Киров

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Там, где Волга прощается с сушей, отдавая свои воды Каспию, распростерлась она, суматошная Астрахань, которую стечение обстоятельств превратило на время в один из важнейших городов страны. Астрахань была воротами к хлебу Ставрополья и Кубани, к нефти Баку, Грозного и Эмбы, питала несколько губерний рыбой и солью да еще служила связующим звеном с Закаспием, Северным Кавказом. Астраханский край разделял войска Деникина и Колчака, стремившиеся сомкнуться для общего удара на Москву.

Но оборона края была слаба. Еще в августе 1918 года, когда с Каспийского моря ожидался десант английских интервентов, Ленин телеграфировал губернским руководителям:

«Неужели правда, что в Астрахани уже поговаривают об эвакуации?

Если это правда, то надо принять беспощадные меры против трусов и немедленно выделить надежнейших и твердых людей для организации защиты Астрахани и для проведения самой твердой политики борьбы до конца в случае наступления англичан».

Непосредственная угроза наступления интервентов миновала — англичане десанта не высадили. Губернские руководители не поняли, что Астрахань все равно в опасности и что ленинский наказ об организации обороны города остается законом. Они успокоились. Хуже того, вскоре они из-за отвратительного местничества принялись подрывать работу только что созданного Реввоенсовета Каспийско-Кавказского фронта. Их недопустимое поведение встревожило побывавшего в Астрахани члена ЦК РКП(б) Артема — Федора Андреевича Сергеева, и он написал о том Свердлову.

Фронтовое руководство тоже было не слишком удачным. В Реввоенсовете председательствовал Шляпников, впоследствии немало навредивший партии своей «рабочей оппозицией». Шляпников затеял склоку, втянув в нее некоторых губернских работников. Пожалуй, ниоткуда не шло в Москву столько кляуз, сколько из Астрахани.

Ленин и Свердлов в телеграммах долго и настойчиво урезонивали кляузников. В январе 1919 года пришлось послать в Астрахань комиссию ЦК РКП (б). В середине февраля Шляпникова заменил видный партийный деятель Константин Александрович Механошин, член Реввоенсовета республики.

Чтобы по поручению Свердлова успешно организовать оборону города и края, Киров должен был поскорее разрядить эту напряженную, затхлую обстановку. Он решил подчинить всю власть Военно-революционному комитету — ВРК Впервые ВРК возник в Петрограде накануне Октября как штаб подготавливавшегося большевиками вооруженного восстания. С победой восстания к ВРК перешла государственная власть в столице. Затем он постепенно передавал свои функции советским органам, по мере того как они создавались, укреплялись, и в конце 1917 года был упразднен. Борясь за советскую власть, большевики образовали ВРК также в ряде губернских, городских, уездных центров.

В Астрахани же, где советская власть уже утвердилась, решение Кирова было своеобразным новшеством. Как ожидал Сергей Миронович, трения между гражданскими и военными учреждениями потеряют остроту, сойдут на нет, если над ними твердо встанет владеющий верховной властью ВРК — Ревком.

25 февраля учредили Временный военно-революционный комитет Астраханского края из шести представителей основных организаций. В Ревком включили председателя губкома РКП (б) Надежду Николаевну Колесникову, безупречную большевичку, бывшего комиссара просвещения недавно павшей Бакинской коммуны, а от фронтового Реввоенсовета и его политотдела — Кирова и Бутягина. Председателем избрали Кирова.

Свердлов тотчас же телеграфно утвердил Ревком.

Месяцы, упущенные до приезда Кирова, мстили сотней зол. Вражеские войска перешагнули рубежи края. В уездах зверствовали банды астраханского белоказачества, вспыхивали кулацкие мятежи. Астрахань переполнили скрывшиеся из центральных губерний царские офицеры, крупные чиновники. В учреждениях и на предприятиях прижились меньшевики и эсеры, полицейские и прожженные жулики. Когда Ленину сообщили об их махинациях, он в декабре 1918 года писал Шляпникову:

«Налягте изо всех сил, чтобы поймать и расстрелять астраханских спекулянтов и взяточников. С этой сволочью надо расправиться так, чтобы все на годы запомнили».

Кое-кого покарали. Остальные по-прежнему подличали, в чем Сергей Миронович убедился, едва попав в Астрахань: интендантские проходимцы пытались уворовать привезенное его экспедицией обмундирование. Снабжение войск и населения разваливалось. В феврале поставки хлеба из Средневолжья донельзя сократились, запасы муки иссякали, суля голод в довершение к сыпняку и зимней стуже.

Киров начал с того, что урезал и без того тощий хлебный паек — надо было бесперебойно кормить армию. Чтобы покончить с повальным сыпняком в войсках, Сергей Миронович предложил жителям взять на себя размещение, лечение больных воинов и уход за ними.

Заботился Ревком и об астраханских тружениках. Раздобыв рыбы, которая была тогда для них основным продуктом питания, выдачу ее населению удвоили. Впервые взяли под контроль выпечку хлеба. Впервые ввели вечернюю торговлю, чтобы рабочие спокойно получали паек, возвращаясь с предприятий. Налаживая разумные отношения с крестьянством, увеличили заготовки мяса. Предприятиям и кооперативам позволили закупать в селах ненормированное продовольствие, а рыбакам — продавать горожанам свой улов.

Сергей Миронович послал в Самару гонцов, и буквально через несколько дней оттуда пошло зерно. Чиновных мародеров и хапуг, невзирая на их посты, отдавали под суд Военно-полевого революционного трибунала, как велел Ленин. Медлительность и канцелярщину в учреждениях, невнимательность к посетителям Ревком специальным приказом определил как преступление перед революцией:

«Живое дело — вместо мертвой бумаги, революционная дисциплина — вместо начальствующего кнута, творческая деятельность — вместо пассивного выполнения приказаний. Каждый работник — не только гайка и винт общего советского механизма, но и мозговой центр, источник энергии, созидающий новую Социалистическую республику рабочих и крестьян».

На призывы Ревкома откликались делом не только коммунисты. Это был подвиг судоремонтников и бондарей, речников и рыбаков, врачей и других интеллигентов, подвиг матерей, зачастую ничего не получавших для детей, кроме восьмушки хлеба. Отказывая себе в последнем, они вместе с армейцами двинули в степь и походные кухни, и банно-прачечные отряды, и дезинфекционные камеры, и вещевые цейхгаузы, и медико-санитарные летучки. В кооперативах взяли все пригодное на простыни и наволочки, полотенца и бинты, выскребали для больных остатки сахара и масла, изюма и риса.

В Лагани, на Белом озере, в Эркетеневской ставке и на пароходах развернули госпитали. В огромный лазарет превратили пригородный поселок Форпост. Плотники и бондари ставили переборки, мастерили койки и нары. Медицинский союз мобилизовал врачей, фельдшеров, сестер. Работницы и домашние хозяйки добровольно шли в санитарки, прачки и уборщицы. Извозчики и крестьяне перевозили тифозных. В городе перестроили в больницы несколько бездействующих заводов и фабрик. Под больницы отводили и благоустроенные здания, уплотняя учреждения и казармы.

5 марта чекисты, назначенные Ревкомом неделей раньше, положили на стол Кирову документы о назревающем белогвардейском мятеже. Как потом обнаружилось, царских офицеров и политических выжиг поддерживали из Баку английские интервенты, а также астраханские купцы и попы. Штаб мятежников припас много оружия, заслал своих лазутчиков в советские учреждения. План мятежа умело составили военные специалисты.

Чекистские документы, хотя и вполне достоверные, были отрывочны и не давали возможности ни предотвратить мятеж, ни выловить его зачинщиков.

6 марта Ревком взял под усиленную охрану все наиважнейшие объекты.

7 марта ввел военное положение. Некоторые части гарнизона перешерстили, удаляя сомнительных командиров и бойцов. Десятки коммунистов, главным образом кадровых рабочих, вооружили. Защиту города, разделенного на шесть участков — комендатур, вверили Совету обороны, «тройке» во главе с Бутягиным, заместителем председателя Ревкома.

8 марта Ревком в обращении к астраханцам предупредил их о возможных провокациях.

10 марта, утром, послышались протяжные гудки и свистки — белогвардейский сигнал к выступлению. Работа на предприятиях была прервана. Толпы высыпали на улицы. Мятежники действовали необычно, каверзно. Переодетые в рабочие спецовки и замусоленные стеганки, затевали летучие сборища, крича: «Бей комиссаров!» По сговору с рабочими-шкурниками тащили мешки с мукой из пекарен, подстрекая слабовольных прохожих к грабежу. Раздавали оружие, вербуя предателей. Пользуясь суматохой, мелкими отрядами просачивались с окраин поближе к центру города.

Отличить мятежников от своих или случайных прохожих было трудно, и красноармейцы, военные моряки — военморы, утихомиривая толпы, поначалу не решались стрелять или стреляли в воздух. Натыкаясь на заслоны, мятежники открывали огонь. Отвечали им неспело. Мятежники проникли в небольшой цейхгауз и на судоремонтный завод «Норен».

Киров с горсткой разведчиков находился в Ревкоме, поддерживая связь и с «тройкой», и с председателем Реввоенсовета Механошиным, и с командованием Волжско-Каспийской флотилии, и с чекистскими подразделениями, и с райкомами, куда сбегались коммунисты, готовые выполнить любое задание.

Некоторые донесения ревкомовских разведчиков порадовали: флотилия совершенно не затронута мятежом, ничуть не нарушен порядок в хорошо защищенном Форпосте с его тысячами беспомощных больных.

Очень встревожило Кирова участие в мятеже десятков или сотен рабочих. Сергей Миронович считал, что шкурникам предателям нельзя давать никаких поблажек, но придется выжидать, пока с улиц уберутся, попрячутся жители, непричастные к мятежу или примкнувшие к белогвардейцам по минутному недомыслию. Терпеливо выждав до половины четвертого пополудни, Киров передал Совету обороны записку:

«Приказываю беспощадно уничтожать белогвардейскую сволочь, применяя все виды обороны, имеющиеся в нашем распоряжении».

Жесткие слова приказа подстегнули гнев защитников города. В половине восьмого вечера началось общее наступление на врага. Тактические намерения белогвардейцев уже были разгаданы: мятежники постепенно окружали район, охватывающий крепость и основные губернские учреждения. Защитники города дрались ожесточенно, не уступая врагу ни единого значительного объекта. Но штаб мятежников отлично маневрировал своими отрядами, особенно несколькими, почти сплошь офицерскими. Вечером, ночью бои велись с переменным успехом. Вражеское кольцо, хотя и не слишком плотное, то прорывалось, то опять сжималось.

Действуя по заданию Сергея Мироновича, ревкомовские разведчики и чекисты обнаружили штаб мятежников. Он помещался в купеческом доме на 2-й Бакалдинской улице, а колокольни ближних церквей святого Владимира и Иоанна Златоуста служили мятежникам наблюдательными пунктами с пулеметными гнездами. Киров приказал разгромить штаб. Однако бросок наших подразделений на 2-ю Бакалдинскую захлебнулся.

Киров решил сбить колокольню церкви Иоанна Златоуста и тогда повторить бросок.

В городе жил опытнейший старик артиллерист, равнодушный и к красным и. к белым: «Не разберу, чью сторону взять». Сергей Миронович пригласил его в Ревком. Польщенный любезным приглашением, тот не замедлил отозваться. О чем они беседовали наедине, навсегда, вероятно, останется тайной. Судя по пересказам, Киров внушал старику, что от него зависит участь многих мирных жителей: канонада выжжет целые кварталы, а сверхметкий воин поразит лишь вражескую цель. Председатель губкома партии Колесникова впоследствии писала, что вошла в кабинет к Сергею Мироновичу, когда он расставался с артиллеристом. У обоих был очень довольный вид. По другим воспоминаниям, старик уходил растроганно-взволнованный. Прощаясь, он тряс руку Кирову, горячо твердя:

— Ну, Сергей Миронович, раз я сказал, значит так тому и быть…

Старый артиллерист ударом дальнобойного орудия снес купол церкви. Как предполагал Киров, штабные белогвардейцы запаниковали. Это подтвердили и показания некоторых из них, угодивших потом в ЧК Подоспевшая советская пехота ворвалась в штаб, разоружив около двухсот белогвардейцев, в том числе военных главарей мятежа.

