Карнавал

Сказка о Воздушном Замке

Стоял на песке у моря Воздушный Замок. Морские ветры вредны для подобных строений: истрепало стены, сдуло несколько башен, разметало часовню. Поэтому владелец замка решил провести ремонт. Своими руками, так как у него не было ни слуг, ни друзей, соорудил он вокруг замка леса и уже собрался начать работу, как налетела буря. В одно мгновение и следа не осталось от Воздушного Замка. Лишь уродливый скелет строительных лесов пронзительно скрипел под порывами ветра на пустынном морском берегу. Да на верхней площадке плакал человек.

Покупатели

«Покупаю все!»

Люди подходили и молча смотрели, как кривляется и исходит криком старьевщик, поставивший свою палатку на окраине городка. «Покупаю все» — хрипел старьевщик, но люди не отвечали.

Вот кто-то вздрогнул. Нет, он не сделал никакого движения, просто случайный порыв ветра коснулся его лица и человек моргнул, опасаясь, что ветер занесет в глаз соринку. Однако, старьевщик заметил. Быстро придвинувшись, он доверительно зашептал: «Я могу и продать». — «Что? Нет. Нет!» Поздно. «Держи!» — торжествующе выкрикнул старьевщик, выхватывая из палатки громадную ржавую клетку. От удара об землю дверца распахнулась и человек, беспомощно оглядываясь, встал на четвереньки и заполз внутрь. Белое пламя вспыхнуло в тот же миг, поглотив клетку с ее содержимым. В ужасе отшатнулись люди, а старьевщик выбрал новую жертву. «Ты!» Молодой парень, побледнев, шагнул вперед. Через мгновение он лежал, обернувшись кольцом вокруг огромной шестерни. И его охватило белое пламя.

Быстро пустела палатка и редела толпа, но оставшиеся подступали все ближе, словно кролики под взглядом удава.

На закате старьевщик вытер фартуком мокрое лицо и просипел: «На сегодня все. Расходитесь». Никто не двинулся с места. «Я что, непонятно говорю? Расходитесь!» — старик взмахнул рукой перед глазами, будто отгоняя наваждение. Люди только теснее сжали круг. «Ладно, ладно, — старьевщик выставил вперед ладони. — Есть у меня еще товар… Ты!» Он указал на крепкого мужчину, стоявшего в задних рядах, и тот, раздвигая толпу, двинулся к палатке. Вскоре в его руках взвизгнула плетка, и люди бросились прочь, спотыкаясь друг о друга. Мужчина настигал их, сбивал с ног.

Когда все было кончено, он вернулся к старьевщику. «Собирайся. Больше тебе здесь делать нечего». — «Уже иду. Помоги-ка». Вдвоем они взвалили тяжелый тюк на спину лошади, старьевщик взял ее под узды, и медленно ушел в темноту. Мужчина проводил его взглядом и, поудобнее перехватив плетку, направился к людям, которые ждали, покорно согнувшись в поклоне.

Утиный двор

Недавно мне рассказали одну историю. Мне она показалась интересной, и я ее записал.

В местечке, забыл название, стоял на окраине утиный двор. Каждого, кто впервые его видел, поражали размеры двора, а также забор вокруг него. «Зачем такая высокая ограда?» — спрашивали посетители. Хозяева с готовностью объясняли, что в окрестных лесах водится великое множество волков и лисиц, необычайно охочих до птичьего мяса. «Разве не проще завести собак?» — допытывались люди. «Проще-то оно проще… — отвечали хозяева. — Да вот послушайте…»

Сторожевых собак завели на утином дворе в самом начале, и все, вроде бы, шло хорошо. Волки и лисицы держались в стороне, страшась свирепых псов. По ночам они в бессильной злобе устраивали целые голодные концерты с вытьем и тявканьем, но напасть не решались. Бывало, конечно, что одна-две уточки не вернутся с прогулки, ну да от этого никто не застрахован. И собак за подобные происшествия особо не наказывали.

