– И это?.

– Хосе Морено и Энкарнасион Ортис, два атамана разбойничьей шайки, которая принимала участие в восстании изменника Мина122. Что вы можете ответить на это?

– Ничего, кроме того, что это обвинение просто бессмысленно! – уверенно сказал алькальд.

– Дьяволы! – заорал капитан, – Так отвечать мне, дону

Горацио Нуньес де Бальбоа? Вы поплатитесь за это, жестоко поплатитесь! И немедленно же!

В эту секунду студент-богослов осторожно протиснулся между алькальдом и священником и, отвесив почтительный поклон капитану, вкрадчиво произнес:

– Прошу прощения, сеньор капитан, вы хотели бы захватить дона Хосе Морено и дона Энкарнасиона Ортиса?

Взглянув на молодого человека и услышав его голос, алькальд и священник невольно вздрогнули.

– А этот пройдоха откуда взялся? Ему что здесь нужно?

– удивленно вскричал капитан.

– Я не пройдоха, сеньор капитан, а бедный студент-богослов, – смиренно сказал молодой человек. – Я

только что приехал в крепость, чтобы провести несколько дней у моего дяди, почтенного дона Рамона Очоа.

– О! Вы поспели в самый раз, сеньор студент! Вы сможете сейчас полюбоваться, как вашего дядю вздернут на виселицу! – сказал офицер. – Но скажите, пожалуйста, какая связь между вашими словами и тем делом, которое мы здесь разбираем?

– Если вы пожелаете, сеньор капитан, я могу дать кое-какие сведения по этому вопросу.


122 Франсиско Хавьер Мина – испанский либерал; возглавлял борьбу против деспотизма в Новом Свете, оказал помощь мексиканцам в их борьбе за независимость.

Был расстрелян испанцами в 1817 году.

– Вот как! Ну-ка, послушаем!

– Мне кажется, я встретил всего за несколько лье отсюда тех двух людей, которых вы ищете.

– Морено и Ортиса? – мгновенно заинтересовавшись, вскричал капитан.

– Скажем прямо, сеньор капитан: что касается дона

Энкарнасиона Ортиса, я вполне уверен. Но дон Морено…

тут дело обстоит иначе.

– Как так?

– Вы должны хорошо знать – ведь вы работали тигреро123 на их асиенде, – сказал студент с легкой насмешкой, –

что и отец и сын носят одно и то же имя. О котором из них вы говорите?

Офицеры сдержанно засмеялись при этом неприятном для капитана напоминании, сделанном лукавым и робким студентом с таким наивным видом, что он мог привести в отчаяние даже святого.

Капитан прикусил губу и бешеным взглядом заставил замолчать этих весельчаков.

– Кажется, этот плут издевается надо мной! – В голосе его послышалась угроза.

– Ни в коем случае, сеньор капитан, я лишь стараюсь дать вам те сведения, которые вы желаете получить.

– Гм!.. Значит, ты знаешь этих людей?

– Почти так же хорошо, как вы, хотя я и не был у них на службе.

– Опять! – вскричал капитан. – Берегись, мошенник! У

тебя слишком длинный язык! Он не доведет тебя до добра!


123 Тигреро – охотник на тигров (пум, ягуаров).

– Если вы приказываете, я замолчу.

– Говори. Но ограничивайся только ответами, без комментариев. Кто из них, отец или сын, был с Энкарнасионом Ортисом?

– Сын.

– Ты уверен в этом?

– Вполне.

– Женщины с ними не было?

– Не было.

– Куда они направлялись?

– В асиенду де ла Каха.

– Так близко отсюда?

– Да, не более двух лье. Они, вероятно, не знают, что вы здесь, иначе побоялись бы приблизиться сюда.

– Конечно. Много ли народу было с ними?

– Сотня ранчерос124 – не больше.

– Женщин не было?

Молодой человек, казалось, смутился.

– По-моему, нет, – сказал он.

– Гм… Ты в этом не уверен. Выслушай меня внимательно. Все то, что ты сказал, может быть, и правда. Я бы не выполнил своего долга, если бы не принял этого во внимание. Но это может быть и ложью, так как, по-моему, ты очень хитрый плут: в этом случае ты заслуживаешь наказания. Поэтому я хочу иметь тебя под рукой, чтобы я мог или наградить тебя, или наказать, смотря по обстоятельствам. Ты поведешь нас.

– Не желаю ничего лучшего, сеньор капитан, тем более, 124 Ранчеро – мелкий фермер.

что я не люблю этих двух людей и был бы рад сыграть с ними злую шутку.

– Хорошо. Тебя предупредят, когда наступит время. До тех пор не покидай дома алькальда, если дорожишь своей головой.

– Повинуюсь.

– А к вам, сеньоры, – сказал капитан алькальду и священнику, – я проявлю снисходительность в ожидании более полных донесений. Возвращайтесь к себе и следите главным образом за тем, чтобы мои солдаты были обеспечены едой и питьем. Ступайте!

Затем, обернувшись к солдатам, стоявшим вокруг него, он резко приказал:

– Следующих!


II. ЭНКАРНАСИОН ОРТИС

Алькальд дон Рамон Очоа и священник Линарес, счастливые, что так дешево отделались, поспешили затеряться в толпе.

Студент-богослов тихо следовал за ними, ведя на поводу своего мула.

Путь от Главной площади до дома священника они прошли в молчании. Спутники словно боялись обмениваться мыслями.

У священника был чудесный домик. Он стоял в глубине сада, скрытый густой массой цветов и листвы.

Студент поручил своего мула пеону и, не дожидаясь приглашения, последовал за алькальдом и священником в низкий зал. Здесь все напоминало о недавнем посещении испанских солдат: мебель была в полном беспорядке, соломенные циновки сорваны и разбросаны по комнате.

Когда студент, войдя в комнату, притворил за собой дверь, сеньор дон Рамон задвинул засов, положил ключ от двери в карман и, подойдя вплотную к студенту, резко спросил:

– Теперь, кабальеро, надеюсь, вы скажете нам, кто вы такой?

– Кто я? – смеясь, ответил молодой человек. – Боже мой! Ваш почтительнейший племянник, дорогой дядюшка!

– У меня нет племянника, сеньор, и вы это знаете, может быть, лучше, чем кто-либо другой. Прекратите свои шутки! Сейчас, по-моему, не время веселиться!

– Скажите прямо, кто вы такой? – сказал священник.

– Хорошо. Но прежде я должен быть уверен в своей безопасности.

– Что вы хотите этим сказать?

– А-а! Вот видите, сеньоры, спрашивать легче, чем отвечать! – шутливо сказал студент, непринужденно развалившись в кресле.

– Я вас не понимаю, – сказал священник.

– Я тоже, – добавил алькальд.

– Скажу яснее. За кого вы?

– Что такое? – переспросил священник.

– Что вы сказали?! – воскликнул алькальд.

– Одним словом, вы за короля или за народ?

– О, черт! – ответил алькальд. – Вопрос серьезный!

– Трудный вопрос, – сказал священник.

– Очень сожалею, но не могу сказать вам более подробно о себе, сеньоры, пока не получу от вас откровенный и точный ответ.

Наступило короткое молчание. По-видимому, алькальд и священник раздумывали. Студент наблюдал за ними искоса, делая вид, что очень занят раскуриванием своей сигареты.

– А если вы окажетесь предателем? – спросил дон Рамон прямо.

– Не говорите глупостей, сеньор алькальд, – ответил молодой человек.

– Ну, знаете… Вы предложили испанскому офицеру помочь ему захватить дона Хосе Морено и дона Энкарнасиона Ортиса. Признаюсь, это не вызывает во мне доверия, которого вы требуете.

Молодой человек разразился хохотом без всякого уважения к своим почтенным хозяевам.

– Ну что ж! – сказал он. – Я вижу, мне придется показать пример откровенности.

– Посмотрим! – ответил алькальд, делая незаметный знак священнику.

– Смотрите! – С этими словами молодой человек сбросил одновременно шляпу и парик, доходивший ему почти до глаз.

Лицо молодого человека мгновенно изменилось. Это было настоящее театральное превращение.

– Энкарнасион Ортис! – В крике алькальда и священника удивление смешивалось с ужасом.

– Я самый, сеньоры! – ответил молодой человек, продолжая смеяться. – Но, пожалуйста, говорите тише. Положение мое сейчас небезопасно.

– Несчастный! – вскричал священник, горестно всплеснув руками. – Бог мой, какая неосторожность! Что, если вас узнают?

– Меня повесят! – беспечно ответил Ортис. – Но дело не в этом. Что ж, вы и теперь откажетесь мне отвечать?

– Конечно, нет. Мы будем так же откровенны, как вы, –

ответил алькальд. – Я за народ.

– А я за бога и мою страну, – сказал священник.

– Я это знал, сеньоры, – сказал молодой человек, снова надевая парик и шляпу. – Вот почему я и не побоялся прийти к вам. Но прежде всего, дорогой дон Рамон, дайте приказ, чтобы все спиртные напитки, какие только можно найти в деревне, были отправлены на Главную площадь!

Раздайте тамариндос и мескаль и рефиньо125. Я объясню вам потом, для чего это нужно.

– Согласен. Я займусь этим немедленно, дорогой дон

Энкарнасион. Мое доверие к вам так велико, что я даже не пытаюсь угадать ваши намерения.

– Вы можете быть спокойны: я борюсь за справедливое дело. Возвращайтесь поскорее – времени мало, а нам надо принять важные решения. Когда вы вернетесь, я открою вам мой план. Я надеюсь, сеньоры, что вы его одобрите.

– Мне нужно четверть часа – это не много?

– Нет, ступайте, я жду вас здесь. Во время вашего отсутствия мы побеседуем с падре.

Алькальд торопливо ушел – ему хотелось поскорей вернуться.

– Сейчас мы одни, – сказал молодой человек, пристально глядя на священника. – Вы ведь знаете, что, кроме интересов родины, которые привели меня сюда, есть еще одна причина, заставившая меня пробраться в эту крепость.


125 Мескаль, рефиньо – мексиканские хмельные напитки.

– Я понимаю, о чем вы говорите, дон Энкарнасион.

Свое обещание я честно выполнил.

– Значит, донья Линда и ее отец…

– Находятся в безопасности. С момента появления испанцев я и дон Рамон укрыли их в верном месте. Оно было приготовлено заранее и о нем знаем только мы.

– Можете ли вы поклясться, что они не рискуют быть обнаруженными в этом месте?

– Клянусь вам моим вечным спасением, сеньор! – ответил священник твердым голосом.

– Я вам верю, так как знаю, что вы преданы им. Вам известно, что этот капитан Бальбоа и его шайка – вовсе не испанские солдаты, а просто бандиты последнего сорта?

– Я так и думал, видя, что они творят в нашей несчастной деревне! Но что делать?

– Терпение. Я знаю, что привело сюда этого Бальбоа.

– Страсть к грабежу?

– Да, но и страсть к донье Линде!

– Он небо! Возможно ли это? – с ужасом вскричал священник.

– Успокойтесь. Если бог привел меня сюда, значит, он не хочет, чтобы замыслы этого бандита осуществились.

Могу я увидеть дона Хосе Морено и его очаровательную дочь?

– Это было бы неосторожно, сеньор дон Энкарнасион.

Поймите, этот негодяй Бальбоа будет неустанно следить за вами. Если случай откроет ему ваше имя, все будет кончено и для них и для вас.

– Что мне смерть! – с горечью воскликнул молодой человек.

– Да, сеньор дон Энкарнасион Ортис, – ответил священник с такой торжественностью, которая подействовала отрезвляюще на пылкого молодого человека, – да, смерть –

ничто, когда она приходит в свой час, когда дело, которому человек посвятил свою жизнь, выполнено и он может без страха предстать перед судом господним!

– Вы правы, я подожду, раз это нужно, – ответил молодой человек, внезапно успокоенный суровой отповедью.

– Но тотчас же, как только наше дело будет закончено, клянусь богом!..

– Тогда вы поступите так, как вам будет угодно. Я даю вам слово, что не буду удерживать вас, а, наоборот, буду помогать вам во всех ваших делах по мере возможности.

– Я рассчитываю на ваше слово, сеньор падре.

– Я всегда буду готов выполнить его.

– Спасибо! Теперь будем думать только о нашем святом деле.

– Увы… – печально сказал священник. Дверь открылась, вошел алькальд.

– Уже вернулись! – радостно вскричал молодой человек.

– Вы видите, я не терял времени, дон Энкарнасион.

– Нет, напротив, вы проявили удивительную быстроту.

Но скажите мне: достойные тамариндос получили достаточное количество вина?

– Я велел отправить на Главную площадь столько водки, что можно допьяна напоить целый полк тамариндос!

– Отлично, дон Рамон! Чем больше они выпьют, тем лучше.

– Я не совсем вас понимаю, сеньор Ортис.

– Пусть это вас не беспокоит. Вскоре вы меня поймете, я вам это обещаю. А что, солдаты очень пьяны?

– О да! Они были достаточно пьяны уже до моего прихода, как вы сами убедились в этом. Думаю, что водка, посланная мною сейчас, окончательно свалит их с ног.

– Прекрасно! Теперь выслушайте меня оба и запомните мои слова, так как время идет и я не успею их повторить. Я

решил этой же ночью уничтожить эскадрон капитана

Бальбоа. Слишком уж долго этот проклятый гачупин126 разоряет и грабит провинцию! Пора положить этому конец! Я получил приказ конгресса покончить с ним немедля.

Отступление невозможно, нужно действовать любым способом.

– Это очень трудно.

– Не так трудно, как вы полагаете. Мною приняты все меры, но для выполнения моего плана я нуждаюсь в вашей помощи.

– Она вам обеспечена безоговорочно, но что нужно делать? – ответил с некоторым сомнением алькальд.

– Почти ничего. Сегодня вечером все тамариндос, очевидно, будут пьяны. Что может быть легче, чем захватить их лошадей и оружие?

