I got holes in ту shoes,
I got holes in my teeth,
I got holes in my socks,
I can't get no sleep,
I'm trying to make a million.
— Брат, помощь! Помощь, брат!
Я вздрогнул и едва успел отшатнуться.
Истекающий кровью верзила-сталкер с перекошенным от боли лицом, только что окликнувший меня из кустов всего в какой-то паре километров от моей избушки, оказался злобным голодным мутантом. К тому же мутантом весьма редкостной, отвратительной и смертельно опасной породы — изломом. Я это сразу понял, видя, как здоровяк придерживает свою якобы раненую руку, замотанную грязными бинтами длиною в километр.
Можно, конечно, скрывать ее от зазевавшегося простофили, такого, как я, пряча до времени длинную клешню в складках прорезиненного черного плаща. Например, имитируя темного сталкера. Но этот излом (а в том, что передо мной в мгновение ока оказался именно излом, я уже не сомневался), как видно, предпочитал камуфляж.
И это спасло мне жизнь, подарив пару лишних секунд. Излом? По эту сторону Периметра? Что за ерунда?
Но разбираться у меня не было времени…
Пока трещала гнилая материя и рвались заскорузлые бинты, я успел отшатнуться и резким движением уйти в сторону. А потом избрал единственно верное решение — задал стрекача.
Удирать от излома — абсолютно порочная тактика.
Куда проще — и эффективней с точки зрения теории эволюции Дарвина, где выживает сильнейший, — сразу пустить себе пулю в висок. Особенно если на тебе нет армейского бронекостюмчика «Булат» или хотя бы модернового варианта «долговского» комбинезона ПС-5М, которую наивные новички и армейские бюрократы окрестили дурацким названием «Универсальная зашита». Эта одежка способна лишь крайне ограниченное время противостоять длинным когтям мутантов, прежде чем тоже превратится в бесполезные лохмотья. Ну, может, полминуты.
Против излома был бы вполне уместен шлем «Сфера-12» — иногда он способен выдержать прямой удар его костяного паучьего сустава. А это, я вам скажу, покруче любой автоматной пули.
Если же говорить не о пассивной защите, а об активном нападении, то против такой разновидности чернобыльского мутанта весьма эффективен простой и надежный «Бульдог-6». Это гранатомет револьверного типа, простой в употреблении, как все гениальное.
«Парочка его гранат марки ВОГ-25 мне бы сейчас очень даже не помешала», — лихорадочно думал я, стуча на бегу сапогами, петляя как заяц и мечтая увидеть наконец крыльцо своей избушки.
О том, что час назад случился очень мощный Выброс, я пока предпочитал не думать, экономя душевные и физические силы. Иначе как еще объяснить, что излом сумел выбраться за Периметр и теперь нагло подстерегает мирных граждан аккурат возле их собственного нужника, по этическим соображениям тщательно скрытого в густом малиннике?
Конечно, излом дышал мне в спину уже с первых секунд моего отчаянного побега с поля боя. Наверное, решил поиграться перед тем, как схарчить, — по-кошачьи так. Чуял небось, что у меня с собой, как назло, не было ничего, способного хорошо угостить мутанта, даже моей любимой «Марты»!
Значит, едва только я вскочу на крыльцо избушки — если только хватит мочи и удачи добежать! — можно с уверенностью в двести процентов ожидать разящего удара в спину его основным оружием — длинной конечностью. Она сложена из нескольких лишних костей, соединенных, соответственно, несколькими лишними суставами.
Лишними, разумеется, только для меня. Для излома же его выстреливающая клешня — главная кормилица и поилица. Сталкеры говорят, эти жуткие твари не брезгуют даже содержимым желчного пузыря своей жертвы. Человеческая желчь для них что-то вроде коктейля «мохито». Бр-р-р…
Последнюю мысль лучше было не думать. Потому что в следующее мгновение мне смертельно, прямо до жути захотелось отлить!
