Ким Ир Сен

Глава вторая «К ВОДАМ СИНЕЙ РЕЧКИ АМНОККАН»

Амнок[1] для корейцев — все равно, что Волга для русских или Сена для французов. Река, ставшая народным символом и национальным мифом. Она ограничивает Корейский полуостров с севера, в местах с суровой природой и холодным климатом. Горы, вулканические плато, таежные леса и степи — таков окружающий пейзаж. Одна из сказок о реке объясняет, почему русло Амнока такое извилистое:

«Там, где Амнок с китайского берега сжали скалы Чайфуна и отвесными стенами спустились в нее с высоты, река делает десять ли вместо одной ли прямой дороги. И вот почему.

Одна женщина подсмотрела, как дракон хвостом прорубал эти скалы, чтобы пропустить Амнок прямой дорогой, и крикнула:

— Смотрите, смотрите, что там делает дракон!

Услышав ее крик, дракон улетел в небо, теперь река кружится вокруг скал. А пловцам остается только проклинать глупую женщину, чье праздное любопытство помешало дракону сделать доброе дело».

В средневековой Корее этот край был малообжитым местом. Сюда ссылали преступников и удалялись монахи. В корейском фольклоре окрестности Амнока упоминаются под названием «уединенное царство страны отшельников».

Амнок отделяет Корею от Маньчжурии. В начале XX века, когда Корея была оккупирована японскими войсками, название реки приобрело новый смысл: оно стало синонимом слова «родина» для многих тысяч корейцев, вынужденных оставить свою страну.

Эту песню напевал Ким Хён Чжик осенним днем, нанимая лодку на переправе Чундок. Сон Чжу хорошо запомнил, как впервые покинул Корею: «Был необыкновенно ненастным сам день, когда мы отправились из Чунгана. Опавшие листья поздней осени докатились до переправы, вызывая тяжелую грусть. В небе перелетные птицы летели на юг вереницами. Почему-то и они навевали на меня тоску… Хотя я и был еще малолеток, но у меня подступил к горлу комок и потемнело в глазах при мысли, что будем жить в чужой стране, куда нас никто не приглашал и где не ждал нас никто, никто не встретит нас радушно и где нам даже язык незнаком»¹. Лодка пристала к берегу, и Сон Чжу первым спрыгнул на маньчжурскую землю.

Маньчжурия включает в себя китайские северо-восточные провинции Хэйлунцзян, Цзилинь и Ляонин. Иногда к ней относят еще Внутреннюю Монголию (ныне тоже входящую в состав Китая) и восточную окраину России (Приморский и Хабаровский края с Амурской областью). Этот перекресток Дальнего Востока с давних пор был полем битв и местом соприкосновения разных народов. Китайская империя сталкивалась здесь с полудикими сибирскими племенами, монгольские орды — с феодалами средневековой Кореи. В 1616 году один из маньчжурских вождей — Нурхаци — объединил большинство местных племен и провозгласил себя императором. Удача сопутствовала маньчжурам. Уже его сын Абахай отвоевал у китайцев значительные территории. В 1641 году маньчжуры захватили столицу Китая Пекин и основали последнюю императорскую династию — Цин. Коренное население страны считало маньчжуров чужаками и недолюбливало их. Тем более что они ввели унизительный для китайцев обычай носить косы и строго карали всех несогласных с нововведениями.

Правление маньчжуров в Китае продолжалось почти три века и закончилось бесславно. В начале XX века Китай впал в полную политическую и экономическую зависимость от великих держав — Англии, Германии, Японии. Борьбу против выродившейся Цинской династии возглавил доктор Сунь Ятсен.

Сунь Ятсен (1866–1925) был и остается одним из наиболее уважаемых в Китае политиков. Он напоминал древнекитайского мудреца, совмещавшего создание собственной философской системы с занятием политикой. Идеалист, выходец из простой крестьянской семьи, он говорил о себе: «Я сын кули и сам кули, я родился в нужде и остался беден». В возрасте двенадцати лет Сунь отправился на Гавайи, где получил современное образование в западном духе. После возвращения в Китай он начал бороться с маньчжурской династией, организовывая политические кружки. Уехав в Японию после попытки неудачного вооруженного выступления, он совершил небывало дерзкий поступок: срезал косу и отрастил усы. Вскоре это стало модой для патриотически настроенных молодых китайцев.

Сунь Ятсен выдвинул «три народных принципа»: национализм — народовластие — народное благоденствие, которые и стали идеологической основой революции. После одиннадцати неудачных попыток поднять восстание двенадцатая увенчалась успехом. В 1911 году в стране произошла революция. Монархия была свергнута. Император-мальчик Пу И отрекся от престола. Сунь Ятсен стал президентом Китайской Республики, однако в результате серии интриг был отстранен от должности. После чего он организовал националистическую партию Гоминьдан, быстро ставшую самой влиятельной политической силой страны.

В 1912 году Сунь Ятсена на посту президента сменил генерал Юань Шикай. Укрепившись у власти, он первым делом попытался объявить себя императором и восстановить монархию. В стране началось восстание против имперской реставрации. В 1916 году Юань умер, после чего Китай окончательно погрузился в пучину хаоса и гражданской войны. Власть менялась как в калейдоскопе по принципу «кто сильнее, тот и прав». Единого правительства не существовало. На местах всем заправляли военно-политические группировки. В советской историографии их метко окрестили «кликами», а их лидеров — «милитаристами». Своеобразие самого явления китайского милитаризма заключалось в том, что на местах функции военной и гражданской власти были совмещены. У каждого милитариста имелась под рукой собственная армия. Клики вели бесконечную войну между собой, с Гоминьданом, а позже — с внезапно вышедшими на политическую арену коммунистами. Милитаристы в большинстве своем были людьми тщеславными и любили наделять себя различными громкими титулами. Поэтому в Китае этого времени было невиданное количество «маршалов» и «верховных главнокомандующих», встречались даже самопровозглашенные «генералиссимусы».

