Киммерийский аркан

XVIII. В стане победителей

Каррас приказал накрывать для пира длинную, ровную, без кочек и холмиков, поляну, тянувшуюся вдоль берега реки выше по течению от места битвы.

Там у воды густо росли осока и камыш, на обрыве крепко вцепились в каменистую почву два десятка уродливых коренастых деревьев. Иными деревья на степном ветру не вырастали.

На пир к великому кагану были приглашены все военачальники, знать и многие отличившиеся в битве простые воины. Собралось почти две сотни человек. Остальной лагерь будет гулять сам. Там скоро воцарится всеобщее пьянство и разгул. На время власть великого кагана ослабнет. Три дня после победы — время безвластия. Надо дать людям, которые проливали свою и чужую кровь, насладиться своими подвигами. Почувствовать себя гордыми и неподвластными никому, кроме воли Вечного Неба.

Каррас приказал отдать воинам несколько бочек самого лучшего аваханского вина. В обозах аваханов было найдено много всякой снеди, сладостей и фруктов. Они любили даже на войну везти с собой свою цивилизованность. А теперь их клюют вороны.

Каррас сидел на простом коврике, подвернув ноги. Когда надо он использовал весь пышный придворный ритуал, а в других обстоятельствах представал простым воином, первым среди равных. Напротив себя он усадил Керей-хана и Башкурт-хана, вождя берков. По правую руку от кагана сидел его сын Дагдамм, а по левую руку — Наранбатар.

Все гости были рассажены согласно их званию и заслугам. Самые дальние места достались воинам, которые получили приглашения на пир в благодарность за свои заслуги.

Каррас поднял первую чашу за великую победу.

Потом пили за него самого.

Потом за павших в битвах.

Потом за будущие походы и победы.

Вспомнили подло убитого Ханзат-хана.

С каждым провозглашенным тостом пир становился все менее церемонным, все более обращался в простую попойку. Воины жадно набрасывались на истекающее соком и жиром мясо, ножами кромсали туши животных, не прекращая жевать, что-то говорили друг другу.

Дагдамм сидевший рядом с отцом заметил, что, хотя отец и не пропускает кубков, вино в них явно разбавлено. За плечом у кагана то и дело возникал слуга с баклагой, в которой плескалась простая вода.

Дагдамм понимал, зачем Каррас так делает — старается сохранить трезвый рассудок. Надеется услышать или увидеть что-то, что обычно люди скрывают.

Напротив Дагдамма сидел Кидерн. Его Дагдамм назначил сотником взамен погибшего в битве старого товарища. Кидерн поклялся верно служить, поцеловал клинок своего меча. Но вечная ухмылка не сходила с его лица. На пиру Шкуродер, как и все набросился на мясо и мясо, но время от времени взгляд его сталкивался со взглядом Дагдамма. Дагдамм пил много, но не пьянел. Дело было или в мрачном настроении, или в обилии пищи, или же в том и другом одновременно. Он не чувствовал веселого подъема на душе. Почему? Ведь сегодняшний день останется в веках, как день славы киммерийского оружия, и его имя, как одного из творцов этой победы, будет петься по всей Степи и после того, как кости самого Дагдамма пеплом развеют по ветру.

Уже темнело. Пирующие вожди позвали музыкантов, неуклюже покачивались в такт музыке, подпевали грубыми, осипшими от криков голосами. В кровавой кутерьме боя каким-то образом сумели выжить несколько отроков из свиты Сарбуланда. Выяснив, что они умеют играть на самых разных инструментах, юных рабов усадили чуть поодаль, чтобы они услаждали слух победителей. Но время от времени какой-нибудь перебравший воитель хватал приглянувшегося ему музыканта и тащил к деревьям, для развлечений иного рода. Женщин в плен не взяли, приходилось обходиться тем, что есть.

Дагдамм в таких развлечениях участия никогда не принимал, и насколько ему было ведомо, Каррас тоже.

