Китаец

19

Биргитта Руслин обнаружила то, что искала, в дальнем углу китайского ресторана. На фонаре, висевшем над столиком, недоставало одной красной ленточки.

Она замерла, затаила дыхание.

Кто-то здесь сидел, думала она. В самом темном углу. Потом встал, вышел из ресторана и отправился в Хешёваллен.

Должно быть, мужчина. Наверняка мужчина.

Она обвела взглядом помещение. Молодая официантка улыбнулась. Из кухни долетала громкая китайская речь.

Ни сама она, ни полиция совершенно не понимали, что произошло. Случившееся было масштабнее и загадочнее, чем они могли себе представить.

По сути, они не знали ничего.

Она села за столик, рассеянно поковыряла еду, взятую в буфете. Кроме нее, других посетителей так и не было. Биргитта Руслин подозвала официантку, показала на фонарь:

— Одной ленточки не хватает.

Сперва официантка, похоже, не поняла, о чем она. Биргитта показала еще раз. Официантка с удивлением кивнула. О пропавшей ленточке ей ничего не известно. Она нагнулась, заглянула под стол — может, ленточка там.

— Нету. Не видела.

— И давно ее нету? — спросила Биргитта Руслин.

Официантка опять посмотрела на нее с удивлением. Биргитта Руслин повторила вопрос, решив, что девушка не поняла. Однако та нетерпеливо покачала головой:

— Не знаю. Если за этим столиком вам неудобно, можно пересесть за другой.

Биргитта Руслин не успела ответить, а официантка уже отошла, занялась большой компанией, которая только что вошла в ресторан, намереваясь пообедать. По-видимому, сотрудники какого-то коммунального ведомства. Прислушавшись к их разговорам, она поняла, что это участники конференции по проблемам высокой безработицы в Хельсингланде. Биргитта Руслин продолжала ковырять свои закуски, меж тем как ресторан заполнялся посетителями. У девушки-официантки дел стало по горло, ведь она обслуживала в одиночку. Лишь немного погодя из кухни вышел мужчина, стал помогать ей собирать посуду и вытирать столы.

Через два часа обеденная суматоха улеглась. Биргитта Руслин продолжала клевать еду, заказала чашку зеленого чая и все это время размышляла о том, что произошло после ее приезда в Хельсингланд. Разумеется, она так и не могла объяснить, каким образом красная ленточка из ресторана очутилась в хешёвалленском снегу.

Наконец официантка подошла к ней, спросила, не нужно ли чего. Биргитта Руслин покачала головой.

— У меня есть к вам несколько вопросов.

Кое-кто из посетителей еще сидел за столиками. Официантка что-то сказала мужчине, который ей помогал, и вернулась к Биргитте Руслин.

— Если вы хотите купить фонарь, я могу посодействовать, — улыбнулась она.

Биргитта Руслин тоже улыбнулась:

— Нет-нет, фонарь мне не нужен. Скажите, вы работали на Новый год?

— У нас всегда открыто, — ответила девушка. — Китайская бизнес-идея. Открыто всегда, когда у других закрыто.

Биргитта Руслин подумала, что на вопрос, который она собирается задать, ответить невозможно. Но все-таки спросила:

— Вы помните своих посетителей?

— Вы были здесь раньше. Я помню.

— А не помните, сидел ли кто за этим столиком в новогодние дни?

Официантка покачала головой:

— Хороший столик. Тут всегда кто-нибудь сидит. Сегодня вы. Завтра кто-нибудь другой.

Биргитта Руслин поняла всю безнадежность своих туманных, неточных вопросов. Надо бы поконкретнее. Помедлив, она сообразила, как сформулировать вопрос.

— В новогодние дни, — повторила она. — Посетитель, которого вы никогда раньше не видели?

— Никогда?

— Никогда. Ни до, ни после.

Официантка явно старалась припомнить.

Последние обеденные посетители ушли. Возле кассы зазвонил телефон. Девушка сняла трубку, приняла заказ на вынос. Потом вернулась к столику Биргитты Руслин. На кухне кто-то поставил диск с китайской музыкой.

— Красивая музыка, — улыбнулась официантка. — Китайская. Вам нравится?

— Да, музыка красивая, — кивнула Биргитта Руслин. — Очень красивая.

Официантка медлила. Потом кивнула, сперва неуверенно, потом решительно.

— Китаец, — сказала она.

— Сидел здесь?

— На том же стуле, что и вы. Обедал.

— Когда это было?

Девушка задумалась.

— В январе. Но не в первые дни. Позже.

— Когда позже?

— Числа девятого-десятого…

Биргитта Руслин прикусила губу. Возможно, подумала она. Резня в Хешёваллене случилась в ночь с двенадцатого на тринадцатое января.

— Может, на день-другой позже?

Официантка принесла журнал, где записывались заказы на столики.

— Двенадцатого января, — сказала она. — Вот когда он тут сидел. Столик не заказывал. Но я помню других посетителей.

— Как он выглядел?

— Китаец. Худой.

— Что он говорил?

Ответ последовал быстро и удивил ее:

— Ничего. Просто показал в меню, что хочет заказать.

— Но он был китаец?

— Я пыталась заговорить с ним по-китайски. Но он сказал «молчи». И без слов заказал блюда по меню. Я подумала, он не хочет, чтобы его беспокоили. Он заказал суп, весенние рулетики, назигоренг, десерт. Очень проголодался.

— Пил что-нибудь?

— Воду и чай.

— И за все время не сказал ни слова?

— Он хотел спокойно пообедать.

— А потом?

— Расплатился. Шведскими деньгами. И ушел.

— Больше он не появлялся?

— Нет.

— Это он взял красную ленточку?

Официантка рассмеялась:

— Зачем она ему?

— Эта красная ленточка что-то означает?

— Просто красная ленточка. Что она может означать?

— Больше ничего не произошло?

— А что могло произойти?

— После его ухода?

— Вы задаете странные вопросы. Вы из налогового ведомства? Он здесь не работает. Налоги мы платим. У всех, кто здесь работает, документы в порядке.

— Я просто интересуюсь. Больше вы его не видели?

Официантка кивнула на окно:

— Он пошел направо. Был снегопад. Потом он исчез из виду. Больше не появлялся. Почему вы спрашиваете?

— Возможно, я его знаю, — ответила Биргитта Руслин.

Расплатившись, она вышла на улицу. Человек, сидевший за столиком в углу, пошел направо. Она поступила так же. На перекрестке огляделась. По одну сторону — несколько магазинчиков и парковка. Поперечная улица, ведущая в другом направлении, заканчивалась тупиком. Там стояла маленькая гостиница с разбитой стеклянной вывеской. Биргитта Руслин огляделась еще раз. Потом взгляд ее вернулся к гостиничной вывеске. В голове сложилась мысль.

Она вернулась в китайский ресторан. Официантка сидела и курила, вздрогнув, когда дверь открылась. И тотчас затушила сигарету.

— Еще один вопрос, — сказала Биргитта Руслин. — У того человека, что сидел здесь, было пальто или куртка?

Девушка задумалась, потом ответила:

— Вообще-то нет. А вы откуда знаете?

— Я не знала. Курите себе спокойно. Спасибо за помощь.

Входная дверь гостиницы была поломана. Кто-то пытался ее выбить, а после замок на скорую руку починили. Биргитта Руслин поднялась по лесенке к стойке портье — столику, занимавшему дверной проем. За стойкой никого не было. Она окликнула. Безрезультатно. Однако на стойке обнаружился колокольчик, в который можно позвонить. Она вздрогнула, почувствовав, что за спиной кто-то появился. Мужчина, худой, прямо-таки изможденный, словно тяжелобольной. В очках с толстыми линзами, пахнет алкоголем.

— Желаете комнату?

Биргитта Руслин различила в его речи легкие следы диалекта. Похоже, по происхождению он гётеборжец.

— Я всего лишь хочу задать вам несколько вопросов. Об одном знакомом, который, вероятно, останавливался у вас.

Мужчина ушаркал в стоптанных тапках за стойку. Трясущимися руками достал журнал регистрации постояльцев. Биргитта Руслин даже не представляла себе, что гостиницы вроде этой до сих пор существуют. Такое ощущение, будто она перенеслась вспять, в какой-то фильм 1940-х годов.

— Как зовут этого постояльца?

— Я знаю только, что он китаец.

Мужчина медленно отложил регистрационный журнал. Смотрел на нее, голова тряслась. Биргитта Руслин догадалась, что у него паркинсонизм.

— Обычно люди знают имена своих знакомых. Даже если это китайцы.

— Он знакомый моего друга. Китаец.

— Это я понял. А когда он мог здесь останавливаться?

Сколько у тебя тут проживало китайцев? — подумала она. Если уж был китаец, ты не можешь об этом не знать, верно?

— В начале января.

— Я тогда лежал в больнице. За гостиницей присматривал племяш.

— Может, позвоните ему?

— Сожалею. Он сейчас на круизном судне в Арктике. — Мужчина принялся близоруко изучать страницы регистрационного журнала и вдруг сказал: — А китаец-то был. Некий Ван Миньхао из Пекина. Останавливался на одну ночь. С двенадцатого на тринадцатое января. Вы его ищете?

— Да, — кивнула Биргитта Руслин, не в силах скрыть возбуждение. — Его.

Человек повернул к ней журнал. Она достала из сумки листок бумаги, списала указанные там сведения. Имя, номер паспорта и что-то еще — видимо, пекинский адрес.

— Спасибо, — сказала она. — Вы очень мне помогли. Он ничего не оставил в гостинице?

— Меня зовут Стуре Херманссон, — сообщил мужчина. — Мы с женой держим эту гостиницу с сорок шестого года. Жена умерла. Да и мне недолго осталось. Гостиница существует последний год. Снесут ее.

— Грустно, когда так выходит.

Стуре Херманссон недовольно хмыкнул:

— Расстраиваться тут не из-за чего. Дом — сущая развалюха. Я тоже. Нечего удивляться, что старики умирают. Но вообще-то, по-моему, тот китаец кое-что оставил.

Стуре Херманссон исчез в комнате за стойкой. Биргитта Руслин ждала.

Она уже начала думать, не умер ли он, когда он наконец вернулся. С журналом в руке.

— Это лежало в мусорной корзине, когда я вернулся из больницы. Уборщица у меня русская. Номеров всего восемь, так что она справляется в одиночку. Но небрежничает. По возвращении из больницы я обошел все комнаты. И этот журнал остался в комнате китайца.

Стуре Херманссон протянул ей журнал. Китайские иероглифы и фото китайских пейзажей и людей. Она догадалась, что это рекламная брошюра какого-то предприятия, а не журнал в традиционном смысле слова. На задней стороне обложки виднелось несколько небрежных иероглифов, написанных чернилами, от руки.

— Если хотите, можете взять, — сказал Стуре Херманссон. — Я по-китайски читать не умею.

Она сунула журнал в сумку, собралась уходить.

— Спасибо за помощь.

Стуре Херманссон улыбнулся:

— Какие пустяки. Вы довольны?

— Более чем.

Она направилась к выходу и вдруг опять услышала за спиной голос хозяина:

— Пожалуй, у меня есть для вас кое-что еще. Но вы вроде как торопитесь, времени нет?

Биргитта Руслин вернулась к стойке. Стуре Херманссон улыбнулся. Потом жестом показал куда-то вверх, себе за спину. На стене висели часы и календарь автосервиса, который сулил быстрое и эффективное обслуживание «фордов».

— Не пойму, что вы имеете в виду.

— Выходит, зрение у вас еще хуже, чем у меня. — Стуре Херманссон достал указку. — Часы отстают, — пояснил он. — Указкой я подправляю стрелки. На стремянку при моей трясучке не больно-то влезешь.

Он указал на стену возле часов. Там виднелся какой-то вентиль. Биргитта Руслин по-прежнему не понимала, о чем он толкует. Но потом сообразила, что это не вентиль, а отверстие в стене, где спрятана камера слежения.

— Можем посмотреть, как выглядел этот китаец, — продолжил хозяин, очень довольный.

— Так это камера слежения?

— Совершенно верно. Я сам ее сконструировал. Ставить в такой крохотной гостинице фирменное оборудование обойдется дорого. Да и кому придет в голову нелепая мысль обокрасть меня? Это же все равно что грабить жалких типов, которые пьянствуют в парке на скамейках.

— Значит, вы снимаете всех, кто здесь живет?

— Да, снимаю на видео. Сказать по правде, даже не знаю, законно ли это. Тут, под стойкой, есть кнопка, я на нее нажимаю, и камера снимает того, кто стоит перед стойкой. — Он весело посмотрел на Биргитту Руслин. — Вот сейчас заснял вас. Вы стоите очень удачно, запись будет хорошая.

Биргитта Руслин прошла за стойку и в соседнюю комнату. Очевидно, это помещение служило ему спальней и конторой. За второй открытой дверью виднелась старомодная кухня, где какая-то женщина мыла посуду.

— Это Наташа, — пояснил Стуре Херманссон. — Вообще-то ее зовут по-другому. Но мне нравится называть русских женщин Наташами. — Он вдруг посмотрел на Биргитту Руслин с беспокойством: — Надеюсь, вы не из полиции?

— Нет, что вы.

— Думаю, у нее не все документы в порядке. Хотя, если не ошибаюсь, так обстоит с большинством приезжего населения.

— Ну, не вполне так, — отозвалась Биргитта Руслин. — Но я не из полиции.

Он начал перебирать видеокассеты, помеченные разными датами.

— Будем надеяться, что мой племяш не забыл нажимать на кнопку. Я не просматривал записи от начала января. Постояльцев почти что не было.

Копался он долго, у Биргитты Руслин от нетерпения руки чесались отобрать у него кассеты, но в конце концов он таки нашел нужную и включил телевизор. Женщина по имени Наташа безмолвной тенью скрылась в другом помещении.

Стуре Херманссон нажал воспроизведение. Биргитта Руслин подалась вперед. Картинка была на удивление четкая: мужчина в большой меховой шапке перед стойкой.

— Лундгрен из Ервсё, — пояснил Стуре Херманссон. — Приезжает раз в месяц, сидит в комнате и пьет. Нагрузится хорошенько и распевает псалмы. Потом возвращается домой. Симпатяга. Старьевщик. Почитай три десятка лет у меня останавливается. Я делаю ему скидку.

Экран замерцал. Когда картинка прояснилась, перед камерой стояли две женщины средних лет.

— Подруги Наташины, — хмуро сказал Стуре Херманссон. — Бывают здесь временами. Чем они занимаются тут в городе, я даже думать не хочу. Но в гостиницу водить клиентов запрещено. Хотя я подозреваю, они это делают, пока я сплю.

— У них тоже скидка?

— У всех скидка. Цены не фиксированные. С конца шестидесятых работаем в убыток. Вообще-то я живу на доходы от небольшого портфеля акций. Доверяю лесам и тяжелой промышленности. Для близких друзей у меня один совет.

— Какой же?

— Акции шведских станкостроительных заводов. Непревзойденная штука.

Картинка вновь изменилась. Биргитта Руслин замерла. В кадре — четкое изображение мужчины. Китаец, в темном пальто. Секунду он смотрел прямо в камеру. Будто перехватил взгляд Биргитты Руслин. Молодой, подумала она. Лет тридцать с небольшим, если видео не обманывает. Получает ключ и уходит из кадра.

— Я не очень хорошо вижу, — сказал Стуре Херманссон. — Тот самый человек?

— Это было двенадцатого января?

— Думаю, да. Но могу проверить по журналу, записан ли он после наших русских подруг.

Он встал, вышел к стойке. За время его отсутствия Биргитта Руслин успела несколько раз прокрутить съемку китайца. На миг остановила пленку, в ту минуту, когда он смотрел в камеру. Он ее обнаружил, подумала она. Дальше он смотрит вниз и отворачивается. Даже позу меняет, чтобы лица не было видно. Причем очень быстро. Она прокрутила запись назад, посмотрела еще раз. Теперь у нее возникло впечатление, что он все время был начеку, искал камеру. Она снова остановила пленку. Мужчина с коротко стриженными волосами, сверлящий взгляд, сжатые губы. Быстрые, настороженные движения. Пожалуй, он старше, чем ей сперва показалось.

Стуре Херманссон вернулся:

— Видимо, вы правы. Две русских записались, как всегда, под фальшивыми именами. А после них идет этот самый господин, Ван Миньхао из Пекина.

— Нельзя ли как-нибудь скопировать эту запись?

Стуре Херманссон пожал плечами:

— Можете взять ее. На что она мне? Я установил камеру просто для себя. Просматриваю кассеты раз в полгода. Берите.

Он сунул кассету в футляр, протянул ей. Они вышли в переднюю. Наташа протирала плафоны ламп, освещавших вход.

Стуре Херманссон дружески ущипнул Биргитту Руслин за плечо:

— Теперь-то, может, расскажете, чем вас так заинтересовал этот китаец? Денег вам задолжал?

— С какой стати?

— Все всем что-то задолжали. Когда о ком-нибудь спрашивают, зачастую оказывается, что дело в деньгах.

— Я думаю, этот человек может ответить на кой-какие вопросы, — сказала Биргитта Руслин. — Увы, больше ничего сообщить не могу.

— И вы не из полиции?

— Нет.

— Но вы не из местных.

— Верно. Меня зовут Биргитта Руслин, я из Хельсингборга. Если он снова объявится, свяжитесь со мной, ладно?

Биргитта Руслин записала на листке свой адрес и телефон, дала Стуре Херманссону.

Выйдя на улицу, она заметила, что вспотела. Взгляд китайца преследовал ее. Она спрятала кассету в сумку, нерешительно огляделась. Что делать теперь? Вообще-то ей полагалось бы уже ехать в Хельсингборг. День близился к вечеру. Она зашла в церковь, находившуюся неподалеку. Села на одну из передних скамей в прохладном помещении. Какой-то человек, стоя на коленях возле толстой стены, замазывал трещину в штукатурке. Она попробовала привести мысли в порядок. В Хешёваллене нашли красную ленточку. Она лежала в снегу. Случайно ей самой удалось выяснить, что ленточка из китайского ресторана. Вечером 12 января там обедал китаец. А ночью или рано утром в Хешёваллене погибло множество людей.

Она подумала о человеке с видеозаписи Стуре Херманссона. Возможно ли, чтобы это злодеяние совершил один-единственный человек? Наверно, были сообщники, о которых она по-прежнему ничего не знает? Или красная ленточка оказалась в снегу по совсем другой причине?

Ответа она не нашла. Достала брошюру, выброшенную в мусорную корзину. Это опять-таки заставляло усомниться в связи между Ван Миньхао и случившимся в Хешёваллене. Разве изворотливый преступник оставит столь явные улики?

В церкви царил сумрак. Она надела очки, перелистала брошюру. На одном развороте был изображен какой-то пекинский небоскреб и китайские иероглифы. На других страницах — столбцы цифр и несколько фотографий улыбающихся китайцев.

Больше всего Биргитту Руслин интересовали китайские иероглифы, написанные чернилами на обложке. В них Ван Миньхао подступал ближе. Вероятно, их написал он. Для памяти? Или по иной причине?

Кто поможет ей прочесть иероглифы? Задав себе этот вопрос, она тотчас сообразила, кто именно. Внезапно вспомнилась далекая красная юность. Она вышла из церкви и с мобильником в руке прошагала на кладбище. Карин Виман, подруга по Лунду, была синологом и работала в Копенгагенском университете. Никто не отозвался, но она наговорила сообщение, попросила Карин перезвонить. Потом вернулась к машине, проехала к большой гостинице в центре города, сняла номер. Просторный, на верхнем этаже. Включила телевизор, телетекст сообщал, что ночью ожидается снег.

Она легла на кровать, стала ждать. Из соседнего номера доносился мужской смех.

Разбудил ее телефонный звонок. Звонила несколько удивленная Карин Виман. Когда Биргитта Руслин объяснила свое дело, она попросила ее переслать страницу с иероглифами по факсу.

Портье помог Биргитте Руслин с факсом, она вернулась в номер и опять стала ждать. На улице совсем стемнело. Скоро она позвонит домой и скажет, что из-за непогоды задержится еще на одну ночь.

Карин Виман перезвонила в половине восьмого:

— Написано кое-как. Но я, пожалуй, могу разобрать.

Биргитта Руслин затаила дыхание.

— Это название больницы. Я проверила. Она расположена в Пекине. И называется Лонфу. Это в центре города, на улице Мэй Шугуань Хоуцзе. Поблизости от большого художественного музея. Если хочешь, пришлю тебе карту города.

— Спасибо.

— А теперь объясни мне, зачем тебе все это понадобилось. Проснулся давний интерес к Китаю?

— Пожалуй. Подробнее расскажу позднее. Можешь прислать карту на тот факс, каким пользовалась я?

— Жди через несколько минут. Но по-моему, ты что-то темнишь.

— Чуточку терпения. Я расскажу.

— Надо бы повидаться.

— Знаю. Встречаемся слишком редко.

Биргитта Руслин спустилась в холл, подождала. Факс с картой Пекина пришел через считанные минуты. Карин Виман нарисовала на нем стрелку.

Биргитта Руслин почувствовала, что проголодалась. В гостинице ресторана не было, поэтому она сходила за курткой и вышла на улицу. Картой можно заняться по возвращении.

В городе темно, машин мало, пешеходов тоже. Портье порекомендовал ей итальянский ресторан по соседству. Там она и поужинала в почти пустом зале.

А когда опять вышла на улицу, начался снегопад. Она зашагала в сторону гостиницы.

Внезапно остановилась, оглянулась назад. Откуда ни возьмись нахлынуло ощущение, будто за ней наблюдают. Но вокруг не было ни души.

Она поспешила в гостиницу, заперла дверь номера на цепочку. Потом, спрятавшись за шторой, выглянула в окно.

Все как раньше. Ни души. Только снег валит стеной.

20

Ночью Биргитта Руслин спала тревожно. Несколько раз просыпалась, подходила к окну. Снегопад не прекращался. Ветер намел у стен домов высокие сугробы. Улицы безлюдны. Около семи она проснулась окончательно — под окнами громыхали снегоочистители.

Перед тем как лечь спать, она позвонила домой, сказала, в какой гостинице остановилась. Стаффан выслушал, но расспрашивать не стал. Удивляется, наверно, подумала она. Уверен он только в том, что я ему не изменяю. Но откуда у него такая уверенность? Мог бы хоть раз-другой заподозрить, что я нашла другого, который намерен заняться моей сексуальной жизнью? Или уверен, что я готова без устали ждать?

В минувшем году она временами спрашивала себя, способна ли завести роман с другим мужчиной. Однако так и не поняла. Может, в первую очередь потому, что не встретила привлекательного для себя мужчину.

То, что Стаффан никак не выказал удивления по поводу задержки с возвращением домой, вызвало у нее злость и досаду. В свое время мы научились не копаться слишком глубоко в душевной жизни друг друга. Всяк нуждается в пространстве, куда никому доступа нет. Но это не должно превращаться в безразличие к тому, чем занят другой. Мы к этому идем? — думала она. Может, уже пришли?

Она не знала. Но чувствовала, что необходимый разговор со Стаффаном неумолимо приближается.

В номере нашелся электрический чайник. Биргитта заварила чашку чая и села в кресло с картой, полученной от Карин Виман. Комната тонула в полумраке, освещенная только лампой возле кресла да беззвучно работающим телевизором. Читать карту было трудно, копия скверная. Она поискала Запретный город и площадь Тяньаньмынь. Множество воспоминаний всколыхнулось в душе.

Биргитта Руслин отложила карту, думая о дочерях и их возрасте. Разговор с Карин Виман напомнил ей ту девушку, какой она была когда-то. Так близко и одновременно далеко-далеко. Одни воспоминания отчетливы, другие блекнут, становятся все более смутными. Некоторые люди значили тогда очень много, а теперь я даже их лиц не помню. Других же, куда менее важных, вижу сейчас как наяву. Все постоянно движется, воспоминания приходят и уходят, вырастают и уменьшаются, утрачивают или обретают важность.

Но я всегда помню, то время было решающим в моей жизни. Ведь при всей своей путаной наивности я верила, что путь к лучшему будущему ведет через солидарность и освобождение. Ощущение, что нахожусь в гуще жизни, в разгар эпохи, когда все можно изменить, я запомнила навсегда.

Правда, я так и не осуществила то, что сознавала тогда. В худшие минуты я чувствовала себя предательницей. Особенно перед мамой, которая поощряла мое бунтарство. Хотя, собственно говоря, моя политическая воля, если говорить честно, была не чем иным, как внешней лакировкой. Лакированной оболочкой Биргитты Руслин! Единственное, что во мне укоренилось, — стремление быть порядочным судьей. И этого у меня никто не отнимет.

Прихлебывая чай, она прикинула, что нужно сделать завтра. Во-первых, еще раз зайти в полицию и рассказать о своих находках. Придется им выслушать, а не отмахиваться от моих сведений. Вряд ли они сделали в расследовании шаг вперед. Когда регистрировалась в гостинице, несколько немцев, сидевших в холле, обсуждали случившееся в Хешёваллене. Новость, выходящую за пределы страны. Позорное пятно на невинной Швеции, думала она. Массовые убийства здесь — явление нерядовое. Такое бывает в США да изредка в России. И является делом рук ненормальных садистов и террористов. Но здесь, в мирной уединенной лесной шведской деревушке, ничего подобного не происходило.

Она попробовала оценить, снизилось ли у нее давление. Пожалуй, да. Она удивится, если врач не выпишет ее на работу.

Биргитта Руслин задумалась о ждущих ее делах, о том, как обстоит с процессами, переложенными на плечи коллег.

И внезапно ее охватила спешка. Скорее домой, вернуться к обычной жизни, пусть даже во многом пустой и скучной. Едва ли стоит ожидать, что кто-то другой сможет изменить ситуацию, если она сама сидит сложа руки.

В сумраке гостиничного номера она решила устроить Стаффану в день рождения настоящий праздник. Обычно они не напрягались по такого рода поводам. Но возможно, настало время это изменить?

На следующий день, когда Биргитта Руслин отправилась в полицейское управление, по-прежнему шел снег. Похолодало. Термометр на стене гостиницы показывал минус семь. Тротуары еще не расчистили. Она ступала осторожно, чтобы не поскользнуться.

В вестибюле управления царило спокойствие. Одинокий полицейский читал вывешенные на доске объявления. Женщина за коммутатором сидела неподвижно, уставясь в пространство перед собой.

У Биргитты Руслин возникло ощущение, что Хешёваллен со всеми его погибшими — придуманная кем-то страшная сказка. Массового убийства не было, была выдумка, призрак, который вот-вот растает в воздухе.

Зазвонил телефон. Биргитта Руслин подошла к окошку, подождала, пока телефонистка закончит переключение.

— Я ищу Виви Сундберг.

— Она на совещании.

— А Эрик Худден?

— Он тоже на совещании.

— Все на совещании?

— Все. Кроме меня. Если у вас что-то важное, могу передать сообщение. Но все равно придется, наверно, подождать.

Биргитта Руслин задумалась. Конечно, ее информация важная, может даже решающая.

— Совещание надолго?

— Кто его знает. В нынешних обстоятельствах иной раз целый день совещаются. — Женщина нажала на кнопку, открыла дверь полицейскому, который читал объявления. — По-моему, у них есть какие-то новости, — сообщила она, понизив голос. — Следственная группа пришла сюда в пять утра. И прокурор тоже.

— А что случилось?

— Не знаю. Однако думаю, ждать вам придется долго. Только помните, я вам ничего не говорила.

— Разумеется.

Биргитта Руслин села, полистала газету. Время от времени в стеклянную дверь входили и выходили полицейские. Появились журналисты и телевизионщики. Не хватает только Ларса Эмануэльссона.

Четверть десятого. Она закрыла глаза, прислонилась к стене. И вздрогнула, услышав знакомый голос. Перед нею стояла Виви Сундберг. Явно очень усталая, вокруг глаз черные круги.

— Вы хотели поговорить со мной?

— Если вас не затруднит.

— Затруднит. Но я полагаю, у вас что-то важное. Вам известно, на каких условиях мы в нынешней ситуации готовы слушать.

Следом за нею Биргитта Руслин прошла в стеклянную дверь и дальше, в какую-то пустую сейчас комнату.

— Кабинет не мой, — сказала Виви Сундберг. — Но поговорить можно.

Биргитта Руслин села в неудобное посетительское кресло. Виви Сундберг прислонилась к стеллажу, полному регистраторов с красными корешками.

Биргитта Руслин собралась с мыслями, одновременно подумав, что ситуация совершенно неподходящая. Виви Сундберг уже решила: что бы она ни рассказала, для расследования это значения не имеет.