Так прошло несколько лет. Сторожевые собаки живут мало, меньше обычных: стерлись клыки, притупилось обоняние. Но подрастали щенки. Хорошие щенки: сильные, злобные. «Со временем», — думали хозяева утиного двора, — «И они нам послужат». А пока, разрешали щенкам расти и веселиться. Щенки веселились. Их любимым развлечением было броситься внезапно в гущу ничего не подозревающих уток, а когда те в панике бросятся в разные стороны, вырвать у них несколько перышек. Смеху-то! Старые гусаки злобно шипели, наблюдая эти невинные проказы молоденьких кобельков и сучек и пребольно пощипывали их при случае. Щенки только скалили зубы и рычали: они видели с каким уважением относятся к старым гусакам обитатели утиного двора.

Была у щенков еще одна забава. С наступлением ночи они подбирались к сетке, которой в те времена был огорожен двор, и пытались подражать вою волков и тявканью лисиц. Если у кого-то получалось похоже, он с гордостью оглядывал остальных: «Смотрите, я какой!»

И вот однажды утром обнаружили задушенного утенка. «Это что такое?!» — спросил хозяин у сторожевых псов. Те в ответ недоуменно мотали головами с виноватым, но честным видом. Когда хозяин ушел в дом, псы вытащили из укромных углов и щелей своих перетрусивших щенков и задали им хорошую трепку. Да, видно, поздно уже!

С тех пор каждое утро стали находить задушенных уток. А старые гусаки стали как-то подозрительно прихрамывать, и умирали один за другим. Сторожевые псы, конечно, догадывались, что это проделки их щенков. Но ведь это были их щенки, а не чьи-то там.

Обитатели утиного двора стали опасаться выходить по вечерам из своих клетушек, а малейший шорох заставлял испуганно колотиться их птичьи сердечки…

К сожалению, человек, рассказавший мне эту историю, не успел закончить. Его фургон разгрузили, и он уехал. Ему надо было до вечера успеть еще в одно место. Я пошел в цех. И когда проходил мимо клеток, услышал громкий скулеж новой партии собак, привезенных на наш мыловаренный завод.

Сцилла и Харибда

Были времена, когда не сожгли еще мосты над проливом и крепостных стен тогда не строили.

Под высокими арками проплывали самые большие корабли, а мальчишки, забравшись на перила, кидали на палубы яблоки, ракушки и гладкие разноцветные камушки. С берегов доносилось пение и веселый смех. Капитаны, какой бы срочный груз не наполнял трюмы их кораблей, бросали якоря, а матросы, не дожидаясь, пока спустят шлюпки, бросались вплавь. И долго потом сладко замирали их сердца, когда из темных глубин памяти вставали два белых города по берегам голубого пролива: Сцилла и Харибда.

О, если бы я был художником! Я нарисовал бы вам их прекрасные дома и удивительные парки, улыбающихся стариков и играющих детей. Я провел бы вас по улицам, и показал, как жители возводят новые здания и ремонтируют старые, делая их еще краше, чем они были. Я обязательно обратил бы ваше внимание на то, как причудливо перемешались в работе горожане в голубых и белых одеждах, цветах Сциллы и Харибды. Это были счастливые и дружные города. И слава о них — это тень могучих крыльев счастья, распространилась до самых Геркулесовых столпов.

Сегодня, по прошествии стольких лет, я тщетно пытаюсь угадать, кто первый в Сцилле решил, что ветер, дующий с пролива, слишком сырой и слишком сильный, а песни и смех, доносящиеся с противоположного берега, мешают разговаривать и не дают спокойно уснуть. А ведь это был первый камень в основании громадной стены, в одну ночь возникшей вокруг города.

Когда жители Харибды, поднявшиеся утром с постели, вышли на берег пожелать соседям хорошего дня, то увидели серую крепость с глухими железными воротами.

В страшной растерянности застыли люди: что делать? Обратить все в шутку, в святой надежде, что от смеха падут небывалые стены? Броситься всем телом на железные ворота, негодуя и удивляясь?