– Я не согласен с вами. Да, многие будут пьяны, это верно, но найдутся среди них и другие солдаты – вооруженные и хорошо дисциплинированные, и они, под командой офицеров, легко возьмут верх над нашими бедными индейцами.


126 Гачупин – презрительное прозвище, которое индейцы дали мексиканцам.

– Вот об этом я и хотел поговорить, дон Рамон. Скажите, все ли заставы в деревне закрыты?

– Все. Более того, они охраняются сильными отрядами испанцев.

– Однако мне помнится, что существует ров, через который можно проникнуть в деревню, не будучи замеченным.

– Это верно.

– И он не охраняется?

– Конечно! Испанцы не знают о нем.

– В таком случае поставьте в этом месте верного человека, и ровно в десять часов вечера отряд из ста пятидесяти всадников, во главе которого будем я и дон Педро Морено, проникнет через этот ров и окажет вам помощь.

– Значит, ваша квадрилья действительно находится в окрестностях деревни?

– Конечно. Лучшая дипломатия – это правда. Поэтому я сказал капитану Бальбоа именно правду. Только не он захватит врасплох нас, а мы его!

– Ах! Хвала богу! – вскричал алькальд. – Это будет великолепно!

– Не правда ли? И хорошо придумано!

– Безусловно, но я вижу серьезное препятствие к выполнению этого замысла.

– Какое?

– Ведь именно вы должны служить проводником тамариндос в их экспедиции.

– О! Не беспокойтесь! Это я беру на себя. А теперь, когда мы обо всем договорились, до свиданья, сеньоры!

– Как? Разве вы с нами не пообедаете?

– Может быть, и пообедаю, – смеясь, ответил дон Энкарнасион, – но я предпочитаю, чтобы меня пригласил испанский начальник.

И он стремительно вышел, приведя в ужас своих соучастников смелостью, веселостью и непоколебимой уверенностью в успехе такого рискованного дела.

Едва студент сделал несколько шагов от дома, как совершенно неожиданно очутился лицом к лицу с командиром отряда, шедшим в сопровождении своих офицеров.

– А-а! Сеньор студент! – сказал капитан, останавливая его. – Куда вы направляетесь?

– Если говорить правду, сеньор командир, – ответил

Энкарнасион Ортис, лукаво смеясь, – я в поисках обеда.

– Обеда? А ваш дядя, этот достойный алькальд, разве он…

– Мой дядя, – прервал его, улыбаясь, молодой человек,

– выставил меня за дверь, предложив мне попросить обед у моих добрых друзей испанцев, – я вам повторяю его собственные слова, не изменяя в них ничего.

– А-а! – Командир нахмурил брови. – Он так сказал, этот почтенный алькальд? Хорошо, пусть так и будет –

ваши добрые друзья испанцы приглашают вас пообедать.

Только обед состоится у вашего дяди, и – клянусь богом! –

он обойдется ему не дешево!

– Браво, это очаровательно! – воскликнули, смеясь, офицеры.

– Вы оказываете мне много чести, сеньор командир, –

ответил молодой человек с притворным смущением, – но, право, я не знаю, могу ли я принять ваше любезное приглашение…

– Почему, сеньор студент?

– Мне не хочется окончательно поссориться с дядей. Он богат, я – его единственный наследник… А после того, что между нами сейчас произошло, скажу вам правду, я боюсь…

– Та, та, та! – весело перебил офицер. – Вы чудесный малый, вы мне нравитесь, и я помирю вас с дядей, будьте спокойны.

– Если так, то я следую за вами, капитан!

– Идем! Вы увидите, что он примет нас хорошо. Пять минут спустя капитан дон Горацио де Бальбоа вошел в дом алькальда в сопровождении своих офицеров и Энкарнасиона Ортиса; последний, смеясь в душе, продолжал притворяться очень смущенным.

Дон Рамон Очоа был неприятно поражен этим новым вторжением. Он не мог себе объяснить присутствие Энкарнасиона Ортиса, но обменявшись с ним коротким взглядом, он несколько успокоился и принял злополучных гостей с самой изысканной вежливостью, хотя внутренне проклинал их от всего сердца.

– Сеньор алькальд, – сказал капитан в ту минуту, когда дон Рамон готов был спросить у него о причине их прихода, – не более часа назад вы уверяли меня в вашей преданности королю, и я хочу публично доказать, что доволен вами. Поэтому я пришел к вам обедать и привел с собой моих офицеров и вашего племянника, которого вы, по-видимому, плохо приняли. Прошу вас помириться с ним, если хотите доставить мне удовольствие!

– Уверяю вас, дорогой дядя, – почтительно сказал молодой человек, – я сожалею о моих ошибках и смиренно прошу вас простить меня.

– Ну, вот и все! – сказал испанец. – А теперь прикажите подавать обед.

– Я могу вам предложить лишь очень скромный обед, сеньор.

– Мы им удовольствуемся, если он предложен от чистого сердца.

– Хочу думать, что в этом вы не сомневаетесь.

Офицеры уселись, и два пеона по приказу хозяина принялись поспешно накрывать на стол.

В ожидании обеда алькальд приказал подать прохладительные напитки.

Под предлогом помощи своему дяде в хозяйственных хлопотах молодой человек успел, не возбуждая подозрения, шепнуть ему несколько слов, которые полностью успокоили дона Рамона и вернули ему присутствие духа и хорошее настроение.

Наконец обед был подан. Испанские офицеры весело заняли места за столом, ломившимся от яств.

В начале обеда офицеры вели себя пристойно. Студент-богослов пил мало, но зато усердно подливал другим.

Вскоре гости основательно опьянели. Они начали зло высмеивать мятежников, издевались над алькальдом и бросали по его адресу едва скрытые угрозы.

Но этим дело не ограничилось. Офицеры, возбужденные выпитым вином, нашли себе забаву: они стали бить тарелки, бутылки и стаканы, швыряя их об стену; за посудой полетела мебель и картины. Начался разгром дома.

Дон Горацио де Бальбоа не только не подавлял беспорядка, но, наоборот, подавал всем дурной пример. Один из офицеров, более пьяный, чем остальные, не зная, какое еще зло причинить несчастному хозяину, предложил поджечь дом. Боясь выдать свое негодование, алькальд решил уйти и предоставить хищникам свободное поле деятельности.

Никто даже не заметил его отсутствия. Разгром продолжался, смех и веселые крики становились все громче.

Внезапно, в разгар оргии, офицеры услышали церковный звон.

– Что это там? – спросил удивленно капитан.

– Пустяки! – сказал Энкарнасион. – Это священник, конечно, благодарит бога за ваше прибытие в деревню.

– Ну и черт с ним! – ответил дон Горацио. – Но где же наш хозяин? – добавил он, заметив отсутствие алькальда.

– Он сейчас вернется.

– Молодой человек, – продолжал с пьяной важностью капитан, – нельзя бросать своих гостей! Ступайте за своим дядей и приведите его сюда!

– Иду! – ответил студент, быстро вставая из-за стола.

– И если он откажется идти, принесите его! А пока –

выпьем!

– Выпьем! – повторили хором офицеры.

Дон Энкарнасион поспешил воспользоваться полученным разрешением и быстро вышел.

Попойка, на момент прерванная, возобновилась с новой силой. Офицеры пели и кричали, перебивая друг друга. В

зале стоял дикий шум.

Все это так не вязалось с обычно тихим домом алькальда!


III. ДОНЬЯ ЛИНДА

Дон Энкарнасион Ортис быстро нашел алькальда; тот с озабоченным видом шагал взад и вперед перед домом.

– Ну что там? – спросил он.

– Пьянство в самом разгаре. Если ничто не помешает, они будут сидеть там сутки! Я сказал, что иду за вами.

– Я должен вернуться?

– Боже сохрани! Наоборот, оставим этих пьяниц и воспользуемся передышкой, которую они нам дают.

– Что же нужно делать?

– Прежде всего отвести меня к дону Хосе Морено и его дочери.

– За нами не следят?

– Нет. Во всяком случае – сейчас… Поспешим!

Алькальд, никак не ожидавший такой настойчивости, пристально поглядел на молодого человека.

– Вы уже просили об этом падре Линареса, – нерешительно сказал он.

– Да, но как вы об этом узнали?

– Он сам мне сказал.

– А-а! Лучше бы он помолчал.

– Почему?

– Я знаю, что говорю… Но дело не в этом. Я должен их увидеть во что бы то ни стало!

– Вы хотите сказать им что-то очень важное?

– Чрезвычайно важное, поверьте мне, друг мой!

– О боже! Что же делать? – пробормотал алькальд.

– Повторяю: немедленно отвести меня к ним!

– А вы не боитесь, что офицеры…

– Я же сказал вам – они ничего не соображают! Проводите меня скорей к нашим друзьям, мне необходимо увидеть их и говорить с ними.

– Хорошо, идемте, раз вы этого требуете. Но если случится беда….

– За все отвечаю я. Будьте спокойны. Это далеко отсюда?

– В двух шагах.

Разговаривая, они вышли на узкую улицу, ведущую к реке, и остановились перед низким темным строением.

– Здесь, – сказал алькальд.

– В этой лачуге?! – воскликнул пораженный молодой человек.

– А вы считаете, что дворец был бы для них более надежным убежищем? – иронически спросил дон Рамон.

– Вы правы. Войдем.

Алькальд осмотрелся, убедился, что за ними никто не следит, приблизился к двери дома, трижды постучал палкой и тихо сказал:

– По ночам шакалы бродят вокруг жилищ.

– Не нужно выходить по ночам, – тотчас ответил голос из-за двери.

– Или нужно быть вооруженным, – возразил алькальд.

– Но где взять оружие? – послышался вопрос.

– У друзей, – сказал алькальд.

Алькальд и Ортис услышали, как в домике отодвигается засов, поворачивается ключ в замке; дверь приотворилась, но лишь на несколько дюймов. В Мексике, где так часты ночные нападения, привыкли держать двери на короткой цепочке, прикрепленной изнутри двумя крючками.

В щель боязливо просунулась голова старого негра –

его лицо все еще выражало тревогу. Увидев на улице двух мужчин, он отшатнулся; чтобы его успокоить, дон Рамон поспешил заговорить с ним.

– Эй, дядя Канучо, – сказал он, поставив ногу между дверью и наличником, мешая негру запереть дверь, – ты меня не узнаешь?

– А-а! Сеньор алькальд! – ответил старый негр. – Но мне кажется, вы не один? – нерешительно добавил он.

– Я не один, со мной друг… Но впускай же нас скорей, глупый старик, у нас есть дело к твоему хозяину! Да и не стоит в наше время разговаривать на улице.

Старый негр, ворча про себя, снял цепь и посторонился.

Мужчины наконец вошли; дверь немедленно закрылась за ними.

Они пересекли не только сагуан127, но и патио128 и вошли в кораль129, даже не приблизившись к дому.

– Куда мы идем? – тихо спросил дон Энкарнасион, беспокойно озираясь.

– Терпение, терпение! – так же тихо ответил дон Рамон.

Старый негр ввел их в полуразрушенный сарай, тщательно запер за ними изгородь, заменявшую дверь, потом взял метлу и отбросил в сторону кучу маисовой соломы.

Между двух камней в полу показался едва заметный гвоздь.

Негр наклонился, с силой выдернул гвоздь, и тотчас же часть стены опустилась примерно на десять футов и ис-


127 Сагуан (исп.) – сени.

128 Патио (исп.) – внутренний дворик.

129 Кораль – загон для коней и скота.

чезла в незаметном углублении, открыв первые ступени винтовой лестницы, стиснутой двумя близко стоящими стенами.

– Что за дьявольщина? – пробормотал Энкарнасион.

– Идем, – сказал алькальд и первый стал подниматься по ступенькам.

Энкарнасион немедленно последовал за ним.

Старый негр передал им фонарь и, убедившись, что они находятся на лестнице, снова поднял стену; она закрылась; негр остался снаружи.

– Так! Вот мы и заперты! – не удержавшись, сказал дон

Энкарнасион.

– Успокойтесь, ненадолго.

– Чего я могу бояться, если вы со мной, друг мой? Но мне грустно видеть все эти предосторожности – они так ясно доказывают ужасное положение нашей несчастной родины.

Пройдя двадцать пять ступеней, они очутились перед крепкой железной решеткой, которую алькальд открыл, нажав потайную пружину, и попали в просторный коридор; в конце его они увидели и вторую решетку; алькальд открыл ее так же, как и первую.

Затем они резко повернули влево, но не успели пройти и десяти шагов, как перед ними возникла глухая стена. На этот раз препятствие казалось непреодолимым.

– Остановимся на минуту, – сказал алькальд.

– Тем более что ничего другого мы сделать не может! –

шутливо заметил дон Энкарнасион.

– Не волнуйтесь, – улыбаясь, ответил дон Рамон. – Те, к кому мы идем, знают о нашем приходе с того момента,

когда мы стали на лестницу. Они не заставят нас долго ждать.

– Ах, так! Но где же мы, дон Рамон? Должен сознаться, что я даже не подозревал о существовании этого таинственного убежища, хотя, как вы знаете, мое детство прошло в этом селении или, по меньшей мере, вблизи от него.

– У этого убежища, как вы его называете, мой друг, очень древнее происхождение, уверяю вас, – оно существовало в самом начале завоевания Мексики.

– Неужели это одно из тех таинственных мест, где индейцы прятали свои богатства?

– Не совсем так, хотя вы ближе к истине, чем думаете.

Вы знаете, что индейцы только считаются христианами, на самом же деле они – язычники, и многие из них еще выполняют обряды своей старой религии.

– Да, но должен признаться: я мало занимался этими вопросами.

– Индейцы твердо верят в то, что их несчастный император Монтесума, погибший во время бунта против испанцев, был вознесен на небо. Они ждут того дня, когда он возвратится на землю, чтобы освободить свой народ от иностранного ига и вернуть империи инков ее былое величие.

– Об этом веровании я часто слышал.

– Если хотите, я расскажу вам эту легенду. У нас есть несколько свободных минут.

– С удовольствием. Ведь нам действительно больше ничего не остается делать.

