Капитан Сорви-голова. Гамбусино

Так и случилось, когда впоследствии в Мексике были уничтожены миссии. Едва привыкнув к спокойной оседлой жизни – а к ней так долго их старались приучить, – индейцы, вырвавшись из-под тяжелого гнета, все без исключения вернулись к прежнему образу жизни, забыв в несколько месяцев то, чему их учили столько лет!

В противоположность индейцам мансос – непокоренные, или бравоc, сохранили свою свободу с первых же дней появления в стране испанцев. Презирая цивилизацию, которую они считали синонимом коварного ограбления, рабства и мучений, бравоc сохраняли быт, существовавший до открытия Америки. Фанатики свободы, смелые и гордые, они возненавидели белых, чувствуя в них беспощадных врагов мексиканской расы.

Неизвестный, так неожиданно возникший перед двумя офицерами, был индеец бравос. Он заслуживает особого описания.

Молодой человек, пожалуй не достигший еще середины жизни (хотя возраст индейца очень трудно определить), высокий, почти гигант, он обладал, по-видимому, сверхъестественной силой, подвижностью и необычайной гибкостью. Он мог бы служить образцом индейской красоты: у него был высокий, широкий лоб, густые брови, черные, глубокие, как ночь, глаза, довольно большой рот с ослепительно белыми зубами. Лицо его выражало одновременно гордость, мужество, ум и хитрость. Это был законченный тип мексиканской расы.

Одеяние его было более чем просто: длинная рубаха из голубого коленкора, стянутая на бедрах поясом из недубленой оленьей кожи; штаны из той же материи, что и рубаха, спускавшиеся немного ниже колен; мокасины, украшенные стеклянными бусами и иглами дикобраза,

предохранявшие при ходьбе ступни и часть ног. Голова индейца была не покрыта; иссиня-черные волосы, разделенные на пробор и стянутые на лбу куском змеиной кожи, падали в беспорядке на плечи. Сумка из пергамента, так называемая медицинская, со съестными припасами была переброшена подобно перевязи с правого плеча на левый бок. В руках он держал толстую суковатую палку. Кроме ножа, на нем не было никакого оружия – по крайней мере, не было видно.

Полковник, впервые встретивший такой великолепный образец племени краснокожих, разглядывал индейца со смешанным чувством удивления и восхищения. Потом он знаком велел дону Кристобалю приступить к допросу.

Совсем не так легко, как это кажется, заставить краснокожего говорить. Полковнику это было известно, и он даже не делал попыток в этом направлении. Он решил вступить в разговор позже, если будет необходимость.

– Мы рады видеть тебя, Хосе139, – сказал дон Кристобаль. – Но почему ты бродишь так поздно? Солнце уже село, ты давно должен был бы спать. Откуда ты явился?

Индеец вместо ответа пожал плечами.

– Ты что, не слышишь меня, плут? – спросил дон Кристобаль.

– Вождь команчей, слышал дрозда-пересмешника, который повторяет слова, не понимая их! – сказал презрительно индеец своим гортанным голосом. – Вождь не называет себя Хосе. Так называют его гачупины, которых вождь обманывает. Краснокожие братья называют вождя

139 Обычно в Мексике этим именем называют индейцев мансос.

Мос-хо-ке. А бледнолицые, если они друзья вождя, называют его Великий Бобр.

Медленно, высокомерно процедив эти слова, индеец вскинул голову и устремил на офицера огненный взгляд.

Тон и поведение дона Кристобаля мгновенно изменились. Он быстро поднялся и сердечно приветствовал индейца.

– Пусть мой брат простит меня! – сказал он. – Я не ожидал такой чести. Я не знал, что говорю с вождем – таким мудрым, с воином – таким знаменитым! Ведь я встречаюсь с ним в первый раз! Пусть брат мой займет место рядом со мной и выкурит трубку мира.

Индеец с улыбкой выслушал слова мексиканца, но легким движением головы отклонил его предложение.

– Великий Бобр, – сказал он высокопарно, – шел много дней, чтобы соединиться с молодым вождем, рожденным по другую сторону большого соленого озера. Он дал слово не отдыхать, пока не встретит его. Великий Бобр – вождь, он исполнит свое обещание.

– О каком молодом вожде вы говорите, воин? – спросил дон Луис, вмешиваясь наконец в разговор.

– Я говорю о том вожде, который был при бледнолицем начальнике, убитом гачупинами и носившем имя Мина.

– Если это так, вождь, – сказал полковник, приблизившись к индейцу, – ваше путешествие закончено. Человек, которого вы ищете, – перед вами.

– Пусть мой брат докажет это.

– Я это сделаю очень легко, если вы именно тот человек, которого я ожидаю, – сказал полковник, вопросительно поглядев на индейца.

Краснокожий молча отступил на шаг, поднял руки к груди, раскрыл рубаху и снял с шеи кожаный мешочек, висевший на нитке, сплетенной из волокон алоэ. Потом ножом срезал эту нитку, открыл мешочек, вынул из него вчетверо сложенную бумагу, развернул и подал полковнику. Тот при свете костра рассмотрел ее самым тщательным образом. Это было грубо раскрашенное изображение Гваделупской божьей матери. Один угол бумаги был неровно надорван, и как будто случайно венец и лицо богоматери были проколоты иглой в семи местах. Но, видимо, именно эти причудливо разбросанные уколы послужили для молодого человека ясным подтверждением сказанного. С удовлетворенным видом он достал из своей сумки точно такую же бумагу и протянул ее индейцу вместе с первой.

Вождю команчей потребовался один молниеносный взгляд, для того чтобы увериться в полном тождестве изображений. Его лицо, до этого холодное и суровое, мгновенно просияло. Он почтительно склонился перед полковником и, передав ему свою палку, вкрадчиво сказал:

– О! Я вижу, что брат мой – действительно тот молодой человек, которого я ищу. Мое путешествие закончилось счастливо. Пусть брат мой возьмет эту палку! Отныне она мне не нужна.

Дон Луис, плохо знакомый с нравами краснокожих, взял палку, не придавая никакого значения словам индейца.

– С какого же времени брат мой Великий Бобр идет по моим следам? – спросил он.

– Луне было два дня, когда белые вожди призвали Великого Бобра и поручили ему пойти на розыски Пламенного Глаза, – сказал вождь команчей. Со свойственной индейцам поэтичностью, он тут же дал это прозвище голубоглазому французу.

– Ах, так! Значит, брат мой шел семь дней! Индеец улыбнулся.

– Луна, которая нас освещает, уже гаснет, – ответил он.

– Пусть молодой вождь прибавит к этой луне и прошедшую

– тогда он узнает точное число дней, которые прошел Великий Бобр, не отдохнув ни разу до этой минуты, хотя силы его истощены.

– Как? Мой брат шел, не останавливаясь, тридцать пять дней?! – изумленно вскричал молодой человек.

– У Великого Бобра было очень много дел.

– Но Великий Бобр их выполнил, конечно?

– Выполнил все, – поклонившись, сказал индеец.

– А что теперь будет делать Великий Бобр?

– Он останется с Пламенным Глазом и будет исполнять его приказания. Так пожелало Собрание мудрейших бледнолицых.

– У вас, значит, ко мне есть поручение от них?

– Пусть брат мой Пламенный Глаз бросит взгляд на ожерелье – тогда станет известно все, что он хочет знать, –

сказал индеец, слегка улыбаясь.

– Что он хочет сказать этим словом «ожерелье»? –

спросил заинтригованный полковник у дона Кристобаля.

– Ну да, ведь вы еще не знаете индейских выражений! –

смеясь, ответил тот. – У них это обозначает «письма». Дело в том, что индейцы пользуются в качестве писем нанизанными на нитку разноцветными бусами.

– Прекрасно! Но я не получал никаких писем, я только жду их.

– Вы слышите, вождь, что говорит полковник? – спросил дон Кристобаль у индейца.

– Уши Великого Бобра открыты, он слышит, – ответил индеец.

– Что же вы нам ответите, вождь? Отвечайте ясно, как подобает вождю, – положение очень серьезно.

– Множество гачупинов на дороге войны, – сказал индеец. Он стоял, положив руку на сердце, с неописуемым выражением торжества на лице. – Тамариндос еще больше… Великий Бобр много раз был схвачен ими и подвергался обыску. Но Великий Бобр – мудрый вождь, все в племени знают его. Тамариндос не удалось найти ожерелья, как они ни старались!

– Значит, оно у вас? – быстро вскричал полковник.

– Оно у меня было несколько минут назад. Но сейчас оно в руках Пламенного Глаза.

– У меня? Но вы мне ничего не передавали, воин! –

раздраженно сказал полковник. – Вы просто хотите пошутить!

– Военный вождь не может лгать. Команчи – мужчины!

У Великого Бобра язык не раздвоенный. Если он говорит, то только правду! – напыщенно произнес краснокожий.

– Всемогущий боже! – нетерпеливо вскричал молодой человек. – Я повторяю: вы ошибаетесь, вы ничего мне не передавали! Дон Кристобаль это может подтвердить…

– Прошу прощения, ваша милость, – прервал его дон

Кристобаль. – Вы незнакомы с нравами индейцев. Вы сами сказали, что это первый индеец, встреченный вами. У них бывают иногда совершенно необъяснимые поступки.

Позвольте, я разберусь в этом. Этот краснокожий – безусловно человек известный, он не будет лгать. Тут явное недоразумение. Надо это выяснить.

Полковник засмеялся:

– Ну, знаете, дорогой мой, если вам удастся убедить меня, что он передал мне эти письма, я скажу, что вы чрезвычайно ловки!

– Посмотрим. Может быть, мне это удастся гораздо легче, чем вы думаете. Вы разрешите, ваша милость?

– Я даю вам неограниченные полномочия, дорогой дон

Кристобаль. Попытайтесь!

Краснокожий бесстрастно смотрел на огонек своей трубки и не обращал ни малейшего внимания на разговор офицеров.

После короткой паузы дон Кристобаль сказал:

– Индейцы не похожи на всех людей, сеньор, они ничего не делают и не говорят без значения. Каждое их слово, каждое малейшее движение имеет определенный смысл…

Что у вас в руках?

– Да вы же видите – это его палка.

– Эту палку он вам дал?

– Да, но…

– Подождите! – живо сказал дон Кристобаль. – Ведь, передавая ее, индеец вам сказал, что эта палка больше ему не нужна, так как путешествие его кончилось.

– Да, он сказал это. Но все равно – какая же связь между этой палкой и письмами, которые…

– Ну, вот что: или я ошибаюсь, или эта палка содержит то, что вы ищете. Сломайте ее, сеньор! Вы увидите, прав ли я.

Полковник не заставил себя просить дважды: он взял палку обеими руками и разломал ее ударом по колену на две части. Палка была выдолблена во всю длину, и в ней были скрыты тщательно свернутые бумаги. Свертки эти тут же выпали на траву.

– Ну, что вы скажете? Я был прав! – торжествующе вскричал дон Кристобаль.

Индеец вытащил из своей сумки кусок окоте140, зажег его и воткнул в землю.

– Вот вам факел, читайте, – сказал он полковнику.

Дон Кристобаль, по предложению полковника, присоединился к своим товарищам и, укрывшись плащом, уснул крепким сном.

Во всем лагере бодрствовали только три человека: караульный, обязанный стоять на часах, индеец, сидевший на корточках перед костром с трубкой во рту, положив локти на колени и подперев голову руками, и полковник, внимательно читавший депеши.

Прочитав, он тщательно сложил их в свой бумажник, провел рукой по лбу, как бы желая стереть тяжелые мысли, потом резко обернулся к индейцу и пристально посмотрел на него.

– Пламенный Глаз хочет мне что-то сказать? – спросил краснокожий, настороженно оглядевшись вокруг. – Пусть он раньше выслушает вождя. Сейчас, когда все уши закрыты, Великий Бобр должен передать ему слова одного друга.

– Говорите, вождь, я слушаю вас с большим вниманием,

– сказал молодой человек.

140 Окоте (исп.) – мексиканская сосна.

Индеец поднялся, сделал круг, как бы проверяя, что никто не сможет подслушать, затем, успокоенный своими наблюдениями, опять занял место перед огнем.

– Вот что сказал друг Пламенного Глаза, – прошептал он: – «Я потерял половину моей души, любимая девушка исчезла, неужели мой друг покинет меня в горе?»

– Кто велел вам передать мне эти слова, вождь? – возбужденно сказал дон Луис.

– Брат мой пылок, он любит своего друга, это хорошо, –

все так же бесстрастно сказал индеец. – Великий Бобр тоже любит Энкарнасиона Ортиса. Это храбрый воин, гачупины его очень боятся. Великий Бобр поможет Пламенному

Глазу выручить из беды Энкарнасиона Ортиса.

– Вы говорили об Энкарнасионе Ортисе?! Во имя неба, вождь, не скрывайте от меня ничего! С ним случилось несчастье?

– Пусть он сам все расскажет бледнолицему вождю.

Великий Бобр – всего-навсего невежественный краснокожий, у него во рту нет языка белых, и он не умеет говорить и объяснять, как белые.

Предыдущий разговор очень ясно показал, что расспрашивать индейца, когда он не хочет отвечать, бесполезно. Поэтому полковник, несмотря на тревогу и волнение, решил не продолжать разговора, – по крайней мере, явно. Он предпочел отвлечь внимание индейца и потом незаметно вернуться к этому вопросу.

Он принял самый безразличный вид, на который только был способен, и спросил:

– Итак, Собрание направило вождя команчей, с тем чтобы он меня проводил до места соединения?

– Великий Бобр согласился это сделать, и он сделает.

– Благодарю вас, вождь. Я рассчитываю на то, что вы хорошо знаете страну и поведете нас самым коротким путем.

– Птицы летят прямо – так же ходит Великий Бобр, когда он на тропе войны.

– Скажите мне, вождь, среди белых воинов, которых мы встретим, будет и Энкарнасион Ортис?

