Кирклендские услады

Глава 2

Свадебное путешествие закончилось. В последний день мы оба немного нервничали. Габриэль все больше молчал, а меня это раздражало: я не могла взять в толк, отчего сегодня он весел, а назавтра мрачнее тучи. Может быть, я волновалась перед предстоящей встречей с семейством Рокуэлл, но признаваться в этом мне не хотелось. Пятница почувствовал наше настроение и присмирел.

— Он хочет сказать, что нам теперь ничего не страшно — нас трое, — объяснила я Габриэлю, и кажется, это его немного развеселило.

Поездка через северную часть Йоркшира оказалась долгой, так как нам предстояла пересадка. И до Кейли мы добрались только к вечеру.

На станции нас ждал экипаж — довольно большой. И я заметила, что, увидев меня, кучер явно изумился. Мне показалось странным, что он не знал о женитьбе Габриэля. А было ясно, что он о ней не слышал. Иначе чего бы ему удивляться, увидев новобрачного с женой?

Габриэль помог мне сесть в экипаж, а кучер, украдкой поглядывая на меня, устраивал наш багаж. Никогда не забуду, как мы ехали от станции. Это заняло почти час, и, когда мы прибыли на место, уже начало темнеть. Так что свой новый дом я впервые увидела в сумерки.

Мы ехали по глухим вересковым пустошам, казавшимся в вечернем освещении призрачными. Но они мало отличались от пустошей вокруг Глен-Хаус. Значит, и здесь я буду как дома. Дорога поднималась вверх, и, хотя стоял июнь, вдруг потянуло холодом. Ноздри щекотал запах торфа, и, несмотря на дурные предчувствия, настроение у меня улучшилось. Я представляла, как мы с Габриэлем будем скакать здесь верхом.

Потом мы стали спускаться. Окрестности становились менее суровыми, но дыхание пустоши еще ощущалось. Мы приближались к деревушке Киркленд-Мурсайд, а недалеко от нее и находились «Кирклендские услады». Трава здесь была более сочной. Показался какой-то дом, стали попадаться возделанные поля. Габриэль наклонился ко мне:

— При свете дня ты разглядела бы отсюда «Келли Грейндж», дом моего кузена. Я говорил тебе о нем? О Саймоне Редверзе?

— Да, — ответила я. — Говорил.

Я пристально вглядывалась в даль, и мне показалось, что справа я вижу нечеткие очертания какого-то особняка. Мы переехали через мост, и тут я впервые увидела аббатство.

Передо мной высилась квадратная башня. С виду она казалась невредимой. Со всех сторон ее окружали стены, и издали нельзя было понять, что это всего лишь пустая оболочка и что за стенами — руины. Башня была величава, но в ней было что-то зловещее. Правда, тогда я подумала, что мне просто передается настроение Габриэля. Вряд ли башня может внушать страх.

Проехав по дороге, обсаженной могучими дубами, мы внезапно оказались на открытом месте. И я увидела дом. Он был так красив, что у меня дух захватило. Прежде всего поражали его размеры. Он казался прямоугольной каменной громадой. Потом я узнала, что он выстроен вокруг внутреннего двора и, хотя относится к временам Тюдоров, в последующие столетия его неоднократно перестраивали. Средники и карнизы окон украшала затейливая резьба: черти и ангелы, лиры и арфы, завитки и розы Тюдоров.

Настоящий средневековый замок! И я подумала, каким же маленьким должен был казаться Габриэлю наш Глен-Хаус!

Около дюжины каменных ступеней, стертых в середине, вели к величавому порталу из массивных камней. Его тоже покрывала резьба, схожая с резьбой на окнах. Перед нами была тяжелая дубовая дверь, отделанная коваными железными украшениями. Не успела я подняться по ступеням, как дверь отворилась и мне навстречу вышла первая из моих новых родственников.

Это была женщина лет тридцати — сорока, так похожая на Габриэля, что я сразу догадалась: Руфь Грэнтли, его овдовевшая сестра.

Она несколько секунд меня разглядывала. Сначала ее взгляд был холодным и оценивающим, потом она принудила себя приветливо улыбнуться:

— Здравствуйте. Простите нам некоторое удивление. О вашей свадьбе мы узнали только сегодня утром. Габриэль, ну как можно быть таким скрытным?

Она взяла меня за руки и снова улыбнулась. Но теперь улыбка скорее походила на оскал. Я заметила, что ресницы у нее совсем белые, их почти не видно. Она была белокурой, как и Габриэль, но волосы казались еще более светлыми. Но что меня особенно поразило, так это ее холодность.

— Входите, — пригласила она. — Придется только извинить нас. Мы совсем не подготовились к вашему приезду. Это такая неожиданность.

— Представляю себе. — Я вопросительно взглянула на Габриэля. Почему он не предупредил их?

Мы вошли в холл. В камине пылали дрова, и мне сразу бросилось в глаза, как тщательно и любовно поддерживается в доме дух старины. На стенах висели гобелены, по всей видимости, их вышивали не одно столетие назад сами члены семьи. В центре холла стоял длинный узкий стол, уставленный медной и оловянной посудой. Я огляделась.

— Ну, что скажете? — спросила Руфь.

— Здесь так… я просто поражена!

Казалось, мои слова доставили ей удовольствие. Она повернулась к Габриэлю:

— Габриэль, зачем тебе понадобилась вся эта таинственность? — И, недоуменно разведя руками, она посмотрела на меня: — Почему надо было держать нас в неведении до сегодняшнего утра?

— Хотел сделать всем вам сюрприз, — пробормотал Габриэль. — Кэтрин, ты, наверное, устала. Пойдем, я покажу тебе нашу комнату.

— Конечно, — поддержала его Руфь. — А с остальными познакомитесь позже. Могу вас заверить, всем не терпится вас увидеть.

Ее глаза блеснули, а несколько выдающиеся вперед зубы снова обнажились в оскале. Тут вдруг залаял Пятница.

— Еще и собака? — удивилась Руфь. — Значит, вы любите животных… Кэтрин?

— Да, очень. А Пятницу все полюбят, я уверена. — Мне почудилось какое-то движение наверху, и я быстро подняла глаза па галерею.

— Это галерея менестрелей, — объяснил Габриэль. — Иногда мы ею пользуемся, когда устраиваем балы.

— Мы придерживаемся старинных обычаев, Кэтрин, — добавила Руфь. — Боюсь, мы покажемся вам слишком старомодными.

— Что вы! Я уверена, старинные обычаи мне очень понравятся.

— Надеюсь. Когда речь идет о традициях…

В ее голосе послышался сарказм, и я подумала: уж не считает ли она, что я не сумею оценить прелесть традиций, которых придерживается семейство Рокуэлл?

Холодная встреча, оказанная нам Руфыо, усилила мои дурные предчувствия, и я снова задумалась, не было ли у Габриэля каких-то причин скрыть от них нашу свадьбу.

Вошел слуга справиться насчет багажа, и Габриэль распорядился:

— Отнесите все в мою комнату, Уильям.

— Слушаюсь, хозяин, — последовал ответ. Слуга стал подниматься по лестнице, взвалив на плечо мой чемодан, а Габриэль взял меня за руку и повел за ним. Руфь шла сзади, и я спиной чувствовала ее взгляд, не упускавший ни одной мелочи. Никогда еще я не была так благодарна дяде Дику, как в ту минуту. Элегантный дорожный костюм из темно-синего габардина придавал мне уверенности в себе.

На первой площадке лестницы Габриэль указал на дверь:

— Вот вход на галерею менестрелей.

Я надеялась, что он откроет дверь и я увижу, есть ли там кто-нибудь. Я не сомневалась, что видела в галерее какое-то движение. Значит, кто-то из семьи предпочел притаиться там, чтобы исподтишка взглянуть на меня, и не захотел спуститься вниз и поздороваться.

Лестница была широкая и необыкновенно красивая, но в свете керосиновых ламп она казалась полной теней. У меня возникло жутковатое ощущение, будто все Рокуэллы, жившие в доме в последние триста лет, с недоумением провожают меня глазами — меня, неизвестную девушку, которую Габриэль привез, не посоветовавшись со своими родными.

— Мои комнаты на самом верху, — уточнил Габриэль. — Подниматься долго.

— Ты останешься в этих комнатах и теперь, когда женился? — подала голос Руфь.

— Конечно. Разве что они не поправятся Кэтрин.

— Я уверена, что понравятся, — вставила я свое слово.

— Если они окажутся вам не по душе, можно выбрать другие, — посоветовала Руфь.

