Клан Кеннеди

Разведка и Инга Арвад

Важнейшим жизненным этапом для Джозефа-младшего и Джона Кеннеди явилось их участие во Второй мировой войне.

Именно в военных условиях будущий политик Джон закрепил или приобрел те качества человека мужественного, стойкого, решительного, ответственного, хладнокровного, без которых невозможно вести жесткую борьбу на общественном поле и осуществлять государственное руководство сильнейшей мировой державой.

Как мы видели, эти качества у Джона сформировались не в юношеском возрасте. Мы уже знаем, что и в старших классах школы, и в студенческие годы он совершал немало мальчишеских, легкомысленных поступков, подростковый возраст его как бы затянулся. Началом перелома явились поездки по Европе, особенно последняя в 1939 году. Теперь, когда уже бушевала мировая война, он почувствовал, что действительно наступила пора зрелости.

Примером для подражания по-прежнему был брат Джо. В октябре 1940 года после утверждения конгрессом закона о призыве на военную службу американские юноши начали регистрироваться для прохождения отборочных комиссий. Хотя Джо в какой-то мере оставался на позициях невмешательства в европейские события, он постепенно осознавал, что волею судеб Америка, скорее всего, окажется вовлеченной в мировую войну даже против ее желания. Поэтому необходимо крепить национальную мощь. А в этом деле он, как человек активный, просто не мог не принять личного участия.

Не желая ждать, пока до него дойдет очередь, пока он будет призван в вооруженные силы и направлен в какое-то глухое место (скорее всего это вообще не произошло бы, так как студентам старших курсов давалась отсрочка, а Джозефу оставался год до окончания Правовой школы), он явился в отборочную комиссию как доброволец.

Вначале Джо прошел курс подготовки в области военно-морской авиации, созданный при Гарвардском университете. Вслед за этим по его желанию Кеннеди вместе с сыном президента Рузвельта Джоном и несколькими другими волонтерами из высшего общества был направлен в училище морской авиации под Бостоном. Впрочем, на пункте отбора курсантов Джо задали обидный для него вопрос, как семья и особенно отец относятся к его поступлению на действительную воинскую службу. В ответ молодой человек произнес: «Мой отец одобряет всё, что я делаю. Он думает, что я делаю то, что мне следует делать, и он рад этому»^{307}. Это было действительно так. Джозеф-старший с гордостью говорил знакомым: «Вы знаете об этом? Военно-морская авиация — это самая опасная вещь, которая только существует!»^{308}

Джон последовал примеру старшего брата. Однако при первом же осмотре медицинская комиссия забраковала его по состоянию здоровья для поступления на действительную службу как в армию, так и во флот. Тогда начались долгие и изнурительные физические тренировки. Через пять месяцев Джон вновь предстал перед медицинской комиссией. 5 августа 1940 года его признали годным, но к службе не в авиации, куда он стремился попасть, а в военно-морском флоте, причем с существенным ограничением. Он мог получить назначение только в резервные части. Медики решили, что наиболее пригодной сферой его военной деятельности, учитывая и состояние здоровья, и умственно-психологические особенности, явилась бы военно-морская аналитическая разведка.

Была, правда, и другая причина, по которой Джон не был сразу направлен непосредственно в военно-морской флот.

Добровольцев, или точнее, лиц, подлежавших отправке в действующие вооруженные силы, было значительно больше, чем это требовалось, имея в виду, что Соединенные Штаты Америки еще не воевали.

Собственно говоря, отправка офицеров на Тихий океан началась до того, как в декабре 1941 года произошло японское нападение на Пёрл-Харбор и США вступили в войну. «Счастливчики» отбирались путем жребия, причем первую жеребьевку 29 октября 1941 года проводил сам министр обороны Генри Стимсон. Случилось так, что именно в числе номеров, вытянутых министром, оказался и номер 2748, принадлежавший Джону Фицджералду Кеннеди.

Сначала нового младшего лейтенанта, невзирая на медицинскую рекомендацию и счастливый номер жребия, отправили исправлять канцелярскую должность на одной из военно-морских баз, находящихся на территории США. Вскоре, однако, он был переведен на новую службу — более соответствовавшую его знаниям и способностям. Джон действительно стал работать на военно-морскую разведку, причем в ее столичном офисе, составляя обзоры новостей для военно-морского штаба в Вашингтоне. Однако всеми силами он рвался в зону, где предполагались, а в декабре 1941 года реально начались военные действия.

Надо отдать должное отцу. Он, безусловно, мог бы найти самые благовидные возможности, чтобы освободить сыновей от службы в вооруженных силах. Но он не сделал этого, считая, что его дети должны разделить судьбу тех сотен тысяч американских парней, которые были готовы отдать свои жизни для защиты своей страны. Джозеф-старший даже встретился с министром военно-морского флота Джеймсом Форрестолом, которого попросил лично проследить, чтобы его сын был направлен в зону боевых действий. Впрочем, некоторые авторы, по всей видимости не без основания, считают, что активность старшего Кеннеди была мотивирована его стремлением как можно скорее разлучить Джона с его возлюбленной Ингой Арвад, которую подозревали в шпионаже^{309}.

Видимо, именно теперь настало время чуть подробнее рассказать о любовных перипетиях Джона, начальные эпизоды которых мы только упоминали в первой части этой книги.

Тысячи страниц исписали американские журналисты и прочие авторы, рассказывая о сексуальных похождениях студента, моряка, журналиста, члена палаты представителей, сенатора, президента Кеннеди. Его амурные, постельные дела преувеличены во много раз. Любители «клубнички» не жалели сил, чтобы представить Кеннеди этаким «ходоком», для которого в отношениях с женщинами безразличны были какие-либо эмоциональные, сердечные привязанности, которого интересовало только плотское удовлетворение, после чего данный объект его полностью переставал интересовать. А. Шлезингер рассуждал: «Мы живем в век, одержимый сексом… Каждое утверждение любой якобы переспавшей с Джоном Кеннеди женщины воспринимается как евангельская истина, хотя, если бы половина из утверждений была правдивой, у него не осталось бы времени на что-либо иное… Вспоминая о своей наивной и простой надежде [на Кеннеди], люди полагают, что ими манипулировали, что их привлекли, предали, а затем бросили. Получается, что он дурачил нас? Или мы обманулись сами?»[26]

Удивительно, но рассказы о Джоне Кеннеди не утихают и по нынешний день. Не далее как в феврале 2012 года на телеканале «Си-эн-эн» и в газете «Чикаго трибюн» (13 февраля) появилось сообщение о связи в 1962 году Джона Кеннеди с девятнадцатилетней практиканткой Белого дома. Эта история была подтверждена самой героиней событий. Мими Алфорд, приятная на вид современная 69-летняя американка, посвятила своей связи с президентом целую книгу^{310}. Что в ней правда, что выдумка, установить невозможно. Однако, имея в виду сенсационность рассказа и немалый гонорар, который получила автор за книгу, да и за массу весьма откровенных, порой полупорнографических интервью, предваривших появление издания на рынке и последовавших за его выходом, можно предположить, что в основе мемуаров, изданных через полстолетия после событий, о которых они вроде бы повествуют, лежит всё же не запоздалая исповедь, а стремление неплохо заработать на сомнительном рассказе. Любопытно, что повествование М. Алфорд очень напоминает аферу вокруг другого американского президента, значительно более близкого к нашим дням, — Билла Клинтона, раскрутившую его «связь» с практиканткой Белого дома Моникой Левински. Невольно возникает подозрение, что именно авантюры Моники вдохновили Мими на создание книги и подсказали ее сюжет.

Утверждения любителей жареного далеко не полностью соответствуют действительности, хотя любовных связей у Джона, в том числе и случайных, разовых, на самом деле было немало. Видимо, легенду о сексуальной неразборчивости Кеннеди породил он сам, ибо в молодые годы любил похвастаться своим успехом у женщин, и в основном это было правдой.

Его школьный товарищ Лем Биллингс рассказывал, что Джон частенько посмеивался над ним, потому что он не умел ухаживать за девушками. Как-то Лем в сердцах сказал, что успех Джона у женщин связан не с его неотразимостью, а с тугим кошельком. В ответ Кеннеди предложил эксперимент. Они обменяются одеждой, пойдут на танцы и будут представляться новым знакомым слабого пола именами друг друга.

Понятно, что фамилия Кеннеди означала явную связь с миллионером, да и многие девушки знали, что у Кеннеди-старшего есть сын Джон. Позже Л ем откровенно признал: «Каждый из нас старался произвести как можно более приятное впечатление на девушек. Но я боюсь, что Джон удовлетворил свою случайную партнершу лучше, чем я»^{311}. Так что дело было не только в кошельке. Джон обладал неким особым шармом, умением производить действительно яркое впечатление на представительниц прекрасного пола.

В юности у Джона Кеннеди было несколько более или менее серьезных романтических историй. Но одна из них оказалась драматической по целому ряду особых причин.

Еще до того как Джон поступил на службу в военно-морскую разведку, он познакомился в Вашингтоне с Ингой Арвад, журналисткой, сотрудницей газеты «Вашингтон тайме геральд». Познакомила их, очевидно, в 1941 году сестра Джона Кэтлин, также работавшая в этой газете. Инга, старше Джона на четыре года, к этому времени была известна своим бурным и весьма противоречивым прошлым. Она была датчанкой, девушкой очень красивой, завоевавшей даже в юном возрасте первое место на национальном конкурсе красоты, а затем участвовавшей (правда, безуспешно) в аналогичном европейском конкурсе.

Став репортером одной из датских газет, она отправилась в Германию, откуда освещала Олимпийские игры 1936 года и несколько раз брала интервью у Гитлера и других нацистских лидеров. Дело дошло до того, что фюрер обратил на нее внимание и пригласил сопровождать его, представив ее как «подлинно нордическую красавицу».

Тем не менее в конце 1930-х годов Инга перебралась в США. Дважды она меняла мужей, но узы брака особенно ее не тяготили. К тому времени, когда она сблизилась с Джоном Кеннеди, второй ее супруг — археолог по специальности — находился в какой-то экспедиции в Южной Америке, а Инга заочно возбудила дело о разводе с ним.

Джон просто не мог не увлечься этой весьма привлекательной во всех отношениях молодой женщиной. Друг Кэтлин Кеннеди Джон Уайт писал, что она прекрасно говорила по-английски (несмотря на то что являлась «свежей» американкой), обладала живым умом, отлично владела журналистским ремеслом (чтобы усовершенствовать свое образование, она училась в Школе журналистики Колумбийского университета в Нью-Йорке) и, главное, была просто красавицей, имевшей немалый сексуальный опыт^{312}.

Отношения зашли настолько далеко, что молодые люди не только поселились в одной квартире, но стали поговаривать о свадьбе. Инга колебалась — с одной стороны, она испытывала к Джону нежные чувства и даже как-то сказала ему, что хотела бы иметь от него ребенка. С другой стороны, будучи женщиной опытной, она понимала, что ее возлюбленный — человек ветреный и скоро остынет, а прерывать третий брак она никак не желала.

К этому времени Арвад и в Америке стяжала себе реноме талантливого репортера, специализировавшегося в области международных отношений. Накануне Второй мировой войны и в первый ее период, когда США еще сохраняли дипломатические отношения с Германией, она вновь побывала в этой стране и по старой памяти смогла взять интервью у нескольких представителей нацистской верхушки, в том числе и у самого Гитлера, который обычно с зарубежными корреспондентами, тем более с американцами, встречался очень редко.

Поступление Джона на военную службу не прервало его связи с Ингой.

Между тем ФБР начало за ней наблюдение, так как ее подозревали в выполнении германских то ли разведывательных, то ли пропагандистских заданий. Всё началось с того, что репортер газеты «Тайме геральд» обнаружил старое фото, на котором можно было увидеть Ингу, сидевшую рядом с Гитлером во время какого-то состязания Олимпийских игр 1936 года. Сразу же возникли подозрения, и в дело вступила вездесущая контрразведка.

Но наблюдение за И. Арвад иначе, как примитивной глупостью, назвать нельзя, ибо ее журналистские контакты с гитлеровцами были широко известны, Инга их не скрывала и жила совершенно открыто, что очень скоро и было установлено слежкой. Тем не менее наблюдение продолжалось, причем никакого секрета из этого не делалось. По своей просьбе Инга была допрошена сотрудником ФБР, который докладывал: «Мисс Арвад (а не миссис, что, видимо, было механической ошибкой, ибо о том, что она замужем, просто не могли не знать. — Л. Д., Г. Ч.) требует провести расследование, с тем чтобы ей была предоставлена бумага, констатирующая, что она не является шпионкой». Инга мотивировала свою просьбу намерением повторно выйти замуж за «известного в США» молодого человека и желанием, чтобы ее имя было полностью освобождено от каких бы то ни было подозрений. К ее просьбе письменно присоединился Джон, и таким образом становилось ясным, с кем именно собирается связать свою судьбу Арвад.

ФБР, однако, отказалось удовлетворить это пожелание^{313}. В воспаленных мозгах его сотрудников даже возникло подозрение, что во второй половине 1930-х годов Арвад руководила нацистской пропагандой в Дании, хотя она, как показывали многочисленные свидетельства, никогда не разделяла ни нацистских, ни каких-либо других экстремистских взглядов, да и вообще интересовалась политикой лишь в силу своей репортерской профессии.

Дело И. Арвад считалось настолько важным, что директор ФБР Гувер даже доложил о нем президенту Рузвельту, причем доложил так, что Рузвельт распорядился установить за датчанкой, подозреваемой в шпионаже, особое наблюдение^{314}.

ФБР легко обнаружило, что при каждом отпуске Джон Кеннеди находил возможность встретиться с Ингой. Когда в январе 1942 года Джона перевели в город Чарлстон (штат Южная Каролина), Инга, в свою очередь, стала его регулярно навещать. Предостережения отца по поводу того, что сын может напрочь испортить себе карьеру «подозрительной связью» (предупредительные офицеры ФБР в январе 1942 года оповестили Кеннеди-старшего, что Арвад «интересует их ведомство с точки зрения внутренней безопасности»^{315}), не возымели действия.

В номере отеля, где встречались молодые люди, были установлены подслушивающие устройства. Никаких компрометирующих сведений собрать, разумеется, не удалось. Тайное наблюдение за И. Арвад продолжалось всю войну и было прекращено только в 1945 году в связи с тем, что «никаких подрывных или шпионских действий [с ее стороны] не было обнаружено»^{316}.

Позже, когда Джон Кеннеди стал конгрессменом, он пытался заполучить хранимые в архивах ФБР пленки с записями его свиданий с Ингой. Официально это сделать было невозможно. Личные связи не дали результата. Исследователь, занимавшийся этим вопросом, констатировал: «Они висели над общественной карьерой Джека подобно темным облакам»^{317}. Документация, связанная с наблюдением за Арвад, была рассекречена лишь в 1990-е годы, причем, как и в других рассекреченных документах ФБР, часть текста вымарана и прочитать ее невозможно.

Разумеется, о подозрительной связи офицера военно-морской контрразведки с предполагаемой германской шпионкой было доложено и непосредственному начальству Джона. Получив секретное сообщение, директор разведывательной службы флота вице-адмирал Теодор Вилкинсон был весьма взволнован. Он распорядился «избавиться от Кеннеди как можно быстрее»^{318}. Избавиться можно было разными способами, но самый простой из них состоял в откомандировании Джона на действительную воинскую службу.

И в самом деле, назначение на Тихоокеанский театр военных действий фактически оборвало казавшуюся страстной любовь. Можно не сомневаться, что отправка на воюющий флот была ускорена связью Кеннеди с «подозрительной» датчанкой. Вскоре после этого Инга возобновила интимные отношения со своим бывшим датским любовником, также, как и она, эмигрировавшим в США.

Во время службы на флоте Кеннеди изредка переписывался с Ингой, но когда он после контузии и признания инвалидом возвратился на родину, встреча с ней оказалась прохладной. Возлюбленные отвыкли друг от друга. Оказалось, что глубоких чувств у них не было. Более того, Джон получил предостережение, что за Арвад наблюдает Федеральное бюро расследований, так как она вызвала подозрение своими контактами перед войной с воротилами Третьего рейха. Кое-кто даже продолжал считать ее германской шпионкой, хотя, повторяем, никаких оснований для этого не было. Так или иначе, но казавшаяся ранее прочной связь сошла на нет, так и не приведя к браку.

Правда, по возвращении Кеннеди провел с Ингой несколько ночей, но вскоре она вышла замуж за актера Тима Маккоя, который был старше ее на 30 лет. Когда Инга в браке родила ребенка, она не была уверена, что Маккой является его отцом. И совсем не исключала, что зачала его во время одной из последних встреч с Джоном. Через много лет Инга сказала своему сыну Рональду: «Я не уверена, кто был твоим отцом. В самом деле, я не знаю, был это Джек или Тим»^{319}.

Правда, пользуясь случаем, Инга взяла интервью у Джона, который для нее был героем войны. На главный вопрос, считает ли он себя таковым, ответ был достойным: «Во мне нет совершенно ничего героического. Подлинные герои — не те, кто возвратился, а те, кто остался там. А их много, включая и двоих ребят из экипажа моего катера». Интервью было опубликовано в бостонской газете^{320}.

Прекращение отношений с Ингой связано было и с тем, что в 1945 году Джон познакомился с Барбарой Уорд, журналисткой, ставшей затем редактором журнала «Экономист». Установившиеся между ними отношения носили и интимный, и дружеский характер. Барбара была вдумчивым политическим наблюдателем, внимательно выслушивала мнения Джона и откровенно высказывала свое мнение, в свою очередь знакомя возлюбленного не только со своими оценками, но и с мнением коллег и сотрудников по важнейшим международным и внутренним проблемам, как экономическим, так и политическим. Этот роман безусловно способствовал карьерному продвижению Джона.

Однако и эта связь прервалась. Видимо, серьезные разговоры между возлюбленными оказались тем тормозом, который привел к эмоциональному охлаждению.

Служба на флоте

Возвратимся, однако, к службе Джона Кеннеди в вооруженных силах.

1 октября 1942 года Джон был направлен на краткосрочные тренировочные курсы на базе Мелвилл в штате Род-Айленд. На курсах шла ускоренная подготовка. Слушатели изучали навигацию, управление военными судами, торпедное дело и другие дисциплины, связанные с военными действиями на океанских просторах, но всё это делалось наспех, и глубокой подготовки начинающие моряки не получали. Правда, уже через месяц Джону Кеннеди было присвоено звание младшего лейтенанта.

Подготовка была не только поспешной, но и просто очень плохой, как признавали сокурсники Джона (сам он на этот счет не высказывался никогда). Не проводились даже ночные тренировки, что было особенно важно для войны на Тихом океане. Малоподготовленные инструкторы обучали как могли умению управлять небольшими военными судами и причаливать к берегу^{321}.

Поэтому очень трудно сказать, насколько справедливы были сведения в выпускном аттестате Кеннеди, где говорилось, что он может прекрасно управлять торпедным катером, хорошо овладел инженерной профессией. Бесспорными в характеристике были слова о его сознательном отношении к делу и волевых качествах. Его даже решили оставить инструктором на курсах, чем младший лейтенант был крайне расстроен. Приступив к исполнению обязанностей инструктора, он, однако, тотчас потребовал направления на действующий флот, и его ходатайство было удовлетворено.

8 января 1943 года младший лейтенант Джон Кеннеди, прослужив на базе лишь пять недель, получил сообщение, что он направляется на тихоокеанский театр военных действий^{322}.

21 апреля Кеннеди стал командиром торпедного катера, который патрулировал акваторию в южной части Тихого океана.

Младший лейтенант Кеннеди — командир катера ПТ-109 — нес службу в проливе Фергюссон у Соломоновых островов. Его флотилия торпедных катеров была приписана к эскадре, расположенной в гавани города Тулаги, столицы Соломоновых островов, недалеко от ставшего знаменитым острова Гуадалканал, где во второй половине 1943 года шли ожесточенные морские и сухопутные бои, завершившиеся первой крупной победой западных союзников на тихоокеанском театре военных действий. Это были британские владения, но в соответствии с соглашением Черчилля — Рузвельта контролировались теперь американцами.

В основном Джон вел себя так, как полагается вести младшему офицеру. Порой, однако, он нарушал установленный порядок — появлялся перед матросами раздетый по пояс, правда с командирской фуражкой на голове, вел себя с ними не как начальник, а как товарищ по оружию.

Катера типа ПТ были быстроходными, снабжены торпедными аппаратами и четырьмя пулеметами. Но это были устаревшие суда, сконструированные еще в начале 1920-х годов. Торпедные аппараты часто выходили из строя и даже были причиной возникновения пожаров^{323}. К тому же катер, командовать которым стал Кеннеди, сильно пострадал в боях в районе Гуадалканала, был изношенным, грязным суденышком.

Первая задача, возникшая перед новым командиром, состояла в элементарном ремонте, ликвидации ржавчины, чистке торпедных аппаратов и, что было отнюдь не маловажным, уничтожении крыс, которыми буквально был набит трюм.

Тем не менее поначалу служба казалась почти медом. Джон любовался океанскими просторами, тропическими растениями. Он с удовольствием напевал песенку, популярную в то время в Америке:

В качестве командира торпедного катера Джон впервые, и то не сразу, стал понимать, что означает реальное руководство людьми, находившимися в его подчинении, которых он должен был оберегать от опасностей и в то же время без колебаний посылать на гибель, если бы в этом возникла необходимость.

В качестве боевого офицера Джон после первых колебаний стал проявлять себя с самой положительной стороны. Подчиненные относились к нему с уважением, точно так же, как и равные по званию командиры других катеров. Механик Джон Айлс вспоминал: «Я считаю, что он по всем показателям был хорошим офицером. Его катер был подобен кораблю, и его команда была хорошо организована, дисциплинирована… Это был парень, с которым хотелось быть вместе, и, встречаясь с ним, невозможно было понять, что у него была прошлая привилегированная жизнь. Он всегда вел себя естественно»^{325}.

В конце мая торпедный катер Джона был включен в группу кораблей, которая переводилась на небольшой архипелаг Расселе в западной части Соломоновых островов, где они должны были оказать поддержку в предстоявшем вторжении на более крупный остров Нью-Джорджия. Наступление, однако, только предстояло, а пока изнывавшие от безделья офицеры забавлялись, устраивая гонки на катерах. Однажды такая гонка чуть не стоила Кеннеди и его экипажу жизни. Увлекшись соревнованием с соседним катером, возвращавшийся с ночного дежурства в океане Кеннеди буквально ворвался в бухту и, не в силах быстро затормозить катер, врезался в пристань. Все остались в живых, хотя катер был поврежден. Младшего лейтенанта ожидали служебные неприятности, но, на его счастье, внимание начальства было отвлечено сходным, но куда более серьезным, инцидентом с еще двумя торпедными катерами, и Кеннеди отделался легким испугом. Он только принес извинение за то, что якобы не установил и не устранил вовремя неисправность тормозных устройств, в результате чего произошел наезд^{326}.

О происшедшем забыли, а вскоре Джон Кеннеди проявил сообразительность и хладнокровие, когда 19 июля два с половиной десятка японских бомбардировщиков нанесли жестокий удар по базе, где находился его катер. Прямых попаданий не было, но осколками бомб катер был продырявлен в нескольких местах. Трое матросов были ранены, сам командир не был задет — его прикрыл бронированный мостик. Лавируя под огнем, Кеннеди смог вывести катер за пределы обстрела и выйти из гавани, охваченной огнем^{327}.

В своих письмах родным Джон всячески преуменьшал опасности, которые его подстерегали, неожиданности, порождаемые внезапными изменениями военной ситуации и возможными боевыми заданиями. Он изображал свое пребывание на Соломоновых островах как некое забавное приключение, описывая его в приподнятом или ироническом тоне. Он писал, например, сестре Кэтлин: «Волдырь, который у меня появился, когда я лежал на прохладном берегу тихоокеанского острова вместе с тепленькой тихоокеанской девушкой, которая срывала для меня бананы, — это определенно волдырь, который так или иначе взорвется. Здесь теперь невозможно даже плавать — в воде какие-то грибки, которые теперь растут у меня прямо из ушей — и это теперь всё, в чем я нуждаюсь. С гулями на моей спине, шерстью на груди, грибками в ушах я, должно быть, самый настоящий старый моряк, похожий на тех моряков, которые проживают в Челси, штат Массачусетс]»^{328}. Это была явная бравада молодого человека, испытавшего первые трудности военной службы, но еще не попадавшего в боевые переделки, угрожавшие самой жизни.

Кеннеди занимался в основном рутинной работой. По ночам он выводил свой катер на морское патрулирование, которое пока завершалось без каких-либо столкновений. Днем после краткого отдыха команда под его руководством наводила порядок на судне, драила палубу, заполняла баки бензином, причем это была нелегкая работа, так как приходилось вручную таскать со склада 50-галонные бочки (то есть примерно по 200 килограммов в каждой), а полная загрузка топливом требовала двух тысяч галлонов.

И всё же находилось немало времени для отдыха. Джон, в отличие от своих подчиненных, да и многих командиров соседних катеров, не увлекался карточными играми, сопровождавшимися выпивкой. Он больше любил читать и писать родным письма. По его просьбе сестры посылали ему книги, причем он требовал присылать прежде всего новейшую литературу по экономике и государственному управлению, биографии, которым он, как мы уже знаем, отдавал особое предпочтение, а также «действительно хорошие романы».

Его интересовали новые произведения популярного в то время британского юмориста Пэлема Вудхауса, его многочисленные романы, рассказы, пьесы, фельетоны, отличавшиеся не только сатирическим изображением жизни высшего общества, но и изысканным языком[28]. Можно не сомневаться, что Джон пересказывал сюжеты писателя своим подчиненным и вместе с ними высмеивал устаревшие нравы высокородных британцев, что сближало его с рядовыми матросами.

Кеннеди высоко оценил роман австрийского писателя Франца Верфеля «Сорок дней Мусы Дава», посвященный геноциду армян в Османской империи во время Первой мировой войны.

Но, как он писал своим друзьям, особое впечатление произвела на него автобиография шотландского писателя и политического деятеля, генерал-губернатора Канады Джона Бьюкена «Путь пилигрима»^{329}. Сам Джон считал, что его политические взгляды близки к мировоззрению автора этой книги — умеренного консерватора^{330}. У Бьюкена была обнаружена характеристика британского лорда Бальфура, который, как писал автор, не стал бы уничтожать «всё здание лишь потому, что кое-где растрескалась штукатурка». Эта мысль пришлась Кеннеди особенно по душе, и он часто повторял ее, в том числе и в годы президентства. Джон нашел у Бьюкена и высказывание лорда Фолкленда, которое позже он любил цитировать: «Когда менять не надо — менять не следует».

Другим историческим персонажем, к которому он относился весьма почтительно, являлся лорд Рандольф Черчилль, отец Уинстона Черчилля, возглавлявшего теперь воюющую Британию. Сэр Рандольф Черчилль был видным консервативным деятелем последней четверти XIX века, отличавшимся определенным пониманием социальных проблем, которые стояли перед страной. Он был в числе тех немногих лидеров консерваторов, которые, чтобы предотвратить упадок партии, стали активно искать пути установления контактов с рабочими организациями, считая необходимым значительно расширить социальное законодательство, добиваясь привлечения рабочих и мелких собственников в свои ряды, стремясь оторвать их от Либеральной партии^{331}.

В письмах Джона друзьям неоднократно упоминалось имя «Инги-Бинги», как Джон поддразнивал И. Арвад. Судьба этой женщины — по существу дела, его первой серьезной любви — явно волновала молодого офицера. Он написал ей несколько писем, на которые она не ответила. В конце концов, поступил сравнительно сухой ответ, который, однако, был воспринят Джоном как намек на возможность продолжения связи после возвращения с войны. Он писал возлюбленной: «Инга-Бинга, как я был бы рад снова увидеть тебя. В самом деле, знакомство с тобой стало ярчайшим моментом во всей моей двадцатилетней жизни»^{332}.

Главное военное испытание Джона

Сравнительно спокойным дням, однако, скоро пришел конец.

Главное испытание для Джона произошло в ночь на 2 августа 1943 года. Во время ночного патрулирования (это был тридцать первый боевой выход Кеннеди в открытое море) катер, на котором находились 13 человек, включая командира, попал под японский эсминец «Амагири», шедший на большой скорости[29]. Катер не успел отклониться. С борта эсминца его заметили, и командир приказал не тратить снаряды на ничтожное суденышко, а подмять его под корпус своего корабля. Эсминец буквально раздавил катер, расколол его своим килем пополам. Каким-то чудом из тринадцати членов экипажа погибли только двое. Остальные были контужены или ранены. Среди контуженных оказался и командир, которого сильным ударом бросило на палубу, точнее, на то, что от нее осталось. Удар пришелся как раз на больную часть спины. На мгновение Джон потерял сознание, но, придя в себя, сразу же взял себя в руки и, преодолевая мучительную боль, приложил все силы, чтобы помочь подчиненным.

Команда решила вплавь добраться до ближайшего островка. Проплыв около пяти километров, Кеннеди и его матросы приблизились, наконец, к суше. Они пробыли в воде 15 часов, причем Джон, сам контуженный, держал в зубах тесемки спасательного жилета своего подчиненного — сильно обожженного машиниста Мэта Макмагона — фактически тащил его на своей больной спине.

Хотя командир был почти без сил, добравшись вместе с командой до острова, он после краткого отдыха вновь поплыл на середину пролива, пытаясь с помощью карманного фонарика привлечь к себе внимание американских судов.

Однако всё было тщетно. Будучи уверенными, что вся команда катера Кеннеди погибла, командиры других судов, участвовавших в патрулировании, к этому времени уже отправились на базу. Пробыв еще 12 часов в холодной воде, Кеннеди возвратился к своим товарищам. Вместе они перебрались на соседний остров. Однако вскоре им повезло. Их обнаружила группа приплывших сюда туземцев, которые каким-то способом смогли передать американцам лист бананового дерева. На нем рукой Джона был написан, точнее нацарапан, такой текст: «Командир местный знает расположение] он может провести 11 живых нужно маленькое судно Кеннеди». Туземцы от себя добавили, что на островке Науру находятся белые люди. 7 августа потерпевших катастрофу моряков подобрало американское патрульное судно^{333}.

Однако до этого командование, получив информацию от командиров торпедных катеров, пришло к выводу, что Кеннеди погиб в бою. В связи с тем, что тело обнаружено не было, отцу было послано сообщение, что его сын пропал без вести. Джозеф ничего не сказал жене и детям. Его мужество и сдержанность были вознаграждены. Через несколько дней Роза услышала сообщение по радио о спасении младшего лейтенанта Кеннеди и его товарищей. Почти одновременно одиннадцатилетний Эдвард отправился в книжный киоск, чтобы купить старшим газеты. Случайно взглянув на первую страницу «Бостон геральд», он увидел фото своего брата и его спасенной команды с сопроводительным текстом, в которых они назывались героями. И после этого отец семейства не признался своей супруге, что несколько дней носил в кармане телеграмму со зловещим текстом. А на Соломоновы острова пошла его телеграмма: «Благодарю Бога за твое спасение»^{334}.

Вначале младшего лейтенанта Кеннеди собирались судить за потерю судна. Но командование быстро разобралось в происшедшем. Стало ясно, что Кеннеди ничего не мог предпринять за те считаные секунды, которые отделяли появление эсминца от гибели катера. В то же время хладнокровие, чувство ответственности, по существу дела, героическое поведение командира суденышка после происшедшей катастрофы были очевидны. Мужество Кеннеди было оценено. Его наградили орденом «Пурпурное сердце» и медалью флота, а вслед за этим он был повышен в воинском звании, стал лейтенантом.

Сообщения о счастливом спасении команды торпедного катера ПТ-109, о мужественном поведении его командира появились на заглавных полосах почти всех американских газет. Именно Кеннеди был в центре внимания не только потому, что он действительно проявил себя с самой лучшей стороны, но и в связи с тем, что его имя было известно в широких кругах, и его поведение как бы компенсировало в какой-то мере незавидную роль его отца в предыдущие годы. «Сын Кеннеди проявил героизм на Тихом океане, когда эсминец расколол его катер ПТ», — гласил набранный крупным шрифтом заголовок в «Нью-Йорк тайме»^{335}.

Сам Джек в первом письме родным после всего происшедшего был немногословен. «Это только краткое сообщение о том, что я жив и в порядке, — говорилось в письме от 12 августа. — Несколько дней полагали, что всё произошло иначе, так что сообщение и слухи, возможно, достигли и вас. К счастью, они создали неверное представление о выживаемости Кеннеди — и теперь я вновь на своей базе и всё о-кей». В следующих, более подробных письмах Джон концентрировал внимание, к его чести, не на собственном поведении, а на выдержке команды и на происшедшей трагедии — гибели двух моряков его катера^{336}.

После кратковременного пребывания в госпитале, несмотря на травму позвоночника, которая дала серьезные осложнения после катастрофы катера и многочасового пребывания в холодной океанской воде, Джон был полон решимости продолжать военную службу.

1 октября он стал командиром катера ПТ-59, на этот раз не старой посудины, а только что сошедшего со стапелей нового судна. Этот катер был вооружен не торпедами, а орудиями крупного калибра, способными нанести серьезный удар по японским военным и транспортным кораблям, а также пулеметами. Команда Джона включала как его старых подчиненных, так и новых матросов. Катер вошел в состав военно-морских сил, расположенных в северо-восточной части Соломоновых островов, на передовых позициях наступавших союзных войск. Задача их состояла в том, чтобы, патрулируя в океане, топить японские плавсредства. Только в ноябре 1944 года катер Кеннеди отправил на дно три японские баржи^{337}.

Наряду с приобретением боевого опыта, Джон Кеннеди продолжал созревать как личность. Он всё более задумывался о возможности после войны включиться в политическую деятельность, причем его внимание, как это видно из писем родным и друзьям, концентрировалось именно на проблемах международных отношений и войн. Он полагал, что Вторая мировая война отнюдь не является последней из войн, которые довелось пережить человечеству, что запутанные отношения между нациями и государствами будут неизбежно порождать новые конфликты, что Америка должна придерживаться старого, действовавшего на протяжении всей истории принципа: «Хочешь мира — готовься к войне». Мир можно поддержать, только сохраняя бдительность и осуществляя всестороннюю военную подготовку, считал он^{338}.

Джон Кеннеди намеревался продолжать службу до окончания войны на Тихом океане. Однако состояние его здоровья снова стало ухудшаться. Возобновились страшные боли в позвоночнике. В результате через месяц медицинская комиссия признала его негодным не только к участию в боевых действиях, но и к военной службе вообще. Джон отправился на родину, признанный медицинской комиссией инвалидом. В приказе о его отчислении говорилось: «Ваша инвалидность носит постоянный характер. Она является результатом того, что произошло во время боевых действий, и не дает возможности продолжать службу»^{339}. 7 января 1944 года Джон на военно-транспортном судне прибыл в Сан-Франциско, а через несколько дней выехал на восточное побережье.

