Классическая проза Дальнего Востока

Сын солнца и луны - Тонмён-ван[32]

Основателем Когурё был священный государь Тонмён, происходил из рода Ко, а личное имя носил Чумон (Комментарий автора: "Это имя еще произносят как Чхумо или Чунхэ". ).

Это было давным-давно. Хэбуру, правитель страны Пуё, до старости не имел сына. Горы и реки молил он послать наследника. И вот однажды он оседлал коня и направился к озеру Кон-ён. Там он увидел большой камень, из которого текли слезы. Правитель удивился и велел своим людям перевернуть его. Под камнем лежало дитя, похожее на лягушку золотистого цвета. Правитель возликовал:

- Небо ниспослало мне наследника!

Он взял его себе, дал ему имя Кымва - Золотая лягушка, вырастил и сделал наследником.

Однажды министр Аранбуль сообщил правителю:

- Нынче во сне низошел ко мне Небесный владыка и молвил: "Настанет время, и мой внук оснует здесь царство, а тебе придется оставить эти места. На берегу Восточного моря есть земля, зовется Касобвон. Там ровные, тучные поля, где можно растить пять хлебов, там ты и поселись".

Все это Аранбуль передал правителю. Вскоре столицу перенесли на новые земли, и страна стала именоваться Восточным Пуё. В прежней же столице объявился некто Хэмосу, назвавший себя сыном Небесного владыки. Он стал жить в столице.

Когда скончался правитель Хэбуру, на престол вступил Кымва. Однажды у реки Убальсу, что к югу от горы Тхэбэксан, он встретил женщину и спросил, кто она такая. Женщина назвалась Люхва, дочерью речного божества Хабэка, и вот что рассказала о себе:

- Однажды я вышла погулять вместе с младшими сестрами. Тут мне повстречался один мужчина, назвавшийся Хэмосу, сыном Небесного владыки, увлек меня в домик под горой Унсимсан на берегу реки Амноккан и соблазнил, но вскоре ушел и назад не вернулся. Отец и мать бранили меня за то, что я доверилась мужчине не просватанная, а потом выгнали меня из дома и поселили у реки Убальсу.

Кымва подивился, взял ее к себе и поместил в светелке. Солнце озаряло ее. Люхва старалась укрыться, но солнечный луч всюду следовал за ней и освещал ее. Люхва зачала и породила огромное яйцо, величиной в пять сын. Правитель бросил его собакам и свиньям, но те не стали есть. Тогда выбросил его на дорогу, но быки и лошади обходили его. Наконец решил оставить в поле, но птицы прикрывали его крыльями. Правитель хотел было разбить яйцо, но не смог, поэтому он вернул его матери. Мать завернула яйцо и положила в теплое место. Через некоторое время лопнула скорлупа, и наружу вышел мальчик. Обликом он был редкой красоты. Уже в семь лет он выказывал необыкновенные способности. Сам делал луки и стрелы и стрелял из них. Выпустит сто стрел - все сто попадут в цель! На языке Пуё "хорошо стрелять из лука" звучит как "чумон", поэтому его так и прозвали.

У Кымва было семь сыновей. Они всегда играли вместе с Чу-моном, но в дарованиях превзойти его не могли. Как-то старший сын Тэсо сказал правителю:

- Чумон рожден не от человека, он храбр, и если загодя не помыслить о будущем, как бы не случилась беда! Надо во что бы то ни стало от него избавиться.

Правитель не послушал сына и отправил Чумона пасти лошадей. Юноша знал толк в конях: хороших кормил мало, чтобы худели, плохим давал корма побольше, чтобы жирели. Сам правитель ездил на тучных, а тощих отдавал Чумону. Однажды они охотились в поле. Поскольку Чумон был превосходным стрелком, ему дали немного стрел, но он все равно набил много зверей. Сыновья правителя и вельможи порешили убить Чумона, но его мать узнала об этом.

- Люди царства задумали навредить тебе, - предупредила она сына. - Ты сметлив. Подумай, как спастись. Уходи лучше отсюда подальше! Промедлишь - погибнешь! Чумон бежал с тремя друзьями - Ои, Мари, Хёппу. Они подошли к реке Омхосу (Комментарий автора: "Называют также Кэсасу. Находится к северо-востоку от реки Амноккан". ), но не было моста. Чумон, испугавшись, что преследователи нагонят их, обратился к реке:

- Я сын Небесного владыки, а по матери - внук речного божества Хабэк. Меня догоняют преследователи, они близко. Как быть?

Всплыли рыбы и черепахи и составили мост. Когда Чумон и его спутники переправились, они тут же уплыли, и погоня остановилась.

Чумон достиг долины Модунгок (Комментарий автора: "В "Вэйшу" сказано: "Достигли реки Посульсу".). Навстречу ему попались три человека. Один был в льняном платье, другой - в стеганом, а третий - в одежде из речных водорослей.

- Кто вы такие? - спрашивает Чумон. - Какого рода? Как вас зовут?

Человек в льняном платье ответил:

- Меня зовут Чэса.

Человек в стеганом платье сказал:

- Меня зовут Муголь.

Человек в платье из речных водорослей, назвался Мукко. Но рода своего никто не мог назвать. Тогда Чумон пожаловал Чэса родовое имя Кык, Муголю - Чунсиль, а Мукко - Сосиль. Обратись к народу, он сказал:

- Я получил повеление Неба и осную государство. По дороге я встретил трех мудрецов. Разве это не дар Небес?

Каждому он назначил дело по разумению и вместе со всеми прибыл в Чольбончхон (Комментарий автора: "В "Вэйшу" сказано: "Достиг крепости Хыль-сынгольсон". ) Увидев, что земли здесь ровны, тучны и красивы, а горы и реки неприступны, Чумон решил воздвигнуть столицу. Не спеша стал строить дворцовые помещения, а для начала сплел из тростника хижину у реки Пирюсу и поселился в ней.

Свое государство Чумон назвал Когурё, поэтому и родовым его именем стало имя Ко(Автор, комментируя этот отрывок, пишет: "Некоторые считают, что Чумон достиг Чольбон Пуё. У правителя не было сына. Увидев Чумона, понял, что это необычный человек. Женил его на своей дочери. Когда правитель умер, Чумон стал его преемником".). В то время Чумону исполнилось двадцать два года, что приходится на второй год правления ханьского императора Юань-ди под девизом Цзянь-чжао и двадцать первый год правления государя Силла Хёккосе - то есть год "капсин". Слух о нем пошел повсюду, и люди со всех сторон собирались к нему. Земли его граничили с поселениями мохэ. Опасаясь, что разбойники нанесут вред его стране, он изгнал их, и те, испугавшись, более не решались напасть.

Однажды Чумон увидел, как вниз по реке Пирюсу плывут травы. Он понял, что кто-то живет в верхнем течении, и тотчас отправился на поиски и прибыл в страну Пирюгук. Правитель этих мест Сонъян вышел ему навстречу и сказал:

- Мы здесь, на морском побережье, живем одни, и по сию пору не видели столь благородного мужа. Это великое для нас счастье, что ныне мы с вами нежданно встретились! Но нам неизвестно, откуда вы пришли.

Чумон ответил:

- Я сын Небесного владыки и пришел, чтобы основать в этих местах столицу.

- Я правитель этой недостойной земли, - в ответ на это сказал Сонъян, - владения мои невелики, и для двух государей места здесь не найдется. Если вы построите в этих землях столицу, меня ведь вы сделаете своим подданным?

Чумону не понравились его речи. Они стали спорить друг с другом и решили устроить состязание в стрельбе из лука, но Сонъян не смог его одолеть...

Госпожа Соль[33]

Госпожа Соль - дочь чиновника Юлли. Хотя и происходила она из бедного рода, была хороша собой, нрава строгого и поведения добродетельного. Все любовались ее красотой, но оскорбить ее не смел никто.

В правление государя Чинпхён-вана ее престарелый отец должен был в свою очередь нести осеннюю пограничную службу в Чонгоке. Он был немощен и болен, дочь тревожила долгая разлука, но она была женщиной и не могла отправиться вместе, чтобы ухаживать за ним. Оставалось ей только страдать.

А в это время в Сарянбу жил молодой человек по имени Ка-силь. Он был беден и незнатен, однако отличался умом и добропорядочностью. Давно уже пленила его сердце дочь господина Соль, но он не смел и заикнуться об этом. Прослышав, что отец девушки должен отправиться на военную службу, он пришел к Соль:

- Хотя я и не из храброго десятка, но могу сказать, что в свое время обладал воинским духом. Разрешите мне, недостойному, пойти служить заместо вашего батюшки.

Соль обрадовалась и рассказала об этом отцу. Отец позвал его:

- Я слышал, вы хотите отправиться вместо меня, старика. Не могу не радоваться, но и боюсь за вас и надеюсь отблагодарить. Коли мы не кажемся вам слишком низкими и вы не откажетесь, то хотел бы отдать вам свою юную дочь в жены, в чьих руках, как говорится, будет и сито и метла.

Касиль дважды поклонился:

- О таком я не смел и мечтать, но вы сами этого пожелали!

Уходя, Касиль спросил, когда будет свадьба. Соль ответила ему:

- Со свадебной церемонией торопиться не стоит. Я отдала вам сердце и теперь до самой смерти не изменю своих чувств. Сейчас вы поезжайте служить, а когда окончите службу и вернетесь, мы тут же выберем счастливый день и сыграем свадьбу.

Затем она вынула зеркало, разломила его пополам, и они взяли себе по куску.

- Пусть это будет знаком нашей верности, - сказала Соль. - Наступит день, когда мы вновь соединим обе половинки!

У Касиля был конь, которого он оставил Соль.

- Это лучший конь в поднебесье. Я очень дорожу им, но теперь я должен ехать, и ходить за ним некому. Вы уж присмотрите!

С тем он и уехал.

Шло время. Из-за разных событий в государстве людей на смену не посылали, и Касиль задержался в службе еще на шесть лет, и тогда отец сказал дочери:

- Назначили три года службы, а нынче уж и сроки все минули. Почему бы тебе не выйти за другого?

- Прежде, чтобы угодить родителю, я дала согласие Касилю, - ответила Соль. - Касиль поверил мне и теперь много лет на военной службе страдает от холода и голода. Он защищает границы от врагов, не выпуская из рук оружия, будто перед ним тигриная пасть, он все время настороже, как бы тот не укусил. Было бы жестоко нарушить верность, забыть обещание. Я не могу подчиниться вашему приказанию и надеюсь, что вы снова об этом не заговорите!

Отец ее был стар, и в голове у него словно помутилось. Он думал только об одном: дочь стала взрослой, а мужа нет, надо непременно выдать ее замуж, - и он договорился о браке с односельчанином. Назначили день, отец пригласил этого человека, однако Соль наотрез отказалась. Она даже решила тайно сбежать из дома, но не уступить. На прощанье девушка вошла в конюшню и, увидев коня, оставленного Касилем, тяжело вздохнула и залилась слезами.

А Касиля между тем сменили, и он вернулся домой, исхудавший, платье все в лохмотьях. Даже Соль не узнала его и приняла за чужого. Тогда Касиль стал перед ней и протянул обломок зеркала. Соль взглянула на него и расплакалась. Отец и все домочадцы обрадовались его возвращению, выбрали счастливый день и сыграли свадьбу. Соль и Касиль прожили вместе до глубокой старости.

Соль Чхон и "Предостережение царю цветов" [34]

Прозвищем Соль Чхона было Чхонджи - "Ясновидящий". Деда звали Тамналь, а отца - Вонхё. Сперва Соль Чхон стал буддийским монахом и глубоко изучил буддийские сочинения, потом он вернулся в мир и сделался известен под именем "Сосонский отшельник".

Чхон обладал ясным и проницательным умом. С самого рождения он постиг учение даосов. А еще переложил на родной язык девять классических книг и обучил этому своих последователей. Ученые до сих пор чтут его. Он и сам умел сочинять, но теперь уж не осталось тех, кто помнил бы его творения. Лишь где-то в дальних южных землях сохранилась надпись на памятном камне, сделанная Соль Чхоном, но она совсем истерлась, так что прочесть ее уже нельзя, и теперь неизвестно, что там было сказано.

Как-то в середине лета великий государь Синмун-ван, отдыхая в высоком и светлом покое, обратился к Соль Чхону:

- Только что кончились затяжные дожди, чуть веет свежий ветерок. Мы вкушаем дивные яства, внимаем приятной музыке, но ничто не сравнится с изящною речью и доброю шуткой, способными утишить даже яростный гнев. У тебя, сын мой, наверняка найдется удивительная история. Отчего бы тебе не рассказать ее нам?

- Хорошо, послушайте! - ответил Соль Чхон.

Жил некогда Царь цветов. Его вырастили в благоуханном саду под зеленым шатром. Вот настал третий месяц весны, и он пышно расцвел. Царь цветов высился один, прекраснее всех цветов. И вот тогда духи разных прелестных цветов, и дальние и ближние - все поспешили навестить царя, боялись только, что не поспеют вовремя. Среди них оказалась какая-то красавица, румяная лицом, с нефритовыми зубами, искусно подкрашенная и в нарядном платье. Легкой походкой она подошла к царю и с изящным поклоном промолвила:

- Я ступаю по песку, белому, как снег, смотрюсь в зеркало чистого моря, умываюсь весенним дождем, и грязь не касается меня. Рукава мои овевает свежий ветер, доставляя мне удовольствие. Я - Красная роза. Прослышав о достоинствах Царя, я хотела бы служить вам за благоуханным пологом у подушки. О великий государь, снизойдите ко мне!

Следом почтительно приблизился к царю седовласый муж в холщовом одеянии, подпоясанный кожаным поясом, с посохом в руках.

- Я живу за столицей, - произнес он, - у обочины большой дороги. Передо мной расстилается безбрежная равнина, а наверху - горы с отвесными скалами. Я - Анемон, Белоголовый старец. Ваши приближенные живут в достатке, лучшая еда наполняет их чрево, чай и вино очищают души, а сундуки полны добра, покажется мне, всегда нужно иметь хорошее снадобье для укрепления духа и "дурные камни" для избавления от немощи. Не зря говорят: "Даже если есть шелк и конопля, не выбрасывай осоку и тростник!" А потому благородный муж всегда держит наготове то, чем можно заменить недостающее. Что об этом думаете вы, государь?

Кто-то стоявший рядом проговорил:

- Пришли двое. Кого же оставить, а кого отпустить?

- Ты прав, - сказал тогда Царь цветов, - но ведь и красавицу добыть трудно! Как же поступить?

- Я слышал, что государь мудр и справедлив, - ответил старец, - потому и пришел сюда. Но правители обычно приближают к себе бесчестных льстецов, а справедливых и честных отдаляют. Вот почему Мэн Кэ до конца жизни не пользовался благосклонностью у императора, а Фэн Тан до седых волос остался в маленьком чине. Так идет с древних времен, что поделать?

- Я был неправ! Я был неправ! - вскричал Царь цветов.