Каррас подождал, когда со стороны рощицы вернется пошатывающейся походкой Керей-хан.

Глупо улыбаясь, вождь кюртов рухнул на подушки, и Каррас, улыбаясь самой благостной из своих улыбок (со стороны она все равно напоминала волчий оскал) спросил.

— Керей-хан, у тебя есть дочери?

— Есть. — икнул Керей, приложившись к очередной чаше. — Дюжина или больше, не помню.

— И кто-то из них уже вошел в брачный возраст?

Керей кивнул, допил вино.

— Когда прибудешь в свои кочевья, пришлешь мне двух. Для меня и для моего сына.

Керей дернулся как от удара.

Рука Карраса метнулась вперед пустынной гадюкой. Сильные пальцы сгребли тонкую холеную бороду. Керей вскрикнул, скорее от унижения, чем от боли.

— Пришлешь двух. И храни тебя Небо, если ты отправишь мне каких-нибудь пастушек. Ты все понял?

— Да, великий каган. — тихо ответил Керей.

— Теперь слушай меня, сын шакала. Я знаю, о чем ты думаешь. Потому что я вижу все твои мысли на твоем лице. Запомни, Керей, если со мной и моими людьми что-то случится, то сюда придет мой брат, и перебьет каждого кюрта выше тележной оси! Ты ведь понимаешь это, хитрый Керей? У тебя есть сыновья, Керей?

— Да. Четверо!

— И они с тобой сейчас?

— Двое старших, они в становище!

— Пришлешь мне их сегодня же. И не смотри на меня так, грязный мужеложец, я сделаю их своими воинами, а не подстилками! У них будут лучшие лошади и доспехи, и они будут сражаться под моим тугом. Ты сделаешь это, Керей?

Керей-хан кивнул и пожелал Каррасу править девяносто девять лет.

За всей этой сценой с любопытством наблюдали остальные пирующие. Наконец Башкурт-хан, плечистый человек с темным лицом и рыжеватой вьющейся бородой, сказал.

— Великий каган, окажи мне великую честь. Возьми и моего сына в свое войско. Ему пятнадцать лет, он ловко сидит в седле и без промаха стреляет из лука, сегодня была первая битва.

Каррас кивнул.

— Я исполню твою просьбу.

Башкурт поклонился, прижав руку к сердцу.

— Я твоя жертва, великий каган. — сказал он. — Правь же девяностол девять лет.

Эта расправа над заносчивым Кереем и неожиданное вступление в подданство отважного Башкурта случились так быстро, что присутствующие не сразу поняли, свидетелями чему стали.

Киммерийский Каганат продвинулся на Восток далеко, как никогда.

Отныне земли до самых границ страны аваханов, будут платить дань Каррасу.

Каррас подозвал Гварна.

— Отправь гонцов на родину. Пусть присылают пять сотен воинов. Кто хочет, пусть берут с собой жен и детей. Они останутся здесь, утверждать мою власть. Старшим над ними я поставлю тебя.

— Будет исполнено, великий каган. — поклонился Гварн. — Это честь для меня.

Каррас усмехнулся.

Решив, таким образом, дела государственной важности, великий каган все-таки решил отдаться пирушке и вино больше не разбавлял. Сладкозвучная музыка аваханов ему надоела, он велел позвать музыкантов из киммерийского стана. И под свирепые мелодии, под рычащие голоса своих воинов, Каррас пустился в пляс. Коренастый, сильный, несмотря на почтенные годы легкий на ногу, он кружился с мечом и щитом, ему хлопали и подбадривали криками совсем уже хмельные гости.

Киммерийский каган танцевал единственный танец, который умел.

Танец войны.

Вскоре к нему присоединился и Дагдамм, огромный, почти на целую голову выше отца.

