ГЛАВА ПЕРВАЯ. ДОЗНАНИЕ
Каждый мертвец, по-видимому, где-то всё ещё жив.
(Фернандо Песоа)
- Представиться? Да зачем тебе? Что за каприз? Ну, если настаиваешь, изволь. - Человечек, похожий на гнома, вынул откуда-то из-под стола несколько пластиковых удостоверений. - Вот это хотя бы: Соловьев Соловей Василискович. Дознаватель первого класса. Бляха номер 1466. Устроит такое? Или: Соловейчик Мурат Алиевич, служба порядка, генерал-майор. У меня их куча, и все неподдельные. - Он их сбросил туда, откуда достал. - Я же не спрашиваю кто ты такой. Сам знаю: Торопецкий Андрей Борисович. Он же Кощей, он же Каюр, он же Грим, Ходя, Тыр, ну и так далее. В первой жизни - Григорьев Иван Михайлович, графоман и сочинитель историй. Год рождения - тысяча девятьсот шестидесятый. В две тысячи тридцать втором - экспериментальная пролонгация в подпольной шарашке Матренин Двор. Потом были еще и еще. Одна из них, вполне легальная, в пятьдесят шестом: убит в стычке с монахами. Месяцем позже - снова убит. На этот раз в драке со своим сослуживцем. В том же году от специальной службы отставлен. Кроме того, в период с пятьдесят шестого по нынешний совершил еще четырнадцать ходок. Из одной из них ты только-только вернулся - и это был явный криминальный трип. Так? Зови меня Мункар, а его Накир, - оборвал биографию следователь. - Есть такие ангелы смерти.
Еще минуту назад никакого Накира в кабинете не было. Он явился неслышно, как и присуще ангелам, которые почти что бесплотны и обитают вдали от мира сего. Только ангел смерти вздымает меч, а руки этого были праздны. Выйдя из-за моей спины, он встал у края стола и уставился на меня в упор с преувеличенной полицейской внимательностью: он откровенно валял дурака.
Мункар же глядел на меня с презрительным превосходством. Так смотрят стражи правопорядка на шпионов и прощелыг в старинном кино. Заурядное заблуждение всякого, причастного тайной полиции: мол, раз уж я кое-что о тебе знаю, значит, ты всецело в моих руках. Спешу разуверить этого и последующих биографов: кто владеет информацией обо мне, тот отнюдь не владеет мной. Более того: информация инфицирована, правда перетасована с правдоподобием, многое мной же выдумано и пущено в оборот, а я и не такого о себе наплету. Атавизм, пережиток профессии. В первой жизни я действительно фантастические рассказы писал.
Во-первых, такого прозвища, как Кощей, у меня никогда не было. Хотя то, что он Кощея упомянул, указывало на определенные обстоятельства. Во-вторых, шарашка во время моего заточения на Силикатном была не вполне подпольной. Я бы не стал доверчиво полагаться на архивы депо. Хотя кое в чем гномоподобный был близок к истине. Я же об этих двоих совсем ничего не знал: идентификаторы на территории Департамента блокируются. Аттестация соловьями и ангелами не в счет.
Накир вновь спрятался за моей спиной. Мункар же всё смотрел, а я всё молчал - не столько тактично, сколько из тактических соображений. Не исключено, полагал я, что тут-то и начинается история моих бедствий.
Дело в том, что визы я не помнил совсем. Я не помнил, как был убит и что моему убийству предшествовало. Целый кусок исчез из памяти, словно выдрали последние страницы последней главы, на которых записано самое интересное. Такого раньше со мной не случалось, и это меня беспокоило. Причина могла быть медицинская либо техническая. Реаниматоры выражали надежду, что все восстановится. Однако пока не восстановилось, эти двое могут вешать на меня все, что им вздумается. И возразить мне им нечего. Разве что сослаться на ретроградную амнезию - мой официальный диагноз моим дознавателям наверняка стал известен раньше, чем мне. Реанимационная комиссия в таких случаях информирует депо раньше, чем пациент покидает продленку.
Более того, умирать я не планировал. Может, был другой план, в который меня не посвятили? Клиенты согласились на отходняк без эскорта. А потом - передумали и взяли меня с собой? Такое случалось, но не со мной. Воспользовались тем, что не было со мной догонщика?
Повестку мне вручил портье нынешним утром. Утро было ртутного цвета, готовился пойти снег. Вызывали меня на десять часов сего дня. Я не ожидал такой срочности. Обычно давали оклематься денек-другой, прежде чем таскать по инстанциям. Я только вечером вернулся из лазарета.
Повода увильнуть от визита в депо у меня не было. Моя машина осталась гнить на краю Хованских болот. Я вызвал такси, хотя испытывал отвращение к этому виду транспорта. Таксист всю дорогу ёрзал и что-то бубнил, не к месту вставляя немецкие слова и целые фразы.
С проспекта он свернул в короткий глухой тупик.
- Подождать? - по-русски спросил он.
- Можешь и не дождаться, - сказал я.
- Дождусь, натюрлих, - обнадежил таксист.
Департамент Демографии занимал все четырнадцать этажей. Разумеется, не всё всесильное ведомство размещалось здесь, слуги его множились, как бактерии в благоприятной среде, и все больше площадей под себя требовали. Это было то отделение, к которому я был приписан, состоял на учете за мои грехи, так что мне здесь приходилось бывать.
- Девятый этаж, - сказал дежурный.
Девятый и десятый занимала демографическая полиция. Открылись двери лифта. Вызвавший его мужчина рассеянно - как показалось - пропустил меня вперед и вошел сам.
Внешность этого человека была прелюбопытная. Такие инаковыглядящие уже практически не встречаются. Рост у него, во-первых, был небольшой, к тому же, он сильно сутулился. А во-вторых - возраст. Его тело выглядело лет на шестьдесят. Причем левая часть лица казалась заметно старее правой, словно присущая человеку асимметрия мозга отразилась в асимметрии его лица. На лбу выделялись несколько продольных морщин, над переносицей - глубокая поперечная. Большой хрящеватый нос нависал над губой, щеки были в красных точках и пятнах, словно истерзанные бритьем. Он мне напомнил гнома из детской сказки.
Подобное старение могло быть вызвано искусственно - ради некой патины, придававшей своеобразный шик тем, кому хватало решимости так себя исказить. А могло быть вызвано органической неполадкой. У меня самого веко немного дергалось.
А может, присущее этому гному коварство, подумал я, исказило его внешний облик? Я был, конечно, знаком с высказываниями доктора Пантелеева - о влиянии внутреннего мира человека на его внешний вид. Ныне каждому очевидно, что с переменой тела не меняется мимика и жестикуляция, пристрастия и привычки, пороки и склонности. Но кроме того сознание фатальным образом деформирует тело в соответствии с собственной сущностью. В прежнее время, когда человек довольствовался той плотью, коей его природа одаривала, это не было столь очевидно. Но сейчас, когда индивидуум сам выбирает себе формы и норовит отхватить попритязательней, он с течением времени замечет, что его наружность изменяется одним присущим ему и только ему образом. Словно тело приноравливалось к уму. Вообще, тема интересная, если ее развить. Идеальное реализует себя в реале в том числе и таким образом. Это явление - когда внешность приобретает черты личности, проявляет себя в материи - мой терапевт называл объективацией.
С Пантелеевым я расстался буквально вчера. А что касается моего спутника, то ему давно пора подумать о перевоплощении.
Вдобавок ко всему его лицо вдруг исказила болезненная и очевидно непроизвольная гримаса. Я поспешно отвел глаза.
Лифт остановился, мы прошли коридором, я - несколько приотстав. У одной из дверей служащий остановился.
- В девятьсот одиннадцатый? - спросил он.
Я кивнул. Он тоже кивнул и распахнул дверь:
- Входи. Посудачим. Есть предмет и предикаты к нему.
Кабинет был выполнен в серых тонах. Почему-то в государственных учреждениях с некоторых пор стал преобладать серый цвет. Часть помещения занимали два стола с соответствующим офисным обеспечением. За тот, что побольше, уселся Мункар. Мне он предложил занять место напротив. Стены были абсолютно голые, если не считать часов и календаря с осенним пейзажем. Часы на восемь минут спешили. Крышу дома напротив устилал снег. Где-то внизу поджидал таксист. Накир, как я уже упоминал, появился позже.
В отличие от соангела, он выглядел обыкновенно, то есть лет на тридцать, без претензий на оригинальность в возрасте и росте, как и все мы, как я. Он предпочел прохаживаться по кабинету, меняя места, не задерживаясь подолгу на одном. Кабинет был чересчур просторный для двоих дознавателей, что как бы подчеркивало демографические проблемы страны, по ведомству которых эти служащие проходили. Так что места для его пробежек было достаточно. Мне он показался не таким суровым, как этот 'Мункар'.
- Итак, Андрей... э-э...? Или просто - Каюр? Это удобно, - сказал Накир. - Псевдоним не расходится с профессиональной деятельностью. Я знал токаря, у него и кличка Токарь была. Итак, дело ? 117 дробь 32.
- Поясняю, - сказал Мункар, взяв в руки тощую папочку. - Под сто семнадцатым номером у нас ты проходишь. А тридцать два - такое по счету дело у нас к тебе.
- Трагедия в трёх трупах, - обозначил мое 'дело' Накир. - Действие первое, оно же последнее.
- И вкратце оно таково. - Мункар раскрыл папку.
- Можно я изложу? - перебил начальство Накир и, не дожидаясь его одобрения, изложил. - Двенадцатого ноября сего две тысячи восемьдесят восьмого вы сопровождали двоих ребят на Хованское болото с целью обеспечить им путешествие в мир иной. Или на вашем сленге, позаимствованном от наркоманов - трип. К несчастью для вашего предприятия по трассе в город возвращался полицейский патруль, он и заметил спрятанную в кустах машину, а чуть позже, спешившись и по гати углубившись в камыши - и трипаков, готовившихся устроить между собой дуэль. У ребяток было в руках по оружию. Ребятки с перепугу открыли огонь. В результате чего тяжко ранен один патрульный сержант и весьма обижен его напарник. Парень стрелял в упор из положения лежа, когда сержант собирался его вязать. Оружие довольно убойное, у сержанта разворочен кишечник, так что тело пришлось пристрелить. Сержанту, можно сказать, до смерти повезло - в ваших понятиях о везении: конкретный трип при исполнении служебных обязанностей, легальный летальный исход за государственный счет. За государство же умереть можно и нужно. Выйдя из лазарета, он дал подробные показания. Его невредимый напарник оказался более скуп на слова, но показания обоих совпадают детально. Этот напарник, преисполнившись негодования, одного стрелка пристрелил, а другого сохранил в целости. Вас, к сожалению, тоже не удалось взять живым. А то привлекли бы по горячим следам, не дожидаясь светлого воскресения.
Мне пришлось возразить:
- Выходит, я и сам лицо пострадавшее. Если полицейские и воры перестреляли друг друга, то я-то при чем?
- Даже если на этот раз ты не успел никого убить, этот гиньоль не сойдет тебе с рук. Потерпевший Павлов, на твою беду, генфень. В данном случае достаточно доказать намерение, - припугнул Мункар. - И докажу. Не такие орехи раскалывал, - усугубил угрозу щелкунчик.
Разумеется, тому, что тело Павлова - естественного происхождения и опекаемо Генофондом, я не поверил. Может, он и не отпетый лазарь, но ходки у него были. Инициации на лице написаны. Наличие смертного опыта глаза выдают.
- Вся мера и мерзость ответственности ляжет на вас, - добавил Накир.
Эти двое, следователь и подследок, прекрасно дополняли друг друга.
Я не сомневался, что нашим скорым и строгим органам состряпать дело о намерении на убийство ничего не стоит. Но с другой стороны, если б хотели привлечь, то давно б привлекли. За мной много чего числится. О чем мне тут же напомнил Мункар.
- А полтора десятка собственных реинсталляций? А ущерб от умерщвлений других лиц? Мы даже не про всех знаем, - признался он. - Ты слишком дорого бюджету обходишься. Надеюсь, что правосудию наконец-то хватит решимости, а государству возможностей, чтоб обеспечить твоей личности несокрушимый носитель. Чтоб не брали тебя ни пуля, ни яд, ни природные катаклизмы. Чтоб сам себя не убил. Например, механизм из сверхпрочного материала - ковырять реголит на обратной стороне луны, пока не рассчитаешься с налогоплательщиками до копеечки. Счет к тебе, как к наиболее продвинутому каюру, особо велик.
- Самые приятные похвалы - незаслуженные, - попытался отпереться я, внутренне сознавая, что заслуживаю с точки зрения закона отнюдь не похвал. - Что касается несокрушимых носителей, то я бы поопасался. А вдруг подобный механизм, да еще во главе со мной, сбесится? Как на него управу найти? Уничтожить вместе с луной?
- Прервемся, - сказал Мункар. - У меня режим. А ты и так на восемь минут опоздал.
- По вашим часам только стрелки забивать, - возразил я.
- Да что время, если смерти нет? - сказал Накир. - С нами позавтракаете?
- Уже вкусил, - сказал я, спиной почувствовав, что приоткрылась дверь.
- Ну что там чашка с чаем? - спросил Мункар, глядя поверх меня.
- Нести? - Голос принадлежал женщине.
Накир бросился помогать, Мункар уставился в бумаги, время тянулось тягостно, озвученное тиканьем торопливых стенных часов.
То, что болотные трупы на меня не повесили - хороший симптом. А могли, учитывая мое беспамятство.
На столе появились чайничек, каких я давно не видел: белый, разрисованный 'под китай', настоящий фарфор. Вазочка для печенья была от другого сервиза. Женщина, что всё это подала, обернулась, взглянула на меня с любопытством и улыбнулась - я это отметил - отдельно и иначе, чем этим двоим. Тщательно продуманными чертами лица она походила на блондинок из фильмов столетней или даже более ранней давности, сексуальней которых, по моему мнению, невозможно вообразить. Только теперь я понял, что и Мункар мне напомнил какого-то стариннейшего актера примерно тех же годов. Эта неявная принадлежность одному прошлому объединяла их - словно в одном допотопном фильме снялись. Платье, что было на ней, представляло собой вариант деповской униформы. Не очень облегало фигуру, но очень подчеркивало.