Мятежники быстро перегруппировались, стягивая свои отряды на окраину города, к реке Цареву — проще Царевне, где и прежде крепко держались. Из глубин уезда спешили на выручку кулацкие банды. Мятеж мог затянуться, как в январе 1918 года, когда белогвардейцы разбойничали в городе две недели. Киров приказал не только теснить, но полностью уничтожать мятежников. По его распоряжению самолет, разбомбил лед на реке Царевке, лишив белогвардейцев и пути к отступлению и кулацкой подмоги.

11 марта, вечером, белогвардейский мятеж подавили.

12 марта электростанция, водопровод, пекарни снова работали. Опять открывались заводы, фабрики.

13 марта Свердлов протелеграфировал, что ЦК РКП (б) не возражает против перерегистрации коммунистов — чистки. Эта первая в стране партийная чистка, предложенная и проведенная Кировым, оправдала себя. Многие из тех, кого в Астрахани принимали за коммунистов, были примазавшиеся: замаскированные контрреволюционеры, шкурники, трусы, спекулянты.

14 марта приказ главнокомандования возродил XI армию, переставшую было существовать даже на бумаге. Армейские части строились заново и с исключительной тщательностью.

Эпидемия пошла на убыль. Бойцы, годные к воинской службе, надевали шинели. Нуждающихся в длительной поправке эвакуировали за пределы края. Позднее эвакуация их стала излишней: пустующий монастырь и купеческие дачи приспособили под первые в стране красноармейские санатории. Перебоев с выдачей хлеба населению уже не было, город накапливал устойчивые запасы продовольствия. Заготовки мяса возрастали, и часть его Астрахань отгружала голодающей Москве. Весенняя путина дала вдвое больше рыбы, чем годом раньше.

Через полтора месяца после мятежа надобность в подчинении краевой власти Ревкому миновала.

Работу, проделанную Ревкомом, высоко оценили как в самой Астрахани, так и в Москве. Михаил Иванович Калинин, сменивший умершего Свердлова на посту председателя ВЦИК, 25 ноября 1919 года писал в Астрахань, что весенние месяцы были решающими для трудового люда всей губернии:

«Я имею в виду создание и деятельность Астраханского временного военно-революционного комитета. Он сохранил советскую власть в Астрахани в кошмарные мартовские дни, беспощадно разгромив наймитов английского империализма. Под его боевыми знаменами была заложена прочная основа теперь уже одержанных нами побед».

Когда 25 апреля расформировали Ревком, уже был готов наступательный план XI армии, который в самые мрачные для Астрахани недели Сергей Миронович разрабатывал вместе с Механошиным, Оскаром Лещинским и военными специалистами. План нацеливал сухопутные войска и флот на особое задание Ленина и Свердлова, которое зимой возлагалось на вторую военную экспедицию Кирова.

Еще в конце 1918 года, находясь в Москве, Сергей Миронович предвидел неизбежные поражения XI армии, хотя она успешно сражалась. Закрывать глаза на почти неодолимые трудности было нельзя, и на случай, если советские войска уступят деникинцам Северный Кавказ, у Сергея Мироновича были свои соображения.

Он хотел отправиться туда нелегально, поднять большевистское восстание и при участии армии любой ценой удерживать Грозный и дагестанский портовый город Петровск, чтобы по Каспию, через Астрахань, снабжать Советскую Россию нефтью: нужда в ней была отчаянная. И не только поэтому нужно восстание. Оно избавит сотни тысяч людей от белогвардейского гнета и укрепит Красную Армию: с ее действиями сольется партизанское движение горских народов, рабочих всех национальностей, передовых слоев терского казачества, ставропольского крестьянства. Восстание отвлечет на себя значительные силы Деникина и высвободит несколько красноармейских дивизий для битв против преуспевающей колчаковщины. Ленин и Свердлов согласились с Кировым.

Однако из-за распада XI армии, окончательно подкошенной сыпняком, особое задание экспедиции Кирова было отменено в начале 1919 года. Теперь, весной, прежнее задание по-новому отражалось в плане оперативных действий возрожденной XI армии.

Большевики Дагестана, связанные с Кировым, подготавливали тогда свержение контрреволюционного горского правительства. К началу народного восстания приурочивалась высадка десанта Волжско-Каспийской флотилии в Петровске.

Морякам приказали предварительно овладеть фортом Александровским с его естественной гаванью, удобной для сосредоточения боевых судов.

30 апреля суда флотилии подошли к этому форту на почти пустынном полуострове Мангышлак. Колчаковский гарнизон форта безоговорочно сдался десантному отряду военморов, высаженному на берег. Кое-кто из офицеров бежал.

Радиостанция форта досталась десантникам в полной исправности, персонал ее раскрыл шифры.

Сергей Миронович приказал воспользоваться этим. Ему в Астрахань передавали вражескую радиопереписку. Если было уместно, он писал ответные депеши, и форт Александровский отправлял их по эфиру в Гурьев — для колчаковцев, в Петровок — для деникинцев. Противник ни о чем не догадывался, обогащая командование XI армии полезными сведениями об обоих белогвардейских фронтах.

Поступила и совершенно секретная депеша. К адмиралу Колчаку на судне «Лейла» отбыла из Петровска деникинская военная делегация во главе с генералом Гришиным-Алмазовым. Командиру форта предписывалось принять судно в море под свой конвой и сопровождать до Гурьева. Наши военморы заверили белогвардейское начальство, что конвой снимается с якоря.

Пиратствовавшие на Каспии английские интервенты свыклись с длительной безнаказанностью. Вооруженный корабль англичан «Президент Крюгер», прикрывавший «Лейлу», возвратился в Петровск раньше положенного, беспечно оставив ее в одиночестве.

5 мая, в обусловленный час и под обусловленными координатами, к «Лейле» ринулся эскадренный миноносец «Карл Либкнехт» и, приближаясь, выпустил по ней два снаряда. Получив повреждения, она все же пыталась спастись, меняя курс, но ее подстерегали крейсеры «Ильич», «Красное знамя». Миноносец взял «Лейлу» на абордаж. На ее флаг-мачте взвилось белое полотнище.

Генерал Гришин-Алмазов и его адъютант покончили самоубийством. Членов делегации и найденные у них ценнейшие материалы доставили в Астрахань. Среди материалов был подробный набросок комбинированного похода Деникина, Колчака и Юденича против Советской России. Попало к Кирову и личное письмо Деникина, делившегося с Колчаком своей сокровенной мечтой об их двойном ударе на Москву. Юденич же должен был сокрушить Петроград.

Материалы с «Лейлы» очень и очень пригодились Ленину.

Волжско-Каспийская флотилия продолжала сосредоточиваться в форте Александровском. Там уже находился и пехотно-кавалерийский десантный отряд. Проводились разведывательные походы. В форт Александровский приехал Киров, назначенный членом Реввоенсовета XI армии. Были отданы последние приказы.

Но все приказы о наступлении советской флотилии на Петровск пришлось отменить, потому что в большевистском подполье Дагестана произошло большое несчастье.

Дагестанским, партийным подпольем руководил Уллубий Даниялович Буйнакский.

Он вступил в партию, учась на юридическом факультете Московского университета, и перед Октябрем стал одним из самых сильных, самых видных большевиков родного края. Снаряжая вторую экспедицию, Киров познакомился с Уллубием Данияловичем в столице. Они виделись затем в Астрахани и Калмыцкой степи, после чего Буйнакский с чужим паспортом отправился в Темир-Хан-Шуру и был избран председателем подпольного обкома партии. Никогда прежде жители дагестанских городов и аулов не шли столь дружно за большевиками, как с тех пор.

Туда, в подполье, хотел поехать Киров вместе с Оскаром Лещинским, назначенным зимой членом Реввоенсовета XI армии, но долго пролежавшим в тифу. При расформировании Ревкома было, однако, решено, что Киров должен остаться в Астрахани. В подполье отправился 18 апреля Оскар Моисеевич с несколькими помощниками.

Не все помощники сразу пересекли линию фронта, Лещинский попал в Петровск без задержек.

Военными хозяевами города были не горские части, а английские, имевшие и артиллерию, и авиацию, и флот. Хватало и белогвардейцев, хотя Деникин обещал горским правителям полнейшую независимость.

Белогвардейские и английские офицеры радушно приняли Лещинского — для них он был бежавшим из астраханской тюрьмы Николаем Викторовичем Савинковым, братом известного эсеровского лидера Бориса Савинкова,

Новые знакомые охотно поведали все, что надо было сообщить в Астрахань, Кирову. При участии местных товарищей Лещинский подтачивал оборону противника. Подробности еще требуют уточнений, но кое-что подтверждается документально. В порту угостили часовых специально приготовленными сигаретами, погружающими курильщиков в глубокий сон. Пока часовые спали, большевики-подпольщики испортили подъемные краны. Без этих кранов английские гидропланы не могли подниматься в воздух. Все было продумано, чтобы на артиллерийских батареях англичан орудия лишились и замков, и лошадей, и упряжи в день высадки советского морского десанта.

В Темир-Хан-Шуре Лещинского как представителя Реввоенсовета ввели в штаб восстания, намеченного на 20 мая. Уллубий Буйнакский и Оскар Лещинский работали рука об руку, обстоятельно, стремясь достичь цели с наименьшими жертвами.

Горские правители Дагестана бессильны были противостоять воле народа, стремившегося восстановить советскую власть. Правительство распадалось, министры упаковывали чемоданы, собираясь бежать в Баку. Но шайка горских офицеров в сговоре с английскими интервентами и деникинцами совершила военный переворот и 13 мая арестовала почти весь большевистский штаб восстания.

Арестованных отправили из Темир-Хан-Шуры в Петровск, в казематы англо-деникинцев. Все попытки спасти арестованных срывались. Буйнакского и еще четырех большевиков-дагестанцев расстреляли по приговору военно-шариатского суда. В расправе с остальными обошлись без этого горско-бандитского подобия суда.

Буйнакский прожил на свете около двадцати девяти лет. Перед смертью ему, по его выражению, светили три солнца — и солнце, общее для всех, и советская власть, и девушка, по имени Тату. В августе 1919 года, с пути на расстрел, Уллубий послал Тату коротенькое прощальное письмо, кем-то брошенное потом в окно ей. «Я вас люблю», — были последние слова. Почтительный и несмелый в любви к семнадцатилетней девушке, Буйнакский поражал судей холодной, глубокой, спокойной враждебностью к ним. В последнем слове он сказал:

— Я вырос в ущельях гор и хорошо изучил всю тяжесть положения горского крестьянина. Я с самого раннего детства посвятил всю свою жизнь всем обиженным массам и, в частности, дагестанскому народу. Для них я и учился, чтобы быть сильнее в борьбе с вами. Вы расстреляете меня и еще тысячу, подобных мне, но ту идею, которая живет уже в нашем народе, ее вы не сумеете расстрелять. Я смело иду навстречу палачам и твердо уверен, что возмездие близко и лучи освобождения проникнут в веками порабощенные ущелья гор Дагестана. Я не прошу снисхождения ко мне, освобожденный народ сам отомстит за всех погибших в этой, пока неравной, борьбе. Я твердо убежден в победе советской власти и Коммунистической партии и готов умереть за их торжество.

Из плачущей толпы ему бросали алые розы, когда его выводили из суда. Адвокат посоветовал просить о помиловании. Уллубий Даниялович написал о том девушке, как о чем-то нелепом: «Милая Татуша, я подам прошение? Да никогда!»

