Карл Маркс: Мировой дух

Глава седьмая МИРОВОЙ ДУХ

В научно-фантастическом романе «Лимб», написанном в 1952 году, Бернард Вольф[63], бывший английским секретарем Троцкого, рассказывает историю нейрохирурга доктора Мартина. Заведуя полевым госпиталем во время третьей мировой войны, происходящей в 1970 году между его страной Хинтерландом и остальным миром, врач вынужден до тошноты ампутировать раненым руки и ноги. В своем личном дневнике он пишет, что ему не пришлось бы этого делать, если бы мужчины от рождения были лишены рук и ног и, таким образом, неспособны к насилию. Потом он, не вынеся ужаса водородно-атомных бомбардировок, дезертирует из армейского госпиталя и укрывается на забытом островке, где живут мандуньи — племя, с незапамятных времен практикующее ритуальную лоботомию «мандунгу». Война принимает такой суровый оборот, что между островком и остальным миром прерывается всякая связь. Через восемнадцать лет на остров высаживаются войска Хинтерланда, одержавшего победу; они состоят из странных людей, конечности которых заменены съемными биоточными протезами. Мартин узнает, что его страна отныне находится под властью пацифистов, проповедующих добровольное членовредительство для подавления инстинктивной воинственности. Тайно вернувшись домой, он видит, что во всех общественных местах красуется его портрет в молодые годы: один из его бывших сотрудников захватил власть в Хинтерланде, представившись пророком, несущим слово истины исчезнувшего мессии — доктора Мартина; его записи в блокноте, оставленные в госпитале, стали священной книгой тоталитарной идеологии, в которой проповедуются любовь и братство, а доблесть мужчин измеряется количеством конечностей, которые они себе ампутировали. Мартин начинает бороться против собственных идей в этом Хинтерланде, ставшем тоталитарным государством, мечтая об острове мандуньев, который представляется ему единственной надеждой на возрождение свободы.

«Лимб» — великий, но неизвестный роман. Это обвинительная речь против хитроумных властей, умеющих канонизировать мифы, религиозные откровения, научные теории или философские доктрины, превращая их в вероучение; это и критика мифа о новом человеке, все больше становящемся «яростным пацифистом», породить которого стремится всякое тоталитарное общество; наконец, это роман-бунт против подмены разума силой.

Вольф, возможно, говорит в нем о Марксе и о его карикатурном двойнике, заказчике убийства Троцкого — Сталине[64], находившемся тогда на вершине власти. Ибо Маркс, как и доктор Мартин, не желал этого ужаса, хотя ответственность за все это частично можно возложить и на него.

Вольф мог бы с таким же успехом говорить об Иисусе, Магомете, Дарвине или Ницше, учение которых было сведено к карикатуре их последователями — от инквизиторов до «красных кхмеров», от исламских фанатиков до нацистов — и превращено в орудие власти.

Сегодня, когда политические режимы, ссылающиеся на марксизм, почти полностью исчезли с лица земли, намечаются новые узурпации такого типа. Поэтому теперь как никогда важно понять, каким образом Карл Маркс — одиночка, преследуемый полицией всех европейских стран, ненавидимый даже в собственном лагере, опальный писатель, основные произведения которого в момент его смерти пребывали в состоянии неразобранных черновиков, — стал через полвека после своих похорон абсолютным и непререкаемым авторитетом для половины человечества, вынужденной почитать его труды и преклоняться перед его портретом, выставленным во всех общественных местах.

Изучая факт этого посмертного прославления, можно отметить, что для того чтобы книга, теория или учение какого-то автора легли в основу тоталитарной системы, нужны шесть условий, одинаковых что для доктора Мартина, что для Маркса: произведение, создающее целостную картину истории и проводящее ясное различие между ужасным настоящим и светлым будущим; достаточно сложностей и неясностей, допускающих разные трактовки; достаточно двусмысленная практическая деятельность, чтобы применить ее к политике; друг (или несколько друзей), достаточно законный хранитель наследия, чтобы свести произведение к простым основам; некий харизматический лидер, способный донести это послание, выйдя за рамки круга первых учеников и опираясь на преданную ему организацию; наконец, политическая обстановка, позволяющая прийти к власти.

Целостная картина мира представлена в «Манифесте» и в «Капитале»; неясности, создающие возможность разных трактовок, рассыпаны по всему наследию Маркса. Ему же свойственна практика — одновременно анархистская и диктаторская. Друзьями, похоронившими его под несколькими наслоениями упрощений, а потом и выдумок, были Энгельс и Каутский. Харизматическими лидерами — Ленин и Сталин, опиравшиеся на Коммунистическую партию Советского Союза и Коминтерн. Политическая обстановка, приведшая к приходу к власти марксизма, была создана Первой мировой войной в России и Германии — двух заблудших наследницах Гегеля и Маркса, националистического дирижизма и интернационалистического социализма.

После смерти Маркса осталось внушительное наследие, одновременно ясное и усеянное двусмысленностями.

Его видение мира сначала основывалось на обличении труда, его абстрактности, вызываемого им отчуждения от самого себя и от других. Именно труд делает Историю, порождая классовую борьбу, которая, в свою очередь, разрождается капитализмом; он по своей природе стремится получить всемирное распространение, преобразовывать все большую часть услуг в промышленную продукцию, выбиваться из сил в поисках прибыли, которую все труднее получить, требовать все более высокую прибавочную стоимость, чтобы компенсировать увеличивающуюся стоимость капиталовложений, необходимых из-за конкуренции. По Марксу, капитализм выполняет цивилизаторскую миссию. Буржуазия, в его представлении, играет даже революционную роль, производя переворот в человеческом потенциале, разрушая изолированность народов; «она создала огромные города, в высокой степени увеличила численность городского населения по сравнению с сельским и вырвала таким образом значительную часть населения из идиотизма деревенской жизни»[65].

Капитализм — обязательное предварительное условие коммунизма, ибо без него повсюду наступит нищета, а вместе с нуждой возобновится борьба за самое необходимое, и человечество опять будет барахтаться в той же грязи. Пролетариат сможет одержать настоящую победу над буржуазией только тогда, когда по ходу истории возникнут материальные предпосылки, порождающие необходимость положить конец буржуазным способам производства и, следовательно, политическому господству буржуазии. Следовательно, нужно ускорить повсеместное распространение капитализма, способствовать глобализации и свободной торговле: «В наше время протекционистская система чаще всего консервативна, а система свободной торговли — разрушительна. Она упраздняет национальные различия и доводит до предела антагонизм между буржуазией и пролетариатом. Одним словом, система коммерческой свободы приближает социальную революцию. Только в этом революционном смысле я выступаю, господа, за свободную торговлю»[66].

Капитализм роет себе могилу, отчуждая и эксплуатируя трудящихся. Он отчуждает их, делая непричастными к производимым им вещам и держа их во власти чар, которые накладывают деньги; он создает, таким образом, «разочарованный» мир, где каждый отчужден самим существованием товаров, которые он потребляет и производит. Капитализм эксплуатирует производителей, преобразуя их рабочую силу в товар, цена которого (заработная плата, соответствующая расходам на содержание и воспроизводство рабочей силы) ниже стоимости, которую она может создать, — причем создать ее может только рабочая сила, ибо машины не наделяют изготавливаемый на них предмет большей стоимостью, чем та, что в нем заложена. Разница между стоимостью, созданной трудом, и издержками на ее производство (прибавочная стоимость) принадлежит капиталу, который старается ее увеличить, уменьшая вознаграждение рабочих, составляя резерв промышленной армии из безработных в развитых странах и колониального рынка, повышая производительность труда: «По мере накопления капитала положение рабочего должно ухудшаться, какова бы ни была, высока или низка, его оплата»[67]. Это пауперизация рабочего класса.

Под таким натиском средние классы исчезают. Сами предприятия становятся все малочисленнее из-за неукротимой конкуренции: «Монополия капитала становится оковами того способа производства, который вырос при ней и под ней. Централизация средств производства и обобществление труда достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьет час капиталистической частной собственности». Все больше капиталистов превращаются в пролетариев. И хотя каждое предприятие изо всех сил старается сохранить по отдельности получаемую им прибыль, общий уровень прибыли снижается из-за роста капиталовложений, что неизбежно влечет за собой кризисы, а потом революцию, которая одна только способна преобразовать природу общества и установить такой строй, в котором исчезнут одновременно отчуждение и эксплуатация: коммунистический.

Парламентская демократия позволит зародиться и развиться политическому сознанию пролетариата, необходимому для свершения революции и переходу к коммунизму. Любая насильственная революция и террор на руку только буржуазии. «Восстание было бы безумием там, где мирная агитация привела бы к цели более быстрым и верным путем». Придя к власти демократическим путем, большинство должно сохранить ее благодаря «диктатуре пролетариата», то есть использованию демократических средств для уничтожения репрессивного аппарата, при этом остаются неприкосновенными личные свободы, разделение властей и свобода печати. В странах, где нет ни демократии, ни капитализма, в частности в России, никакая коммунистическая революция не достигнет успеха, если одновременно с ней не разразится мировая революция: «Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, так что обе они дополнят друг друга, то современная русская общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом коммунистического развития»[68].

Чтобы рабочий класс проникся таким сознанием, нужно, чтобы представляющие его партии объединились, вышли на выборы и выиграли их; они способны этого достичь, даже если в обществе господствует идеология хозяев экономики, ибо человеческая мысль и деятельность не являются пленницами экономических структур. Точно так же, как может существовать свободное искусство, вне связи с соотношением экономических сил, бывает и свободная политическая мысль. Угнетенные могут восстать, проникшись «классовым сознанием». Историю вершат личности, а не массы.

После исчезновения государства воцарится коммунизм. Каждый будет волен проводить время по своему усмотрению, материальные блага будут в избытке предоставляться бесплатно, средства производства — находиться в коллективной собственности. Коммунизм — это не застывшее общество, установленное раз и навсегда, а беспрестанное «движение» к личной свободе, которую надо постоянно завоевывать, выдумывать, чтобы каждый мог осуществить все свои устремления: например, «в коммунистическом обществе не существует живописцев, существуют лишь люди, которые „занимаются и живописью как одним из видов своей деятельности“»[69]. («Коммунизм для нас не состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с которым должна сообразоваться действительность. Мы называем коммунизмом действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние».) Свобода и равенство станут в нем совместимы благодаря действительному, а не философскому равенству личных прав и свобод.

Коммунизм может быть только общемировым; революция не продержится долго в одной отдельно взятой стране, ибо «пролетариат может существовать только во всемирно-историческом смысле, подобно тому как коммунизм — его деяние — вообще возможен лишь как „всемирно-историческое“ существование». Таким образом, Маркс превращает «социализм» во второе пришествие всепланетного масштаба, когда примирятся человек и его творения, а человек получит вечную жизнь благодаря своему классу, который, придя к власти, реализуется, отрицая себя.

Это опасная для будущего двусмысленность. В учении Маркса достаточно неоднозначных мест, допускающих множество толкований. Как любой человек до и после него, Маркс заблуждается по поводу дат и сроков. При каждом новом кризисе ему приходится вставлять дополнительную фазу, чтобы объяснить, почему возник переход от неожиданного подъема к неизбежному краху. Не уточняет он и того, как соотнести прибавочную стоимость с уровнем прибыли. Не говорит, каким образом и на какое время капитализм сможет отдалить свой окончательный кризис. Не объясняет, может ли, и каким образом, диктатура пролетариата оказаться обратимой, иными словами, что случится, если большинство народа (что еще следует понимать под словом «народ»?) захочет остановить ход революции. Ничего не говорит он и о природе коммунистического общества, о том, как будет установлена коллективная собственность на предприятия, о роли остаточного государства: он делает ответы на эти вопросы зависимыми от случайности. Наконец, последняя двусмысленность: он прославляет трудящегося, считая при этом, что труд по своей природе, независимо от формы собственности, является сам по себе нестерпимым отчуждением.

С другой стороны, его собственное поведение, в целом довольно анархическое, порой слишком далеко от того идеала, который он проповедует. Будучи прежде всего журналистом, он считает свободу мысли (а следовательно, парламентскую демократию там, где она процветает) самым священным правом. Всю свою жизнь он ставил превыше всего свободу, сопоставлял свои идеи с фактами, старался не допустить, чтобы его учение стало догмой, чтобы его превратили в идеологию. Он осознает свои ошибки; но он, утверждающий, что человек по природе добр, и желающий вручить человечеству ключи к свободному обществу, может вести себя презрительно, с оскорбительным, несносным высокомерием по отношению к другим. Он бранит (как в «Нищете философии»), отвергает (как в «Циркуляре против Криге»), предает анафеме (как в «Святом семействе»). Оскорбляет и своих товарищей, например Августа фон Виллиха; из-за идеологических разногласий отказывается от дружбы (с Отго Бауэром, Моисеем Гессом или Арнольдом Руге); даже проводит полицейское расследование о своих врагах (Бакунине или лорде Пальмерстоне). Позволяет своим детям умирать от нищеты, не прикладывая ни малейших усилий, чтобы заработать себе на жизнь.

Он намеренно вписал свою теорию в борьбу, задумав и выстроив свою жизнь как постоянное колебание между общественной деятельностью, которая его захватывает, и писательством, которое требует терпения. Он сделал науку (политэкономию) орудием бунта обездоленных, угнетенных, оскорбленных; это материалист, верующий в силу духа; философ, считающий, что в основе истории лежит экономика, а действие стоит выше теории; это пессимист, верящий в человека. Очень скоро другие представят его теорию в карикатурном виде, чтобы осуществить ее на практике, пытаясь следовать его поведению как образцу морали.

Другие — это Энгельс, который создаст концепцию передовой партии; Каутский, который сделает экономическую теорию Маркса карикатурной; Ленин, который привнесет в Россию марксизм как стратегию переделки отсталой страны на западный манер; Сталин, который «диктатуру пролетариата» превратил в «диктатуру против пролетариата».

Их деятельность разворачивается на четырех площадках: в Великобритании, оставившей от Маркса только социал-демократическую практику, без терминологии; во Франции, сохранившей от него только терминологию, без политической практики; в Германии и России, которые осуществят на деле две профанированные разновидности его теории: Германия сделает выбор в пользу национального тоталитаризма против коммунистического интернационализма; Россия осуществит национальный тоталитаризм под лозунгом интернационализма. И та и другая в большей степени были наследницами Бисмарка (то есть прусской диктатуры), чем Маркса.

Чтобы создать орудие захвата государственной власти (чего Маркс остерегался с самой юности), эпигонам придется тщательно переписать его биографию, а потом подвергнуть чистке его творчество, чтобы изъять оттуда все, что не поддастся карикатурному упрощению; наконец, им надо будет попытаться подтянуть стиль собственных писаний до его уровня, сделать их такими же острыми и публицистически хлесткими, чтобы присвоить себе право говорить от его имени.

Единственными, кто мог расшифровать черновики Маркса — «этот почерк, сокращения слов и целых фраз», как писал Лафарг, — были Фридрих Энгельс и две дочери Карла. Элеонора полгода разбирала пачки исписанных листков, множество писем, книг, коробок и свертков. По счастью, арендный договор на дом 41 по Мейтланд-роуд действовал еще год, так что у нее было время этим заниматься, хотя она тогда и переехала к Эдварду Эвелингу — журналисту-социалисту, с которым встречалась уже год, — несмотря на то, что он все еще не развелся. Ее сестра Лаура, жившая в Париже, помогала ей мало. Она в основном занималась детьми покойной Женнихен. Энгельс по-прежнему поддерживал деньгами обеих дочерей Карла, выполняя обещание, данное другу перед его смертью.

Четыре сестры Карла жили тогда слишком далеко, чтобы заботиться о будущем его произведений: одна находилась в Южной Африке, еще две, Луиза и София, в Нидерландах, четвертая, Эмилия, — в Трире. Хелен Демут перешла в экономки к Энгельсу. Ее сын Фредерик сблизился с Элеонорой, которая по-прежнему ничего не знала о их родстве.

Элеонора поместила в нескольких газетах в Лондоне и других городах Европы обращение к читателям, знавшим Маркса, с просьбой прислать ей для снятия копий и последующей публикации его письма или записки. Дочь Софии Лина Смит, жившая в Маастрихте, прочла это объявление в голландской прессе и разыскала в бумагах матери, умершей сразу после Карла, единственное сохранившееся письмо дяди: это было важное письмо Карла отцу, написанное в 1837 году, самое последнее (мы цитировали его в начале этой книги). К Софии это письмо перешло от матери после ее смерти. Понятно, какое значение ему придавали в семье. Ясно также, что, несмотря на неприятие сестрами Маркса его деятельности, они, как и мать, наверное, тайно гордились своим братом. Но Элеонора задумалась о том, понравилась ли бы отцу публикация частной переписки такого рода, и оставила письмо при себе.

Энгельс с согласия Элеоноры выудил из хаоса, царившего в доме Маркса, незаконченные рукописи второго, третьего и четвертого томов «Капитала», намереваясь издать их, что было обговорено с другом незадолго до его смерти. К остальным рукописям — ранним неизданным трудам — он не прикоснулся. Но ему все равно было трудно разобраться в этом ворохе. 30 августа он писал Бебелю, беспокоившемуся о том, как подвигается работа: «Если бы я знал, то не оставлял бы его в покое ни днем ни ночью, пока работа не была бы закончена и напечатана». Почему он пишет это председателю Социал-демократической партии Германии? Потому что сразу же после кончины Маркса руководители немецкой партии занялись его наследием, которое хотели присвоить и обнародовать. Гений научного социализма — немец, и сначала он должен воцариться в Германии.

За наследие Маркса сразу же началось соперничество в Германии, затем оно перекинулось в Россию. Ни в Англии, ни в Америке споров не будет, а во Франции они не примут большого размаха.

В октябре 1883 года Энгельс заболел, два месяца не вставал с постели и понял, что ему понадобится помощь, чтобы выполнить свою задачу. Именно в этот момент в Лондон приехал Карл Каутский, чтобы поздравить его с днем рождения. Молодой человек был тогда соратником Бебеля в Берлине. Каутский только что основал «Нойе цайт» («Новое время») — научный журнал немецкой партии. Он был врагом лассальянцев, почитателем Маркса и Энгельса, пылким читателем «Анти-Дюринга» и «Капитала». По собственному ли желанию он приехал? Может быть, он был прислан Бебелем? Во всяком случае, Энгельс посвятил его в расшифровку рукописей Маркса и представил Элеоноре, которая показала ему письмо 1837 года Карла отцу. Каутский хотел опубликовать его в «Нойе цайт». Элеонора возражала: письмо слишком личное. Энгельс предложил Каутскому работать вместе с ним над публикацией произведений Маркса. Каутский обещал подумать и вернулся в Берлин.