Накир выставил на стол чашки, их было четыре, собранных с бору по сосенке.
- Тело-то, тело! - наклонился он к моему уху. - Обратил? Что ты ее глазами хаваешь, ты ее горстями хватай! - И показал, как.
Женщина от него отмахнулась. Накир не смутился. Мункар нахмурился. Слишком хороша, чтобы быть натуральной, подумал я. Такое тело не достается случайно - рождением, сочетанием генов, половым отбором, смешением рас. Над таким долго работают: моделируют, придирчиво отбирают линии и черты. У иных пристрастных к себе особ половина текущей жизни уходит на это, чтобы лишь в следующей задуманное воплотить - согласно собственным представлениям о себе и своей привлекательности.
Очевидно, эта особа знала о чарах такое, что прочему женскому полу только предстояло открыть. Словно проникла в тайну женственности дальше других. Словно сама была этой тайной. Ее дух вкупе с опытом прошедших жизней обнаруживал себя в каждой черте, каждом движении. В ее лице и фигуре заключалось такое, что влекло к ней больше, а вернее сказать - иначе, чем к просто красивым женщинам. Не томление плоти, не эротический путч, не рядовой и периодический зуд, который накатывает на любого мужчину. Это отстояло несколько в стороне от конкретного и прямолинейного варианта чувственности, с которым мы обыкновенно сталкиваемся. Это было влечение иного рода. Которое можно утолить только полным слиянием с этаким существом. Наверное, многие годы, а может и все сто, воспитывала, вырабатывала, создавала, выстраивала свою внутреннюю эротическую гармонию - подмечая, заимствуя, воруя, придумывая, примеривая на себя. Собирая по черточке, по штришку. Развивая и умножая дары. И вот душа осияла тело, одухотворила его. То есть, возвращаясь к теории Соломона Аркадьевича: хорошо приношенное тело 'бессознательно' вбирает в себя черты личности. Поистине нет пределов для совершенствования, если жизнь вечна, подумал я.
Дознаватели были не столь впечатлительны. Им она примелькалась. А может, на мне сказывался продолжительный карантин.
- Маньяков, словно магнитом, манит, - говорил между тем Накир, в то время как я пытался избавиться от наваждения. - Со страшной силой, неудержимо почти. У нас восемь нераскрытых убийств этой женщины. Три ее трупа так и не были найдены. Говорят, что при жизни были не менее хороши. Наверное, сексуальная аура вместе с личностью мигрирует из тела в тело, как вы считаете? Пришлось устраивать ее секретаршей, чтоб все время была на виду. Живет на складе улик. Да вы не ерзайте. Может, к табуретке вас приторочить? Как того Одиссея к мачте, чтоб не кинулся на сирен. - Он немного понаблюдал, как женщина наполняет чашки. - Я б и сам кинулся, да не позволяет полицейское целомудрие. Однако двигайте ближе свою табуреточку. Не бойтесь, она не привинчена. Чай будем пить, а то - ничего не евши, ничего не пивши, ничего никому не скажу.
Его словесная живость плохо сочеталась с чеканными чертами лица, холодными в своей арийской надменности. Подвижность, с какой он сновал, меняя места и позы, жестикулировал, сопровождая свои никчемные речи, подошла бы комику немого кино, но не этому телу.
Не то Мункар. Он как уселся на свой стул, так и прилип к нему. Тем не менее, было в его сидении нечто зловещее. В его уродливости - свой смысл. Иногда специально выбирают себе лицо простака или мудреца или сатира. Не обинуясь, напяливают личины, скопированные с известных в прошлом людей. И даже заимствуют черты от различных особей. Люди скрытные пользуются такой возможностью всяко. В профиль - например, Грибоедов, анфас - Наполеон. Или придумывают себе такое, что далеко отстоит от истинных интересов, специфики службы и внутреннего мира самой личности. Иногда это связано с профессией: политик, жулик, шпион. Или как в нашем случае - сотрудник депо.
Резон в этом есть. Мы еще не вполне подстроились под обстоятельства жизни в бесконечно долгом континууме времени, и человек с архетипическими чертами лица подсознательно внушает мысль о его мудрости или свирепости, умственном превосходстве и жизненном опыте, что в профессии дознавателя далеко не лишнее. Не исключено, что Мункар выбрал внешность стареющего сатира сознательно. Теперь, когда я знал его призвание и профессию, к моим первым догадкам в лифте я мог добавить и эту.
Впрочем, я могу и обманываться на его счет. Возможно, душе его кротость присуща и рано или поздно проступит на некрасивом лице. Вы еще моего Джуса не видели.
Дознаватель склонился над бумагами, что-то высматривая. Я перенес внимание на более красивый носитель. Тем более, что женщина обратилась ко мне.
- Они меня Сусанной зовут, зовите и вы, - сказала она. - На самом деле он все наврал про меня. Я тут девушка на побегушках. Обеспечение печеньем, чаем потчеванье. Пиво, сухарики в конце дня. Поддерживаю имидж, привлекаю клиентов к нашему заведению. Возбуждаю, раскручиваю на разговор. - Говоря это, она то и дело взглядывала на меня. - Я здесь с тех самых пор, как ввели мораторий на смертную жизнь. То есть в убойном отделе депо - самая старослужащая.
- Наша святыня, - вставил Накир, - бабушка ППЖ. Плесни и мне, старушка.
- А вам? Покрепче?
Я кивнул. Допрос становился странным, выбивался из ряда других. С чаепитием и такими женщинами меня еще не допрашивали.
- Да, взбодри его. - Мункар отхлебнул из своей голубой чашки. - А то он что-то вялый совсем.
Когда что-то идет странно, надо прислушаться. Сделаться осторожней. Не исключено, что происходящее искажено нечуждым вмешательством.
- Не стесняйтесь, налегайте на наши гостеприимства, налетайте на них, - суетился Накир. - Прошу прощенья, но у нас скудный бюджет. В отличие от бюджета раскрученного каюра, каковым, без сомнения, являетесь вы.
- Пользуетесь спросом на рынке убийств? - тихо спросила Сусанна.
Накир ухмыльнулся.
- Да он последние сорок лет не убийством не промышлял. То солдат, то каюр. Тоже своего рода мономания.
- Не ответите даме, как того требуют вопросы взаимной вежливости? - сказал Мункар, глядя, однако, мимо меня на Сусанну - у нее лилось через край, вокруг моей чашки расползалась лужица.
Будет спрос, буду и я. К своим противозаконным занятиям я относился не столь негативно, считая их чем-то средним меж деятельностью туроператора и психотерапевта с элементами шоу-бизнеса и плутовства.
- Нет, ничего. Вопрос риторический. Можете не отвечать, - сказала Сусанна. - Ах, извините. Всю заварку на вас извела.
Она принялась собирать лужу салфетками.
- Воспользуюсь вашим отводом, - сказал я, - промолчу.
- А зря, - сказал Накир. - Она интересная собеседница. Видите ли, работа у нас требует умственной изощренности. А личная жизнь в одиночестве - умения постоять за себя. Особенно с тех пор как ее оставил восемнадцатый муж. Есть в ней все-таки такое, что мужей и маньяков притягивает. Вас не притягивает? Супружеские соображения не приходят на ум? Кто-нибудь другой, наделенный дерзостью, уже сделал бы ей предложение и ушел от ответственности перед нами - мы своих и сами не обижаем, и в обиду никому не даем.
Что из того, что обделены чадородием? Снабжены вожделением, и то хорошо. Возьмете андроида на воспитание. Нет, вы взгляните: столь ярко выраженная женщина ужель не прельстит? С такими-то характеристиками. Вот только пойдет ли сама? Ведь с другой стороны, хорошее дело браком не назовут.
- Я ценю ваше остроумие как интеллектуальный продукт, - сухо произнес я. - Однако такое я уже неоднократно слышал. Продукт протух, удивляюсь, как вы не заметили.
- Свои шутки не пахнут, - буркнул Мункар, не одобрявший, по-видимому, шутовства.
- Да, действительно, - сказала Сусанна. - Эта шутка стара давно. Без юмора ты краше, дружок.
- И все же я не могу от него совсем отказаться, - сказал Накир. - А вернее, отделаться не могу. И, как говорит мой психоаналитик, нечего психовать. Как же можно без юмора? Вы еще Сусанну не слышали. Ах, нет, не отдам я ее за вас. Ей только хуже с этими мужьями. Не умоляйте и не подмигивайте.
Но я подмигнул. Вопреки своему намерению оставаться неженатым вечно. Ничего не мог с собой поделать: нервное. Мункар к моему ужасу в ответ скорчил такую рожу, что хоть под стол ныряй, гораздо кривее той, что я видел в лифте. У него та же беда, догадался я, только в более запущенной форме. Я так растерялся, что подмигнул еще. Он не заставил ждать с ответной гримасой. Так мы - через стол друг от друга - гримасничали с минуту. Накир за это короткое время в спазмах смеха до икоты дошел, я думал, у него дыхание кончится. Сусанна ('Я вам свеженького заварю!') крупными шагами устремилась к двери.
Прочие телесные недостатки в лазарете мне устранили. Мой куратор сказал, что и это пройдет. Оставалось положиться на это Соломоново утверждение. И действительно, последнюю неделю тик беспокоил реже, так что я даже почти забыл о нем. Вначале же левое веко вообще не открывалось.
Раньше, в первый порубежный период, те или иные физические неполадки случались чаще. Я помню дикие головные боли в одно из своих воскресений. Сладить с ними врачам удалось далеко не сразу. Бывало - к счастью, не со мной - и такое: ступор, обмороки, вспышки агрессивности, светобоязни, внезапная слезливость, неконтролируемое и обильнейшее слюноотделение. Онемение конечностей, дрожание рук. Остановки дыхания, сердца, скачки давления и прочие нарушения гомеостаза. Опухоли, паразитов и не такие уж редкие атавизмы (хвост, шерсть) удаляли еще на пустом теле.
Подобные неполадки случались из-за несовершенства телопроизводства. Труднее обстояло с психическими изъянами, связанными с помехами и потерями трафика, искажениями при приеме, хранении и передаче эмитированной информации. Такие бывали необратимы. Да и соматические расстройства в иных случаях могли быть вызваны подобными дефицитами, не всё в процессе притирки души к телу проходило гладко. Тот же тик, черт бы его побрал.
Впрочем, сейчас с этим обстоит гораздо лучше, чем даже год или два назад.
Не исключено, что и старение, и истерический тик Мункара вызваны не выявленным сразу по воплощении расстройством. В дополнение к предыдущим версиям я присовокупил и эту.
Сусанна вернулась, еще более похорошев.
- Прошу прощения, - сказал Накир, подавив приступ смешливости. - Но вы будто о чем-то своем перемигиваетесь. Словно из совместного трипа вернулись и делитесь впечатлениями прямо при нас. Причем, судя по всему, ваш вояж, товарищ ген... э-э-э... Геннадий Петрович, был не очень удачный.
Мункар, казалось, не обратил на него внимания.
- Ах, разве могут быть трипы совместные, - сказала Сусанна. Из носика чайника опять лилось. Теперь на пол.- Каждому открывается что-то своё.
- Тебе что, ни разу не ассистировали? - спросил Накир.
- Ассистировали. Но ассистент сразу куда-нибудь пропадал. И я оставалась одна, наедине с невыразимым нечто. Я вообще считаю, - продолжала Сусанна, - что так называемый загробный мир у каждого индивидуален. Я его называю Бубль-Гум.
- Как? - переспросил Никир, оставив открытым рот и готовясь вновь покатиться со смеху.
- Бубль-Гум, - не смущаясь его насмешливостью повторила Сусанна. - Душа выходит с последним дыханием, и этот последний выдох образует пространство будущего обитания души - так надувают жевательную резинку. И эта сфера включает всё, чем успел запастить при жизни - исключая недвижимость, разумеется, и прочее материальное вещество. Моё я, существуя как тело, подготавливает почву для существования в ином мире, ну и конечно фонд подсознания в этом участвует. Каждый при этой жизни сам творит свой будущий мир...Он у меня такой... такой... Жаль, что эта тема в этих стенах запретная, а то б я рассказала вам.
- Ничего-ничего, говори, - поощрил ее Накир. - Можно и отпереть, пока чай пьём. Тем более, что тут консультант присутствует. Вот мне, например, избушка на курьих ножках часто встречается. Мол, захожу я в нее, а там... Там - в зависимости от обстоятельств, при которых на тот свет отправился.
Я насторожился. Избушка и мне неоднократно являлась. Этот навязчивый архетип и в моих снах, и в трипах, да и в текстах присутствует. Кстати, мне не нравится термин 'трип'. Предпочитаю: прогулка, променад, выход.
Но этот, Накир... Надо к нему присмотреться, решил я.
- А мне, - сказала Сусанна, - полет - падение - взлет, и невесомые, неземные эротические ощущения. Нет, что вы, чувственное ни в какое сравнение с этим не идет. Словно не только тела, но и души сливаются. Кто такое испытал, тому до лампочки унылое земное соитие. Поэтому не дождетесь от меня никогда.
Для многих расставание с телом сродни оргазму. И вообще, все это как-то связано: секс и смерть. Возможно, подумал я, она свою ауру оттуда заимствовала.
- И кто же счастливчик? - спросил Накир.
- Не знаю. Да и не важно. Я даже боюсь открыть глаза. Да и нет там ничего, чего или кого во мне раньше не было.
- То есть, имя ему - Бубль-Гум. Или, как говорит мой друг Платон: всё вертится вокруг царя своего, - сказал Накир вполне серьезно.
Мункар сказал:
- Этот Бубль-Гум с его глюками - нечаянный и вовсе ненужный всплеск нейронной активности, спровоцированный смертью. Подобно тому, как последние судороги сотрясают тело, перед тем как ему обратиться в труп. Смерть последним касанием активирует группы нейронов, хранящих воспоминания, размещенные в разных отсеках и на разных уровнях памяти, выделяя видения, образуя прощальные мыслеформы, нарезая эгоцентрические круги вокруг вашего я, которые чип принимает и ретранслирует. - Употребив чай, он поубавил суровости, что нередко бывает даже с людьми, облеченными полномочиями, когда обстановка становится менее официальной. А произнося эту тираду, он даже из чашки плеснул, жестикулируя ею. - Угасающее сознание и есть субстрат для подобных видений. Это сродни гипнагогическим галлюцинациям, которые, бывает, и здравому уму являются в просоночном состоянии - перед засыпанием или сразу по пробуждении. И за пределом ничего, кроме этих бесов из бессознательного, нет. Ну скажите на милость, если это интерпретировать как прогулку по элизейским полям, то как может чип обнаружить, а база зафиксировать выход из тела? Она фиксирует деятельность мозга. Значит, ваши глюки, или, как вы их называете, визы - деятельность мозга. Коли есть процесс, значит, есть и процессор, в котором происходит этот процесс, - заключил он и взглядом потребовал от Сусанны еще чаю.
