нельзя. Позвольте мне провозгласить тост? Выпьем за здоровье капитана Обри, моя горячая благодарность ему. Пусть сбудутся все его желания. Пьем до дна. Если бы не он, я бы никогда не получил звания. Кстати, у меня поручение, сэр. Капитан Обри передает наилучшие пожелания доктору Мэтьюрину, поздравляет его с благополучным прибытием и ждет к обеду в ресторане «У Джорджа» в три часа. Сэру Обри еще не доставили бумагу, перья и чернила, и он просил извинить его за устное приглашение.

— Вы бы доставили мне большое удовольствие, если бы составили нам компанию.

— Благодарю вас, сэр, премного благодарю. Но через полчаса я должен отправиться на баркасе к острову Уайт. В четверг мыс Старт миновало судно Ост-Индской компании «Лорд Морнингтон», и я надеюсь на рассвете переманить с него к нам с полдюжины отличных матросов.

— Скажите, а на крейсерах и плимутских посыльных судах найдутся для нас подходящие моряки?

— Спасибо за заботу, сэр. Я два раза плавал на таких судах. На них в твиндеке имеются такие места, какие вы ни за что не найдете и где можно спрятать несколько человек. Я отыщу там полдюжины морячков. Это говорю вам я, Том Пуллингс. — «Лейтенант Том Пуллингс», — добавил он про себя.

— Выходит, у нас в команде нехватка людей?

— И еще какая. В экипаже недостает тридцати двух человек. Но дело не столько в количестве, сколько в качестве. Транспортное судно доставило нам восемнадцать человек от лорда мэра и двадцать с лишним из Хантингдоншира от Ратленда. Этих малых наскребли по исправительным домам и тюрьмам. Они ни разу в жизни не видели моря. Нам не хватает не людей, а именно моряков. И все же у нас имеется несколько первоклассных матросов, в их числе двое с «Софи» — старый Аллен, полубаковый, и Джон Лейки, работавший на грот-мачте. Вы их помните? Вы его очень аккуратно заштопали во время первого же его плавания в составе нашего экипажа после стычки с алжирцем. Он клянется, что ни один хирург, кроме вас, не смог бы сохранить его мужское достоинство, сэр, за что он очень вам признателен, иначе он не чувствовал бы себя полноценным человеком. Капитан Обри приведет их в божеский вид, я в этом уверен. Мистер Паркер, по-моему, достаточно строг, да и мы с Бабингтоном сдерем шкуру с любого лоботряса, который не будет выполнять свои обязанности. Так что капитану нечего беспокоиться на этот счет.

— А что вы скажете об остальных офицерах?

— Видите ли, сэр, я еще не успел их изучить из-за хлопот с оснасткой этого необычного корабля. Знаю только казначея, который раньше ведал продовольственным складом, старшего канонира из тыловой артиллерийской конторы да трюмного старшину. Но зачем нам трюмный старшина, если на корабле нет трюма?

— Насколько я понял, судно построено по-новому?

— Что вам сказать, сэр? Надеюсь, оно сконструировано так, чтобы сразу не пойти ко дну, вот и все. Никому, кроме своих, я не стал бы этого говорить, но таких судов я еще никогда не видел. Ни на реке Перл, ни в Хугдли, на побережье Гвинеи. По нему не определить, куда оно движется — вперед или назад. Но могу сказать одно, черт бы меня побрал, оно гораздо красивее, чем обычные коробки, — добавил он, как бы извиняясь за недоверие к своему кораблю. — Мистер Паркер постарался — сусальное золото, изобилие ярких деталей, специальная патентованная чернь для покраски реев, блоки обтянуты красной кожей. Вы когда-нибудь наблюдали за оснасткой судна?

— Нет, никогда.

— Это настоящий бедлам, — со смехом покачал головой Пуллингс. — На каждом шагу знакомые парни с верфи, палуба завалена всякими припасами, новички толкутся как неприкаянные, никто не знает, за что хвататься, — сущий бедлам. А тут еще адмирал порта то и дело интересуется, почему мы до сих пор не готовы к выходу в море, спрашивает, не отмечаем ли мы священный день отдохновения от грузов семь раз в неделю, ха-ха-ха! — И, веселясь от всего сердца, Том Пуллингс пропел:

— Я не раздевался ни разу с тех пор, как корабль стали вводить в строй, — признался он. — Капитан Обри видит всех насквозь, поднимается ни свет ни заря и сразу принимается пропесочивать меня, Паркера, морских пехотинцев и еще полудюжину таких же придурков, какими когда-то были мы все; затем поднимается флаг. И не вздумайте ему перечить, прежде чем он смолкнет, а то вам это выйдет боком. «Мистер Пуллингс, — произнес он, подражая голосу капитана, — извольте распорядиться о том, чтобы вделали коуш к марсель-блоку». Господи, если бы вы только слышали, как он разнес такелажников, когда обнаружил, что они подсунули нам использованные снасти! Чтобы он угомонился, им пришлось вызвать главного подрядчика. Он все время твердит: «Не теряйте ни минуты», гоняет нас в хвост и гриву и дико хохочет, когда пол-экипажа бросается на корму, думая, что это нос, а другая — наоборот, с носа на корму. Знаете, сэр, он будет рад этому обеду. С тех пор как я нахожусь на корабле, он не видел никакой еды, кроме ломтя хлеба и куска холодного мяса. А теперь я должен откланяться. За шлюпку, полную опытных моряков, он отдаст все, что угодно.

Стивен подошел к окну и проследил за легкой фигурой Пуллингса: проталкиваясь на противоположную сторону улицы он направлялся в сторону Мыса, чтобы затем в шлюпке караулить суда на дальних подступах к гавани. «Преданность долгу — славная, трогательная вещь, — подумал доктор. — Только кто воздаст по заслугам рвению этого славного молодого человека? Не станут ли его наградой удары судьбы и тупое равнодушие начальства?»

Вид улицы изменился: церковная служба закончилась, и респектабельные горожане скрылись за дверями своих домов, обоняя, в предвкушении обеда, запах бараньего жаркого. По улицам вразвалку бродили толпы матросов, смешиваясь с мелкими, неопрятного вида, торговцами, бродягами, барышниками и местными толстухами, готовыми по дешевке задрать подол за любым углом. Послышался глухой рев — смесь разухабистого хохота с буйными возгласами, и матросы с «Несокрушимого», сошедшие в увольнительную на берег в праздничной одежде и призовыми деньгами в карманах, двинулись, раскачиваясь, вместе с толпой женщин легкого поведения на штурм портовых кабаков; впереди, пятясь, шел скрипач; с обоих боков, словно стая пастушьих собак, подпрыгивали мальчишки. Некоторые из шлюх годились самым молодым матросам в бабушки, сквозь дыры в платьях желтела несвежая кожа; у всех были крашеные и завитые волосы и синюшные от холода лица.

Радостное чувство, оставшееся у Стивена после прихода брызжущего счастьем Пуллингса, улетучилось. «Все порты, которые я видел, похожи один на другой, — размышлял он. — Как и все прочие места, где собираются моряки. Однако это отражает не их душу, а, скорее, природу общественного бытия». Доктор погрузился в раздумья. Как же определить характер человека? А что определяет сам характер? Что позволяет утверждать: «Я это я»? В раздумьях он не заметил появления Джека, который шел свободной, гордой походкой — с поднятой головой, без постоянной опасливой оглядки через плечо. На улице было много людей, но двое, шедшие, не отставая, ярдах в пятидесяти от Джека, привлекли внимание доктора. Это были плотно сбитые мужчины, без очевидных признаков их ремесла, но в их внешности было что-то настораживающее, какая-то напряженность, они то и дело зыркали во все стороны. Взгляд Стивена стал жестким, он отошел от окна и продолжал следить за подозрительной парой до тех пор, пока соглядатаи не оказались рядом с рестораном «У Джорджа».

— Джек, — произнес Мэтьюрин, — за вами следят два человека. Подойдите сюда и осторожно выгляните. Вон они, стоят на ступенях резиденции адмирала порта.

— Вижу, — отозвался Джек Обри. — Я знаю одного из них, того, что со сломанным носом. Он попытался проникнуть на мой корабль, но получил под зад коленом. По-моему, он пытается навести на мой след второго, хитрый подонок. Да пошли они к черту, — произнес он, торопливо подходя к камину. — Стивен, как вы отнесетесь к тому, чтобы выпить? Я все утро проторчал на фок-мачте и чуть не околел от холода.

— Полагаю, что немного бренди не помешает, особенно настоящего нантского. Вы действительно выглядите совершенно разбитым. Допивайте свое зелье, и направимся прямо в обеденный зал. Я заказал палтуса под соусом из анчоусов, баранину и телячий паштет — простую английскую еду.

Складки на лице Джека разгладились, оно даже порозовело; он на глазах обретал бравый офицерский вид.

— Человек воистину способен на большие дела, если у него в желудке палтус, добрый кусок баранины и косули, — произнес он, отрезая себе ломоть стилтонского сыра. — Вы, Стивен, гораздо более гостеприимный хозяин, чем я, — заметил он. — Вы безошибочно выбрали именно те блюда, которые примирили меня с жизнью. Помните тот злополучный обед, на который я вас пригласил в Магоне — наш первый совместный обед, — тамошние рестораторы все перепутали, не поняв моего испанского.

— А мне тот обед пришелся по вкусу, очень уж он был кстати, — возразил Стивен. — Я все помню. Может, захватим чай наверх? Мне хотелось бы кое-что узнать о «Поликресте».

В просторной зале в глазах рябило от мундиров синего цвета, лишь кое-где можно было увидеть красный камзол морского пехотинца, и разговоры менее открытые, чем обмен сигналами в открытом море, здесь были неуместны.

— Думаю, мы выжмем из этого корабля все, как только привыкнем к нему, в этом я не сомневаюсь. Возможно, предубежденному наблюдателю он покажется несколько нелепым, но он плавает, а это самое главное, вы меня понимаете? Он плавает; и равной ему по силе плавучей батареи я не видел! Если мы приведем его куда нужно, вы увидите, на что способны двадцать четыре тридцатидвухфунтовых ствола. Карронады — скажете вы, но это тридцатидвухфунтовые карронады! С короткой дистанции мы сможем атаковать любой французский шлюп и даже тридцатишестипушечный фрегат, потому что это орудия страшной разрушительной силы.

— Если рассуждать подобным образом, выходит, что мы можем разделаться даже с первоклассным трехпалубником с шестидюймовыми бортами, а то и с двумя, если сумеем вклиниться между ними и дать залпы с обоих бортов. Но поверьте мне, дорогой, вы слишком увлекаетесь. Боже вас упаси так горячиться. И на какое расстояние бросают свои чудо-снаряды ваши карронады?

— Чтобы поразить неприятеля наверняка, нужно приблизиться к нему на пистолетный выстрел. Если соприкоснуться ноками реев, то карронады разнесут в щепки дубовые борта любой толщины!

— А что, противник, глядя на ваши попытки приблизиться к нему, будет сдувать пыль со своих дальнобойных орудий? Однако не мне учить вас вашему ремеслу.