Ладно, пусть это будет последний раз перед смертью, ребята. Не заканчивать же свой жизненный путь вашему бедному Трубачу в свежепромоченных штанах!
Эта мысль придала мне ускорения, я наподдал и вмиг очутился у дверей своей берлоги. Подобно худосочному поросенку-лузеру Ниф-Нифу я отчаянно завизжал и влетел в дом, сметая на своем пути стулья с табуретками.
Тут же лихорадочно огляделся в поисках хоть какого-нибудь оружия. Пусть даже кухонного ножа.
Следом, буквально на моих плечах, ворвался в мою избушку и треклятый излом.
Видимо, мутант тоже решил, что игры с жертвой пора заканчивать. Облако смрадного дыхания, сравнимого разве что с благоуханием сгнившего кишечника, активно разлагающегося меж ребер псевдоплоти, обдало меня с ног до головы. Нырять за диван и переворачивать его, дабы воздвигнуть хотя бы временное препятствие между мною и монстром, было уже поздно.
Я в ужасе обернулся.
Красные глаза излома обожгли меня как два угля, выскочившие из костра прямиком мне в рожу. Обрывки истлевших бинтов полетели в разные стороны. А я ведь только неделю назад устраивал в избушке генеральную уборку! После чего излом мгновенно выбросил вперед многосуставчатую клешню. Сейчас мне оторвут голову, один против миллиона.
Я вжал башку в плечи и зажмурился — терпеть не могу смотреть смерти в лицо.
А в следующую секунду излом с размаху водрузил мне на темя… большой картонный детский барабан.
Знаете, бывают такие — в красных и зеленых узорах, с пластмассовым ободком и вялой мембраной?
И тут же взялся со всего маху колотить по нему своей лапищей, отбивая в бешеном ритме зажигательную румбу!
Когда я нашел силы открыть глаза, в комнате было пусто.
Ни барабанов, ни изломов.
У запертых снаружи дверей большой кучей было свалено мое музыкальное оборудование, привезенное вчера от Бая. За окнами маялся понурый полдень без малейшего признака солнечных лучей. Обычное дело для Зоны Отчуждения. И как только мы, люди, рядом с ней живем?
Но самое главное — в дверь избушки кто-то методично и требовательно колотил палкой.
Звонок у меня отсутствует. Ни к чему эти излишества Трубачу…
Ну и какого хрена, спрашивается, колотить в мои двери ни свет ни заря после честной трудовой ночи?
Этот стук, очевидно, я и принял во сне за дробь барабана, презентованного мутантом. Что поделаешь, похмелье порой дарует нам видения и позабористей…
— Кто? — грубым голосом прогундосил я, с трудом приподнимаясь на диванчике.
— Дед Пихто, — лениво откликнулись из-за двери.
Этот голос я узнаю из тысячи.
Володя Пушкарев по прозвищу Комбат. Владимир Сергеич. Легенда Зоны.
Черт побери, а ведь он-то мне сейчас и нужен! Именно он!
Кряхтя, я слез с диванчика и поплелся открывать.
Комбат — это, я вам скажу, фигура. Эпическая! Вот только иногда Комбат служит мне живым укором. Потому что все при нем! Смел, удачлив, рассудителен и бабам нравится — всем подряд, не исключая даже принцессы какой-то немецкой, не то Лихтенштейнской, не то Люксембургской.
Картами дядя Вова не балуется. В отличие, например, от меня. Темным тоже ни копья не должен… И почему я с него пример не брал? Эх…
Еще Комбат умеет слушать и делать собственные, порой очень странные выводы. Поэтому битых полчаса он молча просидел над чашкой крепчайшего цейлонского чая, слушая сбивчивый рассказ о моих недавних злоключениях. После чего покачал головой и проворчал:
— Доигрался ты, Трубач. Дотрубился. В трубу свою.
— Не понял?
