Кардинал Ришелье и становление Франции

5 ПЕРВЫЙ МИНИСТР: СТРАТЕГИИ. 1624–1629

Впервой главе своего неоконченного «Политического завещания» (Testament politique), адресованного королю и предназначенного служить руководством для Людовика XIII в проведении государственной политики после его смерти,[110] Ришелье дает проницательный анализ недугов Франции в 1624 г. В частности, он указывает на то, что гугеноты «делят государство с королем»; что вельможи вели себя так, словно они не были королевскими подданными, а губернаторы провинций чувствовали себя чуть ли не самостоятельными властителями; Франция же, где личные интересы ставились выше государственного благополучия, теряла свою роль в международных делах.

«Завещание» гласит: «Я Вам обещал употребить все свое искусство и всю власть, которую Вы мне изволили дать, на истребление гугенотской партии, на уменьшение притязаний знати, на приведение в послушание всех Ваших подданных и на возвышение Вашего имени в глазах чужих народов на такую степень, на какой ему надлежит быть».[111] Если — что кажется вероятным — это действительно было воспроизведением в 1635 г. тех мыслей, которые Ришелье вынашивал в 1624 г., то они отражают его тогдашнее представление о мерах, необходимых для восстановления порядка в королевстве, но отнюдь не составляют цельного политического курса. В то же время из его писем явствует, что в 1624 г. он предпочитал политике подавления гугенотов силой более мягкое давление на них и осознавал необходимость облегчить непосильную ношу, взваленную на плечи простого народа.

Ришелье знал, что Людовик ненадежен, несправедлив, обидчив и подвержен влияниям. Он видел эмоциональную зависимость Людовика от Люиня, который был старше его, и от молодых фаворитов, упоминаемых Таллеманом, к списку которых сейчас можно добавить Франсуа де Баррада, повышенного до должностей первого камергера, коменданта королевского дворца Сен-Жермен и наместника в Шампани и изгнанного в 1625 г. за вмешательство в политические дела и вызов на дуэль Клода де Рувруа де Сен-Симона, занявшего его место в сердце короля. Сен-Симона, отца известного мемуариста, заметили, еще когда он был юным пажом при королевских конюшнях, и он оставался фаворитом до 1636 г. Земли, которые он получил в дар, были возведены в ранг герцогства-пэрства в 1635 г.

Благосклонность Людовика к нему отнюдь не исключало ни платонических отношений с Мари де Отфор, придворной красавицей и камеристкой Анны Австрийской, ни (среди старшего поколения) с самим Ришелье, от которого в определенный период своей жизни король был эмоционально зависим. Ришелье также понимал, что если ему удастся завоевать доверие короля, он сможет не только достичь собственного возвышения и обогащения, но также найти способы, которые помогут восстановить религиозный мир и некоторую степень социальной гармонии среди крестьянского населения. Время от времени уже начинали вспыхивать восстания против налогового гнета. Он никогда не выбирал насилие, когда его можно было избежать, и в его меморандумах королю неизменно содержатся обоснованные призывы проявить снисхождение в тех громких судебных процессах, которые по настоянию короля заканчивались казнью.

Хотя Ришелье имел крепкое телосложение, постоянное нервное напряжение порой доводило его до вспышек неистовства, которые он находил унизительными для себя. Периодически он страдал от мигреней и невралгии. Лихорадка, которую он подхватил в 1611 г., с 1621 г. время от времени начала проявляться снова. Его кожа продолжала покрываться язвами, и он страдал от жестокой геморроидальной боли, которая периодически не позволяла ему передвигаться иначе как лежа. Позже, приблизительно с 1632 г., его беспокоило затрудненное мочеиспускание, а еще два года спустя к его недугам добавились ревматизм и зубная боль.[112] Случались и периоды облегчения, но очень часто то, что казалось аскетическим высокомерием Ришелье, было следствием отказа подчиняться физической немощи и желания подавить ее внешние проявления. Он ел мало и преимущественно в одиночестве, хотя его официальный стол обычно накрывали на четырнадцать гостей, неизменно высокого ранга.

Ришелье специально ничего не делал для того, чтобы избежать репутации холодного и надменного человека или, наоборот, заслужить ее. Она была той ценой, которую ему пришлось платить за то, что он держал свои мысли при себе, заметал свои следы, стараясь, чтобы никакие личные документы, в том числе доносы осведомителей, не дошли до потомков, и стремился казаться скорее простым проводником, чем инициатором королевской политики. Его метод влиять на принятие политических решений заключался в частом представлении королю четких политических меморандумов, которые тот дополнял своими комментариями и возвращал обратно. Кроме того, Ришелье защищал себя, прячась за непривлекательным образом надменного лицемера.

Гранды видел в нем князя церкви и, по сути, главного министра государства, единственного поверенного короля в политических вопросах, отдаленного, непроницаемого, могущественного и безжалостного. В действительности же его выдающимися качествами были терпеливость, утонченность, самоконтроль, острое политическое видение, глубокая психологическая проницательность и очень твердая решимость добиться величия для короля, достойного положения для себя и славы для Франции.

Он старался избегать визитов официальных гостей, когда мог. Когда же этого не удавалось, он был олицетворением любезности, простоты и обаяния. Мы имеем десятки свидетельств — далее со стороны противников Ришелье, — говорящих о его вежливости, скромном поведении, благородстве, тактичности, обходительности и даже теплоте. Домочадцы любили его, и даже Таллеман, который терпеть не мог Ришелье, признает его верность друзьям, союзникам и слугам. Его подчиненные, со своей стороны, были безоговорочно преданы ему. Для него было важно, чтобы его аристократическое происхождение, церковный статус и положение первого министра в королевстве были очевидны для всех и признаны всеми, но его светский имидж тоже был маской, которую он при первой возможности снимал.[113]

К сожалению, трудно определить, какие из множества историй о поведении Ришелье правдивы, а какие — нет. Рассказ о том, как Ришелье однажды облачился в маскарадный костюм, для того чтобы позабавить Анну Австрийскую, — явно злонамеренная выдумка. Таллеман является нашим главным поставщиком анекдотов, но он всегда старался придать, пикантность скучным сплетням и часто — как в рассказе об окончательной отставке литературного секретаря Ришелье и его «мальчика на побегушках», Буаробера, — изображает правду в карикатурном виде. Буаробер, несомненно, пропустил известную парижскую проститутку и бывшую актрису на открытую репетицию пьесы «Мирам», проходившую в 1641 г. в одном из самых маленьких личных театров Ришелье в Пале-Кардинале, а та постаралась, чтобы ее присутствие заметил Гастон, который также явился без приглашения. На первый вечер вообще явились непрошеными многие дамы; они назвались именами, которые, как им было известно, есть в списке, и их рассадили по местам. Король в присутствии Гастона подшутил над Ришелье по поводу женщин, присутствовавших на репетиции, и Гастон сказал, что видел там даже актрису. Таллеман пишет, что Ришелье, по слухам, был в ярости. Таллеману нужно было просто представить Ришелье в смешном или даже нелепом виде, и поэтому он сообщает, что это герцогиня д’Эгийон настояла на отставке Буаробера, но из этого рассказа трудно понять, что именно произошло и была ли реакция Ришелье или его племянницы чрезмерной.[114]

К несчастью, Филипп де Шампень не писал портретов Ришелье, гуляющего по саду или гладящего кошек, которых тот очень любил, и мы вряд ли когда-нибудь узнаем, насколько он позволял себе расслабиться в компании близких друзей. Когда была такая возможность, он удалялся в свое сельское имение Рюэль, приблизительно в восьми километрах от Сен-Жермена. В 1633 г. он приобрел за 105 000 ливров замок и прилежащие к нему фермы, на одной из которых часто останавливался во время перестройки здания, а в 1635 г. за 216 000 ливров Ришелье купил все оставшиеся земли. Герцогиня д’Эгийон, которой он оставил эти владения и у которой Людовик XIV собирался купить их, утверждала, что Ришелье потратил 780 000 ливров на расширение замка и разбивку его знаменитых регулярных садов, по которым кардинал любил, беседуя, прогуливаться взад и вперед, в основном до и после обеда и ужина.[115] Он любил музыку и общество забавных людей, например Буаробера, который умел отвлечь его от серьезных дел, или общество равных, с которыми мог чувствовать себя непринужденно, — вроде нескольких пожилых священнослужителей. Он мог быть остроумным и радушным, оставаясь в то же время величественным, и, хотя порой злился, никогда не позволял себе неучтивости. Он не избегал хвастовства, но качеством, абсолютно чуждым его характеру, была вульгарность. Во всем, что он делал, чувствовался стиль.