– Монтесума, что означает на языке индейцев «Суровый Властитель», был слабохарактерным и чрезвычайно суеверным человеком. Внезапное появление испанцев привело его в ужас из-за старинного пророчества, гласившего, что с северо-запада на больших крылатых домах появятся белые бородатые люди и разрушат мексиканскую империю. Всеми возможными способами Монтесума пытался избавиться от этих иностранцев. Но, к несчастью для императора, испанцев возглавлял авантюрист Кортес, которого фанатическое упорство и жажда золота сделали великим полководцем и гениальным дипломатом. Не буду посвящать вас во все детали этой баснословной героической эпопеи, называемой завоеванием Мексики. Кортес вошел в столицу империи, как друг, но вскоре сделался ее властелином. Опасаясь восстания, он добился того, что слабый монарх сам сдался ему в руки и превратился фактически в пленника, хотя ему и оказывали внешние почести.

– Вы мне читаете полный курс истории, – смеясь, сказал дон Энкарнасион, – но раз у нас есть время…

– Послушайте дальше, – продолжал алькальд. – Как-то император был особенно задумчив и лишь односложно отвечал окружавшим его вельможам. Потом он резко поднял голову и движением руки потребовал внимания.

«Друзья мои, – произнес он, – сегодня ночью мой отец

Солнце явился мне и сказал, что время моего пребывания на земле истекло и я должен вскоре вернуться к нему. Как произойдет это событие, не знаю, но предчувствую, что оно близко». При этих словах, произнесенных с горькой печалью, окружавшие его касики заплакали. Он ласково улыбнулся и, успокаивая их, сказал: «Друзья! Я – сын

Солнца. Значит, я не умру, а возвращусь к моему отцу!

Осушите слезы и возрадуйтесь, что я скоро освобожусь от ига бородатых людей. Мой отец меня призывает – так велит судьба. Никто не может противостоять этим неуязвимым людям, самовольно распоряжающимся небесным огнем. Но их могущество будет недолгим! Запомните хорошо эти слова и в точности исполняйте мои последние заветы, ибо от вашего повиновения зависит спасение нашей дорогой родины. Из всех сокровищ, которыми я обладал, осталось одно – священный огонь, некогда зажженный самим Солнцем; на него белые не посмели поднять кощунственную руку. Этот огонь – вот он! – горит в золотой курильнице; возьмите его и пронесите под вашими плащами, чтобы тираны не смогли его обнаружить. Пусть каждый из вас сохранит, как святыню, частицу этого огня.

В тот день, когда время испытаний окончится, я вновь появлюсь рядом с моим отцом на лазоревых облаках. И вы возрадуетесь, ибо я освобожу вас от ваших угнетателей!»

Мексиканские вельможи повиновались императору и удалились, унося священный огонь. Когда через несколько дней император умирал от случайного удара камнем, его последние слова были: «Мексиканцы! Огонь! Помните, помните об огне!» Напрасно испанцы, напуганные словом «огонь», опасаясь измены, старались открыть, что обозначает это мистическое указание, – тайна была благоговейно сохранена, и испанцам не удалось разрешить эту загадку.

Но так как инквизиция преследовала с неумолимой жестокостью все, что напоминало идолопоклонство, – хранители священного огня прятали его в надежных убежищах. Сейчас мы находимся с вами в одном из этих тайников, сооруженном предком дона Хосе Морено.

– Но ведь это было давно! Священный огонь, наверно, погас?

– Вы ошибаетесь. Он горит и сейчас: дон Хосе Морено ведь происходит от королей Тескуко, родственных семье последнего императора.

– Это правда, я забыл об этом. Так вы думаете…

– Я в этом уверен! Я сам индеец, и дон Хосе давно посвятил меня в эту тайну. – Но – тише! Идут! Ни одного слова о том, что я вам сказал.

– Я вам это обещаю.

Действительно, в этот момент легкий шум послышался позади стены, часть которой отделилась цельной глыбой и открыла широкий проход.

– Пойдемте, – сказал алькальд.

Их ждал слуга с факелом; он повел их различными переходами и через несколько минут остановился перед дверью, в которую и постучал.

– Войдите, мы вам рады, – послышался голос из-за двери.

Дон Рамон открыл двери и в сопровождении дона Энкарнасиона вошел в комнату, где находились старик и молодая девушка.

Старик был высокого роста, примерно лет семидесяти; благородные черты его лица, помрачневшего от горя, выражали доброту и внушали уважение; волосы, белые, как снега Чимборасо130, падали в беспорядке на его плечи.

Молодая девушка, лет семнадцати, была стройна и


130 Чимборасо – одна из величайших вершин южно-американских Кордильер; верхняя часть Чимборасо покрыта вечным снегом.


грациозна; в ее больших голубых глазах как будто отражалась небесная синева. Когда она смеялась, то казалось, что между розовыми губами сверкает жемчуг; пепельные шелковистые волосы вились вокруг очаровательного лица; на ней было белое платье, стянутое в талии широкой голубой лентой, и кружева, небрежно наброшенные на плечи; ее ножки, маленькие, как у ребенка, были обуты в легкие туфельки.

Это были донья Линда, имя которой означало по-кастильски «прекрасная», и ее отец, дон Хосе Морено.

Увидев алькальда, дон Хосе протянул ему руку.

– Еще раз приветствую вас, друг мой! – сказал он. –

Очень жалею, что подагра приковала меня к постели и не дает мне возможности пойти к вам навстречу… Но кого вы привели к нам? – продолжал он веселым тоном. – Я вижу –

друга!

– Энкарнасион! – вскричала донья Линда, радостно устремляясь навстречу молодому человеку.

– Довольно, милая, довольно! – сказал, смеясь, старик.

– Успокойтесь, пожалуйста! Разве можно так бросаться в объятия красивого юноши, даже если он – ваш жених?

Молодая девушка остановилась, сконфуженная и покрасневшая.

– Благословите солдата, – сказал Энкарнасион, почтительно преклонив колено перед стариком.

– К сердцу, к сердцу, дорогой мой! – вскричал дон Хосе, с нежностью прижимая его к груди.

– Неужели вы не простите Линду, кузен? Я так ее люблю!

Старик улыбнулся, услышав такое оригинальное извинение, и обнял с нежностью обоих молодых людей.

– Итак, – весело сказал алькальд, усаживаясь в кресло, –

я вижу, что не совершил неловкости, приведя сюда Энкарнасиона! А у меня было это опасение.

– Вы добрый и достойный друг, Рамон, вы мне доставили самый приятный сюрприз, и я благодарю вас от всего сердца.

– Значит, все прекрасно. Должен признаться, монсеньор, что я долго колебался, прежде чем согласился исполнить просьбу вашего родственника.

– Я знаю вашу осторожность.

– В данных обстоятельствах всякая предосторожность обязательна. Эти проклятые гачупины разыскивают патриотов глазами рыси, их шпионы повсюду.

– Будем надеяться, что хотя бы на этот раз вы их сбили со следа, – сказал дон Хосе.

– Дай бог, монсеньор, – произнес алькальд, – иначе я был бы безутешен.

– Что нового, Энкарнасион? – спросила донья Линда.

– Увы, Линда, наше дело освобождения более чем когда-либо в опасности, – со вздохом сказал дон Энкарнасион.

– Неужели вы начали сомневаться?! – вскричала она, гордо взглянув на него.

– О нет! – возразил он. – Но, простите меня, в моем распоряжении лишь несколько минут и…

– Как! Вы уже покидаете нас? – воскликнули и отец и дочь.

– Поверьте, я делаю это против моего желания. Я

только хотел лично убедиться в вашей безопасности. Теперь я успокоился. Меня призывает мой долг, хотя мне очень хотелось бы побыть еще с вами!

– Вы уходите? – печально сказала молодая девушка.

– Увы! Это необходимо. Я должен сегодня же ночью сделать попытку внезапного нападения. Если это удастся, мы освободимся от проклятых испанцев.

– Знаете вы их начальника, Энкарнасион?

– Немного, кузен. Это некий Горацио де Бальбоа – так он себя пышно именует, – один из ваших прежних тигреро, не так ли?

– Да, мой друг, это так. Остерегайтесь этого человека, он – дьявол! Он вторгся в эту деревню только затем, чтобы захватить мою дочь и меня, я убежден в этом.

– О-о! – воскликнул молодой человек, угрожающе сдвинув брови. – Благодарю вас, кузен, за сведения. Этот человек и раньше был мне отвратителен, но теперь, клянусь богом, пусть он не ждет пощады!

– Энкарнасион, этот человек осмеливается поднять глаза на мою дочь, вашу невесту, и больше того, – добавил тихо старик, наклонившись к его уху, – он знает или, по крайней мере, подозревает о нашей тайне.

Энкарнасион побледнел.

– Положитесь на мою честь, кузен. Если этот человек знает нашу тайну, он умрет, – сказал он глухим голосом.

– Вы нас спасете, не правда ли, Энкарнасион? –

вскричала молодая девушка.

– Клянусь вам, Линда, я сделаю это сегодня же ночью!

Время не ждет, и я не хочу оставлять вас под угрозой оскорблений этого бандита. Я пришел к вам не только из-за моего беспокойства за вас, но и чтобы договориться по этому поводу… В состоянии ли вы сесть на лошадь, дон

Хосе?

– Если нужно, заставлю себя. Разве я не старый солдат?

– Так будьте готовы отправиться по первому сигналу.

Через два часа вы обо мне услышите.

– Да хранит вас бог, Энкарнасион, в тех опасностях, которые вам грозят!

– И путь он вам поможет, Энкарнасион! – сказала молодая девушка, подставляя ему лоб для поцелуя.

– Это дает мне силы! – весело сказал Энкарнасион, целуя ее.

– Еще одно слово, мой милый!

– Говорите, кузен.

– Вы мне ничего не сказали о моем сыне.

– Правда! – смеясь ответил он. – Меня так обрадовала встреча с вами, что я забыл о своем друге!

– С ним ничего не случилось?

– Вы увидите его сегодня же ночью.

– Значит, он близко от нас?

– Он меня ждет.

– Время отправляться, – напомнил алькальд.

– Еще мгновение, Энкарнасион!

– Опоздание может все погубить.

– Тогда уходите, и до скорой встречи!

– До скорой встречи! – вскричал Энкарнасион и поспешно вышел вслед за доном Рамоном.


IV. ЭКСПЕДИЦИЯ

Следуя за доном Рамоном, Энкарнасион вскоре оказался на улице. Через четверть часа, расставшись с алькальдом, он вернулся в дом; к этому времени там все окончательно перепились.

Молодой человек бесшумно вошел в зал, очень ловко втерся в группу гостей – ни один из них даже не взглянул на него – и уселся за стол рядом с офицерами. Никто не заметил, что он отсутствовал больше часа. Испанцы дошли до той степени опьянения, когда люди уже ни на что не обращают внимания.

Мгновенно оценив окружающую обстановку, Энкарнасион решил, что наступил момент действовать. Подойдя к капитану, он тихо сказал ему:

– Разрешите, командир? Одно слово!.

– Говорите, друг мой, – ответил тот, откидываясь в кресле.

– Позвольте вам заметить, что вы как будто совершенно потеряли память.

– Что? Что вы хотите этим сказать?

– Ведь этой ночью нам предстоит экспедиция!

– Вы правы, черт меня возьми! – вскочив, закричал капитан.

– Успокойтесь, – сказал Энкарнасион, осторожно водворяя его на место. – Время еще не наступило. Если вы мне доверяете, я предлагаю подождать. Пусть те, кого мы хотим захватить, уснут покрепче.

– Да-да! Мы двинемся через час.

– А не лучше ли, капитан, прежде всего проверить расположение противника?

– Гм!.. Хорошая мысль, – произнес дон Горацио с важностью пьяного человека. – Но кто приведет ее в исполнение? Я не вижу здесь ни одного человека, который…

– А я? Ведь я здесь!

– Ну, конечно, ведь вы здесь!. Действительно, почему бы вам не заняться этим?

Энкарнасион с трудом удержался от радостного восклицания.

– Я счастлив служить вам, капитан, – сказал он.

– Молодой человек, вы служите не мне, а королю!

– Моя жизнь принадлежит ему!

– Хорошо сказано! Я вижу, что сделаю из вас человека!

– Я надеюсь на это, – иронически улыбаясь, ответил

Энкарнасион.

– Итак, решено: вы отправитесь в разведку и привезете известия сюда.

– А вы, командир, не трогайтесь с места до моего возвращения!

– Здесь еще много полных бутылок! – величественно произнес капитан.

Энкарнасион, как уж, скользнул между офицерами и вышел из зала. Он дважды повернул ключ в замке, положил его в карман и, уверенный, что испанские офицеры не выйдут из дома, побежал по направлению к Главной площади.

Там, среди беспорядка и разгрома, спали пьяные солдаты. Энкарнасион бросил на них презрительный взгляд и продолжал свой бег.

Улицы крепости были пусты, закрытые окна не пропускали ни одного луча света через решетчатые ставни.

Повсюду царили тьма и молчание.

Пройдя несколько улиц, Энкарнасион дошел наконец до рва. Здесь была назначена встреча с доном Рамоном

Очоа.

Почтенный алькальд, а с ним еще несколько человек давно ожидали его.

Дон Рамон уже начал беспокоиться, что Энкарнасион запаздывает. Поэтому, увидев его, очень обрадовался.

– Ну?.. – воскликнул он.

– Все идет прекрасно, – ответил Энкарнасион.

– Вы сильно опоздали!

– Да, из-за этих пьяниц! Я просто не знал, как избавиться от них…

Вдруг у Энкарнасиона вырвалось восклицание досады.

– Что с вами? – спросил дон Рамон.

– Да вот… мой мул остался в корале патера! – сказал

Энкарнасион. – А мне надо ехать!

– Ну, если только это… – улыбаясь, ответил алькальд. –

Идите за мной.

Алькальд открыл ворота соседнего дома и показал Энкарнасиону стоявшего под навесом великолепного оседланного мустанга.