– Энкарнасион Ортис придет туда. Пламенный Глаз его увидит.

– Отдохнули ли вы настолько, вождь, чтобы сейчас же пуститься в дорогу?

Вождь команчей презрительно усмехнулся и, затянув свой пояс, который, садясь, он немного распустил, сказал:

– Великий Бобр не знает усталости. Если этого требует долг, ничто не может его остановить.

– Если так, мы сейчас же идем. Время уже за полночь, лошади и люди отдохнули, нас здесь ничто больше не задерживает.

– Я готов. Пусть Пламенный Глаз приказывает, он –

начальник Великого Бобра.

Полковник сразу встал, разбудил дона Кристобаля и приказал ему приготовиться к отъезду и поднять ранчерос.

Бедняги не чувствовали ног от усталости, когда приехали на стоянку, поэтому они ей очень обрадовались.

Тем не менее сейчас, когда им пришлось встать и седлать лошадей, они не позволили себе выразить даже тени неудовольствия: они понимали, что только очень важный повод принудил их начальника внезапно пуститься снова в путь и именно тогда, когда они так великолепно уснули.

Спустя полчаса ранчерос, следуя за Великим Бобром, покинули свою стоянку и тихо спустились с крутого откоса, держа под уздцы лошадей. Попав на равнину, они вскочили в седла и поскакали галопом.

В ночной тьме они напоминали фантастических черных всадников, немых и страшных, которые, по преданию скандинавской легенды, блуждают холодными и туманными зимними ночами в вековых лесах Норвегии.

X. СТОЛКНОВЕНИЕ

Ночь была темной, духота невыносимой; по небу медленно двигались тучи; в воздухе с нестерпимым жужжанием кружились мириады москитов; беспричинно трещали ветви деревьев; в тишине возникали таинственные шорохи; по временам с унылым шумом на листья падали крупные капли дождя, – все в природе предвещало приближающуюся грозу.

Всадники угрюмо продвигались вперед, с трудом управляя усталыми лошадьми, на каждом шагу спотыкавшимися о придорожные камни.

И только Великий Бобр шел непринужденно и уверенно, как будто дорога была освещена солнцем; он ни разу не остановился, ни разу не заколебался; иногда только касался ладонью коры деревьев, – ему было достаточно этого легкого прикосновения, чтобы в полной тьме убедиться в правильности выбранного пути.

Дон Луис и дон Кристобаль ехали бок о бок с проводником; последний невольно поддался обаянию дона Луиса.

Он постепенно сбросил с себя надменность, свойственную индейцам, и начал разговаривать и смеяться, как будто находился среди старых друзей.

Таким образом, в полном согласии ранчерос продолжали свой поход; и хотя дон Луис, конечно, ждал с большим нетерпением встречи со своими друзьями, все же примерно в девять часов утра он решил сделать привал на несколько часов.

Надо было переждать наиболее жаркое время дня, дать всадникам отдых, восстановить их силы, израсходованные в течение нескольких дней тяжелого перехода.

По приказу дона Кристобаля отряд разбил лагерь на берегу Рио Браво-дель-Норте у брода, найденного проводником.

Этот брод находился немного выше Пасо-дель-Норте.

Полковник, не зная о событиях, происшедших в последнее время, собирался привести свой отряд именно туда или, по крайней мере, в окрестности деревни, рассчитывая встретить там своих друзей.

Высокие ветви деревьев давали благодатную тень; зеленая густая трава как бы предлагала мягкую постель для сна. Ранчерос расседлали своих лошадей, дали им маису и, выполнив этот долг, подумали о себе. Каждый устроился с возможными удобствами – разложили на траве съестные припасы и весело позавтракали.

Дон Луис, дон Кристобаль и Великий Бобр расположились для завтрака в некотором отдалении от всего отряда. Великий Бобр был очень польщен приглашением полковника, он считал это большой честью для себя.

После обеда и неизменной сигареты каждый устроился поудобнее, желая выспаться; только проводник поднялся и затянул пояс, как бы готовясь удалиться. Полковник его задержал.

– Вы разве не собираетесь отдохнуть, вождь? – спросил он.

– Нет, – ответил индеец, – Великий Бобр будет бодрствовать. Он обещал другу Пламенного Глаза доставить молодого начальника живым и невредимым.

– Благодарю вас, вождь, за вашу самоотверженность, но, по-моему, она излишня в данный момент. Достаточно наших часовых, чтобы охранять нас.

– Великий Бобр отправится на охоту – раздобыть ужин

– и в то же время просмотрит дорогу. Это его долг.

– Как вам угодно, вождь. Что касается меня, то мои глаза слипаются. Я очень хочу спать!

– Хорошо! Пусть сон восстановит силы моего брата.

Мос-хо-ке возвратится, когда солнце удлинит тень больших деревьев до линии воды в реке.

– Хорошо, вождь. Однако не удаляйтесь на большое расстояние.

Гонец молча улыбнулся и направился к броду. Ранчерос наблюдали, как он переходил реку, – вода доходила ему до пояса.

Полковник распорядился дать индейцу лошадь, но он предпочел отказаться он нее, считая, видимо, что так лучше пойти по следу, если он встретится на его пути.

За исключением кое-где расставленных часовых, все ранчерос беззаботно спали.

Около трех часов пополудни полковник почувствовал легкое прикосновение руки к его плечу. Этого было достаточно, чтобы молодой человек моментально открыл глаза и вскочил на ноги.

Мос-хо-ке стоял неподвижно перед ним; у ног его лежали пекари141 – трофеи охоты.

– А-а! Это вы, вождь! – зевая, сказал полковник. – Вы считаете, что уже пора отправляться?

Не говоря ни слова, индеец показал на солнце, которое медленно опускалось на горизонте.

– Это верно, вы точны. Спасибо! Я распоряжусь, чтобы дали сигнал седлать лошадей.

Проводник остановил его.

– Нет, – сказал он, – в лесу слишком много открытых ушей.

– Вы чего-то опасаетесь, вождь?

– Опасность приходит всегда, когда ее не ждут. На дорогах войны осторожность необходима. Великий Бобр предупреждает, чтобы ружья бледнолицых друзей были заряжены.

– Они всегда заряжены.

– Хорошо. Они понадобятся, вероятно, до захода солнца. Пусть воины приготовятся – уже время отправляться дальше.

Двусмысленные слова проводника заставили полковника призадуматься. И все же он решил, что будет благоразумнее последовать совету вождя. Он был убежден, что, в случае реальной опасности, проводник скажет обо всем яснее.

По совету индейца ранчерос разбудили без сигнала. Это повлекло за собой некоторое опоздание. Было уже больше четырех часов, когда кавалерийский отряд приготовился к походу.

141 Пекари – дикие свиньи.

Без особых препятствий они переправились на другой берег и вскоре очутились на мексиканской земле. В эту эпоху покинутый ранчерос берег входил клином в испанские владения, составляя часть вице-королевства Новой

Испании, хотя он и был захвачен независимыми индейцами. После переправы по приказу полковника отряд остановился на несколько минут, чтобы восстановить ряды, а затем уже отправился дальше галопом – привычным аллюром мексиканских лошадей.

В этот момент Мос-хо-ке наклонился к уху полковника и сказал, указывая пальцем на лесок, к которому подъезжал отряд:

– Белый начальник должен обратить внимание на это место.

– Что вы хотите сказать, вождь? – спросил полковник.

– Великий Бобр напал на след.

– След?

– Не более чем в четырех лье отсюда.

– Я ничего не понимаю… – сказал полковник, обратившись к дону Кристобалю.

– Он хочет сказать, что видел следы перехода каких-то людей.

– А-а! Очень хорошо… А какой след? – спросил полковник, поворачиваясь к индейцу.

– Этот след войны. Лошади подкованы, они принадлежат бледнолицым.

– Наверно, это независимые ранчерос. Их много здесь, их отряды занимают всю провинцию.

Индеец покачал головой.

– Нет, – сказал он, – это гачупины.

– Испанцы?

– Да.

– В каком направлении они следуют?

– В противоположном нашему.

– Значит, они идут сюда?

– Через час они будут перед нами.

– Кто эти люди?

– Великий Бобр знает.

– Вы их видели?

– Да.

– Кто же они?

– Воины человека, которого белые называют дон Горацио де Бальбоа.

– Это невозможно, вождь, вы ошибаетесь.

– Великий Бобр не ошибается.

– В письмах, принесенных вами, мне сообщили, что дон

Горацио де Бальбоа был внезапно захвачен Энкарнасионом

Ортисом в Пасо-дель-Норте и разбит наголову, а его шайка рассеялась.

– Это правда. Койоты были выкурены ягуарами, но койоты потом вновь объединились. Великий Бобр знает об этом. Он видел их два раза: до встречи с Пламенным Глазом и сегодня. Мой брат должен быть осторожен, – их много.

– Да что мне эти негодяи! Они ничего не стоят по сравнению с моими храбрыми солдатами!

– И все же лучше избежать встречи с ними. Это легко сделать.

– Нет, ни за что! Я уничтожу их!

– Пламенный Глаз – начальник.

– Я считаю позорным свернуть с пути из-за этих презренных людей!

– Если Пламенный Глаз принял такое решение, он должен немедленно позаботиться о мерах предосторожности. Этого требует благоразумие.

– Вы правы, вождь… Дон Кристобаль, составьте авангард из сорока человек, пошлите разведчиков на фланги колонны, распорядитесь, чтобы полная тишина царила в рядах, чтобы каждый воин был готов к битве. Враг перед нами.

Дон Кристобаль выполнил приказание своего начальника с такой быстротой, что через пять минут отряд вошел в лес в полном порядке и готовый к любой неожиданности.

Ранчерос в ожидании предстоящей битвы забыли об усталости, к ним вернулось их обычное беззаботное веселье.

– Теперь, – сказал проводник, слезая с лошади и передавая ее ближайшему солдату, – Великий Бобр пойдет вперед на разведку. Он должен выяснить дорогу для своих белых друзей. Он предупредит их о приближении врага. Он трижды прокричит как ястреб-перепелятник.

– Благодарю вас! Идите! – сказал полковник. Индеец проскользнул между деревьями и исчез. Отряд продолжал двигаться медленно и осторожно.

– Должен сказать, что в характере индейцев много хорошего и они люди надежные, – обращаясь к своему лейтенанту, заметил полковник.

– Да, для тех, кого они любят, – улыбаясь, ответил дон

Кристобаль.

– Это само собой разумеется, – в тон ему сказал полковник.

Отряд дошел до опушки леса и вступил на равнину; на ней, несмотря на отсутствие малейшего ветерка, колыхались высокие травы. В этот момент внезапно послышался крик ястреба-перепелятника, почти немедленно вслед за ним – ружейный выстрел и ужасный крик; ранчерос остановились, охваченные сильнейшим беспокойством.

Что произошло на равнине? Она ведь кажется такой пустынной!.

Кто выстрелил?

Быть может, проводник захвачен врагами и убит?

Что можно предпринять?

Продолжать двигаться вперед или отступать?

Все были объяты крайней тревогой.

И тут совсем близко от них прозвучал пронзительный торжествующий крик. Раздвинулись травы, и появился

Великий Бобр. Он держал в одной руке ружье, в другой окровавленный скальп.

– Хвала создателю! – увидя индейца, вскричал полковник. – Мос-хо-ке невредим!

– Гачупины там! – сказал индеец, вытягивая руку. –

Великий Бобр принес скальп одного из разведчиков.

Нельзя было терять времени на размышление, нужно было немедленно принять решение. Полковник без колебания построил ранчерос в боевом порядке на опушке леса.

Резерв в сто человек во главе с доном Кристобалем должен был скрыться в лесу и ждать приказа полковника. По первому же сигналу они должны были примчаться на помощь.

В течение получаса ранчерос стояли – неподвижные, спокойные и молчаливые.

Солдаты, готовясь к битве, знают, что на войне нет милосердия.

Непокоренные, так же как и испанцы, были беспощадны в этой братоубийственной войне. Горе побежденным! Только одно имело значение: победить или умереть!

Чтобы предупредить о приближении врага, двадцать разведчиков выехали на пятьдесят шагов вперед от фронта.

Вскоре послышалась ружейная перестрелка; разведчики, за которыми погнались испанцы, укрылись позади своих рядов, а преследователей встретил такой огонь, что они бросились назад, оставив нескольких солдат на земле.

Обстановка стала ясной – схватка обещала быть жаркой. Полковник, недовольный создавшимся положением –

неподвижностью отряда в ожидании столкновения (позиция, всегда невыгодная для кавалерийского боя), построил свой отряд в колонну, велел трубить атаку и, оставив резерв в засаде под прикрытием, поскакал навстречу врагам с криком:

– Мексика и независимость!

Ранчерос, повторяя стократно этот клич, ринулись за ним.

Мос-хо-ке не ошибся: отряд, с которым решил сразиться дон Луис, был именно тот, которым командовал капитан дон Горацио де Бальбоа. Как сумел этот человек, только недавно разбитый наголову в Пасо-дель-Норте отрядом Энкарнасиона Ортиса, человек, наполовину обгоревший, еле вырвавшийся из пылающей деревни, – как сумел он снова и через такое короткое время стать во главе многочисленного отряда? Это тайна, разгадать ее невозможно, во всяком случае сейчас. Но факт существовал, и обсуждать его было бесполезно.

Но что еще поразило и заинтересовало полковника –

это сам путь, по которому следовал испанец: он направлялся в пустыню…

Казалось бы, для такого человека, как дон Горацио, война сводилась к разбою, и он, естественно, должен был бы стремиться в центр Мексики, где были ранчо и асиенды, в маленькие беззащитные города, которые можно было бы легко грабить, – ведь именно они и представляли громадный интерес для испанцев. Но чем привлекала дон Горацио пустыня? Единственные хозяева саванн – команчи, сиу, апачи и многие другие индейцы-кочевники и непокоренные, бродячие владельцы этих громадных пространств, –

разве они дали бы ему те богатства, которых он так домогался и для которых готов был на все, на любое преступление?