- А еще говорят - но это, конечно, вранье, и эти слухи пущены разработчиками - что визы внедрены в чипы, то есть видения изначально запрограммированы, - сказал Накир. - Вы верите? ('Чепуха. А главное - зачем?' - пробормотал Мункар). А еще совсем наоборот говорят, что делают чипы с фильтрами, но блокировать визы полностью не получается. Они тоньше и юрче любой защиты, и легче проникают в мозг, а затем в базу, чем даже реальность. А еще - могут быть помехи при трафике, они-то и создают иллюзию трипа по воплощении.
- Система трафика, конечно, всё еще не так совершенна, чтобы полностью исключить помехи и потери, - сказал Мункар. - И не только при трансляции и фиксации в базе, но и при инсталляции обратно в мозг. Это еще один аргумент против твоей деятельности, Торопецкий. Против трипов вообще. Не стоит уходить из жизни без крайней необходимости. Прежде нужно строго подумать: ту дай ор нот ту дай?
С английским у него было примерно то же, что у таксиста с немецким. Интересно, дождется ли он меня? Или меня отсюда прямо в подвал уведут?
- Один фантаст написал, - сказал Накир, при этом взглянув на меня, - что тот свет - искусная симуляция, покруче потемкинских деревень. Которая подхватывает ваше издыхающее Я с целью дальнейшего воздаяния. То есть рай, ад - и вправду есть, но искусственно созданные. И попадают туда по заслугам. Подхваченное симуляцией умирающее сознание отправляется по назначению.
Такой рассказ в моей творческой биографии действительно был.
- Однако неотвратимость воздаяния матрицы 'Тот свет' не так уж неотвратима, - продолжал Накир. - Есть лазейки в программе, которыми вы, каюры, искусно пользуетесь, чтоб отмазать ваших клиентов.
- А вы им вообще не даете на тот свет попасть, - сказал я. - Укрываете от правосудия.
- Да, воскрешение этому препятствует, вырывая его обратно сюда. Как вы считаете, патрон, это справедливо?
- Моя интуиция мне подсказывает, что мир сложнее, или если хотите, проще, чем все эти байки о матрицах. Если и есть потустороннее - то это нечто другое. - Он замер и даже закрыл глаза, чтобы полнее представить потустороннее. Чашку поставил на стол. - Небытие - небытие - небытие, - забормотал он, водя руками параллельно столу, - всплеск памяти, - соответствующий всплеск рук, - потом что-нибудь случайное и незначительное: фраза из состоявшегося или подслушанного некогда разговора, или квадрат аккордов из 'Роллинг Стоунз', или скрежет металла, взвизг пилы и опять: небытие - небытие - всплеск: визуальный фрагмент из детства, или фильма - небытие - небытие - опять всплеск и так далее. Если бы я был кинематографистом, я бы изобразил это как черный квадрат экрана, на фоне которого с промежутками в вечность и происходят подобные вспышки. И все это я бы аранжировал тиканьем часиков. И паузы между всплесками все дольше. И однажды остается только черный квадрат и тиканье. А потом и тиканье прекращается. А потом и квадрат исчезает. И уже нет ничего - ни тебя, ни вселенной, ни ее Творца. Вот так, скучая каждый на свой лад, мы и проводим вечность, - резюмировал он.
Этот человек, как оказалось, обладал незаурядным воображением. И артистизмом, я это принял к сведению. Впечатление ему удалось произвести. Мы приуныли перед созданной им перспективой, отметив ее минутой молчания. Особенно меня впечатлил Мик Джаггер с его голосом рассерженного козла. Роллинг Стоунз я с предалекой юности терпеть не могу. Да, это была бы отвратительная вечность.
- Вы и по этой жизни такой же скучный, - сказала, наконец, Сусанна, и я вдруг увидел, что Мункар похож на понурую птицу, склонившую клюв над столешницей, а не на властелина моей судьбы.
- А разве иначе? - сказал он.
- Ах, что вы. Всё с точностью наоборот. Словно секс свыше. Секс, секс, секс, - сказала она с воодушевлением, как будто этим словом заклинала тот свет, ограждая себя от Мункаровых наваждений. - И это такое блаженство, жаль, что туда часто нельзя... то есть вообще нельзя, - поправилась она, опасливо взглянув на Мункара.
Не могу передать, как действовала на меня эта особа - со всеми ее особенностями, со своей консервативной красой.
- У меня по этой части тоже бывало, - сказал Накир. - С гуриями.
- А у вас что-нибудь такое бывало, товарищ ген... э-э... Геннадий Петрович? - спросила Сусанна. Их оговорки казались мне нарочитыми.
- Банька была.
- С гуриями?
- С пауками, - сказал Мункар.
- Экхм... - откашлялся Накир. - Позитивно сидим.
Я еще одну вещь про Мункара понял. Не исключено, решил я, что он принадлежит к числу тех (коих каждый примерно сотый), которые атавистически боятся вхождения в иной мир, чем всякий раз сопровождается умирание мозга. Для которых краткое пребывание в нем - даже под самым квалифицированным присмотром - страшнее всякого почечуя, лепры, чесотки и сочащихся гноем язв - всех тех мучений и неудобств, которыми сопровождается существование в теле бренном, больном. Вот почему это псевдо-Мункар затягивает с собственной эвтаназией и заменой тела, предположил я. Мог бы, в таком случае, прибегнуть к оздоровлению или коррекции, что ли, не говоря уже о ювенильных процедурах - чтоб жить без болей в боку, без неловких движений - чем самому мучиться и других мучить своей изношенной внешностью.
- Вот, мы все высказались, - сказала Сусанна. - А что скажете вы? - обратилась она ко мне.
У науки для обозначения этого много имен. Например, аутоскопия, восприятие собственного тела со стороны. Нарушение пространственной схемы тела. Эйдетизм - когда воображение проецирует тот или иной образ вовне. Не глюки, но что-то сродни. Бывает, что обусловлены сенсорным голодом - отсутствием чувственных восприятий. С этой точки зрения и сновидение можно рассматривать как результат информационного дефицита.
- Говорят, что тренированные ходоки могут растягивать мгновенье смерти. Способны запоминать и интерпретировать так называемые визы. Ну-с? - поторопил Мункар.
- Я взял за правило никому не рассказывать своих снов, - сказал я. - Ибо интимное.
- А главное, они могут настраивать сознание умирающего клиента на выделение любезных ему видений?
Показалось, что в воздухе знаком вопроса завис Нарушитель. Впрочем, свойство его таково, чтобы казаться. Это могло быть предостережением, и настораживало. Что-то в этой беседе было не так. Для меня Нарушитель - словно персонифицированное сомнение. Он возникает, когда обстоятельства подозрительны, когда ситуация с двойным дном. Да и собственные почти сто тридцать лет опыта этой жизни и несколько мгновений пребывания в той изощрили мой разум и интуицию. Но все же мне было пока непонятно, в чем интрига этого собеседования.
- Тот мир и этот пребывают во взаимовраждебности. Если, конечно, слово 'мир' применимо ко всей этой психопатологической продукции. Они боятся и отрицают друг друга, как Страна Советов и капитализм. Была у нас такая Страна Советов, некоторые помнят еще. Были в ней диссиденты и недовольные, как в наше время монахи и завзятые ходоки, - сказал Мункар.
Пусть я иначе, чем рекомендует официальное мнение, истолковываю потустороннее. Пусть обвинят меня хоть в колдовстве и даже предъявят атрибуты моего ведовства и черные книги. Я и сам не уверен, что правильно интерпретирую эти явления. Но знаю одно: книга мертвых очень отличается от книги живых.
ГЛАВА ВТОРАЯ. ВЫХОД
Многое из относимого нами к смерти происходит уже в умирании, и это междуцарствие иногда бывает доступно нашим взорам и представлениям. Какой бы далекой ни была от нас смерть, мы все же можем ощутить климат, в котором она обитает.
(Эрнст Юнгер)
01 МОНАХИ
Мой первый, хоть и не дальний выход состоялся лет тридцать назад. Я в то время служил в депо и был убит в стычке с монахами, как не соврал Мункар. То есть всё было легально. Разумеется, я и до этого умирал, но из тех ходок мне почти ничего не запомнилось.
- Их шестеро, - передал по связи дежурный. - Два чела и четыре чмо.
- А чмо-то откуда? - проворчал боец Бондаренко. - Монахи, нах...
Монахи в то время представляли собой конгломерат из различных неформальных течений: осколков религиозных конфессий, контркультурных сообществ, тоталитарных сект. Неформалы и нигилисты, левые люди, правые деятели и прочие маргиналы, неплотно сплотившиеся против всеохватывающего влияния и амбиций деятелей ППЖ. Плоть сменить - не платье поменять, смерть такой же дар, как и жизнь - такова была их риторика. Никогда не бывает так, чтобы всех устраивал существующий порядок вещей.
Вначале объектом их справедливых нападок были тела, поставляемые нам на потребу корпорацией 'Модус', монопольно владевшей правом на изготовление тел, к слову сказать, не столь еще совершенных, как сейчас, к которым прочно приклеилось полузабытое слово 'мощи'. Самоназвание этих бригад - 'монахи' - произошло то ли от 'Модус', то ли от 'мощи', и частично от того слова, которое боец Бондаренко не договорил. И оно очень вязалось с принятым среди них всяческим умерщвлением своей и чужой плоти. Тогда это слово лишь начинало приживаться на страницах и мониторах масс-медиа, еще не выпало из первоначальных кавычек, и только гораздо позднее перекочевало в официальные документы и прижилось там.
Кроме того средь монахов было много случайных, то есть безыдейных людей, примкнувших к движению отнюдь не случайно - убежденных лазарей, зашедших в своих потустранствиях так далеко, что внедрение в новую плоть сравнимо было для них с потерянным раем. Весьма подходящей с их точки зрения считалась гибель в бою - ею приоткрывалась виза в благоприятный лэнд - и даже последующее долгосрочное заключение в чмо не останавливало ходоков по иному миру.
Презрительная аббревиатура - чмо - была изначально придумана для того, чтоб подчеркнуть социальную и физическую несостоятельность наказуемого. Сейчас ничего унизительного в этом слове нет. Многие бравируют этим званием. В нашем случае удивительно было не то, что четверо челоморфов примкнули к тергруппе, а то, как они отвязались.
- Они как раз накануне утром сбежали, - пояснил диспетчер.
Дело было, вероятно, так. Выведенные на работу за черту оседлости, они подкупили охрану - сочувствием или деньгами - мол, по магазинам пройтись, запастись кое-чем насущным. Маячки активированы, проследить можно. Их отпустили. Однако, судя по скорости, с какой маячки рванули, едва покинув периметр работ, на воле их поджидал автомобиль. Это сейчас ясно, что действовали по плану, и средство передвижения подогнали сообщники. Ибо осуществить биоатаку в метро вшестером им было гораздо сподручней.
Поначалу охрана тревогу не подняла, понадеявшись на свои, а так же на лошадиные силы полицейских авто. Маячки в соответствующее время отметились на месте теракта, потом, повиляв, выбрались за город и стали уходить на юг.
Вероятность того, что подопечные чмо имели отношение к атаке, напугала вертухаев едва ли не до смерти. И только мысль о том, что смерть от испуга относится к самым неблагоприятным, помешала им умереть. Винясь и волнуясь, они доложили по инстанции. И вот только что пришло сообщение с ПИД-18. Вместо того, чтобы прямо на дороге принять смерть, они отстрелялись по полицейским, бросили автомобиль и ушли в лес.
Наш патруль оказался к месту перестрелки ближе, чем прочие. После акции прошло не более часа. Наша задача состояла в том, чтобы настичь этих акционеров и повязать. Задача преследуемых - принять хорошую смерть.
Они уходили к озеру. Ясно, зачем. Отпетые лазари до сих пор полагают, что место у Мертвого Озера весьма подходяще для выхода. Что место имеет значение, я на себе испытал.
Монахи могли отделиться от челоморфов, передвижение которых отслеживалось, и уходить другими путями. Хотя смысла в этом почти не было. Это продлит преследование не более, чем на пару часов.
- К вам на ПИДе присоединится майор Моравский, - сказал оперативный дежурный. Такое развлечение выпадает не часто. Не хотел его упустить, догадались мы. - У вас найдется лишняя экипировка?
Полного комплекта не было, но отдельные элементы нашлись бы. Автомат, во всяком случае, был.
- Связь у меня есть, - раздался в наушнике голос Каспара, майора Моравского. - Похоже, что я буду на месте раньше вас.
Странно, что он оказался к пункту идентификации ближе, чем мы.
- Челы пробиты по фанку, - продолжал диспетчер. - Это монахи из группы Чацкого: Коркин и Савченко.
- Вооружение? - спросил Каспар. Как старший по званию, он принял инициативу на себя.
- Один полицейский заметил четыре ствола, другой говорит, что пять. Двое других мертвы. Поддержка с воздуха будет.
- Что ваша поддержка с воздуха против поддержки свыше? - раздался в наших наушниках голос отнюдь не дежурного. - Вертихвостка против архангела.
- Что? - не понял диспетчер.
- Ты что, дурак на пульте дежурного? - сказал другой, столь же незнакомый мне голос. - Ты координатор, или ты кто? Я бы таких давил желтым шнурком. Шесть у нас стволов, шесть!
- Ты сам-то кто? - растерялся дежурный. Видимо, не понял еще, что преследуемые обзавелись полицейским радиоснаряжением и теперь свободно общаются с нами на нашей волне. - Какой еще к черту архангел?
- Шестиствольный серафим, - сказал тот из незнакомцев, что первым подал голос. - И даже с подствольниками.