В следующем, 1884 году Элеонора вместе с Эдвардом Эвелингом и писателями Уильямом Моррисом и Сэмюэлом Батлером вышла из Демократической федерации Генри Гайндмана, которая стала называться Социал-демократической федерацией; они основали Социалистическую лигу. В это же время при участии Джорджа Бернарда Шоу образовалось еще одно английское социалистическое движение — Фабианское общество, названное по имени римского полководца Фабия Максима Кунктатора (Медлительного), известного выжидательной тактикой в борьбе с Ганнибалом и избегавшего лобовых атак. В Англии тогда было три левых течения, основывающихся на идеях Маркса: социал-демократическое, социалистическое и фабианское. Фабианское общество, проповедовавшее марксистские идеи безнасильственного завоевания власти пролетариатом, двадцать лет спустя породит нынешнюю лейбористскую партию.

В том же году русский эмигрант Георгий Плеханов, основавший за год до того в Женеве первую русскую марксистскую организацию «Освобождение труда», перевел и переправил в Россию «Наемный труд и капитал» — небольшую популярную работу, написанную Марксом в Брюсселе в 1847 году и предназначенную для рабочих.

Энгельс попросил Хелен перенести к нему домой большую часть рукописей, оставшихся в жилище Маркса. Элеонора оставила у себя только личные письма и все, что было написано по-английски.

В 1885 году Каутский, несколько месяцев собиравший воспоминания немецких современников о Марксе, принял предложение Энгельса и переехал в Лондон со своей женой Луизой, австрийской сестрой милосердия. На самом деле его направила туда немецкая партия; его единственной целью было вернуть рукописи Маркса на родину, чтобы сделать их идеологическим базисом немецкой социалистической партии. Энгельс нашел Луизу привлекательной («У нее прелестная фигурка», — говорил он) и сделал своей экономкой. Очень скоро супруги прибрали к своим рукам «старого генерала» (Энгельса), рукописи Маркса и вообще «марксизм». Каутский опубликовал в «Нойе цайт» первые рассказы о Марксе с целью создания легенды: «Воспоминания рабочего о Карле Марксе» некоего Фридриха Лесснера, который встречался с ним в Берлине; статью Зорге о Марксе; а главное — мемуары Поля Лафарга, которые Каутский лично заказал мужу Лауры. Всё это послужило основой первой биографии автора «Капитала».

Приехав в Лондон, Каутский летом 1885 года набросал на бумаге с ужасающим предвидением несколько замечаний о немецкой социалистической партии для популяризующей марксизм книги, над которой он работал: «Почти все интеллигенты в партии <…> рассуждая о национальной идее, о возрождении старинного прошлого Германии и о колониях, заботятся на самом деле лишь об авансах правительству, о замене классовой борьбы властью „справедливости“ и выражают свое неприятие материалистической концепции Истории — марксистской догмы, как они ее называют». Этот уклон тридцать лет спустя приведет к созданию национал-социалистической партии.

Энгельс и Каутский немедленно взялись за работу и к концу года издали второй том «Капитала» у Отто Мейснера. Предисловие Энгельса уже было лживым: «Именно Маркс впервые открыл великий закон движения всемирной истории, закон, по которому всякая историческая борьба — совершается ли она в политической, религиозной, философской или в какой-либо иной идеологической области — в действительности является только более или менее ясным выражением борьбы общественных классов»[70], тогда как Маркс всегда уточнял, что идеи, как и искусство, стоят вне классовой борьбы. И вторая ложь: «Этот закон имеет для истории такое же значение, как закон превращения энергии для естествознания». Таким образом, «марксизм» превратился под его пером в непреложную истину, тогда как Маркс, как мы видели, считал, что социальная теория — открытая наука, «движение» на службе политики, которое должно уступить ей дорогу.

В том же году Энгельс выступил в поддержку Лиги женских профсоюзов, которая начала отстаивать интересы женщин в мире труда.

Не он один искажал правду о Марксе. Элеонора не уступала ему в этом. В том же году она издала два памфлета своего отца против Пальмерстона («Разоблачения дипломатической истории восемнадцатого столетия» и «Историю жизни лорда Пальмерстона»), изъяв наиболее антирусские пассажи в угоду русским друзьям своего отца. В Париже более беспристрастная Лаура перевела на французский «Манифест Коммунистической партии», на сей раз непосредственно с немецкого. В том же году Лаура поддержала своего мужа и Жюля Геда, в третий раз представших перед судом — теперь уже за разговоры об «освободительном ружье». Гед заявил в свою защиту: «Я не отказываюсь ни от одного из своих слов. Но это ружье не было направлено против человека, шкура которого не важна нам ни много ни мало <…>. Это было ружье ваших великих дней, господа буржуазия, ружье 14 июля и 10 августа, ружье 1830 и 1848 годов, ружье 4 сентября 1870 года. Оно привело к власти третье сословие. И приведет к ней — по такому же праву — рабочий класс». В отличие от того, что произошло два года назад, на этот раз Жюля Геда и Поля Лафарга оправдали присяжные из народа. Положение изменилось: социалисты могут говорить с большей свободой. Теперь стало возможно даже издавать Маркса в Париже, не опасаясь цензуры. Кстати, в том году некий Габриель Древиль сделал первое краткое изложение «Капитала» на французском языке в «Очерке о научном социализме».

Энгельс продолжал разбирать собственные рукописи и работы своего друга совместно с Каутскими, которые ждали подходящего момента, чтобы переправить их в Германию. В следующем году он издал «Тезисы о Фейербахе» и в предисловии впервые употребил выражение «диалектический материализм», в то время как Маркс говорил о «материалистической диалектике». Разница существенная: диалектика — метод, материализм — философия. А теперь сама философия стала диалектической, то есть готовой допустить любые внутренние противоречия. Первый русский марксист Плеханов попытается выстроить из этого теорию с достаточно неясной формулировкой, допускающей разные толкования: «диалектический материализм» — это теория истины, по которой существует «противоречие между характером человеческого мышления, представляющимся нам в силу необходимости абсолютным, и осуществлением его в отдельных людях, мыслящих ограниченно. Это противоречие может быть разрешено только в бесконечном поступательном движении…». Иначе говоря, мы можем допустить противоречие, если нашей целью является применение утопии на практике… Или, другими словами, произвол законен, если служит революции. Вот вам пример глубокого искажения Маркса — от перемены слов местами.

Все так же увлекаясь театром, который она считала средством распространения социалистических идей, Элеонора переводила Ибсена с норвежского и «Мадам Бовари» с французского. Работала над новым переводом на английский «Капитала» по третьему немецкому изданию с помощью Эдварда Эвелинга, с которым жила, и Сэмюела Мура (юриста, друга Маркса, отказавшегося принять эмигрантов-коммунаров). Энгельс читал ее переводы. Все так же подверженная депрессиям, Элеонора, не видя возможности заставить своего спутника развестись, попыталась покончить с собой.

Энгельс решил, что настал момент для всех угнетенных классов и народов слиться в социалистическом Интернационале — новой семье, новой сущности народов, объединяющем рабочих и национальные меньшинства в единой борьбе с буржуазией. Тревожась о том, что антисемитизм (это словечко появилось недавно) начинает причинять ущерб немецкому рабочему классу, он говорит, что класс буржуазии сделал его «оружием пропаганды, чтобы отвлечь рабочие массы от антикапиталистических настроений». Он опасается, что ненависть к евреям отвлечет эксплуатируемые классы от революционной борьбы и направит их против лидеров революционных партий. Энгельс добавляет: «Возбуждая среди рабочих враждебность к евреям, буржуазия надеется тем самым сама избежать возмездия». Он называет рабочие партии авангардом рабочего класса.

В 1887 году новое английское издание «Капитала», выпущенное Сваном Зонненшайном в издательстве «Лоури и К°», практически не нашло читателей. Как утверждают некоторые источники, в США было распродано пять тысяч экземпляров лишь потому, что издатель распространял книгу среди работников банковского сектора, представляя ее как пособие по зарабатыванию денег!

В том же году Каутский, все еще живший в Лондоне у Энгельса, издал свою первую популяризаторскую книгу «Экономическое учение Карла Маркса». 11 мая некто Александр Ульянов, старший брат будущего Ленина, был повешен по приказу царя. Русский анархист П. А. Кропоткин написал в Швейцарии в издаваемой им газете «Револьте» о том, что эксплуататоров не победить несколькими фунтами взрывчатки и верить в возможность этого — чистая иллюзия.

В 1888 году умерли почти одновременно кайзер Вильгельм I и его преемник Фридрих III, оставивший прусский трон своему сыну Вильгельму II. Правление Бисмарка закончилось. Социал-демократическая партия Бебеля получила полную свободу действий и обзавелась стабильными структурами после отмены законов, принуждавших ее действовать подпольно. Старые партийные активисты, прошедшие через суды и тюрьмы, заняли ответственные посты, стали партийными функционерами и обрели веру в неизбежность революции. Издавать Маркса в Германии было пока еще нельзя.

В том же году редакцию «Социал-демократа» изгнали из Швейцарии; руководивший ею Эдуард Бернштейн был послан Бебелем в Лондон на помощь Каутскому и быстро стал его соперником в отношении Энгельса, в то время как личный врач Энгельса, доктор Фрейбергер, стал соперником Каутского в отношении Луизы… Энгельс же был поглощен подготовкой своего реванша: поскольку социалистические партии теперь действовали на законных основаниях, он намеревался восстановить Интернационал и исполнять ту роль, которую Маркс играл без него в первом товариществе трудящихся…

В июле 1889 года в Париже собрались социалисты, чтобы отпраздновать столетие Французской революции. Каждый делегат рассказал о распространении социалистических идей в своей стране. Плеханов, делегированный марксистским кружком «Освобождение труда», поведал о положении в России: «Побуждаемое нуждой в деньгах, наше самодержавное правительство всеми силами содействует процессу развития капитализма в России. Нам, социалистам, эта сторона его деятельности может доставить только удовольствие, потому что этим путем оно само копает себе яму. Пролетариат, образующийся вследствие разложения сельской общины, нанесет смертельный удар самодержавию <…>. Задача нашей революционной интеллигенции сводится, по мнению русских социал-демократов, к следующему: она должна усвоить взгляды современного научного социализма, распространить их в рабочей среде и с помощью рабочих взять твердыню самодержавия. Революционное движение в России может восторжествовать только как революционное движение рабочих. Другого выхода у нас нет и быть не может». Иными словами, марксизм, теория социализма, открывает путь революции лишь при условии установления капитализма.

Делегаты заложили основы нового Интернационала, который вскоре получит известность под названием социалистического. Как и Первый, Второй интернационал ставил во главу угла парламентскую деятельность и придерживался духа марксизма. В него должны были войти не только партии, но и профсоюзы. Зато, в отличие от Первого интернационала, каждая национальная секция пользовалась полной автономией; это была федерация национальных партий с едва намеченной структурой, без секретариата. Анархистов, отвергавших политическую деятельность, из нее исключили.

Основные споры разгорелись по поводу альтернативы между революцией и реформой, а также по поводу колониализма. В продолжение кампании, начатой в США Федерацией труда, было решено организовать 1 мая следующего года международную демонстрацию с требованием восьмичасового рабочего дня.

Энгельс, внимательно следивший за образованием социалистических партий и написанием программ, добился своего избрания почетным президентом нового Интернационала. 18 декабря 1889 года он вновь заявил о необходимости создать, в особенности в Германии, сильную коммунистическую партию — авангард рабочего класса. Он писал одному немецкому другу: «Для достижения победы грядущей социальной революции пролетариат должен прежде всего образовать автономную партию, сознательную классовую партию, отдельную от всех прочих. Это можно прочесть уже в „Коммунистическом манифесте“, написанном в 1847 году».

Каутский, продолжавший вместе с Бернштейном работу по расшифровке третьего и четвертого томов «Капитала», развелся; Луиза вернулась в Вену и вновь стала работать сестрой милосердия. Бебель предложил Каутскому стать функционером СДРП и занять высший административный пост — генерального секретаря. Каутский вернулся в Германию, захватив с собой («чтобы продолжить работу») рукопись четвертого тома, но только ее: Энгельс не желал ничего ему отдавать. Бернштейн сменил Каутского, имея все ту же задачу: вернуть в Германию все рукописи Маркса.

В том году Социал-демократическая рабочая партия изменила название и стала Социал-демократической партией Германии (СДПГ), это имя она носит и до сих пор; под руководством Либкнехта была разработана программа, к которой Энгельс, вмешивавшийся во все, приложил свою руку: всеобщее избирательное право, социальная защита и пенсия для всех, защита безработных и признание профсоюзов; предлагалось кое-что обобществить, но объекты коллективизации подробно не приводились. 20 марта 1890 года канцлер Бисмарк подал в отставку; на выборах СДПГ получила голоса.

В письме Полю Лафаргу от 27 августа Энгельс передает фразу, которую Маркс несколько раз повторил в конце своей жизни: «Я не марксист». В Берлине Каутский женился на другой Луизе, которую называл Люизой, чтобы отличать от первой…

Восемнадцатого ноября 1890 года Хелен Демут умерла от рака; ее похоронили прямо в могиле Марксов, рядом с супругами и маленьким Гарри, на кладбище Хайгейт, как того хотели Карл и Женни. Четыре дня спустя Энгельс написал о ней в старой газете чартистов: «В том, что касается меня, работа, которую я смог осуществить после смерти Маркса, в большой степени обязана собой солнечному свету и поддержке, которые несло с собой ее присутствие в доме». Ф. Лесснер представляет дело иначе: «Утрата Хелен Демут была очень тяжела для Энгельса. По счастью, в скором времени госпожа Луиза Каутская, ныне госпожа Фрейбергер, решила переехать из Вены в Лондон, чтобы вести дом Энгельса». На самом деле все было опять-таки по-другому: в Лондон Луизу прислали Бебель и Либкнехт, поскольку им нужен был там «свой человек», а они уже совершенно не доверяли Бернштейну, позволявшему себе такие, на их взгляд, недопустимые вольности, как критика Маркса. «Поселиться в Лондоне — долг перед партией», — объяснили они Луизе, а та по приезде повторила эти слова Элеоноре, которая сообщила о них Лауре в письме от 19 декабря 1890 года. Задача Луизы была такой же, как у Каутского и Бернштейна: вернуть, как только это станет возможно, рукописи Маркса в Германию.

В 1891 году на Первый конгресс социалистического Интернационала в Брюсселе съехались представители профсоюзных конфедераций, рабочих коллективов и партий. Чуть позже на Первом конгрессе СДПГ в Эрфурте Карл Каутский выразил мнение всех немецких социалистов, заявив, что спонтанное развитие капитализма должно привести к революционному взрыву. Все полагали, что победа социализма отныне уже не вызывает сомнения, что она в порядке вещей; власть скоро окажется в их руках.

Либеральное и христианское руководство тоже этого опасалось, и в том же году папа Лев XIII в энциклике «Rerum novarum» (о положении трудящихся) призвал государства «стараться, чтобы у рабочих весь год была работа, и образовать фонд, из которого члены могли бы получать пособие не только в совершенно исключительных случаях, но и в болезни, в старости или в несчастии».

Вслед за немецкими товарищами и по их примеру французские социалисты организовали свою партию и вошли в парламент. Французская рабочая партия под руководством Геда и Лафарга насчитывала тогда всего две тысячи членов; ее газета «Социалист» плохо распространялась. Ее целью было стать «инструктором и агитатором» революционного социализма, что подразумевало издание газет, брошюр и проведение митингов. Гед заявил: «Мы знаем только две нации: нацию капиталистов, буржуазии, имущего класса, с одной стороны, а с другой — нацию пролетариев, массы обездоленных, трудящегося класса. И все мы, французские социалисты, и вы, немецкие социалисты, принадлежим к этой второй нации. Мы из одной нации: рабочие всех стран образуют единую нацию, противостоящую другой, которая тоже одна и та же во всех странах».

Восьмого ноября 1891 года Поль Лафарг был избран депутатом по первому округу Лилля.

В 1893 году была перевернута еще одна страница: Проспер Оливье Лиссагаре оставил газету «Батай» и отошел от общественной жизни; его книга о Парижской коммуне сразу после своего выхода стала классикой.

О состоянии духа Энгельса в том году можно судить по одной примечательной истории: в апреле русский студент Алексей Воден, эмигрировавший в Лозанну, захотел поехать в Лондон, чтобы работать над историей английской философии; он попросил у Плеханова рекомендательное письмо к Бернштейну и Энгельсу; вождь русских марксистов устроил ему форменный экзамен «по философии истории Маркса и по философии истории Гегеля, по субъективистам-народникам, настаивая на непридирчивом и сжатом изложении; по второму тому „Капитала“… по Прудону (без использования „Нищеты философии“); наконец, по Фейербаху, Бауэру, Штирнеру, Тюбингену…». Удовлетворенный его ответами, Плеханов вручил ему письмо и попросил переписать для него в Британском музее длинные отрывки из «Святого семейства». Когда Воден приехал в Лондон, Энгельс, работавший тогда над третьим томом «Капитала», расспросил его о русских народниках и о их разногласиях с Плехановым; Энгельс объяснил, что «желал бы, чтобы русские — да и не только русские — не подбирали цитат из Маркса и его, Энгельса, а мыслили бы так, как мыслил бы Маркс на их месте, и что только в этом смысле слово „марксист“ имеет raison d'être…». В следующие дни Энгельс предоставил Водену возможность читать ранние рукописи Маркса. Он спрашивал, какие ранние произведения Маркса и его собственные интересуют Плеханова и его друзей и по какой причине. Воден приводил всевозможные доводы в пользу скорейшей публикации всех философских произведений Маркса и совместных с Энгельсом трудов. Энгельс сказал, что неоднократно слышал то же самое от некоторых немцев, но попросил признаться откровенно, что тот считает наиболее важным: чтобы он, Энгельс, провел остаток жизни, издавая заброшенные рукописи сороковых годов, или чтобы после выхода третьего тома «Капитала» он занялся изданием рукописей Маркса по теории прибавочной стоимости? Воден призывал Энгельса извлечь из незаслуженного забвения хотя бы основные философские работы Маркса, поскольку одного «Фейербаха» недостаточно. Тот сказал, что для того, чтобы разобраться во всем этом старье, нужно интересоваться Гегелем, которым теперь не интересуется никто, точнее говоря, «ни Каутский, ни Бернштейн».

Чувствуется, что «старый генерал» прекрасно понимал маневры тех, кто окружал его, дожидаясь его смерти: он был полон решимости заставить их ждать как можно дольше!

В том же 1893 году на Конгрессе социалистического Интернационала в Цюрихе было решено отделить политическую борьбу от профсоюзной. Была основана Международная революционная социал-демократическая партия, условием для приема в которую было признание классовой борьбы и необходимости обобществить средства производства. Эта партия будет не слишком реальной. Каутский, которого теперь прозвали в Берлине «папой марксизма» за его популяризаторскую деятельность, объявил, что социализм неизбежен, а его наступление не требует активных действий. Он приверженец «пассивного радикализма»: «Мы знаем, что наших целей нельзя достичь иначе чем через революцию; мы знаем также, что не в нашей власти свершить эту революцию, как и не во власти наших противников ей помешать. Поэтому нам нет дела до ее подготовки или начала».