Мы поднялись на третий этаж, когда перед нами появился молодой человек. Высокий, стройный, очепь похожий на Руфь. Не заметив нас с Габриэлем, он воскликнул:

— Мама, они уже здесь? Ну и как она… — Он осекся, но нисколько не смутился, засмеялся над своей оплошностью и перевел глаза на меня.

— Это Люк… мой племянник, — представил Габриэль.

— Мой сын, — тихо добавила Руфь.

— Рада познакомиться. — Я протянула ему руку.

Он взял мою руку и склонился над ней так низко, что светлые пряди волос упали ему на лицо.

— Удовольствие взаимное, — произнес он слегка нараспев. — Приятно, когда в доме свадьба.

Он очень походил на мать, а следовательно, и на Габриэля. Те же явно аристократические черты, те же на редкость светлые волосы, несколько томный вид.

— Как вам нравится дом? — с интересом осведомился он.

— Она пробыла у нас не больше десяти минут и мало что видела. Да и что можно разглядеть в этом сумраке? — напомнила ему мать.

— Завтра же поведу вас все осмотреть, — пообещал Люк.

Я поблагодарила его.

Он еще раз поклонился и отошел в сторону, давая нам пройти, но затем присоединился к нашей процессии и сопровождал нас до комнат на четвертом этаже, которые, как я поняла, принадлежали Габриэлю.

Мы вошли в круглую галерею, и ощущение, что за мной наблюдают, стало еще более явственным. Здесь висели фамильные портреты в натуральную величину, горело несколько ламп из розового кварца. В их тусклом свете фигуры на портретах казались живыми.

— Ну вот мы и пришли, — объявил Габриэль и сжал мне руку.

В корзинке слабо повизгивал Пятница, словно ему хотелось напомнить о своем присутствии. Наверное, Пятница почуял, что у меня возникло ощущение, будто я попала в темницу и кругом один недоброжелатели. Конечно, уговаривала я себя, это из-за того, что мы приехали в сумерки. Будь сейчас яркое солнечное утро, все выглядело бы иначе. В этих старинных домах всегда царит мрачная атмосфера, а к ночи тени сгущаются и пугают людей, обладающих богатой фантазией. Я оказалась в странном положении: мне предстояло стать хозяйкой этого дома, а еще три дня назад никто здесь даже не подозревал о моем существовании. Нечего удивляться, что мне не обрадовались.

Я постаралась овладеть собой и, повернувшись спиной к портретам, пошла за Габриэлем направо по коридору. Наконец он остановился перед одной из дверей и распахнул ее. У меня дух захватило от восхищения: комната оказалась прелестной. На окнах красовались тяжелые красные шторы из камчатного полотна; в большом открытом камине пылал огонь, а на резной каминной полке белого мрамора горели свечи в блестящих серебряных подсвечниках, заливая комнату мягким светом. Я увидела кровать под балдахином и с занавесками под цвет штор, высокий комод, стулья со спинками, обитыми красной с золотом тканью, и красные ковры с золотым рисунком — все это создавало ощущение тепла и уюта. На столе в вазе стоял букет красных роз. Габриэль взглянул на них и вспыхнул:

— Спасибо тебе, Руфь.

— Большего мы сделать не успели.

— Какая красивая комната! — воскликнула я. Руфь кивнула:

— Жалко, сейчас вы не можете полюбоваться видом из окна.

— Сможет через час, — сказал Габриэль. — Скоро взойдет луна.

Я почувствовала, что мои страхи начинают испаряться.

— Теперь я вас оставлю, — произнесла Руфь. — Распоряжусь, чтобы принесли горячей воды. Обед через сорок пять минут. Успеете?

Я заверила, что успеем, и они с Люком ушли. Когда дверь за ними закрылась, мы с Габриэлем молча посмотрели друг на друга. Габриэль спросил:

— Что-нибудь не так, Кэтрин? Тебе здесь не нравится?

— Потрясающе! — начала я. — Я и вообразить не могла… — Но осеклась. Меня вновь охватило негодование. — Почему ты не сообщил им, что собираешься жениться?

Он покраснел, у него сделался огорченный вид, но я решила докопаться до правды.

— Ну… просто не хотел поднимать шум…

— Шум! — перебила его я. — Я ведь думала, ты ездил сюда оповестить их.

— Так оно и было.

— А когда дошло до дела, не решился?

— Могло возникнуть противодействие. Я этого не хотел.

— Ты хочешь сказать, меня бы сочли недостойной войти в такую семью? — Я знала, что глаза у меня сверкают, так я была рассержена. От разочарования я чувствовала себя несчастной — хорошо же начинается моя жизнь в этом доме! Мной владели обида и глубокое огорчение, так как я поняла: раз нашу свадьбу нужно было держать в секрете, пока она не стала свершившимся фактом, значит, у меня вряд ли установятся хорошие отношения с моими новыми родственниками.

— Боже мой, конечно нет! — решительно воскликнул Габриэль и обнял меня за плечи. Но я нетерпеливо высвободилась. — Они полюбят тебя… как только хорошенько с тобой познакомятся. Они просто боятся перемен. Сама знаешь, во всех семьях так.

— Нет, — возразила я. — Неправда! Они расстроены, это нопятно. Как тебе могло прийти в голову ввести меня в семью без всякого предупреждения? Представляю, что они должны чувствовать!

— Тебе не все ясно, Кэтрин, — умоляюще сказал Габриэль.

— Так объясни! Скажи все. К чему такая таинственность?

Вид у Габриэля стал совсем несчастный.

— Да нет никакой таинственности! Просто я им не сказал, вот и все. Побоялся шума и суматохи. Я хотел жениться на тебе как можно скорее, чтобы мы были вместе и могли насладиться тем временем, что мне отпущено.

Когда он так говорил, весь мой гнев мгновенно улетучивался. Я снова почувствовала прилив нежности, желание сделать его счастливым, избавить от непонятного мне страха, быть может, от страха смерти. Ведь именно повинуясь этому желанию, я и вышла за него замуж. Я смутно догадывалась: его что-то страшит в этом доме, и ему нужен союзник. Уже тогда я решила, что этим союзником стану я. А сейчас я утвердилась в своем намерении, так как, хоть и пробыла в «Усладах» не более получаса, тоже поддалась необъяснимому страху.

— Пятница так и сидит в корзине, — спохватилась я.

— Я выведу его погулять.

Габриэль открыл корзинку, и Пятница с лаем выскочил из нее, радуясь, что снова на свободе. Раздался стук. Я резко обернулась: стучали не в ту дверь, в которую мы вошли. И тут я заметила, что в комнате две двери.

Кто-то с явным йоркширским акцентом объявил:

— Горячая вода, хозяин!

Дверь захлопнулась прежде, чем я успела разглядеть говорившего.

— Это бывшая туалетная комната. Я пользуюсь ею как ванной, — пояснил Габриэль. — Увидишь, как это удобно. Только не раздевайся, пока не запрешь обе двери. Может войти кто-нибудь из слуг.

Габриэль надел па Пятницу поводок:

— Надеюсь, Пятница, ты не хочешь потеряться в первый же вечер.

Когда он вышел, я открыла дверь в туалетную комнату и увидела там сидячую ванну, кувшипы с горячей водой, мыло и полотенца. На стене висело большое зеркало в резной золоченой раме, а к раме были прикреплены два золоченых подсвечника, в которых горели свечи.

Я взглянула в зеркало. Мне показалось, что глаза у меня зеленее, чем обычно, но, не повинуясь мне, они отвлеклись от моего отражения и стали обшаривать темные углы у меня за спиной.

Старые дома в сумерках… Может ли быть, что здесь витают призраки тех, кого давно нет в живых? Какие, однако, нелепые мысли приходят в голову молодой здравомыслящей йоркширской даме! Я сняла костюм и принялась приводить себя в порядок после долгого путешествия. Завтра при дневном свете я посмеюсь над своими фантазиями.

В тот вечер мы обедали в красивой комнате на втором этаже.

Габриэль объяснил мне, что в торжественных случаях обед подают в холле в память о прежних днях, когда холл служил столовой.

— Стол в холле ровесник этого дома, — добавил он. — Но когда мы одни, мы обедаем в маленькой и более уютной столовой.

По меркам Глен-Хаус «маленькая столовая» была очень большой. Когда я вошла, шторы были задернуты и на столе горели свечи. Я начинала понимать, что здесь живут по строго заведенному порядку.

За столом нас было шестеро. Собралась вся семья. С Руфыо и Люком я уже познакомилась. А сейчас встретилась с отцом и теткой Габриэля — сэром Мэтью Рокуэллом и мисс Сарой Рокуэлл. По всей видимости, обоим было уже за восемьдесят.

