Карты нарративной практики. Введение в нарративную терапию

Структура бесед, способствующих восстановлению авторской позиции

Эта глава посвящена карте нарративной практики, которую я называю «карта пересочинения/восстановления авторской позиции». В течение многих лет она была для меня основной опорой в проведении терапевтических бесед. Разрабатывая эту карту, я во многом опирался на описание нарративной метафоры, предложенное Джеромом Брунером (1986), и особенно на его подход к анализу литературных текстов. Он ставил перед собой задачу развить представление о смыслообразующих действиях, совершаемых людьми в повседневной жизни.

Меня это очень привлекло, потому что я увидел параллели между созданием литературных текстов и терапевтической практикой. В моем понимании, как «хорошее литературное повествование <...> описывает драматические события, привлекающие наше внимание <...> но эти события должны быть описаны преимущественно в сослагательном наклонении, чтобы позволить читателю "переписать" их и тем самым создать возможность для игры его воображения» (Bruner, 1986. С. 35), так и эффективная психотерапия связана с вовлечением людей в «переписывание», пересмотр их позиции в отношении тяжёлых жизненных ситуаций таким образом, чтобы они пробудили любопытство, интерес к возможностям человека и запустили игру воображения.

Описывая участие читателя в конструировании сюжета текста, Брунер ссылался на метафору «путешествия» и аналогию «картирования». Это вызывало у меня очень сильный резонанс. Я почувствовал, что эта метафора и эта аналогия имеют прямое отношение к терапевтической практике. Брунер сделал следующее наблюдение, касающееся вовлеченности читателей в текст: «По мере того как они начинают конструировать свой собственный виртуальный текст, они как будто бы отправляются в путешествие без готовых карт. Однако при этом у них есть набор схем, которые могут давать разные намёки и указания и, кроме того, читатели много знают о том, как вообще создаются карты. Первое впечатление о новой территории, конечно, основывается на предшествующих путешествиях. Со временем новые путешествия становятся самостоятельным явлением, хотя их изначальный облик был позаимствован из прошлого» (Bruner, 1986. С. 36).

Сходным образом, когда люди впервые вовлекаются в терапевтическую беседу, в которой они реконструируют, пересматривают, преобразуют историю собственной жизни, часто кажется, что они отходят от привычного и известного и отправляются в путешествие к какой-то новой цели, но без карт. При этом по мере того как процесс преобразования набирает обороты, становится понятно, что люди опираются на набор карт, имеющих отношение к уже совершённым путешествиям, и что они знают достаточно много о том, как создаются карты. В ходе подобных бесед «новое путешествие становится самостоятельным явлением, хотя во многом его изначальный облик заимствован из прошлого».

В том, что касается художественных текстов, нарративный модус «ведёт к заключениям не о незыблемых истинах, не о том, что точно известно в объективном мире, но о различных перспективах, которые могут быть сконструированы для осмысления опыта» (Там же. С. 37). Брунер предположил, что подобный вклад в расширение возможностей, доступных читателю для осмысления текста, — это дар великого писателя: «Дар великого писателя читателю состоит в том, чтобы сделать его (читателя) лучшим писателем» (Там же. С. 5). Сходным образом в терапевтическом контексте нарративный модус может создать пространство для «различных перспектив, которые могут быть сконструированы для осмысления опыта». Умелый практик может помочь людям более полно вовлекаться в конструирование историй их жизни и более активно выражать их авторскую позицию.

Картирование бесед пересочинения с Лиамом и Пенни

На примере анализа беседы с Лиамом и Пенни я проиллюстрирую применение понятий ландшафта действия и ландшафта идентичности в терапевтической практике. Разбор сопровождается диаграммами, которые отображают, как разворачивается терапевтическая беседа на карте пересочинения. Карта пересочинения состоит из двух горизонтальных линий, одна из которых — линия времени — это ландшафт действия, а вторая — ландшафт идентичности (сознания).

М. (рис. 2.1): Лиам, больше беспокоился за вас, чем за себя. Как вам кажется, о чём это свидетельствует? Можем ли мы, исходя из этого, понять, что для Лиама важно в жизни, что для него особенно ценно?

Слова и выражения, каким-то образом противоречащие доминирующим темам, обеспечивают подсказки, «точки входа» в альтернативные истории жизни людей. Переживание тщетности собственного бытия и отказ от действия были доминирующими в рассказе Лиама о его жизни, но, несмотря на это, Лиам выразил сильное беспокойство о маме. Я сначала отреагировал на это противоречие вопросами, которые помогли более подробно охарактеризовать его беспокойство. После этого я задал вопрос, который побудил Пенни задуматься о том, что беспокоит Лиама, и озвучить, что для него, возможно, важно в жизни. Это был вопрос, переводящий фокус внимания на ландшафт идентичности.

М. (рис. 2.2): Может быть, вы могли бы рассказать какие-нибудь истории о Лиаме, о его поступках, которые свидетельствовали бы о том, что для него было важным, ценным? Что-то, что помогло бы мне понять, как вам удаётся узнать это?

Пенни подтвердила, что слова Лиама о его беспокойстве за неё отражали высокую ценность, которую он придавал жизни Пенни; её он считал драгоценной. Этот рассказ о том, что Лиам считает ценным, может считаться выводом об идентичности. В ответ на это я попросил Пенни рассказать историю о поступках Лиама, которые отражали бы этот вывод. Это был вопрос, переводящий на ландшафт действия, потому что он вызвал к жизни рассказ о конкретных событиях из прошлого Лиама, который проиллюстрировал вывод о том, что Лиам считает в жизни важным.

М. (рис. 2.3): Пенни, а что сделал Лиам в то воскресное утро много лет назад? Как бы вы могли назвать этот его поступок?

Услышав историю о том, что Лиам отвлёк отца, бросив камень в окно, я спросил Пенни о том, как она могла бы назвать этот поступок. Хотя это событие было доступно для припоминания, оно не было охарактеризовано. Мой вопрос был первым из нескольких, которые обеспечили контекст для того, чтобы назвать этот поступок «протестом». Это был вопрос, переводящий на ландшафт действия, — описание некоего значимого, но прежде проигнорированного события в жизни Пенни и Лиама.

М. (рис. 2.4): Пенни, вы видели, как Лиам протестовал против того, чему вы подвергались, когда ему было всего лишь восемь лет. Что это говорит о нём? Как, на ваш взгляд, этот поступок, протест отражает его жизненные ценности?

Спустя семь лет после самого события действие Лиама — бросок камня в окно — определяется как «протест». Пенни играла ведущую роль в процессе именования. К этому моменту Лиам не был способен как-то отнестись к этому смыслу, который мама приписывала его действиям, это не вызвало у него никакого отклика. Вопрос о том, что этот поступок мог говорить о его личности, его ценностях, был одним из нескольких вопросов, переводящих на ландшафт идентичности. Они обеспечивали основу для подтверждения его храбрости и для озвучивания вывода о том, что для Лиама очень важна справедливость.

М. (рис. 2.5): Может быть, вы могли бы рассказать какую-нибудь историю из жизни Лиама? Что-то, что подтвердило бы ваше знание о том, насколько важна для него справедливость?

Лиам теперь был уже в большей степени вовлечён в развитие подчинённых историй его жизни. Это выразилось в его готовности понять, каким образом мама пришла в выводам о его храбрости, о том, насколько важна для него справедливость. Вопрос о событиях детства Лиама может расширить знание Пенни о его храбрости и ценности справедливости для него. Это был вопрос, переводящий на ландшафт действия, который воскресил в памяти Пенни историю про школьные обеды.

М. (рис. 2.6): А что это был за поступок? Вы мне сказали, что у вас было ощущение, будто Лиам чувствовал себя словно парализованным в жизни. Ну, так эта история вовсе не похожа на паралич или на то, что он «вообще пропащий».

Это был вопрос, направленный на ландшафт действия. Пенни ответила на него, обозначив действия Лиама по оказанию поддержки другим словом — «спасение». Лиам к этому времени уже более активно участвовал в подчинённой истории, и у него тут же возник отклик на это название поступка, совершённого им в шесть лет.

М. (рис. 2.7): Пенни, когда вы рассказали, как Лиам бросил камень в окно, я спросил вас о том, что этот поступок говорит вам о нем. Вы ответили, что он свидетельствует о мужестве Лиама, а также о том, что для него важна справедливость. А как его поступок по отношению к другим ребятам повлиял на ваше представление о нем как о человеке?

