КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева

Введение

Раньше ли, позже каждый автор получает дар предвидения, правда, ненадолго. Очередь Кристофера Эндрю пришла в октябре 1985 года, с выходом его книги «Секретные службы: создание британской разведки». Работая над книгой, он постепенно разубеждался в весьма распространенном представлении, навеянном сенсационными сообщениями о завербованных советской разведкой шпионах из Кембриджа (где, кстати, Эндрю преподает) о том, что западные разведчики то и дело переходят на сторону противника, а в КГБ работают лишь люди, бесконечно преданные идее и делу. Эндрю полагал, что путь Олега Пеньковского, сотрудника Главного разведывательного управления (военная разведка), работавшего на англо-американские службы и сыгравшего ключевую роль в Карибском кризисе 1962 года, был пройден и другими. Во время очередного озарения, что с ним очень редко случается, по словам семьи, Эндрю в первом издании «Секретных служб» пророчествовал: «Не стоит предполагать, что других пеньковских так и не появилось просто потому, что о них не писали в газетах.» За считанные дни до выхода книги в прессе появились сообщения еще об одном пеньковском из КГБ, да почище первого. Звали его Олег Гордиевский.

За несколько месяцев до своего бегства из России, а случилось это летом 1985 года, Гордиевский был назначен резидентом КГБ в Лондоне. На Британскую секретную разведывательную службу (известную также как МИ6) он начал работать в 1974 году, будучи сотрудником КГБ. Летом 1986 года Гордиевский прочитал «Секретные службы» и связался с Эндрю. Последующие беседы, которые шли на протяжении целого года, выявили весьма сходные оценки двух специалистов деятельности КГБ со времени его основания как ЧК (всего через полтора месяца после Октябрьской революции) и до наших дней.

Периодические приступы шпиономании в КГБ и навязчивая идея о плетущихся заговорах — реальных и мнимых — стали главным предметом исследовательской работы Эндрю. Гордиевский испытал все прелести таких приступов на собственной шкуре. Самый драматичный период его службы в КГБ наступил в начале 1980-х гг., когда Кремль серьезно встревожился по поводу несуществующего плана первого ядерного удара со стороны Запада. Гордиевский принимал самое непосредственное участие в этой крупнейшей международной операции за всю историю советской разведки, под кодовым названием РЯН, проводимой совместно КГБ и ГРУ, что само по себе было удивительным. Целью этой операции было разоблачение ядерного заговора стран Запада. Проводилась она весьма нетрадиционными, если не сказать странноватыми, методами, как, например, наблюдением за динамикой запасов донорской крови в Великобритании, количеством скота, привозимого на бойни, и периодичностью встреч Маргарет Тэтчер с английской королевой.

Главным препятствием для изучения операций КГБ за рубежом была полная недоступность материалов его управления внешней разведки или, официально, Первого главного управления (ПГУ), даже в последние годы. И лишь доступ Гордиевского ко многим из этих материалов за двадцать три года службы в КГБ позволил заполнить неминуемые для других авторов пробелы в этой области. На самой первой их встрече Эндрю с радостью узнал, что Гордиевского давно интересует история и текущая деятельность КГБ. В 1980 году Гордиевскому было поручено составление совершенно секретной истории ПГУ и его операций в Великобритании, Ирландии, скандинавских странах и австралийско-азиатском регионе. Начав работу, Гордиевский быстро понял, что копаться в документах ему гораздо интереснее, чем писать. Увы, даже в истории КГБ, предназначенной для служебного пользования с жирным грифом секретности, о многом написать было невозможно по политическим мотивам. К счастью, эти ограничения не относятся к настоящей книге, над которой Эндрю и Гордиевский начали работать летом 1987 года. Пожалуй, сотрудникам КГБ она покажется намного откровенней, да и информативней, чем их собственная секретная история, спрятанная в сейфах.

Хотя писал книгу Эндрю, она — плод работы обоих авторов и содержит выводы, сделанные после многочасовых дискуссий. В книге использованы секретные архивы КГБ, другие материалы, которые авторы раскопали во многих и многих библиотеках и архивах Запада, и личный богатый опыт Гордиевского, приобретенный за время работы в ПГУ и загранрезидентурах КГБ.

После года учебы в 1962—1963 гг., Гордиевский девять лет проработал в Центре, то есть штаб-квартире КГБ в Москве (1963—1965 и 1970—1972 гг.), и резидентуре в Копенгагене (1966—1970), где он работал с нелегалами, то есть агентами КГБ, живущими под чужим именем и без дипломатического иммунитета. На протяжении последующих тринадцати лет Гордиевский работал в политической разведке (ПР) в Копенгагене (1973—1978), в Центре (1978—1982) и в Лондоне (1982—1985).

