Кардинал Блэк

Глава двадцать четвертая

— Что будем делать?

Самсон Лэш не ответил. Он уже довольно давно сидел за столом в своем кабинете, гипнотизируя взглядом стоявшую перед ним глиняную белую чашу, в которой покоилась горстка коричневого пепла, собранного со стола. Под огромными, слегка подрагивающими от смятения пальцами правой руки вице-адмирала лежал найденный им обгоревший кусок пергамента…

— Что мы будем делать? — повторил свой вопрос Кардинал Блэк, зажимая разбитый нос пропитавшейся кровью тряпицей. Вокруг его глаз постепенно расплывался уродливый ярко-пурпурный синяк.

Еще несколько секунд Лэш молчал, затем тихо выдохнул:

— Делать… — Его голос звучал едва слышно и отстраненно, взгляд был рассеянным. — Да. Мы должны что-то предпринять.

— Остальные жаждут действий! — воодушевленно воскликнул Блэк. — Мы должны немедленно отправиться в погоню! Каждая минута нашего промедления дает беглецам…

— Хватит, — перебил Лэш, и хотя это был всего лишь шепот, его оказалось достаточно, чтобы Блэк послушно закрыл рот. Скрытая ярость вице-адмирала пробивалась даже сквозь его полушепот звуком скрежета лезвия о шлифовальный станок. — Приведи ко мне Филина, — сдержанно произнес он.

Несколько мгновений Блэк медлил, а затем все же вышел из кабинета, оставив своего собеседника в одиночестве. Лэш продолжал задумчиво сидеть, периодически приподнимая чашку с пеплом со стола и вертя ее в руках. Вместе с этими листами пергамента сгорели его мечты, которые он лелеял столько лет.

И ведь у него отобрали не только это!

Лэш вновь и вновь возвращался к воспоминаниям о том, что произошло.

Когда звуки за дверью окончательно смолкли, Лэш первым осмелился покинуть комнату, в которую загнали их Корбетт и Девейн.

— Элизабет? — позвал он. Ответа не последовало, и он предположил самое худшее, в панике позвав ее снова. Сердце заколотилось в груди, и Лэшу с трудом удалось взять себя в руки. Секунду поразмыслив, он догадался, что Элизабет жива — она стала заложницей Девейна и Корбетта.

Не успев выдохнуть с облегчением, он опустил взгляд и увидел на полу нечто ужасное… то, что вмиг лишило его голоса, заставило сердце вновь пуститься в галоп и убило что-то в его душе. Сомнений в том, что это такое, быть не могло. Побледнев, Лэш опрометью бросился в свой кабинет и обнаружил, что весь его стол усеивают жалкие хлопья пепла — все, что осталось от чертежей воздушного корабля.

Его тело вдруг охватила леденящая резкая боль — словно что-то резко вырвало его из привычного мира, где он все держал под контролем, и перенесло на порог иной реальности, где бал правили хаос и безумие. Пожалуй, впервые в жизни Самсон Лэш почувствовал себя почти невесомым — маленьким и дрожащим — глядя сверху вниз на то, что было оставлено ему в качестве жесточайшей насмешки. Время для него будто замерло и потеряло всякий смысл. Суета, начавшаяся в доме, сейчас совершенно не волновала его.

Филин тем временем отправил четверых своих людей в парк. От Перри с пулевым ранением груди теперь не было никакого толку, и Филин сразу списал его со счетов. Поисковая группа обшарила парк и быстро наткнулась на тело Богена. Вскоре из своего укрытия к ним вышел один из возниц экипажа и, не таясь, рассказал, что произошло.

К моменту, когда тело Богена внесли в дом и положили в гостиную, Лэш — потерянный и посеревший — вернулся из своего кабинета. Он выслушал доклад людей Филина и отправил в яму человека, который обнаружил, что дверь в туннели по какой-то причине открыта.

Как Корбетту удалось обнаружить вход под ступенями беседки? Кто оставил дверь незапертой? Неужели кто-то нарочно отпер ее?

В голове Лэша возникали вопросы, но ни над одним из них он не был готов размышлять — разум застилало небывалое чувство утраты. И вот теперь он старался обуздать это чувство, сидя за столом в своем кабинете и продолжая вертеть в руках чашку с пеплом.

Через несколько минут, в течение которых Лэша одолевали горькие размышления о превратностях судьбы, вернулся Кардинал Блэк в сопровождении Филина.

— Закройте дверь, — бросил им Лэш все тем же тихим и слабым голосом. Затем он перевел взгляд на Филина и кивнул. — Твои люди уже уехали?

— Только что. Я распорядился, чтобы Перри отвезли в больницу Хайклиффа.

Лэш вновь опустил взгляд на чашку.

Накануне аукциона Филин договорился, что в шесть часов прибудут два экипажа и развезут шестерых его людей по домам. Далее Лэш должен был заплатить Филину за услуги, а затем один из его экипажей должен был доставить его домой, в Саутворк. Теперь, когда все мероприятие покатилось в тартарары, оставалось лишь довольствоваться жалкими остатками изначального плана.

— Садитесь, — сказал Лэш.

Филин пододвинул стул к столу вице-адмирала, а Блэк устроился в темном углу, осторожно ощупывая ноздри с запекшейся кровью и время от времени издавая звуки, напоминавшие нечто среднее между рычанием и сплевыванием.

Филин заговорил:

— Сэр, я сожалею…

— Замолчи, — оборвал его Лэш. Еще несколько секунд покрутив в руках чашку с пеплом, он, наконец, нашел в себе силы отставить ее в сторону. — Ну, что ж, — буркнул он, — вот, до чего мы докатились.

— И все же позвольте кое-что сказать, — вновь отважился Филин. Он выждал несколько мгновений, и, не услышав от Лэша возражений, продолжил: — В такую погоду передвигаться быстро они не смогут. Уверен, вы знаете, по какому маршруту они поедут, и…

— По северо-западной дороге, — сказал Лэш. — Да, знаю.

— … и я сомневаюсь, что у Девейна или Корбетта за плечами большой опыт в обращении с экипажем такого размера или упряжкой из четырех лошадей. Они будут стеснены обстоятельствами, — продолжил Филин. — У вас же, напротив, есть неоспоримые преимущества: вам не надо будет беспокоиться о том, чтобы охранять двух заложников, и, я полагаю, у вас есть еще один опытный кучер.

Эта речь была встречена сдержанным коротким кивком Лэша, во взгляде которого сквозило безразличие.

— Допускаю, что, каким-то чудом, им даже удастся добраться до первого постоялого двора, — продолжил Филин, — хотя я в этом сильно сомневаюсь. В любом случае им придется дать лошадям отдых, а в такой снегопад, это случится скорее рано, чем поздно. Полагаю, мы мыслим одинаково: на их поимку уйдет всего день.

— Спасибо за твое мнение, — сухо ответил вице-адмирал.

Повисло молчание.

Филин нервно поерзал на стуле.

— Самсон… — Голос его слегка дрогнул. — Мы работали вместе… на благо страны последние три года. Я служил вам в меру своих возможностей и уверен, что доказал свою ценность, поставляя… гм… сырье для эпизодов мисс Маллой. И я буду продолжать служить вам впредь. А из-за случившегося прошлой ночью я даже… готов урезать вполовину сумму, которую вы обещали мне — в знак уважения и доверия к вам. — Он замолчал и несколько раз моргнул. Вид у него был растерянный, так как эта новость не вызвала должной реакции со стороны Лэша. Более того: она не вызвала никакой реакции.

Филин прочистил горло.

— Думаю, это будет справедливо, вы согласны?

Лэш откинулся на спинку кресла и сказал:

— Я хочу знать, кто оставил дверь незапертой. Когда твои люди уносили тела, им выдали ключ, который был возвращен и сейчас лежит в верхнем ящике стола. Тот, кто не запер дверь, позволил Корбетту войти. — Вице-адмирал угрожающе сощурился. — Кто это был?

— Нужно время на то, чтобы провести расследование, — осторожно сказал Филин. — Но, поверьте, я непременно это сделаю.

— Не нужно никаких расследований, — отмахнулся Лэш. — Я считаю, что ответственность за случившееся лежит исключительно на тебе — вот, что справедливо.

Филин напрягся.

— Да, конечно, я не слагаю с себя ответственности, но… поймите, Самсон, для вчерашнего вечера я выбрал только проверенных людей. Лучших людей, если хотите. Они не раз зарекомендовали себя на подобного рода мероприятиях и такой оплошности допустить не могли! — Филин быстро повернул голову, опасливо взглянув на притаившегося в темном углу Кардинала Блэка, затем снова обратил взгляд на вице-адмирала. — Я… кое-что заметил. Кое-что странное… касательно Корбетта и мисс Маллой. — Увидев, что Лэш багровеет, он поспешил продолжить: — Это длилось всего мгновение, и все же… у меня сложилось впечатление, что, когда Девейн приказал застрелить ее на счет «три», Корбетт… замешкался. И выражение его лица было… не знаю, какое-то… смущенное, или протестующее... Но он точно не хотел этого делать! Я вижу такие вещи, Самсон! Чувствую их. Вы знаете, что это так — частично именно из-за этого вы платите мне.

— Корбетт не хотел убивать женщину, — хмыкнул Блэк. — В этом есть нечто забавное.

— Более того, — продолжал Филин, — подозрения у меня возникли, еще когда мисс Маллой… гм… слезла с него в яме и захотела, чтобы вы отправили его обратно к Профессору Фэллу. В тот момент это показалось мне… предлогом не убивать его. Я ничего не сказал, потому что знаю, что вы безоговорочно доверяете ей как своему советнику, и это вполне обоснованно. Но… там, когда Корбетт нацелил на нее пистолет… между ними что-то произошло! Я прочел это по их лицам. Он не собирался стрелять в нее, Самсон… и она знала, что он не собирался! Сразу после этого она сказала, что никто не должен пострадать из-за этих двоих! — Его губы саркастично изогнулись, выпученные золотистые глаза словно сделались еще больше. — И это сказала она! Она… которая сама стольких собственноручно убила!

Серьезное лицо Лэша, казалось, застыло.

— И… и, — не унимался Филин, — только задумайтесь об этом! Она вышла из-за стола, попросив прощения. А потом не прошло и десяти минут после ее возвращения, как мы услышали первый выстрел!

— Он несет околесицу, Лэш, — сказал Кардинал Блэк. — Кажется, сейчас разрыдается.

— Нет, послушайте меня! Возможно… я говорю, только возможно… что это она спустилась вниз и открыла ему дверь. Что это она рассказала ему, что в беседке есть потайной вход. Может, у нее есть некая связь с ним, о которой мы не знаем?

Лэш заговорил лишь через пару мгновений, при этом его рука снова потянулась к чашке и осторожно помешала пепел указательным пальцем.

— Один из твоих людей совершил ошибку, — сказал он. — И ты только позоришь себя этими выгораживаниями, пытаясь замарать мою Элизабет. Она даже не знала о беседке. Я построил ее за несколько месяцев до того, как привез ее домой, и она ни при каких обстоятельствах не могла об этом узнать.

— И я знаю почему! — нервно воскликнул Филин, лицо которого заблестело от выступившей испарины. — Вы не хотели, чтобы она сбежала в город и убила кого-то, чья смерть привлечет внимание констеблей! Потому что вы едва могли контролировать ее, когда она сходила с ума!

— Попридержи язык, — мягко укорил Лэш. Он встал, что заставило Филина почти подскочить, но Лэш остановил его: — Не вставай. У меня есть жалоба на твою службу, которую ты, вероятно, захочешь принять к сведению на будущее. — Он подошел к Филину со спины и положил свои огромные руки на его хрупкие плечи. Филин повернул голову под немыслимым углом и испуганно воззрился снизу вверх на гиганта, возвышавшегося позади него.

Лэш наклонился и тихо шепнул Филину на ухо:

— Несмотря на твою хваленую службу и чутье, ты позволил двум самозванцам войти в мой дом в самую важную ночь в моей жизни. Ты позволил им забрать мою Элизабет и книгу. Из-за тебя мой воздушный корабль потерян… навсегда потерян…

— Я честно выполнял свой долг, клянусь, откуда мне было знать…

— Шшшшш… — прошипел Лэш. — Тебе платят за то, чтобы ты знал. И вот ты здесь, урезаешь свою плату вдвое, чтобы компенсировать ущерб, который, — его руки обхватили голову Филина, — невозможно восполнить ничем! — закончил Лэш.

Внезапно лицо вице-адмирала вспыхнуло, глаза широко распахнулись и в одно мгновение налились кровью, словно у разъяренного быка. Челюсти сомкнулись так сильно, что у него едва не раскрошились зубы. Мускулы на руках под украшенным медалями пиджаком взбугрились и скрутились в тугие узлы, когда смертоносные ладони начали, словно тиски, сжиматься.

Филин зашелся криком и попытался вырваться, однако Лэш продолжал давить, деформируя его череп с чудовищной силой. Всего через четыре секунды тело Филина, извиваясь, забилось в конвульсиях. Золотистые глаза закатились, явив наружу чистые белки. Зубы застучали, начав отбивать ритм смертельной симфонии костей, в то время как руки метались по сторонам, будто в попытке найти опору в воздухе.

Лэш издал животный рык, от которого по стене за спиной Блэка пошла вибрация, а выходившее во двор окно задрожало. Лицо великана набухло от прилившей к нему крови. Продолжая сжимать череп Филина, он вновь зарычал, и этот жуткий звук напоминал боевой клич во славу мстительного бога. Из ноздрей несчастной жертвы хлынул алый поток. Это жуткое зрелище заставило видавшего виды Черного Кардинала, пролившего немало крови во славу темного существа, которого он называл «Повелителем», вжаться глубже в свой темный угол в попытке сделаться невидимым — он понимал, что гнев Самсона Лэша вырвался наружу, а вместе с ним вырвалась и неуправляемая сила его безумия.

Синие вены все сильнее вздувались на руках Лэша, шея побагровела и, казалась, вот-вот лопнет от напряжения. Внезапно раздался громкий треск ломающихся костей, за которым последовали более слабые потрескивания рвущихся сухожилий и мускулов — словно стоны бревен дома во время урагана.

Лицо Филина деформировалось и обмякло, левый глаз вывалился из глазницы и повис над впалой щекой на жиле устричного цвета, однако руки Лэша продолжали сдавливать изуродованную голову жертвы, делая ее все более уродливой и менее похожей на человеческую.

Из открытого рта Филина вырвался судорожный стон. Тело продолжало биться и корчиться в кресле, будто в причудливом танце: руки и ноги дергались, поворачиваясь в одну сторону, а меняющая форму голова смотрела в другую. Из ушей, ноздрей и рта лилась кровь.

Наконец, перестав сжимать свои чудовищные тиски, Лэш поднял Филина и с разворота швырнул его в сторону, словно тряпичную куклу. Изуродованная жертва врезалась в стену в пяти футах от Кардинала Блэка, а затем обмякшей кучей повалилось на пол. Лэш не остановился и на этом. Словно разъяренный зверь, он подскочил к окровавленному телу, схватил его и вновь швырнул в стену, которая с тихим стоном треснула — как и большинство костей Филина, которые до этого момента умудрялись оставаться целыми.

Издав еще один рык, Лэш поднял тело и приложил его об стену в третий раз, словно его ненасытная ярость никак не могла утихнуть. Разбитая голова Филина тихо стукнулась о пол при падении, и Лэш принялся бить ее тяжелыми сапогами, словно окончательно обезумев.

В этот момент дверь кабинета открылась, и на пороге появилась Львица Соваж. За ней стоял швейцар в униформе по имени Мичем. Увидев чудовищную картину, развернувшуюся в стенах комнаты, оба отпрянули, не сумев скрыть выражения шока на лицах.

— Убирайтесь! — взревел Лэш, продолжая топтать и избивать ногами бесформенные останки.

Львица и Мичем послушно отступили.

Через несколько мгновений Лэш в последний раз пнул тело, а затем, хрипло дыша, шаткой походкой отошел от своей жертвы и оперся на стол, чтобы не упасть. Лицо его блестело от пота. Сделав несколько вздохов, он сфокусировал взгляд на белой чаше с пеплом, и глаза его вновь загорелись огнем ярости. Скрипнув зубами, он с остервенением подхватил чашку с коричневым пеплом и запустил ее в то, что некогда было лицом Филина, а теперь превратилось в алеющий кратер с отвисшей нижней челюстью и единственной оставшейся глазницей где-то на месте лба.

Повисла тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием вице-адмирала.

Наконец, Лэш повернулся, чтобы посмотреть на дело своих рук.

— Могу ли я кое-что сказать? — тихо произнес Кардинал Блэк, все еще вжимаясь в стену.

— Говори. — Голос Лэша все еще напоминал рык опасного зверя.

— При всей своей небрежности он высказал несколько дельных доводов. Девейна и Корбетта надлежит выследить и схватить. Нельзя допустить, чтобы они нанесли урон твоей чести. У тебя есть второй экипаж и кучер. Ты должен — мы должны — завершить аукцион.

— Продолжай, — кивнул Лэш, все еще тяжело дыша.

— В этом доме, — сказал Блэк, отважившись сделать шаг вперед, — собрались величайшие убийцы, которых когда-либо носила Земля. Скажи им, что аукцион завершится, когда книга будет возвращена. Что, как только это будет сделано, ты сразу же объявишь победителя. Я уверен, что они, скорее, присоединятся к охоте, чем проведут бесплодное время в своих комнатах. Что скажешь?

Лэш некоторое время молча обдумывал предложение.

— Это же настроит их друг против друга. Сделает из них соперников, разве не так?

— Мы все поедем в одной карете, и ты будешь судьей этого состязания. Казнив Виктора, ты продемонстрировал свою готовность создавать порядок из хаоса. Я, конечно, тоже буду там, чтобы, если можно так выразиться, прикрывать тебе спину. — Блэк приблизился к вице-адмиралу, осторожно ступая через кровавое месиво на полу. — Используй то, что есть под рукой, — увещевал он. — Четверо всемирно известных убийц — плюс ты и я — против Девейна и Корбетта. У них нет ни единого шанса! Но мы должны выехать как можно скорее.

Лэш проследил за тем, как последние хлопья пепла растворяются в кровавом болоте, которое когда-то было человеческим лицом.

Он выпрямился.

— Скажи Мичему, чтобы разбудил Ходдера, если он спит.

Блэк кивнул. Ходдер был вторым кучером, снимавшим комнату в каретном сарае рядом с конюшней.

— Скажи Ходдеру, чтобы запрягал вторую упряжку и готовил экипаж. Я рассчитываю выехать в течение часа. И еще скажи Мичему собрать пустые винные бутылки, наполнить их порохом и… — Он вдруг осекся и нахмурился. — Нет. Не хочу, чтобы Элизабет или Файрбоу разорвало на куски. Пусть Мичем наполнит бутылки ламповым маслом, закупорит и поставит вертикально в коробку. Проследи, чтобы для надежности он переложил их небольшим количеством ваты. А еще, — добавил он, прежде чем Блэк успел выйти из комнаты, — передай остальным, что я вернусь к ним, как только приведу себя в порядок после того, что устроил Филин.

— Я все сделаю, — сказал Блэк и вышел.

В кабинете вновь наступила тишина, в которой неслышно бился пульс гнева Лэша — так до конца и не стихшего. Стоило вице-адмиралу остаться в одиночестве, как лицо его исказилось гримасой ярости. Зарычав, он опрокинул стол и отбросил его в сторону, словно тот был тюком соломы. Затем Лэш схватил корзину с подношениями и запустил ею в окровавленную стену — ему не было дела до треклятого золота.

Стоя в развалинах кабинета с трупом у ног, Лэш обхватил свою голову руками, зажмурился и исторг отчаянный поток проклятий.

Похитить Элизабет — одно дело, но уничтожить планы воздушного корабля… Девейн и Корбетт подписали себе смертный приговор, и к черту книгу ядов! Все, чего сейчас хотел Лэш, это отмщение — только так можно было остановить неиссякаемые потоки злобы, уносившие его в глубины темных вод безумия. Он хотел разорвать Корбетта и Девейна на куски, а после станцевать на их изломанных костях.

Но чтобы добиться этого, сначала нужно было выйти к остальным.

Они отправятся с ним, это точно! Такая охота доставила бы им удовольствие сама по себе, а с книгой на кону… о, да, они точно пойдут!

Была и еще одна деталь, о которой, похоже, не подумал ни Корбетт, ни Девейн — и именно из-за нее экипаж мог далеко не уехать. На деле их путешествие могло завершиться еще до того, как они доберутся до северо-западной дороги: если у Элизабет случится один из ее эпизодов, и она сможет достать клинок, то она убьет их обоих. Досадно лишь, что в таком состоянии она может убить и Файрбоу.

Лэш улыбнулся, несмотря на злость.

Прежде чем поговорить с остальными, он собирался отмыть с рук кровь Филина и переодеться. Поэтому, сдерживая обуревавшую его жажду мести и убийства, он вышел из кабинета и зашагал по коридору, оставляя за собой кровавые следы.

Глава двадцать пятая

— Кстати, нас официально не представили, — сказал Мэтью, держа пистолет нацеленным на Лазаруса Файрбоу. — Меня зовут Мэтью Корбетт. Этим экипажем правит Джулиан Девейн, и сейчас мы с ним везем вас в деревню Профессора Фэлла в Уэльсе, где вы все же сможете поработать с книгой, на которой я сейчас сижу. Вам нужно будет приготовить одно зелье по рецепту из нее. После этого, можете делать все, что пожелаете — хоть спрыгнуть со скалы, мне все равно.

Файрбоу, дрожа от холода в одной ночной сорочке, до этого момента держался затравлено, однако теперь позволил себе легкую улыбку.

— Приготовить зелье? Зачем?

— Сейчас это не должно вас заботить. Просто успокойтесь и наслаждайтесь… — Вдруг из-за потери сцепления колес с дорогой экипаж качнулся, и его сильно занесло вправо. Но прежде чем Мэтью успел по-настоящему ощутить страх надвигающегося крушения, экипаж выровнялся. — Наслаждайтесь поездкой, — закончил он.

Элизабет смотрела на него так, словно намеревалась прожечь в нем взглядом дыру. На ней была шуба из шкуры белого медведя — она завернулась в нее, как в одеяло, так, что из-под громоздких складок меха выглядывала только ее голова.

Она прошипела:

— Этот идиот уничтожил чертежи! Ты должен был сказать ему, чтобы он взял книгу, доктора… даже меня, если уж так приспичило, но чертежи трогать было нельзя!

— Я не знал, что он собирался сделать. А даже если б и знал, остановить его я бы не смог.

— Поверь, ты будешь об этом жалеть, — ответила она.

— Вы пожалеете о том, что вообще родились, когда вице-адмирал доберется до вас, — сказал Файрбоу, закидывая одну худую ногу на другую. — Уверен, он уже отправился в погоню. Вы не доберетесь и до Аксбриджа, как он схватит вас.

— Посмотрим, — отозвался Мэтью.

Джулиан гнал лошадей изо всех сил, хотя в условиях такого снегопада это было слишком громко сказано — упряжка не могла скакать во весь опор, и ей пришлось перейти на легкий галоп, но даже несмотря на это послабление, коням приходилось нелегко. Мэтью, и Джулиан понимали, что в таком темпе они продержатся не больше нескольких часов — о целом же дне даже мечтать не приходилось. Мэтью задался вопросом, сможет ли Джулиан выжать из лошадей и экипажа максимум. Сложно было сказать, потому что перед тем, как сесть на козлы, он признался Мэтью, что опыта в управлении четверкой лошадей у него немного, а править каретой таких габаритов ему и вовсе никогда не приходилось. Со всеми этими заверениями будущее казалось туманным, мрачным и беспокойным.

— Все это фарс, — фыркнул Файрбоу. Глаза его блеснули чем-то, что Мэтью счел хитростью загнанного зверя, вдобавок дрожащего от холода. — Если я нужен для того, чтобы приготовить что-то по рецепту из книги, вряд ли вы используете на мне этот пистолет. Я также не думаю, что вы застрелите мисс Маллой — вы явно не из такого теста. Так что же может помешать одному из нас прямо сейчас выскочить на ходу из этой кареты? Да, приземление может выйти жестким, но, думаю, мы останемся целыми.

— Но вряд ли невредимыми. Со снегом или без — травмы вы получите, — спокойно ответил Мэтью. — Согласитесь, вы едва ли сможете успешно добраться до убежища, скажем, со сломанной ногой, да еще и без верхней одежды. Джулиан поймает вас и, готов поспорить, даже подлатает, хотя лечение его будет настолько жестким, что вряд ли вам доводилось ранее испытывать на себе нечто подобное. Поэтому я снова советую вам расслабиться и не делать глупостей.

— Глупостей? Весь ваш побег — сплошная глупость. — Верхняя губа Файрбоу изогнулась в отвратительной усмешке. — Думаете, вам все это сойдет с рук? — Он слегка наклонился вперед. — Вы играете в кошки-мышки с очень опасными людьми. И, поверьте, в роли кошек явно выступаете не вы. Можете бежать сколь угодно, но кошки уже вышли на охоту, и когда они сцапают вас, вы будете молить о смерти. Хотя… возможно, вице-адмирал припасет вас и вашего друга для своей ямы. — Он пожал плечами и снова откинулся на сиденье. — Разве вы забыли, какое прекрасное представление нам устроила Дикарка Лиззи?

— Прошу, доктор, — обратилась Элизабет. Лицо ее помрачнело, — не надо.

— О, но я просто обязан! — осклабился Файрбоу. — Мой долг — объяснить этому дураку, что он сидит в замкнутом пространстве с гораздо более опасным убийцей, чем все те, кто остался сейчас в особняке. Мистер Корбетт, вы слышали о Спайтефилдской Убийце?

— Пожалуйста, — с нажимом повторила Элизабет.

— Спайтефилдская Убийца, — покачал головой Файрбоу, продолжая говорить с выражением нескрываемого садистского восторга, — ныне известная как Дикарка Лиззи, урожденная Элизабет Маллой. Да, она здесь, прямо перед вами. — Он нахмурился, видя, что Мэтью его тирада совсем не впечатлила. — Разве вы не читали «Булавку Лорда Паффери»? Это была очень популярная история месяца четыре тому назад!

— Меня нельзя назвать постоянным читателем «Булавки».

— Тогда вы многое упустили! Все ужасающие подробности того, как молодая женщина, которая годами подвергалась преследованиям и надругательствам со стороны недобросовестных и коварных… я бы даже сказал, жестоких мужчин, в конце концов, погрузилась в омут безумия и сшила себе кожаные перчатки с острыми, как бритва, лезвиями. Надо признать, на деле она оказалась весьма талантливой швеей! Ночами она начала ходить по улицам в самом центре Спайтефилдса и заманивать мужчин в переулки, после чего они оттуда уже не возвращались. Я ведь ничего не путаю, дорогая Элизабет?

— Я хочу, — процедила она сквозь зубы, — чтобы вы замолчали.

— Но мистеру Корбетту необходимо знать еще кое-что, разве нет? У нас с вами была долгая история знакомства, прежде чем Самсон Лэш забрал вас у меня. О, да! По правде говоря, — Файрбоу холодно улыбнулся Мэтью, — я немного солгал, когда рассказывал, как мы познакомились с Самсоном Лэшем. Видите ли, он приехал в больницу Хайклиффа не для того, чтобы вскрыть фурункул. Он приехал, чтобы договориться поместить его безумную жену в специальный приют. Я помог ему с этим и — о, чудо! — в стенах Бедлама он обрел своего ангела.

— Полагаю, этого достаточно, — сказала Элизабет, но голос ее прозвучал слабо, потому что она понимала: на этом история не закончится.

— Он встретил ее в тот день, когда пришел ко мне в кабинет, — продолжил Файрбоу. — После лечения она начала хорошо разбираться в цифрах, и я позволил ей немного посчитать. Такого рода работа, казалось, успокаивала ее, а я во что бы то ни стало намеревался сохранять ее спокойствие, потому, что, как вы уже знаете, она бывает чрезвычайно активной. — Файрбоу чуть помедлил, слушая, как экипаж проезжает по заснеженным дорогам западной части Лондона. Стук лошадиных копыт по замерзшей земле походил на приглушенный бой барабанов. Его глаза сузились. — Погодите… Мэтью Корбетт? А я ведь где-то слышал это имя. Только не могу вспомнить… О, сделайте одолжение, уберите палец со спускового крючка. Если наедем на кочку, и вы случайно выстрелите, я уже не смогу быть вам столь полезен.

Мэтью нехотя послушался Файрбоу. Он опустил пистолет, хотя продолжал держать его на коленях. Разумеется, доктор был прав: пистолет был всего лишь пустой угрозой. Мэтью вытащил из-за пояса кинжал с рукоятью из слоновой кости, принадлежавший Альбиону, и притворился, что изучает лезвие, чтобы Файрбоу смог получше его рассмотреть. Этот кинжал представлял собой более реальную угрозу, чем пистолет, потому что он был не столь смертоносен, как случайная пуля, но при этом был способен причинить достаточно вреда и оставить в живых.

— О, глядите, мисс Лиззи, — елейным голосом произнес Файрбоу, — у него есть для вас отличная острая игрушка!

— Я знаю, что вы пытаетесь сделать, — сказала она. — Вы пытаетесь пробудить это.

Мэтью определенно не нравился ход беседы. Он подумал, что ему, вероятно, следует убрать кинжал, но прежде чем он успел это сделать, экипаж вдруг начал замедляться. Он ехал все медленнее… медленнее… и, наконец, остановился.

— Оставайтесь на месте, — приказал Мэтью обоим заложникам, отодвигая белую занавеску с окна слева от себя. Снаружи продолжался нескончаемый снегопад, сквозь пелену которого он с трудом различил серые магазинные вывески на безликой улице. День был мрачным — казалось, даже рассвет еще не наступил.

Дверь справа открылась. Джулиан заглянул в карету с пистолетом наготове. Лицо его переливалось всеми оттенками синего от побоев и холода. Снег покрыл грубой коркой его треуголку и плащ, снятые с тела Богена. При обыске они нашли в его карманах четыре кроны, шестнадцать шиллингов и несколько пенсов — неплохие деньги, хотя им и не сравнится с золотыми слитками пруссаков.

— Я там скоро в ледышку превращусь, — с трудом выговорил Джулиан, едва ворочая языком от холода. — Мне нужно пальто потеплее и шерстяная шапка. И перчатки бы не помешали. Мы остановились рядом с магазином. Я собираюсь вломиться туда. Тебе что-нибудь нужно?