Обозначение, называние поступка шестилетнего ребёнка обеспечило надёжное основание для вопроса о том, как это понимание повлияло на образ Лиама у Пенни. Это был вопрос, переводящий на ландшафт идентичности, и он позволил сформулировать выводы об отношении Лиама к справедливости и его мечтах о том, какой должна быть жизнь. Эти выводы согласовывались с проявляющимся сюжетом и «уплотняли» его. На данный момент Лиам не только признал, что эти выводы вызывают у него отклик, он фактически подтвердил их.

М. (рис. 2.8): Вопрос такой: каким образом тебе становится понятно, что услышанное имеет отношение к тебе? Может быть, в последнее время в твоей жизни произошло что-то ещё, что соответствует тому, что мы о тебе узнаем? Может быть, есть что-то, что соотносится с тем, что мы уже слышали о твоём отношении к справедливости, и с тем, что твоя мама говорила о твоих ценностях, о мечтах маленького мальчика?

Так как Лиам к настоящему моменту уже подтвердил позитивное заключение о себе, которое не фигурировало на его карте в начале беседы, я почувствовал, что подошло время обратиться к Лиаму напрямую и выяснить дальнейшие этапы в развитии подчинённого сюжета. Вопрос, адресованный Лиаму побудил его пересмотреть события в недавнем прошлом, которые могли бы подтвердить вывод о его отношении к справедливости. Вопрос переводил на ландшафт действия и позволил Лиаму припомнить свой поступок: он поговорил с двоюродной сестрой о том, что отец с ними жестоко обращался. Эта инициатива была выражением его беспокойства и заботы о ней.

М. (рис. 2.9): Твоя мама сказала, что ты «протянул руку помощи» двоюродной сестре. Правильно ли было бы назвать этот поступок именно так, или, может быть, какое-то другое слово подошло бы больше?

Пенни присоединилась к Лиаму в пересказе истории о его разговоре с двоюродной сестрой и назвала этот поступок «протянуть руку помощи». Этот вопрос ориентирован на ландшафт действия, он приглашает Лиама поучаствовать в процессе именования его действия.

М. (рис. 2.10): Я узнал о поступках, связанных со спасением, я узнал о поступках, связанных с протестом, и я узнал о поступках, которые говорят о твоей готовности протянуть руку помощи. Все они являются частью твоей истории. Если их все объединить, о чем будет эта история?

К этому моменту Пенни и Лиам уже пересказали несколько историй о его поступках, которые были созвучны позитивным заключением Лиама о себе. Данный вопрос был направлен на ландшафт действия и предлагал Пенни и Лиаму связать, объединить эти истории в некую общую тему и дать обозначение этой теме. Тема спасения жизни, которую обозначил Лиам, составила «противосюжет», так как она существенным образом контрастировала с сюжетом доминирующей истории — ощущением парализованности.

М. (рис. 2.11): Хорошо. Значит, это про спасение жизни. Мне это о многом говорит. Пенни, как вам кажется, что это говорит мне о том, на что в жизни надеется Лиам, к чему он стремится?

Это был вопрос, переводящий на ландшафт идентичности, — он подталкивал к дальнейшей рефлексии о противосюжете в жизни Лиама для того, чтобы породить больше заключений о созвучной этому противосюжету идентичности. Такие заключения уже начали появляться в развитии подчинённой истории. Отклик на этот вопрос подтвердил, что у Лиама есть серьёзные убеждения, представления о том, что такое «правильно» и «неправильно», знания о том, что делает жизнь стоящей. А это позволило более чётко определить, в чём состояли его мечты о том, какой должна быть жизнь.

М. (рис. 2.12): И это тоже вписывается в возникший образ. У меня есть вопрос. Он о том, что мы сейчас о тебе узнали: о том, что для тебя важно, чему ты остался верен вопреки всему, о какой жизни мечтал и как это всё связано со спасением жизни... Если бы ты мог всегда помнить об этом знании, опираться на него, получать от него поддержку, как ты думаешь, какие возможности это открыло бы для тебя? Что бы ты смог сделать, какие шаги предпринять, чтобы они вписывались в эту историю?

В этом вопросе я обобщил те заключения об идентичности Лиама, которые были названы в ходе нашего разговора, и предложил Лиаму и Пенни подумать о возможностях для совершения поступков, которые оказались бы в гармонии с данными заключениями. Это был вопрос, ориентированный на ландшафт действия, он побудил Лиама и Пенни сделать набросок развития подчинённой истории в ближайшем будущем. В ответ на это Лиам согласился связаться с Даниэлом — старым другом, с которым он вместе учился в школе, но при этом они не виделись в течение восемнадцати месяцев.

М. (рис. 2.13): Если бы ты это сделал, что это был бы за шаг? Может быть, это был бы шаг, связанный со спасением, с протестом, с попыткой протянуть руку помощи? Или что-то ещё?

Это был вопрос, направленный на ландшафт действия. Я предложил Лиаму обозначить шаг, предложенный Пенни и принятый им самим. Этот поступок был намечен в качестве дальнейшего действия, связанного с намерением «протянуть руку помощи».

М. (рис. 2.14): Пенни, а если бы вы увидели, что Лиам позвонил Дэниэлу, о чем бы это свидетельствовало для вас? Какой смысл, по-вашему, это имело бы для Лиама?

Это был вопрос, направленный на ландшафт идентичности. Он побуждал поразмыслить о предложенной инициативе, связанной с тем, чтобы протянуть руку помощи. Он также вовлёк Пенни в порождение дополнительных позитивных заключениях об идентичности Лиама, которые были характерны для подчинённой истории.

Подобное зигзагообразное движение во времени характеризует беседу пересочинения. Задача этого движения в том, что подчинённые истории глубже укореняются в личной истории человека и уплотняются — мы находим подтверждение противо-сюжета в прошлом и насыщенно описываем его так, что он обретает форму и может активно развиваться.

В приведённом примере есть определённая регулярность, упорядоченность, которую трудно обнаружить во всех беседах пересочинения. Вопросы, переводящие на ландшафт действия и на ландшафт идентичности, не всегда следуют друг за другом в такой упорядоченной манере. В разговоре с Лиамом и Пенни было много других возможностей для развития насыщенной истории, и я убеждён, что в разные моменты для меня было равно возможно задать серию вопросов на ландшафт действия, прежде чем я задал очередной вопрос на ландшафт идентичности. Например, я мог бы более подробно расспросить о том, что привело к тому, что Лиам бросил камень в окно, и в результате мы бы получили рассказ о том, на чем основывался этот поступок. Возможно, это привело бы нас другим путём к истории про школьные обеды. Я мог бы также поинтересоваться особой связью между историей про школьные обеды, историей про камень, брошенный в окно, и историей про ситуацию с протягиванием руки помощи, тем, каким образом каждый из этих эпизодов был связан с последующим и, возможно, привёл к нему. Я мог бы задать все эти вопросы, прежде чем задать какой-либо вопрос на ландшафт идентичности.

Эти размышления о некоторых других возможностях развития насыщенной истории подчёркивают тот факт, что возможности, которые я выбрал, не были «единственно правильными ходами», просто в тот момент в разговоре они казались более доступными. Я не готовил вопросы заранее; мои вопросы были откликами на те ответы, которые я получал от Пенни и Лиама. Если бы я встретился с Лиамом и Пенни в какой-нибудь другой день, обстоятельства были бы иными, и я уверен, что наш разговор принял бы другое направление.

Независимо от того, какой путь выбран, карта беседы пересочинения может быть очень полезным путеводителем при движении в пространстве терапевтических бесед, которые приводят нас туда, где подчинённые истории насыщенно описаны. Для Лиама это обеспечило основание, знание, на которое он мог опираться, чтобы жить дальше. Лиам оказался в ситуации, где у него появилась возможность размышлять о действиях, которые он мог бы предпринять в гармонии с новой темой жизни и предпочитаемым представлениями о себе и о том, что он ценит в жизни.

Хотя я и продолжаю использовать термин «подчинённая история», но в ходе наших бесед, которые продолжались в течение нескольких встреч, становилось всё более очевидным, что произошёл сдвиг и эти истории уже не занимают исключительно подчинённое положение. Изначально подчинённый сюжет стал более значимым и начал превалировать над той историей о жизни Лиама, которая раньше была доминирующей.

