Китеж уходит под воду (Исповедь мертвецов)

Леонид Левин.

Китеж уходит под воду.

(Исповедь мертвецов)

- Извините, мне так знакомо Ваше лицо... Случайно не земляк?

Не из града Китежа будете?

- К сожалению, нет. Хоть и наслышан, премного.Прекрасный

город. Сам то я с южного побережья

Атлантиды...

Люди, я любил вас. Будьте бдительны!

Юлиус Фучик

All rights reserved. No part of this book may be reproduced, stored in a retrieval system or transmitted in any form or by any means electronic, mechanical, including photocopying, recording, or otherwise, without the prior permission of the author.

Уважаемый читатель! Герои романа и положительные, и отрицательные, и вообще никакие, суть люди вымышленные, в реальном мире несуществующие. Не говори, будто они тебе кого- либо напоминают, не льсти автору. Какие еще могут быть совпадения, ассоциации, если действие романа происходит на континенте Атлантида, да в граде Китеже....

Жизнь не кино - тут дубли не проходят...

Часть 1.

Игра в одни ворота.

Пролог.

Грязный, смерзшийся песок, отделял холодное, маслянистое пространство бутылочно-зеленой океанской воды от черных береговых скал. Там, среди серых, будто застывшихся после большой стирки, подтеков подсохшей пены, оставленных прошедшим штормом, бродили, переваливаясь на коротких перепончатых лапах белые чайки.

Словно моряки, сошедшие на берег после длительного плаванья, птицы орали простуженными сиплыми голосами, подвыпивших боцманов, переругивались, суматошно топтались вокруг выброшенных волнами кусков крабьих панцирей и дохлых рыбешек в поисках вонючих остатков пищи, выплеснутых коками из камбузов проходящих по фарватеру кораблей. Птицы дрались, вырывали клювами желанные куски друг у друга из глоток, били противников когтистыми перепончатыми лапами, наседали грудью, топорщили перья, воинственно приподнимали концы крыльев.

Как в мире людей, так и в птичьем гвалте побеждали нахальные, смелые, сильные особи. Но, даже получив свою, лучшую, законную долю корма победители не допускали побежденных к поживе. Слабые и робкие, обреченные на горькую участь второсортного прозябания, топтались в сторонке, дожидаясь жалких остатков со стола удачливых собратьев.

Резкий звук ревуна, идущей в позиционном положении подводной лодки, взметнул стаю в небо, заставил оставить на берегу взаимные упреки, кормешку, любовь, сведение счетов. Птицы поднялись и заструились вслед за кораблем в сторону открытого моря. В полете чайки преобразились, перестали казаться неуклюжими и грязноватыми. Упругие стремительные тела на изогнутых крыльях неслись, изящные и функциональные, в свободном полете над гребнями оставшейся после шторма зыби.

Господи, насколько же неуклюжими смотрелись птицы на береговом песке! Берег - временное пристанище, отнюдь не родная стихия чаек. То же можно сказать о моряках. Все они рождены для стихии волн и неба. Там, за полосой прибоя, остаются склоки, мелкие дрязки, всё прочее ненужное, отвратительное, лишнее в свободном полете.

Вот и моряки, прощаясь с уходящим вдаль берегом, выстраиваются вдоль борта. Форма невилирует береговому наблюдателю характеры, пороки и достоинства, сливает судьбы в ровную, черно-белую ленту строя.

Птицы пронеслись над рубкой подводного крейсера, черной и лоснящейся как окружающие базу скалы, увенчанной гербом одного из городов России. Над бело-синим андреевским флагом, исхлестанным ветром и порепанным от соленой воды. Застонали несчастно, причитая и всхлипывая над головами стоящих в ограждении людей в черных пилотках с потемневшими золотыми крабами, тяжелых канадках с откинутыми на спину капюшонами, одетых поверх всего оранжевых спасательных жилетах. Стая вошла в разворот и пристроилась в кильватере, отчаянно крича, предупреждая, прощаясь.

Не обращая внимания на птиц, люди, глотнув напоследок полной грудью соленого от брызг воздуха, ссыпались по-очереди в рубочный люк, забрав с собой свернутый флаг. Уходящий последним старпом, привычно оглядел надолго оставляемую океану ходовую рубку, вздохнув, задраил за собой тяжелый люк и спустился через спасательную камеру в теплую, кондиционированную тушу подводного корабля.

Чайки еще кричали, призывали, божились голосами пропавших, не вернувшихся из океана домой душ моряков, предупреждали, просили о чем-то, плакали, но люди исчезли в глубине прочного корпуса.

Зашипела, впускаемая клапанами в балластные цистерны забортная вода, выдавливая остатки берегового воздуха. Рубка, постепенно уменьшаясь в размерах, словно истаивая в соленой воде, тенью ушла под сомкнувшиеся и вмиг вновь покрывшиеся сеткой ряби волны. Только кильватерный след ещё некоторое время хранил память о сошедших в пучину людях, да и то недолго. Сгладился, растворился среди океана...

Глава 1.

Кол.

Утреннее солнце согнало с гор ночную прохладу. Муэдзин прокричал с минарета первый в новом дне призыв к правоверным сотворить молитву Аллаху Великому, Всемогущему, Всемилостивому.

Намаз закончился. Свернув коврики, декхане поспешили окунуться в повседневные дела, нет-нет да оглядываясь тревожно на окраину кишлака, где несколько человек из пришедших вечером воинов Аллаха занимались непонятным и непривычным для сельчан делом. Перекидываясь шуточками, бородатые пришельцы в пуштунских одеждах, пошитых из камуфляжной материи, обтесывали топорами изъятый у старосты ствол старого дерева, долбили кетменем яму в глинистой, перемешанной с кремнистым щебнем неподдатливой земле.

Стриженного наголо пацана с только-только пробивающимися над верхней губой усиками, моджахеды выволокли под руки из-за глиняного дувала и, словно неуклюжую тряпичную куклу, свалили возле воткнутого в землю свежеобтесанного кола. Дерево было настолько старым, что торчащий над головой заостренный конец напомнил вчерашнему водителю потрепанной жизнью водовозки виденный однажды на экскурсии в музее желтый бивень древнего мамонта. Случилось это давным-давно, совсем в другой жизни, еще во время учебы в профтехучилище, перед призывом, учебкой, Афганом.- Неужели мамонты живут в Афгане, пронеслась ненужная мысль в затуманенном болью мозгу.

Шурави еще дышал, ворочал по сторонам заплывшими от побоев глазами, сплевывал на сухую землю тонкую струйку слюны с красными прожилками, но жить ему оставалось недолго. Впрочем, тут все зависело от Аллаха и умения палача с помощниками.

Никаких секретов и ценных сведений солдатик не знал. Возил воду на блокпосты, и только. Принять истинную веру, отречься от мерзкого богохульного заблуждения, служить Аллаху, вымаливая ежечасно прощение, отказался. То ли по дури, то ли из гордыни, а может, просто не понял ни черта из происходящего. Но это его личные проблемы. В таком важном деле, согласно Корану, никто гяура не неволил.

Для раба, невольника пленник больно оказался тощ и слабосилен. Увы, именно такие, стриженые первогодки, чаще всего и попадались в руки воинов Аллаха последнее время. Делать нечего, не отпускать же. Оставалось убить. Тут тоже возникла проблема, каким образом это получше в воспитательных целях произвести, Солдатик выглядел настолько костит и безжирен, что отрядный палач, презрительно сплюнув, наотрез отказался сдирать шкуру, покрытую неловко замазанными зеленкой болячками. Пристрелить - жаль патронов, за них плачены хорошие деньги, а главное следовало немного припугнуть здеших правоверных, повязать кровью к священной войне, от участия в которой досель успешно откупались договорным нейтралитетом.

Пленник окончательно пришел в себя. Разлепил разбитые губы, выплюнул белые, колючие осколки зубов. Попросил воды. Ему не ответили. Подошедшие к пацану моджахеды в длинных пешаварских рубахах на смуглых, мускулистых телах, перехваченных ремнями снаряжения, в шальварах и белых кросовках деловито подогнули к впалому животу жертвы голенастые ноги. Прихватили под коленями, преодолев слабое сопротивление, сведенными руками в ошметках гимнастерки, жестко скрутили выдернутым из галифе тонким казенным брезентовым ремешком.

Сахарно поблескивая зубами меж сочных красных губ, черноволосый, заросший словно тать палач небрежным рывком сдернул солдатскую форму вместе с замызганным, несвежим бязевым бельем. Заголив жалкий мальчишеский зад, не удержался, щлепнул, прилип на мгновение ладонью, сплюнул презрительно и гортанно прокричал команду помошникам.

- Ну и вояки у неверных, хороший баран тяжелее, - Двое подхватили тело смертника, подняли на вытянутых руках и споро натянули на желтый рог кола.

Пацан до последнего мгновения не понимал, а, возможно, не воспринимал происходящее, но резкая, огненная боль, разодравшая тело, высветила в голове все жизненные истины, все неисполнившееся, непрочувствованное, невыполненное - непрожитое. Ожили в памяти недоцелованные девичьи губы. Вскрикнула подранком рано постаревшая, оплывшая, неряшливо и бедно одетая, частенько попахивающая водкой мать. Мелькнули канувший в никуда, полузабытй отец, зануды-училки, дворовые друзья и недруги.... Вспыхнуло все разом и провалилось в небытие.

Собравшиеся полукругом воины Аллаха жаждали увидеть унижение поверженного врага. Насладиться звуком стонов, зрелищем нелепых отчаянных попыток слезть с кровавого насеста, воплей о пощаде, даже обращений к богу неверных, - обычного в таких случаях представления, скрашивающего нелегкую кочевую жизнь борцов за веру.

Приткнувшиеся за дувалами жители кишлака наоборот, затаив дыхание с привычной крестьянской покорностью судьбе, ждали скорейшего окончания мук. Им скрюченный, пришпиленный на кол пацан напоминал жалкого кузнечика на крючке, а не грозного противника, поверженного в бою.

Пацан не знал молитв. Мать не научила, а замполиты вдолбили по бумажкам на политзанятиях только наводящие дрему цитаты возможно великих и мудрых людей, но отнюдь не расчитанные на голову мальца из не совсем благополучной, но вполне пролетарской семьи.

Оттесненая в подсознание шоком, боль вернулась вытолкнув солдата из черной ваты небытия. Смертельная боль. Стало ясно, что никто и ничто уже не может ему помочь, спасти, снять с проклятого, раздирающего кишки клыка. Собрав последние силы он заорал, завопил на весь этот проклятый, убивающий его мир, "Будьте вы все прокляты, гады! Пропадите пропадом!"

Палач был отнюдь незлым человеком. Зачем? Просто хорошо знал свое дело. Гладко затесанный кол в своем неумолимом движении достиг легкого, сдавил сердце и крик оборвался с последним ударом сердечной мышцы.

Мало кто из окружающих понял вопль шурави, но смысл дошел до многих. Воспи

тательное значение мероприятия оказалось скомканным, неполным. Пленник не оправдал надежд. Проклинал... Не умолял, не просил о пощаде... Нехорошо, неправильно умер, а ведь пожалели, не долго и мучился...

Отряд моджахедов ушел в горы, где через несколько дней попал вместе с грузом опиумной наркоты в засаду и был практически полностью уничтожен совместным ударом боевых вертолетов и спецназа десантников.

Деревня, поочередно занималась то правительственными войсками, и тогда хадовцы и цорандоевцы увозили всех подозрительных в тюремные казематы Кабульской крепости, откуда редко возвращались на волю, то воинами Аллаха. Тогда оставшихся вырезали за содействие неверным и их прислужникам... Мечеть сгорела после неточного залпа батальонных минометов. Такое случается на войне. Закопченный минарет покривился. Муллу признали "красным" и зарезали нездешние, пришлые арабы, а муэдзедина - расстреляли за шпионаж в пользу душманов бойцы царандоя. Оставшихся без мужской опеки и защиты женщин насиловали, девушек уводили за хребты гор и там они исчезали в безвестии. Поля без воды и заскорузлых крестьянских рук быстро зарастали сорняками и сливались с пустыней. Кишлак умирал и умер.

То ли дошло до Бога проклятие замученного на колу пацана, и вспомнил он своего Сына, может жизнь так выкинула игральные кости, но год за годом, десятилетие за десятилетием гуляет кровавая страда по несчастной той земле. Прорастает алым опиемным маком кровь замученных поцанов, погибших в боях шурави, моджахедов и царандоевцев, растрелянных, удушенных, зарезанных партийцев.

Пришло время, убрались за реку войска шурави со своими стягами, песнями, изрыгающими смерть вертушками и "кара арбами". Вздыхают о пропавшем вместе с ними времени, чудом уцелевшие, застрявшие в дальних горных кишлаках врачи и учителя, инженеры и несостоявшиеся ученые.

Сменяют один другого правители в Кабуле, не мелочатся, захватывают власть кровью соплеменников, единоверцев. Насмерть бьются вчерашние союзники по борьбе с неверными. Шииты вырезают суннитов и наоборот, кому как повезет. Пуштуны - убивают газарейцев. Таджики, то воюют с узбеками, то объединяются ними и газарейцами против пуштунов. Идет, не затихает война во славу Аллаха на измученной страхом земле.

Глава 2.

Синее море - золотые якоря.

Лешка с Клавдей лежали на горячем галечном пляже, тесно прижавшись закоченелыми, пупыристыми телами. Зубы Клавди тихонько поцокивали, выбивая мелкую дробь, сквозь судорожно сжатые, обметанные синевой, губы. Покрытое гусиной кожей, скользкое от соленой морской воды тело легонько содрогалось, выпуская набранный придонный холод. Клавдя терлась боком о Лешкины лишенные жира ребра, щекоча и немного царапая, словно коричневой наждачной бумагой. Июльского солнца с избытком хватало куротникам для загара, но для людей целый час без передыху нырявших за крабами, барабульками, морскими языками, скорпенами и только-только стянувших с лиц присосавшиеся до рубцов маски, а с ног ласты, тепла не хватало.

