Китайская военная стратегия

Вместо послесловия Уроки китайской стратегии

Жизненная философия китайцев по сути своей стратагемна; она стремится превратить жизнь человека в стратегию, причем стратегию не просто достижения той или иной цели, а, так сказать, абсолютную и всеобщую, применимую решительно во всех жизненных ситуациях, всех «моментах жизни». Речь идет об использовании всего потенциала наличных сил и обстоятельств. Мудрость этой стратегии основывается на парадоксальной, но, по сути, очень простой истине о том, что полнота присутствия, сам предел явленности остается недоступным для любой частной «точки зрения» и, следовательно, до тех пор, пока мы имеем «свой» взгляд на вещи, для нас будет существовать различие между внешним и внутренним. Поэтому главный символ сознания в китайской традиции – чистое зеркало, которое выявляет все сущее, «дает быть» всему, но само вечно отсутствует в мире, не имеет своей идеи или формы. Живущий чистым динамизмом Великого Пути «вбирает в себя» или, что то же самое, охватывает собой все внешнее и пребывает в сокровенной, темной (сюань, мин), истинно символической глубине опыта. «В лучах Дао» все явленное ничего не выражает и не обозначает; это только экран, на котором пляшут прозрачные тени, радужные отблески истины. Но мудрому ведом бесконечно действенный покой, отсутствующий в этом вселенском танце вещей. Он знает свое незнание…

Легко видеть практические следствия подобной жизненной позиции. Мудрый отстраняется от мира, не отрицая его и не считая иллюзией; он, по словам даосских учителей, «хоронит себя среди людей». Все внешнее для него – чужое, постороннее. Но он и не ищет другого мира, а продолжает жить и действовать в этой «обыденной действительности», окружающей его. Он даже не имеет точки опоры, чтобы перевернуть мир. Он воздействует изнутри, то есть напрямую, и о его действии можно узнать только по его плодам. Имманентность природы для него – последняя истина. «Четыре ноги и хвост у буйвола – вот что такое небесное».

«Когда человек претворяет свой путь, путь Неба осуществится сам собою», говорят в Китае. Мир, выявленный жестом самоотстранения мудреца, блестит и переливается всеми красками жизни, существует сам по себе, но течение событий в нем непостижимым образом откликается бесстрастной воле того, кто прозрел внутреннее совершенство всех вещей. Позднейшие знатоки стратегии, среди них неизвестные авторы собрания тридцати шести стратагем, нередко искали ключ к пониманию связи вещей в таинственных комбинациях чисел и символов, содержащихся в древнем китайском каноне «Книга Перемен»; комбинациях совершенно объективных и всеобщих, но на удивление часто совпадающих с движениями человеческого духа.

Таким образом, искусство стратагем предлагает хотя и своеобразный, но по-своему очень последовательный и практичный взгляд на вещи, который годится для всех ситуаций; взгляд безупречно трезвый и разумный и тем не менее отнюдь не чуждый… по-детски веселому отношению к миру. Если подыскивать понятие, способное определить сущность отмеченного выше символического, неопознаваемого в своей универсальности действия, «действия без действия», следовало бы остановиться на понятии игры. Примечательно, что в древнекитайском языке (например, у Конфуция) слово «игра» (ю) обозначало всякое занятие или искусство. У даосов игра есть органическое свойство мудрости, непременное условие испытываемой мудрым «небесной радости». Игра предполагает отстраненность от мотивов и целей совершаемых действий и, следовательно, требует от играющего полного спокойствия духа. Более того, у игры, как хорошо знают театральные актеры, свои законы: чем больше играющий отделяет себя от своей роли, тем более он покоен, тем более способен погрузиться в сокровенные глубины своей души и почувствовать себя свободным от всяких ролей и, следовательно… свободным быть кем угодно! Игра – источник самой чистой и безмятежной радости духа. И не в последнюю очередь потому, что в игре, как известно каждому, мы можем быть более искренними, чем в так называемой «реальной жизни». Пафос игры неожиданно обнажает условность любых норм поведения и, более того, предвзятость наших представлений о самих себе.

Вот некоторые результаты игрового отношения к действительности.

Во-первых, для мудрого игра интересна не просто как чистое действие случая, то есть не азартом, а напротив, как школа успокоения и умиротворения духа и, следовательно, духовного совершенствования.

Это означает, во-вторых, что тот, кто играет всерьез и воистину, способен быть господином этой жизни. Китайцы любили сравнивать жизнь с кукольным представлением, где мудрый человек умеет быть кукловодом, а глупцу достается роль куклы.

В-третьих, презумпция игрового характера бытия оправдывает чисто объективистский подход к жизни с его отвлеченностью от чувственных переживаний, трезвым расчетом, равнодушием к бытовой морали.

Задумываясь над значением игры в человеческой жизни, мы легко придем к выводу, что игра отличается от «серьезного» поведения не содержанием и даже не способом действия, а только нашим отношением к действительности. Она есть в своем роде радикальный способ совмещения нашего внутреннего мира с «объективной действительностью», при котором одно не подменяет другое. Так сон не отрицает явь, явь не отрицает сон, но одно немыслимо и невозможно без другого. Одно, скорее, служит скрытой причиной для другого… И потому игра, в сущности, принадлежит виртуальному пространству, в котором мы способны предвосхищать события, созерцать вещи в момент их рождения. В китайских романах полководцы часто меряются силами, лишь демонстрируя свое знание законов построения войск или применения стратагем: чтобы победить, им нет нужды устраивать настоящее сражение. Так два опытных борца, взглянув друг на друга, способны предугадать исход поединка. Мудрому, чтобы увидеть истину, достаточно самого смутного намека…

Игра снимает раскол мира на субъект и объект, превращая мир в бескрайнее поле взаимодействия сил, где все связано со всем, где мое я – мое истинное я – вмещает в себя весь мир и обретает способность сердцем чувствовать

Игра предполагает необыкновенную чувствительность: умение со-пере-живать со всем сущим и одновременно сознавать пределы существования. В игре нет никакой идеи, налагаемой на мир. Она требует «жить моментом», неисчерпаемым разнообразием жизненных мгновений и, значит, жить воистину, избегая зависимости от умственных абстракций. Тирании абстракций – неизбежно словесной – китайцы противопоставляли молчаливое доверие к потоку жизни, каждое мгновение ставящему нас перед бездной «тысячи превращений, десяти тысяч перемен».