— Приблизиться… — повторил Джек. — В том-то и загвоздка. Для этого мне нужны матросы, а не клоуны из погорелого цирка. Нам недостает тридцати двух человек, и надежды на толковое пополнение нет никакой. Я уверен, что вы бы забраковали по здоровью добрую половину калек и уголовников, которыми нас облагодетельствовали, — что с ними делать, ума не приложу. Мне нужны люди, а время уходит, как песок сквозь пальцы… Скажите, вы взяли с собой Скрайвена?

— Да. Я полагал, что для него можно будет найти какое-нибудь занятие.

— У него же бойкое перо, не так ли? Он ведь сочинял брошюры и все такое? Я попытался составить объявление для вербовки — его суть в том, что со временем каждый волонтер получит столько золота, сколько весит сам. Но у меня почти не было времени, кроме того, я не был уверен, что из-под моего пера выйдет нечто путное. Взгляните. — Он достал из кармана несколько листков.

— Посмотрим, — ответил Стивен, берясь за чтение. — Пожалуй, вы правы. — Позвонив в колокольчик, он попросил официанта позвать мистера Скрайвена.

— Мистер Скрайвен, — произнес доктор. — Будьте добры — просмотрев эти листки, вы сразу поймете, что вам следует делать. Бумага и чернила на том столе.

Скрайвен отошел к столу и стал читать, делая какие-то пометки и ворча себе под нос. Джек, уютно устроившийся возле камина, почувствовал приятную слабость во всем теле. Погрузившись в мягкое кожаное кресло, он ощутил полнейшее блаженство. Теряя нить разговора, он лишь ахал да поддакивал Стивену во время пауз, улыбался или многозначительно покачивал головой. Иногда ноги его судорожно вздрагивали, выводя Джека из блаженного состояния, но всякий раз он снова откидывался на спинку кресла, становясь еще умиротвореннее.

— Я сказал: «Уверен, что вы передвигаетесь с величайшей осторожностью, не так ли?» — повторил доктор, коснувшись колена Джека.

— Ну разумеется, — отозвался Обри, тотчас поняв суть дела. — На берег я схожу только по воскресеньям, каждая шлюпка, подходящая к борту, тщательно осматривается. Завтра с приливом я отправлюсь в Спитхед, но не ожидаю никаких сюрпризов. Я не встречаюсь ни с кем из начальства верфи, не вижу даже ее специального представителя. Единственное, от чего я не откажусь, это от пирушки, устраиваемой Пуллингсом, где нет никакого риска. Она состоится в маленьком кабачке в Госпорте, неподалеку от пристани, место совсем тихое. Я не могу разочаровать его: он пригласил свою родню и невесту из провинции.

— Сэр, — подал голос Скрайвен. — Позвольте показать вам, что у меня получилось.

— Цифры я осмелился вставить лишь для проформы, — сказал Скрайвен, вглядываясь в лица читавших его произведение.

— Вы чуточку переборщили, — отозвался Джек, указывая на астрономические суммы, — но мне нравится то, что вы написали. Премного вам обязан, мистер Скрайвен. Будьте добры, отнесите этот лист в типографию и объясните, как следует его набирать. В таких вещах вы разбираетесь великолепно. Пусть отпечатают сотню афиш, двести листовок и расклеят там, где останавливаются фургоны и дилижансы из провинции. Вот вам пара гиней. Стивен, нам пора трогаться. Будет еще достаточно светло, и я успею осмотреть патентованные орудийные замки, а вам следует освидетельствовать две партии новобранцев. Прошу вас, не забраковывайте тех, кто сможет хотя бы тянуть трос.

— Вы, верно, захотите познакомиться с остальными офицерами, — произнес Джек в ожидании шлюпки. — На первый взгляд они могут показаться несколько грубоватыми. Но им здорово досталось с этой оснасткой, особенно Паркеру. Именно ему вначале предложили командование «Поликрестом». Сначала он колебался, потом куда-то запропастился, а Пуллингс, благослови его Господь, появился на корабле лишь после моего прихода. Так что вся работа легла на плечи мистера Паркера.

Джек шагнул в шлюпку и молча сел, размышляя о своем старшем офицере. Паркеру было за пятьдесят, он был сед, аккуратен, строг, большой любитель порядка и внешнего лоска. Его считали храбрым, деятельным, добросовестным офицером, удостоенным похвал самого принца Уильяма. Но он быстро уставал, был, похоже, не слишком умен и туг на ухо. Хуже того, он не понимал людей — черный список, составленный им, был длиной с руку, хотя не стоил и ломаного гроша, — и, как подозревал Джек, он не понимал законов моря. Джек Обри также подозревал, что Паркер умеет поддерживать лишь внешнюю дисциплину, что если дать ему волю, то «Поликрест» будет годиться только для парада: снаружи блистающая краска, а весь внутренний порядок держится на волоске. В ежедневный обиход войдет плетка, команда станет озлобленной, ропщущей и строптивой. С таким кораблем лучше даже не пытать военного счастья.

Иметь с ним дело будет не так-то просто. На шканцах не должно быть никакого разлада; надо проследить, чтобы Паркер отвечал за повседневную жизнь корабля, не подрывая либеральными поблажками свой авторитет. Это не означало, что Джек Обри был либерал, напротив, он был служака, не давал команде потачек и любил, когда на корабле все сверкает. Но ему довелось в свое время служить на судах, превращенных палочной дисциплиной в плавучий ад, и он никому не позволит превратить свой корабль в пыточную тюрьму.

— Вон он, — произнес Джек, кивнув в сторону «Поликреста». В его голосе прозвучали извиняющиеся нотки.

— Это он и есть? — переспросил Стивен. Это было трехмачтовое судно: очень хорошо удифферентованное, довольно высоко сидящее в воде, однако он даже не решился назвать его кораблем. Сверкающие чернью борта с яркой полосой лимонного цвета, нарушаемой крышками портов, также покрытыми чернью, выше полосы лимонного цвета проходит голубая, а над ней — белая полоса. На обеих оконечностях украшения из сусального золота, достигающие голубой полосы. — Он мне вовсе не кажется таким уж странным, за тем исключением, что с обоих концов у него острые обводы, без выступа на носу и той седловатости, к которой мы привыкли. Но, в конце концов, те же замечания можно было бы отнести к каракке, на которой совершил свое плавание Святой Брендан. Не понимаю, из-за чего весь сыр-бор разгорелся.

— Так его каракка управлялась хорошо? Могла двигаться против ветра и течения?

— Конечно. Разве она не достигла Благословенных островов?

К пятнице настроение Джека поднялось. По крайней мере, оно было лучше, чем тогда, когда он впервые взял в свои руки управление кораблем, выводя его из протяженной гавани Порт-Магона в море. Пуллингс привез с собой семерых недовольных и набыченных, но первоклассных матросов с «Лорда Морнингтона», а листовки Скрайвена соблазнили пятерых юношей из Сейсбери прийти на судно, чтобы «семь раз отмерить». Но самое лучшее было впереди. Джек и Стивен стояли на палубе, рассчитывая вовремя попасть на торжественный обед Пуллингса и ожидая в сером тумане, когда бестолковые новички, понукаемые мистером Паркером и боцманом, спустят на воду баркас. Тут к борту подвалил внезапно вынырнувший из полумрака ялик. В нем сидели два моряка в коротких однобортных бушлатах с бронзовыми пуговицами, белых панталонах и брезентовых зюйдвестках; у парней были длинные косицы, в ушах золотые серьги, на шеях черные шелковые платки. В них невозможно было не узнать военных моряков, и Джек, опираясь о поручни, внимательно разглядывал незваных гостей. К своему изумлению, в одном он узнал Баррета Бондена, своего бывшего старшину рулевых, в другом — еще одного бывшего матроса с «Софи», имя которого успел позабыть.

— Пусть поднимаются на борт, — произнес он. — Бонден, поднимайтесь. Рад вас видеть, — продолжал он, глядя на стоявшего на шканцах Бондена с широкой улыбкой. — Как поживаете, а? Надеюсь, лучше всех? Вы доставили мне какое-то сообщение?

Это было единственное разумное объяснение того, что моряк добрался до него по неспокойным водам Спитхеда: самая жестокая за годы последних войн насильственная мобилизация подчистую выгребла с суши всех опытных матросов. Однако на ленточке шляпы в руках Бондена не было названия корабля, а в его восторженности было нечто такое, что пробуждало в Джеке надежду получить достойное пополнение.

— Никак нет, ваша честь, — отвечал Бонден. — Дело в том, что наш Джо, — он ткнул пальцем в сторону своего спутника (разумеется, это был Джозеф Плейс, кузен Бондена, работавший со становым якорем, из вахты правого борта, немолодой, туповатый, но в трезвом виде надежный как скала и великолепный мастер по завязыванию морских узлов), — сказал, будто вы снова снаряжаетесь в поход. Вот мы и пришли от Приддис Хард, чтобы записаться к вам добровольцами, если только для нас найдется местечко.

Если бы не субординация, Джек пустился бы в пляс на радостях.

— Уж для вас-то место найдется, Бонден, — отозвался он. — А вам, Плейс, придется заработать себе место, научив парней вязать свой знаменитый узел «Мэттью Уокер». — Эту шутку Джозеф Плейс не понял, однако у него был довольный вид, и он, отдавая честь, коснулся лба костяшками пальцев. — Мистер Паркер, будьте добры, запишите этих моряков: Плейс, полубаковый, и Бонден, мой старшина рулевых.

Через пять минут Джек и Стивен оказались в баркасе, на руле привычно сидел Бонден, как бывало во многих кровопролитных вылазках на испанское побережье. Как ему удалось остаться на свободе и пробраться через весь огромный порт, где ощущалась такая нехватка в матросах, Джек спрашивать не стал: все равно в ответ он услышит какую-нибудь сказку на ночь. Поэтому, когда они стали приближаться к смутным очертаниям гавани, Джек Обри поинтересовался:

— Как поживает ваш племянник? — Он имел в виду Джорджа Лукока, весьма многообещающего юношу, которого назначил на должность мичмана на «Софи».

— Наш Джордж, сэр? — негромко переспросил Бонден. — Он на борту «Йорка». А «Йорк» со всей командой находится на дне Северного моря. Джордж был на нем всего лишь фок-мачтовым. А перед тем как наняться на «Йорк», он сбежал с доминиканского судна.

— Он бы мог сделать карьеру, — произнес Джек, покачав головой.

У него перед глазами стоял этот молодой человек, сиявший под лучами средиземноморского солнца от радости после своего производства в офицерский чин; он вспомнил, как блестела в руках мичмана полированная бронза секстана — знака принадлежности к обитателям шканцев. Джек также припомнил, что «Йорк» сошел со стапелей верфи пройдохи Хикмана, об этом судне ходили слухи, что в его трюме не нужно было фонаря из-за свечения гнилого дерева. Это корыто было построено из такого гнилья, что не могло выдержать настоящего шторма. Поистине это был плавучий гроб, оплаканный десятками вдов.

Такие невеселые мысли занимали Джека, пока баркас отыскивал дорогу среди многочисленных судов, подныривая под тросы, протянутые к огромным силуэтам трехпалубников, иногда вызывая беззлобную брань или соленые шутки опытных моряков. А однажды из-за буя раздался окрик: «Эй, „Ошибка плотника"!», сопровождавшийся взрывом дикого хохота; от этих подколок у Джека окончательно упало настроение.