В Маньчжурии обосновался один из самых крупных милитаристов, глава фэнтяньской (маньчжурской) группировки, соратник Юань Шикая, Чжан Цзолинь — личность весьма примечательная. В молодости он был главарем шайки хунхузов-разбойников. Сражался в ходе Русско-японской войны на стороне японцев, совершая со своим отрядом рейды по тылам российской армии. Потом перешел на службу в Китайскую императорскую армию, где сделал быструю карьеру. После революции участвовал в боевых действиях в составе правительственных войск, а затем был назначен инспектором трех провинций северо-востока, которыми и правил железной рукой. Современники считали Чжана человеком умным, хитрым, изворотливым и даже не лишенным личного обаяния, что для милитаристов было в общем-то нехарактерно. Маньчжурию он намеревался использовать как плацдарм в борьбе за власть во всем Китае.

Корейцы в вотчине Чжан Цзолиня чувствовали себя в относительной безопасности. В поисках лучшей доли туда переселялись многие тысячи людей. В основном это были разоренные поборами властей крестьяне из бедных северных провинций страны. В 1920-е годы корейцы составляли большинство населения приграничных городов и сел. По свидетельству современников, этот край был больше похож на Корею, чем на Китай. Всего же в это время на северо-востоке Китая проживало порядка 750–800 тысяч корейцев.

Маньчжурия стала центром корейского антияпонского сопротивления, именно там появились корейские партизанские отряды. Самыми многочисленными были две армии — справедливости («Ыйбён») и независимости. Последняя насчитывала не менее ста отрядов. Только в 1920–1927 годах корейские вооруженные группы осуществили здесь почти три тысячи вооруженных акций против японских военных, полицейских сил и административных учреждений². Они постоянно переходили границу и совершали рейды вглубь корейской территории.

В эту полуподпольную деятельность немедленно включился и Ким Хён Чжик. Вместе с женой и детьми он поселился в Линьцзяне — небольшом торговом городке прямо на берегу Амнока. Там он открыл лечебницу, которая служила явкой и перевалочным пунктом для убывавших на родину и возвращавшихся в Маньчжурию партизан.

Сон Чжу, как все дети, быстро адаптировался к жизни в новых условиях: выучил китайский язык, которым в совершенстве владел до конца жизни, привык носить одежду местного покроя. Когда он выходил на улицу, одетый по-китайски, ни местные жители, ни маньчжурские полицейские не могли признать в нем корейца. В городе мальчику особенно понравилось то, что на улицах редко бросалась в глаза «неприятная физиономия японца».

Ким периодически выполнял специфические поручения отца — переходил границу, перенося с собой запрещенные газеты и книги, а иногда — патроны или порох. Маленький мальчик, так похожий на китайца, никаких подозрений у таможенников не вызывал.

Из Линьцзяна семья вскоре перебралась в такой же приграничный городок Бадаогоу. Там Сон Чжу пошел учиться в четырехклассную китайскую школу. Дома с ним занимался отец — давал уроки истории, географии и корейского языка.

Напротив Бадаогоу, через речку, находится корейский город Пхопхен. В Пхопхене была христианская церковь, куда устроился на работу Хён Чжик. В этой церкви и стали собираться антияпонские активисты. После богослужений «батюшка» произносил перед ними патриотические речи, а когда публика настойчиво просила — играл для нее на органе.

Однажды он позвал к себе сына и тоном, не терпящим возражений, заявил ему:

— Негоже, если ты вырастешь китайцем. Вся их история насчитывает три тысячи лет, а наша — пять. Пойдешь в Корею и там поступишь в школу.

Скорее всего, свою роль тут сыграли не только патриотические соображения. Ким Хён Чжик и Кан Бан Сок были людьми небогатыми. Стабильного источника дохода не было, временами возникали проблемы даже с тем, как накормить троих детей. Поэтому и было решено послать старшего сына к бабушке и дедушке в родное село Мангёндэ.

В конце 1923 года Сон Чжу отправился домой. Отец нарисовал ему в блокноте карту и велел послать телеграмму, когда он окажется в Мангёндэ. Позже этот эпизод назовут «путь в тысячу ли для учебы» (тысяча ли — около 400 километров). Путь этот был весьма непрост для одиннадцатилетнего мальчика. Когда в середине марта он вышел из Бадаогоу, шел снег и мела метель. Ему пришлось горными тропами преодолеть несколько перевалов, где даже днем встречались дикие звери. Правда, в дороге помогали добрые люди. Один крестьянин подвез его на санях и даже отказался от платы, купив ему тянучку. А хозяин постоялого двора в городке Канге бесплатно накормил мальчика. В Канге японская администрация провела электрическое освещение, что вызвало у Сон Чжу противоречивые чувства: «Жители Канге радовались, что проведено электричество, но мне было грустно и тяжело при виде улиц его, где наплывал, как вал нечистот, японский образ жизни, такой чуждый нам. Мне было грустно и тяжело». Остаток пути до Пхеньяна он проделал на поезде.

Через две недели после выхода из Бадаогоу он вошел во двор родного дома в Мангёндэ. «Неужели один пришел? Твой отец страшнее тигра», — запричитала бабушка Ли Бо Ик, чуть ли не босиком выскочившая во двор, и обняла внука.

Сон Чжу зачислили в 5-й класс Чхандокской школы, которая считалась передовой. Это было частное учебное заведение, модернизированное по европейским стандартам, где училось около двухсот человек. Классным руководителем Сон Чжу стал Кан Рян Ук.

