Казнить нельзя помиловать

Как бы всерьез ворча и как бы всерьез сердясь, Родион Федорович распахнул окна в комнате и на кухне, переоделся в домашнюю форму олимпийские штаны с лампасами, майку с надписью "Динамо" и шлепанцы. Только после этого замолчал и, потревожив дипломат, демонстративно выставил на кухонный стол ядовито-зеленую бутыль.

- Вот, ужинать будем.

Но на Николая, молча попыхивающего дымком в продолжение всей тирады товарища, тактика эта не подействовала.

- Тэ-э-эк-с! Значит, в запой решил? Я так понимаю? - начал он медленно, весомо и тут же сорвался, по обыкновению зачастил: - Ну ведь договорились же, Родион! Вчера договорились. Похмеляться не будем. Где твое слово? Ты что? Совсем хочешь кувыркнуться? Сейчас за один запах можно полететь. Сам же знаешь. Да что - служба. Сам говоришь, желудок замучил. Ты ж до срока не дотянешь. В свои тридцать завтра и кувыркнешься...

- Коля, - очень серьезным, каким-то торжественным голосом перебил Карамазов. Шишов встрепенулся:

- Чего?

- Возьми с полки Жоржа Сименона - во-о-он там. Возьми и подсчитай сколько литров спиртного выпивает в одной повести комиссар Мегрэ... Подсчитай, подсчитай! А ведь мне, Микола, до комиссара Мегрэ и по возрасту и по профессионализму - ох как далеко...

- Тьфу! - Коля раздавил окурок в ракушке-пепельнице. - С ним серьезно...

- Ладно, Коля, честное слово, мы только по стаканчику и - начинаем новую жизнь. Вчера уж больно мы на свадьбе перестарались... Давай, не будем друг дружке вечер портить...

Через полчаса они сидели за столом. В большой сковороде аппетитно парила картошка, стояла вспоротая банка ставриды в масле (гулять так гулять!) и алели в чашке крупно покромсанные и обильно политые постным маслом помидоры. Братья-следователи уже выпили по стопарику и рубали каждый за обе щеки. Притом Николай действительно рубал - ложкой со сковороды, почти не разжевывая; Родион же Федорович принимал пищу на отдельной тарелке и при помощи вилки, постелив на колени носовой платок... Интеллигентские штучки!

- Этот, как его? Николай, - утолив первый голод, хохотнул Карамазов, есть новый анекдот, слушай. Значит, заходит милиционер в магазин, одет в штатское, в выходной. Видит - мозги продают. И ценники висят: мозги инженера - 10 рублей килограмм, мозги спортсмена - 25 рублей, мозги милиционера - 100 рублей килограмм... Ну, ему, само собой, лестно стало. "Скажите, - спрашивает, - а почему милицейские мозги так дорого стоят?" "А вы представьте, - это продавец отвечает, - сколько понадобилось милиционеров, чтобы один килограмм мозгов набрать..." Ха-ха!.. Смешно?

Шишов хмыкнул, покачал головой.

- Тебя из органов надо гнать. За дискредитацию. Доболтаешься.

Подзакусили еще.

- Да, забыл совсем сказать, - начал Карамазов, - Фирсова-то, которого ты обнаружил, мне подкинули...

- Видишь? Значит - доверяют. А ты боялся.

- Да какое там "доверяют"! Просто все наши пинкертоны загружены, а у меня только попытка изнасилования... А это дело, судя по всему, не простое, думаю, и кагэбэшники подключатся: все ж редактор, член бюро обкома комсомола - вдруг враги перестройки его кокнули... Так что благодари Бога, что не тебе придется копать...

- Чё благодарить-то? Чё благодарить-то? Я тоже. У нас тоже свой труп. В субботу появился. И тоже - журналист.

- Да ты что? - сразу заинтересовался Карамазов. - Ну-ка, расскажи подробнее, не части.

- Да чего. Ты знал. Крючков его, Виктор. В "Местной правде". А в областной - рассказы его. Тебе нравились.

- Ну как же, как же, знаю - действительно, хорошо, умно пишет... Так что с ним?

- Что-что. Помер. В больнице. Заражение крови. Дней десять назад пришел. Врач говорит - поздно. Пальца на левой руке нет. Среднего. Рука уж черная. А седни утром - жена его. Ольга. Так и так, говорит, неладно. Что да как? Приехал с рыбалки. После ночевой. А пальца нет. Сказал - нечаянно. Она ему: иди в больницу. Не пошел. А потом приносит деньги - три тыщи. В спортлото, говорит. Она мне деньги на стол. И заявление. Темное дело.

Они еще причастились. Шишов закурил новую сигарету.

- Тебе все равно легче, - сказал Карамазов. - Жена его на твоей стороне, да и свидетели должны быть - ведь не в одиночку же он с ночевой ездил. А тут... Представляешь, жена-то Фирсова, Анна Андреевна Фирсова, в девичестве Фельдман, отказывается от него. Верней - от трупа. Я, заявляет, хоронить, его не буду - пусть его Куприковы хоронят... Девушка, с которой его нашли, оказалась Юлией Куприковой - девятнадцать лет всего, студентка... Да-а-а... Так что Анна Андреевна и говорить о покойном муже не может. И свидетелей, разумеется, найти труднёхонько. Единственная зацепка - машина и золото. Ограбили их, сам видел, подчистую - даже его одежду увезли. Но если машина и колечки уже попали в Дятловку к цыганам - пиши пропало...

Родион Федорович задумался, как бы между делом налил в стаканчик "Мятного", пополоскал им рот и машинально выпил.

- Этот, как его? Николай, пойдем-ка в залу да помозгуем вместе - там способнее...

Они сноровисто убрали со стола: сковородку с недоеденной картошкой под крышку и на плиту, пустую консервную банку - в ведро, чашки-вилки - в раковину, остатки ликера со стопками - так и быть! - с собой в парадные апартаменты. Да и осталось-то по глотку, для бодрости.

В комнате Николай пристроился у открытого окна и задымил. Родион Федорович развалился на диван-кровати. Он уже целиком погрузился в свое дело, голова работала ясно, без скрипа.

- Как ты, Коль, думаешь, - спросил он, - сколько версий убийства можно в данном случае рассматривать?

- Почему - убийства? Вдруг - самоубийство?

- Ну, это полностью исключено. Что ты, сам не видел? По-твоему, кто-то из них убил другого, потом завалил ветками, сам забрался под них и самоубился? А вещи, оружие?

- Случайные люди. Увидели - унесли. Верней, увезли.

- Смешно ты гутаришь, Микола! Начитался, понимаешь, Агаты Кристи... Знаешь, что вскрытие показало? У Фирсова в животе сидит пуля калибра 5,6, выпущенная, скорей всего, из самодельного пистолета, и вся левая сторона груди разворочена зарядом крупной дроби - задеты аорта, легкое, сердце. От этой раны умер он практически мгновенно. А у девушки заряд дроби, но мелкой, сидит в правом плече, две ножевых раны на шее и - смертельная - на животе... Печень задета. Какое тут, к бесу, самоубийство - их расстреливали из обреза и пистолета, резали ножом, еще, хвала аллаху, топор не применяли... Сволочи!

Родион Федорович вскочил, разлил остатки, выпил свой стаканчик и, чтобы сосредоточиться, принялся ходить по комнате, словно по кабинету.

- Итак - убийство. Сколько версий и какие мы можем иметь в виду?

- Их и десять. И двадцать.

- Оно понятно, но мы возьмем для начала самые реальные... Их, я думаю, пока три: убить могли грабители, ревнители, назовем их так, и политические враги - тоже обобщенно говоря. Притом вторая версия состоит из двух подпунктов: а) ревновали Фирсова, б) отомстил человек, который любит Куприкову. Так-так-так... М-м-м...

Карамазов совсем ушел в себя, задумался, начал, как всегда в такие моменты, ожесточенно мять и тискать в кулаках эспандер. Шишов ему не мешал и сам, видимо, размышлял о своем незадачливом рыбаке...

Уже поздно совсем, в первом часу, друзья решили почивать. Николай возлег на диван-кровать, Родион Федорович - на раскладушку. В первые дни совместного житья они спорили по этому, если смотреть со стороны, весьма ничтожному поводу. Хозяин непременно хотел, чтобы на основном ложе спал гость-постоялец, но тот упрямился. Наконец пришли к соглашению: вместе со сменой постельного белья - раз в две недели - меняться и постелями. Родион Федорович, за полмесяца отвыкший от раскладушки, поворочался, устроился поудобнее и, казалось, ни с того ни с сего вздохнул:

- Предательницы эти жены! Надо же - хоронить не будет... Вот бабский народ...

- Тут не прав, - отозвался Николай. - На Марину злишься. Следователю надо объективно. Поставь себя на ее место.

- Жены?

- Фирсовой. Жили столько. Дети. А он - с девчонкой. Ничего себе! А с Мариной - сам виноват. Бросишь пить - помиритесь.

Наступила тишина. Лишь нудно звенели диверсанты комарики и не давали заснуть. За распахнутым окном раздавались голоса и смех - на лавочке у подъезда сабантуйничала молодежь. Родион Федорович раздраженно подумал надо встать и шумнуть на полуночников, но не шевельнулся. "А и злым же я стариком буду, - усмехнулся мысленно и неожиданно продолжил, - если доживу до старости..."

- Родион, - вдруг послышалось с дивана. - Спросить хочу. Все забываю. У тебя есть родичи-то? Хоть один?

- Родичи?.. Чего нет, того нет, Микола. Я ж детдомовский, разве не рассказывал? Мне имя, отчество и фамилию директор детского дома придумал Достоевского очень уважал. Имя, значит, в честь Родиона Раскольникова преступника, между прочим, как ты знаешь. Отчество - в честь самого Достоевского, словно я как бы сын его родной, а фамилия - из последнего романа писателя. Так что я к литературе, можно сказать, прямое отношение имею...

Огонек разговора, начавший было разгораться, замерцал и утих. Через минуту в комнате на третьем этаже громадной панельной коробки в центре Будённовска уже исполнялся сонный дуэт - тонкой фистулой посвистывал гроза Будённовских гангстеров лейтенант Шишов и мощновато всхрапывал Шерлок Холмс областного масштаба старший лейтенант Карамазов.

Они высыпались перед сложной работой, свалившейся на них в трудный день - понедельник.

4. Похороны

Утром в отделе Карамазова ждала пикантная новость.

Анна Андреевна Фирсова круто изменила свое решение насчет похорон мужа. Более того, ей удалось уже добиться, чтобы супруга предали земле на Вознесенском кладбище: по барановским меркам это все равно, что Новодевичье в Москве. Следователя почему-то последнее обстоятельство раздражило.

Впрочем, он знал, что его сегодня будет многое раздражать - так всегда бывало в начале нового запутанного дела, когда всё в тумане, одни сплошные белые пятна и вопросы, а в организме еще бродят ликероводочные соки, и в глубине души пульсирует чувство вины и раскаяния.

Родион Федорович набросал на листке перекидного календаря под числом "2 августа" планчик на день:

Закончить изнасилование.

Подшивка "КВ".

Похороны.

Дом печати.

"Закончить изнасилование" удалось быстро: девица, "потерпевшая", забрала свою пылкую бумажку обратно и решительно заявила, что "никакого изнасилования между ними не было!" Хотела-де просто попугать своего дружка.

Подшивка областной молодежки нашлась у комсорга управления. Карамазов изъял ее на время и углубился в изучение. Через полчаса волосы на его голове стояли дыбом, разумеется, образно говоря. Да и то! Читать страницы "Комсомольского вымпела" было жутко. Создавалось впечатление, что издается газета где-нибудь на Фильдеперсовых или Фильдекосовых островах, где не происходит никаких событий и жизнь остановилась. "Календарь делового комсорга", "Комсомол - это звучит гордо!", "Достижения политучебы!", "Мы ленинцы!", "Мы - интернационалисты!", "Мы - новаторы!", "Рапортуем об успехах!", "Успехи налицо!", "Весомые успехи!", "Наши достижения!"...

Карамазов понял, что если он прочитает всю подшивку до конца, он чокнется. Правда, выделялись на общем фоне статьи А. Клушина и М. Семеновой. Особенно удивлял Клушин - даже в театральные рецензии он вворачивал размышления о партийных спецпайках, обнаглевшей милиции, загнивающем социализме и прочих актуальных вещах. Да и язык в его материалах удивлял живостью, несуконностью. Следователь решил смотреть только материалы Клушина и самого Фирсова.

Правда, редактор выступал не часто (про газетную систему псевдонимов Карамазов еще не подозревал) - за полгода обнаружилось только три его статьи. Притом две оказались на рыболовные темы и имели общий подзаголовок "Из побасок дедушки Ничипора". В одной "побаске" дед Ничипор врал про то, как поймал пудового сома с помощью коромысла, в другой старый брехун поведал жуткую историю, как его во время ночной рыбалки чуть было не загрызли громадные окуни...

Третий опус Фирсова назывался "Открытое письмо к стилягам" и занимал целый разворот газеты. Аллах великий, где же это он нынче стиляг отыскал?.. Следователь пробежал статью по диагонали: "Вы предаете идеалы коммунизма!.. Рoковая музыка - это страшный ядовитый наркотик, который губит ваши души!.. Не смейте позорить звание комсомольца!.. Нам не по пути!.."

М-да-а... Родион Федорович захлопнул подшивку "Комсомольского вымпела" и пошел мыть руки. Мыл он их тщательно, с мылом. Одна версия - о политических и идеологических мотивах убийства отпадала решительно. Областная молодежная газета опасности для врагов перестройки не представляла...

* * *

Карамазов наскоро перекусил в ближайшем кафе и, мучаясь изжогой, пешком отправился к дому Фирсовых.

Идти всего ничего, минут десять. Город Баранов вообще компактен: его из конца в конец, вдоль и поперек можно пробежать обычным деловым шагом за час-полтора. Разумеется - центр. Ибо Баранов, как и все старинные российские города, окружен зарослями пригородов - хатами, садами, огородами...

У подъезда уже томилась довольно внушительная толпа. Сразу понятно хоронили человека не из последних. Не менее десятка венков пестрело у стены дома, вдоль оградки скверика. В руках многих людей пламенели и белели цветы. Несмотря на скорбность момента и печать грустной торжественности, над толпой стоял оживленный говор. Люди уже нетерпеливо поглядывали на часы: солнце висело в зените и палило нещадно. Да и, видимо, кое у кого заканчивалось обеденное время. Некоторые окна большого нового дома зияли провалами раскрытых створок, и вниз свешивались головы любопытствующих фирсовских соседей.

Рядом с Карамазовым оказался словоохотливый дедок, он знал всех и вся. Дед представился молодым поэтом, членом литературного объединения "Семицветик" при редакции "Комсомольского вымпела". Фамилию его Родион Федорович не расслышал, а переспрашивать не стал. Этот седобородый начинающий поэт ввел следователя в курс дела. Виновника скорбного торжества еще, оказывается, нет. Его подвезут около часу дня, в дом заносить не будут ("Сами понимаете, мил-человек, - дух больно тяжелый..."). На улице состоится траурный митинг, а потом, кто пожелает, - в автобусах на кладбище.