Некоторые профсоюзные организации, в том числе английские тред-юнионы, собрались отдельно и учредили профсоюзный Интернационал, тем самым отделившись от партийцев. В него вошли реформистские и революционные профсоюзы. Со своей стороны, Французская рабочая партия одержала явный успех на выборах в парламент, получив в нем с полсотни мест. В числе депутатов были Гед, Лафарг, Мильеран и Жан Жорес[71], будущий соперник Жюля Геда.

В 1894 году Энгельс опубликовал подготовленный совместно с Бернштейном третий том «Капитала», в котором повторялись вышеизложенные тезисы. В предисловии он уточняет, что второй и третий тома «Капитала», как неоднократно говорил ему Маркс, должны быть посвящены его жене, и добавляет, что во всех своих статьях, в том числе в этой, всегда называет себя не «социал-демократом», а «коммунистом». «Для Маркса и для меня, — продолжает Энгельс, — было поэтому чистейшей невозможностью употреблять для обозначения специально нашей точки зрения выражение столь растяжимое. В настоящее время дело обстоит иначе, и это слово („социал-демократ“) может, пожалуй, сойти, хотя оно и остается неточным для такой партии, экономическая программа которой не является просто социалистической вообще, а прямо коммунистической, — для партии, политическая конечная цель которой есть преодоление всего государства, а следовательно, также и демократии. Названия действительных политических партий, однако, никогда вполне не соответствуют им; партия развивается, название остается». Упрощение Маркса уже началось.

В сентябре 1894 года разразился скандал по поводу «дела Дрейфуса»[72], расколовший европейское левое движение и сыгравший важную роль в судьбе марксизма: Альфред Дрейфус попал под подозрение в октябре, под суд — в декабре, на каторгу — в январе. В это же время на Украине, в «зоне еврейских поселений» — огромном гетто, где держали российских евреев, — руководитель Всеобщего еврейского рабочего союза (Бунда) Кремер и еврей-социалист Мартов издали манифест «Об агитации», вобравший в себя весь опыт еврейского пролетариата. Мартов уехал из России; он станет одним из самых первых русских революционеров-марксистов, а потом — главным противником Ленина.

Элеонора осталась в одиночестве. Она боялась, что Луиза Каутская со своим новым мужем доктором Фрейбергером приберут к рукам больного старика Энгельса и Nachlass — сокровище отцовских рукописей. Теперь Фрейбергеры занимали часть дома Энгельса, на который даже повесили табличку со своим именем, и как будто держали его в своей власти, точь-в-точь как в свое время Каутские. Элеонора открылась сестре, но Лаура (ежемесячно пользовавшаяся щедротами Энгельса) ее не поддержала и оставила без ответа настойчивую просьбу приехать и самой во всем убедиться. Элеонора осталась один на один со своими опасениями, разделяемыми Эдуардом Бернштейном. Каутский, сохранивший хорошие отношения со своей первой супругой, призывал ее не доверять человеку, которого сам прислал на свое место: этот Бернштейн казался ему большим вольнодумцем…

Энгельс был плох. Он чувствовал приближение конца и потребовал у Каутского рукопись четвертого тома, вывезенную в Берлин «для проверки некоторых положений тома третьего». 14 ноября 1894 года он написал Лауре и Элеоноре о том, что намерен завещать всю свою библиотеку, в том числе книги, полученные после смерти Маркса, и их совместные рукописи Социал-демократической партии Германии.

Двадцать шестого марта 1895 года Энгельс сделал приписку к завещанию, согласно которой все принадлежащие ему письма, написанные Марксу или Марксом (за исключением их личной переписки), следует вернуть Элеоноре. Он завещал Бернштейну в Лондоне и Бебелю в Берлине — для партии — свои собственные рукописи, свою переписку с Марксом и свои авторские права. Его личное имущество, решил он, будет поделено между Лаурой, Элеонорой и Луизой; хорошенькая санитарка, затесавшаяся в круг наследников, получит к тому же мебель и вещи покойного, а также преимущественное право на аренду его дома, в котором она была намерена жить и дальше. Энгельс завещал 250 фунтов своим душеприказчикам, в том числе Бернштейну, и тысячу фунтов Бебелю на финансирование предвыборных кампаний СДПГ. Луиза попытается манипулировать стариком, чтобы завладеть рукописями, но тот откажется попросить дочерей Маркса передать их ему.

Перед смертью Энгельс хотел лично издать некоторые рукописи Маркса и первым делом решил опубликовать в официальном печатном органе партии «Форвертс» статью о революции 1848 года, предваряя ее длинным вступлением, подчеркивавшим значение революции в политической деятельности — странный и в то же время показательный выбор. Принимая во внимание угрозу цензуры, в этом предисловии он проводит различие между революцией — способом действия всего пролетариата — и осторожностью, которую рекомендует пролетариату Германии. Каутский нашел этот текст все еще слишком острым и кое-что подсократил. Разъяренный Энгельс написал ему 1 апреля 1895 года, что отрывок из предисловия, напечатанный в «Форвертс» без его ведома, подогнан таким образом, что он предстает в нем мирным проповедником законности любой ценой. Поэтому Энгельс требует опубликовать предисловие без купюр в «Нойе цайт», чтобы стереть даже воспоминание о первой постыдной публикации. Он намеревался высказать самому Либкнехту свое мнение по этому вопросу, равно как и тем, кто предоставил Каутскому возможность исказить мнение Энгельса. В тот же день он написал Полю Лафаргу: «Либкнехт мне удружил. Взял из моего предисловия к статьям Маркса о Франции 1848–1850 гг. все, что могло бы ему пригодиться, чтобы поддержать непременно мирную и ненасильственную тактику, которую он с тем большей охотой проповедует, что сейчас в Берлине готовятся жесткие законы. Но эту тактику я предполагаю лишь для сегодняшней Германии, и то еще с большими оговорками. Во Франции, Бельгии, Италии, Австрии этой тактики нельзя придерживаться целиком, а в Германии она уже завтра может оказаться неприменимой». Энгельс не говорит о России: на его взгляд, она не входит в этот круг, поскольку революция там просто немыслима.

Три месяца спустя, в начале июля 1895 года, Энгельс, который тогда был очень болен, с воодушевлением воспринял новость о самых первых массовых стачках в Санкт-Петербурге. Он также с волнением узнал, что 24 июля двадцатитрехлетний Жан Лонге (Джонни) — сын Женнихен и внук Карла — вошел в число ста двадцати французских делегатов от Рабочей партии своего дяди Лафарга и Геда, представляя региональную федерацию Нижней Нормандии на IV Конгрессе Интернационала в Лондоне. Джонни жил у своей тети Элеоноры с дядей Лафаргом, с которым часто общался после смерти матери; Лаура заменила ему мать. Они все вместе приехали к «старому генералу» и находились в Лондоне, когда 5 августа 1895 года Энгельс умер.

Судьба марксизма отныне будет решаться в Германии и России. Во Франции он будет лишь бледной копией того, чем стал в Германии; Англия превратится всего лишь в укрытие, где эмигранты будут искать прибежища и передышки, не оказывая влияния на британское общество.

Через двенадцать дней после смерти Энгельса Элеонора, забравшая все рукописи отца на английском языке, попросила Каутского продолжить работу над четвертым томом «Капитала». Она вступила в переговоры с издателем Дитцем, предложившим Мейснеру выкупить права на уже опубликованные книги.

В это время Луиза и открыла Элеоноре, что Маркс — настоящий отец Фредди. Она якобы узнала об этом от Энгельса на его смертном одре. Наверняка Луиза хотела получить от Элеоноры рукописи на сохранение. Элеонора сблизилась со сводным братом и намеревалась делить с ним своего рода обреченность на несчастье. Возможно, это известие както повлияло на решение, которое она приняла совместно с Лаурой: они решили доверить рукописи отца Каутскому, который, как им казалось, наилучшим образом сможет распорядиться этим наследием. Элеонора оставила у себя только статьи на английском языке. Луиза, будучи эмиссаром Бебеля в Лондоне, сообщила своему начальству, что это она добилась того, чего они так долго желали. Партия поблагодарила ее, не удосужившись выразить признательность дочерям Маркса! Элеонора была этим шокирована, казалось, все пропало: дарованное обратно не заберешь.

Однако отчаиваться было преждевременно: рукописи Маркса и Энгельса не было смысла вывозить из Англии из-за старых немецких антисоциалистических законов, запрещавших их ввоз. Рукописи Маркса остались у Элеоноры. Бумаги Энгельса, находящиеся под двойным надзором Бернштейна и Бебеля, спрятали по просьбе последнего в погребе одного лондонского активиста, Юлиуса Мотгелера, в двух деревянных сундуках с двойным навесным замком: один набор ключей был у Бернштейна, второй — у Луизы Фейдерер. Один не мог их открыть без согласия другого. Апофеоз товарищеского доверия…

Все больше проникаясь своей еврейской сущностью, которая, в ее представлении, необязательно была связана с верой, Элеонора теснее сблизилась с писательницей Эми Леви. Та опубликовала роман «Рувим Сакс» о сложностях вхождения евреев в английское общество, а потом оборвала свою жизнь, перечитав фанки своих самых прекрасных стихов — «Лондонская чинара». Потеря лучшей подруги стала очередным ударом для Элеоноры.

Смерть Энгельса развязала руки Бернштейну, который все в большей степени ощущал себя реформистом и писал в 1896 году из Лондона Каутскому: «Практически мы образуем лишь одну радикальную партию; мы делаем лишь то, что делают все радикальные буржуазные партии, вот только мы прячем это под словами, совершенно несоразмерными нашим делам и средствам». Бернштейн думал, что капиталистическая экономическая система теперь будет приспосабливаться к ситуации, что она способна стать лучше. Значит, к социализму можно прийти постепенно. Он даже осмелился критиковать Маркса, утверждая, что автор «Капитала» недооценил способностей к адаптации промышленного общества через расширение рынка, более быстрое обращение товаров и создание крупных предприятий (на самом деле мы знаем, что Маркс это предвидел). Бернштейн отвергал как идею о классовой борьбе, так и идею свержения капитализма. Повторив слова шиллеровской Марии Стюарт — «Пускай осмелится казаться тем, что есть!» — он потребовал, чтобы социалистическая партия признала, что является реформистской.

Законный наследник Энгельса, то есть некоторых рукописей Маркса, переметнулся к врагу! Социалисты в Берлине встревожились. Каутский был в ярости, как и молодая польская еврейка, недавно вступившая в партию и возглавившая входивших в нее радикалов, — Роза Люксембург. Она обвинила Бернштейна в том, что тот совершает ту же ошибку, что и Прудон, ошибку, в свое время разоблаченную Марксом: нужно понять, что внешняя иррациональность системы и составляет ее суть, и не пытаться заменить ее посредством реформ «более справедливым» или «более рациональным» капиталом. В противоположность Бернштейну Роза Люксембург считала, что способы, которые находит капитализм, чтобы выжить, неприемлемы, в частности экспроприация стран-колоний. Такая экспансия не может продолжаться бесконечно, «поскольку земля круглая», следовательно, капиталистический способ производства стремится к катастрофе.

Марксизм устанавливался повсюду в Европе как доктрина «левых». Повсюду он предстает в схематичном, карикатурном облике, сведенном понемногу к упрощенному манихейству: власть не приемлет сомнений, свойственных ученому.

В Париже популяризатор Маркса Древиль писал в «Принципах социализма»: «Во Франции, как и везде в наше время, утверждающийся социализм — это тот социализм, что вышел из экономической критики Маркса. Хотят этого или нет, все, что есть сегодня социалистического, привязано к марксистской теории».

Одновременно, 10 ноября 1896 года, в газете «Матэн» была подтверждена невиновность Дрейфуса. Элеонора между тем продолжала разбирать черновики отцовских писем на английском языке, которые получила от Энгельса. Она писала сестре 12 ноября: «Все письма перемешаны. То есть пачки, сложенные дорогим старым генералом, совершенно не разобраны, причем не только не по датам: бывает, что листки одного и того же письма оказываются в разных пачках». Она не занималась рукописями, судьба которых так и не была решена; там были все черновики, которые Маркс и не опубликовал, и не выбросил.

В России молодой Ленин мечтал установить в своей стране государство по прусскому образцу и партию наподобие немецкой соцпартии. Владимир Ульянов, живший на берегах Лены (отсюда его партийная кличка «Ленин»[73]), критиковал Плеханова за недооценку революционного характера крестьянства, переоценку роли либеральной буржуазии и слабую связь с рабочим миром. Вставал все тот же вопрос: возможно ли России перепрыгнуть через стадию капитализма и, не увеличивая долю наемного труда, установить социализм, опираясь на крестьянство?

В конце 1897 года в Париже лейтенант Пикар заявил, что верит в невиновность Дрейфуса и в виновность другого французского офицера — майора Эстерхази. 13 января 1898 года Эмиль Золя напечатал открытое письмо в защиту Дрейфуса «Я обвиняю» на первой странице газеты «Орор» («Аврора»), издаваемой Клемансо. Европейские «левые» раскололись. Гед, как и Золя, считал, что Дрейфус — невинная жертва военного суда, но его судьба не касается социалистов. Роза Люксембург была того же мнения: «дело Дрейфуса» — внутренний конфликт буржуазии, не касающийся рабочего класса. Жорес же считал, что нужно бороться с несправедливостью везде, где бы она себя ни проявила. В тот год вождь социалистов подхватил фразу Маркса, произнесенную в марте 1850 года, призывая к «революционной эволюции».

Двадцать третьего июня 1898 года Бисмарк тихо скончался, мрачный и всеми забытый, а Элеонора сделала ошеломляющее открытие: Эдвард Эвелинг, с которым она жила уже пятнадцать лет, ухаживая за ним, поскольку он уже давно был болен, двумя годами раньше тайно женился на другой под подложным именем! Он не осмелился уйти от нее, опасаясь, что она покончит с собой.

Элеонора — г маленькая Тусси, младшая дочь Карла, которую он так пестовал, потому что видел в ней воплощение своего сына Эдгара, всю свою жизнь столько говорившая о самоубийстве, перешла от слов к делу. Без осечки.

Три дня спустя Лаура примчалась в Лондон, чтобы похоронить сестру в склепе своих родителей. Она увезла во Францию некоторые рукописи отца. Те, что хранились у Энгельса, остались под присмотром Бернштейна и Луизы, которые ненавидели друг друга все сильнее.

Эдвард Эвелинг умер через пять месяцев после Элеоноры.

Пятидесятилетняя годовщина издания в 1848 году «Манифеста Коммунистической партии» дала повод к глубоким размышлениям среди европейских «левых». В Берлине Роза Люксембург объясняла в работе «Социальная реформа, или Революция», что главная проблема социал-демократического движения заключается в объединении повседневных сражений с великой переделкой мира. Оружие теории, предоставленное полвека назад Марксом, позволит избежать двух подводных камней — сектантства и буржуазного оппортунизма. В Париже Жан Жорес написал на ту же тему «Как осуществится социализм?»: «Было бы самообманом повторять ответы, данные полвека назад нашими старшими товарищами и учителями… Решающей заслугой Маркса стало сближение и слияние идеи социализма и рабочего движения». В отличие от Геда тот же Жорес 11 октября напечатал в «Пти репюблик» статью под заглавием «Доказательства по делу Дрейфуса», выступив в защиту невинно осужденного офицера.

Второго сентября 1898 года Луиза Фрейбергер сообщила Августу Бебелю об откровениях, сделанных Энгельсом на смертном одре по поводу личной жизни Маркса, в частности по поводу отца ребенка Хелен Демут. Английский историк Ивонна Капп, читавшая это письмо, полагает, что оно недостойно доверия, поскольку передает «надуманные вариации, в которых Луиза Фрейбергер позволяет себе рассказывать о супружеских отношениях Марксов в то время, когда она не могла ничего о них знать». Однако сегодня отцовство Маркса кажется бесспорным.

В том же году все руководители французских социалистов представляли марксизм как основу своей идеологии и программы. Один из них, Жорж Сорель[74], считал, что главное в теории Маркса — концепция социального механизма, образованного классами, благодаря которому современное общество меняется целиком и полностью под влиянием господствующих сегодня идей и страстей. Жорес в работе «Социализм и свобода», вышедшей 1 декабря 1898 года в «Ревю де Пари», называет своим идеалом обобществление средств производства, а своим учителем — Маркса, стараясь следовать ему буквально: во Франции революция должна осуществиться через парламентскую деятельность, и только так. Она должна стать «революционной эволюцией».

В июне 1899 года президент Лубе помиловал Дрейфуса, с которого, однако, так и не были сняты обвинения. «Дело» не было закрыто. Теперь Жорес и Гед противостояли друг другу во всем. Для первого быть социалистом значило выступать за Маркса-демократа и за вмешательство в «дело Дрейфуса». Для второго быть социалистом значило сделать выбор в пользу Маркса-революционера и не вмешиваться в «дело Дрейфуса». В октябре 1899 года конгресс социалистов в Париже признал правоту Жореса и даже утвердил принцип участия во власти соцпартии наряду с правыми партиями «при исключительных обстоятельствах». Если яснее, то в случае войны с Германией, которой желали все, чтобы вернуть Эльзас и Лотарингию.

В том году Эдуард Бернштейн, по-прежнему находившийся в Лондоне, осмелился открыто выступить против Бебеля и Каутского. Он, издав в Германии «Предпосылки социализма и задачи социал-демократии», предложил преобразовать социалистическую партию в реформистское движение. Каутский ответил на это работой «Марксизм и его критик Бернштейн».

В Лондоне марксист-народник Даниельсон, взявший теперь литературное имя Николайон, отказался от идеи об «абсолютной» невозможности капитализма в России и примкнул к идее, вычитанной у Маркса, о «невозможности „нормального органичного“ капиталистического развития в России». Иначе говоря, капитализм в России существует, и революция там возможна, но при условии, что она произойдет одновременно во всем мире. То же самое думает Ленин, написавший «Развитие капитализма в России».

Ленин эмигрировал в Швейцарию. В узком кругу эмигрантов-марксистов он повстречал Мартова[75] — молодого человека из украинского Бунда. Вместе они основали газету «Искра». Познакомился Ленин также с Николаем Рязановым[76] (марксист, союзник Плеханова), который работал в группе русских интеллигентов и сотрудничал с «Искрой». Этот Рязанов, высокообразованный молодой человек с сильным характером, изучал тогда написанное Марксом о России и историю Первого интернационала. Через двадцать лет он привезет рукописи Маркса в Россию, ставшую советской.

В следующем году Рязанов отправился в Берлин, в штаб-квартиру Социал-демократической партии; ему нужно было поработать в архивах. Там он с изумлением обнаружил рукописи Маркса в полном беспорядке и библиотеку Энгельса — все это только что было доставлено: наконец-то было получено «добро» на вывоз наследия основоположников марксизма из Лондона. Но здесь была лишь часть рукописей — многое Бернштейн оставил себе! Однако и этих сокровищ, о существовании которых никто не знал, могло бы с лихвой хватить — но он не мог их расшифровать за неимением времени и разрешения на эту работу.