Учитель жил в такой бедности, что однажды его жена Сон Сок Чжон не выдержала и ушла в дом родителей. Правда, те строго сказали ей: «Слыханное ли дело бросать мужа из-за какой-то там нужды? Ты, видать, думала: выйдешь замуж, тебя посадят на золотой коврик, подадут кашу из белоснежного риса да воду с медом? Короче говоря, немедля возвращайся к мужу и извинись!»

Судя по всему, Кан Рян Ук пользовался любовью и уважением учеников. (Во всяком случае, после прихода к власти Ким нашел своего учителя и назначил его вице-президентом КНДР.) Он разучивал с детьми патриотические песни и ставил сомнительные, с точки зрения японских властей, спектакли. Однажды под руководством своего учителя они сыграли представление «Тринадцать домов». Дома символизировали тринадцать корейских провинций, которые должны объединиться. Представление едва не сорвала местная полиция. В отместку Сон Чжу с друзьями зарыл на дороге доски с гвоздями, а потом из кустов смотрел, как лопались шины на велосипедах у японских полицейских.

Однажды, получив учебники для 5-го класса, он стал рассматривать их и увидел страшную вещь: учебник японского назывался «Родной язык». Недолго думая, он достал перочинный ножик, соскоблил слово «родной» и написал на его месте «японский».

На родине Сон Чжу провел два года. Получив сообщение об аресте отца, он принял решение вернуться к оставшейся одной с маленькими братьями матери. Японская полиция задержала Ким Хён Чжика и вывезла его в Корею. Там ему удалось бежать из-под стражи с помощью своего товарища, который подпоил конвоиров и помог ему снять наручники. В течение нескольких морозных дней Хён Чжик прятался в стогу на горном перевале. А потом, когда на Амноке встал первый лед, ползком ушел в Маньчжурию. Все это настолько подорвало его здоровье, что он так уже и не оправился от болезни. 5 июня 1926 года в возрасте тридцати двух лет Ким Хён Чжик умер.

В наследство сыну остались два пистолета, которые Сон Чжу постоянно носил при себе. Запомнил он и предсмертные наставления отца: «Революционер всегда должен быть готов к трем видам смерти: от голода, от побоев, от холода. С такими убеждениями не надо никогда отступать от первоначального великого замысла».

По совету и при помощи друзей отца Сон Чжу отправился в город Хуадянь, чтобы поступить в военное училище «Хвасоньисук». Там его с распростертыми объятиями встретил Ким Си У — приятель Ким Хён Чжика и владелец местной рисоочистительной фабрики. Он и слышать не хотел, чтобы Сон Чжу жил в училище, и настоял, чтобы он остановился в его доме. За торжественным ужином он налил гостю первую в его жизни стопку водки. (Корейская рисовая водка «сочжу» не такая крепкая, как привычная нам 40-градусная русская. В ней всего лишь 30 градусов.) «Сегодня ты выпей за отца эту рюмочку. Ты теперь глава семьи!» Сон Чжу зажмурился и послушно проглотил мутноватый напиток с резким вкусом.

Училище «Хвасоньисук» было создано при Армии независимости. Туда отправляли действующих военнослужащих, которые проходили переподготовку и затем возвращались в свои отряды. Сон Чжу тогда было 14 лет, а большинству его товарищей по училищу не меньше двадцати. Но в отличие от многих из них он хотя бы прошел курс начальной школы и умел читать и писать.

Училище быстро разочаровало юного курсанта. Оно влачило жалкое существование: денег ни на что не хватало, даже кормили там из рук вон плохо. Но главное — не было современного оружия. Курсанты бегали по спортплощадке с песчаными мешочками на ногах и учились стрелять из деревянных ружей. Кроме того, преподаватели были настроены довольно консервативно. А Сон Чжу уже вовсю зачитывался марксистской литературой. В библиотеке у Ким Си У помимо прочих книг он обнаружил несколько работ Маркса, в том числе «Манифест коммунистической партии».

Борьба корейцев за освобождение своей страны развивалась во взаимодействии и соперничестве двух идеологий — национализма и коммунизма.

Национализм имел глубокие корни в корейском обществе благодаря историческим особенностям его развития и влиянию конфуцианской традиции. Ее характерным свойством является изоляционизм, закрытость от внешнего мира. После потери независимости национализм стал своего рода противоядием перед угрозой исчезновения корейского этноса с лица земли.

Помимо самой Кореи активными очагами формирования национально-освободительного движения стали Маньчжурия, Китай и советский Дальний Восток. Само оно не только не было единым, но представляло собой пестрый конгломерат из различных политических группировок, общественных организаций и партизанских отрядов.

Формальным центром считалось корейское временное правительство в изгнании, собравшееся в Шанхае. В его состав входили представители религиозно-политического учения «Чхондогё», христианской и буддийской общин, Всекорейского союза учащихся, Объединенного национального союза, Союза молодежи, Союза земельных арендаторов, Объединенного рабочего союза, Корейской социалистической партии и даже Женского патриотического союза³.

Возглавил правительство известный политэмигрант Ли Сын Ман — будущий первый президент Южной Кореи и непримиримый враг кимирсеновского режима. Его сторонники в правительстве считали, что необходимо ориентироваться на США, Англию и Францию, чтобы Корея получила независимость. Однако многие министры не разделяли такую позицию: имелась и просоветская фракция, лидером которой был коммунист Ли Дон Хви. В правительстве постоянно шла острая политическая борьба.