Они здорово переохладились, а азарт охоты все не отпускал, затягивал вновь и вновь под полог колышущейся, голубовато-зеленой, пронизанной ослепительными лучами поверхности моря, влек к желтому песку дна, к валунам, бурозеленым водорослям, темным расщелинам скал. Стреляли по-очереди, передавая друг другу ружье, натягивая из всех сил резину до последней прорези в гарпуне, упирая рукоятку в животы и складываясь пополам. Но больше бездумно носились в толще воды забыв о притяжении, невесомые, легко и свободно, лишь изредка, по необходимости, выскакивая на поверхность за живительным, сладким глотком воздуха. И казалось сами принадлежат к чудесному подводному миру.

Лешка сдался первым, требовательно потянул Клавдю за руку, мотнул головой в маске, показывая на берег, заросший корявыми низкорослыми деревьями с мелкой жесткой листвой. Перехватил ружье, поставил на предохранитель, снял резину со стрелы. В сумке-авоське, используемой вместо садка, распяливая в стороны клешни ползало несколько не очень крупных, но вполне пристойных крабов, растопыривала колючие плавники и страшно пялила выпученные глаза, вытащенная из скалистой норы здоровенная скорпена, обреченно демонстрировали серебристые брюшка и скорбно обвисшие усишки нежные султанки-барабульки. На обед хватало, да и на ужин оставалось.

К крабам полагалось пиво, а за ним еще предстояло сбегать на набережную в Алушту. Впрочем пива могло не оказаться в наличии, тогда его заменяли красным базарным вином, продававшимся на разлив.

По всему выходило, что пора уже вставать и приниматься за дела, но отрывать продрогший живот от горячих ласковых камешков не хотелось. Потому и лежали закрыв глаза, счастливые и молодые.

Над низким обрывом, прямо над диким пляжем, стояла, соединенная протоптанной серенькой тропкой с морем, выгоревшая до белезны брезентовая, совсем недавно зеленая палатка, купленная на отпускные деньги в магазине спорттоваров за громадные деньжища, пятдесят рублей - полновесную курсантскую степуху. Лешка не жалел. Выпуск уже позади, а давно спланированный, заслуженный, первый лейтенантский отпуск не предполагал мелочевки и скряжничества.

Палатку защищало от солнца старое, крючковатое, корявое деревце, вцепившееся навеки в откос змееподобными корнями. Сучья, увешенные белыми, страшненькими скорпеньими черепами и красными после варки клешнями крабов, мелкие суховатые, словно жестяные, листики дававали легкую, призрачную тень. Бестыдно откинутый брезентовый клапан, проветривал, но и не скрывал разворошенное ложе любви. Временный приют офицера флота перед убытием к первому месту службы. О том, что поедут как всегда вместе разговор не заходил. Лешка считал дело решенным.

Дикий пляж приютил их после побега из серого, величественного города. Операцию провернули с помощью одной близкой подруги побожившейся, что берет на месяц Клавдю к себе в село отъедаться на бахче и в огороде. Мамаша уезжала со своим вагоном-рестораном на Дальний Восток, а папаша, после очень уж глубокого запоя, отправился в очередной раз на принудлечение.

Поездка во всех отношениях оказалась авантюрной. Воинские требования оказались выписаны на одного Лешку, не обремененного официально семейными узами, а главное совсем в противоположном направлении. Семейство свое он тоже не особо информировал, избегая напоследок лишних скандалов с патэтическими причитаниями и воплями о родовой чести. Просто закинул в угол когда то раньше своей комнаты полученное по выпуску обмундирование, прочие собранные, увязанные вещички и был таков.

В условиях строжайшей конспирации встретились на вокзале и потеряв надежду честно купить билеты в кассах, безнадежно бродили вдоль поездов южного направления, вымаливая милости у проводниц. Спасла их буфетчица, за четвертак с носа плюс честное мытье посуды, приютившая в служебном отсеке. Уставшие от бесконечной кухонной вахты, с красными, распаренными горячей водой руками, бесконечно счастливые они вывалились на симферопольский перрон, под синее праздничное крымское небо. После неизбежной толкотни в очереди, троллейбус довез их к Алуште, а потом пешком вдоль пляжа, все дальше и дальше от курортной потной суеты, к морю, дикой природе и тишине.

Обожаемое море жидким изумрудом стелилось возле ног, лизалось нежно и ласково, лениво дотягивалось до пальцев мягким соленым языком. Не верилось что в глубине эта зеркальная масса таила прекрасный, неведымый большинству сухопутного народца, захватывающий и восхитительный мир, населенный удивительными по красоте и разнообразию созданиями.

В подводном царстве лазили боком страшнючие крабы, грозно задрав клыкастые клешни, вытаращив черные злые глаза, распялив в стороны когтистые марсианские сочления ног под ребристым рыцарскими парцырями, украшенными замысловатыми неведомыми гербами из известковых отложений.

Суетливо сновали над песчаными проплешинами, высвеченные солнцем нежнейшие, розоватые барабульки-султанки, трудолюбиво просеевая песчинки тонкими усиками. Стремительно пролетали серебрянными торпедами плотные, упругие тела стай кефали. Медленно проплывали никчемные вихлявые зеленухи. Поджидали добычу зарывшиеся в песок камбалы и дракончики. Разевали пещероподобные рты скарпены, засевшие в мрачных расщелинах, обросших мохнатыми бородами зеленоватокоричневых, шевелящихся от подводных ветров, водорослей. Лешке все это привычно, а Клавдя открывала все новые и новые чудеса с жадностью и ненасытностью неофита.

После первых, суматошных дней на новом месте, жизнь вошла в устоявшийся ритм. Казалось уже, что живут они вот так, вместе, в этой палатке чуть ли не всю сознательную жизнь, а может тут и родились. Сутки неторопливо делились между морем, ленивым солнечным пляжем, любовью, приготовлением пищи и походами в Алушту.

Раз в день, после того как спадал полуденный зной, выбирались уговаривая друг друга из палатки, шли вдоль берега, перелазили через осыпи камней и обломки скал. Примерно на середине "Великого пути в цивилизацию" бросали на берегу нехитрые пожитки и сигали в море освежиться. Брызгались, резвились, подныривали друг под дружку. Клавдя взбиралась на лешкины плечи и прыгала в воду, вздымая фонтаны брызг. Вновь обнимались, сжимали друг друга в объятиях, целовались словно не было полуденного бешеного часа в палатке. Часто охватившее, пьянящее желание оставляло их в воде, или Клавдя мокрой рыбой выскользнув из объятий, кидалась к сумке и раскидывала прямо у воды старое китайское махровое полотенце.

Умиротвореннные, они затем обмывали потные, покрытые прилипшими песчинакми тела, натягивали необходимый для пребывания в городе минимум одежки и отправлялись дальше.

В Алушту входили со стороны парка, успевшие уже обсохнуть. Растворялись, смешивались с толпой курортников. От набережной поднимались к старому базару где так чудесно пахло жарящимися у грузин шашлыками, кипящими в масле чебуреками, где на длинных столах нежадные крымчане отдавали перед закрытием рынка задешево мясистую черешню всех невозможно красивых расцветок от темнобордовой до прозрачножелтой с темным пятнышком просвечивающейся сквозь кожицу косточки. Лежали горками чуть подвялая от солнца, немного давленная малина, сочная клубника, красная смородина-паричка, пряно пахнущие малосольные огурчики. Лезла наружу из бочонков и банок хрустящая на зубах белейшая квашеная капуста с розовыми прожилочками морковки, темнокрасными зрачками клюковок. Валялся нераспроданный, связанный пучками за зеленый гребень красно-белый редис, украшали прилавки стройные сочные перья зеленого лука-порея, крепенькие молодые огурчики, здоровенные багровые налитые до треска помидоры и, конечно же, вареная с солью янтарная кукуруза в початках.

В лавках прилепившихся по периметру рыночного забора молдоване торговали молодым, рубиновым вином на разлив. Лешка с Клавдей шумно и бестолково торговались, пробовали, заливая соком подбородки, шеи, майки и в конечном счете покупали все подряд, не скупясь, не жалея отпускных, подъемных и всех остальных попавшихся в руки денег. Жили не думая о завтрашнем, одним праздничным, хмельным словно базарное вино, сегодняшним днем.

Купленое, если не съедалось сразу, укладывалось в сетку-авоську с которой плавали на охоту, просто другой у них не было в помине. Никто не занудничал, не учил жить, не инструктировал, не напоминал об экономии, не объяснял, как и что необходимо делать. Первый совместный отпуск. Первое лето в Крыму.

Смеясь и вспоминая всякое разное смешное увиденное в городе, брели под закатным солнцем обратно к стойбищу, залазя по-очереди в авоську и зачастую приносили ее уже совершенно пустой. На аппетит не жаловались.

Возвращались уже чернобархатной, полной звездами, луной и волшебством, южной ночью, тихо пересекали колышущуюся в неподвижной воде моря лунную дорожку. Поднявшись к полатке разжигали на обрывчике в специально выкопанной ямке-очаге костерок и готовили дневную добычу, вытянутую с куканом из воды, нанизав предварительно на очищенные от коры веточки. Ели под скрипы и трели сверчков, цикад и жуков белое нежное мясо морских тварей, запивали вином или, если повезло, пивом. Затем мыли в море посуду и скинув то немногое, что считалось одеждой, лезли в море - принимать вечернюю ванну...

Молочно-теплая, теплее воздуха, вода нежно обнимала тела, укрывала покрывалом пологой волны. Только бестыдница луна бестрастно направляла в их сторону дорожку холодного белесого света от которой никогда не удавалось отвертеться.

Утомившись и насытившись друг другом, выскакивали из воды и держась за руки карапкались к палатке, давая на ходу зароки немедленно укрыться и лечь спать, не лезть, не приставать с глупостями, стать человеками и поднявшись завтра пораньше, на самой-самой зорьке, многое успеть. Осуществить задуманную культурную программу. Например сесть на троллейбус и отправиться в Воронцовский дворец, или на теплоходике поплыть в Ласточкино Гнездо. Увы. Благим намерениям не суждено было реализоваться в действительность ... В палатке они вновь совершенно нечаянно касались друг друга сначала несмело, коньчиками пальцев, затем... Никуда они конечно не поехали и не приплыли...

По утрам их настойчиво будило солнце, но они дружно переворачивались на животы, натягивали на уши одеяла и только перебранка окончательно проснувшихся чаек и прочей пернатой вольницы заставляла вскочить и размахивая вогкими полотенцами лететь по склону вниз, к морю...

Дикий пляж позволял обходиться без одежды, отбросив с первых дней условности цивилизации. Клавдя так разошлась, что вообще закинула в угол палатки полиэтиленовый пакет с набором египетских натурального хлопка трусиков неделек и купальников. Даже отправляясь в Алушту она отважно натягивала обрезанные по самое немогу шорты на голый, коричневый от загара задик, а сверху накидывала старую, еще с гражданки лешкину ковбойку, не застегивая, а завязывая ее под грудью, демонстрируя всем загорелый плоский живот с впадинкой пупка.

Такой экставагантный наряд жестко притягивал взгляды встечных курортных мужиков, потных, усталых от очередей в пельменных, обремененных толстыми бабами в несвежих халатах, нагруженных зонтами, сумками, подстилками и детьми. Их прямо тянуло, выгибало заглянуть в разрез ковбойки где наливными яблоками покачивались ничем не стянутые холмики грудей. Курортные тетки злились, багровели, одергивали благоверных, таращились недобро, нехорошо шипели вслед.

Лешка любовался подругой и прощал бабам вполне обоснованную ревность, а их мужикам - невольное восхищение и неадекватное поведение балансировавшее на грани легкого помешательства.

Он на себе познал чары и волшебство Клавдиного тела в самый первый день, когда, умаявшись после пешего перехода с рюкзаками и палаткой за спиной, хлопот с разбивкой лагеря, копкой очага и импровизированного холодильника, они поздно ночью улеглись каждый на своем матрасике, смущаясь, подтянув одеяло под подбородок и пожелав чинно друг другу спокойной ночи.

Может показаться удивительным, но хорохорясь, попивая в компании друзей пивцо и потягивая сигаретки они оставались дремучими, неопытными девственниками, хоть и с некоторой теоретической подготовкой. Негде им было уединяться, ни в Клавдиной развалюхе, где пополам с сестричкой делила комнатенку еле вмещавшую две кровати, ни в шикарной Лешкиной изолированной квартире, где вечно кто-то ошивался из предков, а при входе в дом сидела с вечным вязанием гроздь старушенций-доносчиц. Целовались, обжимались по темным углам, в задних рядах киношек, раз попробывали поддавшись зову плоти пробраться на подвернувшийся пустой чердак, но не выдержали, сбежали от стойкого непередаваемого запаха смеси птичьего, кошачьего и мышиного помета.

В ту ночь лежали рядом, впервые, не зная толком с чего начать... Притворялись спящими, а сон не шел... Дыхание выдавало. Сердца стучали словно напольные часы в ночном доме, стук носился по палатке, искрился наэлетризованный желанием воздух, сотканый из из серебрянных струн лунного света.

Клавдя, сработала женская натура, не выдержала первой. Медленно-медленно стянула. скинула на брезентовый пол покрывало. Открылась ему, доверилась жадному взгляду. Вся. Прекрасная, словно алебастровое изваяние, таинственно выгравираванное в полутенях и штрихах.... Словно в замедленной фильме, не открывая глаз, полуприкрытых дрожащими невесомыми ресницами, протянула к Лешке руку и, скомкав в кулачке угол ткани, сдернула старое одеяльце. Невообразимо нежно провела пальцами по груди, изгибу бедра, животу. Ощутила ответный трепет возбужденной плоти, взяла. мягко обхватив ладошкой... Оседлала. Сама направила, приняла... Потом легкое, упругое сопротиление, вскрик, стон, невообразимое счастье, прерванное впрочем ее вполне трезвой просьбой поберечь...

