Приятно видеть, что почти у всех в парусиновых чемоданах сохранился «первый срок». Сейчас - выутюженные, с начищенными ботинками - все выглядят как на картинке, «фасонисто».
Но особенно приятно то, что на «Деятельном» ни одного клешника или «жоржика». Нет и ленточек до пояса. Откровенно говоря, так же тщательно и хорошо одеты и другие моряки дивизиона. Если попадаются на улице матросы типа «гроза морей», «буревестник» или в этом роде, что бросается в глаза по расхристанному виду и фуражке, еле держащейся на затылке, то это либо с транспортов, либо из десантных отрядов. Но и там их не много.
Кстати, кто-то из военных мудрецов изрек вполне справедливо, что «внешний вид солдата неотделим от дисциплины», а другой его коллега - что «дисциплина невозможна без внешнего вида, то есть выправки, подтянутости и т.д.». Что раньше - курица или яйцо? Не знаю, но зато могу свидетельствовать, что прошло больше недели увольнений на берег, а на «Деятельном» никто не попадал в кутузку или на «губу», не было ни одного скандала; если пьют, то немногие и умеренно; не говорю уже о служебных нарушениях - их нет или до меня не доходят. А между тем в Баку соблазнов больше и можно было ожидать реакции после длительной «голодовки» в Астрахани.
Получилось наоборот: здесь и внешний вид лучше, и поведение и дисциплина выше, как будто людей подменили, в то время как нельзя сказать, чтобы командир или комиссар специально занимались этими вопросами. И так как чудес не бывает, то несомненно, что все поступки моряков определяются сознанием ответственности задачи освобождения Азербайджана, возложенной на флотилию. Одновременно воздействует понимание того, что каждый из нас является представителем братского народа, что также заставляет именно здесь, в Баку, перед лицом не только рабочих многих национальностей, но и различных их врагов и иностранных наблюдателей подтягиваться и держать высоко флотскую марку.
Чем больше узнают о художествах бичераховцев или англичан, тем меньше желания походить на них. Значит, дело касается не только внешнего вида, но и поведения, то есть внутренней дисциплины.
Между прочим, здесь всех моряков без исключения считают большевиками. Моряк, военмор, матрос - синоним коммуниста. Значит, все мы для окружающих являемся как бы представителями РКП(б), а это обязывает.
Думаю, что в этом секрет и внешнего вида, и внутренней дисциплины.
* * *
Возможно, поэтому, наблюдая увольнение, невольно так внимательно оглядел самого себя.
Молодцы наши хозяйственники, даже в Нижнем ухитрились открыть швальные мастерские - кажется, заботами тов. Измайлова. Но о командирах забыли, ограничившись выдачей материала на руки. Благо тем, кто вроде А.А. Синицына приехал в Астрахань с комфортом, прямо из Петрограда, прихватив чемоданы кителей и тужурок. Мне же удалось к Астрахани сохранить только портфель с томиком сказок Шехерезады.
За «Тысячу и одну ночь» никто по дороге хлеба не давал. Так и не пришлось расстаться с любимой рассказчицей в течение всей кампании 1920 года. Оказалась верной подругой, несмотря на то что я готов был ее променять.
Еще в Петровске, собираясь в цирк, пытался отпарить бушлат и выутюжить штаны далеко не первой свежести. Заметного успеха не добился. Но там куда ни шло, а здесь, в Баку, - не ради шикарной публики на бульваре, а на фоне подтянувшейся команды, - нельзя было продолжать носить обличие бывшего.
Помню, как в Петрограде, особенно на Невском, некоторые бывшие офицеры, демонстративно торгуя спичками, нарочито выставляли напоказ полную форму, только без кокарды и погон. Мол, смотрите, русские люди, до чего довели нас большевики! Это претило до тошноты, было лицемерием и фальшью, не говоря уже о том, что это была одна из форм контрреволюционной агитации, трусливой и безопасной для этих офицериков.
Не хочется подражать, хотя бы и невольно.
Правда, у меня есть матросский бушлат, но в нем по майскому Баку ходить уже невозможно. Белых кителей не имеется и в помине. Фуражка, хотя на ней нет белых кантов, все же остаток былой роскоши, некогда украшенный золотым «крабом» {89}. Так или иначе, за версту видно бывшего офицера.
С 1 мая положение усугубилось тем, что «оставшиеся» белокаспийцы выглядят почти так же после того, как сняли погоны и кокарды, но только они не успели еще обноситься.
Выход в торговые ряды к ремесленнику-портному кончился полным провалом. Было абсолютно неожиданно и странно в ответ на вежливую просьбу наблюдать нескрываемую ненависть.
- Приходи через год! Стоить будет сто рублей золотом! А материал свой забери обратно и отдай, у кого награбил! - При этом хозяйчик швырнул чуть ли не в лицо кусок сукна, полученный мною еще из астраханского порта.
Если бы с трудом не удержал темпераментного Гридина, то, наверное, произошло бы «нанесение телесных увечий». Однако я не мог понять: откуда такая слепая ненависть к нам, из-за которой человек не владеет собой и готов идти на большой риск? Ведь мы столкнулись не с купцом или промышленником, а с ремесленником, имеющим только двух наемных рабочих (старика и мальчишку, которому, наверное, даже не платит). Подобного случая в РСФСР не бывало и не могло быть.
Неужели это только результат враждебной агитации? Не совсем понимаю. Не мог объяснить и Гридину.
Но относительно моего внешнего вида вопрос ясен. Нельзя ходить оборванцем. Вернул сукно, и, подогнав комплект и фуражку с ленточкой «Деятельный», начал ходить в форме рядового военмора. На корабле это приняли так, как будто иначе не могло быть.
Кое- кто на дивизионе встречает с ехидной ухмылкой: мол, подмазывается к матросам. Сначала было неприятно, но, присмотревшись к реакции этих самых матросов, перестал слушать злопыхателей и освоился.
1- 12 мая (подготовка к решающей операции).
Исподволь - можно считать, начиная с 1 мая непрерывно ведется подготовка к заключительной операции. Ведется так, что никто толком ничего не знает. Для этого используется игра в молчанку (секретность) и маскировка (военная хитрость). Пока неизвестно, как все это воспринимает противник и насколько он дезориентирован.
Что касается нас, исполнителей, то мы, конечно, догадываемся по ряду признаков о неизбежности операции в скором времени. Но когда и как?
Даже на базаре известно о подходе новых сторожевиков и канлодок из Астрахани. Никто не скрывает, что за ними идут балтийские миноносцы. Не то двенадцать, не то четырнадцать, в том числе три или четыре с 102-мм артиллерией (типа «Украина»), а один дивизион - с мазутным отоплением котлов. Причем все они менее изношены и в лучшем техническом состоянии, чем наши.
Как будто правильнее дождаться их прихода, но тогда выступление против Энзели сможет начаться не раньше июня.
Как достичь цели? Ударом по защищенному порту и находящемуся в нем флоту или блокадой?
Если удар, то, очевидно, решительный и совместный (с моря, с суши и с воздуха). Чем внезапнее, тем больше шансов на успех и меньше потерь. В памяти встает прочитанное о Дарданелльской и Зее-Брюгской операциях. Ни та, ни другая не подходит в качестве примера, так как обстановка и цели операции совсем иные. Не прорыв и не закупорка нам нужны, а захват кораблей и ликвидация вражеского гнезда.
Понятно, почему мы сейчас не блокируем Энзели. Не хватает миноносцев, чтобы по одной паре на три смены держать постоянно в море, перед выходом из гавани {90}. Астраханские канлодки для этой задачи не годятся. «Карс» и «Ардаган» не готовы. Зато с приходом новых миноносцев можно будет организовать вполне действенную тесную блокаду.
Но можно ли выжидать еще целый месяц или надо идти на риск немедленно? Командиру миноносца такого вопроса не решить, так как надо знать, как складывается война с Польшей и Врангелем. Какие отношения с Англией и всей Антантой? Насколько может осложниться дело с Персией? И многое другое.
Штабники молчат, оперативная часть засела в береговом помещении и менее доступна, чем было на «Либкнехте». Это правильно. За нами, бесспорно, следят сотни глаз и ушей. «Галилей» только подтвердил, что в городе легион шпионов: любителей и профессионалов, русских и английских, азербайджанских и персидских, обоего пола и любого вероисповедания.
Очевидно, когда будет надо, объявят решение когда и как. Но уже теперь ясно, что решение будет плавильное, так как подобную операцию в водах и на берегах нейтрального государства нельзя предпринимать без прямого приказания Москвы, а здесь в Баку без указаний тт. Орджоникидзе и Кирова. Не будь их, темперамент комфлота внушал бы беспокойство.
* * *
Для угольного миноносца уголь - главная проблема. О казусе в Петровске даже вспоминать не хочется.
В здешнем нефтяном изобилии угля для дивизиона опять не оказалось. Ведь не только в Баку все установки работают на мазуте. Смежные железные дороги и котельные заводов и электростанций также на нефтяном отоплении. Поэтому из центра пришлось направить сюда специальные маршруты с донецким углем через Ростов {91}. Спустя десять или двенадцать суток мы грузили отличный уголек прямо с платформ, предварительно перейдя к одной из пристаней поближе к Черному городу.
Кочегары и механик улыбаются: «С таким углем не работа, а отдых, удовольствие! Что твой кардиф!»
Кстати, об отдыхе и удовольствиях.
Когда думаю, как протекает кампания, смущает мысль: поймут ли в Москве, на других флотах или потом, когда будут читать официальные отчеты, насколько нам приходилось трудно?
Ведь плавания пустяковые. От астраханского рейда до Баку всего триста шестьдесят миль. Только один сильный шторм (гибель «Каспия»). Единственный бой в море - с «Милютиным». Несколько небольших десантов и довольно упорная минная война - вот и все трудности.
Формально как будто так.
Но к этому скромному перечню надо прибавить условия, в которых приходилось добиваться даже таких небольших результатов. Совершенно изношенные котлы, машины и системы трубопроводов требовали непрерывных переборок и исправлений без возможности замены изношенных частей, при отсутствии материалов для ремонта и нехватке инструмента.
Многим известно, как авиация, летающая на чертовой смеси, реквизировала касторку во всех аптеках. Уже существуют анекдоты на эту тему. Но мало кто знает, что еще полгода назад из-за нехватки смазочных материалов морякам приходилось в рыбачьих поселках «добывать» тюлений жир и самодельное мыло для использования вместо машинного масла и тавота {92}. И оттого, что последний жир и мыло отбирали у советских людей в принудительном порядке, настроение не становилось лучше.
Некоторые вспомогательные механизмы вовсе не работали - шпилевая машина на «Деятельном» или опреснители на всех миноносцах.
Мусорный уголь, проваливавшийся через колосники, пережигался по два-три раза. В результате приходилось работать в два-три раза больше и дольше, чем в «нормальных» условиях хотя бы очень напряженной войны. Если при этом учесть систематическое недоедание («карие глазки» - до Петровска), то только тогда станет понятным, что не в эпизодических боях, а систематически изо дня в день, в повседневной жизни от товарищей требовалось исключительное физическое напряжение.
Командир миноносца с приходом в порт становился дополнительно начальником охраны рейдов и тралил фарватеры, а старпом, став лоцманом, вводил вновь пришедшие корабли в гавань и днем и ночью. Нет военмора, который не имел бы дополнительной работы или нарядов в городе.
Однако тяжело не только от физической перегрузки. Ветхость и изношенность миноносцев являются источником тягостного беспокойства при мысли о том, что в любой момент может «скиснуть» какое-либо устройство или механизм. Сколько раз неожиданно отказывал рулевой привод, прерывалась связь, выключалось освещение, падало давление пара или происходили другие происшествия - с соответствующими последствиями. Все это ожидание «сюрпризов», могущих сорвать выполнение боевой задачи, и сознание ответственности тяготило почти всех от салажонка до командира корабля. Беспокоит оно и сейчас, когда думаю о предстоящем походе.
Надо помнить, что не было случая, чтобы флотилия вышла в операцию в заранее намеченном составе (особенно не везло «Дельному»), так же как не было случая, чтобы дивизион пришел к району операции в том составе, в котором удалось выйти {93}.
Вот почему в таких условиях до последнего времени команда не имела нормального отдыха, так как его съедал непрерывный ремонт, дополнительные нагрузки, частые погрузки угля и приемка запасов воды. Кроме того, приходится сознаться, что с момента выхода из Астрахани обстановка менялась так быстротечно, что ни штаб, ни политотдел, ни командиры миноносцев не успевали или не умели организовать досуга (от лекций и кино до бани и стирки), предоставляя каждому устраиваться «по способности». Очевидно, зимняя организация и методы политпросвета и тыловой работы оказались несостоятельными, когда темп боевой жизни резко возрос.
По себе и окружающим знаю, что даже с приходом в новый порт (Петровск, Баку, Ленкорань) всякая любознательность или любопытство погашались непреодолимым желанием выспаться и отдохнуть.
Пусть товарищи оценивают наш ратный труд, учитывая эти условия.