— Вся твоя вчерашняя история, — пояснил он, — это твой очередной вызов судьбе. И вот, наконец, доигрался. Считай, что трубы этого… Апокалипсиса — они для тебя уже сыграли. Похоронный марш Мендельсона. «Я вновь обручился со сме-е-ертью…» — шутовски проблеял он фальшивым надтреснутым тенорком.
На месте Комбата можно было, конечно, и не путать Апокалипсис с Иерихоном. Но мысль его я все равно понял.
Поэтому я счел за лучшее отмолчаться.
— Я тебе сколько раз советовал не брать карты в руки? — начал он издалека.
— Восемнадцать, — с трудом выдавил я. — С половиной.
— То-то же, — ответил Комбат, ненароком отгоняя только что зародившуюся в моем воспаленном мозгу одну очень ценную мысль.
Не брать карты в руки. Точно!
— Ладно бы ты еще проигрался кому-нибудь из наших. Тут можно бы как-то разрулить. Но с темным, да еще с этим Стерхом!
Он озадаченно покачал головой. И я своею — в такт.
— Стерх крут немерено даже среди темных сталкеров. Такие, как он, образуют свой особый клан. Живут все больше по заброшенным деревням, на самых опасных уровнях, — сообщил Комбат с задушевно-интригующими модуляциями в голосе, характерными для ведущих телеканала «Наука и открытия». — Я давно уже думаю, что клан этих темных преследует какие-то свои, непонятные нам, простым смертным, цели. И для этого у них ба-а-альшие возможности.
Мы помолчали.
Конечно, он сейчас прикидывал, как высвободить мою буйную головушку из кошмарной паутины долга… Навряд ли у Комбата найдется сейчас и пара штук баксов, несмотря на все его былые подвиги. Уж больно он шиковать любит…
Я же думал, периодически морщась от боли в башке, о картах. Вернее, одной карте. О карте Стервятника.
— Неважно выглядишь, приятель, — вдруг сказал Комбат. — Надо бы тебя подлечить… Пожалуй, прогуляюсь за пивцом к Любомиру. Тебе оно сейчас будет как нельзя кстати.
Любомир, если вы не знакомы, работает в «Лейке». Хороший бармен в не самом плохом баре. Я там тоже, кстати, работаю по вечерам.
Увы, на фоне Любомира я сейчас натурально нищеброд. Любомир промышляет перепродажей хабара и прочими сомнительными делишками под патронажем многоопытного Хуареса и имеет нормальные деньги.
А я? То-то же.
— Постой.
Наверное, у меня и вправду был жалкий вид. Во всяком случае, Комбат сочувственно вздохнул, обозревая измятый ландшафт моей физиономии.
— Что? Не надо пива?
— Да я не про то…
— А про что?
— Ты что-нибудь о Слоне слышал?
— О Слоне?..
Идиотский вопрос: кто же в Зоне не слышал о Слоне?
Вот только то, что знает умник Комбат, зачастую кардинально отличается от того, что знают отмычки.
— …Что именно ты хочешь узнать о Слоне?
Люблю я все-таки лаконичных людей. Может, я в другой жизни был греком-спартанцем? Во всяком случае, обстановочка в моей берлоге вполне себе спартанская. И к тому же все покрыто античной пылью поистине марафонской толщины.
— У Слона была карта Стервятника? Или это художественный свист? — спросил я.
Комбат глянул на меня теперь уже с откровенным сочувствием. И вздохнул. Такой, мол, большой, а в сказки веришь!
— Я серьезно, Комбат. Думаю, она стоит хороших денег. И если ее как следует толкнуть… Например, Хуаресу, а?
— Дурак ты. Трубач, и уши у тебя холодные, — ответил он. — Как можно толкнуть то, чего не существует? Тем более Хуаресу. Хуарес — он же реалист, итить его двести!
Довод казался вполне резонным. Но меня не убедил.