Но колючий порыв холодного ветра вырвал решение из оцепеневших губ. Кто-то поднял камень и установил его у кромки воды; кто-то принес второй. В тяжелом молчании, ряд за рядом, ставили стену. И когда огненный шар солнца показался в волнах пролива, города слепо уставились друг на друга гранитными глыбами, а обгоревшие остовы мостов торчали в мутной воде, словно гнилые зубы оскаленной пасти.

Если счастье и правда летят плавно и гордо, то ложь и горе бешено несутся, насмерть засекая своих черных коней. Очень скоро в памяти людей стерлись воспоминания о двух белых городах по берегам голубого пролива. Страх вытеснил печаль, как ночной холод на дно глубоких оврагов загоняет вечерний туман.

Ни один капитан, какой бы срочный груз не наполнял трюмы его корабля, не отваживался проходить между островов с серыми, притаившимися городами. Сциллой и Харибдой.

Работа есть работа

В ящике письменного стола лежали простые карандаши. Каких только бесед они между собой не вели, какие только истории не рассказывали! Еще бы, ведь одними из них чертили, другими — рисовали, третьими писали формулы, четвертыми — ноты. Рядом лежал перочинный ножик. Лежал и упорно отмалчивался, если любопытные карандаши приставали к нему с расспросами. «Разве можно быть таким скрытным? Бедняжка, он так одинок», — сокрушались мягкие карандаши. Твердые выражались категоричнее: «Мы обязаны помочь ему раскрыться!» И только старый мудрый карандашный огрызок говаривал в таких случаях: «Перочинный нож раскрывается в работе. Это давно уже врезалось мне в память. Не советую я вам ближе знакомиться с перочинным ножом». Но его никто не слушал, все знали, что у него расшатан грифель.

Однажды хозяину письменного стола понадобились карандаши. Он раскрыл нож и принялся их затачивать: 20 мм конус, 10 мм грифель… «Что вы делаете? — закричали твёрдые карандаши. — Вы срезаете нашу индивидуальность!» — «Вам нас не жалко?» — спрашивали мягкие карандаши у перочинного ножа. «Работа есть работа», — прозвучал ответ.

Бумажный забор

Жил-поживал бумажный забор. Был он исписан сверху донизу: лозунги, рекламы, объявления — все как полагается. Рядом с ним торчали два пня. Их мучило любопытство, а что там, за забором. Но забор был высок, а пни, хоть и покрупнее прочих, все-таки не деревья. Один из них, в конце концов, плюнул, и начал преспокойно гнить, а другой поднатужился и пустил росток. Шло время. Росток уже превратился в молодое деревце, но, увы, до края еще было ой как далеко.

Осенью, когда с деревца опадали листья, шальной ветер перекинул целую охапку за забор. «Ветер, вот кто мне поможет! — подумало деревце. — Только бы дунул посильнее». Ему не пришлось долго ждать: вскоре разразился ураган: перед бумажными заборами ураганы не редкость. Налетевший смерч вырвал деревце из земли, и швырнул за бумагу. При этом в заборе образовалась большая дыра, нижний край которой всего на сучок был выше гнилого пня. Это пробудило в нем остатки любопытства. «Если подгадать под порыв ветра, то можно будет подняться на передние корни и заглянуть в дыру». Так и случилось. Почти. Передние корни оказались не настолько прочными, чтобы удержать пень, а может, ураган был слишком сильным, только пень качнулся и обрушился на бумажный забор всей массой…

Гнилой пень доволен жизнью. Он часто и подолгу беседует со своим старым приятелем, с которым судьба и ветер свели его вновь после короткой разлуки. Приятель остепенился и уже не растет. Да и куда расти в той глубокой зловонной яме, полной гниющих растений, которую скрывал бумажный забор.

Притча о сказке

Неважно, когда это было, да и было ли вообще. В одной далекой стране жили сказочники. Сказочниками они становились, конечно же, не сразу. Сначала в стране рождался ребенок. Он рос, учился ходить, говорить, молчать, играл в прятки и «казаки-разбойники»; а потом вдруг начинал рассказывать сказки. Просто начинал и все. Такая уж была страна.