* * *
Что сказать о корабле сейчас, когда надо быть готовыми к следующей задаче? Немного отдохнули. Не полностью, так как ремонт жмет на нас, а мы на него. Народ подтянулся. Работает много и живет дружно. Не помню взысканий.
Конечно, не все святые. Знаю, что кое-кто опаздывает, возвращаясь с берега, а кое-кто ловчит увольняться не в очередь. Но от меня скрывают. Установился порядок: «Сами управимся, у командира и без этого дел хватает». Однако от секретаря ячейки Ивана Белова мне известно, что ни один проступок не остается без осуждения. Драют сообща так, что редко приходится повторять.
Может быть, обманываюсь, но похоже, что у меня увеличивается число друзей. Дело не в том, что чаще, чем в Петровске, приходят в каюту за советом или с просьбой. Речь идет о товарищеской непринужденности, с которой заговаривают с командиром на палубе, на пристани или при встрече в городе, причем приветливо, но без всякой фамильярности.
Заметил также, что при всех выходах в город, в штаб или просто на бульвар непременно оказываются попутчики. Если при этом случается встретить знакомых, то мои товарищи отстают или исчезают, чтобы появиться вновь, когда опять остался один. Во время бесед прощупываю настроение перед решающей операцией. Итоги замечательные. Спокойная уверенность. Торопят.
Вчера военком принес и положил на стол наган. У меня своего оружия не было.
- Зря ходите в город без оружия.
- Так ведь постреливают по ночам, да и то изредка, а я ночью спать укладываюсь.
- Во-первых, всегда ночью в штаб вызвать могут. Во-вторых, береженого пушка бережет.
- Ладно! Давайте пушку!
* * *
Подсчитал в уме, оказалось, что «Деятельный» - мой пятый корабль, с тех пор как вышел в офицеры, и второй, которым командую. Не считая «гастрольных» боевых походов. В общем, учитывая гардемаринские плавания, есть с чем сравнивать. И должен признаться, что не видел более изношенного корабля и в то же время более надежную и опытную команду.
Конечно, в первую очередь это Лузгин, который живет только кораблем, работает буквально круглые сутки и без воскресений. При этом без шума и крика; никакой позы или желания выслужиться; даже старается скрывать, если устает. Редкая самоотверженность и сознание долга.
Возможно, его следует упрекнуть только в одном - что много работает сам, даже в случаях, когда следует поручать другим. Но поскольку все машинисты, кочегары и трюмные охотно делают что требуется и слушают его беспрекословно, вряд ли надо «перевоспитывать» старика.
Очевидно, механик принадлежит к натурам, которые не могут сидеть без дела ни одной минуты. Старпом рассказывал, что когда на Волге миноносец вмерзал в лед и оставалось свободное время после ремонта и школ (по повышению квалификации), Лузгин тачал сапоги или варил мыло, так как вторую его профессию - агронома - использовать не представлялось возможности.
Под стать механику и его «духи». Даже относительно молодые, вроде Виктора Дармограя {94}, не вылезают из котельных отделений, если какой-нибудь клапан или донка внушают сомнение.
Старпом очень молод, поэтому у него иной стиль, но важно то, что никогда ни словом, ни делом не напоминает о том, что был командиром этого корабля, а работает исключительно добросовестно, стараясь помочь чем может.
Большевики «верхней» команды не отстают от духов.
Мне, бесспорно, повезло с командой.
Теперь, когда мы лучше знаем друг друга, должен сказать, что такого делового и спаянного коллектива не видел на других кораблях; даже на «Кобчике», о котором вспоминал с тоской, когда в Астрахани случались недоразумения.
Именно повезло, так как я пришел на готовое, в коллектив, уже имеющий свои революционные и боевые традиции.
Военком - неплохой человек, но флегматичный, как некоторые эстонцы, и, как почти все атлеты, к сожалению, слишком увлекается выжиманием гирь. Неплохо, что он сплотил вокруг себя силачей, но этого мало. К тому же комиссар на «Деятельном» плавает еще меньше, чем командир. Значит, кто-то другой развивает, сплачивает и воспитывает экипаж миноносца, включая и беспартийный командный состав.
Конечно, это партия и те идеи, за которые она борется. Ежедневно и непрерывно, открыто и незаметно она воздействует на всех нас - убеждением, разъяснением и личным примером коммунистов. Все с исключительным уважением и теплотой вспоминают товарища Ядыгина, который в очень сложное и тяжелое время был председателем комитета, а позже секретарем партийной организации. По всему видно, что этот большевик сделал очень много для повышения политической сознательности и сплочения команды «Деятельного». К сожалению, я его не застал, так как он был переведен, но вижу по сей день, как его вспоминают в трудную минуту.
13- 14 мая (Баку).
Хотя в газетах об этом не говорится или упоминается очень скупо, но на бульваре, в кают-компаниях и кубриках только разговоров что о резне, борьбе с бандами и особенно о мелких боях с грузинскими и армянскими войсками. Никто из соседей не знает, вернее не хочет знать, о точных государственных границах. Каждый исходит из местных интересов.
Командование Красной Армии временно (до установления договорных границ с соседями) исходит из старой административной карты Бакинской губернии Российской империи. Но последняя во многих местах не совпадает с границей Азербайджанской республики, установившейся в результате местных боев. Теперь выясняется, что пока XI армия двигалась к Баку, дашнаки и грузинские меньшевики постарались отхватить кто сколько мог, в то время как мусаватистские вожди, начальники, вояки, пограничники и жандармы, вместо того чтобы защищать свое государство, стремились прежде всего расправиться с большевиками, а затем удрать или сами принимали участие в грабежах и сводили личные счеты.
Самое отвратительное - что почти повсеместно продолжается взаимная резня татар и армян. Не знаю, насколько это точно, но если до последних дней больше страдали армяне, так как мусульманская администрация их не защищала и даже поощряла избиение, то теперь как будто в некоторых местах к моменту приближения наших частей армяне пытаются отомстить, расквитаться в расчете на то, что Красная Армия им поможет. Надо быть очень темным и очень озлобленным, чтобы видеть в красноармейцах христианских крестоносцев, воюющих только с неверными мусульманами.
Как ни печально слышать об этом мне, армянину, но очевидно, такие случаи имели место. В приказе командарма-ХI Леваневского сказано: «…идет взаимная резня армян и мусульман» - и дальше: «…отбросить за границу зарвавшихся грузин и прекратить армяно-мусульманскую резню».
Если, кроме того, вспомнить несколько крупных националистических банд (в Ленкорани, Гандже, Астаре и др.) и большое число мелких, представить себе, что, кроме грузин и армян, через границу перешли персидские «шахсеваны» и что в Карабахе и Зангезуре действуют какие-то «турецкие» полки, то становится ясным, почему пришлось почти все части XI армии распределить по Азербайджану для наведения порядка.
Обстановка чрезвычайно запутана. Сам черт не разберет. Но одно ясно - никаких завоевательных целей у нас нет. Главная задача состоит в укреплении завоеваний революции, в утверждении советской власти в республике, соседствующей с РСФСР, связанной с нами политически и экономически, в разоружении банд и в прекращении резни.
Какими бы лозунгами ни прикрывались муллы, ханы и беки - они служат контрреволюции и самой черной реакции. Особенно характерно и в то же самое время нелепо то, что о национальных интересах азербайджанского народа больше всего заботятся - турецкий паша, английские генералы и сэр Детердинг, швед Нобель, французский еврей Ротшильд и те коренные бакинцы вроде Ассадулаева, Тагиева, Манташева, Лалаева и др., которые проводят большую часть года в Париже и воспитывают там своих детей.
Грузинские меньшевики заботу о своих национальных интересах отдали сперва кайзеровской Германии, затем с такой же легкостью передоверили Англии, поскольку с Италией сговор не состоялся из-за помехи конкурентов.
Дашнаки более твердо держались одной ориентации, но зато целиком, с потрохами, продались американцам (внешняя политика, экономика, армия, полиция и т.д.).
В результате, поскольку Турция продолжает политику экспансии в расчете на религиозный фанатизм мусульман, в Закавказье получился многослойный, противоречивый и запутанный клубок, в котором очень трудно разобраться, тем более что обстановка меняется не по дням, а по часам.
* * *
Пожалуй, самое необычайное заключается в том, что не только голодавшая вчера, но и полуголодная сегодня Советская Россия начала поставлять эшелоны с пшеницей для рабочих Азербайджана.
И это несмотря на разруху транспорта, войну с Польшей и Врангелем, на отсутствие запасов, на недород в некоторых областях. Невероятно!
Было ли подобное в истории? Не приходилось читать. Думаю, что не было. И еще думаю, что это - Ленин. Никто, кроме него, не мог бы взять на себя такого решения.
И в этом наша сила!
* * *
Вызванный начальством (из Астары) Озаровский рассказал кучу интересных вещей.
О том, как, не препятствуя обычному сообщению Энзели - Астара на моторных катерах (персидских), удалось узнать многое о том, что делается в этом персо-англо-белогвардейском порту.
Действительно, береговые батареи есть, даже недавно опробовались стрельбой. Периодически по ночам работают прожектора. Английских войск в порту не менее бригады; большинство солдат - индусы. Но штаб-квартира старшего начальника - в Реште, где большой гарнизон.
Что касается флота, то его состояние оценить трудно. Формально англичане корабли интернировали, но возможно, что это дипломатическая маскировка. Однако является достоверным, что флот стоит с некомплектом экипажей. То ли их распускают, то ли сами разбегаются. Днем дозорных кораблей не видно, возможно, что выходят на ночь.
Ну что же! На этот раз кое-что знаем о противнике. Правда, если бы нас ожидал полноценный и энергичный враг, то этих сведений было бы недостаточно. Лезть в драку с берегом, не имея даже мест расположения батарей, не совсем грамотно.
Жаль, что наша авиация еще не перебазировалась в Баку (фактически еще не дотянула до Петровска).
* * *
Возвращаясь из штаба, оглядел рейд.
До чего велик! Несмотря на то что сюда сосредоточиваются корабли флотилии из Астрахани и подходят все наливные суда, способные двигаться, рейд не кажется оживленным.
Помимо географии, секрет необъятности рейда заключается в многочисленности пристаней (которых более полсотни!), в отсутствии основного тоннажа, который уведен в Энзели, а также в том, что низкобортные миноносцы, стоящие у причалов, затерялись и почти не видны. Да, кроме того, пока миноносцев только четыре.
Все это хорошо, так как не дает почти никаких внешних признаков подготовки к операции.
Характерно, что фланирующая по бульвару публика оживляется, когда пробегает истребитель с большим буруном за кормой. Очевидно, фавориты публики знают о внимании к ним и нарочно эффектно проносятся слишком близко и слишком быстро. Мальчишество. Английского агента катера не отвлекут от наблюдения.
* * *
Поздно вечером необычный вызов на берег, к комфлоту.
Хозяин кабинета один. Стол завален бумагами; сбоку - остывший чай.
- Еще раз хочу напомнить о вашей второй должности… Что скажете по этому поводу? - Комфлот, улыбаясь, протянул мне обычный бланк гражданской телеграфной конторы, полученной в адрес «командующего Красным флотом».
Хорошо помню смысл депеши, подпись, контору отправления (в одну из ночей 10, 11 или 12 мая), поэтому не очень ошибусь, если попытаюсь воспроизвести ее текст.
«Энзели» (служ. отметки)… Считаю патриотическим долгом предупредить (или предостеречь). На днях англичане сбросили много морских мин внешнем рейде подходах порту. Доброжелатель». (Или Благожелатель.)
- Разрешите карту и циркуль.
Вспомнив лекции П.П. Киткина и И.А. Киреева, после некоторых прикидок я начал:
- Докладываю. По нашим данным, у входа в Энзели стоят береговые батареи - до шести дюймов. Мины выгодно ставить на пределе артиллерийского огня, с тем чтобы выдвинуть позицию дальше в море и заставить противника тралить возможно дольше. Одновременно увеличивается глубина района развертывания для кораблей, выходящих из порта. В данном случае глубины моря показаны очень скупо, но они таковы, что на дальности огня шестидюймовок мины ставить нельзя или почти нельзя.
У «союзников» были так называемые глубоководные мины, сконструированные для барража Отрантского пролива, но это такое громоздкое и дорогое оружие, что вряд ли англичане везли его сюда. Да и ставить «парашютные» мины можно только со специального заградителя. Поэтому такой вариант надо исключить вовсе. Максимум на что можно рассчитывать, - это на русские глубоководные мины, которые белые могли получить из Севастополя. Реальная глубина их постановки сто двадцать - сто тридцать метров (теоретическая - сто пятьдесят). Такой вариант нельзя исключить вовсе, хотя он также маловероятен.
- Почему?
- Докладываю. До сих пор мы имели дело (считая и минные операции 1919 года) с «рыбками» и минами 1908 года. Ни одного «иностранного» образца не было вытралено или выброшено на берег. Самоуверенность у англичан в крови. Белые, вероятно, заразились от них, тем более что относительно недавно Деникин доходил до Курска и Орла. Вот почему англичане и белые не ставили оборонительных заграждений ни у Чеченя, Петровска, ни на подходах к Баку, Ленкорани или Красноводску.