Этот второй вопрос был так же трудно разрешим, как и первый. Одно ясно: принимая это направление, капитан дон Горацио преследовал темную цель; порочный до мозга костей, этот человек не мог иметь никаких других намерений. Но что это были за намерения?.

Как ни странно, полковник, мчась во главе своего отряда, не мог отделаться от этих мыслей; вместе с тем он не мог дать себе отчета, почему они так живо занимали его.

Полковник никогда не встречался с капитаном, и, казалось, поступки капитана должны были быть безразличными для него.

Однако, повторяем, полковник был очень встревожен, и какая-то непонятная тоска сжимала его сердце. Было ли это предчувствием?

Но почему предчувствие в отношении незнакомого человека? Вот что он напрасно старался понять.

Бальбоа принимал доклад своих разведчиков, когда услышал шум, похожий на раскаты грома. Это ранчерос пошли в атаку.

Настоящий бандит по своим поступкам, дон Горацио в то же время был опытным офицером и храбрым человеком.

Раздосадованный тем, что не он предпринял атаку, капитан прибег к хитрости: большую часть солдат он перевел в засаду в придорожные кустарники, а на дороге оставил только заслон из всадников, расставленных таким образом, чтобы ввести в заблуждение противника.

Его отряд, состоявший из четырехсот сорока человек, численно превосходил отряд непокоренных; но капитан дон Горацио вез с собой закрытый паланкин, который, видимо, скрывал что-то очень ценное. На охрану паланкина было выделено шестьдесят всадников, получивших приказ не удаляться от него, что бы ни случилось.

Этот паланкин и его конвой были спрятаны в чаще леса и все время находились под наблюдением капитана.

Едва Бальбоа принял все эти меры, как с быстротой бурного потока, опрокидывающего и уничтожающего в своем бешеном стремлении все встречающиеся на пути препятствия, появились ранчерос.

Дон Луис с безошибочностью, характерной для настоящих командиров, угадал расположение противника и тут же изменил свой план атаки.

Отряд ранчерос, обрушившись лавиной на испанцев, разделился на три части: центр продолжал атаковать в глубину, а фланги отклонились вправо и влево. С саблями в руках ранчерос стремительно бросились на спрятавшихся всадников, уверенных в том, что они ввели в заблуждение своих врагов, и потому не ожидавших этой неистовой атаки и растерявшихся от нее.

Схватка была ужасной. Обе стороны показывали чудеса храбрости. Ожесточение, вызванное расовой ненавистью, дошло до предела.

Испанцы, в первые мгновения застигнутые врасплох бешеной атакой, сплотили свои ряды и дрались с энергией отчаяния.

Нельзя было предвидеть, на чьей стороне будет перевес. Великий Бобр подошел к полковнику и, указывая на паланкин, неподвижно стоявший под прикрытием и охраняемый конвоем, лаконично сказал:

– Там!

Дон Луис бросил быстрый взгляд в направлении, указанном индейцем, и, не понимая причины, почувствовал важность, которую дон Горацио придает этому таинственному, тщательно оберегаемому паланкину.

Дон Луис знаком подозвал офицера, тихо сказал ему несколько слов и, собрав двадцать ранчерос, внезапно напал на конвой, до этого момента не принимавший участия в сражении.

Вскоре вокруг паланкина сосредоточилось все сражение: ранчерос стремились овладеть им, а испанцы удвоили усилия, чтобы его защитить.

Дон Горацио показывал чудеса храбрости, порывы мужества, достойные более благородной цели, чем та, которую он преследовал.

Капитан ловким приемом окружил ранчерос, и они очутились одновременно в роли атакующих и атакуемых.

Такой бой не мог долго продолжаться… Испанцы начали одерживать верх, как вдруг с силой прозвучал крик:

– Мексика! Мексика! Независимость!

И свежий отряд, охваченный гневом и энтузиазмом, бросился с непреодолимой силой в самую гущу сражающихся.

Это дон Кристобаль, извещенный проводником, выскочил со своим отрядом из засады на помощь полковнику.

В этот момент занавески паланкина раздвинулись, и показалась очаровательная головка молодой девушки.

– Ко мне! Ко мне! – с отчаянием закричала девушка. –

Ранчерос! На помощь! Я – мексиканка! Я – дочь…

Голос девушки показался дону Луису знакомым. Но больше он ничего не услышал, потому что дон Горацио поспешил к паланкину и, резко оттолкнув девушку, закрыл занавески.

– Вперед! – вскричал полковник. – Друзья мои, спасем эту девушку!

– Вперед! Вперед! – повторяли ранчерос, бросаясь вслед за ним.

Но их усилия были бесполезны. Дон Горацио молниеносно собрал своих солдат и, как загнанный тигр, который не хочет признать поражения, начал отступать шаг за шагом, все время лицом к врагу, углубляясь в лабиринт леса.

Было бы просто безумием преследовать его: глубокая тьма наступившей ночи камнем пала на землю.

Ранчерос вынуждены были остановиться и разбить лагерь на поле битвы, усеянном трупами испанцев.

Воздадим должное храбрым ранчерос: они мужественно выполнили свой долг. Они изнемогали от усталости, и несколько часов отдыха были для них необходимы.

Полковник послал разведчиков удостовериться, что враг действительно отступил, и только после этого отдал распоряжение о ночном привале.

XI. ОХО-ЛЮСЕРО

Дону Луису было грустно: одержанная победа для него была равносильна поражению, так как, несмотря на все усилия, он не освободил молодую девушку, трогательно взывавшую о помощи.

В течение долгих часов он напрягал свою память, но все было напрасно.

Была уже полночь, когда проводник возвратился и увидел, что полковник, погруженный в свои мысли, сидит перед костром.

Великий Бобр сел на корточки рядом с доном Луисом.

Полковник поднял голову.

– А, это вы, вождь! Вы возвратились очень поздно.

– Мос-хо-ке долго шел по следам гачупинов, – ответил индеец, спокойно набивая свою трубку и зажигая ее с помощью священной палочки.

– Вы их видели?

– Много часов Мос-хо-ке шел по их следам.

– Что они делают теперь?

– Они бегут, как лани, вспугнутые охотниками.

– Значит, они не намерены перейти в наступление?

– Нет, они спешат очутиться там, куда они идут.

– Куда же они направляются?

– В пустыню.

– Что они будут там делать?

– Мос-хо-ке узнает это в свое время. У индейца глаз орла: он видит все в саванне.

– Они увели с собой молодую девушку?

– Да.

– Вождь знает ее?

– Возможно.

– Кто она? – быстро спросил дон Луис. Индеец остановил на мгновение свой взгляд на нем.

– Наступила полночь, – сказал он, – через несколько часов надо опять идти в путь. Мос-хо-ке нуждается в отдыхе, он идет спать.

И, завернувшись в свой плащ, он лег у костра, закрыл глаза и уснул или, быть может, притворился спящим.

Дон Луис был подавлен.

– Ах, мучитель!. Он что-то скрывает, я уверен в этом, – печально пробормотал он. – Но почему он так упорно молчит? Что за смысл ему скрывать правду?.

С восходом солнца отряд двинулся в путь.

Еще накануне вечером убитых в бою похоронили и положили на могилы тяжелые камни, чтобы помешать диким животным осквернить трупы воинов.

В это чудесное утро наши путешественники продвигались вперед очень легко и без всяких приключений.

Около одиннадцати часов, как всегда, сделали привал, чтобы переждать самое жаркое время дня.

Полковник затаил недовольство против проводника-индейца. Он всерьез рассердился на него за упрямые недомолвки накануне вечером и дал себе слово так или иначе, но заставить его разговориться. Дон Луис хотел скорее узнать все о молодой девушке. Всевозможными способами, искусными уловками старался он навести разговор на эту тему. Но поймать такого хитреца, каким был этот краснокожий, ему не удалось. Неизвестно почему, но

Великий Бобр проявлял большую осторожность: о чем бы ни спрашивал дон Луис, индеец с присущей ему ловкостью уклоняться от объяснений. Он даже делал вид, будто полковник разговаривает с ним просто из любезности. В конце концов дон Луис, выбившись из сил и убедившись, что ему ничего не удастся выжать из индейца, решил к этому вопросу больше не возвращаться.

– Мы скоро приедем, вождь? Мне просто не терпится скорей попасть в Охо-Люсеро, – сказал полковник как-то вечером проводнику на привале.

– О-о! Брат мой Пламенный Глаз потерял терпение! –

сказал, улыбаясь, индеец. – Он спешит увидеть своих друзей.

– Ну конечно, вождь!

– Хорошо. Пусть молодой вождь подождет еще немного – скоро он будет с ними.

– Вы говорите правду?

– У Мос-хо-ке не раздвоенный язык, он всегда говорит правду. Солнце второго дня не успеет еще скрыться, когда брат мой достигнет большого дома из камней, где живут его бледнолицые друзья.

– Я верю вашему обещанию.

– Мой брат убедится сам.

На следующее утро опять тронулись в путь.

Прошло уже три дня с того момента, когда отряд ранчерос перешел Рио Браво-дель-Норте, вступил на мексиканскую землю и ознаменовал свое появление блестящим сражением с бандой Бальбоа.

Всадники, снявшись с привала, еще сонные, ехали как бы ощупью; это было незадолго до восхода солнца.

По традиции, введенной им с первого же дня, Великий

Бобр для разведывания дороги находился шагах в трехстах впереди отряда. Вдруг он остановился, внимательно осмотрелся и, вместо того чтобы ехать вперед, спешно повернул назад к полковнику.

– Что случилось? – спросил дон Луис.

– Пусть Пламенный Глаз посмотрит, – ответил индеец, указывая правой рукой на что-то вдали.

Полковник посмотрел.

– Я ничего не вижу, – сказал он.

– Глаза бледнолицых не видят ничего! – и краснокожий презрительно улыбнулся. – Там деревня Охо-Люсеро.

Дон Луис почувствовал укол в этих словах, посмотрел снова, но с тем же успехом, что и в первый раз.

– Ничего не вижу, – повторил он.

– Ну что ж!. – сказал индеец. – Пусть брат мой спрячет своих воинов под прикрытие, а Мос-хо-ке выйдет из леса и пойдет в деревню.

– Вы хотите нас покинуть, вождь? – быстро спросил дон

Луис.

– Мой брат меня не понял, – с улыбкой сказал проводник. – Великий Бобр – воин, известный у костра согласия своего народа. Он очень хитрый. Он войдет в деревню бледнолицых, как путешественник, который возвращается в деревню к своему племени. Йорри142 не заподозрят человека безоружного и идущего в одиночестве.

Индейский воин поглядит всюду и, как только обнаружит гачупинов, вернется, чтобы предупредить брата.

– Хвала создателю! – вскричал дон Луис. – Ваша мысль превосходна, вождь! Идите в разведку, мы вас будем ждать здесь.

– Хорошо. Теперь мой брат понял. Пусть он не показывается. Великий Бобр уходит и скоро вернется.

Проводник быстро повернулся и вскоре исчез в глубине леса.

Полковник решил последовать его совету.

Всадники спешились, лошадей привязали к колышкам и, во избежание неприятных сюрпризов, расставили часовых. А солдаты постарались устроиться возможно удобнее, чтобы незаметно сократить время ожидания.

При свете солнца дон Луис разглядел наконец деревню

Охо-Люсеро, ранчо которой белели в густых зарослях самых разнообразных деревьев. Деревня находилась в полу-лье от стоянки лагеря. Дорога из леса в деревню, широкая, извилистая, была совершенно безлюдной.

Дон Луис взял подзорную трубу и стал тщательно изучать окрестности.

Асиенда Охо-Люсеро (в переводе на язык страны –

Сверкающий Родник) находилась на склоне довольно вы-

142 Йорри (исп.) – непереводимая презрительная кличка, данная испанцам индейцами.

сокого холма, поднимающегося на дороге из Чиуауа в

Пасо-дель-Норте. У подножия холма лежала деревня; в жалких домишках ее жили индейцы и пеоны, работающие на серебряных рудниках.

Охо-Люсеро по своему местоположению представляло собой для мексиканцев очень важный стратегический пункт, поэтому они поместили там многочисленный гарнизон; он должен был обеспечивать связь с пустыней.

Дорога, ведущая в деревню, все еще оставалась безлюдной. Дон Луис начал уже чувствовать безотчетную тревогу, как вдруг кто-то тихо коснулся его плеча. Полковник быстро обернулся и увидел проводника, такого же спокойного, такого же бесстрастного, как всегда.

– Как! – удивленно воскликнул дон Луис. – Это вы, вождь?

– Великий Бобр вернулся, – ответил, насмешливо улыбаясь, индеец.

– Позвольте… – возразил изумленно молодой человек.

– Но я ведь целый час не свожу глаз с дороги, а вас не заметил! Каким же путем вы пришли?

– Для бледнолицых нужна точно обозначенная дорога,

– ответил индеец, – а путь Мос-хо-ке – это путь птицы, он может пройти всюду.

– Хорошо, пусть будет так, – ответил дон Луис. – Но для чего такие предосторожности? Разве мои друзья в трудном положении?

– Пусть Пламенный Глаз возьмет свои волшебные глаза, – сказал индеец, показывая на подзорную трубу, которую полковник держал в руках, – он сразу увидит своих друзей. Они радостно спешат к нему.

Молодой человек направил трубу на дорогу и не мог сдержать крика радости при виде группы всадников, мчавшихся во весь опор.

Спустя несколько минут всадники подъехали к опушке леса. Дон Луис тотчас же разглядел среди них своего друга

Энкарнасиона Ортиса и дона Хосе Морено. Он поехал к ним навстречу и невольно остановился при виде их грустных лиц.