Позднее Рязанов вспоминал, как в 1900 году увидел в Берлине эту библиотеку, беспорядочно сваленную в нескольких комнатах. Несколько тысяч книг, принадлежавших создателям научного социализма, исчезли. Никто даже не потрудился проверить, нет ли в них пометок или комментариев на полях, следов работы Маркса или Энгельса. Часть рукописей, которые должны были направить в архивы Социал-демократической партии в Берлине, была удержана Бернштейном, переписка Энгельса и наибольшая часть пока еще неизвестных произведений остались в Лондоне. Позднее станет известно, что часть библиотеки Маркса и Энгельса, а также бесчисленные рукописи действительно остались в руках Фейдереров, которые потом кое-что вернут, но значительная часть раритетов будет ими продана.

В том же 1900 году, в то время как в Германии умер Вильгельм Либкнехт и ему на смену пришел его младший сын Карл, во Франции Жан Жорес в «Вопросах о методе», опираясь на Бернштейна, подверг обструкции идею диктатуры пролетариата как захват власти активным меньшинством, сознающим свою историческую роль. Один молодой человек, о котором вскоре заговорят, Леон Блюм, согласился с ним. «Всем известно… что метафизика Маркса посредственна, а его экономическое учение расползается по швам», — писал он в январе в «Ревю бланш».

Одновременно в Англии фабианцы вступили в Независимую лейбористскую партию, а Конгресс тред-юнионов и Независимая лейбористская партия сформировали Комитет рабочего представительства, первым секретарем которого стал Джеймс Рамсей Макдональд. В его программу входило отстаивать интересы рабочего класса, отказываясь от классовой борьбы и утверждая положительную роль среднего класса.

Двадцать восьмого ноября в присутствии восьми тысяч человек, собравшихся на Лилльском ипподроме, Жорес и Гед схлестнулись, подводя итог «дела Дрейфуса» и развития левого движения, разрывающегося между реформизмом и революцией. Расхождения между социалистами усилились. После конгресса в Лионе Французская социалистическая партия (ФСП) объединила «независимых», включая Жореса, тогда как в Социалистической партии Франции (СПФ) собрались сторонники Геда и Вайяна.

В 1901 году либеральная экономическая наука переживала новый подъем. Вместо того чтобы взять за отправную точку производство, как Маркс, она исходила из обмена. Вместо фабрики — рынок. Во главе угла — торговец, а не промышленник и тем более не наемный рабочий, последний присутствовал на этой картине лишь как потребитель. Леон Вальрас, а потом Вильфредо Парето, сменивший его на кафедре экономики в Лозаннском университете, разработали концепцию экономического равновесия, из которой следует, что мир как взаимосвязанная система может существовать, пока не нарушено равновесие. Парето подвергает нападкам Маркса, на которого ссылается в «Социалистических системах», обличая ложную истину идеологии, которая на самом деле защищает интересы только одного класса, тогда как экономическая теория чего-то стоит только тогда, когда подчиняется правилам, применимым к математическим моделям физической науки.

На парламентских выборах 1902 года во Франции ФСП получила тридцать семь мандатов, СПФ — четырнадцать. Ряды французских левых редели. Интернационал не был уполномочен вмешаться.

В это же время Бернштейн вернулся в Германию с рукописями Энгельса. В 1902 году он был избран депутатом от СДПГ, хотя уже не верил ни в теорию своей партии, ни в раскол общества на два класса, ни в крах капитализма.

В то время как немецкие марксисты возвращались домой, русские, по-прежнему находясь в изгнании, основали в Швейцарии Российскую социал-демократическую рабочую партию (РСДРП). Ленин, живший в Цюрихе, напечатал «Что делать?». Заглавие он позаимствовал у Николая Чернышевского, опубликовавшего свой утопический роман сорока годами раньше с подзаголовком «Новые люди» — этот роман оказал сильное влияние на всех русских революционеров. В работе Ленина отражены его главные принципы: рабочий класс представлен авангардом пролетариата, обладающим всеми полномочиями. Он говорит о необходимости революционного авангарда, передовой партии, ибо «рабочий класс не способен пойти далее защиты своих профессиональных интересов». Эта партия должна вооружиться научным знанием общества, чтобы стать единственным законным источником политической инициативы и организовать «диктатуру партии в отношении рабочего класса» и всего общества. Любой раскол или расхождение во мнениях внутри партии — признак слабости. Теперь уже речь идет не о диктатуре пролетариата, а о диктатуре партии. И о диктатуре одного человека в этой партии, призванной обеспечить ее единство. Владимир Ульянов намеревается организовать революцию в России по образцу Парижской коммуны. Чтобы подготовиться к ней, он изучает статьи Маркса о революциях 1848 и 1870 годов и извлекает из них важный урок: необходим союз с крестьянством. Сделать все возможное, чтобы повести его за собой, ничего не предпринимать без него. Он объединил своих друзей вокруг еженедельника «Социализм», привлекавшего все больше русских революционеров к марксизму.

Тридцатого июля 1903 года в Брюсселе, на первом съезде РСДРП, Мартов и Троцкий заявили, что о пролетарской революции в России говорить преждевременно, нужно предоставить буржуазии возможность руководить сменой режима, ибо крестьянство не способно понять, в чем заключаются его истинные интересы, а рабочий класс еще слишком слаб, чтобы управлять страной. Ленин, напротив, утверждал, что буржуазия в России не способна возглавить демократическую революцию, поскольку она не может желать уничтожения крупных поместий и не будет создавать условия для вхождения сельского хозяйства в рыночную экономику. Он полагал, что нужен союз рабочих и крестьян. Цель — «демократическая диктатура пролетариата и крестьянства», позволяющая осуществить «программу-минимум»: демократическая республика, национализация земли, уничтожение регулярной армии. Ленин пишет: «Марксизм учит пролетария не отстранению от буржуазной революции, не безучастию к ней, не предоставлению руководства в ней буржуазии, а, напротив, самому энергичному участию, самой решительной борьбе за последовательный пролетарский демократизм, за доведение революции до конца».

На съезде завязалась суровая борьба. Голосование прошло в полной сумятице. Сторонники Ленина стали называть себя «большевиками», а своих соперников — Мартова и Троцкого — «меньшевиками». Ленину удалось придать своей деятельности демократическую окраску.

В том же году Шарль Лонге, всю свою жизнь остававшийся социалистом и журналистом, умер, оставив четырех детей — Женни, Марселя, Эдгара и Жана (из всех четверых только последний стал социалистом-активистом). Воспитывала их в основном Лаура Лафарг.

В 1904 году социалисты, создавшие социал-демократический кооператив, отыскали родовой дом Маркса в Трире и купили соседний дом для партии и профсоюза. Во Франции раздоры между социалистами не утихали. Они ослабили социалистический Интернационал, который, собравшись в августе на VI Конгресс в Амстердаме, осудил всякое сотрудничество с «буржуазными» партиями и рекомендовал французам объединить свои силы «в интересах международного пролетариата, перед которым они несут ответственность за пагубные последствия своих разногласий». Жюль Гед одержал победу над Жоресом.

Девятое января 1905 года вошло в российскую историю под названием «Кровавое воскресенье»: свыше ста сорока тысяч петербургских рабочих устроили мирную демонстрацию перед Зимним дворцом, неся в руках иконы, чтобы вручить петицию царю; армия стала стрелять по толпе, свыше тысячи человек было убито[77]. Николай II тотчас пообещал выборы, свободу печати, всеобщее избирательное право и конституцию — ничего из этого народ не получил. В конце года редкие марксисты и революционеры, находившиеся в стране, были брошены в тюрьмы, а Дума распущена[78]. Ленин остался за границей: время завоевания власти для социалистической революции еще не пришло. Но неудавшееся восстание побудило его задуматься о роли всеобщей стачки в завоевании власти.

23—25 апреля 1905 года, следуя призыву Интернационала, в Париже, в кафе «Глобус» на Страсбургском бульваре собрался объединительный конгресс французских социалистов. 286 делегатов приняли «Хартию единства», составленную явно в марксистском духе: «Социалистическая партия является классовой партией, имеющей целью обобществить средства производства и торговли, то есть преобразовать капиталистическое общество в коллективистское или коммунистическое, а средством — экономическую и политическую организацию пролетариата. По своим целям, идеалам и применяемым методам французская секция рабочего Интернационала, хотя и продолжает осуществление неотложных реформ, требуемых рабочим классом, является не реформистской партией, а партией классовой борьбы и революции». Ее печатным органом стала газета «Юманите».

В Германии Каутский, которому удалось добиться от Бернштейна передачи некоторых рукописей партии, издал с согласия Элеоноры четвертый том «Капитала», в который вошли теории Маркса о прибавочной стоимости под заглавием «История экономических учений».

В 1906 году в Лондоне Комитет рабочего представительства принял название Лейбористской партии; внутри нее возобладали взгляды фабианцев, ратующих за постепенное проникновение марксизма в общество.

Двенадцатого июля кассационный суд отменил «в связи с прекращением дела» приговор в отношении Дрейфуса. Защищавший его Жорес стал вождем французских социалистов. Тем не менее в том же году в органе социалистической партии — газете «Мувман сосьялист» появилась статья «Крах дрейфусизма, или Торжество еврейской партии»…

В 1908 году, в двадцать пятую годовщину смерти Маркса, Роза Люксембург, верившая в скорую революцию в Германии, опубликовала в газете «Социализм» статью, заявляющую, что Россия, несмотря на поражение революции 1905 года, тоже становится возможным фронтом для захвата власти: «Обычно вклад в науку большинства великих ученых получает полное признание только после их смерти. Время возвращает им все их значение. Сегодня, четверть века спустя после смерти Маркса, гром русской Революции возвещает присоединение к марксистской мысли новой обширной территории…»

В 1910 году, роясь в архивах, привезенных Бернштейном, Каутский, еще руководивший журналом «Нойе цайт», обнаружил рукописи Маркса, о существовании которых никто не знал и которые скрывал Бернштейн: подготовительные наброски к «Критике гегелевской философии права», «Экономическо-философские рукописи 1844 года» и «Основные черты критики политической экономии». Важная находка, устанавливающая связь между «Немецкой идеологией» и зрелыми произведениями. Каутский встретился с Рязановым. Молодой русский эмигрант, изучавший труды Маркса, пришел расспросить его, как уже расспрашивал Бебеля и Бернштейна. Очень скоро он понял двуличие Бернштейна, что само по себе сблизило его с Каутским, поразившим юношу своим знанием творчества Маркса и высоким интеллектуальным уровнем. Каутский рассказал ему о своих поразительных открытиях и сделал своим секретарем; он поручил Рязанову подготовить переписку Маркса для публикации. Рязанов согласился. Что может быть лучше для революционера, чем познакомить мир с работами учителя? По свидетельству Рязанова, после смерти Энгельса архивы пришли в полнейшее запустение. Энгельс жестоко просчитался: если бы не было завещания, архивы наверняка сохранились бы лучше. Огромная библиотека Маркса и Энгельса почти совершенно утрачена. Наследники даже не дали себе труда выяснить, все ли архивы были переданы им целиком. Вот так архивы Маркса перешли из рук немцев в руки русских — точнее, из рук нескольких немцев, которых они не слишком интересовали, в руки одного русского, который по-настоящему ими дорожил.

Рязанов даже провел летом 1910 года несколько недель в Дравейле под Парижем, у Лафаргов, которые любезно предоставили в его распоряжение бумаги и письма, оставленные Марксом. Это были бесчисленные письма, политические рукописи, менее важные тексты, например ответы на вопросы «исповеди» для Нанетгы за шестьдесят лет до этого. Рязанов снял копии. Он вовсе не предчувствовал драматического конца своих хозяев и вернулся в Берлин.

В воскресенье 26 ноября 1911 года в возрасте шестидесяти пяти лет Лаура покончила с собой, как двенадцатью годами ранее ее сестра. Ее муж Поль Лафарг, которому было семьдесят, последовал ее примеру. Они избрали этот возраст, чтобы лишить себя жизни «до наступления безжалостной старости», сделав себе укол синильной кислоты. Лаура завещала бумаги отца немецким социал-демократам. Ленин присутствовал на их похоронах и произнес надгробную речь.

Рязанов тотчас вернулся в Дравейль, но там ему не удалось, принимая из рук наследников бумаги Маркса, отныне принадлежавшие немецкой социал-демократии, обнаружить те самые исповеди и некоторые другие бумаги: их уже кто-то присвоил.

В 1913 году Рязанов издал в Берлине первую подборку писем Маркса с многочисленными купюрами, которые заставили его сделать Бернштейн и Меринг — еще один руководитель социалистов, — «потому что не все можно доверить публике».

Двадцать восьмого июня 1914 года наследник Австро-Венгерской империи был убит в Сараеве сербским террористом Гаврилой Принципом. Австрия объявила войну Сербии 28 июля. На следующий день немецкий кайзер Вильгельм II, чувствуя приближение катастрофы, несколько раз телеграфировал царю, чтобы отговорить его от намерения из славянской солидарности поддерживать Сербию. Но в игру вступили военные союзы. 30 июля Николай II, получивший в Москве тремя днями раньше заверения в поддержке от президента Французской республики Раймона Пуанкаре и премьер-министра Рене Вивиани, объявил всеобщую мобилизацию. По возвращении во Францию Пуанкаре и Вивиани приветствовали криками «Да здравствует война!». Вся Франция целиком (за исключением ничтожного меньшинства, включая Жореса и Кальо) была за вступление в войну. Через месяц, 31 июля, анархист Рауль Виллен убил Жореса в парижском кафе «Круассан» (пять лет спустя его оправдают).

В субботу 1 августа 1914 года в Берлине кайзер и канцлер Бетманн-Гольвег объявили войну России. Столица Российской империи, основанная Петром Великим под немецким названием Санкт-Петербург, стала называться Петроградом. Франция, в свою очередь, объявила всеобщую мобилизацию, но Пуанкаре успокаивающе заявил: «Мобилизация — еще не война». Руководители социалистов во всех странах спорили о том, какую позицию занять. За исключением русских и сербов, которых, между прочим, это касалось в первую очередь, все проголосовали за предоставление кредитов на военные нужды, запрашиваемых правительствами их стран.

Третьего августа Германия объявила войну Франции. 4 августа СДПГ проголосовала за военные кредиты; глава ее фракции в парламенте Гуго Гаазе заявил: «Мы не бросим отечество в час опасности». Каутский не стал перечить руководству партии и поддержал войну. Лишь несколько активистов СДПГ остались приверженцами мира; в их числе были Роза Люксембург, популяризатор Маркса Юлиан Борхардт и Карл Либкнехт, сын Вильгельма. Роза Люксембург считала, что Европа должна сделать выбор между «социализмом и варварством». Странная ирония судьбы: пацифистов исключили из Второго интернационала, в котором остались только партии противоборствующих сторон! Тогда они объявили себя «коммунистами», в противоположность бывшим товарищам-«социалистам», по-прежнему ссылавшимся на Маркса. Существование социалистического Интернационала отныне лишено смысла. Коммунисты основали свою организацию — die Internationale.

В тот же день немецкий канцлер обозвал «пустой бумажкой» протокол 1831 года, гарантирующий бельгийский нейтралитет, что втянуло в войну Англию — к великому удивлению Вильгельма II.

В Париже воинственность достигла своего апогея: 10 августа 1914 года газета социалистов «Юманите», основанная Жаном Жоресом, писала: «Тысячи пылких молодых людей из чрева народа и из глубин мелкой и крупной буржуазии, покинув свои семьи без малодушия и без колебаний, вступили в армию, поставив свою жизнь на службу отечеству, которое в опасности». Несмотря на свой прежний протест против участия социалистов в буржуазном правительстве, Жюль Гед принял участие в «Священном союзе» и стал министром без портфеля в правительстве национального единства.

Двадцать третьего августа Япония, союзница Англии, объявила войну Германии. 29 ноября в войну вступил турецкий султан Мехмед V, союзник Германии.

Тогда же родилась третья ложь, искажающая мысль Маркса: после Энгельса и Каутского за переделку его наследия взялся Ленин, продолжив работу немцев. Изобретя в «Что делать?» руководящую партию, он в июле — ноябре 1914 года написал в Швейцарии для «Настольного энциклопедического словаря» Товарищества братьев Гранат сорок пять страниц о Карле Марксе, вернее, о «марксизме». Всё здесь фальсификация или, по меньшей мере, карикатура, подправляющая автора «Капитала» в направлении революции, подготавливаемой Лениным. Ленин взялся доказать, что революция в России, объединившая рабочих и крестьян под руководством рабочей партии, станет ключом к мировой революции: «Марксизм указал путь к всеобъемлющему, всестороннему изучению процесса возникновения, развития и упадка общественно-экономических формаций, рассматривая совокупность всех противоречивых тенденций, сводя их к точно определяемым условиям жизни и производства различных классов общества, устраняя субъективизм и произвол в выборе отдельных „главенствующих“ идей или в толковании их, вскрывая корни без исключения всех идей и всех различных тенденций в состоянии материальных производительных сил <…>. Марксизм дал руководящую нить, позволяющую открыть закономерность в этом кажущемся лабиринте и хаосе, именно: теорию классовой борьбы». Ленин оставляет без внимания нестыковки, обнаруженные Марксом в его собственной теории: «Наиболее глубоким, всесторонним и детальным подтверждением и применением теории Маркса является его экономическое учение». По Ленину, «общеизвестный и бесспорный факт отступления цен от стоимостей и равенства прибыли вполне объяснен Марксом на основе закона стоимости, ибо сумма стоимостей всех товаров совпадает с суммой цен». «Из предыдущего видно, что неизбежность превращения капиталистического общества в социалистическое Маркс выводит всецело и исключительно из экономического закона движения современного общества. Обобществление труда, в тысячах форм идущее вперед все более и более быстро и проявляющееся за те полвека, которые прошли со смерти Маркса, особенно наглядно в росте крупного производства, картелей, синдикатов и трестов капиталистов, а равно в гигантском возрастании размеров и мощи финансового капитала, — вот главная материальная основа неизбежного наступления социализма. Интеллектуальным и моральным двигателем, физическим исполнителем этого превращения является воспитываемый самим капитализмом пролетариат».

Ленин начинает отстаивать идею о построении социализма в одной отдельно взятой стране: нужно перестать мыслить в мировом масштабе; все рабочие принадлежат одной нации, и именно в рамках их нации они должны совершить революцию, ибо «нации — неизбежный продукт и неизбежная форма буржуазной эпохи общественного развития. И рабочий класс не мог окрепнуть, возмужать, сложиться, не „устраиваясь в пределах нации“, не будучи „национален“ (хотя совсем не в том смысле, как понимает это буржуазия)». Ссылаясь на Маркса, он утверждает, что наилучшее место для политического действия рабочих — Россия: «Следует отметить ряд глубоких (и особенно важных для отсталых стран, как Россия) мыслей Маркса об эволюции капитализма в земледелии. Превращению натуральной ренты в денежную не только сопутствует неизбежно, но даже предшествует образование класса неимущих поденщиков, нанимающихся за деньги <…> —(Кооперации, т. е. товарищества мелких крестьян, играя чрезвычайно прогрессивную буржуазную роль, лишь ослабляют эту тенденцию, но не уничтожают ее; не надо также забывать, что эти кооперации дают много зажиточным крестьянам и очень мало, почти ничего, массе бедноты, а затем товарищества сами становятся эксплуататорами наемного труда.)».