Кое- кто в штабе считает вероятным заграждение белыми входа в Тюб-Караганский залив. Но я убежден, что там могли видеть сорванные мины наших постановок прошлых лет. Никаких неприятельских заграждений вне подходов к Астрахани не существует. В этом отражается их стратегический план, расчет на скорую победу и свидетельство того, как они сильно ошиблись в своих расчетах. По той же причине не могло быть глубоководных мин у них в резерве. Вряд ли они в своих планах предусматривали поспешное бегство, которое совершилось всего только шесть недель назад. Если бы преемник Сергеева просил телеграфно Врангеля выслать глубоководные мины, то, зная административные порядки у белых, необходимость погрузки и выгрузки (Севастополь, Батум), перегрузку на железную дорогу, формальности с транзитом через Грузию, перегрузку в Баку на транспорт или минзаг и выгрузку в Энзели, можно поручиться, что шесть недель -совершенно недостаточный срок. Тем более что мы исходим из предположения наличия готовых мин в Севастополе, свободных транспортов на Черном и Каспийском морях и порожних вагонов в Батуме.
Наконец, «Доброжелатель» сообщает, что мины поставлены на днях, а их еще надо было приготовить. Значит, враги располагали не более как пятью неделями, а то и месяцем. Такой аврал предпринимать только для того, чтобы поставить мины на крутом склоне береговой террасы, в расстоянии шесть-восемь миль от берега, явно нецелесообразно.
Остается одно, что если мины действительно поставлены, то это обычные шаровые мины восьмого или двенадцатого года, закрывающие непосредственный выход из гавани (в трех-четырех милях). Однако и это допущение очень сомнительно. Товарищ Озаровский уверяет, что дозорных кораблей или брандвахты на подходах к Энзели нет, а персидские катера ходят свободно в Астару и обратно обычными курсами и без лоцманов, что исключает наличие минного заграждения у входа.
Мой вывод: «Доброжелатель», очевидно, из большого желания нас предостеречь ошибается или передает слухи и предположения. Но возможно, что он не благожелатель, а провокатор, которому поручено нас запугать трудностями.
- Согласен! Благодарю вас… Мне тоже представляется сомнительным наличие заграждения. Если же оно вплотную к берегу и только у входа, то оно не страшно. Можно сперва разделаться с батареями, а затем уже с минами… До завтра!
Последние слова, по-видимому, означали, что завтра, 15 мая, состоится официальная встреча с начальством.
* * *
Озабоченный вчерашним вопросом комфлота, с утра послал на «Орел» за новоиспеченными военспецами из числа «добровольно оставшихся». Как назло, почти все оказались артиллеристами. Рекомендовали спросить мичмана по фамилии Твербуз-Твердый, который служил в оперативном отделе сергеевского штаба.
Разысканный Твербуз сказал, что минный запас белых находится на барже «Терек», которая застряла здесь, в Баку, не без стараний мусаватистов и сейчас стоит где-то у острова Наргин {95}.
Хотел сначала посмотреть на баржу, нет ли новинок, но узнав, что на «Тереке» только мины образца 1908 года, присланные из Севастополя, не поехал. Они мне известны с 1914 года и совсем недавно пригодились на астраханском рейде, так что изучать нечего.
На вопрос к Твербузу: «А были ли еще мины, хотя бы у англичан?» - последовал характерный ответ:
- Поверьте, не знаю. Возможно, они получали тем же путем, через Батум, из Англии или из того же Севастополя. Мы обязаны были докладывать англичанам о всех запасах, но что имелось у них самих - этого мы никогда не знали. От нас скрывали все секретные сведения.
Хороши союзнички и покровители! Впрочем, иначе и не могло быть.
Хотя полной ясности нет, все же вероятность наличия мин перед Энзели уменьшилась. Переслал Б.И. Смирнову записку с просьбой доложить начальнику штаба или комфлоту.
* * *
Все чаще в разговорах упоминается имя Кучук-хана (правильнее - Кучек-хан). Толком ничего о нем не известно, но говорят, что персы-бедняки его боготворят. В это можно поверить, даже у нас о нем ходят романтические легенды на манер шотландского Робин Гуда. Снежинский рассказывал, как впервые услышал о Кучук-хане весной 1919 года, лежа в стрелковой цепи во время боя с белоказаками за село Семирублевое (под Астраханью). Тогда кто-то из матросов, раздосадованный необходимостью мокнуть и мерзнуть, лежа в камышах под огнем казаков, пригрозил, что «бросит все и уйдет к Кучук-хану». Жизнь в отрядах последнего, очевидно, представлялась моряку в виде борьбы вольницы с буржуазией, без особенных трудностей и среди сплошных апельсиновых рощ.
Кроме того, что Кучук грабит богатых и помогает бедным, на флотилии о нем ничего не знали. Сейчас начинает более ясно обрисовываться национально-освободительный характер борьбы, которую возглавляет в Гиляне Кучук. Он причиняет много ущерба и хлопот не только своим ханам, но и англичанам, действуя в их тылу и на коммуникациях. Когда у интервентов дела шли совсем плохо, они вступали с ним в переговоры, якобы сочувствуя его борьбе с шахским правительством, улещали, пытались привлечь на свою сторону. В последнее время, убедившись, что подкупить патриота нельзя, объявили крупную сумму за его голову.
Типичный прием для старых колонизаторов, но какой примитивный! Это годилось, пока азиаты были совершенно слепыми, но времена меняются и люди меняются. Особенно когда под боком поднимается Советский Азербайджан.
* * *
Расписался в повестке, приглашающей завтра с утра на совещание. В Баку мы с 1 мая; за эти полмесяца приглашали кое-кого порознь, но официальных сборов у комфлота еще не было.
Поскольку начальство и штаб работали с утра до ночи, а нас подгоняли с ремонтом и приемками, нетрудно догадаться, о чем будет разговор.
Значит, по-видимому, решено не ждать подкреплений и закончить кампанию при помощи потрепанной старой гвардии.
Ну что ж! «Деятельный» не подведет… если не подведет наша техника.
15 мая (Баку).
Состоялось первое совещание флагманов и командиров в береговом помещении штаба.
Большой сбор. Настолько большой, что попадались даже совсем незнакомые лица. Кое-кто из кожановских комбатов, несмотря на жару, не может расстаться с кубанкой и кожаными галифе.
После «зажигательного» предисловия комфлота и напоминания о сугубой секретности данного совещания начштаба прочитал боевой приказ № 5, помеченный вчерашним числом.
Главное в приказе:
Энзели защищают до двух тысяч человек английских войск и шестидюймовые батареи (сколько - не указано); о торпедных катерах - ни слова;
общая идея операции - зажать Энзели в тиски: десант с востока, кавдивизион из Астары - с запада, крейсера и эсминцы своим огнем - с моря;
три кожановских отряда с трех транспортов после высадки на участке Хуммам-Кивру и отрезания сообщений врага с Рештом «стремительным натиском овладевают береговыми укреплениями», затем организуют оборону города; в случае приближения отрядов Кучук-хана высылают поддержку;
для обмана и рассредоточения сил противника эсминцы типа «Деятельный» производят за два часа до высадки демонстративный обстрел западного берега от Энзели до Кечелала;
два крейсера (под командованием Гаврилова) подавляют батареи;
три канлодки (под командованием Славянского) поддерживают огнем десант;
кавдивизион из Ленкорани переходит границу (после сигнала по радио) в момент подхода кораблей к Энэели: его поддерживают с моря пароход «Греция» с ротой десанта моряков и крейсер «Пролетарий».
В заключение, еще раз напомнив о необходимости помалкивать и до выхода в море командам и десантникам ничего об операции пока не говорить, начальство предложило срочно заканчивать ремонт и все приемки.
Ни слова не было упомянуто о дате начала операции, а между тем для многих командиров это все равно что не сказать, участвует или не участвует его корабль в походе, так как на ремонт, снабжение и комплектование нужно много времени.
Первый вопрос: «Когда выход?» - заставил комфлота улыбнуться:
- Узнаете своевременно!
Но такой ответ явно никого не удовлетворил, и комфлоту пришлось добавить:
- В самые ближайшие дни!
Как ни странно, но дальше посыпались вопросы не относительно операции или боя, а о переходе морем. Впрочем, отчасти это понятно, так как формируется эскадра слишком необычная и разнокалиберная, техническое состояние кораблей очень ненадежно, большинство командиров пойдет на них в море впервые (кроме миноносцев), совместно с боевыми кораблями должны идти три транспорта, никогда не плававшие в эскадренном ордере, отсутствуют радиостанции на большинстве судов и т.д. и т.п. Вот что заставляет прежде всего беспокоиться о том, как дойти до места боя.
Попытка начштаба ответить и разъяснить способ построения в три колонны с фордзейлями впереди только запутала и смутила некоторых командиров, и комфлот поручил штабу разработать специальный приказ о походном порядке и раздать его участникам накануне выхода.
Пришлось и мне задать ряд вопросов:
- Исключается ли выход белого флота? То же - атака торпедных катеров или аэропланов? Кто должен следить за выходом из гавани, поскольку об этом в приказе не сказано?
Ответы (комфлота и начштаба):
- Выход белого флота и бой с ним исключается, если только не найдется кучка фанатиков, которая может попытаться оказать сопротивление на одном-двух кораблях.
- Что касается торпедных катеров, то атака их более вероятна, поскольку для этого необходимо только три-четыре человека на катер.
- Замечены полеты армейских аэропланов на Решт. Гидросамолеты давно уже не поднимались, но раз аппараты имеются, залив Пир-Базар представляет из себя гидроаэродром, а офицеры-летчики перелетали с острова Чечень - нельзя исключать возможность единичных атак. Если мы сумеем подойти внезапно и стремительно атаковать, то подобные разрозненные попытки врага вовсе не состоятся или не будут иметь успеха.
- В отношении наблюдения за флотом противника и выходом из гавани - пусть эту задачу выполняет миноносец, который во время демонстрации окажется ближе к порту.
* * *
Под конец, как это было не раз в течение кампании, посыпались просьбы:
- Разрешите опробовать пушки, так как только что подогнали замки и установили две системы. («Карс», «Ардаган» и др.).
- Разрешите уничтожить и определить девиацию… (Касается почти всех кораблей.)
- Разрешите выйти на опробование машин после ремонта… (Относится к пятидесяти процентам кораблей.)
И так далее.
- Не разрешается!… Можете делать на ходу, когда уйдем из Баку за пределы видимости.
* * *
Когда вопросы были исчерпаны, начальник штаба опять вернулся к организации выхода в операцию.
В определенный день флагманы и командиры будут предупреждены (до полудня) о начале выхода в тот же вечер. После чего надлежит прекратить увольнения и все дела на берегу. К спуску флага приготовить машины. Выход без сигнала, по способности, с наступлением полной темноты, без шума, малым ходом и только с ходовыми огнями.
Сбор в точке к югу от острова Наргин, в расстоянии мили.
Дальнейшее движение - по сигналам флагмана.
Расходились с противоречивыми настроениями, но самый факт, что наконец операция начинается, по-моему, большинством воспринят хорошо.
Ругается Самойлов. Но он действительно в тяжелом положении, поскольку его «Карс» не готов ни по одной статье. Ругается потому, что боится отстать, а не потому, что приходится идти неготовым.
Сразу на совещании трудно было обдумать приказ со всех сторон, тем более что его не выдали на руки. Кроме того, не хотел задавать критических вопросов, так как это невольно вылилось бы в обсуждение существа приказа, который подписан еще вчера. В таких случаях выступать надо очень деликатно. Дело не в формальном авторитете приказа или штаба. Нельзя смущать малоподготовленных командиров и увеличивать их сомнения. Можно выяснить свои вопросы у Чирикова или у Кукеля с глазу на глаз.
Но зато в каюте вопросы и сомнения появляются каждую минуту.
1. Внезапность и скрытность! Сказано, что «посадку десантов на суда произвести в городе Баку в день, который будет указан дополнительно». Незаметно это сделать невозможно даже ночью, учитывая три больших транспорта и три отряда. Со скрытностью так не получится.
2. Обидно, что авиация вовсе не участвует. Ни одного самолета. Особенно они пригодились бы для обнаружения береговых батарей и удара по ним.
3. Миноносцы должны начать демонстрацию за два часа до начала высадки, а крейсера откроют огонь по берегу одновременно с атакой десанта на укрепления. Значит, миноносцы два часа будут находиться под обстрелом шестидюймовок?… Эти два часа могут дорого обойтись.
4. Операция удобно расчленяется на этапы по времени достижения целей, но этого не сделано. Места отдельных боевых групп и направление ударов как будто ясны, а вот последовательность их действий и согласование между группами по времени не уточнены. Это может привести к путанице.
Очевидно, начальство предполагает лично дирижировать действиями отдельных отрядов в процессе боя. Такой метод управления возможен, но он годится только при хорошей погоде (видимости), пока все идет по плану и противник не вносит неожиданных изменений в обстановку. Туманы по утрам могут быть и могут не быть. Пока погода держится отличная. А насчет врагов (возможности, настроения) - только догадки. В приказе, например, белый флот считается интернированным англичанами, но когда последние поймут, что мы стреляем по британским батареям, высаживаем десант против индийских войск и т.д., то вряд ли они запретят белым принять участие в отражении нашего удара. Они всегда любят воевать чужими руками и рады, когда русские воюют с русскими. Мастера черных дел.