Карамазов извинился, отошел к автомату, позвонил в управление и заказал машину ровно на половину второго. Затем он снова отыскал во все увеличивающейся толпе болтливого члена "Семицветика". Тот, польщенный таким вниманием, начал с воодушевлением представлять заочно собеседнику именитых людей, оказавшихся здесь.

- Во-о-он те вон, мил-человек, с животами, это - писатели, наши самые крупные прозаики: Карасин, Алевтинин и Савченко. Очень маститые! А животики, мил-человек, это у них профессиональное - для солидности.

А в стороне от них, во-о-он тот вон, косится и весь пиджак в орденах, это самый главный барановский поэт Сидор Бучин. Его поэмы, мил-человек, покойный Валентин Васильевич Фирсов все до единой в "Комсомольском вымпеле" печатал. Последнюю так перед самой своей нелепой кончиной тиснул, "Дерзай, комсомольское племя!" - название такое... Не имели счастия прочесть?

Карамазов поэму эту всего час тому назад лицезрел, когда перелистывал подшивку молодёжки, поэтому утвердительно кивнул головой, стараясь придать лицу не очень кислое выражение.

- Претрескучая, скажу вам, вещь! - неожиданно резюмировал седовласый поэт. - Бучин выдохся еще двадцать лет назад, однако, вот - печатают, публикуют... А тут за два года, мил-человек, - шесть строк... Всего шесть! Да и то в многотиражной газете "Болванка" завода легкого литья...

Старичок, судя по всему, ущемил свою любимую бородавку и намеревался всласть поплакаться в жилетку Родиону Федоровичу, поэтому следователь довольно решительно перебил обиженного питомца молодежного литобьединения:

- Скажите, а еще писатели здесь есть?

- Настоящих, мил-человек, нету. Они в Будённовск отправились. Присутствуют еще члены "Семицветика" - так, молодежь несерьезная, все с апломбом, с амбициями... А в Будённовске ведь седни тоже похороны, мил-человек, и вот там погребают истинного писателя, хотя он и не имел счастия состоять в Союзе писателей Советского Союза - а был достоин..

- Вы Крючкова имеете в виду?

- Его, мил-человек, его самого. Вы его знаете? Читали?

- Да, конечно, - совершенно искренне ответил Карамазов. - Мне его рассказы очень нравились.

- А вы говорите! - почему-то с укором констатировал непризнанный поэт, - Вот его жаль так жаль!..

- А это кто? Вот тот, солидный, важный такой, с папочкой? - перебил разговор на другое Родион Федорович.

- Этот? Это, мил-человек, есть сам первый секретарь областного комитета Ленинского комсомола товарищ Тюбетов.

- А скажите, нет ли здесь кого-нибудь из редакции "Комсомольского вымпела"?

- Как не быть, мил-человек, вон они всей кучей и стоят, рядышком: момент такой, а то ведь они страсть как друг дружку не любят. А уж Фирсова, упокой его душу, очень уж не уважали многие из них... А щас, глянь ты, мил-человек, даже плачет - кто это? А-а-а, это их ведущее перо Полина Дрель. Она, мил-человек, командует у них отделом комсомольских будней и такие статьи выдает об этих самых буднях, что ажно слезу вышибает... Плачет, голубушка, Валентин Васильевич-то ее ценил, повышал по службе.

А вот этот, впереди всех, лупоглазый шибко, в галстуке, это, мил-человек, заместитель редактора Свист. Видите, видите, лицо довольное надеется редактором теперь стать. Повезло человеку!..

"Ну и фамилии у них - Дрель, Свист", - подумал про себя старший лейтенант, а вслух спросил:

- А Клушина нет среди них?

- Вон и Клушин стоит - черненький, с усиками, на халдыбека похож. Хороший парень, скажу я вам, мил-человек. Уж как его Фирсов грыз - он таких страсть не любил. Губит себя Саша в этой газетенке, ох губит!..

Вдруг по толпе пробежало волнение, гомон усилился. Родион Федорович подумал, что приехал катафалк, но оказалось, волнение вызвано живым человеком. От черной "Волги" к подъезду приближался седоватый мужчина в очках с уверенным властным выражением на лице. Был он Карамазову смутно знаком своим стандартным сановным обликом.

- Анатолий Лукич Быков - секретарь обкома, - пискнул дедок.

"Ого! Какое уважение Фирсову!.."

И тут же словно ждали этого момента, подвезли покойного. Медью заныл и застонал оркестр. Закрытый и, вероятно, двойной гроб, обитый ярко-красным плюшем, выгрузили из автобуса-катафалка и установили на двух табуретках. Толпа сгрудилась, обряд начался. Запылали траурные речи, посыпались торжественные словеса: "Безвременно... выражал эпоху... в первых рядах перестройки... истинный коммунист... талантливый писатель... славный продолжатель традиций Аксакова и Сабанеева... опытный редактор... острый журналист... большая потеря..."

Карамазов почти не вслушивался в то, что говорят. Он рассматривал людей. Видел скорбное, но сухое лицо Анны Андреевны и зареванные опухшие мордашки маленьких Фирсовых. Узнал он брата Анны Андреевны, очень похожего на нее, - майора с голубыми погонами. Рядом стояла их мать, а значит - теща Фирсова. У рта - платочек, но промокать им тоже нечего...

Карамазову ни разу в жизни не приходилось хоронить родных и близких, но он смутно предполагал, что над гробом, если хоронишь действительно кровно родного, дорогого и единственного - забудешь совершенно обо всем: об окружающих людях, о своей внешности... В подобном состоянии над гробом Фирсова находилась разве что старшая его дочь, подросток лет 10-11. Она захлебывалась слезами и все вскрикивала:

- Ой, папочка!.. Ой, да папочка!..

Все остальные себя помнили и соблюдали приличия.

Следователь переводил внимательный взгляд с лица на лицо и упорно думал: "Здесь ли убийцы?" Он, само собой, не надеялся вот так сразу вычислить преступников, но и время зря не терял - Валентин Васильевич Фирсов становился для него все понятнее...

Не дожидаясь окончания церемонии, Родион Федорович отыскал среди множества машин свой уазик и помчался к дому Куприковых. Но уже опоздал.

Тогда он приказал водителю гнать на новое загородное кладбище. Туда они поспели к тому моменту, когда гроб, обитый красным ситцем, вносили в ворота последней обители рядовых граждан областного центра. Впереди несли три веночка, следом четверо парней влачили забитый гроб, за ним следовала небольшая группа людей. Карамазов прошел за ворота последним.

Мать Юлии, как только установили у разверстой могилы гроб, пала на крышку, обхватила страшную домовину с останками своей дочери и зашлась в тоскливом вое. На мгновение она вроде бы чуть успокаивалась и начинала связно причитать:

- Да как же мне бы поглядеть бы на тебя-а-а!.. Да на кого же ты оставила меня, ясонька ты моя не...наг...ляд...на...я-а-а-а!..

И опять, бедная, срывалась в жуткий нечеловеческий вой. Муж ее, отец Юлии, сгорбленный и седой, трогал жену за плечо рукой, пытаясь успокоить, поддержать, а сам то и дело тыльной стороной другой ладони утирал глаза. На кончике длинного уса у него сверкала капелька скатившейся слезы. Несколько девушек и один парень плакали навзрыд...

Карамазов не выдержал, развернулся и резким шагом почти побежал к машине. Он, не знавший никогда матери, не мог выносить материнских слез.

- Сволочи!.. Гады!.. Ублюдки!.. - ругался он в такт шагу. Следователя охватила дрожь ненависти и нетерпения.

Теперь, он знал, не будет ему покоя и ровного сна, пока он не отыщет подонков-убийц и не заставит их заглянуть в глаза матери Юлии Куприковой, прожившей на свете всего девятнадцать лет.

5. Таинственный мир

В Доме печати, серой бетонной коробке казарменного типа, стоящей на пыльной загазованной и шумной улице, Карамазову раньше бывать не приходилось.

Он прошел три первых этажа, где располагалась редакция главной областной газеты "Барановская правда", из конца в конец, пока на четвертом этаже не обнаружил табличку на двери 42-го - вот совпадение! - кабинета "Зав. отделом политагигации Клушин А. А.". Родион Федорович понял, что попал уже в зону молодежной редакции.

Клушин сидел на месте. Вернее, не сидел, а ходил по кабинету, совсем как Карамазов у себя на работе. Следователь представился, сел в кресло и огляделся. Он привык по рабочему месту составлять о новом для себя человеке предварительное впечатление. Кабинетик заведующего политагитацией областной молодежной газеты даже Карамазова, привыкшего к своей каморке, поразили размерами - по диагонали шагов пять, не больше. Но идеальный порядок и уют скрашивали тесноту. Двухтумбовый стол с настольным календарем и аккуратной стопкой бумаг, журнальный столик с подшивками "Комсомольского вымпела" и "Литературной России", два легких кресла, шкаф с журналами и пенал для одежды - вот и вся мебель. Стены закрывали карты мира, страны, области и города. Висел рекламный календарь с прельстительной Еленой Цыплаковой...

Карамазов ожидал увидеть в редакционном кабинете всякие пишущие машинки, диктофоны, компьютеры - ничего подобного не обнаружилось: на столе Клушина стояли два телефона допотопного образца, в руках он вертел шариковую копеечную ручку. Всё как у самого Карамазова в кабинете, только сейфа не хватает.

"Да-а-а, небогато", - подытожил следователь и перевел взгляд на хозяина цитадели политагитации. Тот выжидающе и настороженно смотрел на незванного гостя. Старший лейтенант вдруг вспомнил, как Клушин писал в одной из недавних статей: "Не пора ли милиции усвоить, что народ, который она пытается "не пущать", ее кормит?.."

- Этот, как его? Александр Александрович, я хочу поговорить с вами о Фирсове, - начал Карамазов.

- Это будет допрос? - поморщился журналист.

- Это будет интервью, - улыбнулся следователь. Клушин улыбнулся в ответ и заметно расслабился.

- Мне интересно ваше мнение о бывшем редакторе.

- А почему именно мое?

- Ну, не только ваше, я просто решил с вас начать. Да и остальных, как я понял, нет в редакции?..

- Да, я дежурю, и Свист здесь - он исполняет обязанности редактора. Остальные - на поминках.

- Значит, уважали и любили Фирсова?

Клушин иронично хмыкнул:

- Ну, я бы так не сказал. На похороны и к незнакомым людям многие любят ходить, а уж к своему начальнику... Да притом, в наше время выпить на дармовщинку - кто откажется?

- Вы, я вижу, здорово-таки недолюбливали покойника?

- А за что я должен его любить? Хотя о мертвых и не принято говорить плохо, но Фирсов - это мое твердое убеждение - очень непорядочное дерьмо!

"А разве бывает - порядочное дерьмо?" - удивился про себя следователь, но отвлекаться не стал.

- Чем же он вам так досадил?

Завполитагитацией опять сморщился, словно раскусил горький огурец, и махнул рукой.

- Да всего не расскажешь! Многим...

- Но всё-таки?

- Да с самого начала... Я ведь Московский университет кончал, в 84-м... И вот перед распределением сижу как-то в своей комнате в общежитии и выбираю - куда поехать? Неплохие предложения имелись из Ростова, из Краснодара - в молодежные газеты приглашали. Но и там, и там жилье скоро не обещают.

Вдруг звонок в дверь, открываю - человек с бабьим, длинным лицом, в галстуке: я, говорит, редактор молодёжки из Баранова - Валентин Фирсов. Пришел с предложением...

Ну, короче, сосватал он меня - наобещал златые горы: сразу старшим корреспондентом, писать только о культуре и, главное, кровь у него из носу, а отдельную однокомнатную квартиру он мне в первый же год выбьет. Я еще уточнил: я ведь холостой. Ничего, поёт, и холостому отдельная квартира - нет проблем. Это, говорит, наш вопрос.

И как я поддался на удочку, до сих пор не пойму! Ведь видел же его глаза... Да что там говорить - студент лопоухий! Ладно, распределяюсь в Баранов, приезжаю. И в первый же день чую неладное: что за оказия? В Москве мы с ним на "ты": "Валентин - Саша", а тут с первой же минуты вдруг на "вы" ко мне, "Александр Александрович"... Присмотрелся, а они все в редакции выкают ему, а он - им. Вот это, думаю, комсомольско-молодежный коллектив! А главное - зачем в Москве-то лицемерил?

Дальше - больше. Оформляют меня простым корреспондентом. Почему - не старшим? Разница все же в 25 рубликов. Да понимаете, Александр Александрович (Клушин изобразил вихляющегося Фирсова), нас в коллективе неправильно поймут, вы поработайте, покажите себя...

Но окончательно я понял, что подло облапошен, когда узнал - в редакции две молодые семьи ждут квартиры, а их дают на молодежную газету по одной раз в три-четыре года. Одна семья потом уволилась, так Огурец - мы его зовем так - из районов завербовал двух ребят семейных и каждому опять обещал по квартире...

- Где же вы живете? - поинтересовался Карамазов.

- В общаге рабочей, комната на три человека - теснота, сырость... Всё порываюсь уехать куда-нибудь к чертям собачьим, да волынку тяну.

- А теперь, видимо, многое изменится?

- Почему?.. Ах, это... Нет, что вы, наш Свист, можно сказать, выученик и точная копия Фирсова, даже еще гаже - тот был просто глуповат, подловат и непорядочен, а этот непорядочен да еще и озлоблен, глаза скоро от бешенства лопнут.

- Да-а-а, - задумчиво протянул следователь, достал из дипломата свой резиновый бублик и начал его машинально терзать. - Александр, скажите, а как остальные сотрудники к Фирсову относились?

- Ну, это лучше у них спросить. В целом же скажу: по-моему, его никто в коллективе не любил. Да он и не искал любви - с первого же дня, как мне рассказывали, только приехал из своей деревни, так и установил конституцию: он-де начальник, а они - подчиненные...

- А как редактор что он из себя представлял?

- Ничего. Вы газету нашу почитайте - стыдобушка. Верите ли, стыдно людям признаваться, что в "Комсомольском вымпеле" работаешь. Помню, в первые дни я написал материал о тунеядцах и поставил заголовок "Безработные" - в кавычках, разумеется. Так что было! Он весь бледный при закрытых дверях убеждал меня, что проявилась моя политическая неграмотность, незрелость, что к советскому человеку ни в коем случае нельзя применять слово "безработный". Другой раз он пришел в ужас от слова "мафия" в моей статье. А упоминалась, между прочим, итальянская мафия. Нет, нет, что вы, Александр Александрович (Клушин опять начал передразнивать), как можно в советской молодежной газете такое слово употреблять?!