Поныне неясно, почему при всей своей опытности и изобретательности не смог вырваться из тюремных застенков Лещинский. Возможно, его пытали, искалечили, прежде чем убили. Он сумел только передать письмо сидевшему в тюрьме профсоюзному работнику Фрибусу:

«Вы из всех нас имеете, кажется, больше всего шансов выжить и увидеть снова свободу. Я Вас прошу исполнить мою просьбу, за которую буду благодарен до гроба. А ждать мне его недолго. У меня есть жена, с которой я связан уже 10 лет. Есть двое милых любимых детей: Валя 8 лет и Леночка — 5. Дети — это самое дорогое, что у меня есть, однако в вечных странствиях по белу свету и в опасности житейской борьбы я успел дать им очень мало и хочу, чтобы они когда-нибудь узнали, что я любил их и умер на войне, побежденный телом, но свободный духом… Сейчас они в Астрахани, фамилия жены Лидия Николаевна Мямлина».

О том, что с ним произойдет, Лещинский просил сообщить также Кирову, добавив:

«Вот, милый, все, что я прошу Вас по возможности исполнить.

Я умру спокойным. Борьба тяжка, уходить из жизни молодым больно, но законы этой жизни непреодолимы. Целую Вас и желаю скорее быть свободным для жизни, для любви и счастья. Моя фамилия Оскар Лещинский, но никому не говорите».

Киров тяжело переживал утрату.

Опасаясь, как бы печальная весть не дошла до Лидии Николаевны Мямлиной, Сергей Миронович придумал повод и заблаговременно переселил ее с детьми из Астрахани в Москву. Об аресте и гибели мужа сказали Мямлиной в ЦК партии на исходе 1919 года, когда скрывать правду уже было невозможно.

Если из-за ареста Буйнакского и его товарищей наступательные морские операций пришлось в мае свернуть, то сухопутные и не начинались: XI армию обкорнали.

Ее лишили ударной силы. Вышло это так. В предместье Астрахани, в селе Черепаха, еще зимой оборудовали казармы. Туда стекались выздоровевшие и избежавшие тифа кубанские, терские казаки и иногородние, а также горцы и воины Таманской армии. На пригородном острове с невероятной быстротой, за несколько недель, сложилась 33-я стрелковая дивизия. Она была образцовая, и начальника ей дали образцового, Михаила Карловича Левандовского, молодого офицера, недавнего военного комиссара Терской области, завоевавшего и полнейшее доверие и уважение. Но в конце апреля главнокомандование бросило 33-ю дивизию на подавление мятежа донского белоказачества.

Уход ее сорвал запланированные наступательные бои пехоты.

И все-таки XI армия продолжала накапливать силы.

Формировались 34-я стрелковая и 7-я кавалерийская дивизии. Чтобы не теребить свежие, еще не спаявшиеся части, их старались не вводить в бой. Пока противник не очень досаждал, на передовую слали астраханские заградительные отряды, коммунистов и беспартийных рабочих, они смело дрались. Не хватало командиров и политработников, их обучали на месте.

Линию на Саратов, единственную железную дорогу, связывавшую устье Волги с центральными губерниями, тревожили банды. Оборону линии передали специальному полку и нескольким отрядам. С одобрения Кирова для них сооружали бронепоезда. Они выглядели неказисто: товарные вагоны с амбразурами в стенах, обложенных изнутри мешками с песком. Но к орудиям поставили наилучших артиллеристов, командовал ими талантливый военачальник, бывший рабочий и будущий генерал-лейтенант Михаил Григорьевич Ефремов. Убийственный огонь самодельных бронепоездов страшил белобандитов, а позднее и деникинцев.

Из Петровска и с каспийского острова Чечень прилетали английские эскадрильи. Они разбрасывали листовки, обещая населению белые булки и дешевую одежду, как только англичане изволят захватить Астрахань. Потом бросали уже не листовки, а бомбы. Гибли люди, разрушались здания: город и фронт были беззащитны с воздуха. Тогда XI армия создала 47-й авиаотряд.

Начальник его Михаил Валерианович Фишер, сын русского морского офицера, обучался в Кембриджском университете. В первую мировую войну стал английским летчиком, имел высокие боевые награды. Приехав на родину, Михаил Валерианович в Пятигорске познакомился с Кировым и Лещинским. В изысканном офицере Сергей Миронович различил человека, способного понять, что служба в Красной Армии равнозначна служению России. В XI армии Фишер мастерски использовал против английской военной авиации ее же опыт. Киров всячески помогал авиаотряду, ежедневно обсуждал с Фишером нужды воздушной обороны, и не только в Реввоенсовете: оба жили в общей квартире-коммуне.

Среди летчиков выделялся Даниил Васильевич Щекин, который по ходатайству Кирова был одним из первых в авиации награжден орденом Красного Знамени. Крестьянский парень, Даниил Васильевич с блестящим аттестатом окончил Московскую школу высшего пилотажа. Хотя в XI армии самолеты были изношенные, а горючее никудышное, молодой пилот-коммунист выполнял боевые задания образцово. На глазах у тысяч астраханцев он в паре с товарищем принудил двух английских летчиков сесть близ города. Не раз сражался с двумя-тремя вражескими самолетами и прогонял их. Очевидно, о Щекине написано в очерке, рисующем Астрахань тех дней:

«Высоко в небе, над млеющими садами слышно отдаленное гудение. Оно крепнет, — но вокруг лепечет рай, и не хочется открывать глаз.

Это гудят пчелы в винограднике, это благовест зреющего лета.

И вдруг пробуждение: бросив гряды и шпалеры, сбегаются испуганные садовники, и все лица обращены к небу. Там из-за пушистого облака треугольником летят к городу три враждебные птицы, и на солнце при поворотах серебрятся их крылья, уверенные, почти ничем не рискующие, на чистом английском бензине плавающие крылья.

Навстречу трем низколетящим хищникам из-за леса поднимается наш неуклюжий, одинокий аэроплан. Он чувствует в своем нежном и неустойчивом механизме вредную, разъедающую «смесь», которая застревает в тончайших сосудах, дает перебои и ежеминутно грозит иссякнуть. Это безнадежный полет.

Летчик пренебрегает сенью волокнистых облаков, плывущих в воздушном море белым полуостровом, и прямо с земли, не кружась, но подымаясь круто и шумно, как воин в полном тяжелом вооружении, взбегает на вершину незримой воздушной горы.

Кто он, неизвестный летун, сердце каких царей стучит в его груди, какая кровь героев внушает эту безрассудную, ни с чем не сравнимую прямоту его полету?»

Английские самолеты спасовали:

«Они ушли. Они не выдержали этого неукоснительного сближения. Вон уже далеко блестят их чешуйчато-серебряные спины, и едва доносится враждебный гул. Широкой радостной дугой плывет домой наш аэро».

Очерк принадлежит перу журналистки и писательницы Ларисы Рейснер, прожившей несколько месяцев в Астрахани вместе с мужем и отцом.

Отец, профессор Михаил Андреевич Рейснер, был правоведом и знатоком истории религий. В 1903 году его за сочувствие студенческому революционному движению лишили кафедры в Томском университете. Вынужденный эмигрировать, Михаил Андреевич за границей встречался с социал-демократами, переписывался с Лениным, стал в 1905 году большевиком. Умело конспирируясь, он по возвращении в Россию преподавал в Петербургском университете. После Октября целиком посвятил себя общественной деятельности как публицист, пропагандист, организатор коммунистического просвещения масс. Он автор написанного по поручению Ленина декрета об отделении церкви от государства, один из авторов первой Советской Конституции. Хотя Михаилу Андреевичу перевалило за пятьдесят, он тянулся на фронт и в Астрахани заведовал политотделом флотилии. Рейснер был единственным в Красной Армии профессором-политработником.

Лариса Михайловна Рейснер прожила на свете вдвое меньше своего отца. Она умерла в 1926 году, едва переступив порог четвертого десятка лет.

Ранняя юность Ларисы была почти заурядной. Профессорова дочь, образованная, начитанная, она вращалась в узком интеллигентском кругу. Опубликовала драму. Сотрудничала в горьковской «Летописи», До того сочиняла стихи. Сочинять стихи отучил поэт Николай Гумилев. Лариса звала его Гафизом, благоговела перед ним, просиживала ночи над письмами, которые прятала в конверт без адреса:

«Если я умру, эти письма, не читая, отослать Н. С. Гумилеву».

Адресат не получил их. Его, офицера, замешанного в крупном заговоре петроградских контрреволюционеров, расстреляли в 1919 году. Тогда, находясь в Астрахани, Лариса Рейснер говорила Кирову и Бутягину почти то же, что спустя четыре года писала родителям:

«Если бы перед смертью его видела, все ему простила бы, сказала бы правду, что никого не любила с такой болью, с таким желанием за него умереть, как его, поэта, Гафиза, урода и мерзавца».

Октябрь встретила двадцатидвухлетняя Лариса восторженно.

Она покинула привычный круг, чтобы служить революции скромно, самозабвенно, неустрашимо.

Лариса Рейснер была штабным комиссаром, затем на фронте попала к белогвардейцам и благодаря отчаянной смелости спаслась от неминуемого рас-‘ стрела. В сражениях на Волге и Каме своей выдержкой удивляла бывалых военморов, ходила с ними в разведку. Одним из них был Всеволод Витальевич Вишневский. Впоследствии он изобразил Ларису Рейснер как женщину-комиссара в «Оптимистической трагедии».

Красивая, женственная, Лариса Михайловна радовала умом, простотой, чистотой. Молодая коммунистка была влюблена в трудовой народ и революционную новь, первой по-настоящему художественно писала о гражданской войне, о сражениях на Волге, об осажденной Астрахани. Работая в Астрахани, она выполняла особо важные военно-политические задания, была одним из организаторов местного объединения советских журналистов. Там поныне помнят, как много сделала она для укрепления большевистской печати. Когда наступил мир, очерки и корреспонденции, собранные в книгу «Фронт», ввели писательницу в большую литературу.

В Астрахань Лариса Михайловна приехала с мужем, Федором Федоровичем Раскольниковым, назначенным командующим Волжско-Каспийской флотилией.

Раскольников — тогда это было, наверно, самое громкое имя на флоте.

Коренной петербуржец, партийный журналист, сотрудник «Звезды» и «Правды», Федор Федорович после исключения из технологического института, ареста и ссылки умудрился окончить военно-морское училище, совершить дальние плавания. Весь 1917 год он был там, куда его посылала партия, — заместителем председателя Совдепа в Кронштадте, бойцом в Октябрьских боях на Пулковских высотах, комиссаром морского генштаба. В 1918 году двадцатишестилетнего Раскольникова назначили заместителем народного комиссара по морским делам. Он тотчас же сократил многословное наименование своей должности, представляясь друзьям так:

— Замком по морде.

Шутка прославила его раньше, чем боевые подвиги.

Ему посвящали стихи, его величали красным адмиралом, а в товарищеском кругу звали просто Фед-Фед.

Когда Ленин велел потопить в Новороссийске Черноморский флот, чтобы суда не достались интервентам, а моряки сгоряча запротестовали, разбушевались, туда командировали Раскольникова. Трагический приказ Совнаркома моряки выполнили. С Черноморья — на Каму и Волгу, где, командуя флотилией, Федор Федорович громил белогвардейщину. На Балтике в дерзкой разведке он потерпел аварию. Схваченный англичанами и увезенный в Лондон, сидел в тюрьме. Раскольникова обменяли на группу английских офицеров, арестованных в Советской России за неблаговидные дела.

Раскольников был тем, в ком нуждалась Волжско-Каспийская флотилия. Тем, в ком нуждался Сергей Миронович. Киров и Раскольников навсегда подружились в боях за Астрахань.

Пока XI армия планомерно формировалась, обрастала нужными ей людьми и ожидала обещанного возвращения 33-й дивизии, положение Астрахани осложнялось. С востока надвигалась казачья армия колчаковского генерала Толстова, с Северного Кавказа — кавалерия деникинского генерала Драценко.

22 мая Ленин писал, что из донесений Реввоенсовета XI армии вытекает с несомненностью абсолютная необходимость покончить с донским мятежом немедленно, ибо иначе нельзя отстоять Астрахань. Однако подавление мятежа затягивалось, и вопреки предположениям Владимира Ильича воевавшая на Дону 33-я дивизия в XI армию не возвращалась.

