Кавказская крепость

1

Рамазанов сегодня раньше, чем обычно, пришел на работу. На свежую голову еще раз изучил оперативные и следственные документы по делу на участников ликвидированной в республике антисоветской организации, но ответа на мучивший его вопрос так и не нашел. Одно было ясно: упущен важный момент, восстановить который не было теперь никакой возможности.

Из материалов дела, собранных оперативным путем, выходило, что преступники, действовавшие в одном из районов Дагестана, были связаны с зарубежным эмигрантским центром. Однако установить канал этой связи чекисты не смогли. С учетом того, что враги активизировали свою подрывную работу, было решено привлечь арестованных к уголовной ответственности. Работники ОГПУ полагали, что при обыске, возможно, найдутся необходимые документы, которые помогут выявить канал тайной связи с заграницей. К сожалению, этого не случилось.

Во время следствия не был использован даже обнаруженный при обыске у главаря организации листок из какого-то враждебного журнала. Не смогли этого сделать по непростительной причине: листок не был включен в опись документов, изъятых при обыске.

В ходе следствия были получены доказательства, свидетельствующие о враждебной деятельности арестованных, направленной против коллективизации и других мероприятий Советской власти, проводимых в деревне. Советский суд сурово осудил их. Но один из важнейших вопросов остался без ответа. Не удалось выяснить, как листок эмигрантского журнала попал к врагам, действовавшим на советской территории. Рамазанов знал, что ОГПУ Союза, получив его отчет о завершении работы по ликвидации организации, обратит внимание на промах, допущенный дагестанскими чекистами. Радоваться чекистам было рано и по другой причине: обстановка в некоторых районах республики продолжала оставаться сложной.

Тридцатые годы.

В Дагестане, как и в других районах Страны Советов, шла коллективизация. В отличие от других зон страны, здесь она осложнялась некоторыми особенностями, связанными с наследием прошлого. Еще недавно в республике действовало более двух тысяч шестисот мечетей, двадцать церквей и двадцать пять синагог; их обслуживали более сорока тысяч служителей культа. На каждые двадцать горцев приходилось по одному духовному лицу. Вся эта армада содержалась за счет трудового люда. Мероприятия Советской власти, направленные на то, чтобы положить конец такому положению в республике, были встречены реакционным духовенством в штыки. Поэтому-то духовенство и являлось одним из главных орудий, использовавшихся свергнутыми классами против начавшегося колхозного движения.

Взять хотя бы Гоцинского, который долго и умело спекулировал на религиозных чувствах горцев в борьбе с Советской властью. Духовенство было идейным штабом политбандитизма. Горцы еще тогда убедились, что лжеимам хотел только одного — вернуть свои богатства и положение, отнятые новой властью.

Однако кое-кто, особенно в горах, в силу ряда причин находился еще в плену бредовых измышлений, распространителями которых были остатки имущих классов.

Кулацкие элементы, реакционное духовенство, неразоблаченные участники банд антисоветских формирований и кое-кто из интеллигенции, занимавший при старом режиме командное положение, сочиняли всевозможные небылицы о новой власти. Особое усердие в этом проявляла зарубежная эмиграция, под руководством иностранных разведок подливавшая масло в огонь, зажженный внутренними врагами. Особенно активизировалась ее подрывная деятельность после того, как партия большевиков, следуя заветам великого Ленина, приняла решение о коллективизации крестьянских хозяйств. В ход были пущены идейки врагов партии троцкистов, бухаринцев и других антипартийных групп, мешавших успешному строительству новой жизни. Враги партии и народа ловко использовали ошибки, допущенные на местах в начале коллективизации.

Большевики, зная, что противник не дремлет, принимали контрмеры для решительного пресечения подрывных действий врагов всех мастей. По поручению ЦК ВКП (б) со статьями выступил И. В. Сталин. В них он дал анализ всем перегибам и ошибкам, допущенным на местах при проведении коллективизации, и определил основные задачи по данному вопросу.

Враг действительно не дремал. Он начал изыскивать новые формы и методы борьбы с Советской властью, старался скомпрометировать саму идею коллективизации крестьянских хозяйств. К каким только подлостям и ухищрениям ни прибегали враждебные элементы! Дошло до того, что кулаки и их подпевалы начали распространять слухи, якобы большевики хотят «обобществить жен», призывают спать под «общим одеялом». К сожалению, находились отдельные люди, которые верили подобным антисоветским басням, а кое-где даже шли за врагом. Иначе как можно объяснить тот факт, что в ряде мест реакционерам из духовенства удалось спровоцировать антисоветские выступления?

2

Прогноз Рамазанова подтвердился. Чекисты Союзного ОГПУ, ознакомившись с докладной запиской Дагестанского отдела, сделали серьезное замечание в адрес последнего и приказали продолжать работу до выявления канала связи между внутренними и внешними врагами.

Через день после получения этого указания Рамазанов позвонил одному из работников центрального аппарата ОГПУ. Московский чекист сообщил Рамазанову, что по неустановленному каналу в Дагестан поступала не только антисоветская макулатура, но по нему, вероятно, шла за кордон и шпионская информация. Так, по крайней мере, думает руководство ОГПУ Союза.

Рамазанов медленно положил телефонную трубку. Он предупредил своего секретаря, чтобы тот никого к нему не впускал.

В минуты, когда Рамазанов испытывал трудности по службе, он всегда старался уединиться, чтобы собраться с мыслями. Чекист подошел к окну кабинета, из которого открывался вид на Каспийское море. Безбрежные просторы Каспия... Чайки резвятся над тихой водой. Рамазанов любил смотреть на спокойное море. В такие минуты ему вспоминались минувшие дни, разные случаи из трудной службы на одном из ответственных участков ОГПУ, важнейшего органа молодого Советского государства.

Воспитанный на лучших чекистских традициях, Рамазанов редко получал замечания от вышестоящего начальства. Учти чекисты оперативную обстановку республики, — возможно, этого не случилось бы. Главный промах заключался в том, что они недооценили опасность, которую представляла для новой власти в условиях Дагестана реакционная верхушка мусульманского духовенства. А ведь ему хорошо известно, что религия в руках коварных людей во все исторические времена служила средством для проведения нужной политики и защиты интересов господствующих классов. Рамазанову вспомнились походы крестоносцев, действия английского полковника Лоуренса, спровоцировавшего с помощью религиозных фанатиков выступления целых арабских племен. Он вспомнил также историю гибели Джордано Бруно, Галилея, Грибоедова и многих других сынов человечества, ставших жертвой религии и мракобесия. Религия — это игра на чувствах отсталых людей.

Следуя учению В. И. Ленина, Советское правительство в первые же годы после Октябрьской социалистической революции приняло декрет «Об отделении церкви от государства и школы от церкви».

Вождь Коммунистической партии Владимир Ильич Ленин знал, что, используя религиозные чувства людей, враги могут организовать новые «крестовые походы»...

Рамазанов отошел от окна. На его рабочем столе лежали архивные материалы. «Кто выступит против имама Дагестана и Северного Кавказа, — писал Гоцинский в 1918 году, — тот будет наказан розгами, отсечением рук и смертной казнью...». Али Касимович закурил, задумался. Перед его глазами встали трупы революционеров, повешенных по приказу Гоцинского на фонарных столбах в Порт-Петровске, когда город заполнили бандиты в мюридских чалмах. Гоцинский разорил десятки хасавюртовских хуторов и организовал поджог слободы Хасавюрт. Начальнику контрразведывательной службы Дагестанского отдела ОГПУ вспомнилась также трагическая история жены красного партизана из Темираула, которая, чтобы не попасть в руки лжеимама, отдававшего горянок на растерзание своим мюридам-головорезам, предпочла смерть, бросившись в Сулак.

В другой папке, лежавшей на столе, Али Касимович нашел материалы об убийстве кулацко-мулльскими элементами секретаря Касумкентского РК ВКП (б) Герейханова, тридцати трех активисток из числа горянок, селькоров газет и многих других активных проводников Советской власти в республике. Продолжая перелистывать документы, он натолкнулся на сообщение о том, как духовники боролись против светской школы, вытеснившей все религиозные учебные заведения, и как по приказу «светлейшего» шейха Али-Гаджи Акушинского были выброшены в реку все парты, привезенные для школы в Акушах.

«Нельзя забывать о сторонниках Гоцинского, Узун-Гаджи, Али-Гаджи Акушинского, Гаджи-Эфенди Штульского и разных известных и неизвестных шейхов, оставленных ими на территории республики», — думал Рамазанов, закрывая папку с документами о злодеяниях врагов.

Мысли его опять вернулись к переговорам с Москвой. Он попросил секретаря пригласить сотрудников службы на совещание. Через несколько минут все собрались в кабинете Рамазанова. По настроению начальника службы чекисты определили, что срочный созыв совещания связан с каким-то важным событием. Рамазанов, охарактеризовав вкратце оперативную обстановку в республике, остановился на вопросе, по поводу которого ОГПУ СССР сделало предупреждение.

Началась кропотливая работа дагестанских контрразведчиков.

1

Стояла осень. На берегах Босфора она всегда дождливая. Вечерело. Стамбул медленно погружался в сумерки. Начиналась вечерняя жизнь. Хотя столица Турции в 1923 году была переведена в Анкару, Стамбул еще долгие годы не терял своего значения в политической жизни страны. Он резко отличался от «большой деревни» — так турки называли свою новую столицу.

Ататюрк много сделал, чтобы поднять роль Анкары как нового политического, административного и экономического центра республики. Однако все эти меры не подорвали авторитета бывшей столицы когда-то могущественной Византийской империи.

Город, где встречаются Запад и Восток, Европа и Азия, где имперское прошлое окаменело в ансамблях храмов и мечетей, привлекал своей экзотикой не только туристов и путешественников, но и тех, кто «проворачивал» разные дела. И не случайно анкарцы все свои деловые встречи организовывали в бывшей турецкой столице.

Уже более часа Мехмет и Джим в Стамбуле. Несмотря на плохую погоду, они благополучно добрались до Хайдарпаши — азиатской части города. Однако им еще предстояло переправиться в европейскую часть Стамбула. Ждали паром, перевозивший грузовой и пассажирский транспорт через Босфор.

Сидя за рулем автомобиля, Джим нервничал. Он вспомнил годы своей работы в Стамбуле... Английское посольство, где работал Джим, находилось в европейской части города, и каждый раз, когда для встречи со своими агентами, проживавшими в Хайдарпаше, приходилось переправляться через пролив, он тратил много времени. Вот и теперь напрасно теряет время, но другого выхода нет.

Джим, главный резидент Сикрет Интеллидженс Сервис в Турции, работал под ширмой дипломата и занимал официальный пост в английском посольстве в Анкаре. Встречи с руководящим работником турецкой разведки Мехметом в стенах рабочего кабинета могли привлечь к себе внимание посторонних лиц. Беседа в машине была более безопасной. Джим вел откровенный разговор с турецким коллегой по вопросам координации действий против Советов. Для согласования дальнейших действий были все основания. Недолго продолжался траур в разведывательных органах Англии и Турции по их агентам, усопшим на территории Советского Союза в двадцатых годах. Шеф английской разведки в Турции отделался тогда легким испугом. Джим опять стал задавать тон в работе. Среди своих английских коллег он был известен как маленький Джим с большой головой. Голова Джима и на этот раз спасла его от страшного суда лондонской семерки — круглого стола СИС. Джиму хорошо была известна позиция седобородых стариков, заседающих за круглым столом в Лондоне — главном мозговом центре английской разведки. Старейшины не жалуют своих сотрудников, по вине которых английские агенты попадают в лапы противника. Существует еще одно опасение. Советская контрразведка, едва родившись, делает головокружительные успехи. Перед глазами Джима встал Локкарт — крупный английский разведчик, попавший в руки советских чекистов. После того позорного провала руководители штаба СИС долго приходили в себя. И вот теперь — Кларк...

Хотя провал официального сотрудника Стамбульской резидентуры СИС был явным, Джиму удалось-таки выйти сухим из воды. Он умел писать хорошие доклады в Лондон, и это спасало его. Правда, на этот раз Джиму просто повезло: никто из его людей не вернулся из Советской России. А мертвые, как известно, молчат. Пусть Лондон перепроверяет его данные. Джим хорошо знал, что Сикрет Интеллидженс Сервис не сможет этого сделать без его помощи. Итак, во всем виноват Кларк, который в свое время был направлен в Стамбул без его, Джима, согласия. Пусть отвечают те, кто рекомендовал Кларка. Джим сохранил в своей «черной» папке копию документа, отправленного в Лондон по этому вопросу. В случае осложнения он думал пустить в ход и этот документ. Отвечать в первую очередь придется им, лондонцам, а затем ему — бывшему стамбульцу.

Прервав свои мысли, Джим обратился к Мехмету:

— Эфенди, не пора ли нам покончить с трауром по усопшим на земле гяуров?

— Сэр, я и думать забыл о трауре. Люди созданы для того, чтобы умирать. Иначе будет перенаселение, и в этом тысячу раз права теория старика Мальтуса, — изрек турок. — Правда, наши люди умерли преждевременно. В наших докладах о провале английских и турецких агентов в стране гяуров не должно быть противоречивых данных о причинах провала. Иначе мы, дорогой мой друг, лишимся своих дач на прекрасных берегах Босфора и Темзы.

— Вы правы, эфенди. Однако следует учесть, что одни удачные оправдания мало помогут нам, нужны практические дела.

— Солидарен с вами, сэр.

2

В этот осенний дождливый вечер, когда Мехмет и Джим ожидали своей очереди, чтобы переправиться через Босфор, Тарлан несколько раз интересовался у администратора стамбульского отеля «Эфес», не прибыли ли гости из Анкары. Получая каждый раз отрицательный ответ, он нервно бросал телефонную трубку. Может быть, они, думал Тарлан, давно приехали и устроились под другими фамилиями, чтобы работники отеля не обратили на них особого внимания. С этими мыслями дагестанский эмигрант вышел из казино, расположенного на одной из улочек недалеко от Истикляла, главного стамбульского проспекта, и направился к «Эфесу». Едва Тарлан поравнялся с отелем, как к главному входу здания подкатила легковая машина. Из нее вышли двое мужчин. В одном из них эмигрант узнал Мехмета. Пока приезжие разговаривали с администратором, Тарлан незаметно поднялся в холл второго этажа и, усевшись в кресле, стал просматривать свежий номер турецкой газеты «Миллиет». Через несколько минут Мехмет и его спутник поднялись на второй этаж и направились в свой номер. Он был расположен справа от холла, где сидел Тарлан. Не успели коллеги ознакомиться с обстановкой в номере и обменяться мнениями, как в дверь кто-то осторожно постучал. Англичанин вопросительно посмотрел на Мехмета.