Китайская мудрость – это наука бодрствования духа, чуткого отслеживания «текущего момента». Ее главный вопрос – не что, даже не как, но – когда? Когда действовать и когда хранить покой? Когда «быть» и когда «не быть»? Ключевые понятия китайской мысли – это «случай», который в жизни мудрого оказывается неизменной судьбой; всеобъятная «сила ситуации», которая без видимого воздействия направляет движение всего мира; «сокрытый импульс» жизни, определяющий изнутри природу каждой вещи. Знаменитые «китайские церемонии», многозначительная торжественность жеста были способом такой виртуально-игровой коммуникации, подразумеваемой стратагемным подходом к жизни. Коммуникации в безмолвии, где единичное сходится со всеобщим. Все, на что мог надеяться гениальный человек в Китае, – это «счастливый случай», позволяющий претворить свою судьбу, реализовать себя без остатка.

«Случай предоставляется нам лишь раз в день, в месяц, в год, в десять лет, в сто лет, – писал в XVII веке ученый Тан Чжэнь. – Вот почему нужно быть готовым не упустить его. Даже если этот случай откроется нам за едой, нужно тотчас бросить свои палочки и выбежать из-за стола. Ибо может статься, что, когда мы закончим трапезу, случай уже ускользнет от нас…

Случай – это встреча человека с его судьбой, и мгновение, в которое решается, быть победе или поражению…»

Быть мудрым по-китайски – значит просто уметь все делать вовремя, без остатка переносить себя в целокупное движение жизни и тем самым, как ни странно, не выдавать своего присутствия, быть «некоронованным повелителем» мира, «драконом, сокрытым в облаках». Или, как резонно замечает автор «Тридцати шести стратагем», «все обнажить – значит все утаить».

Чтобы жить чистой текучестью жизни, не требуется знаний. Здесь потребно, повторим еще раз, только доверие к жизни и, следовательно, безыскусность и целомудрие духа. Это доверие заявляет о себе в свойственном китайцам необыкновенном внимании к природе вещей, к малейшим нюансам жизненного опыта, в их умении довольствоваться малым и находить радость в, казалось бы, несущественных мелочах жизни. С этим доверием к жизни связана и глубоко укоренившаяся вера китайцев в то, что человеческое сердце, если его не волновать нарочно, «само по себе станет покойным и чистым», и в нем сама собою проявится глубочайшая правда бытия. Одним словом, миссия человека как «самого духовного существа в мире» (традиционное определение человека в Китае) состоит в том, чтобы предоставить всему сущему в мире быть тем, что оно есть: истинным господином жизни способен стать лишь тот, кто не командует жизнью, не пытается привести ее в соответствие со своими частными представлениями. Вот резюме слишком древней и потому уже бесхитростной мудрости Китая: чтобы стать господином жизни, нужно просто позволить жизни быть…

И поскольку китайцы инстинктивно презирают абстракции, они готовы пользоваться ими весьма произвольно и даже цинично в качестве фиктивного обоснования своих действий или прикрытия своих истинных замыслов.

Доверие к жизни предполагает, что мы должны довериться тому «избытку» жизненного опыта в нас, который нельзя перевести в идеи, понятия или представления. Жить таким доверием – значит постоянно устремляться за пределы своего понимания в неизведанную, принципиально не-понятную полноту нашего опыта. Таковы предпосылки двух фундаментальных категорий китайской мысли: понятия Дао, которое означает буквально Путь, и понятия Пустоты, которое на самом деле служит обозначением непостижимой, но все вмещающей в себя полноты бытия. Китайская мудрость есть именно Путь как правильная ориентация в потоке жизненных превращений, и притом ориентация – по определению совершенно безыскусная! – на предельную целостность бытия. Поэтому Великий Путь, согласно традиционным определениям, «крайне прост и легок» и «не терпит, мудрствования». Другими словами, для китайца мудрость в конечном счете совпадает с абсолютно естественным течением самой жизни. Но человек должен осветить жизнь духовным светом сердца, приведенного к «покою пустоты».

Здесь нужно отметить одно существенное, но до сих пор неосознанное различие между цивилизациями Запада и Китая. Если в Европе философская мысль всегда считала своей задачей выявление и исследование предметного содержания сознания, то китайские «немудрствующие мудрецы» (отнюдь не интеллектуалы-философы) избрали предметом своих размышлений сами пределы сознания. Иначе говоря, их интересовало не содержание сознания, не вопросы о том, что такое человек и мир, а то, что происходит с сознанием, когда оно достигает своего предела и, следовательно, превращается в нечто иное. Для них бытие каждой вещи удостоверялось, как ни странно, актом ее трансформации, «самоупразднения».

