Кентерберийские рассказы

Здесь начинается рассказ Эконома о вороне

Жил Феб когда-то на земле средь нас,

Об этом в книгах старых есть рассказ.

Он был красавец рыцарь, весельчак.

Его стрелы боялся злобный враг.

Убил Питона он, когда тот змеи

На солнце выполз из норы своей.

И много подвигов и славных дел

Он луком страшным совершить успел.

Умел играть на лютне он, на лире,

И голоса во всем подлунном мире

Такого звонкого не услыхать.

Вот Амфион, царь Фивский, ограждать

Умел свой город сладкогласным пеньем,

Но Феб пел лучше, звонче, без сомненья,

И был к тому же строен он, пригож.

Нет в мире никого, кто с ним бы схож

По вежеству и красоте считался,

А в благородстве с ним бы не сравнялся

Славнейший рыцарь всех времен и стран.

И в знак того, что змей им был попран,

Носил в руке он лук свой смертоносный,

Благоуханный, словно ладан росный.

Так вот держал тот Феб ворону в доме,

И в самой лучшей Фебовой хороме

Стояла клетка. В ней же много лет

Ворона та жила. Таких уж нет.

Вся белоснежна, словно лебедь белый,

Она не хуже соловъя свистела

И щелкала, а Феб ее любил,

По-человечьи говорить учил,

Как говорят иной раз и сороки.

И уж не знаю я, в какие сроки,

Но научилась птица говорить

И речь людей могла передразнить.

Еще жила жена у Феба в доме.

Все в той же самой расписной хороме.

Любил ее супруг и баловал

И сутки круглые ей угождал,

Но только, если правду вам сказать,

Затеял он супругу ревновать.

Держал ее, бедняжку, под замком

И никогда гостей не звал он в дом,

Страшась, что ими может быть обманут.

Хоть ревновать мужья не перестанут,

Но им скажу: друзья, напрасный труд.

Вас все равно супруги проведут,

Как бы ни заперли вы клетку прочно.

Когда в делах и мыслях непорочна

Жена, зачем ее вам запирать?

Развратницу ж не тщитесь охранять,

Всегда найдется для нее лазейка.

А там поди-ка укори, посмей-ка.

Чем жен стеречь… да лучше прямо в ад!

Вам это все преданья подтвердят.

Но я вернусь к тому, с чего я начал.

Достойный Феб, о том весь свет судачил,

Любил без памяти свою жену.

Из всех страстей он знал лишь страсть одну -

Ей угождать до самой до могилы.

И не жалел своей мужской он силы,

Лишь бы с супругою в приятстве жить

И навсегда единственным пребыть.

Но ничего снискать не удается,

Когда природа в чем-нибудь упрется.

К упрямству склонна вся живая тварь

Теперь не меньше, чем когда-то встарь.

Из коршуна не сделаешь наседку.

Возьмите птицу и заприте в клетку,

Ее кормите золотым пшеном,

Поите не водой, а хоть вином

И содержите в чистоте и холе -

Но захиреет пленница в неволе.

Стократ дороже клетки золотой

Простор полей или шатер лесной,

Где в скудости, в опасности и в страхе

Жить доводилось этой бедной птахе,

Где в пищу ей лишь червяки, да гады,

Да нечисть всякая. А птицы рады,

Когда из клетки могут упорхнуть,

Опять свободно крыльями взмахнуть.

Возьмите кошку, молоком поите

Иль мясом, рыбой вы ее кормите,

А под вечер укладывайте спать

С собою рядом в теплую кровать -

Но пусть услышит мышь она в норе

Или увидит птицу на дворе,

Вмиг позабудет сливки, молоко,

Глаза свои раскроет широко

И на охоту тотчас побежит,

Такой у ней к охоте аппетит.

Коль угнездилась от природы страсть,

Ее ничем непобедима власть.

А то еще смотрите: вот волчица,

Когда придет пора совокупиться,

Своею похотью ослеплена,

Самца такого выберет она,

Что, поглядеть, нет хуже, – и довольна.

Но, кажется, примеров уж довольно.

Я о мужчинах только говорю,

А к женщинам почтением горю.

А вот мужчины, верно, похотливы,

Непритязательны, нетерпеливы,

Готов мужчина похоть утолить,

Хотя б жену пришлося оскорбить

Уж самым выбором подруги низкой,

Которую он сам не пустит близко

К жене красивой, ласковой и верной.