Поспешно обменявшись любезным приветствием с остальными офицерами, он с волнением приблизился к

Энкарнасиону и Хосе Морено.

– Ради бога, что случилось?! – вскричал он, пожимая их руки.

– Скоро вы это узнаете, друг мой, – печально ответил

Энкарнасион.

– Немного позже, – прибавил дон Хосе. – Сначала надо заняться общественными делами, а потом уже частными.

Молодой человек поклонился, понимая, что настаивать в данный момент бестактно.

– Я к вашим услугам, сеньоры! – сказал он, повернувшись к офицерам и низко им поклонившись.

– Наоборот, полковник, мы к вашим услугам! – ответил один из офицеров. – Ведь вы безусловно лучше знаете, почему мы приглашены сюда.

– На этот вопрос, кабальерос, отвечу я, – сказал дон

Хосе, выступив вперед.

– Мы вас слушаем, сеньор.

Дон Хосе Морено вынул спрятанный на груди большой запечатанный конверт с гербом конгресса и передал дону

Луису.

– Прошу вас прочитать, сеньор полковник, – сказал он.

– Это приказ главнокомандующего армией независимых, подписанный президентом Национального конгресса. Он дает мне право отобрать из вашего отряда тех людей, которые мне понадобятся для выполнения одной важной задачи. Тайна ее известна мне одному.

– Все это именно так, дон Хосе Морено, – ответил дон

Луис, прочитав бумагу, находящуюся у него в руках. – И

даже более того: я получил твердое указание быть в вашем распоряжении и слушаться вас во всем, не спрашивая объяснений.

– Мы получили точно такие же инструкции, – сказал капитан, вступавший уже прежде в разговор.

– Согласны ли вы, сеньоры, повиноваться этому приказу?

– Конечно, – ответили офицеры.

– Что бы я ни потребовал от вас?

– Приказывайте! – сказал полковник.

– Кабальерос, – сказал дон Хосе, – извините меня за такую поспешность, но, повторяю вам, поручение, возложенное на меня, чрезвычайно серьезно, мы не должны терять ни одной минуты! Капитан Фриас, не получили ли вы какого-либо особого приказа?

– Так точно, кабальеро, – ответил капитан. – Вчера, на заходе солнца гонец-индеец доставил мне депеши.

– И в этих депешах вам дается приказ…

– …поместить гарнизон в крепость Пасо-дель-Норте, некоторое время назад захваченную доном Энкарнасионом

Ортисом. Быть может, по забывчивости этого не сделали раньше.

– Очень хорошо. Дон Луис передаст вам командование отрядом, и это позволит удвоить силы дель-Пасо, не ослабляя гарнизона Охо-Люсеро.

– Слушаю, сеньор!

– А еще какого-нибудь другого распоряжения не было в этих депешах?

– Прошу прощенья, сеньор, было. Мне приказано как можно быстрее составить отряд охотников или гамбусинос человек в шестьдесят или восемьдесят для особой задачи.

– Вот об этом я и спрашивал.

– Разрешите мне сказать, ваша милость. К моему величайшему сожалению, я не успел приступить к этому заданию до сих пор, так как получил эти депеши только вчера вечером.

– В моем распоряжении уже около сорока гамбусинос, ожидающих меня больше двух месяцев в условленном месте. Так что ваша задача облегчается – вам нужно найти только половину необходимых мне охотников.

– Точно так, сеньор. И все же, несмотря ни на что, я могу обещать вам найти этих людей не раньше пяти шести дней.

– Мы их найдем в течение десяти минут, – улыбаясь, сказал дон Хосе. – Мой дорогой дон Луис, – прибавил он, обернувшись к французу, – ведь в вашей квадрилье найдется сорок волонтеров, не так ли?

– По первому нашему слову.

– Мне помнится, что дон Кристобаль Нава до войны был охотником на бизонов. Он мог бы принять командование над отрядом гамбусинос – под вашим начальством.

– Благодарю вас, дон Хосе, вы угадали мое желание.

– Значит, все к лучшему! Мне не нужно говорить, что все должно держаться в величайшей тайне. А теперь, кабальерос, вы свободны.

– Не окажете ли вы нам честь – поехать с нами в

Охо-Люсеро, сеньор Луис? – с изысканной вежливостью спросил капитан Фриас. – Там все приготовлено для достойной встречи.

– Принять ваше очаровательное приглашение или нет, зависит не от меня, сеньор капитан, – так же любезно ответил ему полковник.

– В таком случае, я за вас отвечу согласием, мой дорогой дон Луис! – живо сказал дон Хосе Морено. – Мы воспользуемся предложением капитана, чтобы закончить последние приготовления… Сеньор Фриас, у вас есть мулы?

– Да, несколько мулов есть.

– Вы можете достать штук пятьдесят или шестьдесят?

– Легко.

– В течение какого времени?

– Самое большее, в течение двух часов.

– Прекрасно! А лошади?

– У нас здесь водятся только мустанги.

– Вот именно о них-то я и говорю, мой дорогой капитан!

– Это легче всего. Сегодня же я велю поймать полтораста или даже двести мустангов, и мы их поместим в корале асиенды.

– О, мне столько не нужно, капитан, мне совершенно достаточно сотни!

– Прекрасно! Значит, сотня. А упряжь вам нужна?

– Нет, благодарю вас, дорогой капитан, не нужна. Я

хочу иметь этих лошадей в резерве.

– Слушаю, сеньор. Сегодня же вечером они будут доставлены в асиенду.

Разговор на этом окончился.

Дон Хосе дал приказание отряду сняться с места, и все всадники галопом поскакали в направлении Охо-Люсеро, куда прибыли через час.

Только что дон Луис собирался переступить порог асиенды, как Великий Бобр, приблизившись, шепнул ему на ухо:

– Что я должен сказать тем, кто послал меня к Пламенному Глазу?

– Как, вы хотите уйти от нас, вождь? Но почему? –

спросил его полковник.

– Разве Мос-хо-ке не выполнил честно возложенное на него поручение?

– О, безусловно, вождь! Не только умно и быстро выполнили, но и проявили настоящую преданность.

– Мои бледнолицые братья будут довольны мной, а сердцу Мос-хо-ке радостны их похвалы. Мос-хо-ке хочет вернуться к ним.

– Подождите немного, вождь, – сказал дон Луис. –

Может быть, вам придется отвезти им письмо.

– Хорошо. Раз Пламенный Глаз приказывает, Мос-хо-ке до захода солнца останется в деревне бледнолицых.

– Нет, – вмешался дон Хосе Морено, до сих пор бывший молчаливым свидетелем этого разговора. – Нет!

Мос-хо-ке – умный и опытный вождь. Белые друзья просят его войти в их дом и занять место у огня совета. Быть может, бледнолицым начальникам понадобится, чтобы мудрый вождь сказал им свое мнение.

Индеец горделиво усмехнулся, получив это неожиданное и лестное приглашение, и последовал за мексиканскими офицерами в асиенду.

Отряд расположился в первом дворе – патио, где по распоряжению дона Хосе Морено пеоны стали усердно угощать солдат освежающими напитками и закусками.

XII. МОС-ХО-КЕ

Дон Луис Морен очень хорошо знал, как сильно привязаны к нему ранчерос, вот почему он не мог просить кого-либо другого переговорить с ними. Он должен был сам сообщить им результаты разговора с доном Хосе. Поэтому он ушел из асиенды и направился к отряду. По его приказанию квадрилья сейчас же последовала за ним. Когда отряд собрался в патио асиенды, дон Луис с заметным волнением прочел полученный им приказ.

Сначала ранчерос слушали его в мертвом молчании, но по окончании чтения они все как один разразились градом упреков и жалоб. Дону Луису пришлось долго уговаривать их и убеждать, пока они не то чтобы утешились, но хотя бы без особого ропота примирились с тем, что у них будет новый командир. Во-первых, полковник пообещал им скоро вернуться, а во-вторых, – и это действительно вернуло им хорошее расположение духа, – он приказал дону

Кристобалю Нава отобрать среди них сорок волонтеров, которые должны были идти с ним.

Но тут возникло новое неожиданное затруднение: абсолютно все хотели идти за своим начальником. Полковник предложил бросить жребий, чтобы определить, кто же из них будет выбран.

Наконец все закончилось к общему удовлетворению.

Полковник, сердечно распрощавшись со своим отрядом, поспешил в комнаты асиенды. Там его уже ждали дон Хосе

Морено и остальные офицеры, чтобы сесть за стол.

Короткий обед прошел в молчании.

Когда приглашенные к столу офицеры встали и удалились для окончательных приготовлений к отъезду, дон

Луис Морен, Энкарнасион Ортис, дон Хосе Морено и вождь – индеец Мос-хо-ке остались одни в зале; расположившись в креслах, они молча курили.

Дон Луис, поглощенный своими обязанностями командира, с утра не мог найти свободной минуты для откровенного разговора с друзьями. Огорченный их грустью, он, конечно, испытывал громадное желание понять ее причину. Поэтому он тут же воспользовался представившимся случаем.

Дон Хосе ответил на его сердечные расспросы глубоким вздохом; Энкарнасион Ортис поднялся и, положив руку на плечо дона Луиса, сказал ему с невыразимой печалью:

– Увы, друг мой, в ваше отсутствие на нас обрушилось ужасное горе!

– Во имя неба, скажите, что случилось?! Не оставляйте меня в этой смертельной тревоге, умоляю вас, друзья мои!

– Зачем растравлять эту жгучую рану? – сказал дон

Хосе. – Ведь несчастье непоправимо!

– Непоправимо?! – с силой воскликнул француз. – Не надо впадать в такое уныние, сеньор дон Хосе. Все поправимо, кроме смерти!

– А если речь идет именно о смерти?

– О смерти! – вскричал француз. – Кто умер? Ради бога, говорите!

– У меня нет сил сказать это, – сжав голову руками, ответил Энкарнасион.

– Тогда скажу я, – вздохнув, сказал дон Хосе. – Раз это нужно, я скажу. Я найду в себе силы, тем более, что это только несколько слов.

– После взятия Пасо-дель-Норте, – начал старик, – я был вызван конгрессом и, уезжая, оставил в асиенде дочь под охраной моего сына Педро и дона Рамона Очоа. Я не прислушался к советам друзей, а они как бы предчувствовали беду. Асиенда была надежно укреплена, в ней были большие запасы провизии; ее охранял довольно многочисленный и преданный нам гарнизон. Да и испанцы, подавленные своим поражением, исчезли из наших мест. Мне казалось, что бояться нечего, и я уехал вместе с Энкарнасионом и несколькими пеонами. Наше путешествие продолжалось двенадцать дней. Что произошло в асиенде во время моего отсутствия, не знаю! И никто не мог сказать мне что-нибудь определенное. Мои дети вскоре после моего отъезда возобновили свои обычные утренние прогулки верхом в окрестностях асиенды. Видимость наступившего спокойствия в нашей стране их ободрила, и они ездили в сопровождении только одного или двух слуг. Вначале они старались не уезжать далеко от дома, но постепенно осмелели, прогулки их стали продолжительнее, и наконец они решили поехать на охоту в ближайший лес.

– Какое безрассудство! – пробормотал дон Луис.

– Молодость доверчива и слепа! – горько вздохнув,

сказал дон Хосе Морено. – Как-то, около восьми часов утра, сын и дочь выехали на охоту на антилоп. Их сопровождали только управитель и один преданный слуга-пеон.

В назначенный для возвращения час они не вернулись. Дон

Рамон встревожился и послал людей в разные стороны на поиски. Но все пеоны вернулись, не обнаружив даже следов охотников. Тогда Дон Рамон в отчаянии принял решение ехать самому на розыски, несмотря на то, что уже наступила ночь. Дон Рамон выехал из асиенды во главе отряда, состоявшего из сорока хорошо вооруженных и смелых всадников. В окрестностях было все так же спокойно и безлюдно. Дон Рамон направился в тот лес, куда утром, как он видел, поехали охотники; отряд обыскал весь лес и ничего не обнаружил. Пройдя через лес, отряд вышел на большую равнину, а оттуда попал в густые заросли. Там дон Рамон приказал всадникам разъехаться во все стороны для поисков пропавших. У него было тайное предчувствие, что в этой чаще, пользовавшейся дурной славой и дававшей всегда приют бандитам, он наконец нападет на следы пропавших. Увы! Предчувствие не обмануло дона Рамона, ему пришлось в этом убедиться самым ужасным образом.

Не успела облава начаться, как послышался крик одного пеона, звавшего к себе. Дон Рамон подскакал к нему. То, что предстало его глазам, было чудовищно…

– Крепитесь, – тихо сказал дон Луис, ласково сжимая руку старика.

– На земле лежали три трупа, страшно обезображенные.

Это были мой сын, управитель и пеон, сопровождавший их на охоту. Оружие, которое еще не выпало из их рук, земля, утоптанная на большом пространстве, мертвые лошади –

все доказывало, что люди были убиты после долгого и ожесточенного сопротивления…

– А донья Линда? – вскричал дон Луис.

– Исчезла.

– Нет никакого сомнения, – сказал дон Луис, – что они были захвачены врасплох какой-нибудь испанской разбойничьей бандой.

– Нет, – ответил печально дон Хосе. – С трупов были сняты скальпы… у несчастных были раны на груди и вырезаны сердца… а тела пронзены длинными коричневыми стрелами, похожими на стрелы апачей.

– Апачи – так далеко от границы! – изумленно вскричал дон Луис.

– Увы! Ведь вы же знаете друг мой, что с началом войны исчезли границы!. Дон Рамон провел всю ночь в чапаррале в тщетных поисках следов доньи Линды. Он не нашел ничего. С наступлением утра он вернулся в асиенду, привезя туда убитых, чтобы предать их тела погребению по христианскому обычаю.

– Но на этом, я надеюсь, не закончились его розыски?

– О нет, конечно. Он продолжал их неустанно в течение многих дней, но, увы, безуспешно.