Стоило мне взглянуть на сэра Мэтью, и у меня сразу отлегло от сердца — он явно обрадовался мне. Он был очень высокий, правда, слегка сутулился. Совершенно седая шевелюра поражала пышностью, не совсем здоровый румянец вызывал подозрения в чрезмерной приверженности к портвейну, но голубые глаза, глубоко прятавшиеся в складках век, смотрели весело и, можно даже сказать, с озорством.

— Габриэль счастливчик: такая красавица! — воскликнул он.

Конечно, он мне льстил, я вовсе не была красивой и едва ли могла показаться красавицей даже восьмидесятилетнему старцу. Он поднес мою руку к губам и запечатлел на ней долгий поцелуй. Я увидела, что возраст не мешает ему быть галантным. Он производил впечатление человека, привыкшего наслаждаться жизнью, и, по-видимому, надеялся, что молодые члены семьи будут следовать его примеру.

— Вы должны сесть рядом со мной, — заявил он. — Я хочу смотреть на вас, а вы расскажете, что думаете о своей новой семье.

Так что за столом я сидела с ним рядом, и время от времени он склонялся ко мне и похлопывал меня по руке.

Тетя Сара была совсем другая, хотя и ее отличали характерные для всех Рокуэллов черты лица, светлые волосы и брови. Ее голубые глаза блуждали. Она казалась озабоченной, словно всячески старалась попять, что происходит вокруг, но смысл происходящего от нее ускользал. Я подумала: пожалуй, она даже старше своего брата.

— Сара! — прокричал сэр Мэтью. — Это моя новая дочка!

Сара кивнула ему и улыбнулась прелестной в своей наивности улыбкой. Я пожалела, что не встретила этих стариков первыми. Тогда бы я непременно почувствовала тепло при вхождении в дом.

— Как вас зовут? — спросила Сара.

— Кэтрин.

Она кивнула, и во время обеда, когда бы я ни подняла глаза, я ловила на себе ее взгляд. Сэр Мэтью захотел узнать, как мы с Габриэлем познакомились и почему так быстро решили пожениться. Я рассказала ему про Пятницу.

— Уж эти цыгане, — покачал он головой. — Они жестоко обращаются с животными. Я их к себе не пускаю. Однако должен признать, что день, когда Габриэлю вздумалось поскакать по той дороге, оказался для него поистине счастливым.

— Он вечно куда-нибудь исчезает… — вставил свое слово Люк. — Ускачет на своей лошади, и мы не имеем представления, где он и когда вернется.

— Ну и что? — возразил Габриэль. — Только так и можно устроить себе праздник. Ненавижу всякие планы. А то размечтаешься о каких-то удовольствиях, а потом разочаруешься. Нет! «Спеши туда, куда тебя влечет душа!» — вот мой девиз.

— На этот раз он тебя не подвел, — улыбнулся мне сэр Мэтью.

— Я покажу Клэр свои вышивки, — пробормотала, глядя на меня, тетя Сара. — Они должны ей понравиться.

Наступило короткое молчание. Потом Руфь спокойно сказала:

— Это не Клэр, тетя Сара. Это — Кэтрин.

— Да-да, конечно… — согласилась Сара. — Вы любите вышивать, дорогая?

— Люблю, но я плохая рукодельница. Не очень-то лажу с иглой.

— И не надо, — отозвался сэр Мэтью. — Зачем напрягать такие прелестные глазки? — Он наклонился ко мне и прикрыл мою руку своей морщинистой рукой. — Моя сестра немного забывчива. Временами она уходит мыслями в прошлое. — На его лицо набежала тень. — Увы, мы с ней немолоды…

Разговор перешел на их дом. Мне рассказали о здешних окрестностях, о конюшне — я рада была услышать, что у них нет недостатка в лошадях, — о соседях, друзьях, больших охотах и вообще о жизни в Киркленд-Мурсайд; я чувствовала, что они всячески стараются показать, что рады мне. Быть может, странное поведение Габриэля заставило меня с самого начала в этом усомниться.

Руфь сказала, что собирается в конце педели устроить торжественный обед в честь нашей свадьбы, а будь у нее время, она устроила бы его сегодня.

— Вам необходимо кое с кем познакомиться, — добавила она. — Есть люди, жаждущие с вами встретиться.

— Кого ты собираешься пригласить? — быстро спросил Габриэль.

— Ну… я думаю, Саймона. В конце концов, он тоже член семьи. Вероятно, надо пригласить и Хейгар, хотя вряд ли она придет. И наверное, викария с женой, и, конечно, Смитов.

Сэр Мэтью кивнул и повернулся ко мне:

— Мы хотим, дорогая, чтобы вы сразу почувствовали себя дома.

Я поблагодарила его, и, когда обед закончился, Руфь, Сара и я удалились в соседнюю гостиную, оставив мужчин наслаждаться портвейном. Я была рада, что уединение их длилось недолго, потому что с теткой и сестрой Габриэля чувствовала себя неловко.

Габриэль сразу подошел ко мне и сказал, что у меня утомленный вид.

— Неудивительно. День выдался нелегкий, — проговорила Руфь. — Что ж, все вас поймут, если вы пораньше уйдете к себе.

Я попрощалась со своими новыми родственниками, и мы с Габриэлем поднялись наверх.

Едва мы вошли в нашу комнату, Пятница вылез из корзинки и кинулся к нам. Было ясно, что и ему трудно привыкнуть к новой обстановке.

— Ну ладно, — проговорил Габриэль, — самое худшее позади. Ты познакомилась с нашим семейством.

— Кажется, еще не со всеми.

— Ну, остальные появляются здесь лишь время от времени. А с этими тебе придется жить. Пойдем, я хочу перед сном показать тебе вид с балкона.

— Ах да… твой любимый балкон! А где он?

— Здесь рядом. Пойдем.

Он обнял меня одной рукой, и, выйдя из комнаты, мы направились к двери в конце коридора. Габриэль открыл ее, и мы оказались на балконе. Луна поднялась уже высоко в небе, освещая все вокруг. И я увидела развалины. Передо мной, словно призрак бывшего величественного аббатства, поднимались руины. Темнела река, вьющаяся по заросшим травой лугам, над рекой горбом изгибался черный мост, а дальше простиралась едва различимая пустошь.

— Как красиво! — вырвалось у меня.

— Когда я уезжаю, я вижу это во сне.

— Неудивительно!

— Я прихожу сюда каждый вечер и не могу насмотреться. С самого детства. Меня сюда словно что-то притягивает. — Вдруг он посмотрел вниз. — Двое из нашего рода покончили жизнь самоубийством, бросившись с балкона. Не с этого, правда. В доме их еще три.

У меня мурашки пробежали по телу, и я вгляделась в темноту внизу.

— Мы на верхнем этаже. Упасть отсюда — верная смерть, под нами каменные плиты. В нашем роду всего двое покончили с собой, и оба выбрали один и тот же способ.

— Пойдем, — сказала я. — Я устала.

Но когда мы вернулись в пашу комнату, мои страхи ожили. И все из-за нескольких минут, проведенных на балконе, из-за случайного замечания Габриэля. Нервы у меня расшалились, что совсем не было мне свойственно. Ничего, пообещала я себе, завтра все будет иначе.

Следующие два дня я изучала дом и окрестности и была захвачена этим действом. Кое-что приводило меня в восторг, кое-что отталкивало. Днем дом меня очаровывал, хотя я то и дело терялась в лабиринтах комнат и коридоров и не могла найти дорогу. Но в сумерки, стоило мне остаться одной, я — стыдно в этом признаться — невольно начинала поминутно озираться и оглядываться.

Прежде мне не случалось бывать в таком огромном старинном доме. Когда я бродила по нему одна, настоящее, казалось, сливалось с прошлым. Мебель здесь не менялась веками, и трудно было отделаться от мысли, что и сотни лет назад, когда в доме звучали другие голоса и шаги и длинные тени других людей падали па эти стены, все тут выглядело точно так же.

Нелепо было поддаваться таким мыслям, ведь в доме жили совершенно обычные люди. Мысленно я их всех разложила, что называется, по полочкам в первый же день приезда. Вот что получилось. Сэр Мэтью — веселый старый эсквайр, любитель хорошо поесть, знаток вина и женщин, землевладелец, типичный и для прошлых веков, и для нашего времени. Тетя Сара — старая дева, всю жизнь проведшая в этом доме. Немного наивная, помнящая все дни рождения, победы и поражения каждого из членов семьи. Только сейчас, постарев, она стала забывать, какое событие к кому относится, и решила, что женой Габриэля является ее невестка Клэр — давно скончавшаяся жена сэра Мэтью. Руфь для меня была хозяйкой дома. Она заняла это место после смерти матери и, естественно, не испытывала большого восторга от нежданного появления нового члена семьи. Люк… Люк был просто молодой человек, занятый собственными делами, как большинство молодых людей. Одним словом, обычная семья, ничем не отличающаяся от множества других таких же, проживающих по всей стране.

