Кисло-сладкая журналистика

МОЖЕТ ЛИ ЖУРНАЛИСТ НАНЕСТИ ВРЕД ОБЩЕСТВУ? ДА, МОЖЕТ. И ЭТО БУДЕТ НА ЕГО СОВЕСТИ. И ЭТО СОВСЕМ НЕСМЕШНО

Я вспоминаю ужасную историю.

Как вы помните, однажды, в Москве, террористы захватили театр, где шел мюзикл «Норд-ост». Спецслужбы применили газ, всех усыпили и освободили заложников, а террористов убили. Но газ был применен неправильно, антидота рядом не было, и, уже освобожденные, люди умирали от действия газа.

Всего погибло 129 человек.

До сих пор идет дискуссия, правильно ли освобождали людей, тот ли газ применили. Почему не было достаточно антидота? Почему спецслужбы не объяснили, что это за газ, врачам в больницах, и не подготовились к операции. Ведь они знали, что уснут не только террористы.

Я считаю, что «Норд-Ост» – одна из самых позорных страниц российской истории. И даже не потому, что погибли люди – к сожалению.

идеальных рецептов освобождения заложников еще никто не придумал.

Позорно то, что власти публично так и не признали своих ошибок. А это означает, что никто не застрахован от подобных ошибок в будущем.

Но с этим захватом связаны две поучительные истории.

Когда террористы захватили заложников, перед телеканалами встал вопрос, как это показывать. Россия не Америка и не Европа, культуры и традиции вести прямые репортажи, при подобных происшествиях, в стране не было.

И вопрос решился просто: государственные каналы испугались и только рассказывали о событиях, показывая общие планы. Но один частный канал, НТВ, решил поступить иначе: на соседнем доме была установлена камера, и, во время новостей, происходящее показывалось длинными кусками.

Следует заметить, что у террористов был телевизор, то есть они знали и видели все.

И вот спецслужбы начинают штурм здания. Через некоторое время канал НТВ показывает новости, в которых идет картинка. Узнав об этом, Президент Путин, как говорят, пришел в бешенство. Для него, бывшего офицера спецслужб, факт показа подобной картинки, был чистым предательством, ибо он считал, что террористы видят что происходит.

Последствия для НТВ были печальными. Канал был разгромлен, а его менеджмент был сменен. Возможно, Президент и был бы прав, если бы не одно обстоятельство: телеканал в новостях показывал не прямую картинку, а запись, которая была отснята раньше. Поэтому террористы никак не могли воспользоваться этой информацией.

Президенту это объясняли, но он не захотел слушать. И все произошло, как произошло.

Чем поучительна эта первая история.

Во-первых, тем, что она является подтверждением того, что я писал ранее: настоящая журналистика – социальный фактор, и вы можете пострадать за свои действия, например, потеряв работу. И вам никто не поможет, даже суд, особенно если вы живете в стране с авторитарной властью.

Кстати, замечу, что коллектив НТВ, естественно, разбрелся по другим каналам, но практически карьера успешно, на мой взгляд, потом ни у кого не сложилась. И это совсем не потому, что эти журналисты потеряли талант. Просто они попали в коллективы с другим стилем и нравами. И там не было такого ощущения полета и свободы, которое было на канале НТВ.

Во-вторых, эта история поучительна тем, что, например, лично я не могу однозначно ответить на вопрос – правильно ли показывать в прямом эфире подобные происшествия.

С одной стороны, журналист обязан информировать граждан о происходящем, это его долг.

С другой стороны, террористы видят вашу трансляцию и обязательно используют ее в своих целях. Но, если, оттого, что вы показывали, а они видели и корректировали огонь, погибнет солдат из команды штурма, готовы ли вы взять на себя хотя бы часть вины за его гибель. Или вы будете прикрываться криками о журналистском долге?

Второй пример. Он для меня еще важнее, потому что я был его участником.

Итак, заложники сидели в зале, и у многих из них были мобильники. Они тайно звонили из зала своим родным, что придавало ситуации еще большую трагичность. Среди заложников оказалась одна из сотрудниц «Эхо Москвы», которая пошла посмотреть это популярное шоу. Она регулярно звонила нам, описывая ситуацию. И вдруг она позвонила и сказала, что один из террористов хочет, чтобы мы вывели его в прямой эфир.

В этот момент в студии находился я, с моим коллегой Сергеем Бунтманом.

Вначале мы подумали имитировать прямой эфир, но поняли, что это не получится – террористы слушали нашу станцию. Но потом мы решили, что этому террористу эфир нужно все-таки дать.

Нужно учесть, что к террористам ходили разные, известные в стране, люди и просили освободить хотя бы детей. Но дело шло с трудом. Поэтому мы обосновали необходимость прямого эфира тем, что, возможно, удастся узнать, что необходимо заложникам. Например, нужна ли им вода или какие-нибудь медикаменты.