Не имея резервов для переброски в Астрахань, главнокомандование сочло оборону ее безнадежной.

Кирову было известно: превосходство в силах действительно на стороне белогвардейщины. Он также знал, что деникинцы и колчаковцы намереваются взорвать оборону Астрахани изнутри. По сведениям чекистов, готовился заговор.

Все же Сергей Миронович не сомневался — город и край можно отстоять.

Но главнокомандование, которому XI армия непосредственно подчинялась, рассудило по-своему, отказалось от нее.

4 июня XI армию и вовсе расформировали. Ее части передали X армии, входившей в Южный фронт. Командование этого фронта, ведя бои с деникинцами, наступавшими на Царицын, растерялось, задумало эвакуировать Астрахань, избавиться от хлопот о ней.

14 июня в Астрахани получили телеграмму фронтового командования, требовавшего подтвердить необходимость ускоренной эвакуации города. Категорически возражая против эвакуации, Киров, представитель Реввоенсовета Южного фронта, немедленно издал приказ: всем штабам и учреждениям бывшей XI армии работать нормально, нарушение работ будет рассматриваться как злостный саботаж, за который первыми понесут беспощадную кару начальники и комиссары.

17 июня Киров опубликовал свой приказ и на пленуме горсовета призвал астраханцев защищать город и край.

18 июня деникинская кавалерия генерала Драценко пошла в наступление. Наши части отошли.

19 июня Сергей Миронович побывал на передовой. Советские войска, хотя и мужественно сопротивляясь, отдали противнику и новые позиции.

20, 21, 22 июня отступление продолжалось. Деникинцы уже были километрах в шестидесяти от Астрахани.

Сергей Миронович еще до того сделал чрезвычайно важный вывод: Астраханский край тяготеет не к Южному, а к Восточному фронту, воюющему с колчаковщиной.

Астраханский край для Южного фронта лишь дальний, небоеспособный, голодный фланг, которым стоит пожертвовать, поскольку и без него тяжко. Но потеря края, если и снимет некоторые трудности с Южного фронта, то повредит общестратегической задаче Красной Армии. Едва Деникин и Колчак соединятся в устье Волги, они затормозят продвижение нашего Восточного фронта на Урал. Замедлять же успешно развивающееся продвижение недопустимо. Недаром как раз в те дни, 15 июня, пленум ЦК РКП(б) решил: обязательно продолжать наступление на Колчака.

Стало быть, потеря Астраханского края преступна, его целесообразно, выгодно, необходимо отстаивать, в чем больше всего заинтересован Восточный фронт. Притом от него требуется не так уж много. В тылах его, в Средневолжье, имеется продовольствие, которым он может, должен поделиться с астраханцами, что будет порукой их боеспособности. Писал же Ленин 17 июня, что оборона Астрахани и края зависит от местных запасов продовольствия, которые там в данный момент ничтожны.

Сергей Миронович обратился с телеграммой в Реввоенсовет Восточного фронта и был правильно понят.

Он обратился туда вторично, просил разъяснить обстановку членам Реввоенсовета Южного фронта, только и думающим что об эвакуации Астрахани. Он просил также помочь хлебом и фуражом. Он добивался включения войск бывшей XI армии в Восточный фронт.

Но пока, к двадцатым числам июня, добился одного: приказа об эвакуации Астрахани командование Южного фронта не отдавало.

23 июня Астрахань и подступы к ней объявили крепостным районом.

Между тем в город понаехали представители командования Южного фронта, приемщики, интенданты — за имуществом бывшей XI армии. Сыпались телеграммы об отгрузке военной техники. Что — в Козлов, где находилось фронтовое управление. Что — в Камышин, куда намечали эвакуировать астраханские учреждения и предприятия. Что — в Тамбов, Балашов, Воронеж.

Насколько позволяли права, Киров противился этой вакханалии. Чтобы не распоряжался транспортными судами кто вздумает — стянуть все суда в Астрахань, кроме тех, которые выполняют существенные задания, дать им единое командование. Собираются демонтировать армейскую радиостанцию — не трогать ее. Остальные радиостанции подчинить ей. 13-й железнодорожный полк, прикрывающий войсковой тыл от банд, хотят забрать — ни в коем случае. Не отдавать и железнодорожно-ремонтные отряды:

«Временно, впредь до особого распоряжения, оставить и немедленно использовать для работ по обороне Астрахани и подступов к ней».

Авиаотряду нужен ангар — строить его, никакой эвакуации не будет. На Ставропольском тракте мало колодцев — рыть новые, пусть 34-я дивизия побеспокоится о деньгах. Пустопорожние разговоры об эвакуации вредят промышленности — подчинить все предприятия «тройке», названной военно-техническим советом.

Одновременно бить врага, отрешившись от старых шаблонов, как потребовал Владимир Ильич. Ленин советовал в прифронтовых местностях, особенно в Поволжье, вооружить поголовно всех членов профсоюзов. Это могло казаться не подходящим для Астрахани, где при царе крупная торговля соседствовала с жалкой промышленностью и где часть рабочих, полупролетариев, погрязла в мещанстве. Однако только рабы шаблонов сетовали на небоеспособность Астрахани — боеспособен любой город, где есть коммунисты.

Партийная организация призвала сотни коммунистов в ударные отряды и роты. Комсомольцы с восемнадцати до двадцати трех лет объявили себя мобилизованными. Члены профсоюза добровольно записывались в рабочий батальон. Военкоматы края мобилизовали двадцать возрастов.

Всех, кого поставили в строй, под ружье, Киров слал на фронт. Кроме того, командные пехотно-пулеметные курсы, чекистские подразделения, штабных работников. Еще и военморов с кораблей, не сражающихся под Царицыном. Всех, всех — на фронт.

26 июня в Астрахань прибыл Серго Орджоникидзе. Он до последней возможности воевал на Тереке, потом проник в Грузию, а оттуда в Баку и с несколькими кавказцами тайно пересек в лодке Каспийское море. Будущие друзья, Киров и Орджоникидзе впервые увиделись. Серго и его спутники спешили в Москву. Сергей Миронович дал им отдельный вагон, теплушку № 449–913, и 27 июня, провожая гостей, был в прекрасном настроении, улыбался, шутил.

Он был в прекрасном настроении потому, что на дальних подступах к городу, на взморье, шел бой, задуманный 19 июня.

Тогда, 19 июня, Киров, посоветовавшись на передовой с командирами частей, удостоверился в своих предположениях. Деникинский генерал Драценко шаблонно полагался на численное превосходство сил или на астраханский заговор. Так или иначе, у наступающих деникинцев значительных резервов поблизости не было. Вражеский слух о тысячных полках, надвигающихся из Дагестана через Калмыцкую степь, наша разведка опровергла. А заговорщиков чекисты держали под наблюдением. Это и определило замысел Кирова.

Наши части, хотя и ценой некоторого отступления, изматывали деникинскую кавалерию, вынудив ее остановиться, спешиться. Между тем на взморье, в районе селения Басы, скапливались подкрепления, присылаемые Кировым для намеченного контрнаступления.

Деникинцам дали двухдневный бой, строго, всесторонне обеспеченный. И стрелки 34-й дивизии, и курсанты, и старые рабочие, и комсомольцы, называвшиеся юными коммунарами, дрались изумительно. Пехота громила вражескую кавалерию, не раз штыком отбивала конные контратаки.

Ошеломленные деникинцы удирали и вопреки обыкновению не убирали ни убитых, ни раненых. А с тыла обходным маневром на отступавших деникинцев обрушились полки нашей 7-й кавалерийской дивизии.

Группировку генерала Драценко разбили наголову.

Победе этой не уступала другая. Советское главнокомандование согласилось с доводами Кирова, Войска Астраханского края передали Восточному фронту — точнее, его Южной группе, которую возглавляли Михаил Васильевич Фрунзе, Валериан Владимирович Куйбышев и видный военный специалист Федор Федорович Новицкий.

Приказ еще подписывался в штабах, когда 30 июня пал Царицын.

За ним, по замыслу белых, должна была пасть к их ногам и Астрахань: 1 июля заговорщики окончили подготовку к выступлению.

Но в ночь на 2 июля их выловили в разных частях города.

Раскрыл заговор чекист Георгий Александрович Атарбеков, мыслитель по призванию и юрист по образованию.

Он учился в Баку и Эривани, прежде чем поступил в Московский университет. Эриванская жандармерия устраивала у него обыски, московская полиция арестовывала его. Атарбекова как большевика арестовывали и в Тифлисе, преследовали и в родном армянском городке Эчмиадзине. Послереволюционные события бросали Георгия Александровича на передовую то в Сухуме и Гаграх, то в Майкопе и Армавире. О профессии адвоката не доводилось и вспоминать..

Чекистский талант Атарбекова открыли в Пятигорске руководители Северокавказской республики, вскоре убитые авантюристом Сорокиным. Назначенный в августе 1918 года заместителем председателя ЧК, Георгий Александрович обнаружил умело замаскированное вражеское гнездо накануне мощного мятежа. По выражению Орджоникидзе, рука Атарбекова обезглавила этот контрреволюционный заговор.

Чекисты выследили шайку фальшивомонетчиков. Георгий Александрович без крайней надобности ввязался в поимку их. Раненный в перестрелке с ними, он лежал в госпитале, когда взбунтовались сорокинцы. Из-за высокой температуры, из-за пылающей раны Атарбеков ничего не в силах был сделать для погибающих северокавказских руководителей. Его самого прятали от бандитствующих сорокинцев. Тогда или несколько позднее, пережив в Калмыцкой степи распад XI армии, Атарбеков стал по-настоящему зрелым чекистом.

Знакомый с ним по Пятигорску, Киров в Астрахани поручил Георгию Александровичу всю чекистскую работу. Ровно за неделю Атарбеков раздобыл достоверные сведения о назревшем мятеже. С ценностью сведений сочеталось глубокое истолкование их. В значительной степени именно это позволило Ревкому встретить во всеоружии мятеж 10–11 марта 1919 года. Предсказания Атарбекова сбылись математически точно.

Легко было уверовать, что с подавлением мятежа астраханские контрреволюционеры сокрушены. Но Атарбеков предостерегал от самоуспокоения.

Постепенно выяснилось, что в городе существует хорошо налаженная белогвардейская организация, получающая помощь извне и поддерживающая постоянную прочную связь с Колчаком и Деникиным. В ней не было ни одного рабочего, ни одного крестьянина, она состояла из царских офицеров, купцов, чиновной знати и попов, среди которых выделялись епископы Митрофан и Леонтий.

Им поставили цель: изнутри взорвать оборону Астрахани, чтобы упростить соединение деникинских и колчаковских войск. Вражеские лазутчики проникли в важные советские учреждения и в воинские части. Прибывший из Москвы граф Нирод счел, что наиболее стойки рабочий батальон и чекистский полк. Весь личный состав их, а также нескольких ответственных работников заговорщики решили отравить. Одни заговорщики хотели дожидаться, пока деникинцы вплотную подойдут к городу, другие настаивали на самостоятельном выступлении.

Образованные и умные, опытные и злобные, заговорщики изощрялись в хитрости понапрасну: каждый шаг их прослеживали чекисты.

Заговорщиков насчитывалось свыше шестидесяти. Всех их обнаружили, обезвредили. У них изъяли огромное количество цианистого калия и морфия, подложные паспорта и служебные удостоверения, секретные военные карты, оружие.

6 июля Атарбеков на пленуме горсовета рассказал о провалившемся заговоре, предупреждая:

— Не нужно сидеть и думать, что больше уже контрреволюции в Астрахани не существует. Нет. Это далеко не так. Белогвардейцы не успокоятся…

Они и не успокоились, умело расквитавшись с чекистами за свой провал.

Белогвардейцы пустили по городу клеветнический слух, изображая Атарбекова и его помощников преступниками. Заодно с обывателями клевету подхватили некоторые ответственные работники. Это привело к авантюре, в закоперщики которой втравился некий Аристов.