Проницательный Комбат это понял. Потому что покачал головой и презрительно процедил:
— Чушь все это псевдособачья. Карта Стервятника! Оттого Слона и прибрали Хозяева Зоны, что он уже совсем с катушек съехал. И начал верить чему попало.
Комбат решительно распахнул дверь.
— Не делай резких движений, Гоша. Дожидайся меня с пивом. Я вернусь.
— Я так и знай, — слабым эхом откликнулся я.
Затем выбулькал из горлышка половину чайника, давно уже отказавшегося свистеть (к вящему спокойствию хозяйских денег), с наслаждением вытянул ноги и отвернулся к стенке.
Карта Стервятника — есть.
Ее не может не быть!
Что бы там ни говорил Комбат.
Личный Апокалипсис — штука крайне неприятная, особенно когда она превращается в Акапеллипсис. Но Комбат молодчина, позаботился об инструментальной поддержке. Теперь мы с ним на пару дружно прихлебывали холодное пиво, а я еще и прикладывал бутылки к вискам, за которыми теперь поселились два деловитых отбойных молоточка и в упоении принялись выстукивать новую разновидность хип-хопа — djatel-n-bass.
Моя идея нравилась мне все больше. А что? Быстренько смотаться в Болота до местечка, где гробанулся Слон со товарищи. Отыскать там карту. Забрать и продать заинтересованным покупателям за большие деньги.
За сколько именно?
Например, за девятнадцать тысяч баксов. Логично, да?
— Потому что иначе где мне еще взять такие деньжищи через месяц? Откровенно неясно, — убеждал я Комбата. А на самом деле — себя самого.
То, что Володя ни за какие коврижки не примет участия в экспедиции, в которую не верит, хотя бы даже ради хорошего приятеля Гоши, было для меня само собою разумеющимся. И все же я очень хотел выслушать его аргументы против моего рейда на Болота.
— Да будет тебе известно, упрямый ты лабух, к месту гибели Слона ходили уже две группы сталкеров, — поднялся в атаку Комбат. — Не менее опытных, чем ты, между прочим. Это мягко говоря. Люди Свища и Копыта сняли с трупов отмычек Слона все планшеты, ПДА и другие возможные носители информации. Без исключения, — подчеркнул Комбат.
Тут я непроизвольно поежился. Не знаю, как насчет Панаса Копыто, не знаком, а вот Свищ — тот мог и вправду снять с трупа все носители информации. Вплоть до желудков и прямой кишки.
Куда, насколько мне известно, можно при большом умении упрятать пару томов Большой Советской Энциклопедии. С иллюстрациями и цветными вклейками. В сильно пожеванном виде, конечно.
— Карты, естественно, не было, — резонно предположил я. — И они ушли. Даже не попытавшись что-либо предпринять. Ведь оставался еще сам Слон, нет?
С минуту Комбат смотрел на меня как на ненормального. Того и гляди протянет руку пощупать лоб, нет ли жара. Потом сокрушенно вздохнул.
— Ты, надеюсь, еще помнишь, что такое зыбь? И что бывает с тем, кто окунется туда по самые помидоры?
Что такое зыбь, я помнил. Очень даже хорошо.
В пору моего сталкерского ученичества, когда я еще только постигал на своей шкуре сакральный смысл слова «отмычка», случилось мне лазать по Болотам с одним старым хрычом, татарином Фаридом. Фарид был занудным сталкером, моим татарстанским земляком, родом из славного местечка Тетюши, шут знает как попавший в свое время в Зону, да так и прижившийся тут. Дела его шли ни шатко ни валко, и он нередко брал с собой молодых стажеров, а правильнее сказать отмычек, вроде как в долю.
Сыпались они с ним на аномалиях, как перезревшие яблоки ветреной ночью, никакие детекторы не спасали.