– Я не верю тому, что они убили донью Линду! – воскликнул дон Луис. – Как бы кровожадны ни были индейцы, но женщин они не убивают. Донья Линда жива.

– Это правда?! Друг мой, ведь правда, донья Линда жива? – возбужденно воскликнул Энкарнасион.

– Я в этом убежден. Они увезли ее, надеясь получить с вас богатый выкуп.

Дон Хосе недоверчиво покачал головой.

– Если у них было такое намерение, – сказал он, – почему же они после моего возвращения в асиенду не прислали людей для разговоров со мной о выкупе?

– Я просто теряюсь… – задумчиво сказал дон Луис, – и если бы вы не были так уверены, что это дело рук краснокожих…

– К сожалению, нет никакого сомнения в этом.

– Но кто бы ни были эти люди, по их следам шли и дальше?

– Да, примерно на расстояние десяти лье от асиенды.

– Простите мою настойчивость, дорогой дон Хосе, но мне надо знать, в какую сторону вели следы?

– В сторону границы. Дон Луис опустил голову.

– Вы все еще сомневаетесь?

– Должен вам признаться, я не верю, что это преступление совершено индейцами.

– У вас, очевидно, есть основание для этого?

– Разумеется. Выслушайте меня. Несколько дней назад я встретился с испанским отрядом.

– Но какая связь…

– Простите. Эти испанцы несли с собой паланкин, в котором находилась женщина…

– Женщина?! – вскрикнули ошеломленные Энкарнасион и дон Хосе.

– Да. Мексиканка – так она сказала. Несчастная со слезами звала нас на помощь. Несмотря на все усилия, нам не удалось ее освободить. Испанцы обратились в бегство.

А знаете ли, кто командовал этим отрядом? Дон Горацио

Бальбоа, потерпевший поражение в Пасо-дель-Норте.

– Дон Горацио?

– Он самый! И если один из присутствующих здесь, –

прибавил он, бросив быстрый взгляд на индейца, – захотел бы говорить, может быть, вы узнали бы все, что так волнует вас.

– Но ведь только у апачей или команчей есть обыкновение страшно калечить трупы…

– Может быть, дон Хосе, вы и правы. Но, повторяю, я убежден в том, что индейцы совершенно не виноваты в преступлении, которое вы им приписываете.

– Это, действительно, все очень странно, – глухо сказал

Энкарнасион Ортис.

В это мгновение индеец поднялся с места, засунул свою трубку за пояс и, сделав шаг вперед, сказал:

– Мос-хо-ке хочет говорить. Трое мужчин быстро повернулись к нему.

– Вождь берет слово, – продолжал индеец, – Слушают ли его бледнолицые братья?

– Мы слушаем вождя, – ответил за всех дон Луис.

– Пусть бледнолицые откроют шире уши, – сказал индеец, – у Мос-хо-ке не раздвоенный язык. Белая девушка с глазами голубыми, как небо, не умерла. Мос-хо-ке это утверждает, а бог Ваконда знает, что Мос-хо-ке никогда не солгал.

– Во имя неба, продолжайте! – вскричал дон Хосе.

– Откуда вы знаете, что она жива?! – закричал и Энкарнасион Ортис, бросаясь к индейцу.

– Мос-хо-ке – не болтливая старуха! – высокомерно сказал индеец. – То, что он сказал, – правда. Он видел схватку своими глазами. Он был там.

– Как! – с упреком воскликнул дон Луис. – Вождь, вы были там и не попробовали спасти несчастную девушку?

Индеец презрительно усмехнулся:

– Разве у Мос-хо-ке двадцать рук, чтобы бороться против тридцати врагов? Разве мог он победить, если четыреста всадников не победили? – сказал он. – Нет, вождь отважен, но не безумен.

– Но скажите же нам, вождь, – сказал дон Луис, жестом призвав друзей к спокойствию, – каким образом вы очутились там?

– Какая малость удивляет бледнолицых! Мос-хо-ке был послан белыми начальниками к Пламенному Глазу. Хотя он и вышел из каменной деревни бледнолицых в одно время с Седой Головой, он оставил далеко позади Старого

Начальника.

– Совершенно верно, – сказал дон Хосе. – Великий Бобр покинул город одновременно со мной, я это вспоминаю сейчас.

– Кто может сравниться с Мос-хо-ке в ходьбе! – гордо сказал индеец. – Его шаг, как полет орла, не оставляет никаких следов и не сбивается с прямой дороги. Когда вождь вошел в лес, солнце уже пронизало сумрак деревьев, земля была раскалена. Мос-хо-ке укрылся в тени деревьев и стал ждать, чтобы прошел дневной жар. Он вынул из своей сумки кусок высушенного оленьего мяса и начал есть.

Вдруг он услышал легкий шум. Он поднял голову, осмотрелся и увидел много людей, не меньше тридцати. Они крались и прятались между деревьями, как прячется буйвол в чаще. Индеец очень осторожен. Он понял, что эти люди идут дорогой войны. Он спрятался в кустарнике, чтобы его не обнаружили, так как эти люди, увидев его, убили бы.

Прошел один час без всякого движения. Рядом в чаще послышался топот нескольких лошадей. До ушей вождя донеслись веселые голоса. Он осторожно поднял голову и увидел приехавших. Их было четверо: трое мужчин и одна женщина. Женщина была светлая, с глазами, как небо.

Вдруг спрятавшиеся люди выскочили все разом из засады и с громким криком бросились на приезжих. Те четверо даже не могли попытаться убежать – враги окружили их со всех сторон, – но они стали храбро сражаться. Не меньше десяти воинов упали под их ударами. Но что они могли сделать?

Убив часть своих врагов, они сами были убиты противниками. Молодая девушка осталась одна, без защиты. На нее набросили серапе, связали ей руки и ноги и положили на землю. Тогда вождь этого отряда подошел к убитым врагам, чтобы убедиться в их смерти, а потом сказал своим солдатам по-испански: «Мы снимем с них скальпы и вонзим стрелы в их тела. Пусть тот, кто найдет их, думает, что они убиты индейцами».

– Значит, это не были апачи? – вскричал дон Хосе Морено.

– Это были испанцы, – холодно ответил индеец. –

пламенный Глаз сказал это моему отцу и не ошибся. Потом, – продолжал индеец, – вождь испанцев велел погрузить на лошадь тела убитых солдат, а сам поднял молодую девушку, и они ускакали галопом и исчезли в глубине леса.

– О боже!.. Этот человек!. Этот негодяй!. Я отдам все мое состояние, только бы мне помогли найти его! – подавленно сказал дон Хосе Морено.

– Я отдам за это мою жизнь! – воскликнул Энкарнасион

Ортис.

– Если мои бледнолицые братья желают, Мос-хо-ке его найдет, – спокойно сказал индеец.

– Вы, вождь?! О, да услышит вас бог! Но как узнать, где он скрывается? Ведь прошло столько времени со дня похищения! Нет-нет, это невозможно, это выше ваших сил!

Индеец иронически улыбнулся.

– Когда Мос-хо-ке остался один, – продолжал он свой рассказ, – бог Ваконда внушил ему мысль снять с земли отпечатки ноги начальника отряда и одного из его спутников. Этого достаточно для Мос-хо-ке. Если он видел начало следа, он всегда дойдет до конца его.

– Имейте в виду, вождь, что ваши слова подают мне надежду! – вскричал дон Хосе Морено.

Индеец с улыбкой поклонился.

– Пусть отец мой Седая Голова надеется, – ответил он. –

Но индейский вождь еще не все сказал. Хотят ли мои братья еще слушать?

– Говорите! Говорите, умоляем вас!

– Мос-хо-ке присоединился к Пламенному Глазу и выполнил поручение, данное ему бледнолицыми. Потом все поехали в Охо-Люсеро. Как всегда, Мос-хо-ке проверял. Однажды, когда белые легли спать, Мос-хо-ке, вместо того чтобы отдыхать вместе с ними, пошел на охоту и вернулся к своим друзьям лишь тогда, когда он обнаружил след. Лагерь белых находился именно там, где был след, и среди многих следов на земле вождь разглядел отпечатки тех, какие он взял раньше, в чаще леса. Он нашел следы и похитителей и жертвы. То, что сказал пламенный Глаз, –

правда. Белую девушку похитил дон Горацио. Он – и никто более. Вождь в этом убежден.

– Тогда почему же, вождь, вы отказывались отвечать на мои бесчисленные расспросы?

– Мос-хо-ке отказывался отвечать потому, что, если бы он сказал, Пламенный Глаз стал бы немедленно преследовать гачупинов. А долг призывал его сюда. Кроме того, Мос-хо-ке сам пошел по следу гачупинов и теперь, когда потребуется, может найти их, так как выследил их на далеком расстоянии. Если бы даже они зарылись в землю, им не удалось бы в пустыне избежать взгляда вождя команчей, когда он хочет найти их! Вождь найдет белую девушку!

– О вождь! Если вы вернете мне дочь…

– Мос-хо-ке дал слово, – прервал его индеец, – он сдержит его! Пусть отец мой успокоится.

Дон Хосе, измученный волнениями, упал в кресло, потеряв сознание.

Два его молодых друга бросились к нему на помощь.

– Бледнолицые слабы, как женщины, – пробормотал индеец, с невыразимым презрением глядя на них. – Они не умеют сдерживать ни радости, ни горя.

Обморочное состояние дона Хосе продолжалось очень долго и стало внушать опасение его друзьям. Но потом благодаря их заботливому уходу он мало-помалу пришел в себя.

– О, этот дон Горацио! – шептал он ежеминутно с выражением нестерпимой боли.

– Поверьте, он получит возмездие! – успокаивали его молодые друзья.

– Простите мне мою слабость! Удар был слишком страшен, а я стар и так страдаю!. Спасибо вам за ваши заботы, – добавил он, обращаясь к молодым людям. –

Сейчас я чувствую себя хорошо. Пора заняться приготовлениями к отъезду.

– Все готово. Мы можем ехать, как только вы дадите распоряжение, – сказал дон Луис.

– В таком случае – завтра. Я хочу выполнить свой священный долг, а дело не терпит отсрочки.

– Так… Значит, завтра на рассвете мы выступаем.

– А вы, вождь? Что вы намерены делать? – спросил дон

Хосе Морено у индейца, стоявшего неподвижно около него.

– Пусть отец мой Седая Голова не беспокоится о вожде,

– тихо ответил краснокожий. – Когда мой отец будет нуждаться в Мос-хо-ке, он найдет его около себя.

Мос-хо-ке направляется в пустыню – у него тоже есть священный долг, который он обязан выполнить.

– Идите, вождь! Я знаю, что вы человек мужественный, преданный своим друзьям. Я доверяю вам. Поступайте так, как вы найдете нужным. Вы свободны!

– Мой отец хорошо сказал, вождь благодарит его. На четвертое солнце после этого Седая Голова увидит опять

Мос-хо-ке. Пусть он будет бодр до этой встречи – вождь принесет ему хорошие вести.

Произнеся эти слова со свойственной индейцам высокопарностью, индеец важно поклонился трем мужчинам и медленно вышел из комнаты.

– Вы действительно доверяете этому человеку? –

спросил дон Луис у дона Хосе.

– Вы не знаете краснокожих, мой друг! – ответил старик. – Они либо любят, либо ненавидят. Они так же цельны в своих чувствах, как и природа, среди которой они живут.

Когда они бывают преданы, то это от всей души и без всякой задней мысли.

– Дай-то бог… – прошептал дон Луис.

XIII. ЛАГЕРЬ

В нескольких милях от крепости Пасо-дель-Норте прозрачные воды Рио Кончос вливаются в тинистые, желтые воды Рио Гранде; высокие крутые горы образуют как бы стены крепостного вала, и для реки остается лишь узкий проход между ними. Множество водопадов Рио

Гранде низвергается в долину.

Линия горизонта кажется стиснутой цепями гор, принимающих подчас самые странные очертания – башен, пиков, колоколен, бойниц; все это придает пейзажу какого-то неизъяснимое очарование.

Через двое суток после событий, описанных в предыдущей главе, на правом берегу Рио Гранде, в пустыне, в центре той самой местности, о которой мы говорили выше, был разбит довольно большой лагерь.

Этот лагерь, оборудованный по индейскому образцу, раскинулся на большом пространстве; тут и там пылали огни костров, вокруг них лежали или сидели на корточках фантастически освещенные пламенем люди. Несколько в стороне стреноженные лошади, привязанные к колышкам, с жадностью поглощали альфальфу или жевали маис.

В середине лагеря возвышался шатер, покрытый сшитыми между собой разноцветными шкурами бизонов.

Было около восьми часов вечера; звезды усыпали темно-синее небо; почти полная луна, казалось, плыла в эфире и освещала землю мягким белым светом.

Неожиданно из узкого ущелья показался несшийся во весь опор всадник. Он промчался прямо в лагерь. Часовые пропускали его, молча отдавая честь. Подъехав к кострам, всадник спешился и, поручив своего коня солдату, схватившему повод его лошади, быстрыми шагами направился к шатру.

Он отодвинул входную занавеску и на мгновение замер… Произошло ли это от почтительности или, быть может, зрелище, внезапно представившееся взгляду, наполнило его чувством восхищения…

Шатер внутри был просторен и обставлен с роскошью, отвечавшей требованиям самого изысканного вкуса.

С первого взгляда было ясно, что это прелестное гнездышко служило убежищем молодой девушке.

Пол покрывала циновка, повсюду в беспорядке были расставлены дорогие кресла; золотой шнур, спускаясь с верхушки шатра, поддерживал серебряную люстру тончайшего плетения. В гамаке, свитом из нитей алоэ, небрежно покачивалась хорошенькая девушка; молодая индианка обмахивала ее веером из длинных перьев; другая мелодичным голосом напевала грустную песенку, аккомпанируя себе на харабе143.

Эта молодая девушка, полулежавшая в гамаке и утопавшая в волне кружев, была донья Линда Морено.