Он был сложной личностью, положительное в нем густо перемежалось с отрицательным.

Жизнь Аристова Мины Львовича могла сложиться ярче. Сын казака-урядника, он увлекся социал-демократическими взглядами на гимназической скамье, был исключен из университета за участие в студенческих волнениях. Сменив университет на юнкерское училище, Аристов с 1910 года служил в казачьих войсках, заведовал станицами. В 1917 году, решительно порвав сословные путы, подъесаул стал большевиком.

Солдаты избрали его командиром пехотного полка, единственной в Астрахани воинской части. В январе 1918 года Аристов руководил подавлением контрреволюционного мятежа. Успех возвел бывшего подъесаула на пост губернского военкома. А попойки, местничество, запальчивость и необузданность характера скинули с поста еще задолго до приезда Кирова в Астрахань. Бывший губвоенком командовал то боевыми отрядами, то ударными ротами.

Вечером 21 июля Аристов запиской пригласил Атарбекова в порт, будто бы для срочного секретного разговора. Атарбеков хворал и направил туда своего помощника Шаварша Меграбовича Амирханяна, недавнего учителя, будущего председателя Центральной контрольной комиссии Компартии Армении. Подосланные Аристовым молодчики напали на чекиста, затащили в каюту отшвартованного у пристани парохода, избили, хотели утопить. Вмешался матрос, удержавший их от самосуда. Запертого на замок Амирханяна утром освободили с извинениями: выручил Киров.

Призвать Аристова к ответу местные руководители не пожелали. Наоборот, они требовали суда над чекистами, заученно повторяя белогвардейскую клевету.

Это не было случайностью.

Слабость подлинно пролетарской прослойки усугублялась в Астрахани тем, что самые стойкие коммунисты сражались на передовой. Губернскими и городскими организациями руководили люди, которые, как правило, были в партии без году неделю или долго развращались меньшевистско-эсеровской средой, очень сильной в этом торгашеском городе даже после Октября. Кичливо-заносчивые, они твердили, что местные работники, «тутошние», сами справятся с обороной Астрахани, и высокомерно относились к приезжим, «назначенским».

Вмешательство ЦК партии зимой утихомирило «тутошников», а обходительность Кирова, деловито заставлявшего всех работать по способностям, почти полгода приглушала кляузы еще в зародыше. Благотворно сказывалось и то, что в Астрахани почти безвыездно находился старый большевик Иван Петрович Бабкин, чрезвычайный уполномоченный ЦК РКП(б) и Совнаркома.

Летом, с расформированием XI армии, местничество вновь дало себя знать.

Все более зарываясь, «тутошники» жаждали полновластья, и им не давало покоя, что чекисты, несмотря на расформирование армии, по-прежнему подчиняются военным, а не местным органам. Именно поэтому астраханские работники — кто по недомыслию, кто из карьеристской корысти — затеяли авантюристическую интригу, основанную на белогвардейской клевете.

Да и подоспела клевета в удачный для них момент. Уже не было Реввоенсовета. Механошин уехал, получив новое назначение. Отозвали из Астрахани и Колесникову, председателя губкома РКП (б). Бабкин и Бутягин отсутствовали, находились в Москве, Киров был поглощен военными заботами. Около двух месяцев на его плечах лежали почти все организационные тяготы обороны края в неимоверно сложных условиях, вызванных и белогвардейским наступлением, и контрреволюционным заговором, и теребившими войска бесконечными реорганизациями, и продовольственными нехватками. И поскольку клевета была направлена против чекистов, они не могли суровыми мерами пресечь ее, как это следовало сделать по законам военного времени.

Самое же главное, Сергей Миронович, никогда прежде не сталкивавшийся с чем-либо подобным, не допускал мысли, что коммунисты способны пасть так низко, как пали те несколько астраханских работников, которых обуяла ненависть к Атарбекову.

Киров на бурном совещании урезонивал их, опровергая клевету. Они не внимали ни его доводам, ни увещеваниям своих, более благоразумных астраханских товарищей. Упорствовали, спекулируя на том, что тревожное время не позволяет ни долго возиться с этой интригой, ни выносить ее на широкое обсуждение партийной массы. Было ясно: чем бы ни кончилось затянувшееся совещание, оклеветанные чекисты все равно не смогут успешно продолжать работу в Астрахани. И Киров решительным маневром разрядил накаленную обстановку, согласившись освободить, отправить в столицу Атарбекова и его ближайших помощников: пусть там разберутся в приписываемых им преступлениях.

Маневр оправдывал себя втройне. Даже самые ретивые «тутошники» унялись, и, значит, интрига заглохнет, не перерастет в конфликт между гражданскими и военными организациями. Чекисты, вне сомнения, в Москве докажут свою безупречность. Это авторитетно, полностью, неопровержимо опровергнет клевету, а заодно ударит по местничеству, как оно потом и вышло.

Обстановка действительно разрядилась.

Однако Аристова это никак не устраивало. Он вздумал убить чекистов накануне их отъезда в Москву. В ночь с 24 на 25 июля он объявил себя военным диктатором. Стоявшие в крепости местные подразделения подчинились ему.

Георгий Атарбеков и его помощники, собираясь в дорогу, среди ночи заметили, что дом, где они жили в общей квартире, оцепляют. Бросились звонить Кирову, но телефон не действовал, был отключен.

— Отстреливаться, живыми не сдаваться, — решил Атарбеков.

Товарищи возразили, что это никуда не годится, да он и сам тут же совладал с минутным порывом нервозности.

— Бегу к Миронычу, — нашелся Амирханян.

Шаварш Амирханян незаметно выскользнул на улицу.

Сергей Миронович, поняв его с полуслова, сказал:

— Ни единого выстрела.

— Ясно, сдадимся без сопротивления.

Сергей Миронович на считанные мгновения задержал Амирханяна:

— Все мыслимое сделаю я, чтобы спасти вас. Если же вам придется погибнуть, то знайте, что партия сохранит о вас добрую память… Георгию передайте… Такого верного и стойкого своего сына, такого железного бойца великой революции, как Атарбеков, большевистская партия никогда не забудет…

Не замеченный оцеплением, Амирханян возвратился к товарищам.

Светало, когда их вывели из дому. Атарбеков был совершенно спокоен. Старался угадать, что предпринимает Киров для спасения чекистов и сколько ему на это понадобится времени. Важно было оттянуть развязку. Находчивость не изменила Атарбекову — замедлить путь удастся. Может статься, все равно спасения нет. Что же, пусть зато передают потом из уст в уста, как встречали смерть свою оклеветанные коммунисты. Выше голову:

Шагая медленно, размеренно, чеканно, Атарбеков громко пел. Товарищи вторили ему. Невольно шагали в ногу с арестованными чекистами, одетыми в красноармейскую форму, и конвоиры-красноармейцы. Улицы уже не были безлюдны, прохожие с недоумением озирались на красноармейцев, поющих «Интернационал» под красноармейским же конвоем. Глядя на странное шествие, прохожие останавливались. Остановился и Атарбеков:

— Товарищи красноармейцы, матросы и все, кто меня слушает!..

Проникновенно и просто говорил он о вражеской провокации. Конвоиры не прерывали его.

А потом опять запел и зашагал дальше. Товарищи опять вторили ему. Он останавливался на каждом взгорке и, обращаясь к окружающим, говорил о коварстве контрреволюционеров и недомыслии людей, легко поддающихся провокационным слухам.

Рассвело. У крепостных ворот кто-то велел конвою скорее покончить с арестантами. Но, как писал впоследствии Амирханян, в глубине крепости, когда они были уже у стены, где все было приготовлено для расстрела чекистов, их вдруг повернули обратно и отвели на гауптвахту.

«Конечно, здесь сыграли роль принятые Кировым меры».

Спасая чекистов, Сергей Миронович успел сделать все необходимое, чтобы авантюра Аристова не могла разрастись, не причинила городу зла. Оставалось без шума, не применяя силы, вызволить арестованных товарищей. Участь их очень тревожила Кирова.

Ранним утром ему доложили о присланных Фрунзе и Куйбышевым политработниках. Среди новоприбывших назвали Петра Георгиевича Галактионова и Владимира Аркадьевича Тронина. Обоих прочили в Реввоенсовет Астраханской группы войск, которую приравняли к армии. Галактионов был рабочим, старым большевиком, а Тронин, молодой самарский учитель, вступил в партию только в 1917 году, но отзывы о нем были превосходные.

Начальник политотдела армии Траллин в фурмановском «Чапаеве» — это Тронин. Под Уфой, в бою, к нашим дрогнувшим цепям прискакали Фрунзе, Траллин, несколько верных друзей их. Они, спешившись, с винтовками в руках увлекли бойцов за собой в штыковую атаку, повернувшую колчаковцев вспять. Траллина-Тронина тяжело ранило.

Кирову рассказывали о бое под Уфой и о том, что оперировать Тронина после ранения нужно было незамедлительно, а запас обезболивающих средств иссяк.

— Куревом не заменим? — осведомился Тронин.

Пока его резали, удаляли пулю из груди, зашивали рану, он попыхивал из трубки.

Одним из первых в стране его наградили орденом Красного Знамени.

Сергей Миронович пригласил к себе Тронина. Владимир Аркадьевич понравился и интеллигентностью, и осанкой, и высоким ростом. У Кирова созрело решение. Раз права позволяют, трата времени на формальности преступна в критический момент. Сергей Миронович в два счета учредил Реввоенсовет Астраханской группы войск: Галактионов, Раскольников, Тронин.

Член Реввоенсовета Владимир Тронин тут же получил мандат и первое задание, которое могло стать последним в жизни. Задание вдвоем обсудили. Все, что мыслимо предусмотреть, Киров предусмотрел.

Крутились ручки телефонов. Штабисты передавали телефонограмму всем, всем: назначен Реввоенсовет. Передали телефонограмму и в крепость, командиру ударной роты Аристову. Следом ему вручили вторую телефонограмму: его сейчас навестит член Реввоенсовета.

Тронин пошел в крепость.

Аристов встретил его полупочтительно-полуразвязно, не сумев утаить смятения.

Представившись, Тронин скомандовал:

— Руки по швам!

Бывший подъесаул Аристов вытянулся в струну.

Не дав ему опомниться, Тронин неожиданно потребовал отрапортовать о боевых делах роты, убывшей на передовую месяц с лишним назад, 22 июня в двадцать ноль-ноль.

Этот рапорт доконал Аристова, вымотанного и месяцем боев, и авантюрой, и телефонограммами, и спокойной суровостью невесть откуда взявшегося орденоносца, за которым стоит невесть кто.

— Вольно. Идемте.

Чуть-чуть смягчившись и полусочувственно беседуя с растерявшимся Аристовым, как с оплошавшим храбрым командиром, способным новыми подвигами искупить свою вину, Тронин повел его к церковной сторожке, где сидели арестованные чекисты, распевая революционные песни. Аристов снял свой караул.

Тронин поставил армейских часовых, намекнув, что их, часовых, незримо оберегают внушительные силы. Раскольникова и начальника 34-й стрелковой дивизии Александра Сергеевича Смирнова исполняющего обязанности командующего Астраханской группой войск.

Вечером активных участников авантюры исключили из партии.

Аристова отправили на передовую — искупать вину в боях.

В Реввоенсовет Астраханской группы войск, кроме Галактионова, Раскольникова и Тронина, срочно включили Куйбышева. Фрунзе, командовавший уже всем Восточным фронтом, а не только его Южной группой, согласился на понижение Куйбышева в должности единственно ради того, чтобы перевести его ненадолго в Астрахань. Фрунзе уловил по аристовской авантюре, насколько там шатка местная верхушка, хотя и не мог предвидеть, что оздоровление ее займет не месяцы, а годы.

Георгий Атарбеков и его помощники уехали в Москву.