— По-моему, я кое-что нашла, — сказала Биргитта Руслин. — След, можно и так назвать.

Виви Сундберг с непроницаемым видом смотрела на нее. Биргитта Руслин восприняла это как вызов. Во всяком случае, она судья и худо-бедно понимает, что может заинтересовать полицейского, расследующего преступление.

— Возможно, то, что я имею сказать, настолько важно, что вам стоит позвать сюда кого-нибудь еще.

— Зачем?

— Я уверена, так надо.

Решительный тон возымел действие. Виви Сундберг вышла в коридор. А через несколько минут вернулась с кашляющим господином, которого представила как прокурора Робертссона.

— Я руковожу дознанием. Виви говорит, у вас важное сообщение. Вы судья из Хельсингборга, если не ошибаюсь?

— Верно.

— Прокурор Хальмберг еще на службе?

— Вышел на пенсию.

— Но он по-прежнему в городе?

— Кажется, переехал во Францию. В Антиб.

— Везунчик. Прямо-таки по-детски обожал хорошие сигары. Присяжные в обморок падали в помещениях, где он проводил перерывы в заседаниях суда. От дыма. Когда курение запретили, он начал проигрывать дела. Объяснял это грустью и отсутствием сигар.

— Я слышала об этом.

Прокурор сел за стол. Виви Сундберг стала на прежнее место у стеллажа. Биргитта Руслин подробно рассказала о своих находках. Как узнала красную ленточку, выяснила, откуда она, а потом обнаружила китайца, который побывал в городе. Положила на стол видеокассету и китайскую брошюру, сообщила, что означают рукописные иероглифы.

Когда она закончила, никто не сказал ни слова. Робертссон испытующе смотрел на нее, Виви Сундберг разглядывала свои руки. Потом Робертссон придвинул кассету к себе, встал.

— Давайте посмотрим запись. Прямо сейчас. Звучит безумно. Но безумное убийство, возможно, требует безумного объяснения.

Они прошли в комнату для совещаний, где темнокожая уборщица собирала кофейные стаканчики и бумажные пакеты. Биргитту Руслин покоробила резкость, с какой Виви Сундберг приказала женщине выйти вон. С некоторым трудом Робертссон, чертыхаясь, запустил видеоплеер и телевизор.

В дверь постучали. Робертссон повысил голос, сказал, чтобы не мешали. Русские женщины поспешили прочь, шаги затихли. Смена кадра. Появился Ван Миньхао, глянул в камеру, исчез. Робертссон перемотал назад, остановил запись в тот миг, когда Ван смотрел в камеру. Виви Сундберг наконец тоже заинтересовалась. Задернула шторы на ближайшем окне. Картинка стала отчетливее.

— Ван Миньхао, — сказала Биргитта Руслин. — Если это имя подлинное. Двенадцатого января он ниоткуда появляется в Худиксвалле. Ночует в маленькой гостинице, прихватив с собой ленточку от бумажного фонаря, висящего в ресторане. Позднее эту ленточку находят на месте преступления в Хешёваллене. Откуда он взялся и куда уехал, я не знаю.

Робертссон, наклонясь вперед, стоял у телевизора. Потом сел. Виви Сундберг открыла бутылку минеральной воды.

— Странно, — обронил Робертссон. — Полагаю, вы удостоверились, что красная ленточка действительно из того ресторана?

— Я их сравнила.

— Да что тут происходит? — раздраженно воскликнула Виви Сундберг. — Вы что же, параллельно ведете частное расследование?

— Я не хотела мешать, — сказала Биргитта Руслин. — Знаю, у вас масса работы. Задача прямо-таки немыслимая. Хуже, чем тот случай, когда в начале двадцатого века психопат расстрелял на меларенском пароходе кучу людей.

— Йон Филип Нордлунд, — деловито уточнил Робертссон. — Из тогдашних плохих парней. Выглядел как нынешние бритоголовые хулиганы. Семнадцатого мая девятисотого года он убил пять человек на пароходе, курсирующем между Арбугой и Стокгольмом. Его обезглавили. Что нашим бузотерам едва ли грозит. Как и тому, кто учинил резню в Хешёваллене.

Виви Сундберг, похоже, была не в восторге от исторических экскурсов Робертссона. Она исчезла в коридоре, но скоро вернулась.

— Я попросила принести сюда тот фонарь из ресторана.

— Они открывают только в одиннадцать, — заметила Биргитта Руслин.

— Город маленький, — ответила Виви Сундберг. — Найдем хозяина, он откроет.

— Проследи, чтобы орда из СМИ не пронюхала, — предупредил Робертссон. — Представляешь себе заголовки? «Китайский след в хешёвалленской резне? Разыскивается косоглазый психопат».

— Вряд ли это будет возможно после пресс-конференции во второй половине дня, — сказала Виви Сундберг.

Значит, телефонистка права, быстро подумала Биргитта Руслин. Что-то произошло, и сегодня об этом сообщат. Вот почему они проявляют весьма умеренный интерес.

Робертссон закашлялся. Приступ оказался очень сильным, лицо налилось кровью.

— Сигареты, — сказал он. — Я выкурил столько сигарет, что если выложить их в один ряд, то получится расстояние от центра Стокгольма до Сёдертелье и дальше на юг. Примерно от церкви Искупления они с фильтром. Правда, лучше от этого не стало.

— Давайте-ка разберемся. — Виви Сундберг села. — Вы вызвали здесь изрядное беспокойство и досаду.

Сейчас вспомнит про дневники, подумала Биргитта Руслин. Нынешний день закончится для меня тем, что Робертссон выкопает для меня обвинительную статью. Вряд ли злоупотребление в судебном деле. Но найдутся и другие параграфы, к которым он может прибегнуть.

Однако Виви Сундберг о дневниках не обмолвилась, и Биргитта Руслин вдруг почувствовала взаимопонимание, несмотря на недоброжелательность. Очевидно, про тот инцидент кашляющему коллеге знать незачем.

— Конечно, мы все это рассмотрим, — сказал Робертссон. — Мы работаем объективно. Но никаких других следов, подтверждающих, что в деле замешан китаец, у нас нет.

— Орудие убийства? — спросила Биргитта Руслин. — Оно найдено?

Ни Виви Сундберг, ни Робертссон не ответили. Значит, нашли, подумала Биргитта Руслин. Вот о чем они сообщат сегодня журналистам. Конечно.

— В данный момент мы от комментариев воздержимся, — сказал Робертссон. — Подождем, пока доставят фонарь и можно будет сравнить ленточки. Если они совпадут, ваша информация с полным основанием войдет в расследование. Кассету мы, понятно, оставим у себя. — Он придвинул блокнот, начал записывать. — Кто видел этого китайца?

— Официантка из ресторана.

— Я часто там обедаю. Которая — молодая или старая? Или ворчун-папаша из кухни? У которого бородавка на лбу?

— Молодая.

— Она то примерная скромница, то очень не прочь пофлиртовать. От недовольства, наверно. А еще кто?

— В каком смысле?

Робертссон вздохнул.

— Дорогая коллега, вы удивили нас этим китайцем, которого, как говорится, вытряхнули из рукава. Кто видел его? Вопрос простой, проще не бывает.

— Племянник хозяина гостиницы. Как его зовут, не знаю. Стуре Херманссон сказал, он в Арктике.

— Иными словами, расследование принимает неслыханный географический размах. Сперва вы преподносите нам китайца. Теперь оказывается, свидетель в Арктике. Об этом деле писали «Тайм» и «Ньюсуик», мне звонили из лондонской «Гардиан», «Лос-Анджелес таймс» тоже интересуется. Кто-нибудь еще видел этого китайца? Причем, надеюсь, человек, не находящийся сейчас в бескрайних австралийских пустынях.

— Уборщица из гостиницы. Русская.

Робертссон отозвался чуть ли не победоносным тоном:

— Что я говорил? Теперь еще и Россия. Как ее имя?

— Стуре Херманссон зовет ее Наташей. Но это не настоящее имя.

— Может, она здесь нелегально, — заметила Виви Сундберг. — Иной раз мы отлавливаем тут нелегалов, русских и поляков.

— Сейчас это к делу не относится, — перебил Робертссон. — Ну а еще кто-нибудь видел этого китайца?

— Я не знаю, — ответила Биргитта Руслин. — Но ведь он каким-то образом приехал сюда и уехал. На автобусе? На такси? Кто-то должен был его заметить?

— Это мы проверим. — Робертссон отложил ручку. — Если информация окажется действительно важной.

Чему вы не верите, подумала Биргитта Руслин. Каков бы ни был ваш собственный след, вы считаете, что он важнее.

Виви Сундберг и Робертссон вышли из комнаты. Биргитта Руслин почувствовала усталость. Конечно, вероятность, что ее находки имеют отношение к делу, исчезающе мала. По собственному опыту она знала, что необычные данные, указывающие в определенном направлении, зачастую оказывались ложным следом.

В ожидании она все нетерпеливее расхаживала по комнате. Таких прокуроров, как Робертссон, в ее жизни всегда было множество. Женщины-полицейские часто выступали свидетелями в суде, правда, были не такими рыжими, как Виви Сундберг. Но говорили так же медленно и отличались избыточным весом. Циничный жаргон везде одинаков. Среди судей разговоры о преступниках иной раз тоже до ужаса грубы и унизительны.

Вернулась Виви Сундберг, а следом за ней Робертссон вместе с Тобиасом Людвигом. В руке у прокурора был пакет с красной ленточкой, Виви Сундберг принесла ресторанный фонарь.

Ленточку достали, сравнили. Вне всякого сомнения, она от этого фонаря.

Все опять расселись за столом. Робертссон быстро резюмировал рассказ Биргитты Руслин. Умеет четко обрисовать ситуацию, одобрила она.

Вопросов о полученной информации не последовало. Высказался только Тобиас Людвиг:

— Это что-нибудь меняет в плане сегодняшней пресс-конференции?

— Нет, — ответил Робертссон. — Данные сведения будут обработаны. В свое время.

Засим Робертссон счел разговор законченным. Пожал всем руки и ушел. Биргитта Руслин тоже встала, но тотчас перехватила взгляд Виви Сундберг и решила, что та просит ее задержаться.

Когда они остались вдвоем, Виви Сундберг закрыла дверь и сразу перешла к делу:

— Меня удивляет упорство, с каким вы продолжаете вмешиваться в расследование. Конечно, вам удалось выяснить происхождение красной ленточки. И мы с этим разберемся. Но полагаю, вам понятно, что в данный момент у нас несколько иные приоритеты.

— Есть другой след?

— Сообщим сегодня на пресс-конференции.

— Мне-то, наверно, вы могли бы сказать прямо сейчас?

Виви Сундберг покачала головой.

— Ни словечка?

— Ни словечка.

— У вас есть подозреваемый?

— Я же сказала, сообщим на пресс-конференции. Я хотела, чтобы вы задержались, по совсем другой причине.

Виви Сундберг встала и вышла из комнаты. Вернулась она с дневниками, которые несколькими днями раньше отобрала у Биргитты Руслин.

— Мы их просмотрели, — сказала Виви Сундберг. — По-моему, для расследования они значения не имеют. Поэтому я решила проявить добрую волю и на время передать их вам. Под расписку. При условии, что вы вернете их по первому нашему требованию.

Уж не ловушка ли? — мелькнуло в мозгу Биргитты Руслин. Поступок Виви Сундберг едва ли допустим, хоть и не является прямым нарушением. Биргитта Руслин не имела касательства к дознанию. Что может случиться, если она возьмет дневники?

Виви Сундберг заметила ее колебания и сказала:

— Я говорила с Робертссоном. Он не возражает при наличии расписки.

— В текстах, какие я успела прочитать, были упоминания о китайцах, работавших в США на строительстве железной дороги.

— В шестидесятых годах девятнадцатого века? Это же почти полтора века назад.

Виви Сундберг положила на стол дневники и пластиковый пакет. Достала расписку, которую Биргитта Руслин подписала.

Виви Сундберг проводила ее к выходу. У стеклянной двери они попрощались. Биргитта Руслин поинтересовалась, в котором часу состоится пресс-конференция.

— В два. Через четыре часа. Если у вас есть журналистская карточка, приходите. Масса народу желает присутствовать, а у нас нет помещения, которое вместит всех. Слишком большое преступление для маленького городка.

— Надеюсь, в расследовании достигнут прорыв.

Виви Сундберг ответила не сразу, но в конце концов сказала:

— Да. Думаю, мы вот-вот раскроем это жуткое злодеяние. — Она кивнула, словно в подтверждение своих слов. — Теперь нам известно, что все в деревне фактически состояли в родстве. Все убитые были родственниками.

— Кроме мальчика?

— Он тоже родственник. Но приехал погостить.

Биргитта Руслин вышла из полицейского управления. Размышляя о том, что же сообщат на пресс-конференции.

На по-прежнему заснеженном тротуаре ее догнал Ларс Эмануэльссон.

Он улыбался. А Биргитте Руслин вдруг захотелось дать ему тумака. Хотя его упорство волей-неволей вызывало уважение.

— Вот и встретились снова, — сказал он. — Вы все время наведываетесь в полицейское управление. Хельсингборгский судья постоянно на периферии расследования. Сами понимаете, мне весьма любопытно.

— Все вопросы к полиции. А не ко мне.

Ларс Эмануэльссон посерьезнел:

— Не сомневайтесь, я задаю им свои вопросы. Только ответов пока не получил. И это начинает действовать на нервы. Я поневоле принимаюсь строить домыслы. Что делает в Худиксвалле судья из Хельсингборга? Каким образом она замешана в случившемся кошмаре?

— Мне нечего вам сказать.

— Объясните только: почему вы так враждебны и нетерпимы?

— Потому что вы не хотите оставить меня в покое.

Ларс Эмануэльссон кивнул на пластиковый пакет:

— Я видел, что пришли вы сюда с пустыми руками. А вышли с тяжелым пакетом. Что у вас там? Бумаги? Папки? Что-то еще?

— Это вас не касается.

— Никогда не отвечайте так журналисту. Меня касается всё. Что лежит в пакете, и что не лежит, и почему вы не желаете говорить.

Биргитта Руслин пошла прочь. Поскользнулась и навзничь упала в снег. Один из старых дневников вывалился из пакета. Ларс Эмануэльссон потянулся за ним, но она оттолкнула его руку, сунула тетрадь обратно в пакет. Покраснев от злости, поспешила дальше.

Только подойдя к машине, она стряхнула с себя снег. Включила движок и печку. Выехав на магистральное шоссе, начала потихоньку успокаиваться. Выбросила из головы Ларса Эмануэльссона и Виви Сундберг, ехала дорогами в стороне от побережья, в Бурленге сделала остановку, а около двух завернула на парковку возле Лудвики.

Выпуск новостей по радио был короткий. Пресс-конференция только-только началась. По предварительным данным, у полиции имелся подозреваемый в массовом хешёвалленском убийстве. Подробности обещали сообщить в следующем выпуске.

Биргитта Руслин поехала дальше и через час снова сделала остановку. Осторожно, опасаясь застрять в рыхлом снегу, свернула на лесовозную дорогу. Включила радио. И тотчас узнала голос прокурора Робертссона. Да, есть подозреваемый, которого сейчас допрашивают. Робертссон рассчитывал, что к вечеру он будет заключен под стражу. От дальнейших комментариев прокурор воздержался.

Когда он умолк, из динамика донесся громкий гомон журналистских голосов, наперебой сыпавших вопросами. Однако Робертссон больше ничего не сказал.

Новости закончились, Биргитта Руслин выключила приемник. С ели возле машины лавинами обрушился снег. Она расстегнула ремень безопасности, вылезла из машины. Мороз крепчал. Она вздрогнула от холода. Что сказал Робертссон? Есть подозреваемый. И всё. Но в голосе сквозила уверенность в победе, такая же, как у Виви Сундберг, когда та подтвердила прорыв.

Нет никакого китайца, вдруг подумала она. Тот, что явился из теней и прихватил с собой красную ленточку, не имеет касательства к делу. Рано или поздно всё получит вполне естественное объяснение.

Или не получит. Она знала: опытные полицейские из уголовки всегда говорят о свободных нитях, которые в сложных расследованиях так и остаются под вопросом. Редко когда удается рационально объяснить всё без исключения.

Биргитта решила забыть про китайца. Ведь он просто призрак, несколько дней тревоживший ее.

Она села в машину, поехала дальше. И о следующем выпуске новостей тоже забыла.

Вечером она остановилась в Эребру на ночлег. Пакет с дневниками из машины не доставала.

Уже засыпая, на мгновение ощутила прямо-таки беспомощную тоску по теплому человеческому телу. По Стаффану. Но его здесь не было. Даже память о его руках почти стерлась.

Наутро, в третьем часу дня, Биргитта Руслин добралась до Хельсингборга. Пакет с дневниками отнесла к себе в кабинет.

К тому времени она уже знала, что некий сорокалетний мужчина — имя его пока не разглашалось — арестован по обвинению, предъявленному прокурором Робертссоном. Новостные сообщения были кратки, СМИ негодовали по поводу скудости информации.

Никто не знал, кто этот человек. Все ждали.

21

Вечером Биргитта Руслин вместе с мужем смотрела новости. Прокурор Робертссон сообщил о прорыве в расследовании. На заднем плане мелькнула Виви Сундберг. Пресс-конференция прошла сумбурно. Тобиас Людвиг не сумел обуздать журналистов, и они чуть не опрокинули подмостки, где стоял Робертссон, единственный, кто сохранял спокойствие. В заключение прокурор дал интервью, рассказал, что произошло. Сорокапятилетнего мужчину задержали в его доме под Худиксваллем. Задержание прошло без эксцессов. Хотя на всякий случай задействовали группу быстрого реагирования. Мужчину взяли под стражу, так как, по всей вероятности, он участвовал в массовом убийстве, происшедшем в Хешёваллене. Тайна следствия не позволяет пока назвать имя подозреваемого.

— Почему он не назовет имя? — спросил Стаффан.

— Можно спугнуть сообщников, уничтожить доказательства, — ответила Биргитта, делая ему знак помолчать. — Есть много причин, на какие может сослаться прокурор.

В детали Робертссон не вдавался. Сказал только, что прорыв произошел благодаря помощи широкой общественности. Сейчас полиция изымает улики, уже проведен первый допрос.

Интервьюер не унимался, наседал на Робертссона с вопросами:

— Он сознался?

— Нет.

— Вообще какие-либо признательные показания дал?

— Не могу сказать.

— Почему?

— Следствие еще не закончено.

— Он удивился, когда его задержали?

— Без комментариев.

— Семья у него есть?

— Без комментариев.

— Но живет он под Худиксваллем?

— Да.

— Чем он занимается?

— Без комментариев.

— Каким образом он связан с убитыми?

— Поймите, я не могу это комментировать.

— Но и вы поймите, что телезрители интересуются случившимся. Это же второе масштабное смертоубийство в Швеции.

Робертссон удивленно приподнял брови:

— А какое же первое?

— Стокгольмская кровавая баня.[3]

От неожиданности Робертссон рассмеялся. Биргитта Руслин аж застонала, потому что интервьюер не отставал.

— Едва ли такое сравнение уместно, — сказал Робертссон. — Но я не стану с вами спорить.

— Что будет теперь?

— Мы еще раз допросим арестованного.

— Адвокат у него есть?

— Он хочет, чтобы его защищал Томас Будстрём. Но вряд ли это получится.

— Вы уверены, что взяли того самого человека?

— Рано пока говорить об этом. Но я удовлетворен, что мы его арестовали.

Интервью закончилось. Биргитта убавила громкость. Стаффан посмотрел на нее:

— Что скажет госпожа судья?

— Они определенно что-то раскопали. Иначе никогда бы не получили ордер на арест. Однако его взяли под стражу лишь по подозрению. Робертссон либо осторожен, либо ему больше нечего сказать.

— Один человек мог натворить такое?

— Он вовсе не обязательно действовал в одиночку, просто арестовали пока только его.

— Мог человек в здравом рассудке учинить эту резню?

Биргитта помолчала, прежде чем ответить:

— Может ли безумное деяние быть спланированным? Ни ты, ни я наверняка сказать не в состоянии.

— Значит, поживем — увидим.

Они выпили чаю и рано легли спать. Стаффан приложил ладонь к ее щеке.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

— О том, что в Швеции невероятно много лесов.

— Мне показалось, тебе по душе на время отрешиться от всего.

— От чего? От тебя?

— От меня. И от судебных тяжб. Маленький бунт среднего возраста.

Она придвинулась поближе к нему:

— Временами я думаю: неужели это всё? Несправедливо, конечно, знаю. Ты, дети, работа — чего еще желать? Я о другом. О чем мы думали в юности. Что мало понимать, надо еще и изменить. Оглянешься вокруг и видишь, что мир стал еще хуже.

— Вовсе нет. Мы меньше курим, у нас есть компьютеры и мобильные телефоны.

— Вся земля словно бы разрушается. И наши суды чуть не в самом низу, что касается защиты хоть какой-то моральной порядочности в стране.

— Ты об этом думала на севере?

— Пожалуй. Настроение у меня слегка мрачное. Но вероятно, порой надо быть мрачным.

Оба умолкли. Биргитта ждала, что он повернется к ней. Но нет.

Не можем пока, разочарованно подумала она, одновременно недоумевая, почему сама не в состоянии сделать то, чего не сделал он.

— Нам бы стоило уехать куда-нибудь. К тому же кой-какие разговоры лучше вести при свете дня, а не на сон грядущий.

— Может, надо бы отправиться в паломничество, — сказала она. — В Сантьяго-де-Компостелу, по всем правилам. Набить рюкзаки камнями, каждый камень — проблема, с которой мы боремся. А найдя решение, будем выкладывать камни на обочину.

— Ты серьезно?

— Конечно. Не знаю только, выдержат ли мои колени.

— От слишком тяжелой ноши можно заработать пяточные шпоры.

— Это что за штука?

— Какая-то неприятность с пятками. Один из моих друзей заработал. Тюре, ветеринар. Здорово намучился.

— Надо стать паломниками, — пробормотала она. — Но не сейчас. Сперва я посплю. И ты тоже.

Наутро Биргитта позвонила врачу, удостоверилась, что повторный визит через пять дней остается в силе. Потом убрала дом, а на пакет с дневниками только взглянула мимоходом. Поговорила с детьми насчет праздника-сюрприза для Стаффана по случаю дня рождения. Все согласились, что идея хорошая, и она обзвонила друзей, пригласила всех. Несколько раз послушала новости из Худиксвалля. Информация, проникавшая из осажденного полицейского управления, была весьма скудной.

Лишь под вечер она села за письменный стол и нехотя достала дневники. Теперь у них есть обвиняемый в убийстве, и она чувствовала, что ее собственные версии утратили важность. Она отыскала страницу, где кончила читать.

Зазвонил телефон. Карин Виман.

— Я просто хотела узнать, что ты благополучно добралась до дома.

— Леса в Швеции бесконечные. Странно, что люди, живущие там в потемках, не обрастают хвоей. Я боюсь елок. Они меня угнетают.

— А лиственные деревья?

— С ними полегче. Но больше всего мне сейчас хочется открытых полей, моря, горизонтов.

— Приезжай сюда. Перебирайся по мосту. Твой звонок разбудил воспоминания. Мы становимся старше. И старые друзья вдруг предстают как драгоценности, которые нужно сохранить. В наследство от мамы мне досталось несколько красивых стеклянных ваз. Ценные, из Оррефорса. Но что они значат по сравнению с друзьями.

Заманчивая идея, подумала Биргитта Руслин. Она ведь тоже собиралась позвонить Карин Виман.

— Когда у тебя найдется время? Я сейчас на бюллетене, плохой анализ крови, повышенное давление.

— Не сегодня. Может, завтра.

— Ты не преподаешь?

— Я все больше занимаюсь научной работой. Студентов люблю, но они меня утомляют. Интересуются Китаем только потому, что надеются там разбогатеть. Китай — наш теперешний Клондайк. Мало кто стремится поглубже узнать огромную Срединную империю с ее невероятно драматичной историей.

Биргитта подумала о дневнике, который лежал перед ней. Там между строк тоже подразумевался этакий Клондайк.

— Остановишься у меня, — продолжала Карин Виман. — Мои сыновья дома почти не бывают.

— А муж?

— Он же умер.

Биргитта готова была откусить себе язык. Как она могла забыть? Карин Виман овдовела лет десять назад. Ее муж, красивый парень из Орхуса, закончивший медицинский, умер от скоротечной лейкемии в сорок лет с небольшим.

— Мне очень стыдно. Извини.

— Ничего. Ну как, приедешь?

— Завтра. И поговорить хочу о Китае. О старом и о новом.

Она записала адрес, договорилась о времени и поняла, что радуется встрече с Карин. Когда-то они были близкими подругами. Потом жизнь развела их в разные стороны, связь все больше слабела, телефонные звонки становились все реже. Биргитта Руслин присутствовала, когда Карин получала докторскую степень, и даже слушала в Копенгагенском университете ее лекцию по случаю вступления в должность. Но Карин никогда не сидела в зале суда, когда она председательствовала.

Собственная забывчивость напугала ее. Откуда такая рассеянность? Долгие годы работы судьей, сосредоточенность на защитительных речах и свидетельствах натренировали внимание. И вдруг напрочь забыла, что муж Карин умер десять лет назад!

Она стряхнула недовольство и начала читать открытый дневник. Медленно покинула зимний Хельсингборг и шагнула в пустыни Невады, где мужчины в темных широкополых шляпах или в пристроенных на голове носовых платках нечеловеческими усилиями тянули рельсы на восток, метр за метром.

В своих заметках Я.А. по-прежнему плохо отзывался почти обо всех, с кем работал, за кого отвечал. Ирландцы — лентяи и пьяницы, у немногочисленных чернокожих, нанятых железнодорожной компанией, сила есть, но напрягаться они не любят. Я.А. предпочел бы рабов с карибских островов или с американского Юга, о которых ему рассказывали. Только кнутом можно заставить этих силачей действительно использовать свою силу. Он бы охотно хлестал их кнутом, как волов или ослов. Который из народов нравился ему меньше всего, Биргитта Руслин выяснить не сумела. Возможно, индейцы, коренное американское население, которое он презирает. Их нежелание работать, коварное вероломство почти не имеют себе равных среди сброда, который он вынужден понукать пинками и тумаками, чтобы железная дорога шла дальше. Регулярно он рассуждает и о китайцах, их он с превеликим удовольствием загнал бы в Тихий океан — пускай тонут или вплавь добираются до Китая. Однако же не отрицает, что они усердные работники. Спиртного не пьют, моются, следуют предписаниям. Единственная слабость — пристрастие к игре да диковинные религиозные церемонии. Я.А. все время пытается мотивировать, почему не любит этих людей, лишь облегчающих его работу. Из нескольких малоразборчивых строчек Биргитта заключила, что китайцы, делавшие непосильную работу, именно для этого и предназначены. Они достигли уровня, выше которого им никогда не подняться.

Выше всех Я.А. ценит приезжих из Скандинавии. На строительстве железной дороги есть небольшая скандинавская колония — двое-трое датчан, несколько норвежцев и довольно много шведов и финнов. Я опираюсь на этих парней. Они меня не обманывают, пока я держу их под надзором. И работы не боятся. Но стоит мне отвернуться, как они превращаются в такой же сброд, как все прочие.

Биргитта захлопнула дневник, встала. Кем бы ни был этот железнодорожный десятник, он вызывал у нее все большую антипатию. Выходец из простой семьи отправился в Америку. И вдруг получил большую власть над людьми. Жестокий человек стал маленьким тираном. Она надела пальто и долго бродила по городу, стараясь избавиться от неприятного ощущения.

В шесть она включила на кухне радио. Выпуск новостей начался голосом Робертссона. Она слушала не шевелясь. Голос Робертссона на фоне щелчков фотовспышек и шарканья стульев.

Как и раньше, высказался он четко и ясно. Человек, арестованный накануне, сознался, что в одиночку совершил все убийства в Хешёваллене. В одиннадцать утра он через своего защитника передал просьбу поговорить с полицейской, которая первой допрашивала его. Кроме того, он хотел, чтобы разговор состоялся в присутствии прокурора. Затем он сразу же признал фактические обстоятельства, обусловившие его арест. В качестве мотива назвал месть. Предстоял еще один допрос, только тогда можно будет с полной ясностью восстановить картину преступления.

В заключение Робертссон сообщил то, чего все ждали:

— Имя арестованного — Ларс Эрик Вальфридссон. Одинокий, состоит в штате предприятия, выполняющего взрывные и земляные работы, ранее неоднократно судим за нанесение побоев.

Щелканье вспышек. Робертссон начал отвечать на неразборчивые вопросы, какими наперебой засыпали его журналисты. Радиорепортерша убавила громкость его голоса, заговорила сама, вернулась к случившемуся в Хешёваллене. Биргитта Руслин не стала выключать приемник, отошла к телевизору посмотреть новости по телетексту. Ничего, только то, что сказал Робертссон. Она выключила радио и телевизор, села на диван. Тон Робертссона убедил ее, что он не сомневается: преступник действительно схвачен. За свою жизнь она слышала выступления многих обвинителей и потому могла позволить себе оценить весомость его позиций. Робертссон верил в свою правоту. А порядочный прокурор всегда строит свою речь на фактах, а не на домыслах и догадках.

Вообще-то делать выводы пока рано. Тем не менее она их сделала. Арестованный и посаженный за решетку человек явно не китаец. И ее находки мало-помалу утрачивают смысл. Она вернулась в кабинет, сложила дневники на место в пластиковый пакет. Нет никаких причин копаться дальше в столетней давности дневниках, в расистских и человеконенавистнических заметках этого несимпатичного Я.А.

Вечером она поужинала за компанию со Стаффаном. Новостей из Хельсингланда коснулись в разговоре вскользь. В вечерних газетах, которые Стаффан прихватил домой из поезда, информация 5ыла все та же. На фото с пресс-конференции она заметила Ларса Эмануэльссона, тянущего руку, чтобы задать вопрос. При мысли об этом типе ее передернуло. Стаффану она сказала, что завтра съездит к Карин Виман, вероятно с ночевкой. Стаффан знал и Карин, и ее покойного мужа.

— Поезжай, — кивнул он. — Тебе это пойдет на пользу. К врачу когда назначено?

— Через несколько дней. Он наверняка скажет, что я здорова.

На другой день, когда Стаффан ушел на работу, а она собирала сумку, зазвонил телефон. Ларс Эмануэльссон. Биргитта мгновенно насторожилась:

— Что вам нужно? Откуда вы взяли мой телефон? Он засекречен.

Ларс Эмануэльссон хихикнул:

— Журналисту, который не знает, как добыть телефон, пусть даже самый засекреченный, надо сменить профессию.

— Что вам нужно?

— Комментарий. В Худиксвалле происходят грандиозные события. Прокурор не слишком уверен в себе, однако смотрит нам прямо в глаза. Что скажете по этому поводу?

— Ничего.

Дружелюбность Ларса Эмануэльссона, напускная ли, нет ли, вмиг исчезла. Тон стал резче, нетерпеливее:

— Давайте не будем заводить старую шарманку. Ответьте на мои вопросы. Иначе я начну писать о вас.

— Я не располагаю никакой информацией о том, что огласил прокурор. Для меня это такая же неожиданность, как и для остальных шведов.

— Неожиданность?

— Называйте как угодно. Неожиданность, облегчение, равнодушие, как угодно.

— Несколько простых вопросов.

— Я кладу трубку.

— Тогда я напишу, что хельсингборгский судья, недавно в спешке покинувший Худиксвалль, отказывается отвечать на вопросы. Ваш дом когда-нибудь осаждали журналисты? Это очень легко устроить. Раньше, ловко распространяя слухи, в этой стране можно было в два счета собрать толпу линчевателей. Орда ретивых журналистов очень на них похожа.

— Что вам нужно?

— Получить ответы. Зачем вы приезжали в Худиксвалль?

— Я в родстве с несколькими убитыми. С кем именно — не скажу.

Она слышала, как он пыхтит в трубку, оценивая или записывая ее ответ.

— Что ж, это верно. Почему уехали?

— Пора было вернуться домой.

— Что находилось в пластиковом пакете, который вы вынесли из полицейского управления?

Биргитта немного подумала, потом сказала:

— Дневники, принадлежавшие моему родственнику.

— Это правда?

— Правда. Если приедете в Хельсингборг, я покажу вам через порог одну из тетрадей. Добро пожаловать.

— Верю. Поймите, я просто делаю свою работу.

— У вас всё?

— Да, всё.

Биргитта Руслин грохнула трубку на рычаг. Ее бросило в пот. Хотя отвечала она правдиво и полно. Писать Ларсу Эмануэльссону не о чем. Впрочем, его упорство по-прежнему ей импонировало, он действительно весьма дельный репортер.

Проще было бы, конечно, сесть на паром до Хельсингёра, но она проехала до Мальмё и прокатилась по длинному мосту, по которому раньше ездила только на автобусе. Карин Виман жила в Гентофте, к северу от Копенгагена. Дважды Биргитта Руслин заехала не туда, но в конце концов выбралась к нужной развязке, а затем направилась вдоль побережья на север. День выдался ветреный, холодный, правда ясный. В одиннадцать она подъехала к красивому дому, где жила Карин — с тех пор как вышла замуж, здесь же скончался ее муж. Белый двухэтажный дом, окруженный большим одичавшим садом. Биргитта помнила, что с верхнего этажа за крышами домов видно море.

Карин Виман вышла ей навстречу. Биргитта заметила, что она похудела. И побледнела. Уж не захворала ли? Они обнялись, вошли в дом, отнесли сумку в ту комнату, где Биргитта заночует, прогулялись по дому. Мало что изменилось с тех пор, как Биргитта была здесь последний раз. Карин оставила все как при жизни мужа. А как бы поступила я? Она не знала. Но они с Карин совершенно разные. Их крепкая дружба возникла именно поэтому. Они создали буфера, отражавшие взаимные тычки и уколы.

Карин приготовила обед. Они устроились на застекленной веранде, среди растений и ароматов. Почти сразу же, после первых неуверенных фраз, обе заговорили об университетской юности. Карин, родители которой держали в Сконе конный завод, приехала в Лунд в 1966-м, Биргитта — годом позже. Встретились они в университетском клубе на вечере поэзии и быстро подружились, несмотря на всю свою непохожесть. Карин, выросшая в благополучном окружении, была уверена в себе. А вот Биргитта, напротив, робела и стеснялась.

Обе примкнули к движению в поддержку Фронта национального освобождения Вьетнама, сидели тихонько и слушали молодых парней, которые полагали себя большими знатоками и подолгу обстоятельно распинались о необходимости бунта. Одновременно обеих захлестывало фантастическое ощущение, что можно создать другую реальность, что они сами в этом участвуют, сами строят будущее. Школой политической оргработы стало не только движение ФНО. Существовало множество других группировок, выражавших солидарность с освободительными силами в бедных колониальных странах. То же действовало и на родине. Здесь закипал бунт против всего старого и косного. Словом, время было замечательное.

Потом обе некоторое время входили в радикальную левацкую группировку под названием «Бунтари». Несколько лихорадочных месяцев вели этакую сектантскую жизнь, основанную на жесточайшей самокритике и догматической вере в маоцзэдуновскую трактовку теории революции. Они отгородились от всех прочих левых, смотрели на них пренебрежительно. Разбили свои пластинки с классической музыкой, вычистили книжные полки и жили, подражая красной охране, мобилизованной в Китае Мао Цзэдуном.

Карин спросила, помнит ли она замечательную поездку на курорт в Тюлёсанд. Биргитта помнила. На собрании «бунтарской» ячейки товарищ Мосес Хольм — впоследствии он стал врачом, но лишился лицензии, поскольку употреблял наркотики и халатно относился к их назначению, — предложил «внедриться в змеиное гнездо буржуев, которые летом купаются и загорают в Тюлёсанде». После долгих дебатов предложение было принято и намечена стратегия. В следующее воскресенье, в первых числах июля, девятнадцать товарищей в наемном автобусе отправились в Хальмстад и Тюлёсанд. С портретом Мао в авангарде, с красными флагами они промаршировали на пляж мимо множества удивленных людей. Скандировали лозунги, размахивали красными книжечками, а потом устроили заплыв, тоже с портретом Мао. Собравшись затем на берегу, спели «Алеет восток», произнесли краткую речь с осуждением фашистской Швеции и призвали загорающих работяг вооружаться и готовиться к революции, которая уже не за горами. После этого поехали домой и в ближайшие дни подробно обсудили «атаку» на пляже в Тюлёсанде.

— Что ты помнишь? — спросила Карин.

— Мосеса, утверждавшего, что наша акция в Тюлёсанде войдет в историю грядущей революции.

— А я помню, до чего холодно было в воде.

— Но совершенно не помню, о чем тогда думала!

— Мы не думали. То-то и оно. От нас требовалось подчинение чужим мыслям. Мы не понимали, что намеревались освобождать человечество как роботы. — Карин покачала головой и рассмеялась. — Вели себя как маленькие дети. На полном серьезе. Утверждали, что марксизм — наука, такая же настоящая, как у Коперника, Ньютона или Эйнштейна. А по правде были верующими. Маленькая красная книжечка с цитатами Мао служила катехизисом. Мы не понимали, что размахиваем не Библией, а сборником цитат великого революционера.

— Помню, я сомневалась, — сказала Биргитта. — В глубине души. Так же как во время поездки в Восточную Германию. Думала, что все это нелепо, не может функционировать долго. Но ничего не говорила. Всегда боялась, как бы кто не заметил мои сомнения. Поэтому выкрикивала лозунги громче всех.

— Мы не видели того, что видели. Жили в беспримерном самообмане, хотя имели добрые намерения. Как мы могли верить, что загорающие шведские работяги с готовностью вооружатся и разрушат существующую систему, чтобы построить нечто новое и неведомое?

Карин закурила. Биргитта подумала, что она курила всегда, то и дело нервно шарила руками в поисках пачки сигарет и спичек.

— Мосес умер, — сказала Карин. — Дорожная авария. Он был под кайфом. Помнишь Ларса Вестера? Он еще твердил, что подлинные революционеры никогда не брали в рот спиртного. Но позднее вместе с остальными мертвецки пьяный очутился в участке. А Малышку Андерссон помнишь? Она растеряла все иллюзии, уехала в Индию и стала нищенствующей монахиней. Что с ней теперь?

— Не знаю. Может, тоже умерла?

— А мы живы.

— Да, мы живы.

Говорили они до самого вечера. Потом пошли прогуляться по небольшому поселку. Биргитта сообразила, что и она и Карин одинаково испытывали потребность вспомнить давние годы, чтобы лучше понять свое настоящее.

— Все-таки там были не только наивность и сумасшествие, — сказала Биргитта. — Мысль о мире, где солидарность что-то значит, для меня жива и сейчас. Я стараюсь думать, что мы все-таки сопротивлялись, ставили под сомнение условности и традиции, которые иначе могли увести мир еще больше вправо.

— Я перестала голосовать, — сказала Карин. — Не нравится мне, что так вышло. Но я не нахожу партийно-политической правды, под которой могла бы подписаться. Однако стараюсь поддерживать движения, вызывающие у меня доверие. Несмотря ни на что, они существуют по-прежнему, столь же сильные и необузданные. Сколько людей, по-твоему, интересуется сейчас феодализмом в маленькой стране вроде Непала? Вот я интересуюсь. Мое имя в подписных листах, я жертвую деньги.

— Я толком не знаю, где это, — вздохнула Биргитта. — Признаю, стала ленива. Но порой тоскую по тем добрым намерениям, которые, несмотря ни на что, существовали. Мы были не просто неукротимыми студентами, которые воображали, будто находятся в самом центре мироздания, где все возможно. Солидарность была настоящая.

Карин рассмеялась:

— Помнишь Ханну Стойкович? Чокнутую официантку из лундского «Гранда», которая считала, что мы слишком мягкотелые. Она проповедовала тактику «маленьких убийств», так она это называла. Надо, мол, стрелять банкиров, предпринимателей, реакционеров-преподавателей. Выйти на охоту, как хищники. Никто ее не слушал. Слишком уж это грубо. Мы предпочитали стрелять в самих себя и сыпать соль на раны. Она как-то раз огрела председателя муниципалитета ведерком для льда. И получила пинка. Ее тоже нет в живых.

— Я не знала.

— Она якобы сказала мужу, что поезд идет не вовремя. Он не понял, что она имела в виду. А потом ее нашли на железнодорожных путях за Арлёвом. Она завернулась в одеяло, чтобы медики со «скорой» не перепачкались.

— Зачем она так поступила?

— Кто бы знал. Она только записку оставила на кухонном столе: «Я на поезд».

— Однако ты стала профессором. А я — судьей.

— Карл Андерс. Помнишь его? Он еще жутко боялся облысеть. Почти всегда молчал. Но на собрания неизменно являлся первым. Он стал священником.

— Не может быть!

— В свободной церкви. В Шведском миссионерском союзе. До сих пор там. Летом ездит по стране и проповедует в палатках.

— Шаг-то, пожалуй, невелик.

Карин посерьезнела:

— Нет, по-моему, шаг все же большой. Мы не должны забывать всех тех, кто продолжал бороться за другой мир. Посреди хаоса, где мельтешили вперемешку десятки политических теорий, все же гнездилась вера, что в итоге разум победит. Разве с тобой было не так? Во всяком случае, помнится, мы тогда часто говорили об этом. Что просвещение в итоге не может не победить.

— Верно. Хотя то, что когда-то казалось простым, постоянно усложнялось.

— Разве это не должно было пришпорить нас еще сильнее?

— Конечно. Может, еще не поздно. Но я завидую всем тем, кто не отступился от своих идеалов. Или от своих осознанных представлений. О том, как выглядит мир. И почему. Завидую тем, кто до сих пор сопротивляется. Ведь есть же такие.

Ужин они готовили вместе. Карин рассказала, что через неделю едет в Китай на большую конференцию по раннему периоду династии Цинь, первый император которой заложил основы единого китайского государства.

— Каково было оказаться в стране, о которой мечтала в юности?

— Впервые я поехала туда в двадцать девять лет. Мао уже не было, все менялось. Я испытала огромное и резкое разочарование. Пекин — город холодный, сырой. Тысячи велосипедов стрекотали как кузнечики. Позднее я поняла, что они все-таки осуществили в стране неслыханный переворот. Люди одеты-обуты. В городе я не видела голодных, не видела нищих попрошаек. Помню, мне было стыдно. Ведь я, прилетевшая из здешнего богатства, не имела права смотреть на тамошнее развитие с презрением или свысока. Мне опять стала по душе мысль о китайской пробе сил. Именно тогда я и решила заняться китаистикой. До того планировала будущее иначе.

— И как же?

— Ты не поверишь.

— Выкладывай!

— Я хотела стать профессиональным военным.

— Почему?

— Ты стала судьей. Почему у людей возникают те или иные замыслы?

После ужина они вернулись в зимний сад. Снаружи фонари освещали белый снег. Карин дала Биргитте кофту, потому что стало холодать. За ужином они пили вино. Биргитта чувствовала себя слегка под хмельком.

— Едем со мной в Китай, — предложила Карин. — Билет на самолет стоит не слишком дорого. У меня наверняка будет в гостинице просторный номер. На двоих места хватит. Как раньше. В летних лагерях, бывало, жили в одной маленькой палатке — ты, я и еще три девчонки. Ночевали чуть не на голове друг у друга.

— Не могу, — отозвалась Биргитта. — Я выздоровела, пора на работу.

— Едем. Работа может подождать.

— Я бы не прочь. Но ты ведь, наверно, опять туда поедешь?

— Разумеется. Только в наши годы не стоит ждать без нужды.

— Мы долго проживем. Состаримся.

Карин Виман не ответила. Биргитта поняла, что опять высказалась невпопад. Муж Карин умер в сорок один год. С тех пор она вдовеет.

Карин прочла ее мысли. Протянула руку, коснулась колена Биргитты:

— Ничего.

Они говорили допоздна. Лишь около полуночи разошлись по своим комнатам. Биргитта легла на кровать, держа в руке телефон. Стаффан вернется в двенадцать и обещал позвонить.

Она уже задремала, когда телефон в руке завибрировал.

— Я тебя разбудил?

— Почти.

— Все хорошо?

— Двенадцать с лишним часов сплошных разговоров.

— Завтра вернешься?

— Высплюсь. И поеду домой.

— Полагаю, ты слыхала, что произошло? Он рассказал, как все было.

— Кто?

— Человек из Худиксвалля.

Она рывком села в постели.

— Я ничего не знаю. Рассказывай!

— Ларс Эрик Вальфридссон. Арестованный. Как раз сейчас полиция ищет оружие. Видимо, он рассказал, где оно зарыто. Самодельный самурайский меч, как сообщили в новостях.

— Неужели правда?

— Зачем бы я стал говорить неправду?

— Конечно не стал бы. А он сказал, почему это сделал?

— Из мести. Больше на сей счет ничего не сообщили.

Закончив разговор, она так и осталась сидеть. Днем с Карин Виман она вообще не думала о Хешёваллене. Теперь все эти события вновь заполонили сознание.

Может быть, красная ленточка получит объяснение, какого никто не ожидал.

Возможно, Ларс Эрик Вальфридссон тоже побывал в китайском ресторане?

Она легла под одеяло, погасила лампу. На следующий день она поедет домой. Дневники отошлет назад, Виви Сундберг, и выйдет на работу.

Вряд ли она отправится с Карин в Китай. Как бы ей ни хотелось.

22

Наутро, когда Биргитта Руслин встала, Карин Виман уже уехала в Копенгаген читать лекцию. На кухонном столе лежала записка:

Биргитта спрятала записку в сумочку, выпила чашку кофе и собралась уходить. А когда хотела захлопнуть дверь, увидела на столике в передней билеты на самолет.

Карин полетит в Пекин через Хельсинки, самолетом компании «Финнэйр».

На миг снова возник соблазн принять приглашение. Но нельзя, даже если хочется. Начальство вряд ли с пониманием отнесется к заявлению об отпуске после отсутствия по болезни, когда суд был перегружен нерассмотренными делами.

Возвращалась она паромом, через Хельсингёр. Над проливом дул ветер. По пути остановилась у табачного магазинчика, где газетные анонсы кричали о признании Ларса Эрика Вальфридссона. Купив газеты, Биргитта поехала домой. В прихожей встретила тихую и молчаливую польку-прислугу. Напрочь забыла, что как раз сегодня та придет делать уборку. Они обменялись несколькими фразами по-английски, и Биргитта заплатила ей за работу. Оставшись одна в доме, села и начала читать газеты. Как и раньше, ее ошеломило, сколько полос вечерние газеты умудряются отвести более чем скудному материалу. Пресса жевала и пережевывала то, что Стаффан сообщил накануне в коротком разговоре по телефону.

Единственное дополнение — фотография человека, который, по его словам, совершил это преступление. На снимке — по-видимому, увеличенном фото из паспорта или с водительских прав — был изображен мужчина с безвольным лицом, тонкими губами, высоким лбом и жидкими волосами. Трудно поверить, что именно он совершил в Хешёваллене варварское злодеяние. Пастор из свободной церкви, подумала Биргитта. Едва ли человек с преисподней в голове и руках. Однако она понимала, что думает вопреки голосу рассудка. В суде ей довелось видеть множество преступников, и ни у одного внешность не сочеталась с преступлением.

Только отшвырнув газеты и включив телетекст, она заинтересовалась по-настоящему. Там доминировало сообщение, что полиция нашла предполагаемое орудие убийства. Откопали его именно в том месте, какое указал Ларс Эрик Вальфридссон. Оружие самодельное, плохая копия японского самурайского меча. Однако же с остро заточенным лезвием. В настоящее время проводится криминалистическая экспертиза — на предмет отпечатков пальцев, а в первую очередь следов крови.

Спустя полчаса она включила радионовости. Опять Робертссон, опять его спокойный голос. О находке он говорил с явным облегчением.

Как только он закончил, градом посыпались вопросы. Однако Робертссон от комментариев отказался. Когда появится новая информация, он сообщит прессе.

Биргитта Руслин выключила радио, сняла с полки энциклопедию. Нашла изображение самурайского меча. И прочитала, что его можно наточить до остроты бритвы.

При мысли об этом ее пробрала дрожь. Значит, вот так этот злодей однажды ночью ходил в Хешёваллене от одного дома к другому и убил девятнадцать человек. Может, красная ленточка, найденная в снегу, была привязана к рукояти меча?

Эта мысль упорно не шла из головы. В сумке у нее лежала рекламная карточка китайского ресторана. Она позвонила туда, тотчас узнала голос официантки, с которой тогда разговаривала, и объяснила, кто она такая. Официантка сообразила лишь через секунду-другую.

— Вы видели газеты? Фотографию мужчины, убившего столько народу?

— Да. Ужасный человек.

— Не помните, он когда-нибудь бывал у вас?

— Нет, никогда.

— Вы уверены?

— При мне он не бывал здесь никогда. Но в другие дни подают моя сестра или кузен. Они живут в Сёдерхамне. Мы меняемся. Бизнес-то семейный.

— Окажите мне услугу, — сказала Биргитта Руслин, — попросите их взглянуть на фото в газете. Если они его узнают, перезвоните мне.

Девушка записала телефон.

— Как вас зовут? — спросила Биргитта Руслин.

— Ли.

— Мое имя — Биргитта. Спасибо за помощь.

— Вы здесь, в городе?

— Нет, я дома, в Хельсингборге.

— В Хельсингборге? У нас там есть ресторан. Тоже семейный. Называется «Шанхай». Такой же хороший.

— Непременно схожу туда. Только помогите мне.

Она сидела у телефона, ждала. Раздался звонок, но звонил сын, которому хотелось поговорить. Биргитта попросила его позвонить попозже. Ли перезвонила через полчаса.

— Возможно, — сказала она.

— Возможно?

— Кузен вроде бы однажды видел его в ресторане.

— Когда?

— В прошлом году.

— Но он не уверен?

— Нет.

— Можете назвать его имя?

Биргитта Руслин записала имя и телефон сёдерхамнского ресторана и закончила разговор. Чуть помедлив, набрала номер полицейского управления в Худиксвалле, попросила соединить ее с Виви Сундберг. Наверно, придется оставить сообщение. Но, к ее удивлению, Виви подошла к телефону.

— Дневники, — сказала она. — Они вам все еще интересны?

— Читать трудно. Но время у меня есть. Кстати, позвольте поздравить вас с успехом. Если я правильно поняла, у вас есть и признание, и вероятное орудие убийства.

— Вы ведь звоните не по этой причине?

— Конечно нет. Хочу еще раз вернуться к моему китайскому ресторану.

Она рассказала о кузене-китайце из Седерхамна и о том, что Ларс Эрик Вальфридссон, возможно, бывал в худиксвалльском ресторане.

— Это может объяснить находку красной ленточки, — закончила Биргитта. — Ниточка ложится в общую картину.

Виви Сундберг выказала весьма умеренный интерес:

— Как раз сейчас ленточка интересует нас меньше всего. Думаю, вы понимаете.

— Тем не менее. Запишите имя и телефон официанта, который, возможно, видел этого человека.

Виви Сундберг записала.

— Спасибо за звонок.

Положив трубку, Биргитта позвонила своему шефу Хансу Маттссону. Ответа пришлось подождать. Она сообщила ему, что через день-другой, после визита к врачу, рассчитывает выйти на работу.

— Мы захлебываемся, — вздохнул Маттссон. — Вернее, задыхаемся. Шведские суды душат всяческими сокращениями. Никогда не думал, что мне доведется пережить такое.

— Что именно?

— Что мы назначим цену правовому государству. Не думал я, что демократию можно оценить деньгами. Без функционирующего правового государства демократия не существует. Мы уступаем, становимся на колени. Опоры в этом обществе трещат, скручиваются, прогибаются. Я вправду встревожен.

— Едва ли я способна тут чем-то помочь. Но обещаю снова заняться своими делами.

— Жду не дождусь.

В тот вечер Биргитта поужинала одна, Стаффан между двумя сменами ночевал в Халльсберге. Она продолжила листать дневники. Единственным, что привлекло ее внимание и что она прочитала, были заметки, завершавшие последний дневник. Июнь 1892 года. Я.А. состарился. Жил он в маленьком домишке в Сан-Диего и страдал от болей в ногах и спине. После долгих пререканий о цене покупал у старого индейца мази и травы, которые, как он считал, только и помогали. Писал он об огромном одиночестве, о смерти жены и о детях, разъехавшихся в дальнюю даль, один сын забрался аж в канадскую глушь. О железной дороге ни слова. Однако, когда писал о людях, он оставался верен себе. Негров и китайцев по-прежнему терпеть не мог. Опасался, как бы в пустующий дом по соседству не въехали черные или желтые.

Дневник обрывался посредине записи. 19 июня 1892 года. Он отмечает, что ночью прошел дождь. Спина болит сильнее обычного. Ночью ему привиделся сон.

И всё. Ни Биргитта Руслин, ни кто другой из потомков так и не узнали, что это был за сон.

Ей вспомнилось, что сказала накануне Карин Виман. О дороге, что вилась в ее голове туда, где однажды вдруг оборвется. Так было и в тот июньский день 1892 года, когда все презрительные комментарии Я.А. о людях с другим цветом кожи внезапно пришли к концу.

Она полистала дневник к началу. Никаких свидетельств о том, что он предугадывал свою смерть, ни слова, предвещающего то, что случится. Жизнь, подумала Биргитта. Моя смерть могла бы выглядеть так же, мой дневник, если б я его вела, тоже остался бы незавершен. Собственно, кто успевает закончить свою историю, поставить точку, прежде чем ляжет и умрет?

Сложив дневники в пластиковый пакет, Биргитта решила завтра отослать их в Худиксвалль. За происходящими там событиями она будет следить как все.

Она сняла с книжной полки именной справочник шведских председателей суда. В Худиксвалле председательствовал Таге Порсен. Для него это будет главный процесс в жизни, подумала она. Надеюсь, он из тех судей, что уважают публичность. Биргитта знала: среди ее коллег немало таких, кто гнушается и боится встречи с журналистами и телекамерами.

По крайней мере, так обстояло с ее поколением и с теми, кто старше. Как относились к публичности судьи помоложе, она не знала.

Термометр за кухонным окном свидетельствовал о похолодании. Она села у телевизора посмотреть вечерние новости. Потом можно и на боковую. День, проведенный у Карин Виман, был насыщен содержанием, но все же утомил ее.

Новости уже начались. Биргитта сразу поняла: что-то произошло, и это что-то связано с Хешёвалленом. Репортер интервьюировал криминалиста, многословного, но очень серьезного. Она попыталась разобраться, в чем дело.

После криминалиста замелькали кадры из Ливана. Биргитта чертыхнулась, переключилась на телетекст и тотчас узнала, что случилось.

Ларс Эрик Вальфридссон покончил с собой. Хотя его контролировали каждые пятнадцать минут, он успел-таки порвать рубаху на ленточки, соорудить из них веревку и повеситься. Нашли его почти сразу же, однако все попытки реанимации оказались безрезультатны.

Биргитта Руслин выключила телевизор. Мысли обгоняли одна другую. Он не мог жить под бременем такой вины? Или страдал душевной болезнью?

Что-то здесь не так, думала она. Нет, не мог он совершить эти убийства. Зачем он кончает с собой, зачем делает признание и зачем указывает полиции, где зарыт самурайский меч? У меня нет ответов. Но в глубине души все время гнездилось подозрение, что здесь что-то не так.

Она села в кресло, не зажигая лампы. Комната тонула в полумраке. Мимо дома, смеясь, прошел кто-то. В этом кресле ей особенно хорошо думалось. Здесь она сидела, когда чувствовала, что надо хорошенько взвесить приговор, который предстоит написать, или что-нибудь другое, связанное с судебным процессом. И здесь же размышляла о своей будничной жизни и о семье.

Мысленно она вернулась к исходному пункту. К первым соображениям, возникшим, когда она обнаружила отдаленную родственную связь между собой и людьми, убитыми той январской ночью. Масштаб слишком велик, думала она. Пожалуй, одному человеку, пусть даже целеустремленному, такое не под силу. Но мужчина, живущий в Хельсингланде и имеющий лишь несколько судимостей за побои, сознается в том, чего не совершал. Затем выдает полиции самодельное оружие и вешается в камере. Конечно, есть вероятность, что я ошибаюсь. И все-таки что-то здесь не так. Слишком уж быстро его схватили. И что за месть он выдвинул в качестве мотива?

Уже за полночь она встала с кресла. Может, позвонить Стаффану? Нет, он наверняка спит. Биргитта легла, погасила свет. Мысленно она вновь бродила по деревне. И постоянно возвращалась к найденной в снегу красной ленточке, к кадрам с китайцем на пленке с самодельной камеры наблюдения в гостинице. Полиции известно кое-что, чего я не знаю, — почему Ларс Эрик Вальфридссон был схвачен и каков вероятный мотив. Но они допускают обычную ошибку. Зацикливаются на одной-единственной версии.

Заснуть не удавалось. Когда стало невмоготу ворочаться, Биргитта встала, накинула халат и опять спустилась вниз. За письменным столом записала сводку событий, какие связывала с Хешёвалленом. Почти три часа потратила, чтобы подробно перебрать все, что узнала, обнаружила и пережила сама. И все это время в ней нарастало ощущение, будто она что-то упустила, проглядела существующую здесь связь. Перо было словно корчевалка на вырубке, будь начеку — вдруг рядом затаился детеныш косули. Когда она наконец выпрямила спину и, потягиваясь, вскинула руки над головой, было уже четыре утра. Захватив записи, она снова устроилась в кресле, включила лампу и стала перечитывать написанное. Все время стараясь заглянуть между собственными словами, вернее, за них, нет ли там камней, которые она не перевернула, неувязок, которых не увидела. Но там не нашлось ничего, что бросилось бы в глаза, никаких новых, ранее не замеченных взаимосвязей. Она не полицейский, привыкший искать пробелы в свидетельских показаниях и допросах подозреваемых. Однако же она хорошо умела выявлять противоречия, ставить логические капканы и много раз в ходе слушаний вмешивалась, задавая обвиняемым вопросы, какие прокурор, по ее мнению, упустил.

Только вот здесь ничто не заставляло ее насторожиться и замереть. Пожалуй, ей лишь стало еще яснее, что это преступление не могло быть делом рук безумца. Слишком оно хорошо организовано, слишком хладнокровно, чтобы его мог совершить не совершенно спокойный и холодный злодей. Возможно, пометила она на полях, стоит задаться вопросом, не побывал ли преступник в деревне заранее. Ночь была темная, вероятно, у него имелся яркий фонарь. Но многие двери стояли на замке. Значит, он определенно располагал точными сведениями о том, кто где живет, и предположительно запасся ключами. И мотив у него наверняка был настолько весомый, что он действовал абсолютно без колебаний.

Около пяти утра глаза у Биргитты начали слипаться. Преступник не колебался, думала она. Он точно знал, что ему предстоит, и ни на секунду не останавливался. Сумел даже справиться с неожиданной ситуацией, обнаружив мальчика. Этот человек не случайный бродяга-преступник, он хладнокровно шел к вполне определенной цели.

Отсутствие колебаний, думала она. И желание причинить боль. Ему хотелось, чтобы умирающие успели понять, что с ними происходит. Кроме одного. Кроме мальчика.

Внезапно в мозгу молнией сверкнула мысль, которой раньше не возникало. Показал ли преступник свое лицо людям, над которыми занес меч или саблю? Они узнали его? Он хотел, чтобы его увидели?

И еще один вопрос, на который наверняка ответит Виви Сундберг: горел ли свет в комнатах, где лежали убитые? Смотрели ли они в лицо смерти, прежде чем их настиг удар?

Биргитта отложила записи, взглянула на оконный термометр: уже минус восемь. Выпила стакан воды и легла в постель. А погружаясь в сон, вдруг опять вынырнула на поверхность. Кое-что она упустила. Двое убитых были привязаны друг к другу. Откуда ей это знакомо? Она села в постели, в потемках, сон как рукой сняло. Где-то ей встречалось сходное описание.

И сразу же вспомнила. Дневники. На страницах, которые она бегло просмотрела, было кое-что очень похожее. Она опять спустилась вниз, выложила дневники на стол, принялась искать. И почти сразу наткнулась на нужное место.

1865 год. Железная дорога продвигается на восток, каждая шпала, каждый рельс — мука мученическая. Болезни косят работников, которые мрут как мухи. Но приток новой рабочей силы с запада спасает строительство, которое должно держать высокий темп, иначе весь гигантский железнодорожный проект потерпит финансовый крах. И вот однажды, точнее, 9 ноября, Я.А. слышит рассказ о китайском невольничьем судне на пути из Кантона. Это старый парусник, на котором переправляли в Калифорнию похищенных китайцев. Когда после затяжного штиля подходят к концу провиант и вода, на борту вспыхивает бунт. Чтобы подавить его, капитан обращается к методам, которым по жестокости, пожалуй, нет равных. Даже Я.А., не задумываясь пускающий в ход кулаки и кнут, чтобы подгонять работяг, возмущен услышанным.

Капитан связывает нескольких убитых китайцев-бунтовщиков с еще живыми и бросает их на палубе — одни медленно умирают от голода, другие гниют. Я.А. отмечает в дневнике: «неслыханный поступок».

Сопоставимо ли это? Может, и тут одному пришлось лежать с мертвым телом другого, накрепко привязанным к его собственному? Целый час, а может, меньше или больше? Прежде чем его или ее сразил решающий удар?

Это я упустила, думала Биргитта. Вопрос в том, упустила ли это и худиксвалльская полиция. По крайней мере, я сомневаюсь, что они внимательно прочитали дневники перед тем, как одолжили их мне.

На ум приходит еще одна возможная мысль, хоть она и кажется в принципе нелепой. Знал ли преступник о событиях, описанных в дневнике Я.А.? Существует ли здесь странная связь через время и пространство?

Можно задать и вопрос, почему Виви Сундберг отдала ей дневники. Надеялась, что Биргитта прочитает их и, если найдет что-нибудь важное, сообщит? Может быть, и так, ведь дел у полиции невпроворот.

Вероятно, Виви Сундберг хитрее, чем мне казалось, подумала Биргитта. Не исключено, что она хочет использовать упрямую судью, вмешавшуюся в расследование.

Может, Виви Сундберг даже относится к моему упорству с уважением? Женщина, которой, по всей видимости, приходится нелегко с раздражающими коллегами-мужчинами?

В конце концов она решила вернуться в постель. То, что она обнаружила, пожалуй, должно заинтересовать Виви Сундберг. Особенно теперь, когда подозреваемый покончил с собой.

Она проспала до десяти, встала и, заглянув в Стаффаново расписание, увидела, что в Хельсингборг он вернется около трех. А когда села, собираясь позвонить Виви Сундберг, раздался звонок в дверь. Она открыла. На крыльце стоял невысокий китаец. С завернутой в пластик коробкой еды.

— Я ничего не заказывала, — удивленно сказала Биргитта Руслин.

— Это от Ли из Худиксвалля, — улыбнулся китаец. — Бесплатно. Она просит вас позвонить. У нас семейный бизнес.

— Ресторан «Шанхай»?

Он опять улыбнулся:

— Ресторан «Шанхай». Очень вкусная еда.

Он оставил коробку и с поклоном исчез за калиткой. Биргитта распаковала еду, вдохнула аппетитные запахи и поставила все в холодильник. Потом набрала номер Ли. На сей раз к телефону подошел сердитый мужчина. Биргитта решила, что это пресловутый вспыльчивый отец, который держался на кухне. Он позвал Ли, передал ей трубку.

— Спасибо за еду, — сказала Биргитта Руслин. — Это был сюрприз.

— Вы попробовали?

— Нет еще. Подожду мужа.

— Он тоже любит китайскую кухню?

— Очень. Вы просили позвонить.

— Я думала о фонаре, — сказала Ли. — О пропавшей красной ленточке. И кое-что узнала. От мамы.

— По-моему, с ней я не встречалась?

— Обычно она дома. Иногда только заходит сюда прибрать. Но всегда записывает, когда бывает здесь. Одиннадцатого января она делала уборку. Утром, перед открытием.

Биргитта Руслин затаила дыхание.

— Она сказала, что как раз в тот день стирала пыль со всех ресторанных фонарей. И совершенно уверена, что ленточки были на месте. Иначе бы она заметила.

— Она не могла ошибиться?

— Мама? Ни в коем случае.

Биргитта Руслин поняла, что это означает. В тот день, когда китаец сидел за столиком в углу, все красные ленточки были на своих местах. Ленточка, найденная в Хешёваллене, пропала именно тем вечером. Вне всякого сомнения.

— Это важно? — спросила Ли.

— Очень может быть, — ответила Биргитта Руслин. — Спасибо вам.

Она положила трубку. И сразу же новый звонок. На сей раз Ларс Эмануэльссон.

— Не вешайте трубку, — сказал он.

— Что вам нужно?

— Услышать ваше мнение о случившемся.

— Мне сказать нечего.

— Вы удивились?

— Чему?

— Что он возник в деле как подозреваемый? Ларс Эрик Вальфридссон.

— Я знаю о нем только то, что было в газетах.

— Но там написано не все.

Он заманивает ее. В ней мгновенно проснулось любопытство.

— Он избивал двух своих бывших жен, — сообщил Ларс Эмануэльссон. — Первая сумела сбежать. Затем Вальфридссон нашел себе филиппинку, заманил сюда массой ложных посулов. Ее он бил смертным боем, пока соседи не вызвали полицию и он не попал под суд. Но за ним числятся делишки и похуже.

— А именно?

— Убийство. Еще в семьдесят седьмом. В ту пору он был нестарый. Случилась драка из-за мопеда. И он ударил камнем по голове одного парня, который умер на месте. Ларса Эрика послали на судебно-психиатрическую экспертизу, и врач отметил, что он может снова совершить насилие. По всей вероятности, он принадлежит к той немногочисленной группе людей, которых должно считать опасными для окружающих. Поэтому полиция и прокурор решили, что взяли того, кого надо.

— Но вы полагаете, что это не так?

— Я немного потолковал с теми, кто его знал. Он мечтал прославиться. Говорят, внушал всем, будто он шпион и тайный сын короля. Признание могло сделать его знаменитым. Не понимаю только одного: почему он так поспешно закончил свой спектакль? Для меня история на этом месте разваливается.

— Значит, по-вашему, это был не он.

— Время покажет. Но вы понимаете ход моих мыслей. И мне интересны ваши собственные выводы. Они совпадают с моими?

— Я вникала в это дело не больше других. И полагаю, вам понятно, что я давно устала от ваших разговоров.

Ларс Эмануэльссон пропустил ее слова мимо ушей:

— Расскажите про дневники. Они как-то связаны с этой историей?

— Больше не звоните.

Она положила трубку. Телефон немедля зазвонил опять. Она не ответила. Пять минут тишины — и она набрала номер полицейского управления Худиксвалля. В конце концов дозвонилась до коммутатора. В трубке послышался знакомый голос телефонистки. Раздраженный и усталый. Виви Сундберг на месте нет. Биргитта Руслин оставила свой номер и указала фамилию.

— Обещать ничего не могу, — сказала девушка. — Тут нынче сущее светопреставление.

— Понимаю. Попросите Виви Сундберг перезвонить, когда найдется время.

— Это важно?

— Виви Сундберг знает, кто я. Этого достаточно в ответ на ваш вопрос.

Виви Сундберг позвонила на следующий день. В новостях преобладал скандал в худиксвалльском СИЗО. Министр юстиции подчеркнуто обещал расследовать случившееся и потребовать ответа. Тобиас Людвиг оправдывался как мог на встречах с журналистами и перед телекамерами. Но все были согласны в одном: случилось именно то, что не должно было случиться.

Голос Виви в трубке звучал устало. Биргитта решила не задавать вопросов о новой ситуации, после самоубийства. Вместо этого рассказала о красной ленточке и изложила соображения, записанные на полях составленной сводки.

Виви Сундберг слушала не перебивая. Биргитта улавливала голоса рядом с нею и не завидовала напряженной атмосфере, царившей в управлении.

Под конец Биргитта спросила, горел ли свет в тех комнатах, где нашли убитых.

— Вообще-то вы правы, — отозвалась Виви Сундберг. — Мы тоже думали об этом. Свет горел. Во всех комнатах, кроме одной.

— Где лежал убитый мальчик?

— Верно.

— У вас есть объяснение?

— Вы же понимаете, это не телефонный разговор.

— Конечно. Прошу прощения.

— Не стоит. Но я хочу попросить вас кое о чем. Запишите свои соображения касательно событий в Хешёваллене. Красной ленточкой я займусь сама. Я имею в виду все остальное. Запишите и перешлите мне.

— Преступление совершил не Ларс Эрик Вальфридссон, — сказала Биргитта.

Слова произнеслись сами собой. Она была ошарашена не меньше, чем Виви Сундберг.

— Пришлите свои соображения, — повторила Виви. — Спасибо за звонок.

— А дневники?

— Лучше всего переправить их нам прямо сейчас.

Закончив разговор, Биргитта испытала облегчение. Все ж таки ее усилия имели смысл. Теперь можно отодвинуть от себя это дело. В лучшем случае полиция когда-нибудь выследит убийцу, одного ли, нескольких ли. Она не удивится, если окажется, что здесь был замешан китаец.

На другой день Биргитта пошла к врачу. Погода была по-зимнему холодная, с Эресунна налетал шквалистый ветер. Она сгорала от нетерпения выйти на работу.

После нескольких минут ожидания в приемной настал ее черед. Врач спросил, как она себя чувствует, и она ответила, что, судя по всему, выздоровела. Сдала медсестре кровь на анализ и опять стала ждать.

Когда ее снова пригласили в кабинет, врач измерил ей давление и перешел прямо к делу:

— Чувствуете вы себя хорошо. Однако давление по-прежнему высоковато. Стало быть, будем выяснять, в чем причина. Для начала продлю освобождение от работы еще на две недели. И направлю вас на консультацию к специалисту.

Только снова очутившись на улице, на холодном ветру, Биргитта вполне осознала, что произошло. Ее встревожило, что заболевание может оказаться серьезным, хотя врач и уверял в обратном.

На площади она постояла спиной к ветру. Впервые за много лет чувствуя себя беспомощной. И не шевелилась, пока в кармане пальто не зазвонил телефон. Карин Виман хотела поблагодарить за приятный день.

— Что делаешь? — спросила она.

— Стою на площади, — ответила Биргитта. — И в данный момент понятия не имею, как быть с моей жизнью.

Потом она рассказала о визите к врачу. Разговор вышел какой-то замороженный. Она обещала позвонить еще раз до отъезда Карин в Китай.

Когда Биргитта открывала свою калитку, начался снегопад. Ветер усилился. И налетал по-прежнему шквалами.

23

В тот же день она наведалась в окружной суд, поговорила с Хансом Маттссоном. Заметила, что он приуныл и огорчился, услышав, что на работу ее не выписали.

Он задумчиво посмотрел на нее поверх очков:

— Не нравится мне это. Тревожусь я за тебя.

— Если верить врачу, тревожиться не о чем. Надо привести в порядок анализ крови и снизить давление. Послали к специалисту. Но я не чувствую себя больной, так, устала слегка.

— Как и все мы, — кивнул Ханс Маттссон. — Я уже почти три десятка лет хожу усталый. Самое большое наслаждение для меня сейчас — когда утром можно поспать подольше.

— Меня не будет две недели. Остается только надеяться, что за это время все придет в норму.

— Разумеется, ты должна сидеть на бюллетене сколько нужно. Я потолкую с руководством, выясню, можно ли ждать помощи. Ведь отсутствуешь не ты одна. Класа Ханссона временно направили в ЕС, в Брюссель, он там прорабатывает какой-то вопрос. Но вряд ли вообще вернется. Я все время подозревал, что его привлекают другие вещи, неинтересно ему председательствовать в суде.

— А тут еще и я на твою голову. Жаль.

— Ты тут ни при чем. Виновато твое давление. Отдохни. Выращивай розы и возвращайся здоровой.

Она удивленно воззрилась на него:

— Я розы не выращиваю. Растения уж точно не моя стихия.

— Так говорила моя бабушка. Когда нельзя слишком много работать, нужно сосредоточиться на выращивании воображаемых роз. По-моему, красиво. Бабушка родилась в тысяча восемьсот семьдесят девятом. В тот год Стриндберг опубликовал «Красную комнату». Оригинальная идея. Единственное, чем она занималась в жизни кроме рождения детей, была штопка чулок.

— Тогда согласна, — сказала Биргитта Руслин. — Пойду домой выращивать розы.

На следующий день она отправила в Худиксвалль дневники и свои заметки. А сдав бандероль и получив квитанцию, почувствовала себя так, словно покончила с событиями в Хешёваллене. Где-то на дальней периферии большого и жуткого происшествия находилась и ее мать вместе со своими приемными родителями. Но теперь все это позади. Облегченно вздохнув, она с увлечением принялась за подготовку к Стаффанову дню рождения.

В итоге почти вся семья и кое-кто из друзей были наготове, когда в дверях появился Стаффан Руслин, отработавший смену на вечернем поезде Альвеста — Мальмё и затем вернувшийся в Хельсингборг. Он так и замер на пороге, в форме, в старой лохматой меховой шапке, а они меж тем затянули «С днем рожденья тебя». Биргитта вздохнула с облегчением, видя свою семью и друзей за столом. События в Хельсингланде, а заодно и повышенное давление отступили на задний план, когда ее охватил покой, который дарила ей только семья. Конечно, ей хотелось, чтобы и Анна вернулась из Азии домой. Но когда она наконец по мобильному кое-как связалась с нею в Таиланде, ничего говорить не стала. Уже ночью гости разошлись, и семья осталась в своем кругу. Дети у Биргитты были разговорчивые и любили встречаться друг с другом. Они с мужем сидели на диване и с удовольствием слушали их разговоры. Временами Биргитта вставала подлить вина в бокалы. Близнецы Сив и Луиза заночуют наверху, а Давид, несмотря на протесты Биргитты, заказал номер в гостинице. Лишь около четырех утра беседа иссякла. В конце концов родители остались одни, прибрали, включили посудомоечную машину и отнесли в гараж пустые бутылки.

— Никак не ожидал такого сюрприза, — сказал Стаффан, когда оба уселись за кухонный стол. — Никогда не забуду. Неожиданности зачастую тягостны. Но сегодня это был настоящий подарок. Как раз сегодня я вдруг устал ходить по вагонам. Все время езжу и никуда не приезжаю. Проклятие кондукторов и машинистов. Без конца в пути, без конца разъезжаем в своих стеклянных клетках.

— Надо бы почаще устраивать такие вечеринки. Ведь именно в эти мгновения жизнь обретает иное значение. Помимо долга и пользы.

— А теперь?

— Ты о чем?

— У тебя освобождение от работы еще на две недели. Что думаешь делать?

— Мой начальник, Ханс Маттссон, с жаром говорит, какое счастье, когда утром можно как следует поспать. Может, и мне стоит в ближайшее время отоспаться?

— Поезжай на недельку в теплые края. Пригласи с собой какую-нибудь подругу.

Биргитта с сомнением качнула головой:

— Может быть. Кого?

— Карин Виман?

— Она летит в Китай, по работе.

— А больше позвать некого? Может, Сив или Луизу?

Что ж, идея достаточно привлекательная.

— Я поговорю с ними. Только сперва разберусь, хочется ли мне уехать. Не забудь, я должна показаться специалисту.

Стаффан положил руку ей на плечо:

— Ты ничего от меня не скрываешь? Мне не надо тревожиться?

— Нет. Если мой врач не темнит. Но это вряд ли.

Они еще немного посидели, потом пошли спать. Наутро, когда Биргитта проснулась, Стаффан уже ушел. Как и близнецы. Она проспала до половины двенадцатого. Мечта Ханса Маттссона, подумала она. Утро, когда незачем вставать ни свет ни заря.

Она созвонилась с Сив и Луизой, но ни та ни другая поехать с ней не могли при всем желании. А после обеда ей сообщили, что, поскольку неожиданно возникло «окно», она уже завтра может сдать анализы у специалиста, к которому ее направили.

Около четырех в дверь позвонили. Может, снова принесли даровой обед из китайского ресторана? Но, открыв, Биргитта увидела на крыльце комиссара уголовной полиции Хуго Мальмберга. Волосы в снегу, на ногах старомодные галоши.

— Я случайно встретил Ханса Маттссона. Он сказал, ты плохо себя чувствуешь. Конфиденциально, ведь ему известно, что мы хорошо знакомы.

Она впустила Мальмберга в дом. Грузность ничуть не мешала ему нагнуться и снять галоши.

Кофе пили на кухне. Биргитта рассказала про свое давление и анализы крови, в общем-то вполне обыкновенные для ее возраста.

— Мое давление тикает внутри как бомба, — мрачно обронил Хуго Мальмберг. — Принимаю лекарства, и доктор говорит, все хорошо. А я все равно тревожусь. От опухолей у нас в роду никто не умирал. Что женщин, что мужчин сражал удар или сердечный приступ. Каждый день приходится делать над собой усилие, чтобы тревога не взяла верх.

— Я была в Худиксвалле, — сказала Биргитта. — И именно ты назвал мне имя Виви Сундберг. Но думаю, не знал, что я туда съездила.

— Не скрою, для меня это сюрприз.

— Помнишь, как было дело? Я обнаружила, что состою в родстве с одной из семей, убитых в Хешёваллене. Потом выяснилось, что все убитые, в свою очередь, состоят в родстве через браки. Время у тебя есть?

— Мой автоответчик сообщает, что я ушел по делам и сегодня уже не вернусь. А поскольку дежурить не мой черед, могу сидеть тут хоть до завтра.

— До третьих петухов? Так, кажется, говорят?

— Или до Страшного суда. Ну, давай рассказывай про ужасы, какими мне не нужно заниматься.

— Ты циник?

Он наморщил лоб и шумно вздохнул:

— Ты так плохо меня знаешь? После стольких-то лет? Обижаешь.

— Я не хотела.

— Тогда начинай. Я слушаю.

Биргитта Руслин рассказала, что произошло, поскольку Мальмберг явно был всерьез заинтересован. Слушал внимательно, время от времени вставлял вопрос, но, похоже, не сомневался в точности деталей. Когда она умолкла, он некоторое время сидел, разглядывая свои руки. Биргитта знала, что Хуго Мальмберга считают чрезвычайно компетентным полицейским. Терпение у него сочеталось с быстротой реакции, методичность — с чутьем. До нее доходили рассказы, что он один из самых востребованных преподавателей в полицейских училищах. Хотя служил он в Хельсингборге, его весьма часто привлекали к сложным расследованиям в разных частях страны.

А странно, вдруг подумалось ей, что его не подключили к расследованию хешёвалленских убийств.

Она напрямик спросила Мальмберга об этом, он улыбнулся:

— Вообще-то они связывались со мной. Но никто словом не обмолвился, что ты была там и нашла кое-что интересное.

— Мне кажется, они мне не симпатизировали.

— Полиция ревниво оберегает свои кормушки. Они очень хотели залучить меня туда. Но когда арестовали Вальфридссона, интерес остыл.

— Теперь его нет в живых.

— Расследование продолжается.

— И все же теперь ты знаешь, что это был не он.

— Знаю?

— Ты ведь слышал мой рассказ.

— Странные события, прелюбопытные факты. Их непременно надо как следует изучить. Но главный след, то бишь Вальфридссон, не стал хуже оттого, что он покончил с собой.

— Это был не он. Случившееся в ночь с двенадцатого на тринадцатое января гораздо масштабнее того, что способен натворить человек с несколькими судимостями за побои и давним убийством.

— Возможно, ты права. А возможно, и нет. Ведь снова и снова подтверждается старая истина, что самая крупная рыба плавает в самых тихих заводях. Угонщик велосипедов начинает грабить банки, драчун становится профессиональным киллером, который за деньги убьет кого угодно. Когда-то и в Швеции должно было случиться так, что человек, в пьяном виде совершавший убийства и до полусмерти избивавший людей, вконец озвереет и пойдет на такое вот страшное преступление.

— Но мотива-то нет?

— Прокурор говорит о мести.

— За что? Месть целой деревне? Абсурд.

— Если преступление само по себе абсурдно, мотив тоже может быть абсурдным.

— Я все-таки считаю, что Вальфридссон был ложным следом.

— И остается таковым. Я же сказал, расследование продолжается, хоть он и покончил с собой. Позволь задать тебе один вопрос. Твоя идея насчет китайца намного правдоподобнее? Господи, ну как связать крошечную северную деревушку с китайским мотивом?

— Не знаю.

— Подождем, там будет видно. А ты постарайся поправить здоровье.

Когда Мальмберг собрался уходить, снегопад усилился.

— Почему бы тебе не съездить куда-нибудь? В теплые края?

— Все так говорят. Но сперва надо разобраться с врачами.

Биргитта смотрела ему вслед, пока он не исчез в снежной завесе. Ее растрогало, что комиссар нашел время навестить ее.

На другой день метель утихла. Биргитта побывала в клинике специалиста, сдала анализы и узнала, что результаты будут только через неделю.

— Надо соблюдать какие-нибудь ограничения? — спросила она у врача.

— Избегайте ненужных напряжений.

— Путешествовать можно?

— Вполне.

— Еще один вопрос. Мне есть чего бояться?

— Нет. Поскольку другие симптомы отсутствуют, беспокоиться не о чем.

— Значит, я не умру?

— Умрете. В свое время. Как и я. Но не сейчас, надо только привести в порядок давление.

Выйдя на улицу, Биргитта осознала, что тревожилась, даже боялась. И теперь испытывала облегчение. А потому решила прогуляться. Но уже через несколько шагов резко остановилась.

Мысль явилась ни с того ни с сего. Хотя, наверно, все дело в том, что бессознательно она уже приняла решение. Зашла в кафе и позвонила Карин Виман. Занято. Она нетерпеливо ждала, заказала кофе, полистала газету. Позвонила еще раз — по-прежнему занято. Только с пятой попытки наконец услышала голос Карин.

— Я поеду с тобой в Пекин.

Лишь через секунду-другую до Карин дошло:

— Что случилось?

— Я все еще на бюллетене. Но доктор говорит, что путешествовать можно.

— Правда?

— Все тут твердят, что мне надо куда-нибудь уехать. Муж, дети, начальник — все. И теперь я с ними согласна. Если ты не раздумала взять меня с собой.

— Я лечу через три дня. Тебе надо спешно добыть визу.

— А получится?

— Обычно процедура довольно долгая. Однако я могу посодействовать. Билет организуешь сама.

— Насколько я помню, ты летишь «Финнэйром».

— Номера рейсов я сообщу. Перешлю эсэмэской. Билеты у меня не здесь. Еще мне срочно нужен ксерокс твоего паспорта.

— Ладно, бегу домой.

Через несколько часов она отослала Карин все необходимые бумаги, но не сумела купить билеты на те же рейсы. После ряда телефонных разговоров они решили, что Биргитта полетит в Пекин днем позже, чем Карин. Конференция к тому времени еще не начнется. Карин входила в оргкомитет, который готовил семинары, включенные в программу. Но она обещала улизнуть и встретить Биргитту на аэродроме.

Биргитту Руслин охватило то же волнение, как в первый раз, когда она, шестнадцатилетняя девочка, поехала на языковые курсы в английский Истборн.

— Господи! — воскликнула она в трубку. — Я даже не знаю, что там за климат. И вообще, там лето или зима?

— Зима. Как здесь. Широта почти та же. Но холод там сухой. Иногда бури северных пустынь достигают самого Пекина. Готовься к арктической экспедиции. Холодно везде, и в домах тоже. Сейчас, правда, получше стало, чем в первую мою поездку. Тогда я жила в лучших гостиницах, а спала не раздеваясь. Просыпалась каждое утро от скрипа тысяч велосипедов. Возьми с собой теплое белье. И кофе. Они пока не умеют его варить. Хотя, пожалуй, я несправедлива. Но на всякий случай прихвати, кофе в гостиницах не всегда такой крепкий, как хотелось бы.

— Наряды нужны?

— На банкеты тебе ходить не придется. Но одно нарядное платье не помешает.

— А как надо себя вести? Что не следует надевать, что нельзя говорить? Когда-то я думала, что знаю о Китае все. Только ведь это была версия бунтарей. В Китае маршировали, выращивали рис да тянули вверх маленькую красную книжечку Мао. Летом плавали. Энергичными гребками, навстречу будущему, следом за Великим Кормчим.

— Насчет этого не беспокойся. Главное, не забудь о теплом белье. Доллары наличными, кредитной картой можно воспользоваться не везде. Хорошие прогулочные ботинки. Там легко простудиться. Не рассчитывай, что там доступны привычные для тебя лекарства.

Биргитта все записала. Закончив разговор, принесла из гаража свою лучшую сумку. Вечером обсудила со Стаффаном свое решение. Если он и удивился, то постарался не показать виду. С его точки зрения, лучше общества Карин ничего не придумаешь.

— Я думал об этом, — сказал он. — Когда ты упомянула, что Карин едет в Китай. То есть для меня это не такая уж неожиданность. А доктор что говорит?

— Говорит, езжайте!

— Тогда и я скажу так же. Только детей предупреди, чтобы не волновались.

Она позвонила детям в тот же вечер, всем по очереди, тем троим, с кем могла связаться. Сомнения высказал лишь Давид. Так далеко, так вдруг? Она успокоила сына, сообщив, с кем едет и что врачи ничуть не возражают.

Потом она разыскала карту и вместе со Стаффаном нашла отель «Дун Фан», где они с Карин остановятся.

— Завидую тебе, — неожиданно сказал Стаффан. — Хоть ты была в юности «китаянкой», а я всего-навсего пугливым либералом, верившим в более спокойные общественные перемены, тем не менее я мечтал побывать там. Не вообще в стране, а именно в Пекине. Мне кажется, мир оттуда выглядит иначе, не как из моего поезда в Альвесту и Несшё.

— Представь себе, будто посылаешь меня на разведку. Потом мы вместе махнем туда летом, когда нет песчаных бурь.

Предотъездные дни прошли в растущем ожидании. Когда Карин Виман улетала из Каструпа, Биргитта тоже была там, забирала заказанный билет. Они попрощались в зале отлетов.

— Может, и хорошо, что мы летим в разные дни, — сказала Карин. — Поскольку я важная персона на конгрессе, меня вознаграждают удобством перелета. Не очень-то приятно лететь в одном самолете, но в разных классах.

— Я в такой горячке, что в случае чего и в товарном вагоне поехала бы. Обещаешь встретить меня?

— Конечно.

Вечером, когда Карин уже наверняка была на пути в Пекин, Биргитта Руслин разбирала содержимое одного из картонных ящиков в гараже. И на самом дне нашла то, что искала: старый захватанный экземпляр цитатника Мао. На внутренней стороне красной пластиковой обложки написанная ее рукой дата: 19 апреля 1966 г.

Я тогда была совсем девчонка, подумала она. Невинность почти во всех отношениях. Единственный раз переспала с парнем, с Туре из Борстахусена, он мечтал стать экзистенциалистом и огорчался, что борода у него растет плохо. С ним я лишилась невинности в холодном летнем домишке, пропахшем плесенью. Помню только, что он был невыносимо неловок. Неловкость потом разрослась до такой степени, что мы поспешно расстались и никогда больше не смотрели друг другу в глаза. Что он говорил обо мне своим товарищам, мне до сих пор интересно. А что я сама говорила своим товаркам, не помню. Но такую же важность имела политическая невинность. Потом пришла «красная буря» и захлестнула меня. Хотя я так и не доросла до тех знаний о мире, какие получала. После бунтарского периода я спряталась. И не сумела разобраться, почему дала заманить себя в эту чуть ли не религиозную секту. Карин примкнула к левой партии. Сама я — к «Международной амнистии», а теперь вообще нигде не состою.

Она села на автомобильные шины, полистала красную книжечку. Между страницами обнаружилась фотография. Она и Карин Виман. Сразу вспомнилась история снимка. Они втиснулись в кабинку фотоавтомата на лундском вокзале — инициатива, как всегда, принадлежала Карин, — бросили монеты в прорезь и дождались, что получится. Глядя сейчас на это фото, она громко расхохоталась и вместе с тем испугалась дистанции. Все это осталось далеко-далеко позади, почти невозможно представить себе путь, пройденный с тех пор.

Холодный ветер, подумала она. Старость подкрадывается, уже в затылок дышит. Она сунула цитатник в карман и ушла из гаража. Стаффан успел вернуться. Она села напротив него за кухонный стол и смотрела, как он ест приготовленный ею обед.

— Ну как, красный охранник, готова? — спросил он.

— Только что достала свою красную книжечку.

— Пряные травки, — сказал он. — Если хочешь сделать мне подарок, привези пряные травки. Мне всегда казалось, что в Китае запахи и вкусы совершенно необыкновенные.

— А еще что?

— Тебя самое, здоровую и веселую.

— Пожалуй, это я могу обещать.

Назавтра он предложил отвезти ее в Копенгаген. Но она удовольствовалась тем, что муж подбросил ее до вокзала. Ночью ее одолевало предотъездное возбуждение, она то и дело вставала, пила воду. По телетексту следила за развитием событий в Худиксвалле. Фактов о Ларсе Эрике Вальфридссоне всплывало все больше, но ни слова о том, почему, собственно, полиция заподозрила его в массовом убийстве. Нервозность по поводу того, что он сумел покончить с собой, уже добралась до риксдага в форме резкого запроса министру юстиции. Единственный, кто по-прежнему держался спокойно, был Робертссон, к которому она проникалась все большим уважением. Он настаивал, что расследование продолжится своим чередом, хотя подозреваемый и мертв. Однако начал намекать, что полиция разрабатывает и другие версий, о которых он говорить не может.

Это мой китаец, думала она. Моя красная ленточка.

Несколько раз ее охватывало искушение позвонить Виви Сундберг, поговорить с ней. Но звонить она не стала. Сейчас куда важнее предстоящее путешествие.

Погожим зимним днем Стаффан Руслин отвез жену на вокзал и, когда поезд тронулся, помахал на прощание. В Каструпе она без затруднений зарегистрировалась, получила, как и хотела, места возле прохода — и до Хельсинки, и до Пекина. Когда самолет оторвался от земли, это движение как бы отомкнуло в ней какой-то замок, и она улыбнулась сидящему рядом старому финну. Потом закрыла глаза, до Хельсинки отказалась от еды и питья и стала вновь вспоминать время, когда Китай был ее земным и желанным раем. Удивительно, какими до ужаса наивными были многие ее представления, вроде того, что шведское общество в нужную минуту с готовностью восстанет против господствующего порядка. Неужели она всерьез в это верила? Или просто участвовала в игре?

Биргитте Руслин вспомнился лагерь летом 1969-го в Норвегии, куда ее и Карин пригласили норвежские товарищи. Все было ужасно таинственно. Никто не знал, где будет устроен лагерь. Участников — никто опять же ничего не знал о других — снабдили псевдонимами. Чтобы еще больше запутать постоянно бдительного классового врага, при назначении псевдонимов вдобавок и пол меняли. Она до сих пор не забыла, что ее звали тогда Альфредом. Ей сообщили, что надо автобусом ехать в сторону Конгсберга. И сойти на определенной остановке. Там ее встретят. Под проливным дождем она стояла на безлюдной остановке и старалась думать, что вот теперь должна с революционным терпением подавить противоречие между дождем и собственным настроением. Наконец рядом остановился автофургон. За рулем сидел молодой парень, который представился как Лиза и пригласил ее в кабину. Лагерь располагался на заросшем поле, палатки стояли рядами, ей удалось путем обмена местами попасть в ту же палатку, где поселилась Карин Виман (ее звали Стуре), и каждое утро они делали гимнастику под сенью развевающихся красных флагов. Всю эту лагерную неделю Биргитта жила в постоянном напряжении — как бы не попасть впросак, не сказать что-нибудь невпопад, не выставить себя контрреволюционеркой. И вот настал решающий миг, когда она от страха чуть в обморок не упала: однажды ее попросили встать, представиться, конечно же под именем Альфред, и рассказать, чем она занимается в гражданской жизни, каковая скрывала тот факт, что на самом деле она непоколебимо идет по пути профессионального революционера. Но она справилась, не провалилась, а в довершение триумфа Кайса, высокий тридцатилетний парень с татуировками, одобрительно похлопал ее по плечу.

Сейчас, в самолете на пути в Хельсинки, она думала, что все случившееся в тот раз было затяжным страхом. На краткий миг она ощутила себя участницей порыва, который, быть может, способен сдвинуть земную ось. Но в остальном только изнывала от страха.

Надо будет спросить у Карин. Интересно, она тоже боялась? Китайский рай, о котором она мечтала, — самое подходящее место, чтобы получить ответ на этот вопрос. Возможно, вообще удастся лучше понять то, что составляло тогда смысл ее существования?

Она встрепенулась, когда самолет пошел на посадку в Хельсинки. Шасси коснулось бетонной полосы — через два часа отлет в Пекин. Биргитта села на диван под старинным самолетом, подвешенным к потолку в зале отлетов. В Хельсинки было холодно. За большим окном, выходящим на ВПП, она видела клубы дыхания наземного персонала. Вспомнился последний разговор с Виви Сундберг, состоявшийся несколько дней назад. Биргитта спросила, есть ли у них фото, распечатанные с пленки из камеры наблюдения. Распечатки были, и Виви даже не поинтересовалась зачем, когда Биргитта попросила прислать ей портрет китайца. На другой день увеличенный снимок лежал в ее почтовом ящике. А сейчас находился в сумке. Она достала фото из конверта.

Среди миллиарда людей есть и ты, думала Биргитта. Но я никогда тебя не найду. Никогда не узнаю, кто ты. Назвался ли подлинным именем. А главное, не узнаю, что ты делал.

Она медленно пошла к выходу на пекинский рейс. Там уже собирались ожидающие пассажиры. Половина — китайцы. Здесь начинается кусочек Азии, подумалось ей. В аэропортах границы сдвигаются — становятся ближе и в то же время остаются далеко.

В самолете у нее было место 22С. Рядом сидел смуглый мужчина, сотрудник одной из британских фирм в китайской столице.

Они дружелюбно перекинулись словечком-другим. Однако ни он, ни она не имели намерения углубляться в беседу. Биргитта уютно устроилась под своим пледом и ощутила, что лихорадочное возбуждение сменилось другим чувством: кажется, она отправилась в путешествие, не подготовившись как следует. Что, собственно, она будет делать в Пекине? Бродить по улицам, смотреть на людей и посещать музеи? Карин Виман, скорее всего, не сможет уделить ей много времени. Н-да, в ней явно уцелело кое-что от неуверенной бунтарки.

В этом путешествии я должна увидеть самое себя, думала она. Я не собираюсь заниматься бессмысленными поисками китайца, который сорвал с бумажного фонаря красную ленточку, а затем предположительно убил девятнадцать человек. Я начала соединять свободные концы нитей, составляющих жизнь человека.

Примерно к середине семичасового перелета она стала смотреть на свое путешествие с надеждой. Выпила несколько бокальчиков вина, съела поданный обед и все нетерпеливее ждала прибытия.

Однако получилось не так, как она себе представляла. Как только они вошли в воздушное пространство Китая, капитан сообщил, что из-за песчаной бури посадка в Пекине невозможна. Они сядут в Тайюане и дождутся улучшения погодных условий. После посадки их доставили на автобусе в холодный зал ожидания, где сидели молчаливые закутанные китайцы. Из-за разницы во времени навалились усталость и легкое недоумение: каково же первое впечатление от Китая? Ландшафт укрыт снегом, аэродром окружен холмами, на близлежащей дороге — автобусы и запряженные волами повозки.

Спустя два часа песчаная буря в Пекине утихла. Самолет взлетел и вскоре снова совершил посадку. Когда Биргитта Руслин миновала все контрольные посты, она увидела ожидающую Карин.

— Прибытие бунтарки, — сказала Карин. — Добро пожаловать в Пекин!

— Спасибо. Только я еще не осознала, что вправду нахожусь здесь.

— Ты в Срединной империи. Посредине мира. Посредине жизни. Сейчас поедем в гостиницу.

Вечером этого первого дня она стояла на девятнадцатом этаже гостиницы, в номере, который делила с Карин. И с трепетом ожидания смотрела на сверкающий огнями огромный город.

В другом высотном доме в этот же час стоял у окна мужчина, смотрел на те же огни, что и Биргитта Руслин.

В руке он держал красную ленточку. Когда за спиной послышался негромкий стук в дверь, он не спеша обернулся навстречу посетителю, которого с нетерпением ожидал.

24

В первое пекинское утро Биргитта Руслин вышла из гостиницы рано. Позавтракала она в огромном ресторане вместе с Карин Виман, которая затем поспешила на конференцию, не преминув заметить, что ее ждет масса умных рассуждений о давних императорах, вряд ли представляющих интерес для нормальных людей. Для самой Карин история во многом была живее той реальности, в какой она находилась.

— Когда я была молодой бунтаркой, в те ужасные месяцы весной и летом шестьдесят восьмого, я жила в иллюзии, словно запертая в какой-то религиозной секте. Потом я обратилась к истории, которая не могла мне навредить. И возможно, скоро буду готова жить в той же реальности, что и ты.

Биргитта Руслин не сумела сразу разобраться, что в ее словах правда, а что ирония. И когда после завтрака оделась потеплее, чтобы рискнуть выйти в угрюмый сухой холодище, слова Карин по-прежнему звучали в ушах. Может, они справедливы и для нее?

Молодая дама-администратор, очень красивая и достаточно бегло говорившая по-английски, вручила ей карту города. В мозгу всплыла фраза: «Нынешний подъем крестьянского движения — огромное событие». Эта цитата из Мао постоянно возникала в бурных дебатах той весной, в 1968-м. Ультралевое движение, затянувшее ее и Карин, утверждало, что мысли Мао, или цитаты, собранные в маленькой красной книжечке, суть единственные доводы, пригодные на все случаи жизни — выбираешь ли, что съесть на обед, или обсуждаешь, как убедить шведский рабочий класс, что он подкуплен капиталистами и их приспешниками социал-демократами, и заставить его осознать свою историческую миссию, сиречь взяться за оружие. Она даже помнила имя проповедника: Готтфред Аппель, «Яблочко», как она фамильярно звала его за спиной, только при таких верных друзьях, как Карин Виман.

Нынешний подъем крестьянского движения — огромное событие. Эти слова эхом отдавались в мозгу, когда она вышла из гостиницы, где у входа стояли на страже безмолвные и очень молодые парни в зеленом. Широкая многополосная улица. Повсюду автомобили, велосипедов почти не видно. По сторонам магистрали — большие банковские комплексы и книжный магазин в целых пять этажей. Возле магазина — люди с большими пластиковыми мешками, полными бутылок воды. Уже через несколько шагов у Биргитты защекотало в горле и носу от загрязненного воздуха, а во рту возник металлический привкус. Там, где зданий еще не было, тянулись ввысь стрелы высоких строительных кранов. Она попала в город, охваченный суматохой огромных преобразований.

Одинокий мужчина, тянувший тележку, на которой громоздилось что-то вроде пустых куриных клеток, словно бы очутился здесь по ошибке, пришелец из другого времени. В остальном все как в любом другом городе на свете. Земная ось крутится теперь с помощью механики, подумала она. В юности я мысленно представляла себе бесконечную сутолоку — китайцы в одинаковых куртках на вате, с кирками и лопатами, в окружении красных флагов и хоров, скандирующих лозунги, срывают горы, превращая их в плодородные поля. Сутолока до сих пор существует. Но по крайней мере здесь, в Пекине, на той улице, где я сейчас стою, люди одеты по-другому и в руках у них отнюдь не кирки и лопаты. Они даже ездят не на велосипедах, а в автомобилях, и женщины идут по тротуарам в элегантной обуви на высоких каблуках.

А чего она ожидала? Без малого сорок лет минуло с весны и лета 1968 года, когда ее обуревал страх, если не сказать ужас, что она недостаточно прониклась чистотой учения, затем в августе внезапный роспуск, последующее облегчение, а следом огромная пустота. Она словно бы выбралась из душных дебрей в холодную, черную как ночь пустыню.

В конце 1980-х они со Стаффаном съездили в Африку, где, в частности, побывали у водопада Виктория на границе Замбии и Зимбабве. И вместе с друзьями, работавшими там в замбийском Медном поясе в рамках помощи африканским странам, провели часть времени в путешествии, похожем на сафари. Когда они очутились в окрестностях Замбези, Стаффан вдруг предложил сплавиться через пороги к водопаду Виктория. Она согласилась, но побледнела, когда наутро все собрались на пляже, чтобы получить информацию, встретиться с проводником резиновых лодок и подписать бумаги, что они предпринимают этот сплав на свой страх и риск. После первого порога, считавшегося самым пустяковым и наименее сложным, Биргитта поняла, что никогда в жизни не испытывала такого страха. Она думала, что рано или поздно они перевернутся на одном из следующих порогов и она угодит под перевернутую лодку и наверняка утонет. Стаффан сидел, крепко вцепившись в веревочный релинг резиновой лодки, с загадочной улыбкой на губах. Потом, когда все было позади и она чуть в обморок не упала от облегчения, он объявил, что не очень-то и боялся. То был один из немногих случаев в их семейной жизни, когда она поняла, что он сказал ей неправду. Но спорить не стала — хорошо, что все кончилось благополучно и лодка не перевернулась ни на одном из семи порогов.

Сейчас, стоя перед гостиницей, Биргитта думала, что именно так, как во время жуткого сплава через пороги, она чувствовала себя весной 1968-го, когда вместе с Карин втянулась в бунтарское движение, которое на полном серьезе считало, что шведские «массы» скоро восстанут и начнут вооруженную борьбу против капиталистов и классовых изменников, сиречь социал-демократов.

Она стояла перед гостиницей, смотрела на раскинувшийся вокруг город. Полицейские в синей форме работали попарно, регулируя плотные потоки транспорта. Ей вспомнилось одно из самых нелепых событий бунтарской весны. Вчетвером они готовили проект резолюции по какому-то вопросу, который она начисто забыла. Может, речь шла о намерении разбить движение ФНО, которое в те годы охватывало в Швеции все более широкие массы народа, может, о протесте против войны США в далеком Вьетнаме. Готовая резолюция начиналась фразой «На массовом митинге в Лунде принято следующее постановление».

Массовый митинг? Из четырех человек? Тогда как «нынешний подъем крестьянского движения» на самом деле говорил о сотнях миллионов людей, пришедших в движение? Как три лундские студентки и один ученик аптекаря могли считать себя массовым митингом?

Карин Виман в тот раз тоже участвовала. Пока работали над резолюцией, Биргитта рта не открывала, испуганно забилась в угол, мечтая стать невидимкой, а вот Карин нет-нет да и сообщала, что согласна с доводами остальных, поскольку они все «правильно проанализировали». В ту пору, когда шведские массы должны были вот-вот выйти на площади, скандируя высказывания великого китайского вождя, все китайцы в представлении Биргитты были одеты в серо-синюю униформу, в одинаковые кепки, носили одинаковую стрижку и ходили, озабоченно наморщив лоб.

Временами, когда ей в руки попадал экземпляр иллюстрированного журнала «Китай», она удивлялась неизменно одинаково краснощеким людям, которые с пылким воодушевлением и блеском в глазах тянули руки вверх, к божеству, сошедшему с небес, к Великому Кормчему, Бессмертному Учителю и проч., к загадочному Мао. Впрочем, особой загадочностью он не отличался. Как показало будущее. Этот политик необычайно тонко чувствовал происходящее в гигантском китайском государстве. Вплоть до обретения независимости в 1949 году он был одним из тех уникальных вождей, что изредка появляются в истории. Правление же его принесло много страданий, хаоса и смуты. Но что он подобно современному императору восстановил Китай, который ныне становится мировой державой, никто у него не отнимет.

Сейчас, у сверкающей гостиницы с мраморными порталами и элегантными администраторами, говорящими на безупречном английском, ей казалось, будто она перенеслась в мир, о котором совершенно ничего не знает. Вправду ли это то самое общество, где подъем крестьянского движения был огромным событием?

Сорок лет прошло, думала Биргитта. Больше жизни одного поколения. Тогда меня, как муху на сахар, заманили в секту вроде тех, что одержимы спасением души. Нас не призывали совершить коллективное самоубийство, оттого что близок Судный день, нас призывали отказаться от своей индивидуальности в пользу коллективной одержимости, где маленькая красная книжечка заменяла всякое просвещение. В ней содержалась вся мудрость, ответы на все вопросы, выражение всех социальных и политических утопий, какие нужны миру, чтобы от нынешнего этапа шагнуть к другому, который раз и навсегда поместит рай на земле, а не на далеких небесах. Но мы совершенно не понимали, что фактически текст состоял из живых слов. Цитаты не были выбиты на камне. Они описывали реальность. Мы читали цитаты, не читая их по-настоящему. Читали не трактуя. Будто маленькая красная книжечка — мертвый катехизис, революционная литургия.

Она взглянула на карту и пошла по улице. Сколько раз она мысленно бывала в этом городе, уже и не припомнишь. Тогда, в юности, маршировала, растворившись среди миллионов других, безымянное лицо, поглощенное коллективом, которому не смогут противостоять никакие фашиствующие капиталистические силы. Сейчас она шла как шведская судья средних лет, временно освобожденная от работы из-за повышенного давления. Неужели наконец-то осталось пройти всего несколько километров, чтобы очутиться в Мекке юношеских грез, на огромной площади, где Мао махал рукой массам, а вместе с тем и нескольким студентам, сидевшим на полу в лундской квартире и участвовавшим в серьезном массовом митинге? Хотя этим утром она чувствовала смятение, поскольку увиденное совершенно не совпадало с ее ожиданиями, она все равно была пилигримом, добравшимся до некогда желанной цели. Сухой, жгучий холод, она ежилась под порывами ветра, которые временами бросали в лицо песок. В руке она держала карту, но и без того знала, что идти нужно по этой широкой улице, никуда не сворачивая.

И еще одно воспоминание ожило этим утром. Ее отец-моряк, прежде чем погиб в бурных волнах бухты Евле, побывал в Китае. Она помнила резную фигурку Будды, привезенную оттуда и подаренную матери. Сейчас фигурка стояла на столе у Давида, который выпросил ее себе. Студентом он склонялся к буддизму как к выходу из кризиса — из юношеского ощущения бессмысленности. Никаких подробностей по поводу религиозных устремлений она от Давида никогда не слышала, однако деревянную фигурку он хранил. Кто рассказал ей, что фигурка китайская и привезена отцом, она не помнила. Может, тетка, сестра отца, говорила, когда Биргитта еще была маленькая.

На этой улице она вдруг ощутила близость к отцу, хотя в Пекине он наверняка не бывал, скорее всего его судно, плававшее не только в Балтийском море, заходило в один из больших портовых городов.

Мы словно незримая стайка леммингов, подумала она. Я и отец морозным утром в сером чужом Пекине.

Биргитте Руслин потребовался почти час, чтобы дойти до площади Небесного Спокойствия. Огромная площадь — она никогда не видала такой. Вышла она туда через путепровод под Цзянгумыньнэй-Дайцзе. Вокруг кишел народ, когда она зашагала через площадь. Повсюду фотографируют, машут флажками, множество продавцов воды и открыток.

Биргитта остановилась, огляделась по сторонам. Над головой пасмурное небо. Чего-то недостает. Лишь немного погодя она сообразила чего.

Мелких птиц. Или голубей. Здесь вообще ни одной птицы. Только люди, толпы людей, которые даже и не заметят, здесь ли она или уже исчезла.

Ей вспомнились фотографии 1989 года, когда студенты вышли на площадь с требованиями расширить свободы мысли и слова, но демонстрацию разогнали танками, причем многие демонстранты были убиты и искалечены. Вот здесь стоял человек с белым пластиковым пакетом в руке, думала она. Весь мир видел его на телеэкранах и затаил дыхание. Он стал перед танком и не двигался с места. Точно маленький незначительный оловянный солдатик — олицетворял все сопротивление, на какое способен человек. Когда танк пытался проехать мимо, он передвинулся. Что случилось дальше, Биргитта не знала. Следующий кадр не видела. Но раздавленные гусеницами и расстрелянные солдатами люди были реальны.

В ее отношении к Китаю эти события — вторая отправная точка. Между бытностью бунтаркой, которая во имя Мао Цзэдуна отстаивала абсурдное мнение, что среди студентов в Швеции весной 1968-го уже началась революция, и этой картиной — молодой парень перед танком — лежала большая часть ее жизни. За два десятка лет она превратилась из юной идеалистки в мать четверых детей и судью. Мысль о Китае жила в ней всегда. Сперва как мечта, затем как нечто непостижимое для нее, поскольку огромное и противоречивое. Она заметила, что ее дети воспринимают Китай по-другому. Видят там огромный потенциал, подобно тому как мечта об Америке наложила отпечаток на ее поколение и на поколение родителей. Недавно Давид, к ее удивлению, рассказал, что, когда у него будут дети, непременно постарается найти няню-китаянку, чтобы они с малых лет учили китайский язык.

Биргитта ходила по площади Тяньаньмынь, смотрела на людей, фотографирующих друг друга, на полицейских, которые все время были рядом. На заднем плане — здание, где Мао в 1949 году провозгласил республику. Потихоньку она начала зябнуть и той же дорогой пошла обратно в гостиницу. Карин обещала пропустить один из официальных банкетов и пообедать с нею.

На верхнем этаже высотного дома, где они жили, располагался ресторан. Они сели за столик у окна, за которым раскинулась панорама огромного города. Биргитта рассказала о своей прогулке на площадь Тяньаньмынь и поделилась кой-какими мыслями.

— Как мы могли во все это верить?

— Во что?

— Что Швеция стоит на грани гражданской войны, которая выльется в революцию.

— Веришь, когда слишком мало знаешь. С нами так и было. Вдобавок те, кто нас заманил, забили нам голову враньем. Помнишь испанца?

Биргитта хорошо помнила харизматического испанца, одного из лидеров бунтарского движения, в 1967-м он находился в Китае и своими глазами видел, как марширует «красная охрана». С его рассказами очевидца и искаженным отношением к революционной ситуации в Швеции никто, собственно, спорить не смел.

— Что с ним сталось?

Карин Виман покачала головой:

— Не знаю. Когда движение распалось, он исчез. По слухам, стал продавцом туалетных сидений на Тенерифе. Может, его и в живых уже нет. Может, подался в религию, ведь на самом-то деле и тогда был религиозен. Верил в Мао как в бога. А может, несмотря ни на что, образумился в своей политической работе. Несколько коротких месяцев процветал и успел запудрить мозги множеству людей, которыми двигала добрая воля.

— Я всегда так боялась. Что никуда не гожусь, мало что умею, вылезу с непродуманными оценками — и придется заниматься самокритикой.

— Все боялись. Кроме разве что испанца, ведь он был безупречен. Посланник Бога, сын Господень, с красной книжечкой Мао в руке.

— Все-таки ты понимала больше, чем я. После образумилась и вошла в левую партию, которая обеими ногами прочно стояла на земле.

— Вообще-то все было не так просто. Там обнаружился другой катехизис. По-прежнему преобладал взгляд на Советский Союз как своего рода общественный идеал. Очень скоро я почувствовала себя чужой.

— Тем не менее это лучше, чем уйти в свою скорлупу. Как поступила я.

— Мы отдалились друг от друга. Не знаю почему.

— Наверно, не о чем было разговаривать. Из нас вышел весь воздух. Несколько лет я ощущала себя совершенно пустой.

Карин подняла руку:

— Давай не будем впадать в презрение к себе. Ведь другого прошлого у нас нет. И то, что мы делали, не так уж плохо.

Они съели по нескольку мисочек китайской еды и закончили обед чаем. Биргитта достала брошюру с рукописными иероглифами, которые Карин ранее истолковала как название больницы — Лонфу.

— Пожалуй, наведаюсь к этой больнице, — сказала Биргитта.

— Зачем?

— Всегда хорошо иметь цель, когда бродишь по незнакомому городу. Собственно, цель может быть любая. Если бродишь без плана, ноги устают. В гости зайти не к кому, смотреть достопримечательности тоже пока не хочется. Так, может, найду вывеску с этими письменами. Потом вернусь сюда и скажу, что ты была права.

У лифтов они расстались. Карин поспешила на конференцию. А Биргитта пошла в номер на девятнадцатом этаже, прилегла отдохнуть.

Еще во время утренней прогулки она почувствовала не вполне понятное беспокойство. Среди множества людей на улицах и здесь, в этом безликом отеле огромного Пекина, ее индивидуальность как бы начала распадаться. Кто хватится ее, если она пропадет? Кто вообще ее заметит? Как человек может жить с сознанием собственной заменимости?

Она уже испытывала такое чувство в ранней юности. Будто перестаешь существовать, будто собственная индивидуальность выскальзывает из рук.

Она нетерпеливо вскочила с кровати, подошла к окну. Далеко внизу город, люди, все со своими мечтами, неведомыми ей.

Она вмиг подхватила разбросанную по комнате верхнюю одежду и захлопнула за собой дверь. Ведь попросту нагоняла на себя беспокойство, которое грозило выйти из-под контроля. Надо пройтись, окунуться в жизнь города. Вечером Карин обещала сводить ее в Пекинскую оперу.

Справившись по карте, она установила, что пешком до Лонфу далеко. Но время у нее есть, никому не требуется ее присутствие. И она зашагала по прямым, словно бесконечным улицам и в конце концов, пройдя мимо большого художественного музея, вышла к больнице.

Лонфу состояла из двух зданий. Биргитта насчитала по семь этажей, белых с серым. Окна нижнего этажа забраны решетками. Шторы опущены, старые цветочные ящики полны увядших листьев. Деревья возле больницы голые, на высохших бурых газонах кучки собачьего помета. Первое впечатление: Лонфу больше смахивает на тюрьму, чем на больницу. Биргитта вошла в парк. Проехала машина «скорой», и тотчас еще одна. Прямо у главного входа на столбе обнаружились иероглифы. Биргитта сравнила их с теми, что на брошюре: да, она не ошиблась адресом. Врач в белом халате курил у входа, громко разговаривая по мобильнику. Она подошла так близко, что видела его желтые от никотина пальцы. Еще один кусочек истории, подумалось ей. Что отделяет меня от того мира, в каком я жила тогда? Мы непрерывно курили, везде, не думая о том, что есть люди, которым от дыма плохо. А вот мобильников у нас не было. Мы не всегда знали, где находятся другие — друзья, родители. Мао курил, стало быть, курили и мы тоже. Без конца искали телефоны-автоматы, ведь почти везде либо забиты монетные щели, либо срезаны шнуры. До сих пор помню истории, какие рассказывали те, кому, нам на зависть, довелось в составе разных делегаций съездить в Китай. Китай был страной без преступности. Если кто-то забывал в пекинской гостинице зубную щетку и уезжал в Кантон, щетку посылали вдогонку и доставляли в номер. И все телефоны-автоматы там работали.

В ту пору она жила как бы уткнувшись носом в оконное стекло. В живом мире за этим стеклом прямо у нее на глазах формировалось будущее.

Она снова вышла на улицу, обошла вокруг комплекса. Повсюду на тротуарах сидели старики, передвигая фишки на игровых досках. Когда-то она умела играть в одну из обычных китайских игр. Интересно, Карин помнит эту игру? Надо непременно купить домой доску и фишки.

Закончив обход, Биргитта направилась обратно, к гостинице. Но всего через несколько метров остановилась. Подсознательно что-то отметила, но что? Медленно обернулась. Больница, угрюмый парк, другие дома. Ощущение усилилось, нет, фантазия тут ни при чем. Что-то было, замеченное, но не зафиксированное. Она пошла назад. Врач с сигаретой и мобильником успел уйти. Теперь у входа стояли медсестры, энергично втягивая в легкие дым.

Только очутившись в углу обширного парка, она поняла, что именно отметило ее подсознание. По другую сторону улицы стояла высотка, как будто бы выстроенная недавно и весьма изысканная. Она достала из кармана китайскую брошюру. Здание, изображенное там на фото, было то самое, которое она видела перед собой. Вне всякого сомнения. На самом верху у него весьма оригинальный балкон-терраса. Похожий на корабельный форштевень, поднятый высоко над землей. Биргитта смотрела на постройку с фасадом из темного стекла. Возле парадной двери — вооруженная охрана. Вероятно, здание офисное, а не жилое. Прячась от пронизывающего ветра, она стала за деревом. Несколько мужчин вышли из подъезда, вроде бы окованного медью, и торопливо нырнули в ожидающие черные автомобили. В голове мелькнула соблазнительная мысль. Рука нащупала в кармане фотографию Ван Миньхао. Если он имел отношение к этому зданию, кто-нибудь из охранников мог его видеть. Но что она скажет, если они кивнут и ответят, что он здесь? Ее по-прежнему не оставляло ощущение, что он каким-то образом замешан в хешёвалленском убийстве. Что бы там полиция ни думала насчет Ларса Эрика Вальфридссона.

Она не решалась. Прежде чем показывать фото, надо придумать мотив, по какому она его ищет. Причем никак не связанный с событиями в Хешёваллене. Если спросят, необходимо дать правдоподобный ответ.

Рядом остановился молодой парень. Сказал несколько слов, которых она поначалу не поняла. Потом сообразила, что он обратился к ней по-английски.

— Вы заблудились? Нужна помощь?

— Просто любуюсь красивым домом. Не знаете, кому он принадлежит?

Парень удивленно покачал головой:

— Я учусь на ветеринара. И про большие дома ничего не знаю. Вам помочь? Я стараюсь совершенствовать свой английский.

— Вы хорошо говорите.

— Да нет, плохо. Но если упражняться, будет лучше.

Давняя цитата из красной книжечки Мао мелькнула в мозгу. Упражнение, сноровка, самопожертвование ради народа. Ухаживаешь ли за свиньями или тренируешься в иностранном языке.

— Вы говорите чуть слишком быстро. Трудно уловить все слова. Говорите помедленнее.

— Так лучше?

— Теперь чересчур медленно.

Он попробовал еще раз. Биргитта догадалась, что парень заучивал фразы механически, толком не понимая смысла слов.

— Вот так?

— Теперь я лучше понимаю, что вы говорите.

— Показать вам дорогу?

— Я не заблудилась. Просто любуюсь красивым домом.

— Правда. Он очень красивый.

Биргитта показала на балкон:

— Интересно, кто там живет?

— Какой-нибудь богач.

Внезапно она решилась:

— Я хочу просить вас об услуге. — Она достала фото Ван Миньхао. — Можете подойти к охране и спросить, не знают ли они этого человека? Если спросят, почему вас это интересует, скажите, что вас просили передать ему весточку.

— Какую весточку?

— Скажите, что сходите за нею. И вернитесь сюда. Я постою у входа в больницу.

Он задал вопрос, которого она ждала:

— А почему вы сами у них не спросите?

— Стесняюсь. По-моему, одинокой европейской женщине не годится спрашивать о мужчине-китайце.

— Вы его знаете?

— Да.

Биргитта Руслин изо всех сил постаралась напустить на себя неоднозначный вид, уже сожалея о своей затее. Однако парень взял фотографию, готовый выполнить ее просьбу.

— И еще, — добавила она. — Спросите, кто живет там, на самом верху. Видимо, это жилая квартира с огромным балконом.

— Меня зовут Хо, — сказал он. — Я спрошу.

— А меня зовут Биргитта. Просто сделайте вид, что вам любопытно.

— Откуда вы? Из США?

— Из Швеции. Жуйдянь, так, кажется, по-китайски.

— Понятия не имею, где это.

— Объяснить почти невозможно.

Хо глянул по сторонам и зашагал через улицу, а она повернулась и поспешила к подъезду больницы.

Медсестры ушли. Из открытого подъезда медленно вышел старик на костылях. Внезапно у Биргитты возникло ощущение, что она подвергла себя опасности. Но она успокоила себя тем, что на улицах полно народу. Человек, который убил массу людей в шведской деревне, мог скрыться. Но едва ли сумеет скрыться тот, кто убьет иностранную туристку. Средь бела дня. Такое в Китае недопустимо.

Старик на костылях вдруг упал. Охранники у подъезда не пошевелились. Биргитта помедлила в нерешительности, но все же помогла старику подняться на ноги. Он разразился длинной тирадой, которой она, разумеется, не поняла, как не поняла, рассердился он или благодарен. От него сильно пахло не то травами, не то спиртным.

Он пошел дальше, к выходу на улицу. У него тоже где-то есть дом, подумала Биргитта. Семья, друзья. В свое время он был на стороне Мао, старался изменить эту исполинскую страну так, чтобы каждый был обут. Может ли человек сделать больше? Чем обеспечить всех обувью, чтобы не мерзли ноги? Дать всем одежду и еду?

Хо возвращается. Идет спокойно, не оглядываясь. Биргитта пошла ему навстречу.

Он покачал головой:

— Они не видели этого человека.

— И не знают, кто он?

— Нет.

— Кому вы показали фото?

— Охранникам. И еще одному человеку. Он вышел из подъезда. В темных очках. Я правильно сказал? «Темные очки»?

— Правильно. А кто живет наверху?

— Они не ответили.

— Но ведь кто-то там живет?

— Думаю, да. Им не понравился вопрос.

— Почему?

— Они велели мне уйти.

— И что вы сделали?

Он с удивлением посмотрел на нее:

— Ушел.

Биргитта достала из сумочки десятидолларовую купюру. Сперва он отказывался. Вернул ей фото Ван Миньхао, спросил, в какой гостинице она остановилась, убедился, что она найдет дорогу, и на прощание учтиво поклонился.

По дороге в гостиницу ее вновь охватило головокружительное ощущение, что людские толпы могут поглотить ее в любую минуту и никто ее не найдет. Внезапно голова и впрямь закружилась, да так, что пришлось прислониться к стене. Поблизости располагалось чайное заведение. Биргитта вошла, заказала чай с пирожными и попробовала дышать медленно и глубоко. Опять этот панический страх, который преследовал ее последние годы. Дурнота, такое чувство, будто падаешь в бездну. Долгое путешествие в Пекин не избавило ее от тревоги, которую она носила в себе.

Снова она подумала о Ване: его след привел ее в Китай и затерялся. Мысленно она ударила судейским молотком по чайному столику и сказала себе, что все позади. Молодой человек с плохим английским помог ей, насколько это возможно.

Расплачиваясь, она удивилась дороговизне и снова вышла на ледяной ветер.

Вечером они с Карин отправились в театр, расположенный прямо напротив большого отеля «Цяньмынь». Хотя места были обеспечены наушниками, Карин Виман позаботилась о переводчике. На протяжении всего четырехчасового представления Биргитта Руслин сидела наклонясь вбок и слушала, как молодая женщина порой невразумительно излагает события на сцене. И она сама, и Карин огорчились, когда очень скоро сообразили, что представление состоит из отрывков разных классических пекинских опер, исполнение безусловно первоклассное, но целиком приспособленное для туристов. Когда все закончилось и они наконец покинули выстуженный зал, оказалось, что у обеих онемела шея.

Возле театра ожидала машина, предоставленная в распоряжение Карин. Биргитте вдруг почудилось, будто она заметила Хо, того парня, что заговорил с нею на улице.

Его лицо мелькнуло лишь на долю секунды и снова исчезло.

У входа в гостиницу она оглянулась. Никого, ни единого знакомого лица.

Она поежилась. Откуда ни возьмись нахлынул страх. Вне всякого сомнения, возле театра был именно Хо.

Карин спросила, как насчет выпить по глоточку на сон грядущий. Биргитта согласилась.

Через час Карин уже спала. Биргитта стояла у окна, смотрела на блеск неоновых огней.

Беспокойство не ушло. Откуда Хо знал, что она была в театре? Почему он последовал за ней?

Укладываясь в постель рядом со спящей подругой, она сожалела, что показала фото Ван Миньхао.

Ее знобило. Долго она лежала без сна. Среди морозной зимней ночи в Пекине.

25

На другой день в Пекине шел легкий снежок. Карин Виман встала в шесть, чтобы просмотреть доклад, с которым ей предстояло выступать. Проснувшись, Биргитта увидела ее за столом у темного окна, с включенным торшером. И почувствовала смутную зависть. Карин выбрала жизнь, неотъемлемой частью которой были путешествия и встречи с чужими культурами. Жизнь Биргитты протекала в залах суда, где шла вечная борьба между правдой и ложью, произволом и справедливостью, а результаты оказывались неопределенными и зачастую неутешительными.

Карин заметила, что она открыла глаза, и сказала:

— Снег идет. Редкий, легонький. В Пекине не бывает густых снегопадов. Крупинки мелкие, но острые, как песок из пустынь.

— А ты старательная. В такую-то рань вскочила.

— Нервничаю. Многие слушают, только чтобы поймать меня на ошибках.

Биргитта села на кровати, осторожно повертела головой:

— Не прошло.

— Пекинские оперы требуют большой выносливости.

— С удовольствием посмотрю еще. Но без переводчика.

Сразу после семи Карин ушла. Договорились встретиться вечером. Биргитта поспала еще часок, а когда позавтракала, уже пробило девять. Вчерашнее беспокойство развеялось. Вроде бы знакомое лицо, мелькнувшее после оперного представления, наверняка просто ей померещилось. Воображение иной раз совершало такие пируэты, что она сама удивлялась, хотя пора бы и привыкнуть.

Она сидела в большом холле, где бесшумные, как призраки, уборщики обмахивали метелочками пыль с колонн. Досадуя на себя за вялость, она решила найти какой-нибудь универмаг и купить китайскую игру. К тому же она обещала Стаффану привезти китайские приправы. Молодой портье отметил у нее на карте, как пройти к универсальному магазину, где можно купить то и другое. Обменяв деньги в гостиничном банке, Биргитта Руслин вышла на улицу. Потеплело. В воздухе порхали легкие снежинки. Она прикрыла рот и нос шарфом и отправилась в путь.

Через несколько шагов она остановилась, глянула по сторонам. По тротуару спешили люди. Она смотрела на тех, что стояли на месте, курили, разговаривали по телефону или просто ждали. Знакомых лиц не видно.

До магазина Биргитта добралась без малого через час. Он располагался на улице под названием Ванфуцзин-Дайцзе, занимал целый квартал, а внутри походил на огромный лабиринт. Войдя, Биргитта очутилась в жуткой толчее. Она заметила, что люди вокруг критически поглядывают на нее и комментируют ее одежду и внешность. А сама тщетно высматривала английские указатели. Когда проталкивалась к эскалатору, несколько продавцов окликнули ее на плохом английском.

На третьем этаже нашелся отдел с книгами, канцтоварами и игрушками. Она обратилась к молодой продавщице, но в отличие от гостиничного персонала та ее не поняла, однако бросила несколько слов в микрофон местной связи, и рядом мгновенно вырос улыбающийся пожилой мужчина.

— Настольные игры, — сказала Биргитта. — Где мне их найти?

— Маджонг?

Он проводил ее на другой этаж, где она вдруг оказалась среди стеллажей со всевозможными играми. Она выбрала две, поблагодарила за помощь и пошла к кассе. А когда игры запаковали и положили в яркий пластиковый пакет, уже своими силами добралась до продуктового отдела и по запаху выбрала неведомые пряные травы в красивых бумажных кулечках. Потом зашла в столовую у выхода. Выпила чаю и съела китайский пирожок, до того приторный, что едва проглотила. Двое малышей стали рядом и глаз с нее не сводили, пока мать, сидевшая за соседним столиком, не одернула их.

Биргитта как раз хотела встать и уйти, когда у нее вновь возникло ощущение, что за ней наблюдают. Она огляделась, всматриваясь в лица вокруг, — незнакомые. Раздосадованная этими фантазиями, она ушла из магазина. Поскольку же пакет оказался увесистым, вернулась в гостиницу на такси, размышляя о том, как провести остаток дня. С Карин они увидятся лишь поздно вечером, после обязательного банкета, с которого Карин при всем желании улизнуть не могла.

Оставив купленные игры и пряности в гостинице, она решила посетить художественный музей, мимо которого проходила накануне. Дорога ей известна. Помнится, она видела и несколько ресторанов, где сможет перекусить, если проголодается. Снег перестал, в тучах появились просветы. Она вдруг почувствовала себя помолодевшей, куда более энергичной, чем утром. Вот сейчас я свободно катящийся камень, как нам мечталось в юности, подумала она. Камень с онемевшей шеей.

Главное здание музея выглядело как китайская башня, уступчатая, с выступающими деталями кровли. Посетители входили внутрь через огромные ворота. Поскольку музей был очень велик, Биргитта решила осмотреть только нижний этаж. Там проходила выставка, демонстрирующая, как Народно-освободительная армия использовала искусство в качестве орудия пропаганды. Большинство картин выполнены в идеализированной форме, запомнившейся ей по китайским иллюстрированным журналам 1960-х. Но встречались и нефигуративные полотна, яркими красками изображавшие войну и хаос.

Повсюду охрана и гиды, преимущественно молодые женщины в синей униформе. Биргитта попыталась обратиться к ним, но по-английски они не говорили.

Проведя в музее несколько часов, она около трех снова вышла на улицу, бросила взгляд на больницу и на высотку с подвесной террасой. Потом зашла в ближайший к музею простенький ресторанчик. Села за столик в углу, сделала заказ, указав на тарелки с едой на соседних столиках и на бутылку пива. А когда отпила глоток, поняла, что давно мучилась жаждой. Съела многовато и, чтобы стряхнуть сытую сонливость, выпила две чашки крепкого чая. В музее она купила открытки с китайскими картинами и теперь рассмотрела их.

Внезапно Биргитта почувствовала, что Пекина с нее хватит, хотя провела она здесь всего два дня. Она нервничала, тосковала по работе и думала, что время просто утекает меж пальцев. Бродить по Пекину больше невозможно. Игры куплены, пряности тоже, а другой цели нет. План, думала она. Сперва в гостиницу, отдохнуть, потом составить план. Я пробуду здесь еще пять дней. И только в последние два дня Карин составит мне компанию.

Когда она снова вышла на улицу, солнце скрылось за тучами. И сразу похолодало. Она поплотнее запахнула куртку и дышала через шарф.

Подошел какой-то мужчина с бумагой и маленькими ножницами в руке. На ломаном английском предложил вырезать ее силуэт. Открыл папку с пластиковыми кармашками, показал образцы своей работы. Первым побуждением было отказаться, но все-таки она передумала. Сняла шапку, размотала шарф и стала в профиль.

Силуэт был выполнен на удивление хорошо, и, когда он запросил пять долларов, Биргитта дала ему десять.

Мужчина был стар, одна щека изуродована шрамом. Если б могла, она бы послушала его историю. Она убрала силуэт в сумку, оба раскланялись и разошлись в разные стороны.

Нападение застигло Биргитту врасплох, она не успела сообразить, что происходит. Чья-то рука обхватила ее сзади за шею, запрокинула голову назад, и одновременно кто-то рванул к себе ее сумочку. Она закричала, стараясь удержать сумку, но шею тотчас сдавили сильнее. От удара под ложечку перехватило дыхание, и она упала, так и не увидев нападавших. Все произошло очень быстро, заняло вряд ли больше десяти-пятнадцати секунд. Велосипедист, остановившийся рядом, и женщина с продуктовыми сумками помогли ей подняться. Но Биргитта Руслин не устояла на ногах. Рухнула на колени и потеряла сознание.

Очнулась она на носилках в «скорой», мчавшейся с включенной сиреной. Врач прижимал к ее груди стетоскоп. Происшедшее было по-прежнему как в тумане. Сумку у нее отняли, это она помнила. Но почему находится в «скорой»? Попробовала спросить у врача. Однако тот ответил по-китайски, жестом показывая: молчите и не шевелитесь. Шея болела, нападавший сильно сдавил горло. Может, она серьезно пострадала? Эта мысль напугала: ее же могли убить там, посреди улицы. Нападавшие действовали без колебаний, средь бела дня, на многолюдной улице с массой машин.

Биргитта заплакала. Врач немедля принялся считать пульс. «Скорая» остановилась, заднюю дверь распахнули. Биргитту Руслин переложили на каталку и повезли по коридору, освещенному яркими лампами. Теперь она плакала навзрыд, не в силах унять слезы. Почти не заметила, как сделали укол успокоительного.

Уплыла прочь, будто на волне, окруженная китайскими лицами, которые словно бы плыли вместе с нею; покачивающиеся головы, устремленные навстречу Великому Кормчему, который вот-вот выйдет на берег после долгого энергичного заплыва.

На сей раз Биргитта очнулась в комнате с приглушенным светом и задернутыми шторами. На стуле возле двери — человек в форме. Заметив, что она открыла глаза, он встал и вышел. Буквально тотчас же появились двое других в форме, а с ними врач, обратившийся к ней по-английски, с американским акцентом:

— Как вы себя чувствуете?

— Не знаю. Я устала. И горло болит.

— Мы провели тщательное обследование. С вами все в полном порядке.

— Тогда почему я лежу здесь? Я хочу вернуться в гостиницу.

Врач наклонился ближе:

— Сначала с вами должны побеседовать полицейские. Нам очень не нравится, когда зарубежные гости попадают у нас в беду. Это позор для нас всех. Грабителей, которые на вас напали, необходимо поймать.

— Так ведь я ничего не видела!

— Говорить будете не со мной.

Врач выпрямился, кивнул двоим в форме, и они немедля придвинули стулья к ее койке. Один, переводчик, был молод, второй — лет шестидесяти с лишним. Он задавал вопросы. Из-за тонированных очков она не могла перехватить его взгляд. Ни тот ни другой не представились, сразу посыпались вопросы. Биргитта смутно чувствовала, что старший ничуть ей не симпатизирует.

— Нам необходимо знать, что вы видели.

— Ничего. Все произошло слишком быстро.

— Свидетели в один голос утверждают, что оба нападавших были без масок.

— Двое? Я и не знала!

— Что вы запомнили из случившегося?

— Меня обхватили локтем за шею. Они подбежали сзади. Вырвали сумку и ударили меня в живот.

— Нам нужно знать об этих двоих все, что вы можете рассказать.

— Но я ничего не видела!

— Лиц не видели?

— Нет.

— А голоса их слышали?

— По-моему, они не сказали ни слова.

— Что произошло перед самым нападением?

— Один человек вырезал мой силуэт. Я расплатилась и как раз пошла дальше.

— Пока он вырезал силуэт, вы ничего не видели?

— А что я должна была видеть?

— Кого-нибудь, кто стоял в ожидании?

— Сколько же раз повторять, что я ничего не видела!

Как только переводчик перевел ее ответ, пожилой полицейский наклонился вперед и повысил голос:

— Мы задаем вопросы, так как хотим поймать тех, кто ударил вас и украл сумку. Поэтому следует отвечать, не теряя терпения.

Каждое слово точно пощечина.

— Я просто говорю, как все было.

— Что находилось в вашей сумке?

— Немного денег, китайских, и американские доллары. Расческа, носовой платок, несколько таблеток, ручка, ничего важного.

— Ваш паспорт мы нашли во внутреннем кармане куртки. Вы шведка? Почему вы здесь?

— Приехала с подругой в отпуск.

Пожилой полицейский задумался. С непроницаемым видом.

— Силуэт мы не нашли, — наконец сказал он.

— Он лежал в сумке.

— Отвечая на мой вопрос, вы его не упомянули. Может быть, еще что-то забыли?

Биргитта немного подумала, покачала головой. Допрос резко закончился. Старший полицейский что-то сказал и вышел из палаты.

— Когда вам станет лучше, вас отвезут в гостиницу. Позднее мы навестим вас еще раз, зададим несколько дополнительных вопросов и составим протокол.

Переводчик упомянул название гостиницы, хотя Биргитта ничего не говорила.

— Откуда вам известно, где я живу? Ключ был в сумке.

— Такие вещи мы всегда знаем.

Он поклонился и вышел. Дверь не успела закрыться, как опять появился врач, тот, с американским акцентом.

— Мы еще немного подержим вас здесь. Проверим анализы крови и рентгеновские снимки. А потом вы вернетесь в гостиницу.

Часы, подумала Биргитта. Их не забрали. Она взглянула на циферблат. Без четверти пять.

— Когда я смогу вернуться в гостиницу?

— Скоро.

— Моя подруга забеспокоится, если меня там не будет.

— Вас отвезут. Нам не хотелось бы, чтобы зарубежные гости сомневались в нашем радушии и заботливости, хотя порой и происходят несчастные случаи.

Биргитта осталась одна. Откуда-то издалека донесся крик, сиротливый вопль, гулко раскатившийся по коридору.

Мысли кружили вокруг случившегося. Единственные фактические свидетельства нападения — боль в горле и пропавшая сумка. Все прочее совершенно нереально: внезапный шок от захвата со спины, удар в живот и люди, которые ей помогли.

Они-то наверняка видели, думала она. Полиция их опросила? Они дождались «скорой»? Или первой прибыла полиция?

Никогда раньше на нее не нападали. Угрожали, да. Но физически никто не набрасывался. Полученный удар — первые побои в ее жизни. Она судила людей, которые избивали, стреляли, пыряли ножами. Однако сама никогда не чувствовала, как подкашиваются ноги.

Ей что, по-прежнему страшно? Да, ответила себе Биргитта. За долгие годы работы в суде она усвоила: жертва грабежа и нападения ничего не забывает. Страх остается надолго, порой на всю жизнь. Ну уж нет, ей вовсе не хочется превратиться в насмерть запуганное существо, которое, рискнув выйти на улицу, то и дело оглядывается назад.

Дома она непременно расскажет все Стаффану. Приглаженную версию, но так, чтобы он понял, почему она может неожиданно вздрогнуть посреди улицы.

Одно за другим накатывали чувства, обычные после нападения, как она знала. Страх, злость, унижение, печаль. И мстительная ненависть. Как раз сейчас, лежа в постели, она бы ничуть не возражала, если бы этих двоих поставили на колени и пристрелили.

Пришла медсестра, помогла ей одеться. До живота больно дотронуться, на колене ссадина. Медсестра поднесла зеркало, чтобы Биргитта смогла причесаться, и она увидела, что очень бледна. Вот, значит, как я выгляжу, когда мне страшно. Не забуду.

Врач появился, когда она сидела на койке, готовая вернуться в гостиницу.

— Боль в горле пройдет, вероятно, уже к завтрашнему утру, — сказал он.

— Спасибо вам за все. Как я доберусь до гостиницы?

— Полиция вас отвезет.

В коридоре ждали трое полицейских. Один — с устрашающим автоматом в руках. На лифте они спустились вниз, сели в полицейскую машину. Биргитта сама себя не узнавала, ведь даже название больницы не запомнила. Немного погодя перед глазами вроде бы мелькнула стена Запретного города, но, может, она и ошиблась.

Полицейские не включали ни сирену, ни мигалки. Вот спасибо, совершенно ни к чему привлекать внимание. У подъезда Биргитта вышла. Машина уехала, она даже обернуться не успела. Только по-прежнему удивлялась, откуда они знали, в какой гостинице она живет.

Когда она сообщила портье о потере ключа, ей выдали новый. В ту же секунду. И она поняла: ключ лежал наготове. Женщина-портье улыбалась. Она знает, подумала Биргитта. Полиция побывала здесь, сообщила о разбойном нападении, предупредила.

По дороге к лифтам она думала, что должна бы испытывать благодарность. Но чувствовала лишь недовольство. И когда вошла в номер, оно не уменьшилось. Сюда явно кто-то заходил, не только горничная. Конечно, возможно, на минутку забегала Карин — что-то взять или переодеться. Вполне возможно. Но ведь и полиции ничто не мешало украдкой наведаться в номер? Или это был кто-то еще? В Китае наверняка есть служба безопасности, которая всегда незримо или почти незримо присутствует рядом.

О визите ей сообщил пакет с играми. Она сразу заметила, что он лежит не там, где она его оставила. Медленно обвела взглядом комнату, чтобы ничего не упустить. Но кто-то, не таясь, переложил в другое место только пакет.

Биргитта прошла в ванную. Несессер там же, где оставлен утром. Содержимое в полном порядке.

Она вернулась в комнату, села в кресло у окна. Дорожная сумка стояла открытая. Биргитта встала и принялась осматривать вещи, одну за другой. Если кто и рылся в сумке, то постарался действовать незаметно.

Лишь добравшись до дна, она вмиг замерла. Там должен был лежать фонарик и коробок спичек. То и другое она всегда брала с собой в поездки, после того как за год до свадьбы со Стаффаном поехала на Мадейру, а там на сутки с лишним вырубили электричество. Вечером она пошла прогуляться к скалистым кручам на окраине Фуншала — и вдруг все утонуло в кромешном мраке. Несколько часов она буквально ощупью пробиралась к гостинице. И с тех пор всегда держала в сумке фонарик и спички. Этот коробок с зеленой этикеткой был из хельсингборгского ресторана.

Биргитта снова перетряхнула одежду, но спичек не нашла. Может, переложила в украденную сумку? Иногда такое случалось. Однако при всем старании она не могла припомнить, чтобы доставала спички из большой сумки. Кто же забрал коробок из номера, который обыскивал втайне?

Она опять села у окна. Последний час в больнице! У нее уже тогда возникло ощущение, что держат ее там без всякой необходимости. Какие такие анализы? Видимо, на самом деле, пока она там торчала, полиция обыскивала гостиничный номер. Но зачем? В конце концов, напали-то на нее, верно?

В дверь постучали. Биргитта вздрогнула. Посмотрела в глазок: полицейские. С тревогой открыла. Полицейские другие, не те, что в больнице. Одна из них — женщина, невысокая, в ее годах, — заговорила:

— Мы просто хотим убедиться, что все в порядке.

— Спасибо.

Полицейская знаком показала, что хочет войти. Биргитта посторонилась. Один полицейский остался в коридоре, второй занял пост в передней. Женщина провела Биргитту к креслам у окна. Положила на стол папку. Что-то в ее поведении удивило Биргитту, но она не могла сказать, что именно.

— Мне бы хотелось, чтобы вы внимательно взглянули на фотографии. У нас есть показания свидетелей, и, пожалуй, мы знаем, кто на вас напал.

— Но ведь я ничего не видела! Разве только локоть. Но его не опознаешь!

Полицейская не слушала. Достала из папки несколько фотографий, разложила на столе. Молодые мужчины.

— Возможно, вы все-таки что-то видели, хотя и не вспомнили сразу.

Биргитта Руслин поняла, что протестовать бессмысленно. Перебрала снимки, думая, что эти молодые парни однажды, может статься, совершат преступления и будут казнены. Разумеется, все они ей незнакомы. Она покачала головой:

— Я никогда их не видела.

— Вы уверены?

— Вполне.

— Никого из них не видели?

— Никого.

Полицейская убрала снимки в папку. Биргитта заметила, что ногти у нее обкусанные.

— Мы поймаем нападавших, — сказала полицейская перед уходом. — Сколько вы еще пробудете в Пекине?

— Четыре дня.

Женщина кивнула и вышла из комнаты.

Ты и так знала, возмущенно думала Биргитта, закрывая дверь на цепочку, что я пробуду здесь еще четыре дня. Зачем спрашивать, раз знаешь? Меня на мякине не проведешь.

Она подошла к окну, посмотрела вниз, на улицу. Полицейские сели в машину и уехали. Биргитта легла на кровать. Что привлекло ее внимание, когда полицейская вошла в номер, она по-прежнему не могла сообразить.

Закрыла глаза, подумала, что надо бы позвонить домой.

Проснулась она, когда за окном было темно. Боль в горле потихоньку отступала. Но само нападение казалось куда страшнее. Ее охватило странное ощущение, будто оно еще не произошло. Она достала мобильный, позвонила в Хельсингборг. Стаффана дома не было, по мобильному он тоже не ответил. Оставив сообщение, она хотела позвонить детям, но раздумала.

Снова вспомнилась украденная сумка. Мысленно она еще раз перебрала содержимое. Шестьдесят долларов пропали. Но большую часть наличных денег она заперла здесь, в маленьком сейфе. Мысль, молнией мелькнувшая в мозгу, заставила ее встать и открыть дверцу гардероба. Сейф заперт. Она набрала код, проверила содержимое. Всё на месте. Биргитта заперла сейф. Снова попыталась понять, почему поведение полицейской показалось ей странным. Стала у двери, попыталась представить себе, что ускользает из памяти. Тщетно. Снова легла на кровать, мысленно перебрала фотографии, которые полицейская доставала из папки.

И вдруг. Она открыла дверь. Полицейская сделала ей знак посторониться. А потом прошла прямиком к креслам у окна. Даже не заглянула в открытую дверь ванной, не посмотрела на ту часть комнаты, где стояла двуспальная кровать.

Биргитта нашла только одно объяснение: полицейская уже побывала здесь. Ей не понадобилось смотреть по сторонам. Она знала, как тут все выглядит.

Взгляд Биргитты упал на стол, где недавно лежала папка с фотографиями. Мысль, которая поразила ее, сперва была смутной, но набирала ясности. Она не опознала людей на снимках. А что, если полицейские именно это и проверяли? Что она не может никого опознать на снимках? Вопрос не в том, опознает ли она хоть кого-нибудь из нападавших. Наоборот. Полицейские хотели удостовериться, что она действительно ничего не видела.

Но почему? Она стала у окна. Мысль, которая пришла ей в голову еще в Худиксвалле, всплыла в памяти:

Случившееся слишком масштабно, слишком загадочно.

Страх нахлынул так быстро, что она не сумела защититься. Лишь через час с небольшим смогла подняться в ресторан.

Прежде чем войти в стеклянную дверь, оглянулась. Но за спиной никого не было.

26

Биргитта Руслин проснулась в слезах. Карин Виман, сидя в постели, осторожно тронула ее за плечо и разбудила.

Когда Карин вернулась накануне поздно вечером, Биргитта уже спала: чтобы не ворочаться без сна, приняла снотворное, к которому прибегала редко, но всегда имела при себе.

— Тебе что-то приснилось, — сказала Карин. — Что-то печальное, раз ты плачешь.

Биргитта, однако, никаких снов не помнила. Поспешно покинутый внутренний ландшафт был совершенно пуст.

— Который час?

— Скоро пять. Я устала и должна еще поспать. Отчего ты плачешь?

— Не знаю. Наверно, вправду видела сон, хоть и не помню о чем.

Карин опять легла. И быстро уснула. Биргитта встала, чуть раздвинула шторы. На улице потихоньку оживало движение. По развевающимся флагам видно, что день в Пекине вновь будет ветреный.

Опять нахлынул страх. Но она решила не поддаваться, как не поддавалась угрозам, которым подвергалась как судья. Еще раз мысленно перебрала события, критически, с предельной тщательностью. А в итоге пришла к едва ли не сконфуженному ощущению, что фантазия ее превзошла самое себя. В любой ситуации ей мерещились заговоры; события, выстроенные в цепочку, на самом деле не имели между собой ничего общего. На нее напали, отняли сумку. С какой же стати полиция, которая наверняка изо всех сил старается поймать грабителей, должна быть замешана во всем этом? Сейчас, утром, это не укладывалось в голове. Может, и плакала она над собой и своими фантазиями?

Биргитта включила торшер, подвинув его так, чтобы свет не падал на Карин. И принялась листать путеводитель по Пекину, прихваченный из дому. На полях помечала, что хочет посмотреть за оставшиеся дни. Прежде всего надо посетить Запретный город, о котором читала и который манил ее с тех самых пор, как она заинтересовалась Китаем. На другой день она пойдет в один из буддийских храмов города. Сколько раз они со Стаффаном говорили о том, что если им когда-нибудь потребуется горний духовный мир, то привлекает их лишь буддизм. По словам Стаффана, это единственная религия, которая никогда не воевала и не применяла насилия, чтобы распространить свое учение. Все прочие конфессии властвовали и распространялись с помощью оружия. Биргитте было важно, что буддизм признает только того бога, который покоится в душе человека. Понять его мудрое учение — значит мало-помалу разбудить в себе этого спящего бога.

Потом Биргитта уснула и проспала еще несколько часов, а проснулась, когда Карин, зевая и потягиваясь, стояла нагишом на полу. Старая бунтарка все еще в приличной форме, подумала она.

— Прекрасное зрелище, — сказала Биргитта.

Карин вздрогнула, словно пойманная с поличным:

— Я думала, ты спишь.

— Проснулась минуту назад. И без слез.

— Тебе что-нибудь снилось?

— Наверняка. Но я ничего не помню. Сны сбежали и спрятались. Должно быть, я была тинейджером и безответно влюблена.

— Мне юность никогда не снится. Наоборот, порой я вижу себя во сне древней старухой.

— Дело к тому у нас и идет.

— Не в данный момент. Я жду докладов, которые, надеюсь, окажутся интересными.

Карин ушла в ванную и снова появилась уже полностью одетая.

О вчерашнем нападении Биргитта пока что словом не обмолвилась. Не решила, стоит ли вообще о нем упоминать. В буре чувств, связанных с этим инцидентом, присутствовало и смущение, будто она могла избежать случившегося. Обычно-то держалась настороже.

— Я ухожу, вернусь опять поздно, — сказала Карин. — Зато завтра все останется позади. Проведем денек вместе.

— У меня тут длинные списки, — отозвалась Биргитта. — Сегодня отправлюсь в Запретный город.

— Там жил Мао. Он тоже создал династию. Коммунистическую. Некоторые считают, он сознательно пытался походить на древних императоров. В первую очередь, наверно, на Цинь Шихуанди, о котором мы толкуем целыми днями. Но по-моему, это клевета. Политическая клевета.

— Его дух витает над всем, — сказала Биргитта. — Иди, будь прилежной и умной девочкой.

Карин исчезла, полная кипучей энергии. Чтобы не завидовать ей, Биргитта бодро встала с постели, сделала несколько небрежных гимнастических упражнений и приготовилась к новому пекинскому дню, без заговоров и тревожных озираний по сторонам. Утром она отправилась в загадочный лабиринт Запретного города. Над центральными воротами в розовой наружной стене — раньше через них входил только император — висел огромный портрет Мао. Биргитта обратила внимание, что все китайцы, входя в красные ворота, прикасались к их золотым накладкам. Должно быть, тут что-то вроде суеверия, решила она. Надо будет спросить у Карин.

Ступая по стертым камням внутреннего двора, Биргитта вспомнила, как в бытность свою красной бунтаркой где-то прочла, что Запретный город состоит из 9999 с половиной комнат. Поскольку Бог Неба имел 10 000 комнат, Сын Неба не мог иметь больше. Хотя вряд ли это правда.

Несмотря на холодный ветер, посетителей было много. Большей частью китайцы, благоговейно ходившие по комнатам, куда многим поколениям их предков не было доступа. Какой же исполинский бунт, думала Биргитта. Когда народ обретает свободу, происходит вот что: он получает право на собственные мечты, на доступ в запретные комнаты, где создавался гнет.

Каждый пятый человек в мире — китаец. В моей семье, если считать ее миром, один должен бы быть китайцем. Так что в юности мы все же были правы, думала она. Наши доморощенные пророки, особенно Мосес, теоретически самый подкованный, постоянно напоминали, что вести речь о будущем можно лишь с участием Китая.

Уже собираясь покинуть Запретный город, она вдруг, к своему удивлению, обнаружила американское кафе быстрого питания. Вывеска прямо-таки кричала навстречу с краснокирпичной стены. Биргитте захотелось понаблюдать, как реагируют прохожие китайцы. Одни останавливались, показывая своим спутникам на вывеску, другие даже заходили внутрь, но большинство вообще не замечало этого омерзительного, по мнению Биргитты, святотатства. Китай стал загадкой другого рода, с тех пор как она впервые попыталась хоть что-то понять в Срединной империи. Но это неправильно, сказала она себе. Даже американское кафе в Запретном городе наверняка можно понять исходя из трезвого анализа современного мира.

Возвращаясь в гостиницу, Биргитта нарушила обещание, которое дала себе утром, и разок оглянулась. Но не заметила ни знакомых лиц, ни кого-либо, стушевавшегося оттого, что она обернулась. Пообедала она в каком-то ресторанчике и снова, глядя на счет, поразилась дороговизне. Потом решила попробовать найти в гостинице какую-нибудь английскую газету и выпить чашку кофе в большом баре в холле. В газетном киоске нашелся экземпляр «Гардиан», и Биргитта устроилась в уголке возле горящего камина. Несколько американских туристов, вставая, громогласно объявили, что теперь намерены подняться на Великую Китайскую стену. Они тотчас вызвали у нее живейшую антипатию.

А когда она сама посетит Стену? У Карин Виман время будет, вероятно, только в последний день перед отъездом. Можно ли побывать в Китае и не увидеть Стену, которая, согласно современной легенде, одно из немногих рукотворных сооружений, какие видны из космоса?

Стену я должна увидеть обязательно, думала Биргитта. Карин там наверняка уже бывала. Что ж, придется ей смириться. Вдобавок у нее есть фотоаппарат. Нельзя же уехать отсюда и не сфотографировать Стену детям на память.

Неожиданно рядом с ее столиком остановилась незнакомая женщина. Примерно ее возраста, волосы гладко зачесаны назад. Женщина улыбалась, держалась с огромным достоинством и заговорила с Биргиттой на хорошем английском:

— Госпожа Руслин?

— Да, это я.

— Вы позволите присесть? У меня важное дело.

— Прошу вас.

Женщина села, на ней был темно-синий костюм, явно очень дорогой.

— Мое имя — Хун Ци. Я бы не стала докучать вам, если бы не важное дело.

Она сделала едва заметный знак мужчине, стоявшему чуть поодаль. Тот подошел, бережно, точно драгоценный подарок, положил перед Биргиттой ее сумку и удалился.

Биргитта удивленно посмотрела на Хун.

— Полиция разыскала вашу сумку. Поскольку же для нас весьма огорчительно, что с нашими гостями порой случаются несчастья, меня попросили передать вам пропажу.

— Вы из полиции?

Хун по-прежнему улыбалась:

— Нет. Просто иногда меня просят оказать властям ту или иную услугу. Все на месте?

Биргитта Руслин открыла сумку. Кроме денег, все в целости и сохранности. К собственному удивлению, она обнаружила и коробок спичек, который накануне тщетно искала в дорожной сумке. Вот, значит, куда она его сунула.

— Деньги пропали.

— Мы твердо надеемся схватить преступников. Они будут сурово наказаны.

— Но их не приговорят к смерти?

По лицу Хун скользнула едва заметная тень. Но от Биргитты это не укрылось.

— У нас суровые законы. Если за ними уже числятся тяжкие преступления, возможно, их условно приговорят к смерти. Если они исправятся, смертный приговор заменят тюремным сроком.

— А если не исправятся?

Ответ был уклончив:

— Наши законы четки и однозначны. Но как знать. У нас индивидуальный подход. Наказание, назначенное в силу рутины, не может быть справедливым.

— Я сама судья. По моему твердому убеждению, крайне примитивное правосудие — допускать смертную казнь, которая редко, а то и вообще никогда не дает превентивного эффекта.

Биргитте Руслин вдруг совершенно не понравился собственный деловитый тон. Хун Ци слушала серьезно. Улыбка исчезла. Официантку, которая подошла было к столику, она кивком отослала прочь. У Биргитты возникло отчетливое ощущение какой-то повторяющейся модели. Хун Ци никак не отреагировала на то, что она судья. Стало быть, уже знала.

В этой стране обо мне знают всё, подумала Биргитта Руслин. С возмущением. Если, конечно, виной всему не разыгравшаяся фантазия.

— Разумеется, я очень признательна, что вы вернули мне сумку. Но поймите, меня удивляет, как все это произошло. Сумку приносите вы, и вы не полицейская, я вообще не знаю, кто вы и что вы! Грабители пойманы? Или я неверно истолковала ваши слова? Может, сумка была где-то брошена?

— Никто пока не пойман. Но есть вполне определенные подозрения. Сумку нашли недалеко от места нападения.

Хун Ци хотела встать. Но Биргитта Руслин остановила ее:

— Объясните же, кто вы. Вдруг приходит совершенно незнакомая женщина, возвращает мне сумку…

— Я занимаюсь вопросами безопасности. А поскольку говорю по-английски и по-французски, меня порой просят кое-что сделать.

— Безопасность? Значит, вы из полиции? Все ж таки!

Хун Ци покачала головой:

— Безопасность в обществе не всегда подразумевает внешнюю охрану, за которую отвечает полиция. Безопасность уходит в глубину, к самым корням общества. Не сомневаюсь, в вашей стране обстоит так же.

— Кто же просил вас передать мне сумку?

— Один из начальников Центрального бюро находок Пекина.

— Находок? Кто сдал туда мою сумку?

— Этого я не знаю.

— Откуда он знал, что сумка моя? Там не было ни удостоверения, ни других документов с моим именем.

— Полагаю, они получили информацию от полицейских ведомств, ведущих расследование.

— Выходит, уличными нападениями занимается не один отдел?

— Обыкновенно полицейские разных специальностей сотрудничают между собой.

— В поисках сумки?

— В расследовании серьезного нападения на гостя нашей страны.

Она ходит вокруг да около, подумала Биргитта. Я никогда не получу четких ответов.

— Я — судья, — повторила Биргитта Руслин. — В Пекине пробуду еще несколько дней. И поскольку вам, кажется, уже все обо мне известно, вряд ли нужно рассказывать, что приехала я сюда вместе с подругой, которая участвует в международной конференции, посвященной первому императору.

— Знания о династии Цинь важны для того, чтобы понять мою страну. Однако вы ошибаетесь, думая, будто я располагаю основательной информацией о вас и о причинах вашего приезда в Пекин.

— Коль скоро вы сумели разыскать мою пропавшую сумочку, я хочу спросить у вас совета. Как бы мне побывать в китайском суде? Я не имею в виду какое-то особенное дело. Просто хочу познакомиться с судебной процедурой и, может быть, задать несколько вопросов.

Незамедлительный ответ удивил Биргитту:

— Завтра вам удобно? Я смогу вас сопровождать.

— Я бы не хотела доставлять беспокойство. По моему впечатлению, у вас так много работы.

— Не больше той, какую я сама считаю важной. — Хун Ци встала. — Я свяжусь с вами во второй половине дня, и мы договоримся о завтрашней встрече.

Биргитта Руслин открыла было рот, чтобы сообщить, в каком номере остановилась, но осеклась: Хун Ци наверняка знает.

Она проводила взглядом уходящую китаянку. Прежде чем та исчезла из виду, к ней присоединились двое мужчин — принесший сумочку и еще один.

Биргитта посмотрела на сумочку и рассмеялась. Есть начало, думала она, и есть конец. Сумочка пропала и нашлась. Но что фактически случилось в промежутке, я понятия не имею. И существует опасность, что я не способна отличить собственные фантазии от происходящего на самом деле.

Хун Ци позвонила через час, Биргитта как раз вошла в номер. Она уже ничему не удивлялась. Такое впечатление, будто какие-то неведомые люди следят за каждым ее движением и в любую минуту могут сообщить, где она находится. Вот как сейчас. Она входит в комнату, и сразу звонит телефон.

— Завтра в девять утра, — сказала Хун Ци.

— Где?

— Я за вами заеду. Мы посетим суд на окраине Пекина. Я выбрала его, потому что завтра там председательствует женщина.

— Большое спасибо.

— Мы сделаем все возможное, чтобы загладить неприятность.

— Вы уже загладили. Я чувствую себя окруженной духами-хранителями.

После телефонного разговора Биргитта вытряхнула сумочку на кровать. Она по-прежнему недоумевала, как спички оказались там, а не в большой дорожной сумке. Открыла коробок. Полупустой. Кто-то курил, подумалось ей. Когда я клала его в сумку, он был полный. Высыпав спички на кровать, она рассмотрела пустой коробок, толком не зная, что ищет. Коробок как коробок. С досадой сунула спички внутрь, а коробок в сумочку. Это уж слишком. Снова разыгралась фантазия.

Остаток дня она посвятила буддийскому храму и неспешному ужину в ресторане поблизости от гостиницы. Когда Карин Виман на цыпочках вошла в номер, она спала, только повернулась спиной к зажженному свету.

Наутро обе встали одновременно. Карин проспала и потому успела лишь сказать, что конференция закончится в два часа, потом она будет свободна. Биргитта сообщила, что намерена посетить суд, но про нападение и теперь не упомянула.

Хун Ци ждала внизу, в холле. На сей раз она была в белой шубке. Биргитта немедля почувствовала себя одетой из рук вон плохо. Но Хун Ци отметила, что теплая одежда очень кстати:

— В наших судах бывает весьма прохладно.

— Как и в театрах?

Хун Ци ответила с улыбкой. Вряд ли она знает, что мы ходили в Пекинскую оперу, подумала Биргитта. Или все-таки?

— Китай по-прежнему очень бедная страна. Мы идем в будущее с огромным смирением и в упорных трудах.

А бедны-то не все, мрачно подумала Биргитта Руслин. Даже для моего ненаметанного глаза очевидно, что шубка у тебя из натурального меха и стоит очень дорого.

Перед гостиницей ждала машина с шофером. Биргитта Руслин ощутила легкое недовольство. Что ей, собственно, известно об этой чужой женщине, вместе с которой она садится в автомобиль, где за рулем сидит опять же незнакомый мужчина?

Никакой опасности нет, твердила она себе. Не мешало бы просто ценить заботу, какой ее окружили. Хун Ци молча, прикрыв глаза, сидела в углу. Машина мчалась по длинной улице. Уже через несколько минут Биргитта совершенно потеряла ориентацию.

Остановились они у низкой бетонной постройки. Вход охраняли двое полицейских. Над подъездом строка красных иероглифов.

— Название окружного суда, — сказала Хун Ци, перехватившая взгляд Биргитты.

Когда они поднялись по наружной лестнице, полицейские взяли на караул. Хун Ци словно и не заметила. Кто же она такая? — подумала Биргитта Руслин. Вряд ли обычный курьер, спешащий к зарубежным гостям с украденными сумочками.

Пройдя по безлюдному коридору, они вошли в зал суда — холодное помещение, обшитое темными деревянными панелями. На возвышении у торцевой стены сидели двое мужчин в форме. Стул между ними пустовал. Публики в зале нет. Хун Ци направилась к первому ряду стульев для публики. Там лежали две подушки. Все подготовлено, подумала Биргитта Руслин. Представление может начинаться. Впрочем, не исключено, что меня и здесь попросту окружают заботой?

Как только они сели, два конвоира ввели обвиняемого. Пожилого мужчину, короткостриженого, в синей тюремной робе. Голова опущена, взгляд устремлен в пол. Рядом расположился защитник. Человек за другим столом, видимо, обвинитель, предположила Биргитта. В штатском, немолодой, лысый, лицо изрыто морщинами. Из двери на возвышении вышла судья. Лет шестидесяти, маленькая, полная. Сидя в кресле, она выглядела чуть ли не ребенком.

— Шу Фу — главарь преступной группы, занимавшейся кражей автомобилей, — тихо пояснила Хун Ци. — Остальные уже осуждены. Теперь настал черед главаря. Поскольку он рецидивист, наказание, скорее всего, будет суровым. Ранее к нему отнеслись достаточно мягко. Однако он злоупотребил доверием, продолжив преступную деятельность, и теперь суд вынесет суровый приговор.

— Но не смертный?

— Конечно нет.

Биргитта Руслин сообразила, что последний вопрос Хун Ци не понравился. Ответ прозвучал нетерпеливо, почти враждебно. Улыбка сломалась, подумала она. Вопрос лишь в том, увижу ли я настоящий судебный процесс или инсценированный, где приговор уже вынесен.

Голоса звучали резко, эхом отдавались в зале. Лишь обвиняемый молчал, упорно глядя в пол. Хун Ци время от времени переводила сказанное. Защитник не слишком старался поддержать своего клиента, что, в общем, не редкость и в шведских судах, думала Биргитта Руслин. Происходящее сводилось к диалогу между обвинителем и судьей. Какую роль играли двое заседателей на возвышении, Биргитта Руслин понять не могла.

Процесс длился без малого полчаса.

— Он получит около десяти лет исправительных работ, — сказала Хун Ци.

— Я не слышала, чтобы судья произнесла что-либо похожее на приговор. Или?

Хун Ци пропустила эту реплику мимо ушей. Когда судья встала, все остальные последовали ее примеру. Осужденного увели. Биргитта Руслин так и не сумела заглянуть ему в глаза.

— Сейчас мы познакомимся с судьей, — сказала Хун Ци. — Она приглашает к себе в кабинет выпить чаю. Зовут ее Минь Та. Вне работы она все свое время посвящает двоим внукам.

— Что говорит о ней молва?

Хун Ци не поняла вопрос.

— Всех судей окружают слухи, более или менее правдивые. Однако ж редко когда совершенно ошибочные. Меня, например, считают либеральной, но очень решительной.

— Минь Та следует закону. И гордится, что она судья. Ведь тем самым она подлинный представитель нашей страны.

Они вошли в низкую дверь за возвышением и очутились в холодном спартанском помещении, где ждала Минь Та. Служитель подал чай. Они сели. Минь Та немедля заговорила, тем же пронзительным голосом, что и в зале суда. Когда она умолкла, Хун Ци перевела:

— Для нее большая честь познакомиться с коллегой из Швеции. Она слышала много хорошего о шведской правовой системе. К сожалению, скоро начнется новое слушание, иначе бы она с удовольствием подробно расспросила вас о шведской правовой системе.

— Поблагодарите ее за прием, — сказала Биргитта Руслин. — И спросите, каков, по ее мнению, будет приговор. Вы не ошиблись, назвав десятилетний срок?

— Я всегда прихожу в зал суда хорошо подготовившись, — ответила Минь Та, выслушав перевод. — Моя обязанность — оптимально использовать время, мое и других сотрудников. Здесь сомнений не было. Обвиняемый сознался, он рецидивист, смягчающие обстоятельства отсутствуют. Думаю назначить ему от семи до десяти лет тюрьмы, но должна еще тщательно взвесить приговор.

Это был единственный вопрос, какой удалось задать Биргитте Руслин. Затем на нее обрушился град вопросов Минь Та. Она лишь успела вскользь подумать, что, собственно, говорила Хун Ци в своих переводах. Может, она и Минь Та вели беседу о чем-то совсем другом?

Через двадцать минут Минь Та встала — ей пора вернуться в зал суда. В комнату вошел человек с фотоаппаратом. Минь Та стала рядом с Биргиттой Руслин, и обеих сфотографировали. Они обменялись рукопожатиями и вместе вышли в коридор. Когда Минь Та открыла дверь, ведущую на возвышение, Биргитта Руслин заметила, что зал полон публики.

Хун Ци и Биргитта Руслин вернулись к машине и на полной скорости помчались прочь. Остановилась машина не у гостиницы, а у похожего на пагоду чайного домика, расположенного на островке посреди искусственного водоема.

— Холодно, — сказала Хун Ци. — Чай согревает.

Она провела Биргитту в помещение, ширмой отделенное от остального пространства чайного домика. Там уже стояли на столике две чайные чашки, а рядом ждала официантка с чайником в руках. Все происходящее было тщательно подготовлено. Из обыкновенной туристки Биргитта превратилась в особо важную гостью страны. Хотя так и не знала почему.

Неожиданно Хун Ци заговорила о шведской правовой системе. Она производила впечатление весьма и весьма начитанного человека. Спрашивала об убийствах Улофа Пальме и Анны Линд.

— В открытых обществах невозможно гарантировать человеку полную безопасность, — сказала Биргитта Руслин. — И всякое общество платит свою цену. Свобода и безопасность постоянно борются за свои позиции.

— Если кого-то действительно хотят убить, предотвратить это невозможно. Даже американского президента не защитишь.

В этих словах китаянки Биргитте Руслин почудился особенный оттенок, но истолковать его она не сумела.

— Мы нечасто читаем о Швеции, — продолжала Хун Ци. — Однако в последнее время в наших газетах встречались заметки об ужасном массовом убийстве.

— И мне фактически хорошо о нем известно, — отозвалась Биргитта Руслин. — Хотя как судья я не имела к нему отношения. Полиция арестовала подозреваемого. Но он покончил с собой. Что само по себе уже скандал, как бы ни развивались события.

Поскольку Хун Ци выказывала учтивый интерес, Биргитта подробно рассказала о происшедшем. Хун Ци внимательно слушала, вопросов не задавала, только раз-другой попросила повторить последнюю фразу.

— Сумасшедший, — подытожила Биргитта, — которому удалось совершить самоубийство. Или другой сумасшедший, которого полиция не схватила. Или тут что-то совсем иное, где есть мотив и хладнокровный, жестокий план.

— Что это может быть?

— Месть. Ненависть. Ничего не украли, так что здесь наверняка сочетание ненависти и мести.

— А как думаете вы?

— Кого надо искать? Не знаю. Но мне трудно поверить в историю об одиноком безумце.

Дальше Биргитта рассказала о том, что называла китайским следом. Начала с самого начала — с того, как обнаружила свою родственную связь с несколькими убитыми, потом сообщила о странном китайце, посетившем Худиксвалль. Заметив, что Хун Ци в самом деле слушает, она уже не могла оборвать рассказ. А под конец достала фото, показала его Хун.

Хун Ци медленно кивнула. На миг она целиком погрузилась в собственные мысли. А Биргитте вдруг показалось, что Хун Ци узнала лицо на снимке. Хотя это конечно же нелепость. Одно лицо из миллиарда?

Хун Ци улыбнулась, вернула фото и спросила, какие у Биргитты планы на оставшееся время в Пекине.

— Завтра вместе с подругой надеюсь побывать у Китайской стены. А послезавтра мы улетаем домой.

— К сожалению, я занята и не сумею вам помочь.

— Вы уже сделали много больше, чем я могла рассчитывать.

— Во всяком случае, перед вашим отъездом я непременно зайду попрощаться.

У входа в гостиницу они расстались. Биргитта Руслин проводила взглядом автомобиль Хун Ци, который выехал за ворота и исчез.

В три часа пришла Карин и со вздохом облегчения отправила в мусорную корзину пачку ненужных теперь бумаг. Когда Биргитта предложила назавтра посетить Великую Китайскую стену, Карин сразу же одобрила эту идею. А сейчас решила пройтись по магазинам. Биргитта составила ей компанию — из одного универсального магазина в другой, на полуофициальные рынки в маленьких улочках, в темные лавочки, где можно найти все, от старинных ламп до деревянных скульптур, изображающих злобных демонов. Нагруженные пакетами и сумками, они уже в сумерках подозвали такси. Карин устала, и ужинали они в гостинице. Через портье Биргитта заказала на завтра поездку к Стене.

