Каспий, 1920 год

Но Реввоенсовет Армии, особенно после прибытия с юга товарища Микояна, конечно, не только знал о предстоящем восстании, но и помогал бакинским товарищам в его организации. Наконец, хотя до нас, командиров, не доходили документы, а центральные газеты попадали в Петровск с двух-, а то и с трехнедельным запозданием, все знали, что Ленин лично интересуется этим направлением и все время следит за ним, давая необходимые указания, несмотря на занятость и на то, что более значительная польская угроза росла с каждым днем.

* * *

Опять, как месяц назад, темп предстоящей операции был важнейшим ее элементом, хотя мотивы были частично новые.

Тогда шла борьба за упреждение в развертывании для последующего успеха прорыва блокады.

Сейчас - морская блокада прорвана; противник не ищет боя в море. Единство «союзников» - больше номинальное. Отдельные корабли сдаются. Захвачены три базы.

Но… общее материальное, численное и артиллерийское преимущество сохраняется за ним, так как для морского боя пока у нас все те же 4 миноносца, из которых три - с 75-мм пушками. И хотя есть признаки подрыва воинского духа у белых, все же беспокоит предположение, что в случае согласованного удара Пилсудского и Врангеля может опять набраться храбрости воинство «единой и неделимой» и, подпираемое англичанами, оно опять попытается «брать реванш».

Поскольку обстановка на суше кардинально изменилась (закаспийские области и Терек с Дагестаном стали советскими), серьезных успехов на море англо-белогвардейскому флоту добиться вряд ли удастся. А вот нагадить они и мусаватисты могут так, что страшно подумать.

Взорвать или поджечь нефтепромыслы и перегонные заводы, баки, трубопроводы, насосные и электростанции можно в кратчайший срок, а остальное доделает сама нефть и ветер.

Ведь относительно национализации всего этого хозяйства у Тагиевых, Ладаевых, Манташевых или Нобелей и им подобных никаких сомнений быть не может: они знали это еще из программы Бакинской коммуны. Вот почему, в бессильной злобе, они могут в последний час обречь на уничтожение не только Балаханы, Сураханы, Черный город или Биби-Эйбат, но и город Баку, что произойдет автоматически, в случае большого пожара. Это будет не только месть своим азербайджанским большевикам, своим рабочим. Нет! В еще большей мере это будет ударом по РСФСР, которой нужна братская дружба с народами Кавказа и крайне необходим бакинский бензин, керосин, мазут и смазочные масла. Причем можно предполагать, что уничтожению Баку вряд ли будут мешать или хотя бы протестовать англичане. Пока можно грабить Кавказ - они за сохранность этой дойной коровы. Но как только появляется угроза потерять, вернее, угроза захвата большевиками, - они не остановятся перед таким грязным делом, как не остановились перед подлым убийством бакинских комиссаров.

Вот почему хоть и по другим мотивам, но темп операции - главное.

Однако всем нам ясно, что дивизион эсминцев ничего сделать не может для предотвращения уничтожения нефтепромыслов. Возможно, придется воздерживаться от артиллерийского огня, чтобы не поджечь вышки своими снарядами {72}. Наше дело - боевые корабли или окопы и батареи на подступах к Баку. Нелегко и XI армии, - одна одноколейная железная дорога и плохое шоссе тянутся вдоль берега на протяжении 200-250 верст.

Много путевых сооружений (мостики, виадуки, водоводы, станции, водокачки), которые можно легко уничтожить артогнем кораблей. Берег достаточно приглубый.

В данных условиях нашим канлодкам, пожалуй, придется разгонять мусаватистские части, если они захотят цепляться за эти сооружения. Лишь бы не дали взрывать. Это значительно снизит темп наступления броневиков, бронепоездов и железнодорожных эшелонов. Однако в самом лучшем случае одно наступление со скоростью курьерского поезда не сможет спасти Баку от разрушения.

Значит?! Значит, успех сохранения ценнейшего народного добра зависит от успеха общего восстания всех рабочих. Только они, захватив ключевые позиции на каждом участке, каждом промысле, смогут не дать взорвать или поджечь вышки, станции и баки. Но если в это время не будет угрозы извне, то есть на оборонительных рубежах города и всего Апшерона, то мусаватисты смогут бросить свои войска на подавление восстания.

Итак: изнутри, с суши, и с моря!

Все это подтвердилось через несколько дней, когда Временный ревком первым же обращением по радио просил В.И. Ленина помочь восставшему народу Красной Армией.

26 апреля (Петровск).

Утром на «Карле Либкнехте» сигнал: «Миноносцам. Иметь четырехчасовую готовность».

После полудня: «Иметь двухчасовую готовность». Такая быстрая смена сигналов взбудораживала всех. С внешне равнодушным видом пробирались капитаны в штаб, чтобы узнать - когда, куда? Однако колдуны или конспирируют, или сами ничего не знают.

На корабле и, очевидно, на всем дивизионе настроение боевое, я бы сказал - драчливое.

Механик в окружении машинистов и кочегаров сидит на котельном кожухе, и вся компания хитро улыбается. Нетрудно понять, в чем дело. Ясно, что главные машины прогреты и все механизмы опробованы.

Хотя преждевременное приготовление машин без приказания - такое же нарушение дисциплины, как если бы опоздали с готовностью, мне приходится делать вид, что не догадываюсь.

Иначе пришлось бы драить. Между тем это их начало в реализации лозунга «Даешь Баку!», и не время придираться, хотя такое нетерпение, возможно, обойдется в несколько тонн угля. Все зависит от того, сколько придется стоять до выхода в операцию.

Нежданная встреча!

На стенке по дороге в штаб встречаю Озаровского. Он в новом качестве - командир канлодки «Макаров 4-й» {73}. Стоит здесь. Пришел в наше отсутствие.

Оказывается, как только 12-футовый рейд остался в тылу, а после занятия Петровска и Красноводска вряд ли можно было ожидать нападения вражеских кораблей на рейды Астрахани, он добился назначения командиром на канлодку, уходящую для участия в операции против Баку.

Как это похоже на «Летучего голландца» (прозвище Н.Ю. Озаровского еще с гардемаринских лет) - променять должность флагмана на должность командира… буксира! Хоть этот буксир с гордостью и опасностью для жизни носит две 100-мм пушки и несколько пулеметов, он все же не смог полностью преобразиться в канонерскую лодку. Доказательством того, насколько две «сотки» ему не по плечу, является тот факт, что, несмотря на все старания корабелов и механика правильно разместить балласт, «Макаров» упорно валился то на один, то на другой борт. Так и ходит с креном.

Забавно и тревожно было смотреть на корабль, у которого ствол носовой пушки высовывался за форштевень и задевал за гюйсшток.

После печальной гибели «Каспия» я не хотел бы поменяться командирскими мостиками с Озаровским.

А он, как всегда жизнерадостный и веселый, был зачислен в капитанский клуб, где и рассказал подробности того, как ему на голову свалилось ведерко с краской при взрыве на мине «Прилива». Хохотали до слез…

* * *

В штабе, вернее - кают-компании «Карла Либкнехта», зарывшись с головой в карты и таблицы, которые сутки сидит начштаб В.А. Кукель с главартом Б.П. Гавриловым, прикидывая тысяча первый вариант, что и где могут сделать наши корабли для непосредственной помощи (поддержки огнем) флангу XI армии. Не секрет, при взгляде на армейские карты, что в случае наступления наши главные силы будут продвигаться вдоль берега. Это определяется наличием дорог и местоположением главного объекта операции - Бакинского укрепленного района.

Очевидно, они же выбирают и места возможной высадки десантов Кожанова в тыл позиции противника и для удержания мостов и путепроводов.

Насколько неладно с информацией о положении на фронте, видно из того, что мы (говорю о комсоставе миноносцев) узнаем больше из газет. Наверное, в штабе есть сводки, но до нас они не доходят.

Тем эффектнее бывают выступления комфлота при сборе командиров.

Как всегда в подобных случаях, слухов и легенд - хоть отбавляй, и не всегда разберешься, где враки, а где факты.

Весь Северный Кавказ очищен от деникинцев, но пока еще почта и газеты из Москвы идут не через Ростов, а по-прежнему через Астрахань. Только так называемый «прямой провод» в Ставку и к Ленину, кажется, уже действует по кратчайшему расстоянию.

* * *

А.А. Синицын в клубе рассказал, что от «соседа», Реввоенсовета Югзапфронта, получена копия директивы, разосланной еще 7 марта с.г., об откомандировании из сухопутных частей всех моряков в г. Николаев для укомплектования морских сил фронта. Очевидно, речь идет о Днепровско-Бугской флотилии Лимана (Очаков) и Азовской флотилии (кажется, штаб в Мариуполе?).

Флаг- капитан с соблюдением всех внешних приемов конспирации (оглядка вокруг и переход на театральный шепот) сообщил также, что приезжал какой-то «вербовщик», чтобы сманить несколько командиров нашей флотилии, но что будто бы комфлот приказал его выслать обратно.

Директива подписана членом Реввоенсовета Югзапфронта товарищем Сталиным.

Третий раз эта фамилия привлекает мое внимание. Во время Октябрьского восстания и переворота мы в Гельсингфорсе знали только одно имя - Ленин, которое воплощало в себе все руководство, командование вооруженными силами и направление восставшего народа, в том числе и революционных моряков.

Конечно, мы знали фамилии Свердлова, Подвойского, Крыленко, Антонова-Овсеенко и др., имевших отношение к флоту, но всех их заслонял авторитет одного имени Ленина. Сталин меня заинтересовал как нарком национальностей (когда я подумывал о поездке домой, чтобы помочь матери) и тем, что он оказался тифлисским семинаристом Джугашвили.

Далекие от партийных дел, бывшие офицеры флота впервые запомнили его во время подавления мятежа на «Красной горке» и после лестной оценки, которую он им дал в беседе с корреспондентом «Петроградской правды». Теперь его фамилия появилась в составе Совета смежного фронта.

27 апреля (Петровск-порт).

Сегодня через штаб впервые узнали (хотя ждали этого известия), что польское правительство, возглавляемое «комендантом государства» Пилсудским, начало большую войну против Советской России, даже не утруждая себя особенными дипломатическими формальностями.

Сошлись на стенке. Возможно, последнее сборище клуба командиров.

После разноцветного и густого мата по адресу шляхтичей, в котором не принимал участия только целомудренный и скромный Володя Калачев, было отмечено:

Общая печаль и досада. Еще одна тягота для молодой федерации. Срываются многие мирные начинания. Опять и еще - кровь и слезы.

Несомненно, что факт начала войны, время и направления удара определяет не Пилсудский, а французские или другие генералы недоброй памяти Антанты.

Также несомненно, что этот план как-то должен быть согласован с Черным бароном. Удастся ли им согласованный удар или нет - покажет время.

Вспомнили классическое положение из учебников (генерала Леера): комендант и барон занимают охватывающее положение, а РККА может действовать по внутренним коммуникациям. Это наше преимущество. У них - коалиция, за которой еще более сложная и пестрая коалиция (Англии, Америки, Франции и иже с ними). Но у Леера не сказано, что за нашей армией стоит стодевяностомиллионный народ. Вот в чем наша главная сила.

Вывод для нас, каспийцев? Бить крепче и скорее, чтобы покончить здесь вовсе и высвободить силы на Черное и Азовское моря.

Аминь.

Разошлись довольные собой, но озабоченные общей обстановкой.

На «Деятельный» прибыл смущенный С.А. Чириков, его флажок и еще один чин штаба.

Приказано разместить - на «К. Либкнехте» уже лежат «в три слоя».

Начальник дивизиона, пересаженный к нам комфлотом, смущен своей ролью и старается занимать меньше места и даже меньше говорить.

На «Расторопном» и «Дельном» такая же картина.

Уступил каюту. Все равно с мостика сходить не придется. К тому же теплая весна. Но самый факт, что все штабные товарищи лезут на головные корабли, хотя могли бы сидеть в Петровске или на канлодках, показывает, что они убеждены в легкой победе.

28 апреля - 1 мая.

Бакинская операция

Напряженность достигла предела, когда наконец под вечер на «Либкнехте» был поднят сигнал «буки», то есть начать движение. (Дать ход!)

Мы ожидали, что перед выходом будет сбор командиров для уточнения обстановки и задач. Сбор состоялся, но как раз без капитанов нашего дивизиона. В салоне одного из больших транспортов инструктировали артиллеристов канлодок (Гаврилов) и командиров десантных отрядов (Кукель, Кожанов).

Комфлот отсутствовал. Вероятно, в штабе фронта. Хотя, по слухам, Реввоенсовет XI армии с опергруппой штаба уже более суток находится далеко впереди.

Буквально за десять минут до «буки» начдив Чириков на стенке у сходни «Деятельного» и, как принято говорить, на ходу информировал командиров и комиссаров миноносцев о том, что, по сведениям армии, в Баку началось восстание! И что получено открытое радио Бакинского ревкома в адрес Лредсовнаркома РСФСР товарища Ленина с просьбой об оказании помощи и предложением братского союза.

Сигнал о начале операции был поднят еще засветло, как только за комфлотом, примчавшимся на армейском автомобиле, убрали сходню.