Стивен всю дорогу тоже молчал как рыба. Лишь заметив на пристани поджидавшего их Пуллингса, Джек немного повеселел. Молодой человек стоял на берегу вместе с родителями и на редкость красивой девицей, милым, миниатюрным розовым созданием в кружевных митенках, с огромными встревоженными голубыми глазами. «Кажется, что она вышла из кукольной коробки», — подумал Джек, очень доброжелательно глядя на нее сверху вниз.

Старший мистер Пуллингс был небогатым фермером, чье хозяйство находилось на опушке Нового Леса: он привез с собой к столу пару молочных поросят, уйму оленины и пирог; а гостиница обеспечит всех черепаховым супом, вином и рыбой. Остальными гостями были молодые лейтенанты и штурманские помощники. Сначала они были мрачны, словно на похоронах, Пуллингс-старший стеснялся, затем принялся, запинаясь, благодарить капитана Обри за доброту к его Тому. Едва дослушав излияния старика, Джек с удовольствием выпил и тут же налил себе еще. Молодежь давно успела проголодаться, и вскоре обильная еда и вино развязали всем языки. Спустя некоторое время послышались гул, смех, воцарилось всеобщее веселье, Джек Обри расслабился и принялся слушать рассказ миссис Пуллингс о том, как она беспокоилась, когда Том убежал из дома на море «без смены белья, без одежды, в которую смог бы переодеться, и даже без крепких шерстяных чулок».

— Трюфели! — воскликнул Стивен, увлекшийся огромным пирогом — произведением миссис Пуллингс (молодые фазаны, очищенные от костей и нашпигованные трюфелями в желе из собственной крови с добавлением мадеры и телячьих ножек). — Трюфели! Любезная мадам, откуда у вас такие великолепные трюфеля? — спросил он, зацепив один из них вилкой.

— Вы о начинке, сэр? Мы называем их земляными грибами. Пуллингс собирает их дюжинами на опушках леса.

Трюфели, сморчки, шляпочные грибы, грибы с латинским названием Hirneola auricula judae (вполне съедобные, если ими не злоупотреблять; и даже в таком случае это лишь иногда приводит к небольшим судорогам и легкому одеревенению шеи, которые проходят через два-три дня, сущий пустяк, из-за которого не стоит беспокоиться) — все это занимало Стивена и миссис Пуллингс до тех пор, пока со стола не сняли скатерть, пустив по кругу портвейн. Уж тут исчезли все различия в чинах: во всяком случае, один молодой человек держал себя то как особа королевской крови, то как адмирал. Огонь свечей казался зыбким в клубах табачного дыма, а винные пары заставили Джека выкинуть из головы мысли о том, что он станет делать, когда ветер посвежеет, со всем этим рангоутом и такелажем, что будет с балластом, удифферентовкой, экипажем, припасами, и стал тем беззаботным лейтенантом, каким был совсем недавно.

Присутствующие выпили трижды по три раза за короля, Первого лорда («Да благословит его Господь!» — воскликнул Пуллингс), лорда Нельсона, жен и возлюбленных, за мисс Чабб (розовое дитя) и других юных дам, отнесли старшего Пуллингса в постель и грянули хором:

Все пели с таким воодушевлением, что один только Стивен заметил, как дверь приоткрылась и в комнату проскользнул Скрайвен, который с любопытством оглядел присутствующих. Едва он успел коснуться локтя Джека, как гости зашумели еще громче, дверь распахнулась настежь, и в помещение ворвались судебные исполнители.

— Пуллингс, огрейте этого пса палкой! — воскликнул Стивен, швыряя свой стул им под ноги и кидаясь вперед, чтобы обхватить за пояс молодца со сломанным носом.

Джек бросился к окну, поднял раму и вскочил на подоконник, а пришельцы, расталкивая всех вокруг, пытались коснуться его своими жезлами, не обращая внимания на то, что окружающие цеплялись за их колени, хватали за грудки и талию. Это были крепкие, решительные парни; награда за поимку должника была высока, и весь этот клубок катился к открытому окну. Прикосновение жезла означало бы, что Джек арестован и по закону не имеет права на сопротивление.

Один прыжок — и Джек был бы таков. Однако главный помощник шерифа был хитер: он выставил снаружи охрану, и те внимательно смотрели вверх, крича:

— Прыгайте, сэр, вас-то мы и поджидаем. Тут всего один этаж.

Держась за раму, Джек Обри чуть подался наружу, посмотрел на берег и увидел блеск воды там, где матросы с «Поликреста» должны были пить пиво Пуллингса, закусывая его вторым молочным поросенком, которого им прислали. На Бондена Джек наверняка мог положиться. Набрав полные легкие воздуха, он закричал громовым, слышным даже в Портсмуте голосом, от которого сидевшие в баркасе вздрогнули и замолчали:

— «Поликрест»!

— Сэр? — донесся из мрака ответ Бондена.

— Бегом в гостиницу, вы слышите? Вверх по переулку! Захватите из баркаса упоры для ног!

— Есть, сэр.

Мгновение спустя баркас опустел. Упоры для ног — длинные деревянные доски — означали, что предстоит драка. Несомненно, капитан мобилизовал матросов, и они, сами люди мобилизованные, не собирались лишать себя удовольствия.

Из переулка уже доносился топот ног. Он приближался, а в трактире по-прежнему слышался шум, треск стульев, ругань — словом, что-то похожее на абордажную свалку.

— Сюда, сюда! Встаньте перед окном! — воскликнул Джек Обри, и вот толпа взопревших матросов, тяжело дыша, остановилась внизу с разинутыми ртами. — Встаньте в круг. Стойте тут. — Спрыгнув в середину круга, он закричал: — Задержите их, а затем живо вниз, к баркасу.

В первые минуты свора судебных исполнителей отпрянула назад, но когда помощник шерифа и его помощники выбежали из гостиной с криками: «Именем закона! Слышите, именем закона!», они воспряли духом, и тесный переулок наполнился звуками глухих ударов, ругательствами, треском сломанных досок. Моряки, с Джеком посередине, изо всех ног бросились к морю.

— Именем закона! — вновь завопил помощник шерифа, отчаянно пытавшийся дотянуться до Джека.

— Пошел ты со своим законом! — отозвался кто-то из моряков, а Бонден, сцепившись с судебным приставом, вырвал у него из рук жезл и швырнул его в воду: — Теперь ты разжалован, приятель. Так что я могу тебе как следует врезать, корешок. Берегись, а не то раскаешься.

Судебный пристав зарычал, вытащил кортик и бросился на Джека.

— Ишь ты, прямо циркач! — одобрительно заметил Бонден и приложил его доской по голове. Тот рухнул в грязь, а Пуллингс вместе с друзьями, выбежавшими из гостиницы, добавили ему пинков ногами. Помощники шерифа, оставив двоих товарищей лежать на земле, бросились врассыпную, крича, что позовут друзей, охрану и солдат.

— Мистер Пуллингс, прошу вас, поторопите матросов! — крикнул из баркаса Джек. — И помогите тому придурку, что валяется в грязи. Что, там еще двое? Отлично. Все на борту? А где доктор? Позовите доктора. Ах, вот вы где! Отчаливайте. А теперь все дружно! Навались! Каким отличным матросом он будет, — добавил Джек с улыбкой, — как только привыкнет к нашим порядкам. Это же бульдог, а не человек.

Во время утренней вахты, когда пробило две склянки, «Поликрест» плавно скользил по волнам холодного свинцового моря, овеваемый, поскольку в полночь ветер чуть зашел к востоку от зюйда, леденящим свинцовым воздухом. Для того чтобы не терять ни минуты (в это время года судно могло быть заперто в Ла-Манше ветром на несколько недель), Джек приказал сниматься с якоря прямо во время отлива. Дул несильный ветер, неспособный разогнать туман или поднять хотя бы слабое волнение на маслянистой поверхности длинной зыби, поэтому «Поликрест» мог бы поставить большое количество парусов. Однако он нес только марсели и еще несколько парусов, скользя, словно неторопливый призрак, и едва слышно рассекая воду.

Темный силуэт его капитана, казавшийся крупнее обычного из-за дождевика и зюйдвестки, возвышался над наветренной стороной шканцев. Услышав возгласы: «Переверни!» и «Стоп!», а затем глухой удар поднимаемого на борт лага, Джек обернулся.

— Мистер Бабингтон, сколько у вас? — крикнул он.

— Два узла и три сажени, сэр!

Джек Обри кивнул. Где-то в темноте по левому борту должен находиться Селси-Билл; возможно, придется менять галс, пока же впереди достаточно свободного места. С подветренной стороны из тумана все время слышались тревожные сигналы горнов с рыбацких судов, ведущих ловлю у самых берегов. Но до них еще была добрая миля. Мористее через каждые несколько минут раздавался пушечный выстрел. Вне сомнения, к Порсмуту противоположным галсом шел военный корабль. Носовая карронада «Поликреста» отвечала через регулярные интервалы четвертными зарядами.

«Во всяком случае, к утру еще четверо научатся управлять этим кораблем», — размышлял Джек.

В известном смысле ему не повезло — первое испытание корабля состоялось в такое время, когда горизонт был невидим, а море и небо было невозможно отличить друг от друга. Но в целом об этом он не жалел, так как выигрывал несколько часов, оставив далеко за кормой и убогий городок Госпорт, и алчных судебных приставов. Кроме того, с тех пор как он впервые увидел «Поликрест», ему не терпелось узнать, как корабль будет вести себя в открытом море. Поднимаясь на волнах зыби, он двигался каким-то странным образом, как бы взбрыкивая и вздрагивая, словно лошадь, намеренная шарахнуться в сторону.

При неярком освещении нактоуза можно было видеть мистера Гудриджа, штурмана, стоявшего рядом со старшиной-рулевым возле компаса. Это был сдержанный пожилой мужчина с огромным опытом, который некогда был штурманом линейного корабля, но был уволен за столкновение с капелланом и лишь недавно восстановлен в должности. Он столь же внимательно следил за поведением «Поликреста», как и его капитан.

— Что вы можете сказать о судне, мистер Гудридж? — спросил Джек Обри, подойдя к штурвалу.

— Впервые вижу, чтобы судно так упиралось. Джек Обри взялся за штурвал и, несмотря на малую скорость, сразу почувствовал мощное противодействие: корабль так и норовил нацелить нос прямо в центр ветра. Он дал ему волю, и, прежде чем паруса стало заполаскивать, противодействие прекратилось. Руль перестал ходить, и странное винтообразное движение совершенно изменило свой ритм. Джек не мог понять, в чем дело, и, удивляясь поведению корабля, плавно возвращал его на прежний курс. Создавалось такое впечатление, словно у «Поликреста» два, а то и три центра вращения: очевидно, кливер, фок и бизань-марсель с одним рифом стремятся сбить его с курса, но беда в чем-то другом — такое сочетание парусов не может объяснить этот вялый руль, это внезапное нежелание корабля слушаться его.

— Три дюйма в льялах, сэр, — объявил помощник плотника, делавший обычный доклад.

— Разрешите доложить, сэр, в льялах три дюйма воды, — отрепетовал штурман.

