Карденио

Глава X

Неожиданное появление Карденио посеяло волнение между краснокожими. Но когда дикари опомнились и разглядели, что весь этот переполох произведен всего-навсего юношей, почти ребенком, волнение сменилось яростью. Она еще более усилилась при виде трупов обоих колдунов, лежавших на земле с искаженными в агонии лицами.

С диким криком бешенства уже готовы были они ринуться всей толпой на отважного юношу, смотревшего на них с презрительной улыбкой и готового каждую минуту выстрелить, но какая-то непреодолимая сила удержала их. Под горящим взглядом Карденио и дулом ружья, нацеленного на них в упор, дикари испытывали какой-то безотчетный трепет.

– Хочу предложить вам некоторые условия! – громким, твердым голосом проговорил юноша.

При этих словах Черная Птица, державшийся все время в стороне, выступил вперед, поняв, что настала удобная минута вернуть потерянную власть. Медленно прошелся он между воинами и остановился в десяти шагах от Карденио.

– Что нужно белому? – холодно спросил он.

– Справедливости! – последовал лаконичный ответ.

– Уши вождя открыты. Пусть молодой воин говорит. Черная Птица слушает его!

Не изменяя своего положения и не опуская ружья, юноша громко проговорил:

– Я вижу, что воины сиу обратились в трусливых ланей! Они теперь ведут войну с женщинами, пользуясь их слабостью и беззащитностью.

Глухой ропот пробежал между индейцами, но грозное и повелительное движение руки вождя заставило их замолчать.

– У всех индейских племен существует обычай уважать женщин, – гордо продолжал Карденио. – Недостойно храбрых воинов пользоваться их слабостью и подвергать мучениям. Этим вы навлекаете на себя позор! А теперь слушайте, что я хочу предложить вам.

– Слушаем! – проговорил Черная Птица.

– Вы возвратите немедленно свободу обеим белым женщинам и отпустите их домой в сопровождении белого пленника.

– Положим, мы согласимся на это предложение. Но что мои воины получат взамен? Они не могут возвратиться домой с теми жалкими скальпами, которые им достались. Мы понесли большие потери, но от наших выстрелов не погиб ни один белый предводитель. Черная Птица ждет ответа молодого орла. Пусть говорит быстрее! Кровь наших братьев вопиет о мщении.

– Я дам вам возможность удовлетворить это чувство, – твердым голосом проговорил отважный юноша. – Исполните мое требование, отпустите пленниц, и я тотчас разоружусь и отдамся в ваши руки. Я еще молод, но вам всем хорошо известна моя сила и верность глаза. От моих пуль погибло немало ваших воинов. Так возьмите меня, привяжите к одному из столбов, и я буду в продолжение многих часов услаждать ваш слух предсмертной песней.

Индейцы высоко ценят храбрость, поэтому предложение Карденио было принято с удивлением и восторгом.

Но тут какой-то крик отвлек внимание краснокожих. Все взоры устремились в ту сторону, где показалось около сотни всадников. Впереди неслись дон Бартас, незнакомец, Пламенное Сердце и дон Рамон.

Быстрым как молния движением Черная Птица обернулся и толкнул аббата так сильно, что тот упал. Но это падение спасло ему жизнь, так как в ту же минуту пули засвистели над его головой.

– Теперь мы квиты! – с нервным смешком пробормотал Черная Птица и вскочил в седло. – Вперед! – закричал он. – Смерть апачам!

– Смерть, смерть апачам! – повторили краснокожие, устремляясь за своим предводителем. Пленники были забыты. Несмотря на овладевшее ими бешенство, сиу, будучи опытными воинами, поняли, что в открытом поле они не в состоянии атаковать неприятеля, а потому бросились к густому лесному участку, где спрятались, готовые каждую минуту отразить нападение.

Между тем отряд апачей проскакал мимо, не обращая на них никакого внимания, и направился прямо к берегу, где находились пленники.

Трудно описать радость, охватившую всех членов семьи дона Бартаса при свидании друг с другом; объятиям, слезам и поцелуям не было конца; от счастья никто не мог выговорить ни слова.

В продолжение этой трогательной сцены незнакомец и аббат стояли несколько в отдалении от остальных и вели оживленную беседу, а Карденио снова сел на своего скакуна.

– Ну что же, отец, – спросил он дона Бартаса, – перестали ли вы сердиться на меня за то, что я покинул вас в саванне и прискакал сюда раньше других?