Выслушав историю, государь Синму-ван внезапно переменился в лице и проговорил:

- Слова твоей притчи искренни и полны глубокого смысла. Я прошу записать ее и назвать "Предостережение государям".

А Соль Чхону он пожаловал высокую должность.

Из поколения в поколение рассказывают, будто один архат из Японии преподнес Солю, бывшему тогда посланником Силла, стихи, а в предисловии к ним написал: "Некогда я читал сочинение Вонхё "Шастра о самадхи по Алмазной сутре" и глубоко сожалею, что не пришлось встретиться с этим человеком. Я узнал, что посланник Силла Соль - внук праведника. Мне не довелось видеть вашего предка, но рад встрече с его внуком, поэтому я сочинил стихи и преподнес их вам". Стихи эти сохранились и поныне, но имена его потомков неизвестны.

На тринадцатом году по вступлении на престол нашего государя Хёнджона, в год "имсуль" - начальный год правления "Цянь-син" - Соль Чхону был пожалован посмертно титул "Хонъюху". Кто-то рассказывал, будто Соль Чхон ездил учиться в Танское государство, но правда ли это, неизвестно.

Вонхё, сбросивший с себя путы [36]

Мирская фамилия мудрейшего наставника Вонхё была Соль. Дед его - Инпхи-гон или, как еще говорят, Чоктэ-гон. Ныне вблизи озера Чоктэён есть родовой храм Инпхи-гона. Отец его, Там-наль, занимал должность нэмаля. Сам он родился под деревом Пхара в долине Юльгок, что находится к северу от деревни Пуль-джи в южной части уезда Амнян (ныне - уезд Чансан). Деревню, кроме Пульджи, называют еще Пальджи (в народе же ее называют Пульдыныль).

О дереве Пхара рассказывают так: род Мудрейшего наставника искони жил на землях к юго-западу от этой долины. Его матушка, будучи на сносях, в полнолуние переходила через эту долину и разрешилась под необычным каштановым деревом. Естественно, задержалась и не смогла дойти до дому. И тогда она, развесив на ветвях дерева одежду своего мужа, провела ночь под этим укрытием. Так дерево и назвали деревом Пхара - "Деревом, где матушка развесила одежду".

Плоды этого дерева были также необычны. До сих пор подобные каштаны называют каштанами Пхара. В старом жизнеописании говорится: "Некогда настоятель монастыря разрешил служке каждый вечер брать на ужин по два каштана. Служка возблагодарил настоятеля за щедрость. Настоятелю это показалось странным, он взял каштан и рассмотрел его. Один плод заполнял собой чашку для милостыни. И тогда он, уменьшив долю служки наполовину, распорядился брать по одному каштану на ужин. Отсюда и пошло название Юльгок - "Каштановая долина".

Став монахом, Вонхё обратил свой дом в монастырь под названием Чхогэ - "Открытый впервые". А тот монастырь, который был установлен рядом с деревом, назвал Пхара.

В перечне деяний Мудрейшего наставника говорится: "Он - наставник из столицы. Пошел по стопам своего деда", а в "Житиях танских подвижников" написано: "Он родом из Хасанджу". За два года, которые приходятся на годы правления под девизом "Линь-дэ", государь Мунму-ван отрезал земли от Санджу и Хаджу и учредил область Самнянджу. Хаджу - это нынешний округ Чханнёнгун, а Амнянгун изначально принадлежал как уезд к области Хаджу. То Санджу и есть нынешнее Санджу; это название еще пишут иначе, но читается тоже Санджу. А деревня Пульджи ныне отнесена к уезду Чаин, она как раз и была отделена от местности Амнян.

По рождении Мудрейший наставник имел детское имя Содан и еще другое - Синдан ("дан" на местном наречии - "волосы"). В свое время матушка его увидала во сне, как падающая звезда вошла ей в грудь. От этого она и зачала, а когда собралась рожать, пятицветные облака окутали землю. Было это на тридцать девятом году правления Чинпхён-вана и на тринадцатом году эры Да-е.

От рождения Мудрейший был совершенно удивительным человеком и в учении не следовал никому из наставников. Истории о том, как он бродил повсюду, о том, каким необыкновенным было его проникновение в Учение и каким выдающимся следование заветам Будды, - все это есть в "Житиях танских подвижников" и перечне его деяний, и здесь ни к чему поминать. Стоит обратить внимание лишь на один-два случая, помещенные в наши жизнеописания и отражающие необычные его поступки.

Как-то однажды Мудрейший наставник, впавши в безумие запел среди улицы: "Кто подберет мне топор без топорища? Я подрублю столб, подпирающий небо!" Никто ничего не понял, но тут его услышал государь Тхэджон и сказал:

- Этот наставник говорит, что ему нужна знатная невеста, которая родит сына-мудреца. А для государства нет большего блага, чем иметь мудреца!

В то время во дворце Ёсоккун - "Яшмовом дворце" (ныне там Хагвон - Академия) жила одинокая принцесса. Она как раз велела дворцовым слугам разыскать и привести Вонхё. Слуги, согласно повелению, отправились на розыски. А он меж тем шел по мосту через реку Мунчхон, что по пути с Намсана. (Эту реку еще называют Сачхон. На местном же наречии - Нёнчхон или Мунчхон. Мост еще называют Югё.) Тут они его и встретили. Вонхё тотчас свалился нарочно в воду, и одежда его промокла. Его привели во дворец, он снял одежду и стал сушить ее на солнце. И, естественно, остался ночевать во дворце. Принцесса же и впрямь после этого понесла и разрешилась Соль Чхоном.

Соль Чхон от рождения был мудр и прозорлив, глубоко постиг классиков и исторические сочинения и почитается одним из десяти мудрецов Силла. С помощью родного языка он, проникнув в имена вещей, в обычаи Китая и нашей земли, истолковал классиков. До сего времени в "Стране, лежащей к востоку от моря", конфуцианцы передают из поколения в поколение свои знания, и эта традиция не ведает перерыва.

Вонхё тогда утратил заповеди и породил Соль Чхона. С тех пор он сменил одежду на мирскую и назвался "Сосонским отшельником". Как-то он раздобыл огромную тыкву, на которой подыгрывают танцам бродячие актеры. Она была необычных очертаний, и по ее образцу впоследствии стали изготовлять монашескую утварь. Согласно сутре "Хуаяньцзин": "Единственно важно - не надо мешать человеку. Единственный путь - выйти за пределы жизни и смерти". И он дал название своей тыкве "Муэ" - "Не надо мешать". Как и раньше, он слагал песни и пускал их по свету. Он все время носил эту тыкву с собой по деревням и селам, распевал песни и танцевал. Он склонял мирян к Учению своим пением и возвращался назад. Он добился того, что все нищие и побродяжки знали имя Будды и прославляли его. Обращенных стараниями Вонхё было великое множество.

Деревня, где он родился, - Пульджи; его монастырь - Чхогэ. Сам он называл себя Вонхё, а это означает "Впервые воссиявшее солнце Будды". "Вонхё" также и местное слово. Люди того времени все как один звали Мудрейшего наставника на местном наречии - "Рассвет".

В бытность свою монахом он отправился в монастырь Пун-хванса и составлял комментарий к сутре "Хуаяньцзин". Дошел до сороковой ступени и отложил кисть. Некогда его также славили за то, что он, как говорится, разделял свое тело на сотню сосен, оставаясь верным опоре - "первозданной почве". Также в свое время, когда, по наущению дракона моря, удостоился Вонхё государева указа, заставшего его в дороге, он составил комментарий к сутре "Саньмэйцзин". При этом он клал свои кисти и тушечницу между рогами вола, почему сочинение его и получило название "Рогатая колесница". К тому же он выявил сокровенный смысл двух видов просветленности. Великий наставник Тэан, явившись, расположил в порядке написанное и, вникнув в него, предложил свою помощь Вонхё.

Как только Мудрейший наставник Вонхё перешел в нирвану, Соль Чхон раздробил его кости, вылепил его изображение и поместил в монастыре Пунхванса, выражая при этом безграничное его почитание. Но как только Соль Чхон начал церемонию подле изображения, оно внезапно отвернулось. Так оно и до сих пор повернуто.

Говорят, что рядом с пещерным храмом, где жил Вонхё, сохранились развалины дома Соль Чхона.

В славословии сказано:

(Перевод стихов Г. Ярославцева. )

История Деньги [38]

Величали Деньгу Кунфан - "Квадратная дырка", а прозывали "Связкой". В давние времена его предок жил уединенно в пещере горы Шоуяншань, никогда никому не показывался и не служил людям. Впервые мало-помалу стали извлекать его на свет во времена Хуан-ди, но по природе он был тверд и еще не очищен в печи - не искусен в делах своего века. Тогда государь призвал кузнеца, дабы тот на него взглянул. Кузнец долго к нему присматривался, наконец сказал:

- По своей сути он - руда из горной глухой стороны, и невозможно пускать его в ход, как он есть, пока он еще словно сырая глина. Но дайте ему порезвиться в плавильном котле да под молотом - там, где вы, государь, творите и изменяете вещи, а потом соскоблите с него грязь да отчистите до блеска - вот тогда проявятся его природные свойства. Когда высокомудрый правитель использует людей на службе, он оценивает их по достоинству, и хотел бы, чтобы вы, государь, не сочли его просто куском негодной меди.

Вот почему предок Деньги и прославился в мире. Затем, правда в смутные времена, он удалился, скрылся, как говорится, на реках и озерах, и тогда-то завел себе дом. Отец Деньги, Монета, будучи канцлером при династии Чжоу, ведал налогами страны.

Сам же Деньга был круглый снаружи, квадратный внутри, ловко подлаживался к потребностям времени и приноравливался к переменам.

При династии Хань он служил великим глашатаем, а когда Пи, правитель владения У, слишком возомнил о себе, повел себя как император и самоуправно стал лить монету, Деньга принялся действовать вместе с ним во имя прибыли.

Во времена У-ди страна была разорена. Правительственные сокровищницы и амбары опустели. Обеспокоенный государь предложил Деньге высокий пост, пожаловал ему титул "Князя - обогатителя народа". Он угнездился при дворе вместе со своим приспешником Куном - "Дыркой", который в то время был в должности "Помощника управляющего солью и железом". Дырка величал Деньгу старшим братом, а по имени не называл.

Деньга от природы обладал алчной и грязной душой, не имел ни углов, ни принципов - катился окольными путями. Когда он стал управлять казною, излюбленным его приемом сделалось уравновешивание легких и тяжелых монет. Деньга считал, что польза для государства не обязательно состоит в возвращении древних порядков, но большею частью коренится в способах формовки и литья. Потому-то он и состязался с простолюдинами из-за пустячной выгоды, - то подымал, то снижал цены, презирал хлебные злаки и ценил средства обмена. Деньга побуждал народ бросить главное занятие - земледелие и гнаться за второстепенным - торговлей. Все это подтачивало основы сельского хозяйства.

Встревоженные советники государя то и знай подавали ему доклады, высказывали устные опасения, но государь не внимал.

Деньга же, умело оказывая услуги знатным семьям, стал вхож в их дома. Злоупотребляя властью, он продавал титулы. Повышения и увольнения чиновников - все было в его руках! Даже многие министры были у него в услужении.

Деньга копил богатства, его деловые бумаги громоздились целыми горами, так что невозможно было их и сосчитать. Когда Деньга сближался с кем-либо, он не любопытствовал, достойный ли это человек, водил дружбу даже с теми, кто торговал на рынке и у колодцев, кто без зазрения совести наживал богатство. День-га, что называется, вращался на рынке. Ему случалось даже, заодно с испорченными юнцами из деревень и селений, играть в азартные игры. Он весьма охотно раздавал любые обещания, отчего современники говорили о нем: "Одно лишь слово Деньги весомо, будто сто цзиней золота!"

Когда на престол вступил Юань-ди, Гун Юй подал императору доклад: "С давних пор ведает Деньга многочисленными делами, но важности земледелия не понимает. Он только и знает, что умножать прибыли от казенных монополий, а сие подтачивает государство и вредит народу. И частные лица, и казна - все впало в крайнюю нужду. Взяточничество ведет к беспорядкам и путанице, а власть имущие открыто потворствуют этому. Важные посты занимают мелкие людишки, и оттого развелись смутьяны. Все это предвещает великие перемены. Прошу Вас уволить Деньгу с должности, дабы это послужило назиданием алчным и низким".

В то время среди стоящих у власти были и такие, кто выдвинулся благодаря знанию комментария Гуляна к "Веснам и Осеням". Они-то и вознамерились использовать средства, предназначенные для войска, чтобы установить новую пограничную политику. Ненавидя Деньгу, они поддержали совет Гун Юя, и тогда император впял его докладу. Деньга был разжалован и отстранен. Своим приверженцам, которые жили у него на хлебах, он заявил:

- Я на краткий миг повстречался с императором, который один, подобно мастеру, формующему глину на гончарном круге, изменял обычаи своего народа. Мне хотелось с его помощью сделать достаточными государственные средства и обильными богатства простолюдинов. Ныне из-за крошечной провинности меня оклеветали и вышвырнули, но ведь сам я ничего не добавил, не убавил к своему выдвижению и применению на службе. К счастью, у меня осталась жизнь, которая не прервалась, подобно тонкой нити. Однако, поистине, как из пустого меха не нацедишь вина, так и отвергнутый сановник должен молчать. Я удаляюсь на покой. Следы мои исчезнут, словно на пруду, поросшем ряской. Ну а я - на реках Янцзыцзян и Хуайшуй - предамся иным занятиям: закину леску в ручей Жое, буду удить рыбу и скупать вино. Вкупе с торговцами миньской земли и морскими купцами поплыву я в лодке, груженной вином! Только так и стоит завершить свою жизнь! Разве соглашусь я променять все это даже на жалованье в тысячу чжунов зерна и на еду сановника, высокий чин, дозволяющий приносить жертвенную пищу в пяти треножниках? Однако я думаю, что мои приемы управления через долгое время возродятся!

И верно! При династии Цзинь некий Хэ Цяо, прослышав о нравах, оставшихся в наследство от Деньги, обрадовался им и скопил несметное состояние - в сотни миллионов! Тогда любовь к ним обратилась у него в страсть, по какой причине Лу Бао и написал трактат, в котором порицал это и призывал к исправлению обычаев, привитых Хэ Цяо.

Юань Сюань-цзы, имея широкую натуру, не находил удовольствия в заурядных людях. Он стакнулся с последователями Деньги и, опираясь на посох, отправлялся на прогулку, заходил в кабак, брал там вино и пил.

Уста Ван И-фу никогда не произносили имени Деньги, он называл его просто "эта дрянь". Вот как пренебрегали им честные и прямые люди.

Когда возвысилась династия Тан, Лю Янь назначен был ведать счетом расходов. И поскольку средств не хватало, он просил восстановить методы управления, введенные Деньгой, для удовлетворения нужд государства. Рассказ об этом помещен в "Трактате о пище и деньгах".