Поворотный момент в эволюции взглядов Гордиевского наступил летом 1968 года, когда силы Варшавского Договора вторглись в Чехословакию и гусеницы танков прошлись по цветам свободы, распустившимся «Пражской весной». Тогда его посетили те же мысли, которые позже, в 1989 году, вихрем пронеслись по странам Восточной Европы: однопартийное коммунистическое государство неизбежно скатывается к нетерпимости, бесчеловечности и попранию свобод. Как и все диссиденты брежневского периода, Гордиевский мучился выбором форм борьбы за демократию с политической системой, которая с такой ловкостью и сноровкой научилась бороться со своими оппонентами. Ко времени своего второго назначения в Копенгаген, Гордиевский решил, что лучшим способом борьбы для офицера КГБ станет работа на Запад. Он начал искать контакты, и после длительного периода взаимного прощупывания в конце 1974 года стал активно сотрудничать с СИС.

В ходе своей работы на английскую разведку он старался как можно подробнее знакомиться с материалами ПГУ, даже идя на риск. Его тщательное изучение боевого порядка КГБ дало возможность составить беспрецедентный список резидентов КГБ в столицах крупных стран Запада, который помещен в приложении к этой книге. В ходе работы у него было много бесед с крупными чинами КГБ, высокопоставленными дипломатами и партийными работниками. Удивительно, говорил Гордиевский, как много можно узнать, просто сидя в кабинетах крупных аппаратчиков. У каждого из них стол был уставлен плотными рядами телефонов. Их количеств? указывало на высоту положения их владельца. В начале 1980-х годов Гордиевский регулярно бывал в кабинете заместителя начальника ПГУ, отвечавшего за европейские операции, Виктора Федоровича Грушко. Для десятиминутного доклада Гордиевскому приходилось иногда по часу просиживать в его кабинете, дожидаясь, пока важная персона не решит насущные проблемы дня, зажав в руках сразу несколько телефонных трубок.

Партийным чиновником самого высокого ранга, которого Гордиевский информировал по текущим вопросам, был Михаил Сергеевич Горбачев. За три месяца до своего избрания на пост Генерального секретаря ЦК КПСС, в декабре 1984 года, Горбачев впервые совершил визит в Великобританию. В течение всего визита ему ежедневно представляли по три-четыре разведсводки, большинство из которых готовил Гордиевский. Горбачев тогда изложил свои взгляды на некоторые приоритеты будущей работы, которые имели непосредственное отношение к деятельности советского посольства и резидентуры КГБ в Лондоне. Должно быть, позже он задумывался над иронией судьбы — ведь он получал консультации на своих первых в жизни международных переговорах от разведчика, работающего на СИС.

Еще до начала своего сотрудничества и Эндрю, и Гордиевский весьма интересовались историей с советскими агентами из Кембриджа. Кембриджский университет, в котором преподает Эндрю, пользуется уникальной, хотя и сомнительной честью главного поставщика человеческого материала как для Британской секретной службы, так и для ее главного оппонента — КГБ. Все же, несмотря на впечатление, создавшееся от газетных публикаций, СИС завербовала побольше выпускников Кембриджа, чем КГБ.

После выхода на экраны в 1960 году популярного фильма «Великолепная семерка» главные агенты КГБ из Кембриджа получили в Центре прозвище «великолепная пятерка». Их портреты, вместе с фотографиями ведущих их офицеров, украшают мемориальную комнату ПГУ. С особым интересом Гордиевский следил за карьерой самого известного из «великолепной пятерки» — Кима Филби, который очутился в Москве в январе 1963 года.

Спустя десять лет Гордиевский купил в Копенгагене книгу Патрика Сила и Морин Мак-Конвил «Филби: долгий путь в Москву» и прислал ее Филби через друга из Центра, Альберта Ивановича Козлова. Филби книгу прочел и вернул Гордиевскому с собственноручной надписью на форзаце:

Взгляды Гордиевского на Филби сильно отличались от того славного образа, который КГБ настойчиво насаждал в печати. Приехав в 1977 году в отпуск в Москву, Гордиевский прослушал первое публичное выступление Филби в Центре перед аудиторией человек в триста. Филби говорил по-английски и начал свою речь так: «Этот год особенный. Мы не только отмечаем шестидесятую годовщину Великой Октябрьской революции, но и пятидесятую годовщину Советской федерации футбола.» В ответ раздались два взрыва смеха, сначала от тех, кто понимал по-английски, а потом от остальных, слушавших перевод. Разоружив таким образом аудиторию, Филби принялся за тонкую, но очень язвительную критику КГБ, который нечутко обошелся с ним в Москве, где он находился уже 14 лет. «За годы работы мне приходилось бывать в штаб-квартирах нескольких крупнейших разведок мира. И вот, после четырнадцати лет пребывания в Москве, я наконец сегодня посетил и вашу.»