- Знакомая риторика, - сказал Каспар. Мне показалось по его голосу, что он даже обрадовался. - Это ты, Вазелин? Я гляжу, и кликуха не помогла: не влез еще в царство небесное. Что там, в рай-то еще пускают?
- Пускают, - сказал Вазелин. - Но не паскуд.
- А то что-то знакомое слышу: Савченко, Коркин. А потом и про желтый шнурок. Значит, с тобой - Клим?
- А ты-то зачем ввязался, Каспар? - спросил тот, что был, вероятно, Клим. - Они уж наверняка раскинули, кому умереть, а ты им планы ломаешь.
- Без меня группа захвата не полная, - ответил Каспар.
- Служба его такая - рычать и рвать поводок. Мойра, а не майор, - сказал Вазелин.
- Ладно, догоняй. По дороге поговорим. Не меняйте волну, - сказал Коркин, он же Клим.
- Немедленно покиньте волну, - одновременно вмешался диспетчер. Они словно дуэтом скандировали, так что 'волну' и 'волну' слились.
- А вот хрен тебе, - сказал Вазелин.
На дорожном посту мы спешились. Оставили автомобиль у стены, пописанной очередями. Тела еще не убрали. Каспар разговаривал с уцелевшими постовыми. Потом подошел к нам. Если кто не знает или забыл, ПИД - это пункт идентификации дорожный. Сейчас они просто под номерами, чтоб не вводить остроумцев в соблазн. Конкретно этот ныне стал - Ю-18. А еще раньше, до эры идентификаторов, это был пост дорожной автоинспекции.
- Пошли, - скомандовал нам Каспар.
Он к нам недавно пожаловал. Был переведен из соседнего гарнизона.
- Ориентировочки, товарищ майор, зачесть? - сказал дежурный.
- Валяй.
- На запасную перейдем, товарищ майор, или как?
- Да ладно, - сказал Моравский. - Они про себя и так все знают.
- Я поправлю, если соврешь, - сказал Вазелин.
- Значит, за старшего у них этот языкатый. В миру - Василий Савченко. Среди братии - Вазелин. Другой - Константин Коркин, соответственно - Клим, - сказал диспетчер. - Год рождения ....
- Оставь, - сказал Каспар. - Меня интересуют их биографии, начиная с сегодняшнего утра.
Выведение из строя ретрансляторов, коммуникаций и средств жизнеобеспечения сейчас не считается большой бедой. Но тогда подобные акции были еще актуальны, и могли подпортить как трафики, так и послужные списки властям. Ретрансляторы еще не были столь повсеместны, зоны их действий не всегда перекрывали друг друга. Это сейчас они достигли такой компактности, что могут размещаться в подвалах и на крышах зданий, да и чуть ли не на фонарных столбах. А тогда для них возводились спецвышки, стоящие недешево. По мнению монахов, ретрансляторы использовались для тотальной слежки. Тотальной или нет, но использовали. В частности, одно время за мной. И уж тем более - за монахами.
К более серьезным акциям относились биоатаки и массовые заражения, взрывы с большим количеством жертв - чтоб лазареты захлебнулись под наплывом ремонтных тел. Переполненные карантины, очереди к биотелам, загруженные инкубаторы и как следствие некачественный материал, спешка и сбои при перекачке памяти - все это могло дестабилизировать обстановку, но не дискредитировать ППЖ. Было несколько налетов на лазареты. А в идеале эти новые луддиты намеревались (да и не оставили этой затеи сейчас) разработать способ уничтожения всех баз. По долгу службы я заглядывал на их сайты. Обсуждалось разное: вирус, электромагнитный импульс, бомбардировка субатомными частицами, античастицами и т.д. Те, что были в своих воззрениях искренни и фанатичны, считали, что человек, приняв от себе подобных бессмертие, опоганился, продался дьяволу, посягнул на прерогативы Творца. Все средства хороши против бесов - бессмертных, то есть. Или бесконечных, как чаще привыкли они называть своих современников. Наши монахи, которых мы сейчас нагоняли, распространили какой-то зловредный биоматериал, воздействующий на центральную нервную систему и приводящий к параличу. О жертвах еще не сообщалось. Кроме того, они помогли бежать четверым осужденным.
- Это Агапов, Попаданцев, Шаткин и Воронец. В монашестве, соответственно: Ветрогон, Попаданец, Муму и Стальное Очко, - доложил дежурный. - Последний - из депрессивных. Эти мажоры, как только загрузились в автомобиль, сразу отправились к метро 'Воскресенская'.
- Врёшь, - сказал кто-то из челоморфов. Голос его был скрипуч. - Нас ребята сначала по злачным местам провели. Забежали в паб, в пуб. Выпили по рюмашке, по монашкам прошлись. Наш мозг не лишен вожделений, но не имеет возможности их утолить. Лично я - полтора года без баб и без вкусного. А у нас же чувственные запросы, инстинкты. Их ведь никто не отменял.
- А взять брата Муму, так у него всё отняли, - сказал Клим. - Дали тело без органа. Бабу хочешь - а крыть ее нечем. Папа Карло и то милосердней был. А этот сыр-Буратино даже писает сидя.
- Шаткин одно время работал на 'Чупа-Чипс', где им помыкали все. Изготавливал для подобных себе чипы покорности. Хуже этого только публичный дом, а могли б и туда, снабдив соответствующим влагалищем. Так что он особенно зол на нас, - поделился сведениями диспетчер.
- Муму оно и есть Муму, - сказал майор. После чего в эфире на минуту повисло молчание.
Лес, что нас обступал, состоял преимущественно из сосен. Подлесок отсутствовал. Лишь однажды слева возник осиновый молодняк, да пару раз пришлось обойти заросли шиповника. Мы перевалили через заброшенную железнодорожную насыпь, и лес ненадолго стал гуще.
Чмо не приспособлены для быстрого передвижения. И нагнать мы их могли уже через полчаса. Однако спешки особой не было: дальше озера не уйдут.
Где-то постукивал дятел. Воздух был прохладен и свеж. Ноги утопали в хвойном ковре. Тело двигалось легко и упруго и не предчувствовало, что скоро умрет.
Я уж решил, что монахи совсем отказались от общения с нами, но тут снова заговорил Клим.
- Этот мир с воскресениями и непусканием в смерть все больше превращается в произвол Департамента. Нынешний благословенный режим есть дурное бессмертие плюс чмофикация половины страны. И единственный способ из этого состояния хоть ненадолго выбраться - умереть.
- По умирании человек разделяется на добро и зло, и зло умирает, - подхватил Вазелин. - Так происходит очищение и приближение к Богу, брат.
- Вот! К Богу! - воскликнул Клим. - Что ваше жалкое воскресение по сравненью с вознесением в такие верхи? Однако чем-то мы прогневили Бога...
- Бога прогневишь - смерти не даст, - сказал Каспар.
- Вход есть, а выхода нет и не будет... Мы втянуты в дурную карусель//И нам уже не вырваться отсель, - продекламировал боец Бондаренко двустишие собственного сочинения.
- Отставить! - одернул его Каспар. - Соблюдать тишину в эфире!
Однако сам соблюдать ее не собирался. Над монахами же и вовсе не властен был.
- Когда-то Бог и дьявол составляли единое, - продолжал Вазелин. - И создали они свет и твердь, и Землю и человека создали, и стали человеками, чтобы через человека избавиться друг от друга. И в посмертии Божье в человеке отойдет Богу, а дьяволово - дьяволу.
- А вы не отпускаете, - сказал Клим.
- Да я бы всех отпустил - от лазаря до последнего лузера, - сказал майор. - Но это не в моей компетенции. А всё, что в моей - это повязать тебя или тело твое умертвить, если окажешь ожесточенное сопротивление.
- Окажу, не сомневайся. Оставляю за собой право на ответный огонь. Нам за каждого убитого полицейского - бонус на небесах.
- Чем больше смерторождений испытает субъект, тем он любезнее нам, а мы ему. Тем больше у него резонов предпочесть земному небесное. Вот, хоть Муму опять же спроси: он компетентен. Опыта человек исполинского. Прожил одиннадцать жизней. Исколесил оба света. Дважды женился. Трижды безумен был. И отказался от царствия земного из презренья к нему, - сказал Вазелин.
- Слушай, Стальной, - обратился Каспар к лузеру Воронцу. - Тебе ж нельзя в Иное. Тебя ж там черти на вилы подымут, или еще хуже приглючится что-нибудь. Баня с пауками и голыми бабами. Совсем голыми. Без кож.
Стальной, или иначе: Стальное Очко, прозванный так за стойкость в боях, ныне был депрессивный лузер из числа тех серийных самоубийц, что живут в состоянии полусмерти, в постоянном метафизическом ужасе - перед бытием, перед небытием, перед тем, что по ту сторону небытия. Подобные свихи не так уж редки по возвращении из Иного. И бывали, как правило, в тех случаях, когда лазарь осуществлял ходку самостоятельно, неассистированным суицидом. Что им там виделось, передать прямой речью практически невозможно. Считалось, что лазарь словил бэд. Попал не в тот лэнд. И возвратился лузером. Дальнейшее их существование превращалось в прижизненный ад. Несуществование оборачивалось тем же адом, только еще хуже. По большому счету им было все равно, где проводить вечность. Жить страшно и умирать страшно. Лузер и тут и там остается верен своему ужасу. Я знаю, что говорю. Бывал.
Такое в лазаретах и поныне не лечат. В качестве аксиологической коррекции пытаются использовать трипы, но это негласно. Но у лузера все равно навсегда остается панический страх перед жизнью, и еще более панический - перед смертью. Лузера легко распознать. По походке - как будто он все время чего-то боится, и шаг его шаток, не тверд, словно он в любое мгновенье готов скакнуть в сторону. По мечущимся зрачкам, или наоборот остановившимся, направленным внутрь себя, неимоверно напуганного тем, что открылось там. Что именно? О том лучше всех знали лечащие врачи, если лузер или иной горький ходок соглашался на психическую аутопсию. Однако не так страшен черт, как чувство отчаяния. А это чувство не оставляло их никогда.
- Там - баня с пауками. Здесь - банка с пауками. Между баней и банкой невелик выбор. Какая разница, где муки мыкати? - сказал Клим.
- Я баню бы выбрал, просторнее все-таки, - сказал челомут Ветрогон. Тот, что про чувственные запросы нам излагал. - А ты, Очко?
- Я покойник - ты паук. Ты покойник - я паук, - меланхолично заметил лузер Стальное Очко. Речь его лениво лилась. Видимо, находился под химией.
Впереди появился просвет, и уже через пять минут лес кончился. Перед нами открылось пространство, чуть поросшее молодым ковылем. Слева медно блестело озеро с соленой водой. Когда-то рядом стояла грязелечебница. Теперь берег от нее отодвинулся едва ли не на километр, порос, словно коркой, жесткой красноватой травой, а от здания осталась только часть кирпичной кладки, за которой, судя по маячкам, и укрылись преследуемые.
- Ну что, братья-монахи? Сдаваться или прощаться будем? - сказал Каспар. - Ваше напрасное сопротивление может быть истолковано как намеренное и противозаконное умерщвление своей плоти. И послужить достаточным основанием для вашего превращения в чмо. - Он несколько вольно интерпретировал стандартный полицейский шаблон.
- Ну что такое война, когда смерть не имеет значения? - сказал Клим. - Мертвым не больно. Немного щекотно и всё. Ты как, Очко, согласен на летальный исход?
- Исход так исход. Издох так издох, - сказал в своей манере Стальной.
- Наказание имеет значение, - возразил Каспар. - Превратят тебя в нечто еще более чмошное, чем ты есть. Накинут воспитательный срок. Добавят мучений - как физических, так и моральных.
- Вот серпом так серпом. Вот сюрприз так сюрприз. А то мы не знаем, что нам полагается, раз виноватые, - сказал Ветрогон.
- Однако, пора, - сказал Каспар. - Торопецкий!
- Я, - отозвался я.
- Огонь...
Я выпустил по руинам очередь.
- Пули выпущены. Коэффициент летальности равен нулю, - констатировал Клим. - Знаешь, чего он хочет, Ветрогон? - сказал он, явно адресуясь к соратнику, а неявно - к майору Моравскому. - Поменять взаимоотношения между жизнью и мной. Типа, были клиент и шлюха, а стал муж и жена.
- Сдается, все проще, - сказал Ветрогон. - За живых ему премиал полагается. А за мертвых - сухая благодарность от старшего по званию. Да и то если в своей банде обойдется без потерь.
- Думаешь, обойдется? - спросил Клим.
- Думаешь, нет? - отозвался Ветрогон.
- Да простится сим бесам, ибо не ведают, что творят, - сказал Вазелин.
- Ага, вижу, - сказал Клим. - Все заняли боевую позицию. Позишн намба уан... Тот, что прячется справа, уже капрал. Слева - стрелок по нам. Как хоть звали-то вас, пацаны? Тот, что слева, будет у нас Иммортель. А ты, капрал, Незабудкой будь. Пора прервать ваш контракт с правительством. Отчетливо видишь их, брат Вазелин?
- Как царство небесное при конце времен.
- Мочи.
Пуля пробила облегченную амуницию, вошла в спину. Меня ударило о сосну, за которой прятался. Оружие выпало. Все внутри взорвалось огнем. Дыхание перехватило, потом зачастило в преагонии, и я отчетливо понял, что сию минуту умру.
- Во славу Господню заклали тельца, - все еще жили в наушнике голоса.
- Знатный трупец...
- И духман его воспарил, яко дым всесожжения. Что там над озером, братец Муму?
- Летят жмуравли...
- Добавлю еще одного к стае.
Сзади раздался второй выстрел.
02 ВЫХОД
Нежданка, как ей присуще, застала врасплох. Приходилось покидать обжитое тело. Я не был готов к большому космическому путешествию.
Я не сразу понял, что стреляли в спину. Значит, монах остался в тылу, просочившись меж нами, в то же время поддерживая развлекательный разговор.
Смерть - это боязнь перемен. И хотя, необратимых теперь нет, оставались сожаленья о теле, стойле души, да горькое чувство мошенничества, совершенного надо мной. Стрелял, должно быть, Василий 'Вазелин' Савченко. Тело сползло по стволу сосны, легло у подножия.