Потому что Фарид никогда особо не жалел отмычек и совсем не берег их. Ведь он мало чем рисковал, увлекая с собой еще зеленого напарника. Зона все спишет. И мы для него были разменной монетой, чем-то вроде платы за хороший хабар Хозяевам.
Через это он и поплатился.
На второй день поисков в Северных Болотах «маминых бус» — ни черта их там нет, кстати, можете и не соваться — Фарид кинул гаечку в одно место, показавшееся ему нечистым. Та прошла как по маслу, и я следом за нею — тоже. По колено в черной болотной воде.
Фарид двинулся следом, и тут вокруг него разом вскипело кубометров пять воды.
Сам не знаю как, не чуя под собою ног от страха, я — боком-боком — подобрался к нему, уцепил под мышки и выдернул из воронки, которая только-только еще разрасталась в болоте. И даже сумел оттащить в относительно безопасное место, под защиту кустов мутировавшего ивняка — твердых, как арматура. Но лишь глянул на Фаридовы ноги, на все его тело ниже пояса, тут же понял: дело труба.
Что-то там в зыби еще было. Какая-то зараза аномальная. Потому что ноги Фарида болтались, как у резиновой куклы, из которой выпустили воздух. Мало того, в его бахилах и заправленных в них штанинах что-то такое жутко хлюпало. И чем дальше, тем тошнотворней!
Хотел уж я Фарида на себе за Периметр переть — молодой был, гуманизм школьный еще из меня не вышел весь…
Но пока обламывал сучья для волокуши, пока обкусывал их клещами, без которых нормальный сталкер в Зону не ходок, все уже было кончено. На месте тела Фарида я с ужасом увидел обширную бурую лужу с несколькими кровавыми жгутами. Зона растворила Татарина ко всем чертям.
Меня походя тошнило минут двадцать. Но не «да канца», а лишь до желудочного сока и огненных игл в глазах. Так-то вот…
Потом один из бывалых, суперсталкер Барсуков, которому я всегда поклонялся как богу, сказал мне, что, по всему видать, Фарид в болоте тогда «гриб» нашел. Или «батарейку», хотя и редки они на том уровне. И тишком сунул в карман, почему-то забыв сообщить мне, своему напарнику, о такой нехилой находке. Крысой он был порядочной, этот Фарид. И желудком. А еще земляк называется!
— Не отпустили его Болота, — убежденно сказал тогда Виталий Палыч Барсуков. — Не захотели отдать «грибок». Вот и устроили Фаридке зыбь. Болота это умеют.
— А как же я тогда прошел? — тихо спросил я Виталия Палыча. — Я же первым шагал…
— «Гриб» тогда Болотам был нужен, — крякнул сталкер. — А ты, видать, им без надобности.
И прибавил со значением:
— Пока что.
Поэтому я помнил, что такое зыбь. Даже чересчур хорошо.
Но еще я знал, что Слон сгинул именно в зыби. Слово Аспида крепкое, и своего патрона Бая он в заблуждение не введет, даже сидя в «мясорубке» или брюхе псевдоплоти.
— Там все размягчается на раз, — сообщил Комбат зловещим тоном. — Камни, металл, бетон — зыби плевать, что разбирать на молекулы.
И видя, что на меня его заклинания ни грамма не действуют, поспешно усилил градус:
— Ты сначала увязаешь в ней ногами. Потом проваливаешься по грудь, дальше — подбородок. Затем судорожно хватаешь ртом воздух и понимаешь, что больше не можешь вздохнуть — ребра уже как кисель, и все мышцы окончательно атрофировались…
Я молчал как партизан. В рукаве у меня был козырь, о котором Комбат, похоже, и не подозревал.
— А потом, — садистски подмигнул мне коварный сталкер, — зыбь перемалывает тебя на молекулы. И молекулы твои тщательно перемешивает с молекулами всей прочей дряни, которую она уже успела засосать туда прежде. Ничего натюрмортик, а? Так что по всем существующим на сегодня воззрениям всяких ученых мужей, которые — яйцеголовые, не нам с тобою чета, достать карту Стервятника из зыби просто нет никакой фи-зи-че-ской возможности.