В китайской традиции реальность – это не субстанция, не идея, не статичный космос, но «бездна превращений», чистая текучесть Хаоса без начала и конца, без идеи и формы и в конце концов – сам момент сообщительности, «хаотически-смутного» смешения всего и вся. В китайской картине мира всякая вещь ценна лишь ее соотнесенностью с чем-то другим. Притом в этом моменте сообщительности уже нет ни этой вещи, ни «другого»: в нем, как говорили китайские учителя, мое я и мир, субъект и объект взаимно «опустошают» себя, или «забывают друг о друге». Психологически пребывание в этом состоянии соответствует погружению в стихию летучих грез, полной безмятежности и свободе духа (отсюда, несомненно, восприимчивость китайцев к действию такого галлюциногена, как опиум).

Мир бодрствующего сердца по-китайски есть пространство сообщительности разных «жизненных миров», преемственность в переменах и, стало быть, сокровенная преемственность. Постижение реальности соответствует здесь открытию присутствия «вечно Другого», которое по определению предшествует всем нашим мыслям и чувствам. Отсюда совершенно искреннее преклонение китайцев перед «древностью», то есть тем, что предшествовало нашей жизни. Человек для китайцев никогда не есть индивид (то есть «неделимый»), некая внутренне однородная и уникальная личность. Он всегда дан как иерархическая структура – сцепление «предшествующего» и «последующего», отца и сына, учителя и ученика, знающего и незнающего и т. д.

Понятно теперь, почему китайцы столь высоко ценили искусство военной стратегии: можно ли найти лучший повод для воспитания в себе чувства сообщительности, глубинного единения с враждебной средой, в конечном счете с тем, что несет смерть. О да! Умеющий жить всепокоряющей «силой жизни» должен полюбить и свою смерть. Как говорили старые китайские мастера кулачного боя, «наноси удар так, словно целуешь любимую женщину»… Но сердце бодрствует не просто для того, чтобы быть вместе, но чтобы знать, чувствовать, переживать границу всякого состояния, всякого видения. Обман неизбежен, ибо пустота никогда не станет чем-то предметным, правда никогда не будет высказана. Мудрый живет обманом, потому что ни к чему не привязан. Но, напомним, когда нет ничего, кроме обмана, обман становится истиной. Мудрость китайских стратагем и есть не что иное, как способность жить абсолютной подлинностью обмана…

Пустота как предельная реальность мироздания предваряет, предвосхищает все сущее, не будучи сама сущностью. Китайцы уподобляли ее чистому зеркалу, которое не существует вне вещей, но и не тождественно им. Пустота – это символическая реальность, которая прикровенно содержит в себе всю полноту жизненных свойств мироздания, представляет собой как бы семя, завязь всякого бытия. Мудрый потому и может управлять миром, что постигает семена вещей, прозревает события еще до того, как они обретут зримый облик. Он живет внутренним и, ничего не ведая о мире, действует безошибочно, ибо, «забыв о мире», постигает сердцем сокровенный импульс жизни. Но что может знать об этом толпа, которая судит по внешним явлениям?

Ясно, что китайцы должны иметь чисто прагматический интерес к предметному и, в частности, научно-техническому знанию о мире, которое порождает технику орудий (в чем так преуспел Запад). Они сильны своим интуитивным знанием того, что они называли «техникой сердца», то есть искусством вселенской сообщительности вещей, научающей людей понимать друг друга и сотрудничать, даже не обозначая своих идей (крайним примером такого «понимания без понимания» для китайцев служили отношения матери и младенца, каковые и представали для них образцом идеальных отношений вообще). И нетрудно заметить, что китайские стратагемы – это всегда искусство интимного понимания противника.

Европейцы, знакомясь с китайскими стратагемами, часто бывают смущены моральной стороной вопроса. Позволительно ли строить свой успех на обмане других? В контексте стратагемного мышления этот вопрос разрешается очень просто: победа в поединке хороша уже потому, что достается достойнейшему – тому, кто видит больше и дальше своего соперника, кто стяжал «полноту сердечного понимания». В свете науки стратагем победитель так же морален, как врач, заставляющий больного страдать ради его исцеления. Так стратагемы оказываются самым точным судьей духовного, а значит, нравственного совершенства личности. Их применение требует способности, как говорили в Китае, «идти срединным путем», претворить в себе высшую гармонию и покой духа. Но полнота постижения, позволяющая «владеть ситуацией», остается сокрытой от постороннего взора. Истинный царь невидим миру.

Вот несколько важных особенностей практической этики и общественного уклада, которые непосредственно вытекают из сказанного выше о китайской науке стратагем:

1. Китайцы почти инстинктивно стремятся разделить свою жизнь и свое знание, в том числе и представление о самих себе, на два аспекта: «внутренний» и «внешний». В области этики последний соответствует знаменитым на весь мир китайским понятиям «церемонии» и «лица». Значение этих понятий определяется тем, что для китайцев личность есть то, чем она является для других. Лицо есть знак социальных претензий человека и, главное, признания этих претензий другими. Лицо (в отличие, скажем, от чести европейского аристократа) есть качество приобретенное, и его можно потерять помимо своей воли – достаточно окружающим вести себя так, словно они не признают статус данного лица. Отсюда традиционные для китайских нравов презумпция виновности (человек, обвиненный публично, не имел права не признавать своей вины) и постоянный страх потерять лицо, выражавшийся, помимо прочего, в требовании иметь «смиренный вид», «все хорошее относить на счет других, все дурное относить на свой счет». Знаменитые «китайские церемонии» с их наигранной скромностью и уступчивостью были, конечно, средством взаимного поддержания лица в китайском обществе. Другим любопытным проявлением той же «церемонности» оказывается присущий китайцам страх обнаружить свое незнание того или иного предмета, доходящий, к примеру, до того, что китаец никогда не признается в том, что не знает маршрута, о котором его спрашивает случайный уличный прохожий.