Сам Деньга к тому времени давно уже скончался, ученики его переселились и разбрелись повсюду. Но тут все пустились разыскивать их, а когда находили, возвышали их и вновь начали использовать на службе. Поэтому приемы, введенные Деньгой, были в большом ходу в годы Кай-юань и Тянь-бао. Самому же Деньге императорским эдиктом посмертно пожаловали титул Придворного подателя советов и помощника малого казначея.

В правление Шэнь-цзуна династии "Огненная Сун" Ван Ань-ши, став у власти, привлек на службу Люй Хой-цина; вместе они помогали государю в правлении и учредили плату за зеленые всходы. В Поднебесной тогда начались беспорядки и наступила великая нужда. Су Ши в докладах императору обстоятельно обсудил этот изъян их нововведений и хотел было полностью устранить его, но случилось обратное: он сам попал в западню, после чего был разжалован и изгнан. После этого честные ученые при дворе уже не смели говорить правду.

Но вот на должность первого министра вступил Сыма Гуан. Он подал доклад государю об отмене законов Ван Ань-ши. По его рекомендации вновь взяли на службу Су Ши. Тогда только последователи Деньги стали понемногу хиреть, уменьшаться в числе и уж более не имели успеха. Сын же Деньги, Кругляк, осуждался людьми своего века за легковесность, а после, когда он стал главным смотрителем вод и парков, обнаружилось, что он наживался в обход закона, и его казнили смертью.

Историк говорит:

"Можно ли назвать верноподданным того, кто, будучи на службе у государя, таит в себе двоедушие ради сугубой выгоды? Деньга сосредоточил все свои духовные силы на том, как обходиться с законом и с правителем. Благодаря дружбе с государем, которого он держал за руку, настойчиво внушая ему свои мысли, он получал от него безмерные милости. Он должен был бы умножать его выгоду, устранять грозящий ему вред и тем отблагодарить за милостивое отношение. А он вместо этого помог Пи присвоить государеву власть и сплотил вокруг себя зловредных сторонников. Да, Деньга не был тем верноподданным, что не заводит связей за пределами царства! Когда же Деньга скончался, его последыши снова вошли в силу и при "Огненной Сун" стали приниматься на службу. Они льстиво примыкали к власть имущим, а честных людей, напротив, ловили в западню. Никому не ведомо, как обернется дело, выгодой или невыгодой, но если бы некогда император Юань-ди последовал совету Гун Юя и однажды утром казнил всех приспешников Деньги, можно было бы все же отвести грядущие беды. Но он перестал ограничивать и проверять прибыли - и вот пороки разрослись и в последующие века. Как можно, чтобы тот, кто предупреждал об этом заранее, некогда пострадал бы от недоверия к своим словам?"

Премудрый хмель [39]

Премудрый господин Цюй, то есть Хмель, по прозвищу Чжун-чжи, что означает "Меткий", был из округи Винный источник. Еще во младые его годы его полюбил великий бражник Сюй Мо, который и дал ему имя и прозвище. Дальние родичи Хмеля происходили из места Теплынь, где усердно работали на поле и пожинали плоды трудов. Когда воины царства Чжэн напали на Чжоу, то среди прочей добычи они прихватили с собой и хмелевых родичей, почему в названном царстве и завелись некоторые его потомки. Имени прадеда историки не сохранили. Деда же звали Моу - Ячмень. Ячмень-то и перебрался некогда в округу Винный источник, дав корень всему Хмелеву роду.

Отец Хмеля, господин Белое вино, служил вначале досмотрщиком в Пинъюане, где и женился на дочери господина Просо, ведавшего казною и хлебом. Вскоре у них народился сынок, которого серьезность и невозмутимость прославились с самого детства. Как-то пришел к отцу гость, увидал Хмеля и тут же полюбил его. "У этого младенца сердце, - промолвил гость, - огромное, словно бы море. И сколько ни очищай его, прозрачней оно не станет, сколько ни волнуй, не замутится! Чем беседовать с тобой, повеселюсь-ка я лучше с этим маленьким мудрецом".

Когда Хмель повзрослел, с ним водили дружбу Лю Лин из Чжуншаня, воспеватель пиров, и певец вина Тао Цянь из Сюнья-па. Однажды они сказали: "Если не видишь Хмеля хотя бы день, так и чувствуешь, что в тебе пробиваются ростки скаредности". И они проводили с ним дни напролет, забывая об усталости, и возвращались к себе упоенные сердцем.

Из округи призвали Хмеля на службу в заведение "Гора винных дрожжей", но не успел он добраться до места, как был приглашен чиновником особых поручений в Цинчжоу, от названия которого веет Чистым вином. Вельможи наперебой рекомендовали его к повышению, и государь приказал назначить его экипажмей-стером. Спустя некоторое время государь призвал к себе Хмеля, беседовал с ним и, отпуская его, произнес: "Значит, ты и есть тот самый Хмель, рожденный в Винном источнике? Я хотел бы, чтобы твое ароматное имя сохранилось как можно дольше". Следует заметить, что как раз перед тем придворный историограф докладывал государю, что ярче засияла звезда Цзюцисин, и - вскоре явился премудрый Хмель! Подобное совпадение весьма поразило государя, и он сделал Хмеля телохранителем, ответственным за прием гостей, а немного спустя назначил на должность главного кравчего и одновременно устроителя пирований. Хмель стал ведать также церемониями на пирах, весенними и осенними жертвоприношениями в храме предков, и всякий раз его величество был упоен его послушанием. Оценив дарования Хмеля, государь назначил его верховным прокурором и исполнился небывалым к нему почтением. Когда Хмель являлся к государю, тот сей же миг приказывал ему подняться в тронный зал и величал его не по имени, а только так: "господин Хмель". И если государь был огорчен чем-либо, но видел, что к нему поспешает премудрый Хмель, он начинал смеяться от радости. Вот с какой любовью относился государь к Хмелю.

Ласковый и уступчивый Хмель день ото дня становился все более близок его величеству. Он никогда и ни в чем не перечил своему господину, что весьма способствовало его возвышению и славе его имени. Сопровождая государя, он беспрепонно бывал на всех пированиях.

Его сыновья: Ку - Крепкое вино, Бао - Молодое вино и И - Отличное горькое, пользуясь благосклонностью государя к родителю, вели себя весьма вольно и распустились донельзя, так что главный писец по прозванию Кисточка принужден был подать на высочайшее имя докладную записку с жалобой на них. В ней говорилось:

"Неумеренная любовь, которой злоупотребляют Ваши подданные, причиняет ущерб всей Поднебесной. Ныне премудрый Хмель, чьи способности можно вместить в бамбуковую корзинку, успешно продвигается по служебной лестнице. И хотя достиг он высшего третьего ранга (Вино бывает трех сортов. - Прим. автора. ) в глубине души это разбойник. Ему нравится ранить и увечить людей. Тысячи тысяч их кричат от возмущения, отчего у них и болит голова и ноет сердце. Это не преданный чиновник, способный излечить государство от пороков, а доподлинный разбойник, губящий народ. К тому же трое сыновей Премудрого, пользуясь Вашим благорасположением к их отцу, бесчинствуют и распутничают, доставляя людям одни страдания. Прошу Ваше величество пожаловать их всех смертью и тем самым заткнуть рты возмущенной толпе".

Едва докладная записка коснулась до государева слуха, отпрыски Хмеля покончили с собой, выпив отравленное вино, настоянное на перьях птицы чжэнь, а сам Премудрый, будучи замешан в сем деле, низложен был до положения простолюдина. Некто, по имени Кожаный бурдюк, также испустил дух, попавши под повозку. А ведь прежде, заметим, он отличался добрым нравом и остроумием, почему и обрел любовь государя и вошел в дружбу с премудрым Хмелем. Во время выездов государь препоручил ему следовать в свите. Как-то он прилег от усталости, а премудрый Хмель шутливо сказал ему: "У вас, уважаемый, брюхо-то огромно, но пусто, словно пещера. Зачем вам такая прорва?" Тот ему и ответил: "Да чтобы вместить сотни таких, как Вы, сановник!" Вот так они, бывало, шутили.

После отстранения Премудрого от должности между округой Ци и областью Гэ стала бродить шайка бандитов. Государь хотел отдать приказ о том, чтобы разделаться с нею, но никак не мог найти, кому бы поручить это. И тогда он снова выдвинул Хмеля, назначив его главнокомандующим. Премудрый держал войско в строгости и делил вместе с воинами все радости и все лишения. Одним ударом овладел он крепостью Чоучэн - "Город печали", залив ее вином, и, воздвигнув там вал Вечных наслаждений, возвратился назад. Государь наградил премудрого Хмеля за подвиги и пожаловал ему титул "князя владений к востоку от реки Сян". Но через год Премудрый подал записку на высочайшее имя, в которой просил об отставке:

"Ваш покорный слуга происходит из бедного дома об одно окошко - да и то из черепков глиняного кувшина! В юности был я нищ и презираем. Я сполна и во всем зависел от других, пока не встретил Вас, всесовершеннейший государь. Вы отнеслись ко мне с сердечною искренностью и стали оказывать великие милости, не раз упасая от бед. Вы дали мне место, как земля дает место рекам и озерам! Однако я опозорил великие Ваши деяния, ничего не прибавив к чести страны. Я попрал долг почтительного слуги. Ныне я ухожу на покой в родное селение. Явленная ко мне милость, наверное, иссякнет, но дозвольте мне сохранить последние капли жизни, чтобы радоваться свету солнца и луны. Опрокинутый винный сосуд можно снова наполнить, а наполнив, снова перевернуть. Таков непреложный закон естества! И сейчас Ваш покорный слуга страдает недугом чрезмерной жажды. Жизнь его уходит, подобно пузырям на воде. Повинный в великих винах, высказал Вам все единым духом, чтобы Вы отпустили меня на покой и даровали мне мирный остаток дней".

Издан был высочайший указ, в коем разрешения на просьбу Премудрого не содержалось, но государь отправил в дом Хмеля гонца с корою коричного дерева, благовонным аиром и другими снадобьями, дабы осведомиться о здравии страждущего Хмеля и поддержать его в его болезни. С той поры Премудрый неоднократно посылал государю докладные записки с прежнею просьбой, и в конце концов его величество изъявил свое согласие. Хмель воротился в родные места, где и скончался от старости.

Младший брат премудрого Хмеля был также весьма светлого ума и дослужился до жалованья в две тысячи даней зерна в год. Дети его: И - Игристое вино, Доу - Водка двойной перегонки, Ян - Темная водка и Линь - Выдержанное вино - принимали древний настой из персиковых цветов, желая обрести бессмертие. Его молодые сородичи: Чжоу - Водка тройной перегонки, Мань - Дрожжевой грибок и Тань - Вино с подмешанным ядом - все были приписаны к службе, ведавшей запретом воды, и т. д. и т. п.

Историк говорит:

"Основным занятием рода Хмеля из поколения в поколение оставалось земледелие. Благодаря своим добродетелям и способностям премудрый Хмель стал для государя тем, чем являются сердце и желудок для простого смертного. Он управлял делами государства, сообразуясь с обстоятельствами, и тем самым обогащал сердце государево. Подвиги, им совершенные, принесли государству великое умиротворение, страна опьянилась покоем. Разве это не прекрасно?! Однако же, достигнув благорасположения государя, он едва не потряс устои. И хотя на сыновей его обрушились несчастья, он нисколько не раскаивался в своих поступках и в преклонном возрасте, понимая и ведая меру, сам ушел в отставку и затем тихо опочил. Разве не о том сказано в "Книге перемен": "Если улучишь подходящий миг и начнешь действовать, приблизишься к совершенномудрым"?!"

Бамбучинка [40]

Бамбучинка

Ли Гок

Госпожа была из рода Бамбуков, а звали ее Опора. Она - Дочь того самого Огромного Бамбука с берегов реки Вэйшуй, который служил удилищем Цзян-тайгуну, а весь их род произошел от Молодого Бамбука. Предок ее отличался тонким слухом и мог служить дудочкой, поэтому Хуаы-ди повелел выкопать его и назначил ведать музыкой. Чудесная свирель Юя, звучавшая во времена благоденствия, - его потомок.

Еще в давние времена Молодой Бамбук перебрался с севера, с гор Куньлунь, на восток. Во времена государя Фу-си он вместе с Кожей ведал писаниями и имел в них большие заслуги. Потомки продолжили его дело и стали историками. Но вот начались Циньские бедствия, когда по замыслу Ли Сы сжигали книги и закапывали в землю конфуцианцев. Род Молодого Бамбука совсем захирел.

А тут еще во времена Хань некто Бумага из дома Цай Луня в совершенстве овладел письмом и приворожил к себе Кисть. В те времена он водил дружбу с господином Бамбуком, но еще тогда этот Бумага слыл гулякою и клеветником. Ему не по нраву пришлись стойкость и прямота Бамбука. Втихомолку подослал он Червя, он сгубил Бамбук, а Бумага завладел его должностью.

В правление династии Чжоу росли те самые потомки Бамбука, среди которых жил Удилище, вместе с тайгуном удивший рыбу на берегу реки Вэйшуй. Удилище частенько говаривал своему другу:

- Я слышал, что у большого крючка нет зацепки. А вообще-то, какой лучше брать крючок, прямой или кривой, - все зависит от важности дела. Прямым можно выудить царство, а кривым - всего лишь поймать рыбу!

Тайгун послушался его совета: впоследствии он стал наставником Вэнь-вана и был пожалован владением Ци. Тайгун не забыл мудреца Удилище и дал ему в кормление берега реки Вэйшуй. Вот почему эти Бамбуки - родом с вэйшуйских берегов. Ныне потомство Удилища разрослось, прямо как заросли Тонких Бамбуков. Из них одни перебрались в Янчжоу и стали Мелким и Крупным Бамбуком, другие отправились во владения ху и получили должности бамбуковых навесов.

Бамбуки имели способности к военной и гражданской службе. Поэтому их приглашали на церемонии и музицирование, они служили плетеными корзинами и жертвенными сосудами, пели свирелями и даже прославились как стрелы и рыболовная снасть. Ясно видно, что и про их мелкие дела писали в книгах.

Из всей семьи только Бамбук Гань по природе был непрактичным, замкнутым и не хотел учиться. Он жил в уединении и нигде не служил, хотя уже вырастил такого сына, как Огромный Бамбук. У Огромного Бамбука был только один брат, звали его Крупный Бамбук, и прославился он так же, как старший брат.

Огромный Бамбук обладал прямым характером и внутренней чистотой... Он водил дружбу с Ван Цзы-ю, который про него как-то сказал: "И дня мне не прожить без друга моего!" С тех пор его так и прозвали "Мой друг". Вот ведь как получается! Цзы-ю сам был прямым человеком и друзей себе выбирал прямых - умел распознать человека.

Огромный Бамбук женился на дочери Желтой лилии и родил дочь. Это и есть Бамбучинка. С детства она славилась чистотой. Жил по соседству с ней некто Лилейник. Он сочинил нескромные стишки и преподнес ей. Госпожа разгневалась: "Мужчины и женщины, конечно, не похожи друг на друга, но честь - она вроде стебля и дорога всем одинаково. Сломаешь ее хоть раз, попробуй снова подняться к свету!"