Выходили миноносцы «по способности» - из-за тесноты в гавани от множества кораблей. Но выходили сноровисто и, держась под машинами, за сторожевиком, стоящим в качестве брандвахты у конца фарватера, ожидали «Либкнехта», чтобы занять места в походном ордере.

Флагман, проходя мимо нас, опять имел на рее «буки», но теперь уже с позывными канлодок и транспортов.

Выходя в голову колонны, комфлот дал семафор по линии дивизиона: «Армия начала наступление. План операции остается в силе».

Никакого писаного плана или приказа на операцию мы не имели. Очевидно, речь шла о задачах, оглашенных на последнем совещании командиров в кают-компании «Карла Либкнехта».

Начдив, стоявший на крыле мостика, подтвердил мои соображения, но я замучил старика своими вопросами: «Почему не вышли раньше?…», «Не опоздаем? Не поспеем ли к шапочному разбору?», «Если план остается в силе - значит, дивизион идет не прямо в Баку (до которого двести пятьдесят миль и, следовательно, не менее пятнадцати часов хода) {74} и мы только собираемся занять место в завесе, на норд-ост от оконечности Апшеронского полуострова, чтобы прикрыть с моря продвижение армии и поддерживающие ее канлодки?…»

Начальство только поддакивало, кивая головой, очевидно не желая ввязываться в дискуссию на мостике, густо заселенном своими и гостями.

Хотя мы начали выход еще засветло, но, оглядевшись за корму, на задний створ, увидели, что симпатичный старикан смотритель зажег оба огня большого маяка {75}. Он как бы посылал световой привет минонос-цам, уходящим в операцию. Что касается остальных кораблей, которые будут вытягиваться из гавани не менее одного-двух часов, то им маяк будет уже необ-ходим - наступит темнота.

* * *

После длительной паузы, когда Чириков убедился, что все миноносцы заняли свои места, он заговорил шепотом, чтобы не слышали соседи по мостику. Оказывается, в последнюю минуту комфлот сообщил ему относительно предположения произвести высадку непосредственно в Бакинской бухте, если прорыв армии с севера будет задерживаться. Для этого выделено два самых больших транспорта, на которых размещены лучшие батальоны кожановского отряда. Самые боевые и вооруженные богаче других.

Места высадки начдив указать не мог, честно признавшись, что сам не знает. Да и комфлот сказал, что место и время десанта - «по обстановке».

Мне не надо было смотреть на карту: вспомнилось, как мальчишкой тормошил мать при поездках с ней из Тифлиса к отцу (служившему на нефтепромыслах в районе селения Романы), чтобы не проспать станцию Аляты, после которой уже не отходил от окна вагона, любуясь открывшимся морским простором. В этом районе море подходит вплотную или отступает немного дальше, но всегда остается в видимости с железной дороги, а следовательно, и дорога просматривается с кораблей. Так обстоит дело на протяжении около пятидесяти верст. И это единственный путь из Баку в глубь страны, то есть для отступления в сторону Грузии.

Это было бы замечательно, если удалось бы перерезать линии отступления и эвакуации мусаватистов! Но у меня большие сомнения… Поспеем ли?

* * *

Погода благоприятствует. Слабый, неустойчивый ветер с редкими дождевыми шквалами, после которых отличная видимость. Волнение не более двух-трех баллов. Четверть луны. Заметно теплеет с продвижением на юг.

* * *

Отсутствие планов и приказов, соответствовавших последним изменениям обстановки, сказалось больше всего на миноносце «Деятельный», который комфлот превратил в эту ночь в посыльное судно. Наша джигитовка в темноте говорила о двух фактах: что события опережают планы и расчеты штаба и что комфлот, никогда не командовавший даже катером, не представляет, насколько это не просто - подходить кораблям друг к другу на ходу, ночью, без предварительной тренировки.

При комфлоте, несмотря на полнокровный штаб, помимо него, состояли колоритные фигуры на должностях «комиссара для особых поручений» и «комиссара по особо важным делам». В текущую кампанию это товарищи Авдонкин и Калинин, но кто из них «особо важный», я всегда путаю. Так вот, через два или три часа после выхода из Петровска последовал семафор: «Деятельному». Подойти к борту, принять комиссара Калинина, доставить пакетом головной транспорт десантом. Комфлот».

С этого момента все прочее улетучилось из головы. Меня охватило сильное беспокойство: никогда еще мне не приходилось выполнять подобного маневра. Но по тому, что командующий не уменьшил своего хода (14 узлов), мне стало ясно, что он сам не понимает, чего требует от подчиненного. Дальше я решил командовать сам, передав ратьерам назад: «Выхожу из строя», начал маневр. Единственно, что благоприятствовало, - слабый ветер, и волнение, и четверть луны, часто закрывавшейся небольшими облаками.

Приблизившись с подветра к правому борту «Карла Либкнехта», я громко крикнул в мегафон тоном нарочито твердым и безапелляционным (хотя у самого, что называется, поджилки тряслись), сознательно игнорируя присутствие начальства на мостике флагмана:

- Андрей Андреевич! Если хочешь, чтобы у тебя уцелели стоики и шлюпбалки, прошу уменьшить ход до малого, точно следить за оборотами машин и держать строго по прямой, чтобы не каталась корма.

Как и ожидал, в ответ послышалось только звонкое «есть», переданное в мегафон Синицыным. Начальство благоразумно не вмешивалось.

Без подачи концов, на двойном комплекте кранцев, «Деятельный» осторожно прижался своей левой скулой к борту «Карла Либкнехта» (чуть позади его мидель-шпангоута), оставаясь к нему под углом 5-10 градусов. Скорость хода при этом регулировалась уже не телеграфом, а звонками.

Деталь, которую не учел. Подход с подветра на том же курсе привел к тому, что луна оказалась на одном пеленге с кормой флагмана. Выйдя из-за облака в момент сближения, она осветила намасленную стальную палубу «К. Либкнехта» в районе его машин, и отраженный блеск слепил глаза стоявшим на мостике «Деятельного» как раз в тот момент, когда надо было ясно видеть каждый фут, если не дюйм, борта флагмана.

«Век живи…» Без перемены курса головного корабля этого совпадения избежать нельзя было. Когда обнаружилось, уже поздно было менять курс, а кроме того, долго пришлось бы объяснять, что мне надо… Тем более что, в конце концов, луна больше помогла, чем помешала.

Как только Калинин перешел к нам на борт, остановкой левой машины, с рулем, одновременно положенным вправо градусов на 10, удалось отстать от корабля, к которому подходил, не прочертив своей скулой или штевнем вдоль его борта.

Маневр удалось сделать чисто только потому - не считая льготных условий погоды, - что не дал миноносцам прижаться бортами. [А что это опасно, крепко запомнил еще с 1915 года, когда, плавая гардемарином на Дальнем Востоке, видел, как «прилип» миноносец (типа «Точного») к борту вспомогательного крейсера «Орел» и не мог отделиться до полной остановки машин обоих кораблей. Но к тому времени из-за попыток сманеврировать на ходу все ванты, штаги и шлюпбалки были срезаны, потянув за собой стеньги и реи (конечно, больше пострадал миноносец). Сконфуженное начальство не снизошло до того, чтобы разъяснить будущим флотоводцам, в чем суть происшедшего. Но мы сами горячо и критически разобрали по косточкам маневр обоих капитанов и после длительных споров решили: главное заключается в том, что внутренние винты, работая у обоих кораблей на передний ход, выгоняют воду из туннеля, образующегося между сближающимися бортами, что создает эффект присасывания, который и остается в силе до тех пор, пока взаимное положение корпусов кораблей и режим обтекания их водою остается без изменения. Пригодилось через пять лет!]

Самое глупое заключалось в том, что, выйдя из ордера миноносцев, мы не знали, где же искать Кожанова, к которому с пакетом направлялся мрачный и неразговорчивый Калинин.

Общими усилиями Чирикова, Снежинского и самого «для особо важных поручений» решили искать к северу от намеченной линии завесы миноносцев, сделав за транспорт его прокладку от Петровска и учитывая ход не более восьми-девяти узлов.

Нашли. И что странно - сразу и именно того, кого искали. При этом, хотя никто не делал никаких опознавательных сигналов, дело обошлось без салюта боевыми патронами.

Транспорт «Курск» оказался очень высокобортным, так что «Деятельный» стал вдруг казаться очень маленьким. Отмечено это было в оскорбительной и смачной реплике одного из десантников-кожановцев, который крикнул сверху:

- На миноносце! Подойди поближе, я тебе в трубу плюну!

Остряку заткнули глотку, но когда подошли к борту, оказалось, что действительно плюнуть можно если не с палубы, то со спардека.

На этот раз подходили с комфортом. Поднявшийся по штормтрапу штурман Буш привел транспорт в круиз той бейдевинд и, добившись от капитана самого малого хода, в дальнейшем следил за неизменностью положения судна относительно ветра. Это позволило «Деятельному» подойти с подветра борт о борт, подать один носовой швартов, остановить машины миноносца и заставить буксировать себя лагом со скоростью около трех узлов. Слово «комфорт» употреблено неспроста - с транспорта был приспущен обычный бортовой трап, и Калинин взошел на палубу как почетный гость.

Воспользовавшись удобным случаем, поднялся Чириков, а за ним и я, передав командование Снежинскому. Интересно было увидеть Ивана Кузьмича Кожанова. Но в роскошном салоне бывшего большого парохода мы увидели Ларису Рейснер.

Холод в глазах и голосе ясно показывал, что мне не простили отказа взять на поход в Петровск. Как-то странной и неожиданной показалась эта демонстрация. Пришлось уйти. Но, перебираясь к себе, успел подумать, что ведь и на этот поход начагитпроп не попал ни на один из миноносцев. Значит, комфлот не счел возможным ни взять на «Либкнехта», ни навязать другому командиру… Значит, я был по-своему прав.

Ну, довольно об этом думать! Есть проблемы поважнее. К тому же если у меня оставался какой-то неприятный осадок после разговора в Астрахани, то сейчас от него не осталось и следа.

Через полчаса появился Калинин, и мы, как на катере, «отвалили» от борта транспорта.

Я был рад практике (тем более удачной), но, конечно, понимал, что роскошь такого сообщения между кораблями при наличии активного противника никто себе позволить не сможет. Даже для особо важных поручений.

29 апреля (в море).

Сознательно замешкался с тем, чтобы подойти на видимость дивизиона с рассветом.

Хотел занять свое место в ордере, но Калинин настоял, чтобы я передал его на «Карла Либкнехта», так как он должен сделать совершенно секретный доклад лично комфлоту, чего ни семафор, ни радио выдержать не могут.

Полностью повторил ночной маневр. На этот раз было светло. Не было уже ни лишних разговоров, ни волнений.

Больше того. Не знаю, надоумил ли кто или командующий сам решил, но после отхода «Деятельного» на фалах «Либкнехта» был поднят сигнал не то «удовольствия», не то благодарности флагмана «за отличный маневр». Очевидно, в назидание другим: ведь когда подходили вплотную, то же самое можно было передать голосом.

* * *

Интервал между кораблями увеличен до пяти миль (на широте Апшеронского маяка), я прилег на мостике и заснул мертвым сном. Потом чередовался со Снежинским за обедом и ужином.

Старик очень просил его включить в третью смену, но мы ему деликатно отказали и уговорили спать в моей каюте, пообещав докладывать обо всем.

Удивительно, до чего пустынно море. Никого!

Понятно, что белые днем даже с торпедными катерами не рискуют сунуться. Также понятно, что нет пассажирского или грузового движения. Война. Причем именно здесь война, в центральной части моря, - в данный момент все линии сходятся на Баку.

Но почему нет рыбаков? Нет катеров или баркасов, на которых спокон веков здесь осуществляется малый каботаж, включая и контрабанду?

Похоже, что все попрятались и притаились, ожидая исхода боев за Баку. Очень похоже, но тогда как же с секретностью операции, если все побережье знает? Впрочем, если восстание началось с 27 на 28 апреля, то, конечно, уже все знают.

* * *

Для меня срыв первой попытки в Астрахани ввести разводку на работы не прошел даром.

Хороший урок. Подумал… и придумал, как сманеврировать для пользы дела и в то же время не отступить.

В Петровске, не афишируя своих намерений, вечером вызвал в каюту комиссара, боцмана и механика, «чтобы поговорить, все ли у нас готово к новой операции…».

В следующий вечер обговаривали тот же вопрос расширенным составом, дополнительно пригласив «председателя комитета Ваню Беляева» (как его называют товарищи) и старпома. Никакой официальности. Так как в каюте не помещались, расселись в кают-компании. Начиналось с моего вопроса вроде такого: «Ну-с, товарищи! Как по-вашему, что надо будет сделать завтра с подъемом флага?»

Постепенно все втянулись и выдвигали предложения, а командир только поддакивал, давал советы или отклонял; в заключение подводил итог уже в форме задания.

По- деловому, непринужденно и, что важнее всего, без лишних слов проходили эти «военные советы». Народ деловой, сами знают, что требуется. Необходимо только их направлять и разрешать конфликты между «верхней» и «нижней» командой в случаях предстоящих авралов или привлечения к работам не по специальности. Постепенно круг вопросов расширился вплоть до дисциплинарных.