— Мне не помешало бы пальто, сэр, — сказал доктор. — И зимние чулки тоже. И, будьте так любезны, найдите мне кувшин горячего сидра…

— Я не с тобой разговариваю, кусок дерьма.

— О, а следовало бы! Мистер Корбетт сказал, что я должен приготовить какое-то зелье из книги в конце этого восхитительного путешествия. А как я это сделаю, если замерзну до смерти, так и не добравшись до места?

Посиневшие губы Джулиана сложились в подергивающуюся тонкую линию. Они с Мэтью явно думали об одном и том же: доктор из жертвы стал превращаться в шантажиста. И теперь, помимо того, что его надо было охранять, его еще требовалось в некотором роде ублажать, чтобы доставить в деревню Фэлла в рабочем состоянии.

На Элизабет Джулиан даже не взглянул, он молча закрыл дверь и скрылся. Мэтью увидел, как он подошел к одной из витрин, взмахнул пистолетом и разбил стекло. Затем, нанеся еще несколько ударов оружием по торчащим осколкам, он расширил отверстие настолько, что смог легко в него пролезть. Как только Джулиан скрылся внутри, наступила тишина, нарушаемая лишь завываниями ветра вокруг экипажа.

Внезапно Файрбоу пошевелился.

Все произошло так быстро, что он открыл дверь и вырвался из салона экипажа прежде, чем Мэтью успел среагировать. Мэтью резко выбросил руку вперед, чтобы ухватиться за ночную сорочку, но Файрбоу уже спрыгнул на мостовую и несся по снегу.

— Эй! — крикнул Мэтью, как будто это могло остановить доктора. У него было всего мгновение на сомнение: оставить Элизабет и книгу без присмотра? Оставить кинжал на сиденье?

— Джулиан! — закричал он, но Джулиан был занят похищением товаров из магазина. Похоже, Файрбоу именно на это и рассчитывал. Мэтью должен был принять решение сам и сделать это за долю секунды.

Держа пистолет в одной руке, второй рукой он схватил кинжал и бросился в погоню. Его сапоги утопали в снегу, но доктору снег мешал ничуть не меньше. Ночная сорочка обвивалась вокруг щуплого тела беглеца, словно флаг бедствия. Мэтью понял, что улица пустынна. Рассвет только едва озарил края облаков.

Файрбоу несся вверх по улице в обратном направлении. Внезапно он оскользнулся и упал, но встал и побежал снова. Секунду спустя Мэтью постигла та же участь. Рухнув в снег, он увидел, что доктор был уже в нескольких ярдах от переулка. Если он попадет туда и шмыгнет в лабиринт улиц за его пределами, то…

… мог бы сбежать, но тут прямо из-за угла выскочил Джулиан и врезался в Файрбоу, словно таран, вложив в это движение всю инерцию своего тела.

Файрбоу вскрикнул и повалился наземь. Когда Мэтью подоспел к ним, Джулиан стоял над доктором, свободной рукой держа его за ворот ночной сорочки, а второй прижимая к его лбу пистолет.

— Ну, давайте! — с вызовом крикнул Файрбоу. Снег припорошил его рыжую бороду и брови. На губах его заиграла злорадная улыбка. — Вы не посмеете.

Джулиан бросил взгляд на Мэтью, после чего отпустил Файрбоу и сказал:

— Подержи-ка. — Отдав Мэтью пистолет, он вместо него вооружился кинжалом. Недолго думая, он оттянул правое ухо Файрбоу и проткнул его им.

Крик эхом разнесся по улице. Где-то неподалеку залаяли собаки. Джулиан потянул за кинжал. Это оружие предназначалось, скорее, для колющих ударов, однако с тем, чтобы отнять большую часть уха Файрбоу, оно отлично справилось. Химик истошно закричал, снег возле него окрасился багрянцем крови. Джулиан вновь схватил его за ворот ночной сорочки, притянул к себе его лицо, искаженное гримасой ужаса, и произнес будничным, спокойным голосом:

— Вы больше не попытаетесь сбежать. В противном случае у вас есть еще одно ухо и нос. Уяснили?

Файрбоу кивнул, но Джулиан не закончил. Он провел кинжалом по лбу доктора, оставив на нем кровавую полосу, пересекавшую его правую бровь.

— Это, — вкрадчиво сказал плохой человек рыдающему химику, — чтоб вы лучше запомнили.

— Да! Да, я понял! Клянусь!

Джулиан поймал взгляд Мэтью, который говорил: ты заходишь слишком далеко.

— Завтра начну с чистого листа, — буркнул он. — Так что заткнись.

После этих слов Мэтью повернулся к экипажу, и его сердце окатила новая волна ужаса. В тот же самый момент Джулиан вскрикнул:

— Черт, женщина!

Дело было не столько в потере Элизабет — она была весьма опасным и сомнительным заложником — дело было в возможной потере книги. Тем не менее, дверь экипажа оставалась открытой, и ни Мэтью, ни Джулиан никакого движения не заметили. Но ведь она могла выскользнуть и убежать с другой стороны…

Мэтью бросился обратно и заглянул в салон экипажа, готовясь к чему угодно, но с удивлением обнаружил, что Спайтефилдская Убийца откинула тяжелую шубу и открыла корзину для завтрака, стоявшую на полу между сиденьями. Она мирно ела бисквит с ломтиком ветчины. Похоже, она и не планировала сбегать.

При виде Мэтью ее брови приподнялись.

— Я так понимаю, вы его поймали.

Мэтью кивнул. Книга в красном кожаном переплете оставалась на том же месте, где и лежала до того, как Файрбоу решился бежать. Уже в следующий миг прибыл Джулиан, тащивший за собой доктора. Он втолкнул хныкающего раненого химика внутрь экипажа. Файрбоу свернулся калачиком на сиденье, зажимая одной рукой кровоточащий обрубок своего уха, а второй — рану на лбу.

— Вот, возьми. — Джулиан вернул Мэтью кинжал и забрал свой пистолет. — Двое сейчас наблюдают за нами из окон. Еще трое замерли на другой стороне улицы. Я вернусь и возьму все, что смогу. — Он заметил, что Элизабет спокойно сидит и ест ветчину с бисквитом. — А ты — даже не пытайся сглупить, — предупредил он ее. Хотя Мэтью подумал, что Джулиан сказал это, скорее, для собственного успокоения. Затем он закрыл дверцу кареты и вернулся в магазин.

— Запах крови… — шепнула Элизабет, — слишком сильный…

То, как она это произнесла, заставило внутренности Мэтью сжаться. Она продолжила неторопливо есть, а закончив, стряхнула крошки со своих перчаток цвета морской волны и сказала:

— Тебе лучше убрать этот кинжал.

Случалось ли кому-нибудь прежде повиноваться приказам так быстро? Кинжал, который Джулиан предусмотрительно вытер о снег, скользнул за пояс Мэтью и скрылся из виду.

— Монстры! — простонал Файрбоу. — Вы оба… о, боже! — Он попытался сесть и едва не рухнул между сидений. Глаза на измазанном кровью лице были устремлены на Мэтью. — Ты! — вдруг прохрипел он. — Мэтью Корбетт! О, боже! Плимутский Монстр! Это о тебе писали в «Булавке»! Я знал, что мне знакомо твое имя… — Он вновь застонал и схватился за остаток своего уха, после чего съежился на сиденье и, казалось, впал в бредовое оцепенение от испуга и боли.

— Похоже, у него поехала крыша, — сказал Мэтью, не желая отвечать на вопросы, касающиеся его кровавой и заведомо ложной репутации, которой его наградила «Булавка Лорда Паффери». Вместо этого он просто забрался в экипаж и попытался унять все еще колотящееся сердце.

— Занимательно, учитывая, что он зарабатывал на жизнь, занимаясь лечением тех, у кого, как ты выразился, поехала крыша. Остается надеяться, что он рано или поздно придет в себя и хотя бы не обмочит штаны.

— Эй! Эй, там, в карете! — позвал какой-то мужчина. — У вас кто-то ранен?

Люди начали собираться на улице после криков Файрбоу. Мэтью выглянул в окно и увидел четверых мужчин, стоявших на правой стороне мостовой. Если они и видели, как Джулиан грабил магазин, то никаких решительных действий пока не предпринимали. Впрочем… если среди них не было владельца этого самого магазина, вряд ли кому-то было дело до происходящего.

— У вас кто-нибудь пострадал? — снова крикнул мужчина.

Ему ответил голос Джулиана:

— Стойте, где стоите, джентльмены! — Это было сказано будничным тоном, в котором сквозила неприкрытая угроза.

— Нет проблем, сэр. Мы… не хотим проблем.

— Вот и не забывайте об этом. — Дверца открылась, и Джулиан, позаботившийся о том, чтобы добрые самаритяне увидели его внушительное оружие, забросил в карету два одеяла, стеганый красно-желтый клетчатый халат и синюю шерстяную шапку. Сам он надел перчатки из оленьей кожи и шерстяную шапку, которую прикрыл треуголкой.

— А эту шубу я заберу, мадам, — обратился он к Элизабет. — Вы отлично согреетесь и под одеялом. — Он уловил во взгляде Мэтью неодобрение и закатил глаза, насколько позволяли ушибы. — Что? У них были только детские пальто. Остальные, видимо, распродали в преддверии этого чертового снегопада. Итак, мадам, вашу шубу, пожалуйста. — Он еще раз продемонстрировал зевакам, толпящимся через дорогу, свой устрашающий четырехствольный пистолет. — Едет телега, — сказал он, забирая у Элизабет шубу из шкуры белого медведя. — Пора уходить.

Он снова закрыл дверь, и через пару секунд Мэтью и заложники услышали его призывный клич, сопровождаемый щелчком поводьев. Ему пришлось крикнуть еще дважды, чтобы заставить четверку лошадей сдвинуться с места — очевидно, они привыкли к голосу прежнего возницы.

Экипаж, успевший заледенеть во время стоянки, протестующе заскрипел, когда колеса сдвиулись. Элизабет по самую шею закуталась в одно из одеял. Мэтью надел синюю шапку и укрылся под вторым. Когда Файрбоу придет в себя, он сможет надеть клетчатый халат поверх своей ночной сорочки, а вот его голым ногам как-нибудь придется обойтись без зимних чулок.

Мэтью положил книгу рядом с собой, а сверху водрузил пистолет, затем взял из корзины бисквит и ломтик ветчины и принялся жевать. Через несколько минут Джулиан сумел заставить лошадей перейти на галоп. Это явно были сильные скакуны, хотя при таких погодных условиях даже они не выдержат многочасовую скачку. Так или иначе, второму экипажу Лэша придется столкнуться с теми же проблемами — хотя править им наверняка будет более опытный возница, чем Джулиан.

Покончив с едой, Мэтью обратился к Элизабет с вопросом, снедавшим его с момента остановки:

— Почему ты не сбежала? — спросил он.

— Мне не нравится холод, — отозвалась она.

— Не самая веская причина. Любой из тех, кто был на улице, помог бы тебе.

— Помощь от мужчин — не то, чего я хочу. К тому же, твой подельничек наверняка догнал бы меня и покалечил, а мне это совсем ни к чему. И есть еще одна причина, которую тебе стоит принимать во внимание.

— И что бы это могло быть?

— Я остаюсь с тобой, чтобы сдержать обет, данный «Семейству». Знай, когда Самсон поймает тебя, я ничего не смогу сделать, чтобы спасти твою жизнь. Но я останусь с тобой до конца, не попытаюсь сбежать, и буду умолять Самсона даровать вам обоим быструю смерть.

— О, как приятно это слышать, — скривился Мэтью.

— Я говорю серьезно. — Ее спокойный взгляд подтверждал ее слова. — Он тебя убьет. Ему придется. Не только потому, что ты забрал меня и книгу, но и потому, что ты расстроил его планы. Твой приятель уничтожил его чертежи. За это он, скорее всего, окажется в яме с Дикаркой Лиззи. Если же я добьюсь успеха, все может закончиться простой пулей в голову.

— Что ж, если б у меня была кружка эля, — кивнул Мэтью, — я предложил бы тост за твой успех.

— Шути, если хочешь. Но это лучшее, что я могу для тебя сделать. Я бы извинилась за свои слова, если б нашелся другой путь, но у тебя его нет. Больше — нет.

— Не нужны мне твои извинения. Я планирую добраться до деревни Фэлла живым, вместе с доктором и книгой. И с тобой в придачу, потому что, ты права, Джулиан покалечит тебя, если попытаешься сбежать. Это поставило бы меня в очень трудное положение.

Она кивнула, молча глядя на него.

— Будь ты на моем месте, ты сделал бы для меня то же, что я для тебя?

Это был хороший вопрос, на который Мэтью не мог честно ответить утвердительно. То, что она открыла ему ту дверь в туннелях, было настоящим проявлением уз «Черноглазого Семейства». Если бы Лэш узнал, кто помог расстроить его планы, это стоило бы Элизабет жизни.

— Я… ценю все то, что ты для меня сделала, — сказал Мэтью. — А особенно то, что ты меня не убила.

— Убьют меня… монстры… они оба… монстры… — пробормотал Файрбоу, вновь начав бредить. Глаза его открылись, и он сел, в растерянности озираясь по сторонам, словно не понимая, где находится. Затем к нему вернулась боль, он зарыдал и снова свернулся калачиком. Мэтью заботливо прикрыл его халатом и, доктор натянул его на себя, словно саван… хотя это клетчатое безумие было настолько безвкусным, что не подошло бы даже для шотландских похорон.

— А что это за история с Плимутским Монстром? — спросила Элизабет, взяв еще один бисквит из корзины для завтраков.

— Без понятия. Я думаю, что он имел в виду какого-то другого Мэтью Корбетта. Уверен, в Лондоне у меня есть тезки.

— Наверняка, — ответила она, продолжая маленькими кусочками поглощать бисквит. — Для человека, который кажется таким, скажем… робким, ты неплохо расправился с тем телохранителем. И ты уж точно не похож на тех, кого обычно принимали в «Семейство». Когда я увидела эту метку на твоей руке, это стало для меня шоком.

— Для меня та история почти ознаменовала конец всего, — сказал Мэтью.

Элизабет некоторое время молчала. Она прикончила бисквит и съела несколько ломтиков яблока. Затем она отвернулась и задумчиво вгляделась в проплывающий мимо заснеженный пейзаж. К этому моменту они покинули пределы Лондона и двигались по небольшим деревням, которые были рассеяны к западу от большого города.

— Ты боишься меня? — внезапно спросила Элизабет.

— Да, — ответил Мэтью. Не существовало слов, которые могли как-то смягчить эту правду.

— Я чувствую это. Я всегда могла чувствовать страх. Мне показалось, что я почувствовала его и в гостиной, но, полагаю, это скорее было общее напряжение собравшихся там людей. Причем большая часть этого напряжения исходила от твоего подельника.

— И от меня тоже. — Он слабо улыбнулся ей, но она не ответила ему тем же.

— Тебя страшит Спайтефилдская Убийца?

— Меня больше беспокоит, что снова может появиться Дикарка Лиззи.

— Ах, — кивнула она, — вот оно что. Я ненавижу ее и люблю одновременно. Она — мой злейший враг и лучший друг. Она…

— Другая часть тебя? — предположил Мэтью.

— Такая часть таится в большинстве людей. Моя просто время от времени выходит на поверхность и берет верх. — Она мотнула подбородком в сторону спящего Файрбоу. — Он пытался лечить меня от этого.

— Лечить? Каким же образом?

— В Бедламе. Он привел меня туда, когда вызволил из тюрьмы. Дал лекарство, чтобы заставить Лиззи умолкнуть, но оно не сработало так, как он хотел. Или, возможно, все же сработало, потому что я видела, что результат ему понравился. Вскоре Самсон забрал меня оттуда, но он знал, что мне придется принимать лекарство, иначе Лиззи будет появляться, когда ей заблагорассудится. И, конечно, Самсону пришлось немало платить за то лекарство.

— Ясно. — Мэтью понял, почему Лэш решил включить Файрбоу в эту сделку. — Но… это лекарство. Как часто ты его принимаешь?

— Я пью его два раза в день, — ответила она. — Рано утром, перед тем, как впустить тебя в ту дверь, я выпила дозу. Следующая должна быть около шести часов вечера. Хотя неизвестно, удастся ли мне ее принять.

— И это помогает держать Лиззи в узде?

Она улыбнулась, и улыбка эта была похожа на оскал.

— Ее ничто не может удержать в узде. Просто иногда она сидит молча и выжидает. С лекарством — после одного или двух убийств, в которых она нуждается, как другие нуждаются в воздухе — она прячется, словно джинн, в свою бутылку. Без лекарств… я даже не смею предположить количество ее жертв, потому что прошло слишком много времени с тех пор, как ее последний раз… — она помедлила, подбирая слова, — спускали с цепи.

— Хм, — выдохнул Мэтью, чувствуя себя довольно неловко. Эта женщина сидела так близко к нему и — сестра по «Черноглазому Семейству» или нет — она источала опасность, которая прошивала его до самого позвоночника. Мэтью беспокойно поерзал на сиденье, и Элизабет Маллой мягко рассмеялась.

— Страх, — кивнула она. — Я чувствую его затылком. — Она наклонилась вперед, и Мэтью заметил, что ее карие глаза потемнели, а в глубине их появились красные блики, как у Кардинала Блэка. — Но у нас есть еще время, дорогой брат. Хотя я думаю, что ты прожил жизнь, настолько отличную от моей, что в нашем случае брат никогда не сможет постичь сестру. И все же мы попробуем. Хочешь услышать мою историю?

Первым желанием Мэтью было сказать «нет», приправив это сердечным «черт возьми», но он обдумал предложение и понял, что его сестра хочет поделиться с ним чем-то важным и сокровенным. И, поскольку они путешествовали в одном экипаже и должны были провести вместе еще не один час, было бы разумно выслушать Элизабет и запомнить все предупреждения, которые наверняка проскользнут в ее истории.

Поэтому Мэтью откинулся на сиденье и приготовился слушать под аккомпанемент стука копыт и скрипа колес по заснеженной дороге. Ветер заунывно выл вокруг стен экипажа, пронося снежные вихри мимо его окон. Элизабет одарила его улыбкой, больше походящей на гримасу. Казалось, она собиралась открыть дверь, ведущую в комнату, где гротескные фигуры проклятых грешников танцевали свои заколдованные танцы, выходящие за пределы понимания Мэтью и за грань добра и зла.

Улыбка Элизабет угасла. Ее лицо стало пустым и непроницаемым, и хотя она все еще была красивой молодой женщиной, Мэтью показалось, что в этом ее остекленевшем взгляде притаилось нечто ужасное. Ему хотелось отвести глаза, но он не смог, потому что подозревал, что это — часть ритуала, которым она заманивала мужчин в переулки, а после разрывала их на части. Она казалась такой потерянной, такой невинной и столь нуждающейся в помощи…

— Что ж, я начну, — сказала она ему. И Спайтефилдская Убийца открыла свою ужасную дверь и пригласила Мэтью Корбетта на ту проклятую вечеринку, хотел он того или нет.

Глава двадцать шестая

Первый, кого я убила, был удивительно похож на человека, убившего единственную мать, которую я знала, и изнасиловавшего меня в возрасте десяти лет.

Но… я забегаю вперед. Позволь мне начать сначала.

Кем мы были до рождения?

Я задаю себе этот вопрос, но не нахожу на него ответа. Возможно, в нас заложено что-то… некое семя, посеянное при зачатии, которое может однажды пробиться наружу, если попадет в определенные обстоятельства? И, если оно пробьется, может ли оно стать для человека такой же насущной потребностью, как потребность в еде и воде? Мне кажется, Мэтью, я касаюсь аспектов добра и зла, которые никто не может полностью постичь.

Злая ли я?

Я позволю решать тебе.

В детстве меня отдали в сиротский приют Спайтефилдса… знаешь, в этом даже есть своя ирония. Возможно, мое возвращение туда было предрешено естественным ходом вещей.

Ни настоящего отца, ни настоящей матери я не знала. Свое имя — Элизабет — я получила от женщины, которая нашла меня завернутой в одеяло в своем амбаре. Из детства я помню, как росла в приюте, окруженная такими же детьми, как я, под опекой нескольких добрых людей, которые о нас заботились. Детские игры, светлые деньки… о, это яркие, хорошие воспоминания! Я бы даже могла назвать по-своему счастливым то время, которое провела в приюте.

Когда мне было восемь, меня удочерила одна пожилая женщина — ей тогда было уже под пятьдесят. Она забрала меня в свой пансионат в Уолхэм-Грин, к юго-западу от города. Ее звали Нора Маллой, она овдовела за несколько лет до нашей встречи, а ее единственная дочь вышла замуж за торговца табаком и переехала с ним в колонии. Знаешь, мне очень нравилось, что в моей жизни появилась женщина, которую я могла звать мамой.

Да, Мэтью, когда-то я знавала любовь. И это было чудесное время! Пансионат стал мне настоящим домом, там было уютно и всегда безупречно чисто. Моя мама была великолепной поварихой — ее супы и похлебка славились на весь район. Благодаря ее талантам дела у нас шли хорошо, вдобавок наш дом стоял недалеко от Сэндс-Энда и гавани, так что у нас останавливалось много путешественников.

В молодости мама состояла в группе уличных танцовщиц. Это наложило на нее неизгладимый отпечаток и привило ей безупречное чувство стиля. Она всегда одевалась со вкусом, любила разнообразные перчатки — вроде тех, что сейчас на мне. Пожалуй, именно у нее я переняла эту привычку. Она научила меня танцевать, выражать себя через движения ног, рук, головы — всего… вплоть до пальцев. У нее был настоящий дар! Как безупречно она двигалась… с такой легкостью! Но могу сказать тебе, что научиться этому было очень непросто. Тем не менее, мама неустанно повторяла мне, что я рождена для танцев, и со временем я стала устраивать для некоторых наших постояльцев небольшие представления, в ходе которых она аккомпанировала мне на флейте, а иногда и на барабане…

Год спустя мама объявила, что я готова к выступлениям, как она выразилась, для широкой публики — и отправила меня в гавань танцевать и раздавать листовки с рекламой нашего пансионата. О, это было абсолютно безопасно, Мэтью! Она всегда сопровождала меня, и, надо сказать, ее идея действительно пошла на пользу нашему бизнесу. Если б мы только могли знать, к чему это в скором времени приведет!

Да, именно к тому, о чем ты подумал.

Однажды утром с корабля сошел человек с мешком вещей, перекинутым через плечо. Увидев меня, он остановился и решил посмотреть, как я танцую. Мне очень хорошо запомнилось его лицо, хотя в тот момент он был для меня не более чем потенциальным новым постояльцем. Позже — во время того… инцидента… — его лицо словно намертво выжгли в моей памяти: длинный нос… чуть кривоватый, как будто сломанный не единожды; высокий лоб с множеством морщин, массивный подбородок, заросший каштановой бородкой, короткие темные волосы и бледно-зеленые глаза. Хотя бледными они показались мне позже, а поначалу я подумала, что у него кошачьи глаза. Знаешь, как у тех диких кошек, что бродят по гавани, неслышно подкрадываются к птицам и мышам, а после разрывают их в клочья. А иногда эти кошки даже не думали съедать своих жертв, им доставляла удовольствие сама охота. Убийство ради убийства и больше ничего.

Его звали Бродерик Робсон… по крайней мере, такое имя он назвал, когда регистрировался у нас. Думаешь, имя было фальшивым? Да. Констебль, расследовавший происшествие, позже разузнал, что так назывался корабль, на котором он прибыл из Ньюкасла. Надо признать, это имя подходило ему, как никакое другое, потому что он ограбил[38] меня и мою маму: у нее он забрал жизнь, а у меня — все, кроме жизни… хотя, можно сказать, и ее тоже.

Но я прервусь ненадолго, мне нужно отвлечься. Я говорила, что не люблю холод, но мне нравится шум ветра. Он чем-то напоминает музыку, не находишь?

Так вот. Этот человек… Робсон. Заселяясь к нам, он говорил, что пробудет в Лондоне где-то с неделю. Ему нужно было, как он сказал, встретиться с адвокатом и свести счеты. Больше мы ничего не знали, и что-то подсказало нам, что лучше его ни о чем не расспрашивать — мы сразу подумали, что этот человек замешан в каких-то мутных делишках. Робсон держался особняком, ел в своей комнате, где-то гулял по ночам и долго спал после завтрака. Однажды днем он попросил у моей матери разрешения, чтобы я потанцевала для него после ужина в его комнате. Тогда-то он и признался, что выбрал наш пансионат только из-за моих танцев. Такая прекрасная маленькая девочка, говорил он. А потом добавил, что я освещаю собой мир, а наш мир нуждается в освещении, потому что сам по себе он — невероятно темное место. Он назвал меня маленькой Свечкой. Я очень хорошо помню, как он это произнес…

И мама согласилась, чтобы я станцевала — но не для него одного, а еще и для мистера Патрика… и для четы Карнахан тоже. Все они были нашими постояльцами. Выступление должно было состояться вечером в гостиной, и когда пришло время, явились все, кроме Робсона. Мама поднялась к нему в комнату, чтобы пригласить его, но вернулась одна. Я до сих пор помню ее лицо в тот вечер: оно было пепельно-серым. Я не сразу спросила, в чем дело — сначала станцевала для постояльцев, как обещала. Позже мама рассказала, что Робсон не открыл дверь на ее стук, но она слышала, как он с кем-то разговаривал. Кто-то один говорил грубым голосом и постоянно ругался, а кто-то другой рыдал. Это сильно напугало маму, и она попросила меня держаться подальше от этого человека: ему оставалось прожить у нас всего две ночи, он ведь заплатил за неделю…

Помню, я тоже испугалась.

Ночью я лежала в своей комнате — той, что располагалась рядом с маминой, — и слышала, как Робсон расхаживает по своему номеру. Туда-сюда, туда-сюда… помню, как его тяжелые сапоги стучали по деревянным половицам. Потом он останавливался, на несколько минут замирал, а потом снова: туда-сюда, туда сюда… как будто он собирался дойти пешком до самого Лондона. Утром последнего дня его пребывания мама приготовила ему поесть и оставила поднос у его двери. Еда осталась нетронутой.

Что превращает человека в животное, Мэтью? Что заставляет зверя, скрывающегося внутри нас, вставать на дыбы и нападать на весь мир?

Кто мог ответить на такие вопросы?

Ни я, ни моя мама — не могли. Мы мало что знали…

Настала последняя ночь.

Он должен был уехать на следующее утро, оставалось лишь пережить ночь, когда в пансионате оставались только мы с мамой и Робсон: Канраханы отбыли как раз в тот вечер.

Знаешь, я так хорошо это помню… шел дождь, был конец октября. Этот чертов дождь, Мэтью, он лил, не переставая! Его стук иногда до сих пор слышится мне, и кажется, что в нем снова зазвучат его шаги, как тогда. Те самые шаги, что разбудили меня той ночью.

А потом я услышала его крик. Никогда в жизни я не слышала ничего подобного — этот крик напугал меня до глубины души. Так может вопить зверь, рвущийся из оков, не иначе. Или же… так может вопить человек, который отчаянно пытается этого зверя сдержать… вернуть его в клетку.

Но в ту ночь… в ту последнюю ночь… зверь не повиновался и стал хозяином.

Ко мне в комнату вдруг вошла мама, держа в руке фонарь. Она выглядела напуганной, но спокойным голосом попросила меня не бояться. Сказала, что тоже слышала крик — да разве мог его хоть кто-нибудь не услышать? — и хочет подняться наверх, чтобы постучать в дверь мистера Робсона. Я должна была сидеть тихо, оставаться в своей комнате и запереть дверь, как только мама выйдет.

Мне было десять лет, Мэтью. Можешь представить себе, каково это было? Мама ушла с фонарем, а я заперла дверь и забралась в угол, где чувствовала себя хоть немного в безопасности. Слыша скрип ступеней, когда мама поднималась по лестнице, я отчаянно молилась Богу.

Я услышала, как она стучит в его дверь.

— Мистер Робсон! — донесся до меня ее зов. — Мистер Робсон, откройте, пожалуйста.

Сквозь барабанящий по окну дождь я прислушивалась к голосам, и не узнавала один из них. Низкий, резкий… я даже не могла разобрать слова, которые он произносит, но мне казалось, что от них содрогается весь дом.

А потом… проклятье, я и не думала, что будет так тяжело об этом…

Потом я услышала звук, который безошибочно определила: такой стук раздается, когда на пол падает чье-то тело. Но не последовало ни воплей, ни крика о помощи… он просто не дал ей на это времени! Все произошло так быстро, что у мамы не было даже шанса защититься — да и кто мог бы защититься от бритвы, которая несется к тебе без предупреждения, а убийца стоит так близко, что ты чувствуешь на себе жар его дыхания?

Мама упала, и я помню, как сжалась от страха. Я очень хотела, чтобы она поднялась, чтобы Бог помог ей, но услышала только… глухие удары. Робсон избивал маму ногами, пока она лежала на полу в коридоре второго этажа. Я будто слышу эти удары прямо сейчас. Тук… тук… Снова и снова. Он все продолжал и продолжал, казалось, он никогда не остановится, но потом… почему-то прекратил.

Что с мамой? Можно ли ей помочь? — думала я. Тогда я по-настоящему испугалась и не могла больше ждать.

Я помню, как звала ее: «Мама! Мама!», пока бежала к двери и собиралась броситься на второй этаж. В тот момент я услышала, как он спускается по лестнице, и моя рука замерла на щеколде. Знаешь, есть какая-то неуловимая разница в том, как ходит хозяин дома, и как перемещаются его гости. Так вот, Мэтью, Робсон шел… как хозяин. Медленно, размеренно. Он насвистывал какую-то мелодию… совершенно жуткий мотив: дисгармоничный, нестройный, хаотичный. Такую мелодию мог сочинить лишь разум чудовища.

Наконец он взялся за ручку моей двери, повернул и повращал ее. А потом раздался стук.

— Элизабет? — прошептал он. И это был… даже не совсем его голос. То есть, частично он был, конечно, похож на голос мистера Робсона, но вместе с тем в нем звучали грубые, звериные нотки… я бы даже сказала, демонические. — Маленькая Свечка, открой дверь и посвети мне, — попросил он тогда.

… Что? Не обязательно продолжать? Но, Мэтью, прерваться на полпути не получится! О том, как это случилось, нужно рассказать до конца, но я… знаешь, я благодарна тебе за заботу.