Весной 1944 года он перенес сложнейшую операцию. К позвоночнику была прикреплена стальная пластина. В июне последовала еще одна операция, а в августе третья. Хотя в медицинских отчетах бодро говорилось, что она была проведена успешно, состояние здоровья не улучшилось. Почти весь 1945 год Джон провел в госпитале.

С тех пор начались страдания, продолжавшиеся до конца жизни, то несколько ослабевая, то вновь усиливаясь. Боль Джон глушил новокаином и морфием. При этом просто удивительно, как ему удалось не стать наркоманом. Некоторое облегчение давали горячие ванны, которые необходимо было принимать каждое утро, а иногда и два раза в день.

Джон отказался от полагавшейся ему военной пенсии. Однако, в соответствии с законом о правах военнослужащих, который был подписан Ф. Рузвельтом 22 июня 1944 года, он получил немалую сумму в десять тысяч долларов. Этот закон стал известен в американском обществе под ходким и емким названием «Солдатский билль о правах».

Гибель Джозефа-младшего

Контузия и последовавшие болезни Джона были серьезным испытанием для семьи.

Но 12 августа 1944 года произошло поистине трагическое событие — погиб старший брат.

После зачисления в военно-воздушные силы и предварительного обучения под Бостоном Джо прошел сравнительно краткую, но интенсивную подготовку в тренировочном центре авиации военно-морского флота в городе Джексонвилль (штат Флорида). В мае 1942 года он получил квалификацию пилота и был зачислен в военно-морской резерв, а в сентябре 1943 года в составе седьмой эскадрильи отправился в Великобританию^{340}.

Это была первая американская воинская часть, прикомандированная к береговому командованию Королевских военно-воздушных сил. Джозеф Кеннеди служил летчиком истребительно-бомбардировочной авиации. В течение зимы 1943/44 года он участвовал на самолете «Либерейтор» («Освободитель»), оборудованном одной из первых радарных установок, в патрулировании над Ламаншем и Северным морем^{341}. Он совершил ряд боевых вылетов, которые прошли благополучно. В начале августа завершился срок его заграничной службы. Был издан приказ о его переводе на родину, и он успел даже отправить туда свои вещи. Однако в это время эскадрилья, в которой служил Кеннеди, получила ответственное задание — разбомбить базу германских «самолетов-снарядов» Фау-1 на бельгийском побережье, с которой эти ракеты направлялись на британские города.

База прекрасно охранялась, и совершить прямой бомбовый удар было невозможно. Поэтому решились на сложную операцию, получившую кодовое название «Афродита». Были подобраны наиболее изношенные бомбардировщики Б-17 («Летающая крепость») и Б-24 («Либерейтор»), которые всё равно предполагалось списать. Они должны были стать самолетами-снарядами, управляемыми по радио с других самолетов. На первом этапе полета в самолетах предполагалось разместить опытных летчиков, которым следовало покинуть начиненные до отказа взрывчаткой летательные машины, спрыгнув с парашютами с высоты свыше 600 метров в море, где их должны были подобрать британские караульные суда.

Шансов выжить в такой операции было немного. Каждый ее этап сам по себе был чреват крайним риском, а пилоты также превращались в своего рода снаряды. Поэтому командиры приняли решение, чтобы операцию проводили только добровольцы.

Хотя Джозеф Кеннеди фактически был уже не у дел, он одним из первых заявил, что совершит крайне опасный полет 12 августа 1944 года. Командиры охотно согласились, так как желавших принять участие в этом смертельно опасном полете было немного^{342}.

Катастрофа произошла, однако, не тогда, когда должна была случиться — не во время рокового момента парашютного прыжка в океан. Она последовала вскоре после того, как тяжелый четырехмоторный самолет с большим запасом взрывчатки на борту (ее вес составлял 9,5 тонны) поднялся в воздух. Через полчаса после вылета связь прервалась. Оказалось, что по неизвестной причине один за другим на борту прогремели два взрыва и самолет разлетелся на мелкие куски. Предполагают, что сработал какой-то случайный радиосигнал, который вызвал возгорание, а затем взрывы. Останки Джозефа и второго пилота даже не искали. Джозеф был посмертно награжден крестом Военно-морского флота^{343}.

Весть о гибели старшего сына настигла отца в его доме на берегу Атлантики, когда вся семья была в сборе. Узнав о происшедшем, он собрал детей и сказал им: «Я хочу, чтобы вы были особенно внимательны к матери. Будьте мужественны, как старший брат. И вечером участвуйте в соревнованиях». Поднявшись в свою спальню, Джозеф-старший провел там, не выходя, несколько дней. Рана оказалась незаживающей. О старшем сыне Джозеф не мог спокойно говорить до конца своей жизни. Однажды, уже через много лет, интервьюер осмелился задать вопрос о нем. «Спросите о нем его мать», — ответил Джозеф, едва сдерживая слезы^{344}.

Молодой журналист

После океанской катастрофы и возвращения на родину Джон лечился в госпитале, но по выходным дням имел возможность присоединяться к семье. Теперь Джон Кеннеди был единственным представителем национального и религиозного меньшинства одновременно, когда-либо претендовавшим на высший государственный пост.

Война унесла еще одну жизнь человека, связанного с семейством Кеннеди, хотя и косвенно. Это был муж Кэтлин Уильям Кавендиш, маркиз Хартингтон, представитель весьма знатного английского рода, сын герцога Девонширского.

Дочь Джозефа Кеннеди Кэтлин, став взрослой, работала вначале в вашингтонских газетах, где была признана способным репортером. Но, как и братьям, ей не сиделось на родине, и она поступила на работу в американскую организацию Красного Креста, с тем чтобы отправиться на Европейский континент. Командировали ее в Лондон с перспективой, что после открытия второго фронта во Франции она отправится туда для работы с ранеными, освобожденными пленными и т. д.

На одной из вечеринок в британской столице она встретила Уильяма, с которым уже была знакома в ту пору, когда отец служил послом в Великобритании. Молодые люди стали встречаться, отношения развивались быстро, и маркиз сделал юной американке предложение^{345}.

Встал, однако, вопрос о церковном браке. Кэтлин была католичкой, маркиз — протестантом. Долгое время проблему никак не могли разрешить. Жесткие правила католической церкви были таковы, что замужество за протестантом привело бы к отлучению Кэтлин. О переходе же Уильяма в католичество не могло быть и речи в силу его знатного англиканского происхождения.

В конце концов, вопреки воле обеих семей в начале мая 1944 года был заключен гражданский брак, который церковью браком просто не считался и поэтому к отлучению Кэтлин от католичества не привел. Молодые люди посетили регистрационный офис округа Челси в Лондоне и стали супругами.

Состоялся несколько странный ужин, устроенный новобрачными. На нем присутствовали и леди Нэнси Астор, одна из крупнейших деятелей Консервативной партии, депутат парламента, и младшие американские офицеры, пришедшие вместе с тогда еще живым Джозефом^{346}.

Замужество дочери не приветствовалось родителями, особенно матерью. Считавшая себя верной католичкой, Роза отказалась обсуждать эту тему. О свадьбе она узнала по радио и повторяла, что чувствует себя плохо, чтобы давать ответы журналистам о семейных делах дочери^{347}. Кэтлин же, не собираясь рвать с родителями из-за семейно-религиозных дел, всячески пыталась уговорить их, особенно мать, примириться с ее браком. Она писала Розе через три дня после бракосочетания: «Священники обеих церквей осуждали меня, и теперь каждое утро приходят письма, не одобряющие мой поступок… Я надеюсь и молюсь, чтобы всё это не стало слишком трудным для вас и для всей семьи»^{348}.

Сдерживая свои отрицательные эмоции, Роза всё же смогла частично примириться с решением дочери. Через два месяца она написала ей сдержанное письмо, в котором не было даже поздравления ни ей, ни ее супругу. Мать сообщала, насколько она была удивлена и потрясена ее поступком, но продолжала: «Но поскольку ты так сильно любишь Билла, можешь быть уверена, что все мы готовы принять его»^{349}.

Уильям, служивший в британской армии, после скромной свадьбы отправился в свою часть. Он участвовал в открытии второго фронта в начале июня 1944 года, успел написать жене письмо и получить ответ. В письме Кэтлин говорилось:

«В самом деле, я не могу понять, почему мне так нравятся англичане, хотя они обращаются с другими как-то отстраненно и не так нежны к своим женщинам, как американцы. Наверное, именно к такому обращению женщины на самом деле стремятся»^{350}.

Вскоре после этого, 10 сентября, Уильям был убит в бою на территории Бельгии. Пуля пронзила его сердце. Кэтлин, выехавшая в США сразу после высадки войск союзников на европейском побережье, узнала о гибели мужа с большим опозданием. Она тосковала в одиночестве. Братья и сестры были заняты своими делами. Родители же, по существу дела, восприняли трагическую весть с облегчением. Английский аристократ-протестант в клан Кеннеди явно не вписывался. Несравненно более горьким для всей семьи событием была, как мы уже говорили, гибель Джозефа-младшего.

Когда Кэтлин сообщили о гибели мужа, она немедленно вылетела в Лондон, чтобы разделить горе утраты с родителями Уильяма. 20 сентября она записала в дневнике: «Я не могу поверить, что произошло именно то, чего я боялась больше всего на свете. Жизнь так жестока»^{351}.

Более она в США не возвращалась. Она чувствовала себя теперь связанной теснее с Кавендишами, чем с Кеннеди. Отношения с родителями сделались прохладными, фактически произошел разрыв. Кэтлин сотрудничала с рядом газет, писала статьи и репортажи, главным образом по вопросам культуры и искусства. Ее материалы получали высокую оценку, коллеги говорили, что у нее «легкое перо».

Со временем Кэтлин сблизилась с молодым англичанином также протестантского вероисповедания Эрлом Фицуильямом, который был женат, но планировал развод и официальное оформление своих брачных отношений с Кэтлин.

Между тем в мае 1948 года Джозеф Кеннеди, намечая отдых на Французской Ривьере, предложил дочери провести какое-то время вместе. Кэтлин охотно согласилась и вылетела в Канны на небольшом чартерном самолете вместе с Эрлом. Попав в дождь и туман, самолет потерял управление и врезался в горы. Кэтлин вместе с другими пассажирами и экипажем погибла.

28-летняя журналистка была похоронена рядом с могилой своего мужа в местечке Чэтсворс, графство Дербишир. Так закончилась жизнь еще одного потомка этого клана, сохранявшего свое единство, несмотря на возникавшие конфликты, противоречия и утраты.

Именно трагическая кончина старшего брата послужила основным стимулом к тому, что Джон Кеннеди решил избрать политическую карьеру, надеясь, в конце концов, исполнить то, о чем мечтал Джо, — стать президентом Соединенных Штатов Америки. Но он понимал, что путь к этому долгий и сложный. Необходимо было определить поприще своей деятельности на ближайшее время.

Уже в 1945 году Джон решил, что он должен вновь попробовать свои силы в писательском ремесле. Вспоминались его книга о Мюнхенском соглашении и успех, правда недолгий, который она имела. Лежа на койке в госпитале Военно-морского флота, а затем отдыхая в родовом имении, он не раз брался за перо. Из попыток создать «что-нибудь художественное» ничего не получалось.

В конце концов, автор получил какое-то умеренное удовлетворение, сотворив не то статью, не то эссе, которой дал громкое название «Попытаемся провести эксперимент — установить мир». Это были размышления о взаимоотношениях с Советским Союзом, о том, как они будут складываться в условиях, когда над Европой уже повеяло духом холодной войны, хотя советско-американские отношения оставались еще пристойными. Кеннеди отдавал должное роли СССР в только что завершившейся войне на Европейском континенте. Он считал необходимым проводить политику послевоенного сотрудничества в духе Рузвельта. «Нам нужно продемонстрировать Советам свою готовность решать европейские проблемы по справедливости, — декларировал он. — Только тогда русские действительно поверят нашим заявлениям о дружбе».

Редакции журналов сочли статью тривиальной, и она так и не увидела свет^{352}. Действительно, разглагольствования начинающего автора по поводу «справедливости» отнюдь не выглядели уместными в пору, когда в международных отношениях всё более явственно стали доминировать геополитические, а не наивно-гуманистические соображения.

Значительно больший интерес вызвал подготовленный под редакцией Джона Кеннеди сборник памяти его старшего брата. Хотя книга была предназначена в основном для семьи и друзей, она была с интересом встречена и читательской аудиторией, и историками. Специалисты видели в воспоминаниях, включенных в книгу, прежде всего живой, откровенный повествовательный источник о конкретных перипетиях участия США во Второй мировой войне на ее завершающем этапе, о самопожертвовании американского летчика во имя пресечения разрушительных германских налетов на Великобританию.

Во введении к сборнику Джон писал: «Я думаю, что, если братья и сестры Кеннеди чего-то стоят сейчас и будут стоить в будущем, это намного больше связано с поведением Джо и его постоянным примером, чем с другими факторами. Для моих отца и матери он в огромной степени облегчил задачу воспитания большой семьи, потому что всё, чему они научили его, он передавал нам, и их уроки благодаря ему не ослаблялись, а усиливались»^{353}.

В результате после долгих размышлений и не совсем удачных первых опытов Джон Кеннеди всё же избрал сферой своего труда на ближайшее время журналистику, точнее говоря, международно-политическую публицистику, к которой особенно тяготел со времени написания своей выпускной работы в Гарварде.

Он стал работать в газетном концерне Хёрста, с которым на протяжении многих лет поддерживал дружеские связи его отец. В качестве первого серьезного задания Джон получил направление на учредительную конференцию Организации Объединенных Наций в Сан-Франциско, открывшуюся 25 апреля 1945 года. Конференции предстояло утвердить Устав ООН и другие основополагающие документы, призванные предотвратить разрушительные войны и обеспечить сотрудничество и взаимопомощь государств.

Ход конференции освещали многие американские и зарубежные корреспонденты, в том числе несколько хёрстовских мастеров пера. Отправляя туда новичка Кеннеди, Хёрст поставил перед ним конкретную задачу — писать о происходивших дебатах и решениях, об участниках с точки зрения ветерана вооруженных сил, простого американского военнослужащего, лишь незадолго перед этим сменившего солдатскую форму на одежду мирного времени.

Джон с удовольствием взялся за эту работу и потому, что ему надо было «зарабатывать на жизнь» (миллионы долларов, которые у него были, — не в счет, их надо было накапливать, а не тратить!), и для того, чтобы набить себе руку в писательском ремесле, более того, стать известным сотням тысяч, если не миллионам американцев, и чтобы воочию увидеть, как творится мировая политика наиболее высокопоставленными государственными деятелями.

Так в газетах, входивших в хёрстовский концерн, стали появляться незамысловатые материалы человека, который еще недавно сражался с врагом и писал теперь, так сказать, только что сняв боевую шинель.

Как и предполагал изоляционист Хёрст, впечатления от конференции были не очень благоприятными.

Правда, и сам издатель, и его сотрудники полагали, что первые статьи Джона Кеннеди были очень несовершенны, полны штампов и даже скучны. Видимо, коллеги, а может быть, и читатели высказали по этому поводу нелицеприятные суждения, и Джон стал работать более тщательно. Проявилась его способность быстро учиться, набираться опыта, набивать руку.

Острой критике начинающий журналист подверг проект Устава ООН, основные положения которого уже были согласованы главами трех великих держав Рузвельтом, Сталиным и Черчиллем на Ялтинской конференции в феврале 1945 года. Весьма уязвимым был принцип единогласия пяти государств (США, Великобритании, СССР, Франции и Китая) в главном органе ООН — Совете Безопасности, причем не было особым секретом, что на этом принципе настоял Сталин. Предусматривалось, что, если хотя бы один из этих постоянных членов Совбеза проголосует против внесенного проекта резолюции, она отвергается. Иначе говоря, вводилось право вето.

Кеннеди писал, что это право лишь «закрепляло имевшуюся напряженность между Западом и Востоком вместо того, чтобы создать механизм ее смягчения». Отсюда делался еще более пессимистический, весьма скоропалительный вывод — ООН станет добычей тех самых «своекорыстных страстей, которые произвели на свет Версальский договор» 1919 года, то есть мирный договор, увенчавший Первую мировую войну и содержавший в себе в качестве составной части устав международной организации — Лиги Наций, которая оказалась неспособной предотвратить Вторую мировую войну.

Особое внимание уделялось взаимоотношениям между западными державами и СССР, как они представлялись на заседаниях учредительной конференции. Впечатления были противоречивыми. В одной из своих корреспонденции Джон справедливо отмечал сохранявшееся на заключительном этапе Второй мировой войны недоверие между СССР и его союзниками. «Самое главное здесь — наследие двадцати пяти лет недоверия между Россией и остальным миром, которое невозможно будет преодолеть в течение ряда лет». Комментируя дебаты на конференции между советскими делегатами и их западными партнерами, Кеннеди подчеркивал: «Русские, быть может, простили, но не забыли. Они хорошо помнят предвоенные годы, когда Россию пускали лишь на задний двор».

Но в то же время советские делегаты во главе с наркомом иностранных дел В.М. Молотовым и вскоре сменившим его послом в США А.А. Громыко произвели на молодого корреспондента самое отрицательное впечатление. Оно было, правда, в основном внешним, хотя отражало и существо той послевоенной политики, которую намеревался проводить Сталин, учитывавший американскую монополию на атомное оружие, но прилагавший всяческие усилия, чтобы ее ликвидировать. В ряде корреспонденции Кеннеди особенно подчеркивал «воинственное настроение русских»^{354}.

Соответствующие фрагменты из корреспонденции Кеннеди в общем-то были в основном легковесными, формирующими у читателей неблагоприятное отношение к Советам, которые еще считались союзниками, на основании только внешнего вида и поведения их делегатов. Явно на дешевый эффект были рассчитаны картинки с описанием «ужасных костюмов» из дешевого шевиота темно-синих тонов, «отвратительные спортивные стрижки» московских делегатов — они, по мнению Кеннеди, были похожи на бандитов из гангстерских фильмов.

Несколько более адекватную информацию читатель мог почерпнуть из описаний поведения Молотова, который был не просто безапелляционен, но «откровенно груб, враждебно настроен и постоянно ориентировался на конфликт». Стиль советской делегации, подводил итог журналист, предвещал еще большие расхождения в будущем.

Удивительно, но молодой корреспондент произвел в целом благоприятное впечатление на советского посла в США. В отеле «Сан-Фрэнсис», где проживали советские делегаты, Громыко дал интервью Кеннеди. Вопросы касались в основном Устава ООН. При этом Джон не преминул прихвастнуть, что его отец — «друг Рузвельта»^{355}, надеясь, видимо, этим расположить к себе жесткого советского делегата, хотя, как мы знаем, другом Рузвельта Кеннеди-старший никогда не был, а в последние годы жизни президента отношения между ними вообще стали натянутыми.

Хёрст и его помощники в конце концов остались довольны первыми журналистскими опусами Кеннеди и отправили его в новую командировку, на этот раз за рубеж, в Лондон. Ехал он туда для освещения послевоенных выборов, которые британское правительство назначило на 6 июля 1945 года.

Хотя эти выборы объявлялись послевоенными, в действительности они проводились еще до капитуляции Японии в начале сентября и поэтому их результаты были объявлены не сразу. Дело в том, что возникли трудности с подсчетом голосов военнослужащих на Дальнем Востоке и Тихом океане. В результате произошло драматическое событие. Уинстон Черчилль, возглавлявший правительство во время войны, был уверен в победе своей партии консерваторов и дал согласие на встречу с президентом США Трумэном и советским лидером Сталиным в поверженном Берлине после выборов, но до завершения подсчета голосов. Результаты выборов оказались сенсационными. Победу на них одержали лейбористы. Избиратели отвергли руководство Черчилля, который по праву считался одним из отцов победы над гитлеровской Германией. Это был серьезнейший политический урок для мировой общественности. Приходилось убеждаться, что прошлые заслуги бледнеют перед насущными жизненными потребностями, что избирательный корпус мало волнует история, что по отношению к политическим деятелям он неблагодарен. Поучительным этот урок был и для молодого американского журналиста Кеннеди, исключительно высоко ценившего сэра Уинстона, но, как мы сейчас увидим, сомневавшегося в его победе на выборах.

В результате в работе Берлинской конференции был сделан перерыв, Черчилль возвратился на родину, и на втором этапе британские интересы на встрече большой тройки представлял уже новый премьер — лидер Лейбористской партии Клемент Эттли.

Но всё это произойдет немного позже, уже во время пребывания Кеннеди в Лондоне. Задача журналиста состояла в том, чтобы дать представление американцам, каковы послевоенные планы Черчилля, как он проводит предвыборную агитацию, как лейбористы намереваются реализовать свою программу «демократического социализма», в частности путем национализации ряда отраслей промышленности, как относится население к их действиям.

У Джона была и личная цель — повидаться с жившей в Лондоне сестрой Кэтлин, вдовой маркиза Хартингтона, погибшего, как мы знаем, на европейском театре военных действий. Джон учитывал, что она также была журналисткой со связями в политическом мире и могла оказать ему помощь в организации полезных встреч.

Для того чтобы быть мобильным и познакомиться не только со столицей, но и с провинцией, Джон заимствовал у сестры малолитражный автомобиль. Случилось так, что как раз в это время премьер Черчилль совершал агитационную поездку по близким ему местам доброй старой Англии, и Джон просто не мог не воспользоваться случаем. Он последовал за Черчиллем, сохранявшим прекрасную политическую форму, живость, находчивость, остроумие. Слушая выступления сэра Уинстона, его казавшиеся легкими, а на самом деле глубокие ответы на каверзные вопросы, работая над репортажами об этих встречах, Джон Кеннеди в то же время учился правильному политическому поведению, создавая тот базис, которым он воспользуется уже в самые ближайшие годы и даже месяцы.

По возвращении в Лондон Джон придумал интересный маневр для сбора информации. Ежедневно он стал приглашать на традиционный для Англии «пятичасовой чай» ту или иную группу молодых британских политиков. Они обменивались мнениями о предвыборном процессе, о положении в британской столице и провинции, о советских действиях в Восточной Европе и намерении противостоять постепенному превращению стран этого региона в сателлитов СССР, о том, насколько велика угроза для демократии в западной части континента, и т. д.

Джон внимательно слушал эти высказывания, подзадоривал участников бесед, задавал многочисленные вопросы и получал, таким образом, новую богатую информацию, которую немедленно включал в статьи, предназначенные для хёрстовских изданий. Одновременно Джон вел подробный дневник, куда записывал свои впечатления, чтобы использовать их при подготовке задуманной им книги о послевоенной Европе^{356}.

Информация, которую удалось собрать Кеннеди, была настолько точной, что за две недели до выборов, 23 июня, он написал статью, которая поначалу вызвала недоумение, — в ней доказывалось, что консерваторы потерпят поражение. «Это может показаться удивительным для многих американцев, которые полагают, что Черчилль точно так же непобедим на избирательных участках, как и на войне», — говорилось в статье^{357}. Это мнение Джон стремился подробно обосновать. Он писал, что оппозиционная Лейбористская партия состоит из «левых доктринеров, профсоюзных активистов и простых людей с высокими идеалами», что она имеет радикальную платформу, у которой есть все шансы на победу по трем причинам: во-первых, население устало от правления тори и стремится к изменениям; во-вторых, правительство тори находилось под постоянным давлением, испытывало многочисленные атаки на протяжении последних пяти лет, прежде всего в связи с предвоенной политикой «умиротворения»; в-третьих, консервативное правительство, вместо того чтобы ввести широкую программу социальных расходов, заставляло британцев затягивать пояса. А это усиливало раздражение рядовых жителей страны, вело к снижению популярности консерваторов.

Если лейбористы выиграют, заключал Кеннеди, Великобританию ожидают большие изменения, причем не исключены ограничения демократических свобод. «Наблюдая за Англией, нам следует многому учиться».

Знакомясь с прогнозами молодого журналиста, немало людей в США недоуменно пожимали плечами. Но прошло совсем немного времени, и оказалось, что его предвидение было точным за исключением одного — лейбористские власти не поставили под сомнение основы демократической парламентской системы.

Когда 26 июля были опубликованы результаты выборов и полностью оправдался прогноз Кеннеди, он добавил к своему анализу еще одну конкретную причину, благодаря которой победили лейбористы. Собственно говоря, она вытекала из предыдущих рассуждений, но теперь была представлена во всей полноте. «Социалисты обещали, что дела пойдут лучше для работающего человека, а для социалистической партии почти каждый — это работающий человек… Черчилль, со своей стороны, проводил ту же линию во время [нынешней] кампании, которую он проводил в 1940 году, когда она была столь успешной. Он не предлагал ничего, кроме “труда и пота”, и говорил, что Консервативная партия не дает беззаботных обещаний, которые она не сможет выполнить. К сожалению для консерваторов, люди на этом острове находились на диете труда и пота в течение всех прошедших пяти лет».

Сказанное отнюдь не означает, что как журналист Джон Кеннеди одобрял полусоциалистические эксперименты (как мы видели, он считал их социалистическими), введение которых обещали лейбористы. Он подчеркивал неэффективность социализма и вновь предостерегал против угрозы установления диктатуры. «Они (левые. — Л. Д., Г. Ч.) должны быть максимально осторожны. Введение диктатуры левых, как и правых, в равной степени ненавистно, независимо оттого, какова их доктрина или даже насколько велика их эффективность»^{358}.

Одним из немногих, кто должным образом оценил логичность и доказательность позиции Кеннеди, был тот самый журналист Артур Крок, который помогал ему в подготовке книги о Мюнхенском соглашении. Крок высказал мнение, что статьи Кеннеди «очень профессионально написаны, добротны и ясны»^{359}.

Кеннеди воспользовался лондонской командировкой и для того, чтобы побывать в побежденной Германии. По протекции отца, знакомого с министром Военно-морского флота Джеймсом Форрестолом, он присоединился к возглавляемой министром группе военных, направлявшихся на Берлинскую конференцию глав трех держав.

Вместе с этой группой он побывал во Франкфурте-на-Майне, а оттуда совершил поездку в соляные копи, где нацисты прятали огромные награбленные ценности — золото, серебро, драгоценные камни. Группа не могла отказать себе в удовольствии посетить в Баварии полуразрушенную резиденцию Гитлера Берхтесгаден, побывала на вершине горы, где находилось широко известное гитлеровское «Орлиное гнездо».

Но несравненно большее впечатление на журналиста произвели нищета и чувство отчаяния в послевоенной Германии, бледные лица людей, их желтые губы, полусгнившие трупы, которые подчас попадались на окраинных улицах городов и в подворотнях. А в своем дневнике Джон записал о Гитлере: «У него были безграничные амбиции по поводу своей страны, которая стала угрозой для всего мира, но в нем было что-то загадочное и в том, как он жил, и в том, как он умер. В нем было что-то, порождающее легенды». Впрочем, автор дневника тут же обрывал себя, буквально устыдившись своих мыслей, и дописывал, что это отнюдь не означает какой-либо симпатии ни к Гитлеру, ни к нацистской Германии^{360}.

Журналистская карьера Джона продолжалась очень недолго, всего четыре месяца, с мая по август 1945 года. Но это были месяцы, насыщенные большими событиями, и он не только значительно углубил свою способность анализировать действительность, проявил умение делать серьезные выводы и прогнозы. Он встретился с такими известными деятелями, как У. Черчилль, К. Эттли, Дж. Форрестол, с советским министром иностранных дел В.М. Молотовым и послом СССР в США А.А. Громыко. 1 августа, после того как по его просьбе Форрестол взял его с собой на встречу с генералом Д. Эйзенхауэром, Джон записал в дневнике: «Понятно, почему он (Эйзенхауэр. — Л. Д., Г. Ч.) является такой выдающейся фигурой. Он прост в обращении, но обладает огромной уверенностью в себе и великолепно владеет ситуацией в Германии»^{361}.

Но в то же время журналистская деятельность постепенно начинала надоедать молодому Кеннеди. Джон говорил друзьям, что часто, работая над статьями, испытывает чувство неудовлетворения. Репортажи — это пассивное занятие, считал он. «Вместо того, чтобы делать дело, вы должны писать о тех, кто делает дело. Я же хотел бы иметь немного больший вес»^{362}. Значительно больший вес можно было попытаться приобрести, включившись в политику. Кеннеди всё больше испытывал желание быть в числе тех, о ком пишут, а не тех, кто пишет об известных людях.

Вхождение в политическую жизнь

В 1946 году Джон решил непосредственно приступить к политической деятельности, причем немаловажную роль в его решении сыграли настояние отца и память о брате.

В юности Джон не считал себя политиком по призванию, это чувство пришло к нему значительно позже. И став сенатором, он был лишь отчасти и субъективно ретроспективно честен, объясняя свой общественный дебют соображениями, связанными с замыслами и интересами клана: «Я вступил в политику только потому, что погиб Джо, а если что-нибудь произойдет со мной, брат Бобби займет мое место в сенате, а если умрет и Бобби, на свой пост встанет Тедди»^{363}.

Поначалу отец не очень высоко оценивал политический потенциал Джона. Сравнивая его с покойным старшим сыном, которого он еще до войны наметил в президенты страны, Джозеф полагал, что Джек (Джон) не обладает такими важными для политического деятеля качествами, как открытость, напористость, готовность ввязаться в схватку, короче говоря, по мнению отца, у него не было агрессивности и связанных с ней качеств.

Все эти свойства были присущи самому Джозефу, и он, вольно или невольно, переносил их на своих отпрысков. Критически оценивая возможности сына непосредственно после войны, отец считал его «довольно застенчивым, оторванным [от жизни], спокойным. Его мать и я не были в состоянии видеть в нем политика. Мы были уверены, что он станет учителем или писателем»^{364}. Особых различий прямолинейный Джозеф между этими специальностями не видел.

Но, всячески стремясь к политическому продвижению семьи, Джозеф постепенно менял свое мнение, тем более что у сына всё более проявлялись явные политические амбиции. Они стали более заметными во время непродолжительной журналистской работы. Наблюдая действующих политиков, Джон Кеннеди со свойственной ему решительностью (отец был явно несправедлив, упрекая его в отсутствии таковой) счел, что, набравшись определенного опыта, он сможет заниматься государственными делами не хуже, чем находившиеся на виду американские и британские деятели военного и послевоенного времени. Его раздражали пожилой возраст этих людей, их крайняя осторожность в высказываниях и действиях. Он полагал, что сможет значительно лучше справляться с государственными делами, опираясь на свою энергию и молодой задор и постепенно набираясь опыта.

Позже отец и сын нередко противоречили друг другу в высказываниях по поводу того, кому принадлежала инициатива. «Я толкнул Джека в политику, — хвастал Джозеф через много лет. — Я был единственным, [кто это сделал]. Я говорил ему, что Джо мертв и поэтому он должен баллотироваться в конгресс. Он не хотел этого. Он чувствовал отсутствие способностей… но я сказал ему, что он должен это сделать». Совершенно иначе звучали воспоминания самого Джона: «Все мы увлекались политикой, но казалось естественным, что именно Джо будет бороться за [выборную] должность… Так что когда Джо утратил возможность, я захотел вступить в борьбу, и я рад, что смог это сделать»^{365}. Никакого упоминания о роли отца здесь и в других подобных заявлениях не было. Видимо, истина лежала посередине. Джозеф действительно прилагал силы, чтобы его сын вступил в политику. Сам же Джон, независимо от мнения и настояний отца, чувствовал, что может и желает добиться успеха на этом беспокойном поприще.

Он решил баллотироваться в палату представителей конгресса. Наиболее удобным местом для этого был Бостон, где у семейства Кеннеди имелись нужные связи, где его кандидатуру могли поддержать ирландская община и все католики, где с уважением относились к его деду по материнской линии Джону Фицджералду.

Баллотироваться он намеревался по одиннадцатому избирательному округу — очень сложному с точки зрения состава избирателей, но тем более весомой была бы одержанная здесь победа. Сюда входил Кембридж с элитными Гарвардским университетом и Массачусетским технологическим институтом, сюда же относились несколько рабочих поселков с католическим населением, главным образом итальянского и ирландского происхождения. Необходимо было приспосабливаться к этой крайне разношерстной аудитории, причем так, чтобы обещания каждой группе избирателей не противоречили друг другу, по крайней мере внешне.

Место в палате представителей от этого округа вскоре должно было освободиться, так как депутат Джеймс Кёрли объявил, что будет баллотироваться на пост мэра Бостона (совмещение должности мэра и места в конгрессе не разрешалось законодательством и просто было нереальным, так как конгресс не собирается на краткие сессии, а заседает постоянно).

И всё же вначале Джона не покидали сомнения. Ему не нравился стиль предвыборной борьбы, особенно характерный для Массачусетса: бесчисленное пожимание рук и похлопывание по спине, сенсационные разоблачения, пышная риторика, когда элементарные обещания провозглашались самым высокопарным стилем. Джон не имел опыта публичных выступлений и сомневался, сможет ли справиться с этим нелегким делом.

Первый опыт был предпринят в Ротари-клубе в Хайаннис-Порте, где в сентябре 1945 года имел место ораторский дебют Джона. Он выступил с докладом «Англия и Германия: победитель и побежденный», то есть по теме, явно навеянной недавней поездкой в Европу. Сколько-нибудь серьезного впечатления на слушателей выступление не произвело. С трудом вспоминавшие его жители (в основном богатые соседи — собственники особняков на побережье) рассказывали с оттенком иронии, что молодой, крайне худой человек напоминал скорее школьника-выпускника, а не начинающего политика, вступающего в борьбу за место в высшем законодательном органе. Кто-то вспоминал, что галстук некрасиво болтался на его худой шее, пиджак и воротничок рубашки казались слишком широкими, в результате чего Джек представлялся самоуверенным слушателям «маленьким мальчиком, надевшим костюм отца». «Он скорее напоминал школьника из старшего класса… чем молодого человека на пороге политической карьеры», — высказывался другой очевидец^{366}. Хотя в пренебрежительных суждениях не упоминалось о содержании выступления, было ясно, что мнение о нем немногим отличалось от впечатления, произведенного внешним обликом оратора.

Но Джон и на этот раз показал, что обладает способностью учиться, набираться опыта и делать это быстро.

В ноябре 1945 года Кёрли избрали мэром Бостона, а на 18 июня 1946 года были назначены первичные выборы на вакантное место в палате представителей. 22 апреля Джон Кеннеди официально объявил о выдвижении своей кандидатуры.

Для предвыборной борьбы он, по примеру других политиков, сравнительно быстро построил личную организацию, своего рода штаб, в который были привлечены профессионалы и, наряду с ними, энергичные любители. Особо полезной оказалась помощь Эдди Мура, многолетнего секретаря и доверенного лица отца, которого тот «одолжил» Джону на всё время кампании.

Мур ведал финансами, проявляя при этом удивительную осторожность, приобретенную опытом делового общения с Джозефом Кеннеди. Один из волонтеров Дейв Пауэре вспоминал, как Мур распределял наличные средства, когда в них возникала нужда. Однажды Пауэрсу понадобилась небольшая сумма — 40 долларов, чтобы заплатить за аренду помещения. «Мур повел меня в мужской туалет, где просунул 10центовую монету в щель, ввел меня в кабинку и здесь, где никто не мог нас видеть, передал мне наличные, сказав: “Необходимо быть крайне осторожным в политике, особенно передавая деньги”»^{367}.

Началась изнурительная избирательная кампания, основным лозунгом которой были слова: «Новое поколение предлагает лидера», причем в центр внимания была поставлена военная биография Джона. Первая в жизни предвыборная битва особенно осложнялась тем, что Джон, только недавно в очередной раз поднявшийся с больничной койки, стянутый тугим корсетом, испытывавший постоянную боль в спине, должен был проводить целые дни, разъезжая по домам избирателей, приветливо улыбаться, поднимать на руки детишек, в общем, делать то, что до него и после него делали, делают и будут делать все те, кто желает получить поддержку населения на выборах.

Типичный день Джона в эти месяцы проходил так. Он поднимался в половине седьмого и уже через полчаса стоял у ворот военно-морской верфи в пригороде Бостона Чарлстаун (или возле другого крупного промышленного предприятия, входившего в его округ), пожимая руки и вступая в краткие беседы с тысячами рабочих, шедшими на работу. После быстрого завтрака (часто не выходя из машины, пользуясь новинкой — обслуживанием потребителей через окошко их автомобиля) он несколько часов вместе с кем-то из помощников курсировал по улицам округа, заходя в магазины, аптеки (напомним, что американская аптека — это маленький универмаг, где собственно лекарства составляют лишь небольшую часть товаров), почтовые отделения — везде, где мог встретиться с людьми. Возвратившись в гостиничный номер, он погружался в горячую ванну, которая чуть облегчала боль в спине. Затем продолжались встречи у ворот предприятий, краткие выступления на улицах и в магазинах. А вечером Джон выступал на специально организованных ужинах или собраниях общественных организаций, быстро овладевая ораторским искусством. Обычно такие ужины использовались для сбора средств в предвыборный фонд — плата за участие была во много раз выше действительной стоимости еды и напитков.

Джон уже не производил впечатления старшеклассника. Наоборот, его худоба и юношеский вид в сочетании с набиравшим силу мастерством вести диалог с аудиторией являлись теперь преимуществом. Он как бы воплощал политические надежды нового поколения американцев, выросшего и возмужавшего во время войны и стремившегося стать важной политической силой. «Джек своим примером заставлял работать энергичнее, потому что сам прилагал все силы, стремясь всё время добиваться наилучших результатов», — вспоминал Дейв Пауэре^{368}.

Немалое внимание Джон и его штаб обращали на внешний облик кандидата. Друг юности Чарлз Спэлдинг позже рассказывал, какое большое внимание уделялось «публичному имиджу» Кеннеди. Он стремился подражать манерам знаменитых актеров Гарри Купера, Спенсера Трейси, Кларка Гейбла и спрашивал, обладает ли таким же «личным магнетизмом»^{369}.

В ходе избирательной кампании Джон произнес около 450 речей, не говоря уже о непродолжительных выступлениях на улицах, возле предприятий и т. д. Обычно после краткого вступления он рассказывал о своем боевом опыте на Тихом океане, о товарищах по торпедному катеру, их мужестве, а затем, подчас довольно неуклюже, переходил к современной тематике, обращал внимание на поражение британских консерваторов на парламентских выборах и призывал американцев проявлять больший интерес к политике и государственному управлению, выдвигать во власть таких людей, которые не допустят недальновидности тори, но будут проводить взвешенную политику.

Постепенно в выступлениях Джона всё большее внимание уделялось повседневным нуждам населения: он обещал в качестве члена палаты представителей приложить все силы, чтобы обеспечить сограждан, прежде всего жителей родного штата, лучшей работой, более высокой платой за труд, лучшим жильем, более благоприятными условиями социального обеспечения. Особое внимание обращалось на точное соблюдение льгот, предназначенных ветеранам Второй мировой войны, на выполнение «солдатского билля о правах».

Эта тактика, однако, оказалась не вполне удачной, хотя предполагалось, что избирателей должны были в первую очередь интересовать их непосредственные жизненные нужды. Время было такое, что американцы, испытывавшие гордость и радость по поводу достигнутой недавно победы в великой войне, пользовавшиеся благами еще не завершившегося военного экономического бума, с большим вниманием и уважением слушали рассказы Джона о его участии в тихоокеанской битве. Проведенный по инициативе отца опрос населения показал, что кандидата в конгресс воспринимают прежде всего не как государственного деятеля, а как ветерана и героя войны.

Учитывая это, штаб Кеннеди сосредоточил внимание именно на «героической» стороне предвыборной пропаганды. Исходя из анализа реальной ситуации, Джон Кеннеди учился менять, порой довольно круто, характер своей агитации. Отныне все рекламные материалы, сообщения для прессы, выступления раскручивали именно образ ветерана и героя войны, подчас существенно преувеличивая масштабы того, что было сделано лично Кеннеди, но таково уж свойство почти любой рекламы. Привлеченный к кампании бывший матрос торпедного катера ПТ-109 Уильям Джонстон многократно повторял, что, если 11-й округ «нуждается в конгрессмене с действительными способностями, с великолепными качествами руководителя и обладающего необыкновенной храбростью», таковым может быть только Джон Кеннеди^{370}.

Предвыборной кампании помогали братья и сестры, разносившие агитационные брошюры и листовки, убеждавшие избирателей, что их брат — самая лучшая кандидатура из всех, кто только возможен. Особенно отличалась Юнис, которая напористо и остроумно стремилась опровергнуть многочисленные нападки на брата. Джозеф-старший оценил ее поведение, как-то заявив в своем грубо-вульгарном стиле: «Если бы эта девушка родилась с яйцами, она была бы классным политиком»^{371}.

Разумеется, немаловажную роль сыграло и материальное положение кандидата, возможность не считаться с расходами, тем более что отец, видя в Джоне будущего президента страны, воплощение своей мечты о Белом доме, не скупился на расходы. Разумеется, предвыборный штаб использовал и другие пути «поднятия средств». По подсчетам журналистов, на выборы ушло не менее четверти миллиона долларов.

Избирательная борьба увенчалась полной победой. Вначале на первичных выборах 18 июня, а затем и на окончательных 5 ноября Джон Кеннеди обеспечил себе место в палате представителей. Победа над республиканским кандидатом Лестером Боуэном была сокрушительной: за Кеннеди было подано 60 тысяч голосов, а за его соперника 26 тысяч^{372}.

В 1948 и 1950 годах Джон Кеннеди также побеждал на выборах в палату представителей, которая, как известно, переизбирается каждые два года. Вряд ли есть необходимость рассматривать ход этих кампаний. Модель была выработана в 1946 году, и ей следовали почти неуклонно.

На повторных выборах были лишь два существенных отличия. Во-первых, несколько меньше внимания уделялось боевому тихоокеанскому прошлому кандидата, во главу угла агитационной работы ставились проблемы внутренней жизни и нужды массачусетских избирателей, в значительно меньшей мере вопросы внешней политики. Во-вторых, подчеркивалось, что Джон — уже не новичок в политической практике, а конгрессмен со стажем, хотя и небольшим, но стяжал себе определенную известность и выступил с несколькими законодательными инициативами.

В нижней палате конгресса

Джону не исполнилось и тридцати лет, когда он впервые появился в зале заседаний палаты представителей. Хотя по своим интересам и образованию Джон был скорее историком международных отношений, он предпочел работать в тех структурах конгресса, которые казались ему более приближенными к нуждам широкой массы американцев. Он стал членом комитета по труду и просвещению.

Но всё же молодой человек тяготился долгими скучными заседаниями, нередко просто пренебрегал ими, предпочитая развлечения, приятные морские прогулки, пикники и т. п. Нарушая принятые нормы, он являлся на заседания небрежно одетым и даже в не очень хорошо отутюженных брюках, а однажды коллеги обратили внимание, что у него носки разного цвета. Не обращая внимания на мелочи, Джон часто забывал положить в карман носовой платок и обычно протирал очки, которые он, правда, надевал крайне редко, концом рубашки, вытащенной из брюк. Однажды он так и произнес речь — фотограф запечатлел его с торчащим наружу «хвостом» сорочки.

Очень худой, весивший всего 60 килограммов с небольшим при росте 186 сантиметров, он производил впечатление «человека» из низшего обслуживающего персонала. Однажды произошел казус: вошедшие вместе с ним в лифт конгрессмены попросили высадить их на четвертом этаже, что Джон и сделал, так и не признавшись, что он — их коллега, а не лифтер^{373}.

Джон Кеннеди полностью перебрался в Вашингтон из Нью-Йорка в начале января 1947 года вместе со своей сестрой Юнис, которая получила работу в отделе детской и юношеской преступности министерства юстиции. Они поселились вместе в трехэтажном доме в комфортабельном районе большого Вашингтона Джорджтауне. Этот район считается самостоятельным городом, не входит в так называемый округ Колумбия, не принадлежащий ни к одному штату и считающийся столицей страны, но фактически отделенный от собственно столичных районов только условной границей. Очевидцы вспоминали, что дом был похож на голливудский отель, где постоянно толпились всякие гости, появлявшиеся без приглашения в любое время дня и ночи, которых приветливо принимали и угощали^{374}.

Одним из частых гостей стал молодой республиканский конгрессмен из Калифорнии Ричард Никсон. На длительное время между двумя законодателями установились дружеские отношения. Джон тепло поздравил Никсона с избранием в сенат в 1950 году^{375}. Дружба сменится отчаянной конкуренцией с навешиванием всевозможных ярлыков в 1960 году, когда Кеннеди и Никсон (он к этому времени уже восемь лет пробудет в вице-президентском кресле и получит международную известность) столкнутся в борьбе за Белый дом.

Всеми домашними делами занималась бывшая кухарка Джозефа Маргарет Амброз, которую отец «уступил» сыну. Знавшая Джона еще с детских лет и относившаяся к нему по-матерински, Маргарет считала своей главной задачей хорошо кормить молодого хозяина, чтобы он выглядел посолиднее. Немалыми усилиями ей постепенно удалось этого добиться^{376}. Но Джон по-прежнему выглядел значительно моложе своих лет.

Годовое жалованье конгрессмена составляло 20 тысяч долларов. Всю эту сумму Джон Кеннеди передавал в благотворительные фонды. Средства на текущие расходы он получал в виде процентов на тот капитал, который был внесен отцом в банки на его имя. В 1951 году после уплаты налогов этот доход составил около 50 тысяч долларов, что по тем временам было суммой немалой, хотя она и не позволяла роскошествовать. Собственно говоря, к этому Джон и не привык. К тому же в нью-йоркском офисе отца, сотрудники которого внимательно следили за его «финансовым поведением», предупреждали, чтобы он не тратил слишком много денег, ибо это могло привести к вторжению в основной капитал.

Отец считал это важным. Он жаловался, что Джон совершенно не разбирается в собственных денежных делах. Молодой конгрессмен часто забывал взять с собой кошелек, его спутники вынуждены были платить за него в ресторане или за такси, и он нередко не отдавал долг — не по «злому умыслу», а просто не вспомнив об этом. Более того, дамы, которых конгрессмен приглашал в рестораны, иногда были просто потрясены, когда оказывалось, что у их высокопоставленного кавалера нет с собой денег, чтобы расплатиться, и они должны были оплачивать счета. В таких случаях, правда, Джон стремился расквитаться сполна^{377}.

Помимо случайных знакомств в это время у Джона появилась женщина, с которой он время от времени встречался до последних месяцев своей жизни. Это была Флоренс Притчетт, работавшая в той же газете «Нью-Йорк джорнэл-америкэн», для которой он писал корреспонденции во время учредительной конференции ООН и командировки в Великобританию (Флоренс была редактором отдела мод). Случайно познакомившись в редакции, они понравились друг другу. Флоренс была женщиной опытной, она уже побывала замужем, развелась и вела теперь свободный образ жизни.

Во второй половине 1940-х годов Джон нередко в конце недели отправлялся в Нью-Йорк, чтобы провести выходные дни с Флоренс. Иногда они вместе ездили отдыхать, чему она была откровенно рада. Она писала Джону 5 июня 1947 года в весьма игривой манере: «Лето будет долгим и жарким. Я думаю, что тебе следовало бы присоединиться ко мне и сделать его еще жарче. Я надеюсь, что ты думаешь таким же образом, и когда ты появишься, мы сможем вдоволь поиграть»^{378}.

Это свободное поведение не означало, что конгрессмен не чувствовал политической ответственности. Он часто встречался с избирателями, внимательно их выслушивал и стремился помочь бостонцам в их конкретных просьбах и подчас нелегких заботах.

В центре внимания начинающего политика стояли социально-экономические проблемы: повышения заработной платы, улучшения жилищно-бытовых условий наемных рабочих и служащих, социального обеспечения ветеранов и людей пожилого возраста. Он активно выступал за внесение изменений в законодательство о жилье, стремясь добиться таких дополнений и формулировок, а затем и новых актов, которые отвечали бы интересам малоимущих, сократили бы возможность их изгнания из арендуемых домов и квартир за неуплату. Именно этой цели служил внесенный его коллегами-демократами сенаторами Робертом Вагнером и Алленом Эллендером законопроект о жилище, предусматривавший строительство за государственный счет полумиллиона квартир для наиболее нуждавшихся граждан, которые должны были бы вносить лишь символическую плату. Критики называли этот законопроект «социалистическим», хотя, разумеется, ничего социалистического в нем не было — он не покушался ни на свободный рынок, ни на частную собственность. Речь шла лишь о материальной поддержке неимущих, то есть о социальной помощи за счет государства, но не более того.

В 1948 году внесенный проект закона был провален республиканцами, а также частью демократов (в основном из южных штатов, где сильнее чувствовались консервативные настроения), но позиция Кеннеди стала хорошо известна, прежде всего в Бостоне, и повысила его авторитет среди низших слоев населения^{379}.

Учитывая традиционные связи Демократической партии с организованным рабочим движением, Джон в палате представителей более или менее активно занялся и этим вопросом. Он несколько раз выступал за улучшение условий труда, за признание роли профсоюзов как равноправных участников трудовых споров. Такая их роль была вроде уже признана в середине 1930-х годов (специальный закон Вагнера появился в 1935 году), но после Второй мировой войны стала нарушаться.

В особо сложном положении из-за этого Джон оказался в связи с внесением в конгресс явно антирабочих и антипрофсоюзных законопроектов, в частности проекта республиканцев, сенатора Роберта Тафта и члена палаты представителей Фрэда Хартли.

Именно при обсуждении законопроекта Тафта—Хартли впервые четко проявились недюжинные качества Кеннеди-политика. Организованные рабочие считали этот законопроект грубым антипрофсоюзным актом, крайне затруднявшим стачечные выступления за улучшение условий труда. Акт требовал отмены практики «закрытого цеха», введенной Рузвельтом (то есть найма рабочей силы только через профсоюзы), 60-дневного предупреждения перед объявлением забастовки и еще более длительного срока (до 80 дней) перед объявлением забастовки на предприятиях, которые были бы признаны связанными с национальной безопасностью.

При обсуждении билля Кеннеди продемонстрировал свое умение в политическом лавировании. Он выступил с заявлением, которое, казалось бы, решительно осуждает законопроект: «Принятие закона Тафта—Хартли приведет к жестокой и опасной войне с профсоюзами и будет выгодно профсоюзным радикалам, которые проповедуют доктрину классовой борьбы»^{380}, — утверждал он. Это было хитрое заявление, осуждавшее законопроект не в принципе, а только за то, что он приведет к полевению профобъединений. При голосовании Кеннеди в числе семидесяти девяти членов палаты представителей (то есть незначительного меньшинства) подал голос против принятия закона. Закон Тафта-Хартли вступил в силу 23 июня 1947 года, несмотря на вето президента Трумэна. Вето было преодолено подавляющим большинством голосов членов обеих палат конгресса. Позже, когда профсоюзные лидеры потребовали отмены закона Тафта—Хартли, Кеннеди их не поддержал.

В то же время Джон выступил против законопроектов, усиливавших роль государства в экономической жизни страны. Небезынтересно, что при этом он подчас голосовал вместе с республиканцами, нарушая солидарность демократической фракции. Джон всё более проявлял себя как политик самостоятельный, действовавший в соответствии с теми принципами, которые считал справедливыми или своевременными.

В качестве члена комитета по образованию и трудовым отношениям палаты представителей Кеннеди волей-неволей вынужден был включиться в обсуждение противоречивых предложений о государственной помощи частным школам. Спор шел по вопросу о том, следует ли в стране, где церковь отделена от государства, выделять средства религиозным учебным заведениям.

Джон решительно поддержал целесообразность такой государственной поддержки в тех случаях, когда частные школы дают своим ученикам необходимый минимум знаний, соответствующий уровню образования в учебных заведениях, подчинявшихся властям штатов. По крайней мере, заявлял Кеннеди, такие школы должны получить помощь на оплату расходов по доставке учеников в учебные заведения на специальных автобусах.

К огорчению конгрессмена, это его предложение было блокировано, и религиозные частные образовательные учреждения никакой поддержки не получили. Тем не менее позиция Кеннеди была высоко оценена в различных кругах, особенно католиками родного Бостона. Местная газета, связанная с кардиналом Кашингом, писала: «Мистер Кеннеди уже показал себя государственным деятелем в лучшем смысле этого слова, человеком, которого приятно назвать почтенным»^{381}.

Видимо, столь лестной оценки своей позиции Кеннеди бы не получил, если бы он высказался в комитете по-иному. Так что здесь, как и в массе других случаев, приходилось балансировать, находя равнодействующую между собственными взглядами, мнением коллег по законодательному корпусу и позицией избирателей, по крайней мере их большей части. Таким всегда было и остается положение почти любого политика, стремящегося сохранить свой выборный пост или получить новый, более высокий, и Джон Кеннеди следовал этому правилу или этой модели, как предпочитают говорить американцы.

В значительной части с этим была связана, так сказать, «открытая» позиция Джона по основным политическим вопросам. Он не был упертым догматиком, не принадлежал ни к лагерю прогрессистов, ни к консерваторам, за что его подчас упрекали и те и другие, соглашаясь, что в своих выступлениях Кеннеди стремится самостоятельно, без оглядки на авторитеты, обосновать свою позицию. Во всяком случае, в беспринципности молодого конгрессмена почти никогда не упрекали.

Были, правда, отдельные эпизоды в самом начале его работы в конгрессе, когда Кеннеди-старший пытался повлиять на позицию сына. М. О'Брайен рассказывает, что однажды Джозеф в присутствии Джона демонстративно заявил его приятелю Кею Хэлле: «Я хотел бы, чтобы ты сказал Джеку, что он собирается неправильно голосовать. Я считаю, что Джек допускает ужасную ошибку». Джон резко вмешался в разговор: «Отец, обрати внимание, что у тебя свои политические взгляды, а у меня свои. Я собираюсь голосовать именно так, как я чувствую необходимым. Я отношусь к тебе с большим уважением, но когда речь идет о голосовании, я делаю то, что считаю нужным»^{382}. «Нет каких-либо прямых доказательств непосредственного отцовского влияния на позиции сына; его архивы содержат ряд писем отца, но почти все они касаются семейных и финансовых дел. Его отец ныне прямо утверждает, что он никогда не просил своего сына голосовать за или против какого-либо билля в конгрессе»^{383}, — обоснованно пишет биограф.

Более того, когда в конгрессе обсуждался проект закона о добыче и эксплуатации природного газа, к Джону стали обращаться лоббисты, просившие его внести в проект поправки, соответствовавшие, по их словам, коммерческим интересам отца (любопытно, что никаких свидетельств о прямом обращении по этому поводу отца к сыну не было). Не исключая, что здесь имела место элементарная провокация, Джон и по этим соображениям, и по существу дела решительно высказался против поправок, которые бы облагодетельствовали нефтяной и газовый бизнес, включая компании, связанные с Джозефом Кеннеди.

Позже, будучи уже сенатором, Джон выступил против снижения налогов на коммерческие объединения кинотеатров, что прямо противоречило финансовым интересам отца и других близких родственников.

А в то время, когда он уже собирался баллотироваться на президентский пост, Джон Кеннеди говорил, что его разногласия с отцом по политическим (по сути дела, имелись в виду и экономические) вопросам были «тотальными». «Мы никогда не обсуждали эти разногласия. В этом не было необходимости, потому что мы не смогли бы согласиться»^{384}.

Как следовало ожидать, Джон Кеннеди проявлял значительный интерес и к вопросам международной политики. В этом случае он также акцентировал внимание на тех проблемах, которые в наибольшей степени волновали его избирателей. Имея в виду то, что он прошел в конгресс от округа, в котором значительную часть населения составляли католики ирландского происхождения, Кеннеди перенес внимание на те европейские страны, основное население которых состояло из приверженцев католической церкви. Таковыми были прежде всего сама Ирландия, а также Италия и Польша.

Не случайно первую официальную зарубежную поездку в качестве члена конгресса Джон совершил в сентябре 1947 года именно в Ирландию. Было объявлено, что его целью является изучение трудностей с продовольствием и топливом в этой стране, что он намерен встретиться для обсуждения этого вопроса с премьер-министром Ирландии Имоном де Валерой.

Джон действительно вылетел в Ирландию в начале сентября, побывал у премьер-министра и обсудил с ним финансово-экономические проблемы его страны. Это дало Джону возможность затем отчитаться перед конгрессом о положении дел в Ирландии и выступить за оказание ей значительной экономической помощи^{385}. Однако эта поездка чуть было не завершилась катастрофой. Из Дублина Кеннеди прилетел в Лондон, где собирался провести несколько дней, но в тот же день, 21 сентября, заболел какой-то непонятной болезнью. Вызванные врачи сочли необходимой его немедленную госпитализацию. Состояние было настолько тяжелым, что дежурный врач доверительно заявил сопровождавшей Джона его лондонской знакомой: «Этот ваш американский друг вряд ли выживет»^{386}.

Вскоре врачи диагностировали малоизученную болезнь Аддисона, причиной которой являлся низкий уровень адреналина, а проявлениями — резко пониженное кровяное давление, анемия, склонность к простудным заболеваниям и в целом крайне низкий уровень иммунитета. До конца 1930-х годов болезнь Аддисона считалась неизлечимой, и больные, страдавшие ею, умирали в течение нескольких лет после заболевания. В последующем были найдены средства, позволявшие укрепить адреналиновые железы, но и тогда прогнозы продолжали оставаться неутешительными.

О заболевании сообщили родным, которые организовали перевозку Джона на родину на корабле в сопровождении врача и медицинской сестры. Прямо с пристани в Нью-Йорке на машине «скорой помощи» он был доставлен в аэропорт, а затем чартерным рейсом переправлен в Бостон, где поступил в одну из лучших клиник. Прессе было сообщено, что Кеннеди заболел малярией и ничего его жизни не угрожает.

К счастью, к этому времени эндокринологи добились существенных успехов в лечении этой страшной болезни. Появилась синтетическая вакцина, частично возмещающая нехватку адреналина. Она значительно сократила смертность, но болезнь оставалась неизлечимой, и повторять курсы лечения необходимо было несколько раз в году. Новые надежды, а затем и уверенность в победе над этим заболеванием породили открытие кортизона в 1949 году. Это лекарство можно было принимать внутрь, не требовалось ложиться в клинику для прохождения курса лечения. Джон, а вместе с ним и родные смогли вздохнуть с облегчением.

Можно предположить, что он страдал болезнью Аддисона в течение нескольких лет до того, как она была обнаружена. Сама болезнь до ее вспышки в Лондоне находилась в латентном состоянии, а другие заболевания являлись ее следствием. Парадоксально, но обнаружение тяжелейшей болезни и соответствующее систематическое лечение позволили значительно улучшить общее состояние Кеннеди, который с этого времени реже подвергался инфекционным заболеваниям и переносил их легче. Проявлением того, что болезнь полностью не побеждена, что лечение необходимо продолжать, был своеобразный, золотисто-коричневатый оттенок кожи, но он воспринимался теми, кто наблюдал за Джоном — и дотошными журналистами, и близкими дамами, да и активными избирателями, — как здоровый загар и только способствовал его весьма позитивному имиджу в глазах населения, особенно всё тех же представительниц прекрасного пола.

Пройдя курс лечения, Кеннеди возобновил свою работу в конгрессе, в частности выступая по вопросам, связанным с положением дел в странах с преобладающим католическим населением.

Следует иметь в виду, что в послевоенной Италии шла острая борьба между коммунистами и христианскими демократами, не исключен был и приход к власти в этой стране левых сил — коммунистов и социалистов, действовавших в первые годы после войны в союзе. А это неизбежно привело бы к включению одной из крупнейших европейских стран в советскую внешнеполитическую орбиту. Кеннеди приложил немало сил для того, чтобы правительство США оказало максимальную помощь Христианско-демократической партии Италии. Он несколько раз выступал в конгрессе, предупреждая, что над Италией нависла коммунистическая опасность, призывал предотвратить ее всеми возможными средствами.

Что же касается Польши, то, учитывая не только солидарность католиков, но и то, что в США проживало до семи миллионов иммигрантов из Польши, Джон Кеннеди был одним из немногих, кто выступил с осуждением решений Тегеранской и Ялтинской конференций по польскому вопросу. Он убеждал, что эти решения являлись неоправданной уступкой западных держав СССР, что именно они привели к установлению в Польше режима «народной демократии», то есть к превращению этой страны в советского сателлита.

Хотя выдвигаемые им требования были явно нереальными, он приобрел популярность, особенно в польско-американских кругах, заявив о необходимости ревизии решений по Польше, непризнания Соединенными Штатами изменений, происшедших в этой стране после войны. Это был один из тех случаев, когда Кеннеди критиковал, и довольно резко, политический курс Рузвельта, который, по его словам, «уступил Польшу Сталину»^{387}.

Джон распространил свое осуждение внешней политики Рузвельта в конце Второй мировой войны с польского вопроса на другие проблемы. Он демонстрировал полное неприятие характера американо-советских отношений в тот период, не осознавая важности для США скорейшего вступления СССР в войну против Японии после окончания военных действий в Европе.

В связи с этим Кеннеди включился в явно инспирируемую правительством Трумэна — и по политическим, и по личностным причинам — антирузвельтовскую кампанию. «На Ялтинской конференции 1945 года, — говорил он в речи в городе Сэйлеме, штат Массачусетс, 30 января 1949 года, — больной Рузвельт по совету генерала Маршалла отдал Курильские острова, а также контроль над стратегически важными портами Советскому Союзу», полагая это непростительной ошибкой тогдашнего президента^{388}.

Отсюда проистекала полная поддержка Джоном 22-й поправки к Конституции США, которая предусматривала избрание одного человека президентом США только на два срока. Сама по себе разумная мера, вполне оправдавшая себя на протяжении всей послевоенной истории страны, она в тех конкретных условиях носила вполне специфический характер, являясь фактически осуждением политики Рузвельта, который избирался на президентский пост четыре раза подряд.

Эта поправка была принята конгрессом 7 февраля 1951 года. Устанавливалось, что одно и то же лицо может занимать пост президента США не более двух сроков (независимо от того, подряд или с перерывом). Если президент начал исполнение обязанностей с поста вице-президента (в случае кончины или отставки предшественника), к полному сроку приравнивались два года и более.

Кеннеди был в числе тех конгрессменов, которые выступили с полным одобрением послевоенных международных инициатив правительства Гарри Трумэна — доктрины Трумэна, плана Маршалла, создания Организации Североатлантического договора (НАТО). В этом он всё далее отходил от взглядов своего отца, возвратившегося на старости лет к изоляционистской или, скорее, полуизоляционистской позиции.

В то же время молодой конгрессмен был против чрезмерно активного участия США в зарубежных делах, выступал за умеренность в глобальной политике своей страны. Он признавал целесообразность размещения американских вооруженных сил в Европе, но только при соблюдении определенного паритета: одна американская дивизия на шесть дивизий европейских союзников. Соответствующим образом должны были, по его мнению, распределяться расходы. США обязаны помогать другим государствам, полагал он, но не могут реформировать весь мир, это утопическая задача.

Конгрессмен активно участвовал во всех бюджетных прениях, неизменно высказываясь против увеличивавшегося дефицита, связанного прежде всего с чрезмерными тратами на поддержание зарубежных стран. Когда рассматривался бюджет на 1950/51 финансовый год, Кеннеди выступил с панической речью, так как был запланирован бюджетный дефицит в шесть миллиардов долларов. «Как мы можем свести дефицит к разумной сумме, — восклицал он, — если не проведем сокращения?!» Соглашаясь теперь с реальностью холодной войны, он связывал ее с экономической стабильностью своей страны, ибо США должны располагать ресурсами на случай возникновения подлинной, «горячей» войны^{389}.

В качестве члена подкомитета по делам ветеранов Джон неоднократно выступал за расширение финансовой помощи участникам и особенно инвалидам Второй мировой войны, а затем и войны в Корее. Эти его выступления привлекли внимание прессы, которая нередко публиковала их под крупными заголовками, так что имя молодого политика становилось всё более известным стране^{390}.

Совершенно неожиданно, хотя это можно было предвидеть, препятствием для парламентской карьеры Джона стали некоторые «недипломатические» высказывания его отца. Джозеф-старший всегда был невыдержан и давал волю языку. Теперь же за ним следила пресса, политики наблюдали за его поведением не только в качестве миллионера и бывшего посла, но и как отца набиравшего силу конгрессмена.

А в конце 1950 года Джозеф Кеннеди произнес сенсационную речь о том, что политика Трумэна «самоубийственна», что правительство попусту расточает средства, что Америке следует удалиться из Германии и вообще из Европы. Так как речь была опубликована в СССР в центральной газете «Правда», Джона вызвали на заседание сенатского комитета по международным отношениям. По существу дела, ему пришлось дезавуировать высказывания отца. В ответ на вопрос, как он относится к идеям Кеннеди-старшего, последовал ответ о необходимости пребывания американских войск за пределами США. «Так я считаю, что же касается мнения моего отца, то вам бы следовало обратиться к нему»^{391}.

Для Джона Кеннеди, как и для подавляющего большинства американцев, большим потрясением стали приход к власти в Китае коммунистов, провозглашение Китайской Народной Республики 1 октября 1949 года, поражение Чан Кайши и эвакуация остатков правительственной гоминьдановской армии на остров Тайвань. Конгрессмен несколько раз выступал в палате представителей с критикой политики правительства Трумэна в Китае, обвиняя кабинет в недостаточной поддержке национального правительства этой страны, в том, что США по существу дела, потерпели здесь тяжелое поражение, которого вполне можно было избежать.

События в Китае настолько потрясли конгрессмена, что он пришел в несвойственное ему негодование, обвиняя в падении режима Чан Кайши не только свое правительство, но даже ученых и аналитиков. Показательным в этом отношении было его выступление 25 января 1950 года. С неоправданным сарказмом Кеннеди бросал в зал обвинения: «Так озабочены были наши дипломаты и их советчики, все эти Латтиморы и Фейрбенксы, несовершенством демократической системы в Китае после двадцати лет войны и всякими сказками о коррупции в высшей власти, что они потеряли из виду нашу огромную опору — некоммунистический Китай». Таким образом, обвинения переносились теперь на профессора университета им. Джонса Гопкинса в Балтиморе Оуэна Латтимора — весьма квалифицированного эксперта, видного специалиста по Китаю и Монголии[30], который, кстати сказать, вскоре стал (может быть, с подачи Кеннеди) объектом разбирательства Маккарти. Свою порцию критики получил и профессор Гарвардского университета Джон Фейрбенкс, автор вышедшей в 1948 году содержательной книги «Соединенные Штаты и Китай», в которой критиковалась политика Чан Кайши^{392}.

По этому поводу М. О'Брайен пишет: «Вспышка Джона была иррациональной. Вина лежала целиком на правительстве Чан Кайши. Коррумпированное, неэффективное и медлительное, оно игнорировало надежды масс китайского народа. Ничего, что Соединенные Штаты могли бы сделать в разумных пределах своих возможностей, не могло бы изменить результата»^{393}.

Такого рода взрывы были, однако, одиночными. В подавляющем большинстве выступлений Джон проявил энергию, напористость и в то же время аргументированность, четко формулировал свою позицию, поставленные цели.

Когда в результате нападения северокорейского режима Ким Ир Сена на Южную Корею в июне 1950 года началась война в Корее, которая очень скоро после этого превратилась в международный конфликт (Совет Безопасности ООН в отсутствие советского делегата принял резолюцию об оказании помощи Южной Корее, и вслед за этим туда были направлены американские войска под командованием генерала Дугласа Макартура), Джон Кеннеди, как и весь состав конгресса, одобрил эту акцию. «Мы уже находимся там, — заявил он в середине августа 1950 года, — и, согласно решению президента Трумэна, останемся там». Правда, осторожно предупреждал Кеннеди, это не должно ослаблять американского военного присутствия в других, в стратегическом отношении более важных, регионах^{394}.

И всё же со временем, особенно когда корейская война просто зашла в тупик и военные действия стали вяло вестись приблизительно на бывшей разграничительной линии по 38-й параллели, сопровождаясь столь же вялыми переговорами о перемирии между обеими сторонами при участии Китая, войска которого воевали под видом «китайских народных добровольцев», у Джона началась некоторая переоценка событий.

Вначале он выступал против снятия Макартура с поста главнокомандующего американскими войсками в этом регионе. Однако вслед за этим были опубликованы документы о том, что этот генерал, не утративший авантюрной жилки, которая была ему присуща еще в годы Второй мировой войны, предлагал нанести массированный бомбовый удар по территории Северо-Восточного Китая в качестве акции возмездия за участие в корейской войне войск Мао Цзэдуна. Джон несколько приутих, но от прежних высказываний в защиту Макартура не отказался. Когда же прессу облетели сенсационные сведения, что Макартур не исключает использования при этом атомного оружия, Джон перестал поддерживать жаждущего огромного кровопролития генерала.

Вполне естественно, что Кеннеди стал подумывать о том, чтобы взойти на следующую, более высокую ступень американской политики — попасть в сенат, верхнюю палату конгресса. Правда, одновременно пришло и соображение о том, не следует ли попытаться стать губернатором родного штата Массачусетс. Но этот вариант был отвергнут почти с ходу. Уже прошло то время, когда губернаторство являлось определенным мостиком к президентскому креслу, как это было до начала 1930-х годов, когда Франклин Рузвельт построил свою карьеру именно таким образом: заместитель министра — сенатор штата — губернатор штата — президент. По поводу губернаторства Джон высокомерно заметил: «Я не могу представить себя в этой дыре, вынося постановления по делам каких-то золотарей»^{395}. Более приемлемым путем к восхождению на высший пост, определенно, было членство в верхней палате конгресса.

В качестве члена палаты представителей Джон Кеннеди посетил многие страны. В 1951 году он дважды побывал за границей, причем обе поездки служили главным образом не решению каких-либо конкретных вопросов внешней политики, а должны были показать компетентность и авторитет будущего претендента на сенатское место.

Первая продолжительная поездка (о кратком посещении Ирландии и Великобритании говорилось выше) состоялась в январе—феврале 1951 года. Он побывал в Великобритании, Италии, Франции, Западной Германии, Югославии и Турции. Весьма памятными для него были встречи с римским папой Пием XII и югославским лидером Иосипом Броз Тито.

Наблюдатели особенно отмечали важность пребывания Кеннеди в Белграде и его встречу с маршалом Тито на его роскошной вилле неподалеку от столицы. Прошло всего три года после разрыва дружеских связей между Югославией и СССР. Тито в полной мере сохранял в своей стране тоталитарную систему, но в области внешней политики пытался найти подходы к западным державам, которые, однако, очень осторожно относились к югославскому диктатору, имея в виду насильственный характер его режима и полагая, что между Тито и Сталиным может произойти примирение.

Джон принадлежал к тем, кто стремился сломать эту традицию и установить с Югославией нормальные межгосударственные отношения, пойти даже на оказание ей экономической помощи. Кеннеди интересовало, насколько прочно держит Тито власть в своих руках, не может ли произойти внутренний переворот, спровоцированный советской агентурой. В ответ на прямой вопрос о возможности интервенции против его страны или какого-либо выступления против его власти изнутри Тито ответил, что таковая, если и существует, то в самой малой степени. Кеннеди цитировал маршала: «Мой народ уверен в своем будущем. Но я не пророк, и мы готовимся к любой неожиданности». Особо подчеркнув сорвавшееся с языка Тито выражение «мой народ», Джон пришел к общему выводу, что дальнейшее распространение коммунизма в Европе почти полностью исключено, если по какой-либо причине не произойдет экономический коллапс^{396}.

Зарубежная поездка укрепляла Кеннеди в убеждении, что СССР проводит экспансионистскую внешнюю политику, что необходимо сдерживать мировой коммунизм. Средствами к этому являются военная мощь США, усиление помощи странам Западной Европы, увеличение численности американских войск в различных регионах земного шара, но прежде всего на Европейском континенте, разумеется, при активном участии самих европейцев в оборонительных усилиях.

Поездка Джона широко освещалась американской прессой, которая каким-то особым чувством начинала воспринимать его не просто как молодого, начинающего политика, а как деятеля, обладающего самым серьезным политическим потенциалом.

По возвращении состоялось выступление Кеннеди на совместном заседании комиссий сената по иностранным делам и по вооруженным силам. Комиссии обсуждали в это время жизненно важный вопрос о степени целесообразности отправки новых американских подразделений в Западную Европу. Джон убеждал членов комиссий в особом значении Западной Европы для стратегических интересов США. Он считал совершенно необходимым послать туда дополнительные контингенты американских войск. Но вместе с тем он жаловался на «несправедливость» — тот факт, что союзники и партнеры США стремятся переложить именно на заокеанскую державу все траты по сохранению безопасности старого континента. США должны настаивать, чтобы другие страны НАТО несли соответствующие расходы, говорил он^{397}.

Еще более важной являлась его вторая поездка осенью 1951 года. На этот раз Джона сопровождали брат Роберт и сестра Патриция. Почти два месяца продолжалось это путешествие по ближневосточным и азиатским странам, начиная с Израиля и соседних Сирии и Саудовской Аравии, дальше через Индию, Пакистан и Вьетнам и завершая воюющей Южной Кореей. Путешественники преодолели почти 40 тысяч километров, то есть расстояние, равное длине экватора.

Джон встречался с американскими генералами Джозефом Коллинсом и Мэтью Риджуэем, с командующим французскими войсками в Индокитае Жаном-Мари де Латром де Тассиньи, премьер-министрами Израиля Давидом Бен-Гурионом и Индии Джавахарлалом Неру, главой государства в Южном Вьетнаме Бао Даем, сотнями послов, министров, всяческих советников, журналистов и т. п.

Особо глубокое впечатление произвели на конгрессмена изменения в Палестине. Он был просто поражен масштабом строительных работ, развитием транспортной системы, укреплением армии в молодом еврейском государстве.

В то же время оценка возможности примирения между евреями и арабами была пессимистической. После дискуссий с руководителями обеих общин Джон записал: «С американской точки зрения, необходимо обращать особое внимание на примирение между арабами и евреями, но перспективы этого туманны. Евреи очень агрессивны и уверены в себе. Арабы боятся экспансии. Они говорят, что она неизбежна, так как евреи поощряют иммиграцию»^{398}.

Разумеется, это была не «американская» точка зрения, а личное мнение конгрессмена. Однако оно разделялось значительной частью американской общественности, которая стремилась занять своего рода нейтральную позицию в ожесточенной борьбе между государством Израиль и палестинскими арабами, решительно отвергавшими его право на существование. Пройдет время, и со второй половины 1960-х годов симпатии подавляющего большинства американцев окончательно склонятся в пользу государства Израиль и еврейской эмиграции в Палестину. Братья Джона будут в числе активнейших сторонников такой ориентации. Сам Джон в последние годы жизни также начнет поворачиваться к этой позиции, но завершить эволюцию своих взглядов не успеет.

Менее яркие впечатления сложились от посещения других стран, особенно Индии. Премьер этой страны Джавахарлал Неру, ставший ведущей фигурой в формировавшейся группе стран третьего мира — не принадлежавших ни к советскому, ни к западному блокам, лидер страны, только недавно завершившей освобождение от британского колониального господства, смотрел на американского молодого политика свысока. Джон с обидой отмечал, что во время разговора с ним Неру глядел в потолок и вроде бы совсем не слушал, что ему говорил американец, но зато демонстративно галантно вел себя по отношению к его сестре Патриции. Роберт же отмечал позже: «Мой брат навсегда это запомнил. Мы же по поводу этого [происшествия] смеялись»^{399}.

Посетив Индокитай, Джон Кеннеди довольно быстро пришел к выводу о весьма опасном положении, в котором оказались Франция и ее вооруженные силы на этом полуострове. Вместе с тем он размышлял о серьезных политических трудностях для его страны в связи с военными действиями Франции, продолжавшей в регионе вооруженную борьбу против антиколониальных сил, называемых Вьетминь — Лигой борьбы за независимость Вьетнама, руководимой коммунистами во главе с их лидером Хо Ши Мином. Продолжая поддерживать Францию как союзницу по НАТО, занимая решительную антикоммунистическую позицию, Кеннеди раньше многих других американских политиков стал осознавать, что жесткая политика военного подавления национальных сил во Вьетнаме, скорее всего, обречена на неудачу, что необходимо искать конструктивные решения. Таковых, однако, он пока не находил. Рассуждая, кого должны поддерживать американцы — вьетнамцев, то есть коммунистов, или французов, Джон приходил к неутешительному выводу: «Мы по необходимости должны избрать французов и таким образом оказаться связанными с колониальной державой, которой противостоит большинство народа»^{400}.

О возможности выявления и поддержки национальных антикоммунистических сил Кеннеди только начинал задумываться. Такой подход придет позже. Но уже во время своего первого посещения Индокитая он говорил о необходимости «способствовать сильным местным антикоммунистическим настроениям в этом регионе и опираться на них как на базу обороны, а не на легионы генерала де Латра, каким бы блестящим он ни был»^{401}.

Посетив весьма взрывоопасные регионы мира, где формировалась особая зона стран, не входивших в военные блоки и стремившихся проводить особую политику, Кеннеди почувствовал необходимость решительного поворота своей страны к проблемам стран третьего мира.

В заметках для выступлений, которые он делал во время этой поездки, в частности, говорилось: «Причина распространения коммунизма — это неудача тех, кто верит в другую, более высокую жизненную теорию, но объясняет эту теорию так, что она непонятна обыкновенному человеку… Это особенно правильно для Дальнего Востока, где [народ] не имеет того опыта и традиций личной свободы, которыми обладают на Западе. Поэтому не забыть [сказать об этом]»[31].

По возвращении Джон стал заявлять, что США чрезмерно сосредоточили внимание на Западной Европе, что им следует начать оказывать существенную помощь и странам Востока. Это, конечно, явно противоречило предыдущим высказываниям конгрессмена, но Джон пытался убедить своих слушателей в совместимости обоих подходов.

Поездка по странам Азии значительно укрепила антиколониалистские взгляды Джона Кеннеди, которые сочетались с убежденностью в необходимости активной роли его страны в развитии третьего мира, в оказании экономической помощи странам, приобретавшим независимость, с тем чтобы они избирали западный, демократический путь развития «догоняющей модернизации». Необходимо было любыми средствами предотвращать вовлечение стран Востока в советский блок и тем более установление в них коммунистических или других режимов тоталитарного толка, а с этой целью создавать региональные объединения восточных стран при участии западных держав, прежде всего США.

И опять-таки Кеннеди не задумывался о том, что тоталитарные системы могут возникать не только на базе левых сил, но и как наследие колониального прошлого, опираясь на развращенную, корыстную, продажную администрацию из тех национальных деятелей, которые в прошлом обслуживали колонизаторов.

Сенатские страсти

Поездки за рубеж фактически явились началом вступления Джона Кеннеди в борьбу за место в сенате.

Было очевидно, что баллотироваться Джон должен от штата Массачусетс, где у клана были наибольшие и многолетние связи. Серьезная трудность, однако, состояла в том, что республиканцы выдвинули в сенат от этого же штата известного и опытного политика Генри Кэбота Лоджа.

Компетентные аналитики отговаривали Джона включаться в гонку за сенатское кресло. Среди них можно назвать молодого, но быстро продвигавшегося историка и политолога Гарвардского университета Макджорджа Банди, который позже стал одним из ближайших соратников Кеннеди-президента. Тогда же, в начале 1952 года, Банди, как он через много лет писал Эдварду Кеннеди, убеждал Джона, что это будет «республиканский год», что Лоджа, поддерживаемого президентом Эйзенхауэром, будет очень трудно победить. Лучше продолжать плодотворную работу в палате представителей, чем всё заново начинать в сенате, говорил историк. Кеннеди «слушал с обычным вежливым вниманием и не высказал тогда своего окончательного решения»^{402}.

Недолго поразмыслив, проконсультировавшись с отцом и друзьями-политиками, Джон 6 апреля 1952 года объявил, что вступает в борьбу. В его заявлении говорилось: «Другие штаты имеют энергичных лидеров в Сенате Соединенных Штатов, которые защищают интересы и принципы своих граждан — людей, имеющих определенные цели, основанные на конструктивных принципах, и ответственно добивающихся осуществления этих целей. Массачусетс также нуждается в таком руководстве»^{403}. Это было весьма смелое, даже дерзкое заявление, свидетельствовавшее, что Джон вступает в борьбу не за страх, а за совесть.

Настали нелегкие дни. Три дня в неделю Кеннеди заседал в палате представителей, в четверг вечером вылетал в Бостон, три дня посвящал избирательным делам и возвращался в столицу только ко вторнику, пропуская как минимум два дня депутатских прений.

Как и раньше, во время кампаний по выборам в палату представителей, Джон много выступал, встречался с избирателями, вел беседы на улицах, у заводских ворот, в магазинах и т. д. В этом он уже набрался опыта. Но ему становилось ясно, что только своими силами и силами родных и близких он обеспечить победу не сможет. Необходим был квалифицированный штат советников и помощников. На собраниях Джон вел тщательный отбор возможных кандидатов в такой руководящий центр. В заметках, которые он делал, можно прочитать: «Хороший оратор», «Связан с профсоюзом рабочих электротехнического производства», «Молодой, но профессионально мыслящий»^{404}.

Но и на этот раз помощь семьи и прежде всего младшего брата оказалась чрезвычайно необходимой. 27-летний Роберт стал фактическим руководителем кампании брата. Окончивший Гарвардский университет и только в 1951 году получивший ученую степень магистра права в университете штата Виргиния, Роберт совсем незадолго перед этим женился на ревностной католичке Этел Скейкел и работал в отделе уголовных преступлений министерства юстиции США.

Роберт вначале сомневался, следует ли ему оставлять свою работу и сможет ли он оказаться настолько полезным брату, чтобы тот доверил ему руководство кампанией. «Я ничего не знаю о массачусетской политике», — говорил Роберт. С большим трудом его удалось уговорить. 2 июня 1952 года Роберт был официально объявлен «менеджером кампании».

Вопреки собственным предположениям Роберт, молодой человек невысокого роста, невероятной энергии, работоспособности и темперамента, очень быстро стал подлинным центром всей кампании. Другие ее участники вспоминали о его работе просто с восторгом. Один из них рассказывал: «У нас не было такой работоспособности, пока он не приехал, у нас не было такой мускульной силы. Он придал нам ее, а это дало повод для разговоров по поводу его безжалостности»^{405}.

Роберт был первым, кто приходил в половине девятого утра в штаб-квартиру Кеннеди и последним ее покидал. Его рабочий день достигал восемнадцати часов, но он казался неутомимым. По всеобщему признанию, Роберт работал интенсивнее, чем все остальные члены штаба, вникал в каждую мелочь, сопровождал Джона в поездках по штату, количество которых возрастало по мере приближения ноября чуть ли не в геометрической профессии.

О том, насколько интенсивной была вся эта работа, свидетельствует расписание лишь одного воскресного дня, когда только за вторую его половину Джон, а вместе с ним и Роберт побывали на пяти национальных пикниках, организованных общинами этнических албанцев, греков, поляков, португальцев и итальянцев, а закончили вечер участием в ужине ирландской общины^{406}.

Сестры вновь ходили по квартирам избирателей, включая самые заброшенные лачуги, уверяя весьма скептически настроенных жителей, что их брат — это единственный человек в мире, который в состоянии добиться улучшения их положения. Привлечены были мужья сестер, а беременная жена Роберта Этел, отличавшаяся красноречием, даже в ряде случаев являлась главным оратором на собраниях избирателей. Однажды вечером она выступала на собрании в местечке Фолл-Ривер. Речь ее уже подходила к концу, как вдруг начались схватки, и из зала собрания ее прямиком доставили в родильный дом, где она на рассвете следующего дня произвела на свет своего второго ребенка Джозефа Патрика-младшего^{407}.

В избирательную кампанию включилась и мать Джона, никогда не участвовавшая в политике и не разбиравшаяся в ней. Прежде всего была использована Золотая звезда (такие знаки отличия выдавали матерям, потерявшим своих детей на войне). Встречаясь с избирателями, Роза Кеннеди никогда не забывала надеть эту звезду.

Но особое впечатление производили поистине новаторские для избирательной кампании «семейные чаепития», которые в огромном количестве устраивала мать семейства. Организовывались они для совершенно различных аудиторий — от работниц до миллионерш. Роза Кеннеди по-домашнему рассказывала о своих детях, вспоминала погибшего старшего сына, попутно в зависимости от аудитории делилась то ли опытом приготовления простых блюд, то ли новинками высокой парижской моды. Позже она язвительно замечала: «Мы обращали главное внимание на женщин, так как они во время избирательной кампании работали, а мужчины просто болтали»^{408}.

Большим приобретением для штаба Кеннеди был молодой, но уже довольно опытный и остро мысливший Ларри О'Брайен, набивший себе руку в области рекламы, а затем являвшийся административным помощником конгрессмена от Массачусетса Фостера Фёрколо. Великолепный руководитель и администратор, жестко следивший за тем, чтобы все его распоряжения выполнялись точно и в срок, О'Брайен оказался незаменимым помощником Джона Кеннеди, а затем и Роберта в течение почти двух десятилетий.

Еще одним участником предвыборного штаба стал старый знакомый Джона Дейв Пауэре, занимавшийся главным образом организацией многочисленных поездок кандидата по штату, заказом залов для выступлений, приглашением, рекламой (здесь он сотрудничал с О'Брайеном). Пауэре, как и О'Брайен, стал близким другом Джона, который считал личные отношения прямым продолжением службы и политических связей. В свою очередь, ближайшие помощники оставались верными своему шефу. С их стороны не было ни одного случая предательства.

Столь же лояльными они оказались в своих воспоминаниях, которые подчас выглядят даже как лакировка образа политика. Пауэре писал, например, о Джоне: «Никакое местечко не было слишком маленьким или слишком республиканским для него. Он стремился попасть везде, любая группа была рада его заполучить не только потому, что он был интересной политической фигурой и героем войны, но и потому, что он никогда не требовал даже мелкой монеты на расходы»^{409}.

Последнее утверждение выглядит особенно неубедительным в этом явно приукрашенном образе, если иметь в виду и богатство самого Кеннеди, и финансовую поддержку отца, и активный сбор средств в его фонд. Но в то же время сквозь ткань этого повествования проходят глубокое уважение и преданность автора к политику и другу, погибшему за несколько лет перед этим.

Избирательная кампания была прекрасно организована. Новым элементом по сравнению не только с предыдущими предвыборными боями Джона, но и в целом для выборов в конгресс было создание сети так называемых «секретарей Кеннеди», которые подбирались для каждого избирательного участка. Это были волонтеры, люди разных профессий — бизнесмены, врачи, юристы, агенты страховых фирм, в отдельных случаях квалифицированные рабочие, которые на протяжении нескольких месяцев отдавали всё свободное время избирательным делам. Соответственно числу участков были подобраны 286 секретарей, которые, в свою очередь, привлекли к предвыборной агитации около двадцати одной тысячи добровольцев, работавших под их руководством. Вся эта работа придала избирательной кампании Кеннеди характер массовой акции, что в значительной степени предопределило ее успех.

Секретари, включавшиеся в работу, получали от Кеннеди официальные письма, в которых, после выражения благодарности, им давались полномочия проводить все мероприятия от его имени. Затем каждый секретарь представлял собственное сообщение для печати, что обеспечивало ему и работавшим под его руководством людям еще большую степень легитимности. О своей деятельности секретари посылали еженедельные отчеты в штаб-квартиру. «Наша задача состояла в том, чтобы дать сравнительно небольшую работу как можно большему числу людей, вместо того чтобы много работы малому числу [людей]», — комментировал создание этой сети Роберт Кеннеди^{410}.

Историки Ралф Мартин и Эдвард Плэнт не преувеличивают, что вся эта гонка «была наиболее методической, наиболее научной, самым серьезным образом детализированной, наиболее сложной, наиболее дисциплинированно и аккуратно организованной из всех кампаний в Массачусетсе и, возможно, по всей стране»^{411}.

Наглядным свидетельством этого были новейшие технические изобретения, впервые использованные для избирательной кампании. Важнейшим из них был так называемый телепромптер — телевизионный суфлер, то есть аппарат для чтения текста таким образом, чтобы это было незаметно для зрителей. Для кампании были приобретены два телепромптера, на что участвовавший в избирательных делах мэр Бостона Джон Хайнес поинтересовался, к чему такое излишество. Ответ на его любопытство был элементарно прост: «А вдруг один сломается?» Хайнес убедился в правильности предосторожности, когда на следующий день один из телепромптеров действительно вышел из строя^{412}.

Против Кеннеди в избирательную кампанию включился генерал Дуайт Эйзенхауэр, который именно в это время баллотировался на пост президента от республиканцев. Генерал приехал в Бостон, чтобы своим авторитетом поддержать Лоджа, который с 1953 года станет одним из его ближайших советников.

Несмотря на поддержку оппонента кандидатом в президенты, Джон Кеннеди 4 ноября добился победы. Правда, разрыв голосов был небольшой — чуть более семидесяти тысяч (Кеннеди получил 1 миллион 213 тысяч, Лодж — 1 миллион 141 тысячу голосов). Видимо, главную роль в достижении победы сыграла интенсивность избирательной кампании. Журналисты подсчитали, сколько рук пожал Кеннеди — получились чуть ли не миллионные цифры. Действительно, Кеннеди посетил буквально все населенные пункты своего округа, умело аргументируя свою позицию, давая всевозможные обещания, которые, как показал опыт его пребывания в палате представителей, он действительно стремился выполнить, будучи трезвым политиком, а не политиканом, рассчитывающим на сиюминутный успех.

Но дело заключалось не только в этом. Штаб Кеннеди смог наметить новые пути предвыборной борьбы и агитации, использовать новые технические средства. Были привлечены специалисты — психологи, политологи, журналисты, мастера рекламы, режиссеры телевидения, которое всё шире входило в быт американского избирателя.

Всего этого помощники Лоджа не предусмотрели, и значительно более опытный, маститый политик проиграл молодому, правда, уже не начинающему сопернику.

Наконец, немалую роль сыграла пресса. Здесь особенно пригодились связи и кошелек отца. Джозеф Кеннеди договорился с редакторами влиятельной газеты «Бостон пост» о том, что она окажет кандидату от демократов максимальную поддержку. Действительно, в течение нескольких месяцев газета всяческими журналистскими вывертами демонстрировала, что своими качествами Кеннеди-младший намного превосходит республиканского кандидата. А после выборов Джозеф предоставил газете щедрый кредит — 500 тысяч долларов. Безусловно, отцом была оплачена публикация в весьма популярном журнале «Ридерз Дайджест» — здесь была обнародована статья «Спасение», в которой речь шла о героизме и мужестве Кеннеди во время войны.

Незадолго до выборов Л. О'Брайен провел несколько дней отдыха в имении Кеннеди в Хайаннис-Порте. Как-то за завтраком Джозеф, пристально глядя Ларри в глаза, произнес: «Джек — достойный человек. Он разгромит Лоджа и будет отлично служить в сенате, но в конце концов он станет президентом Соединенных Штатов»^{413}.

Заветная мечта Кеннеди-старшего, казалось бы, постепенно приближалась к своей реализации, хотя никто не мог предсказать, какие препятствия придется еще преодолеть на тернистом пути и как скоро эта мечта сможет осуществиться, да и вообще произойдет ли это в действительности. Предстояла еще очень нелегкая борьба. О том, что эта борьба имеет благоприятные перспективы, свидетельствовало появление фотографии нового сенатора на обложке одного из популярнейших журналов «Лайф» в декабре 1952 года. Это была честь, которой удостаивались немногие.

В начале января 1953 года 36-летний сенатор появился в Вашингтоне, который уже стал для него почти родным городом. Правда, в первый же день произошла небольшая осечка, которая вызвала у Джона скорее чувство удовлетворения, а не недовольства. В ином варианте повторился инцидент, когда только что избранного в палату представителей Джона приняли за лифтера. Теперь же, когда он подошел к поезду подземной железной дороги, соединявшей сенат с его подсобными зданиями, где располагались офисы и другие служебные помещения, служитель вежливо попросил молодого человека отойти в сторону, чтобы сначала в поезд могли войти сенаторы^{414}.

Джон Кеннеди был избран в сенат от своего штата Массачусетс, но уже вскоре его стали воспринимать в качестве представителя всей Новой Англии — того северо-восточного региона страны, в котором особенно ярко чувствовалось своеобразие Соединенных Штатов как«плавильного котла». В этом котле, мол, иммигранты переплавлялись в новую, американскую, нацию. Сторонники теории «плавильного котла» обычно не желали замечать, что никакой плавки не происходило, что иммигранты из многих стран (особенно из стран Востока) сохраняли в США свои обычаи, культуру, нравы. Но в полной мере это проявится намного позже, совершенно отчетливо уже в конце XX — начале XXI века. В первые же годы после Второй мировой войны «плавильный котел», казалось, работает, хотя и с перебоями, но в целом более или менее исправно.

Став сенатором, Джон совершенствовал свою тактику лавирования и компромиссов. Он ориентировался на максимально возможное развитие собственной карьеры, поставив в качестве перспективной, но не очень отдаленной задачи добиться избрания на пост президента.

Подобно тому, как был образован эффективно работавший предвыборный штаб, новый сенатор создал свой вспомогательный аппарат в Вашингтоне, причем на этот раз его фактически возглавила женщина — Эвелин Линкольн, ставшая личным секретарем Кеннеди.

Эвелин стала новой находкой для Джона, который, как оказалось, обладал способностью подбирать себе необходимых людей. Воспитанная в семье священника методистской церкви, Эвелин (в 1953 году ей исполнилось 44 года) была скромной и тактичной, имела великолепную память и, главное, была верной своему шефу, который, вопреки своему нраву, никогда не претендовал на ее сугубо женское внимание.

Она занималась всеми техническими делами нового сенатора, освобождая его от рутинных забот, вплоть до того, что договаривалась с парикмахером о точном времени визита к нему Джона или о том, чтобы вещи, отправленные в чистку, были возвращены вовремя. Единственное место, куда не допускалась Эвелин, был письменный стол сенатора. В самом начале его службы она попыталась навести на нем элементарный порядок. Произошел скандал, так как то, что казалось беспорядком для других, было совершенно нормальным для Джона, который в хаосе бумаг мог буквально на ощупь найти нужный ему документ. Совершенно растерянная, Эвелин была вынуждена выслушивать чуть ли не истерический крик: «Вы думаете, что я могу что-то найти во всей этой неразберихе?!» Более к столу своего шефа секретарша не прикасалась^{415}.

Эвелин Линкольн являлась личным секретарем Кеннеди до последних дней его жизни, пользуясь полным доверием сенатора, а затем президента.

Однако еще более важным приобретением был Теодор Соренсен, ставший помощником Кеннеди по политическим и правовым вопросам в январе 1953 года. Соренсен был родом из штата Небраска, где его отец занимался политической деятельностью. Представляя прогрессивных республиканцев, тот дослужился до поста прокурора штата. Окончив университет в Небраске и там же Школу права, Теодор (или Тед, как его обычно называли) работал в Агентстве национальной безопасности, затем редактором в журнале «Ло ревю» («Правовое обозрение») и, наконец, в одном из сенатских подкомитетов, где изучал систему пенсионного обеспечения железнодорожников. Несмотря на незначительность дела, которым он занимался, Соренсен проявил завидное трудолюбие, способность увязывать частные вопросы с общими проблемами нации, великолепную эрудицию. Именно там его заметил Кеннеди и пригласил на временную работу.

Оказалось, что Соренсен моментально улавливал позицию сенатора, умел формулировать ее в точных и безукоризненно оформленных в смысловом и стилистическом отношении деловых бумагах, был предельно точным, пунктуальным и исполнительным. И что самое главное — он оказался фанатично верным своему шефу. Со временем Тед стал alter ego Джона, его близким другом и единомышленником. Непрерывное пребывание Кеннеди в своем офисе в конгрессе, а затем и в Белом доме привело к тому, что от Соренсена ушла жена (до поступления на работу к сенатору он уже был отцом троих детей), и больше он не женился.

Джон исключительно высоко ценил способности своего помощника, подчас даже преувеличивая его заслуги. «Наконец в моем офисе появился хотя бы один умный человек», — как-то заявил он к удивлению и недовольству других работников, которые, как это получилось, незаслуженно были представлены глупцами. А сестра Джона Юнис Шрайвер (ее супруг Сарджент являлся менеджером подразделения финансовой компании Джозефа Кеннеди в Чикаго под названием «Мерчандайз Март») писала Соренсену: «Джек сказал, что Вы — самый умный человек, которого он когда-либо встречал, включая и сенатора от Массачусетса» (то есть самого себя)^{416}.

Постепенно Тед действительно становился незаменимым — он формулировал законодательные предложения и мнения по поводу внесенных в сенат проектов, писал тексты выступлений, разделы книг, которые публиковались от имени Кеннеди (возможно, и полные черновые тексты, по которым, разумеется, сам Джон потом проходился своим пером).

Отметим, чтобы более к этому не возвращаться, что, когда Кеннеди был избран президентом, Соренсен стал ведать всей политической корреспонденцией Белого дома, организовывал приемы и встречи, намечал расписание поездок, но прежде всего писал проекты выступлений и журнальных статей.

С первых дней работы на Кеннеди Тед выполнял еще одну немаловажную задачу — он присутствовал на всех выступлениях сенатора (а позже и президента), критически оценивал каждый оборот речи, каждый жест, интонацию, отслеживал реакцию аудитории, а затем писал свои замечания, порой безжалостные, которые рассматривались совместно. Соренсен, таким образом, оказывал неоценимую помощь в совершенствовании ораторского мастерства своего босса^{417}.

В отличие от своего шефа, человека живого, общительного, улыбчивого, приветливого, Тед всегда вел себя сдержанно, в обеденное время не болтал с другими помощниками, не вступал в дискуссии в коридорах и, как жаловались некоторые, даже не всегда отвечал на приветствия. Правда, один из его коллег как-то отметил с пониманием: «Можно назвать это высокомерием, но можно это назвать и эффективностью»^{418}.

В первые месяцы своей работы в верхней палате Джон как бы стремился наверстать упущенное. Очевидцы вспоминали, что он работал в «бешеном темпе». Когда Кеннеди появлялся в аэропорту на десять минут раньше, чем требовалось, он буквально вбегал в телефонную будку и обрушивал на Эвелин Линкольн массу новых заданий, намеченных по дороге. Если он сам садился за руль автомобиля, то мчался на огромной скорости, нарушая правила уличного движения. Его не раз останавливали полицейские. Но сенаторы не должны были платить штраф в случае небольших нарушений правил (для них несравненно более серьезным наказанием было появление в прессе негативных комментариев), так что всё дело ограничивалось вежливыми предупреждениями, чтобы Кеннеди постарался вести себя более аккуратно. Говоря о том, как он вел машину, журналист вспоминал: «Это могло напугать вас до смерти»^{419}.

Непростые отношения складывались у Джона с либеральными кругами своей партии, к которым он явно тяготел, не встречая поначалу ответного движения. Либералы не могли забыть и простить поведения его отца по отношению к президенту Рузвельту, которого тот, конечно, не «предал», как утверждали некоторые рузвельтовские поклонники, однако, будучи послом в Лондоне, выходил за рамки его инструкций и допускал не соответствовавшие курсу заявления.

Вначале и поведение самого Джона в сенате вызывало критику либералов. Здесь разгорелась буря, связанная с выступлениями сенатора Маккарти, обвинявшего и Трумэна, и Эйзенхауэра в том, что в их администрациях свили себе гнездо коммунисты. В июле 1954 года сенатор Ральф Фландерс внес проект резолюции с осуждением Маккарти, которая после бурных прений была принята большинством голосов. В начале августа был образован специальный комитет для расследования обвинений, предъявленных Маккарти (к этому времени в список претензий одиозному сенатору входило уже 46 пунктов) с заданием представить отчет после ноябрьских выборов. Кеннеди активно не участвовал в этих дебатах, что дало определенное основание либералам обвинить его чуть ли не в «маккартизме». Правда, маккартистом его прямо не называли, но проводили обидные параллели.

Позднее Джон не раз оправдывался и в том, что в разгар критики Маккарти находился в больнице, и в том, что его брат Роберт одно время служил в комиссии Маккарти и ему, Джону, неудобно было выступать с заявлениями против этого злокозненного сенатора. Однажды он всё же частично признался в том, что его поведение в деле Маккарти было, возможно, неправильным. Учитывая крайнюю политическую заостренность всей этой истории, со стороны Джона это был мужественный поступок. Он, правда, не упомянул, что подготовил проект выступления, в котором полностью поддержал расследование дела Маккарти, но прения были прерваны и слово он не успел получить. Текст выступления был передан в архив сената^{420}. Скорее всего, Джон «поскромничал» именно потому, что его вроде бы сочли недостаточно авторитетным и поэтому не предоставили слово.

И всё же Джон не раз говорил, что, если бы не отсутствовал в сенате по болезни, безусловно голосовал бы за осуждение Маккарти^{421}.

В ходе предвыборных баталий послевоенных лет Джон Кеннеди становился всё более зрелым человеком. Изменялся даже его физический облик. Из худощавого, даже щуплого юноши он превращался в представительного плотного молодого мужчину. Единственным, что никогда не менялось, была ослепительная улыбка, нередко переходившая в заразительный смех. Джон научился улыбаться и смеяться даже тогда, когда ему хотелось просто выть от боли в спине.

Его супруга Жаклин вспоминала: «Он никогда не любил, когда его спрашивали о самочувствии… Он никогда не любил обсуждать это и прилагал усилия, чтобы сбросить с себя всё это, приглашая друзей на ужин, или просматривая фильм, или… (на этом месте Жаклин оборвала предложение. — Л. Д., Г. Ч.) просто чтобы не позволить себе сидеть, ощущая боль»^{422}.

В 1954—1955 годах Джон перенес две тяжелейшие операции. Врачи предупреждали, что без хирургического вмешательства в позвоночнике могут наступить необратимые изменения, чреватые параличом или даже летальным исходом. Но и прогноз на операцию не был утешительным. Не исключалась смерть на операционном столе. Джон без всяких сомнений решился на хирургическое вмешательство. Операция прошла крайне сложно, пациент был на краю гибели, в какой-то момент остановилось сердце. Но в результате с формальной точки зрения дело закончилось сравнительно благополучно. К позвоночнику была прикреплена новая стальная пластина, которая давала возможность более или менее свободно передвигаться, хотя боль в спине сохранилась и временами даже усиливалась. Да и с ходьбой скоро возникли трудности.

Пока еще не было обнаружено непредвиденное последствие операции: левая нога оказалась примерно на два сантиметра короче правой. Удивительно при этом, что Кеннеди не хромал, хотя теперь передвижение и доставляло ему немалые трудности. Видимо, это и было причиной того, почему врачи сразу не установили дефект.

Странно, что действительно превосходная американская медицина не сразу обнаружила серьезные ошибки, допущенные во время операции. Стальная пластина, давшая очень краткое облегчение, как оказалось, не помогла в длительной перспективе. Через несколько месяцев боли в спине усилились, пластина стала доставлять особые страдания при малейшем прикосновении — она находилась в открытом отверстии и была видна.

В феврале 1955 года пришлось снова лечь на операцию. Пластина была удалена. Джону предписали носить жесткий корсет, принимать горячие ванны, делать изнурительный массаж и, главное, принимать болеутоляющие таблетки, которые лишь приглушали боль. Отныне и до конца дней он должен был спать на жестком матрасе, набитом конским волосом. Видимо, несколько преувеличивая, но не слишком удаляясь от истины, Роберт в предисловии к сборнику работ Джона, изданному после его гибели, писал: «По меньшей мере половину его дней, проведенных на земле, он страдал от ужасной физической боли»^{423}.

Только в 1955 году во время очередного медицинского осмотра было случайно обнаружено, что левая нога короче правой. Ему изготовили ортопедическую обувь, сконструировали новый корсет. После этого Джон стал чувствовать себя несколько лучше, хотя полностью он так и не выздоровел.

Месяцы, проведенные в постели после операций, не прошли даром. Кеннеди написал книгу, которую назвал «Мужественные профили». Работа была опубликована в 1956 году^{424} и принесла автору Пулицеровскую премию в разделе биографий (непонятно, почему она туда попала — видимо, рассматривалась как своего рода биография самого автора, но автобиографией отнюдь не являлась, хотя бы в силу своего названия!). Пулицеровская премия была и остается по настоящее время самой престижной американской наградой в области журналистики.

Компания, в которой оказался Кеннеди в качестве нового лауреата почетной премии, была весьма солидной. Наряду с ним премию получили писатель Юджин О'Нил за пьесу «Дневное путешествие в ночь», видный дипломат и историк Джордж Кеннан за труд «Россия выходит из войны: Советско-американские отношения 1917-1920 гг».^{425} и поэт Ричард Уилбер, создавший сборник «Здешний мир».

Сумму, которую Кеннеди получил в качестве премии, он тут же передал негритянскому колледжу — шаг, явно рассчитанный на тех афроамериканских деятелей, которые вели борьбу за гражданское равноправие.

По форме книга Джона представляла собой очерки об американских политических деятелях, которые пошли против течения. Первым героем был сенатор Джон Адаме, ставший позже президентом США, последним — сенатор Роберт Тафт. В каждом из своих персонажей Кеннеди находил то особенное, что отличало позицию автора от позиций большинства, причем в некоторых случаях его оценка вызывала неприятие значительной части читательской аудитории.

Особенно это касалось Тафта, который счел Нюрнбергский процесс над главными германскими военными преступниками незаконным с точки зрения международного права и базовых юридических норм. Именно поэтому процесс мог быть воспринят как месть победителей побежденным. Речь действительно шла об основополагающем принципе права — нераспространении его норм на деяния, совершенные до принятия соответствующего закона или другой нормы.

Но учитывая, что такой закон просто не мог существовать, так как никогда ранее мир не знал прецедента, подобного свершениям гитлеровцев во Второй мировой войне, и с точки зрения этических норм проведение процесса было совершенно обоснованным.

Тем не менее большинство обывателей, к которым можно причислить не только людей необразованных, но также вполне грамотных, однако в силу своих профессий не разбирающихся достаточно в правовых нюансах, истерически твердило, что сенатор пытается обелить гитлеровцев. Принимая это во внимание, Кеннеди утверждал в своей книге, что Тафт нашел в себе смелость выступить против общепринятой точки зрения.

К этому следует добавить, что автор отнюдь не одобрял поступка Тафта по существу, поскольку его правильное с формальной точки зрения заявление было сделано абсолютно не ко времени — всего лишь через десять лет после окончания войны, унесшей по вине гитлеровских преступников десятки миллионов жизней. Джон лишь подчеркивал неординарно смелый поступок сенатора.

Помимо основного своего содержания книга являлась фактическим отчетом о деятельности Кеннеди в качестве сенатора. Отбрасывая в сторону свои физические страдания, преодоление которых действительно требовало большого личного мужества, Джон вел беседу о мужестве политическом. Он стремился показать, что такого мужества требует принятие государственным деятелем ответственных решений.

Написана книга была на сложнейшем этапе международной напряженности, когда только закончилась, причем фактически вничью, корейская война 1950—1953 годов, развязанная северокорейской стороной с санкции Сталина и Мао Цзэдуна и едва не приведшая к войне ядерной. Работа фактически предостерегала от скороспелых политических и военных решений, демонстрировала высокую ответственность автора. По существу дела, это произведение, написанное простым языком, рассчитанное на массового читателя, явилось новой заявкой на президентский пост.

Главный вывод книги был следующим: «Поскольку наша общественная жизнь всё больше сосредоточивается на бесконечной войне, названной странным словом “холодная”, возникает стремление поощрять идеологическое единство и ортодоксальное мышление. Но в грядущие годы только наиболее мужественные политики смогут принимать трудные и непопулярные решения, необходимые для выживания в борьбе против могучего противника»^{426}.

Надо сказать, что вокруг книги уже вскоре после ее выхода развернулась сенсационная возня, так как вначале журналисты второсортных изданий, а затем один из крупнейших американских обозревателей Дрю Пирсон обвинили автора в том, что он воспользовался чужой работой, что книга была написана «по заказу»^{427}. Пирсон, правда, вскоре отказался от своих слов, признал авторство Джона^{428}. Но всевозможные слухи продолжали циркулировать. Конец им положила только экспертиза рукописи, убедительно доказавшая подлинность авторства по крайней мере черновых вариантов основных разделов книги. Решающую роль сыграли оригинальные рукописные листы на желтой бумаге, явно написанные Джоном, — бесспорный черновик работы^{429}.

Тем временем в политическую жизнь не только в качестве первого помощника брата, но и как самостоятельный деятель вступал Роберт. Начал он в качестве сотрудника пресловутого Джозефа Маккарти, возглавлявшего сенатский подкомитет по расследованию. Став в 1951 году штатным работником этого подкомитета, Роберт получил задание по розыску гомосексуалистов в государственном аппарате страны, а затем ему было поручено провести расследование, не попадают ли американские стратегические товары в страны советского блока.

Что касается первого вопроса, то разумный юрист смог вовремя остановиться, поняв, что загоняет себя в болото насмешек, карикатур и возможных судебных исков по поводу нарушения конституционных основ. По второму вопросу Роберт представил в комиссию подробный доклад, из которого, однако, вытекало лишь то, что американские суда заходят в порты стран «восточного блока», но нет данных, везут ли они запрещенные к продаже товары или нет.

Так что все позднейшие попытки скомпрометировать Роберта Кеннеди по поводу его сотрудничества с оголтелым сенатором результатов не дали. Роберт своевременно понял, что собой представляет этот деятель, и поспешил с ним расстаться. Правда, в 1951 году Маккарти был приглашен в качестве крестного отца первого ребенка Этел и Роберта, но уж это в качестве преступления рассматриваться никак не могло.

В 1953 году Роберт заявил о своем намерении заняться частной юридической практикой и ушел из подкомитета Маккарти^{430}. Через год он возвратился в этот подкомитет по расследованию, но лишь для того, чтобы со всей присущей ему энергией способствовать осуждению Маккарти.

Дальние и близкие рубежи

Фактически Джон Кеннеди начал свою президентскую кампанию в широком смысле слова с самых дальних рубежей, уже в 1948 году. Но непосредственно и с согласия всего клана он вступил в борьбу за высший исполнительный государственный пост с середины 1950-х годов. Первым шагом на этом пути явилась попытка стать вице-президентом в 1956 году.

Он сам и члены его семьи, включая отца, соглашались с тем, что на пути к избранию на пост президента перед ним стоит ряд препятствий.

Последние носили прежде всего религиозный характер. Никогда еще в США не было президента-католика. Единственной попыткой такого рода была избирательная кампания 1928 года, когда губернатор штата Нью-Йорк Эл Смит был выдвинут кандидатом в президенты от Демократической партии. Однако Смит провалился на выборах вследствие того, что в преимущественно протестантской стране к католикам относились с подозрением, считая их скорее не американцами, верными конституции своей страны, а подданными римского папы.

Вторым препятствием был возраст — в середине 1950-х годов Джону не исполнилось и сорока лет — такого молодого президента в США никогда не было.

Меньшим по значимости, но также традиционным препятствием некоторые считали то, что ранее на выборах обычно побеждали губернаторы штатов, признанные лидеры партии. Но это было уже явно устаревшее обстоятельство, которым можно было пренебречь. И всё же вступление в избирательную борьбу «простого» сенатора должно было, по мнению сведущих людей, вызвать оппозицию в избирательном корпусе (в американской истории почти не было случаев, когда сенаторы избирались президентами).

Кеннеди необходимо было выработать правильную линию, чтобы удачно балансировать между теми, кто мог обеспечить его кампанию крупными средствами и влиянием в высших кругах общества, и основной массой избирателей. После длительных размышлений и всестороннего анализа Джон сделал ставку на либеральное крыло Демократической партии.

Этот курс четко проявился уже на президентских выборах 1956 года, в частности на предвыборном съезде демократов в Чикаго. Именно тогда Кеннеди выдвинул кандидатом в президенты лидера либерального партийного крыла Эдлая Стивенсона. Стивенсон, в свою очередь, сделал необычный шаг. Он отказался назвать имя желательного для него вице-президента и попросил съезд наметить такового. Еще до съезда Стивенсон говорил в кругах либеральных демократов, что он не возражал бы против выдвижения на пост вице-президента Джона Кеннеди, но упоминал его имя наряду с другими возможными номинантами.

Перед съездом Джон Кеннеди не предполагал выдвигать свою кандидатуру на вице-президентский пост. По воспоминаниям Жаклин, ее супруг вначале вообще не желал идти в паре со Стивенсоном, который, как он полагал, потерпит поражение, а Эйзенхауэр будет избран на второй срок. Кроме того, Джон считал, что он, как католик, будет препятствием в президентской гонке Стивенсона.

Однако после недолгих размышлений Кеннеди решил вступить в борьбу («Всё было решено за один вечер», — рассказывала Жаклин), хотя, как он признавался, эта должность особого интереса для него не представляла. «Будет масса работы, — подшучивал он, — приветствовать людей в аэропорту и посещать банкеты»^{431}.

Действительно, пост вице-президента в США носит в основном декоративный характер. Это должностное лицо выполняет только одну реальную функцию — председательствует в сенате и голосует в том случае, если возникает патовое положение — при таком стечении обстоятельств голос вице-президента определяет результат. Один остряк, по словам журналиста У. Манчестера, как-то сказал: «Быть вице-президентом — не преступление, но своего рода порок, вроде сочинения анонимных писем»^{432}. Если же отвлечься от шуток, то реальное влияние вице-президента на политическую жизнь страны куда меньше, чем, допустим, авторитетного сенатора, каковым Кеннеди уже стал. Главный смысл этой должности, однако, состоит в том, что вице-президент служит резервом, автоматически становясь главой исполнительной власти в случае смерти или отставки президента.

И всё же Джон рассматривал возможный пост вице-президента как еще один шаг вверх по карьерной лестнице, вплотную приближавший его к заветному президентскому креслу^{433}.

13—17 августа на съезде Демократической партии разгорелась острая борьба за выдвижение на пост вице-президента между Эстесом Кефовером и Джоном Кеннеди. Сенатор Кефовер был известен активной борьбой против злоупотреблений в области бизнеса (вскоре он станет председателем подкомитета по делам антитрестовского законодательства). С переменным успехом прошли несколько туров голосования, но в конце концов победил Кефовер. Вместе со Стивенсоном он в ноябре 1956 года проиграл президентские выборы Дуайту Эйзенхауэру и Ричарду Никсону, вторично ставшими президентом и вице-президентом соответственно.

Хотя на съезде Кеннеди поддерживал либеральное партийное крыло, несмотря на столь явную демонстрацию его приверженности, подспудные бури продолжались; Кеннеди обвиняли в том, что в свое время он терпимо относился к Джозефу Маккарти, не выступал с его разоблачениями, да еще и не отговорил своего брата Роберта от работы в подкомитете Маккарти.

Многое зависело от позиции Элеоноры Рузвельт, к которой с особым почтением относилась либеральная часть партии. Джон встретился с ней и попытался убедить ее в том, что ему не следует сейчас выступать с осуждением Маккарти, ибо это будет выглядеть как лицемерие. Элеонора Рузвельт, в свою очередь, не вняв аргументам, потребовала публичного осуждения «маккартизма». Джон это сделать отказался^{434}.

Несколько позже, в 1958 году, между Элеонорой Рузвельт и Джоном Кеннеди возникла дискуссия в печати, вежливая по форме, но острая по существу. Дело началось с того, что Элеонора, относившаяся к Кеннеди-отцу с откровенной ненавистью и презрением, считавшая его «акулой Уолл-стрит», злым гением своего покойного мужа, не только повторила в телевизионном интервью свое осуждение позиции Джона по поводу «маккартизма», но и обвинила его в несамостоятельности, в отсутствии политической смелости, в зависимости от отца, от его богатств. Она добавила, что, «судя по надежным источникам», Джозеф Кеннеди потратил огромные суммы на то, чтобы в каждом штате действовали представители его семейства, обеспечивающие политическое продвижение сына^{435}.

Хотя финансовая поддержка отца действительно существовала и ничего незаконного в этом с точки зрения американских норм того времени не было, сам этот факт, тщательно скрывавшийся Джоном, тем более озвученный устами столь уважаемой дамы, создавал негативный образ Кеннеди-сына в либеральных кругах демократов.

Джон решил ответить, причем способ аргументации был найден весьма умело. Проигнорировав обвинения в недостатке смелости и другие негативные высказывания Элеоноры, Джон фактически обвинил ее в клевете, хотя на словах всё было выражено подчеркнуто почтительно. «Именно потому что я знаю о вашей длительной борьбе против несправедливого использования фальшивых заявлений, слухов и обвинений как средства причинить ущерб репутации личности, я уверен, что вы стали жертвой дезинформации; я также убежден, что вы пожелаете запросить своего информанта. Не пожелает ли он назвать хотя бы одного такого представителя или привести хотя бы один пример расходов моего отца где-либо в стране в мою пользу?» Удар был нанесен наверняка. Джон Кеннеди отлично знал, что все траты производились так, что доказать их было невозможно, по крайней мере без напряженного расследования. Элеонора Рузвельт ответила неопределенно, конечно же не приведя ни одного доказательства.

Стороны обменялись еще несколькими письмами. В конце концов вдова Франклина Рузвельта вынуждена была признать свое поражение, разумеется, не изменив негативного отношения к политическому продвижению кого бы то ни было из семейства Кеннеди. «Мои информанты — простые люди, с которыми я вела обычные беседы. Их имена представить невозможно, потому что в большинстве случаев я их просто не знаю»^{436}.

Этим письмом переписка завершилась. Хотя она не была предназначена для публикации, знали о ней многие, прежде всего в кругах либеральных демократов, которые с почтением относились к Элеоноре Рузвельт. Видимо, эти ее сторонники сожалели о ее необдуманном выпаде, но и испытывали раздражение по отношению к семейству Кеннеди.

Полного вхождения Джона Кеннеди в либеральную фракцию так и не произошло. Поразмыслив и, очевидно, обсудив вопрос с родственниками и советниками, Джон решил подойти к будущей битве за Белый дом шире — не связывать себя с определенным кругом деятелей, а попытаться привлечь на свою сторону основную партийную массу, включая и тех, кто организационно не принадлежал к демократам, но оказывал им поддержку.

Несмотря на то, что Джон не добился номинации, партийный съезд 1956 года способствовал его превращению в личность, известную всей нации. Более того, незадолго до следующих президентских выборов Кеннеди заявил: «Если бы я был избран кандидатом в вице-президенты на съезде демократов в Чикаго в 1956 году, моя политическая карьера была бы сейчас уже закончена»^{437}. Скорее всего, это было именно так — в поражении на выборах 1956 года можно было бы обвинить малоопытного и молодого сенатора.

Испытав лишь незначительную горечь в связи с тем, что съезд отверг его кандидатуру, Джон фактически выиграл, став общепризнанным политиком. В его сенатский офис поступали теперь письма не только из Массачусетса, но со всей страны, причем поток корреспонденции возрастал из месяца в месяц. Военное прошлое, популярная книга, внешний облик сенатора, его обаяние особенно привлекали молодежь. Наибольшая часть писем, как вспоминала Эвелин Линкольн, была от девушек и юношей до двадцати лет. А первый биограф Кеннеди журналист Д. Берне отмечает, что Джон преодолел своего рода политический барьер. «Его драматическое соревнование [на съезде] приковывало миллионы к телевизионным приемникам. Почти полная победа Кеннеди, а затем внезапный проигрыш, впечатление, которое он производил — коротко остриженного парня, который приложил все усилия для достижения цели, а затем принял поражение с улыбкой — всё это очень нравилось стране. Его президентская кампания родилась именно в этот момент триумфального поражения»^{438}.

Рост популярности Кеннеди в молодежной среде проявлялся и во время встреч со студентами. В прессе получило широкое отражение его появление 4 октября 1956 года в городе Дуисвилле (штат Кентукки). Студентки католического колледжа урсулинок устроили ему бешеную овацию, когда он представился не только как политик, но и как католик. После краткого выступления он попал в объятия молодежи, которая в своем восторге чуть было не нанесла ему телесных повреждений. Когда же Джон прорвался к автомобилю и попытался отправиться дальше, он долгое время не мог сдвинуться с места, потому что машина была окружена студентками, требовавшими автограф. Одна из девушек кричала: «Мы полюбили вас по телевизору! Вы лучше, чем Элвис Пресли!»^{439}

Росту популярности Кеннеди способствовала его книга «Мужественные профили», которую с удовольствием читали не только «высоколобые» интеллектуалы (они, впрочем, в последнюю очередь), но прежде всего рядовые люди из различных слоев населения, и опять-таки прежде всего студенты и школьники-старшеклассники.

Не столь популярной оказалась вышедшая в 1959 году новая книга Джона «Нация иммигрантов»^{440}, подготовленная в основном помощником Кеннеди Т. Соренсеном. Тот хотя и обладал хлестким пером, но на этот раз создал довольно сухой текст. Правда, Джон прошелся по всей рукописи, придал ей более интимное звучание, и книга от этого несколько выиграла. Однако хорошей прессы она не получила и прошла в основном малозамеченной.

Книга содержала краткую историю иммиграции в США еще с колониальных времен, подчеркивала ее значение в американской истории, содержала предложения по либерализации иммиграционного законодательства. Позже, когда вопросы, связанные с этим законодательством, стали предметом самых широких дискуссий, на книгу Джона обратили большее внимание. Она вышла в нескольких изданиях (последнее в 2008 году с предисловием Эдварда, брата Джона, выпустило издательство «Харпер Перенниал»).

Со второй половины 1950-х годов, еще до того, как Джон Кеннеди оказался хозяином Белого дома, он стал широко пользоваться трудом «наемных писателей», под текстом которых без зазрения совести ставил свою подпись. Правда, он всегда предварительно четко формулировал задачи «теневым авторам», обозначая основные идеи будущей работы, а после выполнения задания внимательно прочитывал рукопись и придавал ей своеобразный колорит.

Успехом пользовались устные выступления сенатора. Еженедельно Джон получал до сотни приглашений прочитать лекцию, причем характер предполагаемой аудитории был самым разнообразным.

Главным образом в сенатских выступлениях закладывались основы будущей президентской программы.

Критикуя правительство Эйзенхауэра, даже явно несправедливо назвав его правление «годами, съеденными саранчой», сенатор Кеннеди обращал особое внимание на проблемы внешней политики.

Особое внимание он уделял взаимоотношениям с СССР и странами советского блока, борьбе против коммунистического влияния в мире, всё более утверждаясь в мысли, что эта борьба должна носить характер соревнования систем, то есть в первую очередь быть экономической.

Особенно показательной была речь, произнесенная 14 августа 1958 года на заседании сената^{441}. Она выглядела несколько неуклюжей по форме и нарочито примитивной, но основной ее посыл был недвусмысленным. Рискнем привести обширную выдержку из этого показательного выступления: «В последние годы нам многократно приводили цитату, будто бы взятую из работы Ленина, который вроде бы говорил, что гибель капитализма наступит из-за чрезмерных расходов на вооружение. Я думаю, что это самая ценная цитата, которая есть у коммунистов, кроме лозунга “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” Дело, правда, в том, что Ленин никогда этих слов не произносил. Однако десять лет нам их напоминали, чтобы оправдать важность экономических соображений по сравнению с военными, а слова эти использовались как авторитетное оправдание проводимой политики. Хотя Ленин никогда не говорил их, я уверен, что приведенные слова будут и в будущем фигурировать в числе лозунгов, оказавшихся самыми полезными в попытках уничтожить систему капитализма. В настоящий период акцент делается на экономическую, а не на военную мощь, а мы растратили решающие годы, когда могли бы сохранить преимущество в ракетах по сравнению с СССР»^{442}.

Кеннеди, таким образом, призывал перевести борьбу систем в русло экономическое и научно-техническое, непосредственно связанное с военным противостоянием. Видимо, в его сознании формировался противоположный вариант того, что, как он признавал, приписывалось Ленину. Не сможет ли свободный, демократический мир разрушить советскую систему, загнав ее в угол при помощи такого соревнования, в частности, втягивая во всё большую гонку ракетно-ядерных вооружений, намного более затратную для СССР, нежели для США? Сенатор, как видим, отчетливо понимал неэффективность, тупиковый характер государственно-монополистической экономики, именуемой социалистической.

Кеннеди ставил и перед своими слушателями, и перед читателями, и прежде всего перед самим собой сложнейшие вопросы современной международной политики. В какой степени можем мы доверять Советскому Союзу? При каких условиях можем мы прекратить ядерные испытания? Он высказывал серьезные опасения, что холодная война, бряцание термоядерным оружием, взаимные угрозы могут в конце концов привести к ядерному взрыву, последствия которого были бы катастрофическими. Ядерная война разрушила бы «не только Рим, но и два Карфагена», — говорил он.

В конце концов, ни американцы, ни Советы не желают дышать воздухом, зараженным радиоактивными остатками. Обе нации выиграли бы от расширенного обмена товарами, идеями и людьми. В беседах с коллегами, в частности с опытным экспертом в области международных отношений сенатором Джеймсом Уильямом Фулбрайтом, Кеннеди не раз отмечал относительный реализм советского лидера Никиты Хрущева, несмотря на его грубость и демонстративное провозглашение абстрактных коммунистических лозунгов. Джон считал необходимым идти навстречу, выдвигая реалистические предложения руководству СССР взамен характерных для государственного секретаря США Джона Фостера Даллеса бесплодных обвинений в адрес «безбожного коммунизма», который следует «отбрасывать»^{443}.

Сенатор внимательно присматривался к трещинам в коммунистическом блоке, которые едва намечались, но при помощи искусного манипулирования могли быть расширены. Его раздражали напыщенные разглагольствования членов администрации Эйзенхауэра о «массированном возмездии», которые только сплачивают советских сателлитов вокруг кремлевского руководства. Он разъяснял непонимающим республиканцам, что «необходимо вбивать новые клинья в железный занавес. Не надо сплачивать красный блок всякими разговорами о массированном возмездии, ныне мы должны искать пути его разъединения»^{444}.

Стратегию «массированного возмездия» кабинета Эйзенхауэра Кеннеди остро критиковал. «Мы загоняем себя в угол, за которым остается только один выбор или вообще нет выбора, — выбор, который заставляет нас колебаться на краю пропасти и оставляет инициативу в руках наших врагов»^{445}. Настойчиво стремясь найти болыиую гибкость во внешней политике, он в то же время четко и недвусмысленно подчеркивал противостояние между свободным миром и коммунистическим блоком, опасность со стороны СССР главным образом путем не открытой агрессии, а подрывных действий. «Их [СССР] ракетная мощь будет служить щитом… для прикрытия скрытой агрессии, угроз и подрыва изнутри, внутренних революций, растущего престижа и влияния и злобной клеветы на наших союзников»^{446}.

В ответ на требования Госдепартамента усилить военную помощь США странам третьего мира во имя предотвращения подрывных коммунистических действий Кеннеди обращал внимание, что значительно большую роль в этом смысле сыграла бы экономическая помощь^{447}.

С середины 1950-х годов и особенно накануне вступления в борьбу за президентское кресло Джон Кеннеди задумывался над проблемами, связанными с ролью его страны в «догоняющей модернизации» государств и народов третьего мира.

Утрата позиций в Китае в связи с победой там коммунистических сил явилась для Кеннеди серьезнейшим предупреждением, что США должны проводить политику в Азии и Африке осторожно, привлекать к себе симпатии местного населения, не ввязываться в кровавые конфликты, из которых позже будет крайне трудно найти выход.

В этом смысле особое внимание уделял он тому, что называл «вьетнамским кошмаром», — многолетней колониальной войне, которую вела Франция за восстановление своего колониального статуса на Индокитайском полуострове. Уже после своего посещения Вьетнама в 1951 году Кеннеди решительно заявил, что США ни в коем случае не должны вмешиваться в этот конфликт вооруженным путем. «Соединенным Штатам следует настаивать на проведении здесь реформ, прежде чем будет предоставлена какая-либо американская помощь», — говорил он после визита, к явному недовольству французских военных властей в этом регионе^{448}.

После того как французские войска вынуждены были сдаться вьетнамским партизанам в районе крепости Дьен Бьен Фу в мае 1954 года, Франция пошла на переговоры о прекращении войны. Соглашение, подписанное в июле, предусматривало временное разделение Вьетнама по 17-й параллели (к северу от нее власть передавалась коммунистам, к югу — администрации, связанной с французами). В течение двух лет намечалось провести выборы по всей территории Вьетнама и исходя из их результатов образовать общенациональное правительство.

Однако переговоры по этому поводу, едва начавшись, зашли в тупик. А правительство Эйзенхауэра приступило к размещению на территории Южного Вьетнама своих воинских частей, правда, под видом советников, прилагая все силы, чтобы хоть эта часть страны, а также соседние государства Индокитая Лаос и Камбоджа не достались коммунистам. В Южном Вьетнаме у власти был поставлен католик Нго Динь Дьем, много лет проживший в США и, по существу дела, являвшийся агентом американской администрации, к тому же склонный к диктаторству и не лишенный наклонностей к коррупции (в 1955 году Дьем стал президентом Республики Вьетнам, власть которого распространялась только на южную часть страны).

Несмотря на свои общие заявления о военном невмешательстве, Кеннеди тем не менее полностью поддержал образование администрации Дьема, связанной с США. Он не считал ее идеальной, но призывал оказывать ей помощь за отсутствием других, более достойных местных лидеров. «Он заслуживает и должен получить полную поддержку американского правительства», — говорил он в сенате^{449}.

Во второй половине 1950-х годов и особенно перед президентской предвыборной кампанией Кеннеди придерживался «теории домино», состоявшей в том, что победа коммунистов в Южном Вьетнаме повлечет за собой переход под их господство Лаоса и Камбоджи, а затем поставит под угрозу независимое демократическое развитие Бирмы и Таиланда, а может быть, даже и Японии^{450}.

Как показало дальнейшее развитие событий, эта теория оказалась неточной, продиктованной преувеличенными страхами, связанными с потерей Китая. Но в то время такого рода взгляды разделялись большинством американских политиков, как республиканцев, так и демократов. Однако Кеннеди отличался от консервативных деятелей обеих партий тем, что всячески подчеркивал: дела во Вьетнаме и других странах, освобождавшихся от колониальной зависимости, должны решаться местным населением при постепенном сокращении военной помощи со стороны США и усилении помощи экономической, организационной, культурно-образовательной^{451}.

Именно в этом смысле на протяжении всей второй половины 1950-х годов Кеннеди критиковал колониальную войну, начатую французскими властями в Алжире в ответ на национальное восстание, и особенно поддержку этой войны со стороны правительства Эйзенхауэра. Заявления Кеннеди с осуждением политики Франции в Алжире не раз вызывали отклики недовольства со стороны как французских государственных деятелей, так и членов правительства США. Буквально бурю негодования породило его пессимистическое выступление 3 июля 1957 года. Он говорил, что для Запада, может быть, уже поздно спасти себя от катастрофы в Алжире, но всё же США должны оказать давление на своих французских союзников, которым следует пойти на предоставление независимости Алжиру, правда, при сохранении между этой страной и Францией определенной степени «взаимозависимости»^{452}.

Последовала реакция со стороны министра иностранных дел Франции Андре Мориса, который высказал мнение, что сенатор Кеннеди просто поощряет алжирских повстанцев продолжать свои кровавые действия^{453}.

По этому поводу супруга сенатора Жаклин с некоторым оттенком злорадства написала родителям Джона, что Розе, его матери, страстной поклоннице французского высшего света, наверное, больше не выпадет счастье посещать торжественные приемы в посольстве Франции, а Кристиан Диор больше не будет допускать ее в свои примерочные комнаты, добавив, что придется «питаться овечьими глазами вместе с арабами»^{454}.

Время показало, насколько прав был Кеннеди. В марте 1962 года пришедший к власти во Франции генерал Шарль де Голль установил режим «четвертой республики» — сильной президентской власти, подписал перемирие с руководителями алжирских повстанцев, признав самостоятельность этой страны при действительном сохранении взаимозависимости.

Дальнейшее развитие Алжира, как и соседних арабских стран, было очень сложным. Возникли и продолжают развиваться крайне нежелательные и даже опасные тенденции, прежде всего массовый поток североафриканских арабов во Францию, робкие ответные меры французских властей по ограничению их влияния. Но это уже дело будущего. Пока же Франция была вынуждена с немалым опозданием пойти на меры, которые в течение ряда лет рекомендовал сенатор Кеннеди.

Вновь и вновь Джон напоминал соотечественникам ту мысль, которая затем краеугольным камнем ляжет в его инаугурационную речь, — американцы должны побольше думать о том, что они могут сделать для своей страны, ибо они «задолжали ей». Об этом же постоянно говорили и в кругу семьи^{455}.

При всем внимании к международным проблемам в центре интересов сенатора, а затем кандидата в президенты, естественно, стояли жизненно важные дела, волновавшие миллионы американцев.

Общественное мнение страны особенно будоражила проблема гражданских прав, под которой понимались прежде всего права цветного населения.

Журналисты, в частности уже упоминавшийся друг семьи Артур Крок, неоднократно обращали внимание на то, что хотя у Джона не было значительных расовых предрассудков, но он в качестве члена палаты представителей, а затем сената не придавал особого значения интересам и судьбам черного населения^{456}. С черными он сталкивался только как со слугами в Хайаннис-Порте и других имениях, принадлежавших ему самому или членам семьи. Даже во время службы на флоте он почти не общался с черными, которые служили в особых частях, а на Соломоновых островах использовались в качестве вспомогательного состава, прежде всего поваров, кухонных рабочих и вообще обслуги.

Черное население в штате Массачусетс было незначительным, и Джон, будучи парламентарием, лишь изредка встречался с его представителями. Он, правда, установил контакт с негритянскими организациями своего избирательного округа, но ухитрялся избегать в общении с ними постановки вопроса о гражданских правах. Роберт Кеннеди вспоминал, что его брат поддерживал связь только с лидерами негритянской общины и именно через них обеспечивал себе голоса черного населения^{457}.

Однако постепенно, по мере того, как либеральные круги обеих партий развертывали борьбу за права афроамериканцев, положение менялось. Речь шла о перспективе предоставления им гражданских прав в полном объеме, прежде всего тех, которые были гарантированы 14-й и 15-й поправками к Конституции Соединенных Штатов Америки (они признавали негров гражданами США и предоставляли им право голоса).

В сенате Кеннеди стал выступать как сторонник гражданских прав. Он поддержал, например, предложения о значительном расширении полномочий федеральной комиссии по справедливому решению вопросов занятости, по поводу которых шли жаркие дебаты в конгрессе (намечены были определенные меры, в частности, отмена налога на участие в выборах, возможность возбуждать дела против расистских выходок ку-клукс-клана и т. д.).

Однако в масштабе федерации новые законодательные нормы на том этапе не были воплощены в жизнь в силу сопротивления консервативных сенаторов из южных штатов. В результате меры по расширению прав комиссий по справедливым трудовым отношениям, например, были проведены только в отдельных штатах, в том числе и в родном Джону Массачусетсе, причем при его активном участии^{458}.

И всё же наблюдатели отмечали, что Кеннеди не был столь уж решительным борцом за гражданские права, как другие деятели Демократической партии, особенно Хьюберт Хэмфри из Миннесоты или Пол Дуглас из Иллинойса^{459}.

Учитывая то, что Демократическая партия находилась буквально на грани раскола между южанами — сторонниками сохранения существовавшего положения вещей и северянами — борцами за гражданские права, Кеннеди обращал особое внимание на необходимость сохранения партийного единства. Отсюда вытекала его сдержанность при обсуждении проблем, касающихся прав черного населения, что требовало огромного политического искусства.

М. О'Брайен пишет: «За каждым кандидатом в президенты от Демократической партии внимательно наблюдали. Занятие определенной позиции по вопросу о гражданских правах являлось болезненным решением. Выступление за гражданские права и против позиции белых южан означало потерю поддержки на Юге и при номинации, и в целом на выборах. Замалчивание вопроса о гражданских правах вело к отчуждению негров и их белых сторонников. Немногие политики оказывались способными успешно выбраться из этой западни»^{460}.

Джон избрал своеобразную тактику. Он предпочитал не затрагивать вопроса о гражданских правах в конгрессе, полагая, что именно это причинит ущерб его партии на предстоявших президентских выборах, внося в нее во всё большей степени элементы раскола. В то же время такие выступления, особенно широко освещаемые прессой и болезненно воспринимаемые противоположными сторонами, рассматривались как угроза, направленная против него лично, ибо они ставили под сомнение и его будущую номинацию, и избрание на президентский пост.

Перенеся обсуждение проблемы на массовую аудиторию (такие выступления освещались прессой, но меньше, чем дебаты в конгрессе), Джон находил возможности, не жертвуя общими высказываниями в пользу расширения гражданских прав, делать оговорки и акцентировать внимание на тех элементах, которые считал наиболее безопасными для данной аудитории. Разумеется, в целом он придерживался линии на расширение гражданских прав, но соответствующие положения произносил в осторожной форме, ухитряясь удовлетворить обе стороны. Неоценимую помощь в этом ему оказывали советы и проекты Т. Соренсена и других помощников, но во многих случаях приходилось импровизировать, находя наиболее выгодные ответы просто на ходу.

Было несколько наиболее болезненных вопросов.

Выступает ли Кеннеди за выделение федеральной помощи сегрегированным школам? — спрашивали сенатора. Он отвечал, что был бы не против такой помощи, но в случае внесения соответствующего законопроекта южные сенаторы его заблокируют и в результате все школы лишатся помощи государства. Поэтому вопрос о десегрегации школ необходимо ставить перед Верховным судом США.

Почему Кеннеди выступает лишь за постепенное проведение мер по десегрегации? — звучал вопрос во многих аудиториях. Он отвечал, что отнюдь не является «постепенновцем», а просто желает, чтобы вопрос решался не стихийно, а в законном порядке, на основе судебных постановлений. «К счастью или к несчастью, я полагаю, к счастью, — говорил он, — мы в палате представителей и в сенате не имеем никакого отношения к такому решению. Независимо от того, за него мы или против, оно должно проводиться. Ведь это закон нашей страны»^{461}.

Так, буквально балансируя на канате, стремясь привлечь симпатии борцов за права черного населения и в то же время не вызвать резкого отчуждения южных однопартийцев-консерваторов да и колеблющихся избирателей, Кеннеди пытался вырваться из чертова круга проблемы, становившейся всё более острой. Одни называли это беспринципностью и заигрыванием с аудиторией, другие — политической мудростью. Правда, видимо, состояла и в том, и в другом или, точнее говоря, лежала посередине.

И всё же, как ни стремился Кеннеди держать проблему подальше от законодательного органа, решать ее всё равно приходилось прежде всего на уровне конгресса. Еще 9 сентября 1957 года после бурных прений президентом Эйзенхауэром был принят и подписан закон о гражданских правах, которого добилась коалиция северных демократов и либеральных республиканцев. Кеннеди поддержал закон и стремился проводить его в жизнь, хотя он, по сути дела, не создавал никаких новых норм, а был направлен на реализацию уже существующих. Собственно говоря, именно этого и добивался Кеннеди в качестве сенатора, именно эту линию он будет проводить во время президентской избирательной кампании.

Закон предусматривал при отделе гражданских прав министерства юстиции образование федеральной комиссии по гражданским правам с широкими полномочиями по реализации существовавшего законодательства в этой важной юридической области^{462}.

Кеннеди поддержал и второй закон о гражданских правах, проведенный правительством Эйзенхауэра вскоре после принятия первого. Однако и этот закон касался лишь частностей и предусматривал только постепенное реальное уравнивание в правах черного населения с белым.

Одновременно во многих его выступлениях речь шла о необходимости для США сильного правительства, такого президента, который «будет руководить, не боясь вызвать временного недовольства». Президент должен быть готовым «полностью использовать прерогативы своей должности… Только президент должен принимать важнейшие решения в области внешней политики», — говорил Кеннеди накануне выдвижения своей кандидатуры на президентский пост в январе выборного года в Национальном клубе печати^{463}.

Появление Жаклин

Для будущего кандидата в президенты весьма важным было его семейное положение. Во время работы в сенате Джон продолжал вести «холостяцкий» образ жизни, легко сходясь и легко расходясь с понравившимися ему женщинами, обычно без каких-либо претензий с их стороны.

Бывали, однако, исключения.

Однажды сенатор Джон Кеннеди встретился с юной брюнеткой Памелой Тернер, которой было всего 20 лет. Случайно познакомившись в бельгийском посольстве, где Памела работала на технической должности, они сразу понравились друг другу. Джон предложил Памеле перейти к нему на работу секретарем, однако она от предложения отказалась. Тогда он стал частым гостем девушки, нередко оставаясь у нее ночевать.

Квартирная хозяйка оказалась бдительной ревнительницей строгих пуританских нравов. Вместе со своим супругом эта дама по имени Флоренс Кейтер смогла установить несколько магнитофонов возле квартиры Памелы, а затем сделанные записи стала распространять среди соседей. Она также настойчиво, но безуспешно пыталась продать их в газеты.

Последние отказывались от скандальной сделки не столько по соображениям политическим или этическим, сколько потому, что записи были плохого качества и их легко можно было оспорить в суде. Точно так же ничего не давала фотография, сделанная ее супругом Леонардом Кейтером. Ему удалось запечатлеть Кеннеди, выходившим на улицу после посещения Памелы. Однако Джон смог прикрыть лицо, и его можно было узнать лишь с большим трудом. Но главное, почти невозможно было идентифицировать место, где производилась съемка, да и сам факт посещения дома Памелы Тернер не говорил о чем-то сугубо криминальном.

Позже, когда съездом Демократической партии Кеннеди был выдвинут на президентский пост, Флоренс Кейтер устроила своего рода персональную демонстрацию, пройдя по центру Вашингтона с плакатом «Не допустим адюльтер в Белый дом!»^{464}.

Некоторые связи с представительницами прекрасного пола были более или менее продолжительными, подпитывались не только плотскими желаниями, но и взаимными интересами. Однако с точки зрения политики все они не были достаточным основанием для заключения брака. Джон Кеннеди имел четко поставленную задачу — стать президентом и отлично понимал, какую ответственную роль должна будет играть его супруга и во время избирательной кампании, и — при ее благоприятном исходе — в качестве первой леди страны.

По тем или иным причинам он отвергал всех своих любовниц — то была слишком большая разница в возрасте, то манеры возлюбленной не были подходящими, то она была слишком компетентной в тех вопросах, в которые не полагалось вмешиваться супруге президента. В большинстве случаев одни негативные качества наслаивались на другие. Джон продолжал поиск достойной его партии.

Таковой оказалась Жаклин Бувье, родившаяся 28 июля 1929 года (то есть она была двенадцатью годами младше Джона, что с точки зрения высшего общества было приемлемо).

Жаклин происходила из французского рода и могла проследить свою родословную с начала XIX века, то есть считалась девицей аристократического происхождения, хотя первый Бувье, переселившийся в Америку, был всего лишь плотником. К тому же ее родители обладали крупным состоянием. Правда, когда девочка только родилась, отец Джек Бувье потерял значительную часть его во время биржевого краха в самом начале Великой депрессии 1929—1933 годов. Вскоре ее мать Джанет разошлась с супругом, сохранив такую долю имущества, которая позволила девочке расти в достаточно зажиточной, во всяком случае, совершенно безбедной обстановке. К тому же Джанет вскоре вновь весьма удачно вышла замуж, на этот раз за предпринимателя Хью Очинклосса, который был значительно богаче родного отца Жаклин. Очинклосс удочерил Жаклин вместе с младшей сестрой Кэролайн Ли (обычно ее называли Ли) и воспитывал девочек в полном достатке. Жаклин действительно чувствовала себя безусловной хозяйкой и в особняке Мерривуд недалеко от Вашингтона, и в поместье Очинклосса Хэммерсмит-Фарм в районе городка Ньюпорт, штат Род-Айленд.

Она в самом деле была красива, хотя недоброжелатели приписывали ее внешности всевозможные недостатки — слишком мелкие зубы, очень худые предплечья и, наоборот, очень большие кисти рук.

Но это всё были пустые придирки. Действительно знавшие толк в женской красоте люди судили по-иному. На национальных конкурсах ее несколько раз включали в число десяти самых красивых женщин США.

С юных лет Жаклин, если и не тяготилась богатством своей семьи, позволявшей ей удовлетворять малейшую прихоть, то, во всяком случае, уж точно стремилась самостоятельно стать на ноги, чтобы не превратиться только в красивую игрушку в руках столь же богатого супруга. Ее мать, разумеется, с оттенком родительского преувеличения, но в общем справедливо говорила: «Она была очень впечатлительной, принимала происходившие события близко к сердцу, даже если они едва касались ее. У нее были яркая, неповторимая индивидуальность, чуткость к окружающим, великолепный самоконтроль»^{465}.

К тому же Джеки, как ласкательно называли девочку, девушку, а потом и женщину (во взрослом возрасте ее раздражало это детское имя, но оно настолько пристало к ней, что сохранилось и в пожилом возрасте, и после ее кончины), была неплохой спортсменкой. Когда ей было восемь лет, она выиграла общеамериканский чемпионат для детей по катанию на пони, а через несколько лет ее любимым увлечением стала езда на породистых лошадях, на которых девушка лихо брала непростые барьеры.

По окончании школы Жаклин два года училась в престижном университете Вассар, а затем отправилась во Францию, где поступила в парижский университет Сорбонну. Там она училась еще один год, штудируя в основном искусство и журналистику. Краткое время она провела в университете в Гренобле, но этот город, как и его высшее учебное заведение, Жаклин не впечатлил, и она возвратилась в Париж.

О ее пребывании во французской столице рассказывают по-разному. Одни авторы утверждают, что она целиком посвятила себя занятиям и с молодыми людьми обсуждала только серьезные проблемы. Другие приписывают ей разгульный образ жизни, утверждая, что у нее было множество любовников. Видимо, истина, как в подавляющем большинстве подобных случаев, лежит посередине и заключается в том, что, занимаясь университетскими дисциплинами достаточно серьезно, она, как истинная француженка, не отказывалась и от прочих удовольствий^{466}.

Возвратившись в США, Жаклин завершила свое высшее гуманитарное образование в столичном университете имени Джорджа Вашингтона, одном из наиболее престижных высших учебных заведений страны. Ее бесспорный журналистский талант проявился, когда она выиграла конкурс известного французского журнала «Вог», представив, в частности, краткое сочинение на тему «Люди, с которыми мне хотелось бы познакомиться». Героями сочинения Жаклин оказалась троица: английский писатель Оскар Уайльд, русский балетмейстер Сергей Дягилев, французский поэт Шарль Бодлер. Последовало приглашение на постоянную работу в этот журнал, от которого Жаклин отказалась, не решившись покинуть свою страну^{467}.

Первые журналистские опыты на родине оказались, однако, неудачными. Жаклин пыталась устроиться на работу в газету «Вашингтон тайме геральд». Издатели сочли, что как репортер она не годится. Правда, Жаклин было предложено попробовать свои силы в качестве фоторепортера, и эта работа пришлась ей по душе. Газетчиков ее опыты в фотожурналистике также удовлетворили, и в результате она стала в этом качестве сотрудничать в столичных газетах.

Издатель газеты «Вашингтон тайме геральд» Фрэнк Уолдорф писал, что она «могла видеть то, что происходило за углом», и это в его устах было высшей похвалой. Молодая фотокорреспондентка была даже удостоена чести освещать восхождение на трон новой британской королевы Елизаветы II.^{468}

«Официально» Жаклин и Джон познакомились в 1951 году на ужине в доме журналиста Чарлза Бартлетта, когда им было соответственно 22 и 34 года (этому, правда, предшествовала кратковременная встреча в железнодорожном вагоне, когда они обменялись несколькими ничего не значащими фразами, забыли друг о друге, но в доме Бартлетта сразу вспомнили первую встречу). Однако прошло еще примерно два года, прежде чем началось сближение. Жаклин вспоминала: «Джон знал, что я очень люблю заниматься живописью, и подарил мне прекрасный набор красок и мольберт». Всё же представляется, что этот подарок был сделан уже тогда, когда Джек и Джеки, как их вскоре стали называть, друг другу понравились. Жаклин продолжала: «Он был не из тех, кто дарит цветы и конфеты. Так что всё время он приносил мне книги». Действительно, Джон дарил своей возлюбленной те книги, которые ему особенно нравились. Среди них были уже названные воспоминания Дж. Бьюкена «Путь пилигрима»^{469} — книга серьезная, свидетельствовавшая, что Жаклин по своим вкусам была девушкой требовательной. Другим подарком ко дню рождения, еще более отчетливо свидетельствующим о высоких интеллектуальных потребностях девушки, была книга известного историка Арнольда Тойнби «Двенадцать деятелей греко-римской истории»^{470}.

«Добрые люди» предостерегали обоих от дальнейшего сближения, чувствуя, что их взаимная тяга может привести к браку. Джону не раз говорили приятели, что он может найти лучшую партию. В свою очередь, Фрэнк Уолдорф, издатель «Вашингтон тайме геральд», в которой особенно часто публиковались фоторепортажи Жаклин, взял на себя не очень благодарную миссию предостеречь свою сотрудницу, заявив ей, что брак с Кеннеди, у которого за плечами немало амурных похождений, может принести ей печаль. Жаклин ответила, по ее словам: «Это всё слухи, а если есть в них доля правды, то всё поменяется, когда он вступит в брак. Если я выйду замуж за него, я буду самой счастливой в мире женщиной»^{471}.

Как-то Джон пригласил Жаклин провести свободное время в своем родовом имении в Хайаннис-Порте. Позже она рассказывала об этой поездке чуть ли не с ужасом, ибо впервые ей пришлось познакомиться с нравами семейства, в основе которых были заложены состязательность и спортивная злость. Жаклин, по ее словам, хотела просто отдохнуть, погулять по океанскому берегу, посидеть в парке. Но, оказавшись в поместье, она поняла, что отдохнуть не придется, что надо сразу включиться в бурный темп жизни, который здесь господствовал.

Может быть, Жаклин преувеличивала, когда рассказывала, что все обитатели имения ежедневно упражнялись в четырнадцати видах спорта. Она, правда, не смогла насчитать все четырнадцать, но назвала разминку, плавание, теннис, гольф, греблю, водные лыжи, футбол, бейсбол, то есть семь спортивных видов, не считая разминки. Джон предостерег подругу, правда, предусмотрительно сделал это только по приезде на место «отдыха»: «Мы обычно в шутку предупреждаем гостей, что главное не в том, каковы будут их достижения в спорте, а в том, чтобы они просто выжили». Предупреждение оказалось чуть ли не провидческим. В первый же день разыгравшиеся в регби братья и сестры Кеннеди так стукнули неподготовленную к острой ситуации Жаклин, что она вывихнула ногу. Жаклин жаловалась своей сестре: «Они убьют меня, прежде чем я выйду за него замуж». В свою очередь, братья и сестры Кеннеди отнеслись к Джеки снисходительно, но с явным оттенком превосходства и презрения, всячески подсмеивались над ней, даже над ее голосом, который называли младенческим^{472}.

Родственник семейства Бувье, известный американский писатель Гор Видал, с сарказмом писал, что этот брак был чисто деловым предприятием^{473}. Это, однако, было не совсем так. Джек и Джеки явно нравились друг другу. Если между ними и не было страстной любви, то, во всяком случае, привлекательная Жаклин и обаятельный, постоянно пользовавшийся женским вниманием Джон создали семью, безусловно основанную на подлинной близости, не только физической, материальной, но и в определенной степени духовной.

И всё же Джон в течение некоторого времени откладывал оглашение своих матримониальных планов, видимо, еще не будучи уверенным, что с холостяцкой жизнью следует расстаться. Появившаяся в июне 1953 года в одной из крупных газет обширная статья о нем положила конец сомнениям. В статье содержался почти открытый намек, что достойная женитьба отнюдь не помешала бы его политической карьере. «Многие женщины с надеждой раздумывают о том, что Кеннеди нуждается, чтобы о нем заботились. По их мнению, он — молодой сенатор-миллионер, как раз наиболее подходящий холостяк в Соединенных Штатах»^{474}.

После свадьбы, которая состоялась 12 сентября 1953 года и была пышно отпразднована в имении Очинклоссов Хэммерсмит-Фарм (репортеры насчитали свыше тысячи гостей), Жаклин и Джон поселились в богатом районе Джорджтаун, считавшемся отдельным городом, но фактически входившем в городскую черту Вашингтона.

Напомним, однако, что собственно столицей является так называемый федеральный округ Колумбия, выделенный из состава соседних штатов Мэриленд и Виргиния, остальная же часть Вашингтона входит или в один, или в другой из этих штатов, являясь своего рода «пригородом» столицы. В Джорджтауне жили видные политики, высокопоставленные чиновники, богатые предприниматели, наиболее известные представители художественного мира.

Супруги сняли трехэтажный дом, на первом этаже которого находились, как это обычно бывает в домах представителей верхнего слоя среднего класса, столовая и примыкавшая к ней кухня, на втором — гостиная, на третьем — две спальни.

Неподалеку жил младший брат Роберт, который уже был женат. Роберт и его супруга Этел помогли брату с устройством на новом месте, даже отдали ему часть своей домашней утвари.

Женившись, Джон продолжал вести свой обычный образ жизни. Он с теплотой относился к супруге, но она не занимала особо выдающегося места в его жизни. «Он никогда не говорил дома со мной о политике», — рассказывала Жаклин после гибели своего супруга А. Шлезингеру^{475}.

Достаточно сказать, что после съезда Демократической партии летом 1956 года, на котором была выдвинута кандидатура Кеннеди на пост вице-президента (как мы помним, съезд не поддержал ее), утомленный Джон отправился с друзьями на отдых во Францию и Италию. Их было трое. И соответственно каждого из них в этом путешествии сопровождала дама. Кеннеди путешествовал со шведкой Гуниллой фон Пост. Их роман продолжался несколько лет и подробно описан в автобиографической книге бывшей подруги Джона^{476}.

Всё это происходило как раз в то время, когда Жаклин находилась на седьмом месяце беременности. Тем не менее она, по крайней мере на словах, одобрила поездку мужа: «Джон в последнее время работал крайне напряженно, он так был перегружен, что ему требуется прийти в себя и отдохнуть»^{477}.

Так или иначе, Джон с друзьями, арендовав яхту, отправился на отдых. Путешествие, по-видимому, доставляло всем огромное удовольствие. Подробности о нем с легкой руки хозяина яхты, который на одной из остановок пооткровенничал с журналистами, достигли и Жаклин. А через несколько дней в газете «Нью-Йорк тайме» появилось сообщение о том, что жена сенатора Кеннеди родила мертвого ребенка. В больнице небольшого портового городка Ньюпорт с ней были мать и отчим Хью Очинклосс^{478}.

Узнав о случившемся, Джон не поспешил возвратиться домой и только после настойчивых призывов родных последовал их совету. Жаклин была женщиной умной, отдававшей себе отчет о последствиях своих поступков. Она отлично понимала, что вряд ли покинет мужа — уже видного политического деятеля, известного сенатора и почти бесспорного кандидата в президенты на следующих выборах, когда Эйзенхауэр отслужит второй срок и окажется лишенным возможности выдвинуть свою кандидатуру.

Жаклин сыграла свою роль отлично. К тому же, вернувшись домой, Джек, казалось, искренне горевал по поводу происшедшего, а Джеки его утешала.

Может быть, именно в это время Джон рассказал жене о тех чувствах, которые переполняли его в госпитале после тихоокеанской катастрофы, о которых она поведала биографам значительно позже^{479}. По ее словам, Джон говорил ей: «Я хотел бы рассказать тебе о последствиях крушения моего торпедного катера на Тихом океане. Я тогда не боялся смерти. Я не боялся умереть на госпитальной койке. Я могу сказать, что тогда я временами даже хотел смерти. У меня просто не было сил продолжать такое мучительное существование. Я мог выдержать боль, но не был в состоянии перенести мысль, что такие боли будут продолжаться всю жизнь».

Жаклин вскоре успокоилась, и супружеская жизнь, по крайней мере внешне счастливая, продолжалась.

Правда, после неудачных родов Жаклин отправилась вместе со своей сестрой Ли и друзьями (в их числе были Франклин Рузвельт-младший с женой) на прогулку по Средиземному морю, приняв приглашение миллиардера Аристотеля Онассиса, предоставившего в ее распоряжение свою роскошную яхту^{480}.

Видимо, именно тогда супруга сенатора произвела неизгладимое впечатление на магната и ответила ему взаимностью. Для Жаклин, вероятно, эти отношения явились естественными не только потому, что грек ей нравился, но и потому, что обида на Джона пустила в ее душе свои корни.

И все-таки Джеки всё больше входила в роль заботливой супруги и хозяйки. Она отучала мужа от свойственной ему в молодости неаккуратности. Злые языки не уставали поговаривать, что он мог даже надеть непарные носки (об этом случае мы упоминали), не говоря уже о мятых брюках или пиджаке, совершенно не соответствующем остальным предметам одежды. Видимо, здесь было известное преувеличение (политические и прочие заботы не были настолько всепоглощающими, чтобы он был до такой степени рассеянным).

Произошло чудо — за короткий срок Жаклин смогла превратить своего супруга в одного из самых элегантных и модно одевавшихся политиков страны. Это безусловно способствовало его популярности, особенно у женской части электората.

Джеки стремилась стать и хорошей матерью. После мертворожденной дочери она родила двоих детей. Еще один ребенок (Патрик) родился с неизлечимым пороком сердца и умер через два дня после появления на свет. Видимо, какие-то физиологические особенности организма Жаклин не способствовали нормальному деторождению. Однако двое детей — дочь Кэролайн и сын, получивший несколько экстравагантное двойное имя Джон-Джон (в честь отца и прадеда — Фицджералда, отца Розы), родились благополучно и росли под бдительным материнским оком.

Современники и биографы установили, что после смерти Патрика между Джоном и Жаклин возникло отчуждение, которое тщательно скрывалось, но порой вырывалось наружу. Новое сближение между ними произошло уже в Белом доме.

В 1955 году супруги купили в штате Виргиния усадьбу, в которой, как они предполагали, смогут проводить вечера и уикэнды. Оказалось, однако, что ежедневно добираться до центра столицы было сложно. Из-за автомобильных пробок Джон часто опаздывал на заседания. С загородным имением решено было расстаться. Оно было продано брату Джона Роберту за ту же сумму, за которую куплено, — 125 тысяч долларов^{481}.

Кеннеди сменили жилье незадолго до рождения дочери в 1957 году. Теперь они купили особняк в том же Джорджтауне и обзавелись прислугой. Появились садовник, камердинер, горничная, повар. После рождения дочки 27 ноября была нанята няня, которую через несколько лет (это было уже в Белом доме) сменила гувернантка (няня же понадобилась для второго ребенка).

Джону казалось, что купленный дом слишком старый и что он даже слегка накренен. Тем не менее супруги жили здесь вплоть до января 1961 года, когда они переселились в Белый Дом^{482}.

Однако семейная жизнь и отношения с другими женщинами не находились в центре внимания Джона Кеннеди. Ко времени женитьбы он уже стал политиком до мозга костей, был буквально поглощен всеобщим вниманием и прилагал все силы для дальнейшего продвижения в высшую власть.

Выдвижение на высший пост и номинация

На протяжении всех лет своего пребывания в сенате Джон вынужден был сталкиваться с серьезными трудностями, связанными с его политической ориентацией, главным образом касавшимися отношения к сенатору Джозефу Маккарти и «маккартизму».

Джон явно не нашел в себе силы выступить с прямым осуждением «маккартизма» и в этом вопросе оказался отнюдь не на должной высоте. Так что книга «Мужественные профили», которую он при помощи Соренсена подготовил в больнице между операциями, свидетельствовала о его собственном мужестве лишь отчасти. В карьерном продвижении, однако, эта неопределенная позиция, вопреки прогнозам, серьезным тормозом не стала.

28 октября 1959 года в фамильном особняке Кеннеди в Хайаннис-Порте состоялось первое заседание узкого предвыборного штаба. Естественно, центральными его фигурами являлись сам будущий кандидат и его младший брат Роберт, который с этого момента станет главным менеджером всей избирательной кампании. Другими участниками собрания были Кеннет О'Доннел, Лоуренс (Ларри) О'Брайен, Теодор Соренсен, Стивен Смит, Пьер Сэлинджер, Луис Харрис.

Это была весьма удачно подобранная группа людей. Два этнических ирландца (казалось, что руководителей штаба Кеннеди подбирал по признаку общности происхождения, но это было бы поверхностным наблюдением) прекрасно дополняли друг друга: Кеннет был уже известным и опытным тактиком избирательных кампаний, а Лоуренс — умелым организатором.

Оба они полагали, что в основу своей предвыборной борьбы Джону следует взять традицию «Нового курса» Франклина Рузвельта^{483}.

Тридцатилетний Соренсен уже проявил себя в качестве образованного и творчески мыслящего юриста, способного оперировать необходимыми аргументами, решая задачи на базе как существующего законодательства, так и прецедентного права, весьма широко применяемого в США (если аналогичный казус уже получил такое-то судебное или иное решение, то и следующие дела логично решать таким же образом). Он также великолепно — четко, логично, литературно грамотно и оригинально — умел излагать аргументацию. Не случайно Соренсен станет главным спичрайтером Кеннеди.

Стивен Смит — муж Джоэн, младшей сестры Джона (они поженились в мае 1956 года) — окончил Джорджтаунский университет. Он участвовал в корейской войне как боевой летчик, а после ее окончания стал бизнесменом, связанным с Джозефом Кеннеди-старшим, был великолепным финансовым аналитиком и, как и О'Доннел, обладал отличной организаторской хваткой^{484}. Во время избирательной кампании ему будет поручено руководство тысячами добровольцев, которые агитировали за Кеннеди.

Пьер Сэлинджер, способный журналист, имел разносторонние связи в мире прессы и, главное, всё более входившего в моду телевидения. Он станет главным советником и посредником Кеннеди по вопросам, связанным с пропагандой и агитацией через средства массовой информации.

Наконец, Луис Харрис — также незаменимый человек в этой яркой команде. Известный аналитик общественного мнения, основавший в 1954 году социологическое агентство в Нью-Йорке, — он часто выступал в прессе как политический обозреватель. Высоко была оценена его первая книга «Существует ли в действительности республиканское большинство?»^{485}. Аналитические разработки Харриса и вытекавшие из них рекомендации сыграли немаловажную роль в избирательной кампании Кеннеди.

В то же время между членами узкого штаба не было четкого разделения труда. Занимаясь своим участком работы, они поддерживали связи друг с другом, совместно работали над решением общих задач. Разумеется, каждый из этих людей рассчитывал на получение ответственной должности в кабинете будущего президента. Но думать, что трудились они только ради карьеры, нельзя — все они придерживались либеральной системы ценностей (к которой всё больше склонялся и кандидат в президенты), а соответственно, стремились к реализации своих идей и взглядов на практике.

Помимо узкого штаба действовал и значительно более широкий круг людей, которые привлекались главными действующими лицами или на время всей избирательной кампании, или для выполнения определенного задания.

О выдвижении своей кандидатуры на президентский пост Кеннеди публично объявил 2 января 1960 года в своем сенатском офисе. Его выступление было кратким, но четким, хорошо продуманным. В нем были намечены в общих чертах основные пункты предвыборной программы. Джон заявил: «Необходимо, чтобы исполнительная власть приняла самые решительные меры по ключевым вопросам нынешнего века — как прекратить или сократить тяжелую ношу гонки вооружений, в которой советские достижения угрожают самому нашему существованию, как поддерживать порядок в новых, только возникших государствах, как изменить положение дел в американской науке и образовании, как предотвратить крах нашего сельского хозяйства и упадок наших городов, как добиться без усиления инфляции и увеличения безработицы экономического роста на благо всех американцев, как дать верное направление нашим традиционным моральным ценностям…»^{486}

Через две недели Джон Кеннеди выступил в Национальном пресс-клубе с развернутым изложением своих взглядов на роль президента США^{487}. Он говорил: «Американский народ имеет полное право знать, что думает о президентском посте человек, претендующий на него, имеет ли он представление об огромных возможностях, которые дает этот пост, и готов ли он использовать их… В наступающем десятилетии, в ответственные и революционные 1960-е годы президентство в США потребует значительно большего, нежели громкие и пустые фразы, провозглашаемые с позиций, далеких от переднего края. Оно потребует, чтобы президент находился в самом центре борьбы, чтобы он проявлял должную заботу о судьбе руководимых им людей, чтобы он был готов служить им, подчас даже рискуя вызвать их кратковременное недовольство».

Кеннеди первый объявил о своем намерении добиваться президентского поста. В следующие месяцы стали известны и другие кандидаты от Демократической партии. Ими являлись сенатор Хьюберт Хэмфри, считавшийся в партийных кругах наиболее опытным и перспективным претендентом (его явной слабостью был недостаток денежных средств на борьбу, требовавшую огромных расходов, и, кроме того, наблюдатели отмечали хаотичное ведение им предвыборной кампании^{488}); сенатор Стюарт Саймингтон, занимавший видные посты в предыдущих администрациях (в частности, он был с 1947 года первым министром военно-воздушных сил страны, а в сенате считался одним из наиболее последовательных противников «маккартизма»); лидер демократов в сенате Линдон Джонсон; наконец, Эдлай Стивенсон, который уже был кандидатом от Демократической партии на президентский пост в 1956 году, но проиграл тогда президенту Дуайту Эйзенхауэру, избранному на второй срок.

Хэмфри включился в борьбу сразу, вслед за Кеннеди, остальные выжидали и открыто объявили о готовности вести борьбу за президентский пост только перед партийным съездом.

Если Стивенсон был очевидным представителем либерального партийного крыла, а Хэмфри и Саймингтон примыкали к левому центру, то Джонсон представлял креатуру консерваторов из южных штатов (так называемых диксикратов), которые теперь уже, конечно, не выступали за восстановление рабства, но их политические традиции явно вели к тем временам, когда именно лидеры демократов в южных штатах попытались расколоть США на два государства, из-за чего, собственно, и произошла Гражданская война 1861—1865 годов, увенчавшаяся победой Севера, ликвидацией рабовладения и закреплением свободного рыночного хозяйства и политической демократии.

Главным соперником демократов на выборах был очевидный кандидат от Республиканской партии Ричард Никсон, вице-президент в кабинете Эйзенхауэра. Никсон являлся весьма серьезным противником. Как и Кеннеди, он был сравнительно молод (старше Джона на четыре года). Его преимуществом являлся значительный опыт государственной деятельности, который, впрочем, имел оборотную сторону — на него можно было в предвыборной борьбе сваливать все недостатки и пороки политики США при Эйзенхауэре — как внутри страны, так и за рубежом.

Правда, Никсон соответственно своему статусу вице-президента (он занимал этот пост оба срока Эйзенхауэра — с 1953 по 1961 год) не принимал прямого участия в определении политического курса, но был на виду в течение всех восьми лет пребывания на своей должности, имея разносторонние связи в деловых кругах, в среде партийных боссов, в прессе, прежде всего в своем родном штате Калифорния.

Более либеральный республиканец, губернатор штата Нью-Йорк Нельсон Рокфеллер имел меньшие шансы на номинацию, и это, между прочим, свидетельствовало о том, что огромные денежные капиталы, которыми располагало семейство Рокфеллеров, в данном случае играли скорее не положительную, а отрицательную роль, так как превращали возможного кандидата в одиозную фигуру^{489}.

Первичные выборы в Демократической партии (праймериз) прошли более или менее спокойно. В большинстве штатов победу на них одержал Кеннеди.

Особенно важным был успех в штате Висконсин, не только потому, что это было первое предвыборное достижение, но и в связи с тем, что Висконсин считался «отсталым штатом», значительная часть населения которого не проявляла интереса к политике. Достаточно сказать, что в самом начале кампании, 17 марта, Кеннеди вошел в одну из провинциальных таверн, чтобы «поболтать» с избирателями, и представился: «Мое имя Джон Кеннеди, я веду борьбу за пост президента». Присутствовавшие посмотрели на него без особого интереса, а один спросил с ленцой: «Президента чего?»^{490} Такое равнодушие лишь подзадорило Джона. Следуя четкому расписанию, он и его помощники в течение месяца исколесили весь этот штат. Сам Джон обычно произносил по восемь—десять речей в день, не говоря о встречах на улицах, в магазинах и в тех же тавернах.

В избирательной кампании в Висконсине активно участвовала Жаклин Кеннеди, для которой такого рода занятие было новым и нелегким делом. Тем не менее она ходила по домам избирателей, возилась с их детьми, дружески беседовала с домохозяйками и их мужьями. Кампания в этом штате хорошо запомнилась Жаклин, и она о ней нередко вспоминала, в том числе и после гибели супруга^{491}.

В результате в Висконсине в первичных выборах приняли участие около половины избирателей, что было рекордным результатом за всю его историю. Кеннеди собрал около двух третей голосов, но результатом остался недоволен, считая даже, что на телевизионных экранах Хэмфри одержал «моральную победу»^{492}.

Следующим важным испытанием были первичные выборы в Западной Виргинии, назначенные на 10 мая. Это был сельскохозяйственный и горнорудный штат с бедным населением, которое жестоко страдало от безработицы и в результате механизации сельского хозяйства, и в связи с сокращением потребности в твердом топливе, заменой его более дешевой нефтью. К тому же недовольное и раздраженное население штата было почти исключительно протестантским, и агитаторам Хэмфри нетрудно было использовать здесь антикатолические предрассудки^{493}.

Первые результаты опроса общественного мнения в штате показали, что Кеннеди вроде бы легко обойдет Хэмфри, что соотношение голосов будет примерно 70 к 30. Но через месяц наступило разочарование. Вторичный опрос показал существенное преимущество соперника. Оказалось, что предыдущее обследование проводилось, когда население просто не знало еще о том, что Кеннеди — католик^{494}. Теперь за привлечение избирателей взялись по-серьезному. Согласно единодушному решению своего штаба Кеннеди изменил тактические подходы. Если раньше он почти полностью пренебрегал вопросом о религиозной принадлежности, то теперь стал агрессивно подчеркивать, что, несмотря на свою приверженность определенной вере, твердо стоит на позиции политической независимости от церковной иерархии. Кроме того, сравнительно легко были найдены протестантские священнослужители, которые выступили с проникновенными заявлениями, осуждавшими религиозный фанатизм в качестве предвыборного средства агитации. Кеннеди призвал к «честной игре» на религиозном поле^{495}.

С локального уровня Кеннеди распространил свое понимание взаимоотношения политики и религии на общенациональный. 21 апреля он посвятил этому вопросу свое выступление на собрании Американского общества газетных издателей в городе Хьюстоне. Он сразу изложил основы своей позиции: «Не существует религиозной проблемы в том смысле, что все важнейшие кандидаты не различаются между собой по вопросу о роли религии в нашей политической жизни. Каждый кандидат в президенты убежден в необходимости отделения церкви от государства и сохранения религиозной свободы, и каждый выступает против религиозного фанатизма и за полную независимость государственных деятелей от диктата церковных институтов. Однако существует религиозная проблема в том смысле, что каждый кандидат принадлежит к какой-либо религии. В частности, я не пытаюсь стать первым католическим президентом, как пишут некоторые. Так произошло, что я надеюсь послужить своей нации в качестве президента — и так случилось, что я был рожден католиком».

Выступление получило позитивную оценку в подавляющем большинстве газет и журналов, в телевизионных комментариях, за исключением тех, которые действительно были проникнуты религиозным фанатизмом, догматизмом и мессианством^{496}.

Постепенно религиозные проблемы отошли на второй план. В Западной Виргинии, однако, Кеннеди столкнулся, как и предполагал его штаб, с куда более существенным и острым социальным явлением — нищетой и вытекавшим из нее чувством отчаяния значительной части населения.

Сам Джон, как нам хорошо известно, рос в богатой семье. Он никогда не испытывал и просто не мог понять на уровне чувств и ощущений (знал только умозрительно), что такое голод и другие лишения. Мучения на Соломоновых островах после катастрофы его катера действительно были, но они оказались краткими и не отложились в памяти.

Теперь же, во время кампании в Западной Виргинии, бедствия населения, вынужденного жить на скудные государственные пособия, приводили его в ужас. Кеннеди, однако, пришел к выводу, что ему следует смотреть правде в глаза, что он не должен уклоняться от неприятных вопросов. Наоборот, собственная проверка условий жизни самых бедных слоев населения, считал он, будет способствовать не только привлечению на его сторону новых категорий избирателей, но и даст возможность лучше ориентироваться в будущих законодательных инициативах и их исполнении.

Джон несколько раз спускался в шахты, чтобы своими глазами увидеть условия труда. Р. Гудвин описывает: «Он был откровенным, его дискуссии были лишены риторики — он пользовался словами, которые они (шахтеры. — Л. Д., Г. Ч.) могли понять и ответить на них; он был внимателен, казалось, больше интересовался их образом жизни, трудностями их работы, механизацией шахтерского труда, чем попыткой убедить их в своих достоинствах. Это был Кеннеди в своих лучших качествах, подлинный Кеннеди, способный убедить отдельного человека или небольшую группу людей, что они действуют вместе с ним; он вглядывался в контуры малого мира, стремился узнать, понять, что собой представляют другие»^{497}.

В Западной Виргинии пришлось расстаться с некоторыми установками, которых Джон Кеннеди придерживался во время своей работы в конгрессе. Прежде всего, речь шла об отношении к Франклину Рузвельту, политику которого Джон не раз остро критиковал. Правда, эта критика распространялась главным образом на международную сферу, особенно на уступки Сталину на Ялтинской конференции. Но косвенно критика как бы невольно охватывала и внутренний рузвельтовский курс. В самом начале избирательной кампании Джон проводил некое различие между «Новым курсом» как лозунгом, продолжателем которого он себя именовал, и реальной политикой этого президента. Теперь же Кеннеди (трудно сказать, вполне ли искренне) стал подчеркивать, что является последователем, в полном ее объеме, рузвельтовской политики, основанной на широком государственном вмешательстве в социально-экономическую жизнь с целью улучшения условий труда и быта низших слоев населения, а также на достижении компромиссов в области международных отношений.

Более того, по инициативе Джона была установлена связь с сыном покойного президента Франклином Рузвельтом-младшим, который дал согласие принять участие в кампании. Это было немалым достижением, особенно имея в виду натянутые отношения семейства Кеннеди с Элеонорой Рузвельт. К тому же, по словам американского историка У. Лейхтенбурга, младший Рузвельт был очень похож на отца, его голос звучал, как эхо рузвельтовских «бесед у камина», которые были популярны по всей Америке. Старые рабочие, встречаясь с Франклином-младшим, вспоминали 1930-е годы и выражали надежду, что молодой кандидат в президенты действительно поведет Америку по пути, который был бы сходным с «Новым курсом»^{498}.

Следует отметить, что и отношение самой Элеоноры Рузвельт к Кеннеди постепенно менялось в лучшую сторону. Позже, когда она в 1962 году скончалась, президент Кеннеди прервал все свои дела, чтобы присутствовать на ее похоронах в Гайд-Парке^{499}.

Нельзя сказать, что Джон использовал в борьбе против своего первоначального соперника по Демократической партии Хэмфри вполне джентльменские методы. Именно во время подготовки к праймериз в Западной Виргинии штаб Кеннеди получил из анонимного источника копию переписки между Хэмфри и мобилизационными органами во время Второй мировой войны. Из них вытекало, что нынешний кандидат в номинанты смог избежать призыва в армию по фальшивым документам, диагностировавшим у призывника мнимые заболевания — грыжу и дальтонизм. Полученным бумагам тотчас дали ход, естественно, противопоставляя их материалам о храброй службе Джона на Тихом океане.

Документы, которые использовал Джон, на самом деле оказались фальшивыми. Хэмфри действительно был освобожден от воинской службы по состоянию здоровья, и это он подтвердил убедительными доказательствами. Штаб Кеннеди вынужден был принести извинения сенатору от Миннесоты^{500}. А Кеннеди получил хороший урок — необходимо научиться отличать фальшивки от подлинных документов, это качество, остро необходимое любому государственному деятелю, и отсутствие его может завлечь политика в самые опасные тупики.

Надо, однако, сказать, что в сознании американской толпы неприятный налет после всей этой истории сохранился, и он был не в пользу Хэмфри, который действительно в годы войны не служил в армии. Как говорится в известном анекдоте, то ли он украл шапку, то ли у него украли, но что-то с шапкой у него произошло.

В дополнение к этому во время дебатов с Хэмфри накануне первичных выборов Кеннеди буквально обрушился на правительство и власти штата с осуждением их скудной помощи нуждающимся, в результате чего многие дети из бедных семей никогда не пробовали молока. Зрителям и слушателям показалось, что Хэмфри проявил меньше заботы о бедняках, и это еще более изменило соотношение сил^{501}.

Мы упомянули не только о слушателях, но и о зрителях предвыборных дебатов. Действительно, встреча кандидатов 4 мая была первым опытом спора такого рода перед камерами телевизионщиков. Опыт оказался успешным и вскоре был использован в борьбе с основным противником — кандидатом от Республиканской партии.

Результаты праймериз 7 мая вызвали сенсацию: ранее сдержанно относившееся к Кеннеди население Западной Виргинии резко повернулось в его сторону. Кеннеди получил 60 процентов голосов. После этого Хэмфри, считавшийся главным соперником, фактически вышел из президентской гонки, уступив место более левым, но в то же время менее влиятельным соперникам.

Успеху Джона способствовала его тактика. Занимая умеренно либеральную позицию, он в то же время по ряду вопросов шел на уступки консерваторам, главным образом подчеркивая, что предлагаемые им реформы должны проводиться постепенно, с учетом интересов всех слоев населения и не затрагивать основ американского образа жизни.

И, разумеется, немалую роль играло обаяние выглядевшего моложе своих лет, уверенного в себе кандидата, который прошел войну, а затем набрался жизненного и политического опыта, работая в конгрессе. Умудренный, хитрый и беспринципный Джозеф Кеннеди-старший признавался летом 1960 года: «Он так от меня отличается. Я никогда не смог бы сделать того, что делает он. Я просто не знаю, как у него это получается»^{502}.

Именно после первых побед Джона Кеннеди возникло, а затем стало расширяться доходящее чуть ли не до истерики массовое чувство восхищения кандидатом. Производившие впечатление складывавшихся стихийно, но в то же время умело организованные специалистами по рекламе, которых щедро оплачивал штаб Кеннеди, эти эмоции толпы проявлялись в разных формах, причем главным образом в этих эскападах участвовали женщины, преимущественно молодые, которые передавали свои эмоции мужьям, любовникам, поклонникам, и это становилось важным фактором в предвыборной гонке. Журналисты иронически называли этих дам «попрыгуньями» (они во время встреч с Кеннеди подпрыгивали, простирая к нему свои руки), «обнимавшимися» (они, собираясь большой толпой, брали друг друга за талии или за шею, раскачивались, одновременно выкрикивая хором лозунги поддержки), «бегуньями» (так именовали тех, кто пытался догнать удалявшийся автомобиль Кеннеди, чтобы его остановить и получить автограф).

При этом следует иметь в виду, что предвыборные баталии проходили одновременно с работой в конгрессе, которую Джон подчас просто игнорировал, пропуская множество заседаний, но всё же являлся на голосования, когда считал для себя важным участие в них.

Между прочим, в ходе первичных выборов Линдон Джонсон, который был лидером демократической фракции в сенате, особенно рьяно использовал против Кеннеди его «прогулы» сенатских заседаний. Кеннеди пренебрегает своими парламентскими обязанностями, а это означает, что и президентом он окажется ненадежным, ленивым. Примерно так звучали филиппики южного консерватора. Действительно, официальные публикации показывали, что в 1959-1960 годах Кеннеди пропустил вдвое больше заседаний, чем Джонсон^{503}. На такого рода упреки Кеннеди отвечал остроумно и даже изящно. Однажды он заявил: «Сенатор Джонсон в самом деле вел себя чудесно, присутствуя на всех заседаниях. Я же действительно иногда отсутствовал, но я ведь не партийный лидер в сенате. Поэтому я восхищаюсь сенатором, испытываю к нему чувство любви, всецело поддерживаю его как лидера демократов в сенате и уверен, что, став президентом, прекрасно сработаюсь с ним как с лидером демократов в сенате»^{504}. В этом небольшом фрагменте Кеннеди, как видим, трижды подчеркнул, что на большее, чем лидерство во фракции, Джонсону рассчитывать не приходится. Прошло, однако, немного времени, и позицию пришлось менять.

Наиболее четко либеральный курс Кеннеди проявлялся в тех случаях, когда ему приходилось голосовать за или против законопроектов, связанных с гражданскими правами и социально-экономическим положением низших слоев населения. Он систематически подает свой голос за законопроекты, которые считает программными, — за закон об усилении наказаний за линчевание чернокожих, за отмену налога на участие в выборах, за увеличение минимального уровня заработной платы.

Немалое внимание Кеннеди уделяет международным вопросам. Он в полной мере учитывает, что его страна, по существу дела, проиграла войну в Корее, хотя формально эта война, как уже говорилось, закончилась с ничейным результатом. Отказ США от атомной войны против Северной Кореи и Китая, которым завершился «большой спор» между президентом Трумэном и командующим американскими войсками на Дальнем Востоке Макартуром, Джоном был вполне одобрен.

Однако моральную рану, которая чувствовалась внутри страны весьма ощутимо, необходимо было, по его мнению, залечивать жесткой внешней политикой. В ходе избирательной кампании сложился удобный, считавшийся в самых разных общественных кругах адекватным, и в то же время прагматический курс «гибкого реагирования», то есть готовности ответить на невыгодные для США изменения во внешнем мире в соответствии с той реальной опасностью, которую эти изменения представляли для страны.

При этом постепенно, с большими оговорками Кеннеди отказывался от представления, что США сильно отстают от СССР в области ядерного, а затем и ракетного оружия. В штабе кандидата в номинанты учитывалось, что, обладая существенными военно-стратегическими преимуществами по сравнению с СССР, несмотря на создание последним атомного, а затем и водородного оружия, США имеют возможность проводить внешнюю политику «с позиции силы». Главным из преимуществ считалась удаленность собственной территории от существовавших и возможных очагов «горячей войны».

Однако во время предвыборной кампании Джон Кеннеди, по существу дела, обманывал избирателей, играя в страшилки, запугивая общественность масштабами советской угрозы. Он неустанно повторял, что США отстают от СССР по мощи своих ракетно-ядерных сил, хотя это не соответствовало действительности.

В начале 1960-х годов США располагали примерно пятью тысячами ядерных боеголовок, а СССР — всего тремястами, то есть в 17 раз меньше^{505}. Что же касается подлетного времени, то американские ракеты, размещенные в Турции, могли достигнуть советской территории за десять минут, тогда как советским ракетам надо было лететь до территории США 25 минут^{506}.

Между тем в своих выступлениях Кеннеди вовсю щеголял фактами, которые с удовольствием поставляли ему, по существу дела, советские официальные источники, — прорывными достижениями СССР в области освоения космоса, которые рассматривались не только как вызов техническому и научному могуществу США, но и как прямая угроза их безопасности.

На самом деле как истинный политик Джон, еще будучи даже не кандидатом в президенты, а всего лишь номинантом на эту позицию, уже продумывал свои шаги в должности главы государства. Он понимал, что развертывание военно-промышленного комплекса страны, увеличение ассигнований на космические исследования приведут к немалым достижениям в будущем, в частности, создадут рабочие места и в целом поднимут экономику США. И это будет не только благом для страны, но и его личной заслугой как президента. Поскольку в Соединенных Штатах Америки президент не может решать единолично такие глобальные вопросы, а нуждается в поддержке конгресса, Джон Кеннеди, пугая публику весьма сомнительным превосходством СССР, уже тогда прокладывал себе путь к будущим успехам на президентском поприще. В городе Портленд (штат Орегон) Кеннеди восклицал: «Первой машиной в космосе был Спутник, а не Вангард. Первой страной, забросившей свой национальный герб на Луну, была Россия, а не Америка. Первыми пассажирами, возвратившимися из путешествия в космическое пространство, являлись Стрелка и Белка[32], а не Роувер и Фидо»^{507}.

Судя по тому, что Джон говорил после избрания в частных беседах, его штаб и он сам прекрасно знали реальное положение дел, но удачно «вместе с братом Бобби» (похоже, здесь Джон проговорился, что именно Роберт был изобретателем этого предвыборного трюка) использовали миф о советском ракетно-ядерном превосходстве для предвыборных целей.

Конкретные предложения и требования кандидата в президенты во внешнеполитической области:

необходимость иметь значительно превосходящее советскую мощь ядерное и ракетное оружие, одновременно сохраняя и усиливая потенциал обычных вооружений;

активно участвовать в военной организации НАТО, обеспечивая США возможность давления на позиции государств-союзников;

развивать разносторонние отношения со странами, освободившимися от колониальной зависимости, помогать им в строительстве демократического общества и этим фактически вовлекать эти страны в орбиту влияния США, одновременно стремясь добиться, чтобы при помощи материальных и идеологических средств повернуть в русло капиталистического развития те страны третьего мира, в которых к власти пришла советская агентура и которые провозглашали курс социалистической ориентации;

проводить активную политику в германском вопросе, ни в коем случае не давая возможности ГДР распространить свое влияние на Западный Берлин;

проводить более гибкую политику в отношении Китая, пользуясь теми намеками на разногласия, которые вроде бы возникли между КНР и СССР.

Джон подчеркивал: «Нам следует сейчас начать работать медленно и осторожно для того, чтобы осуществить программы, призванные отнять у советских хозяев тех подчиненных, которые проявляют признаки недовольства, растить семена свободы в любых расщелинах в железном занавесе, уменьшая экономическую и идеологическую зависимость этих стран от России… Наше государство испытывает сейчас более настоятельную нужду в силе идей, чем в атомной, финансовой, промышленной или даже просто человеческой силе»^{508}.

Нетрудно заметить, что в этих установках прослеживались зачатки курса мирного сосуществования, соревнования двух систем в экономической, политической, военной, идеологической областях.

Именно поэтому Кеннеди считал неправильным балансирование на грани войны. Он был убежден, что любое, даже незначительное военное столкновение с СССР или каким-либо из его сателлитов может, даже без желания сторон, как бы случайно, стихийно привести к термоядерной войне. Позже такой подход получил условное наименование «эффекта младшего лейтенанта», то есть низкого армейского чина, способного отдать роковой приказ о запуске ядерной ракеты в сторону неприятеля^{509}.

Кеннеди в то же время должен был учитывать сильные антивоенные настроения в самих США, население которых традиционно и с полным основанием волновали внутренние проблемы, прежде всего связанные с жизненным уровнем, с обеспечением совершенствования качества жизни.

К таким полуизоляционистским настроениям прибавлялись позиции левонастроеннои интеллигенции, в частности профессуры и студенчества ведущих университетов страны, особенно из так называемой «Айви-Лиг» («Лиги плюща») — группы самых старых и наиболее престижных университетов. Там полагали в основном, что внешняя политика Трумэна и Эйзенхауэра носила реакционный характер, вела к превращению США в «международного жандарма». В связи с этим университетская общественность требовала проведения последовательного курса на мирное сосуществование с СССР и другими странами советского блока.

Именно в этих условиях в самом начале избирательной кампании произошел международный скандал. 1 мая 1960 года над территорией СССР в районе Свердловска ракетой был сбит американский самолет-разведчик У-2, летчик капитан Френсис Пауэре, служивший в ЦРУ, выбросившийся с парашютом, был «взят с поличным». Ведущие американские политики выступили с противоречивыми заявлениями, а затем Эйзенхауэр по-солдатски отрезал: разведывательные полеты проводились и будут продолжаться. В результате оказалось сорванным совещание на высшем уровне, намеченное в Париже. Не состоялся и предполагавшийся вслед за совещанием визит Эйзенхауэра в Москву[33].

Кеннеди просто не мог остаться в стороне от этих событий, хотя любое его резкое заявление неизбежно оттолкнуло бы от него часть избирателей, особенно тех, которые считали, что достоинству США как великой державы причинен ущерб. И всё же Джон проявил твердость. Он недвусмысленно заявил, что президенту Эйзенхауэру следовало выразить сожаление по поводу инцидента — ведь от этого зависело проведение совещания в верхах^{510}. Иначе говоря, предполагаемый кандидат в президенты от Демократической партии фактически солидаризовался с советским лидером Н.С. Хрущевым, который требовал от американского президента извинений, а когда тот отказался их высказать, хлопнул дверью, уйдя с совещания.

В кругах Демократической партии возникли бурные споры. Многие осуждали поведение сенатора Кеннеди. Но в то же время и те, кто склонялся к поддержке непримиримой позиции президента-генерала, отдавали долг Кеннеди, вспоминая пассажи его книги «Мужественные профили», где рассказывалось о нестандартном поведении американских государственных деятелей прошлого.

Лишь немногие из демократов, включая лидера партийной фракции в сенате Линдона Джонсона, недвусмысленно осудили его позицию. Джонсон, по существу дела, поддержал Эйзенхауэра, заявив: «Извиняться за У-2, как предложил Кеннеди, — значит пойти на умиротворение»^{511}.

Джон, в свою очередь, воспользовался замешательством и в стане противников, и среди полудрузей, чтобы поставить точки над «i». В середине июня он выступил в сенате с речью, в которой экстраполировал злосчастный полет на значительно более широкий круг проблем. «Я не намерен возвращаться к печальной истории с “У-2”, — говорил он. — Срыв совещания в верхах был подготовлен не полетом Пауэрса, а тем, что мы не смогли за последние восемь лет (то есть за годы правления Эйзенхауэра. — Л. Д., Г. Ч.) создать такую сильную позицию, которая необходима для успешного ведения переговоров»^{512}.

Естественно, активная внешнеполитическая деятельность была неразрывно связана с наращиванием вооружений, а это означало новые и новые заказы крупнейшим концернам. Помимо того что этот курс обеспечивал проведение активной внешней политики, он соответствовал прямым интересам крупного бизнеса и компенсировал те возможные потери, которые кандидат в президенты мог потерпеть в этих кругах в связи со своей либеральной активностью касательно положения внутри страны.

Так формировался тот политический курс, который получит в риторике Кеннеди название «новых рубежей». Этот термин, явно навеянный «Новым курсом» Рузвельта, когда тот впервые баллотировался на президентский пост в 1932 году, пока еще не имел каких-либо четких очертаний. Сделает это кандидат, и то лишь в самых общих контурах, уже после того, как станет официальным номинантом Демократической партии.

Партийный съезд, которому предстояло выдвинуть кандидата в президенты, открылся в Лос-Анджелесе 11-го и завершил работу 15 июля 1960 года. Съехалось около сорока пяти тысяч человек, в том числе 4509 официальных делегатов. Еще добрых пять тысяч составляли журналисты. Остальные — это политические помощники, родственники, друзья и просто заинтересованные наблюдатели, а также многочисленный обслуживающий персонал.

Штаб Кеннеди располагался в отеле «Билтмор», старом здании, скромном, но обладавшем необходимым оборудованием для надежной связи со всей страной. Здесь работали примерно 40 человек, составлявшие ядро штаба, который был одновременно мозговым и организационным центром политической борьбы.

Эффективная предварительная работа, надежные связи со штатами, преодоление разного рода сомнений (прежде всего по поводу религиозной принадлежности и возраста) обеспечили выдвижение Джона Фицджералда Кеннеди на пост президента уже в первом туре. Кеннеди получил 806 голосов (62,9 процента), Джонсон 409 (26,8 процента), Саймингтон 86 (6,6 процента), Стивенсон 79,5 (5,2 процента). Незначительное количество голосов взяли еще несколько кандидатов. Повторим: может показаться странной половинка голоса, но такова американская реальность — некоторые штаты посылают на съезд двух делегатов с одним голосом, причем они могут голосовать за разных лиц. В любом случае победа Кеннеди была блестящей^{513}.

Высказывались, правда, сомнения, причем весьма авторитетными людьми. Бывший президент Гарри Трумэн, выступая в библиотеке собственного имени в городе Индепенденсе, штат Миссури, посоветовал Джону «отодвинуть в сторону» свои амбиции по причине тревожной ситуации в мире. Демократы, заявил он, нуждаются в политике «более зрелом и опытном». Но 76-летний Трумэн жестко не настаивал на другом кандидате, и его слова многими участниками съезда даже были восприняты как косвенная поддержка Кеннеди^{514}.

Тем не менее Джон счел необходимым ответить бывшему президенту, выступив вначале в Нью-Йорке, в огромном зале Центрального железнодорожного вокзала, а затем во время съезда с заявлениями о том, какой вклад в процветание страны внесли политики, чей возраст не достиг сорока четырех лет. Среди них были названы Джордж Вашингтон, Томас Джеффер-сон, Джеймс Медисон, Александр Гамильтон. А завершен был этот пассаж упоминанием имени Христофора Колумба, который открыл Америку, когда ему только исполнился 41 год^{515}.

По существу дела, этот выпад был направлен не против Трумэна, который спокойно пользовался благами и почетом экс-президента и в политической борьбе не участвовал, а против Линдона Джонсона, человека, на восемь лет старше Кеннеди (ему в 1960-м исполнилось 52 года).

Именно Джонсон был единственным, кто энергично выступил против номинации Кеннеди, не жалея своего грубого и резкого техасского красноречия, чтобы скомпрометировать ставленника высокомерного Северо-Востока. У Джонсона были особые основания возмущаться: накануне открытия съезда распространился слух, что у него тяжелый инфаркт, который может привести к фатальному исходу. Не без основания лидер сенатских демократов, один из кандидатов в президенты полагал, что отвратительный слух оплачен Джозефом Кеннеди. Газета «Нью-Йорк тайме» комментировала 14 июля: «В красочной речи он (Джонсон. — Л. Д., Г. Ч.) сообщил, что звезда Кеннеди закатывается, и предсказал “бунт” делегатов, которые, по его словам, шли за кандидатом от штата Массачусетс, как “овцы за бараном”. Некоторых уверенная позиция Джонсона убедила. Другим его поведение показалось последней попыткой предотвратить поражение».

Верным оказалось второе суждение, что отчетливо продемонстрировали результаты голосования, названные выше.

При выборе кандидата в вице-президенты Кеннеди пришлось пойти на существенный компромисс. Вначале он предполагал, что таковым может оказаться близкий ему по взглядам Эдлай Стивенсон. Но Стивенсон получил слишком мало голосов на съезде и мог осложнить дальнейшую борьбу. Кеннеди стал опасаться, что в случае, если возьмет его в напарники, может потерять часть возможных голосов (выборы президента и вице-президента происходят в «одном пакете»).

Кроме того, по мнению Жаклин Кеннеди, между ее супругом и Стивенсоном после неудачи 1956 года сложились натянутые личные отношения, окрашенные соперничеством и недоверием^{516}.

В то же время необходимо было если не полностью привлечь на свою сторону, то хотя бы нейтрализовать консервативную часть демократов из южных штатов, обладавших немалым влиянием. В таких условиях члены штаба убедили Джона взять в качестве кандидата в вице-президенты Линдона Джонсона. После кратких консультаций с элитой своего штата Техас Джонсон дал согласие баллотироваться вместе с Кеннеди, хотя на протяжении нескольких предыдущих месяцев, включая дни самого съезда, оба они отзывались друг о друге не очень лицеприятно.

Согласие Л. Джонсона вести предвыборную борьбу вместе с Кеннеди многим показалось удивительным, ибо Джонсон являлся влиятельным и авторитетным политиком, занимал руководящую позицию в сенате и был хорошо известен стране. Теперь же в случае победы ему предстояло занять пост, о котором большинство американцев знают лишь, что он существует, но часто не могут припомнить фамилии человека, который его занимает.

Расстояние между Овальным кабинетом в Белом доме и кабинетом № 274 в здании канцелярии президента по Уэст Экзекьютив-авеню, где располагается кабинет вице-президента, можно преодолеть за несколько минут, но политическая дистанция между обоими офисами огромна. Единственное, на что мог надеяться Джонсон, — это выдвижение его кандидатуры на президентский пост через восемь лет, ибо никто не сомневался, что Кеннеди будет баллотироваться в президенты во второй раз, если добьется успеха в 1960 году. Но ведь тогда ему будет уже 60 лет. Не многовато ли для президентского поста? Такие мысли не могли не одолевать Джонсона. И тем не менее он, преодолев колебания, пошел на блок с Кеннеди, отнюдь не предполагая, что станет президентом уже в 1963 году в связи с гибелью своего шефа. Поистине пути Господни неисповедимы.

Так или иначе, но через два дня после номинации Джона изумленным делегатам съезда была представлена кандидатура на должность вице-президента, а на следующий день на первых полосах газет появилась фотография улыбающихся друг другу Кеннеди и Джонсона, производивших впечатление, что они всегда были лучшими друзьями…

В борьбе с Никсоном

Первое выступление Кеннеди в качестве официального кандидата Демократической партии состоялось 15 июля, через два дня после съезда, на огромном митинге в Колизее Лос-Анджелеса. Оно транслировалось по телевидению и радио на всю страну.

Так как Кеннеди выступал с первой речью в качестве единственного кандидата от своей партии на пост президента, то помощники Джона потрудились на славу. Даже политическими противниками речь была признана одним из ярких произведений ораторского искусства.

Он говорил: «Я смотрю на Запад… На землях, простирающихся на три тысячи миль передо мной, пионеры нашего прошлого отказывались от удобств, оставляли всё и даже жертвовали жизнями, чтобы построить новый мир здесь, в западной части страны… Сегодня мы стоим перед новой границей — границей 1960-х годов, которая является границей неизведанных возможностей и путей, границей неведомых чаяний и угроз… Речь идет о больших жертвах, но отнюдь не о благах»^{517}.

Кеннеди, таким образом, вновь бросал вызов американскому народу — если уж вы выберете меня в президенты, то следуйте моим указаниям, будьте готовы на лишения во имя величия своей нации и своего государства. Это был путь, не лишенный риска, но риска просчитанного, обещавшего немалую популярность и политические дивиденды, ибо за ним стояли политический расчет и личная харизма.

Теперь наступил самый ответственный этап президентской кампании — схватка с кандидатом от республиканцев Ричардом Никсоном и его кандидатом в вице-президенты бывшим сенатором и представителем США в ООН Генри Кэботом Лоджем, тем самым Лоджем, который в свое время был соперником Кеннеди на сенатских выборах. Для успешного проведения дуэли со ставленником республиканцев мобилизовывались все возможные интеллектуальные, пропагандистские, финансовые средства. Джон уделял особое внимание собственному поведению, манерам и не в последнюю очередь дикции.

На первом этапе избирательной кампании обнаружилось, что его голосовые связки не выдерживают невероятной нагрузки — около десятка выступлений в день. Всё чаще у Джона появлялись признаки ларингита — воспаления слизистой оболочки гортани, в результате которого он почти терял голос. А это для кампании могло обернуться катастрофой.

В результате были наняты два специалиста. Один являлся преподавателем сценической речи. По рекомендации этого учителя Джон по несколько минут в день тренировал горло, громко произнося звуки, подобные крикам морского котика. Второй являлся специалистом по болезням горла, в частности по голосовым связкам (такие врачи называются фониатрами). Он провел ряд терапевтических процедур и, главное, учил Кеннеди пользоваться своим голосом подобно тому, как это делают певцы — производя «опорное» дыхание с помощью диафрагмы, что позволяет говорить громко, в то же время не причиняя вреда голосовым связкам. Джон, впрочем, признавался, что он так до конца и не овладел этим искусством. «Я пытался улучшить его (голос. — Л. Д., Г. Ч.) при помощи инструкций, но позже я ослабил усилия. Трудно осилить природу, но я еще попытаюсь как-то подтолкнуть ее в нужном направлении», — писал он, уже став президентом, Элеоноре Рузвельт, отношения с которой заметно улучшились^{518}.

Однако сам факт того, что приступы ларингита почти прекратились, свидетельствовал, что определенных успехов в овладении собственным голосом Кеннеди всё же добился.

В целом предвыборная конъюнктура 1960 года была более или менее благоприятной для Джона. Дуайт Эйзенхауэр завершал свой второй срок на президентском посту и более, согласно законодательству, выдвигать свою кандидатуру не мог. На выборах в конгресс Республиканская партия постепенно теряла свои позиции, получив в 1950 году 49 процентов голосов, а в 1958 году — 43 процента.

По возрасту оба кандидата находились недалеко один от другого — Кеннеди было 43 года, Никсону — 47 лет. Но внешне Джон казался значительно моложе. Биограф Никсона С. Эмброуз констатировал: «Кеннеди казался более выносливым и атлетическим, а семейная любовь к жесткому футболу и бейсболу была широко известна. Никсон любил спорт, но не имел атлетической грации и способностей». И Эмброуз, и другие авторы отмечают, что Джон выглядел моложе Ричарда не на четыре года, как было в действительности, а по крайней мере на десяток лет^{519}.

Никсон был скован самим фактом пребывания в администрации Эйзенхауэра, причем на втором по формальной важности государственном посту. В силу своего положения и лояльности к своему шефу, может быть вынужденной, но скорее всего искренней, он энергично защищал все мероприятия администрации 1950-х годов.

Кеннеди же не просто имел возможность критиковать мероприятия Эйзенхауэра, он всячески подчеркивал их недостатки, порой резко преувеличивая, обращая особое внимание на то, что по вине президента и его помощников (прежде всего самого Никсона) США не выдерживают соревнования с СССР в области образования, технологических достижений и особенно в создании баллистических ракет. Авторитет Америки падает во всем мире, не уставал повторять кандидат от демократов, особенно в Африке, Азии, да и в Латинской Америке, где свободный мир потерял Кубу, перешедшую на сторону коммунизма^{520}. Кеннеди нарочно почти никогда не упоминал фамилии Эйзенхауэра, но от этого критический настрой только усиливался, заострялся, в то же время оттеняя «деликатность» оратора.

Однако в кандидатуре Кеннеди были и существенные изъяны. Никогда ранее католик, тем более ирландского происхождения, не избирался на высший исполнительный пост. В случае избрания он стал бы самым молодым президентом за всю историю США (ему бы только исполнилось 43 года). Соперником Кеннеди выступал человек столь же молодой, но имевший значительно больший политический опыт, дважды занимавший пост вице-президента при Эйзенхауэре.

По примеру Франклина Рузвельта, создавшего перед выборами 1932 года свой «мозговой трест», Кеннеди привлек к выработке политического курса, к постановке конкретных задач и взвешиванию возможных предложений и решений, к обсуждению деталей борьбы ученых-гуманитариев. Однако Кеннеди делал это в значительно более широких масштабах, нежели Рузвельт. Если в рузвельтовский «мозговой трест» входило до десятка человек, причем почти все они являлись профессорами Колумбийского университета в Нью-Йорке, то к обсуждению проблем, стоявших перед Кеннеди, было привлечено не менее ста различных специалистов из разных университетов.

Имея в виду, во-первых, хорошую финансовую базу, позволявшую Кеннеди щедро оплачивать командировки в случае необходимости получить личный совет или принять участие в «мозговом штурме», а во-вторых, быстрое развитие гражданской авиации, делавшее возможным ускоренный сбор советников, Кеннеди смог набрать в свою группу ученых из многих университетов, в том числе находившихся на другом конце страны — в Калифорнии. Помимо выполнения прямой задачи оказывать кандидату консультативную помощь, эта большая группа выполняла еще одну — второстепенную, но довольно важную функцию. За каждым из авторитетных профессоров шли десятки сторонников из числа преподавательского корпуса и студенчества, последние тянули за собой еще сотни людей. Возникал своеобразный, на этот раз реальный, эффект домино или даже роста по экспоненте, существенно расширявший базу поддержки Кеннеди из числа не только интеллектуальной элиты страны, но и из других, связанных с ней кругов.

Особенно большую помощь оказал младший брат Роберт, который оставался руководителем предвыборного штаба точно так же, как он руководил сенатскими избирательными баталиями Джона. По общему признанию как сторонников, так и противников, он великолепно справился со своими сложными обязанностями. Роберт не только был менеджером кампании. Он сам участвовал в агитации, организовывал встречи избирателей, в том числе такие, на которых кормили бесплатным барбекю. В непринужденной обстановке на лесных полянах или на лужайках Роберт Кеннеди излагал избирателям программу своего старшего брата. Он организовал рассылку конгрессменам подборки высказываний Джона по различным политическим вопросам, причем особый интерес вызвал комплект материалов, связанных с отношением кандидата к религии. Они свидетельствовали, что в случае избрания новый президент будет уважительно относиться ко всем конфессиям, не отдавая предпочтения католицизму^{521}.

Это была важная политическая школа для самого Роберта, который набирался опыта, исключительно важного для его будущей политической деятельности, особенно когда в 1968 году сам он выдвинет свою кандидатуру на президентский пост.

В той или иной мере в предвыборной кампании, как и раньше, участвовали и другие члены разраставшегося клана Кеннеди. Клан постепенно разделялся на внутренний и внешний круги. Во внутренний входили только кровные родственники — отец с матерью, братья и сестры. Но братья женились, сестры выходили замуж. Появлялся внешний круг, членов которого считали «принадлежавшими» к Кеннеди, даже если они носили другие фамилии.

Так, Роберт, как мы уже писали, еще в 1950 году женился на Этел Скейкел, дочери весьма успешного бизнесмена, владельца химической компании «Грейт лейке карбон корпорейшн». За 18 лет брака (до гибели Роберта) в семье появилось 11 детей (последний ребенок родился уже после кончины отца).

Сестра Джоэн вышла замуж за члена семьи нью-йоркских судовладельцев Смитов, связанных с Джозефом Кеннеди-старшим. Стивен Смит стал активным членом политического штаба кандидата, а затем президента.

На сестре Юнис женился Сарджент Шрайвер, работавший в одной из компаний, связанной с Джозефом-старшим.

Патриция же вышла замуж за известного британского актера Питера Лоуфорда и сама стала актрисой и по совместительству светской львицей, законодательницей мод. А это было немаловажно для «тиражирования» позитивного облика Джона и всего семейства. Сам же Лоуфорд в какой-то мере противопоставлял себя — «человека из народа», говорящего грубым, простым языком, — «высоколобому» Кеннеди, но своей агитацией за демократического кандидата он всё же привлек на сторону Кеннеди какую-то часть рабочих и фермеров.

Перед выборами сторонники Никсона раскопали сведения о давнем увлечении Кеннеди Ингой Арвад, которую, как мы помним, одно время подозревали в шпионаже в пользу Германии. Однако получить какие-либо данные по этому поводу в ФБР оказалось невозможно. Внутренняя контрразведка отказалась сообщить что-либо, ссылаясь на секретный характер информации и необходимость защиты чести и достоинства лица, которому ничего, помимо оказавшихся необоснованными подозрений, предъявить было невозможно.

Республиканцы в качестве козыря попытались использовать неблагоприятную репутацию отца демократического кандидата и особенно его богатство, расходуемое якобы незаконным образом на политические цели. Получил распространение анекдот: Джозеф будто бы сказал сыну — не волнуйся: если проиграешь выборы, куплю тебе другую страну.

Это, однако, было весьма не убедительное злопыхательство. Республиканцам не удавалось подкрепить фактами продажность самого Джона, его зависимость от отца. Джозеф своевременно прекратил шокирующие публичные высказывания, «расчистив поле» для свободной игры команды своего сына.

Кеннеди-младший проводил избирательную кампанию весьма активно, тем более что его самочувствие стало лучше и он мог, правда крайне уставая и буквально валясь вечером в постель, приняв перед этим горячую ванну, целыми днями ходить по кварталам бедного люда, посещать промышленные предприятия, встречаться с фермерами, выступать на собраниях сторонников демократов и т. д. До этой избирательной кампании он сталкивался с бедняками только в родном Бостоне, где уровень жизни был выше, чем во многих других районах Америки. Теперь же ему пришлось соприкоснуться с подлинной нищетой. Особенно это касалось угольных шахт Западной Виргинии, которую Джон, теперь уже официальный кандидат в президенты, посетил снова. Он рассказывал, что вид ветхих домишек, изношенной одежды, голодных лиц шахтеров произвел на него крайне удручающее впечатление. Более того, подчиняясь внутреннему порыву, он, как и в начале кампании, потребовал, чтобы ему выдали шахтерскую униформу и спустили в забой. То, что он там увидел, еще больше усугубило впечатление от ужасных условий труда горняков.

Масло в огонь подливала впечатлительная Жаклин, которая сопровождала мужа в этой поездке. Она ходила по шахтерским хижинам, старалась держаться просто и непринужденно и обещала рассказать Джону всё, что увидела. А ее впечатления были еще более безрадостными, чем наблюдения мужа. Позже она рассказывала о содержании своих бесед с женами горняков: «Мы приехали сюда не для того, чтобы заручиться вашими голосами, мы хотели своими глазами посмотреть, как недалеко от Вашингтона живут люди, перед которыми Америка в долгу»^{522}.

Жаклин, правда, скоро прекратила сопровождать своего мужа в поездках — в ноябре ей предстояло родить.

Но вышеприведенные слова были не только ее личным мнением. Они явно выражали позицию самого кандидата. Пройдет немного времени, и администрация нового президента разработает комплекс мер по существенному улучшению условий труда американских шахтеров.

Однако опираться необходимо было в первую очередь не на рядовую массу избирателей, которая в некоторых случаях легко, в других с большим трудом, но всё же поддавалась агитационной обработке. Особенно важно было укрепить предвыборные ряды собственной партии, в которых явно ощущалось недовольство. Прежде всего речь шла о Джонсоне, как о кандидате в вице-президенты. Та часть демократов, которая поддержала Кеннеди, и после решения съезда была почти убеждена, что этот пост следовало предложить Стивенсону, считавшемуся его единомышленником.