Ах, плоть сильна, и только пламень серный

Искоренит в нас любострастья грех.

Да, новизна так привлекает всех,

Что в добродетели и постоянстве,

Как в повседневном тягостном убранстве,

Никто из нас не может долго жить.

И нечего об этом говорить.

Был Феб, измены не подозревая

И от жены беды себе не чая,

Обманут легкомысленной женой.

Всю страсть свою, весь пыл любовный свой,

Не устрашась и не стыдясь нимало,

Она другому втайне отдавала, -

Он с Фебом рядом так же стать достоин,

Как живодер с вонючих скотобоен.

Себе получше выбрать не могла:

Но от худого только больше зла.

Феб надолго однажды отлучился,

И вмиг с женою хахаль очутился.

Неблагозвучно, подло это слово -

Сказал его я, не желая злого.

Платон-мудрец так написал однажды:

«Со словом в лад верши поступок каждый».

И если точным словом говорить,

То слово с делом так должны дружить,

Чтоб не было меж ними расхожденья.

Я грубый человек, и, к сожаленью,

Я грубо говорю. Но в самом деле, -

Когда миледи согрешит в постели,

Меж ней и девкой разница в одном:

Ее любовника зовут «дружком»,

Когда прознают, самое же «милой»,

А девка с хахалем сойдут в могилу

Позоримы прозванием своим.

Не лучше ль словом грубым и одним

Равно обеих грешниц называть

И в слове том поступок их сравнять?

Так точно и короны узурпатор,

Тиран воинственный иль император

С разбойником, как брат родимый, схож,

Ведь нрав у них по существу все то ж.

Раз Александр от мудреца услышал,

Что если, мол, тиран всех прочих выше

И может он законом пренебречь

И целый город для забавы сжечь

Или стереть с лица земли народец, -

Тогда он, значит, вождь и полководец;

Лишь от разбойника поменьше зла, [269] -

Ведь шайка у разбойника мала, -

Но Каина на нем лежит печать:

Он для людей – отверженец и тать.

Мне книжная ученость не пристала,

Я не хочу, чтоб речь моя блистала

Цитатами, вернусь скорее вспять,

Чтоб попросту рассказ мой продолжать.

Ну, Фебова жена дружка позвала

И долго страсть в постели утоляла.

Ворона в клетке видела все это

И, Фебу верная, была задета.

Он изумлен был песенкой такой:

Она закаркала: «У-крал! У-крал! У-крал!»

«Я от тебя такого не слыхал, -

Феб удивился. – Ты ж умела петь.

Так отчего ж ты стала так хрипеть?

Ведь прежде ты певала так приятно.

Что значит этот возглас троекратный?»

И Фебу тут ворона так сказала:

«Не зря я столь зловеще распевала.

О Феб! Твоей не ценят красоты,

Учтивости, душевной чистоты,

Твоих забот и твоего таланта,

Того, что ты бесценней адаманта.

Мерзавец низкий честь твою украл

И в грязь ее кощунственно втоптал.

Он, этот червь в сравнении с тобою,

Бесчестил ложе здесь с твоей женою».

Чего ж вам больше? Фебу все сказала

И грубыми словами описала

Все в точности, как совершалось зло

И от кого оно произошло.

И отшатнулся Феб, и помертвел он,

И боль ужасная пронзила тело,

И в приступе невыразимых мук

Он взял стрелу, согнул могучий лук

И наповал жену свою убил,

Которую без памяти любил.

Так сделал он. Ну, что еще сказать?

Червь сожалений стал его глодать,

Кифару, лютню, арфу, псалтирьон [270]

Разбив, свой лук сломал и стрелы он.

Потом, к своей вороне обратись,

Сказал с презрением: «Послушай, мразь,

В твоих речах змеиный яд разлит.

Убита не жена, а я убит.

Увы! Что сделал я? И нет возврата.

За тяжкий грех тягчайшая расплата.

Подруга верная тяжелых дней,

Жена моя, жемчужина ночей,

Что мне всегда так сладостно светила, -

Не может быть, чтоб ты мне изменила!

Теперь лежишь, бескровна, холодна,

Злосчастная, невинная жена.

Рука проклятая, как ты решилась?

Как мысль в мозгу змеею угнездилась?

Поспешный гнев, разящий наповал!

О, подозрений горестных фиал!

Едва его доверчиво испил я,

Как существо чистейшее убил я.