Так вот, я не собиралась открывать ту дверь. Я собиралась вылезти из окна и побежать за помощью, потому что этого хотела бы мама. А она… даже если она была еще жива, она не смогла бы меня спасти.

Когда я уже попятилась к окну, он пинком открыл дверь и вошел в комнату. У него в руках был мамин фонарь, он держал его высоко над головой. В другой руке у него была окровавленная бритва, капли крови испачкали ему рубашку. А лицо… оно было какое-то искаженное, это была гримаса, обнажавшая звериный оскал. И глаза — кошачьи глаза — поблескивали на свету радостью хищника, ибо они нашли мышку, с которой можно поиграть.

Он осторожно поставил фонарь на стол. Очень мягко. Настолько мягко, что не раздалось даже шороха. Шагнув ко мне, он запустил руку мне в волосы — тогда они были длинными, ниже плеч. Так вот, он запустил руку мне в волосы и потянул за них.

Я пролепетала:

— Пожалуйста…

Почему-то я очень хорошо это помню. Зрение у меня плыло от слез, потому что я знала: он задумал нечто ужасное… возможно, что-то более ужасное для меня, чем то, что он уже сотворил.

Наклонившись, он поцеловал меня в лоб, а потом провел бритвой вверх и вниз по обеим сторонам моего лица, как будто точил ее о камень… но осторожно, чтобы не порезать. Неспешно он склонился к моему уху.

— Потанцуй для меня, — прошептал он. — И улыбайся, маленькая Свечка. Улыбайся!

Я не могла пошевелиться. Мои ноги словно приросли к полу. Закрыв бритву и сунув ее в карман брюк, он начал ритмично хлопать в ладоши. Его улыбка при этом обнажила зубы, а бледно-зеленые глаза блестели на свету.

Я не помню, как начала танцевать. Я только помню, как переставляла ноги… покачивалась… всхлипывала…

— Нет, нет, не плачь! Вот так, любовь моя, — сказал он, — позволь мне с тобой потанцевать.

Я до сих пор помню, как рушилось чувство безопасности, которое я всегда испытывала, находясь в той комнате. Робсон… он рушил его своим присутствием, хлопал мне в ладоши и все приближался ко мне, чтобы… потереться своим телом о мое. Я пыталась отойти, но он шагал ближе. Я попыталась отойти снова, и он вдруг закричал. Это снова был наполовину крик, а наполовину звериный рев — как тот, который я слышала из его комнаты. Его лицо исказилось так, как будто ему было больно. Он схватил меня обеими руками, швырнул на кровать, а потом набросился на меня…

… Не надо? Почему, Мэтью? Потому что ты не хочешь, чтобы я вспоминала об этом? Или ты просто не хочешь этого слышать? Ха! А это ведь главное в моей истории. Нет-нет, Мэтью, это нужно рассказать.

Он придавил меня. Хуже боли было только ощущение бессилия. У меня перехватывало дыхание. Я думала, что умру, потому что не могла дышать. Боль… меня будто разрывало на части. Впрочем, возможно, так оно и было — я как будто понимала, что больше никогда не смогу стать целой. Его руки… огрубевшая плоть, острые ногти, его зеленые кошачьи глаза, смотревшие мне в лицо, когда он отрывал похотливые губы от моего тела… он испытывал — как я позже поняла — извращенную охотничью радость. Вот, что это было.

А за окном все барабанил дождь. Это был конец октября, я уже говорила?

Этот непрекращающийся дождь…

В ту ночь оборвалась жизнь моей любимой мамы… ее последняя ночь…

Ах, но я отвлеклась!

Покончив со мной, Робсон натянул штаны, взял фонарь и вышел из комнаты, не сказав ни слова и даже не взглянув на меня. Но, знаешь, когда он кончил, меня — уже не было. То, что от меня осталось, вылезло из постели и свернулось калачиком на полу. Было слышно, как он возвращается в свою комнату… а потом все стихло. Кроме чертового дождя.

Робсон решил вернуться в номер и собрать вещи, так как его пребывание в пансионате Норы Маллой и ее приемной дочери Элизабет подходило к концу. Позже я услышала, как он спускается по лестнице. Слышала, как открылась и закрылась входная дверь. Потом был только шум дождя и хриплое дыхание, вырывающееся сквозь мои зубы.

И знаешь, что я тогда подумала? После всего этого в моем ошеломленном десятилетнем мозгу мелькнула мысль: этот человек, должно быть, сошел с ума, если вышел под такой проливной дождь.

Я слышала, что во время тяжелых жизненных потрясений люди задумываются о невероятно бессмысленных вещах — вероятно, так они защищают свой разум от разрушения. Доктор Файрбоу тоже говорил мне об этом.

Убедившись, что Робсон ушел, я зажгла свечу и поднялась наверх.

То, что я увидела в коридоре, было хуже всего, Мэтью.

Хуже всего…

Думаю, что именно в тот момент мой разум разрушился окончательно. Мне кажется, я буквально почувствовала, как он разваливается на куски — как дом, который попал под слишком сильный удар шторма… слишком сильный, чтобы выдержали стены и фундамент.

Я почувствовала, как мой мозг кровоточит, разрываясь на части. Голова и лицо горели.

Сбежав вниз по лестнице, я выскочила под дождь, крича о помощи, и мне показалось, что прошло очень много времени, прежде чем кто-то ответил на мой зов.

Как итог этой главы моей жизни, бедная девочка осталась без дома и без мамы. Бедная девочка стала свидетельницей убийства и была изнасилована сумасшедшим. Но, знаешь, что было особенно забавно? Сердобольные люди из низкосортных грязных притонов предположили, что бедная девочка, скорее всего, сама напросилась. Прелестная малышка ведь танцевала в гавани, чтобы завлечь постояльцев в пансионат вдовы Маллой! И неважно, что сама вдова Маллой всегда была с ней и следила, чтобы все было безопасно — этот танец привлек убийцу, убийца повелся на танец хорошенькой бедной девочки, вот и все.

После всего этого бедной девочке пришлось вернуться в приют.

Я говорила, что детство в приюте было счастливым… но, вернувшись туда, я поняла, что больше… гм… не соответствую установленному стандарту качества. Ребенок, который был изнасилован и слышал, как произошло самое гнусное из убийств, являл собой лишь видимость невинности. Я видела это во взглядах и иногда даже слышала в чужих перешептываниях.

А самое интересное, что эти люди были правы, ведь внутри меня и вправду поселилась тьма. Остальные дети из приюта чувствовали это. Я не могла больше играть в детские игры — для меня это было равносильно тому, чтобы полетать на Луну на спине свиньи. Мой разрушенный разум кое-как исцелился, но на нем остались уродливые шрамы.

По сути, я стала такой же, как Робсон: одинокое существо, испытывающее внутренние муки, о которых никому не могло рассказать. Результатом всего этого стало то, что когда люди со стороны захаживали, чтобы взглянуть на сирот с намерением усыновить кого-либо, они не могли даже смотреть на меня и проходили мимо. Я была темным пятном на белом листе бумаги. Я была уродливой ухмылкой среди улыбок. В двенадцать лет я ощущала себя на все тридцать.

Помню, как в качестве своеобразного вызова, меня выбрали благонамеренный преподобный и его жена. Не прошло и двух недель, как они вернули меня обратно. Когда священник сказал мне, что Бог любит меня и у него есть планы на мою жизнь, я рассмеялась ему в лицо, обозвала его жену жирной старой коровой, каковой она и являлась, и выбросила в окно миску с супом.

Так прошло два года. Затем меня выпустили из приюта под опеку одного любителя молодых девушек. Дамам из приюта следовало бы обеспокоиться — не несет ли этот человек для меня опасности, учитывая то, что со мной произошло, но они слишком хотели от меня избавиться, и им было без разницы, что меня ждет.

А ждало меня вот, что: мало того, что этот человек обожал молоденьких девушек, ему еще и нравилось охаживать их хлыстом. Меня это его увлечение тоже не обошло стороной. Тогда-то он и раскрыл мне свой прелестный маленький план: если я хотела избежать наказания, мне следовало стать послушной, изображать невинную девочку, гулять по городским паркам и детским площадкам и завлекать других девочек, обещая им сладости. Он увидел во мне тьму и решил, что я смогу завлекать к нему других жертв.

Я нашла способ убежать от него в ту же ночь, и так я оказалась на улице.

Что я могла сделать, чтобы выжить? Мне было четырнадцать, и единственное, что я хорошо умела, это то, чему научила меня мама — танцевать. Я приняла немыслимое решение: стать уличной танцовщицей и зарабатывать деньги на прохожих. Так я и поступала, пока тянулись весна и лето. Жила я на заброшенном складе в Уайтчепеле с несколькими другими беспризорниками, вроде меня самой. Ты знал их как «Черноглазое Семейство», хотя, полагаю, моя банда состояла из других людей. При знакомстве они пригрозили мне расправой, потому что я танцевала на их территории, и они хотели получать половину моего заработка. Со временем мы смогли договориться: я обещала танцевать только на их территории и делиться деньгами, но получать покровительство банды. Для этого мне надлежало в нее вступить. Так у меня появилась татуировка, и я прошла через ту же церемонию, что и ты.

А теперь, Мэтью, мы подошли к той части моей жизни, когда начала просыпаться Дикарка Лиззи. Впрочем, может, она уже давно проснулась на тот момент — просто выжидала? Как знать.

Нас было четверо, и на нас напало шестеро бандитов из группы «Могавков». Возможно, ты и сам с ними сталкивался? Они просто бесы во плоти! Стояла поздняя ночь, мы возвращались из таверны, что находилась на нашей территории, где «Семейство» могло подкрепиться. «Могавки» вывалились на нас из проезжавшей мимо телеги, раскрашенные, как дикари из колоний. Как я уже сказала, их было шестеро — все мужчины, а нас четверо — двое парней, я и моя подруга Одри. У «Могавков» были кинжалы и сабли, и они зарубили наших мальчишек прежде, чем хоть один из них успел дунуть в предупреждающий свисток. А потом они набросились на нас. Мы пытались сражаться, но у них были сильные руки и хорошо поставленные удары. Они забросили нас в телегу и увезли — вся схватка, вероятно, заняла не больше минуты.

Нам завязали глаза и отвезли нас куда-то, где пахло застарелой сыростью. Я решила, что это какой-то подвал, и мысленно приготовилась, что меня снова изнасилуют, а потом еще и убьют, но этого не произошло — ограничилось побоями. Чуть позже я узнала, что они слишком сильно ударили Одри, и она умерла рано утром, а это, как выяснилось, было плохо, потому что им заплатили за то, чтобы они доставили двух девушек в дом, находившийся в Шордиче, недалеко от тюрьмы. Я узнала это, потому что именно туда они отвезли меня на следующую ночь. И там я познакомилась с госпожой Спаннер — хозяйкой дома — и остальными девочками в возрасте от двенадцати до пятнадцати лет. Мне на тот момент было уже шестнадцать, но я всегда выглядела младше, и госпожа Спаннер решила, что я могу сойти за четырнадцатилетнюю.

Пыталась ли я сбежать?

Конечно! Несколько раз!

Но у госпожи Спаннер было двое арабов, которые работали охранниками, так что все было тщетно. Охранникам не разрешалось развлекаться с девочками, это удовольствие было… только для денди, которые платили большие деньги за такие привилегии. После неудачных попыток к бегству мне пришлось остаться. До меня быстро донесли, что если я не буду работать, то не буду и есть. Какое-то время я и вправду не ела… но, знаешь, рано или поздно голод становится таким невыносимым, что все остальное перестает иметь значение. И я сделала немыслимое, чтобы выжить…

А госпожа Спаннер оказалась не такой уж и плохой. Она была деловой женщиной и тоже зарабатывала себе на кусок хлеба, как умела. Много лет назад она работала швеей, но со временем руки перестали ее слушаться, да и зрение перестало быть таким острым, как прежде. Как-то раз госпожа Спаннер попросила меня помочь заштопать одежду девочек и украсить ее кружевами, цветами и прочим. Она сказала, что если у меня получится, она будет со мной помягче и не будет заставлять меня работать ночи напролет. Она осталась верна своему слову.

Однажды я встретила хозяина дома. Не только этого дома, как выяснилось, но и нескольких других таких же, разбросанных по городу. Госпожа Спаннер сказала мне, что этот человек замешан во многих темных делах, но лучше мне не знать слишком много, а иначе кто-то может перерезать мне горло.

Его звали Маккавей ДиКей. Он приехал в экипаже, который будто был частью элитного кортежа. И, знаешь, если б сам дьявол решил явиться на эту землю в человеческом обличье, он, определенно, предпочел бы внешность этого мужчины. ДиКей вошел в дом в сопровождении двух своих телохранителей. Ох, Мэтью, он был нечеловечески красивым! А еще ему было невозможно что-то запретить или в чем-то отказать. Самое страшное, что он об этом знал. А прибыл он для того, чтобы осмотреть свой «товар». Нас всех заставили нарядиться в самые красивые платья, выйти к нему, присесть в реверансе, как будто ДиКей был членом королевской семьи. Впрочем, он так и выглядел: честное слово, костюм, в который он был одет, был лучшим нарядом, что я видела в своей жизни!

Мы выстроились в ряд, и он прошествовал мимо нас, попутно проверяя наши зубы, оценивая лица, фигуру и все остальное. Подойдя ко мне, он провел рукой по моей щеке, и я помню, как вздрогнула, потому что его прикосновение было ледяным.

Именно там на меня снизошло осознание, что зло существует для того, чтобы развращать невинность. Превращать ее в нечто уродливое — что можно купить и продать, как и любой другой товар. Такова была цель ДиКея. Знаешь, в ту минуту я всем сердцем желала убить его, разорвать на куски — как и всех злодеев, которые охотились на слабых и беззащитных людей, неспособных за себя постоять. Тогда и проснулась Дикарка Лиззи — проснулась и начала думать об убийстве, как о средстве… если и не от всего мирового зла, то хотя бы от его части в том маленьком мире, который меня окружал.

Но на время я затаилась и прожила в том доме почти год, дожидаясь, пока госпожа Спаннер начнет достаточно доверять мне. Она позволяла сопровождать ее во время походов за покупками, мы часто покупали ткани, и все омрачалось лишь тем, что с нами неизменно был один из ее арабов. Я старалась быть кроткой и послушной, выискивая подходящий момент.

И вот, он настал.

Как-то раз, когда они отвлеклись, я бросилась прочь, затерялась в толпе людей и бежала, бежала и бежала — пока не очутрилась в переулке.

Надеюсь, с госпожой Спаннер все было в порядке, потому что за одно то, что она потеряла меня, ДиКей мог убить ее, ведь каждую из девочек в том доме он считал своей собственностью. Тем не менее, как бы я ни переживала за госпожу Спаннер, я знала, что должна сбежать. Правда, на этом мой план заканчивался. Куда мне было идти?

Судорожно размышляя, я вспомнила, что в Спайтефилдсе — где мы находились — производилась большая часть текстильных работ, а шить и ткать я умела. Да, может, я и не была профессиональной швеей, но на фабриках частенько использовали детский труд, так что я легко находила работу за несколько пенсов в день. При этом мне уже исполнилось семнадцать, и я была намного старше большинства других рабочих. Немного времени занял и поиск жилья: я без труда нашла маленькую лачугу рядом с мельницей.

Все могло наладиться.

Но однажды вечером, возвращаясь с работы, я увидела, как какой-то мужчина схватил за шею маленькую девочку и потащил ее в переулок. Тогда я — и Дикарка Лиззи тоже — поняла, что в Спайтефилдсе был настоящий рассадник зла! Хищники стекались сюда отовсюду, чтобы добраться до детей, большинство из которых были сиротами и жили группами в маленьких лачугах, как и я.

Это должно было измениться!

По ночам я начала бродить по улицам, высматривая хищников, забравшихся в наш район, чтобы развратить еще больше невинности, искалечить еще больше детей, которые и так натерпелись от мира. Поэтому я — она — купила нож.

Это стало моей навязчивой идеей… я чувствовала непреодолимую потребность нанести ответный удар всем Робсонам и ДиКеям. Дикарка Лиззи всегда жаждала этого, и в какой-то момент мы обе поняли, что для нас это единственный способ не сойти сума от обуревавшего нас гнева.

Она одевалась так, чтобы выглядеть как можно моложе и беззащитнее. Мы старались вести себя, как ребенок…

Первый, кто бросился на нее, в страхе умчался прочь, потому что она замахнулась на него ножом, но промахнулась. Второму она порезала только руку. Тогда она поняла, что ей нужно что-то более эффективное, поэтому я купила для нее десять лезвий, украла кусок кожи и сшила для нее перчатки.

Поначалу у нее возникали неприятности — с перчатками было непросто справляться. Несколько раз она и сама порезалась, торопливо извлекая их из сумки. Ей предстояло научиться искусству убивать и оставаться при этом невредимой, а это требовало практики. Итак, пока Элизабет Маллой днем жила при мельнице и работала на ткацкой фабрике, по ночам Дикарка Лиззи бродила по улицам и вершила правосудие. Общественность наградила ее другим титулом — Спайтефилдская убийца, но на это нам обеим было плевать.

Кажется, я уже говорила, что первая ее жертва среди мужчин была сильно похожа на Бродерика Робсона. Она с радостью превратила его в изумительный фарш! Вскоре она научилась перерезать им глотки прежде, чем они успевали закричать, а еще чуть позже научилась определять, из каких мест сильнее всего брызжет кровь, чтобы избегать пятен на своей одежде. Это далось ей с трудом, поначалу пришлось своровать много одежды с бельевых веревок, но, в конце концов… она приноровилась.

Так она убила шестерых. С седьмым она повела себя слишком самоуверенно и слегка замешкалась. Она порезала ему лицо, но он успел сбежать и позвал на помощь. Именно из-за него констебли получили наше описание, и через три месяца Дикарку Лиззи поймали. На нее устроили облаву целых четыре констебля — видимо, отправить за Лиззи кого-то одного законникам было слишком страшно. Можно даже счесть, что мне это польстило.

Так или иначе, ее посадили в камеру, затем были суд и тюрьма.

После двух лет за решеткой о нас узнал доктор Файрбоу и перевез нас в психиатрическую лечебницу Хайклиффа, где он проводил экспериментальное лечение так называемых «криминальных умов». Ему даже продали оригинальные перчатки, чтобы он смог поместить их в музей, который планировалось открыть при лечебнице.

Я была не единственной его подопечной в Хайклиффе, но несколько других умерли от передозировки лекарствами. Я выжила, и Лиззи тоже. И хоть она оказалась надежно связана, она никуда не исчезла.

А однажды в лечебницу приехал Самсон и привез туда свою жену. Она потеряла всякую связь с реальностью, забыла, кто она такая, и не узнавала мужа. Она не могла ни самостоятельно одеваться, ни есть, ни пить, ни ходить по нужде. Иногда она что-то лепетала и плакала, но в ее словах не было никакого смысла. Доктор объявил ее безнадежно больной, но Самсон навещал ее почти каждый день.

Мне в то время было разрешено проделывать кое-какую канцелярскую работу в кабинете доктора — это успокаивало меня, и в один прекрасный день Самсон заговорил со мной. Я была поражена не меньше остальных, когда через несколько недель он заплатил доктору за то, чтобы меня перевезли к нему домой, а также заплатил за регулярное снабжение лекарством.

Лиззи почти все время спала. Но когда она вдруг проснулась, Самсон устроил все так, чтобы ее жажда насилия получила выход. Без жертв она могла погибнуть, и я сказала Самсону, что могу умереть вместе с ней. Похоже, он боялся, что я ослабну умом и духом — как его жена — и он больше не сможет наслаждаться моим обществом. Знаешь, он всегда был добр и любезен со мной, считал меня маленькой прекрасной леди, но никогда не прикасался. Он называл меня своим доверенным лицом на своем личном большом корабле.

Вскоре мы поняли, что жертвы Лиззи не обязательно должны были быть растлителями детей. Это как… если любишь ростбиф, можешь довольствоваться и говяжьим рагу. Лиззи — со своей непреодолимой тягой к крови — согласилась на разнообразие и принимала тех жертв, которых ей могли доставить без проблем. Так, например, мы пришли к соглашению, что Лиззи сможет устроить достойное представление для участников аукциона. Беспомощность тех констеблей должна была продемонстрировать, насколько Самсон презирает мелких людишек и их законы, а еще — показать, насколько его честолюбие заходит за рамки привычных масштабов. Учитывая, что Лиззи нуждалась в самореализации, это была хорошая задумка.

Самсон научился распознавать признаки беспокойства, которые появлялись у меня незадолго до того, как проснется Лиззи. Препарат — как я позже поняла — позволял ей просыпаться, когда это необходимо, а затем — с небольшим усилием — снова засыпать. Лиззи это не нравится, но она вынуждена с этим жить. Потому я и сказала тебе: я не знаю, каков будет эффект без лекарства.

Так мы подходим к концу моей истории.

Лично я — считаю, что Лиззи убила шестерых мужчин, которые охотились на детей в Спайтефилдсе. Они наверняка вернулись бы туда за новыми жертвами. Лиззи, к сожалению, была не в силах спасти всю невинность этих детей, потому что большая ее часть была уже потеряна к тому моменту. Но она могла сдержать распространение разложения — того разложения, что неминуемо привело бы к смерти большинства детей, их тел и душ; того разложения, что почти разрушило и уничтожило меня саму.

Вот — моя история.

Глава двадцать седьмая

Вот — моя история.

Стоило Элизабет произнести эти слова, как Мэтью почувствовал, что экипаж замедляется. Файрбоу, свернувшийся страдающим комком на сиденье напротив него, застонал и пробормотал нечто бессвязное.

— Мы останавливаемся, — нахмурилась Элизабет. — Зачем?

Мэтью выглянул в окно слева и тут же отругал себя за подобную неосмотрительность, досадливо поморщившись. После рассказа Элизабет он зарекся поворачиваться к ней спиной и тут же ослушался самого себя, а она — затылком, как и говорила, — наверняка ощутила страх, всколыхнувшийся в нем.

Стараясь не думать об этом, Мэтью вгляделся в устланный снегом пейзаж в попытке сориентироваться на местности, но разглядел лишь тусклый серый свет и длинную синюю тень лесополосы.

Воистину, тут незачем было останавливаться! И, тем не менее, скрипнув колесами, экипаж замер.

— Похоже, мы заехали в какую-то глушь, — покачал головой Мэтью. — Ты там что-нибудь видишь?

Элизабет выглянула в окно со своей стороны и пожала плечами.

— Лес, — безразлично отозвалась она, — и ничего больше.

Дверь справа открылась, и перед пассажирами предстал насквозь продрогший Джулиан.

— Подмени меня на козлах, Мэтью. Я совсем замерз, и спина у меня сейчас просто отвалится. Одному Богу известно, как возницы выдерживают так долгие часы!

— Я? Подменить тебя? Я никогда прежде не правил экипажами такого размера, не говоря уже о четверке лошадей! — ужаснулся Мэтью.

— Понятно. Значит, пришло время учиться. — Джулиан жестом дал Мэтью знак выбираться из салона. Ни на какие уговоры он сейчас поддаваться не собирался.

— Что? В чем дело? Где мы? — встрепенулся Файрбоу, поежившись при звуке голоса человека, отрезавшего ему ухо. При виде же обидчика глаза химика в ужасе распахнулись на опухшем от слез лице, и он попытался вжаться в стену, насколько это было возможно.

— Успокойся, — бросил Джулиан, словно приказывая собаке вести себя прилично. — Вот. Возьми шубу и перчатки, — обратился он к Мэтью. Но прежде чем отдать ему их, он махнул пистолетом в сторону Элизабет. — И чтобы никаких фокусов от вас, мисс убийца!

— Я ничего и не делаю, просто наблюдаю, — прохладно ответила она, и у Мэтью вдруг появилось жуткое чувство, что сейчас она говорит от имени своей темной половины.

Но выбирать не приходилось. Мэтью накинул шубу из шкуры белого медведя и надел перчатки. Воздух был ужасно холодным, а ветер сносил с громоздящихся вокруг сугробов целые снежные комья и горстями швырял их в лица путешественников, с недовольным воем уносясь прочь. Мэтью плотнее надвинул шерстяную шапку. Перед тем, как взобраться на козлы, он помедлил и повернулся к Джулиану, который уже готовился забраться в салон кареты.

— Не вреди Элизабет. Слышишь меня? — строго сказал он.

— Мне и не придется, если она сама меня не вынудит. — Он нахмурился. — А с чего это ты так о ней печешься?

— Мы с ней оба — члены «Черноглазого Семейства». Я дал клятву не…

— В чем дело? — вновь воскликнул Файрбоу, наклонившись так, чтобы слышать здоровым ухом.

— Я дал клятву не причинять вреда своим братьям и сестрам по «Семейству», — продолжил Мэтью. — И она принесла точно такую же. Вот, почему она не…

— Будь я проклят! — воскликнул Джулиан. Он задумчиво постучал по подбородку стволами своего пистолета. — Но мне-то она не сестра, Мэтью. Поэтому, если она сделает хоть что-то, что мне не понравится… — Он предпочел не договаривать, а поймав на себе предупреждающий взгляд Мэтью, лишь тяжело вздохнул. — Я же говорил тебе: я плохой человек. Чего еще ты от меня ждешь?

— Немного чести…

Джулиан хмыкнул.

— Ты, кажется, еще не осознал, Мэтью, что быть плохим человеком — значит делать очень много такого, что сделать необходимо. Даже если не хочется. Подумай сам, зашли бы мы так далеко, если б нашей главной заботой была честь?

— Я дал клятву. И сдержу ее, несмотря ни на что.

— Да пусть заходит, — вмешалась Элизабет со сладковатой улыбкой. — Она его не укусит. Пока. И, пожалуйста, закройте уже дверь, пока я тут в ледышку не превратилась.

У Джулиана было такое выражение лица, словно он всерьез взвешивает аргументы в пользу того, чтобы окончательно простудиться на козлах возницы и перетерпеть боль в спине. Это было явно более мудрым решением, чем провести хоть несколько минут в замкнутом пространстве с Дикаркой Лиззи. Однако он решил отринуть мудрость и в угоду пульсирующей болью спине забрался в карету.

— Просто держи колеса на дороге, — мрачно сказал он, прежде чем закрыть дверь и оставить нью-йоркского решателя проблем наедине со снежной круговертью.

Мэтью убрал пистолет за пояс бриджей и схватился за ручку, чтобы подняться на место возницы. Отсюда пейзаж казался совершенно бескрайним, а четверка коней, готовых тянуть карету, отчего-то внушала страх. Джулиан оставил поводья привязанными к ручке рядом с сиденьем. Морщась от снега, летящего в лицо, Мэтью взял поводья и устремил взгляд вперед, на дорогу, изгибающуюся вправо и тянущуюся меж лесными насаждениями. Он понятия не имел, как далеко им удалось отъехать от Лондона, но размышлять было бесполезно — как и сидеть без дела. Чем дальше им удастся убраться от этого города, тем лучше.

Он щелкнул поводьями, издав неуверенное:

— Гип-гип!

Лошади не сдвинулись с места. Он попробовал снова:

— Гип-гип!

Два скакуна фыркнули, выпустив в воздух насмешливые облачка пара. Один встряхнул головой, словно говоря «нет», а четвертый просто стоял без движения, как огромная статуя каштанового цвета. Мэтью вспомнил, что говорили некоторые возницы, потянул за поводья сильнее и закричал:

— Нннннно!

Кони издали раздраженный фыркающий звук и рывком дернули экипаж с места. Почувствовав, с какой силой натянулись поводья, Мэтью вообразил, как будут болеть его спина и руки после нескольких часов такой езды. Тем не менее, экипаж тронулся. Он двигался не очень быстро, но все же двигался, и Мэтью попытался по возможности расслабиться на задеревеневшей от холода подушке. Миг спустя он понял, что натяжение поводьев не позволит ему этого сделать ни на минуту. Казалось, не возница, а кони управляли экипажем — и, похоже, они прекрасно об этом знали.

Позволив себе повиноваться воле ретивых животных, Мэтью погрузился в размышления об истории Элизабет Маллой — и обо всем, что подвело их с Джулианом к этому моменту. Он вспомнил, как Элизабет сказала, что случившееся с нею едва не уничтожило и не разрушило ее, и решил, что если и встречал в своей жизни людей с разрушенной судьбой, то это была именно она.

На ум пришел комментарий Джулиана: быть плохим человеком — значит делать очень много такого, что сделать необходимо. Даже если не хочется. И ведь в чем-то он был прав. Если бы не качества, которыми жизнь наделила Джулиана, им ни за что не удалось бы завладеть книгой ядов Джонатана Джентри, не говоря уже о том, чтобы захватить Лазаруса Файрбоу. Разумеется, то, как Джулиан решил наказать доктора за побег, не делало ему чести, и все же… нельзя было отрицать, что эта попытка побега — после такого жесткого пресечения — была первой и последней. Больше химик не сбежит. Не посмеет.

И если говорить о побеге…

Мэтью вздохнул, понимая, что ничто не гарантирует им успешного возвращения в деревню Фэлла, несмотря на то, что им удалось сбежать из особняка. Мэтью был уверен, что Лэш уже отправился за ними в погоню в другом экипаже, и то, когда он их настигнет, было лишь вопросом времени. Этот вопрос Дамокловым мечом навис над Мэтью — он буквально видел, как парящие в воздухе снежинки складывались в угрожающий вопросительный знак и тут же распадались.

Был и другой вопрос: сможет ли Файрбоу вернуть Берри в нормальное состояние — с угрозами со стороны Джулиана и Мэтью или без?

А что насчет черного зеркала, предположительно созданного Киро Валериани с помощью итальянского колдуна? Зеркала, через которое можно призвать демона из глубин ада… Раз уж Мэтью поклялся Фэллу разыскать сына Валериани, чтобы добраться до этого зеркала, делает ли это его соучастником в ритуале по проникновению демонов в этот мир? Если предположить на миг, что это возможно, такая история навсегда оставит черное клеймо на душе Мэтью.

Он потряс головой. Это не могло быть правдой. Такие вещи — невозможны, это миф. Ведь так?