После всего, Клавдя попросила посветить и в бескомпромисном свете карманного фонаря высветилось нежное, белое еще бедро на ктором смешалась ее кровь и его семя...

Ничто больше не сдерживало их. Молодые и сильне они самозабвенно осваивали древнюю науку любви, проходя за ночь столетний курс чудес и открытий. Не стесняясь экспериментировать. Восхищаясь и восхищая, обессиливая и восставая. Вначале вели счет победам, откладывали в кучки самые красивые яркие камешки найденные возле моря, спорили, обвиняли друг дружку в жульничестве, потом окончательно сбились и выбросили пересохшую, потерявшую яркость гальку, из палатки. Только одно никогда не изменялось, ее просьба и даже на вершине блаженства Лешка честно выполнял просимое, не очень ясно впрочем понимая, что это меняет в их совместной, как он понимал жизни.

В последнюю, бессонную, ночь он не выдержал и спросил Клавдю.

- В чем разница? Раньше, позже... Все равно ты моя.

- Вся, вся твоя, да, да... но не в меня! - Прошептала, простонала Клавдя. И он вновь подчинился.

Они с Лешкой родились и выросли в одном городе, только на разных географических и социальных полюсах. Их родители никогда не встречались и наверняка не догадывались о взаимном существовании. Познакомились случайно, на лыжах в пригороднем лесу, ровно на полпути от родных обителей. Словно неведомая сила толкнула друг другу в объятия на лыжне. Лешка скатывался с одной стороны склона, Клавдя с другой, оба попытались уступить дорогу, синхронно сворачивая в одну и туже сторону, но в результате застыли посредине в первом объятии, плавно впрочем перетекшем в первый же поцелуй.

С того дня они уже не расстовались надолго. Всю зиму, забросив занятия, по несколько часов в день катались с гор, бегали по лыжне, а больше дурачились, кидались снежками, ныряли в сугробы и целовались бесчетно. До боли в обветренных, стертых губах, до солоноватого вкуса крови на языке.

Лешка сбегал после первых пар в Универе, с опостылевших лекций, успевая впрочем иногда забегать на семинары и лабораторки. Клавдя прогуливала школу, где отнюдь не блистала отличной успеваемостью, как впрочем и активной общественной деятельностью, перебиваясь с троек на четверки, лишь бы не теребили, не мешали жить своей собственной жизнью. Училки, впрочем, особо и не усердствовали, не гневили Клавдину мамашу, буфетчицу с вагонов-ресторанов поездов дальнего следования, нежадно раздававшую после возвращения из очередного рейса служилому неизбалованному люду икорку, бужанинку, колбаску, а то и крабьи консервы, гордость советского экспорта. Такого ценного человека по пустякам волновать не следовало, а то возьмет, и в приступе материнской любви, пропустит очередной крабьий рейс. Впрочем последнего Клавдя, зная мамашу, особенно не боялась.

Лешка, в свою очередь, совершенно ясно осознал к тому времени, что родительская любовь по отношению к нему, понятие весьма своеобразное и заблуждаться на сей счет не стоит. Убедившись, что сынок далеко не гений в точных науках, составляющих традиционную академическую славу семейства, родители поставили на нем то ли жирный крест, то ли не менее внушительную точку. Мужественно сцепили зубы и сосредоточили все педагогические усилия и связанные с ними блага на младшеньком, любимом.

Лешку, к его полному счастью отпустили на вольные хлеба, перестали плотно опекать, да и вообще контролировать. Канули в гнустное прошлое "интереснейшие" книжонки о функциях многих переменных, бесчисленные дурацкие, адаптированные, выхолощенные английские книжонки вместе с персональной училкой английского приходившей на дом. Впрочем позднее оказалось, что кое-какой след от всей этой премудрости в башке остался.

Теперь, убывая летом на Юг, Лешку на три месяца закидывали не в академический к "непростым" детишкам, а другой, попроще, обычный заводской пионерский лагерь. Одиночество и скуку он правда не ощущал, дел хватало, друзей тоже. Хреново становилось лишь в дни "открытых" дверей, когда толпы родителей наводняли лагерь, приволакивая чадам вязки вкуснейшей, мясистой, чернобагровой черешни, восхитительно пузырчатую минералку в запотевших бутылках, шоколад, конфеты и, особенно - замечательное "Ленингадское" мороженное-эскимо, кремовое изнутри под слоем изумительной шоколадно-ореховой глазури. Лешке, в лучшем случае, доставались бутерброд с подсохшим, загнутым по углам, желтым голандским сыром да бутылка тошнотворного, теплого ситро из местного привокзального буфета. "Паек" наскоро забрасывался очередным папашиным аспирантом, споро воспринимающим приоритеты существующие в семье шефа, а потому не проявляющим особого рвения в исполнении "маленькой необременительной просьбишки". Да и чего хорошего стоило ожидать Лешке от тощей аспирантской степендии.

На все случаи жизни и времена года Лешке пологалась единая форма одежды, затасканный, экономного немаркого коричневого цвета лыжный костюмчик и поношенные папашкины ботинки. Так бы и дотаскал его благополучно до выпускного вечера, но удивленные соседки доняли мамашу вопросами, а родный ли ей старшенький, что бегает по респектабельному академическому двору словно сорванное с шеста пугало. Пришлось не особо мудрствуя, не тратясь перелицевать у знакомой портнихи отслуживший все сроки отцовский костюм. Получилось ... так себе, но матушка, поджав губки вздохнула и протянула извечное, - "Мы люди бедные, но честные..."

О том насколько профессорша бедна, Лешка мог при желании просветить соседок, да такового не имелось, ибо самих соседок из подобных собственной "академических", "непростых" семеек не больно ценил и жаловал.

В общем, оставили в покое. Без комментариев, с холодным безразличием наблюдала родня за его последовательными увлечениями сначала боксом, затем стрельбой, потом аквалангом и наконец, о Боже, прыжками с парашютом. То ли дело младший брат. тут все было в порядке, - любовь к уравнениям, ранняя близорукость, очки, повышенное давление, выжженные химикалиями карманы и благоговейное отношение к функциям многих переменных.

Клавдя, в свою очередь, изводила мамашку упорным отвращением к кулинарии, мытью посуды, шарканью веником, подведению балансов домашних расходов, с обязательными проклятиями и заклинаниями о дороговизне жизни, жадинах пассажирах и дураках начальниках. То же относилось к засолке капусты, варке варений, солению помидоров с огурцами. Всему перечисленному, развратная дивица, игнорируя переодические трепки, предпочитала томное валяние на тахте с невесть какими путями добытыми сборниками Вознесенского, Рождественского, Евтушенко и Межелайтиса, альбома Чюрлениса, с фотокопиями нелегальных книг по йоге и парапсихологии. Мамашка дико удивлялась, в кого бы это пошла деваха? Книги в их родне отродясь не водились.

Папашка-профессор и мамашка-буфетчица, впрочем, совершенно не зная друг друга, оказались совершенно едины в педагогическом порыве, проявив на практике борьбу и единство противоположностей. И тот и другая с неописуемой и необъяснимой яростью в клочья рвали зловредную "мукалатуру", начиная с "Трех мушкетеров" и заканчивая несчстным Чюрленисом.

Вообщем, Лешка и Клавдя, хоть и обитали на различных полюсах, но являли собой именно тех уродов без которых порядочные семьи ну ни как не обходятся. Стоит ли удивляться, что судьба просто зашвырнула этих изгоев друг другу в объятия.

Случилось это событие после последней по счету попытки облагородить сынка, пристроив его в Университет. От точных наук Лешка начинал оглушительно зевать в чинной тишине аудиторий, впадал в ступор при ответах на семинарах. Выход напрашивался один, подчиняясь инстинкту самосохранения, организм отправлял его вместо занятий на свидания с прогульщицей Клавдей.

Может так бы и тянулось до диплома, но судьба сделала очередной выкрутас. Однажды, после первого курса, Лешку перехватила в коридоре очкастая, похожая статью на переодетого мужика, преподавательница высшей математики. Взяв крепко за руку обсыпанными мелом пальцами, порекомендавала гулким лекторским басом честно и добровольно бросить к чертовой матери учебу и поискать занятие по-душе. Потому, что больше она ему трояк не поставит. В чем прилюдно клянется. Кстати, ему все равно необходимо зайти к замдекана. Его ждут. Отличный повод нацарапать заявление об отчислении по собственному желанию.

Лешка согласился с безупречной логикой доводов доцента и поплелся в деканат.

Там его уже ждали и, показалось, даже обрадовались приходу, что само по себе удивительно.

За столом, рядом с замдекана сидел не первой молодости капитан первого ранга.

Хозяин кабинета, отставной полковник с седыми "блюхеровскими" усиками под носом, разноцветной орденской колодкой на пол груди, где рядом с отечественными соседствовали экзотические китайские и корейские награды, ласково-ласково улыбался, доброжелательно блестя стеклами очков и вставными зубами. Обычно в таком антураже он сообщал об очередном отказе в степендии, о других мелких и крупных неприятностях.

Следовательно, хорошего ждать не приходилось.

- Вот, товарищ капитан первого ранга, перед Вами наш лучший кандидат. - Отчетливо произнося каждое слово, представил замдекана Лешку. - В науках, правда, не особо усерден, рвения, прилежания не проявляет. Но, прошу учесть, хвостов и академических задолженностей на сегодняшний день не имеет. Зато масса положительных качеств, отличный спортсмен, гордость факультета по бегу на лыжах... в учебное время. Парашютист, боксер, а, главное, свой для Вас человек - подводник-аквалангист, можно сказать - "человек-лягушка". Ну и сердцеед, дамский угодник. Гусар!

Пожевал губами под седой щеткой усов и усмехнулся.

Кем в прошлой, армейской жизни являлся отставной полковник студентам знать неположено, но легенды ходили по аудиториям и общагам о потрясающей осведомленности во всех казавшихся тайными сторонах жизни подопечных. Старикана, впрочем, любили и уважали. В обиду своих питомцев он не давал, зачастую вытаскивал старшекурсников из отделений милиции, даже вытрезвителей без печальных для будущей карьеры последствий.

Прослушав столь двойственную характеристику кандидата, каперанг поморщился, словно во рту заныл очередной зуб.

- Извини Алексей, не представил тебе моего коллегу из Военно-морского училища подводного плавания. Им необходимо срочно набрать студентов с хорошей теоретической и физической подготовкой. Естественно, патриотов и добровольцев, для ускоренного обучения новейшим, сложным, ответственным боевым специальностям. Вот мы тебя и пригласили, как ... достойного.

Коллега полковника скучая листал тощее личное дело Лешки.

- Такие родители? - Он удивленно поднял глаза от дела на Лешку. Тот в ответ скромно потупился, но от родства не отказался.

- Я же говорю, скрытый талант! Нам не удалось распознать, развить природное дарование, но вам.., - Он развел руками, - Все карты в руки. Лучшего отдаем, несостоявшуюся гордость науки...

- Вот дает, Николаич, - С восторгом подумал Лешка, - Продает гнилой товар, не поперхнется!

- Может сначала стоит поговорить с отличниками..., - Зикнулся моряк.

- Не имеет смысла, - Отрезал, грозно распушив усы, замдекана. Хилы, слабосильны, очкасты, замучены учебой и онанизмом. Вам они не подойдут. Да и пьяницы, не приведи господь.

- Ну этого добра не надо, со своими не успеваем разобираться, Оживился морской кадровик. - Пьешь?, - Воткнул перст в Лешку. Тот рта не успел открыть, николаич опередил.

- Нет, можно считать не потребляет. Так, пивко, винцо. Но не часто. Стипендии мы ему не платим, а маман, пардон, держит в строгости, денег выдает только на проезд и завтрак. И то в обрез. Впрочем его девица подкармливает, а деньги они на кино и книги спускают.

Лешка как стоял, чуть не свалился соляным столбом. - Не человек, Николаич - рентгеновский аппарат, магнитезер, Коллиостро, Вольф Мессинг!

Представление закончилось тем, что хитрован Николаич сбагрил таки в училище Лешку, сохранив все ценные кадры для родного факультета, о престиже и успеваимости коего неустанно радел, поддерживая показатели на недосягаемой для других замдеканов высоте.

Так, неожиданно для самого себя, Лешка загремел по спецразнарядке на второй курс военно-морского училища. Для сокращения разрыва в боевой и морской подготовке новичков из студентов не пустили на летние каникулы, а прогоняли три месяца в лагерях доводя до состояния, соответствующего бравому курсанту второго курса.

Первые полгода прошли-пролетели, он и оглянуться не успел. Цукали, жучили курсовые, ротные, старшины, преподаватели. Нормально, без дураков. Спать на лекциях отучили. После знакомства с губой, с нарядами вне очереди, прочими радостями Дисциплинарного Устава, Лешка понял, что по старому жить не получится. Детство закончилось. Времени на встречи с Клавдей почти не оставалось, но она не бросила, ждала. Валялась в одиночестве на диванчике, учебники перечитывала.

Может повзрослела, может остепенилась, может просто занять время решила, но прислушалась к наставлениям мамаши-буфетчицы и, окончив школу, поступила в торговый техникум. Впрочем в редкие встречи они также убегали на лыжах в лес, на последние ряды в киношку, также как и раньше целовались до онемения.

Лешка тянул курсантскую лямку - учился, стоял в нарядах, ходил в караул, в патруль. С общефизической, морской, строевой у него проблем не возникало. Без боязни заделывал в учебном, затопляемом отсеке пробоины, тушил пожары, дегазировал, деактивировал, отражал нападение неведомого противника, выходил в легководолазном котюме из "затонувшей лодки".

Жизнь заставила - одолел и Уставы, хоть чуть не сошел с ума от необходимости читать и запоминать бесчисленные скучнейшие параграфы. Представлявшиеся, до определенного времени, полной ерундой и бессмыслицей. С математикой и английским оказалось все не так плохо, видимо где то в подкорке отложились и адаптированные книжонки, и функции переменного, и курс высшей математики мужеподобной дамы доцента.