Как- то само собой все утряслось. Распорядок дня стал более четким, работы выполняются организованно; никаких споров и почти никакого уклонения от обязанностей.

Но, конечно, неверно, что все это сделалось «само собой». На самом деле Ваня Беляев как вожак в команде разъяснил остальным большевикам необходимость выполнения очередных задач в определенные сроки, как было решено у командира, тем самым воздействуя через них на весь коллектив. Вот почему, когда старпом, механик или боцман вызывали с утра на разводку, никаких недоразумений не было или почти не было. Старый режим и Колчака теперь никто не вспоминает.

С выходом в Астрахань из Петровока и сейчас, на пути в Баку, такие «летучие» советы проводятся «накоротке» - на мостике или под ним.

Снежинский ругается. Ночью из-за крутых циркуляций и подходов к другим кораблям пришлось несколько раз убирать лаг.

Вензеля, которые выписывали в темноте переменными ходами, имея последнее надежное определение по Петровскому маяку, привели к тому, что наша прокладка за ночь имеет несколько деликатных пунктиров. Вызвано это тем, что ни разу не подходили на дальность видимости Апшеронского маяка. Неизвестно даже, горит ли он.

30 апреля (в море).

Перед самым рассветом комфлот сомкнул миноносцы и, обойдя далеко все банки и камни Апшерона {76}, последовательно поворачивая на зюйд, затем на зюйд-вест, наконец лег примерно в район устья реки Куры.

Намерение очевидное. Выйти на пути отхода, эвакуации или, вернее, бегства мусаватистов в Персию. Конечно, одновременно этот же курс пересекает путь белому флоту, если он вздумает идти на помощь своим далеко не дружеским политическим единомышленникам и союзникам. Впрочем, какие это союзники? Только ненависть к Советской России и страх перед Красной Армией и флотилией - вот и все, что есть у них общего. Впрочем, есть кое-что еще: безвыходность положения и очевидный скорый конец.

Однако размечтался.

На сегодня, похоже, пришел конец мусавату. Что касается белого флота, то с ним, наверное, еще придется повозиться.

А англичане? Ну, эти, как почти всегда на протяжении своей истории, в кусты, когда дело становится безнадежным, прикрывая свой отход трупами доверчивых наемников. Будут ждать благоприятной для себя обстановки. Но что-то мало шансов на новое «приглашение» в Баку, как это было в августе 1918 года, по глупости одних, политической недальновидности других, а главное - в результате предательства меньшевиков и эсеров, захвативших руководство Центрокаспия.

* * *

Опять горизонт чист. Никого.

Правда, периодически кто-либо из сигнальщиков, но чаще из пассажиров «открывает» на горизонте стеньги или дымки, которые с такой же быстротой исчезают. Это старая история, знакомая по опыту войны с немцами. Когда никто обстановки точно не знает, положение запутанное, а нервы напряжены - всегда мерещатся дымы, силуэты или стеньги, а ночью - огни, звуки выстрелов или шум пропеллеров.

Увы, никто обстановки не знает.

У нас - ни одного аэроплана. Ни у флотилии, ни у армии.

Выходя, не знали, где корабли противника и что они делают. То ли в Баку, то ли в Энзели, то ли в море. Тысяча предположений самого разнообразного характера.

Проделал опыт, которому научил в Рижском заливе летом 1917 года начальник 13-го дивизиона эскадренных миноносцев. Порознь опросил всех находящихся на мостике, как они оценивают обстановку, с тем чтобы найти золотую середину или даже если не средний, то наиболее убедительный вариант.

Бесспорного варианта услышать не пришлось, но итоги интересные… Высказаны такие предположения:

1. Белые, разграбив корабли и ценности, затопили флот в Энзели и пробираются по способности в Крым, чтобы продолжать борьбу вместе с Врангелем.

2. Белые, свезя часть пушек на берег, выставив мины и корабельный дозор, организовали оборону Энзели совместно с англичанами (а возможно, без них) и, убежденные в том, что мы не рискнем нарушить персидский нейтралитет, будут отсиживаться, ожидая исхода борьбы в Крыму и с Польшей; затем могут утопить или распродать государственное имущество, после чего растают, как растаяла армия Юденича в Эстонии.

3. Белые, развернувшись в районе Сара-Ленкорань-Кизыл-Агач, выжидают, когда мы втянемся в Бакинскую бухту, и, атаковав нас минными (торпедными) катерами, сомкнут огнем тяжелых калибров (6-дюймовых «Славы» и «Дмитрия Донского»); при этом «Карс» и «Ардаган» могут одновременно нанести удар со стороны города.

Самое замечательное в этом гадании на кофейной гуще заключается в том, что каждый из вариантов технически вполне возможен и выполним. Вероятность того или иного целиком зависит от состояния воинского духа.

Если англичане предали, азербайджанцы отреклись, а персы сохраняют вынужденный нейтралитет, то у «единой и неделимой» нет никаких шансов на успешное продолжение борьбы на Каспийском море. Немного погодя мы поменяемся ролями. Вся нефть будет у нас, а у врагов только то, что осталось в трюмах. Когда истратят, нигде новой не добудут. Да и все виды оружия и технического снабжения они получали через Батум. Что касается персидской территории, то через нее ничего доставлять не удастся. Наверное, самим англичанам теперь приходится туго без железной дороги.

Если боевое настроение команд и офицеров не подорвано, то их командующий или небольшая кучка авантюристов из числа офицеров, которым нечего терять, могут организовать операцию противодействия с некоторыми шансами на временный успех благодаря подавляющему численному и артиллерийскому превосходству их флота над четырьмя нашими миноносцами {77}. Но если даже им удастся помешать, то только на короткое время. По Волге спускаются три дивизиона миноносцев (причем один из них на мазутном отоплении).

Отныне у флотилии будет глубокий тыл и полное снабжение не только через Астрахань, но и через Северный Кавказ. А белые загнаны в крайний угол.

К сожалению, мы не знаем, какой дух у противника, какие настроения, а следовательно, какие могут быть планы контр-адмирала Сергеева и его штаба.

Вряд ли белые настроены очень воинственно после гибели «Пожарского», бегства из Петровска, захвата нами форта, после невозможности удержаться в Баку, ретирады в Персию англичан, перехода к нам двух в Красноводске и особенно после того, как белые узнали о всеобщем восстании в Баку.

Но я хорошо помню, как всего только один месяц назад (хотя кажется, что прошло полгода) враги пытались минной постановкой закупорить нас в дельте Волги и приводили туда же, помимо заградителя, свои «истребители» (то есть минные катера) для атаки кораблей Озаровского. А 12-футовый рейд отстоит от Баку на расстоянии 370, от Петровска - на 140 миль, в то время как от Энзели до нас (в данный момент) только 150 миль - столько же, сколько прошел «Князь Пожарский» с катерами до заграждения на Астраханском рейде. Если тогда у них была промежуточная база на острове Чечень, то сейчас есть возможность стоянки за островом Сара.

Лично для меня самым убедительным доказательством того, что враг не собирается сейчас нам противодействовать, является тот факт, что ни вчера, ни сегодня не появлялись его гидросамолеты. Расстояния для них вполне реальные, а знание обстановки сейчас необходимо белым не меньше, а больше, чем нам. Между тем небо такое же пустынное, как море.

Почему? Опять кофейная гуща… Но очень важен самый факт, что воздушной разведки врага нет. Если в течение дня она не появится - значит, ни белые, ни англичане не могут ее организовать (или не хотят?).

Черт с ним, с этим гаданием. Буду исходить из худшего варианта, чтобы не просчитаться.

Интересно, как думают на флагмане? Судя по тому, что не поворачиваем к Баку и не снимается боевая готовность, очевидно, тоже исходят из возможности появления белого флота со стороны южной части картушки.

Но, может быть, «Карл Либкнехт» получил какое-либо задание с берега? Или сведения об обстановке на суше?

* * *

Вспомнил, как осенью 1917 года, стоя на якоре на рейде в Куйвасте, несмотря на исключительно сложную и запутанную обстановку, мы на эсминце «Изяслав» представляли почти всю картину высадки немецкого десанта и форсирования проливов в Рижский запив и Моонзунд только потому, что перехватывали все радиограммы, как открытые, так и шифрованные (нашего флота).

Вызвал на мостик старшего радиста.

Вид утомленный. На вопросы о том, что делается в эфире, получил такие ответы:

- Нас никто не вызывает… Белых слушать не удается. Еще в прошлом году пробовали. На берегу штабная - та записывала. Теперь она в Петровске. А у нас прием английских станций плохо получается. У белых сплошь английские приборы… Вообще эфир загружен, переговоров много. Красноводск говорит в открытую с Баку, Баку - с Петровском; еще какие-то. Но вроде как нас не касается. Опять же Тифлис мешает, не по-русски.

- Не любопытный вы человек! Ну, а с армией связаться можете?

- Никак нет! Может, на «Карле» документы есть. У него и радиостанция новее. А мы ни позывных, ни переговорных таблиц, ни их волн не имеем.

- Ну ладно! А «Карл Либкнехт» сам ни с кем не разговаривал?

- Говорил. Под утро с «Курском», по коду. Второе - позывные давал товарища Кожанова.

- Ну ладно! Можете идти. Если что будет, доложите.

- Есть.

* * *

Вот самое слабое место флотилии.

Что командиры миноносцев не знают, как развиваются события вокруг и внутри самого Баку - это еще полбеды, но похоже на то, что и комфлот не знает. А ведь мы, по плану, должны действовать согласованно с XI армией!

Боюсь, что опять, как это бывало не только здесь, но и на Балтике, о кораблях забыли. Значит, они пока не нужны. Совершенно очевидно, что если мы не знаем, где армия, то армия не знает, где мы.

«Где- то в районе Баку!»

Хорошо, если хорошо кончится. Иначе не избежать взаимных упреков.

* * *

Почему не цукаю сигнальщиков или пассажиров, когда им мерещатся корабли противника «за горизонтом»? По той же причине, по которой, резюмируя обсуждение обстановки, громко останавливаюсь на мрачном варианте встречного боя, хотя в него не верю.

По личному опыту знаю и всегда помню то, что другие иногда забывают. А именно, что от сигнальщиков и рулевых команда узнает абсолютно обо всем, что делается и говорится на мостике. Так же, как и от радистов, если радиопереговоры ведутся открыто. В экстренных случаях интересный разговор передается через посыльного под мостиком или при помощи невинного «разрешите отлучиться!». Так вот, всякие выводы, сделанные вслух, на посту управления, по-разному доходят до сознания людей, которые вторые сутки посменно дежурят у пушек, аппаратов и механизмов, не раздеваются, едят стоя и все время ожидают боя. Те же самые «новости», услышанные в порту, у стенки, могут не произвести никакого впечатления. А в море на походе, а особенно в бою, одной неосторожной фразой незаметно для себя можно размагнитить (или наоборот - мобилизовать) всю команду. «Какого черта торчать все время у пушек, если командир сказал, что белые не посмеют сунуться!»

Самое примечательное заключается в том, что чем выше авторитет командира, тем более решительные и неожиданные выводы могут быть сделаны на основе его реплик, брошенных невзначай, не думая о последствиях.

* * *

На мостик поднялся и сразу же подошел к карте наш старик (Чириков). Свежий. Даже одеколоном пахнет.

На лице смущение. Вроде как бы извиняется, что он выспался, а мы нет. Заверил старика, что мы поочередно со Снежинским отсыпались. Одна забота - точное место, обсервации не имеем вторые сутки.

Просил его разрешения сделать запрос соседям о месте. Отклонил. Говорит - неудобно. «Это должен был сделать флагман. Получится вроде нетактичного намека. Кроме того, скоро упремся в берег, тогда и определимся. Думаю, что Корсак мечтает о том же».

Старик оказался прав.

Не сразу, а после осторожного поворота и движения на юг, на пределе видимости острова Була и острова Свиной, спустились до широты оконечности Куринской косы, на которой в дальномер можно различить маячную башню и почти рядом - острый шпиль маленькой церкви. После определения и проверки места головной, очевидно от греха подальше, отвернул опять в море - подходы к устью реки Куры изобилуют всякими сюрпризами в виде рифов, банок и камней, «видимых и невидимых».

Хорошо, что путаемся здесь днем, а не ночью и что аллах отвернулся от мусавата и помогает нам; по крайней мере погодой и, в частности, в отношении дальности видимости.

* * *

По- прежнему пустынно и на море и в небе.

* * *

Спустился вниз, предварительно кратко передав начдиву итоги ночной конференции по оценке обстановки. Одобрительно промолчал. Своего мнения не высказал.

Тогда сознался старику, что, будучи слишком доверчивым в юношеские годы, несколько раз так тяжело был наказан за избыток оптимизма, что вот уже много лет как усвоил твердое правило - всегда исходить из худшего предположения, если причины и обстоятельства не ясны. Тогда не приходится разочаровываться, оказываешься подготовленным к худшему и не обидно ошибиться, если дело оказывается проще и чище, чем ожидал.

Начдив оживился. Похвалил.

- Я к этому пришел значительно позже, чем вы.