В своих мемуарах Ким рассказывает анекдотическую историю о том, как прогрессивная молодежь общалась с министром финансов Шанхайского правительства, приехавшим в Маньчжурию в 1927 году на совещание по вопросу объединения националистических группировок. «Вы и ваши коллеги нисколько не думаете о судьбе родины и нации», — сообщили они министру. Тот настолько рассердился, что пообещал: «Вот выйду и посрамлю себя и вас всех». После чего он начал срывать с себя одежду, собираясь голым выбежать на улицу. Его еле успокоили. «Вывеска-то у него — боже мой, министр временного правительства, а по поведению — ужасный нахал и хулиган», — сделал вывод Ким.

Вообще он крайне нелестно характеризовал деятельность этого органа: «…много людей уже косилось на это правительство за фракционную грызню, за попрошайническую дипломатию, за разбазаривание военных ресурсов и дармоедство. Да и то сказать, это временное правительство не ограничивалось только сбором подушного налога и обязательной сдачей "пожертвований для спасения родины". Дело дошло до того, что стали выпускать облигации, искали толстосумов и давали им так называемые "удостоверения" о назначении на должность начальников провинций, уездов и волостных управ, получая с них за это соответствующую мзду, то есть попросту продавали чины и должности»⁴.

Наиболее массовой организацией среди корейских националистов 1920—1930-х годов считалась религиозно-политическая организация «Чхондогё», основанная в 1905 году. Ее учение вобрало в себя элементы буддизма, христианства, конфуцианства и даосизма. В основе лежала национальная идея религиозной исключительности и политической самостоятельности Кореи. Чхондогёисты поклонялись полумифическому основателю Корейского государства Тангуну. Японские власти с начала оккупации преследовали адептов этой организации, тем не менее «Чхондогё» имела сеть своих ячеек по всей Корее, а также в Маньчжурии.

Националисты имели наибольшую массовую поддержку среди корейцев. Однако после 1917 года среди молодежи и образованных людей все большее распространение стали получать коммунистические идеи.

Карл Маркс, как известно, не отводил странам Востока никакой особенной роли в построении коммунизма. Он считал, что социалистические революции могут произойти только в индустриально развитых государствах, а затем уже в остальном мире.

Лицом к Востоку повернулся Владимир Ленин. Еще в 1912 году он приветствовал китайскую революцию, отзываясь о Сунь Ятсене как о революционном демократе с элементами народничества. После Октябрьской революции большевики не раз обращались к народам Азии с призывом бороться против колониального владычества. По инициативе Ленина в 1919 году для руководства международным коммунистическим движением был создан Союз мировых коммунистических партий — Коминтерн (Коммунистический интернационал), а позже проведены конгрессы народов Востока. В конце жизни Ленин вообще пересмотрел традиционную марксистскую теорию об отсталости азиатских государств и указывал, что именно там революция может победить в первую очередь.

Все это вызывало самый живой отклик у корейской интеллигенции. Корейцы испытывали разочарование в прогрессистской идеологии западного мира. Европа и США и не думали поддерживать декларировавшееся ими право наций на самоопределение. Марксизм в глазах корейской молодежи имел особую привлекательность как передовая идеология, при этом направленная против цинизма буржуазных правительств Запада, против колониализма.

«Мы наш, мы новый мир построим: кто был ничем, тот станет всем» — строки «Интернационала», под которые шли в атаку красноармейцы, вызвали живое сочувствие у корейцев. Они внимательно присматривались к Советской России, стране победившей революции. Большая корейская диаспора проживала на Дальнем Востоке и в Сибири, там действовали корейские партизанские отряды. Многие из них приняли участие в революции и Гражданской войне на стороне большевиков.

В 1919 году на митинге в Петрограде по случаю создания Коминтерна выступал представитель корейских революционеров товарищ Ан. «Единственная страна, в которой мы можем укрыться, есть Советская республика, — говорил он. — Россия перестала быть для нас мачехой. Она теперь наша любимая мать. Под ее покровом создается наша революция, на вашем социалистическом учении воспитывается новое корейское поколение»⁵.

Под «покровом» русских большевиков весной 1921 года в Иркутске была создана Коммунистическая партия Кореи. Одновременно организация с таким же названием появилась в Шанхае, в составе эмигрантского правительства в изгнании. Впрочем, в историю они вошли под другими, менее звучными именами. Первая получила прозвище «Иркутскпха», что по-корейски означает иркутская группировка. Вторая называлась, соответственно, «Санхэпха» («шанхайская»). Между двумя этими структурами возникли серьезные противоречия, которые подогревались разногласиями среди советских кураторов корейского коммунистического движения.

На Дальнем Востоке интересы Коминтерна представлял видный большевик Борис Шумяцкий. Он играл ключевую роль в создании иркутской группировки. Шумяцкий вынашивал головокружительный план создания единой армии из всех корейских частей Советской России и совершения марш-броска через Маньчжурию для освобождения Кореи⁶. Исполнение этого задания было поручено Нестору Каландаришвили — грузинскому анархисту, легендарному партизанскому командиру, перешедшему на сторону большевиков.

Уже с апреля началось формирование Революционной корейской армии. Первоначально она насчитывала около двух тысяч бойцов, а собственно корейцы составляли чуть больше половины состава⁷. Шумяцкий планировал довести ее численность до четырех тысяч человек, собрав все корейские части в Благовещенске.

Однако эти планы нравились далеко не всем. Для предотвращения прямого военного столкновения с Японией в эти годы большевиками была создана буферная Дальневосточная Республика (ДВР). Ее руководство выступило категорически против планов Шумяцкого, поскольку было ясно, что корейский поход мог спровоцировать японскую интервенцию против ДВР и Советской России. «Шанхайцы» тоже не хотели подчиняться «вождям» из Иркутска и предпочитали сидеть в безопасности в Китае.