Поначалу обстоятельства складывались очень неблагоприятно для Георгия Александровича — его в дороге обогнала астраханская кляуза, содержавшая, помимо прежней белогвардейской клеветы, еще и новые измышления. Он обратился в ЦК партии. Работник, командированный в Астрахань, проверил кляузу. Мандаты на расследование ее ЦК выдал также Кирову и Куйбышеву. В Москве комиссия при участии секретаря ЦК партии Елены Дмитриевны Стасовой и председателя ВЧК Феликса Эдмундовича Дзержинского перепроверила кляузу и не обнаружила ничего порочащего Атарбекова. Георгий Атарбеков рассказывал своему брату, Липариту Александровичу, что при разборе его дела в комиссию пришел Ленин. Ему хотели сообщить о подробностях, но он возразил, что это излишне:

— Мне известно мнение Кирова.

ЦК партии выразил полное доверие Атарбекову. Дзержинскому предложили оставить его на ответственной работе. Георгий Александрович на фронтах продолжал разить контрреволюцию с почти непостижимой меткостью и отвагой.

После гражданской войны он был заместителем наркома рабоче-крестьянской инспекции Закавказской федерации, в которую входили Азербайджан, Армения и Грузия, а также членом Закавказского крайкома партии.

Весной 1925 года Атарбеков погиб при авиационной катастрофе.

Провожая его в последний путь, Орджоникидзе говорил о Георгии Александровиче как об исключительном человеке, который, несмотря на серьезную болезнь, никогда не знал отдыха, весь принадлежал партии:

— Не стало героя, отважного революционера!.. Пусть его жизнь будет примером, путеводной звездой для нашего поколения.

Киров говорил:

— Именно потому, что это был самый честный, самый бескорыстный в революционном смысле слова, революционный бессребреник, именно поэтому мы и бросили его на эту тяжелую и ответственную работу — на борьбу с контрреволюцией. И нужно сказать, что, несмотря на всю тяжесть, которую должен взвалить на себя каждый член партии, оказавшийся на работе в карательном органе, товарищ Атарбеков сумел сохранить чистоту своего коммунистического сердца до последних дней своей жизни…

Память Атарбекова увековечили в родных краях и в Москве, где его именем назвали улицу. Перестройка столицы потом унесла ее. Близ прежней растет ныне новая улица Атарбекова.

Разгром кавалерии Драценко и предотвращение заговора спасли Астрахань, но передышка была мимолетной. С северо-запада, вдоль обоих берегов Волги, наступали пехота и кавалерия деникинских генералов Бабиева и Улагая, с юго-запада — обновленная группировка Драценко, с запада — местные банды, с востока — казаки колчаковской армии генерала Толстова. Уверенные в успехе, белогвардейцы уже назначили генерал-губернатора Астрахани.

А оборонять ее было гораздо труднее прежнего. После падения Царицына край очутился в мешке. Сообщение с центральными губерниями по Волге прекратилось в разгар навигации и продолжалось лишь по крайне уязвимой, подверженной постоянным вражеским нападениям железной дороге с ее скудной грузопровозностью. Астрахани угрожал голод.

Киров обратился к Владимиру Ильичу. Вполне разделяя доводы Кирова, Ленин ответил:

— Астрахань защищать до конца.

XI армия опять возродилась. Членами ее Реввоенсовета утвердили Кирова и Куйбышева. Фрунзе получил возможность выкроить для XI армии кое-какие подкрепления, а для населения — продовольствие. До глубокой осени не затихали оборонительные бои, наиболее ожесточенные близ городка Черный Яр, выстоявшего в долгой осаде под командованием уездного военкома Никифора Аврамовича Нестеровского, бывшего царского подполковника. Его наградили вскоре орденом и золотыми часами, на которых от имени Реввоенсовета выгравировали: «За презрение к смерти во имя идеалов коммунизма».

Как и прежде, Сергей Миронович бывал то в частях и на кораблях, то на фабриках и заводах, то на промыслах и в селах — выступал с докладами, речами, и эта зримая, внешне ощутимая военно-политическая работа сочеталась с сугубо тайной работой.

Киров руководил большевистским подпольем, партизанским движением на огромных пространствах Страврополья, Терека, Дагестана, где против врагов сражались и Асланбек Шерипов, и казак-коммунист Александр Зиновьевич Дьяков, и видные в будущем партийные деятели Николай Федорович Гикало, Борис Петрович Шеболдаев, Джемалутдин Аселдерович Коркмасов, Нажмутдин Эфендиевич Самурский и многие другие герои гражданской войны. Через Кирова наладил ЦК партии контакт с коммунистическими организациями Закавказья.

По суше, по морю, по эфиру Сергей Миронович держал нелегальную связь с Баку, Тифлисом, Эриванью, Петровском, Грозным, Кизляром, Святым Крестом, Ставрополем, Пятигорском, Владикавказом. Он посылал, переправлял туда и людей, и оружие, и партийные директивы, и литературу, и деньги. Он инструктировал подпольщиков, давал им задания, помнил все шифры и явки, клички и подлинные имена. Следил за ремонтом, отправкой и прибытием парусных и моторных лодок, рыбниц и баркасов. Сам вел всю переписку. Сам вел всю денежную отчетность, а распоряжался Сергей Миронович большими миллионами.

Особенно крепкой была связь с бакинским подпольем, которое возглавлял член Кавказского краевого комитета партии Анастас Иванович Микоян. По предложению Кирова бакинские товарищи с необычайной смелостью систематически доставляли в Астрахань для Красной Армии бензин и машинное масло, которые были дороже любых драгоценностей.

Обрисовать в полном объеме эту подспудную работу Сергея Мироновича почти невозможно — многие документы уничтожались по конспиративным соображениям. Но некоторое представление о ней можно составить по сохранившимся в личном архиве Кирова копиям его писем в Баку. Вот три выдержки из них.

31 августа 1919 года.

«То, что вы у нас просите, пошлем при первой возможности, как только удастся организовать отправку без риска провала… Здесь упорный слух, что Красноводск занят нашими войсками. Проверить это никак не можем. Не знаем также, что у Азербайджана и Грузии с Деникиным. Что он наглеет по отношению к Закавказью, это нам известно, но перешел ли он от угроз к действию, сведений не имеем… Думаем, что Деникин теперь едва ли решится на агрессивные действия в отношении Закавказья, так как на

Южном фронте наши войска повели весьма определенное наступление»,

16 сентября 1919 года.

«Совершенно необходимо в самом срочном порядке оборудовать встречу двух моторных рыбниц где-нибудь в окрестностях Баку, так как в самом Баку приставать рискованно. На рыбницах приедут шестьдесят товарищей из центра. Провала их нужно избежать во что бы то ни стало. Они остановятся или у Рачьих промыслов, или где найдете удобнее, откуда двое-трое из них на маленькой лодке приедут в Баку и здесь при вашем содействии оборудуют все необходимое. Конспирация должна быть абсолютная. В Баку нужно приготовить им надежные квартиры и теперь же заняться Организацией их переправы на Северный Кавказ, в Новороссийск или Таганрог. Имейте в виду — с товарищами будет груз пудов сто… Для немедленного ответа на изложенные здесь вопросы, особенно вначале, воспользуйтесь каким-нибудь моторным судном, так как парусное идет слишком долго, а ответ нам нужен в самом скором времени. Предупредите едущих, что в районе Лагани часто бывают суда противника, поэтому нужно проходить к Астрахани так называемой Белинской банкой».

Сентябрь 1919 года.

«Всех лодок с бензином сюда прибыло пять; крайне необходимо продолжить посылку бензина. Кроме того, нужно во что бы то ни стало наладить у вас верный прием лодок, идущих отсюда. Самое же важное — нам совершенно необходимо довести до максимума боевую работу в тылу деникинцев, разрушение дорог, мостов, флота и проч. Я уже неоднократно просил вас обратить самое серьезное внимание на происходящую во флоте белых замену англичан добровольцами, что дает возможность проникнуть на суда нашим людям… Нужно дать для этого специалистов: машинистов, кочегаров, радиотелеграфистов и проч. Полагаем, что в этом отношений вами кое-что сделано, но нам ничего определенного не известно… Сообщите шифром, не медля ни одной минуты, что вами сделано уже и каковы ваши планы на ближайшее время… Необходимо поставить работу в этом направлении в Петровске. Сообщите о состоянии неприятельского флота в данное время с указанием, что вам известно точно и что требует проверки… Также необходимо знать, как идет работа в указанном смысле на Северном Кавказе, о котором вы очень скудно сообщаете… Примите все меры к созданию возможности захвата нашими судами барж или пароходов с нефтью. Обратите серьезное внимание на Красноводск в смысле дезорганизации его изнутри и содействия нашим войскам…»

Подпольщики все чаще просили направить к ним Кирова. Его и самого влекло в подполье. Однако ЦК партии считал, что в XI армии он нужнее.

«Оставить Кирова в Астрахани» — было решено после очередной его просьбы об откомандировании на зафронтовую работу.

«Откомандировании работы Закавказье Цека отказывает, — телеграфировали Сергею Мироновичу в другой раз. — Постановлено оставить вас Астрахани».

«Предложение принимается с той разницей, что вы остаетесь на месте», — ответили из Москвы, когда Киров хотел провести объединение северокавказских партизанских отрядов.

Осенью Сергей Миронович вместе с Раскольниковым подготовил очень серьезную военно-морскую операцию. Встретить советских моряков в одном из вражеских портов должен был Киров и только Киров. Его авторитет, его личное знакомство с руководящими большевиками-подпольщиками и командирами флотилии служили порукой надежного взаимодействия их в сложной обстановке, требовавшей исключительной оперативности. И никто другой не знал столь досконально военно-политическое положение по обе стороны Каспия, как Сергей Миронович.

Оргбюро ЦК РКП (б) одобрило план операции и ради нее освободило Сергея Мироновича от всех прежних обязанностей. 30 сентября ему из Москвы передали, что он должен поскорее пересечь линию фронта.

Операция эта, сулившая Красной Армии большой успех, сорвалась, не начинаясь. Сергея Мироновича задержала в Астрахани, приковала к ней вторая авантюра «тутошников».

Авантюра была направлена против Реввоенсовета XI армии и прежде всего против Кирова.

Главным закоперщиком оказался губвоенком Чугунов.

Бондарь из предместья Форпост, он в царской армии прошел кое-какую военную выучку. Участвовал в подавлении январского мятежа 1918 года, приведя в город отряд форпостинских рабочих. Сражался умело.

В марте 1919 года Киров включил Чугунова в «тройку», которой доверил подавление мятежников. Летом Сергей Миронович назначил его членом совета Астраханского крепостного района и начальником гарнизона, что тоже было обоснованно: жизненный опыт рабочего сочетался у Чугунова с напористостью, храбростью и незаурядной военной сметкой.

Но от множества рабочих, развернувших свои способности в годы гражданской войны, Чугунова отличали некоторые отрицательные черты. Его влюбленность в собственную персону граничила с комизмом. Каждое распоряжение его представлялось ему перлом создания. Скажем, о действиях своих при очередном авианалете он сочинит длинный напыщенный рапорт:

«В момент взрыва я лично находился на автомобиле в районе города, и автомобиль мой сейчас же на месте был предоставлен, по моему личному приказанию, для оказания помощи раненым товарищам, для отвоза их в лазарет № 5. Кроме того, мною был задержан случайно попавший грузовой автомобиль и несколько извозчиков для той же цели. Наряду с этими распоряжениями мною… Вместе с тем мною…

Я обратился к собравшейся толпе и указал ей… Я подчеркнул… Мною было заявлено…»

Самовлюбленность, неимоверная переоценка собственных заслуг и, конечно же, местничество довершали склонность к авантюризму. Это и привело Чугунова к преступлению еще в ночь с 24 на 25 июля, когда арестовали Атарбекова.

Сергей Миронович поднял тогда на ноги всех. Через несколько минут после того, как у него побывал Шаварш Амирханян, — буквально через несколько минут — к дому, где жили чекисты, примчались и преемник Атарбекова, и председатель губкома РКП (б), и губвоенком, начальник гарнизона Чугунов.