— Сын! — воскликнул Каррас. — Довольно нам чинно сидеть здесь, и скучать! Пойдем в становище, будем пить и плясать с нашими людьми, которые своими мечами принесли мне новые победы! Когда-нибудь ты станешь каганом Степи, поведешь Орду к новым победам. Никогда не забывай о своих воинах. Ты выше их, но ты один из них! Когда научишься сочетать это в себе, ты станешь настоящим вождем.

Такая откровенность была непривычна для молчаливого Карраса.

Должно быть он оценил мои деяния за последние два дня.

Дагдамм готов был присоединиться к порыву отца. Странную тоску как будто уносило на просторы налетевшим ветром.

Но он снова столкнулся взглядом с Кидерном, и вино в кубке показалось ему кислым уксусом, а музыка — воем ветра и скрежетом колес.

Давно уже взошла над Степью Луна, давно уже горели все звезды.

На многие мили вокруг над Степью шумел пир многотысячного воинства.

Каррас и Дагдамм плясали в кругу киммерийских всадников.

Первый, и последний раз в своей жизни.

Тяжело на сердце было у аваханов, как у тех, которых скрутили веревками, так и у тех, кто встал на колени перед Каррасом.

И не уходила тяжесть с сердца Дагдамма.

Он проснулся рано, несмотря на то, что много выпил за ночь. С тяжелой головой, Дагдамм спустился к реке, умылся теплой мутной водой.

Да, пиршество продлится и сегодня.

Но сегодня будет день скорби. Сегодня будут хоронить своих павших.

Дагдамм взобрался на коня и поехал к месту, где держали аваханских пленников. Измученные, печальные люди встретили его настороженно.

Их стерегли мрачные и злые оттого, что пропустили пиршество, киммерийские всадники.

— Есть ли среди вас такие, кто будет служить мне? — спросил он.

И несколько десятков человек из тех, кто вчера не согласился встать на колени перед победителями, шагнули вперед теперь.

— Освободите их. Проводите их в мой стан. — приказал Дагдамм, и обернулся к аваханам. — не вздумайте бежать или бунтовать. Тогда умрете страшной смертью.

Вереница пленных потянулась за ним. Дагдамм пересчитал их. Шесть десятков. Больше полусотни. Целый отряд.

Он привел их туда, где расположились его люди, на пологий склон холма.

— Приведите мне Керима. — приказал он.

Два воина приволокли раненого сына Сарбуланда. Нога того распухла, и он уже не мог на нее наступать. Остальные раны по-прежнему кровоточили. Но Керим юн и силен, скорее всего выживет.

— Ты согласился служить мне, Керим, сын Сарбуланда. — сказал Дагдамм. — Эти люди твоего племени и твоей веры тоже согласились служить мне. Ты станешь главным над ними.

— Повинуюсь. — Керим неуклюже поклонился.

— Вейлан! — окликнул Дагдамм мощно сложенного киммерийца, который в его дружине командовал второй сотней.

— Да, господин. — коротко склонил черноволосую голову Вейлан.

— Вейлан, ты назначишь им десятников из числа своих лучших людей. Ты накормишь их и дашь им оружие, но пока не давай лошадей.

— Да, господин.

— Слушайте меня, воины. Отныне вы мои люди. Ваша жизнь принадлежит мне. Ваша участь — повиновение. Если вы будете хорошо служить мне, у вас будет добыча, о какой вы и не мечтали прежде. Я дам вам вино и мясо, женщин и роскошные одежды. Слушайте закон Орды. Старший над вами — десятник, он вам вместо родного отца. Кто ослушается его — тому смерть. Кто побежит с поля боя — тому смерть. Кто сбежит, не предупредив о приближении врага — тому смерть. Кто украдет часть добычи — тому смерть. Пятая часть добычи идет великому кагану, да правит он девяносто девять лет. Пятая часть идет мне. И три пятых делит между собой войско. Таков закон.

Керим перевел это на аваханский язык. Новые воины дружины мрачно кивали. Законы Орды были жестокими, но простыми.