Как бы то ни было, Мэтью успокаивал себя тем, что до этого момента еще нужно дожить. Путь от Бристоля до Лондона занял тридцать восемь часов, но погода тогда была гораздо лучше, да и лошадей можно было гнать практически без остановки. Мэтью припомнил, что в Уэльсе состояние дорог для быстрого путешествия в экипаже было далеко не идеальным. Впрочем, какие там дороги? Будет правильнее сказать, ухабы от телег. В окрестностях «Прекрасной Могилы» Профессора Фэлла дела обстояли и того хуже. В общей сложности можно смело считать, что добраться до места займет сорок восемь часов, плюс еще, как минимум, двенадцать. И это, по подсчетам Мэтью, был еще оптимистичный прогноз — без учета силы ветра и без возможных накладок с экипажем.

Навязчивая мысль стучала у него в голове: а удастся ли добраться от Лондона до деревни Фэлла за семьдесят два часа? Да, это возможно, если по пути не останавливаться ни в одной гостинице, за исключением тех случаев, когда необходимо будет дать отдых лошадям и закупить — или украсть — предметы первой необходимости. Гнать лошадей придется так же, как они с Джулианом приказали гнать их из Бристоля до Лондона.

Мэтью нахмурился. Ему ничего не оставалось делать, кроме как время от времени щелкать поводьями и тщетно пытаться убедить четверку лошадей, что правит здесь все-таки возница. Стараясь хоть чем-то себя отвлечь, он подсчитывал пройденные мили и плотнее кутался в шубу из шкуры белого медведя — благослови Боже покойного графа Пеллегара и барона Брюкса, чьи тела уже наверняка обнаружили в гардеробной гостиницы. Мэтью готов был биться об заклад, что эта громкая история займет первые страницы «Булавки Лорда Паффери» — разумеется, когда леди Паффери узнает все подробности.

Миля шла за милей, а снегопад все продолжался. Экипаж миновал несколько небольших деревень, когда начало смеркаться. Мир вокруг казался вымершим — в такую погоду не наблюдалось почти никакой активности. Мэтью заметил несколько лошадей на пастбищах: они проводили четверку своих собратьев, запряженных в экипаж, грустными глазами. Внимание привлекло несколько местных жителей, занимавшихся хозяйством: похоже, им пришлось выбраться из домов из-за каких-то неотложных дел — никому ведь не хотелось выходить на улицу в такой снегопад.

Затем по обеим сторонам дороги снова вырос лес. Этой же дорогой Джулиан и Мэтью ехали из Бристоля — это был центральный тракт, тянущийся с северо-запада на юго-восток. Мэтью знал и то, что именно по этой дороге Матушка Диар везла его в деревню Фэлла... по крайней мере, по логике вещей должна была везти — потому что сейчас Мэтью вовсе не узнавал эту дорогу и от этого чувствовал себя все более неуверенно.

Сколько времени прошло, прежде чем Мэтью почувствовал, что лицо его совсем окоченело, а мышцы протестующе ноют при каждом движении? Он полагал, что примерно часа три. Лошади периодически фыркали, выдыхая облачка пара. Даже с наличием плотного снежного покрова на дорогах экипаж периодически угрожающе качался и кренился, грозясь соскользнуть с тракта.

Мэтью понял, что находится на пределе, поэтому, когда через двадцать минут впереди замаячил каменный дом, из трубы которого уютно поднимался дым, он принял решение дать коням отдохнуть, а также подкрепиться горячей едой самому. Рядом с домом, над порогом которого при ближнем рассмотрении обнаружилась вывеска, гласящая: «Добро пожаловать, путники!», стоял амбар. Мэтью кивнул, соглашаясь с собственным решением, и начал предпринимать попытки замедлить лошадей и увести их с тракта.

Смотровое окно открылось.

— Что ты делаешь? — прозвучал изнутри голос Джулиана. В его словах чувствовалось, скорее, требование, нежели вопрос.

— Я собираюсь остановиться вон в той гостинице. Мне нужно согреться, поесть и… сделать все то, что я сдерживаю уже больше часа. Полагаю, наши попутчики хотят того же.

Джулиан несколько секунд поразмышлял.

— Хорошо. Согласен. Возможно, мы останавливаемся слишком рано, но подкрепиться и выпить кружечку горячего эля явно не помешает. Только учти, что мы здесь надолго не задержимся.

Он закрыл смотровое окно. Мэтью выкрикнул:

— Тпру! Тпру!

Безрезультатно. Мэтью с тоской понял, что ему потребуется сила трех Хадсонов Грейтхаузов, чтобы заставить эту треклятую четверку остановиться перед гостиницей.

Наконец, он сумел сладить с лошадьми — те остановились примерно в пятидесяти футах от заснеженного зеленого навеса над входной дверью. Когда Мэтью в последний раз натянул поводья, дверь открылась, и полный человек в шерстяной шапке и коричневом пальто с овечьим воротником поспешил им навстречу.

— Приветствую, путники! — окликнул он. Голос его звучал грубовато, как теперешняя погода, однако настроение явно было хорошим. — Добро пожаловать! Вас сколько будет-то?

— Четверо, — ответил Джулиан, выходя из кареты. Он убрал пистолет с глаз долой, чтобы ненароком не напугать хозяина до полусмерти. — Все голодные, как черти, и жутко уставшие. Лошади тоже. Ты же с ними справишься, приятель?

— Глядите-ка, вот это четверочка! — Мужчина отступил назад, водрузив руки на широкие бедра, чтобы как следует рассмотреть упряжку и экипаж, пока Мэтью, мучительно скрипя суставами, сползал с места возницы. — Никогда не видывал таких карет! Держите меня трое — она слишком красивая для этого захолустья! — Он потер руки, а глаза его загорелись азартом. — Ну… справлюсь, как не справиться-то! Заведу их в амбар, накормлю, напою и обогрею. Устроит?

— Устроит, — устало ответил Мэтью.

— Добрый день, леди, — поздоровался мужчина с Элизабет, отвесив ей небольшой вежливый поклон. — Хотя какой уж тут день: темно, хоть глаз коли, не так ли! — Затем вышел Файрбоу, закутанный в клетчатый халат, и хозяин удивленно присвистнул. — Батюшки! Не холодновато тебе в ночной сорочке-то? И… что у тебя с лицом, приятель? Эй, да неужто разбойники?

— Бритвой поранился, — осклабился Джулиан.

— Это ж надо так порезаться! Ладно-ладно, идите в дом, там моя Грета вас подлатает немного. Я Оливер Отри, кстати.

— Очень приятно, — кивнул Джулиан, хотя своего имени называть не спешил. — На всякий случай: больше часа мы здесь провести не можем. Вы понимаете?

— А, понятно, спешите, значит. Ну… сомневаюсь, что лошадкам вашим часа хватит.

— Придется этим довольствоваться. — Джулиан произнес это настолько бескомпромиссно, что отбил всякое желание спорить.

— Сложновато быть одновременно и конюхом, и трактирщиком, — хмыкнул Отри, — но сделаю все возможное, чтоб уложиться. Лошадям это не понравится, но они хоть обогреются, так что…

Джулиан уже повернулся к Отри спиной и толкнул Файрбоу в сторону дома. Мэтью последовал за Элизабет, уловив, как Отри успокаивающим голосом разговаривает с лошадьми.

По дороге из Бристоля в обществе Тарлентортов они не останавливались в этой гостинице — предпочли другую, милях в пятнадцати к северо-западу отсюда. Такие гостиницы были настоящим пристанищем для усталых путников. В них можно было обогреться, поесть, выпить и даже отдохнуть, потому что каждая гостиница — в зависимости от размеров и респектабельности — предлагала путникам в качестве места для сна отдельную комнату, кровать или тюфяк в углу.

Мэтью был рад хоть на время скрыться от непогоды, так как ветер набирал силу, и снег комьями валился с ветвей деревьев, нависавших над трактом.

Внезапно его поразила мысль, от которой у него чуть не подогнулись колени.

— Книга! — севшим голосом выкрикнул он, но испытал мгновенное облегчение, когда Джулиан, не дойдя до двери, обернулся и коснулся застегнутого нагрудного кармана плаща Богена, по размерам не уступавшего небольшой сумке, куда он сумел спрятать книгу.

Зеленая штора на одном из двух окон дома отодвинулась, и из-за нее показалось чье-то лицо, но оно скрылось раньше, чем Джулиан успел его хорошенько рассмотреть. Навстречу путникам распахнулась дверь.

— Заходите, заходите и willcommen bei dir[39]! — затараторила низкорослая пухлая женщина, стоявшая на пороге с широкой улыбкой. Мэтью уловил, что в ее речи проскальзывают прусские слова, и акцент тоже был, определенно, прусский. Что ж, прежде с пруссаками Мэтью не везло, но если эта женщина сможет предоставить ему хоть на час тепло домашнего очага, еду и питье, то да здравствует Пруссия! Мэтью проследовал внутрь вместе с остальными, с наслаждением оказавшись в комнате залитой желтым светом масляных ламп и горящего камина. Самым прекрасным было то, что в доме было тепло. Мэтью казалось, что ему никогда прежде не доводилось так замерзать. Он готов был залезть прямо в очаг, чтобы отогреться.

Камин привлек их всех, даже Файрбоу, который начал дрожать крупной дрожью, по мере того, как гостеприимное тепло начало прогонять холод из его тела.

Грета Отри закрыла дверь, чтобы ветер не задувал в дом, и дружественно оглядела своих гостей.

— Oh, mein Stern[40]! — воскликнула она, заметив травмы доктора. — Что с тобой случилось, mein herr[41]?

— Несчастный случай, — отозвался за него Джулиан. — Ничего, жить будет.

— Я таких несчастных случаев не видела! У меня иметься бальзам, который облегчить боль. Но тебе нужно обратиться к врачу, дорогой! И ты, что же, так и путешествовать? В такой одежде? — Мэтью заметил, как румяное морщинистое лицо женщины побледнело, а выражение на нем сменилось с беспокойного на подозрительное. — Was ist das?[42] Никто не путешествовать в такую погоду в такой одежде! — Она отступила к дальней стене, на которой висел мушкет.

— Мэм, — обратился к ней Мэтью, пока ситуация не вышла из-под контроля, — этот человек — наш пленник. Мы везем его в специальную тюрьму в Уэльсе.

Файрбоу издал звук, оказавшийся чем-то средним между смешком и кашлем.

— Меня зовут Мэтью. Это мой помощник Джулиан. Мы — констебли.

Теперь уже Джулиан едва не поперхнулся.

— Нам пришлось забрать этого человека прямиком из постели, возможности переодеться у него не было. К тому же, к сожалению, нам пришлось его усмирять, так как он оказал сопротивление. Мы собирались отыскать ему одежду в пути, но пока случая не представилось. Возможно, у вас найдется что-нибудь? Хотя бы пара зимних чулок, которые вы могли бы нам продать?

— Этот человек — чертов лжец! — воскликнул Файрбоу. — Я уважаемый лондонский врач, а эти два преступника меня похитили! Посмотрите, что они сделали с моим ухом! Неужели два констебля, два представителя закона могут совершить такое зверство по отношению к человеку? — Он указал на мушкет. — Если он заряжен, я был бы очень благодарен, если б вы…

— Мэтью говорит вам правду, — вмешалась Элизабет. — Человек, стоящий перед вами, действительно доктор, но это не мешает ему быть низкосортным преступником. Он совершил несколько убийств в лондонском районе Спайтефилдс пару лет назад. Одной из жертв была моя сестра, и я сопровождаю этих людей, чтобы убедиться в торжестве справедливости. Я хочу видеть, как двери тюрьмы захлопнутся за этим монстром.

Файрбоу понял, что вряд ли ему что-то поможет, и истерически рассмеялся.

Грета Отри стояла с открытым ртом. Она дважды моргнула, но не осмелилась сдвинуться с места.

Оправившись от приступа нервного хохота, Файрбоу, возможно, продолжил бы защищаться, но тут он почувствовал, как рука Джулиана схватила его сзади за халат и слегка потянула его вниз к раскаленным поленьям камина, охваченным пламенем. Доктор задрожал и окончательно притих.

— Tar und Feder mich[43], — сказала Грета, пожав плечами. — Я думаю, что мой Оливер лучше во всем этом разбираться, потому что я verdutzt[44]!

— А я — голоден, — возвестил Мэтью, радуясь, что через этот перевал им удалось перебраться. — Как и мы все, я уверен. Можем ли мы попросить у вас немного супа или хотя бы немного хлеба?

— Все, что угодно, лишь бы быстро, — сказал Джулиан. — Мы можем пробыть здесь не больше часа. Чем раньше мы тронемся в путь, тем лучше.

Грета Отри — старушка с щербатой улыбкой и копной седых волос — возможно, и была простой деревенской женщиной, готовой разменять седьмой десяток, но Мэтью понимал, что она вовсе не глупа. Комментарий Джулиана заставил ее усомниться в том, что хотя бы один из путников говорил правду.

Впрочем, она могла подозревать их в чем угодно, но и что с того? Что она могла с этим поделать?

— У меня есть горшок куриного супа с ячменем и достаточно хлеба, чтобы каждому доставаться хотя бы по кусочек, — сообщила она, иногда коверкая окончания слов. — Горшок на кухне. Если хотеть, вы можете поесть там за столом.

— Отлично! — воскликнул Мэтью. — И… к слову о горшках. Не подскажете, есть ли у вас уборная?

— Там, взаду. — Она небрежно указала на прихожую. — Один горшок подходить всем. И я прошу вас вынести его на улицу после того, как использовать. И почистить снегом, ja?

— Да, разумеется.

— Что это? — внезапно спросила Элизабет.

Мэтью и остальные повернулись, чтобы узнать, что ее так заинтересовало. Элизабет сделала несколько шагов в сторону другого угла комнаты, где в темно-зеленом горшке с землей была посажена небольшая ель. Дерево было украшено небольшими бумажными розочками, а с ее ветвей каскадами свисали нити разноцветных бусин. Зрелище — при всей своей простоте — было довольно красивым.

— О, — проворковала Грета. — Это есть tannenbaum[45]. Это традиция в стране, где я родилась. Там принято приносить в дом и украшать ель в это время года. Здесь вы называете это рождественская ель.

— Дерево… в доме? — удивилась Элизабет. — Как необычно. И при этом очень мило.

— Я любить хороший настроение, которое оно приносит, — сказала Грета. — А теперь… вы хотеть есть суп? И те, кому надо на горшок, тоже могут это сделать. — Она жестом позвала гостей следовать за ней.

Джулиан отодвинул одну из штор, проверяя, что творится снаружи, и увидел, как Оливер пробирается сквозь снежные вихри. Мэтью заметил, как лицо Файрбоу скривилось, когда он встал рядом с Элизабет и уставился на ель.

— Это самое жалкое зрелище, что я когда-либо видел, — фыркнул он. — Дерево в доме! К чему это уродство? Это так же нелепо, как то, что вы, Элизабет, выступаете на стороне этих двоих — против меня. Вы полностью выжили из ума?

— Вы напрашиваетесь на еще один порез, доктор, — тихо отозвалась Элизабет. Она старалась не поднимать шума, поскольку кухня, куда ушла Грета, была совсем рядом. — И куда бы вы пошли, даже если б вам удалось сбежать? Замечу, что на это у вас не было ни единого шанса. Ждите своего часа, доктор. Вот и все, что я могу вам сказать.

— И вы затеяли это предательство, потому что когда-то состояли в одной банде с Корбеттом? Уверен, когда Самсон найдет вас, ему будет интересно об этом услышать.

— Это не предательство, а здравый смысл. Впрочем, вряд ли вы понимаете — ваш здравый смысл остался в Лондоне на снегу. Вместе с вашим ухом.

Дверь в дом открылась, и вошел Оливер Отри.

— Ффух! — выдохнул он, прошествовав мимо остальных к очагу, чтобы согреться. — Впереди холодная ночь, имейте в виду! Ну, о ваших лошадках я позаботился, так что беспокоиться не о чем. — Он разделся, сняв шапку и пальто и попутно отряхивая их от снега. Мэтью подумал, что Оливер Отри, вероятно, на несколько лет старше своей жены, и улыбка у него была щербатой, ей под стать. Но у него было широкое дружелюбное лицо с массивной челюстью, а волосы у самого лба чуть вились. Именно на этом участке его шевелюру тронула седина, что придавало ему необычное сходство с ангелом.

Оливер Отри вновь покосился на раны Файрбоу.

— И все-таки! Так обрезаться бритвой, надо же! — сказал он, прищурив серые глаза. — Махать ею где ни попадя — не самое умное решение.

Грета вернулась в комнату, лицо ее ничего не выражало.

— Олли, они рассказывать мне историю о pferdefedern. Лучше не задавать этим людям вопросы. Мы не хотеть знать их планы, это нас не касаться. Пойдемте, суп готов. — Она отвернулась и величественно удалилась из маленькой комнаты.

— А что значит это слово? — поинтересовался Мэтью, нахмурив брови. Отри вторил ему, и седая курчавая прядь его волос покачнулась.

Он ответил:

— Конские перья, если дословно.

Так и не уловив смысла сказанного, Мэтью отправился в комнату с горшком, а затем, повинуясь приказу хозяйки, вышел через заднюю дверь дома, прошел мимо поленницы и небольшого сарайчика и отважился даже углубиться в лес, прежде чем опустошить и вычистить за собой горшок. Элизабет вышла следующей, и Джулиан ждал ее у черного входа, несмотря на то, что бежать она не собиралась. Далее пришел черед Файрбоу. Он отказался вычистить за собой горшок, поэтому Джулиану пришлось сделать эту работу за него. Он не побрезговал грязной обязанностью, однако выражение его лица говорило о том, что за это унижение доктор еще поплатится.

Пальто и шапки отправились на настенные крюки, и, наконец, пришло время усмирить недовольное бурчание желудков.

В маленькой, но ухоженной и чистой кухне, где горел еще один очаг, все собрались за крепким дубовым столом, чтобы отведать куриного супа и черного хлеба, который — как счел Мэтью — был приготовлен по прусскому рецепту.

Прежде чем приступить к еде, Джулиан и Оливер умудрились вступить в какую-то перепалку по поводу цены пребывания здесь путников. Отри сказал, что за все восемь лет работы гостиницы никто не останавливался здесь всего на час, поэтому он не знает, какую плату установить. Пришлось вступить в переговоры. В итоге Джулиан сторговался с хозяином до четырех шиллингов.

Суп и хлеб быстро отправились в изголодавшиеся животы, а за ними последовал горячий крепкий чай.

Грета села на стул рядом с Файрбоу, чтобы нанести ему на раны мазь из маленькой зеленой баночки. Средство сильно пахло имбирем и явно жгло. Не стерпев боли, Файрбоу закричал, но Грета успокаивающе заверила его, что имбирь сотворит чудеса исцеления. Если, — добавила она, переглянувшись с мужем, — на пути в Уэльс не будет новых несчастных случаев.

— Это будет зависеть от поведения узника, — сказал Джулиан, макая в остатки супа кусок хлеба. Он явно не собирался оставлять ни крошки. — Мэтью и я благодарим вас за гостеприимство, но, боюсь, нам пора уходить.

— Но ваша четверка не готова снова отправиться в путь! — возмутился Оливер. — Лошадки сильные, но нельзя ж гнать их без продыху!

— Они справятся. Им придется. Иного не дано. И еще, если ты сжалишься над этим джентльменом, — Джулиан покосился на Файрбоу, — и продашь ему пару чулок, будем рады. Кажется, он жаловался, что у него мерзнут ноги.

— У меня всего две пары, и я их не продам, — последовал ответ. — В наших краях шерсть найти непросто. Да и дорого.

У Мэтью мелькнула мысль, и он понял, что должен был додуматься до этого раньше.

— Багажное отделение экипажа, — шепнул он Джулиану. — Мой… гм… эскорт, наверное, взял с собой вещи. Там могут быть теплые чулки.

— Твой эскорт? — переспросила Грета, но осеклась. — Никаких вопросов от меня. — И она демонстративно начала убирать посуду.

— Прошу, проверьте карету! — почти умоляюще заныл Файрбоу. — Если хотите, чтобы я живым добрался до той чертовой деревни, ради Бога, проявите милость!

— Я тоже не буду задавать вопросов, — нахмурился Оливер, допив чай одним глотком и выходя из-за стола. — Принесу еще поленьев! — предупредил он жену, обернувшись через плечо.

— Сходи, проверь карету, — решился Джулиан. — А потом нам надо будет ехать дальше, независимо от того, готовы к этому лошади или нет.

Прежде чем выйти на улицу Мэтью надел шубу из шкуры белого медведя и перчатки, укутавшись в свое одеяние как можно плотнее. Ветер хлестнул его по лицу с такой силой, что он на миг растерялся. Несмотря на то, что на часах было около трех дня, небо из светло-серого уже превратилось в темно-синее. Начались сумерки.

Спасаясь от непогоды, Мэтью пригнул голову и не без труда доплелся до кареты. Проверив багажное отделение, он с удовлетворением отметил, что там и вправду хранятся вещи: он обнаружил коричневую холщовую сумку.

Взяв вещи и закрыв багажный отсек, он заспешил обратно, в тепло, но его остановило лошадиное ржание.

Мэтью замер.

Неужели ему послышалось? Ветер порой играл с воображением злую шутку, но сейчас Мэтью мог поклясться, что из амбара донесся какой-то звук. Амбар стоял чуть левее, примерно в тридцати ярдах от его нынешнего местоположения. И звук… действительно ли он донесся оттуда, или с дороги, что огибала постройку позади и сворачивала в лес?

Нет, нет, это беспокойные кони в амбаре, — увещевал себя Мэтью. — И еще проделки ветра. У меня разыгралось воображение. В такую погоду невозможно точно определить, откуда исходит звук…

Мэтью понимал: дело в усталости. Вот и все.

И все же…

Краем левого глаза он заметил какое-то движение — от дерева к дереву. Темная фигура мелькнула между темными стволами. Мэтью стал пристально вглядываться в полосу леса, но ничего странного больше не увидел. Просто снег и ветер… шутят с его зрением и слухом.

Лучше вернуться в дом, — подумал он. — Лучше как можно быстрее проверить эту сумку и убраться отсюда.

Войдя в дом, Мэтью стал разбирать сумку прямо на столе, а остальные молча наблюдали за ним — особенно Файрбоу, его глаза светились надеждой. Мэтью поочередно извлек несколько сорочек, две пары бриджей, пару потертых черных сапог и… пару шерстяных чулок.

— Слава Богу! — воскликнул Файрбоу, хватая чулки, сорочку, бриджи и сапоги. — Я примерю их прямо сейчас! — И, не соблюдая приличий и не обращая внимания на хозяев, он встал перед очагом, сбросил халат и — совершенно нагой — расселся на полу, принявшись натягивать чулки, которые оказались ему впору. Следом пришел черед бриджей, которые были велики в талии, и сапог, давящих на пальцы так, что, едва примерив их, Файрбоу скривился. Сорочка же села хорошо, хотя и чуть болталась на плечах.

Стоило Файрбоу подняться, как его бриджи свалились до колен.

— Хм… — задумчиво протянул Отри, заметив, что его супруга с удовольствием созерцает сие зрелище. — У меня есть тонкая веревка, которая как раз сможет удержать штаны на месте. Это будет стоить вам шиллинг.

Джулиан без комментариев протянул ему монету, и Отри вручил ее Грете с победной улыбкой процветающего дельца. Не мешкая, он отправился за веревкой, а Файрбоу остался стоять, старательно поддерживая мешковатые бриджи руками. Элизабет не могла не усмехнуться, наблюдая доктора в столь печальном амплуа.

Мэтью подошел к одному из окон и осторожно отодвинул штору.

— Что там? — резко спросил Джулиан, подходя к нему.

— Ничего особенного. Но, ты прав, пора отправляться в путь. — Напряжение в собственном голосе удивило и даже обеспокоило Мэтью. Неужели он все-таки видел кого-то там, в сумерках?

— Уже давно пора. Отри! — раздраженно воскликнул Джулиан. — Поспеши, ладно? — Он тоже выглянул в окно, но темнота и снег ухудшали видимость, не давая ничего разглядеть дальше нескольких ярдов.

Отри вернулся с длинной веревкой и небольшим ножом. Пока Джулиан караулил Файрбоу, чтобы тот не вздумал перехватить нож, Отри сделал на бриджах несколько оскорбительных надрезов и продел через них веревку, создав тем самым импровизированный пояс.

— Затяни ее хорошенько и завяжи на узел, — приказал он. Когда доктор повиновался, Отри удовлетворенно кивнул и отошел на несколько шагов, любуясь своей хорошо проделанной работой. — Вот, пожалуйста, — сказал он. — Красиво, словно оленья шкура на заднице бобра!

Файрбоу вновь облачился в халат. Он ему не нравился, но был теплым, так что выбирать не приходилось. Когда путники уже вознамерились покинуть гостиницу, Отри вдруг замер посреди комнаты.

— Слышите? — спросил он.

Мэтью слышал только свист ветра за окном и треск поленьев в очаге.

— Вот! Снова! Слышите? Это лошадь кричит! — Отри пронесся мимо Мэтью и Джулиана к окну. Очевидно, за восемь лет работы в этой гостинице любой нехарактерный звук тут же привлекал его внимание. Отри оттолкнул штору в сторону, и стоило ему это сделать, как его лицо озарилось оранжевым светом.

— О, мой Бог! — прошептал он с широко распахнутыми от ужаса глазами. — Амбар горит!

Глава двадцать восьмая

Мэтью и Джулиан в одно мгновение оказались рядом с Отри, прильнув к окну, Грета же бросилась ко второму и нервно оттолкнула прочь занавеску. Испуганное лошадиное ржание вновь болезненно прорезало воздух. Мэтью увидел в окне, как в щелях меж стеновыми досками амбара пляшут отблески огня.

— Ха! — безучастно хмыкнул Файрбоу. — Вот кошки и поймали мышек.

Не сказав ни слова, Джулиан отвернулся от окна, преодолел в два шага расстояние, разделявшее его с Файрбоу, и уложил доктора на пол одним мощным ударом в челюсть.

— Я должен пойти туда! — тревожно выкрикнул Отри, решительно зашагав к двери.

— Нет! — командным голосом остановил его Джулиан, и, похоже, в одном этом слове прозвучало достаточно бескомпромиссной настойчивости, чтобы остановить хозяина придорожной гостиницы. — Они будут поджидать выходящих!

У Отри было много вопросов к своим постояльцам, но он понимал, что сейчас явно не подходящий момент для того, чтобы расспрашивать их.

— Но я… я должен, — с нажимом ответил Отри, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Лицо его заметно побледнело, губы сделались серыми, как воск. Он простонал почти с мольбой: — Лошади! Они же там сгорят заживо! Так нельзя…

Это замечание было встречено напряженным молчанием.

Мэтью почувствовал, как страх сжимает ему горло и заполняет все его нутро, но заставил себя проглотить тяжелый ком и поступить правильно.

— Я пойду с вами, — с мрачной решимостью заявил он, извлекая из кармана шубы пистолет.

Глаза Отри изумленно округлились, но прежде чем он успел что-то сказать, зазвучал голос Элизабет:

— Мэтью, позволь мне выйти к нему! Я могу…

— Верно. Отпустите ее! — проскрипел Файрбоу, не поднимаясь с пола. — А потом я сообщу Лэшу, что она предательница, и он сразу же…

Джулиан безжалостно надавил сапогом прямо на горло доктора. Речь его сразу же оборвалась, превратившись в сдавленное бульканье.

— Что-то не припомню, чтобы кто-то здесь интересовался мнением ночного горшка, — процедил он.

— Слушайте, как хотите, но я выхожу! — заявил Отри. Он открыл дверь, Мэтью тут же взвел курок и последовал за ним. Джулиан попытался остановить их, закричав что-то им вслед, но Мэтью, оказавшись во власти зимнего ветра и снегопада, слов не разобрал, он лишь сумел уловить страх, звучавший в голосе напарника. Они с Отри бросились к амбару почти наперегонки. По мере приближения к пожару оранжевый свет пламени, извивавшегося меж досками стен, становился все ярче; показались завитки дыма, что сочились из всех щелей амбара и разносились по ветру.

Они отошли от дома примерно футов на двадцать, когда Мэтью заметил белую вспышку выстрела в лесу через дорогу, а миг спустя услышал странный треск. Отри резко вскрикнул от боли, схватился за правое бедро, пошатнулся и упал. Мэтью рухнул на колени рядом с ним, уже набрав в рот ледяного воздуха, чтобы заговорить, но Отри опередил его:

— Лошади! — со взглядом, полным отчаяния, прохрипел он, ухватив Мэтью за шубу окровавленной рукой. — Не дай им сгореть!

Времени на то, чтобы оценивать риск, не оставалось — как и на то, чтобы прикинуть, найдет ли следующая пуля свою истинную цель. Времени не было вообще ни на что…

Мэтью кивнул, вскочил и опрометью бросился к амбару, ожидая еще одного выстрела, но его не последовало. Кто бы ни стрелял несколько секунд назад, сейчас он явно не собирался делать это снова — возможно, искал более выгодную огневую позицию или подбирался ближе. Мэтью подумал, что Лэш наверняка пришел не один, он мог взять с собой своих наемников или даже заручиться помощью всей банды убийц, явившейся на его аукцион. Если это так, шансов у них с Джулианом, почти не осталось.

Когда он добрался до амбара и сбросил тяжелый запорный брус, мимо его правого уха просвистела еще одна пуля и яростно вонзилась в дерево. Сквозь взметнувшуюся внутри панику Мэтью понял, что стрелок занял позицию, с которой мог запросто обстреливать амбар, хотя и находился со стороны менее широкой его стены. Дожидаться третьего выстрела Мэтью совершенно не хотел, поэтому, не мешкая, распахнул дверь и всем телом подался внутрь амбара, почти мгновенно отпрянув, потому что навстречу ему бросились нестерпимый жар и ревущее пламя. В голове пронеслась мысль о том, что силуэт, подсвеченный огнем, представляет собой отчетливую мишень. Пришлось, отринув страх, броситься прямо навстречу пожару.

Вопреки ожиданиям, помещение еще не превратилось в кромешный ад, однако одна из лежавших внутри куч сена, была охвачена яростным пламенем, напоминая хорошо промасленный факел.

Повсюду витали запахи горящего сена и дерева, перемежавшиеся вонью китового жира. Мэтью невольно закашлялся, вдохнув едкую смесь, наполнявшую воздух. В следующий миг ему пришлось уворачиваться от несущегося на него огромного силуэта: одна из тяжеловозных лошадей Лэша сумела освободиться от привязи и понеслась прямо на Мэтью, едва не затоптав его. Еще одна лошадь — должно быть, принадлежавшая чете Отри, — тоже успела высвободиться и проскакала мимо Мэтью с перепуганным ржанием.

