Рассказ Монаха Здесь начинается рассказ Монаха

Люцифер

Трагедии начну я с Люцифера,

Хоть не был он одним из смертных чад.

Средь ангелов другого нет примера

Столь жалкой гибели. За грех был снят

Он с высоты своей и ввергнут в ад.

О Люцифер, светлейший ангел! Ныне

Ты – сатана; тебе пути назад

Заказаны к господней благостыне.

Адам

А вот Адам, что создан дланью божьей

Вблизи Дамаска был, а не зачат

От мужа женщиной на грязном ложе.

Без древа одного весь райский сад

Ему принадлежал, – он был богат,

Как из людей никто во всей вселенной.

Но, провинившись перед богом, в ад

Он послан был сквозь муки жизни бренной.

Олоферн

Военачальника тогдашний свет

Не знал удачливей, смелей, грознее,

Чем Олоферн. В теченье многих лет

Крушил народы он, и все, бледнея,

Внимали имя этого злодея,

Судьба ему давала торжество,

Он был обласкан, зацелован ею, -

И вдруг слетела голова его.

Не только достоянье и свободу

Он отнимал у всех, палач и вор;

Он каждому повелевал народу

Считать, что бог – Навуходоносор.

Все области на этот шли позор,

Забыв о вере, ужасом томимы;

Лишь Ветилуя, [127] та дала отпор,

Приняв совет жреца Элиакима.


Послушайте, как кончил век злодей.

Напившись допьяна, средь ночи темной

В палатке он покоился своей.

Но, несмотря на рост его огромный,

Рука Юдифи, горожанки скромной,

С плеч голову его отсекла прочь;

И с головой в руках, тропой укромной,

Юдифь к своим вернулась в ту же ночь.

Крез [128]

Лидийским царством правил Крез богатый;

Был мощью даже Киру страшен он,

Но, наконец, в полон врагами взятый,

Был на костер спесивец возведен.

Вдруг полил дождь, гася со всех сторон

Огонь костра, и царь спасен был роком,

Но был ему конец определен:

В петле повиснуть на столбе высоком.


Когда он спасся, тотчас же в поход

Он вновь отправился в том убежденье,

Что рядом с ним Фортуна в бой пойдет,

Которой он спасен был от сожженья;

Считал он невозможным пораженье, -

Недаром ведь ему приснился сон,

Питавший гордость в нем и самомненье.

Он всей душой был к мести устремлен.


Ему приснилось, что в листве древесной

Ему Юпитер моет плечи, грудь

И полотенце с высоты небесной

Бог Феб спешит, склонившись, протянуть.

Крез, сновиденья не поняв ничуть,

Спросил у дочери своей ученой,

В чем вещего его виденья суть,

И услыхал ответ определенный:


«На виселице ты свой кончишь век, -

В том сомневаться было бы напрасно.

Юпитер означает дождь и снег,

Феб с полотенцем – солнца жар ужасный!…

Им предстоит твой труп томить всечасно,

Чтоб то он высыхал, то снова мок».

Так дочь Фания рассказала ясно,

Какой удел отцу готовит рок.


И был повешен Крез, тиран спесивый,

Ему престол роскошный не помог.

Где б для трагедии была пожива,

Для плача где б она нашла предлог,

Когда б земные царства грозный рок

Не рушил что ни день рукой могучей?

К уверенным в своей звезде он строг,

От них свой лик скрывает он за тучей.

Педро Жестокий [129]

Ты, Педро, лучший цвет испанской славы,

Был милостями рока так богат!

Те, что теперь тебя жалеют, – правы.

Тебя из края выгнал кровный брат,

Потом, подвергнув злейшей из осад,

К себе в палатку заманил обманом

И заколол своей рукою, кат,

Чтоб завладеть добром твоим и саном.


На сук багровый пойманный орел, [130]

Чернеющий на белоснежном поле, -

Вот кто владыку к гибели привел.

«Гнездовье зла» [131] в его повинно доле.

Не Карла Оливер, умом и волей

Примерный муж, а Оливер другой,

Что с подлым Ганелоном сходен боле,

Бретонский Оливер всему виной.

Петро Кипрский [132]

О славный Петро, Кипра властелин,

Под чьим мечом Александрия пала!

Тем, что сразил ты столько сарацин,

Ты приобрел завистников немало.

За доблесть ратную твои ж вассалы

Сон утренний прервали твой навек.

Изменчив рок, и может от кинжала

Счастливейший погибнуть человек.

Варнава Висконти [133]

Милана славный государь, Варнава

Висконти, бог разгула без препон

И бич страны! Кончиною кровавой

Твой бег к вершине власти завершен.

Двойным сородичем (тебе ведь он

Был и племянником и зятем вместе)

В узилище ты тайно умерщвлен, -

Как и зачем, не знаю я, по чести.

Уголино [134]

Рассказ о бедном графе Уголино

У каждого исторгнет плач и стон, -

Так жалостна была его кончина;

Он был близ Пизы в башню заключен

С тремя детьми, – год пятый завершен

Был лишь недавно старшим из малюток.

Как птица в клетке, в башне без окон

Они томились. Их удел был жуток.


Епископ Роджер злобной клеветой

Достиг того, что, в башню заточенный,

Несчастный граф там век окончить свой

Был обречен толпою возмущенной.

И дни его текли в тоске бездонной

Средь мрачных стен, как я уже сказал…

Заплесневелый хлеб с водой зловонной

В обед злосчастный узник получал.


И вот однажды, в час, когда обычно

Ему обед тюремщик приносил,

У двери звук раздался непривычный:

Тюремщик наглухо ее забил.

Граф понял все и в ужасе застыл.

«Голодной смерти призрак перед нами, -

Подумал он, – сколь жребий мой постыл!»

И залился обильными слезами.


Тут младший сын, трехлетний мальчуган,

Спросил отца: «Что плачешь ты? Скорее

Обед бы нам тюремщиком был дан!

От голода, смотри, я коченею;

Дай мне лепешку, и засну я с нею.

О, если бы навек уснуть я мог,

Чтоб голода не знать! Всего милее

Мне хлеба, хоть бы черствого, кусок».


Так он томился день-другой, стеная,

Потом на грудь отцовскую прилег.

Сказал: «Прощай, отец, я умираю!»

И дух свой испустил чрез краткий срок.

Граф это зрелище стерпеть не мог;

В отчаянье себе кусая руки,

Он закричал: «Тебя, проклятый рок,

Виню за все мои страстные муки».


А дети, думая, что он себе

Кусает руки, голодом нудимый,

Воскликнули: «Мы плоть свою тебе

Отдать готовы, наш отец родимый, -

О, если б накормить тебя могли мы!»

Их слушая, он плакал без конца,

А через день, в тоске невыразимой,

Они скончались на руках отца.


Сам Уголино тоже там скончался,

Навек покинув этот бренный свет,

Где некогда он славой красовался, -

Подробностей в трагедии сей нет;

Всем любознательным даю совет

К поэме обратиться бесподобной,

В которой Дант, Италии поэт,

Все это рассказал весьма подробно. [135]

Здесь Рыцарь и Трактирщик преры вают рассказ монаха
Загрузка...