Вы знаете что, - прервал сам себя Клушин, - я, так и быть, лучше дам вам мои записи посмотреть. Я, когда Фирсов очень уж меня бесил, в записной книжке его фортели помечал. Всё мечтал как-нибудь на собрании или с глазу на глаз всё ему выложить, напомнить, чтобы лицемерить в конце концов перестал. Да характеру не хватало. А теперь вот - не придется... Вы посмотрите, да я ее, наверное, выкину.

Следователь взял записную книжечку с крупной надписью на светло-коричневой обложке - "Занозы". Внутри под числами, как в дневнике, теснились короткие записи:

"24 июля 1985 г. Водитель чувствует себя плохо - температура. Баклажан заставил везти себя на узловую станцию за 100 км - встречать свою жену с поезда. Вернулись поздно. Водителю совсем плохо, ночью вызвали "скорую". У самого в гараже стоит "Москвич" с полным баком бесплатного бензина (сам водитель ему заливал)...

30 июля 1985 г. После планерки по внутреннему вызывает. Захожу.

- А. А., почему вы позволяете себе появляться на рабочем месте в подобном виде?

- В каком? Не понимаю...

- Вот так, да? Не понимаете? Как вы могли появиться в Доме печати в майке?! Вы позорите звание журналиста! Работника идеологического фронта!.. И т. д.

На мне - новенькая приличная майка с рукавами до локтей и портретом Аллы Пугачевой.

- Идите переоденьтесь!

- Не вижу надобности.

- Вот так, да? Хорошо, это - наш вопрос!

Через полчаса - заседание редколлегии, разбор моего персонального дела...

2 сентября 1986 г. Большая планерка. Огурец - с нажимом заведующему отделом спорта и ГАИ:

- Тему не можете найти? Вот так, да? Думать надо! Вот вам острая тема: проведите рейд по дачам - сколько там служебных машин увидите. Чем не тема?

Все в легком шоке. Всем отлично известно, что Огурец на редакционном уазике не только на дачу ездит, но и в родной район за сто двадцать километров, и на рыбалку...

14 августа 1987 г. Собрание.

Я: - Каждый раз редактор обвиняет нас в том, что мало в газете острых проблемных материалов. Ну хотя бы один раз сам редактор написал бы проблемный злободневный материал - показал, как это делается.

Огурец: - Вот так, да? Это, А. А., - мой вопрос! Вот будете редактором, тогда и устанавливайте свои порядки...

19 августа 1987 г. Выживает Валю из редакции. Накануне она должна была взять материал из пионерлагеря. Вдруг собирается редколлегия.

Огурец: - Товарищи! Случай беспрецедентный! Вчера корреспондент (называет Валю) грубо нарушила трудовую дисциплину - она совершила после обеда прогул.

Валя вспыхивает, теряется, для нее - гром с ясного неба.

- Я не понимаю... Я была в пионерском лагере, в "Ласточке"... Взяла материал, уже дописываю, сейчас на машинку отдам...

Огурец: - Вот так, да? Вы, голубушка, когда врать отучитесь? Вы в "Ласточке" находились всего полтора часа: с двух до половины четвертого. А наш рабочий день, как вам известно, до половины шестого. Я сегодня утром побывал в пионерлагере - вот письменные подтверждения старшей пионервожатой и девочек из второго отряда...

Я вызываю огонь на себя:

- А вам не кажется, В. В., что вы позорите газету, собирая подобные бумажки? Как же после этого к корреспондентам пионеры относиться будут? Это - во-первых. А, во-вторых, два часа это не прогул, прогулом считается когда не менее четырех часов. И вы это отлично знаете.

- Вот так, да?..

Всё же Вале влепили устный выговор...

19 июля 1988 г. Планерка затянулась. Машинистка всего одна, другая болеет. Груда материалов срочных - в номер. Машинистка же по приказу Огурца печатает его рукопись "побасок" про рыбалку для издательства - в двух экземплярах, без единой опечатки. Я дежурю: придется сидеть сегодня до полночи..."

Читая записи, Карамазов всё полнее узнавал Фирсова и, одновременно, многое узнавал о Клушине. Парень этот определенно ему нравился.

- Да-а-а... - посочувствовал Карамазов, возвращая книжечку, - жилось вам здесь весело... А я, если откровенно, думал, что в редакциях все друг с другом стихами общаются...

Он засмеялся и неожиданно спросил:

- Александр, а как ты к выпивке относишься?

Журналист удивленно на следователя воззрился, но, видимо, дружеское "ты" и тон расположили его к откровенности.

- Это - вопрос или предложение?

- Ха-ха!.. Пока - вопрос...

- Вообще-то в общество трезвости не вступал и вступать пока не собираюсь.

- А как к этому относился редактор?

- Тут у него - пунктик: сам вступил и на нас давил, заставлял вступать. В молодости, еще до этого дурацкого указа 85-го года, ох и попортил я ему кровушки. Я, когда понял, что он меня одурачил с квартирой, махнул на всё рукой и начал жить беспечно. А тогда, кстати, все в редакции, кроме него, на работе пили. Так вот, Фирсова больше всего поражало и бесило, что я не скрываюсь. Другие ребята клюкнут и-с глаз долой или зажуют чем-нибудь, а я считал унизительным скрываться. Выпил так выпил! Тем более, что норму все мы знали, границ не переходили. Умора просто... Заходишь, бывало, после обеда к нему в кабинет по делу. Он начинает носом водить и посматривать подозрительно. Потом заволнуется, засуетится, примется книги на столе перекладывать.

- Александр Александрович, мне кажется, вы нарушили трудовую дисциплину...

- Никакой, - отвечаю, - дисциплины я не нарушал, а выпил за обедом бутылку пива. Если в буфете продают пиво, почему его нельзя пить?

А у нас, и правда, тогда в столовой Дома печати спокойно пиво продавали. И вот тут Фирсов багровел, начинал сопеть и хрипеть:

- Вот так, да? Вот так, да? Да как вы посмели после этого в кабинет редактора зайти?

Его почему-то вот это особенно и возмущало, что я не скрываюсь и не боюсь его...

Но в последнее время я посерьезнел, и время изменилось - поводов уже ему не давал. Самое интересное, я знаю мужиков, которые с ним учились в институте и раньше знали, говорят, он веселее был, в компании от стакана не отказывался. Да и сейчас слухи ходят о каких-то рыбалках с попойками, оргиями...

Впрочем, это уже в его стиле - слухи, сплетни собирать. Ну его к шутам собачьим!

- Скажите, - следователь, опять переходя почему-то на "вы", длинно посмотрел Клушину в глаза, - а у вас лично никогда не возникала мысль убить Фирсова?

- Вот это интересно! - слегка оторопел журналист. - Это вы каждого, с кем разговариваете, подозреваете?.. А впрочем, вы знаете... Вы знаете, если по правде, то была такая мысль. Да, да! Иногда, бывало, до того, он меня своей тупостью и подловатостью взбесит, что вот бегаю по своей конуре, кулаки сжимаю, сердце колотится... Думаю: эх, войти бы сейчас да стулом его по длинной голове или из пистолета - бах! бах!..

Клушин разгорячился, проговорил всё это нервно, как-то вглядываясь внутрь себя, видимо, все это представляя въяве. Потом взглянул на старшего лейтенанта, расслабился, усмехнулся.

- Фантазии... Я в своей жизни даже курицы не убил, это во-первых. А во-вторых, никогда бы не стал о такое дерьмо руки пачкать. Тем более, когда узнал, что он еще и с девочками баловался. Какая мразь! Я даже рад, что его убили...

- Ну, тут ты, Саша, не прав, - поморщился Карамазов. - Смерти никому желать нельзя...

- Может, вы и правы, но мне кажется, что из-за таких вот фарисеев, рвущихся и прорывающихся к власти, мы все и тонем в болоте...

* * *

Карамазов пошел почти через весь город пешком в управление.

Центральная улица Баранова - Советская - бурлила и кипела. На всех остановках собрались толпы отупевших от трудового дня горожан. Они терпеливо и не очень ждали автобусы и троллейбусы, с криками и толкотней втискивались в них, вдыхая концентрированные пары пота и перегаров, тряслись несколько остановок, чтобы сэкономить для чего-то несколько жалких минут. Для чего? Куда торопятся? Почему не живут?..

Особенно Карамазова удивляли дородные женщины и оплывшие жиром мужчины. Им бы, оторвав зады от своих служебных кресел и стульев, пройтись пешком по такой чудесной погоде, размяться, но нет - рвутся в железные коробки на колесах, вальяжно расщеперившись, покачиваются в легковушках.

Однажды Карамазов, будучи слегка подшофе, шел по Коммунистической улице. Из кондитерского магазина вывалились две тетехи в пуленепробиваемых атласных бюстгальтерах, просвечивающих сквозь кофты, закосолапили рядом с ним и, с хрустом развернув по шоколадке, принялись смачно хрупать. Родион Федорович не выдержал и с возмущением упрекнул:

- Что же вы делаете? Ведь на вас и так уже одежда трещит!..

Дамочки враз окрысились:

- А тебе чего? А ну вали отсюда, хамлюга! Еще оскорбляет!..

На них начали оборачиваться.

- Это я оскорбляю? - зло и одновременно весело изумился Карамазов. - Да это вы оскорбляете мое эстетическое чувство своими телесами!..

Вспомнив это, Родион Федорович вдруг подумал, что Клушин, наверное, тоже не любит расплывшихся жирных людей с самоуверенным наглым взглядом...

В свой кабинет Карамазов вошел, когда по радио пропикало шесть часов вечера. И в ту же секунду раздалась трель телефона. Звонил Шишов.

- Родион? Полдня звоню. Слушай сюда. Важные новости. На похоронах Быков был.

- Быков? И там? - вскрикнул Карамазов.

- Не перебивай. Я заинтересовался. Стал вдову расспрашивать. Хотел завтра. Оказывается: Крючков, Быков, наш Ивановский и твой Фирсов - вместе рыбачили.

Было слышно, как Николай, выпалив эту длинноватую для себя фразу, перевел дух.

- В ту ночь тоже вместе. Когда палец.

- Тю-тю-тю-у-у-у!.. - присвистнул Карамазов. - Вот это новость! Ладно, вечером подробнее расскажешь. Я уже бегу на вокзал.

Он промчался мимо магазина "Нептун", даже не повернув головы.

6. Две семьи

На следующее утро старший лейтенант Карамазов, предварительно позвонив, отправился к Фирсовым.

Открыла ему Анна Андреевна. Она сразу объяснила, что мешать им никто не будет - дети у бабушки. Родион Федорович ожидал увидеть в квартире следы вчерашних поминок, но не увидел - чистота и покой. Он вспомнил, что дедок-поэт упоминал о кафе "Рябинка".

"Странные похороны, - мелькнуло в голове, - гроб в дом не заносится, поминки - на стороне..."

Следователь заранее предположил, помня вчерашнее, что слез он увидит мало или не увидит вовсе. Так и случилось. Анна Андреевна на вопросы отвечала охотно, деловито, ей словно хотелось поскорей развязаться с прошлым, забыть его.

"Она, наверное, думает, что впереди еще целая жизнь. А ведь ей уже под пятьдесят... Она еще не понимает, какое жуткое одиночество ее ждет, размышлял Карамазов, пока хозяйка готовила на кухне кофе. И вдруг неожиданный зигзаг в мыслях: - А сам-то что делаю? Без Марины разве проживу?.."

Из разговора с Анной Андреевной узнал он очень многое о Валентине Васильевиче Фирсове и его жизни. Особенно заинтересовал следователя денежный вопрос. Когда Фирсов пришел из армии, он, оказывается, перетащил овдовевшего отца к себе в райцентр. Дом в Нахаловке удалось продать за двенадцать тысяч, а в райцентре он купил себе и отцу домик поскромнее - за четыре. В то же время он завладел "Москвичом" отца - тот стал всерьез попивать. А в прошлом году Валентин Васильевич перевез совсем одряхлевшего папашу в Баранов, продав в райцентре дом уже за восемь тысчонок, а здесь купив избушку на окраине опять за четыре. "Москвич" ему удалось продать тоже выгодно, так что на "Ладушку" добавил всего три куска.

А позавчера, узнав о смерти мужа, Анна Андреевна обнаружила совершенно случайно, разумеется - его вторую сберегательную книжку с шестнадцатью тысячами рубликов. Она поняла, что от отца Фирсова остались отнюдь не жалкие три тысчонки, как уверял ее супруг...

- Простите за неделикатный вопрос... Эти шестнадцать тысяч и стали причиной того, что вы изменили решение насчет похорон?

- Да! - с вызовом ответила вдова. - Он оказался вдвойне подлецом, но зато обеспечил меня на несколько лет, поэтому я и решила схоронить его по-людски.

- Скажите, Анна Андреевна, а раньше муж изменял вам?

- По-серьезному - нет.

- Что значит - по-серьезному?

Фирсова раздраженно отхлебнула уже остывший кофе, оттолкнула чашку.

- Ну неужели непонятно? По-серьезному, значит - влюбляться, терять голову, творить глупости. Он же жутко трясся за свою карьеру. У них ведь насчет морального облика строгости ужасные. Сами все блядуны и пьяницы, но втихомолку, чтоб не на виду. У них случай вон был: человек с женой развелся, просто развелся и все, а его редактором газеты из-за этого не утвердили... А мой Валентин Васильевич уже в обком партии метил, в "Белый дом", так что порывы свои сдерживал. Было, конечно, у него рыльце в пушку - с рыбалки, бывало, опухший приезжал, измотанный, опустошенный... Вы понимаете? Догадаться нетрудно было, да доказать нелегко. Раз только я уж больно подозрительные пятна у него на шее и груди заметила, спросила - да просто, объяснил, боролись там в шутку, вот и синяки. А я что, дура, что ли, засосы от синяков не отличу? И раз еще полезла я зачем-то в рюкзак перед рыбалкой, смотрю - в кармашке резинки припасены...

- Какие резинки?

- Ну - презервативы, неужели непонятно! А это, говорит, мы в них наживку храним, дескать удобно очень...

Карамазов смущенно мдакнул и, вспомнив просьбу Шишова, перевел разговор в более деловое русло.

- А когда ваш муж последний раз ездил на рыбалку?

- Да они обычно с субботы на воскресенье ездили, значит... значит, 16 июля.

- А с кем?..

Анна Андреевна знала Виктора Крючкова только понаслышке - в доме у Фирсовых он никогда не появлялся. Ивановского видела мельком раз или два. А вот Анатолия Лукича Быкова, конечно же, знала отлично и даже гордилась, что муж водит такую важную дружбу. Только ее поражала, или, лучше сказать, смущала мысль, что, ежели ее Фирсов порой развлекался на рыбалке, то, выходит, и Быков - тоже? Невероятно!..