Зачем нужны вопросы, переводящие на ландшафт идентичности

По мере того как в моей терапевтической беседе с Лиамом и Пенни развивалась подчинённая история, ландшафты действия и идентичности, поддерживающие эту историю, описывались всё более богато и насыщенно. На ландшафте действия это происходило за счёт того, что я побуждал Лиама и Пенни связывать отдельные эпизоды его жизни в последовательность, разворачивающуюся во времени в соответствии со значимой темой. На ландшафте идентичности это достигалось тем, что я предложил Лиаму и Пенни занять позицию свидетелей по отношению к этим событиям, поразмыслить над ними, озвучить своё понимание того, что для Лиама важно в жизни, — понимание, возникшее из этих размышлений. Таким образом, вопросы, переводящие на ландшафт идентичности, запустили более активное состояние умственной активности у Лиама и Пенни. Кроме того, эти вопросы привели к возникновению:

• Рефлексивных размышлений, которые были выражением субъективного восприятия (что Лиам и Пенни думали об этих событиях), выражением отношения (что Лиам и Пенни чувствовали в связи с этими событиями) или выражением знания (что Лиам и Пенни извлекли для себя в результате данных размышлений, чему они научились), выражением впечатления (что данное событие демонстрирует Лиаму и Пенни по поводу его или её жизни) и выражением догадки, предвидения (какое развитие они предполагали в будущем)[12]. Выделение отдельных форм трансформации опыта помогает конкретизировать возможные терапевтические вопросы. В контексте терапевтической практики вопросы о том, что люди думают о конкретных событиях («субъективность»), о том, что они чувствуют по поводу конкретных событий («отношение»), о том, чему они учатся, когда размышляют об этих событиях («знание»), о том, что эти события говорят о жизни другого человека («впечатление»), и о том, что эти события позволяют предсказать («предположение»), способствуют развитию ландшафта идентичности и уплотнению подчинённого сюжета.

• Интенционального понимания (целей, смыслов, планов, надежд, упований и так далее) и понимания ценностей (убеждений, принципов, верований и т. д.).

• Описания значимости интенционального понимания и осознания ценностей (Пенни, а на более поздней стадии и Лиам выразили энтузиазм в отношении некоторых намерений, отражённых в его действиях; они с большим чувством высказывались о ценностях, воплотившихся в этих поступках).

Другая характеристика вопросов, направленных на ландшафт идентичности, — использование сослагательного наклонения (Todorov, 1977), включение в структуру вопросов слов «если бы», «возможно», «вероятно», «может быть» и т. д. («позиция сослагательного наклонения»). Например: «К каким заключениям мы могли бы прийти в связи с этим?», «Как можно было бы понимать это событие?», «Что это могло бы сказать о том, что для тебя важно в жизни?». В моем разговоре с Лиамом эта позиция заместила собой настрой уверенности и неизбежности, который был постоянной характеристикой их рассказов о жизни, звучавших в начале беседы. Я убеждён, что использование сослагательного наклонения в беседе с Лиамом и Пенни способствовало высвобождению процесса интерпретации.

Из всех откликов, которые вызваны к жизни вопросами, ориентированными на ландшафт идентичности, именно интенциональное понимание и понимание ценностей являются наиболее значимыми для развития насыщенной истории. В следующем разделе я, следуя Брунеру, собираю их «под зонтиком» понимания в терминах интенциональных состояний и противопоставляю их пониманию в терминах внутренних характеристик. Последние более привычны как средство интерпретации человеческих поступков в современном мире.

Интенциональные состояния в противовес внутренним характеристикам, свойствам личности

В моей беседе с Лиамом и Пенни вопросы, направленные на ландшафт идентичности, изначально вызывали отклик в виде обозначения внутренних характеристик Лиама в связи с его действиями. В нем фигурировали заключения о «храбрости» Лиама, о его «сильных сторонах» и «потребностях». В рамках такого понимания поступки Лиама интерпретировались как внешние проявления некоторых специфических свойств или элементов, которые, как считалось, составляют фундамент его идентичности, — как нечто, что «излучается» или «проистекает» из центра его «самости».

Однако дальнейшие вопросы вызвали к жизни понимание в терминах интенциональных состояний. Поступки Лиама всё чаще понимались как нечто оформленное системой его ценностей, целей, убеждений, упований, надежд и обязательств. Подобное понимание не имело отношения к какому-либо представлению о сущностном «я» , но вместо этого обеспечивало рассказ о том, во что Лиам активно и с готовностью вовлекался, что он признавал, принимал и хотел воплотить в своих поступках, в жизни. Вместо того чтобы представлять его поступки как следствие, проявление его внутренней сущности, интенциональное понимание связывает их с более широкими областями жизни. Интенциональное понимание, к которому мы пришли в этой беседе, находилось в гармонии с определёнными жизненными темами, которым Лиам и Пенни придавали первостепенное значение. Именно понимание того, что люди ценят в жизни, является крайне важным для развития насыщенных историй.

Интерпретация в терминах внутренних характеристик и свойств

Интерпретации в терминах внутренних характеристик представляют человеческий поступок как внешнее проявление конкретных внутренних сущностей или элементов самости, которые необходимо обнаружить в центре идентичности. Например, в контексте такой интерпретации поступки и действия человека могут интерпретироваться как проявления любого количества неосознанных мотивов, инстинктов, потребностей, желаний, драйвов, диспозиций, личностных черт, сильных сторон, личностных ресурсов и т. д. В соответствии с данной традицией понимания эти элементы или сущности являются универсальной характеристикой человеческой ситуации — они свойственны всем людям, просто в разной степени. Жизнь, жизненные действия и поступки являются производной либо от прямого выражения этих элементов, либо от искажения этих свойств и характеристик. Подобное искажение часто называется «дисфункцией» или «расстройством».

Понимание в терминах внутренних характеристик и свойств часто связывают с представлениями о внутрипсихических процессах, которые дают нам отчёт о механизмах, посредством которых элементы и сущности «самости» трансформируются в человеческое поведение. На пороге XX века представления о внутренних характеристиках и интрапсихических процессах породили особое понятие «бессознательного». Это достижение стало кульминацией определённого количества современных взаимосвязанных линий развития на протяжении предыдущих одного-двух столетий. Эти направления включали:

• Развитие гуманистических понятий о наличии «человеческой природы», которая считается основой личного бытия и понимается как источник человеческого поведения.

• Развитие понятия «самости» — некой сущности, которую следует понимать как нечто, представляющее собой центр личностной идентичности. Несмотря на то что идея самости является относительно новой в развитии мировой культуры, в настоящее время она пользуется большим успехом и считается само собой разумеющейся на Западе.

• Прогрессивное развитие (начиная с XVII века) новой системы социального контроля, в которой «нормативное суждение» устойчиво заменило собой моральное суждение[13].

В течение последнего столетия понимание в терминах внутренних характеристик пронизало западную культуру насквозь. Оно встречается настолько часто и повсеместно, что обретает в наше время статус само собой разумеющегося как в профессиональной, так и в популярной психологии. Теперь люди верят, что личностные черты и сущностные характеристики самости всегда присутствуют в жизни людей и их необходимо обнаружить и раскрыть в процессе личностного роста и решения жизненных проблем.

Интерпретация в терминах интенциональных состояний

По контрасту с понятиями о внутренних характеристиках понятия об интенциональных состояниях идентичности формируются на основе представления о способности влиять на собственную жизнь, можно сказать, воли к свершению, самонаправлению. Это представление описывает людей как активных посредников, «переговорщиков», обсуждающих смыслы и ситуации, в которых они оказываются в жизни, — как наедине с собой, так и в сотрудничестве с другими. Люди при этом представляются творцами предпочитаемых направлений собственной жизни. Они проживают свою жизнь в соответствии с намерениями, в соответствии с тем, что считают в жизни важным. Люди активно действуют, чтобы придать форму своему собственному существованию, чтобы достичь поставленных целей.

Согласно Брунеру (Bruner, 1990), значимость, приписываемая понятиям намерения, цели, смысла; вес, приписываемый понятиям ценности, верований, убеждений, обязательств; акцент на способность влиять на собственную жизнь, — всё это представляет собой теорию сознания, характеризующую многовековую традицию так называемой «народной[14] психологии»: «Во всех культурах одним из самых мощных, основополагающих инструментов является так называемая «народная психология» — набор более или менее взаимосвязанных, более или менее нормативных описаний того, что помогает людям чувствовать себя живыми, как функционирует наш собственный разум и разум других людей, как действовать в той или иной ситуации, как можно жить и почему человек выбирает тот или иной жизненный путь и т. д. Созданный новыми учёными-когнитивистами для выражения насмешливого отношения к таким интенциональным состояниям, как убеждения, желание и смыслы, термин «народная психология» оказался на удивление подходящим» (Bruner, 1990. С. 35 — 36).