– О, превосходно! – вскричал Энкарнасион. – Сеньор

Рамон, вы бесценный человек!

Одним прыжком он вскочил в седло и, схватив повод, сказал:

– Ждите меня, я скоро вернусь!

– Одну минуту! – воскликнул алькальд, взяв мустанга под уздцы.

– В чем дело? – нетерпеливо спросил Энкарнасион.

– В ваших приказаниях, мой дорогой начальник, черт побери!. Что я должен делать в ваше отсутствие?

– Да, верно. Я об этом не подумал. Ах, где же была моя голова!

– Ну, беда невелика. Говорите.

– Ваша роль очень проста. Вы должны все подготовить для вооруженного восстания. Пусть каждый, спрятавшись в своем доме, будет готов выйти из него по первому сигналу. Надо обрушиться всей массой на испанцев, чтобы ни один из этих негодяев не ушел от нас!

– И не уйдут. Они пьяны, их взять легко.

– Может быть… Но, во всяком случае, будем наготове: ведь тот, кто не совсем пьян, будет защищаться, как лев!

Берегите себя…

– Я знаю, что мне делать! – зловеще ответил алькальд. –

Поезжайте спокойно. Когда вы вернетесь, все будет готово.

Я свое дело сделаю.

– В таком случае, до свидания! Только торопитесь, я вернусь скоро, и вернусь не один!

– Все ясно! – ответил алькальд и отпустил мустанга.

Энкарнасион пришпорил лошадь и одним прыжком перескочил через ров. Потом, выпустив из рук поводья и наклонившись к шее лошади, он поскакал сломя голову и вскоре исчез во тьме.

Однако после бешеной скачки, продолжавшейся не меньше двадцати минут, Энкарнасион начал постепенно сдерживать лошадь. Наконец, он достиг перекрестка, где сходились четыре тропинки. В центре на каменном пьедестале возвышался железный крест; на нем раскачивалось распятие.

Энкарнасион остановился, вынул из-за пояса пистолет, прочистил его шомполом, подсыпал свежего пороха и, подняв пистолет на уровень головы, выстрелил.

Почти тотчас же сильный свет прорезал темноту дороги, по которой ехал Энкарнасион.

– Это они, – пробормотал он. – Давно пора! Он тихонько свистнул своему коню.

Благородное животное тряхнуло головой и помчалось в ту сторону, где показался свет.

Вскоре послышался шум шагов и бряцания оружием.

Энкарнасион смело стал поперек дороги и, взведя курок пистолета, крикнул:

– Кто идет?

– Мексика и независимость, – ответил голос из тьмы.

– Что за люди?

– Ранчерос дона Педро Морено.

– Хвала богу! – радостно вскричал Энкарнасион. – Я вас жду! Это вы, дон Педро?

– Да, дорогой друг, это я, – раздался мелодичный голос.

– Ах, как хорошо! – сказал Энкарнасион. – Я хочу обнять вас, дружище!

Он помчался галопом к подъезжавшему отряду и через мгновение очутился среди своих друзей.

– Клянусь богом, дорогой мой! – вскричал он, нежно обняв дона Педро. – Какой счастливый случай привел вас сюда?

– Ах, милый друг, – смеясь, ответил дон Педро, – дело обстоит очень просто. Сегодня около трех часов пополудни я вернулся в свою квадрилью, остававшуюся на несколько дней под начальством моего лейтенанта. Он-то мне и рассказал о решительном ударе, который вы хотите нанести врагу. Естественно, я решил принять участие в таком деле.

Но нужно быть предусмотрительным! Поэтому я с тремя сотнями людей помчался к вам навстречу, а мой лейтенант с двумя сотнями ранчерос остался в одном лье отсюда. В

случае необходимости он немедленно явится на помощь!

– Великолепно обдумано! Теперь я понимаю, почему его здесь нет.

– Он стоит в резерве… Да, но что мы должны делать? Я

ведь не знаю вашего плана.

– Сейчас все объясню. Но прежде всего нам надо продолжать путь. Только пошлите сейчас же верного человека к вашему лейтенанту с приказом двинуться на Эль-Пасо.

Кроме того, выделите нескольких разведчиков – выяснить, что делается на флангах отряда. А вперед мы можем ехать без боязни.

Эти два приказа были немедленно исполнены, и отряд крупной рысью двинулся в путь.

Когда отряд приблизился к крепости на расстояние пистолетного выстрела, все ранчерос по приказу дона Педро остановились. Энкарнасион Ортис тихо обменялся со своим другом несколькими словами и, отпустив поводья, продолжал свой путь галопом по направлению к деревне.

Через несколько минут он очутился у рва. Не останавливаясь, он заставил лошадь перескочить на другую сторону рва. В то же мгновение какой-то человек удержал мустанга за повод.

– Это вы, дорогой алькальд? – шепотом спросил Энкарнасион.

– Я, конечно. Жду вас.

– А ваши спутники?

– Они в двух шагах отсюда. Когда нужно будет, они появятся моментально.

– Значит, у вас все налажено. Остальное я беру на себя.

– Поступайте по своему плану. Я вам больше не нужен?

– Нет, благодарю вас, сеньор алькальд. Но я поручаю вам некоторых людей, – вы знаете, о ком я говорю.

– Лишнее напоминание! – ответил дон Рамон. – К тому же, – добавил он с усмешкой, – у меня есть мысль…

Й он тотчас ушел. Не из-за страха, а потому, что у него был свой план и ему не терпелось привести его в исполнение.

Ранчерос пробирались в деревню, прыгая один за другим через ров.

Дон Педро распорядился обвязать копыта лошадей кожаными мешочками, наполненными песком. Таким образом, всадники ехали по улицам деревни, не производя ни малейшего шума.

Первой заботой инсургентов было окружить Главную площадь, занять входы всех улиц, ведущих на нее.

Испанские солдаты, совершенно пьяные, спали глубоким сном. Им и в голову не могло прийти, какое ужасное пробуждение готовят им инсургенты.

Убедившись, что ранчерос стоят на своих постах, Энкарнасион Ортис спешился, направился к церкви и постучал в дверь.


V. КАК ЗАРЯЖАЕТСЯ МИНА

Население Мексики, как уже говорилось, составляет 7

400 000 жителей, из которых приблизительно две трети –

индейцы, а одна треть – белые. Белые большей частью являются потомками испанцев, так как во времена испанского владычества границы колоний были наглухо закрыты не только для переселенцев из других европейских стран, но и для купцов. Каждому иностранцу, обнаруженному на мексиканской земле, грозила смерть.

Индейцы делятся на четыре группы или категории: индейцы бравое – «непокоренные» – живут в пустынях свободно, не признавая никаких законов, кроме своих прихотей и произвола. Их свирепые племена бесконечно воюют друг с другом, опустошая несчастные деревни, расположенные на границах их саванн. Индейцы мансос, или «покоренные», перенявшие некоторые обычаи белых, живут в деревнях, возделывают землю, пасут скот, а иногда нанимаются на работу в города. Третья категория – метисы, в большинстве – потомки знатных индейских семейств; для сохранения своих богатств метисы соглашались в эпоху заведения смешивать свою кровь с кровью победителей.

Метисы втайне исповедуют свою прежнюю религию и тешат себя надеждой дожить до того дня, когда все белые будут изгнаны из Мексики. Наконец, следуют несчастные пеоны, свободные только на словах, на самом же деле –

жалкие рабы, перебивающиеся со дня на день, закосневшие в глубочайшем невежестве, во власти ужасной нищеты.

Дон Рамон Очоа, чье родовое имя было Ксиломансин, происходил по прямой линии от древних вождей, или касиков, Ателолько, один из предков которых был убит по приказу императора Несауалпилсинтли при восстании в начале года Чикоме-Калли, то есть по нашему летоисчислению – 1463 года.

Эта могущественная в то время семья сохранила неугасимую ненависть к властителям Мексики и уже много лет с терпением, характерным для индейцев, ждала часа мщения.

И этот час пробил, когда Кортес высадился в Мексике для своей невероятной экспедиции.

Первые касики, перешедшие на сторону испанцев, были из семьи Ксиломансин. Это они пополнили войска

Кортеса, влив в них более 20 тысяч человек своих близких и подданных.

Эта непредвиденная помощь удвоила смелость авантюристов и, быть может, решила успех дерзкой экспедиции. Вопреки обычаю завоевателей, Кортес не проявил неблагодарности после победы. Семья Ксиломансин сохранила все свои богатства – правда, при одном условии: принятия христианства.

Много молодых девушек из этой старинной фамилии были выданы замуж за испанских офицеров, превратившихся после победы из простых искателей приключений в знатных сеньоров.

Однако со временем блеск рода Ксиломансин мало-помалу потускнел, богатства значительно уменьшились, и дон Рамон Очоа, последний представитель старшей его ветви, обладал лишь весьма скромным состоянием, что, впрочем, не мешало ему вести широкий образ жизни.

В доне Рамоне совмещались все добродетели и все пороки его народа. Благородный, щедрый, ослеплявший роскошью, если этого требовали обстоятельства, смелый, как лев, и хитрый, как лисица, – он был кумиром индейцев, видевших в нем потомка одного из самых любимых своих предводителей.

Всем своим сердцем дон Рамон ненавидел испанцев. Он считал и, быть может, не без основания, что именно они –

испанцы – виноваты в упадке его рода и в его собственном стесненном положении. Он стал алькальдом только для того, чтобы легче было обманывать испанцев; как только началось восстание, дон Рамон, действуя очень скрытно, причинил огромный вред тем, кого считал беспощадными врагами своей родины. Но все это он совершал так ловко, так искусно плел нити заговора, что хотя испанские власти и были в душе уверены в его измене, они никогда не могли поймать его с поличным. У них не было уверенности, которая позволила бы им подвергнуть его суровой каре.

Положение алькальда и его громадный авторитет среди подчиненных не позволяли произвести даже малейшую попытку схватить его без точных доказательств. Дон Рамон это знал и, удвоив осторожность, с еще большим жаром продолжал тайную борьбу.

Впрочем, он предчувствовал, что долгожданный час последней схватки наступает и близится время, когда определится судьба его страны.

Дон Энкарнасион Ортис знал этого человека давно. Он улыбнулся, услышав слова дона Рамона, что у него «есть мысль». Он улыбнулся, так как всегда ждал от дона Рамона решительных поступков, и не ошибся в этом.

Дон Рамон был бесконечно предан дому Хосе Морено; последний, в свою очередь, всецело ему доверял.

Дон Хосе, как и алькальд, был индейцем и ненавидел испанцев. Но у него было двое детей, которых он обожал, и он был слишком стар для того, чтобы принять активное участие в гражданской войне. К тому же болезнь вынуждала дона Хосе оставаться только зрителем гигантской борьбы, которую вот уже десять лет с героической отвагой вели его единоплеменники против угнетателей. Но, конечно, все его сочувствие, несмотря на невольное бездействие, было на стороне тех, кто хотел освободить его родину. Дон Хосе обладал огромным богатством. Алькальд, имевший, к сожалению, лишь самое необходимое, не колеблясь, сообщил ему свои планы. С первого же слова эти два человека сговорились. Дон Хосе был счастлив, что может если не сам лично, то хотя бы своими деньгами помочь священному делу независимости. Не колеблясь, передал он дону Рамону нужные деньги, в израсходовании которых алькальд дал ему полный отчет.

Тогда дон Рамон поручил своим сообщникам, на преданность которых он вполне рассчитывал, скупать все оружие и боевые припасы, какие только можно было достать, не привлекая к этому внимания. Ему помогло то обстоятельство, что война сосредоточилась в провинциях центральной Мексики. Поэтому пограничные города, где жизнь протекала внешне спокойно, имели возможность действовать по своему усмотрению, не вызывая подозрений. Все взоры были устремлены на театр военных действий, куда непрерывно стягивались испанские силы. Отдаленные пограничные области оставались в стороне от движения и продолжали жить мирной жизнью, не беспокоемые пока ни той, ни другой стороной.

Набег капитана дона Горацио де Бальбоа на Пасо-Дель-Норте был совершенно особым и случайным фактом.

Капитан решился на это дерзкое нападение исключительно в личных целях.

Отряды, которыми он командовал, не входили в постоянную испанскую армию; это были шайки бандитов, навербованных отовсюду, их увлекала единственная цель –

ловить рыбу в мутной воде. У них не было политических убеждений, и они меняли кокарду без всякого угрызения совести, если за это платили звонкой монетой.

Однако, как это часто бывает, незначительные обстоятельства приводят к большим последствиям. Так произошло и в данном случае. Разбойничий набег банды Бальбоа на малоизвестную пограничную деревню зажег страшный пожар, который должен был погаснуть лишь в крови последнего испанца, принеся навсегда победу делу независимости.

Оружие и боевые припасы, купленные доном Рамоном, постепенно доставлялись в Пасо-дель-Норте и укрывались там в деревенской церкви – единственном месте, бывшем вне подозрений. Об этом не было известно даже самому падре Линаресу; несмотря на свои патриотические чувства, он не потерпел бы того, чтобы храм божий превратили в арсенал.

Дону Рамону помогал в этом деле церковный пономарь, бедный индеец, который был всем обязан алькальду и повиновался ему без колебаний.

После того, как дон Рамон покинул свой дом для того, чтобы исполнить приказание Энкарнасиона Ортиса и раздать большое количество водки солдатам, расположившимся на Главной площади, он пошел в церковь, куда проник с черного хода.

Церковь была темна и пустынна, только один человек, печальный и задумчивый, сидел на ступенях алтаря; это был пономарь.

Погруженный в свои мысли, он не заметил прихода алькальда. Подойдя, алькальд тронул его за плечо. Индеец вздрогнул при этом неожиданном прикосновении, но, мгновенно узнав человека, стоявшего перед ним и смотревшего на него с каким-то странным выражением лица, он поднялся, радостно улыбаясь и ожидая приказаний.

– Я тебя ищу, дядя Пичо, – сказал алькальд. – Почему ты здесь, а не у себя на ранчо?

– Я на посту, сеньор, – ответил индеец. – Разве мое место не здесь?