Карамазов слушал женщину внимательно и выбирал удобный момент для того, чтобы применить излюбленную следовательскую методу - огорошить собеседника неожиданным вопросом. Наконец такой момент, по его мнению, настал:

- Анна Андреевна, скажите, а вы видели у вашего брата пистолет?

- Пистолет? Какой пистолет? - удивилась Фирсова, но удивилась не испуганно, а так, как удивляются обычно глупому и непонятному вопросу, прервавшему мысль. - Ах, пистолет? Да сто раз видела. У них, офицеров-то, по-моему, у всех пистолеты есть...

- Да, да, у всех, конечно же... - пробормотал Карамазов и взглянул на часы. - Впрочем, я засиделся. Хотя, разумеется, это не последняя наша встреча. И еще - просьба: мне нужна фотография вашего мужа, желательно из последних.

- Ну, этого добра осталось сколько угодно, - горько усмехнулась Анна Андреевна и предложила. - Пойдемте в его кабинет, там удобнее.

В красном кабинете покойного хозяина дома следователь более всего поразился соседству на стене портретов автора "Записок об ужении рыбы" и политического лидера страны.

Фирсова бухнула на стол пять толстенных альбомов, пять томов фотоэпопеи, рисующей жизнь и судьбу Валентина Васильевича Фирсова. На первой странице первого альбома, как и положено, умиляла взор пожелтевшая фотография с голопопым карапузиком, сосущим пустышку. А затем, листая страницу за страницей, следователь увидел всех родных и близких Фирсова, его друзей и сослуживцев. К концу уже первого альбома плотным косяком пошли внушительные фотографии с большим количеством людей на них. И где-нибудь в середочке или в передних рядах позирующих отыскивалась личина Вали, Валентина, Валентина Васильевича. Аккуратные подписи белой вязью поясняли: "Участники колхозного отчетно-выборного комсомольского собрания", "Участники слега комсомольских активистов", "Делегация Барановской области на Международный фестиваль молодежи и студентов в Москве". И т. д.

Из последнего, неоконченного альбома Карамазов выбрал две фотографии: одна - официальная, на загранпаспорт, на другой самодовольно улыбающийся Валентин Васильевич запечатлен на фоне своей "Ладушки".

Где же, черт побери, эта машина?..

* * *

По дороге к Куприковым Родион Федорович собирался подвести итоги визита к Фирсовым.

Однако, вязкая апатия, лень навалились на него с первых же шагов по улице. Благодатный, как всегда в Баранове, август расслабил мысли и чувства, вливал в жилы негу, истому, и в голову лезло черте-те что, только не думы о смерти, убийствах, гнилостном трупном запахе и многочисленных личинках мух. Воздух словно пузырился, как крюшон, крепким ароматом созревающих яблок, с реки наносило свежестью воды и пряным запахом отцветающих трав.

"Надо про пистолет уточнить", - вяло подумал следователь, снял пиджак, закатал рукава сорочки, расстегнул еще одну верхнюю пуговку и направился по Набережной. Речка, не широкая и удивительно красивая именно своей близостью к городу, тем, что в соседстве с большими домами она сохранила такую густо-зеленую кипень деревьев и трав по берегам, казалось, задремала под лучами мощного, уже почти полдневного солнца.

Но вот тишину с треском разорвал грохот двигателя, и гладь Сгуденца вспорол стремительный железный утюг "Зарницы". Вонючая "керосинка", еле вписываясь в ленту узкого русла, промчалась под пешеходным мостом и через минуту скрылась за поворотом, а ее мерзкий рев и поднятая ею со дна реки муть еще долго нарушали гармонию мира.

Родион Федорович, невольно морщась при виде страданий реки, вспомнил страстную статью Александра Клушина, его резонный призыв отказаться от губительного использования мощных "Зарниц" на барановских слабых речках. Карамазова вновь поразило бессилие печатного слова: ну вот почему эти "Зарницы" даже после выступления областной газеты продолжают пахать Студенец? Ведь это же... это же... Ух и сволочи!

Наивным иногда бывал Родион Федорович Карамазов...

На другом берегу, в зоне отдыха купались и загорали праздные барановцы. Над пляжем и рекой колыхался столб из криков, визгов, смеха и сочных матюков.

"А я так нынче и не загорел", - подумал Карамазов с сожалением. Одному валяться на траве и купаться не хотелось, с Мариной в это лето светлых выходных не выпадало, а теперь и вовсе не с кем...

"Подожди, подожди, как не с кем? - прервал себя Родион Федорович. Надо Николаху на пляж вытащить, - а то скоро и он, и я - оба заплесневеем..."

* * *

Настроение у Карамазова напряглось, когда он входил в калитку дома Куприковых.

Предчувствия не обманули его - всё здесь напоминало о горе, было пропитано горем, подавляло горем. Мать убитой девушки он уже видел на похоронах, но сейчас с трудом узнал ее. За эти сутки она еще больше постарела. Из-под черного плотного платка выбивались неприбранные волосы, темные, но с уже густой проседью, глаза совершенно опухли от слез, руки, подносившие полотенце к лицу, ходили ходуном. Раиса Федоровна полулежала в постели, обложенная подушками. Рядом на стуле, впустив следователя, снова пристроился Валентин Иванович. Он держался покрепче, хотя его руки, сжимающие закорюку бадика, тоже крупно тряслись.

Вот это-то больше всего и ненавидел следователь Карамазов в своей профессии - то, что приходилось лезть в души людям, которые убиты горем. Отдаляя на мгновение тяжелый разговор, он осмотрелся - хорошо, мило. Особой роскоши нет, но и бедной обстановку не назовешь. Уют квартире придавали вышивки, вазочки, всякие кашпо с цветами и зеленью, живописные пейзажи и натюрморты в простых рамочках на стенах - как потом выяснилось, рисовал их сам хозяин дома. Над кроватью Раисы Фадеевны - большой фотографический портрет погибшей, через угол рамки - траурная лента. Следователя поразили обаяние и свежесть лица Юлии. Девушка, видимо, принадлежала к счастливому типу фотогеничных людей, когда на плоской холодной бумаге отпечатываются в прекрасной гармонии не только внешние черты, но и взгляд, мысль человека, его душа... Вдруг Родион Федорович прервался и вернулся в мыслях чуть назад - что-то корябнуло сердце... Ах да - соседство слов "принадлежала" и "счастливому"...

Карамазов оказался в затруднительном положении: к кому обращаться в разговоре? Он сразу определил, что отец по натуре молчун, с такими людьми очень трудно разговаривать. А мать? Сможет ли она в таком состоянии говорить связно, отвечать на вопросы? Но Родиону Федоровичу даже не пришлось начинать, она, отхлебнув какого-то лекарства и утерев тщательно лицо, принялась рассказывать сама, то и дело прерываясь для слез и причитаний. Следователь слушал молча.

Куприковы поженились, когда Раиса Фадеевна уже ждала ребенка, ходила на пятом месяце. Не то чтобы Валентин Иванович отлынивал жениться раньше, просто они и без загсовской бумажки любили друг друга. К тому же, негде было жить семьей: он ютился в общежитии, она - в родительской хатенке на топчанчике за ситцевой занавеской. Теперь же решили зарегистрироваться и снимать пока комнату. Будущему наследнику они припасли все необходимое и даже дефицитную коляску, хотя это считается плохой приметой...

И подвела опрометчиво купленная импортная коляска - примета оправдалась. Мальчик родился мертвым. Валентин Иванович в отчаянии изрубил проклятую коляску на мелкие кусочки и выбросил на помойку.

Через полтора года они ждали со страхом своего нового первенца. Страх оказался так велик, что оправдался. Роды проходили тяжело, задерживались, и врач схватился за скальпель. Кесарево сечение спасло только мать - ребенок, опять мальчик, помучился двое суток на неприветливом этом свете и не решился жить...

Пять лет лечилась Раиса Фадеевна, ездила на курорты и в санатории, ходила по врачам и знахарям. Ее ответственно предупредили: вы можете стать матерью, но только опять через кесарево, и шансы - пятьдесят на пятьдесят... У ребенка? У матери! Она решилась...

Юля появилась на свет белый хиленькой, скучной, тоскующей. Только мать, выхаживающая свое единственное и последнее дитя, способна на то, что совершила Раиса Фадеевна. А сколько перенес отец - можно только догадываться. Выходили, подняли на ноги, и уж какая девочка получилась - на радость друзьям, на зависть недругам. И главное, вот все говорят, что-де единственный ребенок в семье всегда избалован. Да глупости это! Вот Юленька, так ведь послушнее и ласковей ребенка поискать надо было. Да и когда выросла - "мамочка!", "папочка!". С ней, с матерью, она всем на свете делилась, даже самые потаенные свои мысли и чувства, все тайны вьшёптывала. В любви вот ей, ясоньке, не везло...

Карамазов слушал и слушал улыбчивый и горестный рассказ матери, спина от долгого сиденья на жестком скрипучем стуле занемела. Наконец он деликатно кашлянул в кулак и спросил:

- Значит, дочь вам и об отношениях с Фирсовым рассказывала?

- Не было отношений, - вдруг буркнул угрюмо отец и опять, подергивая правый ус нервными пальцами, замкнулся, уставился в одну точку. Только теперь Карамазов понял, что хозяин дома тяжело похмелен.

- В том-то и дело, что нет, - всхлипнула мать. - Видела я, ох видела, как теряется она, ясонька моя, в его присутствии, покраснеет вся, глаза опустит - что за оказия, думаю, с чего бы это? А оно вон что оказывается... Всё бы, всё бы она мне рассказала, да не успела... Недавно, видно, всё у них началось, ох недавно... Тут же мальчик вроде у нее появился, учатся они вместе, вот фотографию ей подарил...

У Раисы Фадеевны на постели под рукой лежал альбом, она, должно быть, только что перебирала фотографии дочери. Следователь цепко вгляделся в снимок ушастого светленького паренька с кроличьими кроткими глазами и без труда узнал его - это он взахлеб рыдал вчера над гробом девушки. Интересно!

Родион Федорович попросил это фото и один из снимков Юлии, клятвенно пообещав вернуть их со временем. Потом незаметно глянул на большие настенные часы: ого, уже обед пролетел, а надо еще выяснить самое главное.

- Эта, как ее? Раиса Фадеевна, расскажите мне о последнем дне вашей дочери.

- О каком последнем-то? - спросила мазь и снова беззвучно заплакала. Я ж ее, ясоньку мою единственную, живою видела в последний раз третьего июля, третьего июля...

- Как так? - не понял Карамазов.

- Да третьего-то июля она вдруг раз-раз и в Москву решила мчаться. Она и раньше ездила гостить к Клавдии, сестре моей родной. Но нынче и не собиралась вроде - хотела покупаться, позагорать на Студенце, а в августе ей в пионерлагерь надо ехать вожатой. Надо было... А тут раз-раз - я, мама, к тете Клаве. Хорошо, выходной у меня случился, целый день мы вместе пробыли... Знала бы - нагляделась бы на нее, ясоньку, ох нагляделась.

В Москве всё нормально, Клавдия хорошо встретила, приютила. Юля-то мне часто звонила, я даже ей выговаривала - разоришь, дескать, родственников. А она смеется в ответ: не разорю, говорит, из автомата названиваю. Я и сама им звонила.

Двадцать первого я с ними разговаривала, беспокоилась. Юля мне сказала: я, говорит, уже взяла билет на двадцать второе, на завтра, значит - в субботу уж дома будет. Я и всполошилась. Никак нельзя ей в субботу приезжать - мы ульи не успели за город вывезти: отец один не может, а я до субботы в кафе. Что делать, и ума не приложу. Говорю ей: доченька, так и так, приедь на денек позже, сдай этот билет. Она говорит: ладно. А в пятницу сама уже звонит: нет, ничего не получается, ничего не получается... Там, в Москве-то, летом с билетами - кавардак. Что ж, говорю, тогда встретить тебя не сможем - ульи потартаем в деревню.

- Простите, - перебил Карамазов, - а причем тут улья? Я что-то не совсем понимаю.

- А ведь у Юленьки-то аллергия от пчел. Как укусит пчела - вся в жару, в поту, мается дня три, температурит. А без пчел тоже нельзя - где сейчас меду хорошего достанешь? Вот так и получилось, что развел нас Бог, не дал перед смертью свидеться...

Родиона Федоровича особенно щипало за сердце, когда мать начинала говорить о дочери словно о живой. Но совсем уж стало смурно на душе, когда она, всё сильней и сильней рыдая, начала хватать его за руки.

- Ой, да кто ж такой смог убить ее, девочку мою маленькую-у-у?.. Да неужто Бог не покарает его-о-о? Да когда же вы его найдете? Я ему в горло вцеплюсь зуба-а-ами-и! До каких же пор он будет ходить по земле-е? Ой не могу-у! Ой не могу-у-у!..

Валентин Иванович бросился жену отпаивать, прикрикнул на нее строго, укутал одеялом. Женщина начала затихать, плач перешел во всхлипы и слабые стоны.

- Ну, я пойду, - решительно встал Родион Федорович. - Я уверен, что преступников мы найдем быстро. Следов они много оставили, да и машина не иголка... Обязательно найдем!

Хозяин вдруг быстро прохромал из комнаты и вернулся через пару секунд с бутылкой, двумя гранеными стаканчиками и тарелкой пирожков.

- Давайте, товарищ, помянем дочку... По русскому обычаю.

Он так просительно и вместе с тем строго глянул на следователя, что тот не посмел - да и не хотел - отказаться.

- Спасибо, - прошептал отец и слабой рукой нацедил водку в стаканчики...

* * *

Родион Федорович позвонил в управление и предупредил, что поехал в Будённовск.

По дороге на вокзал он зашел в ресторан "Студенец", присел у стойки и попросил налить двести граммов водки. Он выцедил теплую и, судя по всему, разбавленную водку из захватанного бокала, запил прокисшим гранатовым соком, закусил обязательной в комплексе волокнистой котлетой и маленько уравновесился.

- Еще? - презрительно кривясь, предложила жирная барменша, увешанная золотом и драгоценными каменьями.

- Нет, - машинально сморщился Карамазов, расплатился и вышел.

Он продвигался сквозь студенистую жару к вокзалу, и вдруг до него дошло, что идет он мимо своего родного дома. Зайти, что ли? Марина должна быть на службе...

Он открыл дверь и, боясь происшедших перемен, заглянул из прихожей в комнату. Нет, слава Богу, ничего не изменилось. Родион Федорович посидел в любимом кресле у окна, повздыхал, потом прошел на кухню, попил воды из-под крана, еще раз огляделся и покинул обитель своих былых счастливых дней.

На вокзал он успел как раз к отходу вечернего дизеля.

7. Кабинеты

- Выпил вчера? Сорвался? Спать во сколько завалился?

Шишов вел допрос на кухне, где братья-следователи соображали будний завтрак. На сковороде сердилась и кашляла глазунья на четыре зрачка, в эмалированной чашке истекали алым соком крупно растерзанные помидоры, чайник на плите настропалился, как ретивый гаишник, дать свисток.