Во время своих эпизодических встреч с западными журналистами Филби изредка сетовал на КГБ за невнимание к его способностям, но никогда по-настоящему не раскрывал того, как больно его это пренебрежение ранит. Напротив, ему хотелось создать впечатление, что он крупная фигура в КГБ и имеет солидное звание. За несколько месяцев до смерти, в своем последнем интервью Филлипу Найтли, он подтвердил слух о том, что ко времени своего приезда в Москву он уже имел звание полковника. Однако когда Найтли чуть позже спросил его, дослужился ли он с тех пор до генерала, Филби дал уклончивый ответ. «Строго говоря, — сказал он, — в КГБ военных званий нет, но я пользуюсь генеральскими привилегиями.» Филби прекрасно знал, что военные звания в КГБ есть (Гордиевский, к примеру, был полковником к моменту своего побега), да и генералов там тоже хватает. Но к глубокому своему огорчению, и до конца жизни Филби не поднялся выше ранга «агента», хотя и был вполне обеспечен. Когда в январе 1963 года он появился в Москве, то был уверен, что получит высокое назначение в Центре, но скоро с горечью убедился, что, несмотря ни на какие заслуги, западным агентам никогда не присваивали офицерского звания КГБ. Как и Филби, все они оставались просто агентами. Так что до самой смерти, которая наступила в 1988 году, званием Филби оставалось лишь его кодовое имя — агент Том.

Слишком поздно Филби понял, что КГБ никогда до конца не доверяет западным агентам. Когда он приехал в Москву, то его близкий друг Гай Берджесс, на чью эксцентричную личную жизнь так досадовал и КГБ и, чуть раньше, британский МИД, совсем спился. Несмотря на свои настойчивые просьбы, Филби так и не разрешили повидаться с другом при жизни. Берджесс умер в августе 1963 года. Берджесс завещал Филби свою библиотеку, зимние пальто, кое-какую мебель да две тысячи фунтов. За самим Филби очень внимательно приглядывали во время его поездок в соцстраны. Когда он собрался на Кубу, то его отправили морем специально для того, чтобы исключить малейшую возможность побега через транзитный зал в аэропорту. В первые годы своего пребывания в Москве Филби удавалось забыть о разочаровании в череде постоянных допросов, подробных описаний каждого работника британской разведслужбы, с которыми Филби общался, или любой операции, с которой тот соприкасался, хотя бы косвенно. Все это накладывалось на постоянную текучку. Кроме того, Филби предложили помочь в написании мемуаров лучшего из советских нелегалов в послевоенной Великобритании, Конона Молодыя (он же Гордон Лонсдейл), вышедших на Западе в 1965 году, и подготовить собственные пропагандистские мемуары, которые после долгих раздумий Центр все же решился опубликовать в 1969 году. Чтобы хоть как-то утешить Филби за отсутствие звездочек на погонах, ему россыпью отвалили разных значков и наград от спецслужб стран советского блока, начав с ордена Ленина в 1965 году. Как он потом похвастался Найтли, это соответствовало присвоению рыцарства в советском варианте. «Конечно, и рыцарства бывают разные, но орден Ленина соответствует одному из лучших,» — заметил Филби.

Все же, когда период его допросов и интервью подошел к концу в 1967 году, Филби впал в глубокую депрессию, считая, что КГБ не оценил его колоссального потенциала и способностей. С личной жизнью у него тоже не ладилось. Приехав в Москву, он завязал дружбу с Дональдом Маклином, которого после Кембриджа видел всего пару раз и раньше почти не знал. Дружба эта кончилась в 1965 году, когда Филби оставила третья жена, а ее место заняла Мелинда Маклин. Все же через год и эта семейная лодка дала сильную течь. У Филби начались запои, во время которых он шатался по всей России и полностью терял представление о времени и пространстве. В отличие от Маклина, который пьянством загнал себя в могилу (хотя и не так быстро, как Берджесс), Филби спасла от неизбежного конца Руфа, «женщина, которую я ждал всю жизнь». Они поженились в 1971 году.

Контакты с Филби лишь убедили Гордиевского в принятом решении работать на Запад. Филби тщетно пытался убедить самого себя, что, глядя из окон своей московской квартиры, он может разглядеть прочный фундамент будущего, краешек которого он увидал в Кембридже, как он позже писал в своих мемуарах. Для Гордиевского же, напротив, пропасть между мифом о справедливом советском общественном устройстве, который так вдохновил выпускника Кембриджа Филби, и мрачной застойной реальностью брежневской России перейти было невозможно. Да и сам Филби иногда ощущал глубину этой пропасти. Когда он метал стрелы в советскую систему, офицеры КГБ обычно отвечали: «Ну а я-то тут при чем?», чем вызывали взрыв негодования. «Не при чем? Каждый советский человек при чем! Вы все тут при чем!» — кипятился Филби.