Клочья дальнего и ближнего прошлого - побед, обид - циркулировали на периферии сознания, занятого восприятием боли. Эта боль была больше, чем Бог - жгучая, с примесью белого, пронзительная, словно фальцет. Мысли переплетались, путались, беспорядочно и противоречиво, теряя начало, не имея конца, пока их окончательно не смешала, а затем и вовсе смела преагональная паника. Дыхание стало прерывистым, то замирало, то открывалось вновь. Тело противилось - в судорогах и коротких вздохах - пытаясь приостановить смерть.
Боль утихла, но совсем не ушла. Предсмертный предметный мир застило, как будто его окутал туман. Мне вдруг представилось, что этот туман и был той самой первичной субстанцией, из которой я когда-то возник. От которой порывом ветра оторвало клочок. И этот мутный серый лоскут после некоторого сгущения и валянья в пыли уплотнился и стал мной.
Придут же такие фантазии в подходящий момент. Туман был сейчас такой промозглый, что мир от холода ходил ходуном - колыхался, во всяком случае. Но колыхание прекратилось, а холод нет, словно тело было обложено льдом для пущей сохранности.
Атмосфера еще более уплотнилась, осязаемо давила на бронхи. Зрение видело только мутный свет, который скорее скрывал, чем проявлял предметы. Дышать стало совсем невозможно - и я прекратил.
Холод схлынул, словно воды сошли. И показалось, что кто-то мимо прошел, не заметив меня или не обратив внимания, только жаром и ужасом обдало. Я, словно джинн из бутылки, стал выпрастываться из тела, ощущая неприятное раздвоение: отчасти еще в теле, отчасти уже вне.
Потом ощущенья исчезли. По мере того, как пустело тело, исчезал даже тот мутный свет, что до этого был. Уже не было ни удушья, ни куриной унизительной слепоты. Мир померк. Все отошло в область неважного: жизнь, с вытекающими из нее последствиями, смерть в том числе. Подступил покой, как и присуще покойному - пограничная пауза, предваряющая иной свет.
Этот новый свет был не менее ярок, чем прежний, привычный.
Или скорее, это было новое зрение. К которому тут же подоспело и зрелище. Я вдруг увидел то, что происходило внизу.
Предметы и люди были отчетливы. Челомуты потешны. Стрельба со смертельным исходом напоминала игру. Да и была ею на самом деле. Дальше смерти не убьют, а смерть - всего лишь увлекательное приключение. Даже те, кто не склонен был испытывать судьбу гибелью, тут, на законных основаниях были готовы ее испытать. В это раз погибать была очередь бойцу Бондаренко. Он был полон чаяний и предвкушений и даже стихи читал. Появление майора спутало эти планы. А моя смерть окончательно убила его надежды на трип, так как увеличивала процент потерь в группе. А это грозило разборками и расторженьем контракта. Ну и потерей страховки, разумеется - и это было самым опасным в нашей войне. Война перестала быть серьёзным занятием, а бой зачастую заканчивался игрой в поддавки. Оно и поныне так, насколько я знаю.
Я видел сверху себя, вернее, свое тело, оно было совсем неподвижно и уже не боролось за жизнь. Его жизненные функции, по всей видимости, уже не контролировались головным мозгом, и организм, как на аварийном управлении, продолжал еще как-то теплиться, поддерживать существование на продолговатом мозге и на спинном, используя последнюю возможность удержать жизнь в режиме бескислородного обмена. Я надеялся, что чип, связующий умирающий мозг с базой, будет работоспособен еще десяток минут, чтоб мои впечатления от аутоскопии не пропали втуне. Чтобы запомнить и другим рассказать, как моя смерть со стороны смотрится.
Накатили и схлынули одна за другой - волна счастья, блаженства, ужаса. А восторг был много более интенсивный и качественный, чем в мою последнюю смерть. Не зря говорят, что способ и место смерти имеет значение. Я издал ликующий вопль, который подоспевший ко мне Бондаренко воспринял как хрип, как мой последний выдох.
Брошенного тела было отчасти жаль. Для него мгновение остановилось. Безусловно, подогнанность, собранность, даже соборность всех частей организма с развитием 'науки плоти' становятся все совершенней. И мое новое тело, надеюсь, доставит мне меньше хлопот с адаптацией, чем то, которое у меня только что отняли. Но с ним нас многое связывало - в частности, боль. Мертвым не больно, сказал, помнится, Вазелин, но я ее и сейчас испытывал. Или скорее сухое жжение - там, где была боль - впрочем, вполне терпимого свойства. Подобные фантомные ощущения иногда бывают после утраты плоти. Словно удалили зуб, а зуд после него остался. Или реверберирующая субстанция (пусть: душа) отзывается послезвучием.
- Люли-люли, пели пули, - декламировал боец Бондаренко. - Баю-баюшки-баю, падай, бля, а то убью.
Сам он, отнюдь не прячась от пуль, подошел к другому покойному. Это тело еще теплилось.
- Вот черт! - выругался боец. Очевидно у него еще оставались надежды на собственный летальный исход.
Я слышал его отчетливо. Вероятно, слух был того же нового свойства, что и глаза.
Судя по отсутствию амуниции, убитым оказался майор Моравский. Это уже вдвое превышало запланированные потери.
С этой высоты выяснилось, что в тылу оставался всего один снайпер-монах, а диспозиция такова. Клим и четверо челомутов засели в кирпичных развалинах и редко, но вовсе не метко постреливали. А Вазелин, вместо того, чтоб сменить позицию и затаиться в овражке, шел прямо на Бондаренко, ища себе легкую смерть. Винтовки при нем не было. Зато был на голове венок из стеблей крапивы, символизируя тернии.
- Солдат, смирно! - орал он. - Отдать честь! Вольно!
Бондаренко, очень рассерженный - за то, что тот ему трип сорвал - выпустил в него весь магазин, длинной очередью перебив ему ноги. И пока тот в болевом шоке корчился и кричал, подошел и скрутил его.
Диспетчер требовал доложить обстановку. Чмо из своей засады делились издевательскими замечаниями. Бойцы молчали. Бондаренко ругался. Вазелин от боли рычал и ругался тож, пока Бондаренко не сорвал с него коммуникатор.
Во время преследования мне так и не удалось войти в визуальный контакт с челомутами. И только сейчас, паря в эмпиреях, я их мог рассмотреть внимательно. Эти четверо, видимо, здорово провинились перед законом. Наказание безобразием было суровым и соответствовало опущению третьей степени. Прежде всего это касалось лиц: они были уродливы, словно карнавальные маски. И разумеется, никак не отражали их индивидуальностей или хотя бы прозвищ. Поэтому, кто из них был Ветрогон, кто Муму, Стальной или Попаданец (который, кстати, так и не подал голос - возможно, речи намеренно был лишен), для меня так и осталось невыясненным. Я их мог идентифицировать только по голосам и манере высказываться. Их тела, разумеется, были скрыты одеждой, но не из стыдливости - они не только не стеснялись своих уродств, но и друг перед другом ими кичились. Считалось, чем сильней чмо изуродован, тем больше он натворил и соответственно, тем этот мачо круче. Среди генженеров попадались творцы с поистине изуверской фантазией, и бывало, давали волю воображению, ставя в тупик само мироздание, изумляя биологов и богов. Впрочем, наши были еще ничего. Хоть и третьей степени.
Они повылезли из укрытий, кривлялись и приплясывали на кирпичных развалинах. Потрясали оружием, дразнили бойцов и постреливали в их сторону.
- Присоединяйтесь! Мы тут припухаем без вас! - орали они, но бойцы хранили молчание, словно вся эта чертовщина и чегеварщина их не касалась.
Только Клим не принимал участия в этих бесчинствах.
- Как там фра Вазелин? - всё беспокоился он.
- Повязали, - ответил ему, наконец, кто-то из наших.
- Слышал, что повязали. Очень мучается?
- Будет жить и отвечать за содеянное.
- Сволочи. Я бы таких вешал на желтых шнурках, - сказал Клим без особых эмоций. - Стреляй, пёс правосудия, все равно живым не получишь. Считай, что я заявление тебе подал. Прошу уволить меня по собственному желанию, а тело предать земле.
- Сейчас, лопату настрою...
- Боюсь, что по истечении сейчас наступит потом, и в этом потом нас больше не будет.
- Сэкономлю боекомплект.
Поле боя не исчезло совсем, но что там происходило, перестало меня интересовать, и может быть, вследствие этого стало выглядеть более тускло.
Реальность пропадала и возникала вновь, мир исчезал и появлялся, но с каждым разом всё менее насыщенный красками, все с меньшей отчетливостью очертаний. Эти схлопывания-сворачивания - я был наслышан - нередко сопровождали процесс перехода. Мир 'хлопает', говорят лазари, перед тем как, поблекший, окончательно расплывется, размажется по горизонту иной среды или провалиться в тартарары. Так хлопает глазами уставший за день разум в попытках удержать утомленным зрением последний клочок реальности, перед тем как забыться сном.
- Умираем, но не сдаемся! - кривлялся где-то внизу Ветрогон.
Один из них, вероятно, Стальное Очко, выпустил очередь по своим, стоявшим кучно, положив всех. Оставшееся в магазине разрядил в себя. Ах, Стальной, лузер ты мой лазоревый, это не лечится наложением рук.
Возможно, что зрелище не совсем соответствовало реальности - новое зрение зачастую искажает и приукрашивает происходящее, а иногда делает нелепым или смешным. Но мне вдруг стало безмерно жаль и монаха, и челоморфов. Оказалось, что и здесь, на безмятежной высоте, я не чужд сочувствия ближнему.
Убитые еще дергались, словно у смерти на подтанцовках. Бойцы собрали оружие, доложили потери. Двое убитых с нашей стороны, и все, кроме Вазелина - с той.
Взаимодействие с реальностью оставалось, но все более ощущалось притяжение мира иного. Бормотание бытия - крики, выстрелы, подзывающие вертолет - еще пробивались оттуда сюда - словно затухающие вибрации. Но уже перетягивало желание заглянуть в иное.
Дуновеньем, движением света, касаньем извне или повинуясь собственному неясному импульсу, я был отброшен от места событий - взлетел, отлетел - примерно такими глаголами можно было обозначить резкое и как будто немотивированное отстранение от того, частью чего я только что был.
Мир иной отошел ко мне, 'открылась виза', а та реальность угасла, свернулась в тусклую точку, но не пропала совсем, а так и осталась висеть бледной звездой, в то время как на более темном фоне проявлялись неопределенные силуэты, узоры, контуры, словно зрение перестраивалось на другие миры.
Мне случалось уже забираться на первый ярус небес. Я не только от лазарей, но и на собственном смертном опыте знал, что с каждой ходкой проникаешь все дальше в неведомый потусвет, с каждой попыткой приоткрывается большая часть мира иного.
То, что случается припомнить впоследствии - те жалкие крохи, застрявшие в базе - дает лишь бледное представление о ландшафте потустороннего. Ибо его явлениям нет соответствий в нашем привычном мире. Где те новые неевклиды, которые представления перевернут? То что не находит в сознании соответствий, остается невидимо для него.
Нельзя описать в старых понятиях небывалое - новые формы и сущности, для которых нет в душе ничего тождественного, нечем поверить их, распознать. Лишь по мере накопления смертного опыта совершенствуются органы восприятия, вырабатываются адекватные соответствия и понятийный аппарат.
Весь этот космос находился в хаотичном движении, словно сон или синема, в непрерывной смене картин, каждая из которых представляла собой эмбрион зрелища и могла б развернуться в отдельный сюжет, если в эту картинку войти. Более того, эти сюжеты можно было - и предлагалось - прожить, ощутить себя персонажем или частью среды, в которой все это происходит или готовится произойти.
Однако новое зрение пользовалось старой избирательностью и не могло одномоментно воспринять более одного варианта. Я мог прожить их все или несколько, но только в последовательности, я мог ступить только в один лэнд. Я пока что не научился пребывать сразу везде, не умел использовать все возможности потусвета - сразу во все двери войти, размазаться по всем сюжетам и направлениям, пространствам и временам. Чтоб незапятнанными глазами открывать и открывать небеса неописанные, заручиться видением во множестве измерений, всеохватностью зрения, когда все в одном, или вернее, когда всё - одно.
Я вдруг ощутил нуминозный трепет, как в присутствии божества. Испуганный, я шарахнулся в одну из возможностей, надеясь найти укрытие, хотя не знал, от кого или от чего. Мне представилось: комната, кровать, тело. Тело вроде бы спит. В какой сюжет эта картина выльется? Во что вырастет сей эмбрион? Чем обернется новое будущее?
03 ЛАЗАРЕТ
Я вдруг понял, что глазами тела на мир смотрю. Пытаюсь, во всяком случае. Пространство предо мной то утопало в дымке, то проявлялось вновь. Картинка подрагивала, расплывалась, покрывалась рябью, колебалась, сминалась, съезжала на сторону. Ее параметры непрерывно менялись: размеры, резкость, контрастность, яркость. Фон. Вместо фона плясали пятна. На пятна накладывались голоса. Мир никак не мог утвердиться, действительность распадалась. Окно накренилось, вот вывалится из стены. Потолок приблизился и накрыл тело. Угол зрения сдвинулся. Мир тронулся и поплыл, продолжая смещаться. Словно глаз вытек и завис под потолком. Зафиксировался в ближнем углу. Камера наблюдения, ее линза, зрачок.
Окно, между прочим, осталось на месте. Хотя видеть его и другие предметы в этом ракурсе казалось весьма необычным. Эта паучья точка зрения еще полностью не установилась. Будто, муха, трепеща в паутине, не обессилела и не издохла еще, сообщая дрожание самому наблюдателю. Обретение геометрии мне давалось с трудом.
Я уже жив? В какой момент моего путешествия мне это привиделось, я никогда не узнаю. То ли я еще где-то витал, то ли уже в новое тело меня воплощали, наполняя старым вином новые мехи.
Вначале вернулись образы. Потом стали всплывать слова и даже целые связки слов. Поначалу с трудом, как если бы они были значительно тяжелее образов. Играть образами было удобней, быстрей, компактней.