Еще легче пошло дело со специальными военно-морскими дисциплинами, их он просто полюбил, засиживался в свободное время в библиотеке читая все, что находил сверх рекомендованного. Тут пригодился английский, легко переводил статьи из иностранных военно-морских журналов и книг. По прежнему, очень нечасто задумывался о будущем. Потому поздно встрепенулся и на красный диплом не вытянул. Когда, по обычаю дурачась, сообщил Клавде, та только вздохнула, но ничего не сказала. Не попрекнула.

В положенное время Лешка с сокурсниками отстоял в последний раз на парадном плацу училища, прошел затем парадным маршем, сменил форменку на пошитый на заказ бело-кремовый китель с золотыми погонами. Выкинул в воздух мичманку, получил диплом, лейтенантские погоны и кортик. Рассчитавшись с училищем, засунул несчитая отпусные в подаренное Клавдей новенькое хрустящей кожи портмоне. Отправил туда же, подъемные и прочие деньги, вышел на улицу с портфелем личных вещей, вздохнул полной грудью и ... оказался в отпуску. Перед убытием на Северный Флот к постоянному месту службы.

Вот так.....

В последний день отпуска солнышко расцветало в беспечном синем небе оранжевой радостной ромашкой. Лешка с Клавдей лежали привычно голыми на пляже, добирая ультафиолета прозапас, на неопределенное время. Когда еще выберешся в Крым. Лоснились коричневыми телами, словно ленивые тюлени на лежке. Загорелые, без пропусков и белых отметин. Клавдя, безмятежно раскинувшись, с закрытыми глазами, урча сытой кошкой, бродила отрешенно тонкими пальчиками по его груди, животу, спускалась к бедрам. теребила, гладила...

- Мне чертовски нравятся твои коричневые, мускулистые, покрытые вызолочеными солнцем волосами ноги, - Мурлыкала, Клавдя. - Словно у античного сатира, или кентавра... Только без копыт...

- Надеюсь и без рогов, - Беззлобно откликнулся Лешка. Он знал за Клавдей любовь к подколам, приводившую иногда к скандальчикам, и старался потакать, не поддаваться на провокации.

- Ну, это не твоя беда..., - Отозвалась Клавдя, - Не мужняя жена.

- Недолго осталось. Приедем - поженимся. Жаль, что раньше не сообразили. Полетели бы вместе на Север. А так жди тебя. Правда в этом свой плюс, успею все подготовить, квартирку там снять. - Он слабо представлял конкретные особенности семейной жизни. И сейчас не хотелось задумываться, лень думать лежа под теплым солнышком, шевелить мозгами. Просто нежился, повернув немного набок голову, любовался в котрый уже раз ее точеным телом, линией животика, упругими грудками с сосками вишенками, нежными завитками на невысоком лобке...

- Нет, милый.... Нет, дорогой.... Не оформим мы ничего... Не для меня эта заполярная романтика... Остепенилась, пора уже.... Маманя права, не пара ты мне.... Поступать в общепит буду, на заочный. Работать к мамане, в вагон ресторан, пойду. Она уже забила место. И в техникуме устроилось. Спасибо тебе, выдали свободный диплом, ... лейтенантше... Потом замуж выйду... Но не скоро... За солидного, устроенного человека, с квартирой, машиной. ... Пойду в ресторан работать... Завпроизводством...

- Маманя сказала, вот если тебя на Черное море выпустят, то стоит подумать, а так... Ни тебе цивилизации, ни театра, ни выставок, холодина собачья.... Июнь еще не лето, а Июль уже не... Сопки да тоска, среди таких же офицерских женушек. Панельные пятиэтажки снаружи, казенная мебель внутри... Скука... Сплетни, склоки... Закрытый гарнизон.... Бетон серый, корабли серые, зелени нет... Муж полгода в море, полгода - черт знает где, а если отпуск, то осенью или зимой пока до двух просветов не дослужится... - Лениво цедила Клавдя все еще лаская Лешку.

- Откуда знаешь?

- Не ты, другие просветили. Маманя специально на северные маршруты просилась, с пассажирами моряками, а больше с их женами, беседы вела. Меня раз в рейс взяла, уговорила... Посмотрела я на морячков с боевыми подругами, фотографии они показывали, думали хвалятся, жизнью гордятся, а я ужасалась. Не для меня все эти Гаджиевы, Полярные, Североморски... Прости... Романтика хороша в стихах да на картинках...

Лешка молчал, дал высказаться до конца, до самого гулкого дна.

- Решилась, удрала вот с тобой, хотя если маманя узнает - прибить может. Но поехала... и вчера еще ты бы всего этого не услышал. Сегодня можно. Последний день. Завтра самолет и, адье! Но это лето - твое, мой тебе прощальный подарок. Так сказать на долгую, добрую память. Все же мы с тобой... не чужие.... Я ... хотела... всю жизнь мечтала... что ты станешь первым мужчиной...

Эх, жизнь... Синее море - золотые якоря.

Глава 3.

Такой тихий инженер.

Раз-два! Раз-два! Вдох-выдох. Наклоны, приседания, гантели, отжимания. Обязательный душ. Сначала чуть теплый, все что может обеспечить поселковая КЭЧ, затем - от души холодный. Этого - сколько угодно. Спасибо северному морозцу. Бодрящий, даже излишне. Но все равно - спасибо. Максимум-максиморум ожидаемого в серой, с заляпанными смолой стыками бетонной пятиэтажке, нелепо, неэстетично воткнутой между лысых сопок. Жалкий приют семейных и не очень, работников номерного флотского завода по ремонту и обслуживанию субмарин.

Вырубив воду, Артур Игоревич тщательно насухо вытер широким голубеньким полотенцем с розовыми цветочками по полю, ухоженное, безволосое, беломолочное совсем молодое тело. Критически оглядел себя в настенном, вделанном в белую плитку ванной, зеркале. Остался доволен. Зябко передернул мягкими покатыми плечами. Натянул белые трусики египетского хлопка, ласково прихлопнул ладошкой по оттопыренному задку. "Хорош, хорош, шельмец!" . Накинул расписанный павлинами стеганный халат, японский, из ленинградской комиссионки.

Топили как обычно, то есть паршиво. Кочегары в поселковой котельной вновь перебрали ночью лишку. Впрочем, чего еще можно ожидать от чумазых, постоянно пьяных, матерящихся и грубящих, нехороших людей?

Под традиционные, словно смена дня и ночи, утренние размышления успел побриться, освежиться из пульверизатора лучшим, естественно из того что смог найти, одеколоном. Воскресный день начался.

Старший инженер, милейший человек Артур Игоревич, обожал дни когда оставался дома, в своем, отгороженном от посторонних гнездышке. Для него не столь уж и важно было выходной, праздничный, больничный день, главное - не нужно натягивать поверх чистого изящного белья уродливый комбинезон, запихивать в портфель бумаги, завтрак-тормозок, термосик с кофе или чаем, хлопать по карманам, проверяя наличие ключей, печаток, пропуска. Затем восемь, а то и больше, каторжных часов сливаться, мимикрировать, общаться с серой, презираемой всеми фибрами души, дурнопахнущей толпой работяг и коллег. Вежливо всем улыбаться, пожимать руки... Печально, противно, но это его крест, его удел.

Закончив столь ненавистный трудовой день, инженер бежал затем по магазинам, делал необходимые закупки, в конце-концов облегченно вздохнув скрывался за дверью своей однокомнатной квартирки, словно рак-отшельник в персональной ракушке. Его крепость, убежище, тихая. надежная пристань. Здесь он наконец обретал покой, вновь становился самим собой.

В течении первого года, после того как прибыл по распределению на место работы, Артур проживал на сьемной квартире, платил бешенные деньги и бомбандировал письмами обожаемую мамочку. Та в свою очередь устраивала перманентные истерики отцу. Вначале тот держал оборону, затем плюнул, решив, что себе дороже проявлять излишнюю принципиальность, тем более год прошел, задействовал нужных людей и обеспечил сыну изолированную жилплощадь.

Мамочка, почувствовав слабину, совершив гигантское усилие попыталась переместить Артурочку поближе к столице, но отец узнав отыграл все назад, да еще пригрозил, что этот выродок там, на Северах и згниет. Даже после его смерти, если нечто подобное повториться. Жена смирилась, но сделала все возможное для повышения комфортности ссылки, переслала чаду мебель, обои, плитку, все для обустройства гнездышка. И, естественно деньги, для оплаты рабочим.

Бедные соседушки, они и не догадывались, что за такой же как у всех, обшарпанной снаружи дверью, разместилось нечто совершенно необычное, с финской сантехникой, немецкими обоями, чешской люстрой, румынской мебелью, болгарскими паласами, паркетным полом. Отделенное от них изнутри совершенно иной, полированной, со встроенным глазком, поверхностью. Все это содержалось усилиями самого Артура в идеальной чистоте и порядке, к этому отцом с детства приучен. Да и выхода не оставалось, ну не домработницу же пускать к себе! Врага в крепость? Да и где ее здесь найти?

Впрочем, все эти хлопоты остались позади. Артур Игоревич вздохнул, подошел к окну, потянул за кисть шелкового, золотистого шнура и приоткрыл немного штору. Увы, глазам открылся все тотже нерадостный, опостылевший, невзачный северный пейзаж.

Тусклый свет заполярного дня, свинцово-серая вода залива, черная туша входящего на ремонт очередного подводного корабля. Одним словом, тоска смертная. Задернул, отсек шторкой внешний мир. Прошел в кухоньку. Забросал зерна в кофемолку. Пожужжал. Пересыпал намолотый кофе в турку. Поставил на плиту. Сварил кофе. Полюбовался пенкой. Налил в кружку с золотым по белому ободком. Добавил молока из пакета. Сливок в этот раз не досталось. Но все равно получилось красиво. Попил кофейку, закусил печеньем....

Боже! Это его мир. Его космическая капсула. Он в вечном одиночном полете... Поднес поближе к глазам турку с кофейной гущей. Всмотрелся внимательно. Только прошлое, прошедшее, ничего о будущем...

Когда он появился в поселке, вышел на работу, мужики местные и бабы сразу почуяли в нем чужака. Чист не в меру, не пьет с коллективом, не дымит "Примой" в курилках, на перекуры все с книжечкой, кефирчиком, кофейком.... чистоплюй хромой. Даже женщины, существа все же более возвышенные и нежные, по самой натуре тонкие и понимающие, правда, в значительной мере, испорченные общением с грубой мужской массой, а потому огрубевшие, сторонились его, смотрели зло, недоверчиво, не отвечали на милые, по мере возможности, улыбки.

Со временем, впрочем, попривыкли, специалистом он оказался толковым, мог просто объяснить, что и как ремонтировать, быстро устранить неувязку, найти неисправность... Лодки знал. Принять не приняли, но ... терпели. А что делать... Коллектив. Профсоюзные взносы платил исправно, на всех собраниях высиживал в задних рядах. Голосовал, в актив не лез. Порученное выполнял. В дружинниках не ходил. Разве в подшефный колхоз не ездил, так ведь хромой черт, что с него спросишь. Вот и жил среди них. Ни свой, ни чужой.

Стало полегше после знакомства с Ксюшей. Теперь его вроде даже жалеют... Инвалид несчастный. ... Артур всегда очень четко чувствовал людей, их отношение к нему. Ошибался редко. От Ксюши шло добро, он ощущал ее способность одарить теплом, женской всепрощающей жалостью. Грех было не воспользоваться столь превосходным "суповым набором".

Миловидная, чуть старше его самого, побывавшая уже замужем и хлебнувшая горького, Ксения одна из коллег не сторонилась его. Подсела раз в перерыв, разговорились. Как водится вначале о литературе, живописи, потом помалу о готовке, о домашнем хозяйстве. Тут он многое знал, ей и неведомое. Заслушалась. Времени не хватило, потому встретились еще... Так они все время в столовке и встречались бы, но Ксюша проявила инициативу - пригласила в кино. Билеты купила. Артур пошел, ему даже интересно стало чем все закончится.

После кино бодро предложил зайти в ресторан. Просто поужинать. По дружески. Все прошло весьма мило и пристойно. Необязательно беседуя о предметах весьма нейтральных, проводил до ее такой же серой и облезлой пятиэтажки как и та в которой жил сам. На предложение зайти почаевничать, секунду подумав, согласился. Поддержал под руку на ступеньках. ... Кавалер.

Чай, по дурацкой советской привычке, пили из стаканов в подстаканниках. Восседая на рассшатанных стульях за покрытым клеенкой кухонным столом. Варенье, вишневое, слегка засахаренное, янтарными грудками лежало на хрустальных розетках, предмете Ксюшиной гордости, приберегаемой для приятных гостей.

Чаем дело не закончилось. Женщина выставила сначала сухое грузинское вино. Уговорила, выпил с ней за дружбу. Потом вытянула из старенького холодильника "ЗиЛ" початую бутылку "Столичной" , но он не поддержал и пить пришлось самой. Выпила можно сказать и ничего, пару рюмашек. Однако хватило. Осмелела, хоть немного язык заплетался, потащила нерешительного кавалера в спальню. Целовала жарко, повалила на никелированную, с шарами, кровать, прям на покрывало, утопила голову в пуховой подушке с кружевной, крахмальной наволочкой. Особым изобилием жилище ее не отличалось, хоть бедненько, но, по крайней мере, чисто, пристойно. Спокойно отметил Артур.

Дальше того дело не продвинулось. Не отозвался Артур Игоревич на ее ласки, уж совершенно откровенные и отчаянные. Не интересовали его женщины. Этого он ей правда не открыл, а придумал некую душесчипательную историю с травмой в училище военном, с последствиями нехорошими, про поломанную молодую жизнь, одинокую, несчастную. Ох, заливалась Ксюша слезами, сочувствовала, переживала. Извинялась, что не поняла, боль душевную хорошему человеку причинила. Он простил великодушно, предложил то, что мог - теплую, душевную, спокойную дружбу. Согласилась...