Я старалась со всеми держаться приветливо и уверена, что мне это удавалось. Труднее всего, конечно, было расположить к себе Руфь. Мне хотелось, чтобы она поняла: я совсем не стремлюсь занять ее место. У меня и в мыслях этого нет. Видит бог, дом достаточно большой, чтобы мы могли жить каждый сам по себе. Хозяином дома был сэр Мэтью, а она — его дочь — выполняла обязанности хозяйки с тех пор, как повзрослела. Она жила здесь всю жизнь и когда вышла замуж, и после смерти мужа. Я старалась, чтобы она поверила: я не посягаю на ее права распоряжаться в «Усладах».

Когда Руфь завела разговор о торжественном обеде, который собиралась устроить, я, не кривя душой, ответила, что она должна сама все решать: я выросла в маленькой семье, хозяйством не занималась, а последние годы перед замужеством вообще провела не дома, а в школе. Кажется, мои слова ей понравились, и я была довольна.

Первое наше утро в «Усладах» Габриэль провел с отцом. Я догадывалась, что им нужно обсудить какие-то дела, касающиеся поместья. Ведь Габриэль долго не был дома. И я заверила мужа, что сама найду чем заняться.

Я собиралась вывести на прогулку Пятницу и хотела оглядеть все вокруг дома. Особенно развалины старого аббатства. Спускаясь по лестнице, я встретила Люка. Он дружелюбно улыбнулся и наклонился приласкать Пятницу. Пятница был счастлив, что его заметили, и со всей очевидностью продемонстрировал, что Люк поправился ему с первого взгляда.

— Люблю собак, — сказал Люк.

— А вы себе не хотите завести?

Он покачал головой:

— Кто будет за ней ухаживать, когда меня нет? А я часто уезжаю… до сих пор, например, учился. Сейчас я на распутье. Окончил колледж, скоро уеду в Оксфорд.

— Но в доме столько народу. Неужели никто не согласится присмотреть за собакой, пока вас нет?

— Не в том дело! Если уж завел собаку, то она твоя и никому ее доверять нельзя. Ну как, вы успели осмотреть дом?

— Не весь.

— Давайте я устрою вам экскурсию. Вы должны изучить дом вдоль и поперек. Иначе в нем легко заблудиться. Сами не заметите, как свернете не туда. Согласны?

Мне очень хотелось подружиться с Люком, так что лучше всего было принять приглашение. К тому же мне не терпелось осмотреть дом, и я решила, что прогулку можно отложить.

Какой же он оказался огромный, этот особняк! По-моему, в нем было не меньше ста комнат. Каждая из четырех частей, составлявших этот огромный каменный прямоугольник, представляла собой как бы отдельный дом, так что заблудиться в «Усладах» было проще простого.

— Предание гласит, — объяснил Люк, — что у одного из наших предков было четыре жены. И он поселил каждую в отдельном доме. Долгое время ни одна из них не подозревала о существовании трех других.

— Смахивает на Синюю Бороду.

— Возможно, прототипом Синей Бороды и был Рокуэлл. В истории нашего рода, Кэтрин, немало мрачных тайн. Вы даже представить себе не можете, в какую семейку попали!

Нельзя сказать, что усмешка в его светлых глазах была вполне добродушной. И я невольно вспомнила о решении Габриэля не сообщать членам семьи о своем желании жениться на мне. Разумеется, его родные считали, что я охотилась за богатым женихом, — ведь Габриэлю предстояло наследовать не только дом, но и состояние, к тому же еще и титул: он единственный сын и после смерти отца титул баронета перейдет к нему.

— Начинаю догадываться, — ответила я.

Я переходила из комнаты в комнату в некотором замешательстве — их было так много! Все обставлены старинной мебелью, окна высокие, потолки часто украшены причудливой резьбой, стены всюду обшиты панелями. Я побывала в просторных погребах, на кухнях, познакомилась кое с кем из слуг. Они тоже, как мне подумалось, поглядывали на меня с подозрением. Люк показал мне еще три балкона, таких же, как тот, что рядом с нашей комнатой. Их поддерживали массивные каменные колонны, украшенные горгульями, которые, как мне чудилось, строили мне гримасы.

— Видно, ваши предки были неравнодушны ко всем этим чертям и прочей нечисти, — заметила я.

— Их задача — отпугивать посторонних, — пояснил Люк. — Согласитесь, в них есть что-то устрашающее. Кажется, будто они предостерегают: «Держись подальше! Не то дьяволы Киркленда разделаются с тобой!»

— Но не все же гости были непрошеные. Наверное, кое-кого вашим предкам хотелось и приветствовать.

— Наша семейка никогда не блистала гостеприимством. Видно, нам хватало самих себя.

В картинной галерее Люк стал рассказывать, кто изображен на портретах. Первым был сэр Люк, построивший этот дом, — джентльмен свирепого вида в доспехах. Затем шли Томас, Марк, Джон, несколько Мэтью и снова Люк.

— У нас в роду принято давать библейские имена. Такова семейная традиция. Все у нас Мэтью, Марки, Люки, Джоны, Питеры, Саймоны2… и так далее, вплоть до архангела Габриэля. Я часто зову нашего Габриэля Архангелом, хотя он терпеть этого не может. С его именем и верно хватили через край. Почему бы не довольствоваться более простым и привычным, вроде Марка или Джона? А вот этот сэр Люк умер молодым. Бросился с балкона, что на западной стороне дома.

Я вгляделась в молодого человека на портрете. Все изображенные на этих картинах казались живыми, и мне представилось, что сэр Люк вот-вот заговорит.

— А это, — продолжал Люк, — это Джон. Через сто лет после сэра Люка он решил расстаться с жизнью тем же самым способом — бросился с северного балкона. Странно, не правда ли? Я думаю, на это решение его навел сэр Люк.

Я отвернулась. Не знаю почему, но мне стало не по себе. Перейдя к портрету женщины в шляпе с перьями в стиле Гейнсборо, я услышала позади голос Люка:

— Моя прапрапрабабка. Не очень, правда, твердо знаю, сколько именно «пра».

Я двинулась по галерее дальше.

— А вот и ваш свекор.

На меня смотрел молодой сэр Мэтью. Его небрежно повязанный галстук был верхом элегантности, так же как и зеленый бархатный сюртук. Он был румян, но без теперешнего багрового оттенка. И глаза казались немного больше, чем сейчас. Рассматривая портрет, я уверилась, что не ошиблась: в свое время он был изрядный повеса. Рядом висел портрет женщины, и я догадалась, что это его жена. Женщину отличала какая-то хрупкая красота, а лицо выражало покорность. Мать Габриэля, сказала я себе, та, что умерла почти сразу после его рождения. А рядом находился портрет самого Габриэля — юного и трогательно наивного.

— И вам предстоит попасть сюда, — сказал Люк. — Вас тоже увековечат на холсте и навсегда заключат в раму. А лет через двести новая хозяйка «Услад» будет смотреть на вас и гадать, какая вы были.

Я содрогнулась. У меня возникло желание убежать от Люка, вырваться хотя бы на полчаса из этого дома. Разговоры о самоубийствах испортили мне настроение.

— Пятнице уже не терпится на прогулку, — нашлась я. — Пожалуй, я пойду. Очень мило с вашей стороны, что вы взяли на себя труд все мне показать.

— Ну, далеко не все! Вы еще много интересного не видели.

— В следующий раз, с большим удовольствием, — твердо ответила я.

— Тогда, — тихо проговорил Люк, — почту за честь продолжить нашу экскурсию.

Я заспешила вниз по лестнице и на полдороге оглянулась. Стоя у портретов, Люк глядел мне вслед, и казалось, он один из них — вот сейчас снова вернется в раму.

Остаток дня я провела с Габриэлем. После полудня мы отправились на прогулку верхом по пустоши, а когда вернулись, пора было переодеваться к обеду. Вечер прошел так же, как накануне.

Перед тем как лечь спать, Габриэль повел меня на балкон. Мы полюбовались открывающимся оттуда видом, и я заметила, что еще не была на развалинах аббатства и завтра непременно туда пойду.