Хотя Центр и стремился к рекламе карьеры Филби на Западе, он неодобрительно отнесся к разглашению в 1979 году имени четвертого члена «великолепной пятерки» — Энтони Бланта. В восьмидесятые годы КГБ с большой опаской следил за шумной охотой на пятого члена группы по целой веренице ложных следов. Целые стопки бестселлеров повествовали о вымышленных и истинных советских агентах. Жертвами ложного обвинения в шпионаже стали Фрэнк Берч, Сефтон Делмер, Эндрю Гау, сэр Роджер Холлис, Гай Лидделл, Грэм Митчелл и Артур Пигу — все они к тому времени скончались. Обвинения коснулись и сэра Рудольфа Пейерлса, который, как думали, тоже скончался. Однако он был жив и достаточно бодр, чтобы подать в суд и выиграть дело о клевете. Не обошли вниманием и лорда Ротшильда, но прямых обвинений против него не выдвигали, опасаясь еще одного судебного дела. Так и умер он в 1990 году, пав жертвой колких намеков и сплетен. Д-р Уилфред Манн в суд на клеветников не подал, но ему пришлось опубликовать убедительное объяснение, чтобы смыть с себя пятно подозрения. К концу 80-х гг. охота на пятого члена группы стала напоминать тщетные поиски чаши Грааля Монти Питоном.

Если бы КГБ не был так привержен своей теории заговоров, он, может быть, с радостью наблюдал бы сумятицу, которую вызвала газетная кампания по поискам пятого члена «пятерки», и тот ущерб, который она нанесла репутации МИ5. Увы, службу безопасности Великобритании быстро окрестили заграничным филиалом КГБ. В самом же КГБ шумихе не радовались и считали ее каким-то дьявольским планом британской разведки. В 1981 году Гордиевский только перешел в Британский сектор Третьего отдела, когда на страницах английской прессы замелькали аршинные заголовки о разоблачении Чэпмэном Пинчером «пятого». Это был не кто иной, утверждал Пинчер, как сэр Роджер Холлис, генеральный директор МИ5 с 1956 по 1965 год.

К тому времени Гордиевский уже знал настоящего пятого члена группы, покопавшись в материалах для официальной истории ПГУ 1980 года. Тем не менее после обвинения в шпионаже Холлиса он много часов беседовал о нем с Иваном Александровичем Шишкиным, начальником факультета № 2 (контрразведка) в учебном центре ПГУ института им. Андропова. Шишкин был одним из лучших специалистов по Великобритании в ПГУ, служил в Лондоне заместителем резидента и там же руководил линией КР (контрразведка) с 1966 по 1970 г.

Шишкин упорно утверждал, что в обвинениях против Холлиса нет ни слова правды. Один из друзей Гордиевского в Центре, начальник сектора в Третьем отделе Альберт Козлов, также занимался делом Холлиса и назвал все обвинения против него чушью. В 1984 году пресса снова вытащила дело Холлиса, когда в телевизионном интервью против него выступил Питер Райт, отставной сотрудник МИ5, помешанный на заговорах, который тремя годами ранее и дал Чэпмэну Пинчеру основной материал для своих заявлений. В то время Гордиевский приехал в Москву в отпуск из Лондона и прочитал телеграмму КГБ о заявлении Райта во время своей встречи с начальником Британского сектора Игорем Викторовичем Титовым, который ранее занимался политической разведкой в Лондоне и был там заместителем резидента, пока год назад его не выставили из Великобритании. «Сущий бред, — сказал тогда Титов. — Но за всем этим кроется какая-то внутренняя интрига.» Дмитрий Андреевич Светанко, консультант и заместитель начальника Третьего отдела ПГУ, сказал то же самое.

По иронии судьбы, интерес британской прессы к советским шпионам, пробравшимся в английскую разведку, достиг своего апогея именно тогда, когда их там не было впервые за пятьдесят лет. Материалы лондонской резидентуры подтверждают, что после ареста Джорджа Блейка в 1961 году у КГБ не было источников ни в МИ5, ни в МИ6. Питеру Райту, наверно, так и не пришло в голову, что правительство так легко отвергло все обвинения против Холлиса потому, что у СИС был свой надежный и информированный источник в КГБ.

Разведывательная карьера Гордиевского достигла своей вершины в 1985 году. К этому времени он работал на СИС уже одиннадцать лет, а репутация его в Центре была как никогда высока. Возглавляя линию ПР и будучи заместителем начальника лондонской резидентуры с 1983 года, он регулярно отправлял в Москву сводки по политическим вопросам и неизменно получал благожелательные отзывы. Его консультации Горбачеву во время декабрьского визита 1984 года упрочили его положение в Лондоне. В январе 1985 года Гордиевского вызвали в Центр и сообщили о назначении его лондонским резидентом. К своим обязанностям Гордиевский должен был приступить в мае, когда бывший тогда резидентом Леонид Ефремович Никитенко возвратится в Москву. В этот приезд Гордиевского ознакомили с личным шифром резидента для совершенно секретной связи с Москвой.