При неожиданном появлении капитана певица мгно-

143 Харабе – род мандолины; инструмент, очень распространенный в Мексике.

венно умолкла, а донья Линда перестала покачиваться в

Гамаке.

– Неужели я так несчастен, сеньорита, – почтительно сказал капитан, – что мое появление мешает вашим невинным развлечениям?

Еле обернувшись к нему,

донья Линда пренебрежительно посмотрела на него и ответила:

– Не все ли мне равно, сеньор Горацио де Бальбоа,

здесь вы или нет?

– Вы жестоки со мной,

сеньорита!

– Это верно, – насмешливо ответила девушка. – Вы внушаете мне отвращение, и я не скрываю этого. Не правда ли,

я злоупотребляю своей слабостью? Но что прикажете делать? Я не могу повиноваться человеку, который был слугой в моем доме.

– О, сеньорита!

– Я говорю неправду? Разве вы забыли, что в течение долгого времени были на службе у моего отца в качестве пеона или тигреро, не помню точно?

– Я ничего не забыл, сеньорита. Уважение, которое я оказываю вам, служит доказательством этому.

Молодая девушка горько улыбнулась и с жестом досады спросила:

– Вы собираетесь здесь долго стоять?

– Это зависит только от вас, сеньорита.

– О! В таком случае, вы свободны. Вы можете уйти сейчас же, сеньор, я не задерживаю вас.

– Простите, сеньорита, вы не поняли меня. Мне нужно поговорить с вами.

– Зачем нам возвращаться к этому вопросу? Я говорила вам уже двадцать раз: мое решение непоколебимо, и ответ мой будет всегда один и тот же.

– Я надеялся, что вы соблаговолите подумать о моих предложениях.

– Я все обдумала, сеньор, в тот момент, когда попала в ваши руки. Я знаю, что сила на вашей стороне. Вы можете, пользуясь вашим положением, держать меня в плену, но никогда – запомните это! – никогда вы не заставите меня совершить недостойный поступок!

– Итак, вас ничто не может умилостивить, сеньорита?

– Ничто, сеньор. Я твердо верю в то, что бог, по своей доброте и справедливости, поможет мне.

Дон Горацио не успел ответить. Занавеска шатра раздвинулась, появился солдат. Он почтительно поклонился начальнику и сказал:

– Один индеец, из непокоренных, насколько мне удалось рассмотреть, находится у входа в лагерь. Он говорит, что вы назначили ему встречу на сегодняшний вечер.

– Это верно,– сказал капитан, явно обрадовавшись известию. – Я не ожидал его так скоро, но я рад ему!

Затем, склонившись перед доньей Линдой с ироническим почтением, капитан сказал со злобной улыбкой:

– Примите мои извинения, сеньорита! Я не хочу больше злоупотреблять вашим драгоценным временем. Пусть бог хранит ваш сон! Я ухожу. Завтра, с наступлением дня, мы продолжим наше путешествие.

Едва за капитаном опустилась занавеска, как в противоположном углу шатра шкура бизона раздвинулась от удара кинжалом, и в образовавшуюся дыру просунулась рука, а затем к гамаку молодой девушки тихо подкатился камень.

Обе служанки вскрикнули от ужаса, но донья Линда, быстро вскочив, одним жестом заставила их умолкнуть.

Трепеща от радости, она схватила камень – к нему была привязана записка.

– Ах, – прошептала она, – мое предчувствие не обмануло меня! Час моего освобождения приближается! –

воскликнула она. – Это почерк моего отца!

И она прочитала:

«Мужайся, моя дорогая девочка, твои друзья помнят о тебе, скоро ты их увидишь. Твой несчастный отец Хосе

Морено».

После чего было прибавлено: «Сожги записку».

Исполнив это, донья Линда опустилась на колени и стала молиться; обе молодые индианки последовали ее примеру…

– Где же индеец?– спросил дон Горацио у солдата, ожидавшего его у шатра.

– Здесь, капитан, у костра. Я велел нашим людям присмотреть за ним.

– Хорошо, – ответил испанец, направляясь быстрым шагом к костру. – Уведите людей и оставьте меня с ним наедине; только не уходите далеко.

Индеец со скрещенными на груди руками, завернувшись в серапе, сидел на корточках у костра.

По знаку капитана люди, наблюдавшие за индейцем, удалились.

Дон Горацио внимательно смотрел на индейца несколько секунд, потом сел напротив него на череп буйвола; после неудачных попыток привлечь к себе внимание индейца ему пришлось начать разговор.

– Вы желанный гость в моем лагере, вождь, – сказал он.

– Я счастлив, что вижу вас; я – ваш друг.

Индеец поднял голову и устремил сверкающий взгляд на испанца.

– Разве у белых есть такой обычай: когда к ним приходят друзья, ставить около них охрану? Ставить людей, вооруженных ружьями? – гортанным голосом произнес он.

– Конечно, нет. Но мы – в пустыне, вождь; мы окружены врагами, они только и ждут удобного случая напасть на нас. Мы должны быть осторожны… Мой брат может пожаловаться, что его оскорбили с того момента, как он вошел в лагерь?

– Мос-хо-ке – могущественный вождь и грозный воин!

Человек, который посмеет его оскорбить, умрет! – жестко ответил индеец.

– Хорошо! Мой брат неустрашим в битве, я это знаю, но он так же мудр у костра совета. Выкурит он трубку мира со своим бледнолицым братом?

– Мос-хо-ке будет курить,– лаконично ответил индеец.

Он вынул из-за пояса свою трубку, набил ее табаком, зажег и стал медленно вдыхать дым, не предлагая трубки капитану. Последний сделал вид, что не заметил нарушения самого священного обычая пустыни, и вынув из портсигара дорогую сигару, стал, не говоря ни слова, курить, подражая молчаливости вождя.

И все-таки дону Горацио пришлось самому возобновить беседу.

– Мой брат, наверно, скоро отправит своих молодых людей в западные прерии охотиться на бизона? – спросил он.

– Уже прошла одна луна с тех пор, как молодые люди

Мос-хо-ке вышли на охоту! – важно ответил индеец. –

Женщины возвратились на зиму в индейские деревни.

Вождь тоже должен был уехать. Но бледнолицый попросил у него встречи.

– Благодарю вас, вождь, за ваш приход. Надеюсь, мы сможем договориться.

– Возможно. Чего хочет бледнолицый?

– Только одного.

– Чего именно?

– Располагает ли вождь несколькими днями?

– Вождь свободен.

– Хорошо. Тогда я объясню.

– Уши вождя открыты.

– Не согласится ли мой брат с несколькими своими воинами сопровождать меня и мой отряд в прерии до озера

Лагарто?

– Почему бы Мос-хо-ке этого не сделать? Озеро Лагарто находится по соседству с деревней его племени.

– Итак, вы хорошо знаете эту местность, вождь? – сказал капитан с плохо скрытой радостью.

Индеец утвердительно наклонил голову.

– Что даст мой брат за это? – спросил он.

– Я дам десять ружей с пятьюдесятью зарядами пороха для каждого ружья, двадцать мешков пуль, двести локтей144 материи для одежды вашим женщинам и три дюжины ножей для скальпирования, изготовленных благородными людьми Востока. Что скажет мой брат о такой плате?

– Вождь говорит: это хорошо.

– Итак, он согласен?

– Да, но есть еще одно условие.

– Какое?

– Молодая девушка, которую бледнолицый начальник держит в плену, будет передана в руки вождя через три дня после прихода белых к озеру дель Лагарто.

– Как?! – вскричал пораженный офицер.– Что вы хотите этим сказать, вождь?

– Вигвам Мос-хо-ке пуст: ему нужна жена, чтобы разделывать оленя, чтобы готовить еду. Он требует пленницу.

Наступило долгое молчание. Дон Горацио раздумывал.

Потом злобная усмешка промелькнула на его губах.

Он поднял голову.

– Я отдам ее вам, начальник, – сказал он, – если вы согласны быть моим проводником.

– Вождь дал слово. Когда же бледнолицый отдаст подарки?

– По приходе к озеру.

– Бледнолицые – недоверчивые собаки! – задрожав от гнева, сказал индеец. – Мос-хо-ке не будет договариваться

144 Локоть – мера длины, равная 84 сантиметрам.

с ними!

– Чего же хочет вождь? – побледнев, сказал испанец.

– Ничего, раз бледнолицый не доверяет слову вождя.

– Вы ошибаетесь. Я сделаю все, что вам угодно.

– Этого не будет,– сказал после небольшой паузы индеец. – Но Мос-хо-ке докажет бледнолицему, что он умеет мстить за оскорбление! Знаменитый вождь моего племени

Антилопа приведет завтра в лагерь десять моих людей –

они доведут бледнолицых до озера.

– А вы, вождь, не пойдете с нами?

– Мос-хо-ке придет, когда будет нужно. Бледнолицые увидят его у озера. Бледнолицый начальник не должен делать ни одного подарка моим людям, так хочет

Мос-хо-ке. Бледнолицый принимает эти условия?

– Да, я принимаю их, вождь. Но я очень сожалею, что вы ошиблись и не поняли моих намерений. Они честны, и, повторяю, я готов сейчас же дать вам все, чего бы вы ни пожелали.

– Мос-хо-ке сказал! – торжественно произнес, поднявшись, индеец. – Он не болтливая старуха. То, что он сказал, то и сделает.

И, величественно поклонившись, он удалился медленными шагами из лагеря, и никто не посмел его остановить.

– Проклятье! – вскричал дон Горацио, провожая взглядом индейца. – Этих чертовых язычников никогда не поймешь, никогда не угадаешь их мыслей! Будем надеяться, что этот хоть не продаст! Я должен положиться на него, потому что только он один может точно привести к месту золотых россыпей.

Закутавшись в свой плащ, капитан лег подле костра и заснул.

На следующий день, еще до восхода солнца, десять воинов-команчей под предводительством начальника появились в лагере.

Эти воины были те самые проводники, которых

Мос-хо-ке обещал дать дону Горацио де Бальбоа.

Через несколько минут капитан поднял отряд и во главе его смело углубился в пустыню.

XIV. КОМАНЧИ

Вопреки обыкновению мексиканского начальства, ухитрявшегося тянуть до бесконечности самое простое дело, капитан Фриас, которому к тому же очень хотелось доказать свою преданность делу, действовал с поразительной быстротой. В назначенный день, и даже почти час, в Охо-Люсеро были закончены все необходимые приготовления к намеченной большой экспедиции в прерии.

Отряд, под непосредственным командованием дона

Хосе Морено, дона Луиса Морена, дона Энкарнасиона

Ортиса и дона Кристобаля Нава, состоял из девяноста человек, отобранных очень обдуманно, то есть из людей смелых, испытанных и отлично знавших все сложности и все особенности жизни в пустыне.

Караван, двинувшийся в путь по направлению к Рио

Гранде, представлял собой чрезвычайно живописное и захватывающее зрелище. При взгляде на него вспоминались средневековые дикие орды, вышедшие с Меотийского моря, для того чтобы обрушиться на Запад.

И люди и лошади внешне необычайно изменились. По специальному распоряжению дона Хосе Морено все были одеты в костюмы лесных охотников; на каждом были спускающиеся до лодыжек широкие кожаные штаны, пояс змеиной кожи; на поясе висели длинный нож, топор, рог буйвола, наполненный порохом, и мешок с пулями.

Верхнюю часть тела покрывала коленкоровая рубаха; на голове была касторовая шляпа. Кроме того, у всех были сумки из пергамента для продуктов, американский карабин и мачете – нож без ножен и футляра, с прямым и широким лезвием, пропущенный через железное кольцо, припаянное к поясу.

Еще более поражала нарядность верховых лошадей: сбруя, украшенная бусами и перьями, хвосты и гривы, переплетенные лентами самых ярких цветов, большие пятна кричащих цветов, разбросанные там и сям на телах лошадей, – все это имело необыкновенный вид. Рядом с кожаным бурдюком и альфорхой145 висела длинная плетенка из кожаных ремешков – реата.

И, наконец, в хвосте каравана, под наблюдением нескольких пастухов, находились неоседланные лошади и мулы, впереди которых шла кобыла с колокольчиками на шее. Лошади предназначались для подмены выбившихся из сил, а мулы использовались для перевозки багажа. Всех этих животных было приблизительно около трехсот голов.

Караван покинул Охо-Люсеро вскоре после восхода солнца и в боевом порядке направился в Рио Гранде-Браво-дель-Норте.

145 Альфорха (исп.) – род полотняной сумки с двойным карманом, в котором держат воду и продукты.

Несмотря на ранний час, отъезд сопровождался большой помпой: почти все жители деревни – мужчины, женщины, дети – заполнили узкие улицы деревни и радостными криками провожали смельчаков, желая им удачи и счастливого возвращения.

Ранчерос квадрильи дона Луиса Морена считали долгом как можно дальше проводить своего командира. Они согласились повернуть лошадей и возвратиться в лагерь лишь после того, как начальник заверил их своим честным словом, что не пройдет и месяца, как он вернется и вновь станет во главе отряда.

Храбрецы наконец остановились, в последний раз прокричали «ура», разом выстрелили в воздух из своих карабинов и, отпустив поводья, во весь дух помчались по направлению к деревне; через несколько секунд они исчезли в облаках пыли.

Под вечер на берегу реки отряд сделал привал. Зажгли бивуачные огни, расседлали лошадей и привязали их к колышкам; люди устроились на ночлег.

Вокруг одного из костров сидели четверо мужчин: дон

Хосе Морено, дон Энкарнасион Ортис, дон Луис Морен и дон Кристобаль Нава. Поужинав, они закурили сигареты. И

тут дон Хосе Морено, за весь день обменявшийся со своими товарищами только несколькими словами, приступил к разговору.