Нет смысла цитировать выдвигаемые против него обвинения в любовных связях. Называют с десяток женщин, включая королеву, королеву-мать, Марион Делорм и мадам де Шеврез — вдову Люиня, брак с которым был для нее уже вторым. Дело не только в том, что совершенно невозможно представить, чтобы Ришелье, с его развитым чувством собственного достоинства, позволил себе сексуальные удовольствия после рукоположения, но также и в том, что не осталось никаких свидетельств, даже косвенных, которые могли бы подкрепить даже самые малейшие подозрения. А некоторые из приписываемых ему связей и вовсе невероятны.[116] Наиболее настойчиво мемуаристы и памфлетисты упоминают роман с Мари де Бражелон, женой Клода Бутийе, брата Себастьена. Конечно, с хронологической и географической точек зрения это могло иметь место, но на самом деле такого никогда не было.

Ришелье ввел Клода в окружение Марии Медичи и в 1628 г. возвел его в ранг государственного секретаря. В 1632 г. король назначил его суперинтендантом финансов. О сыне Бутийе, Леоне, графе де Шавиньи, ставшем позже министром и государственным секретарем, ходили слухи, что он — сын Ришелье и мадам де Бутийе. Но во времена, когда был зачат Леон, Себастьен очень многое делал для Ришелье, и связь между ним и женой Клода, в результате которой появился бы сын (чему нет никаких доказательств), потребовала бы совершенно невероятной степени секретности или же попустительства со стороны трех братьев Клода — Себастьена, Виктора и Дени. Можно быть твердо уверенным, что и это голословное утверждение — лишь еще один пример злонамеренных сплетен, предметом которых Ришелье был на протяжении всей своей карьеры.

Заявления об атеизме Ришелье также не следует принимать в расчет. Они свидетельствуют лишь о том, насколько дикие обвинения выдвигали против него и сколь сильна была приверженность сторонников правого крыла католицизма к антигугенотской идеологии, которая могла заставить их ради дискредитации Ришелье зайти в своих коллективных фантазиях так далеко. Меньше поводов для комментариев давало исполнение Ришелье его религиозных обязанностей, и мы имеем надежные подтверждения его благочестия из источников как внутри, так и за пределами домашнего круга. Он достаточно хорошо чувствовал щекотливость своего положения и испрашивал у папы позволения обсудить в Королевском совете необходимость вступления в войну, которая требует пролития крови, и он чуть ли не умолял папу внести изменение в его священнические обязанности (в котором недавно было отказано испанскому кардиналу), касавшееся ежедневного чтения бревиария. Это занятие отнимало у него не менее часа в день. Он старался не пропускать мессы, сам проводил службы по большим церковным праздникам и каждую неделю исповедовался и причащался. На Пасху он любил удаляться в монастырь.

Положение Ришелье в 1624 г. было тем не менее сложным. Д’Алигр стал канцлером после смерти Сийери в октябре 1624 г., и Шомбер был восстановлен в должности суперинтенданта, хотя и с меньшими полномочиями. Ришелье устроил назначение двух других суперинтендантов — Мишеля де Марийака и Бошара де Шампиньи — и смог удержать в собственных руках основную ответственность как за финансы, так и за иностранные дела. Он смог добиться кардинальства и своего положения в Королевском совете, несмотря на то что еще менее десяти лет назад его прочно ассоциировали с Кончини, а затем с Марией Медичи. Его проницательный ум получил признание, но, какими бы убедительными ни казались его советы, Ришелье понимал, что должен мобилизовать весь свой самоконтроль, невероятное терпение, деликатность и такт, если он хочет добиться доверия короля.

Он также испытывал сильное давление со стороны возглавляемой Берюлем клерикальной партии, которая стремилась укрепить союз с Испанией, подавить гугенотов и разорвать союзы с протестантами за пределами Франции. Поначалу эта группа, политическая преемница старой Католической лиги, связывала себя с Марией Медичи и включала отца Жозефа, Анну Австрийскую и братьев Марийаков.[117] Ришелье теперь хорошо понимал, что такая политика непременно приведет к установлению в Европе господства Габсбургов, а Франции в лучшем случае будет отведена роль сателлита Испании. А трудности с покорением гугенотских крепостей на западном побережье, которые могли рассчитывать на прибытие продовольствия и поддержки со стороны моря, заставила Ришелье понять, что Франция никогда не восстановит положения господствующей европейской державы без военно-морских сил, которые защитят ее берега и обезопасят торговлю не только на западном побережье, но и в Средиземноморье, на Ла-Манше и Балтике.

После ареста Ла Вьевиля 13 августа 1624 г. Ришелье стал самым влиятельным членом государственного совета.[118] До этого ареста в совет кроме самого Ришелье входили королева-мать, кардинал де Ларошфуко, родившийся в 1558 г., Ледигьер, перешедший в католичество гугенотский коннетабль, д’Алигр, хранитель печатей, и Ла Вьевиль, суперинтендант финансов. На заседаниях присутствовали четыре государственных секретаря, которые открывали их докладами о текущем состоянии дел, информировали короля и готовили ответы. В принципе, приказы не вступали в силу, пока их не завизирует король, чью подпись удостоверял соответствующий секретарь.

Когда король отсутствовал, канцлер занимал его кресло и скреплял документы печатью. Если канцлер попадал в немилость, как Сийери в 1624 г., его функции (но не звание и не полномочия) передавались хранителю печатей. Голосование проводилось, но только в отсутствие короля. Кроме королевы-матери, канцлера и коннетабля никто из членов совета не имел преимуществ над остальными, за исключением тех случаев, когда король предоставлял их самолично, как это было с Ришелье, который получил такие полномочия благодаря своему сану кардинала и вмешательству Марии Медичи. По положению он был ниже Ларошфуко, но выше канцлера и коннетабля. Когда 16 августа на место Ла Вьевиля вернули Шомбера, он стал называться третьим министром, а д’Алигр, которому предстояло стать канцлером после смерти Сийери в октябре 1624 г., — вторым министром. Таким образом была установлена иерархия членов совета, не зависящая от старшинства по должности, хотя формально звание Ришелье в течение еще четырех лет оставалось прежним — государственный секретарь по торговле и морским делам.[119]

Продвижение Ришелье в 1624 г. приветствовалось двором и иностранными дипломатами. Запрет принимать иностранных послов, наложенный в марте, в мае пришлось отменить, когда они начали настаивать на встрече с ним. Отношение Ришелье к королю, его матери и государственным секретарям оставалось достаточно почтительным, и он не выставлял напоказ свою роль в официальных делах короны. Король тем не менее смотрел сквозь пальцы на личную переписку между Ришелье и послами Франции, высшими чиновниками и влиятельными фигурами в стране и за границей. Эта сеть включала нескольких друзей-капуцинов отца Жозефа, отправленного Ришелье в Рим в 1625 г. якобы для участия в соборном капитуле капуцинов, а на самом деле — в качестве личного информатора о тамошних делах. В конечном итоге именно глубокая информированность и ясность суждений Ришелье обеспечили ему лидерство в совете.

Благодаря впечатлению, произведенному на иностранных послов, а также на других членов совета осведомленностью обо всех важных делах, и остроте своего ума Ришелье в течение 1624 г. прибрал к рукам власть в совете. Еще в мае 1624 г. Ришелье предложили председательствовать на встрече с послами Савойи и Швейцарской конфедерации, еще не ставшей таковой официально.[120] Он отпраздновал свое грядущее восхождение тайно в своей резиденции. Его первый важный дипломатический успех — брак Генриетты Марии и принца Уэльского — ознаменовал собой возрождение серьезной и продуманной внешней политики Франции, практически сошедшей на нет после смерти Генриха IV, которому первому пришла в голову мысль о желательности этого союза.