2. Забота о сохранении лица сопрягается в китайце с исключительным вниманием к телесным корням своего опыта – прообразу мистической глубины Сердца (собственно, понятие индивидуального я в Китае и обозначалось словом «тело»). Китайское «сердечное бдение» подразумевает высвобождение телесной интуиции и, следовательно, отдохновение души. Оттого же в китайцах церемонность сочетается с необычайной непринужденностью в быту. Удовольствия тела, обретаемые воистину через воздержание, для китайцев только и придают жизни смысл; китайский мудрец «вскармливает свою жизненность».

3. Тот же параллелизм «внутреннего» и «внешнего» распространяется и на общественную жизнь китайцев. Официальная идеология соответствует «лицу» всего китайского общества, но она, в сущности, служит лишь прикрытию его действительных, вполне материальных удовольствий. Официальные институты обязательно имеют свои теневые параллели, обычно воспроизводящие родственные, реже – религиозные (как в народных сектах), школьные или дружеские связи. Наличие параллельных структур – официальной и теневой – делает весьма запутанным вопрос о границах компетенции того или иного лица и об источнике власти в целом. Не будет преувеличением сказать, что китайцы постоянно живут в этой атмосфере неопределенности и, более того, охотно укрепляют ее, ибо такое положение дел соответствует глубинным посылкам их миросозерцания. Одной из излюбленных фраз китайцев (а также их учеников японцев) является суждение о том, что такой-то вопрос «очень сложен» и его «нужно исследовать» и что, наконец, сами китайцы – «очень сложные люди».

4. Власть в Китае проистекает из способности «сделать паузу», сделать символический жест, который означает открыть себя открытости бытия, принять ситуацию во всей ее неопределенности. Нетрудно видеть, что такого рода внешняя уступчивость, само-отсутствие таят в себе предельную жесткость и непреклонность. Поэтому власти в Китае обязательно сопутствует тайна. Политика видимая – это всегда дымовая завеса; она формируется тем самым «церемониалом», который призван прикрывать «внутренние» интересы. (Здесь нет цинизма хотя бы потому, что отмеченное выше самоустранение мудрого есть акт подлинного подвижничества.) Искусным политиком слывет тот, кто умеет сполна выстроить оба ряда своей деятельности – внешний и внутренний. Мудрого политика китайцы любили уподоблять зеркалу, которое выявляет все вещи, никак себя не выказывая. Соответственно, главным свойством правителя считалась так называемая «добродетель», которая на самом деле обозначала не соблюдение условностей обыденной морали, а жизненную мощь, полноту жизненных свойств той или иной ситуации. Человек «добродетели», по представлениям китайцев, без усилия побуждает других повиноваться ему, и именно потому, что сам не живет «для себя», но целиком погружен в поток вселенской сообщительности Сердца. Разумеется, видимая скромность, неприметность человека и есть лучший знак власти. Как гласит старинная китайская поговорка, «настоящий человек не показывает себя, а кто показывает себя, не настоящий человек». Мудрость китайских стратагем в последней ее глубине – это бесконечно действенный покой.

В области же военного искусства описанные выше черты китайского миросозерцания проявились в следующих основных принципах:

ПЕРВОЕ. Тщательная подготовка к любому столкновению, включая получение как можно более полной информации о состоянии предполагаемого противника. Отсюда огромное внимание, уделяемое китайскими стратегами сбору разведывательных данных, который можно считать внешним, материальным коррелятом духовной сверхчувствительности мудрого правителя. Разумеется, приготовления к войне должны проходить в полной тайне и сопровождаться преднамеренной публичной дезинформацией, призванной усыпить бдительность неприятеля. Поскольку в китайской войне-игре скрытность сопутствует любому действию и цель никогда не соответствует средствам, любой обманный маневр вплоть до клятвенных заверений в дружбе вполне допустим и даже необходим – ведь речь идет об отношениях с врагом. Победоносная атака есть лишь мгновенное завершение длительных и методичных усилий. «Начинай войну только тогда, когда успех обеспечен», – гласит золотое правило китайской стратегии.

ВТОРОЕ. Избегание любого внешнего противостояния, заменяемого принципом следования (инь, шунь, сюнь и проч.) Понятие церемонии, церемонности – центральное в китайской культуре – запрещает любое открытое проявление агрессии. Последняя сублимируется в стилизованный жест, миметический танец, наподобие тех, которые составляют сущность игры китайского актера в традиционном театре. Впрочем, кто поручится, что актер в действительности не имитирует, не «играет» агрессию? В любом случае умение одержать победу, не предпринимая военных действий, вообще как бы не делая никаких усилий, – вершина стратегического искусства в китайском понимании. Она есть результат умения «владеть силой обстоятельств». Победа не может быть поводом для шумных празднеств уже потому, что она достигается незаметно для стороннего взгляда – или не достигается вовсе. Подлинная метаморфоза, настоящее событие всегда происходят незаметно и не могут быть предметом отвлеченного знания.

ТРЕТЬЕ. Так называемое «следование силе обстоятельств», отличающее мудрого стратега, означает на самом деле не пассивность и тем более духовную косность, а напротив, чуткое внимание неустанно бодрствующего или, лучше сказать, извечно пробуждающегося духа. Это следование предполагает способность прозревать «семена» всего сущего, схватывать вещи в момент их рождения и, в частности, постигать источник душевных движений в человеке еще до того, как они проявятся вовне. (Вспомним, что действие Пути – это перемены, которые исчезают прежде, чем обретут видимую форму.) Как мы знаем, мудрец умеет «быть таким, каким он был до своего появления на свет». Отсюда еще одно золотое правило китайской военной науки, которое гласит: «Противник не двигается, и я не двигаюсь. Противник двинулся – а я двинулся прежде него». Китайская стратегия потому и толкует о «войне без боевых действий», что для нее всякое осмысленное противодействие неприятелю носит характер упреждения. Мудрый пресекает агрессивные действия окружающих еще до того, как они проявятся.