Отсюда вывод: революция должна произойти в России, когда рабочие и крестьяне объединятся под руководством единой партии. Но поскольку нужно еще оправдать эту партию, Ленин ставит Энгельса наравне с Марксом, делая его, по крайней мере, выразителем мысли Маркса: «Наконец, по вопросу об отношении социализма Маркса к мелкому крестьянству, которое останется в эпоху экспроприации экспроприаторов, необходимо указать на заявление Энгельса, выражающего мысли Маркса…» Далее следует отрывок из Энгельса, не имеющий никакого отношения к мысли Маркса[79].

В короткой биографии Маркса Ленин свивает еще один лавровый венок и возлагает его на чело Энгельса — великого борца и воспитателя пролетариата, дабы увековечить его имя: «Для правильной оценки взглядов Маркса безусловно необходимо знакомство с произведениями его ближайшего единомышленника и сотрудника Фридриха Энгельса. Нельзя понять марксизм и нельзя цельно изложить его, не считаясь со всеми сочинениями Энгельса».

К концу 1914 года русская армия откатилась более чем на 500 километров вглубь страны и потеряла более двух миллионов человек. Когда немецкая армия, ворвавшаяся во Францию с севера, была остановлена под Верденом, стало ясно, что война затянется надолго.

Розу Люксембург арестовали в Берлине 18 февраля 1915 года за выступления в прессе против войны, которую вела Германия. 15 февраля был основан «научно-практический ежемесячный марксистский» журнал «Интернационал», в котором под псевдонимом «Юниус» печатали передаваемые из тюрьмы письма Розы к своей организации — «Группе Спартака»[80]: «Интернационал, выражающий интересы пролетариата, может родиться лишь из самокритики пролетариата, в сознании его собственной власти — той власти, которая 4 августа поникла, словно шаткий тростник».

В 1916 году, в то время как война стала позиционной, а русская армия под командованием генерала Брусилова совершила в Польше прорыв, потеснив войска Гинденбурга, Ленин написал, что империализм — «высшая стадия развития капитализма». В новом издании, вышедшем четыре года спустя, он уточнит: «В книжке доказано, что война 1914–1918 годов была с обеих сторон империалистской (т. е. захватной, грабительской, разбойнической) войной, войной из-за дележа мира, из-за раздела и передела колоний, „сфер влияния“ финансового капитала и т. д. Ибо доказательство того, каков истинный социальный, или вернее: истинный классовый характер войны, содержится, разумеется, не в дипломатической истории войны, а в анализе объективного положения командующих классов во всех воюющих державах. Чтобы изобразить это объективное положение, надо взять не примеры и не отдельные данные (при громадной сложности явлений общественной жизни можно всегда подыскать любое количество примеров или отдельных данных в подтверждение любого положения), а непременно совокупность данных об основах хозяйственной жизни всех воюющих держав и всего мира».

Двадцать четвертого марта 1916 года руководство социал-демократии решает исключить из своих рядов всех, кто противится войне. 30 марта Роза Люксембург писала в одном из своих писем: «Все поставлено на карту: борьба за партию, а не против партии. Наш девиз — не раскол или единство, не старая или новая партия, но завоевание партии снизу через восстание масс, которые должны взять в свои руки организации и их средства, не на словах, а на деле. Решающее сражение за партию началось». Она договаривается до того, что Гинденбург стал вместе с руководством социал-демократов душеприказчиком Маркса и Энгельса! Произошел разрыв: часть СДПГ под руководством Бернштейна, Карла Либкнехта, Франца Меринга и Клары Цеткин присоединилась к ней — возникла Независимая социал-демократическая партия Германии (НСДПГ), связанная с «Группой Спартака», программу которой написала в тюрьме Роза Люксембург. Бернштейн — пацифист, но не революционер, — очень скоро порвал с ними, сокрушаясь о том, что «человек с такими умственными задатками и образованием, как Роза Люксембург [она блестяще училась в Варшавском лицее], мог участвовать в написании» такой программы — «злого памфлета, настолько же неясного, насколько демагогического и провокационного».

Бремя войны становилось все тяжелее. В то время как во Франции рабочий класс почти полностью (за редкими исключениями) поддерживал армию, в Германии поднялась революционная волна, раздуваемая «Группой Спартака». Металлурги Берлина и Лейпцига начали забастовку в знак протеста против войны и голода.

В это же время, в феврале 1917 года, в разгар войны между Россией и Германией, когда фронт растянулся на несколько тысяч километров, Рязанов умудрился прибыть из Берлина в Россию, привезя с собой рукописи Маркса и Энгельса, подшивки «Форвертс» и «Рейнише цайтунг» за 1842–1843 годы, «Нью-Йорк дейли трибюн» за те годы, когда с ней сотрудничал Маркс, а также фотокопии немецких архивных документов. Наверняка он сделал это с молчаливого разрешения руководства социал-демократов, которое не возмущалось по поводу вывоза старых бумажек… А немецкой армии было на руку все, что могло пошатнуть царский трон.

Восьмого марта 1917 года рабочие Путиловского завода в Петрограде устроили забастовку, выступив против тех, кто обрекал их на голодное существование, и присоединились к маршу, организованному по случаю Международного женского дня. Редко кто кричал «Долой царя!». В последующие дни манифестации возобновились. В воскресенье 11 марта армия стреляла по толпе. Были убиты сорок человек. Солдаты и рабочие стали брататься и создали Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов. К ним примкнули несколько меньшевиков, депутатов Государственной думы, под руководством адвоката Александра Керенского и 15 марта предложили либералу князю Львову и Милюкову возглавить правительство. В тот же вечер царь отрекся от престола, но война продолжалась. В новое правительство вошли меньшевики.

Двадцать седьмого марта, в разгар коммунистического движения в Берлине и Петрограде, правительство кайзера зафрахтовало бронепоезд и обеспечило переезд Ленина и некоторых его товарищей из Швейцарии в Россию, точно так же как чуть раньше устроило переезд Рязанова, надеясь, что большевики дестабилизируют в Петрограде и новое правительство.

В самом деле, 7 (20) июля 1917 года, когда стало ясно, что Керенскому не удастся быстро подавить бунты, разжигаемые против него Лениным, было опубликовано постановление об аресте Ленина. Власти решили арестовать руководство большевиков, запретить их газеты, в частности «Правду», и отправить на фронт революционные воинские части Петрограда, чересчур подверженные большевистской пропаганде. Спасаясь от преследований, Ленин бежал в Финляндию. В начале июля некоторые коммунисты решили, что назрела революционная ситуация; Ленин был с ними не согласен. Правительство Керенского объявило о выборах в Учредительное собрание.

Керенский, принявший бразды правления из рук Милюкова, продолжил войну; генерал Брусилов, по-прежнему возглавлявший русские войска, 1 июля разбил немцев под Бржезанами. Сменивший его Корнилов продолжал одерживать победы. Потом русская армия развалилась. В сентябре немцы атаковали на севере. 3 сентября они заняли Ригу, 21-го — Якобштадт.

Эсеры, которых поддерживало крестьянство, получили большинство в Учредительном собрании — 419 мест против 168 у большевиков, 18 — у меньшевиков, 17 — у кадетов и 81 — у всех прочих.

Рязанов, назначенный в апреле народным комиссаром путей сообщения в Одессе, был избран представителем этого украинского портового города в Учредительном собрании и членом исполкома Союза железнодорожников.

Ленин написал 28 сентября из Финляндии обращение к Центральному комитету своей партии, оставшемуся в Петрограде, о необходимости тайной подготовки к восстанию. Не в силах не думать о судьбе Парижской коммуны (та продержалась только семьдесят два дня) и находясь под впечатлением от третьего «Воззвания» Маркса, а также от его статьи о государственном перевороте Наполеона III, он знал, что сможет захватить и удержать власть только в том случае, если установит союз с крестьянством. Но для него диктатура пролетариата должна установиться надолго. В письме к ЦК РСДРП[81] он дал теоретическое обоснование Октябрьской революции, попытался сделать точный тактический анализ действий, основанных на неверной интерпретации Маркса, которому он приписывает революцию любой ценой («революцию как искусство»), о чем Маркс никогда в жизни не писал:

«Вождь оппортунизма, Бернштейн, уже снискал себе печальную славу обвинением марксизма в бланкизме, и нынешние оппортунисты в сущности ни на йоту не подновляют и не „обогащают“ скудные „идеи“ Бернштейна, крича о бланкизме. Обвинять в бланкизме марксистов за отношение к восстанию, как к искусству! Может ли быть более вопиющее извращение истины, когда ни один марксист не отречется от того, что именно Маркс самым определенным, точным и непререкаемым образом высказался на этот счет, назвав восстание именно искусством, сказав, что к восстанию надо относиться, как к искусству, что надо завоевать первый успех и от успеха идти к успеху, не прекращая наступления на врага, пользуясь его растерянностью и т. д. и т. п. Восстание, чтобы быть успешным, должно опираться не на заговор, не на партию, а на передовой класс. Это вопервых. Восстание должно опираться на революционный подъем народа. Это во-вторых. Восстание должно опираться на такой переломный пункт в истории нарастающей революции, когда активность передовых рядов народа наибольшая, когда всего сильнее колебания в рядах врагов и в рядах слабых половинчатых нерешительных друзей революции. Это в-третьих. Вот этими тремя условиями постановки вопроса о восстании и отличается марксизм от бланкизма. Но раз есть налицо эти условия, то отказаться от отношения к восстанию, как к искусству, значит изменить марксизму и изменить революции.

Чтобы доказать, почему именно переживаемый нами момент надо признать таким, когда обязательно для партии признать восстание поставленным ходом объективных событий в порядке дня и отнестись к восстанию, как к искусству, чтобы доказать это, лучше всего, пожалуй, употребить метод сравнения и сопоставить 3–4 июля с сентябрьскими днями. 3–4 июля можно было, не греша против истины, поставить вопрос так: правильнее было бы взять власть, ибо иначе все равно враги обвинят нас в восстании и расправятся, как с повстанцами. Но из этого нельзя было сделать вывода в пользу взятия власти тогда, ибо объективных условий для победы восстания тогда не было. 1. Не было еще за нами класса, являющегося авангардом революции. Не было еще большинства у нас среди рабочих и солдат столиц. Теперь оно есть в обоих Советах. Оно создано только историей июля и августа, опытом „расправы“ с большевиками и опытом корниловщины. 2. Не было тогда всенародного революционного подъема. Теперь он есть после корниловщины. Провинция и взятие власти Советами во многих местах доказывают это. 3. Не было тогда колебаний, в серьезном общеполитическом масштабе, среди врагов наших и среди половинчатой мелкой буржуазии. Теперь колебания гигантские: наш главный враг, империализм союзный и всемирный, ибо „союзники“ стоят во главе всемирного империализма, заколебался между войной до победы и сепаратным миром против России. Наши мелкобуржуазные демократы, явно потеряв большинство в народе, заколебались гигантски, отказавшись от блока, т. е. от коалиции, с кадетами. 4. Потому 3–4 июля восстание было бы ошибкой: мы не удержали бы власти ни физически, ни политически. Физически, несмотря на то, что Питер был моментами в наших руках, ибо драться, умирать за обладание Питером наши же рабочие и солдаты тогда не стали бы: не было такого „озверения“, такой кипучей ненависти и к Керенским, и к Церетели-Черновым, не были еще наши люди закалены опытом преследований большевиков при участии эсеров и меньшевиков. Политически мы не удержали бы власти 3–4 июля, ибо армия и провинция, до корниловщины, могли пойти и пошли бы на Питер. Теперь картина совсем иная. За нами большинство класса, авангарда революции, авангарда народа, способного увлечь массы. За нами большинство народа, ибо уход Чернова есть далеко не единственный, но виднейший, нагляднейший признак того, что крестьянство от блока эсеров (и от самих эсеров) земли не получит. А в этом гвоздь общенародного характера революции. За нами выгода положения партии, твердо знающей свой путь, при неслыханных колебаниях и всего империализма, и всего блока меньшевиков с эсерами. За нами верная победа, ибо народ совсем уже близок к отчаянию, а мы даем всему народу верный выход, показав значение нашего руководства всему народу „в дни корниловские“, затем предложив компромисс блокистам и получив отказ от них при условии отнюдь не прекращающихся колебаний с их стороны».

Чтобы навязать эту точку зрения, Ленин вернулся в Петроград 23 октября и добился принятия решения о вооруженном восстании с целью установить «диктатуру пролетариата». Большевики решили выступить под тремя лозунгами: «Мир народам», чтобы привлечь на свою сторону солдат; «Земля крестьянам», чтобы привлечь сельское население; и «Вся власть Советам» с оглядкой на солдат и рабочих. Затем он тотчас вернулся в Финляндию, предоставив Троцкому, которого он сделал своим заместителем, готовить восстание. Вернулся он 29 октября, сломил сопротивление Каменева и Зиновьева, которые опасались неудачи и хотели отсрочить восстание. В ночь с 6 на 7 ноября 1917 года большевики захватили опорные центры Петрограда и арестовали министров, заседавших в Зимнем дворце. Ленин возглавил правительство и заявил, что российское рабочее движение — авангард мирового пролетариата. Он назначил Троцкого наркомом иностранных дел. Ленин надеялся, что новая власть продержится, по меньшей мере, семьдесят два дня, как Парижская коммуна, и повторял фразу Маркса: «Принципы Коммуны вечны и не могут быть уничтожены; они вновь и вновь будут заявлять о себе до тех пор, пока рабочий класс не добьется освобождения». Но теперь он будет навязывать концепцию диктатуры пролетариата, в корне отличающуюся от концепции Маркса: по Марксу, это временное господство широкого большинства, уважающего права людей, свободу прессы, оппозиционные партии и разделение властей; Ленин же представлял ее как окончательную диктатуру определенного меньшинства.

На следующий же день вождь большевиков запросил мира. Он был готов на любые уступки, поскольку был убежден, что немцы не замедлят последовать за русскими по пути пролетарской революции.

В России душили «буржуазную» прессу. 20 декабря была создана политическая полиция (ЧК), запрещены забастовки. Запретили и умеренную партию кадетов — конституционных демократов.

Девятнадцатого января 1918 года Ленин распустил Учредительное собрание, практически не дав ему возможности ничего сделать. 30 августа эсерку Фанни Каплан обвинили в подготовке покушения, и последняя партия, противостоявшая большевикам, была запрещена, ее члены — социалисты-революционеры — подверглись преследованиям и ссылке в лагеря. Рязанов создал Главархив, стал профессором в открывшемся в 1919 году Коммунистическом университете имени Я. М. Свердлова и принял участие в создании Социалистической академии.

Третьего марта 1918 года в Брест-Литовске был заключен мирный договор между Россией и странами Четвертного союза, которые предоставили независимость Украине, поспешившей дать убежище белой армии, враждебной коммунистическому правительству.

Партия большевиков, все еще называвшаяся Российской социал-демократической партией, приняла название коммунистической на съезде в марте 1918 года.

Немецкие социалисты по-разному восприняли события в России. Роза Люксембург восторженно встретила известие об Октябрьской революции, хотя ее и встревожила ленинская концепция диктатуры пролетариата. Она проницательно писала: «Свобода только для сторонников правительства, для членов партии, как бы они ни были многочисленны, — это не свобода. Свобода — это всегда свобода для инакомыслящего <…>. Историческая задача, выпавшая пролетариату, пришедшему к власти, заключается в том, чтобы создать вместо буржуазной демократии социалистическую, а не уничтожить всякую демократию». Как и Маркс, она представляла себе диктатуру пролетариата как «способ применения демократии — не через ее отмену, а через энергичное, решительное вмешательство <…> в экономические отношения буржуазного общества, без которых нельзя осуществить социалистических преобразований. Но эта диктатура должна осуществляться всем классом, а не узким руководящим меньшинством от имени класса, иначе говоря, она должна шаг за шагом выходить из активного участия масс, находиться под их непосредственным влиянием, подчиняясь контролю со стороны общественности — продукта растущего политического воспитания народных масс».

В это же время Карл Каутский примкнул к своему старому врагу Бернштейну, чтобы вместе с ним обличать происходящее в России. Он считал, что государственное управление экономикой приведет к деспотическому правлению восточного типа: «Этот безумный эксперимент приведет лишь к тому, что все полетит кувырком», а большевистская модель породит только контрреволюцию.

Ленин ответил ему в работе «Пролетарская революция и ренегат Каутский», приведя ложную цитату из Маркса: «Революционная диктатура пролетариата есть насилие против буржуазии; необходимость же этого насилия в особенности вызывается, как подробнейшим образом и многократно объясняли Маркс и Энгельс (особенно в „Гражданской войне во Франции“ и в предисловии к ней), — тем, что существуют военщина и бюрократия». А ведь Маркс, как мы видели, говорил прямо противоположное. Понимая, что передергивает, Ленин добавляет еще одну ложь: «Как раз этих учреждений, как раз в Англии и в Америке, как раз в 70-х годах XIX века, когда Маркс делал свое замечание, не было! (А теперь они и в Англии и в Америке есть.)». И далее: «Каутский полностью отрекается от марксизма, отделываясь при анализе русской революции юридическим, формальным, служащим буржуазии для прикрытия ее господства и для обмана масс, понятием „демократия“ и забывая о том, что „демократия“ выражает на деле иногда диктатуру буржуазии, иногда бессильный реформизм мещанства, подчиняющегося этой диктатуре, и т. д.».

По Ленину, Бернштейн и Каутский революционеры и марксисты только на словах, а на деле — ренегаты, всячески пытающиеся укрыться от революции.

В мае 1918 года Ленин находился в Москве, ставшей с марта столицей, отсюда он пытался установить государственную монополию на сельское хозяйство и промышленность, для этого национализировал крупные предприятия и коллективизировал сельское хозяйство.