— Неужели он?

— Полагаю, что он.

— Войдите!

— Вы мало изменились, мсье Тарлан, — идя навстречу гостю и приветствуя его, заметил Мехмет.

— Чох тешеккюр эдерим, эфенди[2], за комплимент, — ответил дагестанский эмигрант по-турецки.

— Много воды утекло с тех пор, много... — вступая в беседу, заметил Джим.

— Не только воды, сэр. Много людей ушло из жизни за наше дело.

— Свобода требует жертв, уважаемый Тарлан. Мой бывший помощник Кларк, нашедший покой в земле ваших предков, восхищался вашим талантом и смелостью. Горская кровь...

— Царство ему небесное, хороший был человек, — проговорил Тарлан, довольный тем, что теперь с ним будет связан сам шеф СИС в Турции.

Пока резидент Сикрет Интеллидженс Сервис вел душевную беседу с эмигрантом, Мехмет распорядился, чтобы принесли ужин. За ужином начался разговор — такой, какой представители турецкой и английской разведок уже вели однажды с Тарланом в 1920 году в ресторане «Атлас».

Что изменилось за эти годы? Траурную чадру по погибшим в СССР эмигрантам, посланным туда из Турции по воле иностранных шпионских центров, вожаки белогорской эмиграции давно сняли. Они ищут новых хозяев.

Обанкротились и «руководящие деятели» антисоветской организации «Анатолий Шеркет». Братья Тарковские и Ахмедхан Аварский, захватив солидный куш из фондов организации, исчезли с территории бывшей Оттоманской империи.

— Значит, правителя нет уже на свете, а его посол хан Аварский остался? — с ехидством спросил Джим, обращаясь к Тарлану. — Интересно, какое государство этот хан представляет в настоящее время в Лиге наций?

— Горское, — ответил турок.

— Нам пора покончить с этой игрой в правители несуществующего государства на Северном Кавказе, — сказал решительно англичанин, — нужно начать все заново.

— Следует изменить и тактику борьбы с большевиками, — произнес Мехмет, — сейчас они не те, какими были в двадцатые годы.

— Для этого нужны кадры, — заявил Тарлан.

— Кадры есть, необходимо только умело подобрать их, — ответил Джим.

— Подберем, — сказал Мехмет, довольный тем, что его коллегам придется подбирать будущие кадры на территории страны, представителем которой он является.

— Разумеется, не из числа тех, которые целыми днями болтаются под сводами Капалы Чарши[3] или на пристани у Галатского моста, — вставил Джим осторожно, чтобы не задеть чувств своих собеседников.

— Я, господа, веду речь только о талантливых кадрах из числа горцев Кавказа, а не о тех, что работают амбалами[4] или торгуют сигаретами и старой обувью, — сердито ответил турок.

— Просто я хотел сказать, что мы больше не хотим, господа, связываться с деятелями «Анатолия Шеркета», — ловко поправился англичанин, чтобы не обострять обстановку.

Далее разговор принял деловой характер и велся в дружелюбном тоне.

Тарлан с радостью принял предложение стать лидером новой политической организации — специальной партии, в члены которой должны были приниматься лучшие представители из числа белогорских эмигрантов. Мехмет предложил создать филиалы партии и на территории СССР.

— Однако, эфенди, быстро же вы забыли о бесславном финале вашей партии «Иттихад ислам», филиалы которой были созданы на Кавказе еще в 1918-1922 годах, — начал Тарлан.

— Мсье Тарлан, мы не забываем о гибели наших единомышленников в большевистских застенках. Главной причиной ликвидации советскими чекистами партийных ячеек «Иттихад ислама» было то, что старый акшакал Нажмутдин Гоцинский не хотел признавать других сил, боровшихся против Советов. Вы помните, как холодно принял он вас, когда вы по нашему благословению возглавили великую миссию? Гоцинский боялся, что в случае победы над гяурами вы, как популярный потомок великого дагестанца, станете главой Кавказского государства.

— Точно так же Гоцинский вел себя и в отношении руководителей партийных ячеек «Иттихад ислама», — поддерживая Мехмета, вмешался в разговор Джим. — Эфенди Мехмет, при всем нашем неуважении к Гоцинскому нам не дано права называть его акшакалом. Гоцинский был последним дагестанским имамом и единоверцем великого Шамиля, и, оскорбив его, мы можем задеть самолюбие нашего друга, — сказал англичанин, обратив при этом свой взор на Тарлана.

— Сэр, — торжественно произнес Тарлан. — Мой друг Мехмет верно назвал Гоцинского акшакалом. Гоцинский не был имамом, и мой великий дед даже в шутку не мог бы допустить, что третьим, как вы здесь сказали, последним имамом Дагестана мог стать этот самозванец.

Мехмету понравился ответ Тарлана. Перед ним был не тот самолюбивый молодой офицер, выпускник французской школы, которого тогда, в двадцатые годы, так ловко использовали с помощью стамбульской кокотки английской ориентации Гюзель, а человек с вполне сформировавшимися взглядами и выделяющийся среди горских эмигрантов своими идеями об активизации подрывной деятельности против Советов.

Чтобы вывести Джима из неловкого положения, в которое последний попал из-за своего неудачного отзыва о Гоцинском, Мехмет повел разговор о причинах поражения действий турок на Кавказе в те годы.

— Итак, господа, причиной наших неудач против Советов была разобщенность сил, действовавших на территории Кавказа. Хотя наш уполномоченный Высшего кавказского комитета партии «Иттихад ислам» Сатрудин Эфенди-оглы и сделал большую работу по претворению в жизнь главного лозунга партии — объединение всех мусульман в составе «Великой Турции», — но закончилась его миссия катастрофой. Сатрудин Эфенди-оглы, установив связь с руководителями отрядов наших единоверцев в Ингушетии, Чечне и Дагестане, начал создавать ячейки «Иттихад ислама». За сравнительно короткое время им было создано двадцать пять подпольных организаций. Эфенди-оглы лично встречался с Гоцинским. Однако этот барановод не помог ему. Мехельтинские горцы арестовали Эфенди-оглы и передали его ЧК. Люди Дзержинского напали также на след членов «Иттихад ислама», принятых в партию по инициативе Эфенди-оглы. Вот как «помог» лжеимам нашему идейному собрату.

— Дорого обошлась нам политика этого старого осла, — заметил Тарлан. — Хотя он тогда и спас свою грязную шкуру, стрелы из лука гяуров в 1925 году настигли самозваного имама. Он разжирел до того, что не мог ни ходить, ни ездить. Мюриды таскали его, как жирного донгоза[5], в сапетке[6] из-под кукурузы. Отожрался, свинья, за счет награбленного у горцев!.. В последние годы он не только не был политическим руководителем горцев, не был даже «политическим трупом», говоря словами наших врагов. Разве за таким человеком могли пойти горцы?!...

С отвращением закончив тираду о Гоцинском, Тарлан стал расхаживать по номеру. Выпив рюмку коньяку, он продолжал:

— Господа, нам не к лицу падать духом. Многие сложили свои головы за наше дело, однако на Кавказе осталось немало наших сторонников, уцелевших от лап ЧК. Это, прежде всего, члены иттихадской партии, белые и черные офицеры и всякие «бывшие», как о них говорят Советы. Наша задача — разыскать и использовать их в новых схватках с большевиками.

— Верно, мой друг. Будем бороться за возрождение «Иттихад ислама», — поддержал Тарлана турок. — Однако, господа, не забывайте и о нашем главном резерве на территории, временно занятой гяурами.

Джим и Тарлан устремили свои взоры на Мехмета, но турок заговорил не сразу. Подражая восточным мудрецам, которые не обходятся в таких случаях без дипломатических ухищрений, Мехмет помолчал немного, желая зарекомендовать себя истинным знатоком положения дел на территории противника.

— Эфенди, не тяните же, — бросил шутливо Тарлан.

— Господа, я имею в виду духовенство, причем той религии, основателем которой был наш великий пророк Мухаммед.

— Неужели нам недостаточно горьких плодов, оставленных мусульманскими святошами Гоцинским, Узун-Гаджи, Али-Гаджи Акушинским и Али Митаевым? — сказал англичанин с незаметной для собеседников иронией.

— Сэр, вы когда-нибудь видели новорожденных котят? — спросил Мехмет.

— Вы хотите сказать, эфенди, что котята в первые дни после появления на свет бывают слепыми? — ответил Джим, догадавшись, к чему клонит турок.

— Именно так, дорогой сэр. Вы угадали мои мысли. Советы очень хорошо разоблачили и показали простому народу нутро этих слепых котят из числа духовников. Когда Гоцинский с мюридами ворвался в Темир-Хан-Шуру и хотел добиться своего провозглашения имамом Дагестана для руководства разгромом Советской власти, на политической арене появился шейх Али-Гаджи из Акуши. После этого Гоцинскому пришлось с позором покинуть Темир-Хан-Шуру. Не помогли ему и демагогические призывы, которые он некогда провозгласил на озере Эйзенам. «Помогите мне, — кричал тогда Гоцинский, — алимы — знанием, шейхи — молитвой и советом, разумные — умом, богатые — имуществом, смелые — храбростью и молодечеством, доктора — медициной, инженера — техникой...»

Бежавший из Дагестана Узун-Гаджи неплохо начал работу в своей новой резиденции в Ведено, опираясь на помощь чеченских фанатиков. Однако и там он опозорился. Большевики вынудили этого дурака не только идти против генерала Деникина, но и его же руками отдали под суд командующего, фельдмаршала князя Камильхана Дышнинского, занимавшего в правительстве Узун-Гаджи посты премьер-министра, министра иностранных дел, морских, вакуфных дел и духовных имуществ и народного просвещения. Так ему и надо было!.. Ишь, нахватал министерских постов!..

Правда, и действия английского полковника Роландсона на Кавказе тоже были неудачными, — продолжал Мехмет...

Последние слова турка задели самолюбие Джима, внимательно слушавшего длинную тираду Мехмета. Англичанин не замедлив дал отпор:

— Эфенди, ваш хваленый Казембей, бесславно закончивший свой поход в Дагестан, не отстал от Роландсона. Расстреляв руководителей Совета обороны в Дагестане, Казембей раскрыл свои планы перед большевиками. Не сделай он этого, возможно, вошел бы в полное доверие к большевикам и можно было бы действовать дальше...

— Чеченские большевики в одно время удачно использовали своего шейха Али Митаева против Гоцинского, — вставил Тарлан.

— Господа, всех этих котят за «услуги» большевики отправили в конце концов во владения Дзержинского, — сказал Мехмет, снова вступая в беседу. — Восхищаясь тактикой русских Советов, мы должны кое-что перенимать у них. Однако, друзья, и у Советов есть уязвимые места в политике. О них мы должны помнить. Советы допустили большую оплошность: религиозники до сих пор не могут прийти в себя после известного советского декрета в отношении церквей. Наша задача — дать необходимую пищу религиозно настроенной части населения. Материалов у нас много. Нужно шире распространять среди верующих слухи о сборе налогов с бороды и усов, об общем одеяле, обрусении национальных меньшинств и тому подобном. Сейчас, когда Советы проводят свою аграрную политику в жизнь, все это будет очень кстати. Хотя народ поддерживает политику большевиков относительно коллективизации, но есть люди, которые скептически относятся к артелям, колхозам, совхозам и другим начинаниям кремлевских деятелей. Необходимо использовать этот факт.

В этом плане мы можем кое-что позаимствовать у соотечественников нашего коллеги, — обращаясь к Джиму, продолжал Мехмет. — Помните, сэр, как ловко ваши британские тори, рвавшиеся к власти в 1924 году, составили в лабораториях СИС «письмо Коминтерна», которое вызвало сильную антикоммунистическую истерию? Русским пришлось тогда потрудиться, чтобы доказать, что «письмо» — дело рук английских разведчиков, верой и правдой служивших британским тори. Время сейчас очень подходящее. После смерти Ленина в их стране, особенно в партии, появились разные группировки, которые ведут между собой ожесточенную борьбу за власть. Линию Ленина продолжает Сталин. Говорят, это человек сильной воли и ведет политику так, как обещал в своей клятве. Видимо, Сталину в этом помогают знания, полученные им не только от Ленина, но и от служителей культа во время учебы в духовных заведениях...

Правда, противники Сталина — тоже известные личности. Троцкий, Бухарин, Зиновьев и другие лидеры русских могут серьезно подорвать политику, проводимую сторонниками Ленина. Если будет больше таких писем, какие сочиняли наши английские друзья, они смогут сыграть серьезную роль в борьбе с Советской властью.

Поэтому ориентация на духовенство в условиях Дагестана и других республик Кавказа, где его влияние еще сильно, будет оправданной.

— Верно, эфенди, — согласился Тарлан. — Главную ставку мы сделаем на духовенство. Я мало верю этим так называемым представителям «бывших» классов Российской империи. Помню, как эти «бывшие», спасая свою шкуру, бросили империю Романовых после первого же залпа захваченной большевиками «Авроры». Если они тогда ничего не смогли сделать против новой власти, то теперь тем более. Мне стыдно за офицерство — цвет нации и других представителей бывших привилегированных классов России, слоняющихся сейчас по Стамбулу, пропивающих с девицами в ночных кабаре награбленное на родине богатство.

На вечере в номере отеля «Эфес» реванш был взят турком и дагестанцем. Однако шеф СИС в Турции не таков, чтобы оставаться в долгу перед этими азиатами. Каждый из его коллег существенно дополнил друг друга дельными предложениями, очередь была за ним.

— Господа, не кажется ли вам, что мы сегодня слишком увлеклись фанатиками и мюридами, — начал Джим, следя за выражением лиц своих собеседников. Заметив неодобрительное выражение на лицах Мехмета и Тарлана, он тут же переменил тон и продолжал: — Эфенди Мехмет, вы, как мне известно, всегда отдаете дань уважения моему великому соотечественнику Лоуренсу — крупному специалисту по Арабскому Востоку. Однако не забывайте, что и на Востоке были светила в делах разведки. Правда, человек, о котором я поведу речь, жил не на Ближнем Востоке, а на Дальнем. Но это значения не имеет. Восток есть Восток. Еще в пятом веке нашей эры великий философ Суньцзы в своем замечательном научном труде «Искусство войны» писал, что просвещенный правитель и способный военачальник побеждают врага еще до того, как армия выступает в поход, одним лишь знанием планов врага.