Жизнь, воздух, дышать, хорошо, свет. Я, другое, дом, лукоморье, дуб. Бой, больно, монахи, смерть. Всплески прошлого. Инсталляция протекала успешно. Я бы даже притормозил время, которое вдруг возникло и неудержимо рвалось. Но от меня ничего не зависело. Я, конечно, даже не осознавал, что меня воплощают. Процесс загрузки воспринимался как сновидение. Потом кое-что припомнится, как предутренний сон, вместе с ощущеньем, что жив, появится чувство тела, тяжесть его и сожаление, что потерял нечто большее, чем может этот мир мне предложить.
Раньше иль позже, лазарета не минует никто. Маленькое отступление для юниоров.
Очнетесь вы в аньке. Анька - это анимационная, то есть та часть терминала, где лазарю возвращают память и ощущение своего я, где воплощается и приходит в себя претерпевший смерть. Автоматика импринтирует в новый мозг содержимое базы, попутно контролируя психо и мото динамику воскрешаемого. Чтобы далеко не ходить, хранилище новых тел располагается прямо под анькой, в минусовых уровнях. Об инкубаторе биозаготовок я имел самое смутное представление. Где и как свершается этот утробный труд, для меня до сих пор остается тайной. Скорее всего, тоже неподалеку от хранилища. Чтобы далеко не ходить.
Решение об анимации принимается автоматически - как только на личные базы клиента перестает поступать трафик, а текущая конфигурация - обновляться. База дает сигнал на подачу тела в анимационную. Сигнал идет через панель Департамента, и если нет препятствий со стороны закона - лазаря воскрешают. Если же они есть, то лазарь обнаруживает себя в крытке в мутированном теле, в раскаянии и скорби.
Инсталлированного пациента из реанимационного цеха переводят в адаптационный блок, где бывшие усопшие находятся на дочеловечивании, где им выправляют наиболее вопиющие телесные и психические недостатки, восстанавливают дефициты, где они учатся, в конце концов, ходить, говорить и есть манную кашу. Сейчас это называется карантин.
По обретении навыков, достаточных для общения, лазаря переводят в рекреационный корпус с гораздо большей степенью личной свободы, где полным-полно таких же, как он.
Окончательно я пришел в себя в карантине. Без объекта нет субъекта. Я продрал глаза, чтобы окончательно убедиться в том, что я есть. В палате повисли уютные сумерки.
Здорово, тело! - Здорово, дух!
Жить подано.
Мне показалось, что мои новые глаза зорче, краски более насыщены, а очертания предметов отчетливей, чем в старых глазах. И слух, вероятно, тоньше: я слышал, как в коридоре гуляет сквозняк, гоняя по полу клочок бумаги, пытаясь просунуть его под дверь. Прогресс не стоит на месте, в том числе в совершенствовании биотел.
Где-то мягко хлопнули другой дверью, и сквозняк исчез. Кто-то приближался к моей палате.
Мои мысли коснулись самого последнего, что было в той жизни, вернее, меж той и этой - полет над полем, пребывание по ту сторону, краткий миг, вместивший столь многое - парение, провал, образы, возможность растворения в потустороннем, комната, в которой я свое тело нашел - кстати, она совершенно не соответствовала анимационной палате. Всё это продолжало тревожить своей недосказанностью, намеком на что-то истинно вечное, более сущее, чем бесконечные переселения из плоти в плоть. Время влачится за вечностью. Вечность старательно избегает последовательных временных структур.
Если припомнить свой первый трип и сопоставить с этим, то в эту ходку гораздо дальше удалось зайти.
Разбор полетов был прерван доктором.
- Сокольничий, - представился врач. - Доктор вашего тела.
Я кивнул.
Он пощупал пульс, заглянул в зрачок, ущипнул меня за бок, я дернулся.
Итак, продолжим нашу жизнь. Шея вертелась. Покатав голову по подушке, я обнаружил, что бокс не очень просторный, в нем было окно. Сквозь жалюзи едва проникал дневной свет.
В вене торчала питающая организм игла. Ко всему телу присосались датчики. Вероятно, они уже сообщили, куда надо, о неполадках в моей новой башке, в частности, о нарушении схемы тела, в результате чего я путался в движениях, а порою рукой шевельнуть не мог, забыв, где она находится. Кроме того, видеть я мог только то, что располагалось непосредственно перед глазами. Я бы хотел сообщить об этом Сокольничему, но говорить мне еще предстояло учиться. Попытался сесть. Лежите-лежите, сказал врач. Он еще постоял спиной ко мне, лицом к мониторам, потом ушел.
Визиты докторов - Сокольничего и Ирины Ивановны, специалиста по реабилитации души, перемежались моими попытками научить тело сидеть, а потом и вставать. Неизвестно, сколько времени оно пребывало в вегетативном состоянии, пока на радость себе или на пагубу не заполучило меня. С помощью подручных предметов и медперсонала я привил ему эти навыки. Но ноги были еще слабы, а вестибулярный аппарат не разработан, поэтому ходить самостоятельно мы пока не рисковали. Общаться с персоналом по полной я тоже не мог. Приходилось прибегать к жестам, мучиться и мычать, прежде чем я научился говорить связно. И к голосу пришлось привыкать заново. А то иногда казалось, что кто-то другой из меня говорит. Чревещет.
Реакция на реальность не всегда была вполне адекватной. Сыроватое серое вещество то и дело обнаруживало в себе всякие дефициты. Так в результате своеобразной периферической слепоты я какое-то время считал, что обочь меня ничего не было. В последовательности новейших событий я тоже путался и не всегда мог определить, то ли нынче ночь со среды на пятницу, то ли с пятницы на никогда. Что время последовательно течет, а пространство во все стороны простирается я, например, понял лишь сутки спустя. Те или иные дефициты всегда сопутствуют воплощению, но иногда достаются излишки. Так в одно мое давнее воскрешение, еще в пору заточения на Силзаводе, мой новый нос оказался наделен почти что собачьим нюхом. Не знаю, классифицируют ли собаки запахи в эстетическом плане, но в тот раз я понял, что вони в мире гораздо больше, чем амбры.
Так совершались попытки познакомить, а потом и объединить память и плоть.
- Как себя чувствуете? Попробуйте сесть. Встать. Тремор? Мушки в глазах? - говорил доктор тела Сокольничий в свой очередной визит.
Мушек не было, но в глазах, стоило встать, на мгновение потемнело. Колени уже не дрожали и не подкашивались. Я чувствовал себя весьма и весьма ущербным рядом с этим жизнерадостным здоровяком. Таких совершенных биомашин природа не производит естественным половым путем. Явно этот доктор тоже не первое свое тело влачит.
- Ну? Что? В подмышках не жмет?
Я попробовал вежливо улыбнуться этой стандартной докторской шутке. Для того он и шутил, чтоб проверить мою мимику.
- Я распоряжусь, чтоб дали вам ходунки. Будете учиться ходить. Тренируйте тело. Нагружайте его постепенно, не переусердствуйте.
Это значило, что мы перешли к следующей стадии моей реабилитации. Что наиболее вопиющие недостатки устранены, будем делать из меня самостоятельного человека. До этого момента я для него был полуфабрикатом.
От ходунков я отказался. А когда, держась за стену, научился переставлять ноги, то первым делом подковылял к зеркалу. Я уже видел это лицо, его черновой очерк, когда задавал параметры для него. Лицо удлиненное, худощавое. Глаза серые, и даже осмысленные. Голова бритая, но явно, что не блондин. На левом плече татуировка, какую просил. У меня были прикрыты лишь чресла.
Вот, облек себя плотью - платьем теперь облечь. То, во что не был одет, лежало на стуле. Оделся я для первого раза на удивление ловко.
- Ну-ка, поворотитесь, пройдитесь, солдат, - говорил назавтра Сокольничий. - Не штормит? Не заносит на ле-, на пра-? Тело - это телега, которую тащит мозг. Пока что практикуйтесь в ходьбе, совершенствуйте координацию. Потом - спортзал, футбольное поле, корт. Вы не впервые реанимируетесь, на этот раз привыкание легче пройдет. Я послежу вас еще недельку, но с боками проблем не будет. Сегодня начнете есть.
- Ну, что же, - говорил в вою очередь Соломон Аркадьевич Пантелеев. - Вы при теле. Тело при вас. Тело есть продолжение мозга. Человек - биочип мироздания, и это звучит гордо. Можете продолжать жизнь. В этом мире, большущем, бушующем дела нам всем хватит. Лазарь, поди вон! - напутствовал меня терапевт.
Доктор Пантелеев, редко бывая на большой земле, имел не вполне верное представление о мире. Не такой уж он и бушующий. Тем не менее, я с удовольствием ощущал, как мерно плещется пульс, как трудится грудь, как приятно продолжить-начать жить в этом необжитом теле, ощущая поток времени, струящийся сквозь меня. Очень скоро пришел аппетит, а с ним и надобность в естественных отправлениях.
Не менее часто меня навещала Ирина Ивановна, доктор души. Тело - это телега, которая возит мозг, перефразировала она предыдущие докторские определения. Ее интересовали мушки в башке.
- Ну, как погулял, солдатик? Каково быть в неживых?
- Угу, - мычанием отвечал я.
Речи приходилось учиться заново. Тогда еще не было спецпрограмм, облегчающих эту задачу.
- Многие так находят. Всё это, милый солдат, смертный сон, - говорила она. - Инсталляция твоей базовой копии прошла успешно. Твой неповторимый нейронный ансамбль узнан Метабазой, ты идентифицирован по фанку как Торопецкий. Уникальные особенности твоей личности сохранены, с чем поздравляю. Однако некоторая амнезия всегда присутствует. Либо битые байты в процессе трафика и инсталляции, либо ты сам себя немного забыл.
Я неодобрительно мычал.
- Гемодинамика в норме. Попробуем легкий нейроремонт. Взбодрим твой мозг со всеми рецепторами и эффекторами. Вернём тебе прежний, если не лучший дазайн.
Что такое этот дазайн я припомнить не смог. Употребление словечек из разных областей человеческое деятельности считалось необходимым - с тем, чтобы в процессе диалога стимулировать у пациента различные участки мозга.
Раньше восстановление личности проходило более мучительно. Переход бывает слишком резок, пациент надолго зависает в почти что шоковом состоянии. Ступор, всплески эмоций, повышенная агрессивность, перемежающаяся периодами полнейшей апатии, сопровождали возвращение пациента к жизни. Применение буферных программ для облегчения перехода оттуда сюда значительно облегчает адаптацию. Корректирующие программы вводятся непосредственно в мозг в качестве буфера, своего рода фильтра, сглаживающего всплески эмоций. Или наоборот взбадривающего угнетенную нейросистему.
- Ну и помни, - сказала она, завершая визит, - что имя Андрей - это стойкость и мужество. Солдат, сублимируя, может стать генералом. Чего и желаю.
Сокольничий кивал одобрительно: организм надежный.
А однажды выложил передо мной фотографии моего убитого тела. На месте боя, под сосенкой. В морге перед кремацией. Застывшие черты лица, пустые глаза, кровь и трупные пятна. Его даже не помыли, прежде чем отправить в печь.
- Это я вам для того, чтобы берегли тело, - сказал Сокольничий. - Уважайте жизнь.
Я свою первую жизнь прожил в те времена, когда, по словам одного поэта, 'Опричь природного обличья// Иного не было дано'. Природа не считается с нашими эстетическими установками. Делает тело волосатым, откладывает вокруг талии жир впрок. Человек мог подкорректировать кое-что хирургически, мог посредством притираний и ухищрений приостановить увядание, попытаться довести его диетами и тренировками до воображаемого совершенства. Теперь, когда появилась возможность выбирать - самому моделировать прообраз себя будущего или положиться на профессионализм дизайнера - тело совершенно иначе говорит о внутреннем мире человека. О его вкусе и статусе, о его предпочтениях, о том, каким он видит себя со стороны. Выбор редко бывает случайным, обычно к нему подходят с придирчивостью. Заранее осмысливают и одобряют. Габитус, рост, вес. Ширина плеч. Охват талии, бедер. Брюнет или блондинка. Пенис или другое пэ. А тела больные, ожиревшие непоправимо, искалеченные или выработавшие ресурс, вышедшие из повиновения, а иногда и просто из моды при соответствующем разрешении можно и заменить.
Телопроизводители уверяют, что посредством регулярных оздоровлений и наночисток их продукция способна служить не одну сотню лет. В описываемое время они были еще более оптимистичны, утверждая, что биологические ресурсы тела при соответствующем уходе вообще неисчерпаемы, хотя самому старому экземпляру из их продукции тогда едва ли перевалило за три десятка лет. Теоретически же можно было пролонгироваться до бесконечности.
- Тебе надо работать памятью, мнемонически развивать мозг. Осознать себя как свое продолжение. Вороши прошлое, лови свою память с поличным, - говорила Ирина Ивановна.
Она время от времени инспектировала мою память: имена, события, даты, географическая привязка событий, дат. Я, к тому времени освоивший речевой аппарат, отвечал по возможности искренне. Интересно, в какой степени ей известна моя биография? Ведомо ль ей, что я один из старейших людей на земле?
- Что-то, к сожалению, невозвратимо, а что-то в пределах нормальных потерь. У меня тут лежит один, уверяет, что сбежал с луны. Личность зависла. Этого лунного лазаря мы перезагружать будем. Ну-с, кто у нас был президентом в две тысячи двадцать втором году? - продолжала она проверять мою память на всхожесть. - Продолжай вспоминать.
Бывали и некоторые расхождения с действительностью, субъективные искажения, амнезии источника. Но по мере того, как мы продвигались вглубь, вширь, их становилось все меньше. Ко всему прочему, инсталляции встряхивают память, припоминается то, что давно и прочно забыл. Ирина Ивановна побуждала мою ментальную активность до тех пор, пока не уверилась, что информационная смерть мне не грозит.
- Соломон считает, что мозг во многом по-прежнему остается для нас черным ящиком, - сказала как-то Ирина Ивановна. - Я мыслю. Но я не знаю, как. Кажешься себе порой не совсем собою.
- Полагаете, что нас используют втемную?
- Вопрос не ко мне, - спохватилась она. - Я лишь осуществляю реабилитацию. Сглаживаю родовую травму. - И добавила минуту спустя. - Ты мне кажешься чем-то большим, чем просто солдат. Сознание надо поместить в соответствующую среду, тогда от него толк будет. Не хотел бы поменять профессию?