В это же время в Берлине, пока армия под командованием Людендорфа катилась к поражению под ударами марксистов-активистов и французских пушек, историк Освальд Шпенглер в важном (хотя и не он принес ему мировую известность) труде «Пруссачество и социализм» обличил социализм Маркса как антинемецкий, в силу того, что он еврейский, тогда как «настоящий» социализм, на его взгляд, — может быть только прусским и национальным. Таким образом, он подвел идеологическую базу под убеждения немецких «правых», а в будущем — крайне правых и национал-социалистов, противостоя одновременно коммунистам и англосаксам, поскольку он обвиняет марксистов и капиталистов в сговоре против Германии. Из этой книги следует привести большую цитату, поскольку в ней устанавливается связь между тем, что в тот страшный 1918 год привело к зарождению двух наихудших видов варварства всех времен, в том числе одного — в Германии:

«Первым социалистом сознательно стал Фридрих Вильгельм I, а не Маркс. Именно он, образцовая личность, стоит у истоков этого мирового движения…» Тогда как капитализм, как утверждает Шпенглер, английского происхождения. «На вершине западноевропейской культуры развились две великие философские школы: английская, школа эгоизма и сенсуализма, и прусская, школа идеализма <…>. В то время как для нас, пруссаков, конструктивной противоположностью всегда будет повелевать и подчиняться внутри строго дисциплинированной общины, называется ли она государством, партией, рабочим классом, офицерским корпусом или чиновничьим аппаратом, — общины, каждый член которой без исключения является ее слугой <…>, основной народ, следуя своим пиратским инстинктам, воспринимает экономическую жизнь совершенно иначе. Для него речь идет о борьбе и добыче — точнее, о доле добычи, которая достанется каждому <…>. Их цель состоит в накоплении личного состояния, частных богатств, в уничтожении частной конкуренции, в эксплуатации публики через рекламу, политику <…>. Вся борьба между хозяевами и рабочими в английской промышленности 1850 года касалась товара „труд“: одни хотели завладеть им по дешевке, тогда как другие хотели продать его подороже».

Маркс — порождение английского капитализма, и его теорию нельзя применить в Германии.

«Маркс мыслит чисто по-английски. Его двуклассовая система выведена из положения народа торговцев, который принес свое сельское хозяйство в жертву торговле и который никогда не обладал государственным чиновничеством с подчеркнутым — прусским — сословным сознанием. Здесь существуют все еще только буржуа и пролетарий, субъекты и объекты сделки, грабители и ограбленные, совсем в духе викингов <…>. Только капитализм английского типа сочетается с социализмом марксистского типа. Прусская идея об управлении экономической жизнью в надындивидуальной перспективе преобразовала, не желая того, благодаря протекционистскому законодательству 1879 года, немецкий капитализм в социалистические формы в смысле государственного порядка <…>. Таким образом, два главных экономических принципа сегодня противостоят друг другу. Викинг стал защитником свободной торговли; Рыцарь же превратился в чиновника в администрации. Между ними невозможно примирение; и поскольку оба они, германцы и первостатейные фаустовские люди, не знают никаких пределов своим желаниям и будут считать себя достигшими цели лишь тогда, когда весь мир покорится их Идее, будет война, пока один из них не одержит окончательную победу».

Эти страшные и пророческие слова заканчиваются так: «Должна ли мировая экономика быть эксплуатацией или организацией мира? Должны ли цезари будущей империи быть миллиардерами или чиновниками? Должны ли народы Земли, покуда их объединяет эта империя фаустовской цивилизации, быть объектом политики трестов или политики людей, как подразумевается в конце второй части „Фауста“? Речь о судьбе мира…»

Желая того или нет, Шпенглер прославляет СССР, в котором «цари станут чиновниками», и будущий Третий рейх, где кайзер превратится в фюрера — вождя.

В то время как в России продолжалась бойня, 7 октября 1918 года «Группа Спартака» и левые радикалы из Бремена призвали к созданию «Германской социалистической республики, солидарной с Российской советской республикой». 1 ноября разразилась революция, монархия рухнула, кайзер отрекся от престола, была провозглашена республика. Война закончилась. «Группа Спартака» превратилась в союз под названием «Коммунистическая партия Германии — Союз Спартака» и объединилась с левым крылом НСДПГ. Издаваемая ими газета «Роте фане» («Красное знамя») писала, что «История — единственный настоящий учитель; революция — лучшая школа пролетариата».

Пока французы праздновали окончание великого побоища, Ленин начал выстраивать свое государство, коллективизировать предприятия и обзаводиться репрессивным инструментарием, забыв, что Маркс, напротив, вменял в первоочередную обязанность диктатуре пролетариата «уничтожение репрессивного аппарата». Экономика встала на решающий путь промышленного коллективизма. Ленин заявил, что «социализм — это советская власть плюс электрификация всей страны». Экономист Преображенский разработал концепцию «первоначального социалистического накопления», чтобы восстановить разрушенную страну в форме государственного капитализма, тогда как, по Марксу, русские социалисты должны были бы исходить из крестьянской общины.

Но чтобы уйти и от парламентской демократии, и от народников в определении идеологических основ нового режима, чтобы доказать его «научное значение, опирающееся на всю европейскую историю освобождения народов», Ленину было необходимо ссылаться на Маркса.

Поэтому сразу после Октябрьской революции, когда Советская республика находилась в кольце внешних и внутренних врагов и пыталась осуществить гигантскую задачу — захватить государственную власть в разгар войны и совладать с вооруженной оппозицией, по всей стране начали возводить памятники… во славу двух немцев (представителей вражеской нации), в целом неизвестных русскому народу, — Маркса и Энгельса! Странный приоритет для страны, лежащей в руинах, которой нужно было построить из ничего государство и коллективистскую общественную систему, не имеющую аналогов в мире…

Девятого ноября 1918 года, то есть за два дня до подписания франко-немецкого мирного договора в Ретонде, в то время как немецкие коммунисты пытались захватить власть в Баварии, организовав ее отделение от Германии, Ленин лично открыл первый памятник Марксу и Энгельсу в Москве. Он произнес по этому случаю важную речь, целиком напечатанную в 242-м выпуске газеты «Правда»:

«Мы открываем памятник вождям всемирной рабочей революции, Марксу и Энгельсу… Великая всемирно-историческая заслуга Маркса и Энгельса состоит в том, что они научным анализом доказали неизбежность краха капитализма и перехода его к коммунизму, в котором не будет больше эксплуатации человека человеком. Великая всемирно-историческая заслуга Маркса и Энгельса состоит в том, что они указали пролетариям всех стран их роль, их задачу, их призвание: подняться первыми на революционную борьбу против капитала, объединить вокруг себя в этой борьбе всех трудящихся и эксплуатируемых. Мы переживаем счастливое время, когда это предвидение великих социалистов стало сбываться. Мы видим все, как в целом ряде стран занимается заря международной социалистической революции пролетариата. Несказанные ужасы империалистской бойни народов вызывают всюду геройский подъем угнетенных масс, удесятеряют их силы в борьбе за освобождение. Пусть же памятники Марксу и Энгельсу еще и еще раз напоминают миллионам рабочих и крестьян, что мы не одиноки в своей борьбе. Рядом с нами поднимаются рабочие более передовых стран. Их и нас ждут еще тяжелые битвы. В общей борьбе будет сломан гнет капитала, будет окончательно завоеван социализм!»

Ключевая фраза здесь — «мы не одиноки в своей борьбе». Ленин через Маркса пытается связать свою борьбу с наукой, Историей, а также с нарождающейся надеждой на революцию в Германии.

На романовском обелиске, воздвигнутом в Александровском саду в 1913 году в честь трехсотлетия династии Романовых, Ленин велел высечь вместо имен царей наряду с именами Маркса и Энгельса фамилии двух десятков провозвестников коммунизма, в том числе Мора, Кампанеллы, Фурье и Чернышевского[82]. Россия была одинока в пространстве; она искала себе союзников во времени.

В то же время Рязанов вернулся к своей работе: изучению Маркса. Основав Главархив, где хранились документы русского и немецкого социализма, и приняв участие в создании Социалистической академии, он возглавил в ней «Музей марксизма», который быстро преобразовал в Институт К. Маркса и Ф. Энгельса[83], перенеся туда все, что привез из Германии и Франции в самый разгар войны: рукописи Маркса и Энгельса и фотокопии немецких архивных документов. Затем он вернулся на месяц в Германию, пытаясь заполучить рукописи Маркса и Энгельса, еще остававшиеся у социал-демократической партии или у Бернштейна. Несмотря на царивший тогда хаос, каждый социалист отстаивал собственные интересы. Бернштейн не собирался ничего отдавать и заявил, будто бы одолжил неопубликованную главу «Немецкой идеологии», которую хотел получить Рязанов, Мерингу, а тот ее не вернул. Какие-то тексты были у коммунистов, еще кое-какие — у независимых социалистов. Рязанов знал, что рукопись «Немецкой идеологии» здесь. Она была ему нужна. Впоследствии он будет вспоминать, каких трудов ему стоило вызволять одну рукопись за другой из архивов Бернштейна. Ему приходилось ссылаться на все известные ему печатные источники, и только после нескольких дней споров Бернштейн показал ему вторую часть рукописи. В результате Рязанову наконец удалось раздобыть фотокопию всей «Немецкой идеологии».

Он снова отправился рыться в архивах СДПГ и обнаружил там довольно объемистую рукопись, начинавшуюся с пятой страницы, — «Критику гегелевской философии права», первую работу Маркса, которую считали утраченной! — еще одну рукопись о наемном труде и фрагмент исследования Маркса о греческой философии, то есть его диссертацию. Там же были экономические сочинения конца 1850-х годов и двадцать три тетради — черновики «Капитала»! Огромный труд — фотокопирование архивов Бернштейна и самых важных экономических рукописей — не оставил Рязанову возможности переснять тетради с выписками и заметками Маркса. Он поехал во Франкфурт, в Институт социальных исследований при университете, который с конца войны находился под контролем немецкой социал-демократии, чтобы обговорить возможность совместной публикации Полного собрания сочинений Маркса и Энгельса. Немцы согласились. События этому воспрепятствовали.

То была пора научных дерзаний; несколько экономистов попытались буквально применить марксистские теории. Так, советские экономисты Смит и Клепиров попытались, заручившись поддержкой самого Ленина, разработать метод установления заработной платы в зависимости от энергетических затрат на выполняемую работу. Ленин заявил в этой связи: «Идя по пути Марксовой теории, мы будем приближаться к объективной истине все больше и больше (никогда не исчерпывая ее); идя же по всякому другому пути, мы не можем прийти ни к чему, кроме путаницы и лжи»[84].

В том же году в Китае Ли Дачжао и Чэнь Дусю организовали группы по изучению трудов Маркса, которого они открыли для себя во Франции во время изгнания. В Хунани в одну из таких групп входил Мао Цзэдун. Немецкий мыслитель в самом деле стал мировым духом.

В Германии в декабре 1918 года обе социал-демократические партии — СДПГ и НСДПГ — объединились, чтобы сделать канцлером главу СДПГ Фридриха Эберта и сдержать напор Коммунистической партии, ставшей также главной мишенью для нападок крайне «правых». Руководители социал-демократов — Каутский, Бернштейн, Гильфердинг, Носке и Шейдеман — заняли ключевые посты в первом демократическом правительстве Германии.

В начале января 1919 года спартаковцы устроили восстание по примеру того, что удалось в России. Роза Люксембург была против этого движения, чувствуя, что соотношение сил в стране неблагоприятно. Восстание под руководством двух социалистов — Носке и Шейдемана — было подавлено. Розу арестовали. 15 января она и Карл Либкнехт были убиты на набережной Шпрее офицерами из добровольческих отрядов. Обоим было около сорока лет. Бернштейн выразил протест против «подлого и зверского убийства» сына своего друга и Розы. Больше всего его тревожил реваншизм военных, которые считали, что они не проиграли войну, а им нанесли удар в спину коммунисты.

Рязанов вернулся в Москву и в том же 1919 году основал журналы «Архив К. Маркса и Ф. Энгельса»[85] и «Летописи марксизма»[86]. Он опубликовал также несколько сборников марксистских статей: «Международный пролетариат и война», «Георгий Плеханов и группа „Освобождение труда“», «Очерки по истории марксизма», «К. Маркс и Ф. Энгельс». Он начал издавать «Библиотеку марксиста» и «Библиотеку материализма» (Гассенди, Гоббс, Ламетри, Гельвеций, Гольбах, Дидро, Толанд, Пристли и Фейербах), а также философские труды Гегеля. Всё это усиленно переводилось на русский и другие языки.

В марте 1919 года, всеми силами стараясь избежать изоляции России, Ленин основал Третий интернационал, вскоре получивший название «Коминтерн», чтобы объединить коммунистов, придерживавшихся, как и большевики, принципа очищения своих рядов от инакомыслящих, и поддержать революцию в России. Ленин написал тогда: «Перед коммунистическими партиями — авангардом международного пролетариата — стоит задача: выполнить, провести в жизнь заветы марксизма и осуществить вековые идеалы социализма и рабочего движения»[87]. В статье первой устава Коммунистического интернационала значится: «Коммунистический Интернационал — Международное Товарищество Рабочих — представляет собой объединение коммунистических партий отдельных стран, единую мировую коммунистическую партию. Являясь вождем и организатором мирового революционного движения пролетариата, носителем принципов и целей коммунизма, Коммунистический Интернационал борется за завоевание большинства рабочего класса и широких слоев неимущего крестьянства, за установление мировой диктатуры пролетариата, за создание Всемирного Союза Социалистических Советских Республик, за полное уничтожение классов и осуществление социализма — этой первой ступени коммунистического общества».

Верховным органом Третьего интернационала являлся Всемирный конгресс, собиравшийся раз в два года, который избирал Исполнительный комитет и Интернациональную контрольную комиссию. В своей работе ЦК опирался на отчеты центральных комитетов секций, входящих в Интернационал. Была запущена машина крупномасштабной пропаганды. Издательские службы переводили, печатали и распространяли классиков марксизма. Органы печати издавали на четырех языках «Коммунистический Интернационал»; в школах Коминтерна готовили руководящие кадры для компартий. Чтобы вступить в Интернационал, каждая партия должна была выполнить двадцать одно условие. Поначалу в Коминтерне кипели споры, но постепенно он стал равняться на советский аппарат, а марксизм свел к катехизису. Он превратился в ту самую секту, за создание которой Маркс справедливо клеймил Бакунина.

Социалистов поставили перед выбором. В Германии к новому Интернационалу примкнула Коммунистическая партия, но не СДПГ. Во Франции бушевали споры между сторонниками Второго и Третьего интернационалов. Леон Блюм, впервые избранный в 1919 году депутатом от Парижа, писал в «Юманите»: «Мы остаемся революционными социалистами. Я не выбираю ни Вильсона, ни Ленина. Я выбираю Жореса».

Когда в мае 1919 года в Баварии пала советская республика, а ее глава Курт Эйснер был убит, революционная волна пошла на спад. Коммунистическая партия Германии сдавала свои позиции, несмотря на слияние с левым крылом НСДПГ. Когда она попыталась поднять новое восстание в январе 1920 года, социал-демократическое правительство приказало стрелять по толпе (около сорока человек было убито) и закрыло коммунистические печатные издания. Тогда Компартия остепенилась; она вошла в федеральный парламент, а также в региональные парламенты. Тем не менее Москва еще надеялась на поддержку своей революции со стороны Германии.

В 1920 году рязановский Институт Маркса и Энгельса опубликовал под видом пятого тома «Капитала» разрозненные заметки, не имеющие ничего общего с этим произведением, и избранные места из переписки Маркса и Энгельса. Рязанов исколесил всю Европу, чтобы собрать, урвать, даже украсть как можно больше рукописей Маркса — оригиналов или копий. Он создал Институт красной профессуры, готовивший преподавателей марксистской философии, политэкономии, истории партии для аппарата и государственных чиновников. По такому же образцу уже несколько университетов ковали теперь коммунистические кадры: Университет имени Свердлова в Москве (где преподавал Рязанов), Университет имени Зиновьева в Ленинграде, Коммунистический университет трудящихся Китая имени Сунь Ятсена, Коммунистический университет трудящихся Востока (КУТВ) и Коммунистический университет национальных меньшинств Запада (КУНМЗ) имени Ю. Мархлевского. Рязанов начал весьма вольные изыскания о жизни Маркса, даже о его доходах. В частности, он подсчитал полученные Марксом суммы, сведения о которых можно было почерпнуть из переписки. В это время в России усиленными темпами продвигалась коллективизация; чтобы справиться с дефицитом, Ленин даже отменил деньги и ввел карточную систему.

Французская социалистическая партия собралась 25 декабря 1920 года на конгресс в Туре, чтобы обсудить вопрос о присоединении к Третьему интернационалу. Резолюция Кашена-Фроссара призывала к вступлению в него; сторонники резолюции, предложенной Жаном Лонге (внуком Маркса), соглашались на это с некоторыми оговорками, но некоторые затем все-таки примкнули к Леону Блюму, который, находясь в меньшинстве, отверг концепцию партии, выстраиваемой согласно двадцати одному условию для вступления в Коммунистический интернационал. В речи, ставшей знаменитой, он заявил, что большевизм «основан на идеях, которые сами по себе ошибочны и противоречат главным и неизменным принципам марксистского социализма <…>. Если вы считаете, что целью является преобразование и что преобразование и есть революция, тогда всё, что даже в рамках буржуазного общества может подготовить такое преобразование, становится революционной работой. Если в этом революция, то ежедневная пропагандистская работа, выполняемая активистом, это революция, понемногу продвигающаяся каждый день. Всё, что является социалистической организацией и пропагандой, всё, что является продвижением внутри капиталистического общества <…>, всё это революционно. И сами реформы <…>, если они служат укреплению власти рабочего класса над капиталистическим обществом <…>, революционны <…>. Этот новый социализм [то есть большевизм] основан на глубочайшем фактическом заблуждении, которое состоит в обобщении… некоторого количества понятий, почерпнутых из опыта самой русской Революции <…>. Вместо воли народа, формирующейся у основы и восходящей ступенчато, ваш режим централизации устанавливает подчинение каждой базовой организации вышестоящей; на вершине иерархии стоит управляющий Комитет, от которого все должно зависеть, это своего рода военное командование, когда приказы отдаются сверху и передаются ступенчато к рядовым партийцам, в простые секции… Вы стремитесь уже не к единству в этом смысле, а к единообразию, абсолютной однородности <…>. Москва требует полной и радикальной чистки всего, что до сих пор являлось социалистической партией». Блюм заключает: «Мы убеждены, что пока вы отправитесь на поиски приключений, кто-то должен охранять старый дом».

К этому моменту ситуация в России ухудшилась: сражение с белой армией еще не было выиграно. Преследуемые голодом и эпидемиями горожане уходили в деревни. Большевики теряли контроль над страной. 2 марта 1921 года под лозунгом «Да здравствуют Советы! Долой большевиков!» матросы линкоров «Севастополь» и «Петропавловск» подняли мятеж, который был назван Кронштадтским. Восстание было подавлено, но на X съезде Коммунистической партии Ленин, извлекший уроки из этого положения, объявил о новой экономической политике (нэпе), вопреки Троцкому, призывавшему к сохранению «военного коммунизма». «Мы слабы и глупы, — писал Ленин. — Мы боимся посмотреть прямо в лицо „низкой истине“ и слишком часто отдаем себя во власть „нас возвышающему обману“ <…>. Мы часто сбиваемся все еще на рассуждение: „капитализм есть зло, социализм есть благо“. Но это рассуждение неправильно, ибо забывает всю совокупность наличных общественно-экономических укладов, выхватывая только два из них. Капитализм есть зло по отношению к социализму. Капитализм есть благо по отношению к средневековью…»[88] Наконец-то он все же вспомнил Маркса, после того как столь долго его затушевывал. Ленин намеревался восстановить в «некоторых» секторах (сельское хозяйство, кустарное производство, розничная торговля, мелкая промышленность) и на «неограниченное» время экономику капиталистического типа (через приватизацию), а параллельно выстроить социалистический сектор в области транспорта, банков, крупной промышленности, оптовой и внешней торговли. Продразверстку в деревнях заменили продналогом; на этом же закончилось распределение земли. Внутренняя торговля вновь стала свободной; обратились к зарубежным капиталам, методам и технологиям. На смену ЧК пришло ГПУ с более ограниченными полномочиями.