– Кабальерос, – сказал он, – завтра на рассвете мы пересечем реку и войдем в прерии. Это значит, что мы покинем цивилизованные земли и будем в течение, быть может, долгого времени топтать варварскую землю. Поэтому разрешите мне высказать несколько замечаний.

– Мы слушаем вас, – ответили, поклонившись, офицеры.

– Итак, кабальерос, – продолжал дон Хосе, – мы должны ввести в отряде строжайшую дисциплину, заботливо следить, чтобы охрана была сильной, наблюдать внимательно за переменными лошадьми, тщательно изучать – на пространстве нескольких миль в окружности –

места, выбираемые нами для стоянок. От вас я не могу скрыть, что экспедиция, на которую мы решились, чрезвычайно трудна. Я бы даже сказал, что она почти невыполнима. Лишь громадное мужество и настойчивость могут помочь нам в этом деле. Я рассчитываю на вашу преданность и самоотверженность.

– Сеньор дон Хосе Морено, – ответил дон Луис от имени своих друзей и от своего имени, – наше содействие вам обеспечено без всяких ограничений. Вы можете располагать нами по своему желанию.

– Благодарю вас, кабальерос! Я был убежден, что вы мне так ответите. Но я считал своим долгом сказать вам все откровенно. С другой стороны, не нужно предполагать только худшее и видеть будущее более черным, чем оно может быть на самом деле. Я надеюсь, я даже рассчитываю установить хорошие отношения с индейцами. А если это произойдет, мы спасены. Я не боюсь утверждать, что при этом условии успех нашей экспедиции обеспечен. Но именно по этому поводу мне необходимо сделать вам последнее и очень важное сообщение. Когда мы встретимся с индейцами – а это, по всей вероятности, будет скоро, – вы увидите меня в новой роли, которая покажется, без сомнения, странной вам, именно вам – людям цивилизованным, не знающим истории моего рода, вернее, знающим только то, что знают все, следовательно, очень мало. Так вот, что бы ни произошло, что бы я ни делал, что бы я ни говорил, – не выказывайте даже тени удивления! Скоро вы получите объяснение моего поведения, и оно перестанет вам казаться необыкновенным.

– Мы испытываем к вам настолько глубокое уважение, дорогой дон Хосе, – сказал Энкарнасион Ортис, – что никогда не позволим себе контролировать ваши действия или делать хотя бы самые легкие замечания по этому поводу.

– Я очень рассчитываю в нашем деле на преданность человека, которого вы все знаете. Я говорю о Великом

Бобре.

– Этот человек – мужественный и умный вождь! –

сказал горячо дон Луис. – Я очень уважаю его.

– Я имел возможность в самых различных обстоятельствах подвергать его испытанию, – сказал дон Хосе, – и каждый раз оставался им доволен. Надеюсь, что и на этот раз будет так же.

– Я отвечаю за него головой! – воскликнул Энкарнасион.

– Подождем еще судить о нем. Завтра все станет ясным.

Итак, кабальерос, это все, что я хотел вам сказать. Благодарю вас за ваше любезное внимание. Уже поздно… А мы все нуждаемся в отдыхе. Да пошлет вам бог добрые сны!

Подбросив в костер несколько охапок дров, дон Хосе, дон Луис и дон Энкарнасион завернулись в свои плащи и улеглись прямо на земле.

А дон Кристобаль пошел на проверку постов – он хотел своими глазами убедиться в том, что в лагере все обстоит благополучно.

На следующий день, на рассвете, как и было решено, караван, найдя брод, перешел на другой берег и, к большой радости дона Хосе и его спутников, встретил там поджидавших их воинов-команчей.

Оба отряда моментально построились в боевом порядке друг против друга. Некоторое время они стояли неподвижно. Потом раздался военный сигнал, засвистели в длинные рожки, выдолбленные из человеческой берцовой кости, и индейцы, сломав свои ряды, ринулись навстречу мексиканцам. Кружась вокруг них, почти касаясь их, они выполняли с необыкновенной ловкостью такую трудную и опасную вольтижировку, какую только может представить себе пылкая фантазия.

По второму сигналу они вновь быстро построились; один из всадников на великолепной черной лошади, одетый в парадный военный костюм, выехал вперед и остановился между двумя отрядами. В одной руке у него развевалась шкура белого бизона, он размахивал ею в знак мирных переговоров; в другой руке он держал тотем племени; это был шест длиной почти в двадцать футов, украшенный сплошь перьями и стеклянными бусами и заканчивавшийся вымпелом из лосиной кожи. На вымпеле был грубо намалеван гриф, сидящий на кактусе, – герб древних властителей Мексики; он тщательно сохранялся племенем, считавшим себя, не без оснований, происходящим от древних инков.

Индейский воин со шкурой бизона и тотемом в руках был Мос-хо-ке.

Дон Хосе Морено приблизился к нему и, по обычаю индейцев, протянул правую руку со сложенными пальцами в сторону воинов-команчей ладонью вверх.

Индейский вождь казался преображенным; в нем было столько благородства и величия, что мексиканцы с трудом узнали его. Это действительно был вождь воинственного и неукротимого племени.

Оба всадника встретились точно в середине пространства, остававшегося свободным между двумя отрядами.

Они остановились одновременно, приветствовали друг друга по индейскому обычаю, положив свою правую руку на левое плечо и склонив голову на грудь.

– Потомок сыновей Солнца – желанный гость для своих детей, – почтительно сказал индеец. – Сердце Грифов

Прерий радуется при виде его.

– Я счастлив приемом, оказанным мне моими детьми! –

с достоинством ответил дон Хосе. – Если мое тело было далеко от них, сердцем я всегда был с ними, среди доблестного народа.

После первого обмена любезностями, обязательными по индейскому церемониалу, всадники спешились.

– Вот моя лошадь и мое оружие, – сказал Мос-хо-ке. –

Пусть мой отец Седая Голова примет их, как свидетельство радости, которую доставило моему племени его появление среди нас.

Самый драгоценный подарок, который может предложить индеец, – это его лошадь и его оружие.

– Я приму эти дары из рук моего сына, – ответил дон

Хосе, – при условии, что в обмен он возьмет мою лошадь и мое оружие.

– Вождь должен послушаться своего отца, – поклонившись, сказал индеец и в знак того, что лошадь дона

Хосе теперь принадлежит ему, взял в руку поводья; потом, сделав шаг вперед, он опустился на одно колено и протянул старику тотем.

– Только потомок сыновей Солнца теперь имеет право, – сказал он, – держать священный тотем Грифов

Прерий! Пусть он соблаговолит принять его из рук своего сына.

Дон Хосе принял тотем и, два раза подряд наклонив его перед солнцем, сказал:

– Мос-хо-ке – умный и мужественный воин, поэтому священный и почитаемый знак должен оставаться в его руках! Он больше всех достоин его защищать.

В первый раз с начала разговора бесстрастное лицо вождя команчей выразило глубокое волнение.

– Мой отец добр. Он велик. Он справедлив. Он действительно потомок Солнца. Пусть он приказывает – его сыновья будут повиноваться, – с уважением склонясь перед стариком, сказал Мос-хо-ке.

И, потрясая переданным ему тотемом, Мос-хо-ке издал воинственный клич индейцев; воины-команчи с энтузиазмом повторили это клич; церемониал встречи был закончен.

– Мой отец выкурит большую священную трубку с моими молодыми воинами? – спросил вождь.

– Лагерь моих сыновей будет моим! – ответил дон Хосе

Морено с достоинством. – Я выкурю большую трубку Совета.

– Да будет так, – ответил вождь.

Мос-хо-ке приложил к губам свой военный свисток.

Раздались резкие протяжные звуки. По этому сигналу оба отряда соединились и помчались по направлению к горам, склоны которых, поросшие лесом, виднелись на горизонте, приблизительно в четырех – пяти лье от места встречи.

Не прошло и трех четвертей часа, как всадники достигли леса. Они пронеслись через него подобно урагану и остановились в лагере команчей.

Лагерь, большой и хорошо устроенный, был расположен в прекрасном месте, защищенном от внезапного нападения или набега.

Многие писатели и путешественники, описывая индейцев Северной Америки, почти всегда представляют их в виде диких людей – пьяниц, грязных, ленивых, погруженных в варварское состояние, из которого их невозможно извлечь никакими усилиями.

Этим авторам и путешественникам, по-видимому, попадались на глаза только какие-то выродки индейских племен, несчастные, спившиеся люди, ведущие нищенскую, паразитическую жизнь в окрестностях некоторых городов.

Но племена сиу, команчи, апачи, пауни и многие другие, которые мы могли бы перечислить, представляют собой могущественные племена, живущие на пространствах

Западных прерий. Они никоим образом не походят на те жалкие существа, которых описывают путешественники. У

них действительно другая цивилизация, не похожая на нашу, но тем не менее она существует.

Обычно они отличаются мягким нравом, развитым умом, а главное – пылкой любовью к свободе и независимости. Многие среди них, в особенности среди племени команчей и пауни, не притрагиваются к спиртным напиткам. Одиннадцать лет, проведенных мною среди команчей, заставляют меня воздать им должную справедливость…

Войдя в лагерь, охотники расположились там на отведенных им местах. В центре лагеря были возведены два шалаша, сплетенные из ветвей, – специально для дона Хосе

Морено и его друзей.

Мос-хо-ке послал глашатая просить мексиканских офицеров прийти к Костру Совета. Начальники команчей уже ожидали их там.

Дон Хосе и его три друга поспешили откликнуться на это приглашение.

Вожди-команчи встали при появлении офицеров, в знак уважения к своим гостям. Тут же была зажжена большая трубка, и ее стали передавать один другому. Все участники

Совета брали ее и курили в абсолютном молчании.

Последняя частица табаку испарилась вместе с дымом, и тогда Мос-хо-ке прервал молчание.

– Пусть Великий Дух, существующий равно для краснокожих и для бледнолицых, – сказал он, – обратит на нас свой добрый взор. Бог Ваконда читает в наших сердцах. Он знает, что мы собрались вместе для того, чтобы защитить справедливость и наказать зло. Мы сразу же отозвались на первый зов нашего отца – Седой Головы, и мы готовы ему служить. Пусть он, самый мудрый вождь среди нас, теперь скажет нам, что мы должны делать.

Вождь уселся на свое место среди общего молчания.

Все взгляды, в которых любопытство смешалось с большим вниманием, обратились на дона Хосе Морено.

Несколько мгновений старик оставался в задумчивости; потом, подняв голову, он стал говорить очень твердо, подчеркивая каждое слово.

– Вожди команчей! – сказал он на индейском языке, который знал в совершенстве. – Мои горячо любимые дети! Ведь в наших жилах течет одна кровь. Я не хочу напоминать вам о тех услугах, которые моя семья и я сам оказывали несчастным членам вашего племени, так как каждый раз, когда мы шли на помощь вашим братьям, мы лишь выполняла священный долг, долг по влечению сердца! Я пришел к Костру Совета как друг и как проситель, но также и как отец, который заранее уверен в том, что может рассчитывать на безграничную преданность своих детей.

Вожди молча поклонились, хлопнув в ладоши в знак их удовлетворения.

Дон Хосе Морено продолжал:

– Я должен вам объяснить, почему я взываю в настоящий момент к вашей преданности. Выслушайте же меня терпеливо. Несмотря на то что по прямой линии я являюсь потомком древних властителей Мексики, кровь нашего народа несколько раз смешивалась с кровью наших притеснителей. Это делалось с целью сохранить громадные богатства нашего народа, а также то значение, которым он пользовался среди коренных обитателей нашей страны.

После завоевания Мексики Фернандом Кортесом, этим авантюристом-изменником, разрушившим могущественную и прославленную мексиканскую народность, большая часть сокровищ, принадлежавших властителям-инкам, исчезла. Исчезла так бесследно, что испанцы, несмотря на все розыски, не могли обнаружить эти сокровища. Никакие мучения, никакие самые жестокие пытки не помогли вырвать эту тайну у благородных мексиканцев. Устав от бесплодных усилий, испанцы должны были признать себя побежденными и отказаться от поисков золота, решив, что оно действительно погибло безвозвратно.

– Это правда, – сказал Мос-хо-ке, – то же говорят и наши предания.

– Мой предок Истак-Паласин, родственник короля

Тескоко и племянник императора Гуайтимосина, последнего властителя Мексики, был единственным вельможей, оставшимся верным до конца этому несчастному монарху.

Вы знаете, что испанцы пытали Гуайтимосина, положив его на раскаленные угли, а вслед за тем почти месяц волокли его, как пленника, за испанской армией, пока, наконец, несчастный не был повешен на дереве.

– О да, – глухо прошептали индейцы, – вожди знают про эту страшную смерть.

– Однако за два дня до смерти, – продолжал дон Хосе

Морено, – Гуайтимосин, воспользовавшись моментом, когда ушла охрана, успел сообщить моему предку, давшему ему несокрушимую клятву молчания, точное место, где он спрятал сокровища империи. «Вы одной со мной крови, – сказал он. – Стерегите эти сокровища так, как нежная мать стережет свое дитя. Великий Дух озарил мой ум, и я сквозь эти облака вижу будущее. Придет день, когда дети нашей родины завоюют независимость. Борьба будет долгая и ожесточенная. Сокровище, которое я вам доверяю, поможет мексиканцам одержать победу. Сохраняйте его с величайшей заботливостью! Когда час придет, используйте золото для того, чтобы купить преданность человека, которому вы будете обязаны своим освобождением. Этот человек будет принадлежать к хищной испанской нации. Он продаст себя без всякого зазрения совести, если цена, которую вы ему предложите, удовлетворит его жадность и тщеславие». Два дня спустя последний владыка империи инков умер, вернее – его безжалостно убили.

Тайна сокровища, доверенная моему предку, была священно сохранена нашей семьей. Но предсказанное время настало. Час свободы пробил. Человек, которого мы должны купить, готов продать себя. Поэтому я обращаюсь к вам с просьбой помочь мне отвоевать сокровища властителей инков.