Дагдамм в уме проводил подсчеты. Он потерял в бою больше тридцати человек. У него осталось две с половиной сотни названных. Еще человек двадцать или больше из них ранены и не смогут сражаться ближайшее время, а кто-то и умрет. Но все равно, этой силы должно хватить, чтобы удерживать в повиновении шесть десятков аваханов, тем более, что командовать ими он поставил Керима, сына эмира. Сейчас надо заслужить себе славу доброго, щедрого господина. Зарезать несколько лошадей, выкатить бочки с вином. Все просто.

— Господин. — обратился к нему Керим.

— Говори.

— Господин, скажи мне, что будет с нашими павшими товарищами?

— Наверное, волки их съедят. — пожал плечами Дагдамм. — Сегодня мы будем хоронить своих героев.

— Господин. — Керим, застонав от боли в раненой ноге, опустился на колени и ткнулся лбом в землю. — позволь нам предать земле своих! Дай мне похоронить отца и дядьев! Пусть они уйдут в Дом Песен, не обрекай их души вечно бродить по Степи.

Дагдамм опешил от этой просьбы. Мысль о том, что степь вокруг наполнится не упокоившимися духами аваханов, которые не были должно похоронены, и теперь будут оглашать ночь своими криками, испугала его не на шутку.

Но все же только сын кагана.

— Это пусть решает мой отец. — сказал он.

Каррас, услышав о том, что Дагдамм принял на службу множество аваханов, вспылил. От вчерашнего теплого отношения к сыну не осталось ничего. Снова великий каган видел в Дагдамме лишь претендента на власть, лишь человека, который может убить его самого и его младших сыновей.

— Я жив еще. — глухо сказал Каррас. — ты ведешь себя так, будто ты каган!

— Прости. — склонился Дагдамм. — Но ты сам дал мне право набирать людей в свою дружину.

— Но не аваханов!

— Теперь я не могу отпустить их, обратить в рабов, или отдать тебе! Сын Карраса не может говорить два слова!

Каррас замахнулся, но не ударил.

— Дерзкий юнец! Братаешься с гирканцами, берешь к себе на службу аваханов! Ты вообще помнишь, что ты киммирай?

— Не хуже, чем ты! — огрызнулся Дагдамм.

Каррас помолчал.

— Говори дальше.

— Керим, сын эмира просит, чтобы я дал ему похоронить отца.

— Это можно сделать. — кивнул Каррас и настала очередь Дагдамма изумленно поднять глаза на отца. — он был их повелителем. Даже мертвого царя нельзя унижать. Это может делать только царь, который его победил, запомни это.

На самом деле перед Каррасом стояла та же самая задача, что и перед его сыном. Надо было как-то обратить на свою сторону людей, которые преклонили колена только потому, что им грозила скорая смерть. Ими двигал страх. Но сейчас надо было обратить это страх в хоть какую-то верность.

Нет человека благодарнее того, кого ты не убил — подумал Каррас.

— Пусть аваханы хоронят своих мертвых, если хотят.

Такой жест должен расположить к нему новых подданных.

— И еще, отец.

— Говори.

Тон Дагдамма уже не понравился Каррасу.

— Меня не просили об этом, я сам прошу тебя. Сегодня будет тризна по нашим павшим.

— Я помню.

— Не убивай аваханов для погребального костра. Давай зарежем лошадей, быков и коз. Может быть, бросим в костер уже убитых аваханов.

— Ты хочешь оскорбить предков? Предки не получат свою жертвенную кровь и могут наслать на нас проклятия.

— Я помню об этом. Я готов отдать предкам золото и серебро, лошадей и скот. Но я не хочу, чтобы мои новые всадники видели, как их сородичей режут перед костром.

— Не думал, что ты так мягкосердечен.

— Я не мягкосердечен, отец. Это требование разума.

Каррас раздраженно махнул рукой.

— Иди. Что-нибудь придумаем.