Переговорам способствовал неослабевающий энтузиазм Марии Медичи, также желавшей этой свадьбы. Трудность заключалась в получении согласия папы на смешанный брак без твердых обязательств со стороны Англии прекратить все преследования католиков. В 1623 г. на смену папе Григорию XV пришел Урбан VIII, в миру — флорентиец Барберини, служивший посланником, а затем нунцием при Генрихе IV. Его симпатии, подкреплявшиеся боязнью господства Габсбургов на Итальянском полуострове, настраивали его в пользу Франции. Тем не менее его не удовлетворяли легковесные устные обещания, которые готовы были дать англичане. В конечном счете, хотя Яков I хотел прервать переговоры, Ришелье добился необходимого официального договора через английский тайный совет.

Он также ухитрился заставить англичан согласиться на наличие в свите Генриетты Марии епископа с двадцатью восемью французскими священниками и еще сотни французских придворных, тем самым удовлетворив папу и Католическую партию. Было вполне предсказуемо, что они только доставят массу неприятностей и не смогут обратить Англию в католичество, как это задумывалось. Но Ришелье был прав, считая этот брак необходимым для Франции, в особенности учитывая то, что испанцы хотели выдать замуж за принца Уэльского одну из своих принцесс. Англо-испанский брак, возможность которого рассматривалась в 1623 г., стал бы еще одним способом достижения Габсбургами гегемонии в Европе. Для Франции было крайне важно, чтобы Англия оставалась хотя бы нейтральной.

Брачный контракт был подписан 17 ноября 1624 г., и Берюлю удалось получить у папы необходимое разрешение на смешанный брак, пышно отпразднованный в Париже в мае. Мария Медичи устроила грандиозный прием для двух дворов в галерее Люксембурга, для которой Рубенс недавно завершил серию из двадцати двух картин.[121] Яков I умер в марте, и герцог Бекингем, чьи красота, происхождение и манеры снискали ему расположение Якова I и главенство в английском королевском совете, прибыл в Париж 24 мая, чтобы препроводить новобрачную в Англию.

Провал планируемой испанской женитьбы английского наследника приписывают в основном вызывающей надменности и неуступчивости Бекингема в Мадриде. В Париже он предстал модником и щеголем, за три дня сменившим, как сообщают, двадцать семь нарядов. Рубенс пишет его портрет. Его близость с Анной Австрийской становится темой разговоров при дворе, а затем общераспространенной сплетней. Она допустила его в свою спальню в 1623 г., когда он сопровождал Карла в Испанию, и навлекла на себя вспышку гнева со стороны мужа. Спустя два дня после того как у легкомысленной двадцатилетней Анны случился выкидыш, вызванный падением 14 марта 1622 г. во время довольно обычных в Лувре подвижных игр с мадам де Шеврез и мадемуазель де Верней,[122] Людовик посетил ее перед военным походом на юг. Если Анна носила его ребенка, и, возможно, наследника, которого так ждала вся Франция, то странно, что королю сказали о случившемся только через неделю после этого падения.

В 1625 г. Мария Медичи и Анна сопровождали Генриетту Марию и Бекингема до самого Амьена, где Бекингем и Анна ухитрились, возможно с помощью мадам де Шеврез, остаться наедине в шпалерном саду над Соммой. Камеристка Анны, мадам де Мотвиль, которая в своих мемуарах изо всех сил старается защитить королевскую репутацию, сообщает, что Анна кричала на конюшего и ругала его за то, что тот преднамеренно удалился на почтительное расстояние.

После отъезда с Генриеттой Марией в Кале Бекингем мгновенно изобрел предлог для того, чтобы вернуться в Амьен, — необходимость вручить Марии Медичи послание от Карла I, — и был препровожден в спальню Анны, где, как нам сообщают, бросился перед ней на колени и продемонстрировал всю силу своей страсти, хотя о том, что эту пару оставляли наедине, не говорится. Об этом были поставлены в известность и король, и Ришелье. Конюший был уволен, как и камердинер, который доставлял Анне письма от мадам де Шеврез, поощрявшей Анну к тому, чтобы та сделала Бекингема своим любовником.[123] Бекингему запретили возвращаться во Францию. В результате у Анны зародилась глубокая антипатия к Ришелье, которая имела серьезные политические последствия, дававшие о себе знать вплоть до смерти Ришелье.

С 1626 г., после того как у Анны осенью случился второй выкидыш, король внезапно повел себя по отношению к жене совершенно иначе, чем после вспышки гнева, который охватил его в ответ на эпизод с Бекингемом в 1623 г. Мы можем только гадать, было ли это результатом приступа ревности или следствием неудач в деле произведения на свет наследника. Анну больше не провозглашали регентшей Северной Франции, когда король отсутствовал, и не ставили выше его матери в иерархии личных почестей. Записи в дневнике Эруара свидетельствуют о резком сокращении его обычных визитов в конце дня перед отходом ко сну. Возможно, что слухи о других выкидышах, до 1626 г., были дымовой завесой, призванной скрыть реальное состояние отношений короля со своей женой. Их личная жизнь, несомненно, была главной темой придворных сплетен, а проблема наследования престола становилась все более значимой при выработке политики Ришелье.

Бекингем, чье ставшее общеизвестным неприличное поведение, вызвало в 1625 г. такое же раздражение французов, какое двумя годами ранее вызывали испанцы, сам был обижен категорическим неприятием, которое встречала во Франции его антииспанская дипломатия. Ришелье не дал вовлечь себя в планы Бекингема, предусматривавшие нападение на Испанские Нидерланды, а также возврат Англии пфальцграфства,[124] курфюрст которого, Фридрих, был зятем Якова I.

Положение осложнялось тем, что испанцам необходимо было добиться свободного передвижения между Ломбардией, которую они контролировали, и войсками империи Габсбургов к северу от Альп. Ришелье нужен был союз с англичанами, который не предполагал улучшения его отношений с Испанией, но ему также приходилось балансировать между необходимостью уважать происпанские чувства в окружении Марии Медичи и растущей потребностью в ограничении испанских прав в католической Вальтеллине, являвшейся воротами к альпийским перевалам и отделявшей долину По, где господствовали Габсбурги, от их территорий в бассейнах Рейна и Дуная. Ришелье так и не смог примирить две эти противоречащие одна другой потребности, и отношения с Англией продолжали ухудшаться в течение 1625 г., когда Бекингем, теперь фаворит нового английского короля, пытался спасти Карла I от неловкости перед парламентом, заявив, что обязательство восстановить гражданские свободы для католиков было не более чем уловкой для того, чтобы подтолкнуть папу дать разрешение на этот брак.

Тем временем Генриетта Мария и Карл поняли, что их брак никуда не годится, и королева обвинила Бекингема в попытках ограничить в размерах и действиях ее французское окружение. Дополнительные трудности для проведения политической стратегии Ришелье создал провал военной экспедиция Бекингема в Кадис в октябре 1625 г. и высказанное им в Гааге пренебрежительное замечание о бессилии короля Франции, которое быстро получило широкую известность. Политическое положение Франции становилось все неблагоприятнее, поскольку ухудшались отношения как с Испанией, так и с Англией.

К концу 1624 г. у Ришелье, как у главного советника короля, было четыре основные сферы политических забот. Две из них относились к делам внутренним и были скучными, но насущными. Прежде всего Ришелье хотел углубить реформу французской административной системы, в частности, с целью устранения пережитков феодальной власти, унаследованной или присвоенной грандами, а во-вторых, он хотел внедрить в сознание большей части населения чувство долга перед короной, сходное с тем, что он испытывал сам, и стоящее выше любых других политических обязательств.

Проблема, связанная с грандами, все больше сосредоточивалась на фигуре младшего брата короля, Гастона, нерадивого и вероломного, однако остававшегося вероятным наследником престола до тех пор, пока у Людовика не появится сын — наследник престола по прямой линии. Вторая потребность — поселить во французах чувство единства нации — привела Ришелье к созданию его культурно-пропагандистской машины. Каждую их этих двух задач нужно рассматривать в наиболее подходящем хронологическом контексте. Две оставшиеся группы проблем — напряженность, которая могла привести к войне с Северной Италией, и политика по отношению к гугенотам — были не менее насущными и к тому же чреватыми более драматическими и скорыми последствиями.