Где был рассудок и сужденье где?

Когда клевещет мстительный злодей,

Возможно ль без улики непреложной

Вине поверить явно невозможной?

Да не разит виновного стрела,

Коль не докажут достоверность зла.

И зло великое ты совершаешь,

Когда с возмездием столь поспешаешь,

Как я, злосчастный, ныне поспешил.

Слепящий гнев, скольких он погубил.

Увы! Что жизнь теперь мне? Умираю!»

И, обратись к вороне: «Знаю, знаю,

Чем наказать тебя за клевету,

Была бела ты, как жасмин в цвету,

И пела ты всех соловьев звончей,

И речь твоя журчала, как ручей.

Отныне ты всего навек лишилась:

В последний раз в словах твоих струилась

Отрава, коей корень сатана.

Как сажа, будешь ты теперь черна,

Нахохлившись, людское сердце хмуря,

Ты каркать будешь, если дождь иль буря

Приблизится. Ты и твое потомство

Поплатитесь навек за вероломство».

И он схватил завистливую птицу,

Вмиг перья ощипал, и, как черницу,

Он в рясу черную ее одел,

И отнял речи дар, и повелел,

Чтобы не пела никогда отныне,

Кичась пред птицами в своей гордыне.

И вышвырнул ревнивицу за дверь,

Чтоб презирал ворону всякий зверь,

Как верную служанку сатаны.

Вот почему вороны все черны.

Друзья мои. Из этого примера

Вы видите: во всем потребна мера,

И будьте осмотрительны в словах.

Не говорите мужу о грехах

Его жены, хотя б вы их и знали,

Чтоб ненавидеть вас мужья не стали.

Царь Соломон, как говорит преданье,

Оставил нам в наследство назиданье -

Язык держать покрепче под замком,

Но я уже вам говорил о том,

Что книжной мудростью не мне блистать.

Меня когда-то поучала мать:

«Мой сын, вороны ты не позабудь

И берегись, чтоб словом как-нибудь

Друзей не подвести, а там, как знать,

Болтливостью их всех не разогнать.

Язык болтливый – это бес, злой враг,

И пусть его искореняет всяк.

Мой сын! Господь, во благости своей,

Язык огородил у всех людей

Забором плотным из зубов и губ,

Чтоб человек, как бы он ни был глуп,

Пред тем, как говорить, мог поразмыслить

И беды всевозможные исчислить,

Которые болтливость навлекла.

Но не приносит ни беды, ни зла

Речь осмотрительная и скупая.

Запомни, сын мой, в жизнь свою вступая:

Обуздывай язык, пускай узда

Его не держит только лишь тогда,

Когда ты господа поешь и славишь.

И если хоть во что-нибудь ты ставишь

Советы матери – будь скуп в словах

И то ж воспитывай в своих сынах,

Во всем потомстве, коль оно послушно.

Когда немного слов для дела нужно,

Губительно без устали болтать».

Еще сказала мне тогда же мать:

«Многоглаголанье – источник зла.

Один пример привесть бы я могла:

Топор, он долго сучья отсекает,

Потом, хвать, руку напрочь отрубает,

И падает рука к твоим ногам.

Язык так разрубает пополам

И дружбу многолетнюю, и узы,

Связующие давние союзы.

Клеветники все богу неугодны.

Про это говорит и глас народный,

И Соломон, и древности мудрец -

Сенека, и любой святой отец.

Прочтите хоть псалмы царя Давида.

Коль слышал что, не подавай ты вида,

Что разобрал, а если при тебе

Предался кто-нибудь лихой божбе,

Речам опасным, – притворись глухим.

Сказал народ фламандский и я с ним:

«Где мало слов, там мир и больше склада».

Коль ты смолчал, бояться слов не надо,

Которые ты мог не так сказать.

А кто сболтнул – тому уж не поймать

Спорхнувшей мысли. Коль сказал ты слово,

То, что сказал, – сказал. Словечка злого,

Хотя б оно и стало ненавистно,

Нельзя исправить. Помни днесь и присно,

Что при враге не надобно болтать.

Ты раб того, кто сможет передать

Слова твои. Будь в жизни незаметен,

Страшись всегда и новостей и сплетен.

Равно – правдивы ли они иль ложны;

Запомни, в этом ошибиться можно.

Скуп на слова и с равными ты будь

И с высшими. Вороны не забудь.