- Этот, как его? Николай, ты лучше свежий анекдот послушай, откликнулся Карамазов. - Слушаешь?.. Значит так: объявили в нашем Баранове месячник безопасности движения. Ну, как всегда, объявить объявили, а провести забыли. Месяц кончился. Вызывает наш Командор подполковника Пилюгина - что да как? Тот козыряет: так и так, товарищ полковник, сегодня итоги подведем.

Выезжает, значит, гаишная "Волга" на улицы и пристраивается за первой же попавшейся черной "Волгой". Смотрят - та перед каждым светофором останавливается, поворачивает где надо. Словом, все правила соблюдает...

Карамазов обдал заварник кипятком, всыпал ложечку чая. Священнодействуя с заваркой, он сознательно томил слушателя, но Николай невозмутимо резал батон и, казалось, нимало не увлекся интригой рассказа.

- Ага, вот тут и начинается - слушай. Обгоняют наши доблестные гаишники "Волжанку", останавливают. Подполковник подходит, козыряет водителю и торжественно так: "Товарищ, вы - победитель месячника безопасности движения. Вот вам премия - двести рублей". Тот деньги берет и говорит: "Слава Богу, наконец-то я права себе куплю!" Женщина, которая рядом, как закричит: "Да вы его не слушайте! Он, когда пьяный, чё попало болтает!" Пассажир с заднего сиденья перегнулся и говорит: "Говорил я вам: не надо на ворованной машине в город ехать!" А четвертый подымается, глаза протирает: "Что, уже граница?" Смешно?

Коля Шишов, уже резво подтирая корочкой пустой полукруг сковородки со своей стороны, хмыкнул:

- Ничего. Смешно. Только не может Пилюгин деньги отдать. Так сразу. Десять бумаг прежде составит.

- Силён! - покрутил головой Карамазов. - Какой уж раз заказываюсь травить тебе анекдоты. Всё, больше ни единого не услышишь. А сейчас лучше скажи: что сегодня будешь делать? Как там с рыбаками дела?

- Собираюсь к Ивановскому. Потом - к Быкову.

- О, это интересно! Мне ведь тоже с ними надо встретиться - они мне о Фирсове мно-о-огое могут порассказать...

Через десять минут лейтенанты милиции, замаскированные под цивильных людей, шагали к Будённовскому горисполкому.

Карамазов снова подумал о том, какой всё же неуютный и нелепый этот Будённовск. Когда-то, уже после войны, под Барановом поставили пару мощных заводов. Они сразу, как пни опятами, обросли бараками, казармами, а потом и хрущевскими пятиэтажками. В конце концов состряпался как бы сам собой серый, пыльный и скучный городишко, состоящий из заводских труб и жилых безликих коробок. Будённовск славился не только в области, но и по стране количеством шпаны на душу населения. Что там заокеанскому Чикаго, которым нас пугали долгие годы! Вот в Будённовске попробуй ночью прогуляться даже и по центру в приключение наверняка влипнешь. Шишову и его товарищам по оружию скучать без дела не приходилось. Родион Федорович, размышляя над всем этим, пришел к выводу, что в казарменно-скучном Будённовске сама атмосфера конденсирует в юных гражданах этого пролетарского городка агрессивность и отупелость...

- Лейтенант Шишов, - отвлекся от своих мыслей Карамазов, - а скажите мне вот что: почему вы для допроса свидетеля направляетесь к самому свидетелю, а не вызвали, как это положено, его в отделение? Лицо, проводящее дознание, вправе вызвать любое, подчеркиваю - любое лицо для допроса... Статья 70-я Уголовно-процессуального кодекса РСФСР. А свидетель обязан явиться по вызову следователя и дать правдивые показания - статья 73-я УПК РСФСР. Что вы на это скажете?

- Следователь вправе. Допросить в месте нахождения свидетеля. 157-я статья.

- Уел! - вскинул руки Родион Федорович. - Кодекс чтишь и помнишь. Хотя я бы на твоем месте из принципа Ивановского повесткой вызвал.

- А ты Быкова вызови, - буркнул Николай. - Повесткой. А я погляжу.

Увидев кабинет заместителя председателя Будённовского горисполкома, Карамазов чуть не присвистнул: "Черт возьми, а какие же, интересно, тогда кабинеты у министров?"

Хозяин, красный и мокрый от жары, в одной рубашке, галстуке и подтяжках, туго натянутых животом, встал навстречу следователям. Он тревожно всматривался в незнакомое лицо.

- Следователь из Баранова. Старший лейтенант Карамазов. По убийству Фирсова, - разъяснил Шишов.

Ивановский усадил посетителей, по селектору приказал:

- Зина, меня - нет. Нам - пару бутылок "Барановской", похолодней.

Он с брезгливостью посмотрел на мокрый платок в своей руке, сунул его в ящик стола, достал оттуда свежий.

- Как назло - кондиционер сгорел!.. Ну-с? Я - весь внимание...

Видно было, что Павел Игоревич пытается сохранять спокойствие, но апоплексическая его натура плохо подчинялась приказам мозга. Ивановский явно волновался - излишне тщательно вытирал платком багровое лицо, вскакивал с кресла и начинал бегать по своему громадному полированному кабинету, жестикулировал не в меру...

Ездили, обычно, раз в месяц с субботы на воскресенье.

Вот и в тот раз выехали после обеда в субботу, шестнадцатого июля. На чем? На машине Фирсова - на служебных, сами понимаете, кто ж теперь ездит на рыбалки. Добрались часа за два - это под Нахаловкой на Синявке. Встретил, как всегда, лесник Тарасов, уже ушицу первую сгондобил. Перекусили наскоро и - к реке. Всё, как обычно, ловили до темноты. Везло, как всегда, особенно Фирсову. Ох и везет ему на рыбалке! У остальных, и даже у Анатолия Лукича, подлещики да сазанчики - мелюзга. А Фирсов как вытянет килограмма на полтора леща, потом подцепит сазанище или линюгу на все четыре. Везун!

Наловили прилично, поужинали свежей ухой, как полагается, и до рассвета в избе лесника спали. А на зорьке опять к реке, разбрелись по своим местам. Всё нормально было. А потом вдруг крики, шум - что такое? Прибегают Крючков сидит на пне, корчится, руку зажимает, из нее кровь хлещет. Ну, само собой, кровь остановили, коньяком рану промыли и перевязали. Он, рассказывает, дрова рубил и тяпнул по пальцу. Отсадил почти начисто. На одной коже палец висел. Бр-р! Грязи, видно, много попало. Если б спиртом... И про йод совсем забыли! Ведь был же в машине йод!..

Павел Игоревич с досадой саданул себе кулаком по тугому колену и скривился от боли.

- А лесник? - спросил следователь Шишов.

- Что - лесник? - вскинулся Ивановский.

- Лесник дрова не рубил?

- Ну так... это... были дрова с вечера... Хворосту, коряжин заготовил Тарасов - кончились. А он уже по своим делам ушел, вот Виктор и рубил...

- Он всегда в таких случаях дровами занимался или это случайно? спросил, не утерпев, Карамазов.

- Ну, может, и не всегда... Или всегда? Не помню... Он же помоложе нас всех был - морской закон, хе-хе...

Хозяин кабинета с шумом налил и, крупно глотая, влил в себя стакан шипучки.

- Чем Крючков рубил? - спросил Шишов.

- Как чем? Чем он рубил? Топором рубил.

- Каким?

- Ну, каким... А-а, вспомнил, у Фирсова в машине топорик такой маленький, рыбацкий... Им и рубил. Чехол такой черный дерматиновый у топорика.

- Скажите - это нам необходимо знать, - а вы на рыбалке выпивали? - это Карамазов.

- Ну, что за вопросы, мои милые... Ну, конечно, как без этого на рыбалке? Коньяк же мы с собой не только для дезинфекции брали. С вечера посильней пригубили, с утра поменьше... Фирсов, правда, утром ни грамма - за рулем. А вот Виктор, точно, пьян был... Точно, точно! Здорово похмелился, вот и долбанул по пальцу.

- Странно долбанул. По среднему, - пробурчал как бы в сторону Шишов.

Ивановский вдруг вспыхнул, сорвался.

- Как-то странно вы рассуждаете! Я, что ли, долбанул ему по пальцу? Повторяю: я не видел, и никто из нас не видел. Он один был, понимаете? Один! Хворь его з-з-забери!..

Павел Игоревич вновь опрокинул в горло стакан "Барановской" и громко выдохнул весь воздух из легких.

- Нервы ни к черту! Сын тут еще...

- Кстати, Павел Игоревич, - промямлил Шишов. - Сын так и не работает? Пьяным видели. В драке участвовал.

- Да знаю я, знаю! Я уж с ним провел политбеседу - сидит под домашним арестом. Ему до армии совсем ничего осталось. Зачем-то в армию рвется... Представляете, совсем от рук отбился... Зина! - крикнул Ивановский в сердцах. - Принеси еще пару бутылок.

Шишов развернул свою пупырчатую папку, зашуршал бумагами.

- Павел Игоревич, извините. Составим протокол. Как положено.

Он начал задавать вопросы: год и место рождения, семейное положение, партийность, образование... Ивановский, кривясь и морщась, отвечал.

"Наляпает опять Николаша ошибок", - подумал Карамазов, ожидая своей очереди. В это время раздался голос секретарши:

- Павел Игоревич, простите, но звонит товарищ Быков.

Ивановский схватил трубку и, видимо, отвечая на вопрос, откликнулся как бы шутливо, но и раздраженно:

- Да меня вот тут допрашивают как раз об этом. Сразу два строгих товарища...

Карамазов жестом показал, что, если возможно, хотел бы переговорить с Быковым.

- Анатолий Лукич, они с вами хотят поговорить, просят трубку...

Родион Федорович сам себе приказал говорить в трубку уверенно и солидно.

- Анатолий Лукич, здравствуйте. Говорит следователь УВД старший лейтенант Карамазов... Ка-ра-ма-зов. Дело вот в чем: я расследую обстоятельства смерти Валентина Васильевича Фирсова. А следователь Шишов из Будённовского отдела занимается делом Крючкова. Вы их обоих хорошо знали. Поэтому мы хотели бы с вами встретиться, поговорить...

У Карамазова появилось такое ощущение, словно рот у него забит плохо проваренной "шрапнелью", памятной по армейским обедам. Произносил он обычные слова, нормальные деловые фразы, но его так и тянуло выговорить их быстрее, будто он боялся раздражить человека на том конце провода своей медлительностью. Проклятая наша рабская кровь!

Тут же Родион Федорович натопорщился, сам раздражился и, когда секретарь обкома начал было мэкать и ссылаться на неотложные дела, следователь неприятным металлическим голосом отчеканил в трубку:

- Товарищ Быков, нам необходимо допросить вас в качестве свидетеля. Допросить. И как можно быстрее. Речь вдет о смерти двух, даже трех человек. Я говорю ясно?

Шишов с испугом, а Ивановский с удивлением на него смотрели.

- Понятно. Мы будем у вас ровно в 14.00.

Родион Федорович передал трубку Ивановскому и выпил минеральной воды. Руки у него прыгали. Потом, когда Шишов, склонив голову на плечо и прикусив губу, углубился в сочинение протокола, он всё еще напряженным голосом начал спрашивать хозяина кабинета:

- Товарищ Ивановский, сколько лет вы знали Фирсова?

- Да лет, думаю... лет восемь. Как на рыбалку стали вместе ездить...

- Что вы можете сказать о нем как о человеке?

- Да сказать-то особо нечего. Ну, что? Скользкий он какой-то был, как налим. Словечка в простоте не скажет, всё с умыслом. Ко мне он относился ровно, на Анатолия Лукича смотрел, само собой, снизу вверх, на Виктора Крючкова, наоборот, сверху вниз... Он всё цеплялся к Виктору, поддевал его, завидовал литературной славе, что ли... Но и Виктор, надо сказать, недолюбливал редактора молодежки. Ох недолюбливал! Как чувствовал...

- Что чувствовал? - встрепенулся Шишов.

- Что?.. Что фирсовским топором себе палец отрубит и умрет, - как-то странно пошутил Ивановский и спохватился. - Ну что чувствовал?.. Что чувствовал, я не знаю, но вот что рядышком по времени помрут - ни Виктор, ни Валентин, конечно же, и не думали... Надо же, действительно! Словно Крючков-то Фирсова за собою на тот свет потянул...

Уже кончая возиться с протоколом, упревший Шишов задержал ручку над бумагой и решительно спросил:

- А три тыщи?

- А? - вздрогнул Ивановский.

- Три тыщи откуда?

- У Крючкова?

- Да. Значит, знаете?

- Да это... Меня Ольга его тоже спрашивала. Не знаю я... Не знаю! У него отродясь таких денег не бывало. Всё плакался на нищету. Он не раз, помню, говорил, что мечтает несколько тысяч раздобыть и года два не работать - роман писать. Всё о своем романе каком-то необыкновенном мечтал... Может, в лотерею выиграл?

Шишов протянул протокол Ивановскому.

- Прочитайте. Внизу напишите - прочитано лично, замечаний нет. И распишитесь.

Зампредгорисполкома пробежал взглядом написанное и передернулся.

- Неужели про выпивку нельзя опустить?

- Нельзя. Это - важная деталь.

Павел Игоревич вздохнул, промокнул лицо мокрым платком, отбросил его с отвращением и привычно подмахнул документ.

Когда следователи вышли на улицу, Шишов заметил:

- Темнит начальничек. Придется повозиться. Ох, не люблю.

И вздохнул тяжко, в точности, как Ивановский.

* * *

"Черт возьми! - подумал Карамазов, когда ровно в 14.00 они входили в служебные апартаменты секретаря Барановского обкома партии товарища Быкова. - Это какие ж тогда кабинеты могут быть у членов Политбюро?"

Хозяин встретил их деловито, официально. Галстук на нем удивлял строгостью узла, пиджак застегнут на все пуговицы. Правда, и кондиционер пахал на совесть.

- Я готов к допросу, - с нажимом и сухо произнес Быков.

Карамазов внешне невозмутимо, медленно достал из кейса бланки протоколов, выложил их на стал, внимательно осмотрел кончик шариковой простенькой ручки, откашлялся.

- Что ж, начнем. Ваши фамилия, имя, отчество?

Быков удивленно, с откровенным гневом взглянул на зарывающегося лейтенанта. Казалось, еще секунда и он жахнет холеным кулаком по столу, рявкнет, но он лишь поиграл желваками и четко ответил:

- Быков, Анатолий Лукич.

- Дата рождения?..

Вообще-то Родион Федорович понимал, что ведет себя глупо. Гонором тут не возьмешь, но поделать с собою ничего не мог. Его раздражало в Быкове всё - и его стандартная внешность современного вельможи, и холеность рук, и барственность тона. Хотя, конечно, возьми Карамазов тоном пониже, попочтительнее, глядишь, и Быков стал бы доступнее, мягче...