Утром Габриэль вновь уединился с отцом, а я пошла гулять с Пятницей. На этот раз мы направились прямо к аббатству.

Приближаясь к руинам, я с удивлением отметила, что в это солнечное утро камни то тут, то там поблескивали, словно в них вкраплены бриллианты. Невозможно было поверить, что передо мной развалины — большая башня полностью сохранилась, так же как и стена. Только подойдя совсем близко, я увидела, что крыши нет. Над головой — голубое небо. Аббатство было расположено в долине недалеко от реки, и я подумала, что оно лучше защищено от ураганных ветров, чем «Услады». Теперь я могла как следует рассмотреть высокую квадратную башню, древние контрфорсы и неф, который, как и башня, сохранился почти в целости, если не считать того, что крыши над ним тоже не было. Меня поразила площадь, которую занимали развалины, и я подумала, как интересно было бы составить план аббатства и хотя бы мысленно восстановить его. Пятница пришел в возбуждение и носился взад-вперед, словно разделял мои восторги. Хотя, говорила я себе, от строения осталась только оболочка, но еще можно догадаться, где располагались кухни, монастырь, неф, трансепт, кельи монахов.

Приходилось ступать осторожно. Повсюду из земли торчали камни, легко было споткнуться и упасть. На какой-то миг я потеряла Пятницу из виду, и меня сразу охватила паника. Хотя это было смешно. Столь же смешно, как и то облегчение, какое я испытала, когда он подбежал на мой зов.

Мне хотелось понять, из какой же части аббатства брали камни для постройки «Услад». Хотелось получше узнать историю дома и семьи, членом которой я стала. Но, посмеялась я над собой, мне и о собственном-то муже мало что известно! Почему он так неоткровенен со мной? Почему я всегда испытываю ощущение, что он что-то скрывает от меня?

Я присела на гряду камней. Наверное, это все, что осталось от какой-то комнаты. От спальни монахов, например, прикинула я наугад. И тут мне пришло в голову, что с тех пор, как я приехала сюда, меня перестало донимать беспокойство о Габриэле. Естественно, сказала я себе, у него много странных фантазий, ведь он молод, а сердце у него больное, и жизнь его в опасности. Потому-то он часто такой мрачный. Он боится смерти, а я считала, что его пугает что-то в доме, в этих развалинах. Интересно, что бы чувствовала я сама, если бы смерть была рядом, поджидала меня за каждым углом? Представить это невозможно, пока не испытаешь сам.

Я сделаю Габриэля счастливым. Он уверовал в неизбежность смерти, а я не собираюсь с этим мириться. Я окружу его такой заботой, что он будет жить долго.

Лай Пятницы заставил меня вздрогнуть и отвлек от размышлений. Я стала звать:

— Пятница! Пятница!

Он не появлялся, так что я пошла на поиски. И увидела его в руках какого-то незнакомца. Пятница вырывался, а человек обхватил его так крепко, что нес никак не мог укусить державшие его руки.

— Пятница! — снова позвала я.

Тут незнакомец повернулся и посмотрел на меня. Он был среднего роста, и я поразилась, какие у него блестящие черные глаза и смуглое лицо.

Увидев меня, он выпустил собаку, снял шляпу и поклонился. Пятница с истошным лаем кинулся ко мне и, когда я сделала шаг вперед, занял позицию между мной и незнакомцем, как бы желая защитить меня.

— Значит, это ваша собака, мадам? — спросил незнакомец.

— Да, а что случилось? Обычно он вполне дружелюбен.

— Он немного рассердился на меня, — улыбнулся незнакомец, и на темном лице блеснули белоснежные зубы. — Он не понимает, что, возможно, я спас ему жизнь.

— Каким образом?

Он повернулся и показал на что-то рукой, и я увидела рядом с ним колодец.

— Ваш пес стоял на самом краю и заглядывал внутрь. Продолжи он эти исследования, ему крышка.

— Значит, я должна поблагодарить вас.

Незнакомец склонил голову:

— Это прежний монастырский колодец. Он глубокий, и думаю, там внизу не очень-то приятно.

Я вгляделась в темноту. Но колодец был узкий, и различить, что там на дне, не удалось.

— Пятница очень любопытный, — сказала я.

— На вашем месте, приходя сюда, я надевал бы на него поводок. Вы ведь снова сюда придете, не так ли? Вижу по вашим глазам: вас это место заинтриговало.

— Кто бы мог остаться тут равнодушным?

— Ну, одних развалины интересуют больше, других меньше… Разрешите представиться. А кто вы, я, по-моему, знаю. Вы — миссис Габриэль Рокуэлл, правда?

— Да, но как вы догадались?

Он развел руками и снова улыбнулся. Ласковой, дружелюбной улыбкой.

— Просто логический ход мыслей. Мне известно, что вы должны были приехать. А поскольку в этих местах я знаю всех, то, увидев незнакомку, сопоставил одно с другим и догадался.

— Вы догадались правильно.

— Тогда добро пожаловать в нашу маленькую общину. Меня зовут Деверел Смит. Я врач. Бываю в «Усладах» почти ежедневно, так что рано или поздно мы бы все равно встретились.

— Я слышала о вас.

— Надеюсь, ничего плохого?

— Что вы!

— Я старый друг семьи, не только доктор. А сэр Мэтью и мисс Рокуэлл, конечно, уже немолоды. Им довольно часто нужна моя помощь. Скажите, а когда вы приехали?

Я рассказала, и он серьезно меня выслушал. Мне показалось, что он похож на иностранца, но имя у него было типично английское, и я решила, что он кажется таким темным по контрасту с моими необычно белокурыми новыми родственниками.

— Я как раз сегодня собирался в «Услады». Может, пойдем вместе? — предложил он.

Мы направились к дому, и по дороге я пришла к выводу, что нашла нового друга.

Он говорил о моей повой семье как человек, знающий ее давно. А когда речь зашла о Габриэле, в его голосе прозвучала тревога. Я понимала, чем это вызвано, и хотела поподробней расспросить о здоровье мужа, но воздержалась. Позже, сказала я себе, поговорить с ним будет нетрудно.

Доктор сказал, что в субботу его пригласили к нам на обед.

— Меня и мою дочь, — добавил он.

Я удивилась — у него такая взрослая дочь, что ее приглашают на званые обеды! Он заметил мое удивление, и оно явно доставило ему удовольствие, что, однако, не уронило его в моих глазах. Значит, ему не тридцать пять, как я решила, а, видимо, больше.

— Моей дочери семнадцать лет, — сказал он. — Она обожает всякие торжества. Жена нездорова и не может в них участвовать, так что мы с дочерью ходим в гости вдвоем.

— Очень хочется скорее с ней познакомиться.

— Дамарис жаждет познакомиться с вами, — улыбнулся он.

— Дамарис! Какое необычное имя!

— Вам оно нравится? Это библейское имя. Правда, в Библии оно только упоминается.

Я вспомнила, что говорил о библейских именах Люк, и удивилась: неужели в этих краях такой обычай — давать детям библейские имена? Я хотела спросить об этом доктора, но вспомнила, как мадам директриса говорила, что моя импульсивность граничит с плохими манерами, и прикусила язык.

Мы пришли в «Услады» вместе. Доктор послал кого-то из слуг предупредить Руфь о своем приходе, а я поднялась к себе.

В день торжественного обеда я надела белое платье. Это было мое единственное вечернее платье, и я подумала, что, если приемы в «Усладах» будут устраиваться часто, мне придется позаботиться о новых туалетах. Платье было из белого шифона, отделанное кружевами, очень простое, как и подобает молодой женщине. У меня не было сомнений в его элегантности, потому что я знала: те немногие наряды, которые у меня есть, отличаются прекрасным покроем и будут выглядеть элегантно в любом обществе. Косы я уложила короной, такая прическа Габриэлю очень правилась, и стала ждать, когда он придет и переоденется. Времени оставалось немного.

Габриэль не шел, и я, не понимая, куда он запропастился, вышла на балкон посмотреть, не видно ли его. Мужа я не обнаружила, но услышала голоса. Разговаривали на крыльце. Я уже готова была окликнуть говоривших и спросить, нет ли там Габриэля, но вдруг услышала низкий мужской голос:

— Итак, Руфь, я вижу, ты не в восторге от юной новобрачной.

Я отпрянула от балюстрады, чувствуя, как краска заливает лицо. Я знала, что тот, кто подслушивает, никогда не услышит о себе ничего приятного. Фанни достаточно часто твердила мне об этом. Но как трудно, узнав, что о тебе отзываются нелестно, удержаться и не слушать дальше!