– Да, правда. Но если бы этим разбойникам, – сказал алькальд, указывая в сторону площади, – вздумалось ограбить церковь, ты ведь не мог бы защитить ее?

– Нет. Но они переступили бы порог только через мой труп.

Эти слова, произнесенные просто и убежденно, тронули алькальда. Он обрадовался: этот человек оказался именно таким, каким он хотел его видеть, на него можно было положиться.

– Ты мне нужен, – сказал алькальд.

– Я готов. Что я должен делать? – решительно спросил индеец.

– Прежде всего выслушай меня.

– Говорите.

– Помнишь ли ты нашу первую встречу?

– Помню ли я, сеньор! – в волнении вскричал индеец. –

Это было три года назад. Я возвращался из Охо-Люсеро от своего больного родственника. От усталости я еле шел, но я хотел вернуться в деревню до наступления темноты. Приблизительно в двух лье от Эль Пасо – а было уже около трех часов пополудни – послышался треск ветвей в лесной чаще, мимо которой я прошел несколько минут назад.

Невольно повернув голову, я задрожал от ужаса; в десяти шагах от меня стоял ягуар; глаза его сверкали, как горящие угли. Я понял, что погиб. Я был один, без оружия. Смерть была неизбежна, и мне оставалось одно: молиться богу.

Внезапно, в тот момент, когда ягуар уже приготовился к прыжку, какой-то человек бесстрашно бросился навстречу свирепому зверю, прицелился и убил его наповал выстрелом в левый глаз. Это были вы, сеньор! Вы спасли мою жизнь, рискуя своей. Я бросился к вашим ногам и сказал:

«Сеньор, вы спасли бедного индейца, у которого есть только жизнь! Она принадлежит вам! В какой бы день, в какой бы час вы у меня ее ни потребовали, я отдам ее вам без колебаний, без сожалений, потому что этой жизнью я обязан вам!»

– У тебя хорошая память, дядя Пичо. Прекрасно! Я

думал, что ты уже забыл эту встречу. Это было так давно!

– Это память моего сердца, сеньор. Разве не вам я обязан всем? Мало того, что вы меня спасли от ягуара, вы спасли меня и от нищеты. Ведь только благодаря вам я получил службу пономаря!

– Так вот, дядя Пичо, настал момент, когда ты можешь не только расквитаться со мной, но и сделать меня твоим должником.

– Приказывайте, сеньор!

– Предупреждаю тебя: выполняя мои приказания, ты рискуешь быть убитым.

– Я повторяю: моя жизнь принадлежит вам. Располагайте ею, как вам угодно, сеньор.

– Через несколько минут я пришлю двух верных людей.

Они помогут поднять из подземелья оружие, которое я тебе доверил.

– Значит, мы его скоро пустим в ход? – радостно потирая руки, сказал индеец. – Тем лучше, сеньор!

– Надеюсь, это случится сегодня ночью, дядя Пичо! Как только вы его достанете, спрячь все в исповедальне или где захочешь. По моему приказу ты будешь раздавать оружие, порох и пули. Ты меня понял?

– В точности, сеньор. Это все?

– Нет.

– Я так и думал. Но мне пока непонятно, какой же опасности подвергаюсь я?

– Погоди… В котором часу обычно звонят к вечерней службе?

– Первый удар колокола – в семь часов. Последний – в половине девятого.

– Очень хорошо.

– Простите, сеньор, но вы, по-видимому, не заметили, что вот уже три дня церковь стоит закрытой и колокол не звонит ни днем, ни вечером. Это началось с того дня, как проклятые гачупины завладели городом.

– Я в самом деле не заметил этого. А почему прекратили богослужение?

– Я получил приказ.

– Не от испанцев ли?

– Не от испанцев, сеньор.

– От кого же?

– От сеньора священника.

– От падре Линареса? – удивленно вскричал алькальд.

– Именно от него.

– Странно!.

– Он мне сказал, что лучше совсем не молиться богу, чем молиться за врагов народа.

– Я не ждал этого от него! – задумчиво сказал алькальд.

– Послушай, – продолжал он после паузы, – сегодня в обычный час ты начнешь звонить к вечерне, как будто ничего не произошло.

– Несмотря на приказ, который я получил?

– Да. Я сговорюсь по этому поводу с падре Линаресом.

– О, это мне безразлично, сеньор! Раз вы мне приказываете, мне не нужно ничего больше, я исполню ваш приказ.

– Отлично. Только помни: что бы ни случилось, кто бы ни останавливал тебя, – колокол должен звонить!

– Он будет звонить, сеньор, я вам клянусь моим вечным спасением! Если даже испанцы будут грозить мне смертью, я знаю, как держать их на расстоянии.

– А может быть, они и не придут в церковь. Во всяком случае, я полагаюсь на тебя.

– Будьте спокойны, сеньор, – я обещал – я исполню.

– Итак, желаю успеха, дядя Пичо. До свиданья!

– Ступайте с богом, ваша милость!

По дороге из церкви алькальд останавливался и, тихо переговариваясь с поджидавшими его людьми, направлял их к Главной площади.

Как опытный заговорщик, дон Рамон предвидел все: так, он поймал одну из своих лошадей, оседлал ее и привязал во дворе, поблизости от рва; охрану рва алькальд поручил двум верным людям. Потом он обошел всю деревню, стуча во все двери, шепча на ухо несколько слов выходившим на его зов индейцам. Все это он проделал так быстро, что примерно через час больше четырехсот человек были готовы следовать за ним и ждали только сигнала, чтобы действовать.

После всего этого он направился в условленное место –

это был ров – и стал ожидать возвращения Энкарнасиона

Ортиса, настороженно следя, чтобы какое-нибудь непредвиденное предательство не сорвало план, так хорошо задуманный и так тщательно разработанный.

Лицо алькальда было бесстрастно и холодно, как будто не произошло ничего особенного; даже его испытанные друзья и те поверили этому спокойствию.

А между тем буря бушевала в сердце смелого заговорщика. В висках у него стучало, его нервы напрягались при малейшем подозрительном шуме. Ведь на этот раз он сжег корабли и рисковал головой!

Когда Энкарнасион Ортис во главе своей квадрильи прибыл в деревню, дон Рамон, собрав друзей, велел им следовать за собой на расстоянии, чтобы не привлекать внимания.

– Друзья, – сказал он глубоким голосом, – мина заряжена, патрон вложен, осталось только поднести огонь! В

случае поражения, мы, по крайней мере, устроим себе пышные похороны!. Вперед! За родину!

– За родину! – тихо повторили заговорщики и цепочкой двинулись за доном Рамоном в церковь.

Глядя на них, можно было подумать, что они совершают спокойную и безобидную прогулку.

На своем пути алькальд увидел несколько отрядов ранчерос, стоявших на улицах селения и распределенных так, чтобы полностью отрезать отступление испанцам.

Почтенный алькальд потирал руки с такой силой, что чуть не содрал с них кожу, а это было у него признаком величайшей радости.

– Хвала богу! – бормотал он, торопливо продолжая свой путь к церкви. – Кажется, на этот раз я держу в руках проклятых гачупинов! Но что скажет падре Линарес? Ба! –

прибавил он, смеясь. – Если мы выиграем, успех избавит меня от всех объяснений! А этот славный Пичо – он честно сдержал свое слово! Только бы с ним ничего не случилось…

Церковная дверь, через которую алькальд вышел несколько часов перед тем, была только приоткрыта. По привычке к осторожности алькальд оглянулся и только после этого, перекрестившись, уверенно переступил порог.

Его решение было принято – и отныне бесповоротно.

Друзья алькальда, или, вернее, заговорщики, вошли по одному вслед за ним. Последний из них закрыл дверь на внутреннюю задвижку.

Патер Линарес служил вечернюю, пономарь Пичо помогал ему. Церковь была переполнена людьми.

Алькальд воспользовался этим, незаметно проскользнул между тесными рядами верующих и остановился у подножия кафедры. Скрестив руки на груди и спокойно оглядев присутствующих, алькальд, молчаливый и уверенный, стал ждать момента, когда можно будет начать действовать.


VI. ПРОПОВЕДЬ В ПАСО-ДЕЛЬ-НОРТЕ

У падре Линареса была не совсем обычная судьба. Он рано остался сиротой, рано узнал бедность и потому рано лишился поддержки в жизни. Только благодаря протекции дальнего родственника его матери, тяготившегося опекой над Линаресом и желавшего избавиться от нее, перед Линаресом открылись двери одного из монастырей Гвадалахары.

Став взрослым, Линарес обдумал свое положение. Он был одинок и беден. Он решил избрать духовную карьеру.

Монастырская жизнь развила в нем возвышенные стремления и благородное мышление. Все свое время он посвящал серьезным занятиям, желая пополнить образование. Умный, упорный, энергичный, он старался вырваться из жалкого подчиненного положения, на которое, казалось, был обречен. Его влекло не честолюбие, а любовь к людям, желание быть полезным тем, от кого он так мало видел хорошего.

В то время, когда бедный священник в Пасо-дель-Норте в качестве миссионера разъяснял невежественным индейцам божественное учение, события в стране развивались с невероятной быстротой.

Первый призыв к борьбе за независимость Мексики раздался в неизвестной, затерянной в горах деревушке.

Этот призыв разнесся с такой молниеносной быстротой и прозвучал с такой силой, что сто тысяч индейцев восстали и во главе с простым священником этой деревушки прошли в несколько дней сотни лье, таща на руках свои пушки по непроходимым дорогам. Восставшие дошли почти до самой столицы Новой Испании. Здесь они остановились и гордо потребовали у испанцев свободы. Испанцы пришли в ужас от смелости и силы воли, проявленной существами, которых они едва признавали за людей.

Обстоятельство удивительное и не встречающееся в истории народов: первые герои войны за независимость

Мексики были почти все или священники, или юноши, которые готовились к священству и получили низшие церковные звания.

Блеск, освещавший имена двух священников – Идальго и Морелос, самых благородных вождей мексиканской революции131, яркая роль, которую они играли в продолжение нескольких лет, их трагическая гибель от рук испанцев

– все это указало бедному священнику селения Пасо-дель-Норте цель, к которой он должен стремиться, чтобы прожить свою жизнь не бесплодно и оставить по себе память в сердцах своих сограждан.


131 Имеется в виду революция 1810–1821 годов.

Он понял, что и для него пришло время сыграть значительную роль в революции, не в смысле замены собою двух погибших героев – его спокойный, тихий нрав не подходил для этого, – нет, он хотел участвовать в борьбе за независимость, вдохновляя сражающихся, помогая раненым и утешая умирающих. Миссия более скромная, но не менее благородная. Он считал, что сан священника обязывает его к этому, каковы бы ни оказались последствия в будущем.

Поэтому-то он с удовлетворением выслушал признания

Энкарнасиона Ортиса, не отказывая ему, но и ничего не обещая. Он решился выступить в последний момент в качестве посредника между двумя сторонами и предотвратить или хотя бы остановить кровопролитие в случае, если дело дойдет до открытого столкновения.

Невольный свидетель ужасного вторжения драгун в деревню, падре Линарес в отчаянии скрылся в уединенной молельне, чтобы не присутствовать при оргии в доме алькальда. С требником в руках он горячо молился, стараясь не слушать доходившего до него шума разгула, как вдруг его слух поразили первые удары колокола.

Священник поднял голову; сначала он подумал, что ошибся, – ведь только он, падре Линарес, один мог приказать звонить в колокол. Со дня прихода испанцев пономарю было приказано закрыть церковь. Служба в ней прекратилась. Кто же посягнул на его права и созвал верующих в церковь? Что обозначал этот звон? Сигнал?

Призыв к восстанию?

А колокол все звонил! Каждый удар его мрачно отдавался в ушах священника. Им овладела смутная непонятная тревога. Откуда она появилась, этого он не мог объяснить.

Но он хотел узнать, что случилось, и, выбежав из дому, поспешно направился к церкви.

Жители селения Пасо-дель-Норте, которых после захода солнца страх загнал в жилища, затрепетали, неожиданно услышав знакомый колокольный звон. Встревоженные, испуганные, они вначале подумали, что это –

набат, возвещающий полный разгром деревни. Но при первых же ударах колокола на улицах стали появляться люди, до этого скрывавшиеся за дверьми своих жилищ.

Они начали ходить из дома в дом, шептать на ухо испуганным и изумленным жителям несколько тихих слов, действовавших успокоительно даже на самых трусливых.

На улицах царила глубокая тишина.

Пьяные солдаты спали вповалку на Главной площади.

В некоторых домах робко приоткрылись двери, и сначала показалось несколько растерянных лиц. Потом наиболее смелые решились переступить порог своих домов; другие последовали за ними; даже самые нерешительные и те осмелели. И через четверть часа не только все мужское население деревни, но и большинство женщин (в решающие моменты женщины часто оказываются смелее мужчин) с детьми на руках направились к открытой настежь церкви.

В несколько минут церковь была заполнена. Пономарь уже собирался закрыть двери за последней группой, как вдруг среди вошедших появился падре Линарес. Пономарь еле удержался от выражения удивления, но тут же смиренно приветствовал священника.

– Почему, несмотря на мое запрещение, вы звонили к вечерне? – раздраженно спросил священник.

– Как, отец мой, «несмотря на ваше запрещение»? –

притворяясь удивленным, сказал пономарь. – Наоборот, я именно исполнил ваше приказание.

– Вы смеетесь надо мной, Пичо, или хотите меня обмануть?

– Как вы можете это думать, отец мой!

– Я же вам ясно сказал, что запрещаю открывать церковь!

– Да, отец мой.

– Так почему же, в таком случае, вы не только открыли церковь, но еще осмелились звонить к вечерне?

– Час назад мне передали ваше приказание – звонить в колокол, как обычно.

– Мое приказание?

– Конечно, отец мой.

– Кто же передал вам это?

– Сеньор алькальд.

– Дон Рамон Очоа?

– Да, отец мой. Он явился в церковь, подошел ко мне и сказал, что послан вами. Как же я мог не исполнить вашего приказания?