Пришлось Лилейнику со стыдом удалиться. Разве привлекать женщину все равно, что тащить бычка на веревочке? Как можно быть таким невоздержным!

Когда Бамбучинка подросла, к ней, соблюдая этикет, посватался Сосна.

- Князь Сосна человек благородный, - сказали ее родители. - Изящные манеры князя подходят для нашей семьи.

И потому ее выдали за него замуж.

Госпожа день ото дня становилась все тверже нравом и разумней. Она умела все понять, она могла разрешить все сомнения, - словно бы рассекала острым лезвеем. В тяжелые времена ей всегда служили образцом стойкость достославной Сливы Мэй, к которой питала она доверие, и безмолвие Сливы Ли, сказавшей некогда, что знающий не говорит. Собственный предок не был для нее примером, а уж о непреклонной гордости старика Мандарина или о мудреце Абрикосе, что вслушивался в наставления Конфуция, и говорить нечего! Туманными утрами и лунными вечерами она распевала стихи с Ветром и перешептывалась с Дождем. Не опишешь кистью ее влажный, прохладный стан! Я, недостойный любитель увлекательных историй, словно Вэнь Юй-кэ и Су Цзы-чжань, искусно воспевшие бамбук, попытался описать ее облик, дабы сохранился он для потомков как драгоценность.

Господин Сосна был восемнадцатью годами старше супруги. На склоне жизни он, подражая бессмертным, отправился на гору Гучэншань, но превратился там в камень и не вернулся. Госпожа в одиночестве коротала дни, пела и защищалась от Ветра. Сердце ее тосковало и, не в силах совладать с собой, она полюбила вино. В истории не сохранились все вехи ее жизни, но известно, что в тринадцатый день пятой луны - "день бамбукового хмеля" - Бамбучинка переселилась в цветочный горшок и беспрерывно пила вино. От вина заболела сухоткой и утратила былую внешность.

Бамбучинка ослабела и уж не могла более стоять без поддержки, но и на склоне лет она все еще была крепка в добродетелях. Односельчане расхваливали ее, а некто Бамбук - правитель трех областей и однофамилец госпожи - составил ее жизнеописание. Ей был дарован титул "верной супруги".

Историк по этому поводу говорит:

"Предки госпожи Бамбучинки имели большие заслуги, все их потомки обладали незаурядными талантами. По всему свету славились их высокие достоинства - под стать мудрости госпожи! Ах, ведь она сочеталась браком с благородным человеком, снискала признание людей, но, увы, скончалась, не оставив потомства! Не зря говорят, что пути Неба непостижимы!"

Служка Гвоздь[41]

Отшельник Сиген

Однажды в начале зимы, на заре, отшельник Сигён сидел в ските. Прислонившись к стене, он задремал. Вдруг, слышит, со двора голос:

- Прибыл новый служка Гвоздь!

Сигён удивился и вышел взглянуть на него. Служка был высок, худ, с темным, блестящим лицом. Он высоко держал красный рог, словно защищался от нападения, а темные глаза его сверкали, будто от гнева. Подошел он, семеня ногами, и стал поодаль. Сигён было испугался, но тот быстро проговорил:

- Я пришел к вам с просьбой.

- Почему вас зовут Гвоздем? - спросил его Сигён. - Откуда вы и зачем пришли? Я вас не знаю, почему же вы назвались служкой Гвоздем? Что все это значит?

Он еще не кончил говорить, а уж Гвоздь вприпрыжку, словно воробей, проскакал вперед и с важным видом повел неторопливую речь:

- Жил когда-то в глубокой древности совершенномудрый с головой быка, и звали его Фу-си. Он был моим отцом. А ту, что с телом змеи, звали Нюй-ва. Она была моей матерью. Меня родили и бросили в лесу, даже кормить не стали. Я страдал от инея и града, совсем зачах и чуть было не умер, но ветер и дождь пощадили меня, и я остался в живых. Множество раз переносил я холод и зной, а когда наконец возмужал, оказался нужен человеку.

Чередой сменялись поколения, и вот пришло время правления династии Цзинь. Я стал подданным семейства Фаней. И тут я показал, что умею быть преданным и благодарным тому, кто почитает меня достойным мужем, а не отребьем: я покрыл свое тело лаком, неузнаваемо изменился, чтобы заколоть злейшего врага, который погубил моего хозяина. А когда пришло время правления династии Тан, я стал буддийским монахом и пошел в ученики к старцу Чжао. Сообразительный и неутомимый в познаниях, я получил прозвище "Твердый клюв". А потом отправился как-то в Динтао и на дороге повстречал Гвоздя - Дин-саньлана. Он воззрился на меня и сказал: "Посмотришь на тебя, вверху ты поперечный, внизу - вертикальный. Не связать ли тебе свою фамилию с моей?" Вот потому-то я и ношу его фамилию, и с тех пор так ее и не переменил. Я всегда готов услужить, и все пользуются мною. Но хоть я и низок по званию и усерден, недостойные не смеют прибегать к моей помощи, поэтому столь мало тех, кому я прислуживаю. Вот и до недавнего времени я никак не мог встретить достойного человека, и у меня не было пристанища. Бродил, неприкаянный, между морем и небом, и даже глиняный идол надо мной смеялся. Но вчера Небо сжалилось над моими несчастьями и дало наказ: "Повелеваю тебе стать служкой в ските на горе Хуашань! Ступай туда, служи наставнику и ухаживай за ним с почтением!" Выслушав повеление, я от радости прискакал прямо на одной ноге. Жажду, чтобы вы, почтенный, приняли меня!

Пустынник Сигён ответил ему на это:

- Вот, оказывается, какой вы! Поднимитесь, пожалуйста, па сиденье, ведь вы потомок совершенномудрых! Рог ваш не сокрушал мужественных, а глаза не опускались перед храбрыми. Лаком покрыли свое тело, чтобы отомстить врагу, - понимаете, кто благодетель, а кто недруг. Как вы доверчивы! Как справедливы! Сразу смекаете, что спросить и как ответить, недаром прозвали вас Твердым клювом - о мудрый! Красноречивый! Поддерживаете того, кому служите, - как вы человеколюбивы! Как блюдете приличия! Выбирайте, кому пойти в услужение, - о прямой! Разумный! Вы соединяете в себе самые прекрасные качества! Живете долго - не умираете и не стареете. Если вы и не совершенномудрый, то уж наверняка бессмертный дух! Разве можно не взирать на вас с надеждой? Я и помыслить не смел о таком, как вы. Даже другом вашим стать не решусь, а уж куда мне до наставника! Знаете, в области Хуаду есть еще одна гора Хуашань. Вот уж два года, как там поселился старый монах, зовут его вроде бы "Пустынник". Горы-то по названию одинаковы, а люди, живущие на них, разных достоинств. Должно быть, и Небо повелело вам отправиться не ко мне, а туда. Вот вы и ступайте-ка лучше на ту гору!

И с этими словами он, выпроваживая Гвоздя, затянул песню:

( Перевод стихов Г. Ярославцева. )

Оплошал[42]

В Чонпха жили два юноши - Сим и Лю. Оба они были из знатных семей и каждый день в праздности пили вино с красивыми женщинами. Однажды решили они с несколькими близкими друзьями развлечься у Сима. Кисэн Чоп Ёнхва, любовница Сима, хорошо пела и танцевала, а слепец Ким Боксан - лучший в наше время игрок на каягыме - тоже пел свои песни и был в большом ударе. Гости, сидя тесным кружком, подносили друг другу чаши. Царило всеобщее согласие и веселье. Уже глубокой ночью кто-то предложил:

- Пусть каждый расскажет какую-нибудь забавную историю из своей жизни, и мы посмеемся!

Все дружно согласились. Веселые истории следовали одна за другой, гости хохотали не переставая. Но вот настал черед Ким Боксана.

- Я, пожалуй, тоже расскажу об одном случае из моей жизни, - начал он в наступившей тишине. - Не так давно был я приглашен в дом богатого янбана. В увеселении участвовало несколько известных кисэн, и среди них была Симбан - самая лучшая танцовщица. После порядочной выпивки все гости - каждый со своей девушкой - разошлись по отдельным комнатам. Так вот: со мной спала Симбан!

- В самом деле, очень интересно, - смутившись донельзя, воскликнул Сим. - Но давайте-ка лучше поговорим о чем-нибудь другом!

- Да что за охота без конца рассказывать, - тоже смутились гости. - Уж лучше скоротаем ночь под музыку да песни!

Но кисэн петь отказались, а у гостей пропало настроение, и они стали расходиться. Едва выйдя за ворота, Лю сказал Ким Боксану:

- Какую ты, однако, сболтнул глупость. Ведь Симбан была среди гостей. К тому же она теперь любовница хозяина. Как ужасно быть слепым!

- Да что ты, - густо покраснел слепец, - с каким лицом я теперь покажусь ему?! Впрочем, ведь сейчас все зовут ее Чоп Ёнхва, а детского имени Симбан, наверное, никто и не знает. - Так пытался утешить он себя.

Однако все-все узнали о промахе слепого и с удовольствием рассказывали друг другу эту забавную историю.

Спутался с собственной женой

Некогда один слепец попросил своего соседа сосватать ему какую-нибудь красавицу. И вот как-то сосед говорит ему:

- Тут недалеко живет одна женщина. Не тощая и не толстая, ну писаная красавица! Я передал ей твои слова, и она согласна. Только она запросила много подарков.

- Да пусть я разорюсь, - вскричал слепец, - но для нее ничего не пожалею!

Когда жены его не было дома, он открыл сундуки, набрал кучу всякого добра, дал соседу и просил договориться с той женщиной о дне встречи. В назначенный день слепец принарядился и отправился на свидание. А жена его, чисто умытая и напудренная, пошла вслед за ним и явилась в условленное место раньше своего супруга.

Пришел ничего не подозревавший слепец. Они по всем правилам поклонились друг другу, как бы совершая брачную церемонию, и в ту же ночь счастливый слепец лег спать со своей "новой женой".

- В жизни не было у меня такой радостной ночи, - не в силах одолеть любовного томления и поглаживая женщину по спине, воскликнул слепец. - Ведь если сравнить тебя и мою жену с едой, то ты - медвежья лапа и зародыш барса, а она - лишь постная похлебка из лебеды да жидкая каша!

На рассвете его жена первая прибежала домой. Она закуталась в одеяло и сделала вид, что дремлет.

- Где же это ты ночевал? - спросила она слепца, когда тот явился.

- Да был я в гостях у одного министра, читал сутры. День выдался холодный, и у меня вдруг живот схватило. Пришлось выпить немного подогретого вина.

- А не оттого ли у тебя заболело брюхо, - закричала жена, - что ты обожрался медвежатиной, барсовыми зародышами, похлебкой из лебеды да жидкой кашей?!

А слепцу нечего и сказать было. Он понял, что жена его перехитрила.

Голый чедок в сундуке

Был в недавние годы один человек из гражданских чинов, которого назначили чедоком в Кёнджу. Всякий раз, когда он объезжал свой уезд и ему встречалась кисэн, он презрительно восклицал:

- Эй ты! Бесовское отродье, исчадие ада! Таких, как ты, и близко-то к себе подпускать нельзя. А те, кто любит вас, и не дети человеческие вовсе!

При этом он непременно постукивал кисэн трубкой по голове. Было так не раз и не два. Его возненавидели не только все кисэн, но и сам губернатор терпеть его не мог. Собрал он как-то нескольких кисэн и сказал:

- Ах, если бы которая-нибудь из вас смогла проучить этого человека. Право, не пожалел бы я для нее хорошего подарка!

И одна молоденькая, прелестная кисэн вызвалась сделать это. Чедок поселился с мальчишкой-посыльным в помещении храма Конфуция. И вот стала к ним наведываться та молоденькая кисэн, переодетая в деревенское платье. Явится к воротам храма и будто украдкой вызывает мальчика-посыльного. То незаметно войдет, то только заглянет в ворота. А сама старается привлечь внимание чедока. Выйдет посыльный - она начинает о чем-то шептаться с ним, кокетливо улыбается. Она приходила каждый день, иногда по два раза. Так продолжалось несколько дней.

- Эй, что это за женщина? - спросил чедок у мальчика. - Приходит каждый день и зачем-то тебя вызывает!

- Она сестра моя, - ответил тот. - Муж ее вот уж год, как уехал по торговым делам и не возвращается. Живет она совсем одна и каждый день просит меня присмотреть за домом, когда ей надо куда-нибудь отлучиться.

Вот однажды вечером мальчик куда-то ушел, а чедок сидел один в пустой комнате для занятий. Молодая женщина пришла опять. Прислонившись к воротам, она несколько раз окликнула посыльного. И тут чедок пригласил ее войти. Сделав вид, что стесняется, женщина поколебалась немного и все-таки вошла.

- Мальчишки как раз нет, - повел чедок такую речь. - Я выкурю трубку, а ты принеси-ка жаровню. Подойди сюда, сядь, - продолжал он, когда женщина принесла жаровню, - выкуришь и ты одну трубочку.

- Осмелюсь ли я, ничтожная?

- Никто ведь не увидит. Да и что ж тут особенного? Ну-ка, живо иди сюда!

Снова сделав вид, что не смеет ослушаться чедока, женщина подошла и села. Чедок заставил ее выкурить трубку.

- Много видел я красивых женщин, - дружелюбно начал чедок, - но такую красавицу встретил впервые. Как увидел тебя однажды, потерял аппетит и сон. Думаю только о тебе. Легко ли это? Вот было бы недурно, если бы ты пришла ко мне потихоньку ночью. Сплю я здесь один, и никто не узнает.

- Да как же это можно?! - притворно испугалась женщина. - Вы - начальник, благородный янбан, а я - презренная простолюдинка. Да и как вы могли сказать такое? Вы надо мной насмехаетесь!

- Да нет же, нет! Говорю тебе от чистого сердца. Какая же тут насмешка?! - нетерпеливо воскликнул чедок и даже поклялся, что не лжет.

- Сказать по правде, я и сама влюблена сильно. Да и приказа ослушаться не смею...

- Встреча с тобой - это счастливая судьба! - радостно воскликнул чедок.

- Одно только меня смущает. Это помещение находится в школе и почитается всеми весьма. Непристойно здесь спать с женщиной. Не решусь я прийти сюда!

- Ого! - хлопнул себя по коленкам чедок. - Для деревенской женщины ты рассуждаешь совсем не глупо. Это верно. Но как же нам устроиться?

- Вы, начальник, ведь уже сказали мне о своем желании. Я вам поверила и осмелюсь предложить вот что. Мой дом в каких-нибудь трех шагах от ворот школы. Живу я совсем одна, и ночью вы могли бы прийти ко мне незаметно. А с братишкой я прислала бы вам простую шерстяную поддевку и шляпу. Если кто и встретит вас ночью, ни за что не узнает!

- Чудесный план! - несколько раз радостно повторил чедок. - Так и сделаем. Смотри же, не нарушай уговора! - И с тем отпустил женщину.