Лично я не верю в интернирование - это маскировка с политической целью. Возможно, ошибаюсь. Одно несомненно - что ответы на большинство вопросов мы получим только на месте. А ждать нельзя, значит, надо выступать и сделать все возможное для разгрома как белых, так и интервентов.
Что еще ненормально, так это обеспечение картами, которое не лучше чем перед Петровском и перед Баку.
Морская карта района операции только одна, и довольно слепая. Чириков с трудом добыл одну армейскую десятиверстку на весь свой дивизион. Но самое досадное - названия важных для операции пунктов показаны на этих картах по-разному (Кечелал - Кейречелал? Или Куммам - Хуммам? Залив Пир-Базар - Мурдаб? И многое другое).
16 мая (Баку, выход в операцию).
Не успел узнать, что это - хитрость? Или так получилось независимо от воли командующего (например, могло быть по телеграмме из Москвы).
Дело в том, что еще вчера по намекам и недомолвкам начальства все мы пришли к выводу, что операция начнется через два-три, а то и через четыре дня.
А сегодня утром флажки и порученцы обошли на катерах всех флагманов и под расписку вручили приказ на операцию (№ 5) и уведомление о вечернем выходе в район сбора. Получилось как-то неожиданно.
Чириков пришел на «Деятельный» сам, вызвал Калачева и Бетковского. Дав указания о готовности, начдив ознакомил нас с приказами №№ 6 и 7 от 16 мая - о заслоне в сторону Ардебиля и о походном порядке, разрешив списать, что необходимо для графического изображения ордера. Одновременно он предупредил, что за два-три часа до съемки будем вызваны в штаб.
По просьбе Чирикова продумал и подготовил «репетицию» для уяснения задачи, возможной на три эсминца. К сожалению, начдив приказывать не умеет, но, конечно, его просьбы мы принимаем подчеркнуто как приказ.
Воспользовавшись свободным часом до начала занятий с командирами, собрал «семейный совет», как мы называем сбор комполитсостава «Деятельного».
По глазам догадался, что все и все знают!
Не стал допытываться, откуда идет информация. Когда хотел дать некоторые указания, оказалось, что почти все уже сделано.
Улыбаются. Заверили меня, что боевое настроение у всей команды. С радостью ожидают выхода, несмотря на то что кое-кто начал корнями врастать в бакинскую почву. Сознание необходимости покончить с интервентами и белыми отодвинуло все личное на задний план.
* * *
Собрались в кают-компании без Синицына, так как у «Либкнехта» иная задача и он будет действовать самостоятельно.
Как ни пересчитывай, нас только трое. Боюсь, что в бою останемся с Калачевым вдвоем, так как Бетковский сомневается в готовности «Дельного».
Поскольку брейд-вымпел начдива опять на «Деятельном», он поручил мне как флаг-капитану провести одностороннюю игру (вернее, упражнение на карте) для отработки частной задачи: демонстративный обстрел берега к западу от порта Энзели под видом подготовки места высадки десанта, с целью заставить англичан перебросить войска из Казьяна через пролив.
Попробовали и так и эдак. Поспорили. Сошлись на следующем:
1. К началу обстрела пляжа должны быть подавлены или отвлечены береговые батареи, так как миноносцы, приближаясь к берегу на тридцать пять - тридцать кабельтовых, попадут в сферу огня шестидюймовок, начиная примерно с семидесяти или шестидесяти кабельтовых.
2. Маневрировать надо, исходя из расчета, что мин нет, тем более что имеющиеся два тральщика нужны для обеспечения транспортов с десантом. Иначе задачу не решить.
3. Расстояние между миноносцами одна-две мили, это создаст впечатление подготовки высадки на фронте в три - пять миль, а рассредоточение кораблей затруднит огонь с берега.
4. Чтобы противник поверил, надо показать плотный огонь, не менее как на двадцать - тридцать минут. Но чтобы не расстрелять весь боезапас, надо делать перерывы между шквалами.
Если с берега не будет ответного огня, исходить из ориентировочного расчета: шквал пять минут, темп пять залпов в минуту (двадцать пять залпов), пауза две-три минуты; второй шквал четыре минуты, темп четыре в минуту (шестнадцать залпов), пауза три - пять; третий шквал три минуты, темп три залпа (девять залпов).
Это составит - ориентировочно - пятьдесят залпов на корабль {96} и продлится около двадцати минут. После чего действовать по обстановке.
5. Целеуказание - в первую очередь вести огонь (фугасными) по полевым батареям, пулеметным точкам, технике и транспорту противника (автомобили, катера, шлюпки и т.д.).
По живой силе использовать шрапнель. Не стрелять по домам и саклям, так как это жилье персов, за исключением случая использования их противником.
Чириков одобрил. Насчет первого пункта обещал поговорить с главартом Гавриловым.
Не берусь утверждать, но, очевидно, на этот раз высшее руководство операцией ушло из рук армейского командования. Оно, по-видимому, осуществляется директивами из Москвы, от коморси А.В. Немитца {97}, а на месте - указаниями тт. Орджоникидзе и Кирова.
Приказом № 6 комфлот ставит задачу Ширванскому полку и кавдивизиону, стоящему в Ленкорани, значит, каким-то приказом по армии или по фронту эти части переданы во временное подчинение флотилии. Это хорошо, так как исключает какие бы то ни было недоразумения и моряки не смогут кивать на соседа, что помешали или не дали свободно действовать.
Сложность операции против англичан, с которыми мы не находимся в формальном состоянии войны, да еще в водах и на территории нейтральной Персии, при уравнении со многими неизвестными (о силах и системе обороны противника) требует нахождения командования на месте, в центре событий (то есть на корабле) для быстрых решений в зависимости от изменений обстановки. В данном случае нельзя командовать из Баку только на основе донесений исполнителей. В этом своеобразие предстоящих боевых действий.
Подобная операция называется самостоятельной. Надо только, чтобы мы оправдали целесообразность этой самостоятельности.
Перед спуском флага посыльный принес вызов из штаба. Оказалось, это только место сбора, откуда группами по двое, по трое, с интервалами в несколько минут, чтобы не привлекать внимания публики, пересекли площадь и вошли в дом, который занимает Серго Орджоникидзе.
На этот раз - только флагманы и командиры кораблей, не больше пятнадцати-двадцати моряков.
Исключительно приветливо встретил Серго, здороваясь с каждым, в то время как комфлот представлял подходящих.
Я видел Орджоникидзе так близко впервые (не считая митингов) и очень волновался. Очевидно, и остальные были смущены не меньше.
Несмотря на настойчивые приглашения хозяина, никто не сел и весь разговор проходил стоя.
Совершенно очевидно, что Орджоникидзе еще раньше детально ознакомился с планом и одобрил его, иначе мы не имели бы на руках боевого приказа. По-видимому, вследствие этого о частностях не говорили.
Серго был взволнован не меньше гостей. Чувствовалось, что он считает операцию очень важной и очень нелегкой, в чем откровенно признался морякам.
Информированный о разногласиях в оценке обстановки и возможностях белых, он вполне искренне (а может, исходя из педагогических соображений?) высказался о необходимости срочного проведения операции и о своем убеждении в полном успехе. Поэтому призвал нас напрячь все силы, чтобы «одним сильным ударом уничтожить врага». Напомнил, что операция против Энзели должна стать последней операцией, но что это произойдет только в том случае, если мы добьемся решительной победы. Особый упор Серго сделал на необходимость захватить неповрежденными нефтеналивные суда. Затем хозяин пожелал всем нам скорой и полной удачи и, пожимая руку, расцеловал каждого на прощание.
Характерно, что ни один командир не высказал сомнений относительно плана или конечного успеха, хотя убежден, что еще вчера у каждого на душе они имелись. Никто не захотел показать свою неуверенность, а после высказываний Серго все сомнения отпали.
Взволнованность отеческого напутствия передалась всем присутствующим на этой встрече, поэтому мы выходили на площадь Свободы молча, но какими-то окрыленными.
* * *
В момент, когда расходились на бульваре, кто-то сказал, что на набережной в порту Энзели есть клуб «Иранэ», в котором собираются местные и английские заправилы. Рассказчик сделал рукой привет и торжественно произнес:
- До встречи в клубе «Иранэ»!
- До встречи в клубе…- ответили капитаны.
Энзелийская операция
Энзелийская операция, несмотря на относительно ограниченный масштаб и всего двухсуточную продолжительность, имела определенное стратегическое значение. Она привела к прекращению войны на данном направлении и к установлению полного нашего господства на Каспийском море. Одновременно она сыграла значительную политическую роль - изгнание интервентов и окончательный разгром контрреволюционных добровольческих сил позволили укрепить советскую власть в Азербайджане и повлиять на ход народно-освободительной и революционной борьбы в Грузии и Армении.
Помимо этого, Энзелийская операция представляет военно-исторический интерес как один из поучительных, но малоизвестных этапов гражданской войны, проводившейся в весьма своеобразных и трудных условиях, поэтому изучение ее опыта может оказаться в некотором отношении полезным.
Наконец, в этом деле есть еще одна, чисто профессиональная сторона, которая привлекает внимание моряков, - разгром англичан в Энзели можно рассматривать как своеобразный ответ на так называемую «кронштадтскую побудку».
Для разъяснения необходимо обратиться к истории.
Когда на рассвете 29 октября 1914 года линейный крейсер «Гебен», внезапно появившись из тумана, обстрелял Севастополь, он разбудил не только мирных жителей, но и дежурного по крепости. Пока бегали к коменданту за ключами от станции инженерных мин, «Гебен» ретировался и безнаказанно ушел {98}. А этот эпизод стали иронически называть «севастопольская побудка», в назидание другим, чтобы помнили о необходимой бдительности.
Другой случай произошел на Балтике, когда миноносцы, стоявшие на якоре у маяка Церель, проспали подход немецких крейсеров {99}. Но последние так плохо стреляли, что пострадавших не оказалось, если не считать сигнальщиков, которым попало от своего начальства. Несмотря на это, моряки других флотов долгое время укоряли балтийцев «церельской побудкой».
Подобных эпизодов было немало и в истории флотов других стран.
Сейчас, при попытке описания Энзелийской операции, невольно встает в памяти так называемая «кронштадтская побудка», которую десять месяцев назад устроили нам англичане во время наступления генерала Юденича на Петроград. Действительно, нападавшим удалось (вследствие ряда благоприятных для них условий), использовав внезапность, прорваться к Кронштадту. Однако в дальнейшем операция развивалась далеко не по английскому плану, так как, хотя Балтфлоту были нанесены незначительные потери, пробудившиеся кронштадтцы потопили около половины британских катеров, а оставшимся пришлось спасаться, не добившись намеченной цели.
Несмотря на это, от «побудки» остался неприятный осадок, тем более что англичане раздули свой первоначальный успех, умалчивая о провале операции в целом.
«Энзелийской побудкой» советские моряки с лихвой рассчитались с англичанами, продемонстрировав одновременно, как надо доводить до конца план намеченной операции.
Хотя никакого деления на этапы не было предусмотрено планом операции или боевыми приказами, все же при восстановлении хода событий, протекавших 18 мая, более удобно разбить их на следующие условные периоды:
подготовка к операции (была изложена выше);
переход морем, или марш-маневр;
тактическое развертывание;
первый удар, демонстрация и начало высадки десанта;
переговоры и пауза;
второй удар и капитуляция англичан;
занятие Энзели и захват флота.
Отдельно придется кратко упомянуть о последующих событиях в Энзели или о некоторых обстоятельствах, выяснившихся по окончании операции.
16 мая -
вечер (выход и переход морем).
Последние проверки.
Все готово.
Сижу в каюте под свежим впечатлением сбора у тов. Орджоникидзе и жду наступления темноты, после чего надо незаметно (благо нет луны) и без сирен и свистков перейти в точку сбора.
Мысленно проверяю: готовы ли мы к решающей операции?
Безусловно готовы! Но… для реальных условий обстановки, то есть учитывая малую вероятность боя в открытом море, сомнительность наличия минных полей и давно не летавшие гидроаэропланы.
Если не случится чуда и дезертиры не возвратятся на неукомплектованные крейсера, то драка будет только с «войсками его величества».
Главная опасность для кораблей - береговые батареи, но они установлены недавно и поэтому вряд ли уже обучены стрельбе по движущимся целям. Для десанта основная помеха - британские и индусские части, желание которых умирать за английского короля на персидской земле можно поставить под большое сомнение.
* * *
Перелистал старые записи в тактическом формуляре «Деятельного». Спущен на воду в 1907 году; вступил в строй в 1908 году. Первый капитальный ремонт, произведенный через четыре года нормальной эксплуатации, длился с 1911-го по 1912 год, то есть около года. Война помешала поставить миноносец на второй капитальный ремонт, к сегодняшнему дню истекло восемь лет плавания, из которых шесть прошли в условиях напряженного использования в качестве дозорного, сторожевого или конвойного корабля на Балтике, а два последующих - в боях на Волге. Сейчас механизмы только подлатаны, но еще пригодны на один поход, если не придется маневрировать на форсированных ходах.