Когда сказки становились интересны и понятны не только родителям, но и цветам на склоне горы, старейшины собирали совет, где и решали: можно ли отпустить нового сказочника путешествовать по миру или нет. Чаще всего отпускали. Пусть идет. Может, погибнет в дороге или прибьет его кто-нибудь из благодарных слушателей — все меньше мороки.

Только одному парню не везло. Уж больно его сказки были невнятны. «Вы, батенька, стремитесь рассказать сразу обо всем. Откуда такая многозначительность на пустом месте у симпатичного молодого человека?» — сказал ему председатель совета в первый раз. «У вас, дорогуша, сказки чересчур надуманные, — сказали ему на другой год. — Не тужьтесь понапрасну, не придумывайте себе душу, лучше она от этого не станет».

Шло время. Его товарищи давно бродили по белу свету, изредка наведываясь в родные края, чтобы похвастаться успехами или посетовать на неудачи. Уже их дети и внуки готовили дорожные котомки, а парень все ни с места.

Наконец, когда бедняга в очередной раз собрался атаковать старейшин, председатель остановил его: «Послушайте, батенька, бросьте вы эти финтифлюшки, вы, слава богу, уже не юноша. Идите-ка лучше к нам, в совет». «Как же это?» — изумился парень. «Очень просто. По возрасту вы подходите, а умение высказывать мудрые суждения, судя по вашим… Мгм… Что ж вы стушевались? Думаете, в совете сидят сказочники? Ничуть. Всех нас, в свое время, не отпустили в большой мир. Главное, не робейте, и смело занимайте место среди нас». Парень согласился.

В самом деле, не всем же быть сказочниками, даже в стране сказочников.

Карнавал

Праздник кончился, пора подметать улицы. Вялые дворники с помятыми после ночной пирушки лицами уныло корябали метлами камни мостовой. На площади, не менее вялые и помятые рабочие разбирали огромную деревянную лестницу, уступами поднимавшуюся к маленькой площадке, огражденной тонкими перилами.

— Ты что делаешь, дура! — вдруг заорал пожилой работяга на своего напарника, отодравшего нижнюю ступеньку. — Как мы верхушку разбирать будем?

— Набок повалим, как! — огрызнулся парень.

— Я счас тебе рожу набок повалю! Прибивай ступеню обратно!

— Без нее сойдет…

— Я что сказал!

И парень поплелся к ящику с инструментами, что-то бормоча под нос.

Александро встал из-за стола и потянулся.

— Кто пишет по ночам, рискует никогда не проснуться однажды утром знаменитым, — назидательно произнес он своему отражению в осколке зеркала над умывальником.

Как ни мал был осколок, а кроме бледного одутловатого лица Александро в нем прекрасно помещалось отражение всей убогой комнатушки: стол, заваленный исписанной бумагой, железная кровать, табурет и чистый угол для хранения одежды и готовых рукописей. Еще в зеркале виднелся кусочек двери, под которую кто-то просовывал белый конверт. Александро в удивлении обернулся. «Письмо? От кого бы?» Он открыл дверь, но услышал только торопливые шаги на лестнице. Александро повертел в руках конверт. «Ни кому, ни от кого. Странно. А-а, ладно. День утра умнее», — и, задув свечу, рухнул на койку.

Проснулся Александро под вечер. В руке было зажато письмо.

Александро разорвал конверт и: «… умирает!.. лекарство… дочь моя… деньги… Люди, помогите дочке моей! Добрые люди! Помогите! Хоть кто-нибудь!» «Чья-то шутка», — думал Александро, натягивая башмаки. «Да и денег у меня мало», — вздыхал он, выгребая из ящика стола последние медяки. «Не надо обращать внимания», — бормотал он, закрывая дверь и сбегая по лестнице. «А вдруг поздно!» — резанула мысль.