А кисэн и в самом деле жила в одной из лачужек недалеко от школьных ворот. Ночью она дала мальчишке одежду и велела отнести чедоку. Тот, как было условлено, переоделся и пришел к ней. Женщина встретила его, зажгла свечу, приготовила вино и закуски. Они сели друг против друга и, весело обмениваясь чарками, стали пить и есть. Вскоре чедок разделся, первым забрался под одеяло и позвал женщину. А та нарочно старалась оттянуть время. И вдруг за дверью кто-то заорал. Женщина испуганно прислушалась.

- Ах, вот беда! - зашептала она. -Это мой первый муж - Чхорхо. Прежде он был слугой в управе, и я, несчастная, жила с этим негодяем. Он - мерзавец, каких нет в целом свете. Он уже убил нескольких человек. Года три назад я едва от него отвязалась и вышла за другого. И чего это он вдруг пришел сегодня? По голосу слышно, что пьяный. Если вы здесь останетесь, он непременно оскорбит вас. Как же быть?! - Женщина быстро встала и проговорила в сторону двери: - Ну, чего ты шумишь среди ночи? Все ведь спят уже!

- Эй, баба! - вдруг опять заорали за дверью. - Ты что, не узнала мой голос? Живо отворяй!

- Да кто ты мне такой? Мы же давно с тобой разошлись. Чего безобразничаешь по ночам?!

- Ты бросила меня, мерзкая баба, - еще больше разъярился при этих словах Чхорхо, - а теперь небось спуталась с другим? Меня все время душит злоба, и сегодня я пришел поговорить с тобой!

Пнув ногой дверь, он уже входил в дом. Женщина поспешно вошла в комнату и зашептала чедоку:

- Господин начальник! Спрячьтесь где-нибудь поскорее. Ах, в моей комнате, размером с черпак, и спрятаться-то негде. Ну, вот хотя бы в этот сундук. Мне страшно! Скорее, умоляю вас!

Подгоняя чедока, кисэн подняла крышку. И тот, до смерти перепуганый, как был, нагишом, залез в сундук. Женщина быстро захлопнула крышку и тут же закрыла сундук на замок. С пьяным брюзжанием в комнату вошел Чхорхо. Женщина сразу же напустилась на него.

- Мы с тобой разошлись три года тому назад! - закричала она. - Ну, зачем ты пришел опять и оскорбляешь меня?!

- Ты, конечно уж, спуталась с другим. Я хочу забрать платья и посуду, что купил тебе!

- На, все забирай! - закричала женщина и принялась швырять ему какие-то вещи.

- Сундук тоже мой, - вдруг говорит этот мерзавец. - Я и его заберу!

- Как это твой? Два куска холста ведь я за него отдала!

- Да один кусок был мой, дура. А раз так, я сундука не оставлю!

- Ты бросил меня, и еще из-за какого-то куска дерюжки хочешь отобрать сундук? Да пусть я умру, а сундука не отдам!

Так ссорились они из-за этого сундука, пока Чхорхо не сказал:

- Я тебе сундук не оставлю. Придется идти жаловаться в управу!

Скоро наступил день. Чхорхо, взвалив сундук на спину, понес в управу. Вслед за ним пришла женщина, и они стали жаловаться друг на друга начальнику округи. Тот выслушал их и вынес такое решение:

- Муж и жена сообща купили сундук, равно истратив на него по одному куску холста. А посему закон велит: разделить сундук пополам!

И тут же он приказал разрубить сундук большими топорами на две равные части. Стражники схватили топоры, встали по обе стороны сундука и принялись рубить. Но как только застучали топоры, из сундука донесся истошный крик:

- Не убивайте! Не убивайте человека!

- В сундуке кто-то есть, - сказал начальник с притворным удивлением. - Живо открыть крышку!

Стражники сбили замок и, быстро откинув крышку, опрокинули сундук. Выскочил совсем голый человек и встал посреди двора. И был это не кто иной, как сам чедок! И начальник, и подчиненные управы удивились еще больше. Они не могли без смеха смотреть на такое поразительное зрелище и хохотали, зажимая себе рты.

- Да это же господин чедок! - восклицали в толпе. - Как же он нагишом попал в сундук? Уму непостижимо!

По приказу начальника округи голый чедок, согнувшись и прикрывая руками чресла, поднялся на возвышение. Сидя на циновке с низко опущенной головой, он выглядел жалким и убитым. Начальник и служащие управы вдоволь над ним посмеялись, и только потом начальник приказал принести ему одежду. Тогда кисэн, которые всегда ненавидели его, нарочно принесли ему длинное женское платье. В женском платье, с непокрытой головой, босиком прибежал чедок в школу и в тот же день куда-то скрылся. А в Кёнджу его прозвали "Чедок в сундуке", и стал он посмешищем всей округи.

Арка с надписью "Верной жене"

Некий столичный муса имел усадьбу в Мильсоне и часто разъезжал между Сонджу и Санджу. По пути он всегда останавливался на ночлег в доме одного сонби - ученого-конфуцианца, с которым был очень дружен. Но вот случилось так, что в течение четырех-пяти лет муса не смог ни разу съездить в Мильсон из-за неотложных дел. Когда же ему наконец удалось туда отправиться, он поспешил к своему старому другу. Но оказалось, что тот уже три года как умер. Было поздно, другого места для ночлега муса не знал, и, развязав свой дорожный мешок, он решил хоть немного отдохнуть здесь.

А жена сонби, как только услышала у себя в покоях, что прибыл друг ее покойного мужа, горько расплакалась. Она приказала слуге прибрать флигель для гостя, где бы он мог переночевать.

Муса вспоминал о своем друге, его одолевали разные думы, и он не мог уснуть до глубокой ночи. С северной стороны флигеля возвышалась ограда, во дворе густо разросся бамбук, образовав небольшую рощицу. Тускло светила луна. Вдруг муса услышал шорох и заметил, что меж деревьев кто-то ползет. "Либо тигр, либо барсук!" - подумал он и, притаившись, стал наблюдать. И тут, к своему великому изумлению, он увидел: какой-то монах воровато высунул голову из-за деревьев, внимательно огляделся, потом вдруг вскочил на ноги и вбежал прямо в женскую половину дома!

Стараясь не шуметь, муса последовал за ним. За окном ярко горело пламя светильника. Муса послюнявил палец, проткнул оконную бумагу и заглянул в комнату. Молодая вдова, накрашенная и напудренная, была одета в красивое платье. Она обжарила на угольях сверкающей бронзовой жаровни мясо, подогрела вино и, кокетничая, стала угощать монаха. Тот поел и принялся слишком уж вольно заигрывать со вдовой.

Не в силах побороть справедливого негодования, муса вынул стрелу и лук и выстрелил в окно. Испустив душераздирающий крик, монах замертво повалился на пол. А муса возвратился во флигель и, притворившись спящим, захрапел. Немного погодя из женских покоев донеслись вопли хозяйки, которая звала слуг. В доме поднялся переполох, сбежались соседи. Притворно удивляясь, Муса спросил, что случилось.

- Хозяин наш умер, - доложили ему слуги, - и госпожа хранит ему верность. А сейчас в дом ворвался какой-то сумасшедший монах - хотел ее обесчестить. Но госпожа убила мечом этого негодяя и в гневе порубила его тело на куски. Она порывалась даже покончить с собой от обиды, еле-еле ее удержали!

Муса подавил улыбку, вздохнул и покинул этот дом. А на следующий год, когда он снова проезжал через эту деревню, там уже гордо высилась арка - "Верной жене".

Если бамбук твой...

В старинном селении Чуджин жил один человек, которого называли учитель Ун Су. Был он со странностями. Построил себе здесь крытый соломой домишко в два-три кана, по примеру Тао Юань-мина выращивал хризантемы, а в пруду, будто Чжоу Мао-шу, разводил лотосы. Ун Су очень любил природу. Он срывал банановые листья и кормил ими оленей. Он приручал журавлей, бросая им семена сосны. Временами, нежась в постели, читал Ун Су главу "Основы долголетия" Чжуан-цзы либо цитировал "Добрые речи о процветании" Чжун Чжан-туна. По утрам он вдыхал свежий ветерок в саду, вечерами любовался опускающимися за вершины гор солнцем.

Вот даже и в стихах говорится, что, покинув суетный свет, как это сделал Ун Су, можно попасть в совершенно иной, неземной мир. А еще раздобыл где-то Ун Су необыкновенный бамбук и посадил его у себя в саду. Колена бамбука были причудливо изогнуты, каждый побег кривился как-то по-особенному. И если был он вывезен не с берегов Ци, что во владениях Вэй, то уж непременно из Аншаня! Ун Су неустанно над ним трудился - унавоживал, окучивал, подрезал. День и ночь любовался он бамбуком, на все лады его лелеял.

Красота-то какая! Да можно ль без такого друга прожить хоть один день?

А еще Ун Су любил цветы сливы, как Линь Бу. Подобно господину Ли, обожал он необыкновенные камни!

И вот этот самый бамбук вдруг пророс сквозь ограду и пустил побеги в чужом дворе. Разрастаясь мало-помалу, новая поросль оказалась еще лучше, чем была у Ун Су.

А вообще-то Ун Су был человек туповатый и не сразу сообразил, что к чему. Но потом вдруг его пробрало.

- Семена-то ведь мои, - сказал он соседу, - и как же это получается, что владеешь бамбуком ты? - И, отыскав столь веский довод, Ун Су вознамерился было срезать соседский бамбук.

- Семена, конечно, твои, - возразил ему, однако, старик сосед, - но ведь они проросли в моем дворе. Чей же может быть бамбук, как не мой?

Так, препираясь друг с другом, уподобились они княжествам У и Чу, оспаривавшим шелковицу, что росла на границе. Ссорились они, будто Юй и Жуй из-за пограничной грядки. И трудно было разобраться, кто из них виноват, кто прав. Кто мог разрешить их спор? Сцепившись, как птица-рыболов с жемчужного устрицей, они не могли оторваться друг от друга. И хотя прошло уже полдня, конца сражению было не видать. А ночью Ун Су все-таки срезал бамбук у соседа.

После этого случая прошло, пожалуй, около года. И вдруг соседский бык покрыл корову Ун Су. Когда корова отелилась, мигом прибежал старик сосед, схватил теленка на руки и понес к себе.

- Ты что же это средь бела дня хватаешь чужого теленка? - рассвирепел Ун Су.

- В прошлом году, - спокойно возразил сосед, - ты срезал на моем дворе бамбук, который вырос из твоих семян. Ну что же, пожалуй, ты был прав. Этот теленок - от моего быка. Разве не справедливо, что я беру его?

И тогда они пошли с жалобой в уездную управу.

- У каждой вещи есть свой хозяин, - решил правитель, - и если хозяин потерял ее, то она должна быть ему возвращена. И бамбук и теленок возвращены каждый своему хозяину. На что вы жалуетесь? Это же смешно! - И вдруг расхохотался.

Пьяный в павильоне Плывущей лазури

Город Пхеньян лежит на земле, издревле именуемой Чосон. Еще когда чжоуский правитель У-ван одержал победу над государством Шан, он посетил там мудрого Киджа, и тот поведал царю "Великий план в девяти разделах". У-ван отдал мудрецу во владение эту местность, но числить Киджа своим подданным не стал.

Чего только не увидишь в Пхеньяне: там Узорчатая гора, и башня Феникса, и Тюлевый остров, и пещера Единорога, и скала Обращенная к Небу, и городище Чхунам... Всех красот и достопримечательностей, прославленных еще с давних пор, и не перечесть. Одна из них - павильон Плывущей лазури у монастыря Вечной ясности. Монастырь этот прежде звался "Дворцом е девятью лестницами", и владел им правитель Тонмён-ван. Стоит он в двадцати ли к северо-востоку от городской стены. Глянешь с высоты его вниз - увидишь реку, посмотришь вдаль - откроется бескрайняя равнина. Вот уж поистине прекрасное зрелище!

По вечерам расписные лодки и торговые суда, миновав ворота Тэдонмун, обычно останавливаются на реке возле утеса, поросшего ивами. И если кто из путников решит там заночевать, то не преминет подняться вверх по реке, вдоль и поперек осмотрит монастырь и возвращается ублаготворенный. К югу от павильона есть две каменные лестницы с высеченными на них надписями: слева - "Лестница белых облаков", справа - "Лестница черных туч". Узорные каменные колонны вызывают у приезжих восторг.

В начале годов "Послушания Небу" в Согёне жил некий Хон - молодой человек из состоятельной семьи. Он обладал привлекательной наружностью, изящными манерами, а вдобавок и хорошим слогом. Однажды в Праздник средины осени, - а он всегда приходится на полнолуние, - юноша вместе с компаньонами привез в Пхеньян на продажу полотно и шелк. Когда он причалил к берегу и сошел с судна, все прославленные певички города высыпали за ворота, чтобы поглазеть на него.

Живший в городе давний друг Хона, некто Ли, устроил в его честь пирушку, и молодой человек вернулся на судно, изрядно захмелев. Ночь выдалась прохладная, сон не приходил, и Хону вдруг вспомнились стихи Чжан Цзи о том, как поэт ночью приплыл к Кленовому мосту. Внезапный порыв охватил Хона: он прыгнул в лодчонку и, покорный какому-то смутному влечению, поплыл по освещенной луной реке. Вскоре он очутился у подножия павильона Плывущей лазури. Привязав лодку в зарослях тростника, юноша поднялся по лестнице. Опершись на перила, окинул он взором дали. Чистый напев зазвучал в дыхании ветра. Лунный свет разливался вокруг, как море, нитями шелка блестели в нем волны речные, над отмелями дикие гуси кричали, а меж сосен, стоя в росе, дрожал озябший журавль. Холодно и безмолвно было вокруг, словно юноша поднялся на луну, в Пурпурный чертог. С высоты устремил он взгляд на древнюю столицу: туманом окутаны побелевшие башни, волны бьются у обветшавших стен... Хотелось вздохнуть, как при виде пшеницы, растущей на развалинах инь-ских дворцов. И тогда Хон стал вслух сочинять стихи. Вот они (Стихи в этой новелле даны в переводе Арк. Штейнберга. ).

Когда было закончено шестое стихотворение, юноша, хлопая в ладоши и приплясывая, стал повторять строку за строкой. Время от времени он останавливался и переводил дух. Ни рокот струн, ни звук свирели не сопровождали его пение, но сколько было в нем разнообразных чувств: то казалось, будто пляшет дракон в мрачном ущелье, то будто стонет несчастная вдова в одинокой лодке.

Наступила уже третья стража, когда юноша наконец умолк и решил возвратиться, но вдруг с западной стороны донесся звук приближающихся шагов; Хон решил, что это кто-нибудь из монахов, услыхав его голос, удивился и пришел узнать, что здесь происходит. Молодой человек сел на ступеньку и стал ждать. Видит - появилась прекрасная дева в сопровождении двух прислужниц; У одной в руке опахало с яшмовой ручкой, у другой - веер из тонкого шелка. Строгостью одеяния и достоинством манер дева походила на барышню из знатного дома. Хон спустился с лестницы, притаился за стеной и стал смотреть, что они будут делать.