— А планы могут быть получены лишь от человека, знающего положение дел в чужом лагере, — смеясь вставил Мехмет.

— Эфенди, вы, оказывается, знаете и труды патриарха китайского шпионажа, — заметил англичанин, обрадовавшись тому, что попал в цель.

— Не только знаю, сэр, но и всегда использую их на практике, — ответил турок, посмотрев на Тарлана. По его взгляду дагестанский эмигрант понял, что и он должен высказаться по этому вопросу.

— Господа, создание филиалов политической партии и использование духовенства в стране противника ни в какой степени не должны ослабить нашей работы по переброске в СССР агентов, способных добывать для нас ценную разведывательную информацию.

Участники встречи в отделе «Эфес» разошлись, довольные тем, что им удалось договориться об усилении подрывной работы против Страны Советов.

1

Сторож дербентского верхнего рынка Балабеков Башир не только знал в лицо почти всех жителей города и близлежащих населенных пунктов, но и со многими из них был лично знаком. Он знал о каждом из них почти все. Многие, особенно из числа приезжих, после дневного шума, обычно царившего на базаре, заглядывали в будку-дежурку сторожа и за стаканом крепкого азербайджанского чая, который умело готовил Башир, запросто делились с ним своими успехами и неудачами.

В числе знакомых Башира были, правда, и такие, которые далеко не все доверяли ему. Башир думал, что они, наверное, скрывают большие прибыли, получаемые от продажи своих продуктов. «Обычно такие люди бывают скупыми», — рассуждал про себя Башир. Особую неприязнь у сторожа вызывал Тавханов, которого торговавшие за одной лавкой с ним окрестили «Парка». Такое прозвище он получил за свою неуклюжую фигуру, похожую на пивную бочку. Парка целыми днями бойко торговал орехами, а иногда и цитрусовыми, за которыми ездил в Грузию. Он мало разговаривал с соседями по лавке, в свободное время зазывал своим коровьим голосом мальчишек, продававших чай или какао.

Наблюдалась за Тавхановым одна странность. Был он слишком вежлив с покупателями, сам обеспечивал их бумажными кульками, сделанными из старых газет и пожелтевших от времени журнальных листов.

Проходя как-то мимо прилавка, за которым торговал Тавханов, Башир обратил внимание на то, с какой заботливостью обслуживал тот одного покупателя. Вручив покупателю кулек с мандаринами, Тавханов передал ему какой-то журнал, сказав при этом, что если порвется кулек, то можно использовать журнальные листы.

Через несколько дней сцена повторилась. Сторож рассказал о странностях Тавханова Кунаеву, работнику ОГПУ.

Чекист, организовавший наблюдение за Тавхановым, шел за покупателем, опознать которого помог Башир. Выйдя с рынка, покупатель направился к слепому нищему, сидевшему у входа в чайхану, и передал ему кулек с мандаринами. Затем, осторожно проверив, нет ли за ним наблюдения, он свернул на улицу, ведшую в сторону старой части Дербента, которую жители города называли Верхним магалом.

Кривыми улочками незнакомец вышел к крупнейшей в Дагестане Джума-мечети. Он сел среди прихожан и совершил со всеми молитву. После ухода незнакомца Башир подобрал «забытые» молившимся бумаги.

Исследование показало, что оставленные в мечети бумаги оказались листками из журнала «Баяну халк», который был печатным органом мусульманского духовенства Дагестана. В связи с тем, что в журнале публиковались враждебные новой власти статьи, он еще в 1926 году был закрыт. Несмотря на это, враги использовали старые номера журнала.

Рамазанов дал указание усилить наблюдение за Тавхановым и его странным покупателем. Последний оказался жителем Дербента Карнаевым.

Карнаев, в прошлом активный сторонник Али-Гаджи Акушинского, после разоблачения последнего скрылся от органов власти. Но спустя несколько лет, он под чужой фамилией стал проживать в Дербенте.

В руки чекистов попали также несколько экземпляров журнала «Кавказ», издаваемого в Турции Народной партией горцев Кавказа, призывавшей вести активную борьбу с Советской властью.

По просьбе Дагестанского отдела ОГПУ батумские чекисты установили, что Тавханов, приехав в Батуми, встречался с часовым мастером по имени Кахриман, выходцем из Дагестана, и что последний ездит иногда в аджарское село Советские Сарпы, находящееся недалеко в граничащей с Турцией зоне.

Чекисты двух республик условились пока не «тревожить» Тавханова, Карнаева и Кахримана. Нужно было выявить канал связи Кахримана с заграницей. Сделать это было не просто. Сопровождать часового мастера в село Советские Сарпы чекистам не всегда удавалось.

Во время одной из поездок чекисты потеряли его из виду.

2

Стояло ясное солнечное утро. Красный партизан Гасанов Али вышел из дома и направился к главному майдану — площади села, где на сельском сходе намечалось провести митинг. К его приходу джамаат[8] полностью собрался на площади. Гасанов распорядился поставить стол, накрыть его красным сукном, а сам с двумя седобородыми аксакалами пошел встречать районное начальство.

Вскоре в конце улицы показался секретарь райкома. Увидев встречающих его сельских делегатов, секретарь остановил коня и ловко соскочил на землю. Обменявшись приветствиями, все вместе направились к столу президиума.

Али Гасанов поправил ремень от маузера, с которым он не расставался с гражданской войны, и, подняв свою правую руку, на кисти которой было шесть пальцев, за что сельчане прозвали его шестипалым Али, обратился к джамаату:

— Земляки! Большой праздник сегодня у нас. Мы собрались, чтобы договориться об организации колхоза в нашем селе.

В рядах собравшихся на площади послышался шум. Кто-то из числа участников схода выкрикнул:

— Снова хотите отбирать у нас кур?

— Ты, Мамай-Азиз — владелец мельницы, держи язык за зубами, — предупредил с нескрываемой ненавистью Гасанов. Красный партизан хотел сказать еще что-то резкое, но со своего места встал секретарь райкома. Он знал, что активный участник гражданской войны, один из первых кавалеров ордена Боевого Красного Знамени в Дагестане Али Гасанов, за плечами которого солидный стаж партийно-советской работы, очень резок и никогда не кривит душой в разговоре с людьми. Однако резкость Али могла сейчас испортить дело.

— Товарищи, нам нельзя забывать об одном, — начал свою речь секретарь РК ВКП (б), — в колхоз мы должны принимать только добровольцев. Лишь добровольный совместный труд может привести к победе колхозного движения.

— Верно! Верно! — раздались голоса из рядов участников сельского схода. Постепенно шум стих. Все ждали, что скажет дальше секретарь райкома.

— Давайте, товарищи, решим, как нам быть, — продолжал он. — Или мы и впредь будем влачить жалкое существование, или должны преобразовать нашу жизнь. А преобразовать ее можно только в том случае, если будем трудиться коллективно, все вместе, и вести хозяйство на основе техники. В состоянии ли мы обеспечить наше мелкое крестьянское хозяйство машинной техникой? — спросил оратор, обращаясь к одному из стариков, сидевших в президиуме.

— Нет, — ответил старик. — Мы лошадку не можем купить, а что уж говорить о трахторе!.. Не пойдет, товарищи...

— Ты, старый пень, за нас не отвечай. Почему нам нельзя купить трахтор? — зло сказал мужчина, сидевший во втором ряду.

— Таких, как ты, у нас в селе раз-два и обчелся, — вступил в разговор Гасанов. — Не у всех же такое кулацкое хозяйство, как у тебя. Бедняк не в состоянии купить машину.

— А насчет кур и баб как? — снова подал голос владелец мельницы.

— Не бойся, твою старуху мы в колхоз не возьмем, — язвительно ответил Гасанов, посмотрев в сторону секретаря райкома.

— Граждане, — прервал тот перепалку, — перегибы при коллективизации давно осуждены Центральным Комитетом нашей партии, и нет больше к ним возврата. Никогда об обобществлении жен партия не говорила, а кулацким басням не нужно верить.

Секретарь райкома рассказал участникам схода о первых успехах сельскохозяйственной артели, организованной в соседнем ауле. Наступила тишина. Прекратились реплики в адрес лиц, находившихся в президиуме.

— Итак, граждане, мы переходим к голосованию, — уверенным голосом произнес руководитель коммунистов района. — Я еще раз подчеркиваю: в колхоз должны вступать только добровольцы.

Али Гасанов был доволен результатами голосования. За организацию колхоза проголосовало большинство крестьян. От вступления в колхоз воздержались в основном кулаки и кое-кто из середняков, имевших в своем хозяйстве значительное количество мелкого и крупного рогатого скота и пахотной земли.

Секретарь райкома, прощаясь после сельского схода с Гасановым, избранным председателем правления нового колхоза, предупредил, чтобы он был осмотрительнее при проведении на селе аграрной политики партии.

Нелегкое дело легло на плечи Гасанова. С раннего утра до поздней ночи он вместе с членами правления занимался организацией работы во вновь созданном колхозе. Трудностей было много. Кулаки и муллы устраивали поджоги общественного имущества, саботировали работу, поливали грязью Советскую власть.

3

Уже более двух часов ожидал Кахриман, сидя в зарослях. Из укрытия, указанного ему Гюлибеем, хорошо просматривалась советская пограничная полоса. Кахриман знал, что советские пограничники, в отличие от турецких, бдительно несут свое дежурство. В наряде они точно соблюдают маршрут движения по пограничной линии и каждый раз при обходе не забывают прочесать «уязвимые» места, где раньше нарушалась граница. Ему видно, как два советских пограничника удаляются от тропинки, по которой он должен переходить, и идут до конца участка заставы. Скоро они вернутся обратно. За это время Кахриман должен успеть проскочить на советскую сторону. Он уже несколько раз переходил границу на этом участке, и каждый раз им овладевал страх. Особенно страшно бывало, когда он пересекал пограничную реку. Переходить вброд горную реку всегда рискованно. Может случиться всякое... Однако раздумывать было некогда. Кахриман, сняв брюки и сунув их в сумку, сшитую из водонепроницаемой ткани, быстро вошел в воду. Ноги обожгло холодом. Неприятная дрожь пробежала по всему телу. Ему захотелось вернуться к турецкому берегу, но было уже поздно. До возвращения советского пограничного наряда оставались считанные минуты, нужно было спешить. Кахриман рванулся вперед и тут же почувствовал, как по его левой ноге ударил камень. Ощутив нестерпимую боль, он не смог удержаться на ногах. Течение реки подхватило его. Кахриман старался плыть к берегу, но это ему не удавалось. Нарушитель границы начал терять сознание...

Через день советский пограничный наряд во время обхода берега реки обнаружил труп неизвестного мужчины. Во внутреннем кармане сумки, снятой с трупа, был обнаружен экземпляр журнала «Кавказ». Экспертиза дала заключение: это труп батумского часовщика, ускользнувшего от чекистов. В связи с гибелью Кахримана нить, ведшая за границу, оборвалась. Перед чекистами возникли новые задачи...

4

Первенцу в семье Али Гасанова исполнился год. Красный партизан дал сыну имя своего отца. Маленький Гасан, очень подвижный крепыш, в этот вечер уснул рано. Жена Али Перзият, задернув одеяльцем люльку, в которой спал малыш, стала готовить ужин. Обычно Али возвращался домой поздно, поэтому Перзият не спешила. Но вот пошел уже двенадцатый час ночи, а Али все еще не было. Перзият забеспокоилась. Хотела было идти за мужем, но не решилась, боясь оставить ребенка без присмотра. Огонь в печи давно потух, и приготовленный хинкал уже остыл, но Али не приходил. Перзият, как могла, успокаивала себя. Муж иногда и вовсе не приходил домой. То он проверял людей, охранявших колхозные амбары, то перехватывал вместе с сельскими активистами кулаков, которые ночью тайком вывозили излишки хлеба, чтобы продать их спекулянтам. Да разве мало хлопот у председателя нового колхоза?..

Несмотря на поздний час, Перзият не хотелось спать. Она принялась за домашние дела, но работа почему-то не клеилась. Не дождавшись мужа, Перзият заснула прямо у люльки маленького Гасана. Она забыла даже потушить керосиновую лампу, излучавшую тусклый свет.

Али Гасанов вместе с двумя сельскими активистами вел в эту ночь наблюдение за дорогой в районный центр. Председатель правления колхоза еще днем получил сигнал, что кто-то из кулаков собирается ночью вывезти из села пшеницу, чтобы продать ее дербентским спекулянтам. Нужно было задержать кулака и отобрать у него пшеницу. Вместе со своими товарищами Гасанов спрятался за большим камнем недалеко от дороги. Из укрытия в лунную ночь хорошо была видна не только дорога, но и село, раскинувшееся ниже. Али четко различал свой дом. Хотя был уже поздний час, в окне горел свет. Али переживал, что не смог заранее предупредить жену, чтобы она не ждала его.

Время шло мучительно. Тот, из-за кого была организована засада, все еще не появлялся на дороге. Сегодня Али пришлось много ходить по делам колхоза, и теперь усталость давала о себе знать. Решили дежурить поочередно. Усталый Али прислонился к камню и тут же уснул. Прошло совсем немного времени, как раздался сильный грохот. Али спросонья решил, что, наверно, грянул гром. Но луна по-прежнему мирно светила, никаких признаков приближающейся грозы не было. Али подошел к своим товарищам, стоявшим в укрытии.

— В чем дело?

— На окраине села взорвался чей-то дом, — ответил один из активистов. Али посмотрел туда. Его дом был охвачен ярким пламенем. Председателю показалось, что земля расступается под ним. Усилием воли он овладел собой.

— Это мой дом... Там жена... ребенок... Вы продолжайте наблюдение за дорогой, а я... — Али не договорил.

От места засады до села было метров восемьсот. Али прибавил шагу, затем, несмотря на одышку, побежал что есть силы. Вот и безымянная балка. Он спустился вниз и только хотел вступить на мост, как вдруг на противоположной стороне показались два всадника. Али быстро вытащил свой маузер и направился навстречу верховым. Те, заметив его, стали нахлестывать коней. Председатель колхоза, догадавшись, что всадники хотят проскочить мимо него, окликнул их:

— Вы куда в такой поздний час?!