Согласно этому определению, люди постоянно применяют народную психологию в повседневной жизни. Они используют категории интенциональных состояний, чтобы понять собственную жизнь и осмыслить поступки окружающих. Эти категории народной психологии дают людям целый набор представлений о том, что значит «жить полной жизнью», что помогает людям ощущать себя живыми, что им нравится, что их поддерживает и обеспечивает основу для отклика на действия других.

Народно-психологические понятия об интенциональных состояниях также выходят на передний план, когда люди пытаются понять, что же происходит в мире в целом. Брунер показал, каким образом интенциональные состояния и основанные на них интерпретации направляют попытки людей справиться с неожиданностями, создают основу для преодоления препятствий и кризисов, дают возможность примириться с тяжёлыми жизненными ситуациями и дилеммами в повседневной жизни.

Прослеживая историю вытеснения интенциональных состояний и связанных с ними интерпретаций из профессиональной и популярной психологии, Брунер доходит до конца XVIII—начала XIX века. При этом «разум», о котором идёт речь в народной психологии, в значительной степени уступил место «бессознательному» психологии, связанной со внутренними характеристиками.

Отмечая различие между интерпретацией, основанной на внутренних характеристиках и свойствах, и интерпретацией, основанной на интенциональных состояниях, и отдавая предпочтение последней в ходе бесед пересочинения, я не отвергаю полностью понимание жизни и идентичности в терминах внутренних характеристик. В рамках этого подхода есть множество чудесных интерпретаций, которые дают положительный эффект. В контексте терапевтических бесед подобное понимание можно признать и почтить.

Однако понимание, основанное на внутренних характеристиках, вряд ли приведёт к такому насыщенному описанию историй, которое, как правило, является результатом развития интерпретаций, исходящих из интенциональных состояний. Это происходит потому, что объяснения через внутренние категории имеют тенденцию:

• уменьшать ощущение способности влиять на собственную жизнь (согласно интерпретациям, исходящим из внутренних характеристик, жизнь людей проживается элементами самости, определёнными аспектами внутренней сущности, а не определяется поступками, которые совершаются на основе намерений и ценностей человека);

• изолировать, отделять людей друг от друга (согласно пониманию, исходящему из концепции внутренних характеристик и свойств, поведение и поступки человека совершаются им единолично, а не являются результатом того, что история его жизни переплетена с историями жизней других людей, соприкасается с ними общими значимыми темами);

• уменьшать разнообразие (понимание на основе внутренних характеристик определяется глобальными нормами жизни, которые продвигают модернистский[15] идеал «инкапсулированного я» — идеал, прославляющий представления о самообладании, сдержанности, опоре на себя и самоактуализации).

В беседах пересочинения, как правило, происходит сдвиг по направлению к заключениям об идентичности в терминах интенциональных категорий, не важно, с чего начинается разговор. В моей беседе пересочинения с Лиамом и его матерью этот сдвиг был подчеркнут формой моих вопросов — определённым образом «предвзятых». Я специально старался предлагать рассматривать поступки Лиама в терминах ценностей: «Что это говорит вам о том, что для Лиама важно, что для него особенно ценно?», «Как вам кажется, что это отражает — в терминах ценностей Лиама?», «Если вспомнить события, которые произошли, когда ему было шесть лет, каким образом эти поступки повлияли на ваше представление о Лиаме как о человеке?», «Пенни, как вам кажется, что я, исходя из этого, думаю о том, на что Лиам надеется в жизни?», «Пенни, а если бы вы увидели, что Лиам позвонил Дэниэлу, о чем бы это свидетельствовало для вас? Какой смысл, по-вашему, это имело бы для Лиама?», «Как тебе кажется, что этот поступок будет отражать в связи с твоими планами на будущее?»

Я повторю: предпочтение заключений, исходящих из интенциональных категорий, не должно заставлять нас думать, что заключения о внутренних характеристиках вредны или бесполезны. Именно эти заключения, возникшие на более ранних стадиях моих разговоров с Лиамом, были позитивны, подтверждали человеческое достоинство и ценности Лиама. Однако именно интенциональное понимание в существенной степени способствовали развитию:

• Ощущения, что жизнь Лиама связана с жизнями других людей, соприкасается с ними общими темами. Это было полной противоположностью чувству одиночества, изолированности, которое прежде полностью захватывало Лиама.

• Переживания того, что он — знающий человек, является «знатоком» собственной жизни. Это полностью противоречило его переживанию потерянности, замешательства, неумения ориентироваться в жизненных вопросах.

• Эмоциональных откликов на какие-то прежде проигнорированные, но значимые события его жизни. Это полная противоположность «уплощенности аффекта», отсутствию чувств, которые характеризовали его бытие прежде.

• Размышлений о том, каким образом его жизнь, он сам, может выглядеть в глазах окружающих, что стало противоположностью переживания невидимости.

• Предположений о доступных ему поступках, которые гармонировали бы с тем, что он ценит в жизни, а это было полной противоположностью переживаний безнадёжности и тщетности его жизни.

• Проявлению свойственного Лиаму способа поддержания чувства сопричастности этим намерениям и ценностям, — что было противоположностью переживаниям отчаяния и пустоты.

Кроме того, интерпретации, основывающиеся на интенциональных состояниях, которые возникли в нашей беседе, обеспечили Лиаму переживание способности влиять на собственную жизнь, полностью противоречащее ощущению «паралича», доминировавшему прежде. Эти интерпретации также обеспечили основу для расширения предпочитаемого, желаемого переживания идентичности, представления о себе, обладавшего преемственностью, связывавшего настоящее, прошлое и будущее, а это было противоположностью его заключениям о том, что он человек «пропащий» и жизнь его «поломана».

Дополнительные примеры

Ниже я приведу два дополнительных описания беседы пересочинения. Их я не комментировал с нарративной точки зрения. Я включил их в эту главу, чтобы у читателей была возможность провести свой собственный нарративно-терапевтический анализ этих бесед, а потом сравнить его с картой.

Вивьен

Вивьен, женщина в возрасте чуть за сорок, пришла ко мне на консультацию по направлению врача общей практики. За последние несколько лет она следовала лишь немногим рекомендациям, и для неё визит ко мне был шагом, вызывавшим очень сильную тревогу. Поэтому для моральной поддержки она пригласила с собой свою спутницу жизни по имени Адель. В начале первой встречи Вивьен сообщила мне, что в течение долгого времени страдает агорафобией и в силу этого её жизнь сильно ограничена. Кроме того, на протяжении восемнадцати лет она «боролась с пищевыми расстройствами» (в первую очередь с нервной анорексией и булимией). Я узнал, что Вивьен смирилась с тем, что ей придётся жить весьма ограниченной жизнью, но недавно при поддержке своей спутницы решила вновь предпринять усилия, «чтобы высвободить свою жизнь» из-под влияния сил, которые «так долго всё портили».

К моменту нашей третьей встречи Вивьен стала лучше осознавать некоторые аспекты своей жизни, которые до этого были от неё скрыты. Кроме всего прочего, она начала говорить о целях и смыслах, противоречивших затворническому образу жизни; о вкусах и стремлениях, противоречивших воздержанности; о желаниях, которые абсолютно расходились с теми, что навязывала ей нервная анорексия. Именно на этой основе Вивьен сформулировала относительно дерзкий план. Она решила возобновить общение с родственниками, с которыми практически не контактировала с детства, — это были две тётушки, дядюшка и двоюродный брат — и пригласить их на пикник, где будет и Адель. Вивьен выбрала этих родственников потому, что у неё остались тёплые воспоминания о взаимоотношениях с ними в детстве.

Вивьен решила устроить пикник по трём причинам. Во-первых, в детстве ей нравились пикники, и у неё остались о них хорошие воспоминания. Во-вторых, пикники проходят под открытым небом, и тем самым она бросит вызов тому образу жизни, который её заставила вести агорафобия. В-третьих, на пикнике все едят вместе, — а Вивьен не ела в присутствии других людей более десяти лет. Она надеялась, что выезд на природу и присутствие родственников добавят ей решимости в намерении освободить свою жизнь от агорафобии и нервной анорексии. Тем не менее этот план вызывал у неё сильную тревогу, она совершенно не была уверена в том, что ей удастся довести до конца задуманное.