Оценивающе глянул на меня и прищелкнул пальцами прямо у меня под носом.
— Что умолк, Трубач? Язык проглотил?
Вместо ответа я приложился к бутылке пенного, аккуратно промокнул губы носовым платочком — я ведь диджей, музыкант, интеллигент, в общем. А затем кротко спросил:
— Ты такого Севарена знаешь? Который сварганил «Наутилус» и много чего еще?
Укол был адресный и ювелирно точный. Комбат вылупился на меня, точно я вдруг превратился в кровососа.
— Ну… Вроде того.
— А Трофима? Некробиотика? Вы ведь вроде знакомы?
— Спрашиваешь! Нормальный мужик.
— Ну тогда, значит, и Гордея знаешь?
— Гордея припоминаю смутно. Кажется, встречал в бытность на «Янтаре», в лагере. Щуплый такой? Задохлик?
Я кивнул. Действительно, щуплый. Правда, Комбат не знал, что при не слишком внушительном телосложении Гордей обладает поистине стальными руками-клещами и растяжкой, делающей честь любому «черному поясу» по карате-до. Но сейчас это к делу не относилось.
— Видал, только мельком. А что за угадайки ты тут разводишь?
— Севарен ведь теперь Нобелевский лауреат? — уточнил я, бесстыдно интригуя собеседника.
— Это тебе Трофим сказал?
— При чем здесь Трофим? Товарищ Яндекс — вот кто знает все!
Я в курсе, что люди, подобные Комбату, терпеть не могут, когда с ними разговаривают таким вот глумливо-ироничным тоном. И здесь главное не переборщить, не перетянуть басовую струну его терпения.
— Что-то такое, связанное с радиоактивным распадом, кажется, — пробормотал Комбат. — Фундаментальный типа вклад.
— Полураспадом, — уточнил я. У меня очень хорошая память на все, что касается премий. И человека по имени Гордей.
— Так что этот Гордей? — спросил Комбат.
— А то, что Нобелевка Севарена — во многом заслуга этого самого Гордея. Усек?
— Усек. Теперь моя очередь спрашивать. А ты про такого типа — Бользе — слыхал? — Сталкер заметно понизил голос.
— Угу. Жертва невыясненных обстоятельств. Никогда нельзя слишком долго и успешно работать на одного шефа. У шефов в таком случае вырабатывается комплекс шефской неполноценности.
— И тогда он может оказать шефскую помощь своему чересчур ретивому работнику, — кивнул Комбат. — С этим твоим Гордеем та же история, что с беднягой Бользе?
— Нет, его история не в пример счастливее, — ответил я. — Однако по слухам из источников неофициальных, но близких к достоверным, своей Нобелевкой маэстро Севарен как минимум на треть обязан кое-каким штуковинам, которые соорудил для него Гордей.
— Где-то я уже такое видел, — нервно произнес Комбат.
— В кино, наверное, — сухо заметил я. — А теперь слушай сюда, Владимир Свет Сергеич. Информация, которую я тебе сейчас сообщу, сугубо секретна. Она под таким жирным грифом, что эту птицу не сыщешь и в Кордильерах.
— Секретна?
— Да.
— А зачем мне чужие секреты?
— Мне очень нужен твой совет, Комбат. Очень нужен.
— Тогда поехали.
В нескольких километрах от бара «Лейка», возле которого сиротливо притулилась избушка Трубача, на лесную проплешину, раздувая ноздри, царственно вышел огромный припять-кабан. Кабаны — пасынки и отщепенцы Зоны. Об этом можно судить, бросив беглый взгляд на их огромные бородавки, придающие секачам портретное сходство с жабой.