— Добро, — отозвался Джек.

Это еще ничего не значило: судно не подвергалось настоящим испытаниям, не попадало в сильный шторм. Но, во всяком случае, почти сухие льяла доказывали, что, несмотря на странные скользящие кили и непонятные особенности управления, вода в судно не попадает, — утешительное известие, поскольку у Джека были на сей счет недобрые предчувствия.

— Вне всякого сомнения, мы выясним, какой дифферент окажется наиболее подходящим для судна, — произнес он, обращаясь к штурману, и вернулся к поручням, возобновляя привычку расхаживать по шканцам, как расхаживал на «Софи».

Утомленный застольем у Пуллингса, долгой возней со швартовными концами из-за запутавшегося троса и трудностями выхода с тесного рейда, Джек Обри, не давая себе отдыха, принялся изучать природу сил, действующих на судно.

Из недавно растопленной печи камбуза шел белый дым, который сносило за корму вместе с запахом рагу.

Капитан услышал, как заработали водяные помпы. Заложив руки за спину, он расхаживал взад и вперед, уткнувшись подбородком в гриего — короткий плащ с капюшоном, — прячась от колючего ветра. Он отчетливо представлял себе «Поликрест», так, словно разглядывал при свете лампы модель корабля, и ломал голову над его реакцией на течения и усилия ветра, над завихрениями воды под его странно расположенными рулями…

Матросы из команды, работающей на корме, окатывали из ведер шканцы, стараясь не замочить ему ног. Их сменили матросы с песком. На палубе появился боцман Маллок — приземистый, похожий на быка, молодой малый. Прежде он служил помощником боцмана на первоклассном корабле «Иксион». Джек услышал крик и удар палкой по спине матроса на полубаке. И постоянно раздавались размеренные выстрелы карронады, ставшие теперь отдаленными пушечные выстрелы военного корабля, звуки туманных горнов с левого борта, монотонное пение лотового, стоявшего на руслене:

— На лотлине девять саженей… на лотлине девять саженей… на лотлине девять без четверти…

Разумеется, наклон мачты имеет большое значение. Джек Обри был моряком, полагавшимся на интуицию, а не на научные выкладки. Он мысленно представил, что бакштаги натянуты таким образом, что мачты находятся под прямым углом, и внутренний голос подсказал ему: «Так держать». Послышался размеренный стук полировочных камней. После беспорядка, устроенного при оснастке судна, было полезно привести палубу в надлежащий вид. Звуки, запахи, как и многочисленные хлопоты, были неотъемлемой частью того мира, который был ему знаком с детских лет. Он почувствовал, как снова окунается в родную стихию. Это не значило, что Джек не любил сушу — она дарила ему немало радостей, но тамошние трудности и осложнения были слишком смутны и неопределенны, они слишком плотно следовали друг за другом, и им не было видно конца. Хотя и здесь жизнь была достаточно сложна, но в море ему была по плечу любая трудность… Жизнь на море имела еще одно большое преимущество… Что-то тут не то. Джек попытался понять, в чем дело, пристально посмотрев в сером полумраке наступающего дня на нос и на корму. Рыбачьи суда, двигавшиеся параллельными курсами, теперь оказались позади: их тоскливое завывание доносилось чуть ли не со стороны кильватерной струи. Должно быть, мыс Билл находится совсем недалеко позади. Пора делать поворот оверштаг. Чертовски неудачный момент он выбрал для маневра, поскольку люди заняты работой, и он предпочел бы дождаться, пока на палубу выйдут подвахтенные. Но за это время «Поликрест» может увалить под ветер больше, чем можно допустить. Лишь глупец станет рисковать судном из-за чистоты.

— Сейчас мы совершим поворот через оверштаг, мистер Гудридж, — произнес Джек, ожидая, когда боцман начнет свистеть в свою дудку. Метлы, ведра, швабры, скребки, полировальные камни, бруски пемзы, бронзовые мочалки вмиг оказались на привычных местах. Помощники боцмана с воплями «Все наверх, все наверх!» исчезли в люках, будя спящих. Новички были так утомлены, так измучены морской болезнью и отчаянием, что не обращали внимания ни на выстрелы карронады, ни на громкое шкрябанье пемзы. Десятка два опытных матросов уже десять минут назад оказались на своих местах. Пуллингс и боцман находились на полубаке, канонир и его помощники возле снастей грот-мачты, плотник у фокмачты, морские пехотинцы у грот-мачты, грота-марсовые и кормовая вахта на шканцах на брасах, когда последний полуодетый, отчаявшийся сухопутный моряк, которого ударами и толчками выгнали на палубу, занял свое место. — Спуститься по ветру, — обращаясь к рулевому, скомандовал Обри, которому надоело наблюдать за этим представлением.

Помощник боцмана как раз заканчивал обрабатывать линьком бывшего помощника шерифа, помогая ему усвоить разницу между штагом и булинем. Увидев, что судно стало похоже на военный корабль, и решив, что наступил подходящий момент, Джек скомандовал:

— К повороту…

— Есть к повороту.

— Руль помалу на ветер, — негромко бросил капитан рулевому, затем громким, четким голосом добавил: — Руль на подветренный борт. Отдать фор-стаксель, фортоп-булинь, стаксель.

При этом наполненные ветром передние паруса обмякли и повисли. «Поликрест» стал описывать пологую кривую в направлении ветра.

— Передернуть шкоты и паруса.

Все было готово к решающей команде, по которой реи совершат поворот; все было спокойным и неторопливым, как длинная кривая, которая рассекала серый, вздымающийся, бесформенный мир. Времени хватало с лихвой. И это хорошо, подумал Джек, наблюдая за тем, как матросы перетаскивают паруса через штаги, словно при игре в «свои соседи».

Теперь кривая стала закругляться медленнее, а волны зыби все сильнее обрушивались на скулу правого борта, сбивая судно с курса. Медленно выпрямляясь, оно оказалось уже в двух, затем в полутора румбах от направления ветра. Слова «Поднять грот» готовы были вырваться из его уст, когда он понял, что низкий постоянный гул, доносившийся слева и с кормы, гул, который так мощно звучал в ожидающей тишине, был звуком валов, накатывающих на мелководье у Селси-Билла. Судно переместилось под ветер на расстояние в два, в три раза превышавшее то, которое, по их со штурманом расчетам, должно было пройти. В этот же миг Джек почувствовал заметное изменение в характере движения; наступила мертвая тишина: он понял, что поворот завершить не удастся. Корабль не повернет в сторону центра ветра, продолжит дальнейшее движение, поэтому обрасопленные паруса наполнятся ветром на левом борту и увлекут «Поликрест» в море.

Судно, которое не может удерживаться на курсе, должно лавировать. Оно должно отвалить под ветер и отойти от берега гораздо дальше, чем приблизилось к нему, вращаясь вокруг кормы по большой, направленной в подветренную сторону кривой до тех пор, пока ветер не окажется по корме; оно должно поворачивать до тех пор, пока ветер не задует оттуда, а затем с другого борта, и пока корабль не ляжет на нужный курс. Это будет очень продолжительная операция; при таком течении, зыби и ветре «Поликресту» понадобится целая миля, миля с подветренной стороны, чтобы резко обрасопить реи и направить корабль в Канал.

Судно теряло ход; его паруса уныло хлопали; с каждым ударом волн оно все больше приближалось к невидимому берегу. Самые невероятные мысли приходили в голову Джеку Обри. Он не мог допустить, чтобы поворот не удался, подумал установить дополнительную мачту и попытаться совершить его заново. Можно было войти в лавировку и рискнуть, встав на якорь, если ничего не получится. Но это был бы полный позор, на который к тому же пришлось бы затратить очень много времени. Он мог также совершить поворот через фордевинд с малым диаметром циркуляции. Но для такого маневра ему не хватит умелых матросов. В то время как в голове капитана проносились подобные мысли, в отдаленном уголке его сознания зрело возмущение несправедливостью, из-за которой он может опоздать на станцию и позволит Харту назвать его недостойным звания офицера и моряка, неумехой, сибаритом, копушей. Вот в чем состоял подвох; в море никаких опасностей не было, не было ничего, кроме чувства, что он принял ошибочное решение и может получить неприятный выговор, против которого невозможно возразить, выговор от человека, которого презирает.

Эта мысль возникла у него в тот момент, когда он услышал всплеск лота и возглас лотового: «На лотлине восемь саженей!» Когда лотовый крикнул: «На лотлине семь саженей с половиной», Джек произнес про себя: «Я сумею его повернуть на пятачке». А вслух скомандовал:

— Ставить грота— и бизань-марсели. Фор-марсели круто на ветер. Фор-марсель осадить, закрепить брасы. На полубаке не мешкать. Подветренные булини закрепить.

Почувствовав мягкое противодействие, «Поликрест» прекратил поступательное движение, Джек почувствовал это ногами — судно стало двигаться назад, разворачиваясь под воздействием носовых парусов и подветренного руля.

— Брасопить грота— и бизань-реи. Закрепить брасы. Возможно, судну не хотелось поворачивать на ветер, но, обладая странной острой кормой, оно охотно двинулось назад. Джеку никогда не доводилось наблюдать подобное явление.

— И половина сажени, — произнес находившийся на руслене лотовый.

Корабль начал поворот: выпрямленные грота— и бизань-реи находились параллельно направлению ветра, марсели трепетали. Дальше — больше; теперь ветер оказался на траверзе судна, и, судя по всему, движение в обратном направлении должно было прекратиться, но этого не произошло. Корабль шел назад с удивительной скоростью. Джек поставил марсели, повернул руль на ветер, но судно, противореча всем разумным законам, продолжало пятиться. В течение минуты все логические объяснения этому невиданному явлению перестали существовать. Джек поймал на себе изумленный взгляд пришедшего в ужас штурмана. Затем мачты и штаги словно вздохнули, раздался странный, похожий на стон звук, затем «Поликрест», замерев на мгновение, стал двигаться вперед. Ветер оказался на корме, затем на его левой раковине. Подняв бизань и закрепив паруса, Джек поставил судно на курс, отправил вниз подвахту и отправился в каюту, испытывая огромное облегчение. Основы вселенной снова встали на свое место, «Поликрест» шел в открытое пространство, причем ветер дул с одного румба от траверза к корме. Экипаж справился со своей задачей не так уж плохо; лишнего времени потеряно не было, а если повезет, то буфетчик сварит ему приличный кофе. Джек Обри сел на рундук, упершись о переборку, чтобы удержаться от качки. Над головой слышался торопливый топот: матросы поспешно скатывали в бухты тросы и приводили палубу в порядок. Затем послышались звуки, сопровождающие уборку. Казалось, будто находящийся на палубе медведь, тяжелый, словно каменная глыба, принялся ворчать в каких-то восемнадцати дюймах от его уха. Джек моргнул раз или два, улыбнулся и тотчас же уснул.