* * *

Прежде чем заснуть, упрекнул себя за откровенность с начдивом, я не договорил, что эта философия не лучшая. Очень важно, рассчитывая на худшее, не переборщить, не «запугать» самого себя. Это сковывает не только поступки, но даже мысли.

Более успевают те, кто не боится временных разочарований и прет на рожон. Напористо или даже нахально.

Все это так, пока дело идет о самом «герое». Но если ты отвечаешь за жизнь семидесяти пяти человек, которые целиком зависят от тебя, так же как и дорогостоящий корабль и еще более дорогой флаг, в этих случаях «переть на рожон», рисковать ради «ура» и славы человек не имеет права.

Хватит! Иначе не засну и буду полемизировать с собой. Ведь не все ясно… Может, и не скоро прояснится.

По заведенному порядку, меня будили в переговорную трубу. Несколько раз. (Это мне не портит сна, как другим. Привык.)

Знаю, что два транспорта и канлодка держатся к NO от нас, а мы широкими галсами медленно продвигаемся на север.

К заходу солнца побрился и вышел.

Приказал спать старпому, пообещав, что он ничего интересного не пропустит. Разбужу.

Ночь на 1 мая (в море, к S от Баку).

Какая- то досада не дает покоя.

Что это? Излишняя осторожность или разумная методичность в действиях флотилии?

Но как подумаю: а что, если вдруг обстановка осложнится, хотя бы на суше? Что сможем мы сделать с двумя сотками и шестью трехдюймовками против берега? Или если бы пропустили корабли белых в Баку или из Баку? Или хотя бы, если растерялись ночью, или только один миноносец сел бы на камни?

Нет! В этих условиях, пожалуй, комфлот прав.

С какого- то момента данная операция стала политической демонстрацией. Вот еще одна особенность гражданской войны.

Капитаны в темноте инстинктивно увеличивают интервалы между штевнями. Идти только по створу кильватерных огней утомительно. Кроме того, сейчас в этом нет надобности, так как лунный серп, хоть слабо светит и временами закрывается облаками, все же позволяет достаточно ясно видеть переднего и заднего мателота на расстоянии более двух кабельтовых.

* * *

Чириков перенес сюда традицию Балтийского флота показывать изменения ходов при помощи шара, независимо от времени суток и видимости. Думаю, что эта традиция родилась в периоды белых ночей. Независимо от происхождения, плавая на «Кобчике», на своей шкуре убедился, насколько это полезно даже в самую темную ночь, если имеешь соответствующий бинокль.

А сегодня, при еще недостаточной сплаванности командиров и при наличии комфлота, не вникающего в подобные «мелочи», это вдвойне полезно.

* * *

После полуночи уменьшили ход.

Понятно. Нетрудно видеть расчет начальства - прийти в Баку засветло.

Погода обещает быть как по заказу. Если барометр не врет.

* * *

Сперва открылась шапка из дыма, - очевидно, над Черным городом. Значит, часть заводов работает.

Затем - неровная полоска гористых берегов. Наконец поднимается из воды остров Наргин. Сигналом по дивизиону - «боевая тревога»; по разведданным, на нем береговая батарея. Но при подходе ближе - на башне огня красный флаг. Здорово! Кажется, все, ясно.

Комфлот решил ввести нас с востока, по большому фарватеру (на Астрахань). Ну что ж, мы идем из Советской России!

Утро.

Пушки заряжены, а второй сигнал с «К. Либкнехта»: «Приготовить флаги расцвечивания».

Диспозицию стоянки на бакинском рейде никто не предусмотрел. Да оно и понятно. Час назад собирались стрелять, а сейчас на берегу, можно сказать, карнавал.

Солнце - справа за кормой и ярко освещает множество красных флагов и плакатов, видимых от края до края бухты. Из-за того, что утренние лучи освещают полого, не скупясь на розовые тона, город выглядит исключительно празднично, встречая нас сиянием стекол и огнями красного кумача.

Только сейчас вспомнили, что сегодня 1 Мая - праздник!

Значит, двойной праздник.

Команды: «Орудия разрядить! Патроны уложить в кранцы» - и затем: «От орудий и аппаратов отойти» - переломили неопределеннно-выжидательное настроение.

Улыбки. Поздравления. Громкие голоса. Но мне, как командиру, некогда было разглядывать город.

После путаного семафора с флагмана: «Стать на якорь… в порядке номеров… против городской набережной… расстоянии…» - капитаны поняли, что от них требуют, и стали по дуге, концентричной береговой черте, на удалении пятнадцать-двадцать кабельтовых от последней.

«Чтобы самим посмотреть и себя показать», - как сострил кто-то из пассажиров. И действительно, скопление желающих увидеть диковинные корабли, каких здесь никогда не было, - с каждой минутой все возрастало.

Понимая, что это не окончательное место и, очевидно, скоро придется сниматься, огляделся вокруг, ибо хорошо помнил о неисправности шпилевой машины «Деятельного». Почти рядом оказался на якоре пассажирский пароход, на корме которого красовалась надпись «Орел», а на флагштоке - красное полотнище, явно наспех переделанное под флаг. На мостике несколько моряков в форменных кителях, из всех иллюминаторов и полупортиков выглядывали женщины и дети. И те и другие во все глаза следят за каждым движением миноносцев, и, конечно, за ближайшим.

Низенький и коренастый командир, очевидно старший из них, судя по бороде - капитан 2-го ранга, с готовностью перегнулся через планшир, всем своим видом демонстрируя внимание, когда увидел, что в его сторону был обращен малый мегафон. Но он не мог скрыть своего недоумения, когда услышал: «Прошу принять меня на бакштов!»

Подойдя вплотную, нормальным голосом пришлось разъяснить: «Шпилевая не исправна. До перехода к стенке постою у вас на бакштове».

Теперь стало ясно, что ковчег полон «бывшими» (у которых только что срезаны погоны), почему-то очутившимися в нем вместе с семьями.

Через несколько минут все было в порядке. Мы стояли на своем манильском тросе, заведенном серьгой, с теплыми машинами и якорем, готовым к отдаче. На баке - комендор Гридин с топором, а остальные - как кому положено по ходовому расписанию.

На «Орле» сами догадались потравить смычку каната.

Конечно, мы понимали, что во время парадной манифестации не очень-то красиво выглядели. Но будет еще хуже, когда дивизиону придется сниматься, а мы еще минут двадцать будем танцевать на якорном канате {78}. Из двух зол - меньшее.

Сошел вниз привести себя в порядок.

В переговорную трубу докладывают:

- Так что, командир «Орла» просит разрешения явиться!

- Передайте, что я сам перейду на «Орел».

Не столько из любопытства, сколько для проверки нашей безопасности перебрался вместе с комиссаром по короткому штормтрапу на штабной корабль «Добровольческого Каспийского флота».

Мы были первыми красными командирами, которых они видели, поэтому офицеры немного волновались, смущались и слишком тянулись. Через десять минут они уже спрашивали: какова будет их судьба, арестуют ли? Пришлось разъяснить, что командир миноносца никак не может знать этого или выдавать какие-либо векселя. Но, чтобы подбодрить, успокоил: мол, если нет грехов вроде работы в контрразведке, могут рассчитывать на гуманное обращение.

Основная группа (семь-восемь человек) состояла из кадровых офицеров старого флота. Все старше меня выпуском на три-четыре, а то и на пять-шесть лет, уже имеющие классную специальность. Командиром оказался полковник по адмиралтейству, из числа штурманов давно изжившего себя корпуса флотских штурманов, по фамилии (не уверен) Полковников. Судовые офицеры - из торговых штурманов, призванные на военную службу еще в мировую войну. Кроме того, из кают и коридоров выглядывали какие-то интенданты и почтенные нестроевые фигуры (деловоды? писаря или содержатели?), которых всегда много в любом штабе.

Большинство команды - из торговых моряков. Вооружения нет, кроме сигнальной пушки Гочкиса (47-мм).

Немного неприятно было то, что мы внешне выглядели бедными родственниками. Та же форма, но заношенная. Кроме того, они отдыхают несколько суток, а мы из похода.

Самым неожиданным была встреча с другом детства Евгением Енчевским, который на год раньше меня ушел из Тифлиса в юнкера флота. Красавец атлетического сложения, он служил на Балтике, на крейсере «Олег», но как и когда очутился у белых, я не имел понятия; в последний раз видел его в Ревеле весной 1917 года, непосредственно после Февральской революции.

Встретился с ним вежливо, но от интимных разговоров отказался, не желая выделять его из числа остальных.

Беседовали в салоне.

Оказывается, «Орел» вышел из Петровска с семьями офицеров и с частью штаба в двадцатых числах апреля. Стояли в Баку без сообщения с берегом, пока начальство грызлось с мусаватистами. Затем приказано было следовать в Энзели. Там тоже в гавань не пустили из-за каких-то недоразумений с англичанами. Штормовали на рейде. Отошли к Астаре. Опять штормовали. К этому времени начались брожение, споры и сомнения, в результате которых произошла перетасовка пассажиров. Часть решила остаться в Астаре, часть перешла на корабли, уходящие в Энзели. Зато некоторые офицеры, разочарованные в «белом» движении и понимавшие, что песнь деникинского флота спета, перешли на «Орел» и постановили идти в Красноводск или в Баку, чтобы сдаться красному командованию.

Их было значительно больше. До переворота мусаватисты запрещали сходить на берег. Своеобразный политический карантин. Что же, они по-своему были правы. Эта тяга к нам - заразительная. После переворота многие офицеры, несмотря на риск, тайком, по ночам, перебрались в город.

Рассказали нам с нескрываемой ненавистью, что контр-адмирал Сергеев сбежал в Крым. Кроме того, сообщили, что в городе осталось не менее двадцати - тридцати флотских офицеров (считая и ушедших с «Орла»), которые тоже хотят явиться с повинной.

Называют себя «добровольно оставшимися».

Деликатно расспросил об Энзели, не желая сразу же смущать необходимостью выкладывать все про своих вчерашних друзей. Но несмотря на выяснившуюся готовность, никто ничего путного оказать не мог, так как они не были ни в гавани, ни на берегу. Однако самый факт их присутствия на бакинском рейде и желание отдать себя на суд советской власти говорят о многом.

Без сбежавшего командующего, сделавшего больше других, чтобы морально разоружить флот, и без значительного числа специалистов последний на активные операции явно не способен. Конечно, кроме возможности выступления отдельных головорезов.

Вернувшись на корабль, написал записку комфлоту. Доставить ее взялся Чириков. Воспользовавшись шлюпкой «Орла», он съехал на «Либкнехта», в это время перешедшего к пристани, недалеко от Баилова.

* * *

Побывав в рубке и увидев наличие многих карт, послал на «Орел» Снежинского, чтобы он взял «заимообразно» (под расписку) те планы и карты, которых нет на «Деятельном». Нам они пригодятся больше, чем «Орлу».

* * *

Комиссар спросил, не надо ли выставить караул на «Орле»? Отвел - на том основании, что они пришли сюда до нас и без нас. Да и податься им некуда.

Меня заботило другое. Соблазны на «Орле» были самые искусительные, начиная с водки, которая имелась у «вольной команды». Строго предостерег Полковникова.

Еще раз убедился в высоком классе нашей команды.

За сутки стоянки на бакштове - никаких недоразумений, хотя наши и ходили в гости к соседу.

1 мая. Баку (на бакштове у «Орла»).

Радостным утром, при отличной погоде, мы стоим в центре Бакинской бухты и, как почетные зрители из ложи, наблюдаем величественную сцену.

Три исторических события слились в единое:

Освобождение Азербайджана не только от английских и прочих империалистов, но и от своей национальной контрреволюции, состоявшей на службе у мировой реакции. Освобождение полное, ибо оно вылилось в форму установления советской власти, а гарантией дальнейших успехов является союз с РСФСР.

Завершение операции, которая открыла доступ бакинской нефти к Волге и далее в глубь Советской России, промышленность и транспорт которой развивались на этой нефти, а затем были искусственно обречены на голод в самое критическое для республики время.

Международный пролетарский праздник. Интернациональный. Ведь, на берегу сейчас своеобразный интернационал из народов Закавказья, Кавказа и их соседей. Причем это братство далось не дешево, - помимо зверств завоевателей (в том числе и царских), а позже при их подстрекательстве, пролито много крови на почве племенной и религиозной розни. Сейчас же очень многим ясно, что враг не в Армении, Грузии или в России, а тут же, под боком, в здешних особняках, поместьях и в мечетях.

Праздник получился такой грандиозный, даже отсюда, с рейда, что ни один драматург или режиссер не мог бы придумать.

Одно только не вяжется с наблюдаемой картиной - то, что, кроме флагмана, ни один миноносец не пустили к стенке; что на «К. Либкнехте» был поднят сигнал: «Увольнение на берег не производить!» - и второй сигнал: «Боевая готовность сохраняется!»

* * *

(Приписано вечером).

Все понемногу становится понятным.

Оказывается, некоторые ударные части XI армии прошли через город и сейчас двигаются на границу меньшевистской Грузии. Остальные полки сразу после парада направлены туда же или в угрожаемые районы. В то же время в городе находятся вчерашние бойцы «мусаватской гвардии», частью разбежавшиеся при появлении Красной Армии, частью распущенные Ревкомом.