Три недели спустя состоялась наша четвёртая встреча, и я узнал, что Вивьен реализовала свою задумку. Пикник состоялся, двоюродный брат, правда, не смог приехать, потому что был на каникулах. Вивьен сообщила, что не убежала и не спряталась, хотя находилась под открытым небом, и ей даже удалось немного поесть. Более того, в конце этого события она сказала о том, что это был первый случай за десять лет, когда она прилюдно ела, и что она очень тщательно подбирала людей, в чьём присутствии ей хотелось бы предпринять этот шаг, и была уверена, что именно эта компания поможет ей успешно осуществить свой план. Тётушки и дядюшка были очень горды тем, что она выбрала именно их, и сказали о том, как им было приятно при сём присутствовать.

Хотя это действительно было большим достижением с точки зрения Вивьен, я беспокоился, что она не удержится под натиском всех тех сил, которые так ограничивали её жизнь. Поэтому я начал расспрашивать Вивьен в надежде, что это сделает предпринятую инициативу весомой и она станет частью подчинённой истории жизни Вивьен.

М.: Да, вот это был пикничок. Вивьен, кажется, я понял, насколько важным было это достижение. Может быть, вы как-то можете назвать этот шаг, чтобы действительно признать его значимость?

Вивьен: Не знаю... На самом деле я не думала про название, не знаю, какое подойдёт.

М.: Но мне кажется, что это название не будет соответствовать тому, что было связано с сомнением в себе, с тем, что вы описали как «терять собственную жизнь».

Вивьен: Нет, нет. Никоим образом. Я бы сказала, что это скорее было про то, чтобы верить в себя.

М.: «Верить в себя». Если подумать, что этот поступок, связанный с верой в себя, сделал для вас возможным?

Вивьен: Что вы имеете в виду?

М.: У вас есть какое-нибудь ощущение того, каким образом этот шаг, связанный с верой в себя, повлиял на вашу жизнь? Может быть, вы стали по-другому относиться к себе, может быть, вы что-то узнали новое о собственной жизни, может быть, вы испытали чувство близости и общности с тётушками и дядюшкой? Ну, вообще что-нибудь?

Вивьен: Ну, одно я знаю точно — это то, что мы стали ближе с тётушками и дядюшкой. Я чувствую, что мы восстановили наши отношения; они такие милые люди. Да, ещё мы стали ближе с Адель.

М.: То есть частью результата этого поступка, связанного с верой в себя, стало то, что вы восстановили связь со значимыми для вас людьми. И как вы относитесь к этому достижению?

Вивьен: Что я могу сказать... Ну конечно, я счастлива, вот и все.

М.: А вы можете немного сказать о том, почему вы счастливы? Что-нибудь, что помогло бы мне понять, почему это для вас важно.

Вивьен: Это может прозвучать достаточно странно, особенно потому, что я была отделена от людей так долго, но я на самом деле считаю, что я компанейская, да, очень компанейская.

М.: Компанейская. Скажите мне, а что важно в жизни для компанейского человека?

Вивьен: Давайте подумаем...

Мои вопросы вовлекли Вивьен в дополнительное насыщение смыслом того поступка, который она совершила, организовав пикник и реализовав задуманное до конца. Однако, по моим прогнозам, статус этих действий останется под вопросом, если они не будут включены в историю её жизни, например, если этот шаг будет рассмотрен как одиночная инициатива, просто удача, случайность или результат каких-то необычных обстоятельств.

Этот статус «под сомнением» делает подобные действия уязвимыми, в результате вероятность того, что они смогут стать основой для продолжительных изменений, уменьшается. Поэтому я начал задавать вопросы, чтобы побудить Вивьен вписать совершённые ею шаги в историю её жизни. Поначалу это были совершенно прямые, непосредственные вопросы, направленные на ландшафт действия и побуждающие Вивьен описать недавнюю историю, предшествующую этому поступку: «Вы можете рассказать мне, что вы сделали, чтобы подготовить этот поступок воплотивший вашу веру в себя?», «Может, вы подумаете о том; что помогло вам подготовить почву для этого шага?», «Давайте подумаем о тех событиях, которые привели к этому шагу, как-то связаны с ним, и поговорим о любом из них».

Внезапно мы оказались вовлечены в беседу, посвящённую событиям и обстоятельствам, которые привели к этому пикнику и это включало шаги, предпринятые Адель, чтобы справиться со своей тревожностью, перед тем как позвонить родственникам и пригласить их на пикник. Кроме того, обзор недавней истории её действий способствовал некоторой драматизации событий самого пикника, включая те критические моменты, когда Вивьен переживала внутреннюю борьбу, присоединяясь к другим, когда они ели, и те действия, которые она предпринимала, чтобы совладать с тревогой в эти моменты. По мере того как эти шаги были включены в последовательность событий, разворачивающуюся во времени, я спросил Вивьен, как бы она могла назвать это достижение: «У меня появляется более ясная картина того, что привело к этому поступку, связанному с верой в себя. Как, по вашему мнению, можно было бы обозначить это достижение в целом? Если эти шаги являются частью определённого направления вашей жизни, как бы вы назвали это направление?» В ответ на эти вопросы Вивьен заключила, что это было про то, чтобы «вернуть себе свою жизнь».

На следующей встрече наш разговор снова вернулся к событиям пикника, и было похоже, что пришло время расширить нашу беседу.

М.: Вивьен, у меня возникло несколько вопросов на тему о том, что эти действия по возвращению себе собственной жизни могут сказать о вас как о человеке?

Вивьен: Ну, не знаю. Честно говоря, похоже, у меня нет ответа.

М.: Может быть, я могу спросить об этом Адель?

Вивьен: Да, давайте.

М.: Адель, мне бы было интересно услышать ваши размышления по поводу пикника. Наверное, у вас есть какие-нибудь мысли о том, на что опиралась Вивьен, когда совершала эти шаги. Может быть, соображения о том, что поддерживало её и помогло ей довести задуманное до конца. А возможно, есть какие-то идеи о том, что это может сказать нам о ценностях Вивьен, о том, что для неё важно. Что-то на эту тему.

Адель: Н а самом деле у меня достаточно много мыслей по этому поводу. Но в первую очередь мне приходит в голову, что это говорит о настойчивости Вивьен и её силе воли.

М.: «Настойчивости и силе воли». Вивьен, эти слова находят у вас какой-то отклик?

Вивьен: Да, пожалуй, да. Но я бы это такими словами не выразила.

М.: А какие-то другие слова удаётся найти?

Вивьен: Пока нет, но я чувствую, что всё-таки могу присоединиться к тому, что говорит Адель.

М.: Угу, хорошо. «Настойчивость и сила воли» — это не ваши слова, но вы можете отнести их на свой счёт.

Вивьен: Да.

М.: Мне любопытно, каким образом вам удаётся соотнестись с этими словами. Возможно, в вашей жизни в последнее время произошло что-то ещё, что также могло быть отражением настойчивости и силы воли?

Вивьен: Ну, мне кажется, может быть... нет, это не то.

Адель: Мне кое-что вспоминается. В выходные, не в эти, в предыдущие, мы разговаривали о том, что будем делать в субботу после обеда. Майкл, практически всегда в субботу после обеда мы проводим время вместе, только она и я. Это наше время. Я говорила о том, что надо бы в саду кое-что сделать, и я помню, Вивьен сказала что-то вроде этого: «Да, отличная идея, но я теперь другой человек, и у меня другие соображения». (Адель оборачивается к Вивьен.) И ты знаешь, я не припоминаю, чтобы ты что-то подобное говорила раньше.

Вивьен: А я и не говорила. Точно, не говорила. Уверена, что раньше я не говорила ничего подобного.

М.: Это совпадает с тем, что Адель говорит про настойчивость и силу воли?

Вивьен: Думаю, должно совпадать.

М.: Мне любопытно, а что ещё эта фраза «я другой человек, у меня другие соображения» говорит о вас или о ваших отношениях с Адель. Что вы думаете по этому поводу? Может быть, она отражает что-то, что важно для вас, или что-то, связанное с вашими отношениями с Адель?

Вивьен: Я думаю, что... Возможно, это говорит, что я немного себя ценю всё-таки. По крайней мере начинаю. И нельзя сказать, что меня как бы и нет вовсе.

М.: Вы высказали своё мнение, а это значит...

Вивьен: Это значит, что я, может быть, теперь больше ценю своё мнение, считаю, что моё мнение, хоть чего-то стоит, наконец.

М.: Как будто у вас есть...

Вивьен: Как будто у меня есть свой собственный разум, и я это ценю.

М.: Адель?