Он все еще спал, когда экипажу просвистали на обед, спал и тогда, когда обитатели кают-компании принялись за окорок со шпинатом. Стивен впервые увидел всех офицеров «Поликреста», собравшихся вместе, кроме Пуллингса, который стоял на вахте и несколько комично подражал Джеку Обри, расхаживал по шканцам, заложив руки за спину. При этом время от времени он поглядывал вокруг с суровым до свирепости видом, хотя его переполняло счастье. Во главе стола восседал мистер Паркер, с которым все познакомились всего лишь несколько дней назад. Это был высокий, сухощавый, неодобрительно наблюдающий за всеми господин, довольно симпатичный, если бы не выражение его лица Рядом сидел лейтенант морской пехоты в алом мундире — черноволосый шотландец с Гебридских островов, чье лицо было так изрыто оспинами, что трудно было разобрать его выражение. Он принадлежал к хорошей семье и звался Макдональд. Мистер Джонсон, казначей, тоже был брюнетом, но на этом сходство между ним и лейтенантом заканчивалось. Казначей был низенький человечек с обвисшими щеками и толстыми красными губами. Лицо его имело цвет сыра, а бледный лоб переходил в обширную, до затылка, лысину. Прямые волосы, обрамлявшие плешь, спускались на плечи и бакенбарды. Чисто выбритое бледное лицо отливало синевой. Внешностью он походил на мелкого лавочника, однако никто не успел выяснить, что он за собеседник, поскольку при виде тарелки он, рыгнув, вскочил из-за стола, бросился на галерею квартердека, и больше его не видели. Тут же сидел штурман, все еще зевавший после утренней вахты. Это был невысокий, пожилой, седеющий господин с ярко-синими глазами, за столом он предпочитал отмалчиваться. Стивен, по обыкновению, тоже был немногословен; остальные пытались разговорить новых сослуживцев, однако, зная, что доктор — личный друг капитана, старались сдерживаться.

Но, после того как доктор утолил голод, его любознательность взяла верх, и, отложив в сторону нож и вилку, он спросил у штурмана:

— Будьте любезны, сэр, скажите мне, что это за цилиндрический предмет, укрепленный перед моей кладовой? Как он называется?

— Признаюсь, доктор, — отвечал мистер Гудридж, — я и сам не знаю, что это за дрянь. Однако на верфи ее называли камерой сгорания. Я предполагаю, что там было укреплено какое-то секретное оружие. Прежде оно выходило на палубу, там, где теперь полубак.

— А что это за секретное оружие? — спросил Макдональд.

— По-моему, что-то вроде ракеты.

— Совершенно верно, — сказал старший офицер. — Нечто вроде огромной ракеты без направляющего рельса. Ее направляющей должен был стать сам корабль, а эти наклонные желоба для ядер предназначались для придания ей угла возвышения путем наклона головной или хвостовой части; устройство предназначалось для уничтожения корабля первого класса с расстояния мили. Но оно должно было находиться в средней части корабля, чтобы противостоять качке; для того-то и используется система поперечных килей и рулей.

— У ракеты диаметром с камеру сгорания должна быть чудовищная сила отдачи, — предположил Макдональд.

— Именно чудовищная, — согласился Паркер. — Корма с острыми обводами была сконструирована с целью предотвратить разрушение днища вследствие отдачи. В этом случае отдача передавалась бы на весь корпус, между тем как квадратная корма, оказывавшая сопротивление воде, была бы разрушена. Но все равно пришлось укрепить стерн-пост брусьями, чтобы они приняли на себя первый удар.

На испытательных стрельбах, которые стоили жизни изобретателю, присутствовал некий экзальтированный господин. Он рассказывал мистеру Паркеру, что корабль всем корпусом устремился назад, зарываясь острой кормой в воду. Экзальтированный господин был с самого начала против эксперимента; мистер Конгрив, который отправился вместе с учеными, заявил, что из этой дурной затеи ничего не получится. Так оно и оказалось: от таких нововведений никогда не бывает толку. Мистер Паркер вообще был против всяческих нарушений традиций, а на флоте — в первую очередь. Ему, к примеру, совсем не по душе эти кремневые замки для орудий. Хотя они блестят и на предмет инспекции имеют нарядный вид.

— Как же получилось, что этот бедный джентльмен погиб? — спросил штурман.

— Похоже на то, что он сам захотел зажечь фитиль, а подпалив его, захотел проверить, все ли в порядке: сунул голову в камеру, и в тот же миг произошел взрыв.

— Жаль его, — отозвался Гудридж. — Но иначе судно пошло бы ко дну. Оно очень валкое, более немореходного корабля я еще не встречал, а я их повидал на своем веку немало. После выстрела «Поликрест» дрейфовал бы как обыкновенный плот на расстояние, значительно превышающее количество миль между островом Святой Елены и Биллом, несмотря на острые обводы, скользящие кили и на то, что он цепляется за воду, словно капкан. Этот вечный двигатель не может совершить поворот даже в стоячей, как мельничный пруд, воде. Угодить ему невозможно. Он напоминает мне миссис Гудридж — что бы ты ни сделал, все не так. Если бы капитан не сумел совершить поворот через фордевинд с малой циркуляцией в считанные минуты, то не знаю, где бы мы могли сейчас очутиться. Поразительно умело выполненный маневр, должен сказать. Хотя сам я не рискнул бы его осуществить, тем более с таким экипажем, собранным с бору по сосенке. И действительно, оно пятится дальше, чем я мог себе это представить. Как вы говорите, сэр, корабль был спроектирован таким образом, чтобы противостоять отдаче, и я решил, что отдача будет продолжаться до самого побережья Франции. По-моему, это не судно, а недоразумение. Хвала Всевышнему, что нашим кораблем командует природный моряк. Но что бы сделал он или даже сам Архангел Гавриил, если бы начался крепкий шторм, правда, не знаю. Канал вовсе не настолько велик; что же касается пространства, нужного этому кораблю для маневрирования, то для этого понадобится великий Южный океан в самом широком его месте.

Штурман произнес эти слова при усилившейся качке, от которой стоявшая на столе хлебница упала на пол, и какой-то мичман, влетев в капитанскую каюту, сообщил, что ветер заходит к осту. Это был похожий на мышонка мальчуган, облаченный в парадный мундир. С кортиком он, похоже, не расставался даже во сне.

— Благодарю вас, мистер… — отвечал Джек. — Но я не знаю вашего имени.

— С вашего позволения, Парслоу, сэр.

Ну разумеется. Протеже члена Совета Адмиралтейства, сын вдовы морского офицера.

— Что у вас с лицом, мистер Парслоу? — спросил Джек Обри при виде зияющей раны, присыпанной корпией, рассекавшей гладкое пухлое лицо от уха до подбородка.

— Я брился, сэр, — с заметной гордостью ответил мистер Парслоу. — Брился, и в этот момент нахлынула огромная волна.

— Покажитесь доктору, передайте ему привет от меня и скажите, что я буду рад пригласить его на чай. Кстати, а почему вы в парадной форме?

— Мне сказали, что я должен показать пример нижним чинам, сэр, поскольку это мой первый день на море.

— Превосходный совет. Но я бы на вашем месте надел дождевик. Скажите, а вас еще не посылали на поиски ключа от кильсона?

— Посылали, сэр, и я искал его повсюду. Бонден сказал, что, похоже, он у дочери канонира, но, когда я спросил об этом у мистера Рольфа, он сказал, что не женат.

— Так, так. А у вас имеется дождевое платье?

— Видите ли, сэр, у меня в сундучке, я хотел сказать — в рундуке, много всякой всячины, которую, по словам продавца, маме нужно было купить для меня. И у меня имеется отцовская зюйдвестка.

— Мистер Бабингтон скажет вам, что нужно надеть. Передайте ему привет от меня, и пусть он просветит вас по этой части, — добавил Джек, вспомнив привычку Бабингтона подшучивать над новичками. — Не вытирайте свой нос о рукав, мистер Парслоу. Это некрасиво.

— Так точно. Прошу прощения, сэр.

— Тогда ступайте отсюда, — раздраженно произнес капитан. — Может, еще прикажете мне лично менять ему мокрые подгузники? — обратился он с вопросом к собственному плащу.

На палубе Джека Обри встретил шквал с дождем и мокрым снегом. Ветер усилился до свежего и унес туман. Вместо него появилась низкая облачность. На фоне стального, почерневшего на востоке неба возникли дождевые облака. Неприятные короткие крутые волны двигались против течения, и, хотя «Поликрест» довольно уверенно удерживался на курсе, он принимал при этом много воды. Неся незначительную парусность, корабль валился на борт, словно у него были поставлены брамсели. Как Джек и опасался, судно оказалось валким и, в довершение всего, «мокрым». За штурвалом стояло два рулевых, и, судя по тому, как они вцепились в спицы, им было трудно помешать судну повернуть на ветер.

Он изучил доску с показаниями лага, вычислил свое приблизительное местонахождение, добавив тройную величину сноса, и решил войти в лавировку через полчаса, когда обе вахты будут на палубе. Места для маневра было предостаточно, и не стоило без нужды изматывать немногих настоящих моряков, которые имелись у него в распоряжении, тем более что небо угрожало переменчивой погодой, производя чертовски неприятное впечатление. Для них ночь может оказаться очень трудной. Поэтому капитан решил заранее спустить брам-стеньги на палубу.

— Мистер Паркер, — произнес он, — будьте любезны, прикажите взять еще один риф на фор-марселе.

Звук боцманской дудки, топот матросских ног, серия распоряжений, отдаваемых в рупор Паркером:

— Отдать фалы, закрепить брас, мистер Маллок, поторопите тех матросов на брасе. — Реи совершили поворот, парус обезветрился, и «Поликрест» выпрямился, в то же самое время так резко рыскнув, что старшина на посту управления бросился к штурвалу, чтобы не обстенить паруса. — По реям! Живее там! Вы, сэр, что торчит на ноке рея, уснули, что ли? Вы собираетесь подавать наветренный нок-бензель? Черт бы вас побрал, вы что, намерены солить этот сезень? Мистер Росселл, запишите фамилию этого моряка. Шабашить.

Несмотря на шум, Джек наблюдал за моряками, работавшими наверху. На ноке рея находился юный Хейнс, раньше служивший на «Лорде Морнингтоне» и хорошо знавший свое ремесло. Из него мог бы получиться толковый старшина фор-марсовых. Он увидел, как Хейнс поскользнулся, когда полез по направлению к мачте, — на этих пертах надо было поставить мусинги.

— Отправьте-ка последнего матроса с нока рея на корму! — закричал старший офицер с красным от натуги лицом. — Займитесь им, мистер Маллок.

Все та же бестолковщина — человек, последним слезавший с рея, первым бросился на нок рея, но в конечном счете заработал порку. Служба эта была трудной, трудной поневоле, и не было нужды делать ее еще труднее, вынуждая добросовестных матросов опускать руки. У моряков было много работы, жаль, что им приходилось напрасно тратить силы, приходя в себя после порции линьков. Зато Джеку было нетрудно приобрести себе дешевую популярность, одернув офицера на людях, — нетрудно, но, в конечном счете, губительно.

— Вижу парус! — закричал впередсмотрящий.

— Где?

— Прямо по корме, сэр.

Корабль появился из темного облака ледяной крупы. Это был фрегат, весь корпус которого находился над горизонтом, он шел тем же галсом, что «Поликрест», и быстро нагонял его. Француз или англичанин? До Шербура было рукой подать.

— Наберите специальный сигнал, — приказал Джек. — Мистер Паркер, будьте добры, вашу подзорную трубу.

