Странный сон! В голове вспыхивает призрачный образ, мешает заснуть, выталкивает из объятий морфея, кричит — рисуй. И не денешься никуда от приступа ночного вдохновения, не возможно закрыть глаза и вернуться в царство сна. Вдохновение не разбирает, где день, где ночь. Оно как вспышка в мозгу, заставляет вскакивать и спешить к карандашу.
Одна линия, вторая, третья… Не то, тот образ не такой контрастный. Художник пытается снова, растушевывает рисунок, наводит тени, затемняет фон. Не то… Очередной искореженный лист бумаги летит на пол, а карандаш танцует на чистом поле. Грифель, едва касаясь, ласкает бумагу, оставляя едва заметные полосы, которые медленно превращаются в задуманный образ. С бумаги глядит на него лицо из сна… Опять не так… Что-то лишнее на этом рисунке. Ему не хватает прозрачности. Рука выдергивает очередной белый лист, карандаш начинает новый вальс.
Уже светло без ламп, утро настойчиво стучится в окно, а источенный уставший карандаш никак не спляшет дуэтом с белоснежной шероховатостью листа бумаги. Все не то… Ночной художник раздраженно сметает на пол неудавшиеся эскизы, подходит к окну, не опуская карандаш. Вздыхает, вглядываясь в белый, как молоко туман на улице, сквозь который проникают волны света. И образ тот, как легкая дымка в тумане. Если бы рисовать на его белых крыльях.
Рисовать на тумане… Мысль настойчиво стучится в мозг, хотя он прекрасно понимает её абсурдность. Рука попыталась коснуться тумана, но наткнулась на стекло. Художник задумчиво смотрит через прозрачную преграду на туман и неуверенно касается стекла карандашом. Едва различимая полоса пересекает окно, видимая только благодаря туману. Стекло смеется, не позволяет уставшему художнику оставить метку на гладкой поверхности. Усилия только ломают тонкий грифель… Усилия бесполезны… Но образ из сна — портрет карандашом по стеклу на белесом полотне тумана.
И борьба не закончена. Тонкое лезвие истачивает черный грифель в темный порошок, оставляя от танцующего карандаша только горку графитного пепла. Художник окунает палец в черный порошок и проводит линию на стекле. Затемняет графитом прозрачную поверхность, оставляя едва различимый профиль незнакомки из сна. Образ рисует туман, повторяет с небрежной точностью. Вот он — его фантом, его ночной посетитель.
Художник удовлетворенно вздыхает, глядя на испачканное картиной стекло. При дневном свете, будут видны лишь грязные разводы грифеля, но на фоне тумана — его видение.
Телефонный звонок вырывает из плена фантазий.
— Алло! — хотя так не хочется делиться с кем-то.
— Андрюш, привет! Ты что спишь ещё?
— Нет, Саш. Я сегодня очень рано встал.
— Что опять? Знаешь, иногда спать нужно. И художники по ночам не рисуют.
— Ну, я один такой неправильный. Ты забыла — я скрываюсь. Разве может скейтер заниматься такой ерундой как рисование.
— Забей! И хватит уже глупости городить. Твои работы нарасхват и твои дружки-скейтеры первые в очереди за ними, между прочим.
Андрей улыбнулся, представив до боли родное рассерженное лицо.
— Я ночью не на скейтах рисую. Меня, блин, потянуло на портреты. Ладно, хрен с ним, ты чего хотела?
— Солнце, ты в «Экстриме» сегодня будешь?
— Как обычно. Мне же нужно форму восстанавливать.
— Мы заедим с Миленой, приглашение на игру доставим.
— Жду…
В трубке тишина. Андрей уверен, что Сашка там думает о том же, что и он. У них довольно часто такие паузы в разговоре возникают.
— Соскучился… — только и сказал он в трубку.
— Я тоже, с этой игрой совсем нет времени. Меня Костя по всем мероприятиям таскает и передохнуть не дает. Скоро взвою от вечерних платьев и его дружков.
— Тогда жду со скейтом, — усмехнулся ей в трубку.
— О, ты как всегда в точку! Я мечтаю уже… Давно мы последний раз катались. Только не в «Экстриме». Лучше завтра утром, на лебедке.
— И Ветхий тебя отпустит?
— Я сбегу, — шепотом пообещала она.
— Тогда жду с нетерпением.
— Ладно, Андрюш, я побежала. Дел по горло.