Но разговора путного не получилось. Секретарь отвечал на вопросы скупо, неохотно, в подробности не вдавался. Шишов почти не вякал, сидел молчком, а между Быковым и Карамазовым неприязнь всё возрастала. И обоих, чувствовалось, особенно раздражала муха, которая, пробравшись дуриком в царский кабинет, зудела и зудела перед самыми глазами то одного из них, то другого. Словно мелкоскопическая тварь обследовал по очереди лица и мысли участников этого подспудного поединка.

Джинн раздражения, выпущенный из глубин души, сразу успокаиваться не желал. В итоге, когда следователи уже вышли из "Белого дома", как в народе называли роскошный особняк обкома партии, между ними вспыхнула ссора.

- Всё испортил! Дурак! - забрызгал слюной Шишов.

- Это я испортил? - возмутился Карамазов. - Эта зажравшаяся свинья рыло воротит, разговаривать с нами не желает, а ты сидишь и молчишь в тряпочку!

Родион Федорович с таким остервенением начал мять свой старенький эспандер, что тот зачмокал от напряжения.

- Испортил! - упрямо повторил Николай. - Теперь он не помогать будет. Мешать. Запоешь тогда. Мегрэ!

- Ну знаешь, сам ты Дюпен несчастный и дурак! И вообще, я у тебя больше жить не буду!

- Напугал!

- Вот так, да? Вот так, да? - совсем, как Фирсов, не замечая этого, воскликнул с трагической нотой в голосе Карамазов. - Я и знал, что мечтаешь от меня избавиться. Гуд бай, май лав, гуд бай! И без тебя, и без твоей дурацкой квартиры проживу!..

Поистине этот день в календаре надо было пометить самой черной краской. Не успел Карамазов толком прийти в себя и решить, что делать дальше, как его попросил к себе начальник следственного отдела. Такие экстренные вызовы к начальству, как правило, не сулили ничего хорошего. "Наверное, Быков уже звякнул", - решил Родион Федорович, спускаясь на второй этаж.

Подполковник Вастьянов любил казаться строгим, но это плохо удавалось начальнику следственного отдела УВД. От природы он имел характер мягкий, деликатный и даже застенчивый. Сотрудники отдела в общем-то любили его и уважали, но и порой жалели, что, разумеется, не красило его как руководителя. Карамазов вошел в кабинет и, взглянув на лицо подполковника, его розовые залысины и бегающие глаза за стеклами мощных очков, сразу понял, что тот вызвал его для, как выразился утром Ивановский, "политбеседы". Будет воспитывать.

- Здравствуй, Родион Федорович, - мягко ответил Вастьянов на приветствие Карамазова и усаживая его напротив. - Как движется дело?

- По Фирсову? - из вредности уточнил Родион Федорович. - Пока знакомлюсь с убитыми, восстанавливаю их последний день. Машину, золото ищем. Найдем - легче будет.

- Так-так-так... - затакал начальник, машинально постукивая пальцами рук друг от друга, словно лепил снежок. Потом увел свои мудрые телескопические линзы в сторону. - Говорят, ты дома не живешь? Что случилось?

- А кому это интересно? - надулся Карамазов, сразу стал чопорным и надменным.

- Ты прости, Родион Федорович, ты извини, конечно, - забеспокоился Вастьянов. - Это, разумеется, твоя личная жизнь... Но товарищ полковник просил меня поговорить...

- Ах, вон оно что... Ну что ж, могу пояснить: из дому я ушел, но формально мы с женой не развелись... Еще не развелись.

- Я тут приглашал Марину, она плачет, говорит - ты и разговаривать с ней не хочешь. Что у вас случилось?

- Товарищ подполковник, я не понимаю, - опять набычился старший лейтенант. - Мы в детском саду, что ли? Марина и я - взрослые люди, плюс к тому офицеры советской милиции...

- Вот именно, вот именно, голубчик, офицеры. Какой пример вы подаете?

- Ну, вы извините тоже, Сергей Владимирович, а на эту тему я говорить отказываюсь.

Вастьянов расстроился всерьез. Он любил обоих, и Родиона Федоровича, и Марину, и этот странный неожиданный для него разлад в семье Карамазовых угнетал доброго начальника. Да еще наверху неудовольствие выражают...

Родион Федорович вернулся к себе, походил по кабинету, поизгалялся над эспандером и, чуток остыв, сел за стол. Так, надо Котляренко отправить за тем мальчиком, что рыдал над гробом Куприковой, и за ее подружкой, которой она покупки привезла...

Но только следователь взялся за трубку внутреннего телефона, как затрещал городской. Родион Федорович, выплескивая остатки раздражения, рыкнул в трубку:

- Слушаю!

- Это Николай. Машину Фирсова нашли.

Карамазов вскочил, опрокинув стул.

- Где? Когда?

- Только что. У моего подъезда.

- Как - у твоего? Подбросили, что ли?

- Приезжай, - и Шишов положил трубку.

Родион Федорович швырнул резиновый бублик в дипломат и, прыгая через три ступеньки, сломя голову бросился вниз.

8. Сорванцы ребята

Николай Шишов несколько сгустил краски.

Автомашина ВАЗ-2108 госномер В1487БА светло-кофейного цвета, уже несколько дней безуспешно разыскиваемая милицией, обнаружилась у четвертого подъезда громадного дома N 15 по улице Профсоюзной в центре Будённовска. Шишовская же квартира находилась в первом подъезде. Но всё равно ситуация получилась конфузная - впору новый "милицейский" анекдот сочинять.

Когда Карамазов примчался, ребята из городского отдела уже заканчивали тщательный осмотр и фотографирование находки. Двери салона оказались закрыты на замки. Стекла подняты. На правом переднем крыле повреждена облицовка, на правой фаре - трещина. Внутри салона на панели приборов, на стеклах много следов пальцев - все они обработаны сажей и перекопированы на дактилоскопическую пленку. В кармашке левой дверцы обнаружен партийный билет № 66276047 на имя Фирсова Валентина Васильевича и один бумажный рубль, а в кармашке задней дверцы - 30 рублей. В чехле правого переднего сиденья нашли два перочинных ножа, один с ручкой синего цвета, другой - желтого.

Шишов рассказал Родиону Федоровичу подробности. Примерно в 16.30 в горотдел дежурному позвонил неизвестный старичок, как он представился заслуженный пенсионер и борец за правду. Так вот, "борец" сообщил, что уже несколько дней наблюдает за машиной "Жигули" последней марки, так как раньше никогда ее возле своего дома не видел. Ему показалось подозрительным, что пару дней назад утром к машине подошли двое молодых ребят, открыли дверцу и что-то из машины понесли. Одного из них он видел не единожды, живет "хулиган" в соседнем 13-м доме - черный, патлатый и на левой руке у него не хватает пальцев...

На вопрос, почему он в тот же день не сообщил о факте грабежа машины, заслуженный пенсионер признался, что хотел еще понаблюдать, как будут разворачиваться события дальше, но вот не утерпел - уже два дня никто к легковушке не подходит. А фамилию свою он не называет по одной простой причине: человек он слабый, одинокий и рисковать не хочет - эти бандиты будённовские вон как обнаглели.

Что ж, и на том спасибо! Если бы не любопытный старикашка, так бы и стоял еще неизвестно сколько разыскиваемый ВАЗ чуть ли не под самыми окнами квартиры двух детективов.

Карамазов, откровенно говоря, внутри души боялся, что следствие завязнет, и убийцы Юли Куприковой вообще улизнут - мало ли подобных случаев. И вот появился горячий след.

- Этот, как его? Коля! - схватил он друга за плечо. - Ты ведь здесь уже несколько лет живешь - неужели беспалого пацана не знаешь?

Николай скривился, охнул, тряхнул плечом, высвобождаясь.

- Я думаю. Кажется, видел. Дай сообразить.

Но не успел лейтенант Шишов всерьез наморщить лоб, углубляясь в извилины своей памяти, как раздался робкий срывающийся тенорок:

- Дяденьки, вам ключи от этой машины надо? Они у меня...

Перед следователями стоял невысокий щуплый паренек в потертых джинсах, дешевых кроссовках, рубашке в мелкий синий горошек и пиджачке от школьной формы. На лицо - симпатяга. Чуб пышный, губы сочные, бантиком, брови широкие, густые и под вздернутым носом темнеют полоски юных усов. Он робко и печально смотрел на "дяденек" и левой рукой, похожей на вилку с обломанными зубцами - большого пальца нет вовсе, указательный и средний торчат обрубочками - показывал на автомобиль.

У Карамазова в голове сверкнуло: "Нам Бог помогает!"

Через десять минут в кабинете следователя горотдела лейтенанта Шишова задержанный - Кушнарёв Олег Владимирович, 1971 года рождения, уроженец города Южно-Сахалинска, русский, член ВЛКСМ, ученик 10-го класса средней школы № 1 города Будённовска, ранее не судимый - давал первые показания. Он запинался, смотрел упорно в пол, часто сбивался и путался. И всё время пальцами правой руки гладил, почесывал увечную, мял ее. По мере его рассказа настроение у следователя Карамазова гасло, радость притухала. Получалось следующее.

Этот самый Олег Кушнарёв со своим дружком-приятелем и бывшим одноклассником Максимом Савельевым в субботу 23 июля катались за городом на мотороллере. Мотороллер чей? Да Максова отца... Да нет, почему угнали просто взяли покататься, он у них на даче стоит, в сарайчике. Ну, взяли да поехали. И раньше так бывало... Ехали, ехали, глядь - машина стоит. Это в лесу, рядом с городом, там, где противопожарный ров. Она, "восьмерка" эта, ну вот ключи от которой, она в этом рве и застряла. Решили вернуться часа через два - глянуть еще. Вернулись, а она стоит также. Тогда мотороллер отогнали опять в деревню и вернулись пешими. Все кругом облазили - никого. А у машины дверцы не заперты и ключи в зажигании торчат. Ну и решили - ничья тачка. Что ж, пропадать ей в лесу? Попробовали - завелась, хотели из рва выехать - не получилось. А уж стемнело. Тогда позаперли все дверцы и домой поканали. А на следующий день, в воскресенье, позвали еще Матвея Козырева из соседнего подъезда, - всё ему рассказали, лопату прихватили и втроем - в лес. "Восьмерку" вытащили, завели, сели и поехали. Вот и всё.

- Как всё? - заволновался Карамазов. - Как всё?! То мотороллер в сарае нашли, то новенькую машину в лесу... Может, завтра самолет в поле обнаружите и тоже - "сели и поехали"?

Парнишка тоскливо глянул на него и снова потупился. Лейтенант Шишов хотел было что-то спросить у Олега Кушнарёва, но Карамазов осадил его взглядом и жестом - постой! Николай вновь обиделся, откинулся на спинку стула и демонстративно сложил руки на груди - подумаешь!

- Этот, как его? Олег, ну-ка, давай не финти! Давай всё по порядку. Где вы взяли машину?

- Я сказал - в лесу нашли... Я правду говорю.

Карамазов встал, схватился за спасительный бублик, потискал его, молча потоптался почти на месте - кабинет Шишова тоже простором не отличался.

- Л-л-ладно!.. Расскажи тогда подробнее о том, что было дальше - до сегодняшнего дня.

- Ну, мы катались на ней, ребят катали...

- Кого конкретно?

- Да многих... Витьку Чаплыгина, Алису Екимову, Настю Евтину... Щас и не вспомнишь...

- Что же вы, прямо по городу раскатывали?

- Нет, днем мы за городом рассекали, по проселкам... А вечером - да, вечером и в городе гоняли... Мы же аккуратно, правил не нарушали, никто к нам не цеплялся.

- А кто из вас управлял машиной?

- Я и Макс - по очереди. Больше никому руль не давали.

- Хорошо. А где же и как вы бензин доставали?

Олег Кушнарёв оживился, глаза его блеснули, он тряхнул чубом, вспушил волосы здоровой рукой.

- Так это я придумал! Талоны-то на бензин мы сразу в бардачке нашли, а как заправиться - не знаем. Думали, кумекали... А я вспомнил про Костю Украинцева - он в последнем подъезде у нас живет, на "скорой" гоняет. Меня он знает. Я - ребятам: так и так, надо Костю попросить, уж мужик, лет тридцать ему, так что безопасно. Ну он с нами и съездил, заправил полный бак...

- Подожди, подожди, ничего не понимаю, - следователь потер лоб, тоже взъерошил свою прическу. - А этот самый "мужик Костя", что же, даже не спросил, откуда у вас машина?

- Ну спросил, а мы ему и сами наперед сказали, что вот Максиму брат старший из Баранова дал телегу покататься, а бензина не хватило обратно до Баранова доехать...

- И он поверил?

Олег Кушнарёв презрительно усмехнулся:

- Ну, может, и не поверил, да он нас боится.

- Кого это - вас?

- Ну, во дворе которые...

- Вы, что же, такие страшные?

- Ничего мы не страшные, это он - пугливый...

История закончилась, по-Кушнарёву, просто: катались-раскатывали на автo два дня, а на третий мотор заглох и больше уже не заводился. Как раз за городом ехали поздно вечером, у дома отдыха. Пришлось толкать, потеть. А пристроить ее пока решили - это опять Олег придумал - у соседнего, чужого, дома, но чтобы из окна квартиры Кушнарёвых ее хорошо видать было. Хотели того же Костю Украинцева попросить наладить, да всё не получалось встретиться. Так машина и простояла до сегодняшнего дня. А когда он, Олег, усек милиционеров возле нее, то вот решил открыться, всё рассказать - всё равно ведь найдут...

Пока Олег рассказывал, привезли Максима Савельева. Парень это сразу пришелся не по душе Родиону Федоровичу Карамазову. Он таких не любил. Здоровый, мордастый, челка на две стороны до бровей, сзади космы жидкие до плеч и пробор извилистый до середины лба. Взгляд водянистых глаз томный, наглый, сальный. Пробиваются усы и бороденка вокруг толстых губ. Если бы не взгляд - агнец агнецом. Одет в фирму: узкие варенки, кооператорские же кроссовки на липучке, батник с погончиками. На шее - крестик, как пишут в протоколах, желтого металла, на правой руке - браслет-цепочка, на пряжке ремня - оскал адамовой головы со скрещенными костями.

Однако презентабельный по дискотечным меркам вид Макса Савельева слегка портили отсутствие двух пуговиц на рубашке, свежая ссадина на левой щеке и грязь на коленях. Что случилось? В чем дело?

Оказывается, парень сидел возле своего подъезда с девчонкой, когда на углу остановилась "канарейка", и два сержанта направились в его сторону. Максим Савельев сразу заволновался, засуетился, схватил велосипед и попытался испариться. Но сержанты - ребята ушлые, хотя и не знали, что это Савельев, вмиг сообразили и за ним. Настоящая погоня, как в кино, случилась. Ну и, разумеется, когда догнали архаровца, и он сопротивляться вздумал, пришлось применить, товарищ старший лейтенант, меры воздействия...