Чудом избежав столкновения со спасавшимися от пожара животными, Мэтью начал растерянно озираться по сторонам, высматривая оставшихся коней и пытаясь разведать обстановку. Приходилось попутно думать о том, чтобы вдыхать как можно реже, потому что каждый глубокий вдох грозился вызвать приступ надсадного кашля.

Куча сена, охваченная пламенем, с каждой секундой разгоралась все сильнее. Огню было недостаточно поглотить только верхний слой — он жадно проникал глубже, разъедая сухую траву, словно кислота, и постепенно добираясь до самого пола, попутно разрастаясь вширь. Казалось, пламя было ненасытным неистовым зверем, которого всю жизнь морили голодом, и теперь, обретя свободу, он намеревался во что бы то ни стало наполнить свое прожорливое брюхо. Добравшись до края кучи сена, огонь уже начал облизывать деревянные доски креплений амбара. На этих участках сила его заметно ослабевала — дерево оказалось не таким податливым, как сухая трава, и нужно было время, чтобы заставить его как следует разгореться. Однако рано или поздно крепление падет перед неубывающим напором огненной стихии — это было неизбежно.

В условиях напористого пламени Мэтью казалось, что дыма должно быть больше. Он догадался, что сено было достаточно сухим и лишь немного отсырело за счет повысившейся в последние дни влажности. По мере того, как накопившаяся влага испарялась белыми мазками, пламя становилось почти бесцветным, напоминая чистое огненное марево. Хлопья пепла и искры, то и дело взлетавшие к самому потолку, тихо дрейфовали под ним, а попадая в более холодные слои воздуха, стремительно теряли подъемную силу и опускались вниз. Отовсюду раздавались щелчки, когда на пути огня попадались особенно твердые или крупные стебли растений.

Температура заметно повышалась. У Мэтью резко пересохло во рту, удушливый, полный порхающего пепла, дыма и вони воздух, вызывал в легких панические спазмы. Со слезящимися от вездесущего жара глазами Мэтью уткнулся ртом и носом в собственное предплечье, стараясь раздобыть хоть глоток более-менее чистого воздуха. Шуба, похоже, задерживала большую часть едких примесей и позволяла немного нормализовать дыхание. Следующая мысль заставила Мэтью ужаснуться сильнее прежнего: мех ведь может гореть не хуже сена, поэтому, если он сам не хочет превратиться в пылающий факел, придется быть максимально осторожным с кружащими повсюду фрагментами горящей травы и искрами. Стоит шубе загореться, спасать ее будет бессмысленно — придется тотчас же избавляться от нее.

Пока Мэтью осматривался, несколько тлеющих травинок, не успевших потухнуть за время своего кратковременного полета, опустились на пол и стали новыми очагами возгорания.

Нужно было спешить.

Оставшиеся лошади из упряжки Лэша отчаянно ржали и рвались с привязей. Еще одна мечущаяся в панике кобыла — чуть меньших размеров — оказалась в ловушке, когда пламя охватило новую кучу сена в задней части амбара.

На глаза попалась лопата, прислоненная к стене у двери. Мэтью сунул пистолет за пояс, схватил лопату и бросился в дальний конец амбара, чтобы освободить лошадь Отри. По пути ему пришлось обогнуть несколько лужиц огня, жадно пожиравшего разбросанное сено. Он думал о том, чтобы попытаться полностью сдвинуть стог, поймавший в ловушку кобылу, но вынужден был отринуть эту идею, потому что наткнулся даже не на остатки высушенной горящей травы, а на островок чистейшего пламени. Казалось, оно обрушится на любого, кто попытается его тронуть, и погребет смельчака под собой в считанные мгновения.

Глаза Мэтью заслезились от нестерпимого жара: казалось, даже воздух приобрел угрожающе красный оттенок. Опустив взгляд, Мэтью с ужасом понял, что и пол здесь устлан сухим сеном — вероятно, изначально этот настил был сделан для удобства обслуживания лошадей, но в условиях пожара сухая трава стала проторенной тропой для всепоглощающего огня. Спасало лишь то, что слой сена был неплотным, и пламя не успело разгуляться во весь опор. Мэтью понял, что, возможно, сумеет совладать со стихией на этом коротком участке, если поторопится. С трудом вынося жар и то и дело заходясь в приступах кашля, он вытянул лопату на максимально возможное расстояние, отодвинул достаточно горящего сена, чтобы кобыла сумела увидеть выход. Пламя бросилось навстречу Мэтью, раскрывая свои смертоносные объятия.

Лошадь, по счастью, оказалась понятливой, и, как только в стене огня обнаружился просвет, пронеслась мимо своего спасителя, почти сразу исчезнув за пределами амбара. В этот момент вторая куча сена — видимо, значительно прогорев и потеряв способность сохранять изначальную форму, — начала проседать, высота ее уменьшилась почти вдвое, в воздух полетели угрожающие снопы искр.

Мэтью отпрянул подальше от этого обвала, опасаясь, что шуба все же загорится. От бушевавшего повсюду жара тело его обливалось потом, панические мысли подстегивали убираться отсюда как можно скорее, но в беде оставалось еще три лошади, и Мэтью не мог бросить их. Снова сделав глубокий вдох через рукав, он сосредоточился на попавших в беду животных.

Тем временем дыма становилось все больше: пламя постепенно добиралось до более глубоких слоев сена, пропитавшихся влагой. Белые едкие клубы заполняли амбар, и лишь незначительную их часть утягивало сквозь щели в стенах и потолке.

Затуманенным от жара взглядом Мэтью разглядел, как сквозь огонь к нему направляется чья-то фигура.

— Ах! — торжественно воскликнул Бертран Монтегю. — Самозваный барон Брюкс заявился сюда собственной персоной, чтобы умереть. — Он поднял пистолет, который, Мэтью не сомневался, был перезаряжен и готов прикончить его.

Но прежде, чем Монтегю успел нажать на спусковой крючок, раздался еще один выстрел. Убийца странно дернулся, качнулся вперед и повернулся, словно танцуя странный менуэт. Пистолет в его руке с грохотом выстрелил, и пуля угодила в горящее сено, взметнув в воздух еще один сноп искр. Монтегю упал на колени, издав тихий стон, затем повалился на живот, и Мэтью увидел кровоточащую рану у него на спине. Он поднял взгляд, чтобы рассмотреть своего спасителя.

— Тот, кто стрелять в моего мужа и пытаться сжечь лошадей, не достоин жить — с мрачной торжественностью произнесла Грета Отри, прижимая к себе дымящийся мушкет. Затем она рассеянно моргнула, ошеломленная тем, что только что совершила, но быстро взяла себя в руки и добавила: — Ничего не спрашивать.

— Помогите мне, — попросил Мэтью, придя в себя.

В меру возможностей защищаясь от расползавшегося пламени, они бросились на помощь перепуганным животным, рискуя угодить под их копыта. Двоих удалось освободить довольно быстро — лошади стояли чуть дальше от основного очага возгорания, однако третья кобыла обезумела, начав брыкаться и подпрыгивать так яростно, что ни Мэтью, ни Грета не могли к ней подобраться.

Условия все ухудшались: огонь становился жарче по мере того, как занималось остальное сено. Амбар заполнял едкий дым, затуманивая взор и не позволяя толком дышать. Жар обжигал открытые участки тела: руки, лицо и шею. Глаза пересохли и болели, и с каждой секундой все труднее становилось бороться с желанием закрыть их и не открывать. Мэтью подумал, что, должно быть, именно так чувствуют себя запертые в аду грешники.

Не теряя бдительности, он поглядывал на открытую дверь амбара, ожидая новых выстрелов от команды убийц Лэша. Вместе с тем они с Гретой вознамерились снова подобраться к лошади, однако та в панике сумела оторвать перекладину, к которой ее привязали, и рвануть с места. Лишь чудом не зацепив своих несостоявшихся спасителей, кобыла галопом пронеслась мимо них, волоча за собой массивный кусок дерева на веревке. На пути ей попалась охваченная огнем кормушка соседнего стойла с ворохом сена. Лошадь без труда перепрыгнула ее, однако деревянный брус зацепился за нее и повлек горящую кормушку вслед за животным, которое теперь словно было запряжено в адскую колесницу. Огненный шлейф и бушующий дождь из искр понеслись наружу.

Мэтью и Грета ошеломленно огляделись. Шансов на то, что огонь удастся потушить, не оставалось — похоже, амбар был обречен. Оставаться здесь было больше нельзя: горящий дым обжигал гортань и легкие, вызывал удушливые спазмы, разъедал глаза, отчего они болели и нещадно чесались. Мэтью и Грета чувствовали, как с каждой секундой им обоим становится все хуже.

Они должны были вернуться в дом, а для этого предстояло преодолеть расстояние в тридцать ярдов. Мэтью прикинул, что на месте стрелка занял бы позицию, с которой лучше всего просматривался дверной проем амбара. Только где этот стрелок может прятаться? Через дорогу в лесу? Нет, за такое время он наверняка подобрался ближе. Где же тогда? В укрытии за экипажем?

Кто-то снаружи окликнул Монтегю, и по акценту Мэтью сквозь потрескивание и гул пламени узнал акцент Сандора Краковски. Похоже, самое худшее предположение оказалось верным: Лэш привел с собой всю банду. Кардинал Блэк и Филин тоже здесь?

Вспомнив, какое количество оружия из корзины в доме Лэша было выброшено в кусты в порыве эмоционального протеста, Мэтью едва не стукнул себя по лбу от досады: если убийцы принесли все это с собой, то вскоре им с Джулианом предстоит иметь дело с маленькой армией. Можно было воспользоваться пороховницей Богена, но для этого нужно было добраться до экипажа — при себе, в кармане жакета, Мэтью имел только сумку с кремниями и патронами. Стоило ли попытаться добыть до пороха? Вероятно, да, потому что у Джулиана его точно нет.

Все это промелькнуло у него в голове за считанные секунды, и Мэтью понял: других вариантов нет, нужно идти к экипажу. Понимая, что в собственном пистолете у него всего одна пуля, Мэтью поморщился, но вытащил оружие из-под шубы и приготовился. Бесстрашная Грета Отри в это время смотрела в окно, выискивая врагов и прислоняя к боку мушкет.

Дым становился все гуще, рваными клоками клубясь вокруг, усугубляя и без того напряженную обстановку. Усеивающий воздух пепел оседал на плечи и головы Мэтью и Греты, создавая впечатление, что они угодили под серовато-черный снегопад.

— Грета! — окликнул Мэтью, подходя к ней сзади. Голос его приглушал рукав, через который он дышал. — У вас остались еще пули для мушкета?

— Упаковка, — обронила она, все еще настороженно глядя на зловещую полосу леса через дорогу.

— А порох?

— Полмешка.

— Хорошо, — с облегчением сказал Мэтью. Выходит, к карете, становясь удобной мишенью для стрелка, бежать не придется. Мэтью выглянул в окно поверх плеча Греты и заметил, что к дому ползет Оливер Отри. — Послушайте, я пойду вперед и выстрелю. Как только я это сделаю, вам нужно бежать к дому. Вы готовы?

Она решительно кивнула.

Мэтью сделал глубокий вдох через рукав, с трудом не закашлявшись, и вышел на улицу.

Оказавшись во власти зимнего холода, Мэтью едва не потерял сознание — ему показалось, что его окатили студеной водой. Вдыхать морозный воздух было больно, потому что он тоже обжигал — но не жаром, а холодом.

Собрав волю в кулак, Мэтью решил выстрелить в направлении экипажа. Под аккомпанемент оглушительного грохота Грета побежала. В этот момент Мэтью заметил, что под каретой кто-то прячется, лежа на животе.

Бежать! — подсказал ему страх. Едва он попытался последовать этому совету, как раздался выстрел, и Мэтью почувствовал, как пуля с силой рванула его левый рукав чуть выше локтя. Кто-то еще выстрелил в него — на этот раз из леса… но из-за намокшего пороха выла осечка.

Грета к этому моменту успела добраться до своего мужа и помогла ему подняться. Со своего места Мэтью понял, что передвигаться сам Отри был не в состоянии. Грета обхватила его, став ему опорой, и вместе они направились к дому. Входная дверь была предусмотрительно распахнута, в дверном проеме стоял Джулиан, призывно подгоняя хозяев гостиницы и своего дрожащего напарника, который уже, спотыкаясь, несся к дому. В ошеломленном разуме Мэтью бешено стучали мысли, как близок он был к тому, чтобы словить две пули.

Стоило всем переступить порог, Джулиан тут же захлопнул и запер дверь. Элизабет стояла, прислонившись к дальней стене, словно та могла дать ей укрытие. Файрбоу держался на удивление самоуверенно, несмотря на отрезанное ухо, порез на лбу и недавно рассеченную губу — своим видом он буквально напрашивался на еще один удар Джулиана.

Грета помогла мужу опуститься на пол.

— Проклятье! — со злостью простонал он. Дыхание было тяжелым, лицо кривилось от сильной боли. Судя по всему, пуля повредила ему бедренную кость. — Отличный выстрел в спину, леди! — проскрипел он, натянув на лицо нервную улыбку. — Кажись, у меня что-то сломано.

Грета обеспокоенно посмотрела на присутствующих. Взгляд ее замер на Джулиане, который достал свой пистолет и отодвинул шторы на окне, чтобы разведать обстановку.

— Кто они? — спросила Грета.

— Плохие люди, — ответил ей плохой человек.

— Лошадям удалось спастись, — сообщил Мэтью, рассматривая входное и выходное отверстия от пули на левом рукаве своей шубы.

— Я видел, — мрачно сказал Джулиан.

— За мной пришел Монтегю, — продолжил Мэтью свой рассказ. — Грета застрелила его и спасла мне жизнь.

— Монтегю, — эхом повторил Джулиан, до рези в глазах всматриваясь в снежную тьму. — Значит, Лэш привел остальных…

— Позволь мне поговорить с ним! — настаивала Элизабет. — Пожалуйста, Мэтью!

— И что ты ему скажешь? — спросил Джулиан. Несмотря на напряженную обстановку, голос его звучал ровно и спокойно, как если бы он вел тихую светскую беседу в вестибюле «Герба Мейфэра». — Попробуешь с ним поторговаться? И что поставишь на кон? Нам нужны книга и доктор, и, Богом клянусь, мы не отдадим ни то, ни…

Из-под экипажа снова грянул пистолетный выстрел, и Джулиан едва успел отклониться. Пуля влетела в окно, по которому мгновенно расползлась паутина трещин, и ударилась о камни камина, срикошетив от них.

— … ни другое, — спокойно закончил Джулиан, даже не изменив тон. — Лэш все равно собирается нас убить, даже если мы отдадим ему книгу, доктора и тебя, так какой смысл вести переговоры?

— Я попробовала бы выторговать для вас быструю смерть, — ответила Элизабет. — Ты же понимаешь, что вы в меньшинстве. Вам не уйти, это место окружено!

— Что вы навлекли на нас? — спросила Грета со слезами на глазах. — Mein Gott, мы здесь умирать?

— Все рано или поздно умрут, мадам, — ответил Джулиан, не глядя на нее. — К сожалению, это правда жизни: в большинстве случаев мы не властны вершить свою судьбу. Я скажу, что если бы моей последней трапезой был ваш прекрасный куриный суп, я не стал бы и мечтать о лучшей еде. — Наконец, он взглянул на нее, и, возможно, только Мэтью заметил мимолетное выражение печали, промелькнувшее на его лице. — Приношу вам свои извинения за все происходящее, — сказал он. — Но мы еще не умерли. Пожалуйста, перезарядите мушкет и дайте мне немного пороха и патронов, если у вас есть запас. Вероятно, здесь очень скоро станет жарко.

— У меня есть патроны и кремни. — Мэтью достал из кармана жакета сумку с бахромой, принадлежавшую Богену.

— Я видел, как ты выстрелил, — кивнул Джулиан. — Так что перезарядись и иди к задней двери. — Он перевел взгляд на Грету Отри. — Мадам, мушкет и порох?

Грета колебалась, на ее лице все еще лежала тень отвлеченности. Из этого состояния ее вывел голос мужа, который попросил ее поторопиться. Послушавшись Оливера, она вышла из комнаты и вскоре вернулась с порохом. Мэтью к этому моменту успел перезарядить пистолет пулей и кусочком хлопкового пыжа из сумки. Когда Грета протянула ему пороховницу, он засыпал нужное количество пороха и утрамбовал все маленьким шомполом, который был закреплен под стволом.

Закончив с пистолетом, Мэтью сделал шаг в сторону задней части дома, но его остановил голос, донесшийся с улицы.

— Господа, ваша позиция весьма невыгодная! — насмешливо выкрикнул Лэш из своего укрытия. Голос его звучал немного искаженно из-за разбитого окна. — Сдавайтесь, положим конец этому абсурду!

Файрбоу вскочил с пола и закричал:

— Лэш! Вытащи меня отсюда!

— Иди к черному входу, Мэтью, — тихо скомандовал Джулиан. — Будь готов перезарядить оружие.

— Лэш! — снова возопил Файрбоу, повернувшись ко второму окну. — Помоги мне!

— Терпение, доктор! — отозвался вице-адмирал. — Всему свое время.

— Они посылают Корбетта к…

Договорить Файрбоу не успел: Джулиан набросился на него, схватил за ворот халата и крутанул с такой силой, что доктор чуть не угодил прямиком в огонь камина. Под аккомпанемент его крика Мэтью скрылся в коридоре… и тут же понял, что опоздал, почувствовав порыв холодного ветра. Сандор Краковски, одетый в коричневое вельветовое пальто и шерстяную шапку, прикрывавшую его лысую голосу, только что проник в дом через черный вход.

Они заметили друг друга одновременно, оба вскинули оружие и выстрелили с расстояния двенадцати футов, и каждый попытался увернуться от пули противника.

В грохоте пальбы и клубах голубого дыма Мэтью почувствовал, как пуля обожгла ему правую щеку, к тому же сила выстрела отбросила его назад. Перед глазами у него заплясали разноцветные звездочки, на мгновение все вокруг сделалось кроваво-красным, а сам коридор, казалось, начал пульсировать, как надрывающееся сердце.

Мэтью знал, что в него попали, но попал ли он в Краковски?

Ответ обрушился на него, словно разъяренный бык.

Краковски ударил Мэтью пустым пистолетом по левому плечу и сбил его с ног. Мэтью потерял оружие, но у него хватило ума откатиться от ботинка со стальным мысом, который целился в его голову. Он все еще был ошеломлен выстрелом, но не настолько, чтобы не понимать, что пришло время в очередной раз побороться за свою жизнь. Кричать было бесполезно — Джулиан не сможет помочь, потому что, стоит оставить Файрбоу без присмотра, как тот сразу выбежит за дверь, а в дом ворвется остальная банда убийц.

Кровь струилась из раны на пылающей болью щеке. В отчаянии Мэтью вытащил из-за пояса кинжал Альбиона с рукоятью из слоновой кости и вонзил его в клубящийся воздух — туда, где секунду назад находился Краковски. Бандиту удалось избежать удара, а затем… взмах пустого пистолета, взметнувшееся колено, тяжелый кулак — и вот Мэтью уже лежал, распластанный на полу и дезориентированный. Кинжал выпал из его онемевших пальцев. Мэтью попытался отползти в сторону, но рука противника ухватила его за шубу, а затем зажала горло в удушающем захвате так, что глаза едва не вылетели из орбит.

Постепенно тухнувшим взглядом Мэтью смотрел на переднюю часть дома, и вдруг сквозь дым, пелену боли и нехватку воздуха он увидел, как кинжал поднимает она.

Он увидел ее взгляд, направленный на клинок, и заметил произошедшую с нею перемену. Элизабет будила Дикарку Лиззи, покоившуюся на дне ее души. Она делала это, чтобы спасти брата по «Семейству», а Сандор Краковски даже не догадывался, какая над ним нависла опасность. О, если б он знал, то в тот же миг отпустил бы Мэтью и помчался прочь, спасая свою жизнь.

Но было уже поздно.

Лицо Элизабет превратилось в восковую маску, как будто скрывавшееся под ней существо решило проявить собственную личину. Ее глаза — обычно такие теплые — приобрели холодный, жесткий черный блеск. Рот искривился, словно у жаждущего крови зверя. Тело ее напряглось, как пружина, готовая вот-вот распрямиться. Ее снедало неведомое Мэтью желание, которое могло быть утолено только кровью.

Элизабет двинулась на Краковски, как безмолвный дух, плывущий сквозь пороховой дым. Глаза ее, подернутые поволокой, казались пепельно-серыми, слегка искривленный рот обнажал оскал, а кинжал в ее руке был высоко поднят.

Она была так быстра, что ее движения сливались в единое размытое пятно.

Уследить, куда именно она поразила Краковски, было невозможно, но он взвыл от боли, и Мэтью, хватая ртом воздух, безвольно повалился на пол. Споткнувшись об него, Краковски пошатнулся и упал, и Дикарка Лиззи вновь метнулась к нему, проведя ножом кровавый росчерк по его щеке и превратив глаз в белые сочащиеся ошметки. Краковски издал животный вопль, в котором смешались страх и ярость, а затем вскочил с пола.

Мэтью старался как можно быстрее прийти в себя, но нормализовать дыхание ему пока не удавалось. Он заметил, как Краковски скользнул рукой в карман пальто, и на его правой руке появился кастет, усеянный гвоздями.

Если Дикарка Лиззи и заметила это, то не подала вида. А возможно, это придало ей еще больше ярости, потому что она бросилась на Краковски с криком искаженного радостного самозабвения. Кинжал Альбиона вонзался в лицо, шею и грудь бандита.

В попытке помочь Элизабет, Мэтью ухватил Краковски за ноги. Тот пошатнулся, но сумел устоять, таща Мэтью за собой. Зарычав, как дикий зверь, Краковски начал наносить удар за ударом. Попытки Мэтью лишить его равновесия не приносили никакого результата. Дикарка Лиззи при этом вцепилась в Краковски, словно усеянная шипами дикая роза, наслаждаясь каждым звериным воплем своего противника, который держался на ногах лишь благодаря силе воли.

… И вдруг Краковски рухнул, словно огромное толстое дерево, получившее последний удар топора. Мэтью едва успел отползти в сторону. Дрожа всем телом, он нашел взглядом Дикарку Лиззи. Она тоже сидела на полу, прислонившись к стене, и отрешенно смотрела на кинжал в своей руке, а из ран, разорвавших ей горло, стремительно вытекала жизнь.

В коридоре явно был кто-то еще — Грета Отри стояла в шаге от этого человека, нацелив на него мушкет. Мэтью с трудом поднялся и, все еще двигаясь медленно, будто в полусне, проследил за взглядом Греты. Она напряженно смотрела на заднюю дверь, через которую в дом входила Львица Соваж, одетая в пальто из львиной шкуры, с пистолетом в каждой руке.

Мэтью отдался на милость своей судьбы.

Несмотря на ужас, творящийся вокруг, ему вдруг показалось, что пространство окутано зловещим спокойствием. Даже его сердце и легкие впитали этот покой — словно сам хаос достиг своего апогея и рухнул, и за его разорванной в клочья завесой возник проблеск другого мира, где жизнь и смерть слились в странном и величественном танце.

Мэтью взял у Греты мушкет.

Он шагнул — вернее, подплыл, словно все в том же сне — к Львице Соваж, которая тем временем медленно подняла один из пистолетов и нажала на спусковой крючок. Со свистом из ее кремневого оружия вылетело три искры и облачко дыма… но не пуля. Лицо Львицы исказилось, она стиснула зубы и начала поднимать второй пистолет.

Мэтью нажал на спусковой крючок мушкета, хоть и не помнил, как прицелился. Ему пришло в голову, что если Грета еще не перезарядила оружие, то ему конец.

Порох Греты оказался сухим.

Мушкет был заряжен и отлично сработал.

Львица, окруженная клубами голубого дыма, вылетела за дверь и исчезла, словно ее и не было. Мэтью заставил свои непослушные ноги выйти за ней на улицу, но Львицы и след простыл. Опустив взгляд, Мэтью заметил темные полосы на снегу и понял, что мадам Соваж, как минимум, ранена. Он тихонько закрыл дверь, словно не желая тревожить мертвых, и искренне пожалел, что на черном входе нет засова.

На некоторое время Мэтью показалось, что он провалился в забытье, однако, как выяснилось, он не терял сознания. Что-то повлекло его к стене, на которую опиралась Элизабет. Попутно он успел вернуть Грете мушкет и даже обратить внимание на то, как от ужаса посерело ее лицо.

— Спасибо, — тихо произнес он и добавил: — Я бы не отказался от чашки чая.

Мэтью казалось, что вместо него к Грете Отри обращался кто-то другой. Никакого чая ему не хотелось, единственное, о чем он мечтал, это найти место, где люди не убивают друг друга ради выгоды и развлечения, и затеряться там навсегда.

Грета попятилась от него, очевидно, решив, что он находится на грани безумия. Мэтью не обратил на это внимания.

Лишь оказавшись подле Дикарки Лиззи, он начал постепенно чувствовать связь с реальностью. Устало вздохнув, он опустился рядом с Элизабет и положил свою братскую руку на плечо сестры. Краковски нанес ей несколько глубоких ран, и, если б не рана на горле, у нее был бы шанс оправиться, но… жестокая судьба решила оставить Элизабет Маллой еще лишь несколько минут.

Мэтью просто сидел рядом с ней в коридоре и обнимал ее за плечи, пока она, продолжая истекать кровью, прижималась к нему головой. Вдруг она чуть наклонилась к его уху и что-то прошептала. Разобрать ее речь было почти невозможно, хотя Мэтью отчаянно пытался.

Элизабет собрала остатки сил, и на этот раз Мэтью удалось уловить первое слово:

— Спаси, — сказала она.

Он молча кивнул в знак понимания.

— Спаси ее, — закончила Элизабет.

Наконец он понял, что она имела в виду.

Она говорила о Берри. Берри — женщина, которую я люблю и на которой хочу жениться, если смогу ее спасти, — сказал он тогда в комнате у ямы.

Похоже, весь аукцион Лэша произвел на Элизабет меньшее впечатление, чем отчаянная попытка Мэтью спасти Берри. Вероятно, даже Дикарка Лиззи сочла этот поступок благородным, потому что ни один мужчина не стал бы так рисковать ради нее. И вправду, разве хоть один мужчина согласился бы умереть ради нее?

Вряд ли. На деле она была лишь марионеткой Лэша, не властная решать, в какую сторону направить свой корабль.

Когда Элизабет сделала свой последний вздох, Мэтью отчего-то показалось, что она устала… смертельно устала быть двумя людьми одновременно и тянуть за собой груз той истории, что она рассказала ему в экипаже.

С грустью Мэтью осознал, что смерть Элизабет освобождает его от необходимости не причинять вреда Самсону Лэшу. Да, в прошлом вице-адмирал спас ее от Бедлама и сделал своей компаньонкой, поэтому она не могла позволить кому-либо навредить ему, пока ее сердце билось. Желание помочь Мэтью и уберечь Лэша разрывало ее на части, утягивало ее корабль в жуткий шторм. Теперь — настал штиль.

— Покойся с миром, — сказал Мэтью, но Элизабет не слышала его. Она была мертва.

Он попытался забрать у нее свой кинжал, но не справился с тем, чтобы разжать ее пальцы, поэтому решил оставить все, как есть. В какой-то мере она тоже была Альбионом — сражалась в битве, которую не могла выиграть. Но того, что она делала, было достаточно, чтобы изменить к лучшему судьбы нескольких людей. К сожалению, они, вероятно, никогда об этом не узнают. Да, этот кинжал должен был остаться с ней.

Когда Мэтью, пошатываясь, вернулся в гостиную с пистолетом в руке, Джулиан окинул взглядом его окровавленное тело, его промокшую насквозь шубу и его щеку со свежей раной от пули, и на его лице промелькнуло выражение болезненности и облегчения.

— Я не мог прийти к тебе на выручку, — сказал он, как будто оправдываясь. — Но она сказала, что поможет.

Мэтью только кивнул. Он видел, как Отри жмутся друг к другу на полу, и недоумевал, как они снова смогут видеть мир в том же свете, что и раньше.

Джулиан выглянул в окно и быстро отдернул голову обратно. Ему потребовалось набраться смелости, чтобы начать задавать мучивший его вопрос:

— Она…

— Мертва, — закончил за него Мэтью.

В тот же миг Файрбоу бросился к разбитому стеклу и закричал:

— Лэш! Они убили Элизабет! Ты слышишь? Они…

Джулиан снова заставил его рухнуть на пол, ударив ногой в пах, после чего доктор заполз в угол, всхлипывая от боли.

— Кто это был? — спросил Джулиан.

— Краковски. И Львица. Я попал в нее, но ей удалось скрыться где-то на заднем дворе.

Джулиан криво ухмыльнулся одними губами — взгляд его остался ледяным.

— Ну, это оставляет нам…

Что-то горящее влетело в покрытое паутиной трещин окно и окончательно разнесло его вдребезги. Мэтью и Джулиан пригляделись: это оказалась бутылка из-под вина с горящим фитилем. Приземлившись, она разбилась о пол, по которому тут же побежал голубой огонь. Секундой позже во второе окно влетела еще одна бутылка, тоже разлетевшаяся на осколки и разлившая горящее масло во все стороны.

Джулиан заметил, как в густом облаке дыма, валившего из амбара, мелькнула чья-то фигура, намеревавшаяся метнуть третью бутылку. Судя по габаритам, это был Лэш. У Джулиана не было времени прицелиться в него, да и выстрел вряд ли помог бы.

Когда третья бутылка влетела в окно и разбилась о подоконник, горящее масло забрызгало штору и прожгло в ней несколько дыр размером с шиллинг.

Дым все продолжал валить из амбара, создавая плотную завесу. Из темноты вдруг вылетела четвертая бутылка и разлетелась вдребезги, угодив на пол. В этот момент раздался выстрел, и осколки камня с подоконника, разлетаясь во все стороны, зазвенели по комнате.

Найдя укрытие подальше от горящего масла, Мэтью сел принялся перезаряжать пистолет дрожащими пальцами. У него с трудом выходило сфокусироваться на происходящем. Прогремел еще один выстрел, и пуля вонзилась в стену прямо над его головой.

— Эй! Ты в курсе, что зарядил пистолет уже тремя зарядами? — спросил Джулиан.