Облокотившись на перила в южной части павильона и любуясь луной, дева негромко запела. Нечто игривое появилось в чертах ее лица, но при этом оно ничуть не утратило своей благопристойности. Служанки разложили перед девой парчовые подушки.

Она села, оправила одежду и спросила звонким голосом:

- А куда делся тот, кто слагал здесь стихи? Я ведь не дух, что насылает любовные чары, не обольстительница с ножками-лотосами!.. Какая удача, что сегодня куда ни глянь - на тысячи ли раскинулось безоблачное небо, катится по небу холодный круг месяца, и от блеска его побледнела Серебряная река! Опадают плоды с коричного дерева, и похолодало в Нефритовом тереме. Можно ли в такую чудесную ночь не излить сокровенные чувства, кубком вина провожая каждую песнь!

Долго переминался Хон с ноги на ногу, не зная - страшиться ему или радоваться. Наконец он решился тихонько кашлянуть. К нему тотчас подошла служанка и сказала:

- Госпожа просит вас пожаловать.

Юноша робко приблизился и, отвесив поклон, опустился на колени. Красавица не выказала ему особого почтения, только произнесла:

- Можете подняться сюда.

Служанка мигом поставила между ними ширму, наполовину скрывшую лицо девы. Та продолжала с невозмутимым видом:

- Что за стихи вы сейчас читали? Прочтите-ка их еще раз для меня!

Юноша вновь прочитал одно за другим все шесть стихотворений.

- А вы, оказывается, знаете толк в стихах! - с улыбкой сказала красавица и велела служанкам принести вино и закуски.

Кушанья оказались непривычные для смертного - такие твердые, что не укусишь. Вино тоже нельзя было взять в рот - одна горечь.

Дева с усмешкой промолвила:

- Может ли житель этого бренного мира оценить по достоинству нектар из белой яшмы и мясо красного дракона! Сходи поскорее в монастырь Священной защиты, - приказала она служанке, - и попроси у монахов вареного рису.

А надобно вам сказать, что в монастыре том не было никаких монахов, одни только статуи архатов.

Служанка побежала исполнить повеление и очень скоро вернулась, неся, как и было ей сказано, вареный рис, только без всякой приправы. И снова раздался голос красавицы:

- Сбегай к Винному утесу и попроси какой-нибудь закуски.

(А под утесом в озере жил дракон.)

Прошло совсем немного времени, и появилось блюдо с мелко нарезанным карпом. Хон с удовольствием принялся угощаться. Не успел он закончить трапезу, как дева написала на бумаге из листьев коричного дерева стихи, созвучные по настроению стихам молодого человека. Через служанку она передала их Хону. Вот эти стихи.

и в морях иссякнуть воде!.. "

Стихи девы привели юношу в восторг. Но тут ему показалось, что красавица собирается покинуть павильон. Желая удержать ее подольше, Хон обратился к ней с вопросом.

- Смею ли я узнать, из какого рода вы происходите и какое носите имя? - спросил он.

Дева, печально вздохнув, так отвечала:

- Ваша недостойная собеседница происходит из рода Киджа, предки мои - иньские властители. Когда древний мой прародитель получил во владение эту местность, он во всем - в ритуалах и музыке, в канонах и наказаниях - наставлял народ с помощью восьми заповедей. Оттого-то более тысячи лет процветала наша страна и распространялось в ней просвещенье. Но пришло лихое время, Небо лишило нас своей благосклонности, разом обрушились на страну засухи и прочие беды. Государь, мой покойный отец, потерпел поражение от безвестного простолюдина, и пришлось ему покинуть храм своих царственных предков. Ви Ман, воспользовавшись смутой, похитил его трон. Злой рок постиг страну Чосон. Я же, слабая девушка, охваченная горем и смятением, решила ценой жизни сохранить верность трону. Вдруг мне явился некий святой и, ласково утешая меня, сказал: "Я - один из основателей этого государства. Как только закончился назначенный мне срок царствования, я удалился на остров посреди моря и приобщился к сонму бессмертных. Тому уже не одна тысяча лет. А ты, девушка, готова последовать за мной в Пурпурный чертог и в Потаенную столицу, чтобы жить там привольно и радостно?"

Я сказала, что готова. Тогда он взял меня за руку и повел за собой. Он поселил меня одну в павильоне и стал приносить мне эликсир бессмертия с Потаенных островов. Так прошло несколько дней, и вдруг я почувствовала, что тело мое обрело легкость, а дух окреп; мне даже стало казаться, будто все существо мое переродилось. С той поры я свободно летаю между небом и землей, достигаю самых отдаленных пределов вселенной, побывала в десяти землях и на трех островах - в тех блаженных местах, где в гротах обитают бессмертные.

Однажды, когда ярко блистало осеннее небо, а яшмовый свод был прозрачен и ясен, когда свет луны потоком струился на землю, я запрокинула голову и стала смотреть на лунную жабу и коричное дерево. И тут во мне родилось неодолимое желание полететь на луну, и я полетела, взошла там в обитель Холода и Пустоты и в Хрустальном дворце преклонила колени перед Чан-э. Она же, видя, что я целомудренна, скромна и к тому же сведуща в науках, обратилась ко мне с такой речью:

- Хотя и зовут у вас обитель бессмертных краем блаженства, сотворена она из праха и из пыли. А как чудесно ступать по синеве небосвода и впрягать в колесницу белого феникса, упиваться нежным ароматом под сенью алого коричного дерева и, словно покрывалом, окутывать себя прохладными лучами в небесной лазури, праздно бродить по Нефритовой столице и купаться в Серебряной реке!

И велела мне Чан-э прислуживать при алтаре с благовониями и помогать ей во всем. Наслаждалась я там блаженством, какого и не передашь словами.

Но нынешней ночью мною вдруг овладели думы о родине. Посмотрела я с высоты на этот бренный мир, недолговечный, как мотылек-однодневка, отыскала знакомые с детства места. Все здесь осталось, как прежде, только близких людей уже нет. Лунным сиянием залиты поля былых сражений, белая роса омыла нагромождения развалин. Я рассталась с прозрачной твердью, опустилась поспешно на землю, поклонилась могиле предков. А потом мне захотелось побродить над рекой у павильона, дать выход глубокому чувству... Тут я встретила вас, ученый юноша, и меня охватили радость и смущение. И дерзнула я своей грубой, бесталанной кистью прибавить несколько строк к вашему драгоценному творению. Не потому, что нашла у себя дар слова, но лишь затем, чтобы поведать о своих чувствах.

Хон упал на колени и, коснувшись лбом земли, произнес:

- Я, низкорожденный и невежественный, не смел даже надеяться, что дева из царского рода, небесная фея откликнется на мои строки!

Он приблизил к себе листы с ее стихами, проглядел их еще раз и тут же запомнил. Затем снова почтительно склонился и сказал:

- Не просветленный благодатью, я глубоко погряз в грехах и не в силах вкусить пищу бессмертных. Поистине чудо, что я хоть немного разбираюсь в письменах и рисунках и слышал кое-что о заоблачных напевах. Я, разумеется, не могу и мечтать о всех четырех удовольствиях жизни, но прошу вас написать мне в назидание сорок двустиший на тему: "Любуюсь луной осенней ночью в беседке над рекой".

Красавица кивнула, насытила тушью кисть, взмахнула ею - и на бумаге словно завихрились тучи и заклубился дым. Миг - и стихи были готовы:

Дева отбросила кисть, взмыла ввысь и исчезла неведомо куда. Но перед тем, как покинуть юношу, велела служанке передать ему такие слова: "Строги веления Небесного владыки. Настала пора - уже впрягают белого феникса; не окончена возвышенная беседа, тоска проникла мне в душу".

Вдруг налетел вихрь, сбил юношу с ног и вырвал у него заветные листы, видимо, затем, чтобы стихи гостьи из иного мира не распространились среди людей. Хон застыл в растерянности и погрузился в глубокое раздумье. "Сон ли то был? Вроде бы не сон... Наяву ли это было? Не похоже, что наяву... " Опершись на перила, он старался припомнить каждое слово прекрасной девы. Вновь и вновь переживая чудесную встречу, он сокрушался, что не высказал деве своих чувств, и в конце концов сложил такие стихи:

Прочитав стихи вслух, он огляделся вокруг и прислушался: гудел колокол в горном храме; в прибрежном селении пели петухи; луна ушла на запад, и в небе ярче заблестели звезды. Слышно было, как пищат крысы да цикады поют возле павильона. Скорбь и благоговейный трепет овладели Хоном - он страдал оттого, что не смог удержать красавицу. Спустившись к реке, юноша сел в лодку и, вконец расстроенный, поплыл к тому месту, где покинул своих спутников. На судне его стали спрашивать, где он провел ночь. Хон в ответ выдумал, будто еще с вечера ему пришло в голову порыбачить при луне. Взял-де он удочку, добрался до Чан-гёнмун - ворот Долгого счастья - и расположился возле скалы Обращенной к Небу. Думал было добыть, что называется, "золотую чешую", однако ночь оказалась холодной, и в студеной воде не удалось поймать даже карася. Такая досада!.. Никто из спутников не стал допытываться, так ли было на самом деле.

С той поры Хон все думал и думал о прекрасной деве. Он стал чахнуть, ослаб и исхудал. Когда он добрался до дому, мысли его путались, а речь была несвязной. Долго метался он в постели, но болезнь все не проходила.

Однажды юноша увидел во сне красавицу в изысканном одеянии. Она подошла к нему и сказала:

- Дева-госпожа замолвила за вас словечко перед Верховным государем. Ценя ее за таланты, Верховный государь соблаговолил определить вас в свиту бога созвездия Волопаса. Таково повеление Небесного владыки, и никто не смеет его нарушить!

Юноша проснулся в страхе и тут же велел домашним умыть его, переодеть, возжечь курения, подмести двор и разложить циновки. Потом он лег, подпер рукой щеку и незаметно отошел. Случилось это в девятом месяце, как раз во время полнолуния. Несколько дней пролежал он в гробу, но цвет лица его не менялся. И люди решили, что он приобщился к сонму небожителей.

Мышь под судом (фрагменты)[47]

В прежние времена амбары строили на отшибе, подальше от жилищ, чтобы уберечь зерно, если деревню охватит пожар. Со временем тропинки, ведущие к амбарам, зарастали бурьяном, загромождались камнями, густой зеленый мох покрывал стены ограды, а запах гнили пропитывал даже каменные ступени входа. Оно и понятно: жилища далеко, и люди здесь - редкие гости.

Жила когда-то в глубокой норе Мышь; туловище у нее было длиной в полча, шерсть - в два чхи; хитростью и лукавством превосходила она всех мышей, и те почитали ее своею наставницей. На уме у старой Мыши были одни только плутни да каверзы. Всякий знает: это она однажды устроила себе норку в горшке с рисом; она же повесила колокольчик на шею Кошке...

Как-то раз созвала Мышь-наставница своих подопечных и, поглаживая усы, повела речь о том, как тяжело стало жить.

- Припасов у нас нет, жилье не огорожено, всякий час угрожают нам то люди, то собаки: что и говорить, туго приходится! Проведала я, что в Королевской кладовой горы белояшмового риса гниют и никому до этого дела нет. Прогрызть бы нам стену, пробраться в кладовую, да и поселиться там - вот когда зажили бы мы припеваючи: и ели бы вволю, и веселились до упаду! Право же, Небо не обходит нас своими милостями! Эх, и заживем мы теперь!

Собрала Мышь-наставница всю стаю и повела к Королевской кладовой. Стали мыши стену грызть. Полдня не прошло, глядь, а в стене уже большая дыра. Юркнула Мышь в кладовую, огляделась и решила, что поселиться тут совсем неплохо. За нею ввалилась тьма-тьмущая мышей и ну шнырять да шарить, рыть да обнюхивать все углы. Видят, и впрямь: на земляном полу насыпаны горы риса - сразу весь и не съесть...

Лет десять прожила мышиная стая в Королевской кладовой. Почти совсем опустела кладовая.

Но тут очнулся ото сна Дух - хранитель кладовой. Взял он счетные книги и стал сверять по записям наличие зерна. До чего же он был удивлен и напуган, когда обнаружил, что в кладовой недостает много сомов риса. Созвал он тотчас же Святое воинство и приказал разыскать виновников. Вскоре схватили Воины Мышь-наставницу.

Грозно встретил Дух обвиняемую:

- Мерзкая тварь! Забыла, кто ты?! Дом твой - убогая пора, пища - в грязи и во прахе! Как посмела ты со своими прихвостнями прогрызть дыру в стене и поселиться в кладовой?! Как посмела уничтожить столетний запас зерна и оставить народ без риса?! Придушить бы все ваше племя до последнего мышонка - тогда только, наверно, и удастся искоренить воровство! А что до твоих сообщников и подстрекателей, никого не пощажу, всем воздам по заслугам!

Выслушала Мышь грозную речь, в притворном смятении пала ниц перед Духом-хранителем и, сложив передние лапы, запричитала:

- Осмелюсь слово молвить: хоть я и стара, и с виду невзрачна, но не так уж я плоха, ибо природа наделила меня многими талантами. Среди зверей я, конечно, не первая, но все-таки и не последняя: поэты древности писали обо мне в "Шицзине", Совершенный муж упомянул мое имя в "Лицзи". А это означает, что племя наше издавна знакомо людям. Но вспомните, ваша милость: даже Человек, этот двуногий царь природы, у которого нос торчком, а глаза - поперек лица, день-деньской на поле трудится, а поесть досыта никогда не может - вечно его голод терзает. Каково же мне, старухе? Как жить, если в норе пусто? А пожить охота, хотя и тяжко... И стала я отруби да бамбуковые гвозди грызть! Вот до чего дошла! Разве это с радости? С нужды это!

Велика моя вина, сознаюсь. Но что делать: семья голодает, дети мучаются. Сыновья погибли в ловушке у Восточного дома, внучата - в капкане у Западного. Да, страшное на меня обрушилось горе. Глаза мои потускнели и плохо видят, сама я одряхлела, одышка одолевает, где уж тут быстро бегать... Ни на что я теперь не гожусь. Да и кому я нужна такая? Правду говорю: не было у меня среди мышей сообщников!

И стала хитрая тварь зверей оговаривать, и не только зверей, а и растения, и Духов; они, мол, подстрекали ее преступление совершить! Без зазрения совести лгала она, лишь бы свалить на кого-нибудь свою вину...

Уселась коварная Мышь перед Хранителем кладовой и, глядя ему прямо в глаза, начала такими словами:

- Осмелюсь утверждать, все время говорила я правду: нет такого животного, которое хоть однажды не совершило бы провинности. Но ваша милость так добры - вы никого не покарали. Вот никто и не признался в своих преступлениях! Я же с самого начала не хотела лукавить. Вы считаете меня старой пройдохой, а ведь все эти звери в сто раз хитрее меня! Разве не досадно мне терпеть напраслину?

Возьмем, к примеру, Улитку: нет у нее ни семи отверстий, ни конечностей. Эта мелюзга, и согрешив, не ведает, что согрешила!