Ясно, что сознательное большинство аскеров - за советскую власть. Но в городе - почти все их офицеры и юзбаши, которые могут еще пойти на провокации, используя малосознательную часть аскеров и отряды из всякого сброда, начиная с купеческих сынков.

Вот почему незаметно для всех мы охраняли демонстрации и город от покушений.

Когда все закончилось абсолютно благополучно, началось увольнение на берег с миноносцев, но не больше одной вахты. Кроме того, послан вооруженный обход с дивизиона и два или три от кожановских отрядов в распоряжение комендатуры.

Удивительно, что, хотя все морячки стремились в город, наблюдая торжество с флагами и музыкой, никто и никак не выразил протеста или досады, когда узнали, что увольнения не будет. В то время, когда командир и комиссар сами еще не знали, в чем дело, сигналы «Сохранять готовность» и «Увольнения не производить» были восприняты без ворчания. Причем даже никого не пришлось уговаривать.

На всякий случай посменно приводились в порядок и утюжили брюки первого срока, сохраняя бодрое и праздничное настроение в связи с общим ходом событий, который кратко можно назвать: Победа советской власти!

Такую дисциплинированность еще зимой, в Астрахани, вряд ли можно было ожидать. Значит, команда политически растет.

После обеда все затихло. Отсыпаются за две ночи и впрок.

Сижу на мостике, смотрю на город моего детства и пытаюсь вспомнить отца, который еще в 1906 году похоронен на кладбище Чемберкент {79}, когда мне было около двенадцати лет.

Интересно, скоро ли попаду в Тифлис, чтобы помочь старухе матери и сестре? Как будут развиваться дальнейшие события?

Одно ясно - что прежде, чем закончится борьба с добровольческим флотом, думать о Тифлисе не приходится.

* * *

Поймал себя на некотором чувстве неудовлетворенности в связи с тем, что не пришлось открывать огня. Совсем как обида комендора Гридина, прорвавшаяся в Петровске. Однако, подумав, решил: ничего, что мы опоздали. Больше того, так даже нельзя ставить вопрос. Никуда мы не опоздали, а пришли как раз вовремя, поскольку с моря никто не оказывал сопротивления и никто морем не отступал.

Что не было боя и десанта - только к лучшему. Нет напрасно пролитой крови и тех пожаров, которые стали бы неизбежными при упорной борьбе за город. А что такое пожар именно для Баку, знаю с малых лет, когда пришлось увидеть, как горела вышка над фонтанирующей скважиной, а затем огонь охватил ближайшую пристань. Полыхающее пламя с чудовищным заревом по ночам и зачерненные дымом полнеба - днем - врезались в память на всю жизнь. Но самым страшным была не реальная стихия огня, а та мучительная тревога, которая сжимала мозг и сердце всех людей от мала до велика в течение трех-четырех суток: как изменится ветер? Удастся ли побороть огонь или он перекинется дальше?…

Черт с ними, с боем и лаврами победителей.

Откровенно сознаться, когда кончили с приемками в Петровске, а Красная Армия сосредоточилась на рубеже реки Самур, я в душе досадовал - отчего медлят наши вожди? Чего ждет Ленин?

Ведь было ясно как день, что ударом с суши и с моря мы могли бы захватить Баку еще в середине апреля.

А теперь мне ясно нечто большее: что мы здесь не завоеватели. Переворот должен был созреть. Азербайджанские коммунисты должны были проявить свою революционную волю и суметь мобилизовать все силы народа. Но так как против них была не только своя буржуазия, но и ее союзники в лице соседей - грузинских меньшевиков, дашнаков и английских сил с остатками белогвардейщины, - то на помощь бакинским рабочим пришли по их просьбе армия и флот РСФСР.

Эти две недели выдержки сохранили тысячи жизней и много народного богатства, тогда как в середине апреля попытки сопротивления носили бы более упорный и националистический характер. Самое ценное заключается в том, что за эти полмесяца революционные силы успели сплотиться, а массы политически вырасти.

* * *

Волнами, то затихая, то неожиданно усиливаясь, доносился по ветру голос медных инструментов многочисленных оркестров, сверкавших своими трубами.

Наши пассажиры, попавшие на парад (для них закон не писан), вернувшись голодными к ужину, рассказывали об исключительном подъеме, с которым прошел митинг, первый митинг столицы Советского Азербайджана. На трибунах в составе Временного ревкома наряду с руководителями восстания, вышедшими из подполья, стоял Нариман Нариманов, а с ним - Орджоникидзе, Киров, Микоян и другие.

Серго вручал награды отличившимся бойцам и командирам XI армии. Было очень торжественно.

Однако все обратили внимание на парадоксальную особенность войскового парада. Армия-освободительница, проходившая по главным улицам и мимо трибун церемониальным маршем непосредственно с похода, выглядела запыленной, потной, в застиранных рубашках и штанах и в нечищеной обуви. Она шла, не особенно заботясь о шаге и равнении, и все же произвела внушительное, если не сказать - грозное, впечатление. В то же время те национальные полки, которые перешли в подчинение новой власти, выглядели отменными гвардейцами - хорошо маршировали и были прекрасно одеты в новое английское обмундирование. Отсутствие скаток, вещевых мешков и лопат, которые делают солдата солдатом, а также новизна и покрой формы придавали аскерам красивый, но слишком декоративный вид. Бросалась также в глаза нехватка азербайджанских командиров.

Но это не так важно. Важно то, что с сегодняшнего дня они маршируют в одном строю с Красной Армией. А боец из народа, как только поймет до конца, что и почему произошло, станет надежным защитником советской власти.

* * *

Как моряки, мы прежде всего заинтересовались ролью азербайджанского флота, который состоял из канлодок «Карс», «Ардаган», вооруженного парохода «Пушкин» и еще нескольких сторожевых кораблей, купленных у деникинского морского командования.

Несмотря на то что мусаватистское правительство уделяло мало внимания своим кораблям, почти не отпускало средств на их содержание и вспоминало о морской силе только в целях представительства или при необходимости «наводить порядок» в прибрежных районах, ему все же не удалось сделать из моряков карателей.

В связи с отсутствием своей системы подготовки кадров пришлось принимать прежних моряков флотилии, «раскаявшихся» после подавления Коммуны. Часть из принятых были старыми рабочими и матросами, специально засланными по заданию подпольного комитета.

Вот почему с началом восстания на стеньгах всех кораблей были подняты красные флаги, а командующий флотом Ч. Ильдрым предъявил правительству ультиматум о передаче власти Ревкому. И хотя боеспособность этого маленького флота не была на должной высоте (расстрелянные стволы, отсутствие части замков, некомплект специалистов), его выступление сыграло свою роль. Для рабочей власти были сохранены все боевые единицы, а у контрреволюции отняты последние силы, на которые она могла рассчитывать по опыту 1919 года.

После переворота на корабли под красными флагами потянулись те немногие из уцелевших моряков, которые были в черных списках мусавата как сторонники Коммуны или Муганской республики.

Говорят, что вместе с частями Красной Армии появился А.Р. Кузьминский, тот самый революционный матрос старой Каспийской флотилии, который был ее комиссаром в период Бакинской коммуны.

2 мая. Баку (у Дадашевского дока).

С утра перешли к пристани (не то № 5, не то № 6). Наконец прекратили пары, кроме дежурного котла.

Но все- таки полусуточная готовность сохраняется.

* * *

Вчера не сошел на берег. Не в чем. Поэтому решил собраться с мыслями и привести в порядок «гардероб». С мыслями дело обстоит не блестяще, но с гардеробом еще хуже. Беда в том, что с утра тепло. Белых кителей нет и в помине, а в бушлате жарко. Синий китель уже давно не синий. Решил подогнать матросскую робу.

Воображаю ужас Синицына и некоторых других хранителей флотских традиций «хорошего тона».

Характерно, что «роба» является не только моей заботой. Кое-кто приходил с претензией насчет ботинок или брюк. Раньше не до этого было.

* * *

Комиссар где-то узнал, что специальный поезд с «дипломатами, аккредитованными при правительстве мусаватистов», не успел проскочить Баладжары и возвратился в город.

Это, наверное, второсортные дипломатические работники из бывших вице-консулов при царской администрации, которые, как правило, одновременно занимались коммерческой деятельностью, конечно, неофициально или через подставных лиц. Но они очень опасны тем, что глубоко пустили корни в местную почву и прекрасно знают условия, людей и их слабые места. Такие персоны не станут бездействовать, когда события будут развиваться не в их пользу, личные интересы этих людей совпадают с интересами фирм и обществ, которые они представляют.

* * *

На набережной толпы любопытных. Очевидно, праздник продолжается.

На пристань никого не пускаем.

Не знаю, как в других районах города, но в нашем, видно, подметать улицы некому или некогда. Картина, знакомая по 1917 году. Но это мелочи временные, которые постепенно утрясутся. Мне больше не нравится ночная стрельба из винтовок, причем никто не знает, кто и в кого стрелял.

* * *

Механик Лузгин уже успел проникнуть в старый порт флотилии и договориться с каким-то инженером баиловских мастерских о неотложном ремонте. Просил у меня разрешения прекратить пары на трое суток.

На семафор «Либкнехту» последовал ответ: «Приготовиться к походу к рассвету. Начштаб».

Вот спасибо! Куда и зачем - пока не ясно. Но с провалом ремонта абсолютно ясно. «Обрадовал» механика.

* * *

Торжества торжествами, однако есть потребность мысленно осмотреться, поскольку завтра - новая задача. Это оказалось возможным только ночью, в каюте, когда голова начала остывать от разнообразных и шумных впечатлений прошедшего дня.

Посмотрел на маленькую бланковую карту Каспийского моря. Возможно, впервые охватил мысленным взором весь театр. На мостике, в штурманском столе все время возимся с навигационными картами «Северная часть», «Средняя часть» и «Южная часть» или более крупномасштабными картами и планами различных заливов и бухт.

А этот маленький бланк дает сразу не только все Хвалынское море, но и его «окрестности». И так же сразу становится очевидным, что именно здесь, в Баку, за последние дни произошло генеральное изменение обстановки.

Оба берега вплоть до персидской границы на этой стороне и в Закаспийском крае стали советскими. Оба берега очищены от англичан и от белых. Весь Северный Кавказ и одна из закавказских республик, из врагов превратились в союзников. Для меньшевистской Грузии и дашнакской Армении все это «начало конца». Для всех соседей на Ближнем Востоке это соблазнительный пример.

Наконец, у нас богатейший порт (ремонт, техническое снабжение, харч; не знаю только, как с углем) с железнодорожным и морским путем в тыл, в то время как у белых - нора, берлога без второго выхода.

По- моему, в этих условиях у флотилии три задачи, которые очевидны. Не знаю, как и в какой последовательности они сформулированы в штабных планах, если есть такие документы вообще.

Первая задача - обеспечение нефтеперевозок на Астрахань, или, как здесь привыкли говорить, «в Россию».

Что бы ни говорили на базаре, в разведотделе или за чаем в кают-компаниях о разложении и деморализации белогвардейского флота, нефтеналивные суда надо охранять. Пока у белых и англичан есть торпедные катера, всегда могут найтись головорезы, способные за фунты стерлингов рискнуть подкарауливать караваны, предварительно перебазировавшись на саринский рейд, в Ленкорань или в залив Кизыл-Агач.

Мои оппоненты считают это нереальным: Англия с нами не воюет… а верховный совет Антанты в Париже объявил о снятии блокады с РСФСР еще в начале текущего года.

Но как она снята на Каспийском море, мы знаем по заградительной операции белых на 12-футовом рейде в конце марта; а как невоюющие англичане сделали налет торпедных катеров на Кронштадт, мне тоже хорошо известно.

Охранять караваны надо. Может быть, не до Астрахани, а только до Петровска, но необходимо, пока с белыми не покончено.

Слава аллаху, дивизион миноносцев к решению этой утомительной и скучной задачи не привлекают. Отдуваться придется канлодкам {80}.

Вторая задача - очищение всего побережья в пределах Азербайджанской Советской Республики от контрреволюционной нечисти с берега и с моря. Конечно, совместно с армией.

Завтра, очевидно, идем к Ленкорани именно для этой цели.

Третья задача - главная: окончательное очищение Каспийского моря от белых и захват наших судов, уведенных в Энзели, для возврата их транспортному флоту (особенно нефтеналивных). В какое время и каким способом предполагается решать эту задачу, пока начальство карт не открывает.

Что операция предполагается относительно скоро, догадаться нетрудно… На просьбы механиков дивизиона (и нашего Лузгина) «разбросать механизмы для ремонта» последовал отказ. Между тем изношенность машин и котлов - недопустимая.

По всем признакам белые не способны к наступательной операции. Но, прижатые в угол, они вынуждены будут обороняться, причем возможно, что сопротивление будет ожесточенным. Здесь ничейный исход исключен. Опять вечная, как на войне, проблема: чем раньше ударить, чем внезапнее - тем лучше, но без предварительной подготовки никак нельзя. В то же время каждый день нашей подготовки - это еще день подготовки противника к обороне.

Какую роль будут играть англичане? Какую персы? Как всегда на войне, тысяча вопросов. А в гражданской их еще больше. И обстановка сложнее, и воюют «не по правилам».