Даже в состоянии, близком к обмороку, с дюжиной саднящих и горящих точек на теле, Мэтью осознал, что их положение ухудшается с каждой минутой. Оставаться здесь было бессмысленно. С огромным трудом он заставил себя подняться.

— Нам нужно выбираться отсюда, — сказал он со слезящимися от дыма глазами. — Мы должны скрыться в лесу и найти второй экипаж.

— Согласен, — отозвался Джулиан почти мгновенно. — Ты! Подбери свои яйца и встань! — скомандовал он Файрбоу.

— Выходите! — откуда-то из клубов дыма до них долетел замогильный голос Кардинала Блэка. — Девейн, у вас с Корбеттом нет никаких шансов! Не создавайте себе сложностей!

— Он говорит, не создавать сложностей. Да пошел он! Я же сказал, встань, или я потащу тебя за яйца! — Джулиан перевел взгляд на Отри. — Вам двоим нужно убираться отсюда!

— И куда? — спросил Оливер с искаженным от боли лицом. Он был в шоке, как и его жена… и Мэтью.

— Куда угодно, только здесь не оставайтесь, — ответил Джулиан.

— Со сломанной ногой далеко не уйдешь, вы же понимаете? — простонал Отри.

— Но можно сделать хоть что-то, ведь от этого зависит твоя жизнь. — Джулиан подошел к доктору, и тот в страхе отпрянул. — Одно слово, и, клянусь Богом, твои зубы окажутся у тебя в глотке! Мэтью, хватит заряжать этот чертов пистолет! Возьми себя в руки!

— Да, — отозвался Мэтью.

Миг спустя он засомневался, сказал он это на самом деле, или ему померещилось.

— Конечно, — добавил он для пущей уверенности.

— Если вы все же решите остаться здесь, — Джулиан снова обратился к Отри, — перезарядите мушкет и пристрелите первого, кто ворвется в эту дверь… — Он тяжело вздохнул и захлебнулся кашлем, потому что дым, валивший из пылающего амбара, заполнял комнату сквозь разбитые окна.

— Убирайтесь, пока можете, — сказал он Оливеру и Грете, а затем указал пистолетом на Файрбоу: — Ты первый. Через черный вход! Мэтью, ты за мной! Смотри в оба. Готов?

— Да.

— Спасибо за гостеприимство, — кивнул Джулиан хозяину гостиницы и его жене.

Говорить что-либо еще было бессмысленно, поэтому, бросив мрачно-торжественный взгляд на занявшиеся пламенем бумажные розы, развешенные по ветвям рождественской ели, он приставил четырехствольный пистолет к спине Файрбоу и подтолкнул его к залитому кровью коридору.

Глава двадцать девятая

— Ушли, — прошелестел Кардинал Блэк.

Лэш не ответил. Блэк бросил презрительный взгляд на старика и его жену, жмущихся к друг другу на полу. Он вытер свои слезящиеся глаза тыльной стороной ладони с уродливыми длинными пальцами, несколько раз кашлянул, чтобы очистить легкие от дыма, а затем поднял мушкет, который придавливал сапогом. Помедлив пару секунд, он вышел в коридор, куда только что ступил вице-адмирал, и замер. По коридору стелился дым, исходящий от горящего амбара и от одной из пылающих штор.

Лэш опустился на колени рядом с телом Элизабет Маллой. Одной рукой он придерживал ее голову, другой поглаживал ее по щеке.

— Жуткий беспорядок, — фыркнул Блэк.

Лэш молчал. Его огромное тело сотрясалось от боли и ярости.

— Они попытаются добраться до второго экипажа, — сказал Блэк. Не увидев никакой реакции со стороны вице-адмирала, он продолжил: — Соберись. Время уходит.

Снова никакой реакции не последовало. Блэк попытался снова:

— Послушай, того, что произошло, уже нельзя изменить. — Он подождал, но Лэш так и не ответил, поэтому Черный Кардинал решил надавить на него еще раз. — Но отомстить у нас получится. Возможно, Львице и Мэрде удастся перехватить их в лесу, но если они ускользнут, Ходдер — не ровня Девейну.

Лэш мягко опустил голову покойницы на пол. Затем поднял пистолет, который до этого отложил в сторону, выпрямился и уставился на открытую заднюю дверь. Когда он снова перевел взгляд на Блэка, его лицо представляло собой непроницаемую маску, однако в глазах его Черный Кардинал увидел клубящееся пламя ада.

Лэш вошел в гостиную. Супруги Отри жались друг к другу, окруженные лужицами разлитого по полу масла, горевшего синим пламенем. Когда Лэш бросил последнюю бутылку и вслед за ней влетел в дом сам, сорвав дверь с петель, он наткнулся на нацеленный на него мушкет. Ему пришлось замереть и заорать, что он вице-адмирал Королевского флота. Это заявление заставило Грету растеряться, и прежде, чем она сообразила, что к чему, в комнату ворвался Кардинал Блэк, выбил из ее рук мушкет и придавил его сапогом к полу.

Лэш с бородой, пылавшей не хуже настоящего пламени, пугающей громадой возвышался над супругами Отри с пистолетом наготове.

— Пожалуйста, сэр, — проскрипел Оливер, — мы ничего такого не хотели… — Его голос сорвался. — Прошу вас, сэр…

— Позволь мне, — перебил его Кардинал Блэк.

Голос Лэша прозвучал, как похоронный колокол:

— Не тяни с этим.

Блэк извлек из эбеново-черного одеяния свой церемониальный нож, крючковатое лезвие которого было усеяно символами и письменами, дающими ему абсолютную свободу действий именем сатаны. Для обычного человека это означало бы нечто самое темное, самое жестокое и злое — при полном отсутствии угрызений совести и учета последствий.

Блэк приблизился к Оливеру Отри, и его нисколько не смутили тщетные попытки старика прикрыть собой жену. Лезвие пронзило его горло одним отточенным движением, за которым стояли годы и годы практики.

Когда окровавленный клинок направился к Грете Отри, она вдруг встала на колени и с яростью плюнула в Черного Кардинала. По щекам ее текли слезы, голос срывался от гнева:

— Rot in der Holle, du Schwein[46]!

После того, как с нею было покончено — быстро и эффективно, как Блэк и привык, — Кардинал вырезал знак дьявольского креста на лбах обоих покойников и сказал:

— Я завещаю ваши души своему Повелителю. — Затем он повернулся к Лэшу: — Как ты и просил, я не затягивал. Повелитель благоволит нам в нашем деле.

— Хорошо, — прогрохотал Лэш, мрачно взирая на ужас, в который превратилась уютная гостиница. — Только держи своего проклятого Повелителя подальше от меня.

Они продирались сквозь лес по восьмидюймовому слою снега. По-прежнему дул сильный ветер, который порывисто срывал с ветвей деревьев снег и швырял его в лица путников, однако сам снегопад прекратился. За их спинами низкое облачное небо было окрашено заревом пожара — амбар продолжал гореть, словно маяк в ночи. Впереди же их ждала лишь непроглядная тьма.

Выбравшись из дома, они наткнулись на Дикую Львицу, лежавшую рядом с поленницей. Кровь пропитывала ее одежду с левой стороны, в области ключицы. Поняв, кого перед собой видит, она попыталась поднять один из пистолетов, которые держала — тот самый, который, как понял Мэтью, не дал осечки, — но не смогла. В любом случае, снег уже промочил оружие, сделав его бесполезным. Он припорошил и саму Львицу, застыв заиндевевшей коркой на гриве ее волос и ресницах.

Мэтью остановился, чтобы посмотреть на нее сверху вниз, и его вдруг охватило чувство непередаваемой жалости. Впрочем, он понимал, что до сих пор потрясен тем, что случилось, и не может до конца разобраться в своих эмоциях. Пока он стоял над Львицей, топор, который Джулиан подобрал рядом с поленницей, опустился ей на голову и оборвал ее жизнь.

Джулиан выдохнул и приказал:

— Не трать время! Шевелись!

Он толкнул доктора вперед, и Мэтью последовал за ним прочь от дома.

Пару мгновений спустя Мэтью спросил:

— Как думаешь, с Отри будет все в порядке?

Джулиан не ответил.

— Отри, — повторил Мэтью. — Как думаешь, они…

— Они уже мертвы, ясно? — рявкнул Джулиан. — А теперь заткнись, будь добр.

Конечно же, они были мертвы. Мэтью знал это. Лэш и Блэк не стали бы никого щадить — тем более тех, кто мог бы стать ненужными свидетелями. Вероятно, оба Отри сейчас лежат с перерезанными глотками, а на их лбах красуется сатанинский символ…

Мэтью оступился и едва не упал. Ночь и лес сомкнулись над ним темным капканом. Ему пришлось ухватиться за тонкую сосну, чтобы не завязнуть в снегу окончательно, и он вдруг понял, что заслуживает того, чтобы его здесь бросили. Он должен понести наказание, потому что это он повинен в гибели Оливера и Греты Отри. И Элизабет тоже погибла из-за него. Спрашивается — чего ради? Потому что он хороший человек? А что дает ему право считать себя таковым? Желание спасти Диппена Нэка? Но ведь он его не спас. Даже когда он выдал себя, это ничем не помогло Нэку.

Мэтью осознал, что если бы тогда смолчал и остался в роли барона Брюкса, он и лжеграф Пеллегар вполне могли бы выйти из того дома с книгой ядов и доктором, и за это не пришлось бы проливать ни капли крови. У Лэша остались бы его золотые слитки и чертежи воздушного корабля, которым он был одержим. Эта история бы закончилась — хоть на какое-то время. А дальше Джулиан и Мэтью вынуждены были бы растолковать Файрбоу, куда и к кому он направляется.

Так или иначе, никто не должен был погибнуть — особенно Отри. Мэтью понял, что понятия о добре и зле так сильно смешались в его разуме, что он уже с трудом отличал одно от другого. Правильной ли была его попытка спасти Нэка? Возможно, но она привела к ужасным последствиям. Плохо ли было убивать Брюкса и Пеллегара в гостиничном номере? Да, но ведь этот поступок позволил проникнуть в дом, где хранилась книга, способная спасти Берри.

А сейчас… топор оборвал жизнь беззащитной женщины, лежавшей на снегу. Что это было? Добро? Зло? Простое хладнокровное убийство? Или превентивная мера, потому что рано или поздно Львица пришла бы в себя, и тогда она стала бы для них угрозой?

Мэтью настолько погряз в размышлениях, что для него стало полной неожиданностью, когда из темноты вынырнула чья-то рука и схватила его за окровавленную шубу.

— Послушай меня, — прошипел Джулиан, приблизившись к Мэтью настолько, что их лица разделяло всего несколько дюймов, — я знаю, что у тебя сейчас на уме, и мне это совсем не нравится. Поверь, я тоже не в восторге от того, что случилось, но тут ничего уже не поделаешь. Что с тобой? Ты ведь уже не новичок в вопросах кровопролития! И времени на переживания у тебя нет. — Джулиан нахмурился. — О, я понимаю! Отри. Ты не можешь так просто принять их смерть, не так ли? Я тоже не могу, поверь, но с этим надо как-то жить дальше. Нашей задачей было добыть книгу и доктора. Мы это сделали, как смогли. Теперь задача в том, чтобы доставить их туда, где они принесут пользу твоей женщине. А если ты сейчас развалишься на части, все будет напрасно. — Он внушительно посмотрел на него. — Скажи, что понимаешь. — Мэтью медленно кивнул, и Джулиан встряхнул его, чтобы привести в чувства. — Скажи это!

— Я… понимаю, — ответил Мэтью. Он не знал, действительно ли все понимал. Он знал лишь одно: ему приходится играть смертельную шахматную партию между добром и злом под строгим надзором Судьбы. Все остальное не имело значения.

Джулиан был прав. Все эти смерти, вся эта жестокость… все будет напрасно, если Мэтью не удастся доставить книгу и Файрбоу в деревню Фэлла и спасти Берри. Вот, что по-настоящему важно.

— Давай, двигайся, — напутственно сказал Джулиан. Мэтью отпустил тонкий ствол дерева, который удержал его от падения, и сумел восстановить равновесие. Он последовал за Джулианом и Файрбоу по заснеженному лесу, вспомнив, что в доме, будучи в бреду, зарядил свой пистолет тремя зарядами: одним поверх другого, и подумал, что теперь как пистолет его оружие бесполезно. Оно больше сгодится в качестве бомбы, и, если об этом забыть, оно может оторвать ему руку при выстреле. Выходит, четырехствольный пистолет Джулиана был их единственным оружием в следующей схватке. Лэш, Блэк и Майлз Мэрда все еще преследовали их. И они не собирались позволить им сесть в экипаж без боя.

Джулиан толкнул Файрбоу вправо, в направлении, которое должно было вывести их через лес обратно к дороге. Когда голова Мэтью прояснилась — сильный мороз тому способствовал — он решил, что второй экипаж наткнулся на гостиницу Отри, и возница заметил перед ней лошадей первого экипажа, после чего проехал чуть дальше по дороге, чтобы остановиться вне поля зрения. Вероятно, Монтегю устроил пожар, чтобы разогнать или сжечь — в случае, если они не смогут сбежать — лошадей. Другие, вероятно, разработали план нападения. Не исключено, что операцией руководил вице-адмирал лично. В любом случае, теперь им предстояло иметь дело с нечестивой троицей. Остались самые стойкие и самые худшие, хотя Краковски и так почти удалось прикончить Мэтью.

— Стойте! — вдруг шикнул Джулиан.

Сквозь деревья мелькали желтые огоньки фонарей экипажа — по одному с каждой стороны от места возницы. Самого возницы на козлах не наблюдалось.

— Возница внутри, греется, если у него есть хоть зачатки здравого смысла, — сказал Джулиан. Он извлек из-под пальто свой пистолет, который старательно пытался держать в сухости с момента побега из гостиницы. — Если у тебя появится хоть одна мысль закричать, — предупреждающе обратился он к Файрбоу, — учти, что я еще не заставлял тебя страдать по-настоящему.

— Нет, пожалуйста! — испуганно пробормотал доктор. — Пожалуйста, я… я не буду кричать, клянусь.

— Шагай. — Джулиан подтолкнул Файрбоу вперед.

Они вышли из леса на дорогу, которая, как и везде, была устлана толстым слоем снега. Оранжевое свечение горящего амбара освещало облака. Мэтью оглянулся и увидел, как ветер разносит по округе тысячи искр. Четверка, запряженная в экипаж Лэша, нервно фырчала и переступала с ноги на ногу, чувствуя запах дыма.

Наконец, беглецы приблизились к карете и распахнули дверь.

Сидящий внутри человек был одет в плотное коричневое пальто и шерстяную коричневую шапку с белой кисточкой. Он вздрогнул и тут же поднял руки, увидев четыре ствола, глядевших прямо в его остроносое лицо.

— Снимай пальто и шапку, выходи с другой стороны и беги, — приказал Джулиан.

Указания были выполнены в полном объеме, сразу и без протеста. Как только возница исчез, Джулиан облачился в его одежду и обратился к Мэтью.

— А вы полезайте внутрь. Я вытащу нас отсюда.

Как только они забрались в салон, Мэтью положил бесполезный пистолет на сиденье рядом с собой, а Файрбоу безвольно обмяк напротив. Джулиан закрыл двери и вскочил на место возницы. Его привлекло какое-то движение справа: небольшая фигура, пригибаясь, старалась как можно быстрее перебежать дорогу позади экипажа. У Джулиана не было времени отвлекаться на Майлза Мэрду, так что он щелкнул поводьями и закричал:

— Гип-гип!

Но лошади не пошевелились.

Джулиан увидел стоящий рядом кнут. Отложив свой пистолет в сторону, он взял его, чтобы расшевелить непослушных животных.

— Гип-гип, черт бы вас побрал! — закричал он. Недовольная четверка получила дополнительный стимул к движению и рванулась вперед. Колеса экипажа начали быстро вращаться.

Вдруг раздался выстрел, и фонарь справа от Джулиана взорвался осколками. Джулиан инстинктивно пригнулся и заметил Самсона Лэша, идущего прямо по дороге навстречу четверке лошадей, словно массивная угрожающая гора ярости. Вслед за ним неслышно перемещался Кардинал Блэк. Прежде чем четверка умудрилась набрать достаточную скорость, Лэш бросился на лошадей и начал тянуть за уздцы, принуждая их остановиться. Джулиан было попытался взять пистолет, но Лэш находился слишком близко к лошадям, выстрел мог легко убить животных — в чем явно не было пользы.

Экипаж остановился. Джулиан взмахнул кнутом и успел дважды ударить им Самсона Лэша до того, как тот перехватил его. Прежде чем Джулиан отпустил ручку кнута, Лэш рванул его на себя и буквально сдернул с места возницы, заставив пролететь по воздуху и рухнуть на дорогу.

Дыхание словно выбило из легких. Джулиан застонал и закашлялся, пытаясь подняться, но Лэш не позволил ему этого сделать — приблизившись, он и с силой пнул его в бок. Жгучая боль дала понять: ребра, скорее всего, сломаны. Джулиан сдавленно вскрикнул, отчаянно схватился за пистолет, перекатился, уходя от следующего пинка, который должен был прийтись ему в плечо, и услышал крик Лэша:

— Кончай с ним, Блэк!

Вице-адмирал двинулся в сторону кареты. Ему хватило двух шагов, чтобы преодолеть расстояние до двери. Он дернул за ручку так, что сорвал дверь с петель. Внутри кареты показались перепуганные Файрбоу и Мэтью, первым побуждением которого было ударить Лэша прямо в лицо.

Пистолет Блэка выскользнул из-под вороного одеяния. Черный Кардинал торжественно навис над Джулианом и прицелился. Скривившись от боли, Джулиан извернулся и нажал на один из спусковых крючков своего пистолета. Вспыхнули искры, показался небольшой язычок пламени, что-то зашипело, и Джулиан испугался, что сейчас будет осечка… а затем пистолет выстрелил. Ослепительная вспышка, сопровождавшаяся грохотом небольшого взрыва, тут же повлекла за собой клубы голубоватого дыма.

Лэш ухватил Мэтью за ногу и начал вытягивать его из кареты.

— Да! Задай ему! Бей его! Бей! — завопил Файрбоу, и голос его звучал визгливо, как у перепуганной дамочки. Мэтью ударил Лэша свободной ногой и угодил ему в лоб, однако для огромного вице-адмирала этот удар был, как пощечина для быка.

Мэтью потянулся к сиденью за пистолетом, лежавшим рядом с ним, чтобы использовать его вместо дубинки, но пока он возился, Лэш почти забрался в экипаж и первым схватился за оружие.

— Получи! — воскликнул Лэш. В глазах его стоял триумф, а в глубине зрачков плясали красные искорки безумия. Он поднял пистолет и нажал на курок.

Мэтью предрек, что произойдет после выстрела. Он поднял обе руки в перчатках, чтобы защитить лицо, и повернулся набок, хотя даже в таком положении едва не ослеп от яркой вспышки. Выстрел был похож на взорвавшееся солнце. В ушах у Мэтью зазвенело, словно в них визжали тысячи демонов Кардинала Блэка.

Когда он опустил руки и развернулся, первым, что он увидел сквозь клубящийся дым, была рука Самсона Лэша. Точнее, то, что от нее осталось после выстрела — она превратилась в сплошную кровавую массу с двумя ошметками подергивающихся пальцев вокруг деформированного предмета, который когда-то был пистолетом.

Лэш уставился на свою изуродованную руку. Его правый глаз представлял собой окровавленную впалую дыру. Кости черепа вокруг нее прогнулись и вдавились. Из правой щеки и лба над изувеченным глазом торчали куски металла от взорвавшегося пистолета, заряженного трижды — свинцом и порохом. По бороде вверх ползло голубое пламя. Несколько металлических частей пистолета разбросало по сторонам, часть их отлетела и впилась в стены кареты. Они светились так, словно кузнец только что выковал их в горне. В воздухе мерцали искры, и витал запах не зимней стужи, а летней грозы.

Вдобавок пахло кровью, горелой плотью и опаленными волосами.

В следующее мгновение изувеченное лицо вице-адмирала превратилось в искаженную гримасой кровавую маску. Он отступил от экипажа, но не упал и не издал ни звука. Тело его пошатнулось. Он так и остался подле кареты, баюкая ошметок руки, с которым спаялась пистолетная бомба. Мэтью наблюдал за ним, не в силах оторвать глаз. Вдруг Лэш схватился за покалеченную руку здоровой и яростно дернул, как будто хотел ее оторвать. Затем он упал на колени, и его окровавленное лицо повернулось, чтобы увидеть человека, который надвигался на него призраком неминуемой смерти.

Джулиан Девейн замер над ним.

Рот Лэша раскрылся, но оттуда не прорвалось ни звука. Оставшийся глаз все еще пылал огнем ненависти. В нем сияла воля к жизни. Лэш выпятил грудь, и в прыгающих по воздуху искрах пламени засияли его медали.

Джулиан поднял пистолет и приставил его к голове Лэша. Тот оттолкнул его здоровой рукой. Вице-адмирал ухмылялся, а тем временем обильные ручейки крови, вытекавшие из носа, пропитывали его бороду.

Джулиан снова приставил к его голове пистолет. Лэш плюнул в него кровью и издал звук, отдаленно напоминавший смех.

Мэтью заметил, что Джулиан колеблется. Он медлил… медлил… а затем плохой человек отступил. Вмиг обессилев и схватившись за левый бок так, будто старался удержать внутренности на месте, Джулиан застонал, скривился от боли и прислонился к экипажу, чтобы не упасть.

— Ты поведешь… Увези нас отсюда, — выдохнул он.

— А что с Блэком? — спросил Мэтью.

— Ушел. Кажется, я… ранил его. Но когда дым рассеялся… его уже не было. — Он вновь поморщился. — Давай, Мэтью, берись за поводья. Черт. — Он перевел дух. — Эй, Файрбоу! Я все еще могу заставить тебя страдать, слышишь? — Джулиан крепко держал свой грозный пистолет. И хотя его голос был слабым от боли, а лицо белым, как полотно, он все же умудрялся выглядеть угрожающе.

Когда Мэтью мобилизовал оставшиеся силы, отринув одолевавшие его звон в ушах, усталость и холод, он влез на место возницы и заставил четверку лошадей тронуться в путь. Миг спустя он оглянулся на Самсона Лэша, все еще стоявшего на коленях в снегу. Возможно, к тому моменту когда экипаж повернул на извилистую дорогу, чтобы снова проехать мимо пылающего амбара и дома, где остались погибшие Отри, вице-адмирал, наконец, упал.

Но Мэтью не знал этого наверняка, а обернуться он не решился.

Глава тридцатая

Ветер беспрестанно выл в ночи. Измученные и обессиленные лошади давно перешли на шаг, но никто и не думал их подгонять, потому что возница пребывал не в лучшем состоянии. Остатки сил уходили на то, чтобы крепко вцепляться в вожжи — казалось, сейчас они были единственной опорой, которая не позволяла кучеру свалиться с облучка. По крайней мере, он сам был уверен, что так и есть.

Прошло два часа с тех пор, как Мэтью провел упряжку мимо горящего дома Отри. У него не осталось сомнений, что выживших там не было.

Временами Мэтью поглядывал на звезды, мелькавшие меж облаками, проплывавшими по небу, словно серые призраки. Сейчас он почти завидовал их бестелесности, потому что его собственное тело казалось сплошным сгустком пульсирующей боли. Может, что-то сломано? В этом он сильно сомневался. Боль в плече, куда Краковски ударил его пистолетом, была сильной, но терпимой; самая сильная боль засела в сердце, и, скорее всего, она останется там навсегда.

Как только ужас недавнего столкновения с бандой Лэша стих, на Мэтью навалилась тяжелая сонливость. Как долго он уже не спал? Долго. Чертовски долго!

Как мог, Мэтью боролся со сном. Морозный ветер бодрил, однако его ледяные порывы заставляли так сильно щурить глаза, что в какой-то момент Мэтью опасался, что уже не сможет их открыть.

Вдруг он услышал, как открылось раздвижное смотровое окно.

— Останови экипаж, — попросил Джулиан. Его голос звучал еще более хрипло и болезненно, чем раньше.

— В чем дело?

— Просто останови. Прямо здесь, прямо сейчас.

Мэтью натянул поводья.

— Тпру… тпру! — крикнул он.

Кони не нуждались в уговорах. Когда колеса перестали вращаться, Мэтью увидел, что они выехали на пустынную дорогу, по обеим сторонам которой лежали выстланные ровным слоем снега пустоши. Света нигде поблизости не наблюдалось, единственными его источниками были одинокий фонарь слева от возницы, фонари внутри салона кареты и звезды.

— Иди сюда, — позвал Джулиан и закрыл окно.

Мэтью спустился на землю, и его спина при этом выказала бурный протест. Он боялся того, что скажет ему зеркало. Скорее всего, в отражении он увидит какого-то безобразного демона — после всего, что Мэтью пришлось пережить, он сомневался, что в его облике осталось много человеческого. Он думал, что сейчас выглядит едва ли не страшнее самого дьявола, покрытый ушибами и кровоподтеками с головы до пят.

Пулевая рана сатанинским скорпионьим жалом жгла плоть. Мэтью устало зачерпнул пригоршню снега рукой и прижал ее к лицу, надеясь хоть немного унять боль. Лишь после этого он устало заковылял к салону, в котором дрожали пассажиры — после атаки Лэша осталась лишь одна дверь, что грозило Джулиану и Файрбоу опасностью обморожения в дороге.

Джулиан пытался вылезти из кареты, но давалось ему это с трудом восьмидесятилетнего старца. Изможденное лицо кривилось от мучительной боли, он держался за левый бок и, казалось, готов был потерять сознание от каждого движения.

— Вот. — Он протянул Мэтью пистолет. — Подержи этого зверя вместо меня и присмотри за этим ублюдком. — Он указал на Файрбоу, который сидел и дрожал в своем объемном одеянии. — Пойду посмотрю, нет ли в багажнике одеял. Хотя сгодится и лошадиная попона. Мне еще понадобится веревка, чтобы связать его, потому что я вот-вот упаду в обморок. Следи за ним, — устало повторил Джулиан и направился к задней части экипажа, багажное отделение которого представляло собой отсек, закрывавшийся двумя дверями.

Обойдя экипаж, Джулиан заметил, что одна из дверей приоткрыта — вероятно, виной тому было слишком интенсивное движение. Он взялся за обе ручки и потянул, невольно застонав от боли в боку. Когда двери распахнулись настежь, в свете звезд блеснуло дуло пистолета, направленное Джулиану прямо в лицо.

— Чертенок из табакерки! — триумфально возвестил Майлз Мэрда с кривой усмешкой. Мужчина, похожий на двенадцатилетнего мальчика, был закутан в плотное пальто и одеяло. При виде растерянного Джулиана его ухмылка стала шире. — Мне кажется, я победил…

Три вещи произошли почти одновременно.

Джулиан захлопнул дверцу, обрушив ее прямо на запястье Мэрды, пистолет выстрелил, но Джулиан успел отдернуть голову, и пуля просвистела мимо его левого уха. От этого движения его раненый бок пронзила мучительная боль, заставившая его вскрикнуть.

Оказалось, маленький убийца успел забраться в багажное отделение во время столкновения с Лэшем и Блэком и затаиться там, выжидая момент, когда бдительность беглецов ослабнет.

Зашипев от боли в ушибленном запястье, Мэрда потянулся за вторым пистолетом, но Джулиан, игнорируя сводящий его с ума бок, успел схватить низкорослого убийцу за пальто и потянуть так, чтобы тот вывалился в снег. Мэрда упал на землю, но проворно вскочил на ноги. В его маленькой ручке вдруг появился нож, острому блеску которого позавидовал бы любой мясник. Замахнувшись клинком, Мэрда бросился в атаку. Джулиан сумел уйти от одного удара… затем увернулся и от второго, а третий рассек ему пальто. Клинок зацепился за ткань, и Джулиан успел выбить оружие из руки Мэрды, после чего нанес удар кулаком в челюсть противника. Мэрда не остался в долгу и ударил в больной бок Джулиана — Боль оказалась такой сильной, что едва не заставила Джулиана потерять сознание. Но если связь с реальностью и удалось сохранить, но равновесие покинуло его. Джулиан со стоном упал, мгновенно почувствовав нехватку воздуха в легких. Затуманенным болью взором он увидел, как Мэрда скользнул рукой себе в рот и извлек оттуда вставные зубы — те самые, что превращались в пару смертоносных лезвий. Злобно хихикнув, он прыгнул в сторону своего противника. Джулиан попытался отползти и подняться, но не успел: Мэрда уселся верхом ему на грудь, одной рукой упершись ему в подбородок, а другой вдавив клинки в его горло, вознамерившись проткнуть плоть.

— Нет! — послышался резкий выкрик Мэтью. Он взвел второй курок пистолета Джулиана и нацелил его прямо в лоб Мэрды под копной напомаженных волос, причем поднял руку с оружием так уверенно, словно ему было привычно целиться в живого человека.

Взгляд Мэрды замер на Мэтью. В ту же секунду распахнулась дверь экипажа, и Файрбоу бросился бежать по заснеженной дороге.

Мэрда все еще прижимал лезвия к горлу Джулиана. Стоило лишь надавить чуть сильнее — и артерия будет проткнута… но, казалось, Джулиана так измучила боль, что, даже когда его противник отвлекся на Мэтью, он не сумел воспользоваться моментом и попытаться оказать сопротивление.

Улыбка застыла на губах Мэрды, но глаза его оставались темными и мертвыми: безжалостные, бессовестные глаза раскрашенной куклы. Было ясно, что он намеревается убить Джулиана, а затем попытать удачу с решателем проблем агентства «Герральд». Он уже усвоил, что Мэтью — человек сострадательной натуры, и эту его слабость можно было легко использовать против него.

— Корбетт, — тихо и успокаивающе произнес Мэрда, как ребенок, уговаривающий кого-то поделиться с ним конфетами, — мы оба знаем, что ты не убийца. Ты человек закона. — Из его уст это слово звучало как ругательство. — Правосудия. Ты же не запятнаешь себя…

Мэтью нажал на курок.

Двойной выстрел снес большую часть черепа Мэрды. Маленький человечек, казалось, сложился пополам, словно лист бумаги, согнувшийся от порыва ветра, его глаза под изрешеченным черепом стали по-настоящему темными и мертвыми.