Вальтеллина была одной из проблем, которые Ришелье унаследовал от предыдущих политиков. Географически Вальтеллина находится в сотне километров от верхней долины Адды, начинающейся приблизительно в двадцати километрах к востоку от северной оконечности озера Комо и тянущейся на восток до Тирано, но в XVII в. считалось, что она включает также верховья Адды к северо-востоку от Тирано, графство Бормио, протянувшееся на сорок километров к северу от озера Комо до перевала Шплюген, и долину, ведущую на восток от Кьявенны к Малойе. К северу от реки По контролируемые испанцами территории Милана граничили с территориями Венеции, но только Вальтеллина позволяла испанцам миновать венецианские территории при переходе Альп из Ломбардии в Тироль через Сент-Мориц или Кур, откуда Рейн тек к озеру Констанц и далее к западу, к Базелю, через Шафхаузен. Стратегическое значение Вальтеллины было огромным, поскольку тот, кто ее контролировал, мог либо разрешить, либо перекрыть сообщение через Альпы.

Эта трудность усугублялась религиозной проблемой. К северу от сравнительно богатой католической Вальтеллины лежал относительно бедный, гористый и воинствующе протестантский Граубюнден — конфедерация трех лиг, образовавших союз. По ряду сложных исторических причин эта конфедерация претендовала на господство над Вальтеллиной, к которой гризонские лиги и испанцы имели прямой доступ, равно как и венецианцы, которым с запада и севера угрожали габсбургские войска, а на востоке опасность исходила с Далматинского побережья. При Генрихе IV, в 1602 г., Франция договорилась с гризонами о свободном — за солидную плату — проходе французских войск через четыре основных альпийских перевала, ведущих к Вальтеллине. Конфликт политических интересов Испании, с одной стороны, и Франции, Савойи и Венеции — с другой, осложнялся столкновением религиозных принципов, неизбежным в союзе католической Франции и протестантских гризонских лиг.

Венеция путем подкупа добилась аналогичного договора с гризонами в 1603 г., тем самым побудив испанского губернатора Милана, Фуэнтеса, закрыть дорогу из Милана в Граубюнден и возвести большую крепость в устье Адды. Перекрытие поставок соли и зерна было катастрофой как для Ломбардии, так и для гризонских лиг, внутри которых периодически вспыхивали конфликты между партиями сторонников Испании, с одной стороны, и Франции и Венеции — с другой. В 1617 г. гризоны, которым угрожал голод, если они не разрешат испанцам проход через перевалы в Тироль и на верхний Рейн, нанесли ответный удар, начав протестантскую миссионерскую кампанию в Вальтеллине. Это, в свою очередь, спровоцировало убийство католиками, которых вооружили испанцы, около четырехсот протестантов.

К октябрю испанцы сами вторглись на территорию Вальтеллины и стали возводить новые крепости, в том числе две в долине — у Морбенго и Сондрио, — и одну у Рива, преграждавшую путь на север, к Кьявенне и перевалу Шплюген. Месяц спустя, на первом этапе Тридцатилетней войны, войска курфюрста Пфальцского, который был избран королем Богемии, были разбиты у Белой Горы близ Праги, в результате чего Габсбурги получили господство над течением Рейна. Контроль над Вальтеллиной и перевалами, к которым она давала доступ, стал для них еще более важным.

По Мадридскому договору от 26 апреля 1621 г., Вальтеллина была возвращена гризонам, при этом протестантам гарантировалось разрешение исповедовать свою веру. Но неудовлетворенность всех сторон привела к дальнейшим военным действиям и к установлению испано-австрийского контроля во всем этом регионе — Вальтеллине и Граубюндене, — узаконенного договором в Линдау в сентябре 1622 г. Шестью неделями позже, 19 октября, в Монпелье был подписан мир между французским королем и гугенотами, к которому политическая Католическая партия отнеслась как к предательству. Королевский совет теперь мог переключить свое внимание с антигугенотских кампаний Людовика на угрозу со стороны Габсбургов.

Ришелье, теперь уже с уверенностью проводивший свои идеи через Марию Медичи, настаивал на использовании всех дипломатических средств для возобновления действия Мадридского соглашения. В 1623 г. и Ришелье, и Мария Медичи приняли участие в переговорах, которые закончились подписанием Парижского договора от 7 февраля. Он обязывал Францию, Савойю и Венецию направить свои усилия на завоевание крепостей в Вальтеллине и освобождение Граубюндена. Спустя неделю испанский министр Оливарес согласился при поддержке Франции передать крепости Вальтеллины папским войскам, которым было велено предоставлять свободный проход всем. Был установлен четырехмесячный срок оккупации, после чего крепости должны были быть разрушены до основания.

Григорий XV умер в июле 1623 г., а Урбана VIII убедили задержать свои войска в Вальтеллине, хотя его возмущали расходы на их содержание и он сократил размер гарнизонов до минимума. Ришелье воспринял решение папы обеспечить испанцам свободный проход через Вальтеллину как опасное предательство, и Ла Вьевиль отправил маркиза де Кевра, брата Габриель д’Эстре, собрать армию из швейцарских наемников для того, чтобы оккупировать долину. К концу 1624 г. де Кевр с помощью венецианских осадных орудий захватил Вальтеллину и все крепости, кроме двух. Чтобы сгладить публичное унижение, причиненное папе этими действиями, Ришелье позволил папским войскам отступить с достоинством, а де Кевр договорился о предоставлении Вальтеллине в обмен на денежную компенсацию права творить собственный гражданский и уголовный суд и не допускать отправления протестантского вероисповедания, тем самым развеяв иллюзии гризонов.

Ришелье удалось бы с успехом осуществить свою политику достижения полного контроля над Вальтеллиной и горными перевалами, если бы в январе 1625 г. французские гугеноты под руководством де Субиза и при финансовой поддержке со стороны испанцев не возобновили гражданскую войну во Франции, захватив бретонский порт Бларе и стоявшие в нем королевские суда. Переговоры, касающиеся Вальтеллины, отныне можно было вести исключительно дипломатическими средствами, поскольку Ришелье направил по-прежнему ограниченные французские финансовые и военные ресурсы на устранение новой угрозы единству Франции. Обстоятельства опять принуждали его реагировать на сиюминутную настоятельную потребность, в то время как сам он предпочел бы следовать более масштабной долговременной стратегии.

Именно в этот момент отец Жозеф был направлен в Рим, но не преуспел в достижении соглашения. Летом 1625 г. Урбан VIII послал своего племянника, кардинала Франческо Барберини, на три месяца в Париж в качестве легата, для того чтобы тот доказал, что папа всерьез отказывается подчинить католическую Вальтеллину Граубюндену и настаивает на том, чтобы Франция отказалась от своих обещаний гризонам, поскольку католический суверен может не выполнять своих обязательств перед еретиками.

Людовик XIII в течение всех переговоров по поводу Вальтеллины был настроен более воинственно, чем Ришелье, который позже говорил, что никогда не чувствовал себя ближе к смерти, чем во время визита папского легата в Париж. Вопреки недюжинным стараниям множества памфлетистов показать, насколько французская политика совместима с верностью католицизму, Ришелье чувствовал, что наступил решающий момент его политической карьеры: на него одновременно навалились груз королевского доверия, ощущение все увеличивающегося разрыва между его собственным политическим мышлением и взглядами Марии Медичи, уходящими корнями в политический католицизм — наследие представлений, сформированных под влиянием Лиги, — и бремя необходимости решить, стоит ли доводить отстаивание интересов Франции до вооруженного конфликта с папой. Раньше он озвучивал свои идеи голосом Марии Медичи. Отныне и впредь он будет аналогичным образом строить свои отношения с королем, тщательно следуя его инструкциям при исполнении политических решений, которые он сам же инициировал. Людовик был более склонен отстаивать свою независимость, нежели когда-то его мать, и бывали случаи, когда Ришелье не удавалось усмирить взрыв королевского гнева.