На вопрос следователя: что он может сказать об автомобиле ВАЗ 2108 № Б1487БА - задержанный Савельев вгорячах протявкал:

- Ничё я не знаю! Никаких ВАЗов не видал!

Но потом, слегка охлынув, видимо, сообразил, что "мусорам" уже многое известно, и - раскололся. Он рассказал всё то же, что и Кушнарёв, лишь добавил интересную деталь. В салоне машины на заднем сидении они обнаружили мужские шмотки - костюм, рубашку, галстук и туфли с носками, а в багажнике еще и старые джинсы, болоньевую куртку черного цвета. Всё это они спрятали на чердаке дачи Савельевых.

На вопрос: а хоть как-то пытались они объяснить себе, почему машина брошена в лесу и где хозяин? - Максим Савельев ответил, сделав дебильный взгляд:

- Да чё, мы и подумали: застрял мужик, пытался вылезти, упарился, пошел к речке искупнуться и утонул. Обычное дело...

Следователь Карамазов тяжело смотрел на сального парня и угрюмо думал: "Дебил? Или притворяется?.. Да-а, вполне может быть, что эти сорванцы ребята говорят правду, и настоящие убийцы, бросив машину, скрылись... Опять тупик?"

Родион Федорович глянул на часы - почти шесть вечера.

- Этот, как его? Коля... товарищ лейтенант, этого "автолюбителя" надо подержать отдельно от Кушнарёва. Есть место?

- Есть, - буркнул надутый, как индюк, Шишов и свирепо приказал Савельеву: - Пошли!

Когда Николай вернулся, Родион Федорович, задумчивый сверх меры, расхаживал по кабинету. Ссор своих с Шишовым он уже и не помнил. Кинулся к нему с просьбами:

- Надо обязательно сегодня же со всеми катальщиками поговорить... Не может быть, чтобы эти - если есть на них что - не сболтнули, не похвастались. Коль, ты уж помоги мне до конца. Надо, во-первых, чайку с бутербродами сварганить - не помирать же на боевом посту с голоду. Во-вторых, надо предупредить родителей Савельева и Кушнарёва, что их дитяти ночевать сегодня не придут и их самих завтра вызовут в УВД... Та-а-ак... А в-третьих, надо срочно разыскать и доставить сюда всех, кто катался на этой машине... Уф! Хватит у вас тут гренадеров - всё это оперативно провернуть?

Лейтенант Шишов, изо всех сил хмурясь и поджимая губы, процедил:

- Хватит. Только предупредить хочу. Про Алису Екимову. Я ее знаю. Чтоб в курсе ты был. С тротуара. Профессионалка.

- Коля, ты мне друг, но истина дороже, - улыбнулся Карамазов. - По тротуарам гуляют чистые женщины, алисы фланируют по панели... Конечно, не по железобетонной. Это тебе щелчок, чтобы по пустякам не дулся. А Алиса... Что ж, это даже интересно.

Но первым в отделение доставили чистенького мальчика с вежливым ровным голосом, спокойным взглядом и аккуратной школьной прической - Матвея Козырева. Он почтительно поздоровался, поблагодарил за приглашение сесть, сложил руки на коленях и показал следующее:

- Утром 24-го июля я встретил во дворе Олега Кушнарёва, я его знаю с детства. Мы - товарищи. Олег мне рассказал, что накануне они вместе с Савельевым нашли в лесу новенькую машину - восьмую модель "Жигулей". Так потом и оказалось - последняя модель. Я стал, разумеется, спрашивать: как же так, ведь машина не игрушечная, чтобы ее потерять? Кушнарёв мне рассказал все подробности - как они катались на мотороллере, как наткнулись на автомобиль. Одним словом, он меня попросил помочь вытащить эту машину - она застряла. Я согласился. Товарищам ведь всегда надо помогать? Потом мы в этот день катались. Катался я с ними и на следующий день, но немного. Надо было готовиться к экзаменам - я ведь в педагогический институт поступаю...

Козырев говорил монотонно, пресно и всё время как бы слегка оправдывался.

- А 26-го июля утром я сходил к Максиму Савельеву домой - машина у него была - и попросил его отвезти моего младшего брата в пионерский лагерь. Знаете, чтобы на автобусе не трястись. Максим согласился, и мы поехали. А когда возвращались, то опять застряли в песке. Нам помогли вытащить машину двое мужчин, они мимо на велосипедах ехали... Нет, ничего у нас о машине не спрашивали - помогли и всё. Ведь людям, попавшим в беду, надо помогать? Когда мы вернулись около 12 часов дня, я пошел зубрить русский язык. Знаете, хоть у меня и золотая медаль, а подстраховаться никогда не помешает. Завтра результаты сочинения объявят... Если не пятерка, придется остальные экзамены сдавать - вот будет хохма... Что? Нет, больше я не катался, да и не до машины мне было...

Карамазов кончил записывать показания и скучно посмотрел на Матвея Козырева.

- Скажи, пожалуйста, а тебе не приходит в голову, где же хозяин машины? Что с ним?

- Да я как-то не задумывался...

- Так вот, дорогой Матвей Юрьевич, владелец автомобиля, на котором ты раскатывался и отвозил младшего братца в пионерлагерь, - убит.

- Как убит?

- Обыкновенно убит - зверски. Мало этого, вместе с ним убита и молодая женщина, пассажирка. Так-то, брат-отличник.

Под Матвеем в сиденье стула словно проклюнулась иголка, он сразу потерял свою степенность.

- Так что, Олег и Максим - убили?

- Ну, этого, предположим, я не сказал. Факт таков: убиты двое людей, а на их машине катаются сорванцы ребята и потом утверждают, что нашли ее в лесу. Как ты полагаешь - верить им или не верить?

- Не-не знаю...

Следователь махнул рукой:

- Ладно, иди. Когда надо будет, еще вызову. Прочитай и распишись вот здесь.

Сержант доложил, что Чаплыгина и Евтиной в городе в настоящее время нет: первый уехал поступать в московский вуз, вторая отдыхает с родителями на море. В наличии имеется только Василиса Екимова. Доставить в кабинет?

Когда она вошла, Родион Федорович сказал про себя: "Ого!" До этого ему редко приходилось допрашивать шлюх, да и попадалась всё отвратная публика вульгарные размалёванные девахи и откровенно грязные похабные пьянчужки. А эта...

Перед следователем стояла маленькая, малюсенькая, миниатюрная девушка, ну прямо девочка. Короткая пышная стрижка очень шла к ее милому лицу с нежным овалом, маленьким носиком и громадными светло-голубыми, умело подкрашенными тазами. Притом ее широко распахнутые глаза были по-восточному слегка раскосы - изумительно! Губы накрашены неброско, тоже со вкусом. Изящная фигурка (следователь Карамазов даже подумал - идеальная) искусно подчеркнута джинсиками-варенками и белой скромной маечкой. На шее небрежно повязан голубой газовый шарфик. Взрослые туфли на гвоздиках, строгая белая сумочка, золотые маленькие сережки дополняли облик юной красавицы, уравновешивали детскость лица, рук, плеч... Девушка действительно удалась природе, но самое главное, что особенно любил и уважал Родион Федорович в женщинах, дивные глаза Василисы Екимовой смотрели умно, осмысленно, без дурацкого кокетливого самомнения, но, правда, как-то устало.

Следователь настраивался вести разговор с Екимовой жестко и теперь, увидев вместо черта ангела, слегка растерялся и вдруг спросил:

- Вы, наверное, курить хотите?

- Нет, - флегматично ответила девушка, - я не курю.

- Странное дело, - попытался пошутливее улыбнуться Карамазов, но Екимова всё также серьезно смотрела на него. Родион Федорович явно смущенно хмыкнул и продолжил допрос:

- Итак, вас зовут Василиса Романовна Екимова? Так? Я - следователь из областного управления Карамазов, Родион Федорович. Значит, так: вы, наверное, еще не в курсе, зачем вас сюда пригласили? Меня интересует всё, что касается легкового автомобиля цвета кофе с молоком, на котором вас катали знакомые... гм... молодые люди несколько дней тому назад... Понятно, да? Но прежде я хотел бы побольше узнать о вас самой.

- Что именно? - ровно спросила Алиса.

- Ну... всё, - следователь неопределенно очертил руками некую окружность. - Как живете? Чем живете? Чем занимаетесь?..

- Я - проститутка. Вам же это отлично известно, - опять спокойно, с какой-то даже легкой укоризной произнесла юная красавица. - И, знаете, я этим даже горжусь. Вот у нас все вокруг кричат: ах, проститутка - это так плохо! Это ужасно! А я в этом ничего плохого не вижу. Каждый зарабатывает себе на хлеб, как может...

- Зарабатывает? На хлеб? - перебил Родион Федорович, пораженный цинизмом слов этой девочки.

Алиса глаза не опустила, только слегка порозовели ее щеки, а пальцы рук, сжимающие сумочку на коленях, наоборот, посветлели.

- Да, проституция - это та же работа. И очень тяжелая. Попробуйте выдержать на себе каждый день, вернее, ночь, по три-четыре клиента, да иногда еще каких. Так что деньги свои кровные я зарабатываю честным путем...

Она заметно всё сильнее раздражалась, закипала. Видно было, что достаточно довелось ей наслушаться приятного в своей такой еще короткой жизни, и вот словно шлюзы прорвало. Она смотрела своими голубыми глазищами в упор на следователя Карамазова, но будто не ему всё это выплескивала, а спорила с кем-то еще, может быть, сама с собой.

- Вот еще говорят - мы сифилис, гонорею разносим, так это неправда. Это какой-нибудь дурак так говорит, который ни разу с проститутками дела не имел. Я, если чувствую что-то неладное, еще только подозреваю, сразу бегу в вендиспансер и - всё обходится...

- Эта, как ее? Алиса, - не выдержал следователь, - а СПИДа вы что, совсем не боитесь?

- Да пока он до нашего Будённовска дойдет, я уже перестану этим заниматься, - равнодушно махнула девушка рукой и вдруг опять загорячилась, заспорила:

- Нет, правда, зря на нас бочку катят. Вы думаете нас так мало? Да по одному Будённовску нас точно не знаю сколько, но уж больше двухсот точно. И многие из нас еще на двух работах упираются: на основной и - вечером... Я знаю даже одну учительницу, она иногда бывает со мной в паре...

Карамазов всё больше, выражаясь молодежным сленгом, торчал: "Зачем она так откровенничает?"

- Но у нас в Будённовске совсем невыгодно заниматься делом. Иностранцев почти нет, а с нашими ходить - себя не уважать, особенно с малышней, которым лет по 16-18. Не знают ни черта - ни как лечь, ни как приласкать. Нет, в теории-то они всё знают, а как до практики дойдет, обсмеяться можно - дуб дубом. Надо, наверное, в школах специальный практикум ввести, а то в стране и так рождаемость падает...

"Она или больна, или выпила, или таблеток наглоталась, или издевается надо мной", - решил Карамазов. Но он, не прерывая, продолжал слушать исповедь юной блудницы.

- Я, знаете, вообще-то занимаюсь этим делом не так давно, года полтора, наверное. Думаю завязывать, хоть и зарабатываю неплохо - до четырехсот в месяц получается. Думаю семью завести, а то годы уходят - мне ведь уже двадцать. Если в следующем году замуж не выйду, то дело совсем пропащее - в старых девах останусь...

"Бред какой-то!" - подумал с жалостью старший лейтенант и ввернул сбивающий вопросец:

- Алиса, а вы комсомолка?

- А как же... Конечно. У нас же все - комсомольцы. Только я членские взносы давно уже не плачу. Сейчас даже не знаю, может, меня уже выгнали давно. А если и выгнали, я только порадуюсь. Что мне дал этот дурацкий комсомол? Я как дура платила взносы, а отдачи никакой. Я уж и думать забыла про комсомол...

Нет, вру, вспомнила: однажды спала с одним командированным, а он откуда-то из района - секретарь комсомольский оказался. Переспал со мной, а наутро стал лекцию мне проводить. Знаете о чем? О вреде случайных половых связей. Представляете? Дурак, но красивый был, сволочь! Я ему смазала раза два лифчиком по морде и ушла. Встретила его недавно в Баранове: идет важный такой, при галстуке. Я его ладошкой по плечу - бац! "Привет!" - говорю. А он сразу: "Девушка, я вас не знаю!" Ясное дело, я разговаривать с ним больше не стала...

Оконные стекла становились все более матовыми, но, несмотря на сгущающийся вечер, в распахнутую створку продолжало наносить необычайной для августа духотой. Алиса Екимова жалобно вздохнула и попросила:

- Можно попить?

Родион Федорович сполоснул стакан, налил доверху, подошел к девушке. Пока она, держа обеими руками стакан и опустив ресницы, впитывала в себя глоточками вскипяченную солнцем воду, Карамазов смотрел на нее сверху вниз, на ее прозрачные пальчики с ровным перламутровым маникюром, на горлышко, пульсирующее в такт глоткам, и сердце его странно щемило.

- Скажите, Алиса, а зачем вы всё это мне рассказываете? Ведь я милиционер, легавый...

- Так ведь вы не в форме... И взгляд у вас хороший, - серьезно ответила она. - Да и какие уж такие секреты я тут выдаю?..

Ну, что тут скажешь? Наивность юной женщины ставила Карамазова в тупик. Он лишь хмыкнул и отошел к окну.

Главная площадь Будённовска в этот час меж волком и собакой пустынностью напоминала армейский плац, лишь стандартная фигура Ленина из гипса, канонизированно вскинув руку, одиноко и грустно возвышалась в ее центре...

- Вернемся, однако, к нашим баранам, - стряхивая с себя усталое оцепенение, энергично потер руки следователь. - Меня, как я уже сказал, интересуют молодые люди, которые катали вас на легковой машине примерно 24-26-го июля. Вы, видимо, близко знакомы с Савельевым Максимом?

- С чего вы взяли? Я его терпеть не могу - наглый и тупой, как валенок.

- Не понял, - искренне удивился Карамазов. - Зачем же вы с ним в машине раскатывали?

- Вовсе не с ним... Я с Олежкой каталась.

- Как с Олежкой? - изумился Родион Федорович. - С Кушнарёвым?

- Ну да. Ничего тут странного нет. Он, знаете, какой славный. Он такой... ну, знаете... он не такой, как другие... Он, знаете, какие стихи пишет!

Карамазов машинально заносил в протокол всё, что говорила допрашиваемая, а сам думал: "За Олега Кушнарёва, что ли, она замуж собралась в следующем году? За этого мальчика в школьном пиджаке и потрепанных кроссовках?.." И тут же старший лейтенант одернул себя: "Что это я рассиропился? Сейчас еще сюсюкать начну... Надо пожестче".

- Скажите, Екимова, а с кем из этой компании вы, так сказать, работали?