Оттолкнув с себя тело Мэрды, Джулиан тяжело застонал и попытался сесть, тут же зайдясь в приступе кашля. Сжавшись, словно в попытке удержать свое тело в целости, Джулиан продолжал кашлять, держась за травмированный бок. Вторую руку он приложил руку ко рту и отер с нее кровь.

Плохо дело.

Мэтью попытался не думать о том, насколько опасно состояние напарника — в любом случае, сейчас он ничем не мог ему помочь. Стараясь сохранить лицо ровным, он подошел к Джулиану и протянул ему пистолет.

— Возьми, — сказал он бесстрастным голосом. Когда же Джулиан взял оружие, он развернулся и пошел от него прочь.

— Эй… ты куда? — обессиленно спросил Джулиан. Он выглядел так, как будто действительно сейчас потеряет сознание, мысли его путались, боль отнимала последние силы.

— За доктором, — ответил Мэтью.

Файрбоу не успел уйти далеко — пробежал ярдов сто, не больше — когда его позаимствованные сапоги с треском провалились сквозь тонкую корку льда в болотистую почву, которая надежно сковала его, словно пара кандалов.

— Вставай, — скомандовал Мэтью, легко отыскав по его следам.

Доктор посмотрел на него. Что-то в облике и голосе Мэтью за последние несколько минут изменилось… что-то неуловимое, но, определенно, пугающее. Были эти изменения во благо или во вред? На данный момент нельзя было сказать наверняка.

— Вот ты и попался, — зачем-то добавил Мэтью. Отчего-то ему хотелось сильнее припугнуть пленника, он поймал себя на мысли, что даже получил бы удовольствие, если б Файрбоу ее немного побегал, а после можно было бы настичь его и сбить с ног, как мешок с грязным бельем. Склонившись к доктору, Мэтью угрожающе посмотрел на него и заговорил пугающе тихо: — Заруби себе на носу, меня не просто так называют Плимутским Монстром.

Веревка, которой за спиной, в чрезвычайно неудобном положении, связали руки Файрбоу, была той самой, что раньше поддерживала его бриджи. Связав Файрбоу и заткнув ему рот желтым галстуком недавно почившего Майлза Мэрды, Мэтью превратил пленника в совершенно безобидного пассажира, дав Джулиану возможность хоть немного поспать в пути. Файрбоу при этом не решался перечить Плимутскому Монстру и вел себя покладисто.

Застрелить Мэрду, до смерти перепугать доктора, связать его и заткнуть ему рот кляпом… — вспоминал Мэтью свои недавние поступки. — Хадсон и Джулиан, похоже, могут быть спокойны: сомневаться в том, что у меня есть яйца, им больше не придется.

Джулиан устроился в салоне и попытался найти положение, в котором боль не донимала бы его так сильно. Относительное удобство и тепло ему обеспечивало одеяло, которым до этого в багажном отделении согревался Мэрда. Мэтью же вернулся на место возницы и продолжил путь. Когда прошло еще два часа, и дорога, стелившаяся по вересковым пустошам, стала казаться бесконечной, он понял, что вот-вот провалится в сон, поэтому полчаса спустя он с огромным облегчением направил упряжку к огням гостиницы из белого камня. Этот дом был, по меньшей мере, раза в два больше дома Отри, что, как Мэтью надеялся, сулило мягкие перины и возможность искупаться. По пути в Лондон они ненадолго останавливались здесь с Тарлентортами, но тогда они едва успели выйти из экипажа.

Подъезжая к гостинице, Мэтью задумался, как объясняться с владельцами гостиницы — Эдмондом Варни и его супругой Энн — когда те выйдут из гостиницы в пальто поверх ночных сорочек и осветят фонарями избитые лица новых постояльцев.

Действительно, как?

Прежде чем Мэтью остановил экипаж перед гостиницей, он снял с себя шубу из шкуры белого медведя, которая была слишком уж сильно перемазана кровью — не стоит пугать Варни до полусмерти прежде, чем они успеют сказать хоть слово. Он выбросил шубу в сугроб с правой стороны от кареты, ярдах в тридцати от гостиницы, и понадеялся, что ее не обнаружат, по крайней мере, сегодня.

Натянув поводья, чтобы остановить экипаж, он слез с места извозчика и позвонил в колокольчик, болтавшийся рядом с парадной дверью. Над входом висела вывеска, которую он приметил еще в первый раз, но только теперь уловил всю скрытую в ней иронию: на ней значилось название гостиницы — «Летящий Дракон».

— Мы констебли и сопровождаем жестокого преступника в Бристоль, где он предстанет перед судом, — выдал Мэтью прежнюю легенду, когда перед ним предстали владельцы гостиницы. Как и ожидалось, они были одеты в пальто поверх ночных сорочек и держали в руках по фонарю. — Да, мы проезжали здесь совсем недавно, по пути из Бристоля, как вам известно. Так вот, этот негодяй заставил меня и моего напарника побегать за ним! Как видите, нам самим крепко досталось, но, в конце концов, мы приперли его к стенке. Теперь он связан, и лучше бы ему оставаться таковым. К тому же, рот ему тоже лучше не открывать, потому что, хочу предостеречь вас, сэр и мадам, что он тот еще хитрый сукин сын. А теперь скажите, можем мы получить комнату на ночь и что-нибудь поесть? Кроме того, лошадям очень нужен отдых.

— Конечно! — отозвался Варни и поспешил отрапортовать, что у них имеются три свободные комнаты и вдоволь еды, так как близится Рождество, и все сидят по домам со своими семьями, никто не ездит по дорогам, кроме почтовых карет.

Радушное и гостеприимное отношение Варни к гостям заметно изменилось, когда хрипящий Джулиан с посеревшим лицом вывел из экипажа Файрбоу, связанного, словно зверя. Хозяин гостиницы и его дородная жена попятились от доктора, как от чумы, а у дверей гостиницы Варни схватил Мэтью за рукав и нервно спросил:

— Сэр? Нам с женой ведь ничего не угрожает, правда?

Мэтью ответил:

— Абсолютно ничего. — Он верил, что его утверждение истинно, разве что Самсон Лэш все еще жив и сможет пройти много миль с почти оторванным лицом, а Кардинал Блэк сможет распахнуть свой плащ цвета воронова крыла и пролететь на нем сквозь ночь. — И спасибо за вашу помощь, — сказал Мэтью, ощущая, как усталость захватывает его и тянет ко дну. — Мы вам щедро заплатим, уверяю вас. — Слава Богу, что у Джулиана осталось еще много от денег Богена, они придутся здесь как нельзя кстати.

Оказавшись в тепле гостиницы, Джулиан выпил кружку горячего яблочного сидра, после чего помог Мэтью привязать Файрбоу к деревянной кровати в комнате, которую выделили «преступнику». Галстук у него изо рта пока не вынимали, а все естественные нужды доктора решили отложить до тех пор, пока Варни не закончат подготавливать остальные комнаты.

Вид Джулиана вызвал опасения у хозяев гостиницы, и они спросили, не нужна ли помощь, но Джулиан заявил, что сейчас его волнует только удобство перины. С серым изможденным лицом он шаткой походкой добрался до комнаты, постарался устроиться поудобнее в кровати и тут же заснул, оставив Мэтью объяснять Энн Варни, почему они путешествуют без багажа. Пришлось додумать легенду и сообщить, что чемоданы были брошены в спешке, когда «напарники-констебли» спасались от сообщников «преступника». Ни на что большее у Мэтью не хватило воображения, и он сразу понял, что Энн Варни отнеслась к нему с подозрением. Она была не настолько доверчивой и обладала определенной интуицией, позволявшей ей отделять зерна от плевел в витиеватых историях путешественников. Но что она могла сделать? Потребовать, чтобы муж вышвырнул этих сомнительных постояльцев прочь в ночной студеный час? Настолько жестокой Энн Варни тоже не была. Однако — на всякий случай — она выложила на стол небольшой пистолет, который оставался у нее под рукой, пока она готовила суп из репы, а ее муж занимался лошадьми.

Мэтью не винил ее за подозрительность. Да и кто бы мог? Канва его рассказа трещала по швам, а на то, чтобы соткать ее из более плотного волокна, не было ни сил, ни времени. Еще немного прорех, и Варни запросто могли бы привлечь к делу местного шерифа. Впрочем, Мэтью решил разбираться с проблемами по мере их поступления, и сейчас у него было неотложное дело к доктору.

Пока Энн Варни стряпала на кухне, Мэтью вошел в комнату Файрбоу с кружкой горячего сидра в руках и присел на стул рядом с кроватью. Глаза пленника были закрыты.

Мэтью зажег фитиль лампы и легонько ткнул доктора в бок, отчего Файрбоу рывком проснулся. Увидев подле себя Мэтью, он невольно сжался, подтянув колени к подбородку, и словно сделался меньше в размерах. В глазах его стояла мольба: пожалуйста, не причиняйте мне больше боли!

— Не бойтесь, — спокойно заговорил Мэтью. Тон его вновь сделался уважительным и спокойным. — Я просто хочу, чтобы вы меня выслушали.

Дождавшись, пока пленник успокоится, Мэтью сделал глоток сидра, который показался ему лучшим напитком из всех, что он когда-либо пил. Скорее всего, дело было не в сидре, а в том, что он помог ему ощутить себя живым.

— Доктор Файрбоу, за последние несколько дней ваше положение сильно изменилось. Сейчас вам, по сути, некуда идти. Вы же это понимаете, не так ли?

Ответа не последовало. Доктор продолжал смотреть затравленно, словно запертый в клетку зверь.

— Видите ли, то место, куда мы так стремимся вас доставить, — продолжил Мэтью, — вполне может помочь вам воплотить ваши смелые мечтания. Профессору Фэллу нужен химик, — внушительно произнес он. — И я не сомневаюсь, что он заплатит вам столько, сколько вы запросите. Его деревня — не самое худшее место в мире. И я уверен… — Мэтью нахмурился, осекшись. — Доктор, поверьте, игнорировать меня сейчас не в ваших интересах. — Он дождался, пока взгляд Файрбоу сосредоточится на нем, и продолжил: — Так вот, я уверен, что если вы будете исполнять свои обязанности в соответствии с ожиданиями Профессора, у вас будет все, чего вы так хотели. Столь необходимое вам уединение, материалы для исследований и нужные вещества — все, какие вы только пожелаете. Вдобавок у вас будут… — Он прервался в нерешительности, но понял, что должен озвучить и это условие. — Вдобавок у вас будут подопытные. Если прикинуть, вся та деревня — один большой химический эксперимент. Что может быть лучше для вас? Долгое морское путешествие в какую-нибудь далекую страну, где интриги могут убить вас еще до того, как вы устроитесь? Что ж, ничто не помешает вам отправиться в Лондон или куда угодно, как только вы докажете Профессору свою ценность. Вы не будете там пленником, если вы об этом беспокоитесь.

Ответа от доктора по-прежнему не было, разве что сердитый блеск в его глазах смягчился.

— Все, что нужно от вас для начала — это приготовить противоядие к наркотику, который на данный момент разрушает личность моей любимой женщины, — признался Мэтью. — Все, что мы с Джулианом проделали, все, через что прошли… все было ради этого. — Он тяжело вздохнул. — Мне лишь известно, что формула противоядия содержится на страницах книги. Я не знаю, где именно. Но я верю в вас не меньше, чем Лэш, слышите? — В его голосе зазвучал особый жар надежды. — Я верю, что вы сможете воспроизвести и применить это противоядие — и это положит конец нашим с вами встречам. Больше вы меня не увидите. Но это может помочь вам начать блистательную карьеру под покровительством Профессора Фэлла, если только вы этого захотите. — Мэтью с трудом верил в то, что действительно это произносит. Мэтью Корбетт, говорящий от имени Профессора Фэлла? Описывающий радостные перспективы пребывания в Прекрасном Бедде? Радеющий за сохранность этого жуткого химического эксперимента? Рассматривающий жителей в качестве подопытных? Это было за гранью его воображения!

А я ведь обещал мадам Алисии Кандольери, что попытаюсь освободить ее и остальных из «Прекрасной Могилы»! А теперь — посмотрите на меня — включаю этих людей в число подопытных Файрбоу. Впрочем… разве могу я что-то сделать с тем, что эти люди и являются подопытными?

Он представил себе, как рассмеялся бы Джулиан, если бы услышал эти его речи.

Добро пожаловать в клуб, — сказал бы он. — Мы никогда не откажемся от еще одного плохого человека.

Мэтью сделал большой глоток сидра, потому что во рту появился привкус горечи.

— Просто подумайте об этом, — увещевал он. — Деньги… свобода… уединение… исследования… и уважение со стороны Профессора. Доктор, вы нужны ему. Вы нужны мне. — Он подождал реакции, но ее не последовало, поэтому он вздохнул. — Но до этого момента еще нужно дожить. А пока… все, о чем я вас прошу — это чтобы, когда владелец этой гостиницы войдет в эту дверь, и я выну кляп из вашего рта, вы поддержали историю, которую мы сочинили.

Глаза Файрбоу подернулись поволокой? Неужели под его рыжей бородой дернулся мускул? Трудно было сказать наверняка.

Через несколько минут, когда Мэтью допил сидр, дверь открылась, и в комнату заглянул Варни.

— Энн сказала, что вы, скорее всего, здесь. У вас… гм… все в порядке?

— Да. — Очевидно, Энн сказала мужу, что этим людям нельзя доверять. Но некоторым людям приходится доверять, хочется вам этого или нет. Мэтью встал и вытащил кляп изо рта Файрбоу. — Расскажите мистеру Варни, что именно вы натворили, Мистер Убийца, — сказал он, — и почему вам предстоит предстать перед судом в Бристоле.

Файрбоу не отвечал.

Момент затягивался.

Вдруг Файрбоу коротко и резко рассмеялся.

— Выкладывайте, сэр, — упорствовал Мэтью, чувствуя, как сердце его медленно опускается от волнения. — А после мы предоставим вам миску супа, кружку сидра, ночной горшок и желанный сон. Я даже буду спать здесь, на полу рядом с вами. Буду сторожить вас, чтобы можно было на ночь ослабить ваши путы. Но только немного, — уточнил он, бросив успокаивающий взгляд на Варни, — потому что на вашем счету три убийства. Ведь так?

Файрбоу снова рассмеялся. Через пару мгновений его смех превратился в хрип, а затем в хныканье — так звучала покорность судьбе.

— Трое… это только те, о ком вы знаете, — сказал доктор, выдав кривоватую ухмылку.

Глава тридцать первая

Рано утром в канун Рождества Мэтью взял тонкий томик с книжной полки в гостинице «Летящий Дракон». Название не имело для него никакого значения — равно как и содержание книги. На мгновение он замер, наблюдая, как за окном, выходящим на дорогу, проносятся снежинки, а затем отправился на кухню, где Эдмонд Варни и Энн готовили праздничный ужин. Сегодня утром Варни специально к рождеству подстрелил на болотах фазана.

— Вы не могли бы помочь? — обратился Мэтью к хозяевам, демонстративно подняв книгу. — Файрбоу хотел бы немного почитать, но у него нет очков. У вас не найдется чего-то, что подошло бы ему?

— Ни слова больше. — Варни полез в шкаф и достал оттуда небольшой холщовый мешок. Он расстегнул его и широко раскрыл, показывая Мэтью содержимое: набор ключей, двое карманных часов, три маленьких ножа, компас, небольшая черная книжка и четыре пары очков. — Люди постоянно забывают у нас свои вещи, — объяснил он. — Может, когда-нибудь мы найдем в шкафу чью-нибудь отрезанную голову. Или две. — Энн ткнула его в бок здоровенным локтем, а Мэтью вздрогнул. Это было крайне неразумное замечание с учетом того, что в их доме находился убийца трех бристольцев.

— Выбирайте, — подтолкнул Варни, восстанавливая самообладание.

— Пусть выбирает сам. — Мэтью взял все очки. — Большое спасибо.

— Ужин в шесть, — напомнила Энн. Лицо ее помрачнело. — Как думаете, он будет что-нибудь есть? Может, немного говяжьего бульона?

— Я спрошу. Еще раз спасибо. — Мэтью вышел из кухни с книгой и очками в руках. Он прошел мимо комнаты, в которой вот уже два дня, почти не выходя, лежал Джулиан, и вошел в комнату Файрбоу. Доктор сидел в кресле в своем халате, закинув ногу на оттоманку, а книга ядов в красном кожаном переплете покоилась у него на коленях. На случай, если бы зашли хозяева гостиницы — чего они, разумеется, делать бы не стали, — Файрбоу для вида набросил на руки свободную петлю веревки, второй конец которой привязал к столбу кровати.

Мэтью закрыл за собой дверь.

— Есть четыре пары. Можете попробовать все.

— Ах! — Примерив первую пару, доктор вздрогнул и поморщился. — Этот человек, что, рожден летучей мышью? — Затем он примерил вторую. — Не так уж плохо. — Третья и четвертая не подошли, поэтому Файрбоу остановился на второй. Надвинув очки на переносицу, он открыл книгу ядов. Томик, взятый с полки в качестве приманки, Мэтью положил на стол.

— А этот Джонатан Джентри был талантливым химиком, — заметил Файрбоу, пролистав около сорока страниц книги. — Некоторые из этих формул дьявольски сложны. Что с ним стало?

Мэтью знал, что рано или поздно этот вопрос прозвучит.

— Он скончался. После этого его место занял химик по имени Густав Риббенхофф. К сожалению, его убили по приказу Кардинала Блэка.

Файрбоу посмотрел на него поверх очков.

— Надеюсь, в этом не стоит прослеживать тенденцию. Похоже, химики Профессора долго не живут.

Мэтью слабо улыбнулся, но уверять доктора в обратном не стал.

В первый день после их прибытия вся троица спала как убитая. Мэтью сдержал обещание и уснул у изножья кровати убийцы, держа для успокоения при себе пистолет Джулиана, хотя тот и не был заряжен. На второй день Файрбоу сказал Мэтью, что хочет начать изучать книгу ядов, чтобы как можно лучше понимать, с чем ему придется иметь дело, когда они доберутся до деревни Профессора Фэлла. Однако разум его все еще был затуманен после случившегося, и пришлось дождаться следующего дня.

Причина, по которой они не покинули «Летящего Дракона» сразу, заключалась в том, что накануне утром Джулиана начало рвать кровью. Варни отправился на лошади в Уистлер-Грин — в ближайшую деревню милях в шести к западу — и вернулся оттуда с худым, сухопарым седобородым доктором по имени Адам Кларк. Врач следовал за его лошадью в небольшой одноместной коляске.

Его тут же отвели к Джулиану, у кровати которого дежурил Мэтью. В комнате сразу же стало тесновато, когда в нее втиснулись врач, Варни и его жена. Бледный и едва живой Джулиан метался по кровати от жуткой боли, все его лицо было покрыто испариной, а его травмы явно несли угрозу жизни.

— Четыре ребра слева сломано, — констатировал Кларк, как только провел осмотр и вышел в гостиную. — И, похоже, открылось внутреннее кровотечение. Скорее всего, осколки костей нанесли дополнительные повреждения. Он весь избит. Что с ним случилось? А вы? — Он обратил внимание на Мэтью. — Это вам пуля оцарапала щеку, не так ли? К тому же я вижу, что и вы тоже довольно сильно пострадали…

— Они констебли и находятся при исполнении, — объяснил Варни, прежде чем Мэтью успел заговорить. — Буквально вчера они поймали убийцу трех человек и везут его в Бристоль на суд. Очевидно, встреча выдалась… нелегкой.

— О? — Седые брови доктора приподнялись. — Ну, тогда… кажется, ваш убийца чуть не отправил на тот свет четвертого человека. Вынужден предупредить, — его голос понизился до шепота, — что могут быть новые приступы.

Это заявление заставило тревогу, тлевшую внутри Мэтью, взметнуться пламенем.

— Что? Нет! Джулиану нужен отдых, вот и все! — запротестовал он.

— Я могу туго перебинтовать ребра, чтобы уменьшить боль, но она не исчезнет волшебным образом, да и сама перевязка будет очень болезненной… мягко говоря. У меня с собой есть лауданум[47], который успокоит его и поможет ему заснуть. Хотя я и не большой сторонник этого лекарства, но, вынужден признать, оно работает. Что касается внутренних повреждений, то тут совсем другая история. Может так случиться, что поможет кровопускание, но гарантий никаких… в общем, чтобы ускорить процесс, мне нужен ланцет.

— Что? — Мэтью ощутил дрожь. — Господи! Я знаю, что может сделать с пациентом кровопускание, доктор, и я совсем не уверен, что оно вообще помогает!

— Молодой человек, у меня просто нет других предложений. У него жар и учащенное сердцебиение. Обычно сломанные ребра заживают сами собой примерно за пару месяцев. А у нас здесь случай с осложнениями. Ваш напарник вполне может скончаться прямо в этой постели, а если распространится инфекция, это произойдет и того быстрее.

— Никакого кровопускания, — отрезал Мэтью. Он приложил руку ко лбу, вспоминая, как несколько лет назад скончался его наставник и друг магистрат Айзек Вудворд. По мнению Мэтью, отвратительный процесс кровопускания лишь усугубил болезнь магистрата и, вероятно, убил его. — Пожалуйста, — дрогнувшим голосом обратился Мэтью к доктору, — не надо кровопусканий. По крайней мере, пока.

— Ну, хорошо. Я подожду. Но это на вашей совести, не на моей. Уяснили?

— Да.

Наконец, пытка перевязкой закончилась. Джулиану дали лауданум, и он, слава богу, уснул. Мэтью вышел из комнаты, потому что больше ничего не мог для него сделать. Кларк оставил небольшой пузырек с лекарством и точные инструкции о том, в каких дозах его принимать, если Джулиан вдруг проснется и снова будет мучиться от боли. Затем доктор потратил несколько минут, вычищая рану Мэтью и промывая ее жгучим красным раствором, после того, как была наложена повязка, он попросил пять шиллингов за работу. Когда монеты были отданы, доктор пожелал хозяевам и постояльцам гостиницы счастливого Рождества и отправился домой…

— Некоторые формулы чертовски запутанные, — повторил Файрбоу, продолжая изучать книгу ядов и останавливаясь на некоторых записях, которые находил особо интригующими. — Хотя есть и достаточно простые. Все основано на силе растительных экстрактов.

Мэтью пришлось задать мучивший его вопрос:

— Как вы думаете, вы сможете помочь Берри?

— Честно говоря, ничего не могу сказать, пока не увижу ее. Здесь есть три формулы, которые потенциально подходят под ту, что использовал Риббенхофф. Для начала мне нужно изучить субъект, это все, что я могу сказать.

«Субъект» вместо «пациентки», — подумал Мэтью. Типичный Файрбоу, чья врачебная этика находится где-то на уровне бесчувственного бревна.

Мэтью оставил Файрбоу наедине с чтением и тихо проскользнул в комнату Джулиана. Беспокойство о нем не утихало с момента отъезда доктора Кларка.

Кожа Джулиана была почти серой, веки остались опущенными, даже когда Мэтью закрыл за собой дверь. Если б не хриплое тяжелое дыхание и едва вздымавшаяся грудь, можно было бы подумать, что мистер Девейн отошел в мир иной.

Постояв несколько секунд и не дождавшись никакой реакции, Мэтью подумал, что ему стоит уйти и не беспокоить раненого. Однако когда он уже повернулся к двери, до него донесся тихий измученный голос Джулиана:

— Какой сегодня день?..

— Двадцать четвертое.

— А… время?

— Около двух.

— Доктор ушел?

— Он был здесь вчера, — покачал головой Мэтью.

— Он меня бинтовал… — прошептал Джулиан, поморщившись. — Черт, как в тиски загнал. Я едва могу дышать…

— Тебе больно?

Джулиан посмотрел на него, как на умалишенного.

— Ха, — тихо выдавил он.

— Могу дать лауданум. Доктор оставил…

— Нет. Черт возьми, нет. — Он слегка пошевелился под одеялом и болезненно сморщился. Затем вымученно ухмыльнулся. — Со мной совсем все плохо, да?

— Не стану скрывать: ты знал времена и получше, — кисло усмехнулся Мэтью.

Джулиан попытался посмеяться, но вновь скривился от боли и попытался восстановить дыхание, на что, казалось, ушли последние силы.

— А ты?.. — едва слышно прошептал он. — Как… ты? Выглядишь паршиво.

— Просто не выспался. Прошлой ночью проспал, может, часа два. Мне снилось, что Лэш и Блэк преследуют меня на каком-то странном корабле, который и не был толком кораблем. Его тянули огромные морские коньки, а оба борта щетинились множеством пушек.

— Они тебя поймали? — устало спросил Джулиан.

— Нет. Они собирались, но я успел добраться до земли и наблюдал, как они подплывают ко мне все ближе, ближе… а потом они растаяли.

— Может, это тебе нужен лауданум? Мозги прочистить, — тихо произнес Джулиан.

Мэтью пододвинул стул к его кровати и сел. Лицо Джулиана блестело от пота, а под глазами пролегали темные круги. Мэтью казалось, что даже со своего места он чувствует, как сильно лихорадит Джулиана.

— Хозяйка спрашивала меня, — заговорил Мэтью, — не хочешь ли ты чего-нибудь. Может, хоть говяжьего бульона?

— Я бы не отказался от кусочка говядины, но, боюсь, внутри его не удержу. Вывернет, как было с завтраком, а это чертовски больно. Чертов Лэш! Хорошо он меня отделал, Мэтью. Этот гигантский ботинок… я до сих пор чувствую, как он бьет меня по ребрам, чтоб ему пусто было. — Джулиан несколько раз моргнул и отер пот со лба. — Какой сегодня день? — спросил он. — Сейчас ведь август…

— Завтра Рождество, — ответил Мэтью. — Ничего, скоро ты поправишься, и мы сможем завершить наше задание. Осталось совсем немного.

— Как минимум, два дня пути. Боюсь, я… какое-то время не смогу вставать…

— Рано или поздно встанешь.

— Время покажет. Как там Файрбоу? Паинька?

— Мы… пришли к взаимопониманию, — кивнул Мэтью.

— Молодец. Но если он будет тебе докучать, стукни его хорошенько. Можешь даже дать ему по шарам вместо меня.

— Буду иметь в виду.

Джулиан несколько минут молчал. Затем он снова попытался пошевелиться, но вздрогнул от боли.

— Ты можешь… возможно, тебе придется… идти дальше без меня, — с трудом выдавил он. — Ты думал об этом?

— Нет.

— Тогда ты чертов придурок. Теряешь драгоценное время.

— Время еще есть. У нас книга и химик. А еще у нас есть экипаж. Время терпит.

Мэтью услышал стук в парадную дверь. Посетитель? Возможно, вернулся доктор Кларк?

Джулиан насторожился и попытался резко сесть, но тут же мучительно вскрикнул и безвольно рухнул на подушку.

— Не могу даже сесть на постели! — выдохнул он, восстановив дыхание. — Жалкое зрелище.

— На твоем месте со сломанными ребрами я бы так не вертелся.

— Ха! — только и ответил Джулиан. Затем он снова замолчал, уставившись в потолок. От боли глаза его казались совсем запавшими. Наконец, он спросил: — Я умру, Мэтью?

— Скажу тебе, что я думаю, — ответил Мэтью. — Я думаю, что ты слишком горд, чтобы умереть в постели, забинтованный, как в тисках. Я думаю, что у тебя впереди долгая жизнь, и когда ты умрешь — а случится это через очень много лет — причиной этому будет то, что ты слишком много раз обгонял луну или слишком часто смотрел на солнце или слишком близко подошел к разрушающемуся утесу. Но умереть в постели? Нет, это не твоя судьба, Джулиан. Ты не умрешь тихо. Не твой стиль. У тебя впереди еще слишком много пропастей, над которыми тебе предстоит пройти. Так что… как ты сказал Грете Отри, все умирают, это правда. Но здесь и сейчас ты — не умрешь.

— Хорошая речь, — сказал Джулиан. — Я знаю, ты просто… ты просто не хочешь управлять той чертовой колымагой без меня.

— Это тоже правда, — натянуто улыбнулся Мэтью.

В дверь постучали. В комнату заглянул Варни.

— Мэтью? Здесь кое-кто хочет поговорить с вами.

— Со мной? Поговорить? Кто?

— Шериф Лэнсер. Из Уистлер-Грин. Он ждет в гостиной.

Мэтью встал. Сердце его забилось чаще. Зачем сюда заявился шериф? Вероятно, чтобы задать вопросы. Но кто ему рассказал? Доктор Кларк, разумеется! Два констебля сопровождают убийцу на суд в Бристоль.

Вот дерьмо! — выругался про себя Мэтью.

— Мэтью? — позвал Джулиан, когда тот последовал за Варни. Он обернулся. — Спасибо…

— Просто держи в голове, что кровать в гостинице — не самое походящее место смерти для человека твоих талантов, — сказал Мэтью ему напоследок. — А теперь успокойся и отдохни.

Он вышел из комнаты, тихо притворил за собой дверь и направился вслед за Варни в гостиную, где перед ним предстал широкоплечий мужчина в голубовато-сером пальто и черной треуголке с малиновой полосой. Он курил трубку размером с кулак Самсона Лэша.

— Мэтью Корбетт — Шериф Гидеон Лэнсер, — представил их друг другу Варни. Шериф пожал Мэтью руку, и Мэтью подумал, что до самого нового года будет ощущать силу этого рукопожатия.

— У вас вкусно пахнет, что бы Энн ни готовила, — сказал Лэнсер, обращаясь к Варни.

— Можете остаться на ужин.

— О, Бекка меня за это по голове не погладит. Она уже поставила котелок на огонь и была в ярости, что я направился сюда, чтобы встретиться с этим молодым… констеблем, — ответил он, намеренно сделав паузу. Он улыбнулся, обнажив зубы, которые чем-то напомнили Мэтью медвежий капкан. — Так что лучше в другой раз.

— Конечно.

— Ну, хорошо. А теперь… вы позволите мне побеседовать наедине с этим мистером Корбеттом?

Варни оставил Мэтью на растерзание человеку, который — как показалось нью-йоркскому решателю проблем — мог разглядеть любой его обман прежде, чем он произнесет хоть слово.