В итоге 27 июня 1921 года в поселке Хэйхэ на границе ДВР и Маньчжурии между стянутыми туда «иркутскими» и «шанхайскими» частями вспыхнул кровопролитный вооруженный конфликт. «Шанхайцы» отказались разоружиться, после чего по ним был открыт огонь. Вот как вспоминали об этом сами участники инцидента: «От 6 часов утра до 6 вечера продолжалась бойня. Видя отчаянное положение, многие партизаны, будучи не в состоянии вынести такой картины, решили лучше утопиться в реке Зее. Тесно прижавши оружие к груди и взглянув в последний раз в сторону маньчжурских гор, где они никогда не видели такого позора, бросались в реку. Никто не имел никакого права остановить такую тяжелую драму. В самом деле, такая смерть была во сто крат лучше, нежели пасть сраженным в грудь пулей, пущенной своим же товарищем»⁸. Корейцы убивали корейцев, коммунисты убивали коммунистов…

Позже Коминтерн назначил специальную комиссию для расследования инцидента, которая установила, что виноваты обе стороны. О походе в такой ситуации нечего было и думать. Получившая печальную известность хэйхэсская резня надолго оттолкнула от обеих компартий их потенциальных сторонников. Можно считать это событие «черной меткой» для корейского коммунистического движения, которое в течение последующих двадцати лет преследовали постоянные раздоры и неудачи.

С возникновением первых марксистских организаций на территории самой Кореи раскол только усугубился. Фракции постоянно плодились и размножались. Так, в Сеуле члены Общества по изучению новых идей создали в ноябре 1924 года группировку, которая получила название «Хваёпха», то есть «фракция вторника». Такое название они себе взяли, поскольку высчитали, что на вторник приходится день рождения Маркса. Там же в Сеуле на базе созданного в январе 1921 года Сеульского общества молодежи возникла группировка «Сеульпха», в политическом отношении ориентированная на «шанхайскую» компартию. Студентами, обучавшимися в Японии, была создана группа «Пукпхунпха», то есть «фракция северного ветра», названная так, потому что социалистические идеи приходили в Корею с севера, из России. В 1926 году «Санхэпха» слилась с «Сеульпха», образовав новую фракцию «Сосанпха», и в том же году возникла группировка, присвоившая себе имя марксистско-ленинской фракции — «Эмельпха», позднее переименовавшаяся в «Эль Эль Дан» (то есть — «Ленинская лига»). Тогда же возникло «Ильвольхвэ» («Общество января»).

В одном из северокорейских сборников рассказов так описываются взаимоотношения между двумя коммунистическими группировками:

«Некий важный гусь из "Сеульпха" с длинными волосами шагает по улице, скрываясь от злых взглядов японских полицейских, вооруженных мечами. В этот момент какой-то человек в шляпе и с тростью в руке, оказавшийся одним из главарей "Хваёпха", прохаживался по улице, только что пообедав в китайском ресторане. Тут он заметил важного деятеля из группы "Сеульпха". Хваёвец со злобой в глазах бросился на главаря "Сеульпха" и схватил его за шиворот.

— Вот ты и попался. Мы еще не забыли, как во время совещания Хваё и Пукпхуна в ресторане "Ракян" на нас, разбив двери, напали ваши хулиганы, которые ударили меня деревянным валиком по голове.

Обрушив на соперника такую ругань, хваёвец с размаху ударил его тростью по голове. Главарь "Сеульпха" упал без сознания. А вожак "Хваёпха" указал на лежащего японским полицейским, заявив: "Это важная птица из Компартии! Скорее арестуйте этого негодяя! Пусть его посадят в тюрьму и вдоволь накормят там кашей из бобов!"»⁹

В 1925 году в Сеуле была наконец-то создана единая Корейская коммунистическая партия. Она была официально признана Коминтерном. Его руководство требовало от корейских товарищей проведения тактики единого фронта, в то время успешно реализованной в Китае.

В угнетенных странах Востока социалистическая революция невозможна. Значит, полагали в Коминтерне, сперва должна произойти революция национально-освободительная, устраняющая иностранных оккупантов, а чтобы достичь этого, коммунисты должны блокироваться с националистами и другими прогрессивными силами. В Китае этот вопрос был решен двумя годами ранее путем вхождения компартии в более многочисленный и организованный Гоминьдан с сохранением собственной структуры.

В Корее наиболее подходящей для такого союза силой среди националистов казалась «Чхондогё». Однако коммунисты не только не смогли наладить с ней диалог, но так и не добились единства в своей партии. Фракции, озабоченные своим доминированием, стремились захватить побольше руководящих постов, писали друг на друга доносы в Москву и даже подделывали партийную печать, вырезая ее из картошки. При этом, как правило, речь шла не об идейных разногласиях, а лишь о личных амбициях.

Все это роковым образом сказалось на проведении демонстрации, запланированной коммунистами. Она была приурочена к похоронам последнего императора Кореи Сунчжона, который оставался для корейцев символом независимости. К ее подготовке партии не удалось привлечь широкие общественные силы. Были распространены тысячи листовок, однако их лозунги носили крайне левый, радикальный характер и не могли найти отклика в массах. К примеру, обращение к корейскому пролетариату как к авангарду революции было бессмысленно из-за его малочисленности¹⁰. В самой партии шли бесконечные споры. Фракция «Сеульпха» из-за разногласий с организаторами приняла решение бойкотировать демонстрацию. В довершение ко всему о намерениях коммунистов прознала полиция и немедленно арестовала всю верхушку компартии и комсомола (около 160 человек). В назначенный день демонстрация все же состоялась, но была жестоко разогнана японцами. Она так и не переросла в движение общенационального сопротивления.

В итоге в 1928 году Коминтерн был вынужден распустить корейскую компартию и прекратить финансирование коммунистического движения в Корее. После чего — как сказано в северокорейском учебном пособии — «большинство фракционеров из деятелей коммунистического движения превратились в торгашей, спекулянтов, ростовщиков и обывателей, а часть из них капитулировала перед врагом и стала его лакеями»¹¹.