Инш- алла! Поживем -увидим! Если не начальство, то сама жизнь даст ответы на все вопросы.

3 мая (Ленкорань).

Накануне, поздно, когда уже не ожидал, вызвали на «Либкнехт» (береговая штаб-квартира еще не готова). Короткое совещание. Постановка общей задачи всем участникам. Уточняться будет сигналами. Документов штаб не дал.

Рад был встретить Озаровского. Он на «Пролетарии» - начальник отрядика из трех вымпелов.

Снялись с восходом солнца.

Пока шли по бакинскому меридиану прямо на зюйд, с флагмана обстоятельный семафор (по линии, то есть через нас):

«Расторопному» выйти вперед, осмотреть рейд Сара, после спуститься к Ленкорани. Обозначить буйком якорное место для транспорта десантом, занять позицию южнее высадки.

«Деятельному» осмотреть залив Кизыл-Агач, остров Кулагин включительно. После занять позицию поддержки десанта с севера».

Дальше начались наши мытарства.

Очевидно, предвидя их, главштур дал от себя дополнительный семафор, возможно без ведома начальства: «Командиру. Прошу учесть ненадежность карты. Корсак».

Карту эту {81} еще два дня назад Снежинский «добыл на «Орле». При первом взгляде на линии отличительных глубин получалось не очень страшно, так как «порог» в залив имел двенадцать футов, а внутри его показано до восемнадцати футов. Наша корма при половинном запасе угля сидела только девять с половиной футов. Но, помимо этих утешительных цифр, для всего района устья реки Куры была нанесена предостерегающая надпись о том, что глубинам особенно верить нельзя.

Фактически дело обстояло еще хуже. Лоцмана у нас не имелось, и никто из корабельных и двух штабных командиров, любопытствующих на мостике, никогда в этих местах не плавал. Хороших ориентиров нет; берега настолько низменные, что почти сливаются с линией горизонта. Из залива маяк Куринский камень не виден, а церковь и маячный огонь на Куринской косе остаются за кормой и при продвижении на север, к острову Кулагину, тоже скрываются из видимости.

Самое страшное началось после того, как миноносец, перескочив на малом ходу через песчаную гряду у входа в Кизыл-Агач {82}, очутился в густом лабиринте сетей, натянутых между столбами и шестами, воткнутыми в грунт. Через час или два, совершенно запутавшись, мы поняли, что сети стоят на глубинах двенадцати футов и ниже; по ним тоже можно бы ориентироваться относительно приглубых мест. Но Кизыл-Агач разгородили настолько путано и обильно, что разобраться в творчестве рыбаков оказалось далеко не так просто. В то же время в заливе не было заметно ни одного баркаса, рыбницы или шлюпки, так что способом «опроса местных жителей» воспользоваться не удалось.

Только два обстоятельства помогли выбраться из этой ловушки: тихая и ясная погода и неожиданная прозрачность воды там, где она еще не была взбаламучена винтами миноносца.

Никакой прокладки вести нельзя было. Оставалось, учитывая сети, мутный след за кормой и мало дающие показания лотовых, двигаться к выходу самым малым ходом.

Наличие сетей убедило в том, что торпедные катера абсолютно не в состоянии действовать из этого залива. Тем более не могли оперировать отсюда вооруженные пароходы белогвардейского флота. Поэтому, выпутавшись с середины Кизыл-Агача, я считал свою задачу выполненной и старался возможно скорее выбраться в открытое море.

Однако только после двухчасового ползания «на брюхе», временами доходя до бешенства или впадая в состояние, близкое к беспомощности, замучив машинную и кочегарную команду, а также рулевых и лотовых (не говоря о штурманах), мы наконец вышли из Кизыл-Агача. Вот почему когда «Деятельный» подошел к Ленкорани, операция там была уже закончена и шло приготовление шашлыков и плова.

Б.П. Гаврилов через день после возвращения в Баку рассказал, что при первом приближении «Карла Либкнехта» к городу в бинокли и дальномеры было выяснено, что гарнизон, состоявший из бывших мусаватистских войск, не собирается оказывать сопротивления, а демонстративно выстраивается для встречи на площади перед старой крепостью. При этом, кроме оркестра на правом фланге, был приготовлен старый, трехцветный российский государственный флаг, очевидно в виде знамени. Но когда миноносец подошел ближе к берегу и ленкоранцы, по-видимому, разглядели его кормовой флаг, после короткого замешательства трехцветный флаг был заменен красным.

Ввиду отсутствия пристани комфлота, члена Азербайджанского ревкома и штабных командиров жители охотно выносили из шлюпок на руках и доставляли на берег, не дав гостям замочить обувь. Одновременно высаживались с транспорта кожановцы, не боявшиеся соленой воды.

Так оказалась достигнутой еще одна «бескровная победа». После парада и митинга гарнизон был разоружен без инцидентов. Закончилась эта операция гомерическим шашлыком и пловом (Борис Петрович на много лет сохранил память об исключительном качестве этих яств). Откровенно говоря, гарнизону Ленкорани ничего другого не оставалось, как в полном составе и с музыкой перейти на сторону рабочей власти. Мусаватисты в своем поспешном бегстве о нем забыли. Затем стало известно о перевороте в Баку, о приближении по суше частей XI армии. И наконец - эта высадка батальона моряков, подкрепленная тремя миноносцами, никогда невиданными в этих краях…

В то же время, поскольку ленкоранский район считается местной помещичьей Вандеей, а аскеров оказалось в три раза больше численности десанта, пришлось их на всякий случай разоружить.

Я был настолько утомлен волнением из-за Кизыл-Агачского залива, что на берег не съехал.

Гаврилов удивился, когда для охраны временной нашей штаб-квартиры, дополнительно к кожановцам был выделен матросский караул с миноносцев. Но, очевидно, это была вполне разумная предосторожность, так как помимо гарнизона в Ленкорани оказалось много мусаватистских офицеров, бежавших сюда после переворота. Кроме того, местные беки и муллы оставались в своих домах или окрестных деревнях в ожидании лучших времен, а совсем недалеко бродили вооруженные банды, еще не определившие своего отношения к событиям последних дней.

Позже стало известно, по-видимому из радиотелеграммы Озаровского, что одновременно в Астаре развернулась операция, аналогичная ленкоранской и почти по той же программе. Положение осложнялось близостью персидской территории, разграниченной от азербайджанской небольшой речкой, делящей город на две части {83}.

Это позволило еще до окончания высадки в Русской Астаре всем «недовольным» уйти через мост - за границу. А одна крупная банда, обманутая или подкупленная мусаватистами, ушла в сторону гор, не переходя на персидскую территорию. На прощание эта банда обстреляла моряков, но с заведомо безопасных дистанций.

Озаровский помогал пришедшим с ним бакинцам организовывать советскую власть, после чего, став дипломатом, принялся налаживать дружеские отношения с соседним государством. Кажется, по своей инициативе.

* * *

Только под конец дня узнали, что во время ленкоранской операции, очевидно, пока мы выпутывались из сетей Кизыл-Агачского залива, нашим удалось задержать большой нефтеналивной пароход «Галилей» с несколькими англичанами и тюками с документами. Британские военные миссии, консульства и различные представительства, застигнутые внезапностью переворота, не успели вывезти свои сейфы и архивы. По суше было поздно, пришлось перегрузить на «Галилея» и ночью тихо-тихо двинуться в Энзели. Не вышло!

Так- то оно так, но это значит, что в Баку Ревком не полностью хозяин, если можно угнать большой транспорт. Поймать помог случай, совпадение. Не будь его -уплыли бы документы в буквальном смысле.

5 мая. Баку (у Дадашевского дока).

Вчера возвратились из-под Ленкорани.

Наконец разрешено начать самый неотложный ремонт - поочередно, по паре миноносцев, но с сохранением двухсуточной готовности. Много не сделаешь. Начальству виднее.

* * *

Впервые вышел в город.

Сбивают с толку неожиданные и своеобразные контрасты. Как будто знакомый и незнакомый Баку.

* * *

В городе быстро организовалась комендантская служба и почти полностью прекратились грабежи, с которыми не могло (или не хотело) справиться даже английское командование, искусственно увеличивавшее анархию.

Не успевшие сбежать владельцы крупных ресторанов, кафе и магазинов, с недоумением убедившись в том, что никто никого не грабит и не оскорбляет, после 1 Мая открыли свои заведения, с любопытством рассматривая новых клиентов.

Но… новый клиент хоть и чисто, но очень бедно одет в старые шинелишки и обмотки с изрядно разбитой обувью и матерчатыми «ремнями». К сожалению, он не имеет в свободной наличности валюты или драгоценностей для обмена, то есть всего того, на чем держалось личное благополучие деникинских, британских, турецких или бакинских политических и военных авантюристов всех мастей с их воинством, наряженным в френчи или черкески в сочетании с кубанкой, тюрбаном, феской или английской фуражкой блином.

Матросы одеты хорошо, даже с флотским шиком, но что касается их финансовых дел, то они не намного лучше, чем у армейцев.

Красноармейцы ходят по городу группами, без оружия, с любопытством останавливаются перед роскошными витринами… но почти ничего не покупают. Не на что. С деньгами пока сплошная путаница, так как ходят, но почти ничего не стоят дензнаки различных режимов.

Медленно, но верно начинают входить в жизнь многие декреты и постановления, давно введенные на территории РСФСР.

Но как раз это внедрение советских законов и обычаев выбивает почву из-под ног буржуазных элементов. Магазины и рестораны, особенно богатые, не прожив пяти дней, закрываются, чтобы избежать социализации. В связи с этим: спекуляция, черный рынок, увеличение числа удирающих или скрывающихся.

* * *

Посыльный принес пакет: «Вы назначаетесь членом отборочной комиссии по распределению военнопленных офицеров белого флота, задержанных в Баку».

При чем тут командир миноносца? Впрочем, возможно, сыграла роль та записка, которую послал комфлоту после разговоров с «оставшимися» на «Орле».

Поздно вечером попал в какой-то огромный, но полутемный зал, хотя и с большими люстрами (не то бывшая гостиница, не то особняк), в котором накурено, шумно и толпами ходят из комнаты в комнату бывшие офицеры всех родов и служб.

Что «бывшие», видно по выражению лиц (иногда заискивающих, а иногда явно враждебных) и по следам от свежеспоротых погон.

Несколько столиков для регистрации, у которых давка. Вызывают сразу двоих или троих, из разных комнат.

Путаница и дезорганизация полная. Как бы в доказательство через пять минут убеждаюсь, что таких мандатов, как у меня, несколько, но подписаны они разными начальствующими товарищами. Что еще хуже - председателей тоже несколько. Имеется инструкция, присланная из Москвы, но она напечатана на папиросной бумаге и прочесть ее не так просто. В заголовке сказано, что она касается «военнопленных и перебежчиков», а у нас случай своеобразный.

Однако главное не в названии. Суть инструкции в том, что надо использовать тех, кто может быть полезен, и не дать проникнуть в Красную Армию тем, кто еще держит камень за пазухой. Согласен.

Зажатый в угол, стоит Сергей Александрович Благодарев (с таким же мандатом), и человек пятнадцать - двадцать белых офицеров донимают его расспросами. Причем диапазон интересов такой: «А нас не расстреляют в Чека?», «Скажите, а сколько будут платить, если я соглашусь поступить к вам во флот и запишусь в партию?»

Все остальные вопросы (иногда не менее идиотские) вмещаются между этими двумя. Но все как один просят не называть их пленными, а «добровольно оставшимися».

Более серьезные и умные из «бывших» стоят в сторонке и терпеливо ждут своей участи.

Помещение никто не охраняет. Поведение опрашивающих и регистраторов сухое, но вполне вежливое.

Еще через десять минут я убедился, что никому не нужен: всем заправляют командиры XI армии, чекисты и политотдельцы. Но за это же время насчитал среди регистрируемых двух бывших однокашников по гардемаринству и трех лейтенантов, с которыми познакомился 1 Мая на «Орле». С их помощью составил список «ценных специалистов, разочаровавшихся в белом движении и готовых работать в учреждениях Красного флота».

Поспешил к комфлоту, который уже расположился на берегу.

Через час, к великому неудовольствию одного из председателей этой своеобразной комиссии, восемь бывших флотских офицеров разошлись по домам, имея временные удостоверения и указание назавтра явиться в отдел личного состава Волжско-Каспийской военной флотилии.

- Что, дружков нашел?-весьма недружелюбно сказал председатель, подышав на каучуковую печать и ставя восемь кружков.

По сути, дружками, да и то бывшими, можно было условно назвать только двух. Но сейчас я видел перед собой только людей, сломанных жизнью, потому что они в 1917 году, не поняв происходящего, сделали неверный шаг. Теперь они были готовы на все, чтобы искупить свою вину перед родиной.

Учитывал я и то, что они не боятся, что раскроются такие данные их биографии, за которые ставят к стенке (каратели, осваговцы, диверсанты или зверствовавшие в прошлом с матросами).

Война не кончена, командиров не хватает, а после войны придется строить большой флот (не представляю себе иначе РСФСР), - значит, эти восемь офицеров еще пригодятся!