Он поймал фрегат в серый круг объектива, покачиваясь, чтобы противодействовать продольной и поперечной качке. Когда с наветренной стороны «Поликреста» выстрелила пушка, Джек увидел сине-бело-синий флаг, развевавшийся с подветренного борта, и тотчас вдали вспух дымок ответного выстрела.

— Сообщите наши позывные, — с облегчением произнес капитан.

Он распорядился установить мусинги на пертах, велел Паркеру разобраться с фрегатом, отправил Хейнса на нос и решил спокойно понаблюдать за происходящим.

— Всего три корабля, сэр, — доложил Паркер. — И первый, по-моему, «Аметист».

Действительно, три фрегата шли в кильватер.

— Это в самом деле «Аметист», сэр, — подтвердил мичман службы связи, пряча за пазуху сигнальную книгу.

Корабли шли сразу за ними, следуя тем же курсом. Но дрейф «Поликреста» был настолько велик, что очень скоро Джек стал видеть их не впереди, а под углом, который увеличивался с угрожающей быстротой, в результате чего ему пришлось наблюдать за ними с наветренной раковины. Фрегаты успели убрать брам-стеньги, но попрежнему несли незарифленные марсели — их полностью укомплектованные, опытные экипажи могли взять рифы в мгновение ока. Первым и вправду шел «Аметист», второго он не узнал; похоже, это была «Минерва». Третьим был «Франшиз», где командиром в чине капитана первого ранга был его старинный друг Хинидж Дандес, командовавший прекрасным тридцатишестипушечником французской постройки. На пять лет раньше него он стал лейтенантом, на тринадцать месяцев раньше штурманом и командиром. Джек не раз колотил его в мичманском кубрике линейного корабля и был готов поколотить снова. Веселый как Арлекин, Хинидж стоял на лафете квартердечной карронады и размахивал треуголкой. В ответ Джек снял свою, и его соломенные волосы точно указали направление свежего северо-западного ветра. Под ноком бизань-мачты «Франшиза» взвился ответный сигнал.

— Буквенный флажный сигнал, сэр, — доложил мичман, разбирая его. — Пс… ах да, псалмы. Псалом сто сорок шестой, стих десятый.

— Подтвердить семафор, — отозвался Джек Обри, не отличавшийся большой набожностью.

Ударили две пушки «Аметиста», и фрегаты, один за другим, стали менять галс, двигаясь словно игрушечные модели. Каждый из них поворачивал на своем участке, словно привязанный к остальным. Маневр был выполнен изумительно, причем в условиях встречного волнения и при таком ветре. Это был результат многолетней тренировки матросов и офицеров, которые отлично знали и друг друга, и свой корабль.

Джек покачал головой, глядя вслед фрегатам, которые исчезали во мгле. Пробили восемь склянок.

— Мистер Паркер, — произнес Обри, — опустим брам-стеньги на палубу, а затем сделаем поворот через фордевинд. К тому времени, когда брам-стеньги спустят на палубу, некому будет с насмешками наблюдать за ними.

— Прошу прощения, сэр? — угодливо вытянув шею, переспросил Паркер.

Джек Обри повторил распоряжение и отошел к кормовым поручням, предоставляя старшему офицеру возможность выполнять свои обязанности. Посмотрев на кильватерную струю, чтобы определить снос корабля, он заметил темное пятнышко — птичку, с трудом взмахивавшую крыльями над самой водой, она была не в силах даже подобрать лапки. Вскоре она исчезла под левой раковиной, и когда капитан направился туда, чтобы вновь увидеть ее, то наткнулся на что-то мягкое, похожее на моллюска, находившееся у него где-то возле коленей. Это был мальчишка Парслоу в своей зюйдвестке.

— Вижу, мистер Парслоу, — произнес он, поднимая его, — теперь вы экипированы надлежащим образом. Это вам к лицу. Бегите вниз к доктору и скажите ему, что если он желает увидеть буревестника, то пусть поднимается на палубу.

В действительности это был не буревестник, а его куда более редкий желтолапый родственник — настолько редкий, что Стивен смог классифицировать его лишь тогда, когда птица приблизилась к судну и он смог рассмотреть цвет лапок.

«Если буревестник редкого вида предвещает редкой силы ураган, — размышлял Джек Обри, внимательно наблюдая за птицей, — то нам предстоит веселая ночка. Впрочем, я никому об этом не скажу».

В носовой части корабля раздался страшный грохот: фор-брам-стеньга оказалась на палубе гораздо быстрее, чем на самом лихом фрегате, едва не оглушив мистера Паркера и заставив Джека выполнять маневры, подходящие скорее для буревестника, чем для морехода. В течение всей ночи ветер поворачивал против часовой стрелки до тех пор, пока не стал дуть изо всех сил с норда, лишь незначительно меняя направление на норд-остовое, нордовое или норд-вестовое, позволяя судну нести лишь глухо зарифленные марсели. Так продолжалось девять суток подряд — девять суток дождя, снегопада, крутых волн и беспрерывной борьбы за жизнь; девять суток, в течение которых Джек Обри почти не покидал палубы, а юный Парслоу ни разу не снимал дождевое платье; девять суток лавирования, отстаивания на плавучем якоре, движения с большой скоростью с убранными парусами. За все это время они ни разу не видели солнца и не представляли, где находятся в радиусе пятидесяти миль. И когда наконец крепкий зюйд-вест позволил им исправить огромный снос, полуденная обсервация показала, что они находятся там же, где находились девятью днями ранее.

В самом начале шторма крутая волна с наветренного борта, положившая «Поликрест» на бок, сбросила оглушенного старшего офицера в главный люк, отчего он повредил плечо и, сильно страдая, провел остальное время в койке, которую часто заливало водой. Джек сочувствовал его страданиям, но не слишком: ему казалось довольно справедливым, что человек, имевший обыкновение истязать других, сам испытал хотя бы малую толику их мучений. Он был от души рад отсутствию Паркера: человек этот был некомпетентен, особенно в подобной ситуации. Он был добросовестен, исполнял свой долг так, как его понимал, но моряк был никудышный.

Моряками были штурман, Пуллингс, Россолл, старший помощник штурмана, боцман и старший канонир. Из стоящих матросов — разве что дюжина. Бабингтон и Аллен успели многому научиться, но были еще на пути к мастерству. Что касается остальных, то они, по крайней мере, знали, за какой трос следует тянуть, если прикажут. Шторм, продолжавшийся целую неделю, дважды в сутки ставил всех на грань смерти, и оттого краткий промежуток времени спрессовал в себе массу опыта — краткий, если мерить календарными сроками, а не смертельным страхом. Новички в борьбе за живучесть корабля учились всему на лету — особенно работе с помпами, которые, начиная со вторых суток шторма, безостановочно откачивали воду.

Теперь, когда они шли Английским каналом, миновав Селси-Билл с несильным ветром на раковине, поставив брамсели, наконец-то разведя огонь на камбузе и съев горячий обед, Джек был уверен, что их, возможно, не станут поносить, когда «Поликрест» дойдет до порта назначения. В том, что они доберутся до него, он был уверен, даже если судну постоянно придется иметь дело с течением, что было вполне вероятно, поскольку ветер ослабевал. Его не должны осуждать: он же испытывал недостаток в матросах, семнадцать человек лежали в лазарете: двое с грыжей, пятеро с переломами от падений с большой высоты, у остальных обычные раны от упавших частей рангоута, блоков и тросов, зацепивших руку или ногу. Один «сухопутный моряк», безработный перчаточник из Шептон-Маллета, упал за борт и утонул; а один выходец из Винчестерского дома предварительного заключения сошел с ума и теперь бессмысленно глядел в одну точку и лаял. Зато никто не болел морской болезнью, и даже бывшие уголовники начали немного походить на моряков. Команда казалась неприглядной, но если бы у него дошли руки до того, чтобы вышколить орудийную прислугу, то, вполне возможно, он сумел бы превратить «Поликрест» в сносный военный корабль. Теперь Джек Обри достаточно хорошо изучил его. Вместе со штурманом (которого он очень уважал) Джек разработал систему парусов, которая позволяла наилучшим образом использовать положительные свойства судна. И если ему удастся изменить его дифферентовку и придать мачтам нужный наклон, то оно, возможно, станет мореходнее. Но любить это судно он не мог. Оно имело подлый, злобный характер; было упрямым, трудоемким, ненадежным до полного коварства, так с чего было его любить? Оно подводило его столько раз, что даже туземное каноэ внушило бы большую привязанность, чем корабль, которым он командовал, к которому должен был бы испытывать естественную любовь, но та умерла, так и не родившись. Прежде он плавал на старых, неуклюжих корытах, которые, казалось, не обладали никакими достоинствами, но он всегда находил им оправдания — они всегда были в его глазах лучшими кораблями в истории военного флота хотя бы благодаря какому-то одному качеству. Но «Поликрест» целиком состоял из одних изъянов. Чувство это было настолько странным, неподвластность судна его воле была так неприятна, что капитан не сразу признал это положение вещей, и, когда согласился с ним (он в одиночку разгуливал по шканцам после обеда), у него стало так муторно на душе, что он повернулся к вцепившемуся в стойку вахтенному мичману и сказал:

— Мистер Парслоу, отыщите доктора в лазарете…

— Ищи сам, — отрезал Парслоу.

Неужели он не ослышался? Джек Обри едва не остолбенел. Судя по окаменевшим лицам старшины рулевых, матроса за штурвалом, помощников старшего канонира, возившихся с кормовой карронадой, а также немой гримасе шедшего по продольному мостику мичмана, слова эти были действительно произнесены.

— Вот что я тебе скажу, лютик ты золотистый, — продолжал Парслоу, прищурив мутный глаз. — Перестал бы ты залупаться на меня. Не на такого напал. Сам его и ищи.

— Вызвать помощника боцмана, — приказал Джек Обри. — Старшина, отыщите койку мистера Парслоу. — Помощник боцмана уже рысил с линьком в руке. — Привяжите юного джентльмена к пушке в моей каюте.

Юный джентльмен перестал цепляться за стойку и теперь лежал на палубе, заявляя, что никому не позволит поднять на себя руку. А всякого, кто посмеет притронуться к нему, он проткнет кортиком — ведь он офицер. Помощник боцмана схватил его за шиворот. Часовой открыл, а затем затворил за ними дверь каюты. Оттуда раздался испуганный крик, а затем посыпались многоэтажные ругательства, заставившие прячущих улыбки офицеров на шканцах изумленно округлить глаза. Представление происходило под аккомпанемент мерных ударов линька. Когда они стихли, рыдающего мистера Парслоу за руку вывели из каюты.

— Привяжите его к койке, Роджерс, — распорядился Джек Обри. — Мистер Пуллингс, прикажите, чтобы впредь до дальнейшего распоряжения прекратили выдачу грога мичманам.

В тот же вечер, обращаясь к Стивену, он спросил:

— Вы знаете, что эти негодяи из мичманского кубрика сделали с юным Парслоу?

— Что бы они там ни отмочили, вы мне об этом расскажете, — заметил Мэтьюрин, наливая себе ром.