Справедливости ради нужно отметить, что в большинстве своем корейские коммунисты раннего периода были мужественными и принципиальными людьми. Японская полиция быстро и жестко карала за принадлежность к компартии. За три года, с 1925 по 1928 год, партию приходилось воссоздавать три раза из-за арестов руководящего состава. Но жертвы ни к чему не привели. В отсталой аграрной стране, где крестьяне составляли порядка 75 процентов населения, коммунисты, происходившие из интеллигентских семей, так и не смогли найти общий язык с народом и существовали в своей замкнутой среде. А дробление на фракции и соперничество перечеркивало и без того призрачные шансы на победу.

Как видно, раздробленность была общей бедой и националистов, и коммунистов. Свою роль в этом сыграла традиция. Фракционность, склонность к дроблению является характерным свойством корейского общества. В условиях отсутствия единого центра бесчисленные националистические и коммунистические группы были обречены на постоянную борьбу между собой.

Как пишет Ким в своих воспоминаниях, в возрасте четырнадцати лет 17 октября 1926 года он вместе с другими курсантами училища создал марксистский кружок, получивший громкое название — Союз свержения империализма. Вскоре он решил бросить училище. Атмосфера, царившая в «Хвасоньисук», с военной муштрой и консервативными преподавателями, явно тяготила его. Решение далось ему нелегко и стало, по его собственным словам, первым крупным смелым шагом в жизни.

Сон Чжу уехал в Гирин. Он впервые попал в крупный старинный город, где по улицам ездили автомобили, а на оживленных перекрестках прохожим продавали воду. Гирин считался столицей корейской Маньчжурии. Именно здесь располагалось большинство корейских эмигрантских организаций. Причиной была мягкая политика местных властей. Гиринскую военную комендатуру возглавлял Чжан Цзосян, двоюродный младший брат Чжан Цзолиня, который не реагировал на многочисленные доносы японской полиции о деятельности нелегальных организаций в городе и относился к ним вполне либерально. В общем, политическая жизнь била ключом.

Сон Чжу поступил в Юйвэйскую среднюю школу. Выбор оказался удачным. Директор школы был приверженцем левых взглядов, приятелем одного из будущих лидеров коммунистического Китая Чжоу Эньлая, а некоторые преподаватели — членами компартии. Сон Чжу особенно сдружился с учителем литературы Шаном Юэ, который позволял ему пользоваться своими книгами и вообще оказал на него большое влияние.

Вряд ли одобрил бы завязавшуюся дружбу его дедушка Ким Бо Хён! Он придерживался консервативных взглядов и считал, что ученик не должен заглядывать в быт и душу своего учителя. Убедила его в этом сама жизнь. В то время, когда маленький Ким Хён Чжик учился в начальной школе, ему попался классный руководитель, страдавший хроническим алкоголизмом. Почти каждый день он посылал Хён Чжика за водкой. Однажды тот увидел жуткое зрелище — любимый учитель после уроков спал в грязной канаве. Это оставило глубокий след в душе ребенка. В следующий заход он разбил бутылку об камни, сообщив учителю, что за ним погнался тигр и водку он вынужден был выкинуть. Тот был потрясен и после такого случая завязал. Но Ким Бо Хён пришел к твердому выводу: то, что ученик бывает в доме учителя, поощрять не стоит.

Не все учителя были столь прогрессивными, как Шан Юэ. Учитель английского — классический западник — «с нескрываемым нахальством наговаривал всем о народах Востока». Как-то он высказался в том духе, что европейцы за столом едят тихо, а китайцы слишком шумят и чавкают, что является проявлением их дикости. После чего ученики дождались дня дежурства в столовой и приготовили лапшу «танмен», которая подается в горячем виде. А когда нелюбимый преподаватель стал с чавканьем поедать кушанье, высмеяли его.

В школе Сон Чжу, по собственному признанию, больше увлекался чтением работ Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, чем учебой. Кроме того, он познакомился с современной русской литературой — книгами Горького и Серафимовича, а также с романами китайских писателей Лу Синя и Цао Сюэциня. Дважды его избирали заведующим школьной библиотекой.

Он сблизился с участниками подпольного марксистского кружка, созданного Корейской коммунистической молодежной ассоциацией под эгидой «шанхайской» компартии. По выходным его члены собирались в церкви (на сей раз в конфуцианском храме, где служил сочувствовавший им монах). Или — в хорошую погоду — в любимом месте прогулок гиринцев, Бэйшаньском парке.

На зимних каникулах, в то время как ученики из богатых семей валялись дома и в течение целого месяца отмечали китайский Новый год, участники кружка разъезжались в различные части Маньчжурии, где компактно проживали корейцы. Там они устраивали представления для крестьян. «Вэньминсы» (пьесы) — уличные одноактные спектакли патриотического содержания были тогда широко распространены в Китае. Вот как описывал это действо один из его участников:

«На постоянной театральной сцене буддийского храма Гуанди развевались лозунги, флажки. На занавесе, закрывавшем сцену, были изображены огромные красные иероглифы: "Не забывать национального позора!" Играл школьный европейский оркестр. Потоком текли люди, площадь была битком забита. Один студент произнес речь, по окончании которой демонстративно разбил две красивые фарфоровые вазы японского производства в знак призыва к бойкоту японских товаров. Публика отозвалась на это бурными аплодисментами.