Адель: Я согласна. Это действительно про то, что Вивьен больше ценит собственное мнение, собственный разум, и мне кажется, что это ещё про то, чего мы достигли в наших отношениях.

М.: В каком смысле?

Адель: Я имею в виду доверие. Вивьен может мне доверять настолько, что может такое высказать вслух.

М.: То есть это ещё отражение доверия в ваших отношениях? Доверительных отношений?..

Вивьен: Да, это верно.

М.: А доверие всегда было?

Вивьен: Ну, я при всем желании не могла бы найти что-то, что было бы для меня важнее.

М.: Можете припомнить кого-нибудь, кроме Адель, кто тоже знал, что у вас есть настойчивость и сила воли? Кто-то, для кого было бы важно, что вы цените собственное мнение и собственный разум? Кто знал бы о значимости доверия для вас?

Вивьен: Это была бы Хелен. (Хелен была старшей сестрой Вивьен, старше её на четыре года. Она покончила с собой, когда ей было шестнадцать. До того момента она делала все, что могла, чтобы защитить Вивьен от насилия и жестокого обращения, которому они обе подвергались.)

Адель: Ну конечно, Хелен. По крайней мере по тому, что я о ней знаю.

М.: Можно я задам несколько вопросов по поводу Хелен, о ваших отношениях с Хелен? (Я уже кое-что узнал о Хелен на моей второй встрече с Вивьен и Адель.)

Вивьен: Раньше мне было сложно говорить об этом. Может быть, и сейчас будет сложно. Но вот прямо сейчас, я думаю, будет нормально. Я на самом деле хочу о ней поговорить сейчас, даже если это будет тяжело.

М.: Если бы Хелен могла быть здесь и приняла бы участие в этом разговоре, и я попросил бы её рассказать историю о том, что происходило, когда вы были маленькой, историю о вашей настойчивости и силе воли, о том, как вы ценили собственное мнение, или о том, как важно было доверие для вас — как вам кажется, что бы мы услышали?

Вивьен: Хелен очень обо мне заботилась, на самом деле. И она бы, наверное, много историй рассказала.

М.: А какая из них сейчас ярче всего перед вашим внутренним взором?

Вивьен: Она бы, наверное, рассказала вам про сложности, которые у меня как-то раз возникли в школе. Я помню, что для меня было всё чересчур, и я ни с чем не справлялась толком. И один учитель со мной жёстко поговорил, это было в седьмом классе, он ко мне вообще плохо относился, — у меня просто «крышу сорвало», это был просто... кранты. Меня понесло, я вообще почти ничего не помню, кроме того, что просто разнесла классную комнату, всё крушила. Помню только, что меня послали к директору, и я там должна была стоять, — мне казалось, что стояла я там много часов — и думать обо всем, что я сказала и сделала и как я теперь буду это исправлять. Однако я не соглашалась, что именно я была неправа. И тут внезапно пришла Хелен. Я не знаю, как она узнала, потому что старшие классы вообще были в другом здании, в целом квартале от нас. Она так наехала на директора, вы представляете? Она сказала, куда он должен пойти и как ему следует управлять учителями, и что за безобразие эта его школа и т. д. А потом она замахнулась на него, и... вот это была потасовка... и я тоже в неё ввязалась, и везде были люди, просто со всех сторон, и стало происходить что-то совершенно непонятное, и кажется, это продолжалось вечно. Да, у нас были проблемы, мы потом ещё от папы получили за это.

М.: Это очень трогательная история.

Адель: Да, я тоже про эти подробности ничего раньше не знала.

Вивьен: Да они как-то не всплывали. Может быть, я не хотела об этом думать, потому что после этого всё от плохого к худшему повернулось.

М.: Как вам кажется, что тогда Хелен ценила в вас?

Вивьен: Да мне и гадать не надо... Я знаю, что она ценила во мне упорство, то, что я не сдавалась.

М.: И ваш разум, ваше мнение...

Вивьен: Да, я уверена, она бы сказала, что ценила тот факт, что у меня есть собственное мнение.

М.: Как вам кажется, что это событие могло бы сказать Хелен о том, что для вас важно, чего бы вы хотели для себя в жизни?

Вивьен: О том, чего бы я хотела? Что для меня важно? Ну, я думаю как раз про доверие. Тогда оно между нами было таким сильным. И ещё то, что я не сдавалась. Хелен бы сказала, это значит, что я держусь за какую-то фантазию о том, какой могла бы быть жизнь.

М.: Фантазию? Может быть, какое-то другое слово подобрать?

Вивьен: Да, наверное, лучше сказать «надежду».

М.: Я могу поспрашивать про эту надежду?

Вивьен: Конечно.

Подробности критической ситуации в школе, а также размышления о том, как они могли бы подтвердить некоторые представления Хелен о Вивьен, послужили началом глубокой и трогательной беседы, которую я называю «беседа восстановления участия». Я не буду сейчас углубляться в детали, потому что вопрос восстановления участия освещается более подробно в следующей главе данной книги.

В конце беседы я попросил Вивьен подумать о том, что могло бы стать возможным для неё, если бы она помнила то, что Хелен знала о ней, и могла бы опираться на это знание, предпринимая дальнейшие шаги по «возвращению себе собственной жизни». Я также спросил и Вивьен, и Адель о том, какие условия нужно было бы создать, чтобы Вивьен могла находиться в контакте с этим знанием о себе. Отвечая на эти вопросы, Вивьен обозначила три шага, которые были бы созвучны с тем, что знала о ней Хелен. У Вивьен и Адель возникли идеи о том, что можно было бы сделать, чтобы это знание не забывалось, не исчезало из памяти в ближайшие недели. На следующей встрече я узнал, что Вивьен смогла осуществить два шага из трёх намеченных.

В течение восемнадцати месяцев у нас состоялось немало других бесед, которые способствовали дальнейшему развитию ландшафта действия и идентичности в рамках подчинённой истории на тему «вернуть себе свою жизнь». В эту историю были включены инициативы Вивьен, направленные на то, чтобы бросить вызов ограничениям агорафобии и диктату нервной анорексии. Во время последнего разговора через восемнадцать месяцев, посвящённого отслеживанию результатов, я узнал, что Вивьен создала для себя жизнь «там, во внешнем мире», и получала от неё удовольствие. Несмотря на то, что время от времени ей всё же приходилось бороться с неуверенностью, боязнью открытых пространств и с «огорчающими мыслями» по поводу питания и веса, они больше не были навязчивыми идеями.

На рисунке 2.15 мы можем увидеть то, как я картировал беседу пересочинения с Вивьен и Адель. Стрелочки, обращённые вверх, обозначают вопросы, направленные на ландшафт идентичности, а стрелочки, направленные вниз, означают вопросы, переводящие на ландшафт действия.

Дэвид

Дэвид, 11 лет, и его родители, Полина и Фред, были направлены ко мне социальными службами, активно работавшими с этой семьёй. После очередного кризиса, вызванного поступками Дэвида, Полина и Фред были близки к выводу, что больше уже ничего сделать невозможно. Они всерьёз думали о том, куда можно переселить Дэвида из родительской семьи. В начале первой встречи была возможность провести экстернализующую беседу по поводу проблемы и её воздействия на жизнь и отношения членов семьи. В этой беседе Полина и Фред, а потом и Дэвид, подключившийся к разговору, открыто и полно излагали своё переживание проблемы.

Когда экстернализующая беседа стала набирать обороты и проблема уже больше не идентифицировалась столь прочно с личностью Дэвида, настало время для того, чтобы выявить жизненные события, противоречащие намерениям проблемы. Отвечая на мои вопросы, Фред рассказал историю о том, как они всей семьёй недавно отправились на пляж. Фред встретил гам старого приятеля, и некоторое время они предавались воспоминаниям. К концу беседы Фред внезапно осознал, что именно сделало её возможной: его не звали ежеминутно разбираться с проблемами и безобразиями, которые Дэвид обычно учинял в такой ситуации.

М.: Вы не могли бы мне рассказать немного больше о том, почему сейчас важно поговорить об этом?

Фред: Ну, я Джеффа не видел чуть ли не двадцать лет, а в молодости это был мой лучший друг. Нам удалось так здорово поговорить про былые времена исключительно потому, что Дэвид не хулиганил. Я только потом понял, что причина была именно в этом.

М.: Дэвид, а ты это помнишь? Этот день на пляже?

Дэвид: Ага.

М.: И что для тебя там происходило?

Дэвид: Не знаю.

М.: А вы что думаете, Фред? Как вам кажется, что происходило для Дэвида?