17 мая 1985 года, в пятницу, Гордиевскому в Лондон пришла телеграмма с указанием прибыть в Москву для официального утверждения в новой должности. Только уникальные способности и живучесть Гордиевского позволили ему пережить последующие события. Иначе мы бы никогда не держали в руках эту книгу. В самой телеграмме ничего подозрительного не было, правда, уж больно срочно его требовали в Москву. Гордиевскому сообщили о предстоящей встрече с Виктором Михайловичем Чебриковым, председателем КГБ и членом Политбюро, и генералом Владимиром Александровичем Крючковым, который уже много лет возглавлял Первое главное управление. Позже, в 1988 году, Крючков сам возглавил КГБ. Телеграмма произвела сильное впечатление на тогдашнего советского посла в Лондоне, неуправляемого Виктора Ивановича Попова. Сразу забыв их прежние стычки, он расплылся в улыбке и по-отечески стал советовать Гордиевскому, как держать себя на встречах в Москве.

Шестое чувство разведчика подсказывало Гордиевскому, что дело было неладно. Вглядываясь в телеграмму, он почувствовал, что ладони стали липкими и в глазах потемнело. Вскоре после его разговора с Поповым пришла вторая телеграмма, в которой сообщалось о предмете предстоящей беседы с Чебриковым и Крючковым. Гордиевский чувствовал, что в Москве его ждет хитро замаскированная западня. Он пытался убедить себя, что двойная жизнь сделала его подозрительным, а в Москве ничего, кроме лавров, его не ожидает. Профессиональная гордость агента британской службы заставила его подивить в себе подозрения и вернуться в Москву.

18 мая, суббота, был одним из самых суетных дней для Гордиевского за все три года работы в Лондоне. Ему надо было подготовиться к отъезду, составить информационные материалы для Чебрикова и Крючкова и передать пять тысяч фунтов нелегалу. Техник резидентуры изготовил из папье-маше полый кирпич, в который должны были поместиться двести пятьдесят двадцатифунтовых банкнот в целлофановом пакете. Гордиевский положил кирпич в пластиковый пакет и пошел гулять со своими дочерьми, Марией и Анной, поиграть в парке Корамз Филдз, в Блумсбери, неподалеку от известной детской больницы на Грейт Ормонд Стрит. Играя с дочерьми, Гордиевский незаметно обронил кирпич в густую траву между дорожкой и забором на северной стороне парка.

В воскресенье утром, 19 мая, посольский форд «Гранада» забрал Гордиевского из его квартиры на Кенсингтон Хай Стрит в аэропорт Хитроу. Поскольку поездка в Москву предполагалась недолгой, его семья осталась в Лондоне. В московском аэропорту Шереметьево он первый раз отчетливо почуял неладное. Пограничник на паспортном контроле долго листал его зеленый диппаспорт, а затем в присутствии Гордиевского позвонил и доложил о его прибытии. Немного удивило, и то, что его не приехали встречать, хотя, как он позже узнал, машину отправили, но она ждала его у другого терминала. Гордиевский взял такси. В машине уже сидели два человека, как оказалось, западногерманских дипломата, которые возвращались к себе на квартиру. Когда Гордиевский представился им как советский дипломат, немцы страшно заволновались и потребовали везти их прямо в посольство, видимо, опасаясь ловушки. Гордиевский тогда подумал, не посчитает ли наружное наблюдение КГБ у посольства подозрительным его поездку с двумя немцами.

Когда Гордиевский, наконец, добрался до своей квартиры на Ленинском проспекте, 109, он увидел, что ее обыскивали, даже не успев открыть дверь. Он и жена Лейла всегда закрывали дверь на два замка из трех. В этот раз были закрыты все три. «Обычное дело,» — подумал Гордиевский. В техническом отношении специалисты КГБ по обыскам были безупречны, но имели дурную славу людей рассеянных и сильно пьющих. На первый взгляд все в квартире оставалось нетронутым. При более тщательном осмотре, тем не менее, обнаружилась маленькая дырочка от щупа в целлофане запечатанной пачки салфеток в ванной. Гордиевский знал, что в квартире находить было нечего, кроме стопки книг под кроватью. Книги он привез из-за границы. Хотя многие из них, включая почти всего Солженицына, официально считались подрывной литературой, многие советские дипломаты везли их в страну из-за рубежа. Перед тем, как лечь спать, Гордиевский позвонил начальнику Третьего отдела ПГУ Николаю Петровичу Грибину и доложил о приезде. Грибин был немногословен, и тон его показался Гордиевскому прохладным.