И Берюль, и отец Жозеф оспаривали позицию Ришелье перед королем, но безрезультатно. В конце концов после серьезных аргументов, которые представил совету Марийак, Ришелье был вынужден несколько отступить перед происпанской фракцией и начать в мае 1626 г. обсуждение условий Монсонского договора, который лишь номинально возвращал гризонским лигам Вальтеллину, провозглашая католицизм единственной религией на ее территории, и с большим трудом сохранял за Францией монопольное право доступа к альпийским перевалам. Уступка испанцам прав пользования этими перевалами повредила бы также голландцам, которые сами противостояли господству Габсбургов и на которых в тот момент рассчитывал Ришелье, надеясь занять у них корабли, требовавшиеся для покорения гугенотов. Однако союзники Франции, в том числе голландцы, были немало возмущены условиями договора, и он был недостаточно радикален, для того чтобы умиротворить внутреннюю оппозицию, представленную фракцией политических католиков.

В Испании пост, соответствовавший позиции Ришелье, занимал Гаспар де Гусман, герцог де Оливарес (1587–1645), бывший почти одного возраста с Ришелье. В течение двадцати двух лет он был первым министром при Филиппе IV, который был на восемнадцать лет моложе Оливареса. Оливарес относился к Филиппу одновременно как подчиненный и как наставник, что во многом напоминало отношения Ришелье и Людовика XIII.[125] Оливаресу нужен был мир, для того чтобы переключить свое внимание на укрепление позиций Испании в Нидерландах и пфальцграфстве, и на этот момент он мог пренебречь вопросом о перевалах.

Ришелье, для которого этот договор был мерилом дипломатического успеха, шел на экстраординарные меры, для того чтобы держать переговоры в тайне от Венеции и Савойи. Он подвергал их безопасность огромному риску нападения со стороны Габсбургов, до тех пор пока не смог поставить их перед свершившимся фактом, в свое оправдание сославшись на государственные соображения. Французский посол в Мадриде должен был взять на себя персональную ответственность за содержание договора и в случае провала попытки добиться для Франции монопольных прав в Вальтеллине вернуться домой и позаботиться о том, чтобы в Мадриде не осталось никаких документов, касавшихся этих переговоров, поскольку они могли бы послужить свидетельством того, что французский король действовал за спиной своих союзников.[126]

Восстание, поднятое братом де Рогана Бенжаменом де Субизом в январе 1625 г., в конечном счете привело к осаде Ла-Рошели. Оно было поддержано только самыми воинственными гугенотами и может считаться началом финальной стадии религиозных войн, в свое время приведших на трон Генриха IV. Мирный договор, подписанный в Монпелье в 1622 г., почти не соблюдался, и напряженность вылилась во вспышки возмущения в ряде городов. Ришелье последовательно призывал к сдержанности и недопущению гражданской войны, но действия де Субиза в конце концов убедили его в том, что сопротивление гугенотов необходимо сломить силой.

Де Субиз хотел совершить ложный маневр, для того чтобы отвлечь испанцев от осады голландцев в Бреде, и захватил город Сабль-д’Олонн на западном побережье с гаванью Бларе. В гавани стояли шесть галеонов, включая чудесный восьмипушечный «Vierge», построенный в Голландии для герцога Неверского, который вместе с отцом Жозефом собирался предпринять крестовый поход для освобождения христиан из турецкого плена. 18 октября 1625 г. десять кораблей де Субиза бросили якоря рядом с этими галеонами и той же ночью захватили их. Герцог де Роган снова поднял восстание в Лангедоке, а граждане Ла-Рошели присоединились к де Субизу, который занял острова Ре и Олерон неподалеку от крепости.

В начале июня, всего за несколько недель до своего ареста, Ла Вьевиль заключил договор с голландцами, выплатив им 2 200 000 ливров, необходимые для продолжение войны с Испанией, в обмен на двадцать военных кораблей, переданных в распоряжение французов. Но теперь голландцы обнаружили, что поставляют оружие, с помощью которого Ришелье борется против их единоверцев. Они не хотели открывать огонь по флоту де Субиза, до тех пор пока тот не начал применять против них брандеры. Англичане, поддержавшие нападение французов на испанские войска в Генуе, не хотели отвлекать свои силы для атаки на гугенотов и объяснили свой отказ религиозными мотивами. Но Монморанси смог собрать достаточно большой флот, для того чтобы одержать победу над Субизом у острова Ре и преследовать остатки его флота до Фалмута. Карл I пытался принудить французов соблюдать договор, подписанный в Монпелье, отозвав своего посла из Парижа и отослав обратно большую часть французского окружения Генриетты Марии.

Тем не менее Ришелье, которого и самого беспокоили противоречивость политики, требовавшей от него подавления гугенотов во Франции и в то же время поддержки протестантов в их борьбе против Испании в Объединенных провинциях, был вынужден действовать осторожно еще и из-за происпанской католической партии во Франции. Его меморандумы королю в начале сентября свидетельствуют о том, насколько хорошо он осознавал нарастание противостояния, а заседание совета в Фонтенбло 29 сентября 1625 г. продемонстрировало, что Мария Медичи сочувствовала этой оппозиции до такой степени, что даже защищала позицию отъезжающего в Рим папского легата Франческо Барберини, племянника папы, присланного для того, чтобы убедить французов отказаться от Граубюндена и гарантировать испанцам право прохода через Вальтеллину.

Ришелье одержал победу благодаря казуистическому доводу, выдвинутому кардиналом Ла Валеттом, которого заверили в Риме в том, что подданные обязаны подчиняться своим правителям, из чего следовало, что испанцы просто используют религию как предлог, для того чтобы оправдать свое противодействие возвращению Вальтеллины под контроль гризонов. Действительно, что Оливарес не менее охотно, чем Ришелье, поддерживал военные действия протестантов в тех случаях, когда видел, что из этого можно извлечь политическую выгоду. Последовала памфлетная атака на политику Ришелье — еще один виток давно начавшегося противостояния, — целью которой было доказать, что духовная верховная власть может объявить недействительной власть земного правителя. Для сочинителей, поддерживавших Ришелье, ответ на эти обвинения представлял собой более легкую задачу.[127] 5 февраля 1626 г. Ришелье заключил мир с гугенотами, вернул Рогана и Субиза из опалы и позволил Ла-Рошели сохранить свои привилегии в отношении протестантского вероисповедания.

Бассомпьер, бывший посол в Испании и Швейцарской федерации, а 29 августа 1622 г. произведенный в маршалы, летом 1626 г. был направлен в Англию, где на время сгладил ситуацию. Однако в ноябре того же года д’Эпернон захватил в Бордо английский флот с годовым запасом кларета на борту, спровоцировав ответный выпад Англии, приказавшей арестовать все французские корабли, многие из которых были захвачены на Ла-Манше. Карл I готовился к более масштабным военным действиям, которые начались в 1627 г., когда де Субиз и Бекингем прибыли к Ла-Рошели и высадили войска на остров Ре.

Тем временем Ришелье к концу 1625 г. составил обширные планы административных реформ во Франции, активно консультируясь с французскими послами, купцами и финансовыми чиновниками и рассылая комиссаров для проверки состояния береговой обороны. Эта информация, большая часть которой попала в «Мемуары» и «Политическое завещание», оформлялась в виде постоянно проверяемых и редактируемых серий меморандумов, и многие рекомендации были проведены в жизнь еще до собрания нотаблей, которое Ришелье убедил короля созвать в декабре 1626 г.

В это время в планах Ришелье относительно административных реформ преобладали морские и торговые дела. Он сам сделал так, чтобы в январе 1626 г. его назначили генеральным суперинтендантом по торговле (Grand Maître et Surintendant Général de Commerce), добавив к названию должности еще и «по морским делам» (et de la Marine) в октябре того же года и сделав ненужными или излишними должности двух адмиралов Франции — Монморанси, осуществлявшего финансовое правосудие на западном побережье, и Гиза, обладавшего теми же правами в Провансе. По закону, изданному в Сен-Жермене в октябре 1626 г., создавался новый государственный департамент, занимавшийся делами торговли, судоходства и колоний независимо от парламентов, в ведении которых находились прибрежные районы.[128]

В 1625 г. у французского правительства не было ни одного корабля, базировавшегося на Ла-Манше или в атлантических портах, оно имело только десять галеонов в Средиземном море. Однако все торговые суда были вооружены, поэтому разница между торговыми и военными кораблями была не велика, а китобойные суда, построенные в Сен-Мало, имели специально укрепленные корпуса, благодаря чему превратить их в военные корабли было особенно легко. Ришелье теперь активно поощрял создание торговых и военных флотилий, а также торговых компаний, таких как «Морбианское товарищество» (Compagnie des Cent Associés de Morbihan), образованное 31 марта 1626 г. четырьмя компаньонами-основателями и получившее монополию на торговлю с Восточной и Западной Индией, Канадой и Левантом. Не удивительно, что памфлетисты Ришелье были призваны к перу, для того чтобы оправдать вовлеченность прелата в торговую деятельность, обычно запрещенную для духовных лиц.