Спать уложила отдельно, на кушетку, подставив под ноги стул из кухни. На чистых, хрустящих, отутюженных простынях. Он не спал, лежал тихо, не ворочался. Дождался чего хотел, услышал через недолгое время со стороны кровати легкий монотонный шелест, затем погромче, потом мокрое, вязкое, не скрываемое, отчаянное чмяконье и задавленные стоны в подушку. Вот тут возбудился. Еле удалось справиться, чуть не начал удовлетворять себя. Ведь женщина! Женщина мастурбировала. А он всю жизнь ощущал себя именно Женщиной. Не мужиком, не мужчиной, а сначала юной принцессой, теперь - прекрасной Дамой.

Утром тепло, по семейному, нежно даже, приветствовал хозяйку, поцеловал в щечку. Снова чай пили. С сушками. Попращался и ушел. С тех пор они встречались, но не часто, то в кино, то в ресторан ходили. Домой, правда она его не приглашала. Ну а он, естественно, и не собирался ничего подобного делать.

Бабы местные, да и мужики кое-какие, к нему подобрели. Вот ведь, молодой, а страдалец. Инвалид. Ну теперь ясно, чего не пьет, не курит, почему при всяком удобном случае в родной город ездит, часто за свой счет. Лечится бедолага. С тем и оставили в покое. Начальство тоже видать подпиталось слухами, хоть и без особой охоты, но отпускало на пару дней за свой счет. От случая к случаю. Тем боле после "лечения" возвращался повеселевший, без возражений работал сверхурочно. Черт его знает, может вылечиться, женку из местных заведет, крепче к заводу привяжется.

Кто знает как его судьба сложилась, родись он в другой семье. Но что вышло, то вышло. Отец большую часть жизни по гарнизонам, по флотам, морям и океанам. Сына Артуром в честь города, что от япошек освобождал назвал. Там долго служил. Неувязка и с городом и сынком вышла. Грод с базой китаезам неблагодарным отдали, а сынок...

Сынка мамаша воспитывала. Из под своего крылышка не выпускала, а ее в свою очерель, Артурова бабушка в узде держала, ту - пробабка чуть не столетняя. Так и жили в Северной Пальмире в ожидании налетов, наездов отца. Без него спокойно, благолепно, при нем ... вечные уговоры поехать вместе в ужасную Тмутаракань, в сопки, на некий грозный, способный разрушить привычный мирок, чуждый им "Флот".

Женщины не поддавались,стояли твердо. Отец уезжал, побежденный и несчастный. Притензий к матери у него не было, та по своему крепко любила, других мужчин в ее жизни не водилось, хоть претендентов наблюдалось хоть отбавляй. Потрясающей красоты женщина. Внешне весь в нее, Артурчик рос красивым ребеночком, вылитым ангелочком. Маменька, мечтая о дочурке, которая все не получалась с нечастых наездов мужа, наряжала сыночка в платьица, панталончики, чепчики и кружавчики. Игралась словно с кукленком. Приучила, доигралась до того, что Артур дружить с пацанами, от которых кроме насмешек и синяков ничего хорошего не видел, отказался напрочь и водился только с девочками. Тоже до определенного предела, класса с пятого они Артурчика в свой кружок, по неясной ему, но очевидной для вчерашних подружек причине, допускать прекратили. Остались книги. Читал, тихо грустил, мечтал. Из школы домой, из дому - в школу.

Отец, постарев, дослужившись до больших чинов перевелся на Балтику, поближе к семейству. Тихая жизнь Артура закончилась. Моряк девичьих шуток не понимал, не давал валятся в постели, гнал на зарядку, заставлял обливаться водой - закалять организм. Бабки дружно падали в обморок, но ничего уже поделать не могли - время их прошло.

Неждано негадано, вошел в его жизнь первый Друг, тренер из секции гимнастики, в которую определил неуклюжего отпрыска строгий отец. Тренер был с ним мягок, не напрягал, щадя самолюбие пацана, занимался индивидуально и добивался успеха. Часто оставаясь вдвоем после окончания официальной тренировки, подсаживал, показывал, поглаживал добрыми нежными руками. Промытое мускулистое тело под гимнастическим трико, светилось чистотой, пахло не потом и табаком, а духами и тальком. С ним оказалось хорошо и уютно, не то что с отцом, жестким, строгим, просоленным, прокуренным, с щетинистыми, колючими усами, который, приходя со службы лез целоваться, нещадно колол нежную кожу, наутро покрывавшуюся красными пятнами раздражения.

В один из вечеров, Друг попросил Артурчика помочь убраться в тренерской каптерке. Тот не мог отказать. Сам не заметил как оказался в объятиях тренера. То, что произошло потом, воспринял на удивление спокойно, без паники, словно должное. Знал уже, что старшие парни выделают подобное с девченками, в школе просветили. А ему и приятно показалось оказаться женщиной, да еще рядом с таким раскошным мужчиной...

Тренер получал все, что желал. Многому и сам научил, но тут в секцию пришел очередной новичок, поэтому поднадоевшего Артура познакомил, или проще говоря передал, одному хорошему товарищу. Тот преподавал литературу в престижном гуманитарном вузе, сам тонок, изящен, утончен, начитан, словно средневековый гранд. Слыл в их замкнутом кругу эстетом.

С ним стал Артурчик не только любовником, но и пажем. Надо отдать должное, второй Друг многое внес в его жизнь, передал из своих обширных знаний, научил понимать людей, привил вкус к хорошим манерам. Артур настолько восхищался своим повелителем, что отважился, привел домой, якобы для помощи в подготовке к экзаменнационному сочинению.

Маман и бабки чуть с ума от радости не сошли, восхищались манерами, острым умом, изящным вкусом, чтением на память бесконечного числа стихов не только обязательных Пушкина с Лермонтовым, но Байрона, Шелли, Шекспира, Гейне, Шиллера... Впрочем, современных поэтов литератор не читал принципиально.

Идиллию разрушил, как обычно, отец. С первого раза унюхал нечто непотребное в новом знакомом сынка, со второго - объявил, что на дух не переносит лощеного хлыща, чуть не пинком выставил из дома. Через день несчастные любовники плакали и ласкали друг друга, вспоминая происшедшее. Мечтали, сплетясь изящным объятием, о временах античности с ее тонким, чутким пониманием прекрасной, нежной, истинно мужской дружбы.

Беда пришла сразу после окончания школы, когда отец, не считаясь с матерью, а тем более с седенькой бабушкой и совсем выжевшей по старости лет пробабкой, отомстил им одним махом за все прошлые унижения. Чуть не волоком, отобрав предварительно документы, притащил сынка в Военно-морское училище. ... Продолжать династию флотоводцев.

В первую же ночь, Артур сбежал домой, не выдержав ужаса кубрика общежития.

Отец применил грубую физическую силу, пригрозил выдрать, выгнать из дома без пособия, в чем стоял. А стоял он в тренировочном костюмчике и китайских кедах. Немного для начала самостоятельной жизни. Пришлось с позором возвращаться тем же путем обратно в курсантскую среду. Сошло с рук. Даже приобрел некоторый авторитет среди сокурсников. Это же надо, в первую ночь мужик в самоволку сбегал. Грубые мужланы в тельняшках, пожизненные рабы моря и стали, они ничего не поняли.

Беда случилась на последнем, выпускном курсе. Когда устал от ежедневного возбуждающего до безумия, созерцания полуодетых, а то и совсем голых, здоровых мужских тел. Попался на его пути первокурсник из взвода где сам пребывал старшиной. С розовый, безволосым, крепким телом, с пушистыми усиками над губой, с солидным мужским достоинством. А главное, взгляд маслянистых, все понимающих, глаз. Может такой как он сам в прошлом. Не удержался, поставил паренька дневальным.

Повод появился, пришел ночью проверить, навестить. Завел в гальюн, вроде уборку проконтролировать. В общем не обознался, малыш оказался вполне соображающим в любовных делах, кем-то уже распечатанным, но вполне свежим. Один единственный раз, чтобы привязать покрепче, взял его, а потом - отдался.

Тут и застукал их курсовой офицер. Принесла нелегкая. Чего только не спалось в теплой постели. Глаза от удивления выпучил. Затем гнал их по коридору, размахивая выдернутым из брюк ремнем. Не орал, молча хлестал по задам, спинам обезумевших от ужаса любовников. Лупил безжалостно, но и они не пискнули. Держались. Все может так обошлось бы, успели удрать, но на беду свою впечатлительный Артурчик, умудрился представить капитана третьего ранга в виде репродукции к недавно прочитанным "Похождениям бравого солдата Швейка". Запнулся на бегу, оступился, покатился с грохотом вниз по боковой лестнице, мимо старинных, маслом писанных картин героического прошлого флота.

Курсовой кинулся за ним, а первокурсник исчез без следа, канул в ночном освещении казарменных коридоров. В общем, вычислить его не смогли. Дело замяли. Кому из начальства такой позор нужен? Отцу, правда, сообщили все как есть. Без прикрас. Он подождал, пока Артура подлечили в госпитале. Дома, несмотря на вой жены отделал дополнительно ремнем. Все по тому же многострадальному месту. В результате всего пережитого нога срослась плохо, Артур остался хромым. Из училища его списали вчистую.

Отец после всего поставил жесткое условие. Заканчивать судостроительный и проваливать на Север, по распределению, которое гарантированно обеспечит. Там замаливать грехи ударным трудом. Не блудить. На глаза не появляться. При несоблюдении условий, не только лешит фамилии, но и под суд за его шалости отправит. Себя опозорит, черт с ним, но предоставит распутному сынку вкусить прелести зоны. Что там с ним сделают, не его забота.

Теперь только наездами в родной город Артур возрождался среди старых и новых знакомых. Старался не засветиться, не навлечь отцовского гнева.

В один далеко не самый лучший день, телефонная трубка в конторке, пригласила старшего инженера зайти в неприметную комнатку здания заводоуправления. Желательно не откладывая. О комнатке той слухи ходили смутные, нехорошие. Пошел, внутренне содрагаясь.

Оперуполномоченный КГБ по заводу встретил у двери, приобнял за плечи, ввел в комнату, ласково усадил на жесткий казенный стул стоящий напротив покрытого зеленым сукном двухтумбового массивного стола. Улыбался, светил ровными белыми зубами, а глаза оставались холодными, стекляными, словно у того ужа в школьном террариуме за которым Артур в паре с девочкой ухаживал юннатом в младших классах. Распрашивал опер о жизни, о работе, не обижают ли работяги, слушаются ли... С кем дружит, не собирается ли жениться.

Артур отвечал, что все хорошо и жизнь его прекрасна, отношения со всеми ровные, рабочие, товарищеские.

- А товарищеские это как?, - Прервал, немного осмелевшего инженера, опер, вперившись взглядом не то в лоб, не то в кончик уха Артуру. Так, что не перехватиш, не поймешь, что у того в глазах.

- Не понял...

- Все ты, шлюха, понял. Петух ты... И посмей только отбрехиваться! Ты кого собираешься тут обманывать? Органы госбезопастности?

Опер выкинул на стол веерок фоток. На всех присутствовал Артурчик, только вот позы и партнеры оказывались разные. Где их снимали, как, он понятия не имел. Обмерло сердце, рухнуло в живот. Чуть не обмочился. Еле удержал позыв.

- Что делать будем?, - Чуть помягче, понизив голос, спросил опер. - Понимаешь чем тебе это художество светит? На режимном объекте Флота! Да это такой довесок к статье, что до конца жизни на зоне будешь зеков ублажать. Ты это осознал?

- Да... - Только и смог выдавить через пересохшую гортань.

- Понимаешь, на что пойдет Комитет если решит не давать этому делу хода?

- Всю жизнь буду благодарить...

- Здалась нам твоя благодарность. ... Это через жопу, что ли?

- Зачем вы так....

- Затем. - Пришлепнул ладонью по столу, - Нам не благодарность нужна, помощь. Честное, деловое сотрудничество. Тогда, на многое можем закрыть глаза, даже больше. Материально помогать, по службе... Поездки эти, твои, ... для лечения, организовывать.

- Может скажешь, что нужно еще подумать?, - Произнес с издевкой. Опер считал вопрос решенным и не тянул с вербовкой.

- Среди вашего брата много разных людишек ошивается, а разговоры в постели откровенные, честные. Людишки после любви мягчеют, откровенничают, сокровенным делятся, а ты ведь за бабу работаешь, вот и послушай, да направь разговор в нужное нам русло.

- Я постараюсь, обещаю...

- Постораешься, еще как постараешься, так жопой заработаешь, что лучшим из всех станешь, это я гарантирую. Сачковать не дам. А обещание... Это конечно хорошо, но подписочка о сотрудничестве, намного лучше. Надежнее. Ведь если ее твоим дружкам показать, то и в лагерь отправлять нечего будет. Правда ведь? Не любят твои дружки стукачей... Впрочем нигде их не любят, только мы и терпим.

Опер толкнул через стол к Артурчику листок бумаги с несколькими уже заполнеными графами и чернильную ручку самописку.

- Подпиши. Там, внизу. Число поставь.

Подписал Артурчик. Удивился даже - рука не дрожала.

- Теперь ты секретный сотрудник. Сексот. У меня на связи. Имя тебе дал, ну вроде клички подпольной, - "Ксения".... Запомнишь? .... Должон запомнить. Зарплата не положена, но.. . единоразовыми ... пособиями ... смогу премировать. За хорошую, честную работу.

Сыто хохотнул и, словно котяра мышь, притянул к себе подписанный листок вербовки. - Впрочем, у нас ведь все добровольно. По согласию? Не правда ли, Артур Игоревич?

Инженер помолчал. Чего уж отвечать.

- Так что, если что узнаете, услышите, увидете, милости прошу. Немедленно ко мне. Только не в эту комнатку. Вот вам телефончик, запомните, не записывайте. Звоночек, и встречаемся. Совершенно случайно. Есть у нас тут одна квартирка для такого рода дел. Приходите, не обидим. Поговорим по душам и разойдемся как в море корабли. До следующего раза. С просьбами, предложениями по этому же пути.