Гидеон Лэнсер снял свою треуголку и плащ и повесил их возле двери. На нем был серый пиджак с потертостями на локтях, черные бриджи, белые чулки и простая белая сорочка. Ничего такого, что можно было бы назвать показным — разве что чаша трубки казалась непомерно огромной. Мэтью подумал, что этому человеку, должно быть, слегка за сорок. Он был среднего роста, коренастый, а его довольно короткие волосы были припорошены сединой. Пара глубоко посаженных карих глаз, казалось, пронзала Мэтью насквозь и могла распознать ложь за версту. По крайней мере, Мэтью не мог избавиться от этого ощущения. Нос же был грубым и искривленным — похоже, ему не раз приходилось участвовать в уличных драках. А на шее около подбородка изгибался небольшой шрам.

Строго говоря, этот человек пугал Мэтью до полусмерти.

— Присядьте, — попросил Лэнсер, указав на одно из двух коричневых кожаных кресел, что стояли по обе стороны небольшого стола перед очагом. Мэтью послушался, и Лэнсер занял второе кресло. Он с минуту раскуривал свою трубку, и, наконец, выдохнув облако дымы, спросил: — Итак? Какова история?

— Простите?

— История, — повторил Лэнсер. — Вчера днем ко мне явился доктор Кларк. Сказал, что здесь два констебля из Бристоля, оба избиты и изранены, а один почти при смерти. Сказал, что у одного из них сломаны ребра, а у другого — след от пули на правой щеке. Я так понимаю, это вы. — Шериф кивнул. — Доктор Кларк сказал, что эти два констебля сопровождают в Бристоль из Лондона человека, который совершил три убийства. Вот я и спрашиваю: какова история?

Мэтью замялся.

— Ну… сэр… это и есть вся история.

— Только часть, — поправил его Лэнсер. Он отправил трубку в рот и пожевал ее кончик. Карие глаза сделались холодными и бесстрастными. — Экипаж, на котором вы — констебли — прибыли, чертовски хорош. Уверен, что за этим — тоже стоит своя история.

— Боюсь, что мы были вынуждены реквизировать экипаж. Нам пришлось спешно увозить нашего преступника из дома, где…

Думай, думай! — приказал себе Мэтью.

— … где скрывалась его банда. У нас просто не было выбора.

— И где же находился этот дом?

— Эээ… в Лондоне, конечно же.

— А район? Какой?

— Хм… Эндсли-Парк-Роуд.

— Угу. — Шериф снова затянулся. Дым, пахнущий пряным табаком, неспешно проплывал мимо лица Мэтью. — Я знаю этот район. Я, знаете ли, много лет прожил в Лондоне. Мои двое сыновей сейчас там живут. Это хороший район. И это не то место, где обычно можно встретить банду убийц.

— Тем не менее, — покачал головой Мэтью, — все случилось именно там.

— Получается, вы и ваш… напарник… были направлены в Лондон постановлением Бристольского суда, чтобы пробраться в дом на Эндсли-Парк-Роуд и арестовать этого убийцу? А как насчет остальных членов его, — он снова затянулся и выдохнул, — банды?

— Они… плохо кончили, — ответил Мэтью.

— Прошу прощения, но мне слабо верится, что вы — можете обезвредить банду головорезов.

— Ну, — пожал плечами Мэтью, грустно усмехнувшись, — полагаю, это и делает меня таким ценным сотрудником. — Прежде чем шериф что-то ответил, Мэтью выпалил: — На самом деле, сэр, я не просто констебль. На самом деле я сотрудник агентства «Герральд». Может, вы когда-нибудь слышали о нем?

Лэнсер продолжал молча курить трубку, наблюдая, как дым дрейфует к камину, где его вытягивает в трубу.

— Конечно, — сказал он. Выражение его лица сделалось пустым. — Когда я жил в Лондоне, я тоже работал в агентстве «Герральд» — сколько? — пять лет. Нет, шесть. Шесть лет. И четыре месяца. Да, почти ровно четыре.

Мэтью сидел неподвижно, рот его раскрылся от изумления.

— Полагаю, как сотрудник агентства «Герральд», — сказал Лэнсер, — вы знаете и имя его основателя.

Мэтью заставил голос обрести силу. Вышло не без труда:

— Ричард. К сожалению, он… скончался.

— И вы, разумеется, должны знать его очаровательную вдову Кэролайн.

— Да, только очаровательную вдову зовут Кэтрин, — поправил Мэтью.

— Ах, да! — Лэнсер кивнул. — Так и есть.

Мэтью не знал, что еще может сказать, поэтому просто сидел, как лягушка на бревне, и ждал, что будет дальше, боясь квакнуть.

— Вот это были деньки! — произнес шериф Уистлер-Грин. — Опасные, надо сказать, деньки. Я тогда еще не был женат. Ни за что не заставил бы жену проходить через все это. Как только мы с Беккой поженились, я уволился. На самом деле, я начинал юристом в Лондоне. Но мне хотелось действия, хотелось быть адвокатом, — он помедлил. — Надо сказать, действий оказалось настолько много, что для меня это было уже слишком. Это интригует, о, да, но хотел я не этого. Интересно вот что, Мэтью — вы же не против, что я буду называть вас Мэтью? — будучи шерифом маленького городка, я не испытываю недостатка ни в интригах, ни в активных действиях. Не представляете себе, сколько всего творится в маленьком городке!

— Вообще-то, представляю, — возразил Мэтью. — Я живу в Нью-Йорке. Это в колониях.

— Да, — ответил Лэнсер. Взгляд его в этот момент стал холоднее декабрьской ночи. — Я знаю, где Нью-Йорк, сынок.

— Я не хотел вас обидеть…

— А никто и не в обиде. — Он пожал плечами и вернулся к трубке. — Быть шерифом — это очень интересная работа. Крик в пустом доме, пронзающий ночь. Сбежавшая лошадь с привязанным к ней мертвецом. Человек, потерявший память, одетый в костюм шута и неспособный перестать смеяться. Женщина, которой постоянно снится колдун, приказывающий ей убить шерифа Уистлер-Грин, а иначе вся ее семья погибнет. — Он покачал головой. — Очень интересная работа. Но поговорим о вашей работе, Мэтью. И вашем пребывании здесь вместе с напарником, у которого сломаны ребра, при том, что у вас самого — след от пули на щеке. Вы прибыли в богатом экипаже — самом богатом, что я когда-либо видел. Но, вот незадача, у него оторвана одна дверца. В багажном отделении валяется заряженный пистолет, а сам отсек измазан запекшейся кровью, и что-то похожее на мозговое вещество забрызгало заднюю стенку экипажа. В свете этого вся история с убийцей из Бристоля кажется мне — как бы это вежливо сказать? — малость неправдоподобной. Вроде бы именно так выразился во время визита доктор Кларк, и я разделяю его позицию. Думаю, вы понимаете, почему.

Мэтью сглотнул тяжелый ком, подступивший к горлу. Неужели они забыли второй пистолет Мэрды в багажном отделении? А мозговое вещество осталось после выстрела Мэтью?

— Скажете что-нибудь? — просочился из облака дыма вопрос шерифа.

Мэтью растерялся, и выпалил первое, что пришло на ум:

— Хадсон Грейтхауз — мой друг.

Дым медленно кружил вокруг головы Лэнсера.

— И если я — мы — не попадем туда, куда едем, Хадсону грозит опасность. Он прямо сейчас в опасности. Поэтому я не могу… и не стану больше ничего вам говорить, простите, сэр.

Повисло напряженное молчание, затем прозвучало тихое:

— Хадсон в Бристоле?

— Нет, — выдохнул Мэтью. — Не в Бристоле. На самом деле мы направляемся не туда.

Последовала новая, более длительная пауза.

— Помощь нужна?

Мэтью на миг задумался и сказал:

— Я хотел бы получить от вас сопроводительную грамоту о том, что мы с моим другом — констебли и направляемся в Бристоль, конвоируя убийцу. Скорее всего, нам еще, как минимум, дважды придется останавливаться в гостиницах. И не факт, что и там мы не привлечем внимание местных шерифов.

— Для такой грамоты понадобится больше, чем моя подпись. Для этого понадобится официальная восковая печать. — Лэнсер опустил трубку. — А иначе такие грамоты подделывали бы все, кому не лень.

Мэтью молчал, ожидая продолжения. Однако казалось, Лэнсер тоже чего-то ждал. Не выдержав, Мэтью вздохнул и спросил:

— Значит, с этим вы нам помочь не сможете?

Удерживая трубку зубами, шериф сложил руки на груди и посмотрел на костяшки своих пальцев. Мэтью невольно отметил, что эти руки — своими шрамами и отметинами — безумно напоминают ему руки Хадсона Грейтхауза. Как он там говорил? Опасные были деньки?

— Я помню свои дни в агентстве, — заговорил, наконец, Лэнсер. — Мне посчастливилось выбраться из множества передряг. О многих из них я никогда не смогу рассказать Бекке. — Он криво улыбнулся. — Вообще-то, таких историй большинство. Потому что… иногда мне приходилось делать нечто такое, из-за чего я мог бы запросто угодить за решетку. И Хадсону тоже приходилось. В конечном итоге все это было к лучшему. Думаю, благодаря именно этому я теперь стал тем, кого вы перед собой видите.

— Понимаю, сэр, — отозвался Мэтью.

— Да, — протянул Лэнсер. Он так и не сказал, сможет ли выполнить просьбу Мэтью, похоже, что сейчас он вообще не намеревался об этом говорить.

Внезапно Лэнсер встал.

— Эдмонд! — окликнул он. — Я отчаливаю!

Супруги Варни вышли из кухни. Они перемолвились парой слов о рождественском сезоне, упомянули праздничный пир Бекки Лэнсер, после чего шериф снял с крюков пальто и треуголку и надел их.

— Рад познакомиться с вами, мистер Корбетт, — сказал он, и еще раз обменялся с мужчинами рукопожатием, сила которого, как казалось Мэтью, легко могла сломать кости. Покончив с церемонией, он добавил: — Наслаждайтесь компанией этих прекрасных людей. Надеюсь, что второй констебль скоро поправится, и вы сможете успешно доставить свою… добычу в Бристоль. Хорошего дня!

С этими словами, выпустив последнее облако дыма, шериф Уистлер-Грин вышел из дома и направился туда, где была привязана его лошадь. Мэтью наблюдал из окна, как он поднялся в седло и уехал.

— Как прошла встреча? — спросил Варни. — Продуктивно?

— Посмотрим, — туманно отозвался Мэтью.

Глава тридцать вторая

Рождественский рассвет озарил свежевыпавший снег солнцем. Это ясное утро подарило уставшему от серости миру ослепительно голубое небо без единого облачка. Эдмонд и Энн Варни сидели у камина. Мэтью расположился рядом с ними и с чашкой горячего чая, приправленного корицей, слушал, как хозяин гостиницы читает вслух библейскую историю о рождении Христа. Создавалось впечатление, что Варни проводят каждое Рождество в столь уютной обстановке.

Накануне вечером Мэтью и Файрбоу насладились праздничной трапезой — фазанами, бататом и жареными кукурузными лепешками. Наутро, явившись в комнату доктора с миской овсянки, Мэтью застал Файрбоу за изучением книги ядов. Для обычного человека разобраться в ее хитросплетениях было попросту невозможно, но, похоже, для талантливого химика это была книга, полная интригующих записей, которые могли всерьез увлечь.

Тем лучше, — подумал молодой решатель проблем, оставляя Файрбоу наедине с чтением.

Следом Мэтью решил проведать Джулиана. Раненый спал и, похоже, состояние его не изменилось — по крайней мере, не наблюдалось никаких заметных улучшений, которые бросались бы в глаза. В надежде на лучшее Мэтью осторожно прикоснулся ко лбу Джулиана, но лишь убедился в том, что лихорадка не отступила. От прикосновения Джулиан зашевелился и болезненно застонал, но не проснулся. За весь вчерашний день он так ничего и не съел, сумел лишь выпить полстакана чая. Единственным хорошим знаком было то, что кровью Джулиана больше не тошнило.

Мэтью оставил напарника отдыхать, надел шерстяную шапочку и одно из пальто Варни с теплой флисовой подкладкой и отправился на прогулку по заснеженному полю. Он побрел туда, где недавно оставил окровавленную шубу из шкуры белого медведя — лишь чтобы обнаружить, что она исчезла, а все возможные следы скрыл свежий снег, выпавший за минувшие дни.

Удивительно, что шериф Лэнсер ничего не обнаружил, — подумал Мэтью, тут же поставив это предположение под сомнение: — Впрочем, возможно, именно он-то и нашел эту шубу…

Возвращаться в гостиницу не хотелось, и Мэтью, спрятав руки в карманы от холода, поплелся дальше. Он надеялся, что свежий морозный воздух очистит его сознания от образов, что являлись к нему в кошмарных снах. Ночами, стоило закрыть глаза, его преследовали не только Лэш и Блэк, но и остальные бандиты: Мэрда, Львица Соваж, Краковски, Монтегю и даже Виктор и Боген. Не обходились его кошмары и без убитых пруссаков — Пеллегара и Брюкса — которые монотонно стучали в дверь гостиничной гардеробной. И хотя они никогда не представали перед ним во всей своей ужасающей мертвецкой красе, Мэтью раз за разом цепенел от страха, что они, пошатываясь, покинут место своего временного упокоения и потребуют назад свои парики.

Ему снилось, как он сидит в карете с Элизабет Маллой, и она рассказывает ему историю своей жизни, и с каждым ее словом Мэтью все явственнее ощущал, что помимо них в экипаже есть кто-то еще. Посмотрев направо, он встречался взглядом с Дикаркой Лиззи с ее устрашающими острыми когтями, восковым лицом и блестящими темными глазами. Внезапно, под аккомпанемент голоса Элизабет, Дикарка Лиззи начинала царапать себя, разрезать свою плоть на окровавленные ленты, которые развевались, словно подхваченные демоническим ветром. И когда она, наконец, прорезала себя достаточно глубоко, из ее нутра показывалась маленькая девочка с испуганными глазами, которая всхлипывала и сжималась в комок в попытке защитить себя. Было горько осознавать, что эту девочку уже никто никогда не утешит.

А еще ему снилась Берри.

Она была такой, какой он знал ее до наркотика: прекрасной, энергичной… немного упрямой… нет, очень упрямой… но это была она, та самая, во всей своей красе. Они гуляли в парке и, судя по окружающей обстановке, на дворе стояла ранняя осень. Легкий ветерок, пронизывающий кроны деревьев, сдувал с них красные и желтые листья.

Вдруг Берри положила руку на плечо Мэтью и произнесла:

— Спаси меня.

— Да, — ответил он. — Я спасу тебя, обещаю.

И там, в его сне, перед ними простирался маленький пруд, сверкающий серебром, который оставался спокойным и невозмутимым даже когда ветер проносился над его поверхностью. Мэтью взял Берри за руку, и они остановились у воды, созерцая ее красоту. Вдруг пруд начал подниматься над землей, деформируясь и принимая вертикальное положение. В толще воды показались отражения Мэтью и Берри. Они всмотрелись в них, и тогда нечто темное, жуткое, мерзкое и отвратительное зашевелилось по ту сторону зеркала, которое начало стремительно чернеть. Прямо на глазах монстр увеличивался в размерах, расправлял крылья и отращивал уродливую голову, покрытую бородавками. Среди росчерков молний, которые пробивались сквозь стекло и обвивали отражения Мэтью и его возлюбленной, словно щупальца осьминога-людоеда Профессора Фэлла, Мэтью рассмотрел, что гротескная тварь была одета в плащ цвета воронова крыла и имела лицо Кардинала Блэка.

Кошмары толком не давали Мэтью спать, и сейчас, бредя по снегу, он чувствовал себя совершенно измотанным. Продолжая брести под слепящим зимним солнцем, он прикрывал глаза, позволяя морозному ветру обдувать его лицо, потому что каждый порыв приносил хоть немного бодрости.

Казалось, лишь теперь Мэтью сумел оценить, как сильно ему повезло: он остался в живых после всех злоключений! Ему словно улыбнулась сама Судьба. Или, по крайней мере, предоставила шанс на успех, которым Мэтью не преминул воспользоваться. А ведь в самом начале миссии сама идея о том, чтобы вернуться в Прекрасный Бедд с книгой и химиком, казалась невозможный.

Впрочем, будь Мэтью один, это и было бы невозможно. Без Джулиана. Без плохого человека, проложившего им весь этот путь. Поэтому, замерев посреди заснеженного поля, по которому протягивалась цепочка свежих следов, Мэтью вознес молитву за Джулиана Девейна. Просить слишком долго и навязчиво он не стал, решив, что если кто-то и слушал его мольбы, то уже, должно быть, принял их к сведению. Для себя Мэтью и вовсе не стал ничего просить — ему казалось, что плохой человек нуждается в молитве больше, чем хороший.

Постояв немного под лучами солнца, дающими обманчивое, почти летнее тепло, в то время как в тени все еще лютовала зима, Мэтью повернулся и зашагал по своим же следам назад, к гостинице.

Ближе к вечеру перед «Летящим Драконом» спешился всадник и привязал коня к коновязи. Это был молодой человек, закутанный в новое шерстяное пальто и такую же новую шерстяную шапочку — рождественские подарки от матери и отца из Уистлер-Грин. Он достал из седельной сумки кожаный цилиндр, подошел к парадной двери и позвонил в колокольчик.

— Привет, Билли! — поприветствовал его Варни, открыв дверь. — Заходи, выпьешь чашечку чаю!

— Не могу, сэр, но спасибо за предложение, — ответил молодой человек. — Надо возвращаться. Меня прислал шериф Лэнсер, он велел передать это мистеру Корбетту. — Юноша открыл цилиндр, извлек из него сверток пергамента и протянул его Варни, который знал, что Мэтью в данный момент сидит у постели своего товарища констебля. — Официальное дело, знаете ли, — пояснил Билли.

— Я прослежу, чтобы он это получил. Надеюсь, у тебя все хорошо?

— Прекрасно, сэр. А как у вас с женой успехи?

— Тоже все в порядке. Как всегда. Уверен, что не хочешь выпить чаю перед обратной дорогой?

— Уверен, сэр. Мне пора возвращаться домой, меня ждут родители.

— Тогда ладно. Передай им от меня привет.

— Обязательно, сэр, передам. — Билли отправился в обратный путь, но, прежде чем Варни закрыл дверь, он обернулся и воскликнул: — О… сэр… я чуть было не забыл передать сообщение мистеру Корбетту от шерифа Лэнсера.

— И что же он просил передать?

— Счастливого Рождества, — отрапортовал Билли и зашагал к своей лошади.

Следующим утром Мэтью проснулся от очередного кошмара. На этот раз его преследовало ощущение неминуемой гибели и мучили образы неясных лиц, двигающихся из стороны в сторону, словно чернильные пятна на темном фоне.

Стремясь побыстрее стряхнуть с себя остатки сна, он поднялся со своего тюфяка, что лежал на полу у изножья кровати Файрбоу и взглянул на доктора. Тот спал сном младенца, его, похоже, ничто не тревожило.

Тяжело вздохнув, Мэтью облачился в просторный халат, принадлежавший Эдмонду Варни — собственная его одежда, как и одежда Джулиана, еще не просохла после стирки, любезно устроенной миссис Энн. Хозяйка гостиницы была добра и участлива к остановившимся у нее «констеблям», однако в отношении «тройного убийцы» держалась подчеркнуто холодно и надеялась, что Мэтью хорошо его охраняет. Стирать одежду Файрбоу она не предлагала, поэтому доктору приходилось довольствоваться только теплом, едой и крышей над головой — что после его злоключений уже было немало.

Тихо выскользнув из комнаты, Мэтью отправился подышать зимним воздухом, чтобы очистить разум от призраков, мучивших его во снах. Сразу за порогом он остановился, чтобы взять слабо горящий фонарь с ближайшего стола. Едва потянувшись к нему, Мэтью заметил, что дверь в комнату Джулиана приоткрыта. Ощутив легкую тревогу, он тихо вошел в комнату и, осветив помещение фонарем, обнаружил, что кровать пуста.

Его внимание привлек какой-то шум. Он прошел в гостиную, где обнаружил, что завернутый в одеяло Джулиан помешивает кочергой в камине угли.

— Мне казалось, доктор не рекомендовал тебе вставать с кровати, — заметил Мэтью, несказанно обрадовавшись, что напарник, похоже, идет на поправку.

— А что делать, если я проснулся от холода? — буркнул Джулиан, бросив на Мэтью быстрый взгляд через плечо. — В той проклятой комнате сквозит, — продолжил он, отвернувшись. Несколько секунд он молчал, и Мэтью не спешил ничего говорить, пытаясь оценить его состояние. Затем Джулиан все же нарушил тишину: — Я пропустил Рождество, да?

— Всего на несколько часов, — ответил Мэтью.

— Мне всегда нравилось Рождество. — Джулиан продолжал осторожно ворошить угли. Было заметно, что каждое движение все еще причиняет ему боль, но, похоже, опасности для жизни его травма больше не представляла.

Мэтью перевел взгляд на камин, где несколько язычков пламени лениво лизнули обугленный кусок дерева.

— Знаешь, мне кажется, можно наслаждаться Рождеством даже без веры в Бога, — тихо сказал Джулиан.

— Думаю, я с тобой соглашусь.

Джулиан перестал орудовать кочергой, отложил ее в сторону и, поморщившись, протянул ладони к теплу.

— Мы все еще в той же гостинице? — спросил он. Голос его звучал по-прежнему слабо и устало.

— Да, в той же.

— Полагаю, из-за меня. — Одной рукой он осторожно коснулся повязки, которая предохраняла его ребра от слишком интенсивных движений. — А этот доктор… парень не промах, поработал на совесть — стянул крепче некуда. Я на всю жизнь запомню ту экзекуцию. — Он бросил на Мэтью суровый взгляд. — Но почему, черт возьми, ты не уехал? Будь я на твоем месте, меня бы уже и след простыл.

— Если верить расчетам Фэлла, — ответил Мэтью, — у нас еще есть время. К тому же Файрбоу согласился больше не доставлять нам хлопот. На самом деле, я все ему растолковал, и теперь он с нетерпением ждет встречи с Профессором.

— Ясно. Знаешь, ты упустил свое призвание. Тебе надо было стать политиком. Или священником.

— Сомнительный выбор, — хмыкнул Мэтью.

— Мне… нужно присесть, — выдохнул Джулиан и очень медленно опустился в кресло. Его лицо все еще было серым и по нему периодически пробегали тени боли.

— У тебя был жар.

Джулиан провел рукой по своей бритой голове.

— Ну, теперь у меня озноб, так что, очевидно, меня больше не лихорадит. Но я чертовски голоден. Мой желудок — бездонная яма. Можешь мне что-нибудь принести?

— Сейчас посмотрю. — Мэтью не хотел будить Варни, которые спали в дальней комнате, поэтому, освещая себе путь фонарем, тихонько прокрался мимо их двери на кухню, где обнаружил на блюде две кукурузные лепешки, оставшиеся от последней трапезы. Он отнес блюдо Джулиану, который прикончил скучную снедь за несколько секунд и попросил что-нибудь попить. Мэтью вернулся на кухню и нашел в кладовке глиняный кувшин с яблочным сидром. Он отмерил кружку, и Джулиан выпил сидр так, словно это был напиток богов.

— Уже лучше, — сказал Джулиан. — Не идеально, — он качнул головой, — но определенно лучше. Мы должны отправиться в путь с первыми лучами солнца.

— Не думаю, что ты уже к этому готов, — нахмурился Мэтью.

Джулиан ответил не сразу:

— Может быть, и так. Управлять экипажем я точно не смогу.

— Остаток пути я поведу сам. Думаю, у нас будет еще две остановки, прежде чем мы доберемся до места.

— Хорошо. — Джулиан закрыл глаза и замолчал. Мэтью подумал, что он уснул сидя, но Джулиан, не открывая глаз, сказал: — Я убил много людей. Много. Я даже сбился со счета. Это ведь ужасно, правда?

— Честно? Да.

— Некоторые заслуживали смерти. Другие — нет. — Он открыл глаза. — Я же должен чувствовать себя виноватым, ведь так?

Мэтью не знал, что отвечать. Ему казалось, что настоящую вину Джулиан чувствует за смерть мальчика, угодившего под копыта его лошади на той лондонской улице, на напоминать ему о том случае он не стал.

— А я не чувствую вины. — Плохой человек сам ответил на свой вопрос. — В моей профессии… моем призвании вина ведет к самоанализу, самоанализ — к колебаниям, а колебания — к смерти. Я не боюсь ее, просто пока не хочу с ней встречаться. Тебе это кажется разумным?

— Ты не прикончил Лэша, — сказал Мэтью. — У тебя был шанс. Почему ты этого не сделал?

— Лэш уже был на полпути к смерти. Я не хотел терять время. Ты думаешь, я должен был проявить милосердие и не позволить ему лежать в снегу и доживать свой век? Его час пробил. Я не хотел терять время, — повторил он и замолчал, наблюдая, как танцует маленький костерок в камине. Затем он сделал короткий, но болезненный вдох и медленно выдохнул. — По правде говоря… в некотором смысле… я им восхищался. Я думаю… несмотря на то, кем он был… Лэш во что-то верил. У него было видение… план… надежда. У меня никогда не было ничего подобного. Каждый последующий день для меня не отличается от предыдущего. Однотипные задания снова и снова. Однотипные убийства снова и снова. О, без сомнения, я хорош в том, что я делаю.

— Не буду спорить, — отозвался Мэтью.

— Мастер своего дела, — продолжил Джулиан. — Профессионал, упорно трудящийся ради строительства… чего? Будущего? Мое будущее состоит из времени, которое у меня осталось до того момента, когда кто-то более опытный — или более удачливый — прикончит меня. Более молодой пистолет, так сказать. Хотя я и не стар. Совсем не стар. По крайней мере, пока. Но… мне бы хотелось во что-то верить, Мэтью. Хотел бы я иметь то, чем обладал Лэш. Я забрал это у него, потому что понял, что мне не на что надеяться. — Джулиан болезненно хохотнул. — У меня не было своей надежды, поэтому я решил сжечь чужую. Он был плохим человеком, Мэтью?

— Я бы не назвал его методы безупречными.

— Но его мотивы… был ли он поистине плохим? — спросил Джулиан, и по его виду казалось, что ответ ему хочется услышать больше всего на свете. — Ну же… ответь… был ли он плохим?

Мэтью не знал, что на это сказать.

Самсон Лэш мечтал построить воздушный корабль — не только чтобы потешить свое самолюбие, но и во имя укрепления военной мощи Англии перед лицом будущих врагов. Само собой, это была безумная идея, но кто знает, что может принести с собой время?

Кем еще был Самсон Лэш? Человеком, который позволил Элизабет вырасти за пределами психиатрической лечебницы Хайклиффа. Также из-за его странной — можно сказать, извращенной — любви к ней он давал контролируемый выход Дикарке Лиззи, обезопасив тем самым улицы Лондона.

Его доверенное лицо, — подумал Мэтью. Лэш никогда не прикасался к ней, ибо не испытывал такого желания. Но почему? Потому что оставался верен жене, которая сошла с ума? Трудно было сказать наверняка.

Так все-таки: плохой или хороший?

Мэтью осознал, что однозначного ответа на этот вопрос не существует. В Лэше было перемешано и то, и другое. Как, быть может, и в каждом человеке, ходившем по этой Земле.

Кроме одного.

Того, кто носил титул Черного Кардинала. В нем Мэтью не видел ничего, кроме рвения к власти… к демонической власти. И он очень сомневался, что у Блэка были хоть насколько-то гуманные мотивы для его связи с Повелителем. Страшно представить, что сделает Блэк, заполучив то зеркало…

Скорее всего, просто разочаруется, потому что творение Киро Валериани должно было быть простым куском черного стекла. Сама идея о том, что существует зеркало, созданное колдуном, чтобы вызывать демонов ада, была абсурдом.

— Блэк, — сказал Мэтью. — Думаешь, он выжил?

Джулиан был явно разочарован, не получив ответа, но вопрос Мэтью все же завладел его вниманием, и он крепко задумался.

— Если нет, то всегда найдется кто-то подобный ему, кто займет его место.

Казалось, эти слова выбили из него остатки сил. Он попытался встать, но самостоятельно этого сделать не смог, и Мэтью пришлось помочь ему добраться до комнаты. С его же помощью Джулиан опустился в кровать и проспал до полудня.

На следующий день, заметно прихрамывая и придерживая больной бок, Джулиан явился на кухню и спросил у Энн Варни, не найдется ли чего-нибудь поесть, добавив, что, если ему предложат говядину, он будет счастлив, как Ребенок в канун Рождества. Миске говяжьего супа удалось его осчастливить.

Следующий день выдался очень солнечным, и Мэтью решил вывести Файрбоу подышать свежим воздухом. Чтобы не беспокоить Варни, он показательно связал запястья доктора и держался с ним подчеркнуто строго.

На следующее утро приехал доктор Кларк, чтобы осмотреть своего пациента, который в тот момент был одет в халат и сидел в гостиной, играя в вист с Варни и Мэтью. Отругав Джулиана за чрезмерную активность, Кларк оценил его состояние как тяжелое, но не мог не отметить, что пациент семимильными шагами движется к выздоровлению.

Примерно через три часа после ухода доктора перед домом остановилась карета, из которой вышли хорошо одетые мужчина и женщина, их дочь лет четырнадцати и два бизнесмена, направлявшиеся из Плимута в Лондон. Было очевидно, что этой группе вновь прибывших путешественников необходимо отдохнуть и остаться на ночь. Это означало, что Мэтью и Джулиану настало время распрощаться с Варни и отправиться в путь, облачившись в свежевыстиранную одежду.

Перед тем как покинуть гостиницу, Мэтью приобрел у Варни пальто и шапку — хозяин гостиницы не отказался их продать, потому что мог легко купить им замену в Уистлер-Грин. К покупке добавились два добротных шерстяных одеяла, чтобы обеспечить комфорт пассажирам в полуоткрытом сухопутном корабле. Похоже, Варни сейчас был готов продать «констеблям» что угодно, лишь бы они поскорее увезли из его дома «мерзкого убийцу» Файрбоу, неприязнь к которому уже было бесполезно скрывать.

Подкрепившись перед отъездом, выспавшись, захватив с собой сопроводительную грамоту и книгу ядов, Мэтью, Джулиан и Файрбоу отправились в путь под бескрайним голубым небом. Вожжи были в руках Мэтью, и гоня упряжку быстрым галопом прочь от «Летящего Дракона», он надеялся, что кровавая бойня у дороги, что вела на юго-восток, уже была обнаружена каким-нибудь экипажем, направлявшимся на северо-запад, и что очередной прелестной четырнадцатилетней дочери никогда не придется видеть таких сцен насилия.