— Какое твое собачье дело? — громко отозвался один из мужчин. Второй в это время выстрелил в Али. Председатель колхоза почувствовал жгучую боль в левом плече. В следующее мгновение Гасанов быстро прилег на обочине дороги и сделал несколько выстрелов, целясь в приближающихся всадников. Неизвестные тоже стали стрелять. Один из них, сраженный пулей Али, упал с коня, под другим конь был убит. Седок, спешившись и отстреливаясь, свернул с дороги и прыгнул в небольшой обрыв. Гасанов, потерявший много крови, еле поднялся на ноги и шатаясь пошел к обрыву, но на полдороге, обессилевший, упал. Его подняли товарищи, которые прибежали в балку, услышав перестрелку.

— Быстрее в обрыв, один убежал! — крикнул председатель колхоза. — Я потерплю, не упускайте контру...

Один из товарищей остался с Али и стал перевязывать ему рану, а другой бросился в погоню за убегающим преступником.

Израсходовав все патроны, беглец, как зверь, метался по оврагу, стараясь выбраться наверх. Тут его и настиг сельский активист. Доставив преступника в село и сдав его под охрану, он с группой сельчан поспешил к балке, где лежал раненый председатель.

После перевязки Али стало немного лучше. Его положили на носилки и хотели нести к местному лекарю. Однако Гасанов упросил товарищей, чтобы они доставили его к месту взрыва. Когда приблизились к месту, где от его дома осталась груда дымящихся головней, Али попросил помочь ему подняться. Поддерживаемый товарищами, председатель подошел к развалинам.

— Где сынишка и Перзият? — глухо простонал он.

К Гасанову подошел один из сельских аксакалов. Старик обнял его и поцеловал в лоб.

— Дорогой Али, семья твоя... — срывающимся от волнения голосом произнес старик. Больше он ничего не смог выговорить. Вытирая рукавом навернувшиеся слезы, аксакал отошел от Али.

Появилась сестра Гасанова, муж которой погиб в годы гражданской войны.

— Вай, Али! Вай, Али! Мы осиротели! Зачем мне теперь жить на белом свете? Для нас наступил ахирзаман[9]! — рыдая, бросилась она к брату. — Вай, Али! Вот все, что осталось от Гасанчика, — при этом сестра развернула шелковый платок. На нем лежала окровавленная детская ручонка... Али наклонился и, поцеловав ручку, тихо произнес:

— Клянусь, сынок, я за тебя отомщу!..

— Клянемся отомстить! — печальным хором подхватили собравшиеся вокруг Али сельчане.

...Из-за Каспия поднималось солнце. Али, доставленный в дом сестры, попросил поставить тахту у окна и лег на нее. Из окна хорошо было видно кладбище. Сельские мастера уже приступили к обработке надгробных камней, а во второй половине дня на кладбище появилась свежая могила. На камне, установленном у изголовья могилы, арабским шрифтом была высечена надпись:

5

Убитый в ночной перестрелке в безымянной балке всадник оказался владельцем частной мельницы Мамай-Азизом, а арестованный — жителем Дербента Карнаевым.

Допросом Карнаева занялся сам Рамазанов. Арестованный показал, что он житель Дербента и приехал к Мамай-Азизу за мукой и что никакого отношения к взрыву дома не имеет. В подтверждение своих показаний Карнаев сослался на жену Мамай-Азиза, в присутствии которой состоялась сделка. В хурджуне[10], снятом с убитого коня, на котором ехал Карнаев, действительно была мука. На вопрос, почему он и Мамай-Азиз открыли ночью из револьверов огонь, арестованный ответил, что они приняли Гасанова за грабителя. Не найдя прямых улик против Карнаева, Рамазанов позвонил Кудаеву и предложил ему произвести дополнительный обыск по адресу, где жил Карнаев до ареста.

В сарае был обнаружен кусок бикфордова шнура. На месте взрыва нашли такой же шнур.

— Что вы теперь скажете, гражданин покупатель муки? — спросил Рамазанов у арестованного.

— Ваша взяла, гражданин начальник, — ответил тот, опустив голову. Немного подумав, с усмешкой добавил:

— Между прочим, начальник, вашему красному партизану повезло.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я перепутал пули. Была у меня одна отравленная. Лежать бы ему рядом с женой и сыном...

— Еще какие будут дополнения? — сдержанно спросил Рамазанов, возмущенный подлостью Карнаева.

— Правда, когда я стрелял в мужа его сестры, — пулю не перепутал.

Далее арестованный рассказал, что после их разгрома он долго скрывался, скитаясь по белому свету, а впоследствии под чужой фамилией стал жить в Дербенте за счет подачек, получаемых от скупого Тавханова.

— Как он нашел вас? Или вы нашли его? — спросил чекист.

— Как говорится, рыбак рыбака... Я был мюридом Али-Гаджи Акушинского, а Тавханов — сторонником Гаджи-Эфенди Штульского. Нас обоих нашел в Дербенте батумский часовщик Кахриман, очутившийся там после разгрома Гоцинского. Кахримана же разыскал известный вам турецкий разведчик дагестанского покроя Гюлибей. И, наконец, Гюлибея в Турции откопал другой дагестанский турок — Тарлан.

— Неплохая портретная галерея предателей.

— Гражданин начальник, не оскорбляйте нас. Вы боретесь за свои идеи, а мы — за свои.

— Почему вы решили уничтожить семью Гасанова?

— Он конфисковал дом моего родственника еще в годы гражданской войны и собирался лишить Мамай-Азиза мельницы. Кроме того, за выполнение этого задания я должен был получить из казны Гюлибея кругленькую сумму в виде желтого металла.

Продолжать допрос Рамазанов решил в присутствии Кудаева, явившегося к этому времени в кабинет начальника службы Даготдела ОГПУ.

— Как вам удалось выехать из Дербента? — спросил Рамазанов, обращаясь к Карнаеву.

— В чайхане и магазине, что находятся на верхнем рынке Дербента, есть сквозные ходы. Я зашел в чайхану. Ваш чекист, сидевший у меня на хвосте, по-видимому, подумал, что я наслаждаюсь там ароматным чаем. Чтобы не выдать себя, в чайхану он сразу не зашел, а решил воспользоваться входом со стороны рынка. К этому моменту я был уже в магазине, расположенном рядом с чайханой, и, сидя со своим знакомым в подсобном помещении, играл в шеш-беш.

После наступления темноты я навсегда попрощался с городом, построенным в древних стенах Нарын-Кала, и вскоре стал обитателем кайтагских лесов. На следующий день древний Дербент покинул и Тавханов, оставив у вашего друга, сторожа рынка Башира, свои мандарины. Он взял курс в сторону самурских лесов. Правда, в последний раз для встречи со мной Тавханов почему-то не приехал в нашу столицу Шамиль-Кала, переименованную Советами в Махачкалу.

Рамазанов вытащил из ящика письменного стола фотокарточку и протянул ее арестованному.

— Значит, и его арестовали... — подавленным голосом произнес Карнаев.

Отправив арестованного в камеру, Рамазанов стал перелистывать собранные по делу документы.

— Хорош тот чекист, который делает правильные выводы из горьких уроков, — сказал он, обращаясь к Кудаеву.

Кудаев понял намек. Он хотел объясниться по поводу неудачной слежки за Карнаевым, в результате чего врагу удалось совершить ряд преступлений, но Рамазанов продолжал:

— Мы слишком рано забыли печальную историю, происшедшую в двадцатые годы по вине бывшего заместителя начальника нашей службы Бархударова на станции Хачмас. Тогда мы упустили крупного врага да и сами понесли потери. О дербентском провале мы не должны забывать...

Перед глазами Рамазанова встало лицо первенца Али Гасанова, рождение которого год тому назад было отмечено с его участием. Чекист тихо произнес:

— Мы отомстили за тебя, малыш.

1

Турецкий приморский город. На одной из его шумных улиц находится бар под символическим названием «Кара дениз» — «Черное море».

В баре можно встретить не только рыбаков, портовых грузчиков, мелких торговцев и мастеровых, но и представителей интеллигенции и деловых людей города. Шли сюда не только потому, что частыми гостями бара были иностранные моряки, у которых можно изредка приобрести русскую водку, французское вино, греческий коньяк и английское виски, доставляемые контрабандой, но также и потому, что хозяин бара в своем питейном заведении создал отличные условия для приятного времяпрепровождения. В баре можно не только послушать восточную или европейскую музыку, турецкие и иностранные песни, но и посмотреть танцовщиц: цыганок, турчанок, немок, гречанок, русских, югославок, болгарок. В некотором роде знаменитостью был и сам владелец бара Шевкет, получивший солидное наследство от умершей в Канаде бабушки.

Иногда в «Кара дениз» заглядывали и работники местного отделения МАХ — Милли Эмниует Низмети — Службы национальной безопасности Турции. Их влекли сюда не столько красивые ножки танцовщиц, сколько сам хозяин.

Шевкет родился в Болгарии в семье турка. Особой симпатии к нему болгарские власти не испытывали. Поэтому он очень обрадовался, узнав однажды через иностранную юридическую коллегию о том, что умершая в Канаде бабушка, не имевшая других законных наследников, завещала все свое состояние ему, единственному внуку. Правда, получить наследство оказалось не так-то просто, но чего только не сделаешь ради денег...

Данные, собранные работниками МАХ, характеризовали Шевкета как практичного, преуспевающего человека. В самом деле, прибыв из Канады, он за короткий срок сумел открыть прекрасное заведение. Что же касается благонадежности Шевкета, то и тут все обстояло хорошо: турки по его сообщениям разоблачили несколько человек, занимавшихся контрабандой...

Гюлибей, начальник местного органа МАХ, решил лично заняться Шевкетом. Уединившись в своем кабинете, он еще раз проанализировал материалы, собранные его сотрудниками по делу болгарского турка. «Положусь на чутье, оно не должно подвести», — решил Гюлибей. Затем он вспомнил о том, как попал в органы турецкой разведки. Не будь протекции влиятельного земляка, вряд ли удалось бы ему получить такую должность в МАХ.

А дело было так. По указанию Джима и Мехмета, Тарлан подыскивал из числа проживающих в Турции дагестанцев надежного человека. Выбор остановился на Гюлибее. И Тарлан не ошибся. Гюлибей имел все данные, необходимые для работы в разведывательных органах. В Турцию он попал сразу после большевистской революции в России. Знает обстановку не только в Дагестане, но и в Грузии, где жил при меньшевиках до самого бегства в Турцию. Владеет несколькими языками: дагестанскими, грузинским, русским и турецким, располагает многочисленными родственными связями в Дагестане, имеет знакомых в городах и районах Западной Грузии. Кроме того, Гюлибей люто ненавидит Советскую Россию. Тут уж он безупречен.

Мехмет был доволен кандидатурой, предложенной Тарланом. Гюлибея приняли официальным сотрудником МАХ, и за короткое время он не только получил офицерское звание в турецкой разведке, но и самостоятельный пост: был назначен начальником крупного подразделения МАХ в приморском городе. Вверенное ему подразделение занималось в основном организацией подрывной работы против СССР. Безусловно, для турецких разведывательных органов Гюлибей был большой находкой. Он должен был оправдать оказанное ему турками высокое доверие. Его ошибка дорого обошлась бы не только туркам, но и Народной партии горцев Кавказа, возглавляемой Тарланом.

Осторожность и риск в разведке — это две стороны одной медали. Гюлибей не забывал об этом. У него не было оснований подозревать в чем-нибудь хозяина бара «Кара дениз», но, как говорится, каши маслом не испортишь. Кроме того, бар, выражаясь языком военных, занимает очень удобную стратегическую позицию. В городе, куда заходят иностранные суда, он может служить хорошей приманкой-ловушкой.

2

Была ночь, когда Шевкет запер бар. Он постоял немного у входа, глядя в небо. После шумных оргий, устраиваемых посетителями бара, он всякий раз чувствовал себя оглушенным, разбитым. Домой Шевкет возвращался, как всегда, медленно, всей грудью вдыхая чистый ночной воздух. Метрах в трехстах от бара его догнала легковая машина. Из машины вышел мужчина и быстро направился к хозяину бара.

— Честь имею познакомиться с вами, эфенди Шевкет, — сказал незнакомец.

— Не особенно подходящее время и место, господин, — удивленно ответил Шевкет.

— Время и место очень подходят для цели, которую я преследую, эфенди, — настаивал незнакомец.

— Кто вы и что вам нужно? — спросил Шевкет.

— Я Гюлибей. Разговор у нас будет большой, поэтому поедемте лучше ко мне на дачу.

— Так и сказали бы, а я уж подумал, что бандиты, — ответил, изменив тон, Шевкет.

По дороге на дачу, расположенную за городом, разговор шел об общих знакомых. Гюлибей сказал, что он несколько раз бывал в ночном отделении бара «Кара дениз» и что заочно хорошо знает его, Шевкета.

Шевкет отвечал на все вопросы турка лаконично и вел себя, как и подобает солидному бизнесмену, преследующему одну цель — привлечь новых клиентов.

На даче приехавших встретил старик сторож. Поставив в небольшой, уютно обставленной комнате перед хозяином и его гостем самовар с ароматным турецким чаем и бутылку коньяка, старик удалился.

— Вы могли бы, господин Гюлибей, здесь, на даче открыть свой собственный бар; непонятно, зачем вы посещаете мой бар, — полушутя заметил Шевкет.

— Только в том случае, эфенди, если вы уступите мне хотя бы одну из ваших красоток. Желательно ту, что родом из Греции.

— Похоже, что господин начальник МАХ знает не только меня, но и мою афинскую богиню красоты.

— Работа обязывает, дорогой друг.

— На что вы намекаете?

— Эфенди, перейдем ближе к делу, ради которого мы приехали сюда в такой поздний час.

Стратегическое значение нашего приморского города, одного из главных мусульманских бастионов против гяуров, обязывает мою службу иметь в своем распоряжении преданных ей людей из числа настоящих патриотов родины.

— К сожалению, господин Гюлибей, я не отношусь к числу преданных турок, — обиженно заметил Шевкет. — Нет-нет да и услышу в баре в свой адрес: «болгарский пришелец», «внучек канадской бабушки» и другие оскорбительные словечки.

— Дорогой Шевкет, только круглые идиоты и профаны в истории могут говорить подобные глупости. Ваши предки очутились в славянской стране по вине наших горе-полководцев, после поражения в войне бросивших там своих солдат на произвол судьбы.

Вы настоящий патриот Турции, иначе разве приехали бы из Канады сюда? Одно это обстоятельство характеризует вас как человека, любящего родину своих предков.