Что касается топлива и смазочных масел, то никогда положение не было так благополучно - возможно, от самого Кронштадта. По остальным частям (штурманской, артиллерийской, минной связи и т.д.) мы сейчас не в худшем положении, но и не в лучшем, чем когда выходили в Петровок или в Баку.
* * *
Наконец - аврал!
Замечательный вид с мостика.
Море огней. За последние дни освещение города улучшилось. Сплошная светящаяся полоса от Баилова, усиливающаяся в центре и постепенно гаснущая к мысу Султан. Своеобразный Млечный Путь, в котором невозможно отличить портовые и навигационные огни. Хорошо, что Снежинский свободно разбирается, потому что ему приходилось принимать и вводить корабли, впервые приходящие из Астрахани.
Затемняем миноносец и выключаем все огни, кроме ходовых. Тихо отходим от пристани. Интересна психологическая деталь - все стараются говорить и подавать команды вполголоса, хотя это наивно и абсолютно не требуется.
Самым малым ходом обходим караван-сарай и два или три силуэта, стоящих на якоре.
Несмотря на то что в операцию назначены четырнадцать кораблей и три истребителя, никого не встретили до прихода в точку (вернее, в район) рандеву.
Похоже, что скрытый выход из бухты удался.
* * *
Зато дальше было много «тумана».
Получилась толчея в большой куче кораблей. Из-за темноты невозможно было сосчитать, все ли в сборе.
Томительно долго болтались на легкой зыби, без хода, озабоченные только тем, чтобы не столкнуться. Слышно, как кое-кто из «больших» отдает якоря. Наконец на «Либкнехте» догадались передать клотиком сигнал «показать свои позывные», но из этого ничего не вышло, все начали отвечать сразу, а часть кораблей не имела клотиков или сигнальщиков. В этих условиях самым правильным было дать сигнал о начале движения («буки») и тронуться на юг самым малым ходом, что и было сделано флагманом. Отсутствие навыков совместного плавания сказалось сразу. Когда начало светать, импровизированная эскадра еще не могла уйти из видимости острова Наргин.
Когда наконец стало возможным различать силуэты кораблей, оказалось, что в нашей колонне не хватает «Дельного», отсутствуют вовсе два тральщика, сильно растянулись канлодки, а «Пушкин» отстал настолько, что еще маячит на горизонте.
* * *
Ордер ордером, но «Дельного» нет.
То есть в приказе о походном движении он есть, но в месте сбора не оказалось. Это очень досадно, так как на 33 процента «разжижает» намеченную демонстрацию у Кепречала.
На мостике зло острили, что только один раз он не отстал - когда спешили на первомайский праздник. И еще - что в штабе, зная повадки «Дельного», всегда назначают его концевым. Когда отстает или нагоняет, остальным не надо делать никаких перестроений.
Не завидую командиру. Хотя механик уверяет, что «Дельный» изношен не больше других миноносцев.
Идем генеральным курсом зюйд.
Погода исключительно благоприятная - почти штиль. Ясно. Хорошая видимость. Так тепло, что накаляются металлические поручни и приборы.
Море и воздух опять абсолютно пустынны. Ни рыбаков, ни контрабандистов, ни англо-белых. И так до наступления темноты.
* * *
Ехидные остроты вперемешку с добродушными перекидывались с одного мостика на другой, когда через сутки, уже после окончания операции, сигнальщики доложили, что на горизонте показался наш собрат.
Хорошо, что от Наргина вышли с большим запасом времени {100}. То транспорта, то канлодки сильно отстают.
Походный порядок изрядно растянулся, в общем сохраняя свою геометрию, за исключением «Пушкина», отставшего ночью.
Вот что значит на практике простое понятие «совместное плавание», если в одну эскадру включены такие разношерстные корабли! Но главное не в этом. Можно научиться маневрировать более сложным соединением, если есть время для практики и тренировки. Взять хотя бы большие конвои мировой войны. У англичан тоже в первое время «камуфлеты» получались. Вот этой-то тренировки мы не имели ни одного раза. Даже пробного выхода не было.
Необычное соединение, непроверенный ордер, неизученные корабли, новые командиры (на пятьдесят процентов), впервые поднявшиеся на свой мостик.
Вот почему с утра ползли пятиузловым ходом (в среднем), а днем делали около восьми узлов и все же не опоздали. Великое дело - резерв. Даже имели время для остановки и приемки воды с «Розы Люксембург» {101}.
Ночь прошла без происшествий.
Как всегда, когда нет опыта, в темноте ордер сильно растянулся. На рассвете «Карс» и «Ардаган» маячат где-то за кормой, почти за горизонтом.
«Пушкина» не видно совсем.
Рождается светлое и тихое утро нового дня.
18 мая.
Отступая, перед нами уходила на юг широкая пелена завесы не то тумана, не то дымки, которая совершенно скрывала море и берег, находившиеся за ней. Лучи солнца, поднимавшегося слева за кормой, отражались от этой завесы, что делало ее как бы светящейся рассеянным матовым светом.
В это время по румбу SO, приблизительно в направлении на порт Наушехр, высоко в небе стали просвечиваться беловатые легкие пятна, принятые нами за далекие облака. Но чем ближе, тем яснее обозначалась снежная вершина в безоблачном небе, как бы не связанная с землей, потому что внизу из-за тумана никаких признаков суши не было.
На мостике находились настоящие моряки, часть которых немало повидала, обходя разные моря и океаны, но появление на небе Демавенда заставило даже старых служак на время забыть все, включая операцию.
Мне тоже удалось кое-что посмотреть на своем веку, и в частности пять лет назад пришлось наблюдать, как из свинцовых волн Охотского моря медленно поднимается кажущийся относительно небольшим и будто близким величественный конус острова Алоид.
С рассвета и до вечера, почти полсуток, этот страж Курильской гряды продолжал приближаться навстречу кораблю, вырастая постепенно до грандиозных размеров, и необычным казалось то, что с начала и до конца он не терял своей воздушной легкости, оставаясь как бы взвешенным в сиреневой дымке на фоне бесцветного неба. Но самым удивительным было то, что светлая снежная вершина выделялась совершенно отчетливо, даже резко, в то время как основание острова, расплывавшееся в какой-то темной и мутной полосе у горизонта, представлялось более удаленным.
Не случайно память возродила из прошлого Алоид. Хотя теперь вместо мрачных вод вечно неспокойного Охотского моря с его леденящими ветрами мы шли в оранжерейном тепле, по штилевой глади сине-зеленого Каспия, вдали на горизонте все яснее проглядывался величественный конус необычайно красивой вершины. Вернее, не на горизонте, а высоко над горизонтом, так как границы между морем и сушей не было видно, но тот же оптический обман приближал к кораблю вершину Демавенда, скрывая и отдаляя его основание.
Этот исполин, страж древнего Ирана, как бы предупреждал моряков, еще не обнаруживших суши, что это море отнюдь не безбрежно. Однако если он предостерегал о том, что есть где-то берег на юге, то очень обманывал в отношении расстояния до него.
Несколько любопытных голов одновременно склонилось над картой. Ближайшей вершиной оказался Кифт-хан (18000 футов), но пеленг не совпадал. Да простит аллах гидрографов за то, что они не сочли возможным опустить ниже рамку карты. Возможно, что в тот день, когда ученые мужи приближались к этим берегам, Демавенд был закрыт облаками, иначе такой замечательный ориентир обязательно был бы нанесен на планшеты на радость всем мореплавателям. Нам помогла разобраться топографическая пятиверстка, оказавшаяся у Чирикова в качестве общей оперативной карты. Теперь сомнений не оставалось, что это Демавенд (5604 метра), главная вершина хребта Эльбурс {102}, но почти невероятным казался тот факт, что он открылся на расстоянии сто шестьдесят-сто семьдесят миль! {103}
Не верилось. Слишком необычно.
Многократно проверяли себя, царапая циркулем неповинную карту. Каждый раз подтверждалось - сто шестьдесят миль.
По мере дальнейшего продвижения на юг стал проясняться зубчатый контур всего хребта, еще больше подчеркивавшего высоту великана. Немного погодя за сужающейся и отступавшей дымчатой завесой открылся более сглаженный гребень нижнего яруса гор, которые все же были еще настолько далеки, что представлялись в виде сплошной плоской стены. Наконец туманная полоса настолько сузилась, что над ней выступили верхушки пирамидальных тополей Казьяна, вдруг оказавшихся на неожиданно близком расстоянии от нас. Одновременно, как из-под приподнятого занавеса, начали показываться прерывистый пунктир ярко-желтого пляжа и белесоватого наката прибойной волны, а прямо по курсу - голова высокого мола.
Это означало, что эскадра вышла точно на вход в главный персидский порт, хотя самого Энзели еще нельзя было рассмотреть.
Молодцы штурмана! Ведь корабли шли полные сутки без обсервации. Не было времени заметить, определял ли Снежинский на переходе поправку компаса по звездам или по солнцу, но твердо помню, что в Баку так и не удалось из-за ремонта выйти на уничтожение девиации и добыть новый лаг {104}. Воистину прав был бакинский капитан, когда, постучав пальцем по черепу, сказал: «Карта здесь! Компас там!» - показав при этом на небо. Лучший прибор -хорошая голова.
Туманная дымка как-то сразу рассеялась, открыв перед нами изумительную панораму весеннего ландшафта. Над золотистой лентой песчаного берега теперь насколько видел глаз тянулась полоса свежей изумрудной зелени садов и парков, сквозь которые кое-где угадывались красные полоски черепичных крыш.
Но наступал момент, когда любование красотами природы становилось уже невозможным.
Прозвучал сигнал боевой тревоги - формальная дань уставу и дисциплине, так как не было ни одного товарища, который бы сам еще с рассвета не встал на свое место по боевому расписанию.
Все бинокли, старая подзорная труба и маленький дальномер впились во вражеское гнездо. Комендоры смотрели в прицельные трубы, остальные как могли; но теперь уже не красота или экзотика привлекала общее внимание.
Развертывание
Если смотреть с мостика в сторону берега под углом зрения решаемой задачи - а только так должен смотреть командир на местность перед операцией или боем, - то район предстоящего боя четко разделяется на три участка и выглядит так.
Левее (к осту) - пологий песчаный пляж от селения Кивру до предместий Казьяна с медленным, ленивым накатом прибоя от очень пологой зыби, почти незаметной для глаза. Вплотную за ним голые и невысокие дюны, через которые параллельно берегу пролегает шоссе и линии проводов на Решт. Единственная дорога то скрывается, то как на ладони. Сейчас пустынна.
Мы ожидали на подступах к Казьяну увидеть окопы или пулеметные гнезда, занимаемые по тревоге, но за дальностью расстояния рассмотреть их не могли.
Прямо на зюйд - после виноградников сплошной парк или лес, сквозь кроны которого выглядывают черепичные крыши или красные стены кирпичных домов. Это Казьян, район учреждений, мастерских и складов, рыболовных и путейских концессий российских фирм и министерств, еще в 1918 году захваченных интервентами и превращенных в военный городок английских войск. В парке Казьяна разбит лагерь для колониальных батальонов сикхов и гурков. Лучшие дома (бывш. Лианозова) занимают штаб и офицеры войск его величества. Тут же главная радиостанция, верхушки мачт которой торчат над деревьями. Со стороны залива Мурдаб должна быть стенка и пристань с посыльными судами и катерами. Где-то здесь же склад бензина и керосина (в бидонах), но местоположение его неизвестно, как неизвестны позиции батарей или других укреплений. Движения не видно.
Правее ( к весту) - отделенный от Казьяна проливом (служащим и входным фарватером), находится город и порт Энзели. Резиденция губернатора провинции Гилян, консульства, портовое управление, таможни, банки, множество контор, жилых домов и лавок. Несколько пристаней и стенок с близрасположенными складами и пакгаузами. Большинство судов (больше двадцати) стоит тесно кормой к городской стенке, отдав якоря в заливе. Видны только мачты и трубы. На окраине - склады импортных фирм, также занятые английским снабжением и запасами. Дальше - небольшой сухопутный аэродром, вернее площадка, оборудованная интервентами.
Все три наблюдаемых приморских участка отделены от гористого хинтерланда низменной болотистой равниной или лиманом Мурдаб, непосредственного фона в глубине они не имеют и потому кажутся расположенными как бы на острове, сзади которого на очень большом удалении начинается гористая местность. Там город Решт и высокие перевалы, выводящие к Тегерану. Это путь оккупантов и завоевателей, но это же и единственный путь их отступления. Где-то над Рештом нависают отряды Мирзы и Кучук-хана.
Теперь, когда солнце уже поднялось над морем, видно, что нигде нет ни души: ни на воде, ни на берегу, ни в воздухе. А так как ни один рыбак, лодочник, огородник или портовый рабочий любой части мира в этот час не может не работать, иначе он умрет с голоду, то абсолютно ясно, что все попрятались из-за нашего появления и, наверно, осторожно выглядывают из-за укрытий.