Началось представление, в котором участвовал и я. Это была пьеса о корейской трагедии. Японские империалисты обращали страну в колонию, жестоко угнетали народ, превратив его в бездомных рабов. Эта пьеса предостерегала китайский народ от повторения судьбы корейцев и призывала к сплочению и борьбе. Помню эпизод из этой пьесы: японский надсмотрщик плетьми бил корейского мальчика-кули, роль которого исполнял я. На сцену хлынула толпа революционеров с пиками, мечами и другим оружием, скандируя лозунги. Японский надсмотрщик в страхе обратился в бегство. Публика ликовала»¹².

В «гастролях» с подобными спектаклями Сон Чжу сотоварищи объехали пол-Маньчжурии. Они добрались даже до самых глухих ее уголков. В одном из них в лесах на самой границе с Кореей, у подножия горы Пэкту находилась деревня, которую китайцы называли Нэйдаошань — «сосок груди». Такие поэтичные ассоциации вызвала форма горы. Агитаторов приняли там столь радушно, что они задержались в гостях на несколько недель. Особенно запомнилась каша с фасолью и картошкой, которой кормили их щедрые местные жители. «Пукнешь — пол пробьешь», — шутили они.

Сон Чжу посещал и антияпонские манифестации, периодически проходившие в Гирине. Он участвовал в кампании протеста против строительства железной дороги Гирин — Хвэрен (прокладка линии с севера Кореи в центральную часть Маньчжурии была запланирована японским правительством для укрепления своего влияния в регионе) и митингах за бойкот японских товаров.

Тем временем политическая обстановка стала меняться. Для левых активистов наступали не лучшие времена. В 1927 году в Китае к власти пришло правительство Гоминьдана, которое возглавил лидер партии Чан Кайши.

Чан Кайши (1887–1975) родился в семье обедневших аристократов. В Китае родители любят давать детям длинные символичные имена. Имя Кайши (иначе произносится как Чжунчжэн) означает «занимающий центральное положение, выбирающий золотую середину и являющийся человеком справедливым и правильным». Еще в молодости, обучаясь в Японии, он примкнул к китайскому революционному движению, сформированному Сунь Ятсеном. С 1917 года он стал его консультантом по военным вопросам. Сунь в те годы испытывал большой интерес и симпатию к Советской России. Большевистское правительство отвечало ему взаимностью, оказывало Гоминьдану серьезную военную помощь и обязало молодую китайскую компартию влиться в его ряды.

В 1923 году Сунь Ятсен отправил Чжунчжэна в Москву с целью изучения опыта советских товарищей. Там он встречался с Троцким, Зиновьевым и другими видными большевиками. Он даже начал изучать русский язык. Увиденное в СССР вызвало у него противоречивые чувства. Вернувшись в Китай, он доложил, что коммунизм Советской России при своем осуществлении всенепременно будет наносить вред человечеству и что «сегодняшний друг» и есть «наш будущий величайший враг».

После смерти Сунь Ятсена в 1925 году Чан Кайши возглавил партию и правительство Гоминьдана, располагавшееся в провинции Гуанчжоу. Гоминьдановская Национально-революционная армия разгромила милитаристов Южного и Центрального Китая, но затем ее вождь порвал с компартией и начал физическое уничтожение ее членов под лозунгом «кампании за наведение порядка и чистоты в собственном доме». Только в Шанхае за один день 12 апреля 1927 года было вырезано около пяти тысяч активистов и сторонников КПК. После этого правительство Гоминьдана разорвало дипломатические отношения с Советским Союзом.

В 1928 году погиб «хозяин Маньчжурии». Чжан Цзолинь был убит в результате теракта — неизвестные взорвали вагон поезда, в котором он возвращался в свою ставку. Долгое время считалось, что его устранение было делом рук японских спецслужб, однако в начале 1990-х российские историки доказали: он был убит в результате спецоперации советской разведки, которой руководил резидент ОГПУ Наум Эйтингон¹³. Чжан поплатился за враждебную политику в отношении СССР Однако его ликвидация решить проблему не помогла.

Чжана сменил другой Чжан — его сын Чжан Сюэлян, который признал правительство Гоминьдана. Он всецело разделял антисоветские настроения Чан Кайши. Началась кампания против Советского Союза, принявшая особенно активный характер на приграничном северо-востоке. «Долой красный империализм!», «Захватим Урал!», «Напоим коней в озере Байкал!» — такие лозунги звучали на улицах. Одновременно все больше усиливалось влияние Японии.

Гирин уже не был тем городом с относительно свободной атмосферой, где коммунистам ничего не грозило. В таких условиях даже просто читать Маркса становилось небезопасно. В Юйвэйской школе из библиотеки изъяли крамольные книги. На учителей, сочувствовавших социалистическим идеям, стали оказывать серьезный нажим. Летом 1928 года ученики устроили стачку с требованием изгнать реакционно настроенных преподавателей. Поскольку другие учебные заведения были готовы подключиться к ней, руководство школы было вынуждено пойти на уступки.

Осенью 1929 года подпольный марксистский кружок Юйвэйской школы был раскрыт полицией. Всех участников арестовали. Сон Чжу — самому молодому из них — недавно исполнилось 17 лет. Ему пришлось пройти через многочасовые допросы, избиения и пытки в полиции. Еще повезло, что по делу было выдвинуто лишь обвинение в чтении запрещенной литературы.

В тюрьме Сон Чжу поместили в камеру, куда не попадал солнечный свет. Там стоял отвратительный запах плесени, зимой стены покрывались изморозью. У корейских узников возникла и еще одна проблема. Заключенные и надзиратели относились к ним как к людям второго сорта: дискриминировали в питании и медицинской помощи, обзывали «корейскими рабами без родины» и заковывали в ножные кандалы. Однажды некий преступный авторитет — китаец по кличке Гантоур — стал требовать у Сон Чжу «угостить» его деньгами или продуктами. Политзэк отвечал, что «угощать» их скорее должны «старшие по тюремной жизни». И хотя Гантоур после этого разговора долго смотрел зверем, в итоге они нашли общий язык. Однажды, когда Гантоур заболел, он даже одолжил ему свое одеяло.