Командир подразделения, оцеплявшего дом, не пожелал подчиниться им и увести красноармейцев:

— Выполняю приказ Аристова.

Чугунову велели пойти в крепость и положить конец авантюре. А он присоединился к авантюре Аристова.

Чугунова тогда простили, поверив его раскаянию.

Раскаяние было, очевидно, притворным.

Теперь, в ночь с 6 на 7 октября, Чугунов совершил несколько преступлений подряд. Он объявил Астрахань на осадном положении. Поднял гарнизон в ружье. Телефонной станции приказал прекратить работу.

Взяв с собой нескольких приятелей, двух приезжих москвичей, которых ввел в заблуждение, да красноармейцев, Чугунов около трех часов ночи отправился на Эспланадную улицу, к Кирову. В его квартире до середины лета было многолюдно. Одну комнату занимал он, вторую отдал Мямлиной с детьми, третья, гостиная, превратилась в общежитие. Вела хозяйство коммуны Мямлина, и за стол садилось человек двадцать, если не тридцать. С тех пор как она уехала, в квартире, кроме Сергея Мироновича, проживали двое: секретарь Реввоенсовета Михаил Григорьевич Шатыров и управляющий делами Дмитрий Сергеевич Козлов.

По дороге чугуновская компания встретила, военкома армейского штаба Виссариона Мелхиседековича Квиркелия, старого члена партии, возвращавшегося от Кирова. У Квиркелия потребовали оружие. Он был безоружен. Ему не поверили, его обыскали:

— Следуйте за нами.

Дверь открыл Козлов. Чугунов наставил на него наган.

— Ты что, Чугунов, здоров ли? — обомлел Козлов.

— Где Киров?

— Уснул.

— Разбудить.

Сергей Миронович вошел в гостиную. Чугуновцы и красноармейцы были мрачны. Все с револьверами в руках. Молчали, первым заговорил секретарь губисполкома Иванов, учинив Сергею Мироновичу допрос: кто он, откуда, как попал в Астрахань и так далее.

Впоследствии Сергей Миронович рассказывал, что поначалу в душе немного волновался.

Было от чего. Все точь-в-точь напоминало авантюру Сорокина в Пятигорске. Бандитские аресты там проводил начальник гарнизона. Там учиняли допросы, чтобы на другой день состряпать клеветническую фальшивку. Ничто не позволяло заключить, то же ли это, что произошло в Пятигорске, или нет. Быть может, это похуже сорокинщины. Быть может, измена. Ведь среди шестидесяти с лишним заговорщиков, выловленных летом, нашелся советский командир-предатель, и тот единственный предатель служил в помощниках у Чугунова. Быть может, перед ним, Кировым, сейчас предатели. Быть может, уже арестованы и расстреляны и Куйбышев, и исполняющий обязанности командарма Бутягин, и сотрудники Реввоенсовета. Быть может, городом уже завладели мятежники и пала твердыня, стоившая жертв и жертв.

К счастью, Киров был Киров.

Он видел не только Иванова и Чугунова, все более наглеющих. Двое чужих, приезжих, держали себя достойно, озабоченно вслушиваясь в каждое слово. А вопросы Иванова становились все мельче, глупее.

Киров понял, что перед ним не предатели. Никакого мятежа нет. Сергей Миронович и до того говорил совершенно спокойно, хладнокровно. Теперь в его голосе зазвучала ирония.

Удалив Кирова, пришедшие поочередно допросили Шатырова, Козлова, Квиркелия.

Вызвали снова Сергея Мироновича.

Внезапно приказали закрыть глаза.

К счастью, и в это мгновение, которое могло оказаться роковым, Киров не потерял самообладания. Как признавали потом сами авантюристы, на лице Сергея Мироновича, в уголках губ пряталась тонкая улыбка. Он невозмутимо закрыл глаза.

— Откройте.

На столе лежал старый журнал с изображением какого-то человека во всю обложку.

— Вы похожи на него?

Глянув на портрет, Сергей Миронович прочел надпись и рассмеялся:

— Вот так номер…

То же проделали с Шатыровым, Козловым, Квиркелия.

Посовещавшись наедине, чугуновцы стали извиняться перед Кировым: вышло недоразумение. Что-то пытались растолковать. Что-то бормотали, пряча револьверы.

Киров спросил:

— Зачем вы заварили такую кашу? Почему не обратились в партийный комитет?

Чугуновская компания, ничего не ответив, убралась восвояси.

Ответ все же нашелся.

Какой-то белогвардеец, и безусловно умный, всучил сестре милосердия Вассерман дореволюционный журнал «Искры» с портретом иеромонаха Илиодора, известного всей России царицынского церковника.

— Похож на Кирова?

В этих ли точно словах был выражен провокационный намек или нет, но Вассерман начала шастать из дома в дом, кликушествовать. Вскоре вся или почти вся астраханская верхушка смаковала белогвардейскую сплетню, будто Киров не революционер, а замаскировавшийся иеромонах. Не выискалось ни одного честного человека, который хотя бы пристыдил, высмеял Вассерман, отобрал у нее журнал.

Журнал использовали для того, чтобы сподручней было сколачивать авантюристическую компанию. Раздобыв снимок Кирова, сличали с изображением на обложке. Сличали почерки по подписанным Кировым бумагам и автографу церковника на журнальном снимке.

6 октября, в одиннадцать часов вечера, в Реввоенсовет, к Валерию Владимировичу Куйбышеву пришли Иванов с приятелем. Показали журнал, спрашивая, похож ли Илиодор на Кирова.

Куйбышев успокаивал пришедших, говорил, что, хотя знаком с Кировым не очень давно, уверен во вздорности сплетни.

— У меня с Кировым много общих знакомых по Сибири, мы порой вспоминаем такие мелочи из томской подпольной жизни, которые никакой Илиодор знать не может.

Куйбышев обещал без промедления, утром, раздобыть о Кирове еще массу подробностей, которые полностью рассеют все сомнения.

— Жду вас завтра.

Но авантюристическая компания уже была сколочена и ровно через час начала свои преступные действия, завершившиеся полным провалом.

7 октября Киров и Куйбышев встретились в Реввоенсовете. Сергей Миронович считал, что случившемуся нецелесообразно придавать особое значение: участники авантюры с контрреволюцией не связаны и, опозорившись, уже наказаны. Куйбышев согласился с ним, но предлагал сместить Чугунова.

Член Реввоенсовета и исполняющий обязанности командарма Бутягин, по его собственным словам, метал громы и молнии: авантюру нельзя оставить безнаказанной, особенно в этот сложный момент. Куйбышев, назначенный членом Реввоенсовета Туркестанского фронта, уезжает. 'Чрезвычайный уполномоченный ЦК РКП (б) и Совнаркома Бабкин — в отъезде, в Москве. Кирова ждет катер, на котором он собирается во вражеский тыл. Преемник Кирова не прибыл и вроде бы отказывается работать в Астрахани, Командарм болен, лежит в тифу. Начальника штаба нет. Начинается очередная реорганизация, передача XI армии новому, Юго-Восточному фронту. Противник наступает и вот-вот, оседлав железную дорогу, полностью отрежет Астрахань от остальной России. Армейские резервы исчерпаны, заткнуть прорывы нечем. Бутягин настаивал на своей отставке, клялся, что никогда в жизни не подаст руки ни одному астраханскому работнику.

Сергей Миронович унял Бутягина, советуя проследить за войсками, поскольку в части проникли кривотолки о ночном происшествии. Бутягин занялся делами.

К чести войск, нигде не случилось из-за авантюры ни единой заварушки, ни единого нарушения дисциплины.

Армейский трибунал, независимый в своих обязанностях и правах, отнесся к авантюре строже, сообщив о ней в Москву и начав следствие.

Кирова и Куйбышева встревожила участь Чугунова. Было ясно, какой приговор вынесут взбунтовавшемуся губвоенкому, начальнику гарнизона. Киров и Куйбышев решили, что надо немедленно удалить Чугунова из XI армии и дать ему возможность до суда искупить свою вину в боях. Чугунова отправили к Фрунзе, командующему Туркестанским фронтом.

Следствие продолжалось. Его вел уже не армейский следователь, а представитель Ревтрибунала республики, срочно командированный из Москвы. Обнаружилось, что авантюристическая компания намеревалась арестовать Кирова, затем весь Реввоенсовет и самовольно заменить арестованных астраханцами.

В конце ноября был суд. Он определил, что авантюра могла открыть Астрахань врагу. Чугунова Петра Петровича, храбро сражавшегося против белогвардейцев, заочно приговорили к тюремному заключению — условно. Условное наказание дали также нескольким другим участникам авантюры. Военных — в штрафной батальон. Вассерман Рахиль Яковлевну и Иванова Ивана Ефимовича, подбиравшего участников преступной авантюры, приговорили к расстрелу.

Вассерман расстреляли. Иванов бежал из тюрьмы и очутился за границей. Говорят, спустя несколько лет он обратился к Кирову с просьбой содействовать в пересмотре дела, и Киров просьбу его выполнил. Очевидно, так оно и было: в 1925 году Иванова амнистировали. Он возвратился в Советский Союз.

А некоторые астраханские работники еще долго не желали избавиться от пагубных недугов. В марте 1922 года ЦК РКП (б) счел, что наиболее непредубежденно в их делах разберется Киров. Но он был перегружен основной работой как секретарь ЦК Компартии Азербайджана. Местную верхушку удалили из Астрахани, перевели кого куда. Летом ЦК РКП (б) повторил прежнюю просьбу-поручение. Поехав в Астрахань, Сергей Миронович ознакомился там с положением и просил ЦК РКП (б) никого оттуда больше не отзывать. Сделал все необходимое для оздоровления местной партийной организации, а о причинах ее недугов потом писал, что их четыре:

1. Отсутствие достаточного кадра подлинно пролетарского элемента, преобладающая масса рабочих — сезонные крестьяне, рыбаки и так далее.

2. Чрезвычайно низкий партийный уровень работников.

3. Молодость их по стажу: из ста двадцати четырех делегатов последней губернской конференции только одиннадцать вступили в партию до революции.

4. Старая болезнь — местничество, борьба с пришлым и «назначенским» элементом.

14 октября 1919 года XI армию передали Юго-Восточному фронту.

15 октября ЦК РКП (б) решил: высвободив часть своих войск для защиты Тулы и Москвы, этот фронт должен остающимися силами вести оборонительные бои, чтобы не дать Деникину соединиться с астрахано-уральскими казаками Колчака.

Несмотря на всяческие нехватки, XI армия строго выполняла партийное решение.

Близ Черного Яра, выдержавшего полуторамесячную осаду, восьмидневное наступление отбросило врага прочь. Преследуя его, наши части в ноябре приближались к Царицыну.

На другом фланге, в дельте Волги, готовился общий удар пехоты, кавалерии и судов флотилии по казачьей группировке колчаковцев. Колчаковцы намертво пристыли к своим богато укрепленным позициям, и не было пока уверенности, что удастся взломать вражескую оборону.

Киров изо дня в день часами беседовал со штабистами — ничего они не могли придумать для возмещения неравенства сил. Глубокой ночью от фронтового командования прибыла телеграмма: после отдыха погрузился в эшелон и едет в Астрахань десантный отряд Кожанова. Сергей Миронович повеселел — кожановцы не шутка. Пригласил Бутягина:

— Тут что-то наклевывается.

Противник о кожановцах вряд ли успеет проведать, да и снять их надо с поезда не в Астрахани. Стоит придать им все, что в городе есть боеспособного. Собрать все резервы, двинуть в обход противнику. Молниеносно ударить с тыла. И тогда развернуть намеченную раньше операцию, несколько перегруппировав части.

— Кожановцы пройдут здесь, — показал Киров две-три точки на карте. — Где никто не пройдет и откуда никого не ждут.

До утра думали вдвоем, прикидывали, советовались с наиболее ответственными штабистами, набрасывали приказания-записки.

Заведующему пехотными курсами:

«Приказываю не позднее 23 часов приготовиться в составе 300 штыков с пулеметами к выступлению для погрузки водой с обозом — налегке, взяв довольствие на 5 дней. Дополнительный приказ и направление получите перед выступлением».