* * *
В течение всей кампании мы старались упреждать своими действиями противника, начиная с момента борьбы за развертывание на 12-футовом астраханском рейде, и не один раз благодаря внезапности и настойчивости это удавалось флотилии.
На этот раз инициатива явно в наших руках. Мы нападем первыми. Время и место для удара выбрано советским флотом.
Но насколько этот удар внезапен для врага?
Еще одна мысль успевает прийти в голову.
Поскольку белогвардейские корабли не вышли, а самолеты не вылетели, значит, предстоит драться с береговой обороной и гарнизоном, прикрывающими флот и все добро, награбленное у нашего народа. А раз так - предстоит бой с англичанами: на суше нет ни одного добровольческого солдата или персидского аскера.
Однако это не война против Англии. Если бы Энзели было оккупировано американскими либо французскими войсками, очевидно, мы все равно добивались бы ликвидации вражеского гнезда.
Ну что ж! В Финском заливе войны с Великобританией тоже не было, но балтийцы успели утопить подводную лодку «L 55», несколько миноносцев и торпедных катеров, прежде чем правительство его величества вынуждено было отозвать свои силы из Балтийского моря. Может быть, и каспийцы сумеют постоять за себя? Вернее - за интересы Советского государства.
Хорошо, что в точке развертывания эскадру нагнал «Пушкин» и, как говорится, с ходу вступил в бой. Его 130-мм пушки - хорошее добавление к артиллерии «Розы Люксембург».
Это сила, особенно для борьбы с береговыми батареями.
* * *
Итак, до начала развертывания не было никаких помех. Мы не только не встретили дальнего морского или воздушного дозора на подходах, но даже у входа в порт не обнаружили ближнего охранения или брандвахты.
Можно сказать, что пока флотилия несет потери от ветхости или неисправности собственных кораблей или механизмов.
* * *
Батареи молчат, хотя головные корабли эскадры уже находятся в пределах дальности их обстрела. Что это? Хитрость? Может быть, не хотят спугнуть преждевременными выстрелами, чтобы потом иметь больше времени для огня при нашем отходе? Прием не новый, но так ли это?
Пусть не осудят читатели командира «Деятельного» за то напряжение, в котором были мысли и нервы в эти минуты. Тот, кому пришлось хоть раз маневрировать на чистой воде под дулами шестидюймовых пушек врага, на короткой дистанции (35 кб), на манер учебного щита, идущего малым ходом, даже не имея средств дымовой завесы, - тот не бросит в меня камня. При этом особенно тягостно выжидать, если сам не ведешь огня. А мы должны были молчать.
Впрочем, мысли мыслями, нервы нервами, но мы, конечно, продолжали точно выполнять свою задачу, только искренне удивляясь, почему англичане не посылают нас на дно.
* * *
Наконец по флажному сигналу с «Либкнехта» - «действовать по плану» - отдельные группы начали движение по трем основным направлениям (7 час. 15 мин.):
на SO, в направлении мыса Сефидруд, малым ходом двинулись первые канлодки и за ними транспорта;
прямо на S, ориентировочно на Казьян, начали сближаться с берегом «Карл Либкнехт» и крейсера;
одновременно, ложась сперва на входной мол, а затем последовательно склоняясь к W, - «Деятельный» и «Расторопный», левым бортом к Энзели, увеличив ход до двенадцати узлов.
* * *
Расстояние до мола тридцать пять-сорок кабельтовых. Для наших пушек - рано.
Туман разредился, затем рассеялся без остатка, как будто его и не было. Теперь крыши военного городка, мол, порт и город на западном берегу и даже мачты судов в Мурдабе видны вполне отчетливо.
Ожидаем, что каждую секунду темноту под деревьями Казьяна может прорезать блеск залпа… Но его нет. Вообще нет никакого движения со стороны противника.
Обращаюсь к Чирикову:
- Разрешите начинать?
- Начинайте маневр, а с огнем повремените. Надо осмотреться.
Снежинский переходит на кормовой мостик. Мы связаны переговорной трубой.
Старшинам орудий даются личные указания о целях на перешейке за городом.
«Расторопный» увеличил интервал до двух миль в сторону запада, после чего оба миноносца уменьшают ход до среднего и медленно продвигаются параллельно берегу.
* * *
Возглас дальномерщика:
- Вижу батарею… смотрит на нас! Отстранив его, быстро нахожу левее восточного мола (за ним и в глубине) темную полоску и на ней что-то вроде двух установок. Расстояние и условия освещения таковы, что либо это палуба плавучей батареи «Которосль», либо… нет!
Наблюдению мешает землечерпалка, стоящая в канале между молами, и то обстоятельство, что все, находящееся на восточном берегу, проецируется на фоне темного парка или леса. Очевидно, это было учтено при выборе позиции для батареи.
Но долго разглядывать нет времени. «Деятельному» состязаться с шестидюймовками бессмысленно, и наконец через две-три минуты из-за перемещения миноносца батарею заслоняет западный мол, и мы выходим на траверз западных ворот города. Пора начинать огонь.
Хотя на пляже до Кечелала никаких укреплений или окопов не видно, пора начинать огонь, чтобы привлечь сюда внимание.
Начдив разрешает.
Даются первые установки к приборам.
В этот момент - а это было 7 часов 19 минут - «Карл Либкнехт», находившийся в двух милях у нас за кормой, открыл огонь, очевидно по Казьяну.
Буквально через минуту сделал первый залп «Деятельный», а вслед за ним «Расторопный», каждый по своему участку берега. Вслед за первыми - методично пошли остальные залпы. Темп был немного повышен, чтобы восполнить отсутствие «Дельного».
Насколько позволял видеть дальномер и бинокли, пляж от города до Кечелала, шоссейная дорога и отдельные домишки и шалаши оставались абсолютно безлюдными.
Еще минут через пять долетел густой бас 130-мм пушек «Розы Люксембург».
С этого момента огонь по берегу стал нарастать и постепенно перешел в сильную канонаду, то затухавшую, то усиливавшуюся.
Бой начался.
* * *
Огонь противника?
На «Деятельном» его не заметили. Самойлов, делясь впечатлениями после боя, рассказывал, что одна из береговых батарей сделала до двенадцати залпов, после чего замолкла.
Поскольку безмолвную плавучую батарею (у входного мола) мы видели, вести огонь могла только батарея, расположенная восточное Казьяна, то есть в семи-десяти милях от нашего места. В общем грохоте боя мы могли ее не слышать, тем более что эта батарея должна была стрелять по крейсерам либо по десанту. В нашем районе всплесков не было видно.
* * *
Еще одно событие должно было начаться по плану развертывания.
Сейчас, в 7 часов утра, далеко на NW (около семидесяти миль по берегу) должен был по приказу перейти персидскую границу Ленкоранский кавдивизион, заранее сосредоточившийся в Астаре. Забегая вперед, можно сказать, что эта группа, сопровождаемая со стороны моря «Пролетарием» и «Астрабадом», форсированным маршем приближалась к Энзели с запада, нигде не встретив сопротивления. Она подошла к городу поздно вечером, когда все боевые действия под Энзели были уже закончены.
Корабли этой группы вошли в гавань на следующее утро, 19 мая, почти никем не замеченные. И хотя о кавдивизионе никаких упоминаний в официальной литературе или воспоминаниях участников почти нет следов, надо полагать, что дивизион и его корабли поддержки свою роль бесспорно сыграли.
Нетрудно догадаться, что как только эта группа пересекла границу, то об этом тотчас было донесено английскому командованию в Энзели, поскольку телеграфная связь с Астарой продолжала действовать. Следовательно, депеша могла быть получена адресатом в период времени от 7 часов 15 минут до 7 часов 45 минут. Но в данном случае важнее не время по часам, а то обстоятельство, что сообщение о переходе границы поступило в момент, когда весь горизонт от края до края был заполнен советскими боевыми кораблями и транспортами с десантом, продвигающимися к берегу, и когда раздались первые залпы, не оставлявшие сомнений о серьезности намерений большевиков.
Одновременно с ударом по Энзели, отрезанием его от Решта приближавшаяся группа должна была показать масштаб всей операции и создать впечатление о полном окружении английских сил, что не могло не повлиять на решение обороняющихся.
Первый удар. Демонстрация. Высадка
Не знаю, на каком по счету залпе «Деятельного», но точно помню, что еще на первом галсе (левого борта), следовательно, около 7 часов 25 минут раздался за кормой грохот пушек «Розы Люксембург». Минуту спустя донесся другой солидный залп, и кто-то из смотревших на восток доложил, что это стотридцатки «Пушкина».
Таким образом, опережая утвержденный план почти на полтора часа, главный калибр флотилии нанес удар по центру вражеского гнезда - Казьяну, не выжидая реакции противника на артиллерийскую демонстрацию маленьких миноносцев {105}. Причем, судя по интенсивности огня, стреляли одновременно все крейсера (включая «Австралию»).
На «Деятельном» их канонада была воспринята с чувством большого облегчения - с этого момента вражеской обороне явно было не до нас.
Надо сказать, что общая картина получилась довольно внушительная, так как временами огонь с моря велся от Кивру до Кечелала, причем стреляло до девяти кораблей почти из тридцати средних стволов, не считая мелких калибров истребителей. Несомненно, что в этих условиях английскому командованию трудно было сразу разобраться в намерениях большевистского флота. Когда же прошло достаточно времени после ошеломляющего впечатления первых залпов, мы были удивлены непонятной медлительностью обороняющихся. В тот момент мы еще не знали двух важных обстоятельств. А именно того, что один из пристрелочных снарядов «Розы Люксембург» разорвался в помещении британского штаба, и… того, что советское (декретное) время, по которому жила и воевала Каспийская флотилия, опережало официальное британское время в Энзели на два часа.
И то и другое оказало значительное влияние на ход событий, разыгравшихся утром 18 мая.
Главарт флотилии Борис Петрович Гаврилов, несмотря на высокий ранг, присвоенный ему на время операции {106}, как истый артиллерист, не мог отказать себе в удовольствии лично управлять огнем 130-мм пушек «Розы Люксембург», на которой он держал свой флаг. Даже сорок лет спустя Гаврилов скромно считал свой успех случайным {107}. И в какой-то мере он прав, поскольку никто на флотилии, включая и главарта, не знал, где именно размещается штаб энзелийского гарнизона. Но целиком согласиться с ним все-таки нельзя. Для выяснения истины лучше предоставить слово самому главарту, который после сообщения о том, что начиная с совещания в Баку он не получал никаких приказаний командования относительно выбора целей, которые следует поразить в Казьяне, затем продолжает в своем письме:
«…Рассматривая в бинокль береговую полосу, я увидел несколько незначительных одноэтажных домиков, а среди них группу домов покрупнее и приказал по ним огонь…» (Гаврилов лично обошел наводчиков орудий, чтобы проверить, правильно ли понято целеуказание. - И. И.)
«…Первый и второй снаряды упали близко от цели… Стрельба затруднялась тем, что крейсер, бывший до вооружения водоналивным судном, оказался с пустыми трюмами, почему даже на слабой зыби его сильно раскачивало. Если один залп падал вплотную у борта, то второй переносило далеко в Мурдаб… пришлось темп огня приспособить к качке, после чего огонь сделался удовлетворительным…
…Вот почему снаряд, попавший в штаб, был, конечно, случайным. Впоследствии я подходил к этому зданию - это высокий кирпичный дом, левый верхний угол которого был разбит…»
Итак, хотя дислокация британского штаба была неизвестна, все же выбор самого большого здания и его поражение, несмотря на качающуюся платформу 130-мм пушек, надо целиком отнести к решению и к искусству главарта. Это так же верно, как и то, что колонизаторы привыкли располагаться в лучших домах оккупированной ими местности, убежденные в том, что никто не посмеет беспокоить их сон. Можно держать пари, что именно это убеждение мешало им проверить бдительность караулов и наблюдательных постов, так как одна вывеска с наименованием «Войска его величества» должна была, по их мнению, вселять трепет в «туземцев» и служить гарантией неприкосновенности.
Очевидно, в том же духе рассуждали засыпающие на постах сигнальщики и часовые «его величества», что подтверждается всей историей колониальных войн до того момента, пока на историческую арену не вышли большевики, первый залп которых рассеял подобные иллюзии.
Именно в моменте первого залпа - 7 часов 19 минут по советскому (декретному) времени - заключался второй секрет этого злополучного для англичан дня. Надо признаться, что этот секрет был неожиданным не только для защитников Энзели, но и для всех советских участников операции.
На дистанции открытия огня (около сорока кабельтовых) Гаврилов видел в большой «цейсс» розовое облако раздробленного кирпича и фигурки разбегавшихся англичан, но никак не мог рассмотреть, в штанах они были или нет.
С нескрываемым злорадством передавали нам после боя энзелийцы пикантные подробности того, как офицеры выпрыгивали из окон в чем мать родила.