И Каррас на самом деле придумал, как обойтись без принесения в жертву аваханов. Он просто купил у кюртов несколько рабов, каких-то степняков из свободных кланов, и несчастных зарезали в зареве огромного погребального костра.

Сын не обманул. Он отдал для жертвенного костра одного из своих лучших коней, много серебра и золота.

Гирканцы же обращались со своими мертвыми согласно своей вере. Павших они затаскивали на камни, на вершины небольших холмов, на скалы. Там их до костей должны были обглодать птицы и звери. То, что аваханам или киммерийцам показалось бы позором, для гирканцев было почетным погребением. Они даже дополнительно рубили и рвали крючьями погибших собратьев, чтобы зверям и птицам было меньше работы.

Дагдамм, который за свою короткую жизнь видел много жестокости и сам убил больше людей, чем мог вспомнить, отчего-то содрогнулся, когда Мерген-хан опустился на колени перед телом своего брата, прочел краткую молитву, а потом принялся терзать тело кривым ножом.

Он вспорол толстый живот Ханзата и бросил его печень тут же слетевшимся грифам. Он запустил руку дальше в грудь, и вырвал сердце, которое швырнул в кустарник, где повизгивали учуявшие кровь лисицы. Он вывернул всю требуху. Он сделал глубокие надрезы на суставах рук и ног, чтобы звери проще могли растащить то, что было Ханзат-ханом в разные стороны.

Закончив свой страшный ритуал, Мерген поднялся и угрюмо взглянул на Дагдамма.

— Мой брат умер из-за тебя.

— Многие пали в тот день.

— Но только он пал потому, что ты послал его говорить с проклятыми огнепоклонниками. Сейчас огнепоклонники едят мясо из одного котла с твоими людьми, а мой брат мертв.

— Его убили аваханы, не я.

— Ты даже не отомстил за него.

Мерген явно невзлюбил Дагдамма сильнее прежнего. До разговора с пьяным Ханзатом, Дагдамм недооценивал силу той ненависти, которую питают к киммерийцам покоренные ими народы. Наоборот, он даже гордился тем, что его боятся, считают чудовищем. Он гордился своей принадлежностью к роду, который поставил на колени столько племен.

Но что, если эта ненависть когда-то прорвется на поверхность?

Дагдамм не хотел думать об этом, но все равно думал, не мог не думать.

Несколько дней понадобилось, чтобы провести игры в честь погибших.

Еще много времени потребовало возведение большого кургана над кострищем.

Керей прислал в становище повелителя своих дочерей, и Каррас теперь развлекался со старшей из них, перепуганной, тонкой, как тростинка, девушкой лет пятнадцати. На доставшийся ему подарок Дагдамм даже не взглянул — девочке не было и одиннадцати. «Я просил женщину, а не ребенка» — проворчал он, и поехал к кюртам, чтобы купить покладистую рабыню подходящего возраста.

А несчастная, проданная в жены гиганту девочка, теперь возилась с собаками и ягнятами, стараясь никогда не попадаться на глаза страшному человеку с синими глазами. Дагдамм конечно, собирался обратить на нее внимание, но позже, года через два-три. Если ни один из них к тому времени не умрет.

Они много охотились, пасли стада, часто пировали, но вперед пока не двигались.

Однажды Дагдамм спросил Карраса, что же делать с богю, из-за которых они и оказались так далеко от дома.

— Да, великий каган не должен говорить двух слов, и я обязан вернуть богю. Но видит Небо, сейчас это представляется не таким важным, как показалось весной. Ты видишь, какое будущее лежит перед нами? Аваханы обескровлены, дорога на Гхор открыта. Кюрты склонились передо мной. Массаги прислали дары, вот видишь тех тонконогих коней? Они из табунов старого царя. Башкурт-хан склонился предо мной. Я могу покорить все южные племена, всю эту ветвь.