Тем временем парламентам удалось предотвратить создание других аналогичных компаний, чьи привилегии с неизбежностью ущемили бы их права, и создать трудности в регистрации Сен-Жерменского эдикта от октября 1626 г. Парижский парламент затягивал его утверждение до марта 1627 г., а парламенты Ренна и Руана — до апреля. Ренн зарегистрировал этот эдикт с существенными оговорками, а Бордо сделал это только в мае. Парламенты Экса и Тулузы не утвердили его вообще. Он не действовал на их территориях до 1631 г. Тем не менее к 1635 г. Франция имела три эскадры в северных морях, а также эскадру и двадцать галер в средиземном море.

Прежде чем собрание нотаблей одобрило этот проект, Ришелье разместил заказы на строительство восемнадцати больших кораблей в Нормандии и Бретани, а в начале 1627 г. заказал еще шесть из материалов, купленных в Голландии. Когда оказалось, что это слишком дорого, он попытался восстановить коммерческие отношения со Швецией и Данцигом, торгуя солью, вином, уксусом и спиртом в обмен на лес, пеньку и смолу. Франция также заказала постройку кораблей в Голландии — пяти в 1626 г. и двенадцати в 1627 г. При осаде Ла-Рошели в 1627–1628 гг. у Ришелье будет эскадра из тридцати пяти кораблей.

Самой насущной заботой в управлении Францией для Ришелье стало укрепление ее торговли, причину слабости которой он справедливо видел в недостатке морских ресурсов. Для того чтобы продвинуться дальше в деле радикальной реорганизации экономики и управления, планы которой он уже представлял себе вполне отчетливо, ему требовались полномочия, имеющие под собой более широкую базу, нежели та, которую предоставляли король и его государственный совет или даже чрезвычайный совет, собравшийся в 1625 г. Собрание нотаблей (Assemblée des notables), почти не отличавшееся по своим функциям от Большого совета, традиционно составляли важные чиновники, приглашаемые королем и не имеющие тех полномочий, какие были у депутатов Генеральных штатов. Такое же собрание созывалось в Руане в декабре 1617 г., для того чтобы обсудить выполнение требований, выдвинутых Генеральными штатами 1614–1615 гг.; Ришелье тогда находился в ссылке в Люсоне.

В 1626 г. приглашения от имени короля на Собрание нотаблей получили тринадцать лиц духовного сословия, тринадцать представителей высшего дворянства, включая брата короля Гастона, и двадцать девять владельцев высших государственных должностей. Королевы, несмотря на ее право присутствовать, на этой ассамблее не было, несомненно, вследствие той великой немилости, в которой она пребывала. Ришелье провел тщательную подготовку, собрав точную информацию о состоянии французской торговли, доступную его агентам в Мадриде, Брюсселе и Лондоне, а также известия о препонах, повсюду чинимых французской коммерции, взимаемых поборах и товарах, которыми заполоняют Францию иностранные купцы.

Собрание заседало в Тюильри со 2 декабря 1626 г. по 24 февраля 1627 г.[129] Ришелье, не привлекая особого внимания, с помощью Шомбера и Мишеля де Марийака, планировал ни больше ни меньше как бескомпромиссную и радикальную перестройку всей системы управления во Франции. Работой Собрания руководил маркиз д’Эффиа, придворный и дипломат, энергично поддерживавший Ришелье с 1624 г. Он стал интендантом торговли (intendant de commerce) в январе 1626 г. и суперинтендантом финансов — 9 июня того же года.[130]

В повестке дня преобладали финансовые вопросы: экономическая ситуация в стране была близка к катастрофической из-за последствий недавних гражданских войн. Собрание обрушилось на финансистов и рекомендовало резко сократить королевские расходы, но тем не менее санкционировало постройку сорока пяти кораблей. Подробно разработанные предложения охватывали коммерцию, военно-морские силы, расходование средств, налоговую реформу и торговлю должностями, хотя последний предмет полностью выпал из окончательного меморандума из-за высокой цены, в которую он обошелся бы государственному казначейству. Основываясь на собственном проницательном анализе политической ситуации в Европе, Ришелье сформулировал предложение заключить союз с католической Баварией, отчасти потому, что это имело стратегический смысл, отчасти для того, чтобы парировать идеологические обвинения в союзах с протестантами и обеспечить противовес некоторому давлению, которое он испытывал в отношениях с Оливаресом.

Ришелье, который отнюдь не был равнодушен к страданиям простого народа, обосновал нежелательность повышения налогов. Собрание покорно одобрило его основные планы, для ратификации которых оно, собственно, и было созвано, и в то же время видимость того, что Ришелье и король нуждаются в совете нотаблей, была соблюдена. Планы Ришелье включали укрепление французской торговли, строительство каналов между Сеной, Луарой и Соной, выкуп заложенного королевского имущества и сокращение королевских расходов.

Если бы у Франции были шесть лет мира, о необходимости которых говорил в своей речи Ришелье, то со сбалансированным бюджетом и с крестьянами, освобожденными от непосильного бремени налогов, она смогла бы выйти из кризиса. Остались недовольными только члены парламентов, поскольку введение должностей интендантов, подотчетных непосредственно Ришелье, означало, что правительство сможет все больше игнорировать утвердившиеся полномочия провинциальных судов, в частности, потому, что вопросы финансового управления больше не будут требовать их регистрации. При всем своем жестком отношении к феодальной независимости грандов, чье подчинение королевской власти Ришелье считал обязательным, он не противостоял родовитому дворянству как классу. В действительности он оставался болезненно восприимчивым к вопросу своего происхождения и желал, чтобы его считали принадлежащим к нобилитету по праву рождения. Группой, чью власть Ришелье более всего мечтал урезать, были государственные чиновники.

Его уполномоченные — интенданты — не только представляли собой мощный инструмент осуществления предписываемых из центра административных и финансовых мер, но также значительно увеличивали быстроту и эффективность политической или военной реакции на угрозу смуты или финансовую необходимость. Такие вопросы, как поддержание дорог в хорошем состоянии, при Ришелье также были изъяты из ведения региональных органов сбора налогов — généralités — и переданы непосредственно чиновникам центрального аппарата королевства. Результатом стало улучшение дорожной сети, обеспечивавшей перевозку товаров, а с 1630 г. — и государственных почтовых и дилижансных служб, с регулируемыми тарифами и твердыми расписаниями.

Шестилетнего мирного периода не получилось, и стратегическое планирование Ришелье снова и снова подвергалось досадному давлению обстоятельств, неотложные нужды отодвигали практическое воплощение грандиозных замыслов. У него не было реальной возможности предложить широкомасштабные внутриполитические реформы, которые он замыслил. В их число входили создание четырех не зависящих друг от друга советов в помощь королю, распространение по всей территории Франции тех декретов Тридентского собора, которые не нарушали галликанских привилегий, запрещение перепродажи должностей и строгое наказание атеистов за нанесение гражданам оскорбления «богохульством». Ришелье, как и его предшественникам, приходилось прибегать к займам у финансистов. Тем не менее был издан ряд королевских эдиктов, касавшихся управления финансами, и в довершение всего в январе 1629 г. — «кодекс Мишо» (Code Michaud), черновую работу над которым в основном проделал Мишель де Марийак. Кодекс устанавливал более строгие условия для откупщиков, объявлял недействительными претензии на освобождение от налогообложения, основанные на купленных дворянских титулах, заметно усиливал финансовую отчетность и вводил более строгую проверку общественных трат.