— Еще рано говорить, — ответила Руфь. Раздался смешок.

— Не сомневаюсь, наш Габриэль был для нее легкой добычей.

Ответа Руфи я не услышала, а мужской голос продолжал:

— Как ты могла позволить ему отлучиться так надолго? Ясно, что рано или поздно он должен был угодить в лапы какой-нибудь охотницы до чужих состояний!

Я пришла в ярость. Мне захотелось свеситься с балкона и потребовать от говорившего, кто бы он ни был, выйти из укрытия, чтобы я могла его увидеть и объяснить, что понятия не имела о богатстве Габриэля, когда выходила за него замуж. Но я стояла неподвижно. Щеки у меня пылали. Наконец говоривший отступил немного назад, и, перевесившись через парапет, я его увидела. У него были светло-каштановые волосы и очень широкие плечи. Какое-то сходство с Рокуэллами чувствовалось, но очень отдаленное. Он сделал шаг вперед, вошел в дом и скрылся из виду.

Когда я вернулась в нашу спальню, меня била дрожь. Габриэль уже был там. Он явно спешил и запыхался.

— Совсем забыл о времени, — извинился он. — Надо быть повнимательней. А где ты была? Ого, ты уже одета!

Я готова была рассказать ему об услышанном разговоре, но сдержалась. Его это расстроит. Он и так с трудом переводил дыхание. Нет, надо самой справляться со своими неприятностями. Я преподам этому родственнику, кем бы он ни был, урок! Я помогла Габриэлю одеться и, когда мы спустились, встретилась со своим врагом лицом к лицу.

Это оказался Саймон Редверз, кузен Габриэля. Сейчас, когда я смотрела на него не с балкона, он показался мне не таким уж широкоплечим и высоким.

Габриэль представил меня, и, когда Саймон взял мою руку и посмотрел прямо мне в глаза с дерзкой усмешкой, я точно знала, о чем он думает. У него были светло-карие глаза, загорелое, цвета бронзы лицо. Рот его улыбался, а глаза — нет. Я знала, что мои-то глаза горят гневом. Мне всегда трудно скрывать свои чувства, а слова Саймона еще звучали у меня в ушах.

— Как поживаете? — спросил он.

— Благодарю вас, хорошо, — ответила я.

— Наверное, мне следует вас поздравить?

— Если вам не хочется, пожалуйста, не надо.

Он немного удивился, а я не удержалась и сказала:

— По-моему, мы с вами уже встречались.

— Уверен, что нет.

— А вы могли меня и не заметить.

— Если бы мы уже встречались, я не сомневаюсь, что запомнил бы вас.

Я улыбнулась так же, как улыбался он. Он был озадачен и сказал:

— Наверное, все дело в сходстве с Рокуэллами, я уверен. В наших краях вам с таким сходством придется часто сталкиваться.

Я догадалась, что он намекает на аморальные наклонности своих предков. Мне это представилось бестактным, и я отвернулась. К счастью, в это время пришел доктор Смит с дочерью, и внимание переключилось на них. Доктора я уже считала своим другом. Он подошел ко мне и сердечно поздоровался. Я обрадовалась, что можно поговорить с ним, но сопровождавшая его девушка сразу привлекла к себе мое внимание, и, по-моему, не только мое, но и всех присутствующих.

Дамарис Смит была настоящая красавица! Таких мне еще не доводилось видеть: среднего роста, с гладкими черными волосами, отливающими синевой, — про такие обычно говорят: как вороново крыло. Миндалевидные глаза, тоже черные, томно смотрели со смуглого лица правильной овальной формы. Рисунок рта был изящный и чувственный. Зубы поражали белизной. И в довершение благородный нос с горбинкой придавал ее облику особое достоинство. Но внимание привлекало не только лицо, а еще и удивительно гибкая, стройная фигура. Двигалась Дамарис так грациозно, что от нее не хотелось отрывать взгляда. Одетая в белое, как и я, она украсила свое платье золотым поясом, отчего талия казалась еще тоньше. В ее аккуратных ушках блестели золотые креольские серьги.

Когда доктор с дочерью вошли, воцарилось всеобщее молчание — молчание, говорившее о восхищении ее красотой. «Как мог Габриэль жениться на мне, когда рядом живет такая красавица?» — изумилась я.

Дамарис, бесспорно, очаровала всех. Отец, по-видимому обожавший ее, не сводил с нее глаз.

С Люка слетело его обычное равнодушие. Саймон Редверз, как мне показалось, наблюдал за ней оценивающим взглядом. Я уже чувствовала к нему острую неприязнь, угадывая в нем все те качества, которые всегда терпеть не могла. Наверняка он презирает сантименты, до крайности практичен, лишен воображения и уверен, что другие смотрят на жизнь так же расчетливо, как он. При всем том он был сильной личностью и благодаря этой силе так же выделялся среди мужчин, как Дамарис среди женщин. Сэр Мэтью был явно восхищен Дамарис. Впрочем, он, кажется, восхищался всеми женщинами и во время обеда делил внимание между мной и ею. У меня же поведение Дамарис вызывало недоумение. Она вела себя очень тихо, всем улыбалась, вовсе не старалась привлечь к себе внимание, хотя, разумеется, стараться и не требовалось. Поначалу она производила впечатление милой наивной девочки, по почему-то мне подумалось, что эта спокойная, с почти непроницаемым выражением, безупречно красивая внешность — всего лишь маска.

Обед устраивался в пашу с Габриэлем честь, поэтому пили за наше здоровье. Помимо членов семьи за столом сидели Смиты, Саймон Редверз, викарий с женой и еще двое — скорее соседи, как я поняла, чем друзья. Меня расспрашивали, что я думаю о доме и об окрестностях, Саймону Редверзу хотелось узнать, сильно ли здешние места отличаются от тех, где я жила раньше. Я отвечала, что, кроме тех лет, что я провела в школе, я всегда жила среди таких же пустошей, поэтому разницы не чувствую. Видимо, когда я разговаривала с ним, в моем голосе появлялись резкие ноты, и он, заметив это, забавлялся.

За столом мы сидели рядом, и, наклонившись ко мне, он сказал:

— Нужно, чтобы написали ваш портрет. Он должен висеть в галерее.

— Это необходимо?

— Конечно. Разве вы не видели галерею? Там висят портреты всех владельцев «Кирклендских услад» и их жен.

— Я думаю, это успеется.

— Вы будете интересной моделью.

— Благодарю вас.

— Гордая… сильная… решительная.

— Вы умеете определять характер?

— Когда есть что определять.

— Не знала, что по моему лицу так легко читать.

Он засмеялся:

— Да, это необычно для такой юной особы. Согласитесь, что по мере того, как мы делаемся старше, судьба… жизнь, называйте как хотите, подобно коварному граверу, наносит на лицо разоблачающие нас черты. — Он оглядел сидящих за столом. Я не последовала его примеру, а опустила глаза в тарелку. Его откровенность меня покоробила, и я не хотела дать ему это понять. — По-моему, вы сомневаетесь в моей правоте, — настойчиво продолжал он.

— Нет, вы говорите справедливые вещи. Но разве можно, я бы даже сказала — разве прилично проверять свои теории на присутствующих?

— Вам еще предстоит убедиться, что я — грубый йоркширец, а все йоркширцы славятся бестактностью.

— Зачем откладывать на будущее? Я уже убедилась.

Я увидела, что улыбка вновь тронула его губы, улыбка, пожалуй, довольно жестокая. Ему доставляло удовольствие поддразнивать меня, потому что я оказалась достойным противником. Что ж, это принесло мне некоторое удовлетворение! Пусть, считая меня охотницей за богатой добычей, убедится, что я не дурочка. Мне даже показалось, что он, правда неохотно, отдает мне должное еще и потому, что мне удалось достичь того, к чему я, по его мнению, стремилась, — прибрать к рукам Габриэля. Была в нем какая-то беспощадность, позволявшая ему восхищаться любым успехом.

— Вы ведь двоюродный или троюродный брат Габриэля, — не удержалась я, — правда? Но до чего же вы с ним не похожи! Просто полная противоположность!

Он снова одарил меня своей холодной оценивающей улыбкой. Я прямо выразила ему свою неприязнь, а он в ответ дал мне понять, что его, в отличие от Габриэля, я бы «подловить» не смогла! Как будто наш с Габриэлем союз явился результатом какой-то «ловли».