Племена Степи делили себя на три главных «ветви». Одни возводили свою историю к временам до Катастрофы, и назывались потомками Тогака. Другие свою Старую Родину и свои корни видели где-то на Востоке, на границах древнего царства Кхитай. И наконец третьи населяли земли, выходящие к Вилайету. Над ними давно уже воцарилась власть Каганата.

— Но как ты будешь утверждать свою власть так далеко от наших родных земель?

— Я думаю об этом. Может быть, я просто отдам эти земли в управление одному из своих сыновей.

У Карраса было теперь четыре живых сына. Он сам, юный Нейл и еще двое, слишком малолетние, чтобы браться в расчёт.

— Мне? — спросил Дагдамм, зная, что звучит дерзко.

— Я еще не решил. И решу не скоро. А ты что, заскучал здесь? Говорят, ты даже не тронул своей жены.

— Жена из нее как из конского хвоста радуга. — проворчал Дагдамм.

— Как твои новые люди?

— Пока служат исправно. На охотах показывали должное умение скакать и стрелять из лука. Я учу их как ты, и твой отец учили наших людей.

— Значит, ты уверен в них?

— Да.

— Это хорошо. Потому что я не хочу посылать тебя в поход с войском, которое может в любой момент изменить тебе.

— Ты посылаешь меня в поход? Неужели на доганов?

— Нет, не на доганов. Отправляйся за богю. Приведи мне богю и отдам тебе восток, и все, что ты завоюешь далее, хоть до самого Кхитая.

— Клянешься?

— Великий каган двух слов не говорит.

— Когда выступать, отец?

— Когда падет Гхор.

— О. - только и смог сказать Дагдамм.

— С коренных земель каганата идут подкрепления. Не думал же ты, что я пойду на Афгулистан с этим гирканским сбродом и аваханами, который в любой миг восстанут против тебя?

— И долго ждать этих подкреплений?

— Нет. Фелан и Перт скоро будут здесь. Мне донесли, что им осталось не больше недели пути. Они выступили из Озерного Края, до туда примерно двадцать дневных переходов. Тысяча киммирай идет. Я отдам тебе под начало половину.

— Но этого все равно слишком мало.

— Мне казалось, у тебя есть тамыр среди гирканских ханов, сыновей Иглика?

— Был тамыр. Он убит, и это огорчило меня больше, чем я сам ожидал.

— А что же люди твоего тамыра? Разве они не отходят к тебе по законам Степи?

— Но его родной брат — Мерген. Они должны поклониться Мергену.

— Должны. Но еще не поклонились! А сколько уже времени прошло со дня гибели Ханзата?

Каррас был прав. Больше десяти дней минуло, как Мерген вырвал печень брата и бросил ее голошеим грифам. А до сих пор воины его тамыра не поцеловали землю у ног Мерген-хана.

Дагдамм отправил посланника, чтобы спросить, кто теперь верховодит в дружине Ханзата. Ответ пришел скоро. Там всем заправляют два брата, два сотника — Улуг-Буга и Кара-Буга.

При имени последнего Дагдамм помрачнел. Наверное, с круглого лица баруласа все еще не сошли следы ударов, которые обрушил на него Дагдамм в ночь после первой стычки с аваханами.

Народы Степи чтят кровное родство, каждый помнит свою родословную на много поколений по всем линиям. Потому нередки случаи, когда родство связывает людей, стоящих на разных ступенях. Простой пастух может нести в себе частичку ханской крови, а хан зачастую не только господин, но и старший родственник своим лучникам.

Улуг-Буга и Кара-Буга на самом деле приходились родичами Ханзат-хану. Родство это было столь далекое, что в жизни о нем и не упоминают. О своей ханской крови братья никогда особо не задумывались, и довольствовались положением сотников, тоже почетным.

Но смерть Ханзат-хана сделала их самыми главными в их отряде.