— Благодарю. Так еще никто здесь обо мне не отзывался, — сказал тронутый словами Гюлибея Шевкет.

— Отныне вы, дорогой Шевкет, будете преданным моей службе человеком и моим личным другом.

— Благодарю за доверие, господин Гюлибей; но я хотел бы кое-что уточнить.

— Пожалуйста.

— В моей преданности вы не сомневайтесь. Мой бар, мои люди всегда к вашим услугам, но я сам считаю себя не пригодным к выполнению тех задач, которые поставлены перед нашей службой.

— Не скромничайте, мой друг. Следует ли человеку, несмотря на хитроумные комбинации канадских юристов, вырвавшему из Канады бабушкины доллары, принижать свои способности?

— Уважаемый Гюлибей, я — бизнесмен. Моя стихия — деньги, и я делаю их неплохо. Я имею возможность за свой счет постоянно держать для вас здесь, на тихом берегу Черного моря, любую приглянувшуюся вам красавицу. Только избавьте меня от вашего предложения. Я плохой политик.

— Ладно, ладно, эфенди. Пока я от вас требую немногого: интересуйтесь поведением русских моряков и работников Советского консульства в нашем городе. Чтобы войти в доверие к русским, при встрече рассказывайте им, что вы не чистокровный турок, а имеете определенную родственную связь с болгарами. Русские и болгары — славяне. Об остальном мы поговорим потом.

На рассвете Гюлибей отвез Шевкета в город. Хозяин бара вышел из машины недалеко от квартала, в котором находился его дом. В глубоком раздумье вернулся Шевкет к себе и не раздеваясь прилег на диване...

В его жизни начиналась новая полоса. Куда она его приведет?..

1

Старпом капитана советского грузового судна, совершавшего регулярные рейсы между Батуми и турецким приморским городом, был доволен работой команды: моряки сегодня быстрее, чем обычно, завершили разгрузочно-погрузочные работы. В таких случаях капитан разрешал им увольнение на берег. Старпом вручил морякам пропуска, предупредив при этом, чтобы команда не опаздывала на судно, так как через несколько часов они должны были взять курс к родным берегам.

Советские моряки иногда заглядывали в бар «Кара дениз». Бар находился на одной из улиц недалеко от морского порта и являлся прекрасным местом отдыха. Кроме того, здесь выступали красивые танцовщицы. Хозяин бара Шевкет умел подбирать для своего заведения красивых женщин. Вообще он многое сделал для того, чтобы его заведение выгодно отличалось от других ему подобных.

Советскому моряку Шоте Топоридзе давно нравилась метрдотель бара «Кара дениз» Мюжгель. Турчанка при появлении иностранных моряков старалась быстро подыскать им места и следила за работой гарсонов. Те, зная строгий характер метрдотеля, услужливо крутились вокруг моряков, в мгновение ока подавая заказанные ими блюда и напитки.

Мюжгель и на этот раз приветливо встретила Шоту и предложила ему место за столом, стоявшим недалеко от эстрады. Отдав распоряжения гарсонам, турчанка вернулась к Шоте. Моряк предложил ей рюмку армянского коньяку, который он сумел провезти незамеченным через советскую и турецкую таможни.

Шота активно посещал курсы иностранных языков при клубе моряков в Батуми. Преподаватели не раз отмечали его успехи в турецком и английском языках. Теперь у него была прекрасная возможность проверить свои знания: Мюжгель говорила и по-английски.

...Обед подходил к концу. Бар закрывался на перерыв. Мюжгель с разрешения своего хозяина Шевкета вышла в город, чтобы подышать свежим воздухом.

В распоряжении Шоты было еще достаточно свободного времени. Советский моряк оживленно разговаривал с Мюжгель. Турчанка восхищалась его знанием иностранных языков. Когда, увлеченные беседой, они дошли до центральной части улицы Сулеймана Второго, Мюжгель взяла Шоту под руку. Несмотря на строгие предупреждения старпома, Топоридзе, то ли от выпитого коньяка, то ли опьяненный красотой и нежностью турчанки, согласился зайти к ней.

...Вот уже два часа, как моряк в доме Мюжгель. Наслаждаясь турецкой музыкой, он весело разговаривал с турчанкой. Как у всякого человека, у Топоридзе были свои слабости. Ему нравилась уютная квартира, со вкусом обставленная мебелью из ореха, нравилась и сама обаятельная хозяйка, сидевшая рядом с ним в нежном прозрачном платье, какие носили в былые времена любовницы в гаремах эмиров. Горячее дыхание турчанки волновало моряка, но он не терял самообладания, помня предупреждения старпома.

Шота посмотрел на часы. Пора, иначе он опоздает на судно. Моряк хотел подняться с дивана и попрощаться с хозяйкой, как вдруг послышался скрип открывающейся двери. В комнату вошел неизвестный мужчина.

Вошедший, развязно смеясь, произнес:

— Недурно проводите время, не правда ли?

— Что вам нужно? — спросил Топоридзе с нескрываемой злостью.

— Совсем немногое, моряк, — ответил тот.

— Не понимаю вас, господин... — заметила Мюжгель, вступая в беседу. В ее голосе чувствовалась фальшь.

— Господин советский моряк, — начал мужчина, — за связь с иностранками на родине вас передадут ЧК, а там... Но... мы люди дела. Не лучше ли вам выбрать другое? Разве плохо при каждом посещении нашего порта <...>[13] рюмку за здоровье этой очаровательной <...> женщины, в объятиях которой <...> неизвестный.

— Спасибо за комплимент, — сказала Мюжгель и весело расхохоталась.

— Значит, вы, бесстыжая госпожа учительница иностранных языков, заодно с ним? — обращаясь к Мюжгель, с презрением спросил Топоридзе.

— Поздно, господин моряк, драпироваться в благородные одежды. Не оскорбляйте даму, которая предана вам не только языком, но и своим белоснежным телом. Не правда ли, моя богиня? — повернувшись к турчанке, спросил мужчина.

— Торговля женскими телами ради достижения своих грязных целей — ваша профессия. Если вы еще раз скажете в мой адрес подобные мерзости, я сейчас же пойду к советскому консулу, аккредитованному в вашем городе, — громко сказал советский моряк, направляясь к двери.

Мужчина, внезапно вытащив из кармана пистолет, преградил ему путь к выходу:

— Не спешите, моряк!

— Господин забит[14], в одном вопросе я могу быть свидетельницей, — произнесла турчанка.

— В чем? — с ехидством спросил неизвестный.

— Шота действительно занимается изучением английского и турецкого языков, и между нами ничего другого не было, — серьезно ответила Мюжгель.

— Ваш моряк, дорогая, будет реабилитирован лишь в том случае, если вы поедете вместе с ним на Лубянку и дадите показания Менжинскому. Кто вас пустит туда? Доказывать советским органам свою невиновность придется самому моряку. Вряд ли он сможет сделать это. Остается единственный путь: Шота должен принять мое предложение, — сказал мужчина.

Топоридзе попал в безвыходное положение. Вырваться из комнаты живым было невозможно. Он решил изменить тактику.

— Господин забит, дайте мне возможность подумать над вашим предложением, — сказал Шота, изменив тон. — Все же мы, грузины, с вами, турками, близкие соседи, и портить отношения не в наших интересах.

— Это другое дело, дорогой земляк. Я тоже с Кавказа. В любое время я к вашим <...> ...пасности в этом городе за... <...> ...дорогой Шота, в следующий раз вы передадите вашей прекрасной учительнице список команды судна, — тихо, но твердо сказал Гюлибей.

— Тамамиле догру, эфенди забит[15], — ответил Топоридзе по-турецки.

— Молодец, Шота, уроки Мюжгель даром не пропадают, — закончил разговор шеф отделения МАХ.

Топоридзе быстро вышел на шумную улицу. Он успел к отходу своего судна. Купив в морском порту две бутылки какого-то прохладительного напитка, моряк поднялся на борт.

2

Через несколько дней советское судно снова зашло в турецкий порт. Топоридзе, как и его товарищи по команде, получил разрешение сойти на берег. Мюжгель радушно приняла моряка, но в город с ним не пошла. Гюлибей проинструктировал ее и предупредил, чтобы она соблюдала конспирацию. Турчанка действовала точно по указанию своего шефа.

Соблюдение тайны встречи с иностранкой было и в интересах моряка. Если кто-нибудь из товарищей узнает о его связи с турчанкой, думал Топоридзе, то ему несдобровать. Хотя после случившегося ему и неприятно было вновь появляться в доме Мюжгель, но другого выхода не было.

Мюжгель и Гюлибей ждали его. Гюлибей ознакомился со списком экипажа советского судна, полученным от Шоты, и подробно расспросил грузина о новостях в Батуми. На все вопросы моряк дал исчерпывающие ответы. Гюлибей был доволен. Начальник отделения МАХ решил раскрыть перед своим новым агентом некоторые карты. Так велел Мехмет.

Гюлибей рассказал Шоте, что в Стамбуле состоялся учредительный съезд эмигрантов, на котором была создана Народная партия горцев Кавказа. Партия эта, сказал Гюлибей, ведет большую работу по освобождению Кавказа от непрошеных гостей — Советов, и было бы хорошо, если бы Шота взялся распространять на территории СССР литературу, издаваемую руководством НПГК.

— Опасная игра, господин Гюлибей, — задумчиво проговорил Топоридзе. — У людей Менжинского, о которых вы говорили во время прошлой встречи, очень хороший нюх. Не так легко доставить на советское судно предлагаемый вами груз.

— Не переживай, земляк. Ты сам не будешь иметь дело с грузом. Ящик с литературой в числе других грузов доставят на судно турецкие амбалы. Твоя задача — не упустить его из виду и по прибытии в Батуми изъять содержимое.

— Что делать с литературой дальше?

— Неужели ты не догадываешься, что на территории, занятой большевиками, у нас есть поддержка? Мои люди, дорогой земляк, работают в разных городах... Однако человек, работающий часовщиком в Батуми, в последнее время перестал являться ко мне. Если ты не найдешь его, то должен найти другого, тоже моего человека. Он в последнюю субботу каждого месяца за десять минут до обеденного перерыва посещает батумского часовщика. Тебе будет нетрудно узнать моего дербентского знакомого по этой фотокарточке. — При этом Гюлибей показал моряку фотокарточку и добавил: — Только действуй осторожно.

— Следовательно, моя миссия — доставить груз в Батуми?

— Так точно. Но это не все. Тебе надлежит заниматься сбором разведывательной информации. Для этого ты должен завести друзей среди советских военнослужащих.

— Предложенный вами способ переброски литературы неплохой, — сказал Топоридзе.

— Работаю, дорогой земляк, — ответил самодовольно Гюлибей.

— Где вы научились так хорошо говорить по-грузински? — поинтересовался Топоридзе.

— Когда Советы пришли в Дагестан, я уехал в Грузию и работал там под руководством меньшевиков. Тогда и изучил ваш язык. Но большевики проникли и туда, вот почему я очутился в Турции.

1

После доклада Мехмет вернулся в свой кабинет. Он был в приподнятом настроении. Глава МАХ Турции был доволен последними успехами службы, возглавляемой Мехметом. Еще бы: Мехмет многое сделал для турецких разведывательных органов. Установив тесный контакт с резидентом Сикрет Интеллидженс Сервис Джимом и представителями некоторых других разведок, он принял меры, направленные на усиление подрывной деятельности против СССР. Успехи налицо: по его личной инициативе создана новая организация — Народная партия горцев Кавказа, во главе которой стоят такие авторитеты из кавказских эмигрантов, как Тарлан, Хараев, Коцев, Насур и другие, создана хорошая агентура для использования ее против Советского Союза. Самое главное — принят на службу МАХ эмигрант Гюлибей, налажена работа по изданию журнала «Кавказ», который регулярно переправляется на «ту сторону».

Руководитель Милли Эмниует Низмети по достоинству оценил заслуги Мехмета. Теперь и он должен воздать должное своим людям. Первый, кому Мехмет обязан, — Гюлибей. Это он организовал квартиру-ловушку в приморском городе, в порт которого часто заходят советские суда. Он же приобрел ценных агентов не только в тех местах, где бывают иностранные моряки, но и на территории противника. Плюс ко всему щупальцы Гюлибея дают неплохую «продукцию».

Гюлибей, приехавший поездом Стамбул—Анкара, бродил по улицам новой турецкой столицы, чтобы убить время, оставшееся до приема у Мехмета.

Мехмет готовился к этой встрече. Едва Гюлибей успел закрыть за собой дверь кабинета, как навстречу ему с погонами в руках быстро поднялся сияющий Мехмет. Подойдя к дагестанцу, турок положил погоны на его плечи и по-дружески обнял гостя.

— Друг мой, о твоих успехах знает весь офицерский корпус МАХ. Я положил погоны на твои мужественные плечи по личному поручению главного шефа Милли Эмниует Низмети. Ты достоин быть капитаном турецкой разведки.

— Эфенди, мои скромные успехи во славу могущественной турецкой разведки связаны только с вашим именем.

— Не скромничай, капитан! Твои кадры уже оправдали наше доверие. Особенно по душе шефу действия Мюжгель. Слишком большой риск... Советский моряк мог обратиться к консулу своей страны или капитану судна, и тогда...

— Тогда, эфенди, я был бы сейчас не рядом с вами в позолоченных капитанских погонах, а в помещении, что находится под нами, — продолжал Гюлибей, улыбнувшись.

— Ты прав, мой друг. МАХ не любит офицеров, которые проваливаются, — серьезно ответил Мехмет.

— Не беспокойтесь, эфенди. Пока я руковожу вашим заведением в приморском городе, провалов не будет, — самоуверенно сказал дагестанский эмигрант.

— Твое заведение находится в одном из укрепрайонов Турции, и работники советского ОГПУ усиленно интересуются этим районом.

— Я понимаю вас, эфенди.

— Советы со всей тщательностью проверяют лиц, допускаемых к загранплаванию. Будь осторожен с Топоридзе. Русские могут использовать его против нас.

— Маловероятно. Шевкет и Мюжгель долго следили за Топоридзе.

— Они следили за ним на нашей территории, где все иностранцы, как тебе известно, ведут себя так, как их инструктируют. Чтобы проверить преданность людей, которых мы вербуем из вражеского стана, им нужно давать особые задания. Скажем, ликвидировать какого-нибудь ответственного советского чиновника, устроить поджог, взрыв, склонить военнослужащего армии на нашу сторону...