Вероятно, в этих показаниях очевидцев было немало преувеличений, рожденных ненавистью к интервентам, однако основное их содержание не подлежит сомнению, оно было подтверждено другими источниками.
Так или иначе, но вслед за первым залпом советского крейсера из окон и дверей поврежденной штаб-квартиры, так же как из смежных домов, вокруг которых тоже рвались крупные снаряды, начало выскакивать начальство 39-й бригады и других учреждений гарнизона Энзели. При этом вполне естественным в сложившейся обстановке было то, что прыгающие и бегущие джентльмены искали укрытий в канавах парка и за капитальными стенами складских строений Казьяна. Однако крайне досадным обстоятельством этого спортивного кросса было то, что он происходил на глазах проснувшихся в полотняном городке не только солдат Варвикского и Норс-Стаффордского батальонов, но и на виду у всех гурков и сикхов, воспитанных при помощи капральских палок на чувстве высокого уважения к своим сахибам, «несущим бремя белого человека» {108}.
Поскольку прежде других пострадал штаб, то совершенно закономерно, что управление обороной оказалось нарушенным, во всяком случае на первом этапе боя.
Помимо самого факта экстренного «рассредоточения» штабных командиров по кустам, оказалось, что большинство из них было одето далеко не по уставу, несмотря на то что тропическая форма одежды, которой пользуются британцы на Ближнем Востоке, сама по себе предоставляет исключительно большие льготы. Одним словом, представители колониальной армии Великобритании разбегались по кустам не в уставных трусиках и даже не всегда успев скинуть ночные пижамы. Что дело обстояло так, не подлежит никакому сомнению. Даже сами англичане, не потерявшие чувства юмора, при последующих беседах признавались в этом косвенно, укоряя нас за то, что мы «воюем не по правилам»: ведь, «по давней традиции, освященной веками, уважающие себя люди никогда не воюют на Востоке ночью, а спят в это время, оставляя для сражений дневное время». Причем этот универсальный обычай не ввезен из Европы, а заимствован пришельцами у порабощенных народов.
Мы далеки от мысли обвинять в трусости всех английских офицеров. Среди них попадаются очень отважные и упорные воины, не столько патриоты, сколько спортсмены, но утром 18 мая они были поставлены обстоятельствами в непривычные условия: большевики открыли огонь, когда все они еще крепко спали под москитными сетками.
Так произошла «энзелийская побудка»! Да еще в самой классической форме, несмотря на то что с 19 августа 1919 года прошло всего только девять месяцев.
Ликование балтийцев возрастало с каждым часом, но только на следующие сутки удалось выяснить, как дорого обошлось англичанам их запоздалое пробуждение.
На этот раз секрет успеха побудки заключался не только во внезапности нападения, как было в Кронштадте, но еще больше от расхождения часов, по которым жили обе стороны.
Оказалось неожиданно как для них, так и для нас, что когда еще в Баку планировалось начало тактического развертывания перед Энзели на 7 часов 00 минут, то никто не задумался о том, что это будет обычное бакинское время (6 час. 00 мин. по третьему поясу), дополненное декретным часом. Поэтому, когда пунктуально было начато развертывание с почти одновременной посылкой первого залпа с «приветом» от «Карла Либкнехта» в 7 часов 19 минут (а затем - от «Розы Люксембург»), то в этот момент стрелки всех английских часов как в штабе, так и в лагере или на постах и батареях «его величества» показывали 5 часов 19 минут - по второму поясному времени {109}. Вот почему все спящие, а также те, кому не полагалось, видели в эти мгновения самые сладкие предутренние сны.
Кто же воюет в 5 часов утра?
Опять эти ужасные большевики, не считаясь с установившимися традициями, с правилами хорошего тона и тем более с «сферой британских интересов», бесцеремонно вторглись в район, давно занятый 39-й бригадой, и начали боевые действия в самое неподходящее время суток.
Да, так именно и было! И не в первый раз, если учитывать опыт Петровска, форта Александровского, Красноводска, Баку, Ленкорани и Астары. Очевидно, времена изменились, если дополнительно вспомнить Балтийское и Белое моря, Мурманск, Одессу и другие пункты, эвакуированные англичанами. И напрашивался общий вывод: очевидно, так будет и впредь, скоро англичане будут изгоняться отовсюду, куда они явились в качестве непрошеных гостей и захватчиков, с оружием в руках, независимо от того, какими бы лицемерными предлогами ни прикрывались их блокады или интервенция.
* * *
Итак, обстановка стала частично проясняться. Внезапностью «энзелийской побудки» можно было объяснить полное расстройство управления обороной Энзели и непонятную вначале медлительность действий англичан.
Объяснить - да! Оправдать - нет! Хорошая система обороны должна предусматривать быстрый выход из любого шока, даже вызванного неожиданным ударом противника.
* * *
На третьем или пятом галсе, когда «Деятельный» вел редкий огонь левым бортом, будучи обращен носом на вест, над заливом Мурдаба показался очень маленький колесный моноплан, поднимавшийся пологой спиралью в сторону гор. Это было так ново, что привлекло всеобщее внимание на мостике, у пушек и на верхней палубе.
Калачев успел поднять однофлажный сигнал: «Неприятельский самолет!» Однако расстояние было настолько велико, что никто не помышлял о стрельбе. Но на случай, если бы англичанин, набрав высоту, вздумал повернуть в нашу сторону, к единственной 37-мм пушчонке на специальном вертлюге, позволявшем ей стрелять в зенит, был вызван на кормовой мостик комендор, который один умел обращаться с этим кустарным приспособлением в виде «глаголя» и держал на почтительном расстоянии английских «сосунков» {110}, когда в зиму 1919 года они ежедневно налетали с бомбами на наши корабли, неподвижно стоявшие во льдах астраханских проток.
Но так же неожиданно, как он взлетел, моноплан пошел на посадку и скрылся в дымке, закрывающей даль за лиманом. Что означала эта попытка вылета, мы поняли только после операции.
* * *
Помимо наблюдения за разрывами фугасных снарядов или шрапнелей, чем был занят командир корабля, стоявшие на мостике - включая начдива - следили неотступно за выходом из порта на случай возможной атаки торпедных катеров. Это определялось тем, что «Деятельный» находился ближе всех к молу. По той же причине я просил «гостей» {111}, чтобы они смотрели за лиманом Мурдаб, вернее за поведением судов, стоящих в заливе, и сообщали об изменениях обстановки, поскольку это можно было разглядеть через высокую стенку мола. Но самым ответственным объектом для наблюдения сигнальщиков и моих помощников являлось движение плавучих средств через пролив, так как в изменении режима плавания между причалами города и Казьяна был весь смысл наших стараний и расхода боевых снарядов.
Минут пятнадцать пролив оставался удручающе пустынным, и ни один киржим, к великой моей досаде, не пересек фарватера. Я начинал уже отчаиваться и думал о бесполезности нашей затеи, когда после очередного поворота на обратный галс (правым бортом) несколько голосов, стараясь перекрыть носовую 75-мм пушку и друг друга, закричали:
- Пошли… стеной!… Тронулись!…
- Десятки киржимов и катеров!…
- Настоящий аврал!…
И так далее в этом же духе. С радостью убедившись в дальномер, что действительно противник начал переброску на западный берег по крайней мере батальона индусов {112}, я приказал подсчитывать число катеров и шлюпок и тотчас вызвал к переговорной трубе Снежинского:
- Ради аллаха, не бейте по киржимам! Иначе спугнете, бросятся обратно!… Пусть переправляются без помех…
- Ясно!
Начдив полностью одобрил и дал семафор на «Расторопный», хотя Калачев от Кечелала не мог еще видеть запоздалого, но нужного нам маневра английских сил «по внутренним операционным линиям», как пишется в учебниках.
Следующим побуждением Чирикова было донести комфлоту об успехе демонстрации миноносцев, но когда мы (продолжая методичный огонь по пляжу) стали искать биноклями «Карла Либкнехта», то оказалось, что:
против Казьяна медленно маневрируют «Роза Люксембург» и «Пушкин» и (как кто-то сострил: «Через час по столовой ложке») посылают по одному-два снаряда в городок;
на горизонте, прямо на ост, виден флагман, все фалы которого заняты какими-то сигналами; ближе к берегу - «Австралия», ведущая огонь по невидимым от нас целям;
еще дальше к востоку заметны только трубы и мачты транспортов, «Карса» и «Ардагана», вплотную к малым глубинам, откуда доносится довольно интенсивная стрельба.
Не оставалось никаких сомнений, что высадка десанта уже началась, но из района маневрирования «Деятельного» она не была видна.
Позже тт. Самойлов и Озаровский кратко нарисовали следующую картину.
Развертывание группы десантных кораблей осуществлялось по плану. Три транспорта с кожановцами вытянулись по линии ост-вест, за ними, мористее, - транспорта снабжения. Обе линии самым малым ходом стали приближаться к берегу с расчетом подойти в назначенный район часам к восьми.
Канлодки шли на флангах этих линий, держась ближе к берегу. Наиболее удачную позицию заняла «Австралия» под командованием Лея. Сначала корабль стрелял совместно с крейсерами по Казьяну, но увидя, что противодействие отсутствует, приблизился почти вплотную к берегу и пошел к правому флангу намечаемого участка высадки, просматривая и простреливая каждый куст.
Смелее всех двинулся к пляжу тральщик «Володарский», забыв о том, что он своими действиями демаскирует предстоящий десант.
К 7 часам 30 минутам на шоссе была только застава с пулеметом, очевидно стоявшая здесь постоянно для контроля за въездом со стороны Решта. Она лениво обстреляла тральщик и скрылась на обратном скате дюн, когда «Володарский» сделал два или три выстрела из своей носовой 75-мм пушки.
После открытия огня крейсеров по Казьяну, минут через тридцать, из города появились отдельные подразделения пехоты, идущие форсированным маршем. Шли они разрозненно, малоорганизованно, частично бегом, залегая то фронтом на восток, то к морю. Общая численность не превосходила роты. Первые же разрывы снарядов «Австралии» внесли расстройство в английскую роту, и она рассеялась среди холмов.
Приблизительно еще через тридцать минут из казьяновского парка появились маленькие грузовые «фордики», битком набитые индусами, которых подбросили почти до селения Кивру и заставили окапываться, оседлав шоссе, в сторону моря, за первой грядой дюн. При этом видно было, что английские пулеметные взводы располагаются сзади индусов не то как опорные пункты обороны, не то в роли полевой жандармерии.
«Володарский», приткнувшись раза два носом к берегу для разведки глубин, отошел к ближайшему транспорту. После сигнала подошедшего «Карла Либкнехта», приняв на борт около двух взводов, тральщик начал высаживать бойцов первого броска прямо в воду, на глубинах в половину человеческого роста, стреляя при этом через их головы из своей носовой 75-мм пушки по ближайшим британским пулеметам.
В это время транспорта «Березань», «Колесников» и «Паризиен», став на якоря, спустили все свои шлюпки, которые, будучи набиты десантниками до предела, двинулись на веслах к пляжу. Никакого порядка при этом не было. Над всем царил единый, общий порыв - возможно скорее добраться до берега и сцепиться с англичанами раньше других.
Суматоха и беспорядок увеличились, когда первые шлюпки, с ходу врезавшиеся в берег, были залиты набегавшей с кормы прибойной волной. Для наблюдавших картину высадки с транспортов «накат» казался совершенно безобидным, каким и был на самом деле, но для тех, кто имел только волжский опыт и не умел проходить прибой, отдавая с кормы стоп-анкер, эта волна явилась причиной «криминала». Прибой развернул опустевшие шлюпки лагом, затопил часть из них, перевернул и после нескольких ударов о грунт оставил лежать в песке с расшитыми днищами и уже совершенно непригодными к употреблению.
Только теперь выяснилось, что в первые шлюпки попрыгали с транспортов главным образом десантники, которые сами же взялись за весла, а те немногие гребцы из команд транспортов, которым удалось попасть на шестерки и вельботы, добравшись до пляжа, не захотели возвращаться и приняли участие в борьбе за береговую полосу. Приняв морскую ванну, они через минуту уже перебежками старались пробиться к шоссейной дороге, совершенно забыв о шлюпках. То обстоятельство, что у большинства из них оказались карабины, показывает на то, что это нарушение дисциплины было преднамеренным.
Если бы «Володарский» не проявил инициативы, отбуксировав уцелевшие шлюпки обратно, то транспорта рисковали остаться совсем без средств сообщения с берегом и дело могло бы обернуться весьма печально - к этому моменту успело сойти на землю не более одной десятой десанта. Надо помнить, что из трех намеченных по плану тральщиков, которые должны были высаживать кожановцев, под Энзели оказался только один «Володарский», а из двух истребителей один находился в распоряжении «Розы Люксембург» против Казьяна, а другой был занят в качестве посыльного судна при комфлоте. Больше катеров при эскадре не имелось {113}. Результатом этих ошибок и просчетов было не только замедление темпов высадки, но еще хуже было то, что она производилась небольшими «порциями» и фактически в одной точке вместо одновременной атаки пляжа на широком фронте.
Неприятно вспоминать об этом, но необходимо для того, чтобы подобное не могло повториться в будущем.