— Кстати, если говорить о лицах, — продолжал он, — вы же побывали в галерее. Какая прекрасная возможность для физиономических открытий! Видели старого сэра Джона, который, к ярости Кромвеля, сражался за своего короля? Из-за него мы на какое-то время лишились «Услад». Этот упрямый идеализм написан у него на лице. А сэр Люк? Игрок, чуть не промотавший все наше наследство. Или другие Люк и Джон… самоубийцы. Если подольше всматриваться, нетрудно по их лицам предсказать их судьбу. Взять хотя бы того же Джона. Безвольный рот. Вполне можно представить, что он счел жизнь слишком трудной, вышел на западный балкон… и бросился вниз…

Тут я обнаружила, что разговор за столом стих и все слушают Саймона. Сэр Мэтью наклонился ко мне и похлопал меня по руке.

— Не придавайте значения словам моего племянника, — сказал он. — Он любит рассказывать о наших предках, имевших дурную репутацию. Саймона злит, что он родственник Рокуэллов лишь по женской линии и «Услад» ему не видать.

Я заметила, как странно блеснули глаза Саймона, и обратилась к нему:

— Но по-моему, у вас прекрасное поместье.

— «Келли Грейндж»! — чуть не сплюнул презрительно сэр Мэтью. — Редверзы всегда завидовали Рокуэллам! — Он показал на Саймона: — Его дед женился на моей сестре, но она не могла жить без «Услад». То и дело возвращалась сюда, сперва с сыном, потом с внуком. Что-то ты теперь стал реже бывать здесь, Саймон!

— Обещаю исправиться. — Саймон с усмешкой посмотрел на меня.

Сэр Мэтью громко фыркнул, чем, кажется, шокировал викария и его супругу.

Беседа продолжалась, и, хотя мне очень не нравился мой сосед по столу, я испытала сожаление, когда обед закончился. Мне доставила удовольствие наша словесная перепалка. Я радовалась, что удачно сразилась с ним, пусть только на словах. Тем более, что я особенно не люблю людей, готовых осуждать других, не разобравшись в истинном положении вещей. А Саймон Редверз, по-моему, принадлежал именно к таким.

После обеда леди удалились в гостиную, и я попыталась поближе познакомиться с Дамарис. Но это оказалось не так-то легко: она была любезна, но чрезвычайно сдержанна и не делала никаких попыток вести беседу. Поэтому я решила, что за ее прелестной внешностью скрывается крайняя недалекость. И обрадовалась, когда к нам присоединились мужчины и Саймон Редверз занялся Дамарис, к вящей досаде Люка. Я вздохнула с облегчением и погрузилась в беседу с викарием, который рассказал мне, что церковь ежегодно устраивает в «Усладах» благотворительный праздник под открытым небом, а в этом году, в канун Иванова дня, они с женой собираются поставить спектакль, или живые картины, на руинах аббатства. Он выразил надежду, что я поддержку их усилия, и я заверила, что буду рада сделать все возможное.

Вскоре после обеда сэру Мэтью стало плохо. Он откинулся на спинку кресла, его лицо сделалось еще более багровым, чем обычно. К нему сразу поспешил доктор Смит и с помощью Люка и Саймона отвел сэра Мэтью в его спальню. Это происшествие, естественно, прервало торжество, однако доктор Смит, вернувшись от пациента, заверил, что с сэром Мэтью все будет в порядке. Доктор сказал, что сейчас же отправляется домой за пиявками: сэр Мэтью всегда настаивает, чтобы ему, как когда-то его отцу, делали кровопускание.

Уходя, доктор успокоил нас:

— Через день-другой сэр Мэтью встанет на ноги.

Но настроение у гостей испортилось, и беседа начала затухать.

Около половины двенадцатого мы с Габриэлем вернулись к себе. Он обнял меня и сказал, что я имела успех и он мною гордится.

— Не уверена, что все разделяют твое мнение, — заявила я.

— Кто же устоял перед твоими чарами?

— Ну, например, этот твой кузен.

— А, Саймон. Он циник от рождения. К тому же завистлив. Готов немедленно бросить «Келли Грейндж» ради «Услад». Да ты сама скоро увидишь его поместье. Оно в два раза меньше нашего. Обычный заурядный старый особняк.

— Не понимаю только, почему жажда заполучить «Услады» должна влиять на его отношение ко мне.

— Возможно, теперь он завидует мне не только из-за «Услад».

— Глупости!

Вдруг Пятница бросился к двери и стал с отчаянным лаем прыгать на нее, словно намеревался вышибить.

— Что это с ним? — воскликнула я. Габриэль побледнел.

— Там кто-то есть, — прошептал он.

— Наверное, кто-то, кого Пятница не любит, — сказала я. — Тихо, Пятница!

Но тот впервые меня не послушался. С громким лаем он продолжал бушевать у двери. Я подхватила его на руки и выглянула в коридор.

— Кто здесь? — крикнула я. Ответа не было, по Пятница отчаянно рвался из моих рук.

— Что-то его тревожит, — предположила я. — Надену-ка на него поводок. Еще прыгнет, чего доброго, с балкона.

Держа пса на руках, я вернулась в комнату, застегнула на нем поводок, спустила на пол, и он тут же стал тянуть меня куда-то.

Пятница протащил меня по коридору, но, не доходя до балкона, с лаем бросился на дверь слева от него. Я нажала на ручку, и дверь сразу открылась. За ней был большой, совершенно пустой чулан. Пятница пулей влетел туда и принялся обнюхивать все углы.

Я открыла и балконную дверь, но там тоже никого не было.

— Видишь, Пятница, — сказала я псу, — никого. Что же ты так разволновался?

Мы вернулись в спальню. Когда я вошла, Габриэль стоял ко мне спиной. Он обернулся, и я поразилась его смертельной бледности. «Он испугался того, что было за дверью, — ошеломленно подумала я, — и позволил мне пойти одной! Неужели мой муж — трус?»

Мысль была крайне неприятная, и я постаралась тут же выбросить ее из головы.

— Много шуму из ничего, — беззаботно сказала я.

Казалось, Пятница успокоился и, когда я сняла с него поводок, прыгнул в корзину и свернулся там калачиком.

Готовясь ко сну, я задавала себе вопрос: что же так встревожило Габриэля? Потом, вспомнив разговоры за обедом, я подумала: уж не считает ли Габриэль, что тут бродит привидение? И почему балкон имеет для него какую-то мрачную притягательность? Но в таком доме, как этот, в голову легко приходят всякие фантазии.

На следующий день я обнаружила, что Пятница исчез. И вспомнила, что не видела его с самого утра. А утро выдалось хлопотное: вчерашние гости приходили с визитом, чтобы, как принято, поблагодарить за прием.

Увидев, как к дому подъехал Саймон Редверз на великолепном сером коне, я решила не выходить из своей комнаты, пока он не уедет. Но не видела, чтобы он уезжал, и испугалась, что он остался к ленчу. Однако, когда я спустилась, его уже не было. Доктор Смит и Дамарис приехали в двухместном экипаже. Доктор хотел проверить, как чувствует себя сэр Мэтью после приступа, а Дамарис — нанести визит вежливости. Гости появлялись один за другим, и казалось, вчерашний прием продолжается.

Перед обедом я стала беспокоиться, куда делся Пятница. Обед в тот день прошел уныло, мы почти не разговаривали. Сэр Мэтью все еще лежал в своей комнате, а остальные, видимо, были обеспокоены его состоянием, хотя и уверяли меня, что такие приступы случаются с ним часто.

Когда обед кончился, а Пятница так и не появился, я встревожилась не па шутку. Поднявшись в нашу комнату, я обнаружила, что его корзинка со сложенным в ней одеялом пуста. Он явно ею не пользовался. Неужели потерялся?

«Неужто его украли?» — думала я и, вспомнив, как плохо обращалась с ним цыганка, совсем расстроилась. Что, если недалеко от Киркленд-Мурсайд появились цыгане? Пустоши их всегда привлекают.

Я накинула легкий плащ и спустилась вниз, чтобы попросить Габриэля пойти со мной поискать Пятницу. Но Габриэля нигде не было, и я пошла одна. По дороге я не переставая звала пса.

Ноги сами понесли меня к аббатству. В любое другое время я, наверное, побоялась бы пойти туда в такой час, но я думала только о Пятнице. Я продолжала звать его и напряженно прислушивалась, не раздастся ли знакомый лай. Но вокруг стояла тишина.

Бродить одной среди развалин было жутко. Вечер выдался ясный, и все говорило о том, что завтра будет хорошая погода. Я сразу вспомнила старую пословицу: «С вечера небо красно — утром на дворе ясно». Внезапно меня объял страх. Почудилось, что я не одна, что сквозь узкие просветы, когда-то служившие окнами, за мной следят чьи-то глаза. Лучи заходящего солнца коснулись камней, и они порозовели, а мне в голову пришла нелепая мысль, будто они начинают оживать.