Падре Линарес, поняв, что больше ничего он от пономаря не узнает, стал раздумывать: что делать? Пономарь явно в заговоре с доном Рамоном, но какой же замысел у того? Какую цель преследует он?..

– Так… – тихо пробормотал священник. – Будем настороже. – Потом, обратившись к пономарю, смиренно склонившемуся перед ним, сказал: – Ну что же, раз верующие собрались, они должны услышать божественное слово, особенно в такой скорбный момент. Я буду служить как всегда. Закройте двери.

Пономарь почтительно поклонился и, счастливый, что отделался так легко, поспешил выполнить приказание.

Церковь эта – строгой архитектуры, как все испанские религиозные памятники, – была темной, низкой и сводчатой; едва озаренная кое-где восковыми свечами, слабый и мерцающий свет которых скорее подчеркивал мрак, чем рассеивал его, переполненная печальной, угрюмой и безмолвной толпой, она представляла собой необыкновенное и захватывающее зрелище, от которого холодело сердце.

Священник опустился на колени перед главным алтарем, смиренно склонил голову и тихо произнес:

– Господи, ты видишь мое сердце! Поддержи мое мужество, помоги мне наставить на путь разума этих заблуждающихся людей! И прими мою жизнь, если это нужно для их блага…

Спустя несколько минут он поднял голову. На его изможденном лице сияло выражение восторга. Он казался преображенным – жертва была принесена в его сердце, и он был готов принять мученическую кончину. Печальным взором священник оглядел все вокруг, добрая улыбка тронула уголки его бледных от скорби губ.

В этот момент пономарь позвонил в колокольчик, возвещая начало службы.

Медленно и торжественно падре Линарес поднялся по ступенькам алтаря, повернулся к толпе, благословил ее и сел со скрещенными на груди руками.

Началась молитва, произносимая – стих за стихом –

сначала священником, а потом вслух всеми молящимися.

Когда она окончилась, падре Линарес поднялся, взял молитвенник и медленным шагом направился к кафедре –

ежевечерне после службы он произносил проповедь.

У ступеней кафедры стоял алькальд, спокойный, сумрачный и решительный; он смотрел на священника горящим взглядом и, казалось, чего-то ждал.

Толпа, собравшаяся у кафедры, с беспокойством следила за этой немой сценой; индейцы одинаково уважали обоих людей.

Между тем священник,

внешне спокойный, подошел к алькальду, надеясь хладнокровием заставить своего противника (каким он считал его) отказаться от борьбы.

Но он ошибся. В тот момент,

когда они очутились лицом к лицу, алькальд сделал шаг вперед.

– Отойдите, – холодно сказал он священнику и протянул руку, как бы желая помешать ему пройти. – Сегодня буду говорить я.

– Вы… вы, дон Рамон?! –

вскричал священник, отступая перед своим другом: сердце его сжалось от тяжелого предчувствия. – Несчастный, что вы хотите делать?

– Я хочу выполнить мой долг, – решительно ответил алькальд. – Прошло то время, когда мы трусливо склоняли головы перед нашими безжалостными мучителями! Пробил час мести!

– Это кощунство! – горестно сказал священник. – Вы забыли, что находитесь в доме господнем и что господь сказал: «Мстить могу один я!»

– Молчите, падре Линарес! Молчите! Вы, пастырь этого селения, осмеливаетесь так говорить? Значит, вы изменили священной борьбе за независимость Мексики? Вы заодно с нашими палачами, если говорите такие слова!

Потрясенный этой суровой отповедью, священник опустил голову и, как бы покоряясь высшей силе, отступил, весь дрожа.

Крики, проклятия послышались со всех сторон. Алькальд бросился к кафедре; священник тщетно старался тоже пробраться туда, но толпа его оттирала.

– Братья! – вскричал дон Рамон, обращаясь к индейцам, которые боялись пропустить хотя бы слово. – Неужели вы так малодушны, что решили покорно переносить все притеснения, которым вас подвергают гачупины? Вы изнемогаете под бременем самых страшных бедствий, ваша земля истоптана свирепым и безжалостным врагом! Ваши братья, ваши друзья расстреляны без суда! Ваши жены, ваши дочери попадут в руки победителей, а вы трусливо склоняете голову?! Вы улыбаетесь своим палачам!.

Ропот гнева пробежал по толпе.

– Не слушайте его! – надтреснутым голосом вскричал падре Линарес. – Не слушайте его, братья мои! Этот человек вас обманывает. Увы, он и себя обманывает, призывая вас к бессмысленному восстанию! Знайте – он не к победе ведет вас, а к смерти!.

Грозные крики прервали речь священника. Рыдая, он опустился на плиты. Он чувствовал себя побежденным и отказывался продолжать борьбу.

Алькальд улыбнулся и поднял руку.

Словно по волшебству, мгновенно восстановилось молчание.

– Неужели, – продолжал дон Рамон, – среди вас, таких сильных и смелых людей, не найдется ни одного, способного принести себя в жертву ради блага своих братьев?

Горе стране, где мужчины не могут отомстить за оскорбление! Эта страна погибнет, ибо она недостойна свободы, она не хочет жертвовать всем для победы! Она погибнет, потому что бог отвел от нее свою всемогущую руку! Братья мои, я провел десять лет с вами, жил вашей жизнью, печалился вашими печалями, радовался вашим радостям. Я

думал, что выполняю свой долг. Никогда я не жаловался!

Наоборот, был счастлив тем, что мог делать для вас –

пусть даже незначительное – добро. Но теперь ноша стала слишком тяжелой для моих плеч! С приходом этих гнусных гачупинов я почувствовал, что сердце мое разрывается в груди! Рыдая в отчаянии, я видел, как грабили ваши дома, как зверски убивали наших братьев! И – увы! – я не мог помешать, потому что мне самому, вашему алькальду, угрожала смерть! А раз я бессилен вас защитить, я предпочитаю удалиться. Это лучше, чем быть свидетелем ужасающих злодеяний! Прощайте, я расстаюсь с вами.

Простимся – я сейчас ухожу, чтобы присоединиться к независимым. Там, по крайней мере, я смогу послужить вам с оружием в руках. Я надеюсь, что бог, в своей неизреченной доброте, окажет мне милость – позволит мне умереть за моих братьев и пасть жертвой за святое дело свободы!

Невозможно описать действие этой искусной речи на простых людей!

Едва прозвучало последнее слово над взволнованной толпой, как в церкви раздались душераздирающие крики, рыдания, богохульства и угрозы.

Все говорили разом; мужчины грозили кулаками небу, женщины рыдали, поднимая своих детей над головами; толпа пришла в исступление.

Алькальд стоял на кафедре, подняв руки, словно для проклятия, откинув голову назад. Со сверкающим взглядом и сжатыми губами он был похож на злого духа, призывающего к ненависти, ярости и мести.

– Прощайте! – Его громовой голос перекрыл общий шум. – Час нашей разлуки настал!

– Нет, нет! Оставайтесь! Оставайтесь с нами! Что будет с нами без нашего алькальда?! – закричали индейцы, теснясь вокруг кафедры.

– Бог вам поможет, братья!

– Нет, нет! Говорите! Говорите, дон Рамон!. Мы будем слушаться вас!. Приказывайте нам!. Что нужно делать?.

Мы ваши дети, не покидайте нас… – повторяли они с мольбой.

Алькальд грустно покачал головой.

– Нет, нет, – твердо сказал он. – Я не могу согласиться на вашу просьбу. Кто может мне поручиться, что завтра, когда вы успокоитесь, малодушие и страх не появятся в ваших душах? Кто может мне поручиться, что вы не забудете ваших обещаний, что вы трусливо не предадите меня врагам за горсточку золота? Повторяю вам, братья мои: не задерживайте, отпустите меня, пока еще есть время, пока спят гачупины и я могу избежать их ярости!

– Нет, нет! – закричали индейцы. – Останьтесь с нами!

Вы наш вождь, мы умрем за вас! Мы не предадим вас! Ведь вы одной с нами крови, у нас общая цель! Мы будем повиноваться каждому вашему слову, каждому вашему движению, что бы вы ни приказали!

Алькальд молчал. Он давно уже принял решение и отлично знал, как поступит, но стоял неподвижный и молчаливый, бледный и сумрачный, как будто в его сердце происходила борьба.

Толпа, минуту назад такая возбужденная и шумная, замерла, устремив на него горящие глаза, со страхом ожидая решения, которое он произнесет.

В церкви наступило такое глубокое молчание, что можно было услышать биение сердец в груди этих людей.

Наконец дон Рамон поднял голову и взором, полным невыразимой печали, оглядел толпу, окружившую кафе.

– Вы говорите, что будете послушны? – с сомнением сказал алькальд.

– Да, да, приказывайте нам! Дайте нам оружие! Оружие!

– А-а! – торжествующе произнес дон Рамон. – Наконец-то вы заговорили по-настоящему!

Последним усилием падре Линарет вырвался из державших его рук и ринулся к кафедре:

– Братья мои! Заклинаю вас во имя бога, чей образ перед вами, выслушайте меня! Я ваш пастырь, ваш духовный отец. Я тоже люблю мою страну, я тоже хочу для нее свободы, но она не может быть завоевана ни убийством, ни коварством! Вы – мирные жители, а не солдаты. Предоставьте другим защищать вас, вернитесь в свои жилища,

чтобы оберегать своих жен и детей! Если вы их покинете, гачупины безжалостно убьют их! Во имя этих невинных созданий – умоляю вас, одумайтесь!.

Яростный рев толпы прервал речь священника.

Его бессильный голос потонул в шуме. Священника стащили с кафедры, повлекли к ризнице и, не причинив ему никакого вреда, втолкнули туда. Несколько индейцев стали перед дверью, чтобы преградить ему выход.

Дон Рамон холодно и бесстрастно наблюдал за этой сценой. На губах его была презрительная усмешка.

Своим упорным сопротивлением и неуместным противодействием общему порыву падре Динаре не только не помешал торжеству алькальда, а, наоборот, сыграл ему на руку. Когда священник исчез и люди немного успокоились, алькальд движением руки потребовал тишины. Все замолчали.

– Итак, – сказал дон Рамон, – вы готовы мне повиноваться?

– Да, да! – закричали индейцы.

– Поклянитесь! – вскричал алькальд громовым голосом, протягивая руки к образу Христа, возвышавшемуся над алтарем.

Все присутствующие мгновенно повернулись к алтарю, но не для того, чтобы поднять правую руку, как это делается в старой Европе при клятве: они опустились на колени, подняли головы и скрестили большие пальцы обеих рук –

по индейскому обычаю, который перешел к ним от древних инков. Эта клятва священна и нерушима. Дон Рамон, сам индеец, знал это. Улыбка торжества появилась на его губах.

– Вы клянетесь подчиняться мне во всем? – спросил он.

Глаза его горели, он тяжело дышал.

– Клянемся! – вскричали все. – Мы клянемся жить и умереть с вами, чтобы завоевать независимость нашей страны!

– Хорошо, – сказал алькальд, – бог принял вашу клятву.

Теперь она не может быть нарушена!

– Оружие! Оружие! – кричали индейцы.

– Оружие? Вы его получите! – сказал алькальд. – Дядя

Пичо… – прибавил он, обращаясь к пономарю, который стоял неподвижно у кафедры, – раздайте оружие и боевые припасы, которые я вам доверил!

Пономарь повиновался. Тотчас же началась раздача.

Пичо и его помощники вкладывали столько горячности и рвения в выполнение задания, что менее чем в десять минут все оружие – сабли, пики, луки, стрелы, ружья – перешло в руки индейцев, потрясавших им с дикой яростью.

Дон Рамон понимал, как важно немедля воспользоваться возбуждением толпы; поэтому, как только раздача оружия была закончена, он схватил мачете и, потрясая им над головой, вскричал:

– Теперь, друзья, будем думать только о мести! Смерть гачупинам!

– Да, да, месть! Смерть гачупинам! – повторяла наэлектризованная толпа.

В этот момент снаружи послышался цокот копыт и бряцание оружия, а затем два сильных удара в дверь церкви.

– Спокойствие! – сказал алькальд. – Открывать пойду я.

Он сошел с кафедры и, пройдя сквозь тесные ряды индейцев, почтительно расступавшихся перед ним, твердым шагом направился к двери.

VII. НЕОЖИДАННОЕ НАПАДЕНИЕ

Алькальд сделал одно только движение, и в церкви водворилась полная тишина.

– Кто там? – спросил он через дверь.

– Отечество! – послышалось в ответ.

– Дети мои! – вскричал дон Рамон, обращаясь к окружающим. – Бог внял нашим молитвам, он посылает нам помощь! Я узнаю голос прославленного дона Энкарнасиона Ортиса. Вперед! Вперед!

– Смерть испанцам! – вскричали, яростно потрясая оружием, индейцы.

Алькальд открыл двери.

На пороге стоял Энкарнасион Ортис с непокрытой головой и саблей в руке; войдя в церковь, он перекрестился, склонившись перед алтарем. Потом, пожав руку дону Рамону, он сказал индейцам, пронизывая их взглядом:

– Кто вы? Мужчины, рабы или трусливые старые бабы?

Если мужчины, – докажите мне это! Почему вы не боретесь за независимость? Я пришел со своей квадрильей, чтобы помочь вам завоевать свободу! Можно ли положиться на вас?

– Да! Да! Да здравствует Энкарнасион Ортис! – в исступлении закричали индейцы.

– Тогда вперед, братья! – пламенно воскликнул Ортис.

– Следуйте за мной! Бог и свобода!

– Бог и свобода! – повторили индейцы, бросаясь за ним.

Церковь мгновенно опустела.

Падре Линарес вышел из ризницы с трудом дотащился до алтаря и распростерся перед ним. Он горячо молился за этих людей, отдающих свою жизнь за святое дело освобождения.

Между тем на Главной площади началось неслыханное сражение, или, вернее, резня. Дон Рамон присоединился к ранчерос, которые бесстрастно стояли у выходов на улицы и ударами сабель толкали обратно на площадь несчастных, пытавшихся бежать.