Двадцать третьего июля 1921 года в Шанхае состоялся первый съезд Коммунистической партии Китая, которая решила равняться на Маркса и назвала своей целью «построение коммунизма через диктатуру пролетариата». Теперь Маркс был вездесущ в революционных умах планеты. Достаточно было того, чтобы огромная аграрная страна — Россия — сделала его иконой модернизации, чтобы прочие поступили так же, проповедуя антикапиталистическое учение за неимением возможности построить у себя капитализм. Марксизм стал, таким образом, заменителем капитализма.

В 1922 году, когда Лениным постепенно овладевала болезнь, которая сведет его в могилу, Россия, ставшая Союзом Советских Социалистических Республик, учредила демократию, подобную театру теней. Она провозгласила равенство народов и признание их права на самоопределение, но это право, разумеется, было чисто фиктивным. Законодательной властью, тоже фиктивной, наделили Съезд Советов СССР, исполнительная власть принадлежала Центральному исполнительному комитету (ЦИК) и Совету народных комиссаров (СНК). ЦИК состоял из двух палат: Совета Союза и Совета национальностей. Один из помощников Ленина, грузин Сталин, ставший после смерти Ленина генеральным секретарем Центрального комитета Коммунистической партии, сделал этот пост самым важным в стране, постепенно уничтожив всех своих соперников.

Рязанов, опубликовавший тогда целиком найденные им письма, словно торопясь действовать, пока его не арестовали, рассказывает в одной лекции, прочитанной в начале 1923 года («О литературном наследии Маркса и Энгельса», не опубликованной в СССР, но тайно изданной два года спустя в Лейпциге), историю злоключений рукописей Маркса. Он гордится своим трудом, которому посвятил больше тридцати лет своей жизни, наперекор всем и вся:

«Издание, подготовленное Бернштейном и Мерингом, недостойно. Теперь бесчисленные отрывки, которые они выбросили из переписки без малейших на то указаний, встали на свои места, во всяком случае, в тех письмах, которые я сам мог сравнить с оригиналом. Не было ни одного письма, которое не постарались бы изменить эти кощунственные руки. Чересчур сильные выражения Маркса и Энгельса были приглажены или вычеркнуты из текста. Когда Маркс обзывает кого-нибудь „ослом“, два наших недотроги непременно заменят это слово на „глупца“ или „дурака“». Таким образом, эта переписка похожа на обмен посланиями двух монахинь. Зато ни один шиллинг или пенни, присланный Энгельсом Марксу из Манчестера, не забыт. Они не упустили ни одной детали, способной представить Маркса в невыгодном для филистера свете. Если издатели переписки сделали все возможное, чтобы сохранить престиж старшего Либкнехта или Лассаля, смягчая чересчур образные выражения, они не пощадили частной жизни Маркса. «До войны я уже смог получить от Бебеля переписку Маркса и Энгельса в годы, соответствующие моей „Истории Интернационала“. Я сказал Бебелю, что не могу продолжать работу без этих писем, поскольку недостойно использовать подчищенную переписку. Под давлением Бебеля Бернштейну пришлось доверить их мне. Прежде чем их вернуть, я снял с них фотокопию, никого не поставив в известность. То же мне пришлось сделать и с остальной перепиской».

Рязанов все это рассказывает, потому что знает, что его дни сочтены. На подходе другой фальсификатор. Здесь он говорит не о Бернштейне, а в завуалированной, трагической форме — о Сталине, который вовлечет страну в свои игры, все так же прикрываясь именем Маркса и представляясь его лучшим толкователем, а затем и превосходящим его мыслителем.

В 1923 году Второй интернационал, свернувший свою деятельность с началом войны, восстановился благодаря европейским социал-демократам и австрийским социалистам, основавшим в одиночку организацию, которую в насмешку называли «Вторым с половиной интернационалом». Они еще не махнули рукой на демократизацию в СССР и не отказались от союза с коммунистами в каждой стране.

Однако в Германии началась братоубийственная распря между социалистами и коммунистами — и те и другие были наследниками Маркса. Она оказалась на руку только крайне правым.

Следует кратко пересказать эту историю, ибо она объясняет, каким образом марксизм подвергся искажению и породил двух чудовищ, о которых возвещал и которых опасался сам Маркс.

В то время как в 1843 году он назвал все религии (в том числе иудаизм) и капитализм причиной несчастий людей, теперь одновременно установились две диктатуры, чтобы уничтожить не собственно капитализм, а капиталистов, не собственно иудаизм, а евреев. Обе они уходили корнями в Пруссию Бисмарка, прославляемую Гегелем и обличаемую Марксом.

В СССР у постели умирающего Ленина началось сражение между Сталиным и Троцким, то есть между теми, кто хотел вести революцию дальше к горизонтам Интернационала, и теми, кто намеревался углублять ее в одной только России. Цены на сельскохозяйственную продукцию понизились; цены на промышленные товары резко возросли. Нэпманы в городах и кулаки в деревнях доживали последние дни.

В Германии Компартия сумела в 1923 году образовать в Тюрингии и Саксонии коалиционное правительство рабочих партий. Центральное правительство Германии, из которого только что вышли социалисты, не пожелало этого терпеть и отправило армию выгонять коммунистов из местных правительств. Начался мятеж, который был быстро подавлен, а Гитлер воспользовался им, чтобы попытаться захватить отнятую у коммунистов власть в Баварии. Гитлер стал воплощением пророчества Шпенглера: он тоже утверждал, что приведет людей к счастью через деятельность государства, уничтожая паразитов, врагов народа, эксплуататоров. В своей книге «Майн кампф» он осуждает марксизм, который, как он говорит, чужд общинному духу; марксизм ослабляет нацию, это «могильщик» народа и Германской империи. Главная проблема, которую предстоит разрешить, — это уничтожение марксизма, «нарыва на теле нации». В тот день, когда марксизм в Германии будет сломлен, страна сбросит свои цепи навсегда. «Капитал» Маркса был для Гитлера эманацией международного капитала, связанного с демократией, которая утверждает, будто один человек ничем не лучше и не хуже другого. Будущий фюрер ругал всё подряд — иудаизм, демократию, капитализм, коммунизм и марксизм: «Еврейское учение марксизма отвергает аристократический принцип рождения и на место извечного превосходства силы и индивидуальности ставит численность массы и ее мертвый вес. Марксизм отрицает в человеке ценность личности, он оспаривает значение народности и расы и отнимает таким образом у человечества предпосылки его существования и его культуры. Если бы марксизм стал основой всего мира, это означало бы конец всякой системы, какую до сих пор представлял себе ум человеческий. Для обитателей нашей планеты это означало бы конец их существования». Это перекликается с мыслями Шпенглера, отвергавшего и капитализм, и марксизм как англосаксонское наследие.

Гитлера арестовали и посадили в тюрьму, куда к нему приходили посетители, словно он поселился в гостинице. КПГ, председателем которой стал Эрнст Тельман, все больше подпадала под влияние Коминтерна, побуждавшего ее во всем равняться на СССР.

В Германии, переживавшей финансовый кризис, газета социал-демократов «Фольксвахт» выкупила права на первый этаж родового дома Маркса в Трире, а потом партия приобрела весь дом.

В январе 1924 года умер Ленин. Троцкий проповедовал «мировую революцию», Сталин — строительство социализма в одной отдельно взятой стране. Троцкий был против продолжения нэпа, политики, которую поддерживал его соперник — пока. Сталин, Зиновьев и Каменев составляли правящую тройку, но двое последних перешли на сторону Троцкого. Сталин продолжал эксперимент с нэпом. Ему нужно было обожествить Ленина, как тому в свое время требовалось обожествить Маркса и Энгельса. Поэтому он повсюду разместил изображение вождя революции рядом с портретами основателей марксизма, причем в таком порядке: Ленин — Энгельс — Маркс. Чтобы вознести его на еще более высокий пьедестал (одновременно с изгнанием его бывшего окружения), он публиковал работы с научным обоснованием деятельности Ленина: «Принципы ленинизма», «Октябрьская революция и тактика русских коммунистов», «Вопросы ленинизма» и т. д.

Он использовал Интернационал, чтобы заручиться поддержкой всей Европы. В Германии, Франции, Австрии — везде, где были коммунистические партии, — Коминтерн открывал партийные школы. Ученых, артистов и писателей — членов партии — призывали доказать, что их открытия, идеи или произведения соответствуют законам диалектики. «Философские» лекции Сталина о ленинизме публиковались и тиражировались.

В Италии, где в 1922 году Муссолини одержал верх над коммунистами, в 1926 году философ Антонио Грамши[89] в «Письмах из тюрьмы» критикует коммунистов за незнание экономики, в особенности нападая на модного в СССР той поры теоретика Бухарина, а также обличает между строк сталинские перегибы.

С ноября 1923-го по июнь 1929 года СДПГ, возглавляемая Германом Мюллером, не входила в правительство, но поддерживала его. Она получила больше трети голосов на выборах и могла опереться на мощный рабочий профсоюз и на движение ветеранов войны «Знамя рейха». Она сделала выбор в пользу реформизма и согласилась с тем, что стране пришлось уплатить за свое поражение. В то время канцлером был центрист по имени Вильгельм… Маркс!

В 1927 году сторонники Троцкого устроили демонстрацию в Москве. Сталин при поддержке Молотова и Калинина исключил Троцкого и Зиновьева из ВКП(б). Первый был выслан в Алма-Ату, а потом покинул страну. Второго убрали с важных постов. Затем Сталин избавился от Рыкова и Бухарина. Рязанов, еще возглавлявший Институт К. Маркса и Ф. Энгельса, издал два первых тома архивов Маркса и Энгельса, потом пять первых томов Полного собрания сочинений Маркса и Энгельса, которых отныне окончательно поставили наравне — так же как Ленина, а вскоре и Сталина.

В конце 1920-х годов Сталин стал отправлять своих оппонентов в массовом порядке в трудовые лагеря, положил конец новой экономической политике и начал политику систематической национализации. Он подвел под свою линию научную основу под названием «марксизм-ленинизм», не имевшую ничего общего с Марксом: построение социализма в одной отдельно взятой стране, приоритетное развитие тяжелой и военной промышленности, «демократический централизм» в партии, то есть абсолютная диктатура одного человека во всем обществе, и столь же безраздельное господство над руководством «братских партий». Так, в Германии, где экономическое положение стабилизировалось с прекращением требования уплаты военных долгов, Коминтерн в открытом письме от 19 декабря 1928 года обличил «опасность поправения» в КПГ, одна из фракций которой взбунтовалась против безусловного равнения партии на СССР. Лидеров этой группы, Тальгеймера и Брандлера, называли «ликвидаторами-меньшевиками», «примиренцами», «оппортунистами», обвиняли их в «отказе от принципов ленинизма». Поскольку они были членами ВКП(б), их выслали в СССР и ликвидировали.

В том же году в Лондоне умер рабочий-социалист Фредерик Демут. Ему было семьдесят восемь лет, и он так и не узнал, что его отцом мог быть Карл Маркс.

В Германии к власти вернулась Социал-демократическая партия, объявившая о том, что в родном доме Маркса скоро будет открыт музей Маркса и Энгельса. Коммунисты обрушились на социалистов с яростными нападками. Газета КЛГ «Роте фане» писала 13 апреля 1929 года в воззвании к рабочим: «Социал-демократия — ваш враг <…>. Социал-демократия начала войну с революционными организациями пролетариата. Социал-демократия увеличивает бремя налогов, душащих рабочий народ, одаривая капиталистическое государство мешками денег. Социал-демократия потворствует строительству броненосцев через ваше содействие. Социал-демократия — лучшие оборонительные войска немецкой буржуазии, это самый крепкий таран фашизма и империализма…»

Первого мая 1929 года глава берлинской полиции социал-демократ Цергибель велел открыть огонь по стотысячной коммунистической демонстрации. На съезде в июне 1929 года КПГ обвинила социал-демократию в «подготовке установления фашистской диктатуры», назвав ее «самой прочной опорой поднимающего голову фашизма». Для КПГ социалисты были еще более опасными врагами, чем нацисты. Финансовый кризис, разразившийся в США в октябре 1929 года, нарушил относительную стабильность экономики в Европе; снова началась безработица и народ вышел на демонстрации. В конце года социалист Гильфердинг оставил пост министра финансов.

Для обоснования концепции о построении социализма в одной отдельно взятой стране Сталин в статье «Национальный вопрос и ленинизм» призвал не смешивать «новые, социалистические нации со старыми, буржуазными нациями», которые исчезнут вместе с капитализмом. Начиная с 1930 года грузин объявил себя единственным авторитетным интерпретатором Маркса. В феврале 1931 года Рязанова арестовали. Он ожидал этого уже почти восемь лет. В следующем году созданный им институт опубликовал ранние произведения Маркса, над подготовкой которых к печати он работал до последнего дня.

На Западе, где начинался глубокий кризис, некоторые видели начало агонии капитализма в кейнсианстве и государственном вмешательстве в экономику. Джон Мейнард Кейнс считал «Капитал» Маркса устаревшим учебником по экономике, не только ошибочным с экономической точки зрения, но и лишенным интереса и практического применения в современном мире. Кое-кто пришел к мысли о том, что социализм следует искать не за пределами капитализма, а рядом с ним. Это не вершина материального изобилия, а пересмотр самого представления о развитии рынка. В 1930 году Уолтер Бенджамин предложил разработать «исторический материализм, который уничтожил бы в себе идею прогресса». Вместо того чтобы быть «локомотивом истории», революция, по его мнению, должна действовать как «стоп-кран», чтобы уберечь мир от катастрофы.

В 1931 году нацистская партия одержала первые значительные успехи на выборах на фоне роста безработицы. КПГ не почувствовала обострения националистских настроений среди деклассирующейся мелкой буржуазии и по-прежнему считала, что ее главный враг — Социал-демократическая партия. В июле 1931 года вождь коммунистов Тельман писал: «Так как нацисты сумели одержать значительные успехи на выборах, товарищи недооценивают нашей борьбы с социал-фашизмом <…>. В этом, несомненно, видны признаки отклонения нашей политической линии, вменяющей в обязанность направить главный удар против Социал-демократической партии <…>. Все силы партии должны быть брошены на борьбу с социал-демократией; пока они не освободятся от влияния социал-фашистов, миллионы рабочих потеряны для антифашистской борьбы <…>. На нынешней стадии постепенной фашизации любое ослабление нашей борьбы с социал-демократией становится тяжким проступком». КПГ, создавшая «Рот Фронт» — «Союз красных фронтовиков», по-прежнему противостояла социалистам, тогда как нацистские штурмовые отряды набирали силу при финансовой поддержке промышленников. В феврале 1932 года в Германии насчитывалось шесть миллионов безработных. КПГ организовала сотни забастовок. Нацисты победили на выборах в марте 1932 года, а потом потеряли голоса на ноябрьских выборах. СДПГ теперь получила только 18,3 % голосов и отказалась от единой всеобщей забастовки, к которой призывала КПГ.

Тридцатого января 1933 года Гинденбург призвал к власти Гитлера. В то же время родовое имение Маркса было осквернено нацистами. Уже не было и речи о том, чтобы превратить его в музей. Пожар рейхстага стал для нацистской партии поводом запретить КПГ и СДПГ, а также все прочие организации рабочих. 7 февраля Тельман, наконец-то поняв свою ошибку, заявил на тайном собрании ЦК Коммунистической партии: «Не только ликвидация последних прав трудящихся, не только запрет партии, не только правосудие фашистского класса, но и все формы фашистского террора, а далее — массовое интернирование коммунистов в концлагеря, линчевание и убийство наших мужественных борцов-антифашистов, в особенности руководителей компартии, — вот оружие, которое фашистская диктатура будет использовать против нас». Он оказался прав: его арестуют, как и тысячи активистов Компартии. Многих из них казнят в 1944 году.

Начиная с этого времени коммунистов убивали как в нацистской Германии, так и в сталинской России. В Германии их арестовывали и расстреливали за то, что они отстаивали свою свободу; то же было в советской России, где сталинские перегибы обернулись кошмаром. И в той, и в другой стране в лагеря отправляли ученых, учителей, интеллигенцию, партийных руководителей. Наука сбилась с пути от страха. И при том, и при другом режиме крупные деятели науки, литературы или искусства пробивали себе дорогу, либо прославляя окарикатуренного Маркса, либо критикуя его карикатурным образом.

11—17 февраля 1935 года на Втором всесоюзном съезде колхозников-ударников некто Лысенко, называвший себя агрономом, заявил, что «кулаки от науки» — враги коммунизма: «И в ученом мире и не в ученом мире, а классовый враг — всегда враг, ученый он или нет». Сталин вскочил и стал аплодировать: «Браво, товарищ Лысенко, браво!» Ободренный Лысенко продолжал: «В нашем Советском Союзе, товарищи, люди не родятся, родятся организмы, а люди у нас делаются — трактористы, мотористы, механики, академики, ученые и так далее. И вот один из таких сделанных людей, а не рожденных, я — я не родился человеком, я сделался человеком». Лысенко утверждал, что приобретенные свойства передаются по наследству, и отвергал роль генов и хромосом в наследственности. Сталин предоставил ему все возможности для развития его теории.

В Германии избиение коммунистов продолжалось. В 1936 году за «нелегальную коммунистическую деятельность» арестовали одиннадцать тысяч человек, в следующем — еще восемь тысяч.

Весной 1937 года и в России, и в Германии началась последняя облава на врагов единственных в этих странах партий. Сталин выступил на февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 года с докладом «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников». Лысенко и его правая рука философ Презент обличали генетиков — «саботажников, бездарностей и врагов пролетариата», пресмыкающихся перед реакционными иностранными учеными…

Двадцать первого января 1938 года в Саратове выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР приговорила Рязанова к расстрелу за принадлежность к «правотроцкистской организации». Закрытое судебное заседание продолжалось 15 минут. Приговор был приведен в исполнение в тот же день. В том же году в Амстердаме умер Каутский, а Троцкий основал Четвертый интернационал. Социалистический Интернационал прекратил свое существование, подорванный разногласиями между нейтралистскими партиями Северной Европы и франко-британцами, придерживавшимися политики вербовки. Молотов и Риббентроп подписали Пакт о ненападении между двумя диктатурами.

В марте 1939 года в докладе на XVIII съезде ВКП(б) Сталин уже задвинул Маркса за кулисы и говорил о нем только как о «классике марксизма»: «Нельзя требовать от классиков марксизма, отделенных от нашего времени периодом в 45–55 лет, чтобы они предвидели все и всякие случаи зигзагов истории в каждой отдельной стране в далеком будущем. Было бы смешно требовать, чтобы классики марксизма выработали для нас готовые решения на все и всякие теоретические вопросы, которые могут возникнуть в каждой отдельной стране спустя 50—100 лет, с тем чтобы мы, потомки классиков марксизма, имели возможность спокойно лежать на печке и жевать готовые решения».