ЧЕТВЕРТОЕ. Всякая стратегия основывается на принципе «одной (то есть сплошной) перемены», непрерывного обновления. Мудрый стратег постоянно опережает противника в своих маневрах, его подлинная диспозиция всегда есть нечто большее, чем предполагаемая «данность» позиции. Согласно теоретику военного искусства Цзе Сюаню (XVII в.), «единое» в боевых действиях никогда не должно быть чем-то «одним», всегда себе равным, но обязательно должно быть одновременно «чем-то большим» или «чем-то меньшим». Подлинное единое, согласно разъяснению Цзе Сюаня, – это единица, добавленная к любому наличному числу, оно знаменует превращение двух в три, трех – в четыре и т. д. Поэтому действия искусного стратега на войне представляют собой «тень, отбрасываемую тенью», так что любому действию неизбежно сопутствует определенный обманный маневр. Все это означает также, что искусный стратег разлагает каждый свой маневр на цепь крайне мелких, частных, почти незаметных поступков, так что становится невозможно заметить его начало и конец. Оттого же, как уже не раз говорилось, победа в военных действиях – отнюдь не повод для триумфа. Напротив, она требует усиления бдительности. Оружие вообще применяется только «по случаю», в момент (хорошо подготовленной) крайней необходимости. Поэтому умелый стратег вовсе не выглядит воинственным.

ПЯТОЕ. Придание абсолютной, самодостаточной ценности единичным событиям. Собственно, Великий Путь и есть не что иное, как чистое событие, событийность жизни, которая превосходит понятие закона, управляющего явлениями. Событие – это альфа и омега китайской политики, в которой принцип неопределенности и непредсказуемости бытия как бездны перемен оправдывает абсолютную власть правителя. Жить сообразно Великому Пути означает чистую практику, «действенность без действия», в которой, как уже говорилось, все сущее «убирается», рассеивается – вовлекаясь в безбрежный поток жизни. Так происходит реализация символов. Такая жизнь, если воспользоваться классическим образом Конфуция, подобна ветру, который, несмотря на свою мягкость, без усилия гнет траву. (Позднее Чжуан-цзы воздаст хвалу ветру за его способность побеждать, всегда уступая, или, говоря словами даосского мудреца, «превращать множество не-побед в одну большую победу».) Приверженность китайцев идее такой чистой, или чисто символической практики доходит до того, что в некоторых школах кулачного искусства, притом из числа наиболее древних и авторитетных – например, Мэйхуачжуан («Школа Сливового Цветка»), Уцзицюань («Кулак Беспредельного»), насколько мне известно, вообще не существует преданий об основоположнике школы.

ШЕСТОЕ. Допущение сокрытой глубины, «второго дна» видимых событий. В китайской теории стратегии обман, хитрость с необходимостью сопутствуют каждому действию, как тень сопровождает тело, а эхо – звук. Если все внешнее есть только видимость, истинное должно представать как ложное. Таков способ, и притом единственно возможный, признания наличия символической глубины опыта. Военные теоретики Китая учат тонко и разнообразно применять обман в политике и на войне: можно свою слабость выдавать за силу, чтобы не дать неприятелю воспользоваться своим преимуществом, а можно и не скрывать своих действительно сильных или даже слабых мест, желая внушить противнику, что перед ним ловушка.

Таковы основные положения китайской стратегии. Они выражены в простых и непритязательных, как шеренги марширующего войска, правилах и формулах. Но в них есть своя прихотливая глубина, своя тонкость, знание которых учит мудрости одерживать победы без боя. Эта мудрость равнозначна полноте знания подробностей жизни, в которой внезапно открывается некое внутреннее, непостижимое для постороннего взора понимание. Накопление знания само по себе было бы великим проклятьем для человечества, если бы оно не обещало качественного прорыва в видении мира. Но расширение знания требует возрастания духа. С этой точки зрения традиция китайской стратегии может оказаться очень полезной для нынешней «информационной цивилизации». Вопрос в том, сможет ли современный человек быть достойным ее заветов.

Основные понятия китайской стратегии

ВЭНЬ. Культурное начало в человеке, предполагающее ученость, воспитанность, хороший вкус, способность мирно разрешать конфликты и гармонизировать отношения между людьми. Корень вэнь – в умении следовать мировому круговороту вещей, без принуждения распространяя свою власть над миром, поэтому в китайской стратегии вэнь является условием успешного осуществления всех военных операций. В школах китайского кулачного искусства понятие вэнь относится к практике духовного подвижничества и даруемым ею как бы сверхъестественным способностям: умению общаться с духами, предсказывать судьбу, лечить на расстоянии и т. д. В этом смысле вэнь в китайской иерархии ценностей стоит выше «воинского начала», соответствующего в даосских школах боевых искусств начальной стадии обучения.

ДАО. Всеобщий принцип мировых превращений, определяющий соотношение различных планов и процессов бытия – развертывания и свертывания, присутствия и отсутствия, усиления и ослабления и т. д. В этом качестве оно выступает также как принцип связи мира явленного и сокрытого, действительного и символического измерений, как «путь всех путей» (дао и означает буквально путь). Естественно, что в китайских текстах термин дао, насколько он связан с пониманием и самопознанием человека, может иметь также значение «истина», «мудрость», «праведный путь». В русском переводе китайских текстов термин дао ввиду его многозначности обычно дается в транскрипции, но в отдельных случаях, особенно когда речь идет о духовном совершенствовании, он передается словом Путь.