– Пусть мой отец приказывает, мы будем повиноваться,

– сказал Мос-хо-ке.

– Простите, сеньор, – сказал дон Луис Морен, которому дон Энкарнасион переводил слово за словом речь старика,

– не рано ли вы хотите вынести на свет эти богатства? У

многих людей может проснуться жадность. Вы так уверены в нашей победе?

– Увы, – с печальной улыбкой сказал старик. – Меня вынуждают к этому обстоятельства. Ведь вы знаете, что в последнее время мою семью преследуют несчастья.

– Простите меня, сеньор дон Хосе, что я растравил ваши раны.

– Я должен вам объяснить, полковник, причину моего решения. Знайте, что убийство моего сына и похищение

Линды являются той главной причиной, которая меня заставляет, не теряя ни одной минуты, увериться в существовании сокровища; иначе другой опередит меня и завладеет им.

– Что вы хотите этим сказать, сеньор?

– А вот что: когда-то из чувства милосердия я приютил и воспитал в своей асиенде Вега одинокого ребенка, сына одного испанца, убитого при столкновении с пастухом; этот мальчик – Горацио де Бальбоа…

– Испанский офицер, капитан! – вскричал потрясенный дон Луис.

– Именно он, – ответил дон Хосе. – Этот мальчик мне обязан всем, я доверял ему вполне; сначала он был у меня в асиенде тигреро, потом управителем. Одаренный несомненным умом, честолюбивый, но недобросовестный, он каким-то образом узнал о существовании сокровища; к счастью, ему неизвестна тайна захоронения клада. В нем вспыхнула жадность, и он окружил нашу семью шпионской сетью. Ему удалось узнать, что богатства нашей семьи находятся где-то на золотых приисках в саванне, под названием лагуны дель Лагарто. Он знает эту лагуну, так как мы были с ним там раз или два. В конце концов он сбросил маску и дошел в своей дерзости до того, что стал угрожать мне, требуя, чтобы я открыл тайну. Вместо того чтобы сурово наказать, я малодушно простил его и удовольствовался тем, что велел ему уехать. Он перешел к испанцам. Вы знаете уже, с какой жестокостью он теперь преследует меня! Набег на Пасо-дель-Норте, похищение моей дочери – все это входит в план его мести. Теперь, когда несчастная девушка в его руках, он надеется запугать ее и заставить открыть ему тайну сокровища…

– Боже, это не человек, это чудовище! – вскричал полковник.

– Да, это чудовище! Но я верю – бог не допустит, чтобы свершилось такое преступление.

– Белая девушка с голубыми глазами предупреждена.

Ожерелье ее отца уже передано ей. Воины Мос-хо-ке стерегут ее, – сказал индеец.

– Благодарю вас, вождь, вы возвращаете мне мужество.

– Если отец мой желает, то через три дня он может уже быть на золотом прииске. Что сделает отец мой Седая Голова: нападет ли на изменника йорри или направится раньше к лагуне?

– Сейчас я не могу дать ответа. Это решат обстоятельства, вождь.

– Мой отец сказал хорошо, он очень мудр. Когда он отправится в путь?

– На восходе солнца, если это возможно. Испанец ушел далеко вперед?

– Если мы захотим, мы его быстро догоним.

– Тогда поспешим, вождь, дорога каждая минута!

– Хорошо! Мос-хо-ке поведет своего отца дорогой орлов! Совет был закончен, и мексиканцы вернулись в свои шалаши. Туда по приказанию Мос-хо-ке были доставлены в изобилии еда и прохладительные напитки.

XV. ПЛЕННИЦА

Дон Хосе Морено, бывший хозяин и покровитель дона

Горацио де Бальбоа, очень верно охарактеризовал своего приемыша. Взятый, по доброте дона Хосе, на воспитание, имевший в лице дона Хосе постоянного покровителя и защитника, поставленный им в положение почетное, исключавшее всякий намек на положение слуги, – Горацио ответил на все эти благодеяния черной неблагодарностью.

Нельзя сказать, что этот человек был злее, чем кто-либо другой в подобных обстоятельствах; наоборот, он вел себя, может быть, даже лучше других; нередко он доказывал свое усердие и даже преданность приютившей его семье.

Но у него наряду с этими хорошими качествами, скрытыми подобно жемчужинам в непостижимых глубинах его сердца, были и три порока, из которых самого меньшего было бы достаточно, чтобы погубить обладателя его, как бы умен и закален тот ни был.

Горацио де Бальбоа был тщеславен, жаден и завистлив.

Дон Хосе Морено сделал большую ошибку, поставив его выше, чем Горацио мог рассчитывать, и открыв перед ним горизонт, совершенно ослепивший и сбивший его с толку.

В душе Горацио родилась зависть, безумное стремление достигнуть невозможного. Вместо того чтобы смотреть на стоящих ниже его и чувствовать себя счастливым, сравнивая свое неожиданное возвышение с их положением, он мучился вопросом, почему он не стоит наравне с теми, кого только случайность, по его мнению, вознесла так высоко. Разве, по существу, он не был таким же, как и они? Много таких размышлений, неверных и сумасбродных, приходило ему в голову.

Восстание в Мексике укрепило его надежды завоевать себе то место в жизни, которого он добивался. Но, вместо того чтобы стать на сторону слабых и угнетенных, как не преминул бы сделать человек с благородной душой, Горацио присоединился к угнетателям; у них он надеялся найти нужную поддержку, чтобы силой взобраться на те скользкие ступени, которые привели бы его к исполнению мечты.

Почти независимое положение в асиенде давало ему возможность встречаться и сговариваться со всевозможными авантюристами с целью объединить их. Вскоре он исчез из асиенды и стал во главе разбойничьей шайки.

Собственной властью он дал себе чин капитана, поднял испанское знамя и начал воевать, то есть воровать, грабить и уничтожать друзей и врагов под предлогом преданности испанским интересам.

Правда, испанцы не больше, чем мексиканцы, были склонны отвечать за поступки подобного союзника, деятельность которого скорей уменьшала их популярность, чем привлекала к ним сторонников. Разгадав его сомнительный патриотизм, разрушавший их влияние в стране, они пытались несколько раз уничтожить его отряд и отделаться от него самого.

Но эти попытки ни в какой мере не затрагивали дона

Горацио де Бальбоа; его великолепно организованный отряд, состоявший из пятисот отъявленных бандитов, мог бы свободно противостоять и более значительным силам, чем те, которые посылались против него.

Дон Горацио стремился избежать конфликта, могущего скомпрометировать его репутацию сторонника испанцев; поэтому, как только он узнавал, что испанский отряд, посланный против него, должен был его настигнуть, он тотчас же отступал; и поскольку он прекрасно знал страну, ему это легко удавалось.

Однако капитан не скрывал от себя, что его положение чрезвычайно ненадежно, что любая случайность может свергнуть его с пьедестала, на котором он очутился благодаря политической обстановке.

Он считал, что единственное средство упрочить свое положение и навсегда укрыться от капризов неблагодарной судьбы – это приобрести богатство, достаточное, чтобы купить доброе отношение даже самых злейших своих врагов.

И вот это богатство, о котором он так давно мечтал, сверкало перед его глазами, как обманчивый мираж; надежда овладеть им заставляла его трепетать и сделалась единственной целью жизни.

Это богатство существовало – громадное, неисчислимое, погребенное в тайнике, неизвестном никому, кроме семьи его покровителя. Однажды дон Хосе Морено в присутствии Горацио допустил ужасную неосторожность, разговорившись со своей дочерью об этих поразительных залежах золота.

Дон Горацио де Бальбоа, бывший тогда управителем в асиенде Вега, чуть не потерял сознание, услышав о таком кладе, которым его хозяева, как казалось, пренебрегали; он тут же дал себе клятву, что любой ценой эта груда золота будет принадлежать ему.

Еще два или три раза отец и дочь обсуждали при нем этот вопрос; но, хотя у них не было никаких сомнений в преданности дона Горацио де Бальбоа, обыкновенная осторожность заставляла их говорить таким образом, что сведения, извлекаемые им из этих разговоров, были ничтожно малы.

Однако и этих неясных намеков было достаточно для

Горацио; да, кроме того, события заставляли его торопиться: положение становилось серьезным. Молодой человек не мог больше колебаться, его решение было принято и именно так, как мы уже говорили: однажды он покинул асиенду.

Прошло довольно много времени, пока до его покровителей дошел слух о нем. Дон Хосе Морено был слишком честен, чтобы подозревать в предательстве человека, которого он в течение долгого времени осыпал благодеяниями. Он предположил, что испанское происхождение увлекло Горацио на эту роковую дорогу, и он искренне жалел его.

На самом же деле дон Горацио с неустанной энергией шел к намеченной цели, не брезгуя для этого никакими средствами и действиями. Но все его попытки обнаружить сокровище потерпели крушение именно из-за отсутствия сведений о точном местонахождении клада. А то, что этот клад действительно существовал, не представляло для него никаких сомнений: он слишком хорошо знал дона Хосе

Морено.

И вот, испробовав все средства, выбитый со всех позиций, он решил похитить донью Линду.

Эта мысль много раз приходила ему в голову, и всегда он ее с ужасом отгонял. Несмотря на свое моральное падение, он невольно испытывал глубокое уважение к этой прекрасной и невинной девушке, от которой он навеки был отделен непроходимой пропастью. Одна только мысль похитить Линду у ее отца заставляла его содрогаться. Однако наступил тот страшный час, когда жадность впилась ему в сердце так тяжко, что убила в нем все хорошие чувства. Золотой мираж, вечно сверкавший перед его глазами и манивший своими кровавыми отблесками, довел его до такого помрачения ума, что – побежденный в этой последней битве, как и во всех предыдущих, – он заставил свою совесть замолчать.

Тогда-то Горацио и его квадрилья, как стая хищников ринулись на Пасо-дель-Норте.

Но и на этот раз он снова проиграл: энергичное вмешательство Энкарнасиона Ортиса и дона Рамона Очоа вынудило его бежать. В бою он потерял храбрейших из своих солдат.

Новая неудача, вместо того чтобы заставить задуматься и отказаться от своего ужасного замысла, наоборот, вызвала в нем яростное желание возмездия; он решил отомстить своим врагам, выказавшим необычайное благородство и давшим ему возможность бежать и спастись просто чудом.

Первой его заботой было собрать и пополнить почти уничтоженный, разбитый в Пасо-дель-Норте отряд.

Потом с чисто кошачьим терпением, присущим некоторым злодеям, которые набили себе руки в осуществлении темных дел, Горацио стал ожидать случая, который помог бы ему привести свой план в исполнение.

И случай представился – тем легче, что в данное время те, кого он хотел захватить врасплох, считали его бессильным, и у них не было даже мысли, что они могут попасть в ловушку.

Когда в результате ужасной схватки, стоившей жизни брату Линды, она попала в руки Горацио де Бальбоа, в душе его произошел непонятный для него самого переворот. Глядя на свою жертву, заплаканную, дрожащую от страха перед ним, капитан испытал не то чтобы нежность, –

нет: что значило для него трогательное отчаяние несчастного ребенка! – он почувствовал, что его взволновала сверкающая красота Линды. Безотчетное, тайное волнение овладело им. Было ли это только радостью от сознания, что он наконец получил власть над Линдой – ведь она знала место скрытого сокровища, о котором он так жадно и так долго мечтал, – или это было чувство гораздо более нежное, о возможности которого до сих пор он не подозревал и которое заставило его сердце биться так сильно?.

Горацио не мог бы ответить на это.

Когда во время схватки его отряда с квадрильей дона

Луиса Морена ему показалось, что молодая девушка может ускользнуть от него, им овладело бурное отчаяние при одной только мысли потерять донью Линду. На какое-то мгновение его оставила даже мысль о сокровищах, составлявших цель его жизни. С полнейшим хладнокровием он решил умереть, но не выпустить из рук своей пленницы.

Он не остановился ни перед чем, чтобы ее защитить, и рисковал своей жизнью с полнейшей самоотверженностью.

И когда ему удалось отвоевать паланкин, в котором находилась донья Линда, он ощутил невыразимое счастье, убедившись, что ее не смогли вырвать из его рук и она осталась в его власти.

Что было в его сердце? Любовь? Жадность? Никто не мог бы объяснить.

Надо отдать справедливость дону Горацио – он относился к своей пленнице с глубоким уважением и величайшей заботливостью. Для него было законом удовлетворять ее малейшие прихоти и исполнять любые приказания. Он никогда не возмущался тем, что молодая девушка обращается с ним высокомерно и, не скрывая, высказывает ему свое презрение.

На следующий день после появления в испанском лагере индейского вождя, на рассвете, отряд поднялся и отправился в путь.

Вопреки обыкновению, дон Горацио в продолжение всего утра подчеркнуто не приближался к паланкину, в котором находилась задумчивая и равнодушная донья

Линда, а ехал далеко впереди своих всадников.

Мы говорим, что донья Линда была равнодушна и рассеянна. На самом же деле ее наполняла смутная надежда тут же, сейчас встретить помощь, о которой говорилось в письме, полученном ею накануне таким необычным образом. Но ничего не происходило. Наоборот, прерия становилась все более и более пустынной. По мере того как караван подвигался вперед, пейзаж становился все более диким, мрачным и безнадежным.

Песок заменил собою зелень. Голые, чернеющие на фоне неба утесы вырезывались тут и там своими темными силуэтами. Деревья встречались все реже и реже. Лишь несколько чахлых кустов хлопчатника окаймляли берега

Рио Хила, по которым в это время проходил отряд. Сильный поток нес в своих илистых желтоватых водах вырванные с корнем деревья, замедлявшие порой течение реки.

Да, это была настоящая пустыня в своем угрюмом и гнетущем величии.

В десять часов утра по приказу начальника отряд остановился у рощи драгоценного дерева, которому краснокожие дали выразительное название: «Хозяин Вод».