Приходится признаться, что в данной операции боевой порыв и стремительность атаки кожановцев оказались выше, чем дисциплина и организованность, которые так необходимы десанту в критический момент - при бое за береговой плацдарм.
Как потом рассказывал Озаровский, в его памяти навсегда запечатлелась картина, широко использованная художниками и кинорежиссерами как типичная для изображения матросских десантов почти на всех морях. Это тот момент, когда богатыри в тельняшках прыгают с высадочных средств в прибойную волну и, не дождавшись подхода вплотную к берегу, пробиваются вперед по грудь в воде с криками «ура», держа винтовки высоко над головами.
Однако этой картиной любоваться было некогда. Десант начинался совершенно неудовлетворительно и с большим риском для успеха всей операции.
В конечном счете та самая воля к победе и стремительность действий кожановцев, которые скомкали первоначальный план боя за высадку, создали перелом обстановки, чему в значительной мере помогло удачное взаимодействие с кораблями флотилии.
Перелом определился тем, что из-за дерзкой атаки первого броска, не остановившегося в ожидании высадки главных сил, не получилось паузы или заминки, и это вместе со своевременной поддержкой артиллерии канонерских лодок дало возможность захватить плацдарм на берегу.
Расстройство управления у англичан не позволило им своевременно усилить оборону, а удачная демонстрация у Кечелала привела к тому, что второй индусский батальон, использованный в качестве главного резерва, подоспел на рештинское направление только часа через два, в изрядно измотанном виде, проделав две переправы через пролив. Но общий темп событий был настолько стремительным, что батальон так и не успели ввести в дело.
Почти невероятно, но факт, что в то время, как один тральщик и несколько шлюпок продолжали медленно перевозить основной состав десантных батальонов, бойцами первых взводов в относительно короткий срок были выполнены следующие задачи (причем ценою потери только семи или восьми раненых моряков):
перерезаны все провода, шедшие от Энзели на Решт, по обеим сторонам шоссе, включая и линию индоевропейского телеграфа, следовательно, была прервана проволочная связь не только со штабом дивизии, но и с высшим командованием в Багдаде;
сбита застава на шоссе приблизительно в составе пулеметного взвода, которая, подобрав раненых, стала отходить на запад, в сторону Казьяна, постепенно обрастая подходящими пополнениями; тем самым Энзели был отрезан от Решта, а следовательно, и от всего хинтерланда;
выставлен заслон (первоначально в составе взвода), фронтом на восток, для того чтобы задержать какие-либо части, могущие подойти на помощь из Решта. Значительно позже, примерно к полудню, этот взвод вырос до отдельного батальона, который продвинулся до моста через Сефид-Руд и выслал вперед охранение и небольшие разведотряды с расчетом войти в связь с отрядами джангалийцев Кучук-хана.
Теперь бой перемещался по оси шоссе, в сторону Казьяна.
У места высадки стал налаживаться порядок, тем более что этот участок пляжа уже не обстреливался противником. Главным просчетом англичан при организации обороны побережья было полное отсутствие артиллерии, хотя бы полевой. Не ясно было, куда исчезла 8-я батарея «Королевской полевой артиллерии» {114}, приданная 39-й бригаде, о которой мы знали по данным разведки. Очевидно, она осталась в Реште. Во всяком случае у наших канлодок не было достойных целей, и каждый английский пулемет, рискнувший открыть огонь, тотчас накрывался несколькими снарядами с кораблей даже без вызова огня со стороны десанта. Канлодки маневрировали вплотную к берегу, насколько позволяли глубины {115}, а таинственные береговые батареи не давали о себе знать.
Действенностью прямого огня поддержки объясняется и тот факт, что, несмотря на численное превосходство, англичане ни разу не встали во весь рост для контратаки, а переползали, отходя от одного рубежа к другому.
Твердая рука Ивана Кузьмича Кожанова почувствовалась сразу, как только он сошел на берег с одним из первых эшелонов, переправлявшихся на «Володарском».
Бойцы, высадившиеся в спешке, вразброд, стали находить свои подразделения. Комбаты начали получать частные задачи в соответствии с новой обстановкой.
На берегу появился пост СН и С, высаженный с отряда канлодок.
И все же, несмотря на самые энергичные меры, к 9 часам - спустя час после фактического начала высадки - на транспортах еще оставалось более шестидесяти-семидесяти процентов общего состава отрядов.
К счастью, события развивались так, что главная наша ошибка не отразилась на конечном итоге операции.
Демонстрация миноносцев полностью удалась
Мы смотрели в бинокли (и дальномер), как в театре, поскольку нам никто не мешал. Утренняя дымка держалась где-то в предгорье, за Мурдабом, а на переднем плане видимость была отличная.
Сознание того, что сейчас (8 часов с минутами) где-то в пятнадцати или двадцати верстах к востоку, по-видимому, уже начали высаживаться кожановские орлы, а в это же время определенная часть индусов накапливается на западной окраине города, как-то сразу всех нас наполнило радостью. Усилия миноносцев не оказались напрасными.
С каждым галсом миноносцы сближались с берегом на два-три кабельтова, делая поворот в его сторону.
Разрыв 75-мм фугасного снаряда дает слабый выброс при падении в мокрый песок, поэтому мы старались класть снаряды в воду, вплотную к самому урезу, что давало эффектные фонтаны. Но особо внушительное впечатление производили из-за неподвижности воздуха нарочито низкие разрывы шрапнелей - не успевали расплываться предыдущие, как над перешейком между морем и лиманом появлялись клубки новых разрывов.
Однако, как мы ни изощрялись в искусстве создавать «шум и гам», было ясно, что эта комедия через несколько минут исчерпает свои возможности.
Офицер, командовавший батальоном гурков или сикхов, был с головой, он не выводил их в район обстрела для непосредственной обороны пляжа, тем более что наша артиллерия не трогала лачуг, которыми начинался город. Сзади миноносцев (хотя бы для виду) не было ни одного транспортного судна. Наоборот - все корабли эскадры к этому времени постепенно переместились на восток. Ближайшим был крейсер, стрелявший по Казьяну. Теперь все зависело от того, как {246] скоро командир индусского батальона получит приказ об оттягивании своей части в порт для обратной переправы.
* * *
Во время очередного поворота на обратный галс комендор Гридин всунул полкорпуса через ограждение рубки (стекла были опущены из-за стрельбы) и, улыбаясь, сказал отнюдь не уставным тоном: «Греется, чертовка!» - показывая на свою пушку.
В первый момент никто ничего не понял. Но потом я сообразил, что это является своеобразным продолжением разговора в Петровске, когда командир обещал томившимся от вынужденного безделия пушкарям, что придет еще время, когда стволы пушек будут разогреваться от стрельбы.
Теперь этот момент наступил. Несмотря на относительно медленный темп огня, после тридцатого или тридцать пятого выстрела ствол 75-мм пушки все же обжигал руку.
Это всегда хорошо, когда слово командира сказано не зря. Но данный мелкий эпизод я записал потому, что сказанное комендором в Петровске сам давно позабыл, хотя говорил в то время вполне убежденно. А сегодня убедился в том, что слово командира, сказанное хотя бы вскользь, крепко запоминается подчиненными. А раз так, значит, ты обязан следить за каждым своим словом, произнесенным перед товарищами.
Кстати, и пушкари сдержали свое слово. Ни одного пропуска в залпе, ни одной осечки, ни одного клевка. Вы скажете, что так и должно быть? Возможно, но я только напомню, что штаб не разрешал нам с начала кампании ни одной практической стрельбы, ни одного поверочного выстрела (даже после смены масла в компрессорах). Следовательно, комендоры (Гертнер, Папаша - Зубков, Гридин и др.) в последний раз стреляли из этих пушек осенью 1919 года, а я, командир корабля, слышал их голос впервые.
* * *
Вот что значит, когда внимание занято каким-либо одним делом.
Только сейчас мелькнула мысль о минных полях! Поздновато.
Весь плес перед портом многократно проутюжили «Деятельный» и «Расторопный», против Казьяна тралили своими днищами крейсера; дальше - канлодки и транспорта. Ясно, что никаких минных полей нет.
Слава аллаху! Тем более что все равно тралить было некому и нечем. Осталось так и не ясно, «благожелатель» врал в телеграмме от страха и добрых чувств или ему было за это заплачено? Узнаем в свое время. А сейчас не до того.
Переговоры
Много раз после окончания операции возникали споры о том, чем она была начата утром 18 мая - артиллерийским залпом или ультимативной радиотелеграммой?
Что «первое слово» принадлежало Каспийской флотилии - это бесспорно. Но поскольку английская сторона по вопросу об Энзелийской операции (или побудке) хранит гробовое молчание, то ни в каких зарубежных источниках нельзя найти упоминания о моменте, когда британскому генералу была вручена первая телеграмма, содержащая ультиматум о сдаче Энзели вследствие присутствия в порту кораблей и имущества, принадлежащего России, которое может быть принято нами только под нашим контролем {116}.
Часы и минуты открытия огня известны точно по записям в вахтенных журналах, а именно - 7 часов 19 минут (советского декретного времени для III пояса). После изучения соответствующих материалов можно утверждать, что почти одновременно с первым залпом и даже на несколько минут раньше радиостанцией флагманского эсминца «Карл Либкнехт» была начата передача текста телеграммы для береговой радиостанции в Казьяне, в адрес английского командования.
Однако при этом надо помнить, что для того, чтобы впервые «войти в связь» с иностранной рацией, с которой до того не было практики сношения, а затем, проверив принятый текст, перевести его на английский язык и представить начальству, требуется немалое время даже при самой блестящей организации штабной службы и наличии соответствующих лингвистов в числе радистов и офицеров штаба {117}. Если при этом учесть, что огонь «Розы Люксембург» непосредственно повлиял на деятельность некоторой части британского штаба в Энаели, то надо полагать, что ультиматум советского командования дошел до сознания начальника гарнизона одновременно с докладами об обстреле побережья на всем фронте от Хуммама до Кечелала, то есть тогда, когда флотилия закончила тактическое развертывание, каждая из боевых групп уже приступила к выполнению своих задач, а Ленкоранский кавдивизион двигался от Астары форсированным маршем вдоль побережья.
После того, как британская радиостанция подтвердила получение телеграммы комфлота, тотчас последовала путаная передача, принятая частично, в которой понятными были только слова «британское командование» и «требует», однако спустя некоторое время последовал вполне вразумительный ответ в том же духе, что… «по существу предложений русского командования генерал не вправе принимать самостоятельное решение и запросит сейчас же Тегеран, но так как для получения ответа потребуется определенное время, британское командование просит приостановить какие-либо военные действия…». Подпись была: «Бригадный генерал Чемпэйн» {118}.
Кроме того, сообщалось, что для переговоров относительно перемирия будут высланы парламентеры.
Комфлот дал согласие на двухчасовой перерыв. Но интересно отметить, что в одном из донесений в Москву (после операции) и в своем рассказе «Взятие Энзели» Раскольников это согласие на перемирие мотивирует не столько существом просьбы Чемпэйна, сколько тем обстоятельством, что «высадка» десанта протекала медленно и не была еще закончена». Вот почему, подняв сигнал о прекращении огня, он не приостановил высадку кожановских отрядов.
На первую договоренность и последующие сигналы ушло не менее часа, огонь с кораблей начал затихать приблизительно в 8.30-8.40. Однако несложная хитрость с продолжением высадки была вскоре замечена противником, что и послужило предметом бесплодной дискуссии при помощи обмена новыми радиотелеграммами.
Когда, значительно позже, на эскадру прибыл Крачлей в качестве парламентера, он также пытался протестовать. Но в обоих случаях англичанами была допущена ошибка, так как бригадный генерал требовал не приостановки высадки, а «возвращения десантных войск на корабли!». На что командующий флотилией резонно отвечал, что обратная посадка десанта явилась бы не приостановкой военных действий, а была бы отступлением, на что он пойти не может. Независимо от убедительности доводов спорящих сторон, дискуссия была нам на руку: кожановцы хотя и медленно, но продолжали высаживаться на берег на глазах у советских кораблей и английских войск, окопавшихся в садах предместий Казьяна.
На «Деятельном» не знали о деталях радиопереговоров, кроме самого факта их начала, перехваченного нашим радистом. Поэтому излагаемый ход обмена первыми радио является результатом бесед со штабными командирами на «Карле Либкнехте» после операции, когда миноносцы стояли уже у стенки энзелийского порта {119}. Но прежде чем рассказать о дальнейшем ходе переговоров, целесообразно напомнить о своеобразных «вставных эпизодах», происшедших в период начавшегося перемирия, участие в которых «Деятельного» определилось его позицией вплотную от входа в гавань.
Закончив успешную демонстрацию, мы с «Расторопным» повернули обратно от района Кечелала и маневрировали малыми ходами против входа в порт, в расстоянии двух или трех миль от головы мола.
На мостике появилась знакомая фигура механика, как всегда с промасленной обстрижкой в одной руке. Вид спокойный, лицо непроницаемое. Но я уже знаю, что это означает или неполадки в котлах или в машинах, или еще какое-либо ЧП.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги