Кладбищенские люди

V

Помнится, как-то раз у нас в детской разыгралась целая трагедия с криком и слезами.

Пьяный дьякон напугал нас всех. Что-то своё, пьяное и бредовое, говорил он о жизни и почему-то уверял и меня, и сестру Лиду, что, как только мы вырастем, то непременно сделаемся свиньями.

— А из свиней превратитесь в оборотней. А из оборотней уж прямо вам в мертвецы попасть, потому — кто душу свою с измалетства предаст свинье и сам станет свиньёй, тому и до мертвеца недалеко!..

Глядел на нас посоловевшими пьяными глазами и говорил:

— Так вот, милые мои… А души покойников, которые если не привечены в раю, не находят себе покоя и на кладбище: холод и сырость гонят их к жилью живого человека. Особливо вот в этакую ночь, когда зги не видно и холодно. Мотри-ка, и к вам ноне ночью пожалует их десятка два…

Мы все переглянулись и притихли. И о. Иван притих и задумался, а сам всё косится на тёмное окно.

— Неужели, папа, это правда? — первым очнулся дьяконский сын Алёша.

— Отец говорит — значит правда, — сказал о. Иван тихим голосом и опять покосился на тёмное окно.

— О, Господи Иисусе. Упокой души рабов твоих!..

Лида перекрестилась, и я заметил, как бледно было её лицо.

Когда мы шли тёмной лестницей, Лида цепко держалась за рукава моей куртки, и я чувствовал, как дрожали её руки.

И мне чудилось — идёт за нами ещё кто-то третий, поднимается по лестнице, дышит тяжело… Хочу оглянуться и боюсь.

— Всё вздор! — сказал я громко.

— Молчи, молчи! — прошептала Лида и крепко ухватилась за мою руку, почти повисла на моём плече.

Когда я отворил дверь в прихожую нашей квартиры, она бросилась вперёд и крикнула:

— Ай! Боюсь, боюсь!

И был страшен её крик.

Мама выбежала из кухни. Лида бросилась ей на грудь, спрятав бледное личико.

— Что ты, с ума сошла? — выкрикнула мама сердитым голосом, стараясь оторвать от груди лицо Лиды.

— Боюсь! Боюсь! — кричала Лида.

Из кабинета вышел отец. На нём был светлый подрясник, и он казался призраком. Волосы головы его были зачёсаны в косичку, и он казался мне похожим на тётю Сашу, которая года два умерла у нас в доме.

— Чего ты боишься, Лидочка? — спросил он.

— Боюсь! Боюсь! — кричала Лида и, оторвавшись от мамы, бросилась к отцу и запуталась руками в длинной серебряной часовой цепочке, которая висела у него на груди.

— Да чего? Чего боишься?

И в голосе отца я услышал нотки неудовольствия, хотя в глазах его была только нежность.

Лида ответила не сразу, и в тишине комнаты мне явственно послышались чьи-то шаги. Чья-то душа шла за нами, когда мы поднимались по лестнице. Когда мы отворили дверь, она вошла к нам вместе с нами и вот теперь ходит по залу… Вот она проходит в кабинет отца, вот сейчас войдёт в столовую…

— Ай, ай! — закричал я и бросился к отцу.

— Боюсь, боюсь, папочка! — кричала Лида.

И все мы четверо — отец, мать, Лида и я — сцепились руками и дрожали.

— Никак они с ума сошли. Да чего вы боитесь-то? — громко выкрикнула побледневшая мама, и я заметил, что вместе с этими словами из её глаз исчезли и нежность, и любовь к нам.

Она резким движением руки оттолкнула от себя Лиду, а папа сжал пальцами мои руки повыше локтей и говорил:

— Расскажи, кто вас напугал? Чем?

Заплетающимся языком я рассказал всё, о чём говорил о. дьякон, и, когда кончил свой страшный рассказ, отец засмеялся и сказал:

— Какой дурак этот дьякон!

— Конечно, дурак! Детей пугает, — согласилась и мама и принялась ласкать и целовать меня и Лиду.

И опять её лицо сделалось ласковым как всегда.