— Верно, эфенди. Однако не забывайте, что после этого и нашему человеку нелегко будет остаться незамеченным. Все же советская разведка, хотя она и отказалась от методов и форм работы разведки бывшей русской империи, неплохо взялась за дело. В этом я убедился еще в двадцатых годах, когда чекисты переловили всех наших и английских агентов, как цыплят. Наш друг Джим до сих пор не может забыть Кларка, которому не помогли даже усы ленкоранского батрака, — расхохотался Мехмет. Но тут же став серьезным, закончил: — Не будем падать духом.

— Не будем падать духом! — с пафосом повторил дагестанец.

— Все забываю спросить у тебя, — снова начал Мехмет, — как ведет себя метрдотель «Кара дениз»? Наш друг Шевкет доверяет ей?

— Мюжгель, конечно, не обычная шлюха, которыми переполнены ночные заведения Стамбула, Анкары, Карса да и нашего города. Она знает себе цену. Турчанка обслуживает не только советских моряков, но и других. Однако Шевкет, как мне кажется, не особенно доверяет ей.

— Шевкет, видимо, не знает, что Мюжгель — слуга двух господ.

— Когда мы устраивали Мюжгель в бар Шевкета, ему было кое-что о ней сказано. Наш болгарский соотечественник не глуп и к выполнению моих поручений относится серьезно. Следовало бы отметить и его заслуги перед МАХ.

— Я возьму у шефа разрешение. Но половину суммы, предназначенной ему, оставь для нас. Только об этом никому ни слова, не то придется нам с тобой спуститься в помещение, о котором ты только что говорил. Канадскому наследнику хватит и половины. Пусть побольше обдирает своих танцовщиц, как можно выгоднее используя для этой цели их достоинства.

— Я очень ценю ваше мнение, эфенди.

— Приезжает ли к тебе наш общий друг?

— Его величество бывший император бывшей мусульманской империи Кавказа, ныне вождь нашей партии Тарлан иногда бывает у меня.

— Как ведет себя бывший император?

— Слишком откровенен: не только со мной, но и со всеми. Однажды рассказал моим гостям о том, что он сделал по вашему заданию.

— Что именно? — испуганно спросил Мехмет, в упор глядя на собеседника.

— По словам Тарлана, он по вашему поручению устроил дагестанских эмигрантов на подходящие должности в разных государствах. Бывший полковник царской армии Рашидов назначен начальником второго отдела Польского генерального штаба, ведущего работу против Советов.

— Что еще проболтал Тарлан?

— Своего теоретика и главного идеолога Хараева Тарлан отправил в Женеву, где тот должен устроиться посланником какого-нибудь азиатского государства. Хараев, по словам Тарлана, за какие-то услуги получает деньги от японцев и немцев. Он пишет, кажется, научный труд «Происхождение ислама»... Братья Тарковские взяли курс на Иран. Шахиншахский двор пока благосклонен к ним. Они нужны там. Иран больше, чем наша Турция, граничит с СССР. Ну, а остальное — дело времени и техники, господин Мехмет. — Далее новоиспеченный капитан турецкой разведки говорил об отбывающем в Прагу Надырхане — бывшем начальнике бывшего Андийского округа: — ...Он, чтобы стать инженером, продолжит там учебу в университете. В будущей войне с русскими понадобятся технические кадры. Паспорт с постоянной пропиской в Мюнхене получил Карим. Он будет создавать там за гинденбургские марки антисоветские шедевры, используя знания живописи, полученные в Мюнхенской художественной академии за счет Советского Дагестана.

— Молодец Карим! — радостно произнес Мехмет. — Хорошо отблагодарил большевиков. Своего художника захотели заиметь! Не думал, что они такие наивные люди. Карим, еще будучи студентом Мюнхенской художественной академии, куда он был послан царским правительством, общался с немцами, а затем, когда началась германо-русская война, был интернирован как русскоподданный. Нельзя же было, выслав всех русскоподданных, оставить в Германии его одного. Это могло вызвать подозрение. А Советы сами бросили Карима в объятия гинденбургских разведчиков.

Хотя вначале Мехмет и обиделся на Тарлана за его болтливость, но ему приятно было услышать от Гюлибея лестные отзывы о подобранных им из числа дагестанских эмигрантов кадрах, которые он и в самом деле переправлял с помощью Тарлана в разные страны.

Гюлибей продолжал с азартом:

— Посол имама Северного Кавказа и Дагестана Гоцинского, получившего, как говорят в стране Советов, наказание по заслугам, хан Аварский вернулся в Париж. Дорога в Лигу Наций ему уже закрыта, но зато открыта дорога в питейные заведения Франции, в которых наш друг Халилов при помощи танцев с кинжалом в зубах собирает чаевые. Оба они — желанные гости русских эмигрантов всех толков, течений, направлений, объединений, блоков, союзов, братств, общее руководство которыми осуществляют бывший великий князь русской империи Николай Николаевич и К°.

— А где же наши другие друзья? — поинтересовался Мехмет, хотя знал о них больше, чем Гюлибей.

— Пшемахо Коцев, Насур, Делибей, кустарь-историк Тарейханбейли, братья Ахмед и Абдурахман Авар и другие эмигранты часто собираются у своего руководителя НПГК Тарлана в «Таксими Беледи бар», где обсуждают важнейшие вопросы, связанные с положением дел на Северном Кавказе. Они пишут труды по истории захвата их родины большевиками и статьи для журнала «Кавказ», который мои люди регулярно переправляют в СССР. Есть среди них и недовольные. Не все одобряют действия нашего Тарлана — коммерческая жилка у него сильна.

Являясь директором ресторана «Таксими Беледи бар» и членом правления турецкого Морского банка, Тарлан начал строить шинный завод. Особенно недовольны им братья Авар. Последние активно помогают начальнику второго отдела Польского генштаба Рашидову, а деньги, получаемые от него за это, Тарлан отбирает у них якобы для общего эмигрантского котла. Но вместо этого польские злотые попадают в бездонный карман Тарлана.

Беседа начальника подразделения МАХ в приморском городе Гюлибея и одного из руководящих деятелей МАХ всей страны за чашкой турецкого кофе закончилась, и Гюлибей в тот же день покинул Анкару...

2

Гюлибей вернулся в хорошем настроении. Временами ему даже не верилось, что на долю эмигранта-иностранца могли вдруг выпасть такие почести. В отличие от армии, получить воинское звание в разведке — дело не из легких. А он теперь капитан разведки. Не такой уж дурак Мехмет, чтобы присвоить внеочередное звание случайному человеку, рассуждал Гюлибей. Хитрый турок сделал это, конечно, преднамеренно, чтобы подтолкнуть его, Гюлибея, на более рискованные дела.

Тут он вспомнил о предостережениях, сделанных Мехметом. Если случится то, о чем говорил ему Мехмет, выкрутиться будет нелегко. Можно запросто попасть в подземные казематы МАХ, откуда дорога для всех одна...

Гюлибей был в кабинете один, когда ему доложили, что житель города Бербер Сулейманоглу, вызванный по его личному указанию, явился и ждет приема.

— Входи, входи, эфенди Бербер, — с подчеркнутой вежливостью обратился к посетителю Гюлибей.

— Какой я эфенди, уважаемый начальник, — заметил Сулейманоглу смущаясь.

— Дорогой Бербер, ты заслуживаешь большего уважения, — лукаво смеясь, ответил капитан турецкой разведки.

— За какие такие заслуги, высокочтимый забит? — поинтересовался посетитель.

— Только заслуживающим доверия туркам мы даем визу на выезд в страну гяуров, — ответил Гюлибей.

— Эфенди забит, в сторону, расположенную к северу от нашего вилеята[16], для встречи со своими родственниками ездят многие турки, — недоумевал Бербер Сулейманоглу.

— Ездить-то ездят, но не каждый из них достоин того, чтобы с ним беседовал офицер турецкой разведки, — вполне серьезно произнес Гюлибей, намекая на официальный характер разговора.

— За это спасибо, уважаемый забит, — сказал Бербер, ломая голову над тем, чего от него хочет сам начальник службы такой страшной организации, какой он считал МАХ.

— Слушай меня внимательно, — начал строго Гюлибей. — В стране неверных, куда ты с нашего согласия собираешься ехать, всех турок подвергают проверке. Это опасное дело для таких, как ты, неопытных в политике людей, — предупредил Гюлибей.

— Эфенди забит, я мелкий торговец и еду в Батуми для встречи со своим бедным родственником. Пусть меня сколько угодно проверяют. Что со мной могут сделать Советы? — простодушно заметил Бербер.

— Наивный ты человек, дорогой Бербер, — высокомерно произнес Гюлибей. — Твоя наивность может погубить тебя.

— Мне кажется, что вы напрасно беспокоитесь.

— Кому, как не мне, беспокоиться о наших гражданах, выезжающих в большевистский ад? — с напускной важностью продолжал дагестанский эмигрант. — Я отвечаю за тебя и за других турецких граждан, выезжающих за границу, и не намерен из-за таких простаков, как ты, рисковать своей головой перед анкарскими беюк хакимами[17]. У меня она одна, дорогой Бербер.

— Вы правы, эфенди, — сказал печально Бербер.

— Итак, — продолжал Гюлибей, обращаясь к собеседнику, — турецкая полиция не хотела давать тебе разрешение на поездку в СССР, но я добился для тебя визы.

— Спасибо, уважаемый забит, — поблагодарил, обрадовавшись, Бербер. — И, подумав, добавил: — Действительно, полиция слишком долго оформляла мои документы.

— «Спасибо» за это мало, дорогой Бербер, — сказал разведчик.

— У меня есть деньги...— осторожно заикнулся Бербер.

— Денег у меня достаточно, и в твоих лирах я не нуждаюсь, — оборвал Гюлибей. — Я хочу, чтобы ты оказал мне одну услугу.

— Я готов, если она мне под силу, — настороженно ответил Бербер.

— На территории гяуров ты должен проверить одного человека.

— Разве я смогу сделать это в большевистском аду?

— Задание МАХ несложное.

— А если советские сыщики поймают меня?

— Поймают в том случае, если ты будешь действовать не умно. Ты должен проследить за одним советским человеком, который часто приезжает к нам как моряк загранплавания. Мне кажется, этот человек не так прост.

— Чем он вызвал ваше недоверие, если это не секрет?

— Какие могут быть секреты от тебя? Я же полностью доверяю тебе, как преданному нашему государству турку-патриоту.

— Благодарю за доверие.

— Советского моряка я подозреваю в серьезном преступлении против нашей страны. Похоже, что он связан с противником.

— Дело серьезное, вряд ли мне удастся выполнить ваше задание.

— Ты человек серьезный. Не думай, что я не разбираюсь в людях. До твоего отъезда за границу я покажу тебе этого моряка. Когда, где и как — сообщу дополнительно.

Через несколько дней Гюлибей снова встретился с Бербером Сулейманоглу. Условились, что Бербер в день прибытия в порт советского судна явится в бар «Кара дениз».

Бербер надел свой парадный костюм и вместе с женой направился в бар. Метрдотель посадила Бербера недалеко от окна, откуда хорошо был виден весь зал.

Вскоре в бар пришли советские моряки, получившие увольнение на берег. Мюжгель, как всегда, распорядилась, чтобы гарсоны быстро обслуживали иностранных гостей. Шота Топоридзе занял место рядом с рабочим столом метрдотеля. Мюжгель была «рада» встрече. Началась оживленная беседа...

Шота не обратил внимания на Бербера, который не сводил с него глаз.

Получив вскоре заграничный паспорт с визой, Бербер поехал в Советский Союз... Он остановился у родственника, проживающего в Батуми. Тот не только водил гостя по своим знакомым и родственникам, но и показывал ему достопримечательности города. Берберу понравился утопающий в субтропической зелени Батуми. Больше всего ему пришлись по душе тенистые бульвары и лучезарный морской берег.

Во время прогулок по городу Сулейманоглу, незаметно для своего родственника, проверял, нет ли за ним слежки со стороны русских контрразведчиков, о которых Гюлибей предупредил его особо. Однако ничего подозрительного он не заметил.

Через несколько дней Бербер уже без особого труда ориентировался в небольшом городе. Особенно хорошо он изучил район морского порта. Только после этого турок приступил к выполнению основного задания Гюлибея...

В день возвращения советского судна из очередного заграничного рейса Бербер вышел в город один. Он направился в мастерскую по ремонту обуви, расположенную напротив выхода с территории морского порта. Упрашивая мастера ускорить ремонт ботинок, сданных им накануне в мастерскую, турок внимательно следил за происходящим в морском порту...

Советское грузовое судно приближалось к причалу Батумского морского порта. Встречающие, как всегда, с нетерпением ждали моряков. Наконец судно пришвартовалось. Моряки, сияющие от радости, быстро спускались по трапу и попадали в объятия встречающих.

Последним на берег сошел Топоридзе. Его почему-то никто не встречал. Осмотревшись по сторонам, Шота направился в город. Бербер шел следом за ним. На одной из батумских улиц моряк остановился, осторожно осмотрелся и, быстро перейдя улицу, вошел в здание. Над парадным входом турок прочитал: «ОГПУ». Не на шутку струхнув и опасливо озираясь, Бербер пошел прочь...

По истечении срока визы Сулейманоглу вернулся в Турцию.

3

Молодец Мехмет, думал Гюлибей о своем шефе. Если бы не его чутье, или, как говорят разведчики, не его нюх, то он, Гюлибей, со временем действительно оказался бы в подземных казематах Анкары. Однако он не спешил с докладом в столицу. Мехмет не простит ему такого провала. Все, что шло через Топоридзе, — липа. А Гюлибей этой липой потчевал Мехмета.

Чекисты Менжинского оказались на высоте. Гюлибей, проверив действия своего агента Топоридзе в Батуми, переживал за возможные последствия провала. «В этом, конечно, виноваты и Шевкет с Мюжгель, положительно охарактеризовавшие грузина, — рассуждал про себя капитан турецкой разведки. — Нужно принимать экстренные меры, иначе будет поздно...»

Гюлибей посмотрел на расписание движения пароходов, лежавшее перед ним на рабочем столе. Через час советское грузовое судно должно пришвартоваться в порту. Спустя еще час, Топоридзе, как было условлено в прошлый раз, должен быть в квартире Мюжгель. Там «дружеская беседа» за столом в присутствии метрдотеля «Кара дениз». На этот раз Гюлибей решил вести беседу с советским моряком с глазу на глаз. Пусть грузин думает, что Гюлибей в интересах соблюдения конспирации скрывает кое-что даже от такого верного человека, каким он считает Мюжгель.