Не знаю, что на меня нашло, но я ждала, что вот сейчас услышу из церкви пение монахов. С отчаянно бьющимся сердцем я подняла глаза на арки и увидела сквозь них кроваво-красное небо. И вдруг мне померещилось, что где-то недалеко хрустнул камень и послышались шаги.

— Кто здесь? — крикнула я, и мой голос пугающе гулко прозвучал в развалинах.

Я огляделась. Нигде никого. Вокруг только груды камней, полуразрушенные стены и обозначенные кирпичами прямоугольники, поросшие внутри травой. Давным-давно здесь жили люди, и я чуть не воочию увидела, как время поворачивает вспять: вокруг меня вырастают стены в их первозданном виде, и вот-вот появится крыша, она закроет от меня небо, и — прощай, XIX век!

Я снова принялась звать Пятницу и вдруг заметила, что с тех пор, как я пришла сюда, сильно стемнело. Вечером небо быстро меняет цвет, и теперь красный фон затягивался серой дымкой. Солнце зашло, скоро меня поглотит темнота.

Я попробовала вернуться тем же путем, каким пришла, но через несколько минут поняла, что попала в ту часть развалин, где еще не была. Передо мной оказались остатки лестницы, уходящей вниз, в темноту. Я поспешила прочь. Споткнулась о гряду камней и едва удержалась на ногах. Больше всего я боялась сломать ногу и остаться пленницей развалин на всю ночь. От одной мысли об этом я чуть не теряла сознание.

Я сама себя не узнавала. Что со мной? — спрашивала я себя. Чего я боюсь? Здесь нет ничего, кроме кирпичей и травы. Но какой толк уговаривать себя? Я все равно боялась.

Наугад я двинулась дальше. Мной владела одна-единственная мысль, одно страстное желание — скорее вырваться из кирклендских развалин.

Только теперь, заблудившись, я поняла, как велико аббатство, и сердце мое сжималось от страха, что я так и застряну в здешнем каменном лабиринте. С каждой секундой становилось темней, а я так рвалась выбраться отсюда, что совсем потеряла голову и не представляла, в какую сторону идти. Когда же мне наконец удалось выйти из развалин, оказалось, что я нахожусь в дальнем конце аббатства и теперь руины отделяют меня от дома.

Ни за что на свете я не согласилась бы вновь пойти тем же путем, каким вышла. Да это было бы затруднительно. Я бы опять заблудилась среди камней. Поэтому я пустилась бегом в обход страшного места и бежала, пока не очутилась на дороге. Прикинув, куда идти, я зашагала очень быстро, то и дело переходя на бег.

Поравнявшись с рощицей, через которую вилась дорога, я вдруг увидела, что навстречу движется какая-то фигура. И меня охватил ужас. Но потом я различила знакомые очертания, и знакомый голос воскликнул:

— Привет! Никак, за вами черти гонятся?

В голосе сквозила явная издевка. Это рассердило меня, и страх прошел.

— Я заблудилась, мистер Редверз. Но сейчас, по-моему, иду правильно.

Он рассмеялся:

— Правильно. Но могу показать вам путь короче… если позволите.

— Разве эта дорога не ведет к «Усладам»?

— В конце концов приведет. Но если пройти через эту рощу, путь будет на полмили короче. Разрешите сопровождать вас?

— Благодарю вас, — ответила я холодно. Мы пошли рядом, и он старался подладиться к моим шагам.

— Как вы оказались здесь одна в такой час? — спросил он.

Я сказала, что куда-то запропал Пятница и я пошла его искать.

— Не следовало уходить одной так далеко, — сказал он с упреком. — Сами видите, как легко заблудиться.

— Днем я бы сразу нашла дорогу.

— Но сейчас не день. А ваш Пятница наверняка увязался за какой-нибудь собачонкой. Пес всегда остается псом.

Я не ответила. Мы миновали рощу, и я увидела «Услады». Через пять минут мы были дома. Габриэль, Руфь, Люк и доктор Смит встретили нас во дворе. Они искали меня. Доктор приехал навестить сэра Мэтью и узнал, что я исчезла. Габриэль так волновался, что впервые за нашу совместную жизнь рассердился на меня. С трудом переводя дыхание, я объяснила, что разыскивала Пятницу, заблудилась в развалинах, а на обратном пути встретила Саймона Редверза.

— Нельзя вам выходить из дома одной в сумерки, — мягко пожурил меня доктор Смит.

— Любой из нас пошел бы с вами, — с упреком сказал Люк.

— Знаю, — с облегчением улыбнулась я, счастливая оттого, что вернулась. — Благодарю вас, мистер Редверз, — добавила я, повернувшись к Саймону.

Он насмешливо поклонился.

— Для меня это было удовольствие, — проговорил он.

— А Пятница вернулся? — спросила я Габриэля.

Он покачал головой.

— Завтра объявится, — вставил свое слово Люк.

— Надеюсь, — отозвалась я. Габриэль обнял меня:

— Сегодня мы ничего не можем сделать. И у тебя усталый вид. Пойдем в дом.

Казалось, все наблюдают за нами. Я обернулась и сказала:

— Спокойной ночи…

Их ответ я услышала, уже входя в дом.

— Никогда не видел тебя такой бледной и усталой, — сказал Габриэль.

— Я думала, что никогда не вернусь.

Он засмеялся и снова обнял меня. Потом вдруг сказал:

— Правда, у нас был чудесный медовый месяц? Только очень короткий. Надо его продлить. Я часто думаю, что хорошо бы нам поехать в Грецию.

— «О, светлый край златой весны, где Феб родился, где цвели искусства мира и войны, где песни Сафо небо жгли», — продекламировала я звонко (Байрон. «Дон Жуан», перевод Гнедич.).

Несмотря на беспокойство о Пятнице, я испытывала огромное облегчение, оттого что цела, невредима и вернулась домой. Конечно, это было довольно глупо.

— Скажу, чтобы тебе принесли горячего молока. Быстрее заснешь, — сказал Габриэль.

— Габриэль, Пятница у меня из головы не выходит!

— Он вернется. Поднимайся к нам в комнату, а я пойду на кухню, распоряжусь насчет молока.

Я пошла наверх, думая о том, какой Габриэль деликатный, как заботливо относится к слугам. Ведь в таком большом доме им приходится без конца бегать вверх-вниз по лестницам.

Войдя в комнату, я увидела пустую корзинку Пятницы и опять расстроилась. Вышла в коридор и еще раз покричала его. Старалась успокоить себя, что он гоняется за кроликами — это было его любимое занятие, и я знала, что при этом он забывает обо всем. Может быть, действительно утром он вернется. Понимая, что больше сделать ничего не могу, я разделась и легла в постель.

Я так устала, что, когда вернулся Габриэль, почти спала. Он сел на край постели и заговорил о нашей поездке в Грецию. Казалось, эти планы очень его увлекли. Но вскоре вошла служанка, неся на подносе молоко для меня. Я совсем не хотела молока, но все-таки выпила, чтобы сделать приятное Габриэлю, и через несколько минут крепко заснула.

Меня разбудил громкий стук в дверь. Я неохотно вынырнула из глубокого сна — так крепко мне редко случалось спать. Сев на постели, я увидела Руфь. Она была белая как мел, глаза широко раскрыты.

— Кэтрин! — твердила она. — Просыпайтесь! Да проспитесь же, ну пожалуйста!

И я поняла: случилось что-то страшное. Поискала глазами Габриэля, но его в спальне не было.

— С Габриэлем беда, — сказала Руфь. — Приготовьтесь к худшему.

— Что… что с ним? — воскликнула я. Слова с трудом шли с языка.

— Он умер, — объявила она. — Покончил с собой.

Я не поверила. Наверное, я еще сплю, подумалось мне, сплю и вижу какие-то невероятные сны.

Габриэль… умер? Это невозможно! Как же так? Ведь совсем недавно он сидел рядом со мной на постели, смотрел, как я пью молоко, и говорил о поездке в Грецию.

— Я считаю, мне надо сказать вам все, — продолжала Руфь, не сводя с меня глаз, и не было ли в ее взгляде обвинения? — Габриэль бросился с балкона. Его только что нашел один из конюших.

— Не может быть!

— Вам лучше одеться.

Я выбралась из постели. Руки и ноги у меня тряслись, и единственная мысль завладела мною: «Неправда, Габриэль не мог убить себя!»