— Они напоили его до скотского состояния, а затем послали на палубу. Чуть ли не в первый же день, когда они могли отоспаться после штормовых вахт, когда им не нужно было ходить по колени в воде, они не могли придумать ничего умнее, чем напоить допьяна мальчишку. Но больше этого не будет, так как я велел прекратить выдачу им грога.

— Следовало бы прекратить выдачу грога всей команде. Весьма губительный обычай, потакание скотским желаниям, поистине чудовищное забвение здравого смысла. Надо же — по полпинты рома на нос! У меня в лазарете не было бы и четверти такого количества пациентов, если бы не ваш подлый ром. Их приносят ко мне со сломанными конечностями и ребрами, со свернутыми шеями, потому что они сверзились в пьяном виде с рангоута или такелажа — и это добросовестные, солидные, внимательные моряки, которые никогда бы не покалечились на трезвую голову. Вылейте-ка потихоньку всю эту дрянь за борт.

— Чтобы вызвать бунт? Благодарю покорно. Пусть уж лучше иногда напиваются в стельку, главное, чтобы в остальное время они ходили по струнке. Бунт! У меня стынет кровь в жилах от одного этого слова. Я знаю, как он зреет. Люди, с которыми ты вместе плавал, которых ты любишь, становятся равнодушными, скрытными; не слышно ни шуток, ни песен, не видно доброго отношения друг к другу. Экипаж разбивается на два лагеря, а самые нерешительные — они же и самые несчастные — оказываются неприкаянными. А затем по ночам устраивается «кегельбан».

— Что за кегельбан?

— Матросики во время ночной вахты катают по палубе ядра, чтобы дать знать о своих настроениях и, возможно, ударить по ноге офицера.

— Что касается бунта, как такового, — произнес Стивен, — то я за него. Вы отрываете людей от дома, от привычных им занятий, помещаете во вредные для здоровья условия, кормите совершенно неподходящей пищей, подвергаете издевательствам боцманских помощников, ставите в невероятно опасные условия. Более того, вы обкрадываете их, предоставляя им жалкую еду, грошовое жалованье и ничтожные премии — лишая их всего, кроме этого вашего злополучного рома. Если бы я был в Спитхеде, то наверняка присоединился бы к мятежникам. Более того, я поражен умеренностью их требований.

— Прошу вас, Стивен, не говорите так о флоте, вы меня убиваете. Я знаю, что порядки в нем не идеальны, но я не могу переделывать мир и в то же время командовать военным кораблем. Во всяком случае, будьте искренним и вспомните о «Софи», вспомните о любом другом корабле, на котором приятно плавать.

— Действительно, такое случается; но все зависит от каприза, хорошего пищеварения и добродетельности одного или двух человек, и это несправедливо. Я выступаю против всякой власти — этого воплощения несчастья и угнетения. Я выступаю против нее, главным образом, из-за того, что она делает с теми, кто ее осуществляет.

— Только этого мне еще не хватало, — отозвался Джек. — Сегодня днем мне нахамил мичман, а теперь мутит воду мой собственный судовой врач. Слушайте, Стивен, давайте-ка допьем наш ром и немного помузицируем. — Однако вместо того, чтобы начать настраивать скрипку, он протянул руку и взял предмет, лежавший за ней, сказав: — Вот вещь, которая заинтересует вас. Вы когда-нибудь слышали о «воровских болтах»?

— Нет.

— Вот один из них. — Джек протянул ему короткий толстый медный цилиндр с большой гайкой на конце. — Как вам известно, болты предназначены для соединения деталей корпуса и проходят через элементы обшивки. Лучшие изготовляются из меди, которая не ржавеет. Они дорогие, полагаю, что два фунта меди — короткий кусок болта — стоят дневного заработка мастера на верфи. Но если ты корыстный поганец, то ты вырежешь среднюю часть, ввинтишь обрезки и положишь в карман деньги за остальной кусок болта. И никто об этом не узнает до тех пор, пока набор судна не сломается, что наверняка случится где-нибудь у черта на рогах. И тогда оно тихо-мирно пойдет ко дну, не оставив в живых ни одного свидетеля.

— Когда вы об этом узнали?

— Я подозревал об этом с самого начала. Я знал, что раз судно строит Хикман, то ничего хорошего ожидать не приходится. Кроме того, парни на верфи жили чересчур сытно. Однако я убедился в своей правоте лишь на днях. Набор расшатался, зато моя уверенность окрепла. Вот этот болт я вытащил пальцами.

— А разве вы не могли еще на берегу направить жалобу в соответствующие инстанции?

— Мог. Я мог бы потребовать провести инспекционный осмотр корабля и ждал бы месяц или полтора. А что бы я стал тем временем делать? Вопрос этот касается верфи, а там можно услышать множество самых забавных историй о судах, допущенных к плаванию, независимо от их состояния, о мелких служащих, которые приобретают себе кареты. Нет. Я предпочел вывести его в море, и, действительно, корабль выдержал нешуточный шторм. При первой же возможности мне надо будет откренговать его и осмотреть.

Несколько минут оба молчали, и все это время в каюте раздавался мерный стук помп и, чуть ли не в унисон с ним, лай сошедшего с ума матроса.

— Надо будет дать этому человеку еще опиевой настойки, — произнес Стивен, обращаясь, главным образом, к самому себе.

Джек все еще думал о болтах, шпангоутах и других предметах, удерживающих корабль на плаву.

— Что вы скажете о плече Паркера? — спросил он. — Надеюсь, он еще не скоро сможет исполнять свои обязанности? Может быть, высадить его, пусть полечится на водах?

— Это совершенно излишне, — отвечал Стивен. — Он идет на поправку. Жидкая кашица по рецепту доктора Рамиса и низкокалорийная пища — великолепное лекарство. Если сделать ему надлежащую перевязку, то он может выйти на палубу уже завтра.

— Ах вот как, — отозвался Джек Обри. — Выходит, ни увольнения по болезни, ни продолжительного отпуска не предвидится? Вы же не думаете, что воды помогут ему вылечиться от глухоты?

Он задумчиво посмотрел в лицо Стивена, но без особой надежды: в вопросах, которые он считал относящимися к своему профессиональному долгу, как врача, Стивен Мэтьюрин не отступил бы ни на йоту ни перед силами земными, ни перед силами небесными. Они никогда не обсуждали сотрапезников доктора по кают-кампании, однако желание Джека отделаться от старшего офицера, его нелестное мнение о мистере Паркере не было секретом. Но Стивен упрямо посмотрел на него с непроницаемым видом, взял скрипку и пробежался по грифу.

— Где вы раздобыли этот инструмент? — спросил он.

— Я нашел его в лавке старьевщика возле Салли-Порт. Заплатил двенадцать фунтов и шесть шиллингов.

— Вас не надули, дорогой. Мне очень нравится ее звучание — мягкое, нежное. Конечно же, вы большой знаток скрипок. Давайте же начинать, нельзя терять ни минуты. Когда пробьет семь склянок, у меня начнется обход. Раз, два, три, — воскликнул он, отбивая ногой такт, и каюта наполнилась звуками вступления к сонате Корелли — сочинению Боккерини — великолепному образцу высокой гармонии. Волшебный голос виолончели взмывал ввысь, заставляя забыть скрип помп, неустанный лай умалишенного и скверный характер мистера Паркера. Отвечая друг другу, соединяясь, разделяясь, переплетаясь, звуки уносились к небесам — в родную стихию.

Свежее, пасмурное, ветреное зимнее утро в Дюнах; нижние чины завтракают, капитан расхаживает по шканцам взад и вперед.

— Адмирал набирает наши позывные, сэр, — докладывает мичман службы связи.

— Прекрасно, — отвечает Джек Обри. — Выделите гребцов на командирскую шлюпку. — Этого вызова он ждал с самого рассвета, когда доложил о своем прибытии. Шлюпка уже стояла у борта, а лучший мундир лежал на койке. Вновь выйдя на палубу, уже в парадной форме, под трели боцманской дудки капитан полез через борт.

Море было спокойно, как никогда; прилив достиг наивысшего уровня, и вся свинцовая водная поверхность, над которой нависло студеное небо, словно чего-то ждала. На море не было ни морщинки, дыхание мертвой зыби почти не ощущалось. Позади Джека, за уменьшавшимся на глазах «Поликрестом», раскинулся город Дил, а еще дальше — Норт-Форленд. Впереди возвышалась громада семидесятипушечного «Кемберленда», на бизань-мачте которого был поднят синий флаг. В двух кабельтовых от него стояли «Мельпомена» — красавец фрегат, два шлюпа и тендер; а поодаль, между эскадрой и песчаным берегом Гудвина, весь флот, ведущий торговлю с Вест-Индией, Индией, Турцией и Гвинеей, — сто сорок торговых парусников, целый лес мачт, замерших на рейде в ожидании ветра и формировки конвоев. Каждый рей и каждая деталь рангоута отчетливо прорисовывались в холодном воздухе. Почти лишенные цвета, они выглядели как отрезки линий, но эти линии обладали четкостью чертежа.

Однако Джек наблюдал картину гавани с самого рассвета, и во время приближения к флагманскому кораблю ум его был занят другими мыслями: когда он поднялся на борт, отдал честь шканцам, поприветствовал капитана «Кемберленда» и был препровожден в адмиральский салон, выражение его лица оставалось серьезным и сосредоточенным.

Адмирал Харт ел копченую рыбу, запивая ее чаем, по другую сторону стола находились секретарь и кипа бумаг. С тех пор как Джек видел его в последний раз, Харт невероятно состарился. Его пустые и без того близко посаженные глаза, казалось, сблизились еще больше, а маска фальшивой учтивости будто приросла к лицу адмирала.

— Наконец-то вы прибыли! — воскликнул он с неожиданной для Джека улыбкой и с каким-то оттенком заискивания протянул руку. — Должно быть, вы прохлаждались, идя Каналом. Я ждал вас три прилива назад, клянусь честью. — Честь адмирала Харта и то, как прохлаждался капитан Обри, не стоило обсуждать, поэтому Джек лишь сдержанно поклонился. Во всяком случае, на замечание не следовало отвечать — это была машинальная колкость, — и Харт продолжал, натужно делая вид, будто между ними установились фамильярные, дружеские отношения: — Присаживайтесь. Что это вы с собой сделали? Вы выглядите лет на десять старше. Наверное, это девицы из Портсмут Пойнт постарались. Хотите чашку чая?

Смыслом жизни, всепоглощающей страстью Харта были деньги. На Средиземном море, где они вместе служили, Джек Обри был поразительно удачлив по части призов; его отправляли в одно крейсерство за другим, и он положил в адмиральский карман свыше десяти тысяч фунтов. Харт, который был тогда комендантом Порт-Магона и имел капитанский чин, разумеется, не получил из этой суммы ничего, так что его нелюбовь к Джеку не претерпела никаких изменений. Но теперь положение стало совсем другим, ныне толщина именно его кошелька зависела от удачливости Джека Обри, поэтому он и был намерен улучшить отношения со «счастливчиком Джеком».

Когда баркас возвращался назад, рассекая неподвижную воду, лицо Джека было не столь суровым. Он не понимал причин перемены отношения к нему Харта; от этого ему было не по себе; тепловатый чай не согревал его желудок. Но с открытой враждебностью он не встретился, а его ближайшее будущее было понятным: «Поликрест» не должен отплывать с первым же конвоем, некоторое время он будет базироваться в Дюнах: пока эскадра пополняется личным составом, «Поликрест» будет гонять французские суда.