Поэтому важно было умиротворить либералов, прежде всего наиболее влиятельную их группу из числа партийных ветеранов. С этой целью Джон не только несколько раз встречался с самим Стивенсоном, объясняя последнему свой выбор и выражая надежду, что Эдлай активно его поддержит в дальнейшей борьбе и в будущем правительстве. Кеннеди встретился с бывшим президентом Гарри Трумэном, который сохранял влияние на значительную часть демократов как преемник Франклина Рузвельта. Состоялась, наконец, встреча с Элеонорой Рузвельт, для чего Кеннеди поехал в семейное имение Рузвельтов в городке Гайд-Парке (штат Нью-Йорк).

И бывший президент, и бывшая первая леди заявили, что приложат силы для избрания представителя молодого поколения демократов на высший государственный пост. Соответственно Элеонора Рузвельт несколько раз выступила по радио и телевидению, одобрительно отозвавшись не только о Джоне, но и обо всей семье Кеннеди, за исключением отца, по поводу чего она сделала специальную оговорку^{523}.

Трумэн взял на себя миссию привлечения на сторону Джона массы баптистов, которые были особенно влиятельны на юге страны. Стивенсон принял активное участие в агитации на Западе, особенно в Калифорнии, демократические партийные организации которой традиционно конкурировали с организациями восточных штатов, к которым принадлежал Кеннеди.

Сам же он продолжал колесить по всей стране, выступая перед рядовыми избирателями на благотворительных завтраках, обедах и ужинах, посещая предприятия и фермы.

Как обычно, в предвыборной гонке живейшее участие принимали братья и сестры. Писатель Д. Миченер, сам участвовавший в избирательной кампании в пользу Кеннеди, так описывал то, что происходило в таком отдаленном штате, каким были тихоокеанские Гавайи: «Мы выходили на сцену, и вдруг каким-то образом появлялась одна из сестер Кеннеди, только что прилетевшая и улетающая сразу по окончании собрания. Они постоянно находили возможность пожать руки всем, сидящим в зале»^{524}.

В ходе этих выступлений постепенно формулировались основные принципы внутренней и внешней политики, которые Джон Кеннеди предполагал реализовать как президент.

В полемике с Джоном Ричард Никсон особенно подчеркивал неопытность того в политике. В одном из выступлений действовавший вице-президент заявил: «Я уверен, что в наши дни Америка не может себе позволить, чтобы Белый дом был использован как тренировочная площадка, где кто-то будет набираться опыта за счет Соединенных Штатов Америки»^{525}.

Кеннеди отвечал не менее остро, подчас грубо. Вот выдержка из одного его предвыборного выступления: «Господин Никсон не понимает, что президент Соединенных Штатов сейчас не кандидат. Вы бывали в цирке и видели слонов (напомним, что слон — символ Республиканской партии. — Л. Д., Г. Ч.). У них головы из слоновой кости, у них толстая кожа, видят они плохо, а помнят долго. Вы видели, как они двигаются по арене, хватаясь хоботом за хвост идущего впереди. Это происходило в 1952 и 1956 годах. Тогда Дик [Никсон] держался очень крепко за хвост того, который шел впереди [то есть Эйзенхауэра]… Но ныне выбирают не Эйзенхауэра. Вопрос в том, захочет ли народ этой страны увидеть своим лидером господина Никсона и его Республиканскую партию, которая никогда не выступала за прогресс»^{526}.

В борьбе против Кеннеди, который, правда весьма осторожно, иногда говорил избирателям о необходимости сократить военное производство и вести дело к переговорам о сдерживании вооружений (в других выступлениях подчас звучали противоположные призывы к их наращиванию), республиканцы не гнушались грязными методами агитации. В конце избирательной кампании на стенах промышленных предприятий, производивших вооружение, особенно в западных штатах, прежде всего в родной Никсону Калифорнии, появились красочные плакаты с надписями: «Не забывайте, что Джон Кеннеди охотится за вашей работой». На это Кеннеди остроумно ответил: «Я охочусь за работой господина Эйзенхауэра»^{527}.

Иногда Никсон наносил очень сильные удары. Он выступил в сенате ярким разоблачителем коммунистического проникновения в Америку, в том числе и в администрацию Франклина Рузвельта. Речь шла о нашумевшем деле Олджера Хисса, высокопоставленного сотрудника Госдепартамента, временного генерального секретаря организационной конференции ООН в Сан-Франциско, а в начале 1947 года — президента фонда Карнеги. Еще в 1939 году Рузвельту докладывали о подозрительных связях этого видного чиновника. Сомнения в его верности интересам США высказывали бывший посол У. Буллит, профсоюзный деятель Д. Дубински и др. Однако Рузвельт с ходу отметал любые подозрения. Только в 1950 году при помощи контрразведывательного проекта «Венона» удалось уличить Хисса в передаче секретной информации СССР, но к этому времени истек срок давности по делам о шпионаже. Его обвинили только в лжесвидетельстве и приговорили к трем годам заключения^{528}. Дело было даже не столько в разоблачении и наказании, сколько в использовании этого факта во внутренней пропагандистской кампании, раздуваемой консерваторами как против откровенно левых, так и либеральных сил.

В ходе предвыборной борьбы Кеннеди напомнили весьма неловкий его шаг (даже не столько его шаг, сколько выполнение поручения отца). Во время предвыборной кампании Эйзенхауэра — Никсона 1952 года (Никсон, напомним, избирался на пост вице-президента) Джон выполнил роль «посыльного» — принес в штаб республиканцев чек на тысячу долларов, который передал Джозеф Кеннеди в фонд Никсона. Для демократов это было грубым нарушением партийной этики, чем теперь воспользовались республиканцы. Одновременно они вспоминали слова всё того же старевшего Джозефа, который явно терял чувство реальности, сказанные при какой-то встрече Никсону: «Если у Джека ничего не получится, я поддержу вас».

В пользу Никсона свидетельствовал и его восьмилетний опыт вице-президентства. Особый интерес к нему вызвало сообщение о его поездке в Москву в июне 1959 года, во время которой он запросто на улице полемизировал с рядовыми москвичами по поводу преимуществ той или иной социальной системы, что для СССР того времени было делом неслыханным.

В ходе предвыборной кампании оба кандидата широко пользовались новинками информационной техники. В жизнь и быт американцев всё больше входило телевидение. Еще Эйзенхауэр использовал его, обращаясь к избирателям. Но Кеннеди с Никсоном сделали новый шаг — они впервые устроили теледебаты кандидатов в президенты в прямом эфире, за которыми, по подсчетам служб изучения общественного мнения, следило от 50 до 70 миллионов человек. Стороны учитывали, что в 1960 году три четверти американских семей уже имели по крайней мере один телевизор, что средний американец проводил за «трубой», как называли поначалу эту техническую новинку, по четыре часа в день^{529}.

Дебаты были начаты по инициативе Ричарда Никсона, который слыл хорошим оратором, за словом в карман не лез и был уверен, что перед телезрителями легко переиграет новичка Кеннеди. Самоуверенный Никсон, мало считавшийся с мнением советников, не учел, что, предложив телевизионные дебаты, он способствует повышению личного престижа демократического кандидата, ибо ставит его на один уровень с собой — вторым лицом в государстве, претендующим на то, чтобы стать во главе страны. Никсон не учитывал и того, что Кеннеди значительно более фотогеничен, чем он сам, производивший впечатление человека сухого и мрачного. Помощники предупреждали Никсона, что Кеннеди явно понравится телезрительницам разного возраста, но тот просто отмахнулся. После кратких переговоров летом 1960 года представители обеих партий договорились о четырех встречах кандидатов, которые передавались бы в прямом эфире. Для каждой встречи выделялся один час.

Кеннеди тщательно готовился к дебатам. Он проводил длительные репетиции в телестудии с помощниками, оттачивая аргументацию, подбирая новые факты, обдумывая возможные вопросы и уловки соперника, стремясь еще более улучшить свой и без того привлекательный внешний образ — «надевал» новые улыбки, по новому щурил глаза, двигал плечами и т. п. Жаклин вспоминала по этому поводу: «Он сидел в комнате в течение двух или трех часов в окружении пятерых человек, которые задавали ему всевозможные, в том числе нелепые, вопросы, о которых только можно помыслить. Я считаю, он действительно готовился — это было какое-то подобие экзамена»^{530}.

Никсон же к теледебатам отнесся легкомысленно. Он к ним не готовился и появлялся в телестудии лишь за несколько минут до схватки.

26 сентября 1960 года в Чикаго состоялась первая встреча кандидатов. Вся Америка прильнула к экранам, наблюдая невиданное зрелище.

Никсон никак не ожидал, что Кеннеди применит разработанную его советниками резко наступательную тактику. Коллективная работа в духе «мозгового треста» Рузвельта, в отличие от индивидуализма Никсона, явно давала плоды.

Свое вступительное слово к прениям Джон посвятил резкой критике администрации Эйзенхауэра, включая вице-президента, подчеркивая, что за все провалы по конкретным вопросам внешней и внутренней политики прямую ответственность несет вице-президент как второе лицо в высшем эшелоне исполнительной власти. Эти обвинения носили в то же время программный характер. Кеннеди заявил, что вместо бесплодных дискуссий по поводу религиозной принадлежности (кто-то ему доложил, что, по слухам, Никсон собирается обратить особое внимание именно на этот «недостаток» соперника) он собирается говорить о решающих для жизни страны делах. Среди них — «распространение коммунистического влияния, которое теперь исходит с расстояния всего лишь 90 миль от Флориды (имелась в виду Куба. — Л. Д., Г. Ч.), унизительное обращение с нашим президентом и вице-президентом со стороны тех, “кто более не уважает нашу силу”» (подразумевался отказ Хрущева принять Эйзенхауэра в СССР после инцидента с уничтожением самолета У-2 в районе Свердловска); «голодные дети, которых я видел в Западной Виргинии, и пожилые люди, которые не могут оплатить врачебные счета, семьи, которые вынуждены продавать свои фермы»; Америка, в которой «слишком много трущоб, очень мало школ и которая слишком опоздала с Луной и космическим пространством».

Он продолжал, однако, в более бодром тоне, что верит в Америку, в ее свободу и успехи, которых он намерен решительно добиваться^{531}.

Все свои обвинения в адрес администрации Кеннеди концентрировал на личности Никсона. Это не было справедливо, ибо вице-президент, согласно американской традиции, в решение крупных политических вопросов не вмешивается, а лишь исполняет президентские задания.

Но домохозяйкам и их мужьям такая атака пришлась по душе. Они не вдавались в юридические и политические тонкости. Им нравились боевитость и шарм молодого претендента, а почти каждая семья имела у себя за пазухой личный счет к любой администрации. Средний американец мог критиковать власти и за высокие налоги, и за недостаточные расходы на вооружение, не замечая несовместимости того и другого. Толпа не понимала, что государственные расходы напрямую зависят от собственного вклада граждан, производятся из их кармана, что правительственные средства не берутся из воздуха. Джон Кеннеди сознательно, отлично понимая спекулятивность демагогии, играл на этом.

Кеннеди обвинял республиканскую администрацию в замедлении экономического роста страны, в том, что она начинает отставать в науке и образовании по сравнению с главным политическим и идеологическим противником — Советским Союзом, где университеты выпускают вдвое больше инженеров и врачей, чем в США. При этом грубо игнорировалось, что производительность труда на советских промышленных предприятиях, несмотря на избыток инженеров, была вдвое ниже, чем в США, что советские учителя получали нищенскую зарплату, которая позволяла им едва сводить концы с концами.

Джона раздражала манера полемики Никсона. Он жаловался Шлезингеру: «С Никсоном невозможно проводить дебаты — он никогда не говорит по существу, а всегда произносит небольшие речи; его оппонент должен тратить немало времени, корректируя неверную интерпретацию Никсона. В результате остается совсем мало времени, чтобы развить собственную тему»^{532}. При этом Кеннеди, казалось, не замечал, что такого же рода претензии могли быть предъявлены и ему самому.

Предвыборные баталии выработали у Кеннеди стойкую неприязнь к Эйзенхауэру, которого он не раз именовал «старой задницей», что не мешало ему позже несколько раз обращаться к авторитету генерала и президента при решении сложных вопросов. Очевидно, чувствуя это, опытный полководец и политик как-то обозвал Кеннеди, явно несправедливо, «нагловатым юнгой». Этот «молодой гений», как иронически назвал Эйзенхауэр кандидата в президенты от демократов, явно не имеет опыта, зато у него масса неверных представлений и противоречащей фактам информации.

Развивая это мнение, отставной президент позже записал в свой дневник, что по молодости Кеннеди не понимает в полной мере сложности президентской деятельности, что он считает достаточным расставить своих людей на важнейших постах, чтобы дело пошло само собой^{533}. Это суждение оказалось явно ошибочным.

Кандидат от демократов затронул и весьма болезненный расовый вопрос. Джон был осторожен, не выдвигал каких-либо конкретных обещаний, но факт дискриминации признал, в очередной раз обвинив в нем администрацию Эйзенхауэра, и закончил выступление призывом к Америке «двинуться вперед». Слова «новые рубежи» во время дебатов сказаны не были, но они как бы исподволь вкладывались в головы американцев.

Столь же удачно Кеннеди отвечал на вопросы журналиста, выступавшего «модератором», «посредником» между кандидатами.

Растерявшийся Никсон занял оборонительную позицию, иногда даже соглашаясь с критикой Кеннеди в адрес его правительства, чем были потрясены сторонники республиканца^{534}.

Во время первых теледебатов отчетливо выявились симпатии самих телевизионщиков, для которых Кеннеди оказался просто идеальным объектом съемок, а Никсон — прямой противоположностью. Джон, сам по себе прекрасно смотревшийся на экране, позволил гримерам «нарисовать себе лицо» в полном соответствии со вкусами публики, которые хорошо знали его имиджмейкеры, тогда как Никсон отказался от грима.

В результате республиканский кандидат выглядел усталым (он действительно недавно вышел из больницы, где лечил больное колено). Съемка беспощадно фиксировала ранние морщины, щетину на лице. Камеру буквально бессовестно направляли на Никсона каждый раз, когда он вынимал платок, чтобы протереть вспотевшее лицо. (Кеннеди вслед за этим злобно шутил, что в телестудии надо было установить температуру 30 градусов ниже нуля, чтобы Никсону не было жарко^{535}.)

Пресса единодушно пришла к выводу, что первые в истории телевизионные дебаты кандидатов в президенты Никсон проиграл, причем главным образом из-за своего внешнего вида. Любопытно, что при опросах агентств, проверяющих общественное мнение, Кеннеди предпочли те, кто наблюдал дебаты на голубом экране, а Никсона — слушавшие их по радио (таковых было незначительное меньшинство)^{536}.

Опрос, проведенный в Техасе в конце сентября, показал следующий разброс мнений (интервью было взято у 109 избирателей): теледебаты смотрели 106 человек, 88 высказали мнение, что Кеннеди проявил себя во время полемики более умным, 12 заявили, что Кеннеди лучше себя вел, но платформа республиканцев более аргументированна, и только шесть опрошенных безоговорочно высказались за Никсона^{537}. Победа, таким образом, была абсолютной.

Новые встречи в телестудиях состоялись 7, 13 и 31 октября. Заключительная встреча, проходившая в Нью-Йорке, касалась в основном внешней политики. Несколько оправившийся к этому времени кандидат республиканцев энергично защищал правильность политики Эйзенхауэра, утверждал, что авторитет США за рубежом продолжает расти. Кеннеди на этот раз был несколько осторожнее. Он не желал подрывать внешнеполитические позиции своей страны. Тем не менее он подверг критике поддержку Эйзенхауэром Чан Кайши и его концепцию двух Китаев (на материке и острове Тайвань). Он полагал, что по некоторым вопросам США могут вступить в переговоры с коммунистическим Китаем и его лидером Мао Цзэдуном. Последние дебаты несколько укрепили позицию Никсона. Пресса даже стала обвинять Кеннеди в стремлении к умиротворению коммунистов.

В целом, однако, дебаты слегка перетянули чашу избирательных весов в пользу Кеннеди. Он показался зрителям более обаятельным, а это в их глазах означало, что он вряд ли способен на дурные поступки. Совершенно очевидно, насколько примитивны были такие «кухонные воззрения», но они явно наличествовали и в какой-то мере влияли на финальный результат.

Серьезный контрудар был нанесен сторонниками Никсона накануне выборов, причем в качестве тарана было использовано прошлое главы клана Кеннеди. Хотя Джозеф в предвыборном спектакле находился за кулисами, его неблаговидную деятельность в качестве американского посла в Великобритании вспомнить было несложно, чем и воспользовались республиканцы.

Пропагандистская бомба взорвалась 5 ноября, когда в нью-йоркской газете появился материал, представленный в качестве рекламного объявления (такая форма использовалась, когда авторы материала оплачивали публикацию по ценам рекламы, а редакция не несла никакой ответственности за ее содержание). Опубликованный от имени некого комитета, расположенного в нью-йоркском районе Бруклин, за подписью дамы по фамилии Шапиро (избрано было нарочито еврейское имя) материал представлял собой подборку многочисленных цитат из статей и выступлений Джозефа Кеннеди во время посольской работы, а также из донесений в Берлин германского посла в Лондоне Дирксена. Смысл публикации состоял в том, что Джозеф Кеннеди был и остается пронацистски настроенным реакционером, антисемитом, что он играет зловещую роль в избирательной кампании, а его сын, стремящийся попасть в президенты, одного с ним поля ягода^{538}.

Можно сказать, что эта публикация прибавила Никсону немало голосов.

В то же время вначале очень осторожные, а затем значительно более решительные выступления Кеннеди за предоставление полных гражданских прав черным американцам всё более привлекали к нему симпатии не только пробуждавшегося к политической жизни афроамериканского населения. Джон всячески стремился разорвать порочный круг — расширить свое влияние среди негров и сочувствовавших им либеральных кругов Севера и в то же время не пойти на разрыв с консервативным электоратом Юга. С этой целью намечались и разрабатывались всевозможные меры по расстановке акцентов в речах, произносимых перед разной аудиторией. Кандидат сосредоточивался не только на реализации уже принятого законодательства о гражданских правах, но и на необходимости расширять его.

Кроме того, весьма важным было установление доверительных отношений с лидерами негритянских организаций. Из них особенно важным стало движение под названием Конференция христианского руководства на Юге, возникшее в 1957 году, руководителем которого являлся молодой священник Мартин Лютер Кинг, провозгласивший тактику массового ненасильственного сопротивления расизму.

Во время предвыборной кампании Кеннеди уделил негритянскому вопросу значительное внимание, имея в виду прежде всего обеспечение регистрации негров в качестве избирателей, с тем чтобы они голосовали именно за него. В предвыборном штабе была введена специальная должность помощника по негритянскому вопросу, которую занял Харрис Уоффорд (некоторые авторы называют его афроамериканцем, но это не так — Уоффорд был белым, однако горячо выступал за права негров). Установив связи с Мартином Лютером Кингом и другими чернокожими деятелями, Уоффорд на основании бесед с ними давал советы Кеннеди по текущим вопросам и одновременно готовил для него перспективный документ, который должен был вписаться в программу еще полностью не сформировавшихся «новых рубежей».

Важным условием успеха этой деятельности рассматривалось укрепление умеренных сил в движении за гражданские права при изоляции экстремистов в самом негритянском движении, с одной стороны, а с другой — среди демократов-южан. Рекомендуя осторожную политику, Уоффорд полагал, что на первых порах не стоит вносить законодательных предложений по негритянскому вопросу, следует лишь активизировать действия исполнительной и судебной власти. Реальное обеспечение права голоса, постепенная десегрегация учебных заведений, предприятий, жилищ — таковы были вехи рекомендуемой политики. Речь шла в первую очередь о принятии мер по соблюдению существующих законов и исполнительных распоряжений предыдущих президентов, в частности важных мер президента Трумэна в первые послевоенные годы по ликвидации дискриминации в государственном аппарате и в вооруженных силах^{539}.

Первая личная встреча Кеннеди с Кингом произошла 23 июня 1960 года по инициативе кандидата, пригласившего негритянского лидера на завтрак.

До встречи Кинг не был сторонником Кеннеди, хотя не поддерживал и Никсона. Кинг не без основания полагал, что оба претендента на президентское кресло концентрируют всё свое внимание на обеспечении победы и во имя нее готовы идти на принципиальные компромиссы.

Однако встреча изменила его мнение. Кеннеди выразил полное согласие с суждением собеседника в том, что одной из главных своих задач будущий президент должен считать воплощение в жизнь гражданских прав, и прежде всего права голоса. Сразу после встречи Кинг написал Честеру Боулсу, члену конгресса и советнику Кеннеди по внешнеполитическим делам, который был близок к негритянскому движению: «Я нахожусь под глубоким впечатлением от прямых и честных манер, которые он проявил, обсуждая вопрос о гражданских правах. Я не сомневаюсь, что он делал бы правильные вещи в этом вопросе, если бы был избран президентом»^{540}.

У Кинга сложилось впечатление, что на президентском посту Кеннеди станет решительно проводить антисегрегационное законодательство. Однако его мнение было не совсем точным. Стремясь сохранить влияние в кругах белых консерваторов Юга, Кеннеди в последние месяцы перед выборами стал подчеркивать, что главное внимание следует уделять не законодательству, а исполнительным актам, прежде всего президентским распоряжениям. 1 октября, выступая в Миннеаполисе, он даже сказал, что законодательство дает достаточные права всем американцам, что долг исполнительных властей эти права выполнять в полном объеме^{541}. Такая позиция далеко не полностью удовлетворяла лидеров негритянского движения. Они, в частности Кинг, продолжали призывать избирателей голосовать за Кеннеди, но одновременно требовали от него твердых обещаний расширения и углубления законодательства по гражданским правам.

Ощущая, что он начинает терять поддержку чернокожих избирателей, Кеннеди с подачи Уоффорда вновь заострил вопрос о необходимости предоставить равные возможности всем американцам. В одном из телевизионных выступлений он провел сравнение возможностей белых и черных детей получить среднее и высшее образование, достойную профессию и т. д. Он говорил, что черные вдвое чаще, чем белые, становятся безработными, что продолжительность их жизни на семь лет меньше, чем у белых, что зарабатывают они вдвое меньше^{542}. Это эмоциональное выступление, к тому же насыщенное конкретными данными, хотя и не содержавшее прямых обещаний исправить положение законодательным путем в самом ближайшем времени, вновь склонило чашу весов в голосовании афроамериканцев в пользу Кеннеди.

Джон воспользовался и событием, происшедшим в самом финале избирательной кампании. 19 октября полиция арестовала М.Л. Кинга за организацию пикета возле универсального магазина в Атланте, в который не допускались чернокожие. Через три дня он был освобожден, но немедленно после этого вновь арестован по надуманному обвинению — за то, что пользовался в штате Алабама водительскими правами, выданными в другом штате. Негритянские организации подняли тревогу, воспринимая эти действия как попытку запугать Кинга. Его жена Коретта, находившаяся на последнем месяце беременности, позвонила Уоффорду, умоляя, чтобы Кеннеди вмешался. «Они собираются убить его», — говорила она, заливаясь слезами.

По совету Уоффорда Кеннеди тут же позвонил Коретте, успокоил ее и пообещал помочь. Действительно, воспользовавшись «телефонным правом», которое, видимо, в той или иной степени существует в любой стране, даже там, где соблюдаются правовые нормы, Кеннеди через судью Митчелла, который занимался этим делом, добился освобождения негритянского лидера. Правда, судья сделал это не сразу, некоторое время он колебался, потребовался вторичный звонок, на этот раз Роберта Кеннеди, подтвердившего просьбу брата и настаивавшего на немедленном освобождении^{543}. Скорее всего, рядовой судья был просто очень польщен, что к нему лично обратился человек, который, вполне возможно, через две недели станет президентом Соединенных Штатов.

Это событие, преподнесенное тогда и штабом Кеннеди, и негритянскими организациями не как вторжение политиков в независимую судебную область, а как защита равных прав черных и белых, окончательно склонило симпатии влиятельной Конференции христианского руководства на Юге и других негритянских организаций в пользу демократического кандидата. Около двух миллионов листовок с описанием происшедшего инцидента, разумеется, без компрометирующих кандидата подробностей, были распространены в местах проживания негров, в их религиозных учреждениях и т. д. Текст листовки начинался словами: «Никсоновское “без комментариев” против кандидата, имеющего сердце, сенатора Кеннеди»^{544}.

В последние недели перед выборами Джон Кеннеди, продолжавший внимательно следить за международной ситуацией и особенно за положением дел в странах третьего мира, выступил с еще одной важной инициативой, на этот раз обращенной к американской молодежи и получившей одобрение прежде всего в студенческой среде. 14 октября в своей речи, произнесенной в Мичиганском университете в городе Энн-Арбор, он поставил вопрос о создании специальной организации помощи населению развивающихся стран, которая позже получила название «Корпус мира». «Сколько человек из вашей среды готовы провести два года в Африке, Латинской Америке или Азии, работая на Соединенные] Ш[таты] и на свободу?» — спросил он молодых людей, тем самым подталкивая их к действию. Аудитория встретила предложение с энтузиазмом. Поздно вечером крайне уставший кандидат сказал своим помощникам, что он, кажется, «вытянул выигрышный номер».

Действительно, почти случайно вырвавшиеся слова вслед за этим были облечены в форму разработанного им в сотрудничестве с Т. Соренсеном меморандума, в котором уже было сформулировано понятие «Корпус мира». «Добровольцы этого корпуса должны будут завоевать сердца и умы [населения] развивающихся стран». И в то же время они должны стать проводниками интересов США в холодной войне. Каким образом? Путем мирного соревнования в третьем мире с «эксплуатацией кастровского типа или коммунизмом»^{545}. Идея «Корпуса мира» так увлекла молодых американцев, что в последние месяцы 1960 года Кеннеди получил по этому вопросу больше писем, чем по всем остальным^{546}.

Инициативы финального этапа президентской гонки, казалось бы, прочно выводили Кеннеди вперед, обеспечивая ему гарантированную победу на выборах. Весьма умудренный и опытный политический наблюдатель Уолтер Липпман, видавший немало предвыборных сражений, писал: «Действительно, производит впечатление та точность, с которой мистер Кеннеди владеет фактами, его инстинктивная способность найти центральную точку, его отказ от демагогии и лозунговщины, его твердость и храбрость». Липпман заключил, что Кеннеди является «естественным лидером, организатором и руководителем людей»^{547}.

Однако, как нередка бывает с политиками, добивающимися существенного успеха, в самые последние недели перед выборами возник скандал, который максимально использовал Никсон. Связан он был с событиями на Кубе, где в 1959 году к власти пришли «барбудос» (бородачи) во главе с Фиделем Кастро. Отряды Кастро свергли власть Рубена Фульхенсио Батисты, которого считали одним из самых жестких диктаторов в Латинской Америке, причем тесно связанным с крупным капиталом и администрацией США.

Сначала американские политические аналитики высказывали предположение, что на Кубе может произойти процесс демократизации без существенного ущерба для американских интересов. Правительство Эйзенхауэра признало режим Кастро, тем более что тот в первые месяцы своей власти не раз отличился антикоммунистическими высказываниями^{548}.

Однако правительство Фиделя, в основном под влиянием его помощников — родного брата Рауля, связанного с Народно-социалистической партией (компартией), и Эрнесто (Че) Гевары — авантюристического революционного идеалиста, стремившегося разжечь общеамериканский пожар, — развернуло преследование не только сторонников Батисты, но и всех богатых, стало вводить диктатуру квазикоммунистического типа, призывать к «латиноамериканской революции», а во внешней политике всё больше ориентироваться на СССР. В США, прежде всего во Флориде, появилась и стала быстро расти кубинская эмиграция, состоявшая из представителей слоев, пострадавших от нового режима, полная решимости свергнуть Кастро вооруженным путем и восстановить на Кубе старый порядок.

В результате позиция правительства Эйзенхауэра круто изменилась. Оно стало оказывать помощь кубинской эмиграции, а Р. Никсон предостерег, что «Соединенные Штаты обладают силой — и мистер Кастро знает это, — чтобы отстранить его от власти в любой день по своему выбору». Это явно необдуманное, хвастливое и легкомысленное заявление вскоре обернется серьезной военной неудачей и падением авторитета США в развивающемся мире, особенно в Латинской Америке. Правда, вслед за этим вице-президент отказался от столь воинственной риторики, хотя полностью сохранил неприкрыто враждебное отношение к кастровскому режиму^{549}.

На проявления враждебной политики Кастро ответил национализацией американской собственности — банков, сахарных заводов, торговых предприятий и т. д. В глубокой тайне в джунглях Гватемалы под руководством ЦРУ и на средства США началась ускоренная подготовка отрядов кубинских иммигрантов для вторжения на остров.

Джон Кеннеди не мог не реагировать на комплекс событий, связанных с Кубой. 19 октября он выступил с заявлением, споры по поводу которого не утихают по сей день. В центре документа находилось требование: «Мы должны попытаться укрепить антибатистовские, демократические, антикастровские силы в изгнании и на самой Кубе, в отношении которых можно надеяться, что они свергнут Кастро. До сих пор эти борцы за свободу фактически не имели поддержки со стороны нашего правительства»^{550}.

Своими интонациями это воинственное заявление мало чем отличалось от того, что говорил Никсон до его перехода к более миролюбивой риторике. Однако последний ухватился за сказанные здесь громкие слова, пытаясь скомпрометировать своего соперника. Разумеется, он не мог открыто говорить, что действительно с американской помощью готовится вторжение на Кубу, но посчитал, что своими словами Кеннеди раскрыл государственную тайну, и обрушился на противника с обвинениями его в безответственности, в том, что он ставит под угрозу безопасность своей страны. Все эти необоснованные утверждения Никсон упорно повторял и в своих воспоминаниях, а вслед за ним обвинения перекочевали в публицистику и даже в исторические сочинения^{551}. Утверждая, что Кеннеди провоцирует военный кризис в своих политических целях, Никсон скрывал, что именно этим занимались тайные службы его собственного правительства, причем, как мы увидим, делали это поспешно и без должной военно-технической и организационной подготовки.

Однако вице-президенту удалось благодаря этим маневрам перетянуть на свою сторону часть избирателей, особенно в южных штатах, которые в наибольшей степени опасались военных осложнений, связанных с Кубой. Именно к ним обращался Никсон в первую очередь, страстно восклицая по поводу «безответственных заявлений» Кеннеди: «Если бы Соединенные Штаты поддержали кубинских эмигрантов, это осудили бы Объединенные Нации и это не способствовало бы выполнению наших целей. Это было бы прямое приглашение мистеру Хрущеву прийти в Латинскую Америку и вовлечь нас в то, что превратилось бы в гражданскую войну и, возможно, даже в нечто худшее»^{552}.

В результате шансы на избрание у обоих кандидатов оказались приблизительно равны, что и показали выборы. Состоялись они по американской традиции в первый вторник после первого понедельника ноября очередного високосного года — 8 ноября 1960 года (как и при первом избрании Рузвельта в 1932 году, первый вторник в ноябре пришелся на 1 ноября, поэтому выборы состоялись только через неделю). Разница в голосах была микроскопической — за Кеннеди было подано 49,7%, за Никсона — 49,6%. Это была самая незначительная разница в числе поданных голосов за всю историю Соединенных Штатов с 1880 года, когда за Джеймса Гарфилда было подано всего на десять тысяч голосов больше, чем за Улисса Гранта^{553}.

Иным было соотношение в выборной коллегии. Напомним, что выборы в США не являются прямыми, граждане голосуют не за президента, а за выборщиков. И если в штате за выборщиков данного кандидата проголосует хотя бы на одного избирателя больше, чем за выборщиков другого, в коллегию выборщиков войдут только сторонники добившегося чуть большего успеха претендента[34]. Вряд ли эта архаическая система соответствует подлинно демократическим нормам, но она принята в США и, несмотря на часто раздающиеся голоса, что ее следует менять, никто из президентов или конгрессменов за всю историю США не взял на себя инициативу выступить с такого рода предложением конкретного характера. Так или иначе, но соотношение в коллегии выборщиков составило 303 к 219 в пользу Кеннеди^{554}.

Хотя преимущество Кеннеди в избирательной коллегии было явным, впервые с 1916 года разница в количестве выборщиков не была столь сокрушительной между победившим и потерпевшим поражение кандидатами.

Победа Кеннеди, учитывая соотношение голосов избирателей, была чуть ли не случайной, но это была бесспорная победа. Существовали определенные причины и того, что за обоих кандидатов было подано почти равное число голосов, и того, что Кеннеди удалось опередить Никсона, несмотря на то, что непосредственно перед выборами большинство наблюдателей отдавали победу республиканскому кандидату. На стороне Никсона были солидность, значительный опыт на вице-президентском посту, принадлежность к «правильной» протестантской религии. Преимуществами Кеннеди являлись личное обаяние, постоянно подчеркиваемая демократичность в совокупности с ореолом героя еще сравнительно недавней мировой войны.

Никсон проводил свою агитацию во всех пятидесяти штатах, вместо того чтобы сосредоточиться на таких решающих с точки зрения числа избирателей и соответственно выборщиков штатах, как Нью-Йорк, Калифорния. Массачусетс, Техас. Сыграло свою роль и преимущество в финансировании. Ресурсы Ричарда явно уступали средствам, которые мог затратить на избирательную кампанию Джон, пользуясь поддержкой всего клана Кеннеди и связанных с ним боссов большого бизнеса. Далеко не последнюю роль сыграло активное использование телевидения, причем не только в предвыборных дебатах, но и в ходе всей кампании. Не в пользу Никсона оказался и объективный фактор: выборы совпали с сокращением объема промышленного производства в 1960 году, что избиратели, естественно, связывали с недостатками действующей (республиканской) администрации, хотя в широком общественном мнении и осуждалось слишком активное вмешательство государственных органов в хозяйственные дела.

В результате 27 штатов послали в избирательную коллегию выборщиков, которые должны были проголосовать за Никсона, а 23 штата поручили выборщикам голосовать за Кеннеди. Но в багаже Джона оказались такие важнейшие штаты, как Нью-Йорк, Пенсильвания, Луизиана, Массачусетс, Техас, которые и обеспечили большинство мест в коллегии выборщиков. Единственным крупным штатом, проголосовавшим за Никсона, была его родная Калифорния. Да и там разница в голосах составляла чуть более половины процента^{555}.

Впоследствии этот результат в публицистике трактовали по-всякому. Злопыхатели обращали внимание на слова одного из «отцов» итальянской мафии в США Сэма Джианканы, якобы сказанные им бывшей любовнице Кеннеди актрисе Джудит Кэмпбелл: «Если бы не я, твоему бой-френду вовек не видать Белого дома»^{556}. Если даже эти слова были действительно сказаны, они ни о чем не говорят. Лживость и безответственность мафиозных боссов была не меньшей, чем их бандитская сущность. Возможно, отец Джона и склонил некоторые мафиозные структуры к поддержке демократического кандидата, но, во-первых, это не доказано, а во-вторых, если бы это и было так, то Никсон тоже, как нам известно из дальнейшего опыта, связанного с Уотергейтским делом, отнюдь не брезговал использовать в своей избирательной кампании незаконные методы.

Так или иначе, Джон Кеннеди стал 35-м президентом Соединенных Штатов Америки.