ДЭ. Внутреннее совершенство вещи, полнота ее жизненных свойств, обретаемая в символической перспективе творческих метаморфоз одухотворенной жизни как процесса самовосполнения бытия. В этом качестве дэ фактически имеет значение благой силы, необоримой «силы перемен» Дао и обладает качественной определенностью; у каждой вещи, каждого явления есть свое индивидуальное дэ. Общепринятое в европейской литературе толкование дэ как «добродетели» чрезмерно морализирует это понятие. Тем не менее переводчик счел возможным в ряде случаев воспользоваться термином «добродетель», памятуя о том, что это русское слово, как и латинское virtus, включает в себя деятельный, активный аспект. Необходимо также помнить, что в китайском контексте «благая сила» наделена не столько натуралистическим, сколько символическим значением: ее действие не имеет физических, предметных характеристик.

СИН. Форма, пространственная конфигурация, применительно к военному делу – диспозиция войска, которая включает в себя как его расположение, так и построение. Это понятие находится в тесной связи с понятием «потенциала», «силы обстоятельств» (ши).

СЮЙ. «Пустота», то есть отсутствие реальной силы в той или иной диспозиции, построении или маневре войска. Вместе с противоположным ему и взаимозамещаемым с ним понятием «наполненности» (ши) образует круговорот стратегического действия, который превращает стратегию, по определению Сунь-цзы, в «путь обмана».

ТЯНЬ. Символическая перспектива мировых метаморфоз, взаимозамещения присутствия и отсутствия, в пределе своем сливающаяся с «наполненной пустотой» животворной Утробы Бытия. Физический аналог этой всеобъятной пустоты – небесный свод (таково буквальное значение термина тянь). Отождествление тянь с физической природой, распространенное в отечественной литературе, грубо искажает смысл китайского понятия, поскольку применительно к тянь можно говорить, да и то с известными оговорками, только о «творящей природе», natura naturans. Тенденция к отождествлению «небесного» с биологической данностью жизни, постоянно наблюдаемая в истории китайской мысли, основывается на использовании физического мира как метафоры символического вследствие невозможности приписать Небу какую-либо метафизическую сущность. В целом китайское «Небо» есть сокровенный источник жизни и принадлежит «внутреннему» измерению бытия, или символической матрице опыта. Знак тянь образует ряд важных двухсловных понятий, таких как «небесная истина» (тянь ли), «небесный движитель» (тянь цзи) и др.

ЦЗИ. Внутренний импульс жизни и жизненного роста, символически заключающий в себе полноту бытия вещей и в этом смысле напоминающий понятие энтелехии в философии Аристотеля. Подобно самому Дао, этот «жизненный импульс» вовлечен в поток перемен, и с каждым мгновением получает новое качество. Исходное значение данного знака – спусковой механизм, пружина арбалета, что сближает его с понятием вектора силы: арбалет с взведенным пусковым механизмом выражает идею нацеленности в действии силы. Кроме того, этимология термина цзи напоминает об отсутствии в китайской мысли различения между механической и органической природой. Часто употребляется в словосочетаниях шэн цзи – «жизненный импульс», тянь цзи – «небесный импульс», сюань цзи – «сокровенный импульс» или шэнь цзи – «глубинный импульс». В китайской стратегии познание «жизненной», или «внутренней пружины» и приобщение к ее действию является обязательным условием успеха любого действия. В сочинениях китайских стратегов термин цзи нередко имеет значение благоприятного момента для действия.

ЧЖИ. Знание – главное свойство искусного стратега. В китайской традиции различается два очень разных вида знания: объективированное, предметное, аналитическое, «доступное накоплению» и внутреннее, интуитивное, целостное, прикровенное, «идущее от жизни». В канонах даосизма и в меньшей степени в военной стратегии эти две разновидности знания обозначаются разными иероглифами, хотя имеют сходное начертание и читаются одинаково. В китайской стратегии внешнее и условное «знание обстоятельств» служит основой и условием для обретения внутреннего и абсолютного «знания силы обстоятельств».

ЦИ. (1) Единая духовно-материальная субстанция мироздания, одновременно materia prima китайской космологии и жизненная энергия, энергетическая конфигурация всего сущего. Будучи материальным субстратом всякого тела, ци вместе с тем включает в себя психосоматический и субъективный аспекты, обозначая в этом качестве темперамент, духовное состояние, а также соматические свойства жизненных органов. В частности, физиологические процессы трактуются китайской медициной как взаимодействие различных видов ци, соответствующих функциональным системам отдельных внутренних органов. Ци также присуще качество творческих превращений. Данный термин обычно оставляется без перевода или переводится как «жизненная сила», «жизненные свойства», «характер» и даже «чувства».

ЦИ. (2) «Нерегулярные» действия на войне, то есть те или иные факторы военных действий, которые имеют элемент импровизации, внезапности, неожиданности. В узком смысле – войска, осуществляющие какой-либо необычный маневр, например, обход неприятеля с флангов, заманивание вражеских сил и проч. Понятие «нерегулярных» действий противостоит понятию «правильного», или «обычного» боя (чжэн).

ЦЮАНЬ. В китайской стратегии этот термин, обычно переводимый словом «власть», обозначает способность правильно оценивать соотношение сил в данный момент времени и благодаря этому контролировать обстановку. Таким образом, стратег, владеющий искусством властвования, умеет добиваться превосходства при равенстве сил или выравнивать соотношение сил, если противник обладает явным преимуществом. Умение регулировать таким образом властные отношения всегда являлось важной составной частью политической мудрости китайского правителя,

ЧЖЭН. «Правильное» (букв. «прямое») действие на войне, то есть факторы военных действий, касающиеся лобового столкновения вооруженных сил. В узком смысле – войска, участвующие в такой конфронтации.