Карин спала, а Биргитта, уютно устроившись в кресле, смотрела по телевизору китайскую передачу, с отключенным звуком. Временами наваливался вчерашний страх. Но она твердо решила никому не рассказывать, даже Карин.

Утром подруги отправились к Великой стене. День выдался безветренный, сухой холод казался не таким пронизывающим. Они прогулялись по Стене, подивились, фотографировали друг дружку или, вручив камеру какому-нибудь дружелюбному китайцу, просили щелкнуть их обеих.

— Вот мы и пришли сюда, — сказала Карин. — С фотоаппаратом, а не с книжечкой Мао.

— В этой стране не иначе как случилось чудо, — сказала Биргитта. — И сотворили его не боги, но люди, неслыханным трудом.

— По крайней мере, в городах. На селе бедность, говорят, ужасающая. Что будет, когда сотням миллионов бедных крестьян станет невмоготу?

— Нынешний подъем крестьянского движения — огромное событие. Может, в этой мантре все-таки скрыта жестокая реальность?

— Никто тогда не говорил, что в Китае бывает такой мороз. Я скоро до смерти закоченею.

Они пошли обратно, к ожидавшей машине. Спускаясь по лестнице со Стены, Биргитта оглянулась — наверно, чтобы бросить последний взгляд на древнее сооружение.

И заметила одного из людей Хун Ци, он стоял, изучая путеводитель. Вне всякого сомнения. Тот самый человек, что подходил с ее сумочкой к столу.

Карин нетерпеливо помахала ей рукой: холодно, поехали!

Биргитта оглянулась еще раз, но человек Хун Ци исчез.

27

Последний пекинский вечер Биргитта Руслин и Карин Виман провели в гостинице. Сперва сидели в баре, пили водочные коктейли, чтобы согреться после экскурсии к Стене, и обсуждали разные варианты завершения своей поездки. Но от водки обеих так разморило, что они решили поужинать в гостинице. А потом долго разговаривали о своей жизни. Бунтарские мечты о красном Китае ожили словно по звонку, и страна, с которой они встретились сейчас, претерпела огромные перемены, но не такие, какие им некогда представлялись. В ресторане они просидели долго, пока не остались одни. С фонаря над столом свешивались голубые шелковые ленточки. Биргитта перегнулась через стол и шепотом предложила прихватить две ленточки на память. Карин срезала ленточки маникюрными ножницами, когда никто из официантов на них не смотрел.

Собрав вещи, Карин уснула. Конференция здорово ее утомила. Биргитта сидела в темноте на диване. Ее вдруг захлестнуло ощущение, что она стареет. Еще немного — и тропинка вдруг где-нибудь оборвется, и великий мрак поглотит ее. Пожалуй, она уже сейчас чувствовала, как тропинка пошла под гору, почти незаметно, однако в итоге приведет к неизбежному. Подумай о десяти вещах, какие еще хочешь сделать, шепотом сказала она себе. О десяти вещах, какие покуда предстоят. Она пересела к письменному столику и начала писать в блокноте.

Чего она по-прежнему действительно хочет? Конечно, надеется увидеть одного или нескольких внуков. Кроме того, они со Стаффаном часто говорили, что хорошо бы побывать на разных островах. До сих пор посетили только Исландию да Крит. А мечтали о Галапагосах, об острове Питкэрн, где в жилах обитателей по сей день течет кровь мятежников с «Баунти». Выучить еще один язык? Или, по крайней мере, попытаться улучшить французский, которым когда-то владела вполне хорошо?

А самое важное — чтобы они со Стаффаном вновь разбудили свою любовь и начали видеть друг друга. При мысли, что они подойдут к старости без единого следа живой взаимной любви, ее порой охватывала огромная печаль.

Вот это важнее любых путешествий.

Она скомкала листок, бросила в мусорную корзину. Зачем записывать то, что давным-давно ясно и прибито в душе к церковным дверям. Упорно живущие тезисы о будущем Биргитты Руслин.

Она разделась и легла в постель. Рядом спокойно дышала Карин. Внезапно Биргитта почувствовала, что пора домой, закрыть бюллетень и приступить к работе. Без будничной рутины не осуществить мечты, которые ее ожидают.

После недолгих колебаний она взяла мобильный и послала мужу эсэмэску: «Еду домой. Каждое путешествие начинается с простого шага. И путь домой тоже».

Ровно в семь Биргитта проснулась. И хотя спала не больше пяти часов, чувствовала себя совершенно бодрой. Легкая головная боль напоминала о выпитых вечером водочных коктейлях. Карин спала, завернувшись в простыню и свесив одну руку с кровати. Биргитта осторожно спрятала эту руку под простыни.

Несмотря на ранний час, внизу в ресторане завтракало уже много постояльцев. Она огляделась — не обнаружится ли где за столиком знакомое лицо. На Стене, без сомнения, был один из тех, что сопровождали Хун Ци. Может, все просто: китайское государство приставило к ней охрану, чтобы не случилось новой беды?

Биргитта позавтракала, перелистала английскую газету и уже собиралась вернуться в номер, когда возле столика неожиданно выросла Хун Ци. Не одна, в сопровождении двух мужчин, которых Биргитта раньше не видела. Хун кивком велела им отойти и села. Сказала несколько слов официанту, тот поспешно принес стакан воды.

— Надеюсь, все в порядке, — сказала Хун. — Как прошла поездка к Стене?

Ты ведь и так знаешь, подумала Биргитта. Я уверена, кое-кто из твоих соглядатаев был и в гостиничном ресторане «Цветок лотоса», когда мы с Карин вчера ужинали.

— Внушительное сооружение. Только холодно было.

Биргитта с вызовом посмотрела Хун прямо в глаза, пытаясь разглядеть, поняла ли китаянка, что она видела ее соглядатая. Но лицо Хун осталось непроницаемым. Она свои карты не раскрывала.

— В комнате рядом с рестораном вас ждет один человек, — сказала Хун. — Его зовут Чань Вин.

— Чего он хочет?

— Рассказать, что полиция схватила одного из участников нападения, в котором вы лишились своей сумочки.

Биргитта почувствовала, как сердце учащенно забилось. В словах Хун сквозило что-то зловещее.

— Почему он не пришел сюда, если хочет поговорить со мной?

— Он в форме. И не хотел мешать вам позавтракать.

Биргитта Руслин устало развела руками:

— Не вижу особых проблем в общении с людьми в форме.

Она встала, положила салфетку на стол. И в этот миг в ресторан вошла Карин, которая с удивлением воззрилась на них. Пришлось Биргитте объяснить, в чем дело, и представить Хун.

— Я толком не знаю, о чем речь, — сказала она Карин. — Очевидно, полиция арестовала одного из тех, кто на меня напал. Не волнуйся, завтракай спокойно. Я вернусь, выслушаю, что имеет сказать полицейский, и вернусь.

— Почему ты молчала?

— Не хотела тебя тревожить.

— Зато я теперь тревожусь. Даже сержусь, пожалуй.

— И напрасно.

— В десять нам нужно выехать в аэропорт.

— До тех пор еще целых два часа.

Биргитта Руслин последовала за Хун. Двое мужчин все время держались позади. Пройдя по коридору в сторону лифтов, они остановились у приоткрытой двери. Биргитта Руслин поняла, что это небольшой конференц-зал. За овальным столом сидел пожилой китаец, курил сигарету. Он был в синем мундире с массой галунов. На столе лежала фуражка. Он встал и поклонился, одновременно указав на стул рядом. Хун отошла к окну.

Глаза у Чань Бина были красные, воспаленные, волосы редкие, зачесанные назад. Откуда-то возникло безотчетное ощущение, что этот человек очень опасен. Он жадно втягивал дым сигареты. В пепельнице уже лежали три окурка.

Хун сказала несколько слов. Чань Бин кивнул. Биргитта Руслин попыталась припомнить, встречался ли ей до сих пор кто-нибудь с таким количеством красных звезд на погонах.

— Мы, — хриплым голосом начал Чань Бин, — арестовали одного из двух напавших на вас преступников и просим опознать его.

Он говорил на ломаном английском, но достаточно понятно.

— Так ведь я ничего не видела!

— Человек всегда видит больше, чем ему кажется.

— Я вообще их не видела. На затылке глаз нет.

Чань Бин с непроницаемой миной посмотрел на нее.

— Вообще-то есть. В опасных, напряженных ситуациях можно видеть и затылком.

— Вероятно. В Китае. Но не в Швеции. Никогда в жизни мне не доводилось судить человека на том основании, что некто опознал его с помощью глаз на затылке.

— Есть и другие свидетели. Опознавать преступника будете не только вы. Есть и свидетели, которым предстоит опознать вас.

Биргитта Руслин умоляюще посмотрела на Хун, которая изучала какую-то точку у нее над головой.

— Я уезжаю домой, — сказала Биргитта. — Через два часа мы с подругой должны отправиться в аэропорт. Сумочку мне вернули. Помощь, оказанная китайской полицией, заслуживает всяческих похвал. Я даже подумываю напечатать статью в шведском юридическом журнале, рассказать о своих переживаниях и выразить благодарность. Только вот опознать преступника не сумею.

— Наша просьба о содействии едва ли так уж нелепа. По законам этой страны вы обязаны помогать полиции в расследовании тяжкого преступления.

— Но я должна лететь домой! Сколько это займет времени?

— Вряд ли больше суток.

— Нет. Это невозможно.

Биргитта не заметила, что Хун подошла ближе.

— Мы конечно же поможем вам перерегистрировать билеты, — сказала она.

Биргитта Руслин хлопнула ладонью по столу:

— Я улечу сегодня. Не желаю затягивать поездку еще на сутки.

— Чань Бин занимает в полиции высокое положение. Если он что-то говорит, значит, так надо. Он вправе задержать вас в стране.

— Тогда я требую дать мне возможность поговорить с посольством.

— Разумеется. — Хун положила перед ней мобильный и листок с номером телефона. — Посольство откроется через час.

— Почему я обязана в этом участвовать?

— Мы не хотим наказывать невиновного, как не хотим и отпускать на свободу преступника.

Биргитта Руслин пристально посмотрела на Хун Ци и поняла, что вынуждена остаться в Пекине как минимум еще на сутки. Они твердо решили задержать ее здесь. Хочешь не хочешь, придется смириться. Но никто не заставит ее опознать человека, которого она не видела.

— Мне нужно поговорить с подругой. И как быть с моим багажом?

— Номер останется за вами, — ответила Хун.

— Полагаю, это уже улажено. Когда было решено задержать меня? Вчера? Позавчера? Сегодня ночью?

Ответа Биргитта не получила. Чань Бин закурил очередную сигарету и что-то сказал Хун.

— Что он сказал? — спросила Биргитта.

— Что нам надо поспешить. Чань Бин — очень занятой человек.

— Кто он?

— Чань Бин — очень опытный следователь, — объяснила Хун, пока они шли по коридору. — Он расследует происшествия с такими, как вы, с гостями нашей страны.

— Он мне не нравится.

— Почему?

Биргитта Руслин резко остановилась:

— Раз уж мне придется задержаться, я требую, чтобы вы были со мной. В противном случае я не покину гостиницу, пока не откроется наше посольство и я не поговорю с ними.

— Я буду с вами.

Они вернулись в ресторан. Карин Виман как раз встала из-за стола. Биргитта объяснила, что произошло. Карин смотрела на нее с растущим изумлением:

— Почему ты ничего не рассказала мне? Тогда бы мы, понятно, учли, что, возможно, тебе придется здесь задержаться.

— Я же сказала: не хотела тебя тревожить. Да и себя тоже. Думала, все уже позади. Сумочку мне вернули. Однако придется остаться здесь до завтра.

— Это вправду необходимо?

— Полицейский, с которым я только что говорила, явно не из тех, кто меняет свои решения.

— Если хочешь, я тоже останусь.

— Поезжай. Я прилечу следом, завтра. Позвоню домой и сообщу, что произошло.

Карин по-прежнему колебалась. Биргитта проводила ее к выходу.

— Поезжай. Я останусь и во всем разберусь. Законы в этой стране явно таковы, что я не могу уехать, пока не помогу им.

— Но ведь ты говоришь, что не видела, кто на тебя напал?

— Именно об этом я им и твержу. Иди! Когда вернусь домой, мы повидаемся и посмотрим фотографии, сделанные на Стене.

Карин пошла к лифтам. А поскольку Биргитта захватила с собой в ресторан верхнюю одежду, можно было сразу же выехать.

Ее посадили в одну машину с Хун Ци и Чань Бином. Мотоциклы сопровождения с включенными сиренами прокладывали путь в густом потоке транспорта. Они миновали Тяньаньмынь, проехали по одной из широких центральных улиц, а затем свернули в ворота гаража, охраняемые полицейскими. Лифтом поднялись на четырнадцатый этаж и зашагали по коридору, где люди в форме провожали Биргитту пристальными взглядами. Теперь рядом с нею шел Чань Бин, а не Хун. Здесь главная не она, подумала Биргитта. Здесь все решает господин Чань Бин.

Они вошли в приемную большого офиса, сидевшие там полицейские вскочили и вытянулись по стойке «смирно». Дверь закрылась — по-видимому, это был кабинет Чань Бина. На стене над письменным столом портрет председателя Собрания народных представителей. На столе — современный компьютер и несколько сотовых телефонов. Чань Бин предложил Биргитте Руслин кресло у стола. Она села. Хун осталась в приемной.

— Лао Сань, — произнес Чань Бин. — Так зовут человека, которого вам скоро предстоит увидеть и опознать среди девяти других.

— Сколько раз я должна повторять, что не видела тех, кто на меня напал?

— Тогда вы не можете знать и сколько их было — один, двое или еще больше.

— Мне показалось, что не один. Слишком много рук.

Биргитте вдруг стало страшно. Лишь теперь она сообразила: возможно, и Хун, и Чань Бин знали, что она искала Ван Миньхао. Потому и сидит в кабинете высокого полицейского начальника. Каким-то образом она стала опасна. Спрашивается только — для кого?

Они оба знают, думала она. Хун осталась в приемной, так как ей известно, о чем Чань Бин намерен со мной говорить.

Фотография по-прежнему лежала у нее в кармане. Может, достать ее и объяснить Чань Бину, что привело ее к месту нападения? Но что-то ее остановило. В данный момент ведущим в выжидательном танце был Чань Бин, а она следовала за ним.

Чань Бин подвинул к себе бумаги, лежавшие на столе. Ясное дело, читать он не собирался, просто решал, что сказать.

— Сколько денег украдено? — спросил он.

— Шестьдесят американских долларов. И чуть меньше в китайской валюте.

— Украшения? Драгоценности? Кредитные карты?

— Все цело.

Один из телефонов на столе зажужжал. Чань Бин ответил, выслушал звонившего, отложил телефон.

— С этим ясно. — Он встал. — Сейчас вы увидите того, кто на вас напал.

— Мне казалось, вы говорили, их было несколько?

— Вы увидите того из нападавших, кого мы пока что можем допросить.

Стало быть, второй мертв, подумала Биргитта Руслин, чувствуя, как накатывает дурнота. В эту минуту она очень пожалела, что осталась в Пекине. Лучше бы настояла на своем и уехала вместе с Карин Виман. Решив остаться, она угодила в ловушку.

Они прошли по коридору, спустились по лестнице и открыли какую-то дверь. Приглушенный свет. У портьеры стоит полицейский.

— Я оставлю вас одну, — сказал Чань Бин. — Как вы понимаете, арестованный не может вас видеть. Говорите в микрофон на столе, если захотите, чтобы кто-нибудь сделал шаг вперед или стал в профиль.

— С кем я тогда буду говорить?

— Со мной. Не торопитесь, подумайте хорошенько.

— Это бессмысленно. Не знаю, сколько раз нужно повторять, что я не видела нападавших в лицо.

Чань Бин промолчал и вышел. Биргитта осталась одна. Портьеру отодвинули. По другую сторону зеркального стекла стояли несколько мужчин лет тридцати, в простой одежде, некоторые очень худые. Лица сплошь незнакомые, она не узнавала никого из них, хотя на миг ей почудилось, что крайний слева напоминает человека, заснятого в Худиксвалле видеокамерой Стуре Херманссона. Но нет, это не он, у этого лицо круглее и губы толще.

Из скрытого динамика донесся голос Чань Бина:

— Не торопитесь.

— Я никогда раньше не видела никого из этих людей.

— Присмотритесь внимательнее.

— Даже если останусь тут до завтра, мое впечатление ничуть не изменится.

Чань Бин не ответил. Биргитта Руслин раздраженно нажала кнопку микрофона:

— Я никогда не видела никого из этих людей.

— Вы уверены?

— Да.

— Присмотритесь.

Человек, стоявший за стеклом четвертым справа, вдруг шагнул вперед. Он был в куртке на вате и заплатанных штанах. Небритый, лицо худое.

В голосе Чань Вина неожиданно послышалось напряженное возбуждение:

— Этого человека вы раньше видели?

— Нет, никогда.

— Он — один из тех, кто на вас напал. Лао Сань, двадцать девять лет, ранее судим за ряд преступлений. Отец его казнен за убийства.

— Я никогда его не видела.

— Он сознался в нападении.

— Тогда я вряд ли вам нужна?

Полицейский, стоявший в темноте у Биргитты за спиной, задернул портьеру и сделал ей знак следовать за ним. Они вернулись в кабинет, где ждал Чань Бин. Хун куда-то исчезла.

— Позвольте поблагодарить вас за содействие, — сказал Чань Бин. — Остались только небольшие формальности. Нужно подписать протокол.

— Протокол? О чем?

— Об очной ставке с преступником.

— Что с ним будет?

— Я не судья. Что бы случилось с ним в вашей стране?

— Все зависит от обстоятельств.

— Разумеется, наша правовая система работает так же. Мы выносим преступнику приговор, учитывая добровольность признания и особые обстоятельства.

— Существует ли вообще риск, что его приговорят к смерти?

— Маловероятно, — сухо ответил Чань Бин. — На Западе почему-то считают, что простое воровство карается у нас смертной казнью. Если бы он применил оружие и нанес вам серьезные телесные повреждения, тогда другое дело.

— Но его подельник мертв?

— Он оказал сопротивление при аресте. Двоим полицейским пришлось защищаться.

— Откуда вам известно, что он был виновен?

— Он сопротивлялся.

— Возможно, по другим причинам.

— Человек, которого вы видели, Лао Сань, показал, что это был его подельник.

— Но улик нет?

— Есть признательные показания.

Биргитта Руслин поняла, что ей не вывести Чань Бина из терпения. Ладно, она выполнит его просьбу и как можно скорее уедет из Китая.

Вошла полицейская с папкой в руке, старательно избегая смотреть на Биргитту Руслин.

Чань Бин зачитал протокольную запись. Биргитта заметила, что он как будто бы спешит. Кончилось терпение, подумала она. А может, кончилось что-то другое. О чем ей неизвестно.

Подробный документ гласил, что госпожа Биргитта Руслин, гражданка Швеции, не смогла опознать в Лао Сане преступника, совершившего на нее жестокое нападение.

Чань Бин умолк и подвинул ей бумаги. Протокол оказался написан по-английски.

— Подпишите, — сказал Чань Бин. — И можете ехать домой.

Биргитта Руслин внимательно прочитала две страницы, потом поставила подпись. Чань Бин закурил. Он словно бы уже забыл о ее присутствии.

Неожиданно в кабинет вошла Хун Ци.

— Можно ехать, — сказала она. — Все позади.

По дороге в гостиницу Биргитта молчала. Единственный свой вопрос она задала Хун перед тем, как они сели в машину:

— Наверно, на сегодня подходящего для меня рейса нет?

— Увы, придется подождать до завтра.

Портье сообщил, что ее авиабилеты перерегистрированы на завтрашний рейс «Финнэйр». Она уже хотела попрощаться с Хун, но та вызвалась зайти попозже снова, чтобы вместе поужинать. Биргитта не раздумывая согласилась. Меньше всего ей сейчас улыбалось остаться в Пекине одной.

В лифте она думала, что Карин уже на пути домой, летит незримая в высоких слоях атмосферы.

В номере она первым делом позвонила домой. Вычислять разницу во времени — непосильная проблема, и, когда Стаффан ответил, она поняла, что разбудила его.

— Где ты?

— В Пекине.

— Почему?

— Опоздала на рейс.

— Который час?

— Здесь час дня.

— Значит, ты не на пути в Копенгаген?

— Прости, я не хотела тебя будить. Прилечу завтра в то же время, но с опозданием на сутки.

— Все хорошо?

— Да, все как надо.

Разговор прервался. Биргитта попробовала перезвонить — безуспешно. В конце концов отправила эсэмэску, повторила, что прилетит с опозданием на сутки.

Отложив телефон, она поняла, что, пока сидела в полиции, в номере кто-то побывал. Поняла не вдруг, нет, ощущение возникло постепенно. Она постояла посреди комнаты, огляделась по сторонам. Сначала не могла сообразить, что привлекло ее внимание. Потом догадалась — открытая дорожная сумка. Одежда лежала не так, как была уложена накануне вечером: чтобы молния легко закрывалась. Сейчас сумка не запиралась.

Биргитта села на край кровати. Горничная перекладывать вещи в сумке не станет, думала она. Здесь был кто-то еще, копался в моих вещах. Второй раз.

Внезапно она поняла. Опознание — просто-напросто способ выманить ее из номера. После того как Чань Бин зачитал протокол, все быстро закончилось. Ему определенно сообщили, что обыск завершен.

Дело вовсе не в украденной сумочке, думала она. Полиция обыскивает мой номер по другой причине. И по той же причине Хун вдруг появилась у моего столика и завела разговор.

Дело не в сумочке, мысленно повторила она. Есть только одно объяснение. Кто-то хочет узнать, почему я показывала охранникам здания рядом с больницей фото неизвестного. Может, этот человек отнюдь не неизвестный?

Со всей силой навалился прежний страх. Она принялась искать в комнате микрофоны и камеры наблюдения, заглядывала под картины, изучала абажуры ламп, но ничего не нашла.

В условленное время они с Хун встретились в холле. Хун предложила пойти в знаменитый ресторан. Но Биргитта не хотела выходить из гостиницы.

— Я устала, — сказала она. — Господин Чань Бин — человек утомительный. Мне хочется поужинать и лечь спать. Завтра я уеду домой.

Последняя фраза намеренно прозвучала как вопрос. Хун кивнула:

— Да, завтра вы уедете домой.

Они расположились у высокого окна. На небольшой эстраде посреди просторного зала с аквариумами и фонтанами тихонько играл пианист.

— Я узнаю эту мелодию, — сказала Биргитта. — Английская песня, времен Второй мировой. «We'llmeetagain, don'tknowwhere, don'tknowwhen».[4] Может, это про нас?

— Мне всегда хотелось побывать в северных странах. Кто знает?

Биргитта выпила красного вина. А поскольку еще не ела, почувствовала, что слегка захмелела.

— Ну вот, все позади, — сказала она. — Можно ехать домой. Сумочку мне вернули, Великую Китайскую стену я увидела. И еще убедилась, что крестьянское движение в Китае продвинулось далеко вперед. Происшедшее в этой стране — огромный человеческий подвиг. В юности я мечтала маршировать, сжимая в руке красную книжечку Мао, среди тысяч других молодых людей. Мы с вами ровесницы. О чем мечтали вы?

— Я была среди марширующих.

— По убеждению?

— Да, как и все. Вы когда-нибудь видели цирк или театр, полный детей? Все они кричат от радости. Не обязательно из-за того, что видят, а просто потому, что находятся среди тысяч других детей в цирковом шатре или в театре. Без учителей, без родителей. Они сами владеют миром. Когда таких, как ты сам, достаточно много, можно увериться в чем угодно.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Сейчас. Я была как дети в цирке. Но и твердо убеждена, что без Мао Цзэдуна Китай никогда не поднимется из нищеты. Быть коммунистом означало бороться с нуждой, поневоле ходить босым. Мы боролись за то, чтобы каждый имел пару брюк.

— А что было потом?

— То, от чего Мао постоянно предостерегал. Что великое недовольство в Поднебесной будет всегда. Но создается это недовольство при разных условиях. Лишь глупец думает, будто возможно дважды войти в одну и ту же реку. Сегодня я понимаю, сколь многое в будущем развитии он сумел предвидеть.

— Вы до сих пор коммунистка?

— Да. Ничто покуда не поколебало моей убежденности, что мы должны сообща бороться с бедностью, которая в нашей стране по-прежнему огромна.

Биргитта взмахнула рукой, задев при этом бокал и расплескав вино.

— Вот эта гостиница. Если бы меня спящую перенесли сюда и разбудили, я бы не смогла определить, в какой стране нахожусь.

— Путь все еще долог.

Подали заказ. Фортепиано умолкло. Биргитта сражалась с собственными мыслями. В конце концов отложила столовый прибор и посмотрела на Хун, которая немедля перестала есть.

— Скажите начистоту. Ведь я уезжаю домой. И вам больше незачем играть роль. Кто вы? Почему меня все время держали под наблюдением? Кто такой Чань Бин? Что за людей мне предлагали опознать? Я больше не верю во все эти россказни насчет моей сумочки и опасного нападения на иностранку.

Она надеялась, что Хун как-то откликнется, хотя бы чуточку ослабит свою постоянную защиту. Но и этот град вопросов не поколебал спокойствия Хун.

— А о чем, кроме нападения, может идти речь?

— Кто-то обыскивал мой номер.

— Что-нибудь пропало?

— Нет. Но я знаю, кто-то там был.

— Если хотите, можно вызвать здешнего шефа службы безопасности.

— Я хочу, чтобы вы ответили на мои вопросы. Что происходит?

— Просто мне хочется, чтобы гости нашей страны были в безопасности, вот и всё.

— Мне что же, действительно надо принять ваши слова на веру?

— Да, — кивнула Хун. — Я хочу, чтобы вы приняли мои слова на веру.

В ее голосе сквозило что-то такое, отчего у Биргитты пропала охота задавать вопросы. Она поняла, что ответов все равно не получит. И никогда не узнает, кто держал ее под надзором — Хун или Чань Бин. Опять начало и конец, а сама она с завязанными глазами в коридоре между ними.

Хун проводила ее до номера. Биргитта схватила ее за руку:

— Больше никаких вмешательств? Никаких новых преступников? Никаких протоколов? Никаких внезапно мелькающих знакомых мне лиц?

— Я заеду за вами в двенадцать.

Ночью Биргитта спала тревожно. Встала рано, быстро позавтракала, не заметив ни одного знакомого лица ни среди официантов, ни среди постояльцев. Выходя из номера, она повесила на дверь табличку «Просьба не беспокоить» и рассыпала на коврике у входа немного соли для ванны. И по возвращении убедилась, что в комнату никто не заходил.

Как и договаривались, Хун Ци заехала за нею, а в аэропорту провела ее через какой-то спецконтроль, так что в очереди стоять не пришлось.

Расстались они у паспортного контроля. Хун протянула Биргитте маленький сверток:

— Сувенир из Китая.

— От вас или от страны?

— От нас обеих.

Биргитта Руслин подумала, что, вероятно, все же была несправедлива к Хун. Возможно, она вправду хотела помочь ей забыть нападение?

— Удачного полета, — сказала Хун. — Может статься, когда-нибудь увидимся.

Биргитта прошла паспортный контроль. А когда обернулась, Хун уже исчезла.

Только когда самолет поднялся в воздух, Биргитта развернула сверток. Там оказалась маленькая фарфоровая статуэтка: юная девушка, вскинувшая вверх руку с красной книжечкой Мао.

Биргитта спрятала подарок в сумку и закрыла глаза. Облегчение, оттого что она наконец летит домой, наполнило ее огромной усталостью.

В Копенгагене ее встретил Стаффан. Вечером она сидела рядом с ним на диване и рассказывала о своих приключениях. Но о нападении словом не обмолвилась.

Позвонила Карин Виман. Биргитта обещала в самом ближайшем будущем приехать в Копенгаген.

На другой день она пошла к врачу. Давление снизилось. Если показатели останутся стабильны, уже через несколько дней ее выпишут на работу.

Когда она вышла на улицу, падал снег. Ей ужасно хотелось поскорее вернуться к работе.

Назавтра она уже в семь утра сидела у себя в конторе, разбирая скопившиеся на столе бумаги. Хотя официально еще была на бюллетене.

Снегопад усилился. Глядя в окно, Биргитта видела, как растет сугробик на подоконнике.

Фигурку с румяными щеками и широкой победоносной улыбкой, с поднятой над головой красной книжечкой она поставила возле телефона. А фотографию, распечатанную с пленки камеры наблюдения, достала из кармана и засунула на дно одного из ящиков.

И задвинула ящик с ощущением, что все наконец-то осталось в прошлом.