Вслед за резней начались пожары. Индейцы в пылу неукротимого бешенства метались с факелами в руках, поджигая свои собственные жилища и издавая крики и вопли. Одним из первых был подожжен дом алькальда.

Полузадохшиеся испанские офицеры бросались к дверям, чтобы спастись от пламени, но индейцы тут же безжалостно убивали их.

Один лишь капитан дон Горацио де Бальбоа, тяжело раненный, прорвался сквозь строй преследовавших его индейцев. Он вскочил на лошадь и, бешено вращая саблей, подскакал к группе офицеров.

– А-а! А-а! – злобно смеясь, кричал он. – Я вам это припомню, сеньоры! Если бог поможет мне спастись, я отыграюсь! Я отомщу за эту западню!

– Огонь по негодяю! – вскричал Энкарнасион Ортис.

– Остановитесь! – закричал дон Педро. – Ему осталось жить, может быть лишь несколько минут, чего стоят его бессильные угрозы! Пусть бежит!

– Как вам угодно, сеньор! – насмешливо воскликнул испанец. – Но если кто-нибудь из вас попадется в мои руки, как я сейчас попал в ваши, – пусть не ждет пощады!

– Уезжайте, кабальеро! Прекратите это глупое хвастовство!

– Да, я еду. Прощайте, дон Педро Морено! Вы виноваты меньше других. Прощайте, дон Рамон Очоа, достойный алькальд! Очень сожалею, что не расстрелял вас. Прощайте и вы, дон Энкарнасион Ортис, честный студент-богослов!

Клянусь жизнью, я навсегда запомню ваши имена! Будьте вы прокляты!

Он пришпорил лошадь и с поднятой саблей врезался в толпу индейцев, крича диким голосом:

– Дорогу! Дорогу!

Как метеор, промчался он между ранчерос и индейцами, со страху осенявшими себя крестным знаменем, и исчез за углом площади.

– Напрасно вы дали ему ускакать! – с упреком сказал

Энкарнасион.

– Быть может… Но он – храбрый солдат, – ответил дон

Педро Морено. – Мне хотелось дать ему хоть маленький шанс спастись.

– Он отомстит!

– Во всяком случае, попытается! Ну что же! Люди, которым угрожают, живут долго.

Дон Педро Морено попытался остановить избиение испанцев; но, увидев, что это не в его силах, собрал свой отряд, приказав ему не вмешиваться в бойню.

Падре Линарес, выйдя из церкви и очутившись на площади, ломал себе руки в отчаянии: во всех этих убийствах он обвинял себя.

– Это не люди! – гневно восклицал он. – Это дикие звери! Зачем же их еще подстрекать к мести! Как бы ни были жестоки испанцы, ничто не может оправдать такую низость, как расправа с беззащитным врагом. Эти презренные люди позорят само понятие святой свободы, во имя которой они якобы сражаются! Сеньоры, хотя бы ценой нашей гибели, надо положить конец этой ужасной бойне!

– Да, да! Идемте, друзья мои! – вскричал и дон Педро. –

Это зрелище мне тоже и страшно и отвратительно!

Обнажив сабли и взяв в руки пистолеты, дон Рамон и дон Энкарнасион, в сопровождении падре Линареса, встали во главе отряда.

Энкарнасион Ортис хотел уже двинуться вперед, как вдруг послышались громкие восклицания, крики радости, насколько можно было судить в этом шуме. Большая толпа индейцев с силой потока, прорывающего плотину, вторглась на площадь. В центре площади индейцы остановились, опустив на землю паланкины, в которых они несли дона Хосе Морена и донью Линду.

Увидев молодую девушку, улыбающуюся, тихую и спокойную в этой рычащей, черной от пороха и красной от крови толпе, Энкарнасион Ортис бросился к ней.

– О боже, Линда, зачем вы здесь? – спросил он ее с ужасом. – Неужели дон Рамон не сдержал своего слова?

– Дон Рамон Очоа – человек чести! – сказал с волнением дон Хосе Морено. – Это я потребовал, чтобы меня доставили сюда!

– В такой момент! Какая неосторожность! – вскрича. 1

Энкарнасион.

– Мы ничего не боимся, мой друг, – сказала девушка. –

Ведь нас окружают старые и верные слуги.

– Дорогой Энкарнасион, я уйду из деревни только вместе с вами, – добавил дон Хосе Морено.

– В таком случае, ваше желание исполнится очень скоро. Я собираюсь уйти немедленно.

– А вы, падре Линарес? Что вы думаете делать? Остаетесь ли вы в деревне или идете с нами?

– Ни то, ни другое, сеньоры. После того, что произошло, я не могу оставаться здесь. Мой долг велит мне быть около тех, кто страдает. Завтра я уеду, присоединюсь к армии независимых и надеюсь найти там и вас.

– Возможно, – уклончиво ответил Энкарнасион. – Да хранит вас бог, отец мой!

– Я надеюсь, что бог даст мне силы выполнить трудную задачу, которую я сам возложил на себя.

Во время этого разговора дон Хосе Морено и его дочь сошли с паланкина и сели на поданных им лошадей.

Человек двадцать индейцев, вооруженных ружьями и ножами, тотчас же окружили их.

– А ваша подагра? – спросил Энкарнасион дона Хосе. –

Позволит ли она вам ехать верхом?

– Да, друг мой, тем более что перегон будет коротким.

– Тогда в путь!

Квадрилья построилась в боевом порядке, и по команде

«Вперед!» всадники перешли на крупную рысь. В центре отряда ехали дон Хосе, его дочь и их слуги.

Второй отряд, примерно в тысячу двести человек, вооруженный хуже, чем первый, – в сопровождении женщин и детей, – выехал почти одновременно с первым, но с другого конца деревни.

Этот отряд, под командой самого алькальда, состоял из всего работоспособного населения Пасо-дель-Норте; это была настоящая эмиграция.

Оставленная деревня пылала. Оттуда доносились последние вопли испанцев, брошенных без помощи в горящих развалинах.

Ранчерос скакали три часа, направляясь в Охо Люсеро.

Перед восходом солнца, около четырех часов утра, по приказу Энкарнасиона Ортиса, взявшего на себя командование, отряд остановился на берегу маленькой речушки, впадающей в Рио Гранде – Браво-дель-Норте; всадники получили приказ спешиться и накормить лошадей.

Было пройдено шестнадцать или семнадцать лье.

Приблизительно на расстоянии двух ружейных выстрелов от отряда, по левую руку, на небольшой возвышенности, сплошь поросшей лесом, показалась асиенда, выстроенная из тесаных камней. Она была окружена зубчатой стеной, что свидетельствовало о богатстве и знатности ее владельца.

– Вот именно сюда я хотел вас привести, сеньоры, –

сказал дон Хосе.

– А! Вот как! Но где же мы? Начиная от Эль Пасо, мы ехали вслепую, – заметил Энкарнасион Ортис.

– Вы действительно не узнаете местности? – с легким упреком спросил дон Хосе.

– Честное слово, к моему стыду, должен признаться, я не могу вспомнить, бывал ли я в этих краях.

– В таком случае, мой друг, у вас короткая память! Вы не узнаете асиенду де ла Вега?

– Как! – вскричал обрадованный Энкарнасион. – Мы, значит, находимся в де ла Вега?

– Боже мой, конечно! Если сомневаетесь, посмотрите на этих двух всадников, несущихся к нам во весь опор.

– Дон Рамон и дон Педро!

– Это в самом деле они.

– А-ах! – вспомнил Энкарнасион, ударяя себя по лбу. –

Я был здесь, правда, но это было так давно!

Дон Хосе улыбнулся и, сопровождаемый Энкарнасионом, двинулся вперед навстречу всадникам.

Дон Педро и дон Рамон, отправившиеся более коротким путем и прибывшие поэтому на час раньше, предупредили управителя асиенды, чтобы он позаботился о еде и напитках для гостей, которых дон Хосе привезет с собой.

Узнав об этом от сына, дон Хосе Морено приветливо обратился к офицерам-инсургентам:

– Кабальерос132 и друзья, я надеюсь, вы не нанесете мне оскорбления, проехав мимо этой асиенды, не отдохнув в ней хотя бы несколько минут. Вы так устали сегодня ночью, что должны с открытой душой принять мое приглашение. В моем скромном доме для вас приготовлены и закуски и вино.

– Кузен, – ответил дон Энкарнасион, – от имени всех сердечно вас благодарю за милое гостеприимство, которое вы нам предлагаете. Мы его принимаем тем охотнее, что, говоря откровенно, буквально падаем от голода и усталости.

– В таком случае, кабальерос, – улыбаясь, ответил дон

Хосе, – следуйте за мной, не задерживаясь, чтобы поскорей утолить ваш голод.

Офицеры поклонились в знак признательности.

Расположившуюся лагерем на берегу реки квадрилью


132 Кабальерос – господа.

оставили под командованием надежных унтер-офицеров. А

командиры направились в асиенду и прибыли туда менее чем через четверть часа.

Во дворе асиенды всадники спешились. Поручив своих лошадей подскочившим пеонам, они по приглашению дона

Хосе вошли в громадную столовую. Там заботливым управителем был приготовлен великолепно накрытый стол.

По знаку хозяина все заняли свои места за столом.

Предложенный офицерам обед был вполне достоин такого богатого и гостеприимного человека, каким являлся дон Хосе Морено. К тому же хозяйкой за столом была прелестная донья Линда.

Когда после обеда появились на столе сладости, вина и ликеры (в Мексике во время еды пьют только ледяную воду), дон Хосе жестом удалил из комнаты слуг-пеонов и, подняв наполненный до краев бокал шампанского – вина, почти неизвестного в то время в Центральной Америке, –

сказал своим гостям:

– Кабальерос! Предлагаю выпить за мучеников, павших за наше святое дело, и за победу независимости!

Все присутствующие с энтузиазмом чокнулись и повторили это бриндизи (слова «тост» тогда еще не употребляли).

– А теперь, кабальерос, – продолжал дон Хосе, – позвольте мне поздравить вас с успехом ночной экспедиции!

Она была проведена поразительно умно и решительно. Я

должен воздать честь за смелое нападение нашему другу

Энкарнасиону Ортису…

– Позвольте, кузен! – с горячностью перебил его Энкарнасион. – Наш успех в этом деле вовсе не является результатом только моей ловкости или решительности! Все дело в необычайной храбрости, распорядительности и безграничной самоотверженности дона Рамона Очоа! Это он все сделал!

– Только благодаря вашему мужественному содействию, дон Энкарнасион! – ответил алькальд, поклонившись. – Без вас мои намерения не могли бы быть осуществлены.

– В общем, вы оба, кабальерос, оказали важную услугу родине. Вы даже не можете себе представить, какую значительную роль в борьбе за свободу играет взятие Пасо-дель-Норте! Любой ценой необходимо помешать испанцам вновь занять этот пункт!

– Но, я думаю, вряд ли у них появится эта мысль, –

сказал дон Рамон. – Ведь капитан Бальбоа – просто-напросто бандит, а вовсе не солдат. По-моему, его вторжение в деревню носило не политический характер, а только грабительский. Это было видно с самого начала.

– Вполне возможно. И все же от этого положение Пасо-дель-Норте не становится для нас менее важным. Ведь именно по Рио Браво-дель-Норте доставляют необходимые оружие и боевые припасы, которые американские купцы везут нам через пустыню.

– Вы правы. Впрочем, нет ничего проще, чем занять деревню сильным отрядом и отбить у испанцев всякое желание вернуться туда, – сказал дон Рамон. – Я лично займусь этим.

– Прекрасно! А теперь, кабальерос, выпьем последний бокал на прощание – ведь мы расстаемся!

– Как, вы не хотите ехать с нами, сеньор Хосе? – воскликнули офицеры.

– Нет, кабальерос, это невозможно. Дон Энкарнасион

Ортис знает причину моего решения. Но я надеюсь, что в самом скором времени мы соединимся, и тогда уже надолго!

– Вы хотите остаться один на этой асиенде, ваша милость? – спросил его дон Рамон.

– Ни в коем случае! Карамба133! Наоборот, я еду одновременно с вами, но, по всей вероятности, наши пути разойдутся, если, как я предполагаю, вы остаетесь в этой области.

– Вы угадали, ваша милость. Как раз несколько дней назад я получил приказ главнокомандующего сформировать партизанскую квадрилью и остаться в штате Чиуауа для охраны его безопасности.

– А я направляюсь в штат Керетаро. Вам, конечно, известно, кабальерос, что там собирается Национальный конгресс?

– Будьте осторожны, дон Хосе! Дорога от Чиуауа до

Керетаро длинная, – сказал дон Рамон. – Вы рискуете не добраться до цели вашего путешествия. Ведь вам придется пересекать враждебные штаты, куда стянуты все испанские войска.

– Знаю. К несчастью, какие бы опасности ни грозили мне в пути, я вынужден ехать. Эту поездку нельзя отменить. Я хочу сделать нашему правительству некоторые предложения, и только один конгресс может либо принять, либо отклонить их.


133 Карамба – черт возьми!

– Ну, раз это так и ничто не может вас разубедить, разрешите мне, кузен, передать в ваше распоряжение двести всадников. Они будут охранять вас во время вашего путешествия, – сказал Энкарнасион Ортис.

– Вы просто угадали мои желания, мой добрый друг! Не потому, что я хотел бы путешествовать в такой многочисленной компании, отнюдь нет. Но Линда будет ожидать меня здесь, в асиенде де ла Вега, и я счастлив воспользоваться вашим любезным предложением, чтобы оградить асиенду от возможного нападения. Оставьте мне сто человек, и пусть они, под наблюдением моего сына, дона

Педро, послужат охраной доньи Линды. Энкарнасион нахмурился.

– Вы совершаете ошибку, дон Хосе, – сказал он. – Как бы ни была укреплена эта асиенда, все равно в случае нападения она будет легко взята.