Мы начали эфир, но решили одновременно тянуть время, потому что наш главный редактор Алексей Венедиктов стал звонить в Кремль и просить, чтобы нам дали специалиста, который подскажет, как вести подобную беседу. Но в Кремле то ли не поняли важность момента, то ли им было не до нас, но специалиста не дали.

Итак, разговор начался. Мы объяснили террористу, что он в прямом эфире, и что мы просим, чтобы он отпустил детей. Он отказался и стал перечислять свои требования. Ясно, что вывести федеральные войска из Чечни, как он требовал, мы не могли и поэтому продолжали его уговаривать. Мы говорили, что он должен пожалеть детей, а он говорил, что от рук федеральных войск погибло много чеченских детей. Мы говорили, что его сейчас слышат миллионы людей, и он должен проявить гуманность, а он спрашивал, где была гуманность этих миллионов, когда Чечню бомбили?

Естественно, разговор закончился ничем.

Потом был штурм, и террористов убили.

Я несколько дней после этого ходил с самоощущением героя. Говорить с главным террористом – это журналистская удача, что ни говори. Более того, мы пытались освободить заложников, разве это не благородно? Да, у нас не вышло, но мы вписали свои имена в историю. Не каждому в наше время выпадает стать участником столь значимых событий.

Так я думал в тот момент.

И лишь потом я понял, что, возможно, ошибался. Теперь мне кажется, что мы совершили сразу несколько ошибок, главная из которых в том, что журналист – должен был быть журналистом, а не вершителем судеб.

Да, мы разговаривали с главарем террористов.

Но позвольте спросить, а готовы ли мы были к этому разговору?

Мы прекрасно знаем, что для переговоров с подобными людьми существуют другие специальные люди, годами изучающие психологию террористов, имеющие специальную тактику подобного разговора. Они говорят с террористами часами и часто добиваются успеха. Нам не дали такого человека, но это не оправдание – мы подобными знаниями не обладали.

Почему мы решили, что он освободит детей, поговорив с нами? Потому что мы особенно хорошие? Или потому что он в прямом эфире?

Правда, думать об этом времени не было. У нас был вынужденный азарт.

Но представим себе, что в это время человек из спецслужб до нас говорил с этим террористом, и почти договорился, чтобы он отпустил десять детей, в обмен на выступление в эфире. Но тут влезаем мы, даем главарю эфир, без всяких условий, и дети остаются в здании.

Может быть, все было не так, а вдруг так?!

И еще одно, общее замечание.

Для чего террористы устраивают подобные акции. В первую очередь для того, чтобы о них говорили. Захватив несчастных детей, они спешат заявить всему миру о своих безумных планах. Журналисты не могут не сообщать о факте захвата, но означает ли это, что террористам нужно давать эфир, чтобы узнать об их переживаниях, перед тем, как они совершат массовое убийство? Заметьте, все, что говорил нам главарь террористов, было абсолютной правдой. Были и бомбардировки, и гибель детей. В Чечне была настоящая война, но власти стыдливо называли это «контртеррористической операцией». Действительно, Чечня – часть России, а раз так, то разве может быть война против собственного народа?

Но у властей свои резоны, а у журналистов должны быть свои. Между нами и террористами была одна существенная разница – они захватили зрителей и уже расстреляли несколько человек. А в этом случае с ними должны беседовать не журналисты, а совсем другие люди – хорошо вооруженные и стреляющие точно в цель.

Сейчас, если бы такое произошло, я бы отказался от беседы с террористом в прямом эфире.

Но и государство решило определиться, как быть в такой ситуации. Сейчас в России существует четкое законодательство, что террористам и людям, обвиненным в террористической деятельности, запрещается давать эфир. Их запрещается показывать по телевизору, давать их голоса по радио и приводить их прямые цитаты.

И я, с подобным решением, абсолютно согласен.

Более того, скажу, что иногда мне совершенно непонятно, почему в некоторых странах считается большой журналистской удачей взять интервью у какого-нибудь негодяя. Я понимаю, что крайне важно, чтобы в эфире были представлены разные точки зрения, но мне кажется, что человек, заявляющий, что он совершил один теракт и скоро совершит следующий, не может получить эфир, потому что причины, о которых он рассказывает журналисту, должен выслушивать только тюремный психиатр.

Но, к сожалению, я понимаю, что если Бен Ладан или какой-то отморозок, вроде него, даст интервью, то, почти любая западная телекомпания, конечно с оговорками, что он очень нехороший человек и что должны быть представлены все точки зрения, покажет это видео.

Но я глубоко убежден, что это неправильно или даже преступно.