- Стать генералом? - напомнил я ее предыдущее пожелание.
- Жизнь продолжается. Надо себя использовать по максимуму, - сказала она.
Я приписан к лазарету Таинственный Остров. Этот госпиталь самого Господа располагался - и располагается до сих пор - на красивом острове и занимает территорию, равную нескольким городским кварталам. Да и представляет собой, в сущности, небольшой городок. Но тогда он еще строился. До ближайшего берега было километров пятьдесят. Между берегом и островом ходил паром.
В то время было отстроено только два корпуса. Это сейчас лазарет может обслуживать до десяти тысяч лазарей. А тогда вмещал единовременно не более двухсот человек. Где-то среди них находился и майор Моравский.
Идентификаторы на территории лазарета были запрещены - из соображений анонимности. Из тех же соображений пациент мог взять себе псевдоним. Стесняться мне было нечего, и прозвищем я не воспользовался. Я надеялся, что Моравский тоже пребывает здесь под своей фамилией. Если так, то нетрудно будет его найти. Особой нужды общаться с майором у меня не было, но не исключено, что он окажется единственным моим знакомым. Разумеется, в общую зону я мог выйти только после десятидневного интенсивного наблюдения в карантине.
Карантины в то время только начинали вводить. Официального признания 'вирус того света' тогда еще не получил. Но на территориях лазаретов уже бывали случаи локальных психических эпидемий загадочной этимологии. К слову сказать, куратор мой Пантелеев отрицает наличие ВТС до сих пор. Хотя вирусом этот возбудитель особого рода безумия может считаться только в качестве аналога вредоносных сетевых программ.
По выходе из карантина общению пациентов ничего не препятствовало. Запретов на передвижение в пределах лазарета не было никаких. Доколе сами дотопаете, говорил Соломон, поощряя всякую физическую активность. Визиты же на Большую Землю были под строжайшим запретом. Визиты с Большой Земли тоже. Даже следователи депо, даже если им очень хотелось пообщаться с криминальным лазарем, вынуждены были дожидаться его выписки.
Воплощения не обходились, да и сейчас не обходятся без досадных изъянов. У всех бывают проблемы с координацией или с моторикой. У одних это проходит раньше, у других позже. На нашем Острове лазарей с недоделками называют ломаками и не изолируют от прочих, как, по слухам, в лазарете Амурском или в Сосновом Бору. Основные мои проблемы были устранены еще в карантине. А, например, Грибоедова выпустили из изолятора с косоглазием, и ему приходилось носить коррекционные очки. У Манилова же вообще дело к выписке шло, но он еще не умел толком пуговицы на себе застегнуть.
Иногда неловко было наблюдать, как дефективный пациент в сквере или на пляже пытается, непрерывно икая, флиртовать с блондинкой, у которой в свою очередь в животе оглушительно и непрерывно урчит. Врачи бывали довольно циничны. Желающим 'поупражнять своего бонифация' не препятствовали - по медицинским соображениям. Всё, что способствует реабилитации - благо.
Каспара мне искать не пришлось, он меня сам нашел. Мы обменялись общими воспоминаниями, рассмотрели обстоятельства последнего боя и нашей с ним гибели, и так идентифицировали друг друга. Засвидетельствовать нас друг другу мог, конечно, и персонал. Внешность себе майор выбрал блондинистую, спортивную. Я отметил у него легкую хромоту.
Вспомнили мы и убийцу нашего, Вазелина. Вероятно, и сам временно умерщвлен правосудием. Вспомнили его подельников-чмо. Муму, Попаданец, Ветрогон. Каково ширяли соколики, в каких потусторонних нетях? Как нынче выглядят? И как дела у отщепенца Стальное Очко? Где они сейчас, мы, разумеется, не знали, но могли наверняка предположить, что в одном из тюремных лазаретов, чмольном, воплощенные - по судебному решению - в то или иное чмо.
Пропускной режим в чмольном строже стократ чем в рядовом лазарете. Было бы любопытно взглянуть на эти тела, исковерканные генженерами. В реальной жизни с ними сталкиваешься повседневно, но взглянуть на целый мортель пребывающих в анабиозе големов мне на то время еще не пришлось.
В нашем лазарете существует традиция: каждый воскресший должен посадить дерево (у меня целая роща с тех пор). Я взял лопату, Каспар саженцы, и мы отправились в восточную часть сквера, где в этом году производилась посадка. По ошибке или нет Каспар прихватил с собой лишний саженец. Его мы тоже посадили, чтобы не тащить назад.
- Пусть это дерево будет Моравский, а твое, соответственно, Торопецкий, - сказал Каспар. - А это будет дерево Моратор. Ничего?
Я пожал плечами, хотя внутренне содрогнулся. Что-то мрачное, не от мира сего (да и того), что-то безнадежно мортальное слышалось в этом слове. Я не сразу понял, что он Моравский+Торопецкий имел в виду.
- Мы вернемся сюда после обеда, - сказал Каспар.
- После обеда я намерен вздремнуть, - машинально отозвался я, рассеянно отметив, что слово 'обеда' он как-то странно произнес. Через букву э. То ли он прикололся, то ли мне так послышалось, доискиваться я не стал. От ломак с дефектами речи и не такого наслушаешься. Анализируя этот случай впоследствии, я пришел к убеждению, что он сказал 'после бэда'. Если б я задумался над его оговоркой, то мог бы избежать грядущей беды.
В отличие от меня он заметил свою оплошность, и чтобы затереть ее в моей памяти, заговорил про футбол, предложив организовать матч между первым и вторым корпусами.
Он объявил об этом за обедом в столовой. Особого энтузиазма его предложение поначалу не вызвало.
- Массы, видите ли, пассивны. Так что и я пас, - сказал Манилов.
- Пасовать будете из офсайда, - сказал Каспар. - Гарин, а вы?
Гарин был только-только выпущен из карантина, у него еще случались головокружения, однако именно он первым поддержал предложение. И уже на следующий день был оглашен примерный состав команд. Я настоял, чтобы Каспар меня из команды первого корпуса вычеркнул. Сам он ввязался в игру.
За футбольным полем находилась строительная площадка. Там воздвигались новые корпуса, работал подъемный кран.
Зрителей было человек пятнадцать. Наблюдать за состязанием было невозможно без чувства неловкости. Ноги ломак цеплялись за траву и друг за друга. В конце концов, мяч укатился в кусты, и его не нашли. Послали за новым мячом. Воспользовавшись паузой, я ушел.
Время от времени в лекционном зале происходили тематические вечера. Одна из тем имела касательство к дальнейшей моей биографии, поэтому изложу. Тема была 'Мы и менты'. Вела ее Ирина Ивановна.
В мое время - я как-нибудь поясню, что за время я считаю своим - в мое время ментами называли представителей правопорядка, осуществляющих охрану социалистической, а потом уж и хрен знает какой законности. Ирина Ивановна нынешних ментов классифицировала так.
- Во-первых это те персоны, что живут в вашем мозгу - образы ваших знакомых, исторических личностей, литературных персонажей, которые внедрены в ваше сознание культурой. Разумеется, не все они являются ментальными паразитами, а лишь те, кто начинает занимать в вашем сознании неоправданно большое место, пить ваш мозг, всячески эксплуатировать вашу личность в свою пользу и в ущерб вам. Это может быть кто угодно: любимая женщина, друг детства, у которого вы привыкли быть в подчинении, идол культуры, влиятельная историческая личность и даже вымышленный персонаж. Не счесть людей, чьим ментом был популярнейший Шерлок Холмс. Кроме того, персонаж может быть измышлен вами же и жить у вас в чулане или стенном шкафу, то есть в дальнем уголке бессознательного, и лишь время от времени вам досаждать. Вы можете себя чувствовать вполне комфортно в компании ваших ментов, можете испытывать определенные неудобства от их назойливости, но все это не так страшно, пока вы не вступаете с ним в шизофренические отношения. Порой дело доходит до полного отождествления с тем или иным, либо наоборот, до такого антагонизма, что реальный прототип мента может пострадать от вашей агрессии. Но это те, которые на поверхности. Назовем их чужими. С ними вы, по крайней мере, знакомы. Другие же поселяются или прямо рождаются в глубине бессознательного. С этими дело обстоит сложнее. Их надо вытащить из глубины души на поверхность, опознать и тогда уже уничтожить или ассимилировать. Я думаю, каждый имел дело с подобными. Большинству из нас удается с ними справляться.
Более редкой разновидностью, я бы даже сказала, чрезвычайно редкой являются те, кого злостные лазари называют нарушителями. При частых ходках, - продолжала она, - образы ваших посмертных видений становятся настолько ярки, что могут забить реальные образы. Нечто подобное и в дорубежный период случалось с любителями кислот и называлось флэшбэк. Хотя с флэшбэком эти менты имеют весьма отдаленное сходство. Мы называем их помехами. В ходу и другие локальные термины: выходцы, нети, нетыри, и т.п.
Третьей разновидностью является ВТС, вирус того света - не все, правда, относят их к разряду паразитов, хотя в том, что эти явления ментальные, сомнений нет. Несколько лет назад в нашем лазарете была эпидемийка. Один воскресант заразил парочку своих соседей - а те и моих коллег - паническими расстройствами. Пики мы сбили, но избавить пациентов от депрессии не удалось. Так же известен факт вспышки инфекции в пределах лазарета Английский Парк. Там несчастные (хотя кто-то, может быть, сочтет, что наоборот) были поражены эйфорией, что не так сумрачно, как депрессия, но не менее опасно, так как превращает человека в червя. Были еще примеры, но полагаю, достаточно. Таким образом, нам известны две разновидности ВТС: вирус депрессии и вирус эйфории. И тот и другой - с того света. Один обращает ходока в лузера, другой - в овощ, в непрерывного, как говорится, торчка.
- И никакой тебе ломки, мифический вечный кайф, - сказал кто-то какой-то за моей спиной. - Счастлив тот, кто навеет человечеству сон золотой. Многие за этим вирусом ходят, мечтают его словить.
- По чужим, - продолжала Ирина Ивановна, - есть обширная еще дорубежная литература. Кому интересно, можете ею воспользоваться. ВТС не все причисляют к ментам. Остановимся, стало быть, на нарушителях. Кто-нибудь, скажите, с ними уже сталкивался?
Я неоднократно слышал, как пациент Гарин, он же Князь или же Князь Гагарин, похвалялся своим нарушителем. А тут, как пришла возможность на эту тему поговорить, сидел и молчал. Впрочем, Князь был известен своим враньем. На воле он был железнодорожником, во всяком случае, так утверждал. Имя свое скрывал, воспользовавшись правом на анонимность.
- Можно и с помехами жить. И очень даже неплохо, - сказал его приятель Манилов, и поглядел на Гарина.
Князь имел не менее девяти ходок. Наверное, как всегда врал. Иным и пяти хватало, чтобы загреметь в чмольный. Гарин же уверял, что избежать этого ему удается только с помощью нарушителя. Который, продолжал уверять он, прибыл с ним из мира иного. А в другой раз он говорил, что нарушителя эмитирует особым образом настроенный мозг.
- Мозг тоже может таких эмиссаров наслать, - сетовал на это Коробкин, беспокойный и нервный господин с признаками лузера, так что знал, возможно, о чем говорил. - Бывает, не знаешь, куда деваться от них.
О чем, собственно, и говорила Ирина Ивановна.
Версии происхождения нарушителя различались в зависимости от настроения Гарина. В одном он был постоянен: он утверждал, что этот практически симбионт дает о себе знать преимущественно в поворотных пунктах его жизни, накануне судьбоносных событий, то есть обладает способностью к проскопии.
- А по-моему все это несовершенство системы сохранения личности, - вновь попытался вызвать Князя на разговор Манилов. - Искажения трафика под воздействием неизвестного фактора. Что-то прилипает к нему по мере трансляции из тебя в базу.
- По мнению гностиков, древних-предревних, - сказал вдруг Грибоедов, известный молчун, - имеет место следующее обстоятельство. Возвращаясь из Иного в царство материи, опускаясь с небес на землю, на грешную землю с ясных небес, душа подвергается искажению. По мнению брата Арнобия, - он поднял палец, отмечая начало цитаты, - "Когда мы спешно соскальзывали вниз, к людским телам, с космических сфер присоединились к нам вещи, из-за которых мы становимся намного хуже".
Но Гарин и на это не прореагировал, демонстративно углубившись в свой планшет, не менее демонстративно открытый на каком-то порнографическом сайте.
- С теоритическим обоснованием системы 'Мозг - Ретранслятор - База' не все ясно, - продолжал Манилов. - Нам навязывают теорию, будто это сродни телепатии. Что микруха является лишь усилителем мозговой активности, а база посредством этого микрочипа и системы ретрансляторов принимает и запечатлевает то, что излучает мозг. Теория не впервые подстраивается задним числом под практический результат. Пусть так, но это не все объясняет.
- Так ведь практическому применению некоторые непонятки не препятствуют, - сказала пациентка, известная нам под ником Орлова. - Нам ведь не обязательно знать о гравитации, например, (с которой тоже, кстати, не все ясно), чтоб научиться ходить и правильно падать. Не мешает извлекать из нее практический результат. К тому же к вашим услугам имеется множество альтернативных версий - с привлечением квантовой телепортации и колдовства, эвереттизма, коллективного бессознательного, информационого поля, лептонов, липидов, редукции волновой функции и даже некого личного эго, существующего от века в мире ином.
- Если еще есть необходимость в этой гипотезе, - сказал Манилов. - По моему мнению, МРБ-технология является отмирающей. Ее адепты препятствуют придвижению новых теорий.
- И что же придет на смену МРБ? - спросила Орлова.
- Технология извлечения индивидуума непосредственно из иного, - сказал Манилов. Вряд ли он мог предполагать тогда, что через тридцать лет такая попытка будет предпринята. - Не надо всей этой громоздкой системы ретрансляторов, баз, копий баз, копий копий. Вы ведь не первый раз нарушали границу и возвращались. И убедились, что иное - есть, и оно обитаемо. Этот мир отвоевывает у того мира пространство. Делая туда вылазки, прихватывая клочки миров, мы тем самым расширяем поле нашего восприятия. Границы внятного нам бытия расширяются, поле действительности становится больше. Неудивительно, что время от времени наша реальность выхватывает из той нарушителя и помещает сюда.