ШИ. (1) (Не путать с терминами «факт» и «время», которые звучат одинаково, но записываются разными знаками). Некая кумулятивная сила жизненного потока, динамическая конфигурация силы, потенциал ситуации, создаваемые игрой всех обстоятельств «текущего момента». Выражает тяготение к средоточию мирового круговорота, к «центрированности» всякого действия и поэтому всегда проявляет себя как сила, противостоящая господствующей в данный момент тенденции. Приобщение к этой силе дает дар предвосхищения событий (точнее, знание будущей реакции на существующее положение вещей) и, как следствие, подлинную власть над миром: способность повелевать без приказаний и подчинять своей воле без принуждения. Поэтому в китайских текстах по вопросам стратегии данный термин часто имеет значение «грозного облика», безотчетно внушающего повиновение. В русском переводе данный термин обычно передается словосочетаниями «образ силы», «фигура силы» или словом «власть».

ШИ. (2) «Наполненность», то есть присутствие реальной силы в тех или иных построениях, диспозициях или маневрах войска. «Наполненность» и противоположное ей понятие «пустоты» (сюй) составляют два нераздельных аспекта стратегического действия в китайской традиции.

Военные каноны Китая Библиографическая справка

«ВОЕННОЕ ИСКУССТВО СУНЬ-ЦЗЫ» (Сунь-цзы бинфа). Главный военный канон Китая, приписываемый Сунь У (конец VI в. до н. э.), – знаменитому стратегу южнокитайского царства У. Впрочем, по другим источникам, Сунь-цзы был уроженцем восточного царства Ци. Трактат Сунь-цзы состоит из 13 глав, в которых содержится классическое изложение принципов китайской военной стратегии. Первый перевод трактата на европейский язык появился почти два века тому назад, с тех пор он переводился на иностранные языки десятки раз. Огромной популярностью пользуется он и в современном Китае. Без преувеличения можно сказать, что эта книга, наряду с даосским каноном «Дао дэ цзин» и конфуцианским каноном «Лунь юй», наилучшим образом характеризует особенности китайского мышления.

«ВОЕННЫЕ НАСТАВЛЕНИЯ СУНЬ БИНЯ» (Сунь Бинь бинфа). Сунь Бинь был потомком (внуком или правнуком) знаменитого стратега Сунь У и уроженцем царства Лян, но в зрелом возрасте стал полководцем царства Ци. Время его жизни приходится на середину IV в. до н. э. Известно, что он составил трактат о военном искусстве, который был утерян еще в древности. Однако в 1972 г. относительно хорошо сохранившийся экземпляр книги Сунь Биня – в виде связок бамбуковых планок – был найден в одном из погребений ханьской эпохи. В реконструированном виде трактат Сунь Биня состоит из двух частей: в первой части, насчитывающей 15 глав, в диалогической форме излагаются основные положения военной доктрины, вторая часть посвящена конкретным вопросам тактики и организации войска. Часть глав сохранилась лишь в незначительных фрагментах.

«ВЭЙ ЛЯО-ЦЗЫ». Классический трактат о военном искусстве, один из «семи военных канонов» Китая, авторство которого приписывают ученому по имени Вэй Ляо, уроженцу царства Вэй, жившему во второй половине III в. до н. э. По некоторым сведениям, Вэй Ляо некоторое время состоял советником при правителе царства Лян, а затем при Цинь Шихуане – создателе империи Цинь. Вероятно, он лишился своей должности при циньском дворе в 237 г. до н. э., когда Цинь Шихуан изгнал со службы всех чужеземных советников. Трактат «Вэй Ляо-цзы» посвящен главным образом практическим сторонам военной стратегии и организации войска и содержит ряд цитат из книги Сунь-цзы и «Шести секретов». Его автор выступает против веры в Небо и гаданий, утверждая, что все события в мире – это «дела людей и не более того». Не так давно несколько глав трактата были обнаружены в захоронении ханьской эпохи. Их текст не расходится существенно с традиционной версией.

«КАНОН ПОСТИЖЕНИЯ НЕОБЫЧНЫХ ДЕЙСТВИЙ» (У ци цзин). Короткий трактат из одной главы, приписываемый легендарному сановнику древности Фэн Хоу. Содержит комментарии ученого ханьской эпохи Гунсунь Хуна.

«КАНОН ТИГРОВОЙ ПЕЧАТИ» (Ху цянь цзин). Трактат из 200 глав, содержащий подробное изложение военной теории и практики средневекового Китая. Его автор – полководец Сунской династии Сюй Дун (976–1018).

«КНИГА ОСНОВ» (Су шу). Небольшой трактат о военном искусстве, приписываемый малоизвестному отшельнику по имени Хуан Ши-гун, который доверил свое сочинение знаменитому полководцу Чжан Ляну (конец III в. до н. э.), сподвижнику основателя династии Хань Лю Бана. Книга насчитывает шесть глав и содержит систематическое изложение основ государственной политики и стратегии, а также описание духовных качеств, необходимых правителю и стратегу.

«КНИГА ВЛАСТИ» (Цюань шу). Трактат из 10 глав об управлении государством и военной стратегии, принадлежащий известному ученому сунской эпохи Су Сюню (1009–1066).

«КНИГА СЕРДЦА» (Синь шу). Трактат из 50 глав о военном искусстве, включая проблемы тактики и стратегии, поведения полководца и управления войсками, принадлежащий знаменитому полководцу эпохи Троецарствия (III в.) Чжугэ Ляну.