Среди тюремщиков особенно выделялся старший надзиратель. Заглядывая через глазок в камеру, он не давал арестантам покоя. При нем они не могли даже свободно зевать. Однажды ему отомстили. Китайский ученик Хуан Сютянь, также проходивший по делу о марксистском кружке, ударил его в глаз острой палочкой через дверной «волчок». За это его надолго заключили в карцер, однако порядки в тюрьме стали куда либеральнее. А после голодовки, начатой «политическими» и поддержанной уголовниками, им даже разрешили свободно переходить из камеры в камеру.

В начале мая 1930 года, в самый разгар весны, Сон Чжу вышел из тюрьмы. Ему только что исполнилось 18 лет.

Именно в детские и подростковые годы человек формируется как личность. Первой и главной идеей, усвоенной Сон Чжу с молоком матери, был, конечно, корейский национализм. Его родители активно участвовали в освободительном движении. Отец был антияпонским активистом, вынужденным эмигрировать, а дядя — бойцом Армии независимости. Мальчик рос в политизированной атмосфере и впитывал националистические взгляды.

В своих воспоминаниях Ким много критикует национализм, но это критика не национализма самого по себе, а тех группировок, которые не вызывали у него доверия. К самому же понятию он относится исключительно позитивно и не видит никаких противоречий с коммунизмом: «Любовь к Родине и нации есть, образно говоря, большая артерия, соединяющая коммунизм с настоящим национализмом»¹⁴.

Можно сказать, что корейский национализм был усвоен Кимом с рождения и первых лет жизни, а марксизм — уже позже, после чтения соответствующей литературы. И неизвестно, что оказало более сильное влияние.

Название сформулированной им версии марксизма — «чучхе» — переводится как «самостоятельность». Это социализм с корейской спецификой, хотя и представляемый как универсальное учение. Утверждение достоинства корейской нации является одним из ее базовых элементов.

После прихода Кима к власти процесс идейной эволюции северокорейского режима выражался во все более активном вытеснении коммунистических принципов националистическими лозунгами вроде «Корея превыше всего». Особенно активно это стало происходить после распада социалистического лагеря. Сегодня многие исследователи полагают, что марксизм-ленинизм в КНДР окончательно списан в архив и заменен националистической идеологией¹⁵.

Пример Кима в данном случае не является уникальным. Можно сказать, что в Азии национализм служил формой адаптации марксистской теории к местной реальности — так было и в Китае, и во Вьетнаме. Да и в Советском Союзе на смену интернационалу Ленина и Троцкого быстро пришел «социализм в одной стране» Сталина.

Вторым фактором, повлиявшим Сон Чжу, было христианское вероучение. Протестантизм, распространившийся в Корее в конце XIX века, воспринимался как идеология модернизации. Христианство в основном принимали образованные, современные люди, чувствовавшие потребность в переменах. К таковым относилась и семья Ким Хён Чжика.

В воспоминаниях Кима постоянно присутствуют христианские мотивы. Он пишет о богослужениях, на которые его водили родители. О христианах, которые молились за его отца после смерти. О знакомом священнике, который помогал ему во время тюремного заключения. Там нет ничего похожего на Марксово высмеивание библейских сюжетов или ленинские нападки на «боженьку». Наоборот, подчеркивая, что сам он является атеистом, Ким пишет: «Христианский дух — носители его желают, чтобы люди земного шара жили в мире и согласии, — и моя идеология, ратующая за самостоятельную жизнь человека, не противоречат одно другому»¹⁶.

«Не противоречат» — не совсем точное выражение. Правильнее сказать, что идеология кимирсенизма копирует христианские каноны, выстроена по их образу и подобию со своими святыми и демонами, обрядами и иконами, местами поклонения и тщательно разработанным культом.

Наконец, третьим источником, сформировавшим мировоззрение Сон Чжу, было чтение марксистской литературы. Говорят, что человек во многом есть то, что он читает. Марксизм в этом плане явление уникальное. Вряд ли можно назвать иную идеологию, которая столь сильно изменила бы развитие человечества. Марксизм был привлекателен тем, что давал цельную картину мира и четкую инструкцию, как его преобразовывать. В начале века на Востоке эти идеи были в моде, к марксизму приходили те, кто желал быть в курсе последних веяний. Неудивительно, что развитый молодой человек, интересовавшийся всем новым и прогрессивным, увлекся ими.

Впрочем, впервые интерес к марксизму мог появиться и под влиянием отца. В воспоминаниях Ким высказывает предположение, что в период 1918–1919 годов его отец находился в Приморье. Там он мог узнать про первые корейские коммунистические организации и проникнуться симпатией к советской власти, как и многие его соотечественники.

Изучение марксизма вызвало у Сон Чжу много вопросов применительно к корейской действительности:

— Как осуществить пролетарскую революцию в такой колониальной стране, как Корея, являющейся отсталым полуфеодальным государством?

— Как держать связь с революциями в соседних странах, прежде всего в Китае, в условиях, когда пришлось оставить родину и вести борьбу на китайской земле?

— Как выполнить национальный долг перед корейской революцией и интернациональный — перед мировой?

На все эти вопросы предстояло отвечать самому, но сами основы «всесильного и верного» учения уже были усвоены и сомнений не вызывали.

Итак, к восемнадцати годам Сон Чжу был уже вполне сформировавшимся человеком со своим взглядом на мир. Несправедливый арест и последующее тюремное заключение только укрепили его в ненависти к японским оккупантам и в правоте выбранного пути.

После выхода из тюрьмы он уже не вернется в школу. Он станет профессиональным революционером.