- Вдоль границы шалят нарушители. Доносятся с того света звонки и другие звуки... - вскочил со своего места Коробкин. - А может, этот авестийский Меног захватывает нас, а не мы его? Распространяя свои некростазы из некромира на наш мир. Который и без того - театр почти что военных действий. И вдруг в него врываются другие актеры и начинают играть. Кроме явных язв еще эти! Жить станет вообще невозможно. Навьи выходцы, нарушая структуру реальности, подобьют этот мир под себя. Эти невидимые мигранты уже не очень и прячутся. Наложение наваждения на реальный мир... - Он внезапно умолк и сел.
Никто не решился ему возразить. Тем более, что понять что-либо из его сбивчивого монолога было практически невозможно.
- Вы, возможно и правы, - сказал после паузы Манилов. - Увиденное в том мире посредством спонтанного ментального моделирования воскресантов появляется в этом мире. Однако опасность захваченности этого мира тем преувеличиваете. Хотя не исключаю возможности взаимодействия обоих миров.
- Может, они сидят прямо средь нас, только невидимы, - сказал очень тихо Коробкин, так что слышать его могли очень немногие. - Ибо понятий о них нет. А с приобретением понятий о них они проявляются и получают существование. Вариант... вариант редукционной версии. Наблюдение приводит к редукции, вызывает к реальности их. Вот только облик...
- Нарушитель может являться в облике кого угодно, - высказался, наконец, Гарин. - Бродяги с уместной репликой, говорящего пса, горящего куста, призрака, черной кошки, поворота судьбы, наворота на вашем интерфейсе. Дух-осведомитель, аналог призрака из готических романов, черт Карамазова, даймон Сократа. И перед судьбоносным для вас событием все эти знаки-намёки-символы активируются.
Вот такими актуальными темами мы и загружали наши еще не замызганные мозги. И однажды - дело было перед выходом Гарина из лазарета - его укусил за ногу черный и доселе не злобный пёс. В первый же день на воле спохватившееся правосудие предъявило нашему Князю обвинение в инициировании собственного убийства. Таким образом, насчет чмольного его опасения, возможно, сбылись. По крайней мере, был предупрежден нарушителем.
Тогда трипы уже были явлением вполне массовым, хотя пик, по мнению аналитиков, еще не наступил. Чтоб вершина этого пика не особенно высоко задралась, и простиралась не столь широко, на эти вылазки был наложен запрет.
Официально посмертные виды интерпретировались как остаточная электрическая активность мозга. Однако откуда бы не исходило запредельное - охотников попутешествовать в потустороннее не убавляется. Россказни лазарей о мирах иных сильно вредят идее физического бессмертия. При нынешней демографии человечество прекратило бы существование, если бы нас не возвращали к жизни. Если бы контролем за смертью и воскрешением не занялась демографическая полиция.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. БОЛОТО
Человек умирает только раз в жизни и потому, не имея опыта, умирает неудачно. Человек не умеет умирать, и смерть его происходит ощупью, в потемках. Но смерть, как и всякая деятельность, требует навыка. Чтобы умереть вполне благополучно, надо знать, как умирать, надо приобрести навык умирания, надо выучиться смерти. А для этого необходимо умирать еще при жизни, под руководством людей опытных, уже умиравших.
Тот, кто сумел умереть при жизни, он не проваливается в преисподнюю, а переходит в иной мир.
(О. Павел Флоренский)
Мункар отодвинул от себя недопитый чай.
- Нуте-с, где мой вопросник? - сказал он. - На чем мы остановились? Ага...Вот. Так зачем тебя занесло на это болото?
- Да, - в той же интонации подхватил Накир. - Опишите нам ваш авантаж, и если можно, в живописных подробностях.
- И отпираться не вздумай, - добавил Мункар. - От тебя до сих пор болотом несет.
Неправда. Все запахи с прежним телом остались.
- Лешачиха вскружила голову? - спросил Накир.
Сусанна хихикнула.
- Выйди, - приказал Мункар.
- Вот еще, - возразила она. - Я тоже послушать хочу.
Разумеется, ничего из нижеследующего я им не рассказал. Я догадывался, что им и так это было известно.
01 'ПЛЕНУМ'
Они позвонили мне в номер и попросили о встрече. Представились как Александр Павлов и Александр Петров. Или, если угодно, Алик и Лесик. Я назначил им встречу внизу.
Обычно переговорами с клиентами занимался Джус, мой администратор, но две недели назад я сам отправил его в лазарет - по его настоятельной и давнишней просьбе. За те тридцать лет, что он провел в этом теле, оно изрядно обрюзгло. Покойный любил поесть.
Идентификатор подтвердил, что они именно те, за кого себя выдавали. И выглядели они так же одинаково, как звучали их имена. Лет на двадцать пять, высокие, светловолосые, с выпирающей мускулатурой - как будто эти ребятки собирались подвизаться на поприще сексуальных услуг, но вдруг передумали и махнули в агенты депо. Они особо и не скрывали того, где служат.
Тем не менее они пытались вести себя как юниоры. Может, этого требовало их задание. Однако глаза, лазейки души, выдавали опытность.
- Мы про вас много хорошего слышали, - сказал один из них, Алик. - А плохого почти ничего.
- Ну, вот еще, - заскромничал я.
А Лесик сказал:
- Нам хотелось бы завтра всё осуществить, не возражаете?
Мне же хотелось противоположного: как можно далее оттянуть, а лучше вообще отменить это сомнительное предприятие. Но я себе возразил: собственно, почему? Нет никаких причин. Работа есть работа. За них сам Гартамонов просил. В конце концов, я не одного чиновника на тот свет спровадил, а некоторых - сопроводил. А эти мачо - те же чиновники, пусть и по ведомству правоохранительных органов. Я оставил сомнения и даже попытался азарт в себе пробудить. Подразнить, подергать за органы - когда еще представится такой случай?
- Зачастую, - сказал я, - люди возвращаются оттуда совсем другими. Склонными к перемене мировоззрений, профессий, мест. Умрешь, например, добропорядочным обывателем, а воскреснешь шлюхой или святым. Если вам нравится ваше нынешнее базовое самоощущение, то я не советовал бы вам никаких ходок.
- Так вы каюр или кюре? - спросил Алик. - Будете нам проповеди читать?
- Это стандартная процедура. Я обязан предупредить.
- Мы в курсе, не беспокойтесь, - сказал Лесик. - А что касается самоощущений, то у нас сейчас как раз экзистенциальный кризис.
- И я не связываюсь с Генофондом, - сказал я.
- Почему? - как бы удивился и даже обиделся Лесик.
- Первый раз потерять тело - это как с девственностью расстаться. И хочется, и колется, и полиция не велит. Да и приятного путешествия не получится: опыт нужен. В случае первой смерти еще никому не удавалось далеко зайти.
- Почему? - Это уже Алик спросил.
Думается, они знали, почему. Но я решил быть терпеливым и объяснил, как будто они и впрямь юниорами были.
При восстановлении вспоминается далеко не все, что с вами там происходит, ибо чип перестает работать, как только умолкает мозг. Однако при частых трипах приобретается навык. Навык - не навык, но этапы, пройденные в предыдущих трипах, проходит ускоренным темпом, и 'зайти' удается гораздо дальше. С каждой ходкой память базы схватывает все больший фрагмент послесмертия. Кроме того, нужен особый настрой. Чтоб уходить дальше и дальше, выносить больше и больше, чтоб адаптироваться к языку, на котором с вами общается потустороннее. Это надо тренировать. А самое главное - закон за убийство генфеня особо строго наказывает. Ибо тело его принадлежит Генофонду. Прозябание в околоземной капсуле покажется раем в сравнении с тем чмо, в которое закатают меня. Хотя горше одиночества на орбите - без тела, без органов восприятия, но с активированным сознанием - ничего, кажется, не может быть. Один день строгого режима в таком качестве покажется вечностью, если не клаустрофил. Говорят, что от дефицита информации такие сюжеты разворачиваются в бодрствующем мозгу, что ни один хвастун или фантаст не выдумает.
Я им все это изложил в двух словах. Опять же, стандартная процедура. Они и без меня все это знали.
- Очень жаль, что вы приняли нас за генфеней. Некоторым опытом мы все же умудрены, - сказал тогда Лесик.
- Вы уверены? Оба?
- Оба, - твердо сказали они, а продолжил уже Лесик один. - Как вы нас убивать будете? И вообще, что вы можете нам предложить?
Я вкратце обрисовал им кое-какие способы пристойной смерти. Холодное оружие, огнестрел, отравление, декапитация, все виды удушения - петлей, водой, наложением рук, вплоть до сливовой косточки и рвотных масс. Квалифицированное вскрытие вен. Падение с высоты - без размозжения головы, с размозжением. Внезапная смерть или долгожданная, длительная или мгновенная. Ситуация: на поединке, в бою, по приговору суда, на пиру, на миру, на любимой женщине, на нелюбимой тож, в собственной или чужой постели, вниз или вверх лицом.
- Ах, убей меня нежно, неважно, чем, - процитировал Алик популярный романс. - Однако я слышал, что есть и более экзотические способы?
- Есть и садомазо-клиенты. Требуют сердце себе вырвать, оскальпировать или оскопить. Но я не откликаюсь на подобные предложения, - сказал я.
- Нам лишь бы трип качественный.
- Качество только святостью гарантируется, да кто в наше время свят? Рай - для тихонь. Однако и для лазаря есть лазейки.
- Итак: как же мы пролезем?
- Многое приходится учитывать: возраст, пол, интеллект, опыт предыдущих ходок, состояние организма. Эмоциональное состояние, физические ощущения и все ваши пять чувств. Холод, боль, тревога, страх, смех, гнев, радость. Все это направляется ситуацией. Поэтому, чтоб не полагаться на случай, время, место и способ умерщвления, антураж, ритуал, словом, все сопутствующие обстоятельства организую я. Семь раз отмерь, один - умри, - заключил я.
Некоторые считают, что качество трипа зависит еще и от расположения звезд, они учитывают влияние луны, солнца, просчитывают гороскоп. Я иногда тоже мог напустить астрологического туману, чтобы придать событию и себе весомости. Но сегодня не стал.
- Толково воду толчет, - сказал Алик. - А если просто соответствующую дурь подобрать, чтобы дух захватывало: таблетку или укольчик, или иное что?
Эту тему я даже обсуждать не стал. Под кайфом попасть в приличный лэнд труднее, чем черту на небеса. Химия, гипноз, инициирование умственных расстройств и даже хирургическое вмешательство в мозг применялись всякими шарлатанами, невежественными энтузиастами-ходоками и экспериментаторами. Однако мало кому потом, по реинсталляции, удалось вернуться к нормальному психическому состоянию.
- Ну и что же мы выберем, Лесь?
- В зависимости от того, какой суммой вас снабдили, - подсказал я.
Они сказали, какой. Не то, чтоб я нуждался в их деньгах, но соглашаться на такие суммы - проявлять неуважение как к себе, так и к заказчику. Может, пожадничали и решили присвоить командировочные? Или, пользуясь властью, привыкли даром всё получать?
- За эти деньги я могу вас только под поезд толкнуть, - сказал я. - Даже две пули на вас не окупятся.
- Вот те на! Протестую! - вскричал Лесик.
- Проще самоходом отправиться на тот свет, чем тратиться на профессионала, - проворчал Алик. - Как говорит мой адвокат, можно и без защиты тот же срок схлопотать, только дешевле.
- Ну, это если судия милостив, - сказал я.
- Гоп-скачком?! Ты подумай своей дикой башкой! - с тем же пылом возразил Лесик, но теперь уже Алику. - Все самоходы попадают в ад и пропадают в нем.
Фатально, но факт. Участь самовольщиков мало чем отличается от участи экстремалов, практикующих прямое воздействие на мозг.
- Кто в геенне не бывал, тот эдема не видал. Суровый Дант не избежал соблазна, - сказал Алик.
- Суровый Дант серьезно пострадал. Вернулся другим. Замкнулся в себе. Даже гвельфы не узнали его. Даже Петрарка его бросила, - начал острить Лесик.
- Можно провернуть какой-нибудь такой проворот, чтоб не выглядело суицидом. Например, заразил себя скоротечной гангреной, а леченье отверг. Откусил себе язык и умер от кровопотери. Или привлечь кого-нибудь третьего - есть такие, что из чистого удовольствия нас убьют. Щелкнут, например, через оптику.
- Кому охота задаром неприятности на себя навлекать.
- А наш прапорщик из хозвзвода, помнишь? Ложился спать с пистолетом во рту, а просыпался без головы.
Они минут пять остроумничали, почти забыв про меня.
Отдавая должное их чувству юмора, я оставался серьезным. И решил быть с ними настолько любезен, насколько смогу. В конце концов, если трип получится неудачным - с моим участием или без него - последствия для меня могут быть печальными. Учитывая заинтересованность такого зубра от правосудия, как Гарт. Мы с ребятками не упоминали его имени. И вообще делали вид, что инициатива полностью исходит от них.
То, что в религиозных конфессиях называется ад, а в наркопритоне - бэд, иногда истолковывают как помехи. Мол, из-за них происходит искажение запредельной реальности, недостаточная восприимчивость, закрытость от определенных вещей. Бэд в этой жизни может обернуться скукой, тоской. Ощущением одиночества, особенно если ты не любитель оставаться один. А может развернуться в настоящий эзотерический триллер - до кровавых мальчиков в глазах. Потусторонний ужас может быть такой, что его не изжить. Среди персонала продлёнок имеет хождение вирусная версия этого сорта маний.
- А то и в Пустоту можно попасть и зависнуть там, - припугнул я, хотя сам в этакое не верил. - Застрять между двумя мирами, то есть как бы окончательно не умерев, а сохранив связь нашей реальностью на уровне бессознательного. И это обстоятельство не дает воскресить лазаря, снимает все попытки его воплощения. О проблеме двойников слышали?
Ребятки покивали, переглянулись и несколько увеличили мой гонорар. Но еще не настолько, чтобы хватило на добротную постановку. Самое большее - имитация уголовной разборки по мотивам старого доброго кино, в естественных декорациях, без привлечения статистов и реквизита.