Алиса вспыхнула, выпрямилась, недоуменно окинула взглядом допросчика.

- Я где живу, там не работаю, а Олега Кушнарёва, если хотите знать, я люблю.

- Простите... - неожиданно для себя повинился Родион Федорович. Устал. Пора заканчивать. Только скажите еще, Алиса, вопрос очень важный: как вы думаете, Савельев и Кушнарёв способны убить человека?

- Савельев - конечно, ни капли не сомневаюсь... А Олежек... - она на мгновение углубилась в себя. - Олежка - не знаю... Очень уж он поддатливый, мягкий. Не знаю... Надеюсь, что нет...

* * *

В этот вечер Карамазов долго не мог уснуть.

Может, организм, настраиваясь на сухой этап, сопротивлялся этому, может быть, новый тупик в уголовном деле № 3683 раздражал, а вернее всего растревожила душу встреча с Алисой Екимовой. Николай же нынче был на редкость молчалив, задумчив и вскоре начал делать поползновения унырнуть поглубже в сон. Но Родион Федорович уже, наверное, в третий раз выудил его в реальность.

- Ну не понимаю! Как хочешь, а не понимаю! Коль, ну ты ж сам ее видел. Ведь ей всё природа-матушка дала - ум, внешность, сердце, характер... Да ей цены нет! Она же так счастливо могла жить... Из-за нее бы мужики глупости творили - за один только взгляд... А она? Знаешь, хотел я ей сказать: дурочка, что ж ты себя калечишь? Что ж ты жизнь свою губишь?.. А потом опомнился. Ну, сказал бы я ей, а она в ответ глянула бы как на идиота и спросила: "А вы пробовали на сто рублей прожить?" И что бы я ей ответил, а? Коля!

- М-м-м-м, Родион, - застонал плаксиво Шишов. - Ну тебя к черту! Я сплю.

- Э-э-эх! - выдохнул Карамазов и затих.

Но сон не шел, и шершавая тоска, словно грубая наждачка, терла, скребла душу - до ощутимой физической боли... А может, это сердце прихватило? И надо просто-напросто валидольчику пососать?..

Ведь что особенно мучительно - он же всем им, этим сорванцам ребятам, чуть ли не в отцы годится. Ну, предположим, родился бы у него в юности сын. Рос, рос и вырос, к примеру, в Савельева - наглого, мерзкого, похожего на животное... Ужас! А чистюля Козырев - лучше, что ли? Или: допустим, его сын - Олег. Ну и что? То ему руку оторвало, то задержали по подозрению в убийстве... Надо, кстати, завтра узнать, что это с рукой у него случилось... Или вот - дочка, дочурка... Тоже: растили бы, растили, лелеяли-холили, а она - бамс! - и в проститутки... Или - раз! - и домой не вернулась, исчезла... Ищем, ищем и находим вместо дочки любимой труп обезображенный... с личинками мух... Сволочи! Не-е-ет - нет детей и не надо! Ни к чему...

Родион Федорович путался, путался в мыслях и запутался вконец. Он еще хотел подумать немного о Марине, вспомнить ее лицо, но не успел - она вдруг сама появилась перед ним, ласково взъерошила ему прическу, грустно и виновато спросила: "Ребенка хочешь?.."

Карамазов в последнее мгновение памяти понял, что уже спит, расслабился и горько во сне заплакал...

9. Явка с повинной

Утром Родион Федорович проснулся в комнате один.

Шишов чуть свет умчался в командировку к черту на кулички - допрашивать лесника Тарасова. У Николая дело о странной смерти Крючкова двигалось пока не шибко. На кухне Карамазов обнаружил уже остывшее яйцо и холодный чай в заварнике. Он поставил на газ чайник, еще одной яйцо в кружке и вскрыл банку кильки в томатном соусе - сегодня, он заранее предполагал, можно пролететь и с обедом, и с ужином.

Времени у него в обрез, меньше трех суток. Если за это время он не сможет предъявить обвинение в убийстве - Кушнарёва и Савельева придется отпустить, а он, Карамазов, пока других кандидатов на роль обвиняемых не видел. Хотя следователь и чувствовал нутром, что в данном деле он может при случае слегка нарушать правила игры: убийцу Фирсова найти во что бы то ни стало - установка товарища Быкова, и прокурор вряд ли осмелится капризничать. Но всё равно день надо начать с визита к нему несовершеннолетние есть несовершеннолетние. Да и санкции на обыск лучше сразу взять.

И маховик дел закрутился. Карамазов вместе с Котляренко и фотографом носились на машине всю первую половину дня. Сначала слетали, прихватив Кушнарёва, на то место, где нашлась машина. Всё с рассказом задержанных совпадало и ничего подозрительного вокруг этого места не обнаружили.

Затем с Кушнарёвым же помчались к нему на квартиру. Дверь им открыла худая, блекло одетая женщина с заплаканным опухшим лицом. Она увидела, казалось, одного только Олега, вскрикнула, всплеснула руками и судорожно обхватила его.

- Сы-ы-ыночка-а!..

- Мама! - охнул парнишка, спрятал у нее на шее лицо, и острые лопатки его затряслись, заходили ходуном.

Тягостная сцена затягивалась.

- Ну, шо такое? Шо такое? Айдате в хату, - забормотал басом Котляренко, подталкивая их широкими ладонями в прихожую.

Из соседних дверей высунулись два востроглазых лица и - кстати: как раз требовались понятые.

С матерью, Любовью Степановной, разговаривать было решительно невозможно. Она со вчерашнего дня успела довести себя до истерики, до обморока и теперь вовсе расклеилась, истекала слезами. Ох уж эти слезы материнские, жгучие да неизбывные!..

Занялись обыском. Трудностей это не составляло: мебелишка - скудная, простору много. Да Олег и сам сразу выложил то, что требовалось - импортную автомагнитолу, пять магнитофонных кассет, две звуковые колонки, солнцезащитные очки с трещиной на правом стекле и газовую зажигалку голубого цвета... Всё? Всё. Остальное - у Макса...

Парнишка, подавленный, отвечал тихо, зажимал в горле всхлипы.

- А там кто живет? - следователь показал на закрытую дверь второй комнаты.

- Там - муж материн. Мы с ним в разводе. Он отдельно от нас совсем.

Хозяин дома, оказывается, закрывшись на ключ, перемогал жуткое похмелье. Он тупыми желтыми глазами таращился на посетителей и потом, углядев сержанта в форме, пробулькал:

- Соб... собираться, что ль?

И тут же, сломавшись в поясе и борясь с качкой, начал стаскивать с себя дырявое трико.

- Ты! Ложись! - весь пунцовый, прикрикнул Олег. - Ляжь, говорю тебе!

Уже хотели уходить из квартиры. Сержант Котляренко так, машинально сунул напоследок два толстых пальца в кармашек рубашки, висевшей на спинке стула, и нащупал там нечто интересное - парочку малокалиберных патронов. Карамазов мгновенно бросил взгляд на Олега и заметил, как тот прикусил губу и посмотрел на дверь второй комнаты. Начали искать всерьез и вскоре в глубинах дивана, на котором обитал похмельный хозяин, обнаружили еще шестнадцать патронов калибра 5,6 мм, телескопическую подзорную трубу и негативную пленку с изображением обнаженных женщин.

- Ну? - Карамазов смотрел на Олега Кушнарёва в упор - гадливо и жестко.

- Я не убивал! -- вскрикнул парнишка и отвернулся...

Тут же, в квартире, Олег Кушнарёв дал следующие показания. Он второй уже год занимается в стрелковой секции городского Дворца пионеров. Стреляют там патронами второй категории, второсортными то есть, вот и случаются раз да через раз осечки. Ну вот: осечка произошла, затвор оттягиваешь назад, патрон вылетает черт-те куда, а ты берешь у тренера новый. А когда после занятий начинают всем скопом гильзы собирать, то целые патроны, само собой, - в карман. Так, на всякий случай - в костер бросать или еще чего...

* * *

Потом эстафету принял Савельев.

С ним полетели в Новомихайловку, где находилась савельевская дача. При ближайшем осмотре дачей оказался обыкновенный бревенчатый домишко с небольшим огородом. Здесь, на чердаке обнаружили матерчатую сумку цвета хаки, в которой находились: электронные часы для легковых автомобилей, топорик туристский в чехле, старые джинсы, болоньевая куртка. На сумке и левой штанине джинсов - пятна бурого цвета, похожие на кровь. В другой матерчатой сумке, коричневого цвета, хранились: мужские брюки и пиджак, рубашка, галстук, туфли и носки. В небольшом сарайчике нашелся и мотороллер марки "Тула".

На вопрос: что он может сказать по поводу подозрительных бурых пятен? подозреваемый Савельев грубо ответил, что нечего на него бочку катить. Сумка - Кушнарёва, а джинсы такие и были, так что знать он ничего не знает...

Уже в первом часу дня старший лейтенант Карамазов, проглотив бутерброд с сыром и завершив обед стаканом чая, вызвал на допрос свидетельницу Савельеву Марфу Петровну. Родион Федорович приготовился лицезреть накрашенную жирную тетку с визгливым голосом, но мать Максима Савельева оказалась женщиной привлекательной. Одета скромно, со вкусом, лицо милое, но несколько суровое, взгляд из-под очков строгий. С первой же минуты разговора она решительно заявила следователю:

- Родион Федорович, мой сын - подлец и негодяй, я это знаю. Мне стыдно и горько, но - факт остается фактом. Так что выгораживать его я не собираюсь. Он должен быть обязательно наказан по всей строгости...

- За что?

- За то, что совершил. Ведь, насколько я понимаю, он угнал автомобиль? Вот за это и должен быть наказан.

- Так-с... Понятно... Эта, как ее? Марфа Петровна, только давайте по порядку, как положено. Значит, год рождения ваш?

- 1951-й.

- Образование?

- Высшее. Пединститут.

- Партийность?

- Член партии. Стаж 15 лет.

- Место работы и должность?

- Средняя школа № 1, преподаю математику.

- Муж?

- Савельев Иннокентий Вильямович, работает мастером на заводе игрушек.

- Еще дети есть?

- Дочь Галя, ей 10 лет.

- Расскажите, пожалуйста, как можно подробнее о Максиме. Всё.

Марфа Петровна болезненно, судорожно вздохнула, но голос оставался твердым, сухим.

- Максим - наша ошибка. Вернее - ошибка нашего воспитания. Первенец, вот и разрешали многое. В детстве он вообще отказа ни в чем не знал. Да-а-а... Но впервые я по-настоящему встревожилась, когда он после восьмого класса взбунтовался: не пойду, заявил, больше в школу и - баста. Правда, и учение ему тяжеловато давалось, тугодум он у нас. Ну вот, и поехал в Баранов, учился десять месяцев в ПТУ на электросварщика. Чем-то уж больно понравилась ему эта профессия. Кое-как закончил училище, удостоверение какое-то получил, а работать так толком и не работал. Глаза, говорит, от сварки болят. Ну, что прикажете делать? Не будем же мы с отцом настаивать, чтобы наш сын - а он какой-никакой нам, а сын! - чтобы он ослеп? Отдыхал он долго, да я уж настояла, проявила твердость - пошел, устроился в лесхоз учеником каким-то. Видела я, конечно, видела, что лодырничает он откровенно, чуть не через день прогуливает, да всё терпела... Надеялась, что до армии как-нибудь дотянет, а уж армия исправит голубчика, заставит дисциплину уважать...

- Гм!.. Гм!.. Марфа Петровна, прошу, конечно, извинить меня, но не кажется ли вам, что сына вашего уже поздно воспитывать?

- Как то есть поздно? Ему ж только семнадцать... Вы что?

Карамазов, не выдержав, перекосился, словно сжевал таблетку пирамидона.

- Эта, как её? Марфа Петровна, честное слово, простите, но сил больше нету вас спокойно слушать. Ведь вы - пе-да-гог! Муж ваш также по роду деятельности - вос-пи-та-тель! И вдруг вы ждете, что вашего, мягко говоря, оболтуса воспитает кто-то кроме вас... Да что вы все обалдели, что ли? Вы хотя бы маленько чувствуете ответственность за своих детей? Зачем же вы их рожаете? Да когда же вы научитесь быть родителями?..

Родион Федорович с сожалением, как бы совершенно со стороны, видел, как он, Карамазов, стучит по столу кулаком, и у него из разверстого рта сыплются брызги. Бог мой, истерика, что ли?..

К счастью, Савельева оказалась женщиной выдержанной. Вначале она, правда, напряглась, хотела, видимо, осадить зарвавшегося мента, но потом, уловив искреннюю боль в его срыве, она сгорбилась, потупилась, сделалась обыкновенной, уже не шибко молодой бабой и вдруг надломлено призналась:

- Нет больше сил... Не-ту!

И Карамазов, совсем озверев, не успокоил согбенную женщину, а безжалостно добил ее:

- Ваш сын, Марфа Петровна, - резко сказал он, - подозревается вовсе не в угоне машины, он подозревается в убийстве двух людей - мужчины и женщины.

И выплеснув это, Родион Федорович испугался. Марфа Петровна, еще недавно казавшаяся железной, вдруг побелела, пошатнулась, вцепилась в края сиденья стула помертвевшими пальцами и всхлипнула:

- Как я этого боялась!.. Как я этого боялась! Но... сразу говорю наказывайте по всей строгости. По всей! Я сама буду этого требовать...

* * *

Перед тем, как проводить следующий допрос, Родион Федорович Карамазов, старший лейтенант милиции, следователь областного управления внутренних дел, вздумал побаловать свой организм валидольчиком.

А что? Сердце колотится, руки дрожат, на душе более чем смурно. И уж, разумеется, у него самого валидола отродясь не водилось, у здоровяка Котляренко даже и спрашивать смешно, а спуститься вниз м позаимствовать таблетку в аптечке любой дежурной машины Карамазов, конечно же, не догадался. Ну, совершенно ничего не оставалось, как позвонить по внутреннему телефону младшему лейтенанту Карамазовой.

- Марина, это я... Ты извини, Бога ради, - бурчал в трубку Родион Федорович, - больше не к кому обратиться... Есть у тебя валидол?

Марина - на удивление сдержанно - ответила коротко:

- Есть.

- Впрочем, - пошел ва-банк Карамазов, - уже не надо, мне вроде бы легче, - и пустил в трубку легкий стон, глухой такой, невнятный, короче стон настоящего мужчины.

- Ну, хватит шутить! - строго сказала Марина и положила трубку.

Родион Федорович не успел до конца разгадать смысл ее последней фразы: что значит шутить? - как в дверь почтительно постучали и молоденький рядовой мильтоша преподнес ему упаковку валидола: "Приказано передать!"

Следователь Карамазов улыбчиво вздохнул и положил под язык сразу две таблетки.

* * *

Родион Федорович опасался, что с Любовью Степановной Кушнарёвой трудно будет разговаривать в этот день, но она - по крайней мере первые полчаса допроса - держалась мужественно.