– Мое путешествие должно быть проделано в очень короткий срок – Линда не может вынести трудности такой дороги. Жестокий урок, который испанцы получили этой ночью, сделает их менее дерзкими, – так я надеюсь. К тому же, не считая ваших ранчерос, здесь находится около шестидесяти преданных и хорошо вооруженных пеонов. И

если даже враг осмелится подойти к нашим воротам, то здесь хватит сил для того, чтобы дать ему отпор.

– Я не вполне разделяю ваше мнение, сеньор, но не могу себе позволить больше спорить с вами. Ведь вы гораздо лучше меня знаете, как нужно действовать в таких обстоятельствах.

Вскоре все встали из-за стола. Часом позже дон Рамон распрощался с гостями, обнял Энкарнасиона и дона Педро,

сердечно пожал руку дону Хосе, вскочил на лошадь и покинул асиенду, чтобы вернуться к своей квадрилье.

Квадрилья быстро выстроилась, без промедления двинулась в путь и вскоре исчезла вдали.

Дон Энкарнасион был грустен.

– Что с вами? – спросил его дон Хосе. Сначала Энкарнасион уклонился от прямого ответа.

– Ничего особенного, – сказал он.

Но какая-то тайная мысль его мучила, и он решился признаться:

– Я не могу вам в точности сказать, почему, но меня гнетет мысль, что происшествия сегодняшней ночи –

только пролог к событиям, гораздо более страшным. Какое было бы для меня счастье, если бы со мной был человек, которого я люблю как брата и от которого у меня никогда не было тайн!

– Вы говорите о доне Луисе Морене, не правда ли? Я

сам был удивлен, не видя его около вас. Где он?

– В секретной экспедиции. И все же я уверен, что вы его скоро увидите. Если мои предчувствия сбудутся, я пошлю за ним гонца.


VIII. КВАДРИЛЬЯ

Оставим на время окрестности Пасо-дель-Норте (хотя нам придется туда вскоре вернуться) и представим нашему читателю новое лицо, которому суждено играть одну из первых ролей в этой истории.

Около восьми часов вечера, то есть когда тьма уже поглотила последний сумеречный свет и почти мгновенно озарилась бледным сиянием звезд, многочисленный отряд прекрасно вооруженных всадников, мчавшихся на сильных лошадях меж двух высоких гор, выскочил галопом из ущелья и очутился на восточном берегу Рио Гранде-дель-Норте.

Всадник, несшийся впереди отряда, проскакал до самого берега и остановился только тогда, когда желтоватая вода Рио Гранде покрыла копыта его лошади. Лошадь фыркнула и резко попятилась.

Наездник беспокойно посмотрел на окружающую его сильно пересеченную местность. Все сгущавшаяся темнота мешала ему что-либо увидеть, и он, отказавшись от этого, погрузился в глубокие и печальные размышления.

Вскоре вслед за ним подъехали остальные всадники и выстроились, безмолвные и неподвижные, вблизи своего командира.

Молчаливый, мрачный, он, казалось, не заметил их появления.

Но такое положение не могло долго продолжаться: люди и лошади, измученные долгим переходом через пустыню, нуждались в отдыхе.

Один из всадников, по-видимому младший офицер, отделился от своих спутников, приблизился к командиру и, почтительно поклонившись, сказал:

– Кабальеро, имею честь заметить вашей милости, что квадрилья ждет приказаний о ночевке.

Выведенный из своей задумчивости этими словами, хотя и облеченными в изысканно-вежливую форму, всадник, вздрогнув, резким движением поднял голову и хмуро спросил:

– Что вам угодно, дон Кристобаль?

Дон Кристобаль, как бы не заметив его резкого тона, снова поклонился, еще ниже, чем в первый раз, и бесстрастно повторил свою фразу.

– А! Верно, – ответил всадник. – Я не подумал об этом.

Прошу извинить меня. Кстати, скажите мне, в котором часу всходит луна в это время года?

Несколько удивленный дон Кристобаль не сразу нашелся что ответить. Но так как он, видимо, привык к эксцентричной манере своего собеседника, то быстро обрел свое хладнокровие и ответил:

– В одиннадцать часов, ваша милость.

Всадник вынул из-за пояса великолепные часы, но темнота мешала ему разглядеть циферблат, поэтому он заставил их звонить.

– Девять часов. У нас есть время. Это хорошо.

Дон Кристобаль одобрительно поклонился, хотя и ничего не понял из слов всадника.

– Кстати, – небрежно сказал тот, пряча часы, – вы спрашивали моего распоряжения о стоянке, дорогой дон

Кристобаль?

– Да, ваша милость.

– Это проще всего. Вы знаете страну лучше, чем я, поэтому позаботьтесь о стоянке сами, действуйте по вашему усмотрению.

Дон Кристобаль удовлетворенно улыбнулся и присоединился к ожидавшим его всадникам, по-прежнему стоявшим неподвижно подобно статуям.

Он занял место во главе отряда и приказал ему двигаться по берегу реки.

Некоторое время спустя он вывел отряд на покрытую густой зарослью узкую полоску земли, которая глубоко вдавалась в русло реки.

Это место было превосходно выбрано для ночной стоянки, так как оно ограждало и от нападения диких зверей, и от возможного набега краснокожих.

По приказу дона Кристобаля всадники спешились и в одно мгновение, с ловкостью людей, привыкших к жизни в пустыне, разбили лагерь, зажгли костры, дали лошадям маис на разостланных серапе 134 и приготовили ужин, в котором они основательно нуждались.

Эти люди (их было приблизительно триста пятьдесят человек), атлетически сложенные, с выразительными лицами и воинственными привычками, были одеты в живописные костюмы ранчерос: закругленная снизу куртка, обшитые золотым галуном бархатные штаны, обтягивающие ноги гамаши из оленьей кожи, башмаки с медными шпорами, инкрустированными серебром и украшенными колесиками, диаметр которых достигал шести дюймов.

Особенностью, по которой сразу можно было узнать, что это – независимые, или мексиканские инсургенты, были их широкополые шляпы с серебряным галуном, украшенные иконками с аляповатым изображением Гваделупской божьей матери. Мексиканские инсургенты с наивной и трогательной верой, составлявшей сущность их характера, считали ее своей покровительницей.

В момент, когда они кончили ужин и закурили сигареты

– обязательный десерт после каждой еды у мексиканцев, –


134 Серапе – накидка типа пончо.

всадник, которого мы оставили на берегу реки, появился в лагере. Он передал ранчеро своего коня, сделал знак дону

Кристобалю следовать за ним и сел вдали на обломке скалы, где специально для него зажгли костер.

Примечательно, что офицер, занимавший такое высокое положение, был очень молод – ему едва минул двадцатый год. Правда, он выглядел старше своих лет. Он был красив, взгляд его блестящих голубых глаз под изогнутыми густыми бровями был тверд и прям; кончики тонких белокурых усов, приподнимаясь, открывали линию волевого рта; густые светлые волосы, выбивавшиеся из-под полей шляпы, падали шелковистыми прядями на его плечи.

История этого юноши была проста и печальна, мы расскажем ее в нескольких словах.

Жан Луис Пьер Морен, которого обычно звали Луис

Морен или дон Луис, родился в 1795 году в большом городе одной из южных провинций Франции, в семье, принадлежавшей к кругу высокопоставленной буржуазии; многие члены этой семьи прославились впоследствии в самых различных должностях.

Получив отличное образование, он благодаря высокому положению своей семьи уже шестнадцати лет был назначен казначеем Монетного двора – место, которое он занимал в 1815 году. Во время реставрации Бурбонов он лишился своей службы после недостойного и ложного доноса на него.

Пылкий Луис Морен был потрясен несправедливостью, жертвой которой он стал. Он твердо решил бежать и как можно скорей из страны, где его не признали и где поэтому его ничто больше не удерживало. Он сел на корабль, идущий в Соединенные Штаты.

В чужой стране, без друзей, без знакомств, почти без средств, он попал в тяжелое положение. Тщетно в течение нескольких месяцев он искал службы, которая могла бы его прокормить. Тут случай привел его в Новый Орлеан, где находился Хавьер Мина, племянник знаменитого Мина135.

При первой же встрече эти два выдающихся человека мгновенно поняли и оценили друг друга.

Мина покинул Испанию, где мирная жизнь не давала выхода его клокочущей энергии. Он приехал в Соединенные Штаты с целью организовать военную экспедицию и помочь мексиканским инсургентам. Уже в Норфолке и

Балтиморе Мина завербовал много сторонников. Приготовления к задуманной смелой попытке привели его в

Новый Орлеан.

Луис Морен с радостью согласился участвовать в экспедиции и вместе с Мина высадился в Сото ла Марина.

Услуги, оказанные молодым французом делу независимости в течение короткого (шестимесячного) блестящего похода, так несчастливо закончившегося неожиданным нападением на ранчо дель Венадито, были оценены по достоинству революционным конгрессом: несмотря на свою молодость, Луис получил звание полковника.

Молодой офицер, рискуя жизнью, тщетно пытался спасти своего начальника; его усилия не привели ни к чему, и несчастный Мина был расстрелян испанцами.

От катастрофы до того момента, когда мы познакомились с полковником доном Луисом Мореном, остановив-


135 Франсиско Эспос-и-Мина – испанский генерал (1782–1836). Отважно сражался всю жизнь на стороне испанских либералов против короля Фердинанда VII, стремившегося к восстановлению абсолютизма.

шимся со своим отрядом в триста пятьдесят человек на восточном берегу Рио Гранде-дель-Норте, прошло два месяца…

После паузы, которую мексиканец не решался нарушить, полковник поднял голову, повернулся к своему подчиненному и положил ему руку на плечо.

– Мне показалось, дон Кристобаль, – улыбаясь, сказал он, – что наши ранчерос устали. Может быть, они раздумали следовать за мной?

– Они? Ваша милость! – вскричал пораженный Кристобаль. – Они так преданы вам! Что заставило вас предположить это?

– Право, только ваша необычная настойчивость и замешательство в разговоре со мной – там, на берегу.

– Нет, нет, ваша милость, вы ошибаетесь! И я и храбрые ранчерос готовы для вас на все! – горячо воскликнул дон

Кристобаль; он действительно боготворил своего начальника. – Если я позволил себе прервать ваши размышления, то только потому, что становилось поздно, люди были голодны, а лошади не могли больше двигаться.

– И это все, мой дорогой дон Кристобаль? – спросил дон

Луис, пытливо глядя на него.

– Да, клянусь честью, полковник!

– Я вам верю, мой друг. Оставим это и поговорим о наших делах. Вы уверены, что эти пять дней ведете нас верной дорогой?

– Ваша милость, – с тонкой улыбкой ответил дон Кристобаль, – разрешите мне напомнить вам, что я был охотником и гамбусино136, прежде чем стал инсургентом. Это значит, что я знаю пустыню в совершенстве и могу днем и ночью пересечь ее, не боясь заблудиться.

– Меня успокаивает ваша уверенность, дорогой друг. А

сейчас, пожалуйста, объясните мне: скоро ли мы доедем до

Нориас де Охо-Люсеро? Вы, конечно, знаете, что это и есть конечная цель нашего путешествия.

– Ваша милость, мы могли уже давно быть там, если бы вы не выразили желания дождаться в дороге каких-то известий.

– Это верно. Я забыл об этом, дорогой Кристобаль. Но теперь это уже безразлично. Какое расстояние сейчас нас разделяет?

– Семнадцать лье, ваша милость.

– Прекрасно! Это дело одного перехода, не больше.

– Да, но хорошего перехода! Хотя, если мы выедем в полночь, при луне, мы можем доехать до наступления сильной жары.

– Эти нориас137 находятся на индейской территории, не правда ли?

– Извините меня, ваша милость, – наоборот, они находятся в центре христианских владений. Простите меня за смелость, но каким образом вы должны получить ожидаемые сведения?

– Очень просто: через гонца-индейца. Меня уверили, что этот человек предан делу независимости.

Несмотря на глубокое уважение, которое дон Кристо-


136 Гамбусино – старатель, рудокоп.

137 Нориас (исп.) – колодцы.

баль питал к своему начальнику, он с сомнением покачал головой:

– Поверьте мне, ваша милость, я знаю индейцев лучше, чем вы, – они преданы только самим себе и вину.

– За этого индейца мне поручились.

– Дай бог, чтобы вы не ошиблись, ваша милость. Для меня, сына страны, индеец всегда предатель.

В это мгновение в двух шагах от собеседников ветки кустарника, не производя ни малейшего шума, резко раздвинулись, и какой-то человек, прыгнув как ягуар, очутился перед ними.

При этом внезапном появлении офицеры вскочили с места, выхватив сабли.

Незнакомец бесстрастно вытянул во всю длину правую руку с открытой кистью, ладонью вверх – по индейскому обычаю, и произнес гортанным голосом:

– Амиго де ла индепенденсиа138.

После этого он


138 Амиго де ла индепенденсиа (исп.) – друг независимости.

скрестил руки на груди и гордо поднял голову, застыв в позе ожидания, как бы не замечая враждебных действий офицеров.

Полковник пристально посмотрел на индейца и сказал офицеру:

– Думаю, что это и есть гонец, которого я жду.

– Возможно, – сдержанно ответил дон Кристобаль. –

Ваша милость может его расспросить – ведь это ни к чему не обязывает.

– Это я и намерен сделать.


IX. ГОНЕЦ

Стоит, несомненно, отметить следующий интересный факт: полное и резкое различие, существующее между людьми одной расы – цивилизованными индейцами, так называемыми мансос, и непокоренными, или бравос.

Первые, подпав под сильное влияние отцов-иезуитов, бывших миссионерами в Америке, со временем невольно подчинились требованиям и дисциплине цивилизации, абсолютно противоречащей их природным инстинктам и желаниям. Они, конечно, не были способны понять ее, но, не одобряя в душе, внешне ее приняли. Кончилось это тем, что мансос, потеряв свой истинный характер, приобрели новый, являвшийся как бы тонким слоем лака, наведенным на их природное невежество и стиравшимся мгновенно при первом соприкосновении с жизнью в пустыне.

Загрузка...