Как и у всех крупных самцов-одиночек из дикого свиного племени, припять-кабан рано или поздно обрастает по бокам несокрушимой костяной броней — калканом. С калканом его не берет пистолетная пуля, и зверюга превращается в свирепую машину убийства, которую разве танк и остановит.
Танк или щедрая очередь из «Абакана». Желательно в глаз или чуть выше, под нижнюю границу головного мозга, покоящегося в крепкой черепной коробке.
АН-94 — полезная штучка, в российской армии ее любят и ценят.
Не случайно именно ствол «Абакана» сейчас был направлен точно в центр башки каыкастого зверя, ожесточенно втягивающего воздух морщинистым пятаком. Автомат сжимал в руках невысокий человек в маскировочном плаще, из-под которого выглядывали лишь сапоги, штанины и обшлаги рукавов камуфляжной формы одного из новоиспеченных европейских государств. Укрытием стрелку служил полутораметровый бетонный надолб старой сваи-пробника.
Когда-то здесь, очевидно, разворачивали стройку… Даже котлован с нулевого цикла не успели вырыть, о чем свидетельствовала ржавая махина исполинского строительного механизма с застывшей навеки, проржавевшей до дыр лентой трансформатора бесперебойной подачи стройматериалов.
Именно сюда и направился припять-кабан. Цель его была вполне определенной: с трансформаторных полозьев на высоте полутора метров свисало тело человека в сталкерской амуниции. Тление уже тронуло черты воскового лица, и кабан с видимым удовольствием принюхивался к миазмам лакомой гниющей плоти.
Стрелок в плаще проводил зверя внимательным взглядом. Все кабаны глуховаты и подслеповаты, зато обладают отменным обонянием. А ветер, как назло, дул тут, кажется, со всех сторон прямо в лицо.
В следующее мгновение все изменилось.
Тот резко тряхнул устройство и с досадой прошептал крепкое ругательство, касающееся некоторых обстоятельств происхождения высоких технологий. После чего от души резюмировал:
— Йезус Мария! Чертова штук-ка… Сдохни… сдохни… сдохни!
Разумеется, твердый балтийский акцент тут же охарактеризовал бесстрашного пилигрима Зоны с головы до каблуков.
Это была девушка неопределенного девичьего возраста, уже лишенная флера школьной наивности, но еще сохраняющая веру в прекрасного припять-принца. В идеале — принца с автоматно-гранатометным комплексом ОЦ-14 производства Тульского оружейного завода, название которого лучше всего звучит на мовe: О, Цэ ж «Гроза»!
Кабан резко остановился, шумно принюхался, всхрапнул и ожег яростным взором налитых кровью маленьких глазок старую бетонную сваю.
А еще говорят, у этого припятского монстра неважный слух!
Хоть сейчас — прямиком в чернобыльское музыкальное училище, на хоровое отделение. Да без всяких вступительных экзаменов!
Монструозный кабан стронулся с места и решительно направился к девушке. Несколько часов он ничего не ел, был голоден и оттого особенно безрассуден. В пяти метрах от него миниатюрный указательный пальчик лежал на спусковом крючке…
На спусковом крючке, конечно же, «Абакана».
А что, говорят, хороший город!
Кабан стоял, рассеянно переминаясь с ноги на ногу перед бетонной преградой, отделявшей его от девушки. Его глаза погасли и теперь казались оловянными, лишенными всякого указания на жизнь. Он размышлял.
Так продолжалось минут пять, не меньше. А потом огромный зверь неожиданно всхрапнул, сорвался с места и кинулся наутек.
Девушка осторожно выглянула из-за укрытия. Сомнений не было, припять-кабан удрал. Это было очень странно.
Девушка покачала головой. Прежде с нею никогда не случалось ничего подобного. Она что, и впрямь так неважно выглядит, что от нее даже кабаны-мутанты разбегаются, как от чумы?
Ничего, завтра она сама себе докажет, что она супер.
А что лучше всего укрепляет самооценку? Правильно! Легкая любовная интрижка!