Я понимаю, что мне могут возразить. Более того, у меня по этому поводу постоянный спор с моим коллегой Алексеем Венедиктовым, который считает, что разговоры об ответственности журналиста абсурдны, ибо перечеркивают саму информационную идею профессии журналиста.

– Не следует обвинять петуха в том, что он кукарекает во время восхода солнца. – говорит Алексей. – Тут первично солнце, а не петух.

Тут я с ним согласен. Более того, я признаю, что в разных странах разные традиции журналистики и разное понимание роли журналиста. Я ценю это многообразие. Но я настаиваю, что журналист обязан думать о последствиях каждого своего шага.

Вспомните мой пример с фильмом «Крепкий орешек», где герой Брюса Уиллиса, Джон Макклейн, дважды, в разных сериях, съездил по физиономии журналисту Саймону за то, что он, казалось бы, сообщал абсолютную правду. Да, но что это была за правда, и каковы были последствия?

Напомню, что первый раз Саймон сообщил в эфире имя героя и показал фото его семьи. Это позволило террористу, который смотрел телевизор, вычислить жену Макклейна, и она чуть не погибла.

В другой серии Саймон звонит из самолета, который может упасть, просит вывести его в прямой эфир и рассказывает эту жуткую правду. Но в аэропорту везде установлены экраны, и начинается грандиозная паника. Люди выбегают из здания, топча друг друга.

Дважды Саймон сообщал аудитории правду, но последствия были более чем сомнительны.

Так кто прав?

У меня нет ответа.

Но я абсолютно понимаю справедливость классической журналистской задачки: представим себе, что вы видите пожар. Вы крикнете «пожар», чтобы спаслись люди?

Конечно!

А если это происходит в набитом людьми кинозале?.. То-то!

Еще одну потрясающую историю, подводящую к моей главной мысли, мне рассказал известный журналист Владимир Познер, который долгое время в США вел совместное ток-шоу с Филом Донахью.

Был такой известный американский теледеятель Фред Френдли, который потом был профессором в университете. Однажды там проходил «круглый стол», на котором собрались очень известные медийные люди.

Заговорили о последствиях журналистского выбора.

И тогда Фред Френдли предложил присутствующим непростую задачку.

Представьте, сказал он, что вы берете интервью у министра обороны вашей страны. Неожиданно у него звонит телефон, он снимает трубку, потом извиняется и говорит, что выйдет на три минуты. Министр выходит, а вы, чтобы размять ноги, встаете и делаете пару шагов.

И тут на столе вы видите вверх ногами бумагу, на которой написано: «Совершенно секретно». Но вы-то опытный журналист, вы умеете читать бумаги вверх ногами. Вы окидываете бумагу взглядом, и выясняется, что в ней содержится информация о том, что в течение десяти дней ваша страна нападет на другую.

Пораженный, вы садитесь.

Входит министр. Вы продолжаете беседу. Но, сколько вы потом не говорите, он ни слова не сообщает о предстоящей войне.

А теперь вопрос: сообщите ли вы читателям о том, что вы видели такую бумагу?

Тут два варианта, и оба проигрышные.

Не сообщить – предать свою профессию.

Сообщить – предать свою страну.

Гости Фреда Френдли, подумав, пришли к выводу, что все же о бумаге нужно сообщить. Потому что это журналистский долг.

Я понимаю справедливость подобного вывода. Потому что важно не путать два понятия – страна и власть. То, что полезно власти, не всегда полезно стране.

Представим себе, что решение о начале войны, было принято узким кланом, во имя собственных политических или экономических выгод. Простой пример: мы знаем, какая дискуссия идет вокруг необходимости начала иракской войны.

В подобных случаях ваша публикация может привести к широкой общественной дискуссии, и войны, в результате, не будет.

А если все не так? Если режим другой страны перешел все грани, и военные действия – единственный выход?

Но вы сообщаете о бумаге, лежавшей на столе, и о факторе внезапного нападения можно забыть. Диктатор соседней страны нападает первым, и погибнет в сотни раз больше ваших солдат, чем могло погибнуть.

Вы готовы взять на себя вину за их гибель?

Журналисты, в разных странах, пытаются сформулировать какие-то кодексы своего поведения в экстремальных ситуациях. Иногда эти правила формулирует власть в виде жестких законов.

Но в конце концов окончательный выбор за посадку самолета, при плохой погоде, несет его командир. А журналист, наедине со своей совестью, лично решает, что сказать гражданам, а что нет.

Никто не знает, что с нами будет завтра. И даже если вы регулярно пишете в прессе только про собачек, никто не знает, куда приведет вас, случайно взятый поводок.

Моя главная мысль проста: нужно быть готовым ко всему, задавать себе вопросы и думать о последствиях, чтобы потом совесть не мучила вас всю жизнь.

Я это говорю с очень серьезным выражением лица.