– Негодный мальчишка! – голосом, полным любви и нежности, проговорил дон Мельхиор. – Ты причинил мне много беспокойства, но зато теперь доставил невыразимую радость. Ведь это ты спас их!

Но в эту самую минуту до них донеслись дикие крики и холодные щелчки выстрелов.

– К оружию! – воскликнул дон Рамон.

Все бросились по своим местам, но Карденио и миссионер поспешили к донье Хуане и Флоре. Они увлекли их под защиту скалы, где они могли оставаться в полной безопасности. – Карденио, останься с нами! – с мольбой воскликнула! Флора.

– Дитя мое, не покидай нас, умоляю! – со слезами проговорила донья Хуана.

– Я не могу сделать это! – горячо возразил Карденио, вскакивая в седло. – Мое место около отца! – С этими словами он пустил лошадь в карьер и исчез.

– Боже мой, Боже мой! Спаси его! Спаси их! – с отчаянием прошептали обе женщины.

– Помолимся! – сказал миссионер. – Господь, который сегодня так много сделал для нас, не покинет нас и теперь!

Всадники неподвижно стояли на занятой ими позиции, тревожно всматриваясь в сторону леса, откуда доносились звуки выстрелов и где, видимо, шло жестокое сражение. Между тем крики все приближались, и вскорости между деревьями замелькали разрисованные полуобнаженные фигуры индейцев, спасавшихся бегством. Заметив укрепленную линию воинов дона Бартаса, они поспешно снова скрывались в чаще. Дон Мельхиор понимал, что это было последнее, решительное сражение, и, приняв начальство над своими воинами, разделил их на два отряда: один, в котором находились незнакомец, Карденио и дон Рамон, он оставил на прежнем месте, а другой – под начальством Пламенного Сердца – расположил напротив первого, на расстоянии пятисот шагов от него.

Между тем положение индейцев, застигнутых в засаде врасплох, было критическим. Дело в том, что комендант Эдвард Струм, отпустив Педрильо с самым неблагоприятным для дона Бартаса ответом, тотчас же отдал одному из офицеров приказ отправиться в расквартированный поблизости ирландский батальон и немедленно возвратиться с двумя сотнями драгун, причем каждый драгун должен был прихватить к себе на лошадь еще по одному пехотинцу. Это приказание было немедленно исполнено, и через два часа Эдвард Струм, по-прежнему осыпая всех бранью и проклятиями, выступил из города во главе отряда и направился к имению дона Бартаса.

Трудности пути задержали отряд в дороге. Несмотря на горячее желание подоспеть вовремя на помощь, Эдвард Струм достиг усадьбы только через час после происшедшего там и описанного нами кровопролитного сражения. Это было как раз в ту минуту, когда дон Бартас собирался выступить в погоню за сиу, похитившими его жену и дочь.

Все это было немедленно сообщено Эдварду Струму. Тут же собрали небольшой военный совет, который принял следующее решение: дон Мельхиор с отрядом из пятидесяти пеонов должен был выступить в погоню за краснокожими кратчайшим путем. Остальные же пеоны и воины Пламенного Сердца присоединялись к отряду майора Струма, чтобы служить ему проводниками через Леону, так как нужно было непременно отрезать краснокожим дорогу к отступлению. Их собирались захватить на самом берегу реки Рио-Браво-дель-Норте, через которую сиу не в состоянии были уже переправиться: лошади их и так были слишком измучены. Между прочим условились, что авангард не вступает в битву с сиу до прихода второго отряда. Когда все было обдумано и решено, мужчины немедленно пустились в путь, оставив на плантации с десяток пеонов для защиты женщин и детей.

Достигнув леса, Эдвард Струм велел всем пехотинцам спешиться, а драгунам и апачам оцепить лес. После этого он бросился в атаку, не обращая внимания на неприятельские пули, свистевшие над его головой. Индейцы поняли свое безвыходное положение, но отчаяние придало им храбрости. Они решились умереть, но умереть истинными воинами с оружием в руках.

Как львы, защищались они, не отступая ни на шаг, решаясь даже на рукопашную схватку с неприятелем. Но, несмотря на безоглядную храбрость, они не могли справиться с превосходящими силами врага и должны были постепенно отступить из леса. Черная Птица собрал около себя немногим более сотни оставшихся в живых воинов и, испустив пронзительный крик, бросился из чащи в открытое поле, надеясь уйти от неприятеля. Но здесь со всех сторон на него обрушились воины Пламенного Сердца и пеоны дона Бартаса. Однако и двойной натиск не смог сломить железную волю индейцев. Собравшись около вождя, они не дрогнули и храбро отразили неприятеля.