Александро выскочил на улицу, и его закружили, завертели, потащили за собой люди в масках. «Сегодня же последний день карнавала!» — сообразил он и попытался выбраться из толпы, но его сжали так, что стало трудно дышать.

— Пропустите! Мне надо в другую сторону! Пропустите! Там умирает ребенок! Я несу деньги на лекарство!

Но маски влекли его за собой, кричали, смеялись.

— В Карнавал без маски!

— Какой смелый!

— Дурак.

— Спешит на помощь!

— В другую сторону.

— Какой благородный!

— Доброхот. Небось, последнее готов отдать.

— И без маски!

— На площадь его!

— На площадь!

— Королем его!

— Королем!

— Королем Карнавала!

Несколько человек в масках тигров схватили Александро, подняли на плечи. Все ближе площадь, все больше масок. Александро уже не рвался, не кричал: сил не осталось. Мир кружился у него перед глазами. Вдруг какая-то женщина в маске похотливой гиены заверещала у него под ухом:

— Ах, какой душка! Пустите меня к нашему Королю, я хочу его ущипнуть.

— Давай лучше я тебя ущипну, красотка!

— Сперва брюхо растряси, потом я посмотрю! Пропусти, я его за ушко укушу!

Александро вздрогнул.

— Подлецы, — прошептал он.

— Подлецы! — сорвался он на фальцет, — Вы не надо мной глумитесь, вы сейчас своими руками…

— Че он опять разорался?

— Нервный, как студет.

— Не-е, я его знаю, он книжки пишет.

— А-а, писака.

— Может, надеть на него масочку и послать, куда подальше?

— Поздно.

— Ничего, и это сойдет.

О-о, гляди-ко, плачет.

Со всех концов города маски собирались на площадь, и каждая улица предлагала своих Королей и Королев. Веселые, испуганные или безучастные лица кандидатов казались голыми в мутном океане Тигров, Обезьян и Летучих Мышей.

— Наш Король на помощь умирающей спешил, последние деньги отдавать!

— А мы своего вообще после операции взяли!

— Зато у нас литератор.

— Подумаешь! Наш — доктор медицины!

Александро в пылу спора опустили на землю и он оказался рядом с другим человеком без маски.

— Вас тоже… в Короли?

— Мгм.

— Это же дико!

— Да.

— Надо бежать отсюда!

— Зачем?

— Как зачем?!

— Нас не выпустят, им нужен Король.

— Это же издевательство.

— Поиздеваются и забудут.

— Значит, вы не хотите бежать?

— Зачем?

— Затем!

— Они хотят смыться! — закричали за спиной.

Александро в ярости обернулся: мерзкая шакалья морда скалилась, дышала смрадом гниющих зубов. Резко. Руку вперед. Сжать. Рвануть.

— Он мою маску сорвал!

— Бей его!

— Сто-ой! Ну, чей Король лучше?

— Ваш. Наш как рыба, а у вас — маски срывает.

— Объединимся?

— А то!

В то же мгновение на доктора напялили колпак с прорезями для глаз и дали здоровенного пинка.

— Счас ему Королеву подберем!

— Ага!

Александро опять подхватили на руки и понесли к гигантской лестнице из свежеструганных досок, клыком торчавшей посреди площади. «А ведь и я также», — думал Александро, — «В прошлом году. Скакал в маске. Бился за своего Короля карнавала. Как это…» Внезапно он очутился около испуганной миловидной девушки с заплаканным личиком.

— Вы?! — воскликнула девушка с какими-то профессиональными оттенками страха и надежды. И голос дрогнул: «Вы-и?!»

Александро узнал ее. Молодая актриса, недурно игравшая в модных водевилях и писавшая сентиментальные стишки о любви и детях.

— Меня пригласили на концерт в приют и вдруг налетели эти… — она передернулась очень органично. — Я совсем забыла про Карнавал… Что с нами сделают?

— Ничего страшного. Не бойтесь.

— Только не уходите… Не-ет!

Ее крик, когда ее оторвали от Александро, был полон такой жути, что у Александро словно упала пелена: «Она не играет! Ей страшно! Как я мог!»