- Да. Если спросят зачем вызывали, скажите втык получал за безалаберное хранение секретной документации. Вот, на столе забыли уходя на перерыв. - Сунул в руки Артура бумажонку с грифом. Тот помнил, что не вынимал ее из сейфа, не касался даже по крайней мере неделю.

- Ну все, идите, идите. Работайте "Ксения". Повышайте обороноспособность Родины.

Глава 4.

СССР, Москва, Лубянка.

Председатель Комитета устало откинулся в кресле, снял массивные, в роговой оправе, очки с толстыми прямоугольниками линз, потер переносицу, помассировал веки, уставших за день глаз, глубоко вздохнул несколько раз. Побаливали почки, давали о себе знать, застуженные еще в Карелии, в рейдах к партизанам. Сел поудобнее. ... Все. ... Отдых закончился. Очки вновь оседлали крупный породистый нос, золотое перо, заполненной черными чернилами ручки, заскользило по бумаге рабочего блокнота.

Прочитав написанное и внеся необходимые коррективы, Председатель задумался, подперев большой рукой с длинными изящными пальцами, шишкастую, грубой мужественной лепки голову.

Забот хватало, ежедневные сводки приносили информации больше чем мог переварить нормальный здоровый человек, а он один и болен. Знал насколько серьезно, но никогда не позволял ни себе, ни другим сделать на это скидку. Тянул воз дел, налегал не манкируя, из всех сил.

День ото дня сводки приходили все более тревожные, что из внешней разведки, что от внутренней. Не радовали и контразведчики, но больше всего беспокоило положение в Афганистане. В конце концов, всегда удавалось справиться с заброшенной агентурой вероятных противников, при удаче засадить свою, разобраться, так или иначе, с внутренней оппозицией, дисседентами и прочими не желающими жить и работать, как все советские люди, тунеядцами.

Первая, за многие годы, война на чужой территории, задуманная, спланированная и начатая в форме чисто полицейской, ограниченной по времени и привлекаемым силам, операции мыслилась скоротечной, в основном бескровной, некоторым образом демонстрационной. В духе удачной чехословацкой. Продемонстрировать забитым афганским крестьянам военную мощь, постоять гарнизонами, давая новой власти время укрепиться в мятежных районах, прикрыть ее тылы на время зачисток. После выполнения перечисленных задач вывести основную массу войск примерно через месяца три, максимум полгода.

Задуманное не удалось. Военно-политическая акция все более и более явственно принимала формы полномосштабной кровавой войны с непредсказуемым исходом типа вьетнамской. Только теперь в роли американских агрессоров выступали советские солдаты, вчерашние друзья всех этих фанатичных пуштунов, узбеков, таджиков, хазарейцев. Но даже не это страшило. Специфические местные условия, наличие в регионе двух, пусть и различных, но исламских по своей природе государств, придавали Афганской войне совершенно новый, угрожающий, окрас. Именно это обстоятельство вызывало гнетущее, тоскливое беспокойство Председателя, человека ответственного за сохранение и безопастность социалистического государства.

Война несомненно переростала в религиозную, самую опасную разновидность военных действий, дикую, жестокую, с разрушительными последствиями в плане идеологического единства народа. А именно этого он и стремился избежать с той самой минуты, когда принял решение проголосовать на Политбюро за ввод войск. Его действия базировались на анализе событий в Иране, последовавших за свержением шаха и воцарением средневековых по своим возрениям аятолл. Стабильность региона полетела к чертям, крутясь в вихре урагана религиозного угара, сметая политические и дипломатические традиции, международные договора. Захват посольств, заложников, самолетов, кораблей, массовая религиозная истерия беснующихся толп. Фанатизм, рождающий "мучеников" самоубийц. И над всем этим взбесившимся бедламом взметнувшийся ввысь зеленый флаг Ислама.

До прискорбной по своим политическим последствиям и совершенно дилетантской по исполнению попытки освобождения заложников, Председатель решительнейшим образом выступал против военной акции, безоговорочно поддерживал в этом Генерального Секретаря, многократно отклонявшего следовавшие одна за другой истерические мольбы о помощи, несущиеся из Кабула. Но затем, после случившегося, изменил мнение, поддержал военных с идеологами, уже давно от нетерпения рывших копытами землю. Первые грезили военными подвигами, наградами, выделением новых средств на современное оружие, другие - бредили пополнением коллекции стран социалистической орентации, победоносным шествием марксизма сквозь дикие пустыни и горы Гиндикуша.

Мудрый, проницательный политик, Председатель отметал и то и другое. На оружие военным руководители Партии денег никогда не жалели и не станут экономить на этом в дальнейшем. Ордена, он мысленно усмехнулся, стоит только хорошо попросить и Леня отвалит полной жменей, не жадничая, только успевай вешать. Насильно тащить в социализм афганских декхан не видавших в своей жизни электрической лампочки, присоединить, прилепить с какого то непонятного боку к пестрой компании африканских дикарей, египетских бедуинов, палестинских боевиков слюняво-губастого Арафата и бородатых барбудос пламенного неофита марксизма...

Председатель всегда считал подобное начетничеством, утопической дурью. Правда крамольные мысли вслух не высказывал. Отлично выучив правила подковерной поитической игры, не вмешивался, наоборот, безропотно предоставлял комитетские каналы для передачи отрываемых от собственного народа денег гонцам питающим народно-освободительные движения и группки. Кроме того Комитет имел здесь и свой собственный, шкурный интерес, социализм там или не социализм построит вся эта сомнительная публика, но по крайней мере есть возможность занять дурным делом противные спецслужбы, втянуть в изматывающую возню в джунглях Анголы, кварталах разрушенного Бейрута, да всюду где очередному сумасбродному вождю, услышавшему вполуха привлекательное словечко "коммунизм" понадобится бесплатная партия надежного советского стрелкового оружия.

До прихода к власти аяттол реакция вероятного противника оказалась однозначно негативной, с последующими обострениями на политическом, идеологическом, а возможно даже военном уровнях в противостоянии двух систем. Этого не желал допустить престарелый Генсек, страстно и, возможно вполне искренне, вознамерившийся войти в историю миротворцем, а может даже успеть прихватить и Нобелевскую премию мира. Захват заложников, объявление Америки Большим Сатаной в корне меняли исходную ситуацию. По новому ориентировали вектор политической напряженности.

Председатель засел за работу, подключил лучших комитетских аналитиков, просчитывал правильно ли поймут на другом конце игровой доски, что цели двух свердержав, при данной ситуации, в общем и целом совпадают на конкретном временном отрезке. Свою задачу он сформулировал конкретно и однозначно, - Задавить выползшую из Тегерана гидру мусульманского экстремизма. Причем сделать это на земле Афганистана, там куда она протянула щупальца пользуясь глупостью и слабостью Кабульского режима. Не предоставить малейшей возможности пересечь границы Союза, не дать разнести крапивное семя по пока еще сонным, благодушным, но открытым к восприятию подобного рода идей головам мусульман республик Средней Азии и, особенно, всегда готового взорваться Кавказа.

По всему выходило, по большому счету, перед Малым и Большим Сатанами, как их определили аятоллы, стояли во многом совпадающие цели и ограниченная войсковая операция в Афганистане могла рассчитывать как минимум на молчаливое сочувствие. А большего и не требовалось.

Действительность оказалась разительно отличной от рассчетов. Бойкот столь нежно лелеяной, дорого стоившей стране Олимпиады, истошный вопль мировых средств массовой информации, злобная травля в ООН. Все это можно было бы стерпеть, отнеся за счет политического прикрытия, издержек военной стороны дела, в обмен на реальное пассивное созерцание происходящего и, главное, невмешательство. Но не вышло. Моджахедам пошли денежные инъекции, инструкторы, спецы по контрпропаганде, разведчики, начались поставки оружия, взрывчатки, а последнее время и переносных ракетных комплесов "Стингер" сводящих на нет подавляющее преимущество в воздухе. Дошло до того, что натовские патроны переделали под автомат калашникова, целую индустрию создали. Все это немедленно сказалось на ведении войны, возросли потери, увеличился поток цинковых гробов в города и села Союза, уменьшился престиж Руководства Партии как внутри, так и за рубежами страны.

Теперь вопрос стоял уже действительно не о судьбе Афганского руководства, пусть даже наконец вполне вменяемого и предсказуемого, хотя по прежнему погрязшего в бесконечную фракционную борьбу, клановую и племенную неразбериху, естественную как солнечный восход и неистрибимую словно закат, восточную коррупцию. Нет, сегодня уже вплотную речь шла о политическом будушем Союза, его Государства, его Партии, Идеологии, в чистые идеалы которой свято верил и которые бескомпромиссно, а подчас жестоко, безжалостно отстаивал всю сознательную жизнь.

Возникшая проблема требовала не только правильного практического подхода, но прежде всего теоретического обоснования, недооцененного ранее. Вот над этим вопросом Председатель теперь напряженно работал. В частности составил план, некий конспект вопросов к предстоящей вскорости беседе с крупным ученым, действительно специалистом, по Ближнему Востоку, арабскому миру и исламу.

Стрелки часов показали назначенное для встречи время. Вошел секретарь и доложил о прибытии Эксперта.

- Пригласите, пожалуйста, я жду.

Вошедший в кабинет Эксперт не являлся кадровым сотрудником Комитета, не состоял он и в числе давших подписку добровольных и подневольных помощников. Ему не предлагали, а самому ничего подобного не требовалось. Зачем осложнять жизнь формальностями там, где вполне можно обойтись чисто дружескими, взаимовыгодными отношениями. Половина, если не больше, кадровых сотрудников резедентур в странах Востока не только числилась, а действительно состояла в числе его добрых товарищей, как минимум - хороших знакомых.

Эксперт помогал чем мог друзьям, а они в свою очередь, старались отблагодарить, не оставаясь в накладе. Естественно не переступая рамки дозволенного Уставом Службы. Подпитывали информацией, помогали с транспортом, связью, переводчиками, поездками в такие места, куда других не подпускали на пушечный выстрел, встречами с людьми о которых остальная пишущая братия могла только мечтать. Прекрасному, прирожденному аналитику, ведущему корреспонденту центральной газеты хватало. Его умению обобщать, делать выводы, вытягивать самое скрытое из совершенно несекретной информации, оставалось только удивлятся.

Работа на Востоке диктовала особые, специфические правила поведения, приучила вести неторопливые, долгие, витьеватые, полные намеков и умолчаний беседы с нужными людьми, не демонстрировать эмоций, но если требовалось, то наоборот, утрировать чувства до гротеска, а главное анализировать, думать, завязывать узелки, сращивать ниточки, плести невидимый постороннему глазу узор из добытыой информации пока не сложится неожиданно искомая картина, выделятся ясно люди, события, тщательно скрываемые факты.

Восток есть Восток и тот дипломат, тот журналист-международник или разведчик кто этого не осознал, не впитал всеми фибрами души никогда не добъется здесь успеха. Не замечай друга, любезно беседуй с врагом, согласной кивай и поддакивай заведомому обманщику, мило улыбайся подлецу и прохвосту, но ни на минуту не забывай кто есть кто. И не верь особенно, даже друзьям. Береги спину от удара.

Эксперт, мужичек тертый, с простоватым, вводящим вначале многих в заблуждение, обликом тифлиского кинто, всю эту непростую науку превзошел. Все он мог, все умел, всех знал. Обнаружив нечто интересное, способное заинтересовать менее удачливых друзей из спецслужб, не жадничал, шел навстречу, щедро и бескорыстно делился добытым. Причем всегда именно с тем, кто в такого рода информации больше всего на данный момент нуждался. Политес высшего пилотажа...

Эксперт, он и есть эксперт. Ценный человек, приятный, честный. Не амбициозен. Определил себе роль "певца за сценой" и вполне удовлетворен. Возможно считает, что не пришло еще его время, рано выходить на ярко освещенну политическую сцену, до предела заполненную стареющими, маститыми актерами, а на роль статиста не согласен.

Вообщем в кабинет вошел, таинственно поблескивая стеклами хамелеонами в модной оправе, невысокий, плотный человек среднего возраста в строгом, старого покроя костюме. Модерн очков оттенял консерватизм одежды. Таков был фирменный стиль Эксперта.

- Приветствую Вас, товарищ Председатель!

- Проще, проще, дорогой! Сколько раз повторять, для Вас - Юрий Владимирович.

Ну, как дела? Вижу все еще не решитесь занятся спортом.

- Плаваю, плаваю потихоньку, но регулярно, каждый день, Юрий Владимирович. Энергию на день сидячей, кабинетной, пыльной работы запасаю. Помогает здорово, но вес не сбрасываю. Грешен, люблю вкусно покушать.

- Ладно оправдываться, просто у тебя конституция тела такая.... Перейдем к делу.

Председатель жестом пригласил садится поближе. Захлопнул, отодвинул блокнот с записями. Все уже в достаточной степени проработал, обобщил, запомнил, следовательно записи бы только помешали плавному ходу беседы. Изложил по пунктам продуманное заранее, особенно выделил свои сомнения.

Эксперт внимательно слушал, не перебивал, не уточнял, не задавал вопросов. Тоже ведь обошелся без блокнота, на память не жаловался. Иногда только в знак согласия прикрывал толстыми веками глаза за стеклами очков.

Председатель умолк, вопросительно посмотрел, - Интересно узнать Ваше мнение.

- Сжато или развернуто?

- Пожалуй для начала лучше в двух словах.

- Уйдем несолоно хлебавши. Плюс, понесем немалые материальные и моральные издержки. ... Скорее не плюс а минус.

Председатель вздохнул, снял очки в тяжелой оправе, уставился на Эксперта.

- Настолько серьезно?

- Более того - смертельно опасно. Восстановили против себя практически весь мир Ислама. Серьезнее не придумаешь. Тупик!