На следующее утро, в понедельник, 20 мая, младший офицер КГБ Владимир Чернов, которого за два года до этого английские власти выставили из страны, приехал к Гордиевскому на своей «Ладе», чтобы забрать его в ПГУ, расположенное в Ясенево, недалеко от кольцевой дороги. Там Гордиевского посадили в свободной комнате Третьего отдела. Гордиевский осведомился об обещанной встрече с Чебриковым и Крючковым и услышал в ответ: «Вам сообщат, когда они смогут принять вас.» Целую неделю ничего не происходило. Гордиевский ежедневно сидел на телефоне до восьми вечера, ожидая вызова, но в ответ слышал лишь отговорки. У Крючкова, якобы, очень загруженная неделя и много заседаний в руководстве комитета и ЦК, а Чебриков не может с ним встретиться, пока Гордиевский не переговорит с Крючковым. Так и сидел он, убивая время шлифовкой своих сообщений по Британии да выверяя данные по британской экономике и вооруженным силам.

Грибин уговаривал Гордиевского поехать на выходные с ним и женой на дачу КГБ. Но, к явному неудовольствию Грибина, он отказался, сославшись на то, что должен встретиться с матерью и сестрой. Все выходные прошли за разговорами о семье Гордиевского в Лондоне. Мария ходила в первый класс церковно-приходской школы на Кенсингтон Хай Стрит, и Гордиевский рассказывал матери и сестре, как хорошо она говорит по-английски. Он вспомнил, что однажды дочь, придя из школы, блестяще прочитала «Отче Наш».

Вторая неделя пребывания Гордиевского в Москве была более насыщена событиями. 27 мая около полудня ему в Третий отдел позвонил заместитель начальника ПГУ генерал Грушко и вызвал на важное совещание по новой стратегии проникновения в британские структуры на высшем уровне. На черной «Волге» Грушко они отправились на дачу КГБ в нескольких километрах от здания ПГУ, где их уже ждал накрытый стол. «Как насчет выпить?» — спросил Грушко. Гордиевский поколебался, вспомнив о горбачевской антиалкогольной кампании. Но поскольку Грушко, похоже, был намерен выпить, он согласился. Официант принес бутылку армянского коньяка и наполнил рюмки. К удивлению Гордиевского, Грушко стал расспрашивать его о семье. Не успели они покончить с закусками, к ним присоединились генерал Голубев и полковник Буданов из Управления К (контрразведка), отвечавший за расследование внутренней утечки информации. На столе появилась вторая бутылка коньяка, и из нее наполнили рюмку Гордиевского. Выпив, он сразу почувствовал, что в коньяке был наркотик. «У меня было чувство, что я — это какой-то чужой человек,» — позже вспоминал Гордиевский. Он начал безудержно говорить. Внутренний голос предостерегал его, но самоконтроль был почти утерян. Повернув голову, Гордиевский увидел, что Грушко выходит из комнаты. Голубев и Буданов остались. Посыпались вопросы.

Гордиевского расспрашивали о перебежчиках из КГБ, в частности, о завербованном французами агенте по кличке «Фарвелл» (Прощание), работавшем в Управлении Т (научно-технический шпионаж), и которого двумя годами ранее ликвидировали. Затем вопросы стали более конкретными. «Как вы могли позволить дочери читать „Отче Наш“? — неожиданно спросили его. Гордиевский говорил себе: „Меня накачали, и я это знаю. Мне трудно собраться, но они, значит, прослушивали разговоры с матерью и сестрой. Они поставили в квартире подслушивающие устройства.“ Потом Гордиевского стали расспрашивать о книгах Солженицына и других, которые лежали у него под кроватью. „Как вы могли везти через границу эту антисоветчину?“

Следующая стадия допроса была значительно агрессивнее. Гордиевского прямо обвинили в работе на англичан. Голубев назвал имя английского дипломата и спросил: «Это он вас завербовал, так?» Потом Гордиевского оставили одного. Через некоторое время Голубев вернулся. «Признайся! — потребовал он. — Ты что, не помнишь? Ведь ты только что признался. Признайся снова!» Гордиевский почувствовал, что голова его идет кругом, и как будто издалека услышал свой голос, монотонно бубнивший: «Нет, я не признавался. Не признавался.» Больше он ничего не помнит. На следующее утро Гордиевский проснулся с дикой головной болью в одной из спален дачи.

Двое из обслуживающего персонала, мужчина и женщина, принесли ему кофе. Гордиевский пил чашку за чашкой, но боль не унималась. Вспоминая события вчерашнего дня, он с ужасом подумал: «Все, конец. Не выкарабкаться.» Однако постепенно к нему вернулась слабая надежда. Около половины десятого утра на дачу приехали Голубев и Буданов с таким видом, как будто вчерашний допрос был просто застольной беседой. Вскоре Голубев уехал, но Буданов остался. Хотя Гордиевский помнил Буданова как одного из самых опасных и коварных сотрудников КГБ, его первые вопросы казались довольно безобидными. Когда-то Буданов, похоже, был в Лондоне. «Где в Англии вы бывали?» — спросил он. Гордиевский ответил, что из-за обычных для советских дипломатов ограничений на передвижение за пределами Лондона (а сотрудники КГБ обычно имеют дипломатическую крышу), он в основном бывал на партийных конференциях в Блэкпуле, Брайтоне и Хэрроугейте. «Хэрроугейте? — удивился Буданов. — Никогда не слыхал.» Затем тон его переменился. «Вчера вечером вы вели себя вызывающе и самоуверенно,» — заявил он. Гордиевский извинился. «Вы говорили нам, что мы воссоздаем атмосферу чисток, охоты на ведьм и шпиономании 1937 года. Это не так. Через некоторое время я (вам это докажу. Скоро придет машина, и вы сможете поехать домой.»