Выстроившиеся на шканцах офицеры ждали его; койки были убраны на палубу и аккуратно — аккуратнее не бывает — сложены в сетки, палубы выдраены, тросы побелены, морские пехотинцы выстроились геометрически ровно, беря ружья на караул, все офицеры отдали честь. И все-таки он чувствовал: что-то не так. Нездоровый румянец на лице Паркера, потупленный упрямый взгляд Стивена, озабоченность на лицах Пуллингса, Гудриджа и Макдональда заставили его предположить, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Предположение это подтвердилось через пять минут, когда старший офицер вошел к нему в каюту и заявил:

— Я вынужден доложить об очень серьезном нарушении дисциплины, сэр.

Выяснилось, что вскоре после завтрака, пока Джек находился на флагманском корабле, Стивен вышел на палубу. Он сразу же увидел бежавшего на корму матроса, которого преследовал помощник боцмана, лупивший его, — зрелище вполне обыкновенное для военного корабля. Но у этого матроса в зубах была зажата тяжелая железная свайка, привязанная куском каболки. Он кричал, и с обоих концов рта у него струилась кровь. На уступе квартердека он остановился, и Стивен, достав из жилетного кармана скальпель, подошел к нему, перерезал каболку и, вынув свайку, швырнул ее в море.

— Я стал увещевать его, объяснив, что матрос наказан по моему распоряжению, но он с невероятной яростью набросился на меня.

— Доктор позволил себе рукоприкладство?

— Нет, сэр. Но я был оскорблен. Он подверг сомнению мою храбрость и мою способность командовать. Мне следовало бы принять решительные меры, но я знал, что вы должны вскоре вернуться, и помнил, что он ваш друг. Я дал понять доктору, что ему следует удалиться к себе в каюту. Он не счел нужным повиноваться, но продолжал расхаживать по правой стороне квартердека, хотя ему было указано, что в отсутствие капитана находиться там могу только я.

— Наша дружба с доктором Мэтьюрином не имеет никакого отношения к служебной дисциплине, мистер Паркер. Я удивлен тем, что вы упомянули о ней. Вы должны понимать, что он ирландский джентльмен, имеющий большие заслуги перед медицинской наукой, но доктор почти ничего не понимает в службе и оттого возмущается, когда над ним подшучивают. Он не всегда может определить, когда мы серьезны, а когда нет. Помню, как мистер Мэтьюрин рассердился на штурмана «Софи» по поводу неуместной, по его мнению, шутки насчет триссельной мачты.

— Штурман — не старший помощник капитана!

— Вы, сэр, вздумали учить меня табели о рангах? Пытаетесь сообщить мне нечто такое, что понятно даже новоиспеченному мичману? — Джек не поднимал голоса, но побелел от гнева не столько из-за петушиной дерзости Паркера, сколько из-за глупости уже произошедшего и серьезности того, что должно произойти. — Разрешите указать вам, сэр, что ваши способы наведения дисциплины не устраивают меня. Я хотел избежать подобного объяснения, полагая, что, когда я указал вам на незаконность наказания вами Айзека Барроу, вы поймете намек. Были и другие случаи. Я не из тех капитанов, которые проповедуют и в то же время порют. У меня будет на корабле порядок, если нужно, то и с помощью порки, но я не потерплю излишней жестокости. Как зовут матроса, которому вы вставили кляп?

— Прошу прощения, но я сейчас не помню его имени, сэр. Из «сухопутных моряков», сэр. Работает на шкафуте в вахте левого борта.

— На флоте принято, что толковый старший офицер должен знать матросов по именам. Вы премного меня обяжете, если тотчас выясните, как его зовут.

— Уильям Эдвардс, сэр, — через несколько минут сообщил Паркер.

— Уильям Эдвардс. Вот именно. Мусорщик из Рутленда, позарился на наградные. Ни разу в жизни не видел ни моря, ни корабля, ни офицера. Не имеет никакого представления о дисциплине. Он, наверно, оправдывался?

— Так точно, сэр. В ответ на сделанное ему замечание сказал: «Пришел, когда смог. А что за спешка?»

— А за что вы его наказали?

— Без спроса отправился в гальюн.

— Следует делать различия между людьми, мистер Паркер. Если бы он прослужил достаточно долго, чтобы изучить свои обязанности, узнать офицеров, а офицеры узнали его, тогда можно было бы вставить ему кляп за дерзость. Даже на корабле, наполовину лучше управляемом, подобный случай недопустим. Среди нижних чинов нашей команды почти нет моряков. Бить их, если они не знают, что от них требуется, бесполезно и не в интересах службы. Вы, опытный офицер, совершенно очевидно, неверно поняли Эдвардса: вы считали, что он допустил по отношению к вам неуважение. Вполне возможно, что доктор Мэтьюрин, не имеющий вовсе никакого опыта, неверно понял вас. Будьте добры, покажите мне список провинившихся. Это никуда не годится, мистер Паркер. Глейв, Браун, Стиндолл, Бернет и так далее — все это новички, «сухопутные моряки». Список слишком велик даже для линейного корабля с разболтанной командой. Мы это обсудим позднее. Вызовите доктора Мэтьюрина.

Такого Джека Обри Стивен видел впервые — словно ставшего еще выше ростом, жесткого, сурового, опирающегося на вековые традиции, совершенно убежденного в своей правоте.

— Доброе утро, доктор Мэтьюрин, — произнес он. — Между вами и мистером Паркером произошло недоразумение. Вы не знали, что кляп — обычное наказание на флоте. Несомненно, вы сочли это грубейшей формой развлечения.

— Я счел это образцом чрезвычайной жестокости. Зубы Эдвардса находятся в последней стадии кариеса — я его обследовал, — и этот кусок железа сломал ему два моляра. Я тотчас вынул это железо и…

— Значит, вы удалили кляп по медицинским соображениям. Вы не знали, что это обычное наказание, налагаемое офицером. Вы не знали причин такого взыскания?

— Нет, сэр.

— Вы поступили неправильно: вы действовали необдуманно. И в возбуждении, сгоряча, наговорили лишнего мистеру Паркеру. Вы должны извиниться за свою неучтивость.

— Мистер Паркер, — произнес Стивен. — Я сожалею, что между нами возникло это недоразумение. Я сожалею о сделанных мной замечаниях. Если вам угодно, я готов повторить свои извинения на шканцах, в присутствии тех, кто их слышал.

Паркер покраснел, одеревенел, стал каким-то неуклюжим; его правая рука, жесты которой обычно помогали ему объясниться, была на перевязи. Он поклонился и пробормотал, что более чем удовлетворен и со своей стороны сожалеет о нелюбезных выражениях, которые, возможно, вырвались у него.

Возникла пауза, после которой Джек Обри произнес холодным тоном:

— Не стану вас задерживать, джентльмены. Мистер Паркер, прикажите вахте правого борта провести учения с крупнокалиберными орудиями, а левого борта — учения по взятию рифов на марселях. Мистер Пуллингс займется стрелками. Что за шум, черт побери? Хэллоуз, — обратился он к морскому пехотинцу, стоявшему на часах у дверей каюты. — Что происходит?

— Прошу прощения, ваша честь, — отвечал солдат. — Это ваш и кают-компанейский буфетчики дерутся из-за кофейника.

— Черт бы их побрал, — взорвался Джек Обри. — Я им задам трепку — три шкуры спущу, покажу, как дурака валять. А еще называются старые моряки, в рот им баржа. Мистер Паркер, не пора ли нам навести порядок в этом плавучем притоне?

— Джек, Джек, — произнес Стивен после того, как зажгли лампу. — Боюсь, что я доставляю вам только неприятности. Пожалуй, я упакую свой рундучок и сойду на берег.

— Нет, друг мой, не говорите так, — устало отвечал Джек Обри. — Объяснение с Паркером должно было произойти. Я надеялся избежать его, но он не понял моих намеков. Я по-настоящему рад, что это случилось.

— И все-таки я, пожалуй, сойду на берег.

— И бросите своих пациентов?

— Судовые лекари нынче идут по пенни за дюжину.

— А как же я?

— Честное слово, Джек, я полагаю, что без меня вам будет лучше. Я не пригоден к морской службе. Вы знаете лучше меня, что раздор между офицерами вам ни к чему. Кроме того, я не желаю впредь быть ни свидетелем, ни участником жестоких сцен такого рода.

— Признаю, порядки у нас суровые. Но подобную жестокость вы найдете и на суше.

— На суше я не принимаю в ней участия.

— Но ведь на «Софи» вы не выступали против порки?

— Нет. Мир вообще, а особенно ваш морской мир допускает порку. Эти постоянные издевательства, запугивания, избиения, унижения, мучения по прихоти начальства, распятие человеческого достоинства, забивание кляпа — все это создает общую атмосферу угнетения. Я должен был заявить об этом раньше. Но вопрос слишком деликатный, касающийся только нас с вами.

— Я знаю. Такая тут чертовщина… В начале службы грубую, невоспитанную команду (а нам, как вам известно, попадаются весьма опасные экземпляры) требуется обрабатывать, приводить к повиновению. Но на этот раз все зашло слишком далеко. Паркер и боцман — парни неплохие, но в самом начале я не направил их в верное русло, допустил серьезный просчет. В будущем все будет иначе.

— Вы должны простить меня, дорогой. Эти люди навсегда отравлены властью. Я должен уйти.

— А я говорю, что вы не уйдете, — сказал Джек с улыбкой.

— А я говорю, что уйду.

— Знаете ли вы, мой дорогой Стивен, что вы не можете приходить и уходить когда вам заблагорассудится? — произнес Джек Обри, откинувшись на спинку кресла и глядя на доктора со спокойным торжеством. — Разве вы не знаете, что вы подчиняетесь законам военного времени? Что, если вы даже пошевелитесь без моего разрешения, я буду вынужден поставить против вашего имени букву «О», то есть отказник, арестовать вас, заковать в кандалы и самым суровым образом наказать? Что вы скажете, если вас самих отстегают по ногам, а? Вы даже не представляете себе, каковы полномочия капитана военного корабля. Так что не надо говорить лишнего насчет опьянения властью.

— Значит, мне нельзя сойти на берег?

— Конечно, нельзя, и поставим на этом точку. Вам следует разложить койку и лечь. — Он замолчал, чувствуя, что следовало закончить разговор менее жестко. — А теперь позвольте рассказать о нашей встрече с этим ничтожеством Хартом…

— Поскольку, как я понял, мы должны задержаться здесь на какое-то время, вы не будете возражать, если я возьму несколько дней отпуска. Помимо всех прочих соображений, я должен отвезти на берег своего сумасшедшего и пациента со сложным переломом бедра. Госпиталь в Дувре совсем рядом — очень удобный порт.

— Разумеется, — воскликнул Джек, — если вы дадите слово, что не сбежите и избавите меня от необходимости гоняться за вами с отрядом — posse navitatum [41].

— А когда попаду на сушу, — мстительно произнес Стивен, — то съезжу в Мейпс Корт.