Было бы хорошо, если я не ошибся.

Только один из восьми высказал желание сейчас не служить на кораблях и не участвовать в операциях против своих бывших соратников. Это оказался мичман Е. Енчевский, которого знал еще по Тифлису, а здесь встретил на «Орле», почему его можно было в какой-то мере считать «дружком» или, вернее, земляком.

Опасаясь, что поначалу новичку придется трудно, устроил Енчевского на «Пролетарий», под надзор Н.Ю. Озаровского {84}.

* * *

Узнали от пленных офицеров с «Орла», что их командующий, загодя и правильно оценив обстановку, удрал в Крым, через Тифлис - Батум, якобы для доклада Врангелю.

Интересно, что все они называют его контр-адмирал Сергеев, а по нашим разведсводкам он числился капитаном 1-го ранга. Так за какие же доблести он получил следующий чин?

Очевидно, за блестящее отступление из Петровска.

Но есть подробность более пикантная.

Оказывается, контр-адмирал прихватил с собой всю кассу флота, «не успев» выдать жалованье своим офицерам (и командам, конечно!) за два последних месяца.

Почти все бывшие подчиненные вспоминают о нем с озлоблением, ненавистью или с презрением.

Поздновато разочаровались.

Невольно вспомнил цирковых артистов в Петровске, брошенных хозяином шапито.

* * *

Теперь, после бесед со свежеиспеченными командирами РККФ, знаем о том, что 4 апреля к Петровску подходил крейсер «Австралия», и как затем, в море, произошла бескровная «смена командования», как матрос Самородов, избранный главарем, заставил повернуть в Красноводск, где и явился с повинной от имени всех к начальнику гарнизона.

Сейчас «Австралия» уже в Баку, стоит на рейде и приводится в порядок.

Командиром назначен неунывающий и напористый Лей - «фендрик» бывшего кайзеровского флота.

6 мая. Баку (у Дадашевского дока).

Как- то сумбурно проходят для нас эти дни в Баку.

Кругом - сложное сочетание из продолжающегося ликования народа, освобожденного от жадных, продажных, беспринципных промышленников, купцов, банкиров и их политической ширмы - «Мусавата» (что значит «равенство»). Но одновременно на каждом шагу видна озабоченность и беспокойство (а иногда и бессилие). Азербайджанские большевики и народ, став хозяевами, получили очень тяжелое наследство после белых, турок, англичан и своих грабителей. Дезорганизовано снабжение населения. Очень малые запасы продовольствия. Запутанные дела. Скрывающиеся в городе враги, пока невидимые открыто, но уже ощутимые кое-где рядом по таинственным происшествиям вроде порчи механизмов, засылки вагонов, остановок электростанций, выключения водопровода и т.д. и т.п.

Но больше всего работа врагов ощутима по слухам и слушкам, сплетням, паническим сообщениям и проповедям в мечетях.

Кто- то рассказал, что Ревком распорядился перекрыть нефтепровод, тянущийся на восемьсот пятьдесят верст от Баку до Батума. Из Тифлиса -вопли! Дипломатические и газетные.

Подумать только, какое огромное количество дельцов, вернее - спекулянтов, всех национальностей и калибров кормилось при помощи перекачки нефти и керосина «на мировой рынок» - в количестве свыше пятидесяти миллионов пудов в год.

Цены диктовали Детердинг, Ротшильд и Нобель. Грузинское правительство брало «за транзит» через меньшевистский рай и вывозные пошлины в Батуме, и мусаватистам приходилось со всеми соглашаться. Они задыхались от избытка нефтепродуктов и не имели другого выхода.

* * *

Фронт не так далеко, еще на днях на тифлисском направлении был у Пойлинского моста через Куру. Но беда в том, что никто не знает, где граница. С правительством меньшевистской Грузии (вернее, через него - с непрошеными «защитниками» закавказских народов) ведутся переговоры при явном саботаже с их стороны: об установлении границы, о прекращении стычек на ней; об освобождении из тюрем арестованных большевиков; о выдаче преступников, виновных перед народом, и возвращении похищенных ценностей, принадлежащих Азербайджанской республике или РСФСР, и т.д. и т.п.

Сегодня Сережа Авдонкин сказал, что намечается поездка С.М. Кирова в Тифлис в качестве особоуполномоченного правительства РСФСР с целью установления нормальных отношений с Грузией.

Вот это было бы замечательно. Возможно, откроется какой-то легальный способ списаться с матерью.

* * *

Наконец немного «очухались» от впечатлений последних дней, от своих дивизионных забот и начали оглядываться на весь мир. Но увы, центральные газеты приходят с большим запозданием, а местная еще недостаточно наладила информационное дело.

Через политотдел и из «Известий» знаем, хотя и очень скудно, о ходе вторжения белополяков.

Опять шляхтичей потянуло на украинские галушки. Положение мрачноватое.

Если здесь, на Каспии, за спиной белых, - англичане с руководством из Лондона и с подкреплениями из Индии, то на западном фронте, по поступающим сведениям, старается французский генералитет.

Врангелю помогают все члены Антанты наперебой, стараясь оттеснить друг друга. Даже эскадры САСШ и Италии бродят по Черному морю. Разобраться трудно.

* * *

Из речи Ленина, опубликованной в «Правде» 30 апреля, узнали интересную деталь: оказывается, что в «Баку имеется миллион пудов нефти, для которой до последнего времени не было сбыта, вследствие чего даже нефтепромышленник Нобель пытался начать с нами переговоры о доставке этой нефти в Советскую Россию».

О последнем обстоятельстве здесь ни от кого не было слышно, хотя о Нобеле приходится слышать каждый день.

Ох уж этот Нобель! На чем только нет этой фирменной марки! И в Астрахани, и в Петровске, Красноводске, Баку… И повсеместно! Доки, мастерские, речные и морские суда, нефтяные и рыбные промысла, перегонные заводы, трубопроводы, фабрики, дома, конторы, больницы, поселки… Нобель, Нобель и еще раз Нобель. Вездесущий, как бог. Точнее, шведское государство внутри российского государства.

Но наконец-то пришел конец Нобелю, Нобелю и Нобелю.

7- 8 мая (Баку).

Опубликован доклад С.М. Кирова на I Общебакинской конференции коммунистов, сделанный 5 мая.

Все начальство было на конференции.

Ожидал, что это будет торжественное заседание, как бы продолжение первомайского парада, с победными речами. Оказалось, что мотив победы и торжественности звучал достаточно явственно, однако по сути дела это был отчет о пройденном пути, приведшем к окончательному установлению советской власти. Анализ обстановки понадобился для того, чтобы одновременно поставить главнейшие задачи на будущее, учитывая специфические условия, сложившиеся «у дверей, ведущих в страны восходящего солнца». Так картинно назвал Киров Азербайджанскую республику и ее столицу - Баку.

Весьма деловой доклад. Он обращен был не только к сидящим в зале делегатам, но и к массам, которые еще не совсем разбираются в происходящем вокруг них, хотя и с их участием и ради их будущего.

Читая, еще раз устыдился того, как сужает духовный горизонт капитанский мостик, если подходить к событиям только с профессиональных позиций. Мы воспринимали победу как военные и как моряки. Мне особенно непростительно… Баку является городом моего детства. Не больше сотни верст отсюда - Карабах, сыном которого являюсь, а чуть подальше - Тифлис моей юности, я знаю местные условия и людей… Но понадобился доклад Кирова, чтобы понял с полной ясностью, что Азербайджан послужит еще политическим и стратегическим трамплином для скорого освобождения Армении и Грузии. Это неизбежно вытекает из слов Сергея Мироновича и тех фактов, свидетелями которых мы являемся каждодневно.

Поражает, что Киров не обошел ни одного острого вопроса, ничего не скрывал: ни национальную рознь, прививавшуюся веками, ни разруху или хозяйственные трудности, которые он назвал «неслыханными», ни польское нападение. Он не побоялся упомянуть о том, что «Россия стала изможденной», и сказать открыто об ошибках коммунистической партии.

Несмотря на все это, доклад дышит оптимизмом и вселяет уверенность в конечную победу.

Особенно важно и довольно неожиданно было услышать следующее: «Надо перестать бить в торжественные литавры… революция в Азербайджане еще не произошла…»

Только дочитав до конца доклад, понял некоторые несуразности, которые было так странно наблюдать после жизни в Советской России. Также понял, что иначе не может быть, что не могло произойти в одну неделю все то, для достижения чего Петрограду и Москве понадобилось более двух лет.

5 мая (Баку, пристань №

6, около Дадашевского дока).

Еще 3 мая начала выходить газета «Коммунист».

Сегодня на видном месте - приветственная телеграмма Ленина (еще от 5 мая), адресованная «Советскому Социалистическому правительству Азербайджана»:

«Совнарком приветствует освобождение трудовых масс независимой Азербайджанской республики и выражает твердую уверенность, что под руководством своего Советского правительства независимая республика Азербайджана совместно с РСФСР отстоит свою свободу и независимость от заклятого врага угнетенных народов Востока - от империализма…»

И после поздравительных лозунгов - подпись, хорошо знакомая миллионам: «Председатель СНК В. Ульянов (Ленин)» {85}.

Помимо самого факта официального приветствия, очень важно, что даже в нем напоминается о необходимости отстоять свободу и независимость. Это как раз то, что нужно помнить товарищам, не прекращающим с 1 мая ликования, банкетов и восторженных «ура» по поводу победы.

Конечно, особенно в союзе с Советской Россией, возврата к прошлому не может быть, но, как и после Октября в Питере и в Москве, очевидно, предстоит затратить еще немало труда, а может быть, и человеческих жизней, чтобы добить не унимающихся врагов.

Сосредоточение флотилии в Баку продолжается.

Помимо новых тральщиков и сторожевиков, на одном из транспортов прибыли почти все отделы штаба и политотдела из Петровска и частично из Астрахани (тыловики). Располагаться стараются на берегу в реквизированных помещениях, как правило, весьма обширных.

Комфлот занимает квартиру со служебным кабинетом в большом доме. Тут же, рядом, - начштаб Кукель и оперативная часть. Работают все, начиная с комфлота, очень много и упорно. Воображаю, какое обилие «писанины», если передовые корабли в Астаре, а хвостовые в Казани! Директивы идут из Москвы, и от РВС фронта, и от Совнаркома Азербайджана, а согласовывать надо с РВС армии и многими учреждениями Баку, Петровска, Астрахани и даже Красноводска.

Число моряков в городе заметно увеличивается, подходят новые корабли и последние кожановцы. Однако рейд настолько велик, а пристаней и причалов так много, что на воде особого оживления не заметно.

* * *

Пришел на «Деятельный» проведать Снежинского и меня К.И. Самойлов, коренной бакинец, которого знаю с 1914 года. Умница, замечательный моряк и служака. Он давно на флотилии, но как-то в Астрахани не пришлось с ним встретиться.

Сейчас назначен командиром на «Карс» и начинает его приводить в порядок. Работы непочатый край - корабль очень запущен. Пушки настолько расстреляны, что он называет их «гладкоствольными». Замки приходится подгонять, - свои были выброшены за борт во время попытки мусаватистов использовать канлодки против рабочих. По другой версии - замки приказали сдать в порт сбежавшие правители, опасаясь, что эти пушки могут быть обращены против них самих.

Беда «Карса» и «Ардагана» в том, что нет командного состава. Формально он есть, но из азербайджанцев с торгового флота, причем в большинстве они не имеют морского образования и сами начали хлопотать о переводе на нефтеналивные суда. Самойлов не удерживает. Похоже, что он и к нам заглянул не без задней мысли, что можно позаимствовать и сманить кого-нибудь из военных моряков. Кое-чем помогли, но «лишних» краскомов нет.

Посмеялись над рассказом командира «Карса» о том, как на его упрек старпому в связи с отсутствием карт и компасов последний реагировал тем, что, посмотрев на небо, сказал: «Компас там!» - и, постучав пальцем по голове: «Карта здесь!»

Теперь у нас на «Деятельном», надо или не надо, лишь только заходит разговор о картах или компасах, все показывают на небо или стучат пальцем по лбу.

…Был еще один визитер - Князев.

Оказывается, в злополучную ночь гибели «Каспия» он был на «Кауфмане».

Как погибал крейсер-ледокол, он не видел. У самих страшновато было. Но больше всего он был разочарован тем, что после высадки на остров Чечень там не нашли никого и ничего, кроме пустых бочек из-под авиационного бензина.

По сводкам, разговорам и слухам, мы все считали (и я, как другие!), что на острове Чечень чуть ли не первоклассный «порт», «операционная база» или «опорный пункт» и т.д. и т.п. Оказалось, что на деле, кроме палаток и фанерных будок, ничего не было, и жили белые летчики и англичане на плавучих базах малого тоннажа, в палатках и избах рыбачьей «ватаги», а запасы держали в земляных погребах. Уходя, все уничтожили. Десантникам даже жить было негде и пришлось поголодать.

Десант в Баку вообще не состоялся.

Сейчас Князев скептически ждет десанта в Энзели, в ленкоранскую высадку он не попал.