Раньше на встречу с Шотой Топоридзе Гюлибей шел спокойно. К Шоте он относился с доверием. Сегодня же капитану МАХ, получившему такое неприятное сообщение от своего нового агента, было не по себе. Зная, что перед ним враг, он должен держаться как и прежде, чтобы не вызвать у того подозрения. Играть такую роль непросто. Поэтому перед уходом дагестанский эмигрант принял успокаивающие таблетки — малейшая оплошность могла привести к провалу задуманного.

Не успел Топоридзе поднять за здоровье Мюжгель рюмку коньяку, привезенного им специально для красавицы-турчанки, как появился Гюлибей.

Шота поднялся со своего места и пошел навстречу турецкому капитану. По-дружески поприветствовав друг друга, они сели за стол, со вкусом уставленный Мюжгель.

Началась непринужденная беседа, ничем не отличавшаяся от прежних. Гюлибей сказал моряку, что Мехмету очень понравилась информация, полученная Топоридзе от советского военнослужащего. По условному знаку Мюжгель вышла из комнаты, сказав, что вопросы, которые стали обсуждать мужчины, ей не интересны.

— Дорогой земляк, — начал Гюлибей, обращаясь к Топоридзе, — я недавно был в Анкаре. Шеф доволен нашей с тобою работой.

— Неплохо бы спрыснуть капитанские погоны, — полушутя заметил моряк.

— Ох, эти женщины, не могут держать язык за зубами, — расхохотался Гюлибей. — Понимаю, любовь.

— Душевно рад за вас, капитан.

— Не подумай, что я о тебе забыл. Шеф прислал тебе вот этот подарок, — сказал Гюлибей, протягивая Топоридзе серебряный портсигар с изображением золотого орнамента.

— Надпись не сделали, чтобы не смущать твоих друзей из команды. Уж очень бдительные они у вас... Скажи им, что портсигар ты купил у турецкого ювелира.

— Спасибо. Тронут вниманием, — поблагодарил моряк. — Только смогу ли я оправдать ваше доверие?

— Сможешь, сможешь, земляк. А теперь слушай меня внимательно. Сведения, полученные через твоего знакомого военнослужащего, представляют большой интерес для наших генштабистов. То, что они ведут подготовку к войне, для тебя, конечно, не секрет. Однако военные разведчики хотят знать больше и, самое главное, хотят уточнить некоторые тактико-технические данные о советских войсках. Я не смог ответить на некоторые вопросы военных. Полагаю, что и ты вряд ли ответишь на них...

Топоридзе, поняв, к чему клонит собеседник, заметил:

— Капитан, это почти невозможно.

— Какой же ты проницательный человек, прямо читаешь мои мысли... Невозможных вещей, друг мой, на свете нет. Конечно, риск очень большой. В ночной темноте во время предполагаемой встречи нас могут накрыть и свои пограничники. Однако другого выхода нет, Шота. В случае успеха, знаешь, как мы с тобой будем выглядеть в глазах шефа?...

Чтобы рассеять у собеседника сомнения, Гюлибей действовал напористо.

— Вот тебе координаты и деньги. Будь осторожен, так как все советские граждане, проживающие в пограничной зоне, помогают вашему ОГПУ. Нанимай только проверенного контрабандиста, который проводит тебя и военнослужащего до переходной тропы, а потом пусть ждет в укрытии до вашего возвращения. Встречу лучше организовать в турецкой зоне.

— Иншаллах, брат! — с грустью сказал Гюлибей, делая вид, что он очень обеспокоен серьезностью данного им задания.

Топоридзе поверил матерому шпиону. Узнав еще об одной авантюре маховских «деятелей», он, довольный, вернулся на судно, стоявшее у причала турецкого морского порта.

4

Вот уже который день, как Рамазанов в Батуми. Целыми днями и вечерами он со своими коллегами — батумскими чекистами — разрабатывал план дальнейших действий.

В свободные от работы часы Рамазанов прогуливался по батумской набережной, наслаждаясь морским пейзажем, иногда даже позволял себе посетить знаменитый Батумский ботанический сад. И все это время мозг его сверлила мысль: не провалить бы игру с турками.

Чекисты предполагали, что турецкие разведчики затевают какую-то серьезную авантюру. Настораживал тот факт, что Гюлибею вдруг захотелось лично поговорить с военнослужащим, от которого через Топоридзе к туркам поступали сведения. Может быть, противник хочет проверить советского военного? В этом нет ничего особенного. Проверка и перепроверка своей агентуры и ее сообщений — испытанный метод всех разведок. А вдруг не так?..

5

Мюжгель, отдав распоряжение гарсонам и сказав, что неважно себя чувствует, попросила не беспокоить ее по мелочам. Метрдотель ушла из зала и поднялась на второй этаж бара. Здесь находился рабочий кабинет хозяина.

Шевкет, изучавший опыт не только европейских, но и канадских питейных заведений, знал, что первое впечатление о человеке складывается по обстановке, в которой он работает или живет. И он прекрасно обставил свой кабинет. Люди, бывавшие у него, с восторгом отзывались о тонком вкусе хозяина «Кара дениз».

Шевкет не обижал и своего метрдотеля. Мюжгель была довольна условиями, созданными ей хозяином бара. Единственное, что турчанке не нравилось, — это то, что при появлении гостей Шевкет не всегда представлял их ей и старался уединиться с ними. Правда, эта черта присуща коммерческим людям. «Секреты дельцов», — успокаивала она себя. Мюжгель заметила еще одну странность в поведении своего хозяина: последний никогда не оставлял ей ключ от своего кабинета, когда выезжал в другие города. Однако турчанка воздерживалась сообщать Гюлибею о странностях Шевкета. Метрдотель знала, что при малейшей неосторожности с ее стороны ей могут предложить уйти из бара и вряд ли ей удастся найти такое удачное место, каким она считала «Кара дениз». Вместе с тем, Мюжгель было известно и другое: Гюлибей, составивший ей протекцию, являлся большим авторитетом для Шевкета, а поэтому вряд ли хозяин бара осмелился бы потревожить ее.

Шевкета не было в кабинете. Метрдотель знала, что хозяин выехал в город Карс за мясом и теперь она, как второе после Шевкета лицо в баре, должна следить за работой.

Хотя Мюжгель и привыкла свободно входить в приемную хозяина «Кара дениз», но на этот раз, направляясь туда, она чувствовала какое-то смутное беспокойство. Подойдя к двери кабинета, женщина осторожно потянула ручку на себя и убедилась, что дверь заперта.

Немного успокоившись, турчанка достала из своей сумочки ключ и вставила его в замочную скважину. Английский замок бесшумно открылся. Метрдотель вошла в кабинет и закрыла за собой дверь. Нужно осмотреть все места, где могут быть тайники...

Мюжгель решила начать осмотр с массивного сейфа, стоявшего в правом углу кабинета. Хотя сейф и был выпущен знаменитой немецкой фирмой, но при помощи ключа, изготовленного в мастерских МАХ, метрдотель легко открыла его. Она вытащила из сейфа папку и стала быстро перелистывать находящиеся в ней документы. Не обнаружив ничего подозрительного, положила папку обратно в сейф и достала небольшую коробочку, в которой лежало золотое кольцо. Мюжгель, как всякая женщина, не утерпела и примерила его на свой безымянный палец. Опомнившись, она хотела быстро снять кольцо, но не успела этого сделать, дверь внезапно открылась, и в кабинет вошел Шевкет. Женщина от неожиданности уронила коробочку на пол, начала что-то говорить в свое оправдание...

— Байян, в вашу обязанность входит следить за гарсонами, а вы вместо этого... — сдержанно начал Шевкет.

— Неблагодарная я... свинья!.. — дрожащим голосом произнесла побледневшая от страха Мюжгель.

— За такие дела люди отвечают перед турецким правосудием, госпожа метрдотель.

— Не губите, ради аллаха! Всю жизнь буду обязана вам...

— Мы оба работаем на одного хозяина. Для чего же вам понадобились мои документы?

— Я выполняла задание вашего друга Гюлибея.

— Неужели он сомневается во мне?

— Он подозревает вас.

— В чем?

— В симпатии к советскому моряку. Гюлибей предупредил меня, что болгары — те же русские. И те и другие — славяне...

— Странно, байян... Да, да, очень странные вы с Гюлибеем люди. Вы проводите время в объятиях советского моряка, Гюлибей попивает с ним армянский коньяк, а подозреваете меня.

— Один из гарсонов вашего бара видел, как вы сделали однажды какой-то условный знак Топоридзе.

— Я это сделал ради вас. Вы же сказали мне, чтобы я отнесся к моряку внимательно.

— Вы еще ничего не знаете о Топоридзе, — уже спокойнее заметила Мюжгель.

— Я знаю его через вас. Если я не ошибаюсь, вы сами познакомились с моряком, а затем представили его господину Гюлибею... Прошу не впутывать меня в ваши дела, — резко сказал Шевкет.

— Агент Гюлибея сам видел, как моряк нанес визит в ОГПУ, — проговорила турчанка.

— В таком случае, Гюлибей пусть сам и отвечает за все. Разве можно было сразу доверяться случайному человеку?

— Гюлибей злой человек. Он скрывает от анкарского начальства МАХ свой провал. Гюлибей затевает крупную операцию против русских, и если она завершится успешно, то он получит второе внеочередное воинское звание.

— Надо полагать, не забудут и о вас, — с иронией заметил Шевкет.

— Мне отведена маленькая роль в предполагаемой операции.

— В таком случае мы должны кое о чем условиться, — многозначительно заметил Шевкет, не отводя глаз от красивого лица собеседницы.

— О чем же? — спросила Мюжгель.

— О том, что случилось сейчас в моем кабинете, — Гюлибею ни слова. Вы ему доложите, что в сейфе хозяина бара ничего не обнаружили.

— Неужели вы не обиделись на меня? — лукаво спросила метрдотель.

— Разведка — это игра, и мы с вами в ней артисты. Играть на сценах МАХ нужно разумно. Если вы расскажете Гюлибею о вашем провале, то этот злой человек сможет сыграть злую шутку не только со мной, но и с вами. Не лучше ли нам остаться на своих постах? — спросил Шевкет.

— Вы правы, — согласилась турчанка.

С этого дня Шевкет и Мюжгель стали больше доверять друг другу.

Мюжгель вернулась домой. Чувствуя себя разбитой после случившегося, она решила лечь спать не поужинав. Однако заснуть не удавалось...

Турчанка вспомнила о том, как она попала в бар «Кара дениз», вспомнила и тех, по чьей вине стала игрушкой в их темных делах. Жгучая ненависть овладела ею. Она решила мстить.

Мысли снова вернулись к Шевкету...

Этот болгарский турок отличался от всех ее бывших и нынешних знакомых. Особенно странным казалось ей сегодняшнее поведение Шевкета. Если бы на месте хозяина бара был другой человек, то спать бы ей не пришлось... А он простил ее... Почему? Непонятно. Может быть, все это совместные фокусы Гюлибея и Шевкета, устроенные специально с целью проверки ее «лояльности»? Всего можно ожидать от этих мастеров шпионских дел...

Сотни вопросов вставали перед ней после ухода из кабинета хозяина. И все же, уже под утро, она решила, что ей лучше поступить так, как советовал Шевкет...

6

Гюлибей, дав задание Топоридзе, начал усиленно готовиться к предстоящей операции. План его был рискованным и опасным. В случае провала пришлось бы снять недавно полученные от Мехмета капитанские погоны. Но пугало не это. Боялся Гюлибей другого. А что, если советские чекисты узнают о его затее с военнослужащим? Сомневался он и в том, что Топоридзе приведет советского военнослужащего. Однако, чтобы создать видимость, что Топоридзе «искренне работает» с турками, русские могут пойти на такой шаг. Пусть советский военнослужащий встретится в присутствии Топоридзе с турками. Что тут особенного? Это укрепит доверие последних к нему.

В решении задачи, намеченной Гюлибеем, была еще одна трудность. Свою операцию в турецком приморском городе начальник МАХ усиленно скрывал от анкарского начальства. Открыться означало признаться в провале с Топоридзе. А это, можно считать, — конец карьере. В случае же удачи это будет для начальства большим сюрпризом. Одним словом, Гюлибей не имел возможности привлечь к проведению операции других лиц, даже из подчиненного ему аппарата МАХ. Вся надежда была на преданного агента, завербованного из числа турецких контрабандистов.

Был один из вечеров 1933 года...

Гюлибей в сопровождении контрабандиста направлялся к турецко-советской границе. Проводник, житель одного из населенных пунктов приграничной зоны, прекрасно знал местность — каждый кустик, каждый камень были знакомы ему. Для турецких пограничников Гюлибей был своим человеком. Согласовав с ними в принципе план операции, он действовал самостоятельно.

В подобных случаях предупрежденные заранее стражи границы, как правило, вообще не вмешивались в дела разведчиков, последние же старались скрыть от пограничников свои намерения. Турецкие контрабандисты выполняли разные задания любой разведки, в зависимости от суммы, получаемой за это.

Согласно договоренности, с каждой стороны должно было быть по два человека, кроме самих Гюлибея и Топоридзе, в том числе по одному военнослужащему. В качестве военнослужащего Гюлибей взял с собой контрабандиста, а Топоридзе — Рамазанова. По координатам, полученным от Гюлибея во время последней встречи, Топоридзе и Рамазанов пересекли советско-турецкую границу и направились к месту предполагаемой встречи. В ту же минуту к назначенному месту подошли Гюлибей и его спутник. Судя по их внезапному появлению, Рамазанов предположил, что турки, видимо, уже давно здесь и, спрятавшись в кустах, вели за ними наблюдение.

— А где же третье лицо? — обратился к Топоридзе турецкий капитан.

— Вы, земляк, сказали, чтобы я оставил своего проводника на советской границе. Он ждет нас там, — спокойно ответил Топоридзе.

— Молодец, Шота, я просто хотел уточнить, — уклончиво сказал Гюлибей, поняв, что его вопрос был неприятен Топоридзе.

— Вы просто хотели проверить меня, — заметил Топоридзе.

— Не обижайся, Шота, мы теперь в безопасности, — скрывая охватившее его внутреннее волнение, произнес дагестанский эмигрант. Он был доволен, что ему удалось заманить советских людей в турецкую зону.