Вернувшись домой, Гордиевский позвонил Грушко. «Простите, я не очень хорошо себя чувствую и не смогу быть сегодня на работе,» — начален. Грушко не возражал. «Простите также, если я вчера сказал что-нибудь не так, — продолжил Гордиевский, — но эти двое вели себя довольно странно.» «Напротив, — ответил Грушко. — Очень милые люди.» Фраза прозвучала неуместно и напыщенно, но, как понял Гордиевский, Грушко знал, что их разговор записывался на пленку. Полдня вторника и всю оставшуюся среду Гордиевский отходил дома и, по его словам, «думал, думал, думал». К вечеру среды его подавленность понемногу стала проходить. События последних двух дней и его успешное отражение предъявленных обвинений предполагало, что до вынесения смертного приговора ему могут дать передышку. «А может, — подумал он, — мне и удастся выкарабкаться.» Если б он жил на поколение раньше, его бы просто убрали, а теперь КГБ нужны были доказательства.

В четверг 30 мая Гордиевский вернулся в свой кабинет в Третьем отделе. Вскоре его вызвали в кабинет Грушко. Грушко сидел за столом, а по бокам Голубев и мрачный Грибин, начальник его отдела. Грушко сказал:

— Вчера мы почти весь день говорили о вашем деле с товарищем Крючковым. Вы знаете, что долго обманывали нас. Поэтому ваше пребывание в Великобритании закончено. Ваша семья немедленно вернется в Москву. Однако мы решили, что вы сможете продолжить работу в КГБ, хотя, видимо, и не в Первом главном управлении. Что скажете?

Гордиевскому было ясно, что эта тирада не более чем уловка, рассчитанная на то, что он сам себя угробил. Ему уже вынесли отсроченный смертный приговор, но поскольку допрос на даче не удался, его поставили под наблюдение и дали погулять, надеясь, что он попытается связаться с британской разведкой или выдаст себя как-то иначе. Оглядываясь назад, ясно, что нажим генерала Голубева на такие банальности, как «Отче Наш» и книги под кроватью свидетельствовали о том, что все его дело было построено на косвенных уликах.

Поскольку единственным шансом Гордиевского было выиграть время, он и решил поиграть. Он извинился за то, что на допросе его сморил сон. «Боюсь, — добавил он, — что еда была не очень.» Генерал Голубев, чье чувство юмора даже по меркам КГБ было посредственным, с негодованием стал отстаивать каждый бутерброд. «Вовсе нет, — заявил он, — ветчина была хорошей, и красная икра тоже очень неплоха. И сыр тоже.» Гордиевский не мешал этой хвале бутербродам. «А что касается обвинений, которые мне предъявлены, — продолжил он, — то я просто не понимаю, о чем вы говорите. Но если вы примете решение о прекращении моей работы в ПГУ, я приму ваше решение как офицер и человек.» Позже его последняя фраза, как и защита бутербродов, показалась Гордиевскому довольно комичной прелюдией к отчаянной борьбе за жизнь. Похоже, что генерал Грушко после заявления Гордиевского вздохнул с облегчением, избежав инцидента с открытым признанием или яростным отпирательством по поводу измены в его собственном управлении. «Спасибо, спасибо», — сказал он Гордиевскому и пожал руку. Тем не менее, он приказал Гордиевскому сдать «антисоветчину» из-под кровати в библиотеку ПГУ. Если бы его отдали под суд, то книги бы использовали как улику. Начальник Третьего отдела Грибин, который несколько месяцев назад расхваливал Гордиевского, руки ему не подал. «Не знаю, что и предложить, — сказал он. — Постарайтесь отнестись ко всему по-философски.» После своего побега в Англию Гордиевский хотел было позвонить Грибину и сказать: «Послушал вашего совета. Подошел ко всему по-философски.»