Или, скажем, Муравей: насекомое крохотное, хотя и рушит крепостные стены. Безо всякого права присвоил он себе королевское имя, образом жизни подражает Сыну Неба. Нет, лучше тысячу раз умереть, нежели оставить безнаказанными его дерзкие проделки! Уж если осмелился он присвоить себе королевский сан, то подстрекать меня на ограбление Королевской кладовой ему легче, чем, как говорится лежа на боку, бобы уплетать.

Или Светлячок: что сказать о нем? Большой огонь - Солнце и Луна, малый огонь - лампа и свечи. А Светлячок и ростом-то не более одного чхи: огонек у него слабенький; прилепится Светлячок к дереву, зажжет свой фонарик - огонек этот и от воды не гаснет. Вот Светлячок и бахвалится, что умеет ночь превращать в день! А что пользы? Тоскуя в одиночестве, осенней ночью досадует на него покинутая жена; морочит он усталых, промокших от дождя путников, которым мерещится вблизи постоялый двор. Что же тут хорошего? Зато он освещает путь хитрой Лисе, коварной Рыси, свирепому Тигру и злобному Шакалу. Он помогает им преодолеть ограду, войти в дом Человека, натворить неисчислимые беды. Хоть он и мал, а вреда приносит, ей-же-ей, немало!

Ну, а Петух? Живет он в доме Человека, пользуется его милостями и должен бы Человеку служить. А Петух что? Человек трудится, выращивает овощи - Петух топчет их, выклевывает зерно, которое Человеку дороже золота и драгоценных камней. Курица день-деньской кудахчет, а Петух - тот уже на заре горло дерет. Неблагодарный!

Кукушку, как известно, всегда легко узнать: перья у нее редкие, кукуя, харкает она кровью, детей подбрасывает в чужие гнезда, всех птиц считает своими подданными. По одному этому можно судить о ее невежестве. Кроме высоких гор да широких рек, нет для нее ничего недоступного. Порой идете вы - она молчит, но вдруг захочет возвратить вас назад - и закукует свое: "Лучше вернуться!" Хоть она и твердит, что воплощает в себе душу древнего императора, все это ложь! Зачем, покинув рощу, подлетает она к человеческому жилью и кукует? Каких бед натворила днем, если так жалобно стонет ночью? Не знаю, что и думать.

Попугай единственный понимает человеческую речь, умеет постичь ее смысл. А ведь с тех пор, как Небо создало живых тварей, Человек и Зверь говорят на разных языках: таков закон природы. Попугай же, едет ли гость - непременно известит о том хозяина, случится ли что - немедля доложит! Колдовская птица! И вот, ваша милость, поверив речам "вещего" Попугая, вы мое чистосердечное признание сочли коварной ложью. А ведь в старину говорили: "Колдовство не осилит мудрости!" Пустые это, значит, слова?

Что же сказать об Иволге? Как ни красиво ее оперение, на картинке оно все же лучше; как ни хорош ее голос, с музыкой его не сравнить! И все же люди отворачиваются от картинки, чтобы полюбоваться Иволгой! Люди пренебрегают музыкой, чтобы послушать ее пение! Это ли не волшебство?! К тому же голос Иволги то весел, то грустен - он заставляет Людей то радоваться, то печалиться. Не колдовство ли это? Но раз голос у нее колдовской, - значит, и душа такая же! Следовательно, ваша милость, напрасно вы называете коварной меня одну.

Или вот Бабочка. Ей и вовсе неведомы пять отношений. Бабочка - всего лишь никчемное насекомое. И все же Человек любуется этим легким и хрупким созданием, поэты воспевают нарядные белые крылышки Бабочки. Почему же? Да потому, что, желая понравиться Человеку, Бабочка всячески перед ним заискивает. Это крохотное существо умеет колдовать: то оно явится во сне философу, то примет облик красавицы и обольстит неискушенного юношу. Волшебные чары Бабочки под стать нечистой силе! Ну кто поручится, что это не она, обернувшись грызуном, съела все зерно в Королевской кладовой?

Что до Ласточки, - в ней, как известно, ничего хорошего нет, к тому же она глуповата: только и знает, что тараторить без толку да носиться взад-вперед, Она, как рассыльный, разносит чужие письма - разве почтенное это занятие? Беспечно резвится она в гнезде, развлекая своих птенцов, а огня-то зажечь и не умеет! Вот бестолковая!

Теперь скажу о Лягушке. Эта квакает всю ночь напролет, словно клянчит подачку, да и весь день бормочет, раздражая Человека и заставляя его хмуриться. К тому же негодница лопочет что-то непонятное. Кого она думает обмануть? Только вашу милость!

Летучая мышь - нашему племени сродни. Вначале род наш был беден, жилось ему нелегко, - вот Летучая мышь и восстала против своего рода, порвала с соплеменниками и переметнулась к летающим тварям. Выпросила она себе крылья и зажила подобно пернатым, но зажила, как отщепенец, позоря честь своих соплеменников. Собрала я тогда всех Мышей, позвала эту гнусную тварь, усадила перед алтарем предков, желая учинить допрос. Она же вспорхнула и улетела, бросив свысока: "Я искони птица и Мышам не родня!" Мало того, переметнувшись к птицам, она до конца раскрыла свою мерзкую сущность. Недаром говорят: "Посуда, протекавшая дома, протекает и в поле". И вот прогнали птицы от себя Летучую мышь - куда ей деваться? Приходит она ко мне, называет "тетенькой", прощения просит, но держится при этом нахально. Встретила я ее холодно, даже отчитала. Вот она и затаила ненависть и с тех пор наговаривает на меня. Когда же узнала она, что попала я в беду, - от радости в пляс пустилась... Да разве скажет Летучая мышь правдивое слово в мою защиту?

А Воробей? Ростом он меньше меня, да и ума у него не больше, но он все кичится своими талантами и наше племя поругивает. Если же Человек подобьет ему крыло, он непременно заберется ко мне в нору и умоляет приютить его. Однако, памятуя о чести нашего рода, я выгоняю его. Приходится ему у моего порога от голода и стужи подыхать. Вот он и затаил против меня злобу и норовит при всяком удобном случае заклевать меня. Разве не говорит это против него?

Теперь о Вороне. Нрав у нее подлый, голос препротивный. Умрет Человек - Ворона первая разносит эту весть, заболеет кто - сразу растрезвонит. Вот Люди и думают, что Ворону нечистая сила посылает. А Ворона-то бахвалится: "Я, мол, на двенадцать голосов пою!" Да только кто ее слушает?!

Сорока - птица хитрая. Все думают - она умная, искусница, а она попросту глупа. Говорят, если ранним утром стрекочут сороки - жди радостных вестей. Хорошая примета. Только неверная. Говорят еще, если Сорока совьет гнездо на дереве с южной стороны, это к счастью. Да ведь так только говорят. Зря, выходит, все хорошее приписывают Сороке. И как ей только не стыдно?

Вспомните Коршуна и Сову: и нравом и делами они друг с другом схожи. Зерно всем по вкусу, а Коршун его не терпит, тухлятиной питается. Солнечным лучам каждый радуется, а Сова их боится, признает лишь темную ночь. Вот какие это мерзкие птицы, вот какие гнусные у них повадки! Мне, право, стыдно, что поддалась я их уговорам.

Скажу еще о Гусе и об Утке. Живут они неподалеку от моей норы, неумолчным гамом непрестанно мой покой нарушают. Однажды, не сдержав накипевшую злость, пролезла я потихоньку к ним в птичник и укусила за ногу Гуся - тот с воплем кинулся бежать; тогда вцепилась я зубами в Утку, разодрала ей грудь, так что жир потек и кости чуть не вывалились - но она даже рта не раскрыла, не крякнула ни разу! Вот и видно, что Гусь легкомыслен, Утка же упряма донельзя. Можно ли добром добиться от них признания?

Что до Крапивника, так, право же, в нем ничего достойного внимания нету.

Голубь слишком кроток, да и не пригоден ни к чему.

Перепел и Фазан вечно терзаются мучительной заботой - как сохранить свою жизнь: уж очень у них мясо вкусное. Птицы они, правда, недалекие, но напрасно вы думаете, что в помощники мне они не годятся. У всякого скрытый талант имеется. Даже у Червяка - умение ползать!

У Сокола и Ястреба таланты особые, - вот почему за ними Человек и охотится. Право, лучше не иметь никаких талантов! Вот я, например, - не будь я так умна и хитра, не случилось бы со мной беды!

А Дикий гусь и Лебедь? Стоит их заметить - они улетают. Стоит коснуться - от страха чуть живы. Но часто заплывают они в камыши на поиски водяных орехов и плодов лотоса - тогда-то и вонзаются в них стрелы и копья Людей. Разве поступки этих птиц не схожи с моими? Ведь и я подвергаю опасности свою жизнь, чтобы продлить ее! Правду говорит поговорка: "Голодное брюхо до тюрьмы доведет!"

Что сказать об Аисте и Крякве? Только и есть у них хорошего что длинный клюв у одной да длинные ноги у другого. Ума у них маловато - вот и гибнут они от стрел Человека. Изворотливости нет - потому-то и подбивают их камнями. Добыть пропитание смекалки у них хватает, а вот сохранить себе жизнь - на это ума недостает! Разве не похожа я, старая, на этих птиц?

Чайка и Цапля снаружи белые, зато нутро у них черное, - этим они от других и отличаются. Над Вороной рады они потешаться: "Чернавка!" - воображают, что она и внутри черная, как снаружи. У самих же оперение белое, зато душа черным-черна. А раз душа у них черная, - значит, они преступницы. Тут и гадать нечего: они подбили меня на воровство.

Не могу умолчать ни о Беркуте, ни об Орле. Эти птицы сильны духом и жестоки сердцем, им и смерть не страшна; а раз они никого и ничего не боятся - никогда и ни в чем они не признаются.

Ну, а Зимородки, Мандаринский селезень и Мандаринская утка? Оперение у них красивое, поэтому и удалось им избегнуть кары! Право, все - даже судьи - смотрят только на внешность! А на мой взгляд, эти птицы и с виду лишены всякого благородства. Я, говорят, безобразна, но будь я, по милости предков, столь же красива, как они, уже конечно, не стала бы признаваться ни в каких преступлениях!

Ночная Цапля и Крахаль с утра до вечера только и знают рыбешку ловить. Уж если они так падки на свежую рыбу, не могут разве быть столь же падки на рис? Ведь вы слыхали про мудрецов древности? Достигнув почтенного возраста - шестидесятилетия, - они без рыбы не могли уже насытиться. Когда я поселилась в кладовой, я - что ни день - по три часа кряду ела рис, и вдруг захотелось мне рыбки. Вот и заключила я с Крахалем договор: он мне - рыбку, я ему - рис.

Луань и Журавль, Феникс и Павлин - красивы, как прекрасные плоды, что и говорить. Назовем в придачу Льва, Слона и Единорога, - вот и все удивительные животные. И стоят они четырнадцать лянов серебра, если считать по ляпу на самца и самку. Их-то вы рады освободить. Но ведь и я животное необыкновенное - по уму, способностям, положению. Разве нельзя простить и меня?

Что сказать о птице Пэн и Ките? Они в тысячу, в десять тысяч раз сильнее меня. Совести же и чести у них куда меньше: птица Пэн, как известно, может небо и землю опрокинуть, Кит - разом всю рыбу в море проглотить, - где еще видали вы подобную жадность и разнузданность? Если же ваша милость даст волю этим силачам, наступит время, когда сильные захватят власть и повсюду воцарится беззаконие. На кого тогда надеяться слабым и беззащитным зверюшкам, детям отца-Неба и матери-Земли?

Что до насекомых: Пчелы и Цикады, Паука и Богомола, Однодневки и Стрекозы, Мухи и Комара, то у них либо есть крылья, но нету хвоста, либо есть хвост - нету крыльев. Однако, если эти насекомые видом на животных и не похожи, они походят на них нравом. В одном все звери - и большие и малые - друг с другом схожи: все они одинаково коварны! Это они подбили меня на воровство!

Молча выслушал Дух-хранитель утомительную речь старой Мыши и прикрыл глаза, словно теряя сознание от усталости.

Только кончила Мышь, сидевший рядом Пес бросил на нее алчный взгляд, роняя слюну, страшная Кошка уставилась, готовая выпустить когти. Задрожала от страха Мышь, не знает, куда деваться. Поникла она, призадумалась, но вот вскинула голову и запричитала:

- Пришел мой смертный час! Как ни грустно сознаваться - каюсь: все время лгала я. Теперь же открою вам правду, честно назову подстрекателей!

Лишь тогда понял Дух, что все признания Мыши лживы. Гнев обуял его. Ударил он кулаком по столу и громовым голосом повелел своим Воинам:

- Возьмите камень, что лежит во дворе, и выбейте у этой твари зубы!

Пала ниц Мышь, извивается всем телом и вопит:

- Каюсь: по воле Небесного повелителя принудили меня съесть зерно из кладовой Духи неба, земли и полей, Духи гор, зеленая густая Сосна, стройный Кедр, легкий Ветерок, клубящиеся Облака, тусклый Туман, влажная Роса, мерцающие Звезды, яркое Солнце, серебристая Луна! Повинна ли я в этом преступлении?

Выслушал Дух-хранитель причитания Мыши, уже не помнившей себя от страха, хлопнул в ладоши и расхохотался:

- Глядя на тебя, можно подумать, что Небесный повелитель затем и сотворил гнусный мышиный род, чтобы нес он миру зло. Несколько месяцев оговаривала ты птиц и зверей, возводила на них напраслину, а под конец осмелилась объявить сообщником своим самого Небесного владыку! Это уже не просто преступление, это великое кощунство. Не вправе я своей властью карать тебя и вынужден доложить обо всем Повелителю Небес, дабы узнать его волю.

И повелел Дух заковать Мышь в двойные колодки, бросить в сырую темницу и не спускать с преступницы глаз, а сам, свершив трехдневное омовение, приготовил судебные бумаги и отправился в чертоги Небесного повелителя. Подал Дух Повелителю небес подробную запись всех допросов и почтительно молвил:

- Твой ничтожный раб совсем не печется о народе. Проглядел я вероломного преступника, - нет мне прощения во веки веков! Да падет позор на мою голову! В темнице полно обвиняемых, но ни один виновным себя не признает, а вынести справедливое решение мне самому не под силу. Наставь же ничтожного раба своего, Владыка верховный!

Прочитал Небесный владыка судебные бумаги и порешил:

- Преступники должны быть строго наказаны, а священные птицы и звери - вознаграждены. Ты, Дух-хранитель, возвратишься в свои владения, на площади перед кладовой казнишь грабительницу Мышь, а прах ее развеешь на все четыре стороны. А перед казнью повелишь ты всем, кто наделен клювом, когтями или зубами, рвать на части, раздирать и терзать тело Мыши, дабы звери могли дать волю справедливому гневу своему. Всех, оклеветанных Мышью, из темницы выпустить; нору преступницы разрыть до основания, соплеменников ее изничтожить. Искоренить вредоносное семя.