Специальный посыльный обходит корабли дивизиона, раздавая под расписку приказ, извещающий о назначении военмора Ф.Ф. Раскольникова «Командующим Азербайджанским флотом и Волжско-Каспийской Военной флотилией» на основании постановления СНК Аз. Республики, которым утверждены итоги выборов комфлота на эту должность.

Теперь все стало на свои места. Будем воевать вместе, под одним командованием. Это естественно. Не заводить же здесь две автономные флотилии, особенно сейчас, когда у нас один общий враг, засевший в Энзели, или банды, орудующие на берегах Каспийского моря.

Но… в то же время как-то концы не сходятся с концами. Получается так, будто нет никакой связи с прошлым, что сегодня, 9 мая, в Баку родился новый флот, в то время как этот же «Карс» и его собрат «Ардаган» еще в 1918 году составляли боевое ядро той самой Каспийской флотилии, которая являлась одной из самых надежных опор Бакинской коммуны.

Должна же быть какая-то историческая и революционная преемственность?

Ведь сохранились и перешли к нам не только собственно корабли, но и часть уцелевших моряков, служивших и воевавших на них под красными флагами Октябрьской революции. Другая часть продолжает плавать на миноносцах и канлодках еще с Астрахани, куда удалось перебраться многим товарищам после измены Центрокаспия.

Только здесь, в Баку, довелось узнать, как после Октября, подобно Балтийскому флоту, претерпев революционные преобразования, флотилия сделалась одним из передовых отрядов в борьбе за Советскую власть.

Помимо комиссара по военным и морским делам Г.Н. Корганова, председатель Ревкома и Совнаркома Степан Шаумян, совместно с А. Микояном и М. Азизбековым, пестовал вожаков и героев флотилии и непосредственно занимался ее делами, так как лучше других понимал необходимость укрепления морской силы для бакинских условий и правильно оценивал ее возможности.

Вот почему у флотилии есть своя революционная история, своя боевая летопись, свои имена героев и могилы тех, кто погиб в борьбе с белогвардейцами, турками, англичанами и мусаватистами ради торжества идей социализма. Именно эту задачу здесь, на Каспии, сейчас завершает Волжско-Каспийская Военная флотилия, укомплектованная такими же моряками, а частично - теми же моряками, то есть «бакинцами».

Правда, сложный переплет политических и национальных особенностей этого края, временно изолированного от России, и объединенные усилия реакционеров и интервентов привели к тому, что кадрам флотилии не удалось сохранить единства на большевистской платформе. Вследствие этого часть моряков поддалась на комбинированную провокацию эсеров и меньшевиков, проголосовав за приглашение англичан, тем самым погубив флотилию. Но даже после такого удара ее лучшие люди продолжали борьбу в бакинском подполье, на тех же кораблях (конечно, нелегально) и в составе «экспедиции», тайно снабжавшей Астрахань бензином, часто расплачиваясь за свою дерзость жизнью лучших товарищей - коммунистов.

Почему же тогда нет никакой преемственности?

Очевидно, так ставить вопрос нельзя.

Нет формальной (для данного случая, так сказать, непрерывной) преемственности. Но ее и не могло быть вследствие того, что в процессе последующей борьбы почти два года корабли под новым флагом и с новыми командами использовались для подавления рабочих и патриотов, выступавших против интервенции. Еще недавно корабли флотилии служили мусаватистскому правительству только для представительства или в качестве объектов политического торга с деникинцами или англичанами.

Очевидно все-таки, историческая преемственность с флотилией Коммуны есть и останется, так как из истории ее заслуг не выкинешь, а если так, то зачем две организации, два флага, хотя и под единым командованием?

Не совсем ясно {86}.

Самое тошное из всего, что пришлось здесь услышать о периоде временного господства врагов - это рассказы о «подвигах» англичан.

Все мы были воспитаны на представлении об Англии как о стране передовой цивилизации. Особенно в старом российском флоте было сильно развито увлечение всем английским. В результате биографию адмирала Нельсона знали лучше, чем жизнь и дела адмирала Ушакова, и Нельсон, а не Ушаков служил образцом для подражания.

Конечно, становясь более взрослыми, знакомясь с историей и литературой, постепенно начинали познавать «коварство Альбиона» и то, что «англичанка всегда гадит!». Почему-то это относилось преимущественно к области внешней политики, к дипломатии. Но практику, особенно вне Европы, то есть колонизаторские безобразия во всех частях света, помимо дипломатов, прикрывали своими стихами и рассказами Редьярд Киплинг и другие трубадуры Британской империи.

Нашему поколению на многое открыла глаза мировая война, но окончательно свалились все маскировочные покровы с английских политиканов и военных после Октябрьской революции. Гнусные бесчинства на Севере (Мурманск, Северная Двина, Архангельск, наконец, Мудьюг), поощрение и помощь в расправах с народом Колчаку, Деникину, Врангелю здесь, на Каспии, завершилась особо памятным по своей низости убийством двадцати шести бакинских комиссаров. До того я знал некоторые фамилии британских военных вроде Китченера и Хейга или Таундсенда {87}, севшего в калошу в Багдаде, но после 20 сентября 1918 года их заслонили имена капитана Тиг-Джонса и генерала Молиссона, которых мы не забудем до конца жизни.

И все же почти невероятным казался рассказ соседа по скамейке на приморском бульваре. Этот старикан в скромном чесучовом пиджаке и ветхой панаме на седой голове, видно, бедный, но аккуратный гражданин явно русского происхождения, не испугался матросской формы и, приветливо улыбнувшись, демонстративно подвинулся, как бы очищая нам место, хотя на большой скамье было достаточно просторно.

Собеседник оказался не только старшим чертежником городского архитектора, но и философом. Спокойно, с легкой иронией, прикрывавшей горечь, рассказывал он о крайнем шовинизме «отцов города» и о том, как страдали от этого русские, армяне или граждане других национальностей. О смене режимов вплоть до турецкого старик говорил больше в анекдотическом плане, выбирая смешные, но характерные эпизоды, очень умно вскрывая внутреннюю сущность этих якобы занятных, но на самом деле очень печальных казусов.

На каверзный вопрос: «А как было при Коммуне?» - старик, ничуть не задумываясь, ответил:

- Тяжело было!… Но и занимательного тоже хватало. Многое мог бы рассказать о том, как не успевшие уехать хозяева прятали ценности, переодевались в потертые сюртуки, первые подавали нам руку и, сладко улыбаясь, называли кардашами {88}. С другой стороны, хотя и голоднее было, но впервые маленькие люди чувствовали себя настоящими людьми…

- Ну, а как было при англичанах?

С первых же слов чертежник утратил философскую бесстрастность и иронию. Через полчаса перед нами предстала весьма выразительная картина самого разнузданного, аморального, бесчеловечного и подлого поведения колонизаторов, уверенных в полной безнаказанности.

Великую Британию представляли здесь не только офицеры военного времени или капралы, выслужившие погоны за «дрессировку» индусов, но и джентльмены из так называемых хороших фамилий. Они как бы старались подтвердить ходовое мнение о том, что англичанин - джентльмен, пока он в Англии, и первейший хам, когда он в чужой стране.

Если специфически английским было холодное высокомерие и презрение к окружающим, то все остальные качества являлись стандартными для любых завоевателей. Поэтому зверства, жестокость, грабежи, насилия и издевательства совершались повсеместно, как днем, так и ночью.

Генералы вывозили из банков ценные бумаги, торговали нефтью с большим размахом и брали «комиссионные» от сделок. Штаб- и обер-офицеры грабили купцов и дельцов под видом обысков или вымогали для себя презенты у родственников арестованных; что касается капралов, то они мало чем отличались от ночных грабителей квартир и прохожих. Контрабандной торговлей занимались все, строго соблюдая служебную иерархию.

Пьянство в ресторанах с битьем люстр, зеркал и лакеев, бешеная езда по городу со стрельбой, насилия над женщинами, которые старались не выходить на улицу без охраны, избиение всех, кто не понравился одним своим видом, и многое-многое другое, что вмещается в понятие разнузданного хулиганства.

Два типичных штриха роднят бакинских интервентов с их собратьями в Мурманске, Владивостоке, Одессе… Они не делали особого различия между местными жителями и, забыв о первых своих декларациях, грабили и презирали всех, независимо от национальности, веры или убеждений. Плевали на общественность, на местные власти, законы, суды, полицию, в том числе и на предателей, пресмыкающихся перед ними.

Второй штрих заключался в том, что все беззакония - с нескрываемым цинизмом, официально - прикрывались борьбой с большевиками. Даже отбирая часы и кольца у местного купца, англичане успокаивали пострадавшего тем, что оберегают его самого и ценности от коммунистов.

Интересно было услышать от бакинского обывателя такую характерную сентенцию:

- Честно должен сказать, что индусы из числа гурков и сикхов, которые составляли большинство британских батальонов, вели себя вроде как прилично. Правда, прикажут им стрелять в безвинных - стреляют, прикажут повесить - повесят. Исполнительные. А вот что касается оскорблений женщин или грабежей - не знаю такого случая. Опять же насчет выпивки - ни-ни!… Получается, что грабежи, насилия и пьянство вроде как особая привилегия более культурных и цивилизованных англичан…

Вот бы огласить такую информацию на заседании английского парламента! Или напечатать в «Таймc»?…

Нет, не напечатают и не дослушают, и не потому, что не поверят.

Почтенные джентльмены вспомнят свою молодость, весело проведенную в Индии или Трансваале, как резвились или обогащались в Египте или Китае… и узнают самих себя. Но никто, кроме англичан, не умеет так лицемерить и лгать, чтобы не выносить сор из избы. Однако, судя по ходу событий во всех концах мира, с годами это становится все труднее и труднее, особенно после Октябрьской революции в России.

* * *

Надо думать, что документы, перехваченные на «Галилее», позволят увековечить «подвиги» англичан в Баку, хотя не все художества оставляют след на бумаге. Но для начала рассказ почтенного чертежника городского архитектора дал нам много пищи для раздумья.

* * *

Желая разузнать, нет ли каких-либо способов списаться с Тифлисом и заодно посмотреть, где и как устроился наш штаб, отправился по указанному адресу.

Штаб- квартира недурная, если не роскошная, и в двух шагах от набережной.

Помощник начальника оперативного отдела Борис Иванович Смирнов, в отношениях с которым остался холодок (после того, как я в Астрахани отнесся скептически к его проекту посылки «Деятельного» в Красноводск), встретив в приемной комфлота, многозначительно поманил меня в одну из комнат со знакомой табличкой на двери: «Вход строго запрещается». Висела в Астрахани, не успели прикрепить в Петровске - теперь накрепко прибили в Баку.

С видом заговорщика, делающего одолжение, Б.И. показал мне бланк с наклеенной лентой юзограммы из Ростова, репетующий приказ РВС Республики от 2 мая с.г., в котором разъяснялось вероломство «буржуазно-шляхетского правительства», выразившееся в нападении без всякого повода на Украину польских сил, «вооруженных франко-американской биржей» (хлестко написано!)… Дальше сказано, что «в целях всестороннего освещения вопросов, связанных; с этой борьбой… РВСР… постановил образовать при главкоме высокоавторитетное особое совещание по вопросам увеличения сил и средств… для победы в кратчайшее время»… и т.д.

Всех перечисленных фамилий не мог запомнить, только половину, из числа тех, о которых кое-что знал раньше, а именно: генерала Брусилова (председатель), Поливанова, Клембовското, Зайончковского, Парского и Перховского. Остальные совершенно незнакомые фамилии, но уже наличие одного Брусилова, известного всем русским людям, даже не военным, делает это начинание весьма авторитетным.

Ну что ж! Мне этот шаг нравится. Надо использовать всех и вся. Кроме того, такое совещание полностью соответствует решениям VIII съезда коммунистической партии и тому, что неоднократно говорил Ленин о «политике в отношении военспецов».

Возможно, что этот шаг одновременно показывает особую серьезность положения на польском фронте. Ведь не было подобных «совещаний» раньше? Вслух хотя не сказал, но подумал, что вряд ли можно было «мобилизовать» такую компанию царских генералов в период войны с адмиралом Колчаком или с генералом Деникиным, имевшими императорские вензеля на погонах. Сейчас немного иные условия. Сейчас для привлеченных генералов Польша является внешним врагом; следовательно, если они считают себя русскими патриотами, то должны действительно помочь родине.

Наверное, так и будет, хотя это не совсем последовательно. Интервенция Антанты казалась им приемлемой, так как совершалась под флагом «спасения России». Насколько это наивно, особенно для образованных генштабистов, пусть остается на их совести. В данный момент, судя по всему, Пилсудский не скрывает своих грабительских намерений и явно не собирается «спасать Россию», но зато тем самым он помогает нам.

На мой вопрос, как там идут дела, Смирнов утешительно сообщил о замедлении польского наступления и о якобы готовящемся контрударе Красной Армии.

Что касается каспийских дел, замначопер оказался на высоте и упомянул только, что на днях капитанов вызовут на совещание. И на том спасибо.

Внешняя метаморфоза

Наблюдал, как увольняются наши в город. Красота! В старом флоте полагалось форменку носить «напуском», отчего все матросы казались пузатыми или беременными. Теперь носят в обтяжку под поясным ремнем, видна талия, это делает стройной всю фигуру.