- Ну, я бы не стал драматизировать... Впрочем, это Ваше личное мнение... Второй вопрос, - Есть ли выход?

- Выходить и ждать.

- Ждать чего?

- Ждать момента когда исламисты вцепятся мертвой хваткой в своего основного, главного, наиболее ненавистного врага. В Большого Сатану. По их же собственному определению. Мы бедные, простые, понятны им. Наш строй им ясен и на уровне подсознания не антогонистичен. Одна Партия, одна Идеология, один Вождь. Все как у них. Пусть даже абсолютно противное религиозным догмам. Возможно поэтому на время нас оставят в покое. Не станем вмешиваться. Пусть зададут трепку конкурентам.

- Оставят в покое? Сомневаюсь... На чем же базируется такая уверенность? Сейчас между исламистами и Западом полное согласие, дружеские отношения, скрепленные поставками оружия, инструкторов, гуманитарной помощи, моральной и политической поддержкой.

- На этот вопрос ответ не столь прост и очевиден. В два слова не уложится.

- Прошу поподробнее.

- Афганская революция застала всех врасплох. Событие это совершенно преждевременное в историческом плане. Да и во всех других отношениях. Нам невыгодное, мы с Шахом, с Даудом неплохо уживались. Особенно неподготовлено к новым условиям местное население в идеологическом плане. Абсолютно не соответствуют предложенным революционерами социально-политические основы общественной жизни.

Идеалисты, пришедшие к власти, наивно полагали, что через пару лет мечети опустеют, а народ станет проводить время за чтением основоположников марсизма-ленинизма. Произошло обратное. На религиозной, причем традиционалисткой, отсталой, консервативной основе выросли во множестве моджахеды, вдохновляемые Кораном. Объявлен Джихад, началась священная война против неверных, вторгнувшихся в свщенные земли Ислама. Этап неорганизованной, протестной войны очень быстро закончился. Теперь, по моему мнению, у них появился сильный и богатый единый координационный центр.

- Вы правы, сводки этот факт косвенно подтверждают. Но имеется и другого рода информация. Агентура доносит о дроблении моджахедов на племенные и клановые группы, враждующие порой, весьма кроваво, между собой.

- С агентурными данными не знаком, использую лишь открытые источники. Раньше афганцы в основной массе лишь формально соблюдали, иногда манкировали, многие обряды мусульманской веры, то есть слыли не особо религиозными людьми, отнюдь не фанатиками. То теперь все наоборот, слепо следуют религиозным требованиям, участвуют в Джихаде, посещают мулл. Причем наибольшей популярностью у народа пользуются приверженцы наиболее крайнего, непримеримого к неверным, консервативного толка, ваххабитского толка. Все это рядом с нашими границами. Зараза опасна.

Естественно, возможна борьба за влияние между отдельными полевыми командирами, племенами, но никогда против религиозного руководства войной, а именно это представляет собой новый центр. По всему видно, особо высокого уровня засекреченности. Мы ведь о нем практически ничего не знаем.

Мусульманам, Юрий Владимирович, а арабам в особенности, присуща своеобразная этика шариата - свода законов Корана. В большей степени сие свойственно людям малоимущим и малообразованным, а таких среди них большинство. Общине чужд индивидуализм, люди в ней презирают иную мораль и, одновременно, дико завидуют богатым западным цивилизациям. Исламская шкала приоритетов выводит на первое место не личный, индивидуальный, а общинный интерес. Проповедет внутреннюю дисциплину и бесприкословное подчинение духовным наставникам. Безусловный примат духовного над светским. Кроме того, полный отказ от плюрализма, терпимости.

В силу вышеизложенного, миру Ислама в целом, свойственно противопоставлять себя остальному человечеству, опасаться его, видеть в нем лишь потенциальных врагов, неверных. Особо гипертрофированные формы это явление принимает в консервативных, ортодоксальных направлениях Ислама. Есть, естественно, более терпимые, реформаторские течения, стремящиеся адаптироваться в современном мире. Найти в нем достойное место, мирно сосуществовать. Но, увы, число их приверженцев последнее время не растет, скорее сокращается. Да и сосредоточены все они в основном на территории Союза. Смогут ли умеренные прогрессисты противостоять урагану экстремистов? Не уверен.

Эксперт умолк, словно извиняясь за столь неоптимистичный прогноз, вопрощающе взглянул на Председателя.

- Внимательно слушаю. Очень интересно. Продолжай.

- Рядом с очагом разгорающегося пожара с одной стороны находится один из его спонсоров и поджигателей - исламистский Пакистан, с другой стороны, пусть не столь родственный большинству населения, но гораздо более агрессивный, рвущийся распространить идеалы исламской революции Хомейни, Иран. У этих стран в принципе имеется, пусть и в зачаточном состоянии, современная научно-техническая база. Плюс помощь со стороны Китая, плюс - военное снабжение Пакистана Америкой. Созданная за десятилетия с их, да и нашей помощью, в Иране промышленность. Система вузов. А главное - развитая сеть религиозных школ всех уровней, от начального медресе до современнийших исламских университетов с улемами, богословами, теологами, толкователями Корана, хранителями законов Шариата. Ведь именно их слово, может стать фетвой, необсуждаемым, неукоснительно выполняемым всеми верующими мусульманами приказом-законом. Им дано право объявлять священную войну - Джихад. Пока этим правом воспользовались, но весьма ограниченно, только против неверных, то есть нас, в Афганистане. А что если втемяшится в голову объявить всемирный Джихад, этакий новый поход против мира неверных? Антикрестовый поход? Новую Столетнюю войну?

- В этом случае главной целью станем не мы.... Большой Сатана?

- Трудно, невозможно однозначно сказать. Остается гадать... с некой долей вероятности. Я считаю, что ответ на этот именно таков.

- Согласен, не станем пока гадать. Продолжайте.

- В Пакистан идет сейчас новейшая военная техника, кредиты. Не секрет, точнее секрет Полешенеля, что и Иран и другие страны региона полным ходом пытаются создать атомное оружие. И мы, и США однозначно отказали им в помощи, а вот Китай, судя по многим признакам, согласился. Видимо работы идут, пусть на уровне пятидесятых шестидесятых годов, но идут. Если мы в свое время создали бомбу с использованием устаревших ныне технологий, если всед за нами это повторил Китай, то можно с уверенностью сказать - "исламская бомба" рано или поздно, но станет реальностью.

- Индия, - Председатель загнул палец. - Вы сбрасываете со счетов Индию. А ведь это Кашмир. Постоянное состояние войны или передышки между войнами. Отторгнутая с помощью индийской армии Бангладеш. - Загнул еще один палец, - Религиозная рознь индусов и мусульман с периодическими поджогами храмов, с резней. Имея в тылу Индию, где впрочем так же полным ходом создают "индусскую бомбу" и баллистические ракеты, Пакистан не отважится на прыжок через наши границы. Сначала - попытается обеспечить так или иначе границу с Индией. Нечто подобное на границах Ирана с Ираком. Наш старый верный друг Хусейн ведет войну, являющуюся своеобразной кровососной пьявкой, оттягивающей дурную кровь мулл.

- Естественно. Именно по-этому ему прощен, до поры до времени, обстрел американского эсминца, гибель тридцати семи человек. Он выгоден сегодня не только нам. Как и Пакистан.Но только до момента пока у власти в стране находится более менее цивилизованное руководство, а не религиозные фанатики. Те, как и Гитлер, могут плюнуть на все, поставить карту на Священную войну и броситься очертя голову в авантюру. Не очень задумываясь о последствиях. Тем более, что противоречия, весьма острые имеются у Индии с Китаем. В Кашмире тоже. Могут попытаться спровоцировать Китай на борьбу с Индией, а сами займутся экспансией на север. Таджикистан, Узбекистан, Киргизия, Башкирия, Туркмения, Казахстан, Татария... есть где развернуться.

- Уже постепенно разворачиваются. Но это не для посторонних ушей. Отлавливаем эмиссаров вахабитского толка. Пока с книгами, Кораном. Но судя по той злости, по той ненависти, что сеют в умах молодежи, скоро прийдет очередь автоматов и взрывчатки. Можно считать мусульманские республики пробуждаются от ленивой, обеспеченной достатком спячки. Люди это подсознательно чувствуют, исчезло ощущение безопасности жизни. Наблюдается тенденция к оттоку, исходу русскоязычного населения из обжитых мест. А ведь ранее, в соответсвии с политикой Партии, происходил обратный процесс - интернационализация регионов, разбавление местного населения окраин русскоязычным людом....

Эксперт не выказал удивления, только еще раз прикрыл глаза веками, словно уснул на мгновение. Наверняка сказанное не явилось для него чем-то новым.

- Хорошо, вернемся к Афганистану. - Предложил Председатель оценив тактичность собеседника.

- При падении просоветского режима в Кабуле, возглавляемого Бабраком Кармалем, или другим деятелем.... например Наджибуллой, разразится кровавая резня. Часть населения, прежде всего получившая у нас образование интеллегенция, офицеры, чиновники, даже часть рабочих, солдат, сотрудников госбезопасности, милиции, партийцы, по моим подсчетам около полумиллиона человек, устремятся к нам... Это тоже проблема. Ведь всех необходимо проверить, распределить, устроить, обеспечить жильем, работой. С одной стороны иметь, про запас, такой резерв неплохо. Но с другой... - Развел руками.

- Спасибо. Начнем работать в этом направлении. Думаю события не застанут нас врасплох. - Председатель открыл блокнот сделал запись. Дважды подчеркнул.

- Юрий Владимирович, разрешите выдвинуть одну безумную гипотезу.

- Прошу. Надеюсь достаточно безумна, чтобы потянуть на гениальную?

- Возможно в Афганистане нас спровоцировали, весьма искусстно и ловко подставили, грубо говоря. Втянули в заранее просчитанную, гиблую авантюру. С невольной помощью прохвоста Амина. Ведь, фактически это он явился зачинщиком революционного переворота, все организовал. Затем, на его счету кровавые репресии сначала против партийцев, затем против народа в целом, неумная земельная и водяная реформы, гонение на мулл, хоть афганские муллы всегда слыли лояльными любому режиму. Наконец убийство Нур Мухамеда Тараки и истеричные вопли о немедленной помощи, адрессованные прежде всего военным и политическому, точнее даже идеологическому руководству.

- Подразумеваете этакий ответный пинок за Вьетнам? Не слишком ли заумно?

- Безумная идея, я предупреждал.

- Вся эта революция с самого начала дурно пахла. Нам во всяком случае свалилась словно снег на голову. ... Но достоверных фактов, подтверждающих или отрицающих гипотезу не имею. Действительно, не имею. ... Председатель помолчал. - В любом случае этот этап уже позади. Время увы, вспять не повернуть. Теперь не столько важно как начиналось, в сто раз важнее - чем закончится. А разбираться с истоками прийдется попозже, при подведении итогов.

Председатель помолчал, потер виски. Кивнул ободряюще Эксперту.

- В любом случае, втянувшись в игру на стороне исламистов, наш ... противник-соперник, не учел существенного для Востока обстоятельства. Здесь ведь свои традиции. Играть в демократию, по правилам разработанным теоретиками Оксфорда, Гарварда, Чикаго и Кембриджа в Афганистане или Пакистане не получится. Партнеры не позволят. Это для них слишком проблематично и смертельно опасно. Угроза основам Корана, законам Шариата! Как так, не рубить преступникам головы, руки, не бить палкой за употребление алкоголя, не забивать неверных жен камнями? Люди простые, на выборах запросто могут вместо бюллетеней представить отрезанное ухо, а то и всю голову менее удачливого кандидата. На худой конец вздернуть, вспомним Бхутто, под слезы и причитания всего демократического мира...

- Запад довольно быстро осознает это. Возможно даже обратится за помощью, .. Перебил Председатель.

- Юрий Владимирович! Да Вы оказывается оптимист! Ну никак не раньше, чем "Стингеры" полетят в обратном направлении. В благодетеля. От фанатиков всего ожидать можно. Эта братия, уж не знаю почему, но напоминает мне японских камикадзе второй мировой войны. Кинулись на Америку! Да разве это позволяет говорить о благоразумии, политическом предвидении, просто уме?

- Так, так.. Может имеет смысл повременить... Не мешать в столь богоугодном деле?

- Возможно, но все же хочется надеятся на лучшее. Кажется мне, что в будущем все вернется на круги свои. Во всех войнах, я имею ввиду действительно больших войнах, мы всегда выступали совместно. Я предпочитаю в борьбе с исламистским злом партнертство с Западом, как минимум сотрудничество. По одиночке всех перебьют.

- Ну, Вы заглянули уж в очень отдаленное будущее. ... Может попробуете им сейчас предложить свои выводы? Попросите по этому поводу оружие не посылать? Инструкторов отозвать? Политическую компанию травли Союза прекратить? ... Это даже не смешно. Запад совершенно серьезно рассчитывает посадить в Кабуле ручной режим из деятелей прозападного толка, а в идеальном случае - развернуть против нас ракеты. Как в Пакистане, Турции... Это - опасно.

- Сто процентная гарантия - ничего не удастся. После ухода наших солдат начнется такая кровавая вакханалия.... Какой там цивилизованный режим, какие ракеты...

- Следовательно, Вы считаете, что ни у нас, ни у Запада нет ни малейшего шанса?

- Вы правильно поняли, Юрий Владимирович. Нет шансов. Обе стороны играют на руку экстремистов, осознанно или нет, другой вопрос. В любом случае нам надо уходить. Чем быстрее тем лучше. Затем возможны два варианта развития событий.

- Первый. - Эксперт загнул палец. - Идти на сближение с Западом. Настойчиво. Любыми путями. Ценой непринципиальных уступок.

- Второй - Уйти и предоставить событиям развиваться естественным путем. Здесь имеется свой плюс. Мы, признаем на мгновение, только здесь, в стенах этого кабинета - действительно тоталитарная страна.

Лицо Председателя передернулось нервным тиком. Он не переносил подобных шуток.