Фред: Ну, может быть, это просто был один из тех редких моментов, которые иногда случаются, иногда же бывает... По какой-то причине Дэвид тогда со всеми ладил, это произошло само собой. Но тем не менее было очень приятно.

М.: Полина, а что вы думаете об этом?

Полина: Не знаю, меня с ними не было тогда.

М.: Дэвид, в тот день на пляже — ты туда отправился, чтобы искать проблемы на свою голову, безобразия учинять или для чего-то ещё?

Дэвид пожимает плечами. Майкл поворачивается к Фреду.

М.: А вы как думаете, Дэвид отправился туда, на пляж, чтобы учинять безобразия? Или для чего-то ещё?

Фред: Думаю, для чего-то ещё.

М.: Полина?

Полина: Ну да, я бы тоже сказала, что для чего-то ещё.

М. (ссылаясь на определённое понимание, возникшее в предыдущей беседе): Давайте вернёмся к тому, что мы поняли по поводу Безобразия-Хулиганства и того, к чему оно стремится. Безобразие-Хулиганство стремится разрушить дружбу с другими детьми, чтобы возник отрицательный образ Дэвида в глазах всех окружающих и в его собственных глазах, создать ему отрицательную репутацию, которая всех от него отпугнёт. Ещё оно стремится усложнить взаимоотношения Дэвида с его мамой и папой и вывести папу из себя.

Фред: Ну, в этот раз у Безобразия-Хулиганства ничего не получилось, и это уже что-то. Но ведь это было всего в течение одного дня, и даже не целый день, а всего час или два.

М.: Ну, не так важно, сколько времени это продолжалось, но если Дэвид не учинял безобразий, то что же он тогда делал?

Фред: Ну, мне кажется, Дэвид сопротивлялся Хулиганству. Должно быть, сопротивлялся успешно.

М.: Вот такая у вас догадка... Это можно назвать сопротивлением?

Фред: Ну, в этом случае я бы сказал «да». Да, я думаю, это подходит. И мне хотелось, чтобы это происходило чаще.

М.: Дэвид, а для тебя это подходит? Ты в тот день сопротивлялся тому, что Хулиганство пыталось заставить тебя делать?

Дэвид кивком выражает согласие.

М.: Понимаешь ли ты, что имеет в виду твой папа, когда использует слово «сопротивление»?

Дэвид отрицательно качает головой.

М.: Вы могли бы объяснить Дэвиду?

Фред: Ну, Дэвид, это вот что...

Фред рассказал Дэвиду, что он имел в виду под «сопротивлением», и это включало в себя несколько практических примеров поступков, типичных для сопротивления. Вскоре стало совершенно очевидно, что Дэвиду очень понравились эти описания. Тогда я спросил его, не думает ли он, что «сопротивление Хулиганству» — это вполне верное описание его поступков на пляже, и он, ни минуты не колеблясь, согласился с этим. Этот отклик привёл нас к беседе об актуальных и потенциальных последствиях выражения сопротивления в жизни Дэвида и в его отношениях с родителями и другими людьми.

По мере того как события этого недавнего визита на пляж приобретали новую значимость, я стал задавать вопросы, которые, как я надеялся, помогут Дэвиду и его родителям выстроить сюжет, историю из этих событий.

М.: Дэвид, мне очень любопытно, как тебе удалось сопротивляться Хулиганству тогда, на пляже?

Дэвид пожимает плечами.

М.: Может быть, тебе в голову приходит что-нибудь, что произошло до этого, нечто, что помогло тебе подготовиться к тому, чтобы таким образом сопротивляться Хулиганству? Можешь ли ты вспомнить что-нибудь?

Дэвид отрицательно качает головой.

М. (поворачивается к Полине и Фреду): Заметили ли вы что-нибудь в жизни Дэвида до этой поездки на пляж, что могло бы подготовить его к сопротивлению, послужить основой для него?

Полина: Мне ничего в голову не приходит. У нас с Дэвидом был столько сложностей, а в последний год всё только хуже становилось. У нас не было ровных периодов, если вы об этом.

М.: Фред?

Фред: И мне ничего в голову не приходит. Мне кажется, это просто случайность.

М.: То есть ни один из вас не заметил ничего такого, что могло бы подготовить вас к тому, что Дэвид сделал на пляже?

Полина: Нет.

Фред: Нет.

М.: Дэвид, а если никто ничего не заметил, можно ли сказать, что ты готовился к этому событию втайне, а потом всех удивил?

Дэвид пожимает плечами.

М.: Я спрашиваю про разные секретные приготовления. Потому что ты же всех этим удивил, правда?

Дэвид ухмыляется и кивает согласно.

М.: А что означает сейчас твой кивок, Дэвид?

Дэвид: Да, это был секрет.

М.: Кто бы мог подумать!..

Фред: Мы...

Полина смеётся.

М.: О'кей, Дэвид, поделись с нами своим секретом, ладно? Как ты к этому подготовился? К чему ты готовился? На что настраивался?

Дэвид: Ну, я... ммм... эээ... я... в общем, короче, это был в предыдущее воскресенье. Я вляпался в такое безобразие в субботу... и в воскресенье поздно встал.

Полина: Точно. У нас полиция в доме была и всё такое, в общем ужас какой-то.

М.: Нда. Невесело. Давай вернёмся к тебе, Дэвид.

Дэвид: Ну, в общем, было воскресенье, и я встал поздно. Я посмотрел в зеркало в ванной, и, надо сказать, не понравилось мне то, что я там увидел. Я посмотрел на раковину, а потом снова в зеркало и сказал себе: «Сынок, что-то с этим надо делать, а то жизнь твоя будет смыта в канализацию».

Полина и Фред озадаченно смотрят друг на друга.

М.: И с этого всё началось?

Дэвид: Ага.

М.: Ну, это уже что-то! И каким образом это подготовило тебя к тому, чтобы сопротивляться Хулиганству тогда, на пляже?

Дэвид: Не знаю. Но точно помогло.

М. (поворачиваясь к Полине и Фреду): Как, по вашему мнению, связано между собой то, что Дэвид сделал в воскресенье утром, и то, что он сделал неделю спустя на пляже, чтобы оказать сопротивление Хулиганству?

Отвечая на этот вопрос, Полина и Фред начали размышлять о возможной связи между двумя описанными событиями. Дэвид в дальнейшем подтвердил некоторые из этих рассуждений. Именно в этих рассуждениях и в подтверждениях, которые дал Дэвид, его действия, направленные на сопротивление Хулиганству на пляже, были включены в последовательность событий, которая разворачивалась в течение недели. События на пляже не были больше «из ряда вон выходящими», но были встроены в возникающий сюжет. Исходя из этого, я решил, что настало время попросить Дэвида назвать тему или сюжет этой истории.

М.: Хорошо. Теперь нам становится яснее, что это были за события. Дэвид, я понимаю, что тебе слово «сопротивление» кажется подходящим для обозначения того, что ты делал на пляже. Но может быть, есть какое-то другое слово, которое могло бы подойти для этого всего целиком? Начиная с того, что ты сделал в воскресенье утром и заканчивая сопротивлением Хулиганству на пляже. Может быть, есть какое-то другое слово, которым можно обозначить то, что ты делаешь со своей жизнью?

Дэвид пожимает плечами.

М.: То есть, ты в это время не поддавался Хулиганству и двигался совсем не в том направлении, которое тебе указывало Хулиганство?

Дэвид: Не-а.

М.: Значит, это было какое-то другое направление. А как бы можно было его назвать? Есть идеи?

Дэвид: Ну, э, ну я думаю, что это про то, чтобы вернуться к себе, освободиться из-под власти Хулиганства. Вот как бы я назвал это.

М.: «Вернуться, или освободиться из-под власти Хулиганства». Вот о чем это все.

Дэвид: Да.

М. (поворачиваясь к Фреду и Полине): А вы об этом знали?

Фред: Ну, точно нет.

Полина: И я не знала. Я думала, что никогда такого не услышу.

М.: Значит, это сюрприз. И поэтому на мой следующий вопрос ответить будет сложнее.

Фред: Ну, давайте послушаем.

М.: Решение Дэвида освободиться из-под власти Хулиганства... Что оно вам говорит о нем самом, влияет ли оно на то, как вы его видите, на образ Дэвида, который у вас возникает? Может быть, это вам что-то говорит о том, чего Дэвид реально хочет в своей жизни?