Утром, в восемь ноль-ноль, Бутягин и Киров поставили свои подписи под приказанием. Тут же, в восемь ноль-ноль, приказание вручили военкому курсов, дожидавшемуся в приемной: с ним предварительно побеседовали.

Губвоенкому:

«Приказываю с получением сего приступить к выделению из караульного полка строевых и, слив в батальон не менее 300 штыков, приготовиться к выступлению по моему добавочному приказанию не позднее 12 часов 12 ноября с приданной из армейского запасного парка пулеметной командой в 2 взвода».

В восемь ноль-три Бутягин и Киров поставили свои подписи. В восемь ноль-три приказание вручили присутствовавшему здесь новому губвоенкому.

Такие же приказания дали еще нескольким командирам, военкомам.

Десантников-кожановцев встретили на станции Бузан. Долго растолковывать им приказ не понадобилось.

Для них не существовало невозможного. Их дисциплине могла позавидовать любая воинская часть. Поэтому, возможно, кожановцам позволяли называть друг друга братками, братишками, а командиров — Ванями да Колями. Только одного человека они величали не по имени, а по отчеству Кузьмичом — худощавого юношу, до застенчивости скромного — Кожанова, которого звали еще и Кажановым.

На флагмане флотилии, рядом с командующим Юго-Восточным фронтом Василием Ивановичем Шориным, Лариса Рейснер однажды увидела и запечатлела Кожанова таким:

«Дальше профиль, неправильный и бледный, выгнутый, как сабля, с чуть косыми глазами и смутно улыбающимся ртом, словом, один из тех, которые могут позировать художнику для тонкого и выносливого бога мести в казацкой папахе. Бесшумная походка, легкий запах духов, которые он любит, как девушка, и на черной рубашке красный орден — это и есть Кажанов, ставший почти легендой начальник десантных отрядов Волжской флотилии».

Иван Кузьмич действительно питал слабость к духам, но вряд ли годился в бога мести, так как мстительность была чужда ему, а папахи он не носил, хотя и был кубанским казаком — казаком, променявшим степное раздолье на воды Камы и Волги, на их побережья.

Он ценил порядок в быту, ненавидел водку и наказывал новичков за выпивку — бывалые кожановцы поводов для наказания не давали. Он ценил порядок в бою. В сапогах и кожаной фуражке, в черной шинели нараспашку, с маузером на ремешке, во время сражения он обычно похаживал-посматривал, заложив руки за спину. После боя, поначистившись до лоска, отдыхал, читал, пел. Пел, рассказывают, с упоением, забывая все на свете:

Городов он не захватывал, но славился среди красных и белых. Когда сообщали, что на подмогу кинут кожановцев, этому радовались в наших частях, как обрадовался Киров. Когда разведка белых доносила начальству, что на передовой замечены кожановцы, офицерики на всякий случай срезали погоны. Напрасная предосторожность: кожановцы отправляли в штабы наравне с рядовыми белогвардейских офицеров, сдававшихся в плен.

Кожанов был образован, умен и, командуя обычно полутысячью, тысячью десантников, на большее не соглашался, хотя ему дали бы полк, бригаду. Окончив после гражданской войны академию, он в тридцатых годах был командующим Черноморским флотом, членом Военного совета при наркоме обороны СССР.

На станции Бузан кожановцы под покровом ночи высыпали из эшелона, растаяли в степи. Их насчитывалось четыреста пятьдесят штыков, два эскадрона, батарея. Прятались, ходили в разведку. В нужный день и час на сигнал ответили:

— Даешь!

В течение суток кожановцы прошли девяносто километров — девяносто километров за сутки — то песками, то вязкими топями, то по пояс, то по шею в воде.

Более доступными, но менее выгодными путями к десантникам подтягивались отряды, роты, группы, собранные в Астрахани. Белогвардейцы не обнаружили и их.

18 ноября обходная колонна внезапно ударила по белоказакам и выбила их из двух сел. На другой день белых выжили из третьего села, еще через день — из трех сел. Тогда двинули в наступление основные части. Противник уходил по единственному пути, который не удалось отрезать, — к селению Большое Ганюшкино, где закрепился. Десять дней длились победные бои. Только малый кавалерийский отряд белых уцелел, улизнул. Кроме тысяч пленных, было взято много техники и снаряжения — никогда столько трофеев XI армия еще не брала у врага.

1 декабря Киров и Бутягин телеграфировали Ленину:

«Части XI армии спешат поделиться с вами революционной радостью по случаю полной ликвидации белого астраханского казачества. Свыше полугода назад по устью Волги и по побережью Каспия сбилось контрреволюционное казачество. Прекрасно снабженное всем необходимым господствовавшими в Каспии бандитами английского империализма, оно представило весьма серьезную угрозу красной Астрахани и получило задачу запереть великую советскую реку и взять Астрахань. Нужно было положить раз и навсегда предел такой дерзости, и ныне это выполнено… Чрезвычайно тяжелая географическая обстановка не могла явиться препятствием для самоотверженных красноармейцев и военных моряков. После непрерывных боев противник в районе Ганюшкино был крепко прижат к Каспию, а сегодня ему был нанесен окончательный удар, смертельно сокрушивший белое астраханское казачество».

Оборона Астрахани завершилась.

На царицынском направлении XI армия тоже била противника, сбросив его в Волгу близ города Царева, у хутора Букатина. Крупные победы Красной Армии, особенно на главном, Южном фронте, благоприятно отзывались и на Юго-Восточном фронте. XI армия начала получать подкрепления.

Прибыла только что сформированная Таманская дивизия. Ею командовал герой гражданской войны Епифан Иович Ковтюх, выведенный под именем Кожуха в «Железном потоке» Серафимовича. 50-й Таманской дивизии выпала большая честь — 3 января 1920 года она первой ворвалась в Царицын, полностью освобожденный в тот же день от белогвардейщины.

Укрепилось и армейское руководство. По просьбе Кирова членом Реввоенсовета вместо уехавшего Куйбышева вновь прислали Механошина. Прислали талантливого командарма, бывшего полковника Матвея Ивановича Василенко. Дали нового начальника штаба, бывшего генерала Александра Кондратьевича Ремезова, пожилого, уважаемого специалиста. После гражданской войны, когда он вышел в отставку, его достойно вознаградили за верную службу. Ремезов поселился на юге, у моря, жил на государственный счет в особняке с личным поваром, имел автомобиль с личным шофером, что по тем трудным временам почиталось жизнью княжеской.

XI армию включили в новый, Кавказский фронт. Она победно шла на Северный Кавказ, по краям и в края, где прежде терпела поражения.

Ранней весной, когда армия уже достигла Терека, пора было Кирову и командарму Василенко перебраться туда. Калмыцкую степь развезло, терять недели на поездку они не могли. Оставалось лететь. Лететь, хотя подобных рейсов в истории авиации никто и не помнил. Четыреста километров без трассы, без предварительной разведки, без аэродромов, без городов. А самолеты — «Фарсаль» и «Ваузен», старые галоши, летающие гробы.

Вылетели утром 17 марта. Сергею Мироновичу предоставили «Фарсаль XXX», который вел герой гражданской войны Сократ Александрович Монастырев. Спустя несколько лет он издал об этом перелете книгу, в которой Сергей Миронович упоминается как член РВС К-в.

В книге рассказывается, что рельеф местности не совпадал с изображениями карты. А вскрывшаяся Волга разлилась и затопила высотки, по которым намечалось ориентироваться. Там, где должно было находиться селение Яндыки, лежало несколько деревень, окруженных водой. Отыскать с воздуха Яндыки помог Киров. Сели благополучно, хотя площадка была настолько скверна, что резервный самолет, везший механика и запасные части, разбился, приземляясь. Пилот и механик только чудом уцелели среди груды обломков.

Поднялись вновь. Ветер трепал изношенный «Фарсаль», мотал во все стороны. На высоте в две с половиной тысячи метров «Фарсаль» пошел ровнее. Но вновь неладно. «Ваузен», на котором летел Василенко, взял неправильный курс и, не замечая сигналов Монастырева, мчался в глубь степи. А заранее условились лететь на виду друг у друга. Пришлось лететь по заведомо ложному пути. Внизу простиралась совершенно голая земля, сплошь покрытая песками — ни растительности, ни рек, ни дорог, ни селений. Никаких признаков жизни. «Ваузен» пошел на посадку. Сел. Рядом сел и «Фарсаль». В моторе «Ваузена» что-то испортилось, и пилоты принялись чинить его.

Темнело. Кругом ни души. Но Василенко успел высмотреть калмыцкую юрту. Направились к ней. За изгородью, возле коров, баранов, верблюдов, в углу двора тесно жались плечом к плечу мужчины, женщины, дети. Сергей Миронович приблизился, поздоровался. Один из калмыков кое-как говорил по-русски. Он признался: увидев машины, все решили, что с неба спускаются злые духи, шайтаны.

— Поздравляю, — рассмеялся Сергей Миронович. — За чертей приняли.

Окончательно убедившись, что перед ними не злые духи, хозяева очень обрадовались. Зарезали барашка, изжарили его на костре. Все уселись вокруг огня. Гостей наперебой угощали и мясом, и топленым молоком, и лепешками, и солоноватым чаем. Монастырев писал, что сроду такого вкусного молока не пил. Василенко рассказывал, что чай, хотя и странный на вкус, понравился ему и Сергею Мироновичу.

Летчики ночевали неподалеку, возле машин. Кирову и Василенко отвели лучший угол в юрте, на нарах, устланных коврами и кошмой. Гости улеглись. Однако вскоре встали. Торопливо поблагодарив хозяев, простились. Василенко впоследствии рассказывал, что они с Кировым сбежали в степь от блох.

Следующий этап был для «Фарсаля» попроще, но при посадке в Святом Кресте ветер снес машину немного вбок. Она угодила колесом в канавку. Колесо смялось. Машина передним концом гондолы уперлась в землю. Ни Киров, ни Монастырев не пострадали. «Ваузен» закапризничал и, приземляясь, разбился, не причинив, впрочем, вреда ни командарму, ни пилоту.

Сергей Миронович снова был с войсками.

29 марта он послал в Астрахань прощальную телеграмму:

«Красные бойцы XI армии шлют свой боевой привет астраханскому пролетариату.

Шествуя победоносно по Северному Кавказу, XI армия твердо помнит 18-й год, когда она, усталая, больная, раздетая и голодная, вынуждена была отступить под натиском противника по безмерным астраханским степям в красную Астрахань, где нашла братский приют астраханского пролетариата. Защищая в течение долгих месяцев Астраханский край от контрреволюционных набегов бандитов, она вынуждена была черпать источники питания и обмундирования за счет астраханского пролетариата.

Ныне мощная XI армия отвоевала лучшие источники хлеба и топлива, астраханский пролетариат скоро увидит в своих краях ставропольский хлеб и грозненскую нефть.

Захваченный у противника бронепоезд «Терек», державший в когтях белых грозненскую нефть, назван нами «Красной Астраханью»…

Да здравствует пролетариат красной Астрахани!»

К концу марта деникинцев разгромили на Северном Кавказе. В те дни Киров вновь увиделся с Орджоникидзе — Серго был членом Реввоенсовета Кавказского фронта. Серго был председателем Северокавказского Ревкома, а Киров — заместителем председателя. Их пути сплелись. Киров и Серго были почти неразлучны, работали сообща. Завязалась и крепла их дружба.

В Азербайджане тогда готовилось пролетарское восстание против мусаватистов — местных буржуазно-националистических контрреволюционеров. Бакинские пролетарии по радио обратились к Ленину с просьбой о военной помощи. Оказать эту помощь было поручено XI армии.

28 апреля, незадолго до рассвета, мусаватистское правительство было свергнуто. Тогда же в Баку вступили бронепоезда, а вслед за ними возглавляемые Микояном кавалерия и пехота XI армии.

30 апреля в освобожденный Баку прибыли Орджоникидзе и Киров.