- Вы забываетесь. Впрочем, .... , пусть не по форме, но... Продолжайте.

-В этом заключены свои, присущие нам, плюсы и преимущества. Мы легко сможем вновь превратить страну в военный лагерь окруженный врагами. Отгородимся от окружающего мира границами, укрепим погранвойска КГБ, перейдем к жесткой обороне. Запад, с его мягким европейским, особенно балканским подбрюшьем, обросший жирком, радетель абстрактных прав человека, с огромными общинами эммигрантов-мусульман, существующих на правах людей второго сорта, вот этот, вечно попрекающий нас Запад пусть разбирается с исламистами. Впрочем, Вы правы, решать не мне.

- Решения принимаются на Политбюро, Вы это знаете. У нас коллективное руководство.

Председатель, откинулся на стуле. Подумал, вслух не сказал, Коллективное руководство старых маразматиков. Как они надоели ему! Связали руки, недают развернутся, спасти страну. А время, безжалостное время, уходит. Нет, он не станет доводить до сведения соратников по Политбюро результатов сегодняшнего анализа. Просто начнет действовать, иначе окажется совсем поздно. Вслух произнес другое.

- Восток, действительно, дело темное. И тонкое. Спасибо, просветили. Интересный анализ. Попробую довести основные положения до мидовцев, хотя... не уверен, что Андрей Андреевич особо обрадуется... Вы, надеюсь, понимаете, что все сказанное здесь... сугубо кнфиденциально. - Ответа ждать не стал. Встал, проводил Эксперта до дверей. Долго смотрел в след.

- За другим пришлось бы проследить... Возможно, принять некие меры. Но этот - будет молчать, и не проговорится, не проронит ни слова. Надежный человек.

Председатель впервые подумал об ушедшем как о возможном, при некоторых обстоятельствах, приемнике. Прошелся по кабинету. Несколько раз развел руками, раминая затекшие от сидения в кресле мускулы. Подошел к окну, раздвинул шторы. За стеклом умирал серый день, оседая каплями влаги на листьях деревьев, брусчатке площади, фигуре "Железного Феликса".

- Мы .. остановимся ... на втором ... варианте. Второй раз ошибку не совершим. Хватит играть в благородство.

Решение принято. Оставалось довести его до исполнителей и проследить решительное, бескомпромиссное и неукоснительное выполнеее задуманного.

Председатель вернулся к столу, открыл новую страницу блокнота. Дел накопилось очень много, но к Афганистану они отношения уже не имели....

Глава 5.

Вашингтон, Округ Колумбия.

Джентельмен по происхождению, воспитанию и убеждению, разведчик по призванию, патриот по натуре, он предпочитал общение с себе подобными. С людьми, гордо носящими бремя четырех заглавных букв WASP. Белые, англо-саксонского корня, протестанты. Но даже среди своих, определял мгновенно избранных, как и он сам происходивших от пиллигрмов, первопоселенцев. Тех, что приплыл на "Майском цветке", прорвался через шторма, преодолел голод и холод, освоил, купил, завоевал, короче говоря создал Страну. Он считал себя наследником и продолжателем дела первопоселенцев. Все знания, опыт, время делил без остатка между страной и семьей. Пришло время войны и он воевал. Не в тылу, не в штабах. Был ранен, но выжил.

Страна призвала - стал одним из руководителей разведовательного сообщества. Руководитель не только считал себя Патриотом, но являлся им, гордился этим, достаточно увы затертым ныне, званием.

Людей Руководитель делил на своих и чужаков. Не отрицал достоинств последних, ума, порядочности, даже патриотизма, но все равно они оставались навсегда пришлыми, в некотором роде - чужими. Пусть даже маячили за некоторыми по несколько поколений предков, захороненных в этой земле. В любом случае он не отвергал их знаний и опыта, работал, сотрудничал, общался по мере необходимости.

Кого искренне презирал, даже не пытаясь порой скрыть от публики всей глубины и искренности чувства, так это новомодных политиков из противоположного лагеря. Молодых демагогов, обманщиков и врунов, в открытую бравирующих тем как ловко увильнули от службы под звездно-полосатым флагом во времена Вьетнамской войны, скрывавшихся за кордоном, куривших марихуану, распутных и нечистоплотных. Готовых практически на все, только бы набрать поболее голосов избирателей. Вот почему в рядах конкурирующей партии практически не оказалось людей его круга.

Увы, люди приятные лично Руководителю, составляли все более истончающуюся прослойку населения страны, год от года власть имущим приходилось разделять, делить власть и влияние с потомками пришельцев, а то и вовсе вчерашними эмигрантами с их ужасающими манерами и акцентом. Скоро, отметил с грустью вообще забудут значение этих четырех букв. Что поделашь, наступает эпоха политической корректности, полученной в наследство от предыдущих администраций. Сам Руководитель считал все это блажью и глупостью придуманной для получения более менее легальными путями голосов избирателей. Печальной, но неизбежной издержкой демократии.

В деловом календаре Руководителя одного из разведовательных сообществ на сегодня запланированы несколько деловых встреч. Обстоятельства вынудили пригласить в кабинет, упрятанный в недрах светлого, расположенного среди парка здания, людей из прошлых администраций, не соотвествующих признакам WASP, но, совершенно необходимых в сложившейся ситуации. Что поделаешь, ему, черт возьми, позарез необходим их опыт, знания, возможно совет. Уж слишком тревожные сведения потоком пошли с Востока, из арабского мира, грозя непредсказуемыми, тревожными последствиями. В конце-концов, они просто обязаны помочь разобраться, внести ясность и определенность. Именно их администрации стояли у истоков событий, что-то там планировали, предпринимали некие действия, руководили в меру способностей и умений. Нет, им не удастся спокойно отсидется в тени, сбросив груз проблем на него и его команду.

Первым, как и предполагалось, секунда в секунду без опоздания появился отставной, но все еще пользующийся влиянием среди консерваторов обоих партий, деятель, долгое время где явно, а где и негласно, руководивший внешней политикой. Этот человек, хоть и не его круга, но всегда вызывал симпатии. Подтянутый, с плотно, волос к волосу зачесанными волосами, в отличном, сидящем словно влитой, костюме. Старой школы дипломат. Не из современных, неряшливых, обсыпанных пеплом, со скрученными галстуками и несвежими воротничками дешевых рубашек. Джентельмен, аристократ, пусть из захудалого дворянского рода, тихо увядавющего где то на задворках Европы. Этот знает цену себе и своему времени, но гонорист. Знать, что приглашен для консультации не только он один, совершенно не обязательно. Пусть тешит самолюбие мнимой незаменимостью и не ревнует.

Обменялись крепким рукопожатием и белоснежными, ничего кроме вежливости не обозначающими улыбками. Простая вежливость, в друзьях и партнерах они никогда не состояли, тем более не являлись членами одного клуба. Расположились в креслах возле низкого столика с цветами и перешли прямо к обсуждаемому вопросу по деловому, без излишней обязательной для других болтовни.

- В Афганистане зародилось и крепнет новое направление в борьбе моджахедов с русскими. Сугубо религиозное течение, принимающее, естественно, нашу помощь, но совершенно игнорирующее, я бы даже сказал с неким высокомерным презрением, советы, политические пожелания и даже просьбы. Наших людей, находящихся с ними на связи, беспокоит невероятная бескомпромисность, фанатизм, непримиримость, не только к русским, это было бы совершенно оправдано и могло только приветствоваться, но к соплеменникам. К тем моджахедам, что по их мнению недостаточно тверды в вере, к муллам, неверно по их мнению толкующим догмы Шариата, Корана. К нашему постоянному и верному союзнику, Израилю, что впрочем... естественно. Наконец, к нашим ценностям... свободы и демократии.

Самое удивительное и неприятное заключается в том, что они видимо вполне солидаризируют с аятоллами и видят в нас Большого Сатану, первопричину и главный источник всех бед мусульманского мира. Хоть и исповедуют иную ветвь ислама. Ничего себе благодарность за беспрецендентную помощь в войне с Советами! Меня все это просто бесит. Стоит ли продолжать поддерживать столь беспринципных людей? Тем более, если все чаще и чаще навстречу нашим транспортам с оружием, боеприпасами, медикаментами, без которых они не смогли бы продержаться и недели, идут караваны с опием, гашишом, героином, направлющиеся транзитом через Европу в наши города. Вы, конечно же, имеете представление о росте наркомании.

Отставник улыбнулся, хоть глаза по прежнему оставались холодные, прозрачные, словно два болотца с зеленоватой водой.

- Ну вот, испугались восточной риторики, приняли все за чистую монету. Ведь фактов враждебности по отношению к нам у Вас нет. Нет? Нет! А раз нет, следовательно, причина проста, приземлена, эгоистична. Хотят больше получить, вот и припугивают по мере возможностей, шантажируют проще говоря. А какие у них возможности? Что они конкретно могут нам сделать? Ровным счетом ничего. Вон у них под боком Советский Союз. Лакомая добыча. Огромное поле деятельности. Для этого им нужно оружие и деньги. Много оружия, масса денег. Отсюда и торговля наркотиками. Где их продать за твердую валюту? Только на Западе. Не в Пакистане же, не в Иране.

Что здесь нового? Чем промышляют наши друзья в Латинской Америке? Нужно оружие - подторговывают кокой. Пока это в терпимых пределах, приходится закрывать глаза, мирится с неизбежным злом. Мы так делали и вам прийдется. Никуда от этого не деться. История с наркотиками не вчера началась, не при нашей жизни закончится. Естественно, необходимо по мере возможности, бороться. Ограждать от этого зла ... продуктивные слои населения, армию, полицию, служащих... школы.

Считаю, помощь необходимо продолжать, даже всемерно увеличивать, наращивать поставки противотанкового оружия, противовоздушных комлексов.

Пусть русские на своей проклятой шкуре прочувствуют всю прелесть вьетнамского синдрома, улепетывают с зажатым между ног ободранным хвостом, с разбитой в кровь мордой и обожженным голым задом. ... Это моя заветная мечта.

Руководитель немного отодвинулся, продолжая вежливо, заинтересованно улыбаться. Сдержал брезгливую гримаску, уж очень возбудился отставник, слюна брызнула, чуть не попала на обшлага рубашки. Да, а зубы то у него оказались вставные.

- Этого урока надолго хватит... Кровопускание России никогда не помешает. Причем как в прямом смысле, так и в экономическом. Пусть гибнут солдаты, горит техника, падают самолеты, пусть летят к чертовой матери в пропасть автомобили, а с ними вместе и вся застойная, слабосильная, работающаая на пределе советская экономика. Скоро наступит коллапс, развал. И не только чисто политический, я имею в виду крушение коммунистического режима, но и географический. Дробление Союза на массу слабоссильных, враждующих, ненавидящих друг друга республик, ханств, княжеств, черт возьми!

- А как же Хельсинки? Принцип нерушимости границ? - Руководитель вскочил с кресла, ошарашенный неожиданным поворотом мысли отставника. Так вот куда они выкручивали! Молодцы... Хитрые ребята.

- Вы серьезно воспринимаете эту детскую песенку про Красную европейскую шапочку и Страшного азиатского волка? Про шестую корзиночку полную благоухающих розами пирожков с начинкой из прав человечков? Прекратите. Это ведь сказочка для внешнего употребления... между своими даже упоминать несерьезно. Приннцип нерушимости границ в Европе отброситься, скорее отпадет словно старый хлам, исчезнет будто вчерашний туман вместе с развалом СССР. Кто больше всего заинтересован в поддержании статуса кво? СССР и его сателлиты, ну пожалуй еще только Франция. Всем остальным - глубо наплевать где пройдет граница между Московским княжеством и Великой Литвой к примеру.

- Это уж очень отдаленное будущее. Обсудим менее фантастическую реальность. Вы просчитывали будущее Афганистана после вывода русскими войск?, Напрямую задал вопрос Руководитель.

- В Афганистане, как позднее в самой России, мы планировали, да и вам вероятно прийдется этим занятся, некоторое подобие демократизации, с предвыборной компанией, организацией политических партий, нормальными, по западному образцу выборами. Победят, естественно, кандидаты обладающие большими материальными ресурсами, с лучшей, отработанной предвыборной агитацией, доступом к телевидению, газетам и радио. То есть победят люди всем обязанные нам. Такие есть в руководстве политических партий моджахедов, включая самые религиозные, например ваххабитское движение, перекинувшееся из Саудовской Аравии и набирающее силу в Пакистане.

- Грубо, прямолинейно, но вполне убедительно. Вопрос, - не внесет ли религия свои коррективы? Ислам в Афганистане, Православие а России.

- Главное, вышибить русских, развалить "Империю зла", разорвать ее на клочки. Это основное! Все остальное следствие основного и решается во вторую очередь, в спокойной обстановке.

- Но все же, есть у Вас некие разработки, соображения, наметки наконец?

- Религиозные вопросы вторичны. В Афганистане население не столь истово религиозно как например в Иране, это исторический факт. Там нет столь известных богословов, сравнимых по влиянию на умы людей с аяттолой Хомейни. Ислам пуштунов, узбеков и таджиков - иного, не иранского толка. Внесения старых, крепких, ортодоксальных традиций не повредит, скорее наоборот поможет сцементировать общество в ненависти к русским пришельцам, к неверным гяурам. Станут лучше, отважней сражаться в надежде попасть в Рай. - Отставник, зашелся мелким смешком, - К гуриям!

- Но Вы считаете, они не остановятся у границы и проникнут на территории Среднеазиатских советских республик?

- Проникнут, ну и что? Там своих властителей хватает. Сегодняшние секретари обкомов, просто назовут себя ханами, баями, "Спасителями" или "Отцами" разнообразных отечеств. И на дух не пустят особо истовых проповедников. Им более по вкусу светская жизнь, с казино, мерседесами, балами. Надо же будет где-то доллары тратить. Возможно некоторое влияние традиционного Ислама скажется, но противовесом послужат семдесят лет советской власти. Это сыграет в нашу пользу.