«Первая часть операции осуществлена, теперь нужно завершить вторую, — лихорадочно думал Гюлибей. — С помощью турецких пограничников можно сразу арестовать советских представителей, но это рискованно. Большое скопление людей на турецкой стороне насторожит советских пограничников, которые, по-видимому, тоже ведут наблюдение за этой встречей. Раз Топоридзе связан с ОГПУ, то этого можно ожидать».

Окончательная цель была близка. Гюлибею хотелось ускорить ход событий. Обратившись к Топоридзе, он сказал:

— Пусть наши вояки поговорят между собой, а мы с тобой выпьем по чарочке водки, а? Пока я шел сюда по этим проклятым ущельям и кустарникам, очень устал, боялся даже, что мы разминемся, — сказал Гюлибей и, по-дружески взяв Шоту под руку, отвел его в сторону, чтобы дать возможность военным поговорить наедине.

Гюлибей и Топоридзе сели. Дагестанский эмигрант достал флягу и налил в пахнущие рыбой стаканы какую-то жидкость. Выпили залпом и стали закусывать... Не прошло и минуты, как у Топоридзе начала кружиться голова. Ему стало даже неудобно за свою слабость, моряк подумал, что это, возможно, связано с усталостью. Но вскоре Шота почувствовал, что теряет сознание. Собрав всю свою волю, он крикнул:

— Али Каси... — не закончив фразы, Топоридзе упал на землю.

Рамазанов не успел повернуться на крик своего товарища, как раздался властный голос человека, возникшего словно из-под земли:

— Руки вверх!

Первыми руки подняли Гюлибей и его спутник, а вслед за ними и Рамазанов, который не понимал еще, что происходит. Мужчина быстро подошел к Гюлибею и спросил:

— В каком кармане пистолет?

Гюлибей, узнав по голосу Шевкета, произнес:

— Перепугал же ты не только наших гостей, но и меня.

Соображая, каким образом хозяин бара «Кара дениз» в такой поздний час очутился здесь, Гюлибей решил предупредить его:

— Лишних слов не говорить! Наш моряк должен ответить перед нами за то, что он посещает не только бар «Кара дениз», но и еще одно заведение, в Батуми.

Рамазанов понял, что Топоридзе заподозрен и Гюлибей заманил их сюда, чтобы расправиться с ними. Медлить было нельзя, допущенную оплошность нужно было как можно быстрее исправлять, тем более, что на помощь пришел «Шевкет».

— Когда вы, любезный дагестанец, ставший турком, думаете отвечать перед своим народом? — резко спросил Рамазанов.

— Ого, находясь в моих руках, вы мне же задаете вопросы! Посмотрите, сколько вас и сколько нас! — самодовольно подчеркнул капитан турецкой разведки.

— Нас четверо, а вы один, — сказал Шевкет.

— Не понимаю, мой друг, о чем это ты? — растерянно спросил Гюлибей, все еще не разобравшись в происходящем.

— Зато, господин капитан, я очень хорошо понимаю, — сказал Шевкет, сделав ударение на слове «капитан».

— Ты ошибаешься, Шевкет!

— Я ошибался до изготовления вами ключа от моего сейфа, — сквозь зубы процедил Шевкет.

— Это провокация вашей шлюхи Мюжгель, — начал оправдываться эмигрант.

— Не моей, а вашей. Это вы по указке Мехмета и его английского дружка Джима подсунули ее мне.

Гюлибей, наконец сориентировавшись в обстановке, решил попытаться выйти из окружения чекистов. Сделав вид, что не понял упрека Шевкета, он обратился к турецкому контрабандисту, который спокойно наблюдал за происходящим:

— А ты что молчишь? — И попытался вырваться из рук Рамазанова, но Шевкет ловким приемом свалил Гюлибея на землю. Ему связали руки и заткнули платком рот.

— Может, и ты с нами, Мурад? — спросил Рамазанов, обращаясь к своему коллеге Мустафаеву Мураду Агамовичу.

— Али Касимович, я не Мурад, а Шевкет, — смеясь ответил Мустафаев.

— Непонятно, почему «военспец» не помог Гюлибею? — усмехнулся Рамазанов.

— «Военспец» больше мне друг, чем Гюлибею, — многозначительно ответил Мустафаев.

— Это как же?

— Контрабандисты всегда на стороне тех, кто им больше платит. Гюлибей же не в меру скуп.

Мустафаев, задумавшись, спросил:

— Как там мои?

— Все хорошо, Мурад. Береги себя. Жди новых указаний.

Начал приходить в себя Топоридзе. Пришло время прощаться. Рамазанов и Мустафаев были взволнованы. Чекисты разъезжались: один — в чужую страну, другой — на родину...

7

Закончив официальную часть допроса, Рамазанов решил поговорить с Гюлибеем в непринужденном тоне. Чекист надеялся, что такой разговор, может быть, приведет к некоторой откровенности со стороны допрашиваемого. Но враг всегда остается врагом.

— Господин начальник, — спросил Гюлибей, обращаясь к Рамазанову, — неужели у вас нет ко мне ненависти?

— Что вы хотите этим сказать?

— Вам же известно все, что я сделал против ваших Советов, но, несмотря на это, вы ведете себя со мною так, будто мы и не противники...

— ...а друзья, — это вы хотели сказать?

— Вы угадали. Мне непонятна сущность вашей системы. С одной стороны, ваши большевики кричат на весь мир: «Врагов новой власти нужно уничтожать!» А с другой — вы ведете со мной такую игру... Поменяйся мы местами, вы давно бы очутились в райской канцелярии, — со злобой произнес Гюлибей, давая понять, что больше им говорить не о чем.

Рамазанов молчал. Молчал и Гюлибей. Затем чекист поднялся и стал расхаживать по кабинету, не обращая внимания на турецкого разведчика, с ненавистью следившего за каждым его движением. Наконец Гюлибей не выдержал:

— Выдержкой хотите меня сломить?! Не выйдет у вас ничего! Я буду молчать.

— В Советском законодательстве предусмотрено такое право за арестованным, — спокойно ответил Рамазанов, словно все было ему безразлично.

Последние слова чекиста вывели Гюлибея из равновесия.

— Не буду молчать! Я знаю: вы все равно расстреляете меня... Так пусть в ваших архивах останутся данные о моих подвигах! Я вам не все рассказал, — процедил сквозь зубы Гюлибей.

— Вы же выдаете себя за грамотного офицера МАХ, а вот о функциях противника представление у вас превратное. ОГПУ выявляет, разоблачает и допрашивает, а правосудие у нас отправляет другой орган народной власти — Советский суд. А что касается того, что вы что-то скрыли от нас, — это ваше личное дело. Скрывать вы мастер. Не в первый раз вы делаете это, иначе за счет нашей липы не получили бы от Мехмета капитанские погоны.

— Значит, вам и это известно? — подавленным голосом спросил Гюлибей. — Но радоваться вам рано. Мои люди продолжают работать против ваших колхозов и коммун, — с нескрываемой ненавистью сказал дагестанский эмигрант.

Рамазанов достал из сейфа папку и вынул из нее несколько фотокарточек. Медленно подошел к Гюлибею, показал их ему.

Гюлибей в ярости закричал:

— Фокусы ОГПУ, «товарищ» чекист! Я не из пугливых!..

— Потрудитесь, гражданин Гюлибей, прочитать автографы на оборотной стороне фотокарточек, — сказал Рамазанов.

Гюлибей прочитал и молча уставился в одну точку. С минуту он молчал; затем, опустив голову, признался:

— Да, подписи принадлежат моим братьям по Народной партии горцев Кавказа. Неужели все они попали в чекистский капкан?

— Вы сомневались в этом?

— Я никогда не думал, что о моей тропе через турецко-советскую границу знают ваши чекисты.

— В таком случае, почему вы «завербовали» Топоридзе? — усмехнулся Рамазанов.

— Для связи с моими агентами, действующими на вашей территории.

— А до этого как вы поддерживали с ними связь?

— Через моего верного агента-связника.

— Как его фамилия?

— Больше вы ничего не хотели узнать о нем?

— Я помогу вспомнить. Видимо, память стала изменять вам, — сказал Рамазанов и положил перед Гюлибеем фотокарточку, на которой был запечатлен человеческий труп.

— Я знаю, фотокарточек, на которых сняты трупы, у вас много, — съязвил преступник.

— Тогда, может быть, вот эта штука поможет вам опознать вашего покойного часовщика, — сказал Рамазанов, показывая Гюлибею номер журнала «Кавказ», обнаруженный у погибшего.

— И журналов, отнятых вами у моряков загранплавания, тоже много, — с презрением произнес Гюлибей.

Рамазанов предъявлял арестованному одно за другим неопровержимые доказательства, собранные чекистами.

— Отдавая должное вашим знаниям в области криминалистики, я надеюсь, вы не откажетесь от отпечатков ваших собственных пальцев?

— Конечно, нет. Но узоры моих пальцев ваши работники сняли при аресте, — зло бросил Гюлибей и желчно добавил: — В этом вы, пожалуй, не уступаете гению мировой криминалистики Гуверу.

Предъявляя арестованному акт экспертизы о результатах сличения пальцевых отпечатков Гюлибея с отпечатками, которые были обнаружены на одной из страниц журнала, найденного у Кахримана, Рамазанов сказал:

— Наши эксперты утверждают, что эти отпечатки идентичны.

— Напрасно вы ждете от меня признания, — заявил арестованный, ознакомившись с актом экспертизы.

— К номеру журнала последними прикасались двое: вы и часовщик. Исследования отпечатков, снятых с журнала, подтвердили нашу версию о том, что вы вручили его часовщику во время последней встречи. Мы «благодарны» вашему часовщику за то, что он даже в минуту смертельной опасности не избавился от сумки, которой вы его снабдили. Она действительно водонепроницаема. Я думаю, что теперь отпираться бесполезно.

Гюлибей молчал.

— Почему вы оплачивали шпионский труд часовщика золотыми монетами царской чеканки? — поинтересовался чекист.

— Он согласился работать с нами именно на таких условиях. Часовщик, как и все мы, выходцы из Российской империи, верил, что золотые монеты еще пригодятся. Что касается журнала, то я действительно передал его Кахриману во время последней встречи. Дальше по неизвестной мне причине связь с часовщиком прервалась. Это обстоятельство заставило меня прибегнуть к вербовке вашего моряка, из-за чего я и очутился в этой клетке. Теперь я убедился, что вы контролировали мою тропу через границу. Но как чекистам удалось поймать тех, кого Мехмет и Джим засылали к вам через Польшу? — с любопытством спросил Гюлибей.

— Хотя воинские звания у вас с Рашидовым и разные: он — полковник, а вы — капитан, но почерк один, — заметил Рамазанов.

— Что вы имеете в виду?

— Шпионы, завербованные вами, а также Тарланом под руководством Мехмета и Джима и засылаемые через Польшу с помощью Рашидова, интересуются одними и теми же вопросами. Все ваши кадры начинают с болтовни: «Советы обобществляют жен», «всех кур сдают в коммуну», «новая власть — временное явление» и так далее. Грубая работа, господин Гюлибей!

— В этом вы правы. Но зато мы разнились в действиях.

— Вы имеете в виду поджоги колхозных амбаров и убийства советских активистов, совершенные вашими агентами?

— Хотя бы! — ответил Гюлибей.

— Что вы еще хотите уточнить?

— Наш журнал «Кавказ» действительно поступал в ОГПУ?

— Не в ОГПУ, а в его котельную. Мы им растапливали печь, — ответил чекист.

— Напрасно. В нем выступают лучшие умы северокавказцев, проживающих за границей, — заметил эмигрант.

— Лучшие умы не покидают Отчизну, а в клеветнических измышлениях ее предателей советские люди не нуждаются. Если вы удовлетворены моими ответами, то прошу рассказать, какую цель преследует ваш конгломерат, именуемый вами какой-то партией?

— Не думал, что вы так оскорбительно будете отзываться о Народной партии горцев Кавказа. Члены нашей партии хотят видеть наш Кавказ свободным, — с деланной гордостью ответил Гюлибей.

— Господин Гюлибей, каждый разведчик или контрразведчик должен разбираться хотя бы в элементарных вопросах юриспруденции, особенно в таком ее разделе, как международное право. А вы, оказывается, далеки от этих вопросов.

— На что вы намекаете?

— Кавказ перестал быть «вашим», — сказал Рамазанов, — с того дня, как вы и подобные вам «деятели» предали его интересы врагам.

— Рано радоваться, «товарищ» чекист.

— Неужели вы не знакомы с историей гражданской воины на Северном Кавказе? Если я не ошибаюсь, у вас в партии есть свои «теоретики истории».

— Поражение движения Гоцинского и последующих борцов эмигрантские историки считают временным явлением. Наступит день, когда Кавказ снова будет свободным от большевиков краем, — высокопарно произнес Гюлибей.

— Старые сказки, — заметил чекист, затем сказал: — И еще один вопрос к вам, гражданин Гюлибей. Знаете ли вы, что такое Кавказ?

— Вы перешли от международного права к географии, — с усмешкой произнес Гюлибей, — и хотите сказать, что Кавказ — это высокие, как крепость, горы.

— Вы ошибаетесь. Кавказ — это крепость народов на южной границе Советской державы. Крепость, неприступная для врагов.

Советский суд сурово осудил Гюлибея.

Позорным провалом закончилась очередная затея внутренних и внешних авантюристов, мечтавших восстановить царский режим в стране победившего социализма.

В один из дней в кабинете Рамазанова состоялся такой разговор. Спрашивал молодой чекист.

— Как восприняли весть об исчезновении Гюлибея лидеры конгломерата, действующего в Стамбуле?

— Они снова облачились в траур. И хотя срок второго траура по усопшим на нашей территории братьям по партии не истек, многие из них уже надели парадные костюмы...

— Для чего?

— Чтобы принять участие в торжественном церемониале по случаю прихода к власти ефрейтора германской армии.

— Что стало с Мюжгель?

— Мюжгель снова стала Гюзелью. За окончательный разрыв со своими бывшими шефами и вклад, который она внесла в завершающий период нашей «игры» с противником, Гюзель была поощрена Шевкетом. На этот раз она действительно покинула Турцию...

— А где сейчас моряк загранплавания?

— Здесь! — громко, по-военному ответил Осман, сидевший рядом со своим другом Кудаевым.

— А Шевкет?

— Через некоторое время после событий, происшедших на советско-турецкой границе, Шевкет, оставив туркам на память свой турецкий паспорт, переселился на другой континент...