Полина: Мне кажется, что он... мне это говорит про его целеустремлённость. Я всегда знала, что у него это есть. Он очень «упёртый» ребёнок. Но разница в том, что в этот раз он сделал так, чтобы «упертость» работала на него, а не против него, да. И в общем-то не против нас.

М.: А вы что об этом думаете, Фред?

Фред: Ну, я не знаю... но попробую сказать. Мне кажется, что это про стремление, про то, что Дэвид к чему-то стремится. Я думаю, он стремится что-то сделать со своей жизнью, чтобы двигаться дальше, чтобы были друзья, чтобы в его жизни могло возникнуть нечто иное.

М.: Дэвид, как тебе это? Как ты думаешь, мама и папа правильно понимают про «упертость», которая работает на тебя, а не против тебя и не против них? И что ты думаешь о том, что сказал папа: что ты, возможно, хочешь сделать что-то хорошее со своей жизнью?

Дэвид: Так и есть.

М.: И каково это тебе? В смысле, каково это тебе — знать, что родители тебя правильно понимают?

Дэвид расплывается в улыбке.

М. (поворачиваясь к Полине и Фреду): А каково вам двоим осознавать, что вы что-то правильно понимаете про Дэвида?

Полина: Это тоже сюрприз. Нам понадобится много времени, чтобы к этому привыкнуть. Но это хорошо, очень хорошо. Было бы только этого больше, вот было бы здорово.

Фред: Да, я согласен с этим.

М.: А мне любопытно, правда ли, что вот эти открытия, достижения в жизни Дэвида, о которых мы сейчас говорим, совершенно новые — или, может быть, можно проследить их историю по каким-то другим событиям?

Фред: Это про что?

М.: Ну я думал, что, вероятно, вы можете рассказать мне какие-то истории из детства Дэвида, которые бы соответствовали этой «упертости» и желанию сделать со своей жизнью что-то хорошее? Или, может быть, какие-то другие истории о «подготовке втайне»? А может, о том, чтобы освободиться из-под власти хулиганства? Истории из прошлого? Вот что-нибудь в этом роде.

Фред: Когда вы спрашиваете об этом, я вспоминаю про один случай, когда Дэвид был маленький, лет пять, может, шесть. Помнишь, Полина? Мне кажется, это было в воскресенье, в послеобеденное время. Я готовил ужин, и мы услышали, как Дэвид зовёт нас с улицы, он громко кричал. Я подумал: «Ну что там за безобразие?» — и мы выбежали наружу. И увидели, что Дэвид ехал на огромном двухколесном велосипеде вверх по улице, вихляя из стороны в сторону, это выглядело ужасно опасно. И тут он отпустил руль и закричал: «Смотрите, без рук!» Мы просто оцепенели.

Полина: Мы вообще ужасно поразились. Потому что не знали, что он умеет кататься на двухколесном велосипеде.

М.: Опять готовился втайне?

Полина: Да, снова готовился втайне. И столько упорства, решительности!

Дэвид ухмыляется и явно с большим удовольствием слушает пересказ этой истории.

Фред: Ну, было ещё кое-что, но мы об этом прямо сейчас говорить не будем.

М.: И что это было?

Фред (пытаясь смягчить удар): Мы не будем говорить о том, откуда взялся велосипед. Это не был велосипед Дэвида, и друзей с таким велосипедом у него тоже не было.

Дэвид выглядит немного пристыженным, но, очевидно, всё ещё в полном восторге от пересказа этой истории.

М.: Дэвид, правильно я понимаю, что твой план был — удивить родителей?

Дэвид: Да, думаю, да.

М.: Ты можешь согласиться с тем, что ты таким образом показывал, что можешь заставить свою «упертость» работать на тебя, и что ты можешь делать хорошее что-то со своей жизнью?

Дэвид ухмыляется и кивает.

М.: Хорошо. Тогда можно я задам тебе ещё несколько вопросов на эту тему? Как ты думаешь, что это говорит о тебе, и о том, какой бы ты хотел видеть свою жизнь? Я буду спрашивать твоих родителей тоже, буду обращаться к ним за помощью по мере нашего разговора.

Эти вопросы стали началом беседы, в результате которой возникли ещё несколько выводов о Дэвиде, которые противоречили тому, что пыталось всем внушить Хулиганство, так плотно и постоянно преследовавшее Дэвида до того. Выводы послужили основой для вопросов, касающихся других историй из жизни Дэвида, подтверждавших эти заключения. Дэвид сам рассказал несколько историй. Вскоре я уже вместе с ним и его родителями размышлял о том, как могли бы развиваться их действия в этом направлении в ближайшем будущем: «Дэвид, а если бы ты опирался на решение о возвращении из-под власти Хулиганства, если бы ты, уйдя сегодня отсюда, продолжил двигаться в этом направлении, как тебе кажется, каким мог бы быть следующий шаг? Можно, я спрошу об этом и твоих маму и папу чтобы они помогли нам своими идеями? Но, в конце концов, решать будешь именно ты».

С помощью родителей Дэвид высказал несколько идей о том, что может способствовать его возвращению из-под власти Хулиганства. Он сказал, что у него есть ещё несколько идей, но это секрет. Я спросил Полину и Фреда о том, что они могли бы сделать, чтобы создать поддерживающую атмосферу, для того чтобы Дэвид мог втайне работать над этими идеями и готовиться к освобождению из-под власти Хулиганства. Затем я обсудил с Дэвидом, устраивает ли его это. Я очень чётко заявил о том, что у меня нет никаких ожиданий, никаких требований по отношению к тому, чтобы Дэвид обязательно реализовал какую-либо из этих идей.

В течение нескольких терапевтических сессий Дэвид успешно воплощал эти (и другие) идеи в жизнь и достиг успеха в возвращении из-под власти Хулиганства. На этом пути Фред и Полина по очереди удивляли его, делали ему приятные сюрпризы, чтобы Дэвид действительно чувствовал поддержку и мог спокойно готовить очередные шаги по освобождению от власти Хулиганства. Когда я созванивался с ними спустя шесть, а затем восемнадцать месяцев, чтобы выяснить, как обстоят дела, я узнал, что помимо нескольких небольших срывов, в остальном всё развивается нормально, отношения Дэвида и его родителей складываются хорошо.

Рисунок 2.16 показывает, как я разметил на карте беседу пересочинения с Дэвидом и его родителями. Стрелочки, направленные вверх, обозначают вопросы, направленные на ландшафт идентичности, а горизонтальные стрелочки и стрелочки, направленные вниз, обозначают вопросы, направленные на ландшафт действия.

Заключение

В этой главе я представил карту бесед пересочинения, использовав приёмы нарративной практики. Эта карта основывается на аналогии «жизни как текста», в которой истории считаются состоящими из ландшафта действия и ландшафта сознания. Карта бесед пересочинения предоставляет терапевту руководство по выстраиванию бесед, позволяющих заново развить и усилить подчинённые истории в жизни людей. Именно укрепление, усиление этих подчинённых сюжетов обеспечивает людям основу для того, чтобы преодолевать проблемы и сложные жизненные ситуации, находясь в гармонии с особо важными, ценными жизненными темами. В ходе бесед пересочинения эти ценные жизненные темы становятся всё более насыщенными и осознаваемыми.

Карта бесед пересочинения была ядром моей терапевтической практики в течение многих лет. Мне всегда было очень любопытно расспрашивать и узнавать о жизненных событиях, участвовать в богатых, насыщенных беседах о жизни. Нарративный анализ создания историй продолжал подпитывать это любопытство, и я понимаю, что всегда и всё больше чувствую себя заинтригованным жизнью и со всё большим энтузиазмом отношусь к терапевтической практике.

Когда я писал эту главу, я надеялся представить относительно понятный рассказ о том, каким образом «творчески применяется нарративный модус» в терапевтической практике. Так как, разрабатывая эту карту, я опирался на работы Джерома Брунера, мне кажется очень подходящей для завершения этой главы следующая цитата, точно отражающая чувства, непосредственно относящиеся к описанным здесь приёмам нарративной практики.

«Творческое применение нарративного модуса[16] приводит... к созданию хороших историй, захватывающей драмы, правдоподобных... исторических повествований. Оно имеет отношение к человеческим намерениям или намерениям «очеловеченных» существ, их действиям, поступкам, коллизиям, с которыми они сталкиваются, и последствиями поступков, отмечающих их жизненное движение. Это стремление вместить вневременные чудеса в конкретику опыта и разместить этот опыт во времени и пространстве. Джойс считал, что конкретизация повествования — это оживление, «одушевление» обыденности» (Bruner, 1987, с. 13).