Легко может сложиться обманчивое впечатление от медленного карьерного продвижения Ришелье с 1624 по 1626 г., когда он прибирал к своим рукам бразды правления, централизовывал власть, завоевывал доверие короля, от имени которого всегда действовал добросовестно и старательно, и благодаря созданию военно-морских сил и развитию торговли добился одобрения своей политики Собранием нотаблей. Может показаться, что первые два года Ришелье в качестве главного министра прошли если не в плавном осуществлении хорошо продуманной всеобъемлющей стратегии, то по меньшей мере в избегании главных ловушек, в которые, несомненно, попались бы менее основательные, менее информированные и менее хитроумные французские министры. На самом деле, радикальные реформы, которые рисовались искушенному политическому воображению Ришелье, ясность и четкость его взглядов, энергия, с которой он проводил их в жизнь, а также его отказ поддаваться давлению группировок и политических теорий, которые могли бы привести Францию к катастрофе, — все это вместе также чревато было серьезными опасностями. Кроме того, имела место и длинная череда политических ошибок — при устройстве английского брака, в Вальтеллине, в отношениях с гугенотами внутри Франции, а также с Испанией, Англией, папой и Соединенными провинциями.

25 апреля 1626 г. брат короля Гастон, герцог Анжуйский, достиг восемнадцатилетнего возраста. Он был любимцем матери, буйным, безалаберным и беспутным юношей, но имел большие амбиции и, как и его мать, занимал место в Королевском совете. Он также был предполагаемым наследником престола и достаточно взрослым, для того чтобы жениться. Казалось все более вероятным, что он сам может стать королем Франции. В этом же году Анне Австрийской исполнилось двадцать пять. Ее супружеские отношения с королем, какими бы ни были они раньше, после выкидыша 1622 г. практически прекратились. В начале 1626 г. надежды на мужского наследника по прямой линии казались весьма слабыми, и, соответственно, вопрос женитьбы Гастона приобретал политическую важность.

Если он остался бы холостяком, трон мог перейти — возможно, все-таки после правления Гастона — к Конде, которого называли «Monsieur le Prince» (Мсье Принц), или к его наследникам. Такая возможность была чревата политической нестабильностью и рядом непродуманных решений внутренних и внешних споров, которые могли разрушить все то, к чему Ришелье так усердно стремился, добиваясь независимости Франции от Испании. Гастон был достаточно честолюбив, для того чтобы захватить власть, но лишен какой-либо личной особенности, на которую можно было бы положиться как на добросовестное отношение Людовика XIII к своему призванию свыше в качестве богоизбранного правителя французского народа. С другой стороны, если бы Гастон женился и имел потомство мужского пола, смог бы Ришелье не только сохранить свое положение, но и принести клятву верности легкомысленному и вздорному монарху, влюбленному, главным образом, в собственное величие? Учитывая все эти соображения, Ришелье долго не решался высказаться в пользу брака Гастона.

Вскоре после рождения Гастона и за два года до собственной смерти Генрих IV выбрал в невесты Гастону Марию де Бурбон, герцогиню де Монпансье, одну из богатейших наследниц Франции.[131] Она уже вступила в права наследования, а ее мать после смерти первого мужа вышла замуж за герцога де Гиза. Гастон находил Марию де Бурбон непривлекательной. На ней со временем собирался жениться граф Суассонский, которому было отказано в руке предназначавшейся ему когда-то Генриетты Марии. Конде был, естественно, против брака, который, вероятнее всего, снизил бы существовавшие у представителей его линии шансы когда-нибудь унаследовать трон. Анна Австрийская понимала, что любой ребенок мужского пола, рожденный от Гастона, пошатнет ее собственные позиции.

Мария Медичи была горячей сторонницей женитьбы своего любимого сына на Марии де Бурбон, но как только Ришелье начал действовать в этом направлении, при дворе вокруг графа Суассонского и Конде возникла «партия» противников брака, получившая поддержку группы недовольных дворян, чье неприязненное отношение к Ришелье росло. С начала 1626 г. правительству стало известно, что зреет большой заговор. В состав его участников входили Монморанси и герцог Неверский, Конти и другие принцы крови, а также герцог Вандомский и великий приор Мальтийского ордена Александр — незаконные сыновья Генриха IV, всегда испытывавшие враждебность по отношению к королю.

Они поддерживали контакт с англичанами, в чьих отношениях с Ришелье наступило резкое охлаждение, и с голландцами, разочарованными Монсонским договором. Некоторые из них хотели возвести Гастона на трон по личным соображениям различного свойства. Немало провинциальных губернаторов было замешано в этом деле; большое количество обличительных материалов было обнаружено в бумагах воспитателя Гастона — маршала Орнано, который когда-то уже создал неприятную ситуацию, потребовав доступа в совет, чтобы сопровождать своего воспитанника и предполагаемого наследника престола, даже если его заставят стоять как государственного секретаря.

Направленный на устранение Ришелье заговор, который, казалось, не предполагал государственной измены, был составлен. К кругу главных заговорщиков была близка мадам де Шеврез — наперсница королевы, враждебно настроенная к Ришелье, любившая интриги, и может даже, поскольку в девичестве она носила имя де Роган, надеявшаяся добиться чего-нибудь для гугенотов. По свидетельству мадам де Мотвиль, Анна Австрийская попросила мадам де Шеврез убедить воспитателя Гастона, Орнано, в том, что королеве будет приятно, если ее зятя удастся отговорить от женитьбы на мадемуазель Бурбон. В случае, если часто болевший Людовик XIII умрет, Анна Австрийская сможет впоследствии выйти замуж за его преемника. В конечном итоге главной жертвой этого заговора суждено было стать маркизу де Шале, которого Таллеман описывает как красивого молодого человека, не столь давно убившего соперника на мосту Пон-Неф и без особого труда соблазненного мадам де Шеврез, нуждавшейся в нем для исполнения плана заговорщиков.[132] По свидетельству мадам де Мотвиль, мадам де Шеврез завлекала, соблазняла и втягивала в преступление Шале, вызывая его ревность рассказами о том, что Ришелье влюблен в нее.

Орнано, чья безупречная служба принесла ему жезл маршала, был воспитателем Гастона с 1619 г. Ла Вьевиль сместил его, а непочтительное письмо королю привело в Бастилию, но Ришелье, который реабилитировал Орнано после падения Ла Вьевиля, теперь подозревал его в необоснованном самомнении и плохом влиянии на Гастона, против женитьбы которого тот выступал. Вероятно, Ришелье не удалось смягчить обиды, нанесенной Гастону, когда на заседании совета в ноябре 1625 г. безапелляционное требование поставить его во главе армии, призванной покорить де Субиза, встретило твердый отказ и совет ограничиться охотой. Если верить мемуарам Бассомпьера, Орнано, возможно, даже считал, что оказывает королю услугу, выступая против этого брака.

Возможно, именно из-за полярной противоположности взглядов королевы и королевы-матери адресованный Людовику XIII меморандум Ришелье о преимуществах и недостатках этого брака был более, чем обычно, уклончивым. Ришелье понимал, что наличие заговора необходимо доказать, но, по мнению памфлетистов Ришелье, Людовик XIII действовал поспешно и необдуманно. Он попросил Орнано приехать в Фонтенбло 4 мая 1626 г., где того и арестовали вместе с двумя его братьями и сообщником. Преданный королю Ришелье позже подтвердил, что он одобрил этот арест. Орнано содержался в башне Венсенского замка, что, по словам мадам де Рамбуйе,[133] было равносильно хорошей дозе мышьяка. Он умер там же 2 сентября от продолжавшейся одиннадцать дней болезни, вызванной в основном сыростью. Его легкие просто разрушились. Король сожалел, что не успел провести суд над ним, для того чтобы рассеять слухи о том, что тот пал жертвой козней.

Гастон, напуганный этим арестом, высказал свой протест канцлеру д’Алигру, который отмежевался от действий Ришелье, и Гастон, как сообщается, поклялся отомстить Ришелье, всегда обращавшемуся с ним в высшей степени осмотрительно. Людовик XIII убедил своего брата в необходимости ареста Орнано и, несомненно с подачи Ришелье, приказал забрать печати у д’Алигра и передать их Мишелю де Марийаку, лидеру происпанской Католической партии и бывшему члену Католической лиги, чье назначение было предложено Ришелье и одобрено Марией Медичи. Д’Алигр был вынужден удалиться в свое поместье. Ришелье предложил, чтобы Конде позволили вернуться из Италии, где он находился со времени своего поражения в 1622 г. Он давно хотел вернуться, и Ришелье смог убедить недоверчивого Людовика в том, что данных ему искренних заверений Конде вполне достаточно.