Александро бросился вслед за девушкой. Маски заступили дорогу. Он прыгнул на них и упал, оглушенный ударом.

У лестницы, тем временем, началась драка. Все пытались пробиться к подножию со своими претендентками. Но, едва актриса коснулась нижней ступеньки, как бои стихли. Лица несостоявшихся Королев исчезли, погасли под черным бархатом надетых масок.

— Беги! Беги наверх! Беги! — закричала толпа.

И актриса бежала, прыгала, переползала со ступеньки на ступеньку, все выше и выше. Вылезшие гвозди рвали платье и кожу, тонкие доски прогибались и трещали. Вот уже площадка. Конец. И тогда все маски пали на колени, простерев руки к лестнице и той, которая стояла на вершине ее.

— Да здравствует Королева Карнавала!

— Слава!

— Слава!

Все принялись наперебой восхвалять королеву. Ее красоту, доброе сердце, талант — нет! — гений! Девушка, все еще судорожно сжимая тонкие перила, зарделась от смущения и удовольствия. По лестнице поднялись двое в костюмах медведей. Жуткие ржавые клыки в улыбке. В лапах у них прекрасная маска, украшенная драгоценными камнями.

— Маска Королевы Карнавала.

— Наденьте ее, Ваше Величество.

— И повелевайте.

— Любой ваш каприз до восхода солнца будет исполнен.

Девушка робко приняла маску и, помедлив, надела. Толпа внизу взорвалась восторгом.

— Что вам угодно, Ваше Величество?

— Я…

— Смелее!

— Мы… Мы желаем… паланкин!

— Паланкин Королевы!

— Паланкин Королевы!

— Прошу вас, Ваше Величество. Паланкин подан!

Царственной походкой Королева Карнавала сошла вниз и по спинам своих подданных прошествовала в паланкин.

— Где наш Король?

— Ваше Величество, сначала Им надо подняться наверх.

— Пусть поторапливаются. Мы не любим ждать!

Александро, подталкиваемый медведями в спину, взобрался наверх. Площадь застыла в ожидании.

— Маска Короля Карнавала!

— Наденьте ее, Ваше Величество.

— Зачем?

— Народ требует.

— Разве я не могу поступать так, как мне заблагорассудится? Ведь я Король, пусть карнавальный.

— Никак нет. Пока еще нет.

— Вот когда наденете масочку…

— Да пошли вы к черту с вашими играми!

Александро подскочил к перилам, посмотрел вниз и не увидел мостовой: маски, только маски стояли на коленях, задрав к нему морды.

— Люди! — закричал Александро. — Что за комедию вы здесь играете? Ведь я знаю, что вы люди, там, под…

Он не закончил. Тонкие доски помоста проломились.

Парень лениво отдирал верхние ступени. Вдруг он замер, приникнув к открывшемуся провалу, охнул, и, рискуя сверзиться, побежал вниз.

— Там человек!

— Где? — спокойно спросил пожилой рабочий, раскуривая трубку.

— Там! Внизу! Это под ним помост проломился!

— Знаю.

— Что вы сидите! Надо скорей достать! Вдруг он жив?

— Мертв. Мало, что-ли я этих лестниц строил? Ну, чего вылупился? Он жил как дурак, и умер как дурак. Нашел, где орать! Там наверху доски тоненькие, на ор не рассчитанные. Надень масочку, сойди вниз и дери глотку. А этот все в благородство играл… Мечтал стать знаменитым! Вот и стал… трупом. Девчонка — та теперь знаменитость. В лучших театрах лучшие роли! Делов! Сделай, как народ просит. Да-а, просчитался я с этим литераторишкой. Пусть бы лучше с голоду сдох. Впредь наука.

— П-почему это «вы просчитались»?

— Дура! Кто ему письмо подсунул, чтоб он о Карнавале забыл и без масочки на улицу вылез? А остальные — тоже, по-твоему, случайность? Дура! Иди, работай. Сейчас санитары приедут, уволокут труп-то.