Потом началась война, а вместе с ней — геноцид евреев: результат длительного процесса «разрушения Разума», которого никто не сумел предвидеть в свете классовой борьбы.

В 1940 году Троцкого убили по приказу Сталина, а в СССР, готовящемся вступить в войну, были опубликованы «Основные черты критики политической экономии», написанные Марксом веком раньше. В 1942 году в Германии еще 9916 человек были арестованы и отправлены в лагеря — на этот раз коммунисты. Их ждала та же участь, что и евреев. Репрессиям по-прежнему подвергались крестьяне и интеллигенция в России.

Обе диктатуры 22 июня 1941 года столкнулись в жестокой борьбе после нарушения пакта Молотова — Риббентропа. Западные демократии наверняка не смогли бы победить в 1945 году заклятого врага марксизма, не заключив союз с родиной сталинизма…

В конце войны в Трире, во французской оккупационной зоне, обнаружили нетронутым дом Маркса. Международный комитет под председательством Леона Блюма собрал средства на его восстановление. В западной части Германии Коммунистическая партия по-прежнему находилась под запретом, тогда как на Востоке, от Берлина до Софии, коммунизм стал государственной идеологией.

После обнаружения нацистских лагерей смерти отношение к марксизму поменялось. Попытку переосмыслить марксизм с точки зрения Освенцима сделали Адорно с Хоркхаймером в «Диалектике просвещения»: авторы бросили вызов вере в исторический прогресс, которая составляла незыблемый потенциал марксистской традиции. Со своей стороны Герберт Маркузе в работах «Эрос и цивилизация» и «Одномерный человек» попытался проанализировать его с точки зрения психоанализа. Никто не сумел найти в классовой борьбе ни оснований, ни психологических причин нацистского варварства.

В 1946 году Луи Арагон писал: «Коммунистический человек уже не умозрительная фигура, он существует, потому что проливал свою кровь». Идея о новом человеке, зародившаяся во времена Французской революции, все еще была популярна.

В СССР сталинское безумие достигло своего апогея. В системе образования проводилась чистка, все так же во имя Маркса. Закрывались научно-исследовательские институты. Лысенко и его сторонники заняли ключевые посты в советской научной бюрократии[90]. Генетика в то время практически была под запретом. Лысенко в докладе «О двух направлениях в генетике» заявил, что «благодаря Марксу» может превратить пшеницу в рожь, ячмень в овес, капусту в репу; он уверял, что коммунизм восторжествует над природой и народы, которым посчастливилось иметь своим вождем Сталина, узнают новый золотой век — эпоху безграничного изобилия.

В 1947 году Сталин воссоздал Третий интернационал под названием «Коминформ». Осенью 1948 года он раскрыл план о высаживании южных культур на севере, чтобы «изменить их природу», повысить урожаи яровых вместо озимых и создать широкие лесополосы в южных областях, чтобы защитить их от суховеев с востока. В речи на торжественном заседании Моссовета 6 ноября 1948 года министр иностранных дел Молотов приветствовал торжество настоящей науки, основанной на принципах материализма, над реакционными и идеалистическими пережитками в научной деятельности. Одновременно во Франции Арагон писал по поводу Лысенко в журнале «Европа»: «Никогда, ни в одной стране, ни в один период истории человечества научные споры не могли бы пользоваться такой известностью, приковывая к себе внимание миллионов мужчин и женщин <…>. Впервые труд целого народа связан с научными исследованиями…»

Двадцать первого сентября 1949 года коммунисты пришли к власти в Китае, тоже ссылаясь на Маркса, которого они представляли отцом мирового научного социализма. 26 декабря на невероятной церемонии в честь семидесятилетия Сталина марксистский бред вступил в стадию пароксизма, о чем свидетельствует официальный отчет той поры: в конференц-зале отделения истории и философии академик М. Б. Митин[91] заявил: «И. В. Сталин, верный ученик Ленина, продолжатель его дела, внес неоценимый вклад в развитие ленинизма. <…> Товарищ Сталин подчеркивает единство, преемственность, целостность и прогрессивность учения Маркса и Ленина. Он особо подчеркивает, что основой ленинизма является марксизм, что, не обратившись к марксизму, не поняв его, невозможно понять ленинизм <…>. С другой стороны, совершенно неверно рассматривать классическую русскую философию как научную основу ленинизма наряду с марксизмом. Ленинизм, как неоднократно подчеркивал товарищ Сталин, имеет единственную научную основу, и этой основой является марксизм <…>. Товарищ Сталин говорит о преемственности, целостности и прогрессивности учения Маркса и Ленина. Он подчеркивает тот факт, что основой ленинизма является марксизм, что, если не исходить от марксизма, не понять его, невозможно понять ленинизм. При этом товарищ Сталин привлекает внимание к тому новому, что связано с именем Ленина, он показывает, какой вклад внес Ленин в развитие марксистской теории, обобщив новый опыт классовой борьбы пролетариата в эпоху империализма и пролетарской революции <…>. И. В. Сталин развил, поднял на более высокий уровень учение диалектического и исторического материализма. Его работы стоят наряду с трудами классиков марксизма-ленинизма, такими как „Капитал“ Маркса, „Анти-Дюринг“ Энгельса и „Материализм и эмпириокритицизм“ Ленина. В своем гениальном труде он представляет основы диалектического и исторического материализма в невероятно четкой и сжатой форме. Товарищ Сталин в этой работе обобщает вклад Маркса, Энгельса и Ленина в учение о диалектическом методе и материалистической теории. Он разработал все это на основе новейших достижений науки и революционной практики <…>. В наши дни учение Маркса и Энгельса, поднятое Лениным и Сталиным на недостижимый уровень, превратилось в научную основу преобразования социальных отношений, техники и самой природы. Иосиф Виссарионович Сталин, продолжатель бессмертного труда Маркса и Энгельса, друг и соратник Владимира Ильича Ленина и продолжатель его гениальных трудов, — величайший мыслитель современной эпохи, сокровище марксистско-ленинской науки». Полный бред!

В Восточной Германии началось издание Полного собрания сочинений Маркса, доныне оставшееся незаконченным. В 1951 году на Международной конференции социалистов во Франкфурте-на-Майне британские лейбористы воссоздали Второй социалистический интернационал, который принимал марксизм как одно из социалистических учений, но отвергал коммунизм, «несовместимый с критическим духом марксизма». Вошедшие в Социнтерн партии, по большей части европейские, представляли страны — члены НАТО, противостоявшие друг другу только в вопросе о деколонизации.

Когда Сталин умер в 1953 году, с ним умерла и его система, основанная на терроре. Коммунистические партии Восточной Европы одна за другой отказывались от теории абсолютной пауперизации пролетариата и даже запретили в 1956 году всякое цитирование Сталина — тогда в Венгрии подавили мятеж, а Запад даже не подумал вмешаться. Для некоторых повстанцев Маркс был источником вдохновения, другие же его проклинали. В том же году на лондонском кладбище Хайгейт установили бюст Маркса на его могиле. Понемногу начал пустеть ГУЛАГ, куда именем Маркса и Ленина были сосланы сотни тысяч зэков.

Китай Мао Цзэдуна и Албания Энвера Ходжи продолжали равняться на Сталина. В уставе КПК значилось: «Коммунистическая партия Китая ориентируется в своей деятельности на марксизм-ленинизм и идеи Мао Цзэдуна». От Вьетнама до Ганы, от Гвинеи до Алжира большинство освободительных движений причисляли себя к марксистским или поклонялись современным воплощениям марксизма — от Хо Ши Мина до Че Гевары. Однако марксизма в буквальном смысле уже не существовало. А Маркса — тем более. Никто уже почти не ссылался на оригинальные работы, погребенные под наносами лжи и искажений.

Повсюду началась «оттепель»; Маркс стал ее косвенной жертвой, поскольку на него возложили ответственность за все жестокости, совершенные его именем.

В 1959 году в Бад-Годесберге немецкие социал-демократы отказались, по примеру своих скандинавских коллег, от всякого обращения к марксизму. Они также отказались от национализации и планирования, чтобы развивать совместное управление. В программе партии говорилось: «Конкуренция по мере возможности, планирование по мере необходимости».

В СССР положение быстро менялось. В июне 1964 года в отделении биологических наук Академии наук СССР еще прошла кандидатура лысенковца H. Н. Нуждина. Однако во время общего заседания отделения молодой физик Андрей Сахаров выразил протест: он призвал присутствующих проголосовать так, чтобы голоса, поданные «за», принадлежали лишь тем, кто, наряду с Нуждиным и Лысенко, были ответственны за страшный и тяжелый период в истории советской науки, по счастью, ныне завершившийся. Диктатура над духом, проводившаяся толкователями Маркса, тоже приближалась к своему концу…

Че Гевара уехал с Кубы в 1964 году, потому что уже не верил в революцию в одной отдельно взятой стране. В феврале 1965 года Лысенко сняли с поста директора Института генетики Академии наук, и он удалился в свое приусадебное хозяйство. В мае 1968 года дом Маркса в Трире стал музеем — в тот самый момент, когда в Париже, Берлине, Риме и Праге вспыхнули мятежи под его именем. В 1971 году на конгрессе в Эпинэ французские социалисты решили не отказываться от марксизма, и сам Франсуа Миттеран охотно называл себя марксистом, но не ленинцем, поясняя, что отдает предпочтение строительству единой Европы перед построением социализма в одной отдельно взятой стране. После смерти Мао (1976) Китай, а затем и Албания тоже перестали равняться на ленинизм.

В СССР в 1983 году, в то время как половина планеты еще жила под знаменем марксизма, Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС взялся опубликовать к столетию смерти Карла Маркса иллюстрированное издание части его произведений. Авторы издания еще писали тогда о Ленине: он взял себе за непреложное правило «прислушиваться» к Марксу, творчески изучать труды Маркса и Энгельса. Его работы развили все положения марксистской науки: философию, экономическое учение, научный социализм. Он создал целостное учение партии и вооружил партию теорией социалистического государства. Чтобы решить все эти задачи, Ленин исходил из теории Маркса и Энгельса…

«Марксизм-ленинизм» сохранился еще в Камбодже у «красных кхмеров», в Перу, в рядах движения «Светлый путь», в Непале и во Франции среди движений типа Коммунистической марксистско-ленинской партии. «Марксизм» же живет на Западе. Немцы франкфуртской школы (например, Маркузе и Адорно), французы (в том числе Альтюссер) делают упор на идеологической составляющей контроля, осуществляемого капиталом над обществом; они возвращаются к «первозданному Марксу», пытаясь провести (надуманное, как мы видели) различие между его юношескими и последующими произведениями. Марксизм живет в экономике, истории, философии. Некоторые экономисты понимают значение теории накопления, роли монополий в ценообразовании; некоторым удается примирить теорию цен и его теорию прибавочной стоимости. Другие основывают на его трудах теории современного капитализма с превалированием очень крупных предприятий, в которых главенствуют техноструктуры. Третьи развивают теории, пытаясь создать на основе работ Маркса анализ отношений между Севером и Югом («неравный обмен» Самира Амина), теорию истории (Иммануил Валлерштейн) или обличение военно-промышленного комплекса (Баран и Суизи); четвертые находят решения для задачи о преобразовании стоимости в цену, которая не давала покоя Марксу. Наконец, пятые пытаются основать на его книгах политическую практику коммунистической партии в современной стране (теория государственно-монополистического капитализма Боккара). Большинство американских и европейских экономистов критикуют его теорию как научно необоснованную и чисто идеологическую. В их представлении марксизм — это чистая идеология, лишенная научной и принципиальной основы.

В то время как на Востоке диктаторы переделывали Маркса, чтобы узаконить свои причуды, на Западе кое-кто придумывал его биографию, чтобы выставить его дьяволом и дискредитировать его идеи. Его поочередно выставляли жутким эгоистом, невыносимо мелочным, невероятно ленивым, ужасно суровым со своими детьми, непроходимым мещанином; его корили за безбожие и, наоборот, — за тайную веру. Иные даже называли его приспешником дьявола, желающим отомстить Богу и уничтожить человечество: подтверждение тому они находили в его бороде, в его сочинениях и в трагической гибели его детей (трое умерли от нищеты и двое покончили с собой). Напротив, такие авторы, как Поль Лафарг, Фридрих Энгельс, Карл Либкнехт, Франц Меринг, Борис Николаевский, Ленин, рассказывали о его жизни почти как о житии Мессии.

В США после маккартизма, который одновременно преследовал марксизм и воображал его повсюду, тот поселился в студгородках: несколько тысяч преподавателей встали под его знамя, предпочитая именоваться «радикалами». Марксисты Юджин Дженовезе и Уильям А. Уильяме захватили контроль над Организацией американских историков. В рядах католической церкви влияние марксистского учения было еще значительным; к нему примкнула часть низшего духовенства, а Всемирный совет церквей (в который католики не входят) даже стал орудием политики местных «левых» движений благодаря «теологам освобождения». Пролетариат, зарождение которого Маркс видел и чью эру предсказал, и для них тоже стал новым мессией.

В это время советскому обществу не удалось примирить диктатуру и прогресс: демократия, рынок и обновление оказались необходимы друг другу. Хотя СССР и становился понемногу более открытым, ему не удавалось достигнуть достаточно высокой производительности, чтобы оставаться конкурентоспособным; основные ресурсы страны шли на нужды армии — из-за гонки вооружений и, в частности, «звездных войн», начатых президентом Рейганом в 1984 году. В 1989 году система, построенная Лениным и его преемниками, подорванная значительными военными расходами, безудержным разбазариванием ресурсов, нелепым планированием, исчезла по воле последнего из своих вождей — Михаила Горбачева. Он отказался от силового вмешательства в освободительное движение Польши, когда был создан первый независимый профсоюз Восточной Европы — польское объединение «Солидарность». В 1991 году после отчаянной попытки военного путча он передал власть Борису Ельцину и четырнадцати другим местным коммунистическим руководителям. Таков был конец Советского Союза.

Повсюду в Восточной Европе свергали с пьедесталов статуи Маркса, Энгельса и Ленина. Сегодня в мире нет почти ни одной страны, для которой они были бы авторитетом, разве что, да и то больше символически и эпизодически, в Китае, в Северной Корее и на Кубе. Везде социализм был понемногу заменен рыночным национализмом.

Так закончилось долгое отступление от текста, начатое после смерти Маркса.

В 1883 году мир был полон надежд: зарождалась демократия, намечалась глобализация, бурно развивался технический прогресс. Затем люди начали бояться будущего; тогда некоторые использовали труды самого глобалистского из мыслителей, мирового духа как алиби, чтобы возвести варварские укрепления. На сегодняшний день учение Маркса не только дискредитировано опытом СССР, Камбоджи, Китая, Кубы и многих других стран, но и кажется устаревшим в плане теоретических основ.

Уже невозможно разграничить общественные классы; буржуазия и пролетариат более не являются полностью противостоящими друг другу социальными группами; среди самих наемных рабочих возникают все более и более тонкие различия; некоторые из них отныне являются акционерами; управленцы руководят предприятиями, не являясь их владельцами, и присваивают часть прибыли; деятельность изобретателей, художников получает финансовое подтверждение. Информация становится определяющим капиталом наряду с деньгами; именно благодаря ей получают большую часть прибыли, и уже невозможно измерить затраты на производство какой-либо вещи часами труда, необходимыми для ее изготовления. Наконец, изменить прибавочную стоимость становится все труднее.

Несмотря на это, теория Маркса обрела свой смысл в рамках глобализации, которую он предвидел. Мы наблюдаем бурное развитие капитализма, потрясение традиционных обществ, подъем индивидуализма, абсолютную пауперизацию трети мирового населения, концентрацию капитала, перемещение предприятий, повсеместное проникновение рынка, социальную нестабильность, товарный фетишизм, создание богатств единственно промышленностью, распространение финансовой индустрии, ограждающей себя от рисков нестабильности. Все это Маркс предвидел. Стоимость труда, как он и говорил, остается ключевой переменной в экономике; уровень рентабельности — главной целью; чтобы сохранить его, а то и поднять, заработная плата по-прежнему растет не так быстро, как производительность труда, и государство все так же берет на себя растущую часть расходов на соцобеспечение и науку.

Завтра (если глобализация в очередной раз не остановится) сохранение рентабельности капитала не сможет осуществиться через всемирное обобществление расходов за неимением мирового государства; значит, это произойдет через сокращение издержек на производство, то есть через перенос предприятий, уничтожение социальной защиты и ускоренную замену некоторых услуг промышленными товарами, чтобы сократить расходы на воспроизводство рабочей силы. Иначе говоря — через автоматизацию услуг отдыха, здравоохранения и образования.

Если человек превратится таким образом в товар, в конечном счете его начнут клонировать, несмотря на иллюзорные юридические заслоны, которые стараются воздвигнуть несколько стран; никто уже не сможет желать быть чем-то другим, кроме товара. Тирания новинок, фетишизм потребления, о которых столько говорил Маркс, замедлят (возможно, навсегда) чарующим зрелищем бесконечно обновляемых товаров наступление революции, которая сама превратится в шоу, устраиваемое несколькими террористами для всего мира.

Исчерпав таким образом возможности товарного преобразования социальных отношений и использовав все свои ресурсы, капитализм, если он к тому времени не уничтожит человечество, сможет перейти в мировой социализм. Иначе говоря, рынок сможет уступить место братству. Чтобы представить это себе, надо вернуться к принципам, о которых Маркс говорил, мечтая о всемирном социализме: бесплатность, искусство «делать», а не «производить», предоставление в общее и бесплатное пользование благ, необходимых для осуществления прав и обязанностей. Поскольку не существует мирового государства, которое можно было бы захватить, что произойдет не через осуществление власти во всемирном масштабе, а через перемену в умах — «революционную эволюцию», столь дорогую Марксу. Через переход к ответственности и бескорыстности. Каждый человек станет гражданином мира, и мир, наконец-то, окажется созданным для человека.

Тогда нужно будет перечитать Карла Маркса и почерпнуть у него доводы, чтобы не повторять ошибок прошлого века, не очаровываться кажущейся простотой. Следует допустить, что любая власть должна быть обратимой, любая теория создана для возражений, любая истина обречена на устаревание, что произвол есть верная смерть, что абсолютное благо есть источник абсолютного зла; что мысль должна оставаться открытой; нельзя раскладывать все по полочкам, необходимо рассматривать противоположные точки зрения, не смешивать ошибку с виновниками, механизмы с действующими лицами, классы с людьми. Оставить человека в центре всего.

Прежде чем прийти к этому, будущие поколения вспомнят об изгнаннике Карле Марксе, который, живя в нищете в Лондоне, оплакивая умерших детей, мечтал о благе человечества. Тогда они вновь обратятся к мировому духу и его главной мысли: человек заслуживает того, чтобы в него верили.