Гордиевский ушел в отпуск до 3 августа. Он рассчитал, что игра в кошки-мышки продлится до конца его отпуска, и провел две горькие и в то же время такие легкие недели июня с Лейлой, Машей и Аней в Москве. Зная о предстоящей разлуке, он весь погрузился в тихую семейную жизнь. 20 июня его семья собиралась поехать на дачу отца Лейлы в Закавказье. Гордиевский так хотел поехать с ними, но чтобы организовать свой побег, ему нужно было время. Поэтому он и согласился поехать в санаторий КГБ в Семеновском, за сто километров к югу от Москвы, где раньше была дальняя дача Сталина. Незадолго до его отъезда бывший коллега Борис Бочаров, живший в одном доме с ним, спросил: «Что там стряслось в Лондоне, старик? Нам пришлось отозвать всех нелегалов. Все операции коту под хвост. Тут прошел слушок, что твой заместитель сбежал.» В их следующую встречу Бочаров вел себя совсем по-другому. Его, видно, уже предупредили.

В санатории КГБ Гордиевский занимался лечебной гимнастикой, читал и обдумывал свой побег. Редко кто из отдыхающих жил в отдельном номере. Случайно, нет ли, соседом Гордиевского был охранник. Наблюдение за ним осуществляли местные сотрудники КГБ, и значительно незамысловатей, чем столичные. Когда бы Гордиевский ни отправлялся на пробежку, он замечал те же самые лица, которые останавливались помочиться в тех же самых кустах или же так же глупо прятались. Одного из таких умников он назвал, за его неистощимый мочевой пузырь, «Инспектор Клузо». В библиотеке санатория Гордиевский изучил все карты и путеводители приграничного региона, которые только мог отыскать, но делал это аккуратно, стоя с книгами у полок, не сидел открыто в читальном зале с такой подозрительной литературой. В абонементе он специально брал книги, не имеющие ни малейшего отношения к его замыслам побега. Последний офицер КГБ, с которым Гордиевский перекинулся парой фраз до отъезда из санатория, спрашивал его, с какой стати Гордиевскому понадобилось читать книгу о русско-турецкой войне 1877—1878 гг. Гордиевский ответил, что заполняет пробелы в образовании. После побега Московский центр будет тщетно изучать этот том, пытаясь найти хоть какой-нибудь след.

Отъезд семьи Гордиевского в Закавказье был неожиданно отложен до 30 июня, и дети смогли на денек приехать к нему. Последний раз он тогда видел Машу и Аню. Вечером он посадил их на электричку и так долго обнимал, что едва успел выскочить, когда двери уже закрывались.

Во время своего пребывания в санатории Гордиевский дважды под разными предлогами ездил в Москву, чтобы связаться с СИС. Один раз он прошел десять миль пешком до ближайшей станции, чтобы рассчитать свой более длительный переход через границу.

Интересно, что КГБ не смог засечь его контакты с СИС в Москве. Во время своего первого приезда в Москву он в последний раз видел жену (Маша и Аня были на даче его матери под Москвой). Он попрощался с Лейлой в универмаге, куда они пошли за покупками. В жизни Гордиевского это был самый тяжелый момент. Лейла знать не знала, что они видятся, может быть, в последний раз. Она легонько чмокнула его в губы. Гордиевский выдавил из себя улыбку и мягко сказал: «Могла бы и поласковей.» Часто вспоминал он потом эти слова. Лейла, наверно, тоже. Самым трудным для него было скрывать план побега от семьи. Он знал, что в случае успеха они несколько лет будут разлучены. А если он не скроется, то ему дадут еще пару недель погулять и казнят как изменника. Для семьи это будет еще большим ударом.

В среду 10 июля Гордиевский вернулся из санатория КГБ на свою московскую квартиру. За две недели до побега на Запад или около того он наметил несколько ложных следов, чтобы сбить с толку наблюдение — назначил встречи с друзьями и родственниками на неделю после его предполагаемого отъезда из Москвы. Немало потрудился он и над своей плохонькой «Ладой», подготавливая ее к техосмотру. Наблюдение за Гордиевским уже привыкло к тому, что он выходил на пробежку по Ленинскому проспекту и обычно не обращало на это особого внимания. В пятницу, 19 июля, в четыре часа дня он вышел на очередную пробежку в старых штанах, фуфайке и с пластиковым пакетом в руках. С пробежки он не вернулся. В Центре, наверно, потом долго ломали голову, что же было в том пакете у Гордиевского. Через несколько дней он хитрыми путями добрался до границы и перешел ее. Гордиевский отказался рассказать в книге о своем маршруте, чтобы им могли воспользоваться и другие. Иначе КГБ тут же захлопнет дверцу.

Гордиевский вспоминает, что, оказавшись в безопасности на Западе, он почувствовал, как в фильме «Волшебник из страны Оз» черно-белая реальность вдруг заиграла всеми красками радуги. Ему чудом удалось избежать смерти. Впервые раскрытому шпиону в КГБ удалось перебраться через границу и улизнуть. Но хоть на Гордиевского и сыпались радостные поздравления друзей, он не мог забыть об оставшейся в Союзе семье. КГБ по-прежнему берет заложников, и пока вы читаете эту книгу, Лейла, Мария и Анна остаются заложниками КГБ. Им и посвящают эту книгу авторы.