И тогда Улуг-Буга, наиболее умный из братьев, и вспомнил о некоем Менгу, своем предке в шестом поколении, который был батыром у славного, воспетого в легендах Тора-хане, и в благодарность за верную службу получил в жены дочь Тора-хана.

Опираясь на свой авторитет, силу и вовремя пришедшую на ум легенду о происхождении от Тора-хана, Улуг-Буга возглавил отряд, был поднят на седле, стал называть себя Улуг-богадуром, разумея под этим прозвищем не свое крепкое сложение, а титул. И пока Улуг-богадур ни перед кем колен не преклонил.

Долго это продолжаться не могло, но череда праздников и похорон оттянула вступление новоявленного богадура в подданство.

Не хотел Дагдамм говорить ни с хитрым Улуг-Бугой, ни с братом его, которого избил на потеху войску.

Но он отправил нового вестника, что бы тот призвал братьев в его шатер.

Долго просидели они, втроем церемонно передавая друг другу чаши с кумысом, и ведя разговоры вежливости, пока, наконец, Кара-Буга не вышел из шатра, сказавшись телесной нуждой.

И тогда богадур Улуг-Буга сказал.

— Я встану на колени перед тобой, сын Карраса и назову тебя своим господином. Ты щедр и с тобой много военной удачи. Но мой брат питает к тебе ненависть. Ты унизил его, и не попросил прощения. Подари ему коня и саблю, подари ему женщину, которая тебе не нужна, подари ему доспехи, снятые с солнцепоклонника, и он простит тебя, потому что он человек простой души.

— Я сын киммерийского кагана и я не могу просить прощения у баруласа, пусть даже в нем течет капля ханской крови.

— А я не могу пойти против своего брата.

Некоторое время мужчины молчали.

— Братские узы святы, Улуг-богадур. — сказал Дагдамм.

— Прости меня, Дагдамм сын Карраса. — поклонился в землю Улуг-Буга.

Так они и расстались, не придя ни к какому решению.

В тот день стражу у шатра Дагдамма нес Гарт, молодой воин, происходивший из одного из кланов Озерного Края. Он слышал каждое слово, которое прозвучало в шатре сына Карраса. Как только время его службы истекло, молодой Гарт вскочил на коня и помчался прочь из лагеря, к изгибу реки.

Там на поросшем осокой берегу сидел голый по пояс Кидерн Шкуродер, и развлекался тем, что бросал гадательные кости. Жилистое, сухопарое как у вечно голодного степного волка, тело Кидерна сплошь покрывали узоры татуировок, оставляя свободными только лицо и кисти рук. Многие киммирай носили на себе узоры, но знаки, покрывавшие тело Кидерна отличались от обычных рун удачи, которые набивали себе воины.

— Кидерн! — вскричал издалека Гарт.

— Как ты назвал меня? — просипел Шкуродер, и у Гарта, который только в день битвы на холме снял полдюжины скальпов, похолодело в животе.

— Старший брат. — тихо сказал он, делая правой рукой условный знак принадлежности к священному кругу.

— Говори.

— У меня есть сведения, которые могут быть важны для нашего дела.

И Гарт пересказал каждое слово, которое услышал.

Кидерн довольно усмехнулся своим увечным лицом.

— Ты знаешь Коди?

— Десятника?

— Да, десятника Коди. Позови его ко мне.

— Но как мне обратиться к нему? Он наш брат?

— Почти. Он знает все, что нужно знать непосвященному. Скажи, пусть придет.

Гарт отыскал Коди в лагере. Тот неуклюже починял сбрую левой рукой. Правая рука его была забита в лубок и перевязана. Знающие в лекарском деле говорили, что раны чистые и скоро заживут, но сейчас рука была почти бесполезна, и только принималась болеть дергающей болью, если он причинял ей неудобство.

— Тебя зовет старший брат. — сказал Гарт, выполнив положенный условный знак.

Коди неловко повторил его движение раненой рукой. Поднялся и стал собираться.