Несмотря на чудеса храбрости, число сиу быстро уменьшалось. Они поняли, что наступил их последний час, и, перестав отражать нападение, исступленно бросились в атаку на неприятеля.

Прошло несколько ужасных мгновений; вдруг громкий крик огласил окрестности. Все было кончено – последний сиу пал на поле битвы.

Из пятидесяти апачей в живых остались только двадцать. Остальные были убиты вместе с лошадьми.

Дон Бартас, бледный и окровавленный, лежал на земле. Около него на коленях стояли Карденио и незнакомец, стараясь перевязать раны и не замечая, что и сами они в крови.

Между тем к раненому приблизился Эдвард Струм с офицерами. Вскоре появились донья Хуана, Флора и миссионер, которых вывел из укрытия Пламенное Сердце. Мать и дочь в слезах опустились около умирающего.

– Мне очень плохо, – едва выговорил дон Мельхиор, – но я благодарю Господа, что он послал нам победу над язычниками и дал возможность еще раз увидеть всех, кого я так горячо люблю: тебя, моя дорогая Хуана, и вас, мои милые дети. Да будет воля Господня над нами и да будет благословенно имя его!

– О, вы не умрете, отец! – с рыданием воскликнула Флора.

– Ты ошибаешься, дитя мое! Смерть уже близка. И только одно меня печалит в эту минуту: я оставляю вас одинокими, без друзей! – Он тяжело вздохнул.

Между тем, пока дон Мельхиор говорил, миссионер освидетельствовал и перевязал его раны. При последних словах раненого он поднялся и с улыбкой, которая сразу оживила все сердца надеждой, проговорил:

– Успокойтесь, дон Мельхиор не умрет; его раны очень серьезны, но не смертельны. Кроме того, я приложу к ним такой живительный бальзам, который поможет их заживить и прольет в его душу луч небесной радости.

– Боже мой! – воскликнул дон Мельхиор.

– Благодарите Бога, дон Бартас, наконец раскаяние проникло в сердце человека, причинившего вам столько несчастий. Ваш шурин умоляет вас простить ему недостойное поведение и присылает к вам своего сына, чтобы испросить ваше прощение. Дон Антонио Бустаменте, граф Пучерда, теперь ваша очередь выполнить поручение, возложенное на вас вашим отцом.

– Дядя, – с нескрываемым волнением проговорил молодой человек, – королеве известно, что вы никогда не переставали быть верным ей, что вы никогда не были сообщником Цумалакарегуа Кабреры и что низкая клевета (при этих словах голос его дрогнул и слезы засверкали на глазах) была возведена на вас моим отцом для того, чтобы завладеть вашим состоянием и титулом. Дядя, все ваши имения вам возвращены, и вы назначены губернатором Каталонии! Отец непременно хотел, чтобы я лично передал вам все это вместе с королевскими грамотами, чтобы удостовериться в вашем прощении и дружбе!

– Брат!.. Сестра!.. – воскликнул старик с безграничной радостью, тогда как слезы медленно текли по бледным его щекам. – Боже! Ты посылаешь мне слишком много счастья!

– Черт подери… хм… полаг… хм… Воздух что-то здесь свежеват, хм… – говорил майор Струм, утирая украдкой слезы. – Вот это называется наградить по-королевски! И я также, хм, ну, черт возьми… Я вам говорил, падре, что отомщу! Кх, хм…

– Вы благороднейший человек, майор! – протягивая руку, проговорил священник.

– Ну уж это вы чересчур, черт подери! – воскликнул Эдвард Струм, до боли сжимая протянутую ему руку. – Я скотина… хм… ну да это все равно, хм! Вы, черт возьми, можете всегда рассчитывать на меня…

При последних словах коменданта все присутствующие разразились громким смехом.

Надежды миссионера сбылись.

Через три месяца дон Бартас вполне оправился от ран и поехал в Испанию со всей семьей и племянником. Перед отъездом он ликвидировал свои дела, причем хотел во что бы то ни стало оставить все владения в Техасе аббату Полю-Мишелю.

Миссионер долго отказывался и согласился принять этот подарок только при условии, что он употребит его на пользу несчастных и построит в Кастровилле церковь. Дон Бартас изъявил на это свое полное согласие.