Возможно, первоначальным или окончательным намерением по крайней мере некоторых из участников заговора было убийство короля при поддержке гугенотов и герцога Савойского и замена его Гастоном, но на этом этапе жертвой должен был стать Ришелье, а целью — освобождение Орнано. Среди бумаг Орнано было обнаружено письмо герцога Вандомского, который не только предлагал поддержать Гастона в его стремлении занять место Людовика XIII, но и побуждал Орнано «применить угрозу и насилие к Ришелье». В других письмах от герцога Вандомского и его брата Александра содержатся жалобы на отношение к ним после смерти их отца, Генриха IV, и подтверждение готовности к тайному сговору с Англией и даже к нападению на Людовика XIII. Шале позже подтвердил многое из того, что обнаружилось в документах Орнано, а также признался, что был разработан план убийства Ришелье, в соответствии с которым заговорщики должны были явиться в дом во Флери, в четырех километрах от леса Фонтенбло, где жил Ришелье, с просьбой оказать Гастону гостеприимство и под предлогом подготовки комнат для него, а затем затеять за обедом ссору, которая приведет к потасовке, где Ришелье и убьют. Герцог Вандомский, как говорили, предпочел бы этому простую засаду.

Шале, бывший фаворит Людовика XIII, смененный в этом качестве де Баррада и вовлеченный в заговор мадам де Шеврез, открыл его подробности своему дяде, командору Мальтийского ордена де Валансе. Тот доложил об этом Ришелье, который после прихода офицеров Гастона, сообщивших о его завтрашнем визите, отправился на рассвете в Фонтенбло и дождался пробуждения Гастона. Он выразил свои сожаления по поводу того, что поздно узнал о намерениях Месье Принца, и, поскольку переезжает сегодня в другое поместье неподалеку, не сможет принять его. Шале был доставлен во Флери и признался во всем. В соответствии с мемуарами Фонтене-Марея, герцог Вандомский после этого решил приступить к осуществлению собственного плана, но Бассомпьер рассказывает, что Людовик XIII, которого Ришелье проинформировал обо всем, немедленно послал к кардиналу личную охрану, состоявшую из шестидесяти конных и шестидесяти пеших солдат.

31 мая королева-мать вынуждает Гастона подписать клятву верности своему брату. Ришелье, сославшись на нездоровье, удаляется в Лимур. Король, окруженный небольшой армией, зазывает герцога Вандомского и его брата в Блуа, где радушно принимает их в течение двух дней, никак не проявляя своих намерений, что было для него характерно, а 13 июня в 2 часа ночи их арестовывают. Ришелье узнает от него о произошедшем позднее. Де Вандомы — сводные братья короля — были слишком знатны, для того чтобы предстать перед судом. Александр умер в заточении в 1629 г., а Сезар был освобожден на следующий год. Бретань получила нового губернатора — де Темине, назначенного по рекомендации Ришелье, несмотря на то что его младший брат в свое время убил на дуэли Анри именно из-за того, что того предпочли де Темине. Гастон мечтал о побеге из Блуа и о подъеме восстания, опасность которого, как впоследствии оказалось, была вполне реальной. Мятеж должен был привести к женитьбе Гастона на Анне Австрийской, возможно, после расторжения ее брака с королем по причине супружеской несостоятельности последнего.[134]

Ришелье был весьма огорчен произошедшим, а обвинения и угрозы, сыпавшиеся на него со всех сторон, вызывали у него желание уйти в отставку. Он пытался сделать это и прежде, но его удержал отец Жозеф. На этот раз его прошение, переданное через Марию Медичи, было отклонено, и он получил от Людовика знаменитое письмо с благодарностями, подписанное в Блуа 9 июня и лично доставленное Марией Медичи: «Я питаю к вам полное доверие, и у меня никогда не было никого, кто служил бы мне на благо так, как это делаете вы… Я никогда не откажусь от вас… Будьте уверены, что я не изменю своего мнения и, кто бы ни выступал против вас, вы можете рассчитывать на меня».

16 января ему был пожалован пенсион от короля в размере 60 000 ливров. Отныне и впредь он был удостоен также редкой привилегии иметь личную охрану, которой законно пользовались только король, его мать, его брат и губернаторы провинций.[135] Ришелье не нравилось то, что приходится приносить в жертву свою личную жизнь, но он осознавал необходимость «сказать свободе прощай»: «Чем настойчивее они преследуют меня в попытке отнять жизнь, тем настойчивее я буду преследовать интересы короля».[136] Сотрудничество короля и кардинала стало очень тесным, чему способствовали регулярно проводившиеся двухчасовые личные беседы.

Когда Ришелье болел, только король мог дать разрешение на визит к нему. Когда это было необходимо, Королевский совет собирался у его постели. Людовик чувствовал себя все более неуверенно и беспокойно в отсутствие Ришелье и все больше нуждался в его замечаниях по поводу любых политических решений. Но формальности соблюдались всегда. Принятие или по меньшей мере обнародование всех решений было предоставлено королю. Важные письма всегда были написаны от имени короля, и Ришелье никогда не забывал о соблюдении формальной почтительности. В то время как государственные секретари готовы были исполнять приказы Ришелье, он всячески старался, чтобы к ним на одобрение попадали не более чем предложения или черновые наброски, никогда не брал на себя полномочий, не возложенных на него официально, и не вмешивался в дела министров или послов.

Людовик взял с собой Гастона в Нант; они приплыли туда по реке 7 июля. Провинциальные штаты Бретани подтвердили свою преданность королю. Шале был арестован 9 июля, и Людовик допросил Гастона в присутствии матери, Ришелье, Шомбера и Марийака. Гастон признался во всем, пытался всячески оправдаться и подтвердил свою готовность жениться на Марии де Бурбон. Ее окружили усиленной охраной, на случай если граф Суассонский предпримет попытку похищения.

Контракт был подписан утром 5 августа, днем была отпразднована помолвка, а вечером состоялся обмен выражениями согласия. Людовик и Ришелье присутствовали на свадебной мессе 6 августа.[137] Мадам де Шеврез была сослана в свое поместье, но предпочла бежать в Лотарингию. Гастон получил титул герцога Орлеанского, а также Шартр, Блуа и большую сумму денег. Десять месяцев спустя, 4 июня 1627 г., его жена умерла во время родов, оставив дочь, которая прославится как «La grande Mademoiselle» и будет играть заметную роль при дворе Людовика XIV. Ришелье устроил пышный прием в честь Гастона и новобрачной на их обратном пути в Париж. Генеральный прокурор Ренна предупредил его, что на него готовится засада по пути из Нанта, поэтому Ришелье путешествовал в сопровождении около сотни охранников, предоставленных ему королем. Это была уже третья попытка убить его.

Для суда над Шале — ничтожным, но трагическим персонажем, ставшим «козлом отпущения», — была назначена специальная комиссия чиновников из парламента Бретани. Нужно было заставить трепетать грандов, не проливая при этом королевской крови. Следствие продолжалось несколько недель и заключалось в трех визитах, которые Ришелье нанес узнику. Позже Ришелье обвинил Анну Австрийскую в потворстве заговорщикам. Она отрицала свое участие в заговоре с целью смены супруга.[138] Каким бы ни было до этого состояние королевского брака, с этого момента он стал не более чем пустой декорацией.

Король дал понять, что смягчит окончательный приговор Шале по обвинению в оскорблении величества, что подразумевало расчленение тела, выставление его частей на всеобщее обозрение, конфискацию всего имущества и лишение его потомков дворянского звания. Шале признали виновным 18 августа. По приговору его должны были обезглавить, но он мог быть похоронен в освященной земле. Палач, возможно подкупленный Гастоном, не явился, и сапожнику, приговоренному к повешению, было обещано помилование за то, что он отрубит голову Шале. Хорошо известно, что ему не удалось отсечь голову швейцарским мечом; пришлось заменить орудие казни на тесло и сделать больше тридцати ударов. После четвертого удара Шале оставался в сознании и мог еще шептать имена Иисуса и Марии…