«НАСТАВЛЕНИЯ СЫМА» (Сыма фа). Трактат об управлении государством и военном искусстве, приписываемый политику и стратегу второй половины V в. до н. э. Сыма Жанцзюю, сановнику царства Ци. Его содержание близко другим военным трактатам из Ци, в частности, книгам Сунь-цзы и Сунь Биня. Сохранившийся список трактата состоит из пяти глав, которые посвящены моральному значению политики, вопросам контроля над подчиненными и пр. Древний историк Сыма Цянь назвал эту книгу «всеобъемлющей и глубокой».

«НОВАЯ КНИГА КНЯЗЯ ВОИНСТВЕННОГО» (У-хоу синь шу). Трактат из 13 глав об управлении государством и армией, принадлежащий Чжугэ Ляну.

«НОВАЯ КНИГА О ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫХ СВЕРШЕНИЯХ» (Цзи сяо синь шу). Военная энциклопедия Китая в 18 главах, составленная около 1560 г. военачальником Минской династии Шу Сюйгуаном. Помимо общих вопросов тактики и стратегии военных действий в ней подробно описываются традиционные виды оружия и техника рукопашного боя.

«ОБЩИЕ ОСНОВЫ ВОЕННОГО КАНОНА» (Уцзин цзунъяо). Военная энциклопедия, составленная в конце X в. по приказу императора Сунской династии Жэнь-цзуна. Включает в себя 40 глав. Первые главы посвящены общим положениям военной стратегии и тактики боя, военного обучения и командования войсками, последующие главы содержат подробные описания всех видов оружия.

«РАЗГОВОР ТАНСКОГО ТАЙ-ЦЗУНА С ЛИ ВЭЙ-ГУНОМ» (Тан Тай-цзун Ли Вэй-гун вэньдуй). Запись предполагаемых вопросов императора Танской династии Тай-цзуна (599–649) и ответов его советника Ли Вэй-гуна, или Ли Цзина (571–649), касающихся различных сторон военной стратегии и тактики. Книга получила хождение лишь в X в. и состоит из трех частей. Ее отдельные главы посвящены традиционным правилам китайского военного искусства, например: «Обычные и необычные действия», «Пустое и наполненное», «Хозяин и гость», «Нападение и оборона» и т. д. С эпохи Сун «Разговор Тай-цзуна…» вошел в число «семи военных канонов» Китая.

«РАЗЪЯСНЕНИЕ КАНОНА СОКРОВЕННЫХ СООТВЕТСТВИЙ» (Иньфу цзин шу). Комментарий к даосскому канону «Иньфу цзин», составленный в VIII в. даосом Ли Цюанем. Классический в своем роде опыт соединения даосской философии с теорией и практикой военной стратегии. Сам канон, авторство которого приписывается основателю древнего царства Ци Тай-гуну, состоит из трех частей. Они посвящены соответственно общим положениям политики, правилам стратегии и прикладным приемам.

«СТО ГЛАВ ВОЕННОГО КАНОНА» (Бинцзин байпянь). Компендиум военной науки, составленный в XVII в. ученым и полководцем Тун Сюанем. Включает в себя разъяснения ста положений военной стратегии и тактики, сгрупированных по трем разделам: «Знание», «Правила», «Искусство».

«ТРИ СТРАТЕГИИ КНЯЗЯ ЖЕЛТОЙ СКАЛЫ» (Хуанши-гун саньлюэ). Этот трактат из трех частей, приписываемый основоположнику царства Ци Тай-гуну, получил известность благодаря ханьскому полководцу Чжан Ляну (рубеж II–I вв. до н. э.), который, как гласит предание, получил его от некоего старца по прозвищу князь Желтой Скалы. По свидетельству древних хроник, Хуан Ши-гун учил, что «мягкость одолевает жесткость, жесткость одолевает силу, уступчивость одолевает нападение», – суждение, к которому едва ли стал бы прислушиваться покоритель всего Китая Цинь Шихуан, но которое очень скоро блестяще подтвердилось, когда созданная Цинь Шихуаном могучая империя рухнула почти в одночасье. Между тем царство Ци, где появился этот трактат, было самым стойким противником империи Цинь Шихуана. Впоследствии «Три стратегии князя Желтой Скалы» вошли в число «семи военных канонов» Китая.

«У-ЦЗЫ». Второй по важности военный канон Китая, приписываемый знаменитому военачальнику У Ци – уроженцу царства Вэй, служившему сначала в Ци, а потом в южном царстве Чу (вторая половина V в.). Имя У Ци неизменно поминалось вместе с именем Сунь У в качестве главного военного авторитета. О жизни У Ци сохранились довольно подробные сведения. Предание рисует его человеком, который всегда и при всех обстоятельствах держал свое слово, а на войне «носил ту же одежду и ел ту же пищу, что и простые воины». Текст трактата «У-цзы» в настоящем издании дан в переводе акад. Н. И. Конрада.

«ШЕСТЬ СЕКРЕТОВ» (Лю тао). Книга написана в форме диалога родоначальников древнего Чжоуского царства Вэнь-Вана и У-вана с их советником Люй Ваном, носившим титул тайгуна. По общему мнению ученых, она сложилась в эпоху Борющихся Царств (V–III вв. до н. э.). Фрагменты из нее были обнаружены в 1972 г. в захоронении начала II в. до н. э. Книга состоит из шести глав: «Гражданские секреты» (излагаются принципы государственного управления), «Секреты военной политики» (посвящена основам военной политики), «Секреты дракона» (действия полководца), «Секреты тигра» (управление войсками), «Секреты леопарда» (ведение военных действий), «Секреты собаки» (обучение войск). В старом Китае «Шесть секретов» входили в число «семи военных канонов», изучение которых было обязательным для сдачи экзаменов на военное звание.