Выслушал Хранитель кладовой волю Небесного повелителя, поклонился низко и немедля возвратился в суд. Повелел он обезглавить старую Мышь, потом отворил двери темницы, выпустил томившихся там зверей на волю и сказал им:

- Дано вам Небесным владыкой право отмщения!

Услыхали это птицы и звери, толпою вырвались из темницы и радостно пустились в пляс. А потом взмыли птицы в небо, махая крыльями; побежали звери в леса, семеня всеми четырьмя лапами. Пошумели они, и смолкло все, словно рассеялись тучи и стих ветер.

Кинулись тогда Кошка и Пес к норе, где жила Мышь, разыскали всех ее родичей: отца и мать, сестер и братьев, детей и внуков - до третьего колена, выволокли их всех на площадь перед Королевской кладовой.

Вонзились Шакал и Рысь в мышиное отродье клыками, Ворона и Коршун стали клевать Мышам брюхо; Сокол и Ястреб теребили им лапы, Кабан и Выдра таскали их за хребет и загривок, Еж колол иглами, Богомол, вцепившись Мышам в хвост, взлетел в воздух, увлекая свои жертвы за собой; Петух клевал личинки, гнездившиеся в мясе поверженных, Сорока трепала мышиную шерсть, Червяк, Муха, Медведка и Муравей пили мышиную кровь. Все, кто жаждал свежей крови, рвали на части, терзали и пожирали мышиное мясо. Право, отталкивающее это зрелище - убийство.

Но были и такие, как Тигр, Дракон, Журавль и Луань; только выпустили их из темницы - тотчас убежали они и даже не оглянулись на растерзанное тело старой Мыши. А Единорог и Феникс, увидев кровавое побоище, сказали:

- Всех вас выпустили на волю - чего ради терзаете вы мертвое тело?

Так сказали они зверям и птицам. И тогда разошлись все по домам.

А Дух - хранитель кладовой повелел Святому воинству разрыть мышиную нору и осмотреть ее. Выполнили Воины повеление Духа и увидели, что всех родичей и соплеменников Мыши сожрала Кошка. Завалили тогда Воины мышиную нору землей и каменьями, не оставив даже малой щелочки, а Кошку и Рысь заставили по очереди сторожить то место, где было прежде логово преступницы. И никогда больше не пропадало зерно из Королевской кладовой.

Отповедь тигра

Тигр - великолепен! Он талантлив и остроумен, он всесторонне образован и великодушен, он мудр, он почтителен к родителям, он быстр и ловок, он силен и отважен. Кажется, нет в Поднебесной достойного ему противника. Правда, говорят, что чудовища фэйвэй, чжуню, бо, цзыбай и пятицветный лев, который живет в расщелине скалы в Цзюйму, убивают и пожирают тигра. Хуанъяо выгрызает у тигра и леопарда сердце, а бескостный хуа - едва они проглотят его - изгрызает им печенку. Цюэр разрывает тигра на куски и пожирает его, а когда тигр попадается мэнъюну, он закрывает глаза от страха и не осмеливается даже посмотреть на него. Человек же не боится мэнъюна, а тигра - боится. Как страшен тигр!

Если тигр съест собаку, то он пьянеет, а съест человека - обретает необычайные способности. Дух первого съеденного тигром человека называется "цюйгэ" и постоянно пребывает у тигра под мышками. Проведет цюйгэ тигра на кухню человеческого жилья и полижет ушко котла. Тотчас хозяин начинает чувствовать острый голод и посылает жену готовить ужин. А тигру - только того и надо! Дух второго съеденного тигром человека зовется "иу". Он поселяется в пасти тигра. Поднимется иу на высокое место и смотрит, нет ли впереди какой-нибудь ловушки или капкана. А заметит что-нибудь подобное - идет вперед и убирает все с дороги тигра. Духа третьего съеденного тигром человека называют "юйху-нем". Место его - под нижней челюстью тигра, и он обычно сообщает тигру имена своих друзей-приятелей...

- Солнце уже садится, - строго сказал однажды тигр этим духам, - надо бы поужинать!

- Я кое-что приметил, - ответил цюйгэ. - У зверя этого нет ни рогов, ни шерсти. Голова у него черная, походка нелепая: на снегу он оставляет редкие следы. И хвост у него находится не сзади, а на затылке!

- У Восточных ворот есть чем полакомиться, - вслед за цюйгэ сказал иу. - Это блюдо называется "лекарь". Лекарь постоянно пробует разные травы, и поэтому мясо его ароматно. Есть подходящая еда и у Западных ворот. Она называется "шаманкой". Шаманка, чтобы задобрить разных духов, каждый день совершает омовения и воздерживается от мясной пищи. Может быть, соизволите откушать одно из этих блюд?

- Лекарь вряд ли съедобен, - сердито прорычал тигр, встопорщив усы. - Своими сомнительными снадобьями он каждый год губит тысячи человеческих жизней. А шаманка - одна морока. При помощи духов она задуривает головы тысячам живых людей и приносит им огромный вред. Ненависть людская вошла в самые кости обоих негодяев и превратилась в смертельную отраву "цзинь-цань". Разве можно есть таких ядовитых гадов?

- В недальней роще водится чудесное животное, - вступил тогда в разговор юйхунь. - Печенка у него добрая, желчный пузырь - небеспокойный. Оно крепко держит в руках верноподданность и нашпиговано твердыми убеждениями. На голове его одна элегантность, а в ногах его одни церемонии. Изо рта его льются заученные писания и в сердце его нет неведомых законов. Называется это животное - "высоконравственный и многоученый конфуцианец". Спина у него покатая, тело пухлое и содержит в себе все вкусы - сладкий, кислый, горький, соленый и вяжущий. Вот, право, отличный ужин!

Как только тигр услышал это, у него задрожали брови и обильно потекли слюнки. Он поднял голову и со смехом сказал:

- Я уже слышал об этой дичине. Да только верно ли, что она хороша на вкус?

Тут духи наперебой принялись расхваливать животное: только истый конфуцианец точно знает, как Инь и Ян в совокупности образуют Дао; только он постиг, как порождают друг друга пять первоэлементов и как взаимодействуют шесть начал природы. Да разве есть в мире деликатес более изысканный?! Но тигр вдруг помрачнел и неодобрительно сказал:

- Силы Инь и Ян едины по своей природе, они то растут, то убывают. Конфуцианец же противопоставляет их друг другу. А раз так - мясо этого субъекта должно иметь дурной привкус. Нельзя, конечно, утверждать и то, что пять первоэлементов, - которые существуют сами по себе, - порождают друг друга, что они находятся в материнско-дочерних отношениях и имеют либо соленый, либо кислый вкус. Такое утверждение, безусловно, портит мясо конфуцианца. Шесть начал природы находятся в естественном круговращении, и никто не может сказать, что это он управляет ими. А конфуцианец, помимо всего прочего, хвастается и этим, когда придется. Оттого наверняка мясо у него жилистое, жесткое и вряд ли хорошо переваривается!

... Жил в столице царства Чжэн один ученый человек, презиравший мирскую славу. Звали его - господин Бэй-го. К сорока годам он собственноручно исправил чуть ли не десять тысяч цзюаней чужих сочинений и сам написал чуть ли не пятнадцать тысяч, в которых толковал старинные книги. Сын Неба поражался чувству долга господина Бэй-го, удельные правители с почтением произносили его имя. А в восточной части столицы жила красивая молодая вдова, которую звали Дун-ли. Сын Неба поражался ее целомудрию, удельные правители почитали ее за добродетели. Поэтому вдове Дун-ли была пожалована вся округа в несколько ли, где она жила, Дун-ли строго блюла верность покойному мужу, но у нее было пятеро сыновей с разными фамилиями.

Однажды собрались все пятеро ее отроков и так говорили между собой:

- В деревне на том берегу реки петухи бьют крыльями. Над деревней, что под горой, уж поблескивают утренние звезды. А в женской половине нашего дома раздаются голоса. И один из них очень уж похож на голос господина Бэй-го! - И пять братьев поочередно заглянули в дверную щель. (И действительно, там оказался не кто иной, как Бэй-го.)

- С давних пор, - просительно сказала Дун-ли Бэй-го, - я почитаю господина за добродетели. А нынче ночью хотела бы послушать его стихи. Пожалуйста, очень прошу вас!

Господин Бэй-го поправил ворот одежды, сел, скрестив ноги, и произнес:

- По правилам этикета, - зашептались братья, - посторонний мужчина ни в коем случае не должен входить в ворота вдовьего дома. А ведь господин Бэй-го - человек в высшей степени почтенный.

- Я слышал, - сказал один из братьев, - что в развалинах городских ворот есть лисья нора. Говорят, если лиса проживет тысячу лет, то она обретает магические свойства и может превращаться в человека. Разве это не лиса приняла облик господина Бэй-го?

- Рассказывают, - продолжали шептаться братья, - что если достанешь шляпу лисы, то сделаешься большим богачом. Заполучишь ее обувь - будешь ходить средь бела дня, и люди тебя не увидят. А уж если раздобудешь хвост лисы, - то сможешь легко околдовывать людей. Давайте схватим лису и поделим все эти чудесные вещи между собой. Вот будет здорово!

И тут пятеро сыновей - все скопом - неожиданно ворвались в покои Дун-ли. Господин Бэй-го смертельно перепугался. Он хотел было просто сбежать, но, боясь, что люди узнают его, затопал ногами, закружился в безумной пляске и принялся бесовски хохотать. С трудом вырвавшись за ворота, он со всех ног бросился наутек, но вдруг провалился в выгребную яму, что была вырыта в поле. А когда он еле-еле выбрался из этой ямы, до краев наполненной жидким пометом, увидел - дорогу ему загородил тигр! Морда у тигра перекосилась, и его стошнило. Зажав нос лапой и отворачивая морду, он с отвращением прорычал:

- Ух, ученый, как от тебя воняет!

Господин Бэй-го от ужаса втянул голову в плечи. Стоя на коленях, трижды поклонился тигру и, только тогда подняв голову, поспешно затараторил:

- Господин тигр! Ваша добродетель столь велика, что словами о ней и не скажешь. Великие люди подражают вашим многообразным талантам, императоры учатся у вас поступи, дети следуют вашему примеру в почтительности к родителям, а полководцы, ведущие войны, хотят быть грозными, как вы. Ваше имя равно имени священного дракона: один из вас ведает ветром, другой - облаками. И я, ничтожный человечек, осмеливаюсь просить вас: позвольте мне служить вашему величеству!

- Не подходи ко мне! - с бранью прорычал тигр. - Я еще раньше слышал, что так называемые ученые - все подлецы. Выходит, что это правда. Обычно ты поносишь меня самыми отборными ругательствами. А сейчас, когда ты попал в опасное положение, раболепствуешь от страха. Но кто поверит твоим словам? В мире существует только одна правда. Если у тигра плохой характер, то и у человека плохой. Если же у человека добрый характер, то у тигра - тем более. То, о чем ты всегда так многословно бубнишь, не выходит за пределы пяти устоев и трех нравственных начал. И, хотя ты призываешь людей следовать им, в многолюдном городе полно негодяев, нарушивших эти устои, - с изуродованными ступнями ног, с клеймами на лицах. Изо дня в день тушь и орудия пыток не выходят из употребления, и не похоже, что наступит время, когда этот изуверский человеческий обычай будет отменен.

У тигров никогда таких казней не было. Разве тигры не добрее людей? Тигры не едят травы, плодов и листьев, не едят насекомых и рыбу, не любят дурманящего хмельного зелья, не трогают стельных животных. В горах они охотятся на косуль и оленей, а спускаясь в долины, - на коров и лошадей. Для своего пропитания тигры не зарятся на чужое добро и не таскаются по судам. Разве тигры не более нравственны, чем люди? Пока тигр охотится на косуль и оленей, вы, негодяи, и звука не пророните. Но стоит нам только один раз задрать лошадь или корову, как вы сразу же объявляете нас разбойниками. Почему? Да потому, что вы не ждете выгоды от косуль и оленей, а коровы и лошади на каждом шагу приносят вам пользу. Изо всех сил они работают на вас так, что кости трещат. И как искренне привязаны они к своему хозяину! А вы этого даже не замечаете. Вы безжалостно загоняете их в бойню, убиваете и разделываете так, что от них не остается ни рогов, ни гривы!

Но вам и этого мало. Вы протягиваете свои жадные руки к оленям и косулям, которые служат единственной пищей нам, тиграм. И мы, не имея возможности наполнить желудок в горах, вынуждены в поисках пищи спускаться в долины. Если бы попросить Небо рассудить нас по справедливости, то разве не повелело бы оно тиграм поедать людей? Разве, скажете, нет? Тот, кто берет чужую вещь, - вор, а тот, кто губит чужую жизнь, - кровавый разбойник. Днем и ночью вы лихорадочно мечетесь по земле, размахивая руками и свирепо выпучив глазища. Вы хватаете все, что попадает под руку, и тащите к себе в дом без зазрения совести. Да ведь только самые отпетые негодяи способны величать деньги своим "старшим братом Кунфан"! А один из вас, чтобы стать полководцем, убил даже свою собственную жену! С такими мерзавцами о пяти устоях и трех началах и говорить-то нечего!

Но вам и этого еще мало. Вы тащите прямо из-под носа пищу у кузнечиков, отбираете одежду у шелковичных червей, сгоняете пчелиный рой и воруете его мед. А самые отвратительные из вас кладут муравьиные яйца в яства и, поминая своих отцов и дедов, пожирают их. Разве есть в мире существа более злобные и жестокие, чем вы? Не считаясь с разумными законами мира, вы возвеличили человека и чуть что ссылаетесь на Небо. А для Неба, если говорить по справедливости, что тигр, что человек - равны. Все живые существа неба и земли - и тигры, и кузнечики, и шелковичные черви, и пчелы, и муравьи, и люди - должны жить дружно и не нападать друг на друга. Если различать добро и зло, то негодяй, разрушающий средь бела дня жилища пчел и муравьев, не есть разве самый настоящий разбойник? А мерзавец, бессовестно грабящий кузнечика и шелковичного червя, не есть разве бандит, лишенный чувства справедливости?!

Тигр не убивает леопарда, потому что невозможно трогать своих сородичей. Да и косуль и оленей, лошадей и коров и даже людей тигры убивают не так много, как сами люди. В прошлом году в провинции Шаньси во время сильной засухи люди убили и съели десятки тысяч себе подобных. Несколько лет тому назад в провинции Шаньдун во время наводнения также было съедено несколько десятков тысяч людей. Но, если уж говорить о том, что люди убивают друг друга, то может разве что-нибудь сравниться с эпохой "Весен и Осеней"? Тогда люди вели семнадцать войн "за правду" и тридцать - "для отмщения врагу". Текли реки крови длиной в тысячи ли и громоздились горы из сотен тысяч трупов! А для тигров не существует ни наводнений, ни засух, поэтому они не поклоняются Небу. Они не помнят ни врагов, ни благодетелей, в мире нет никого, кто был бы им ненавистен. Они живут так, как постановило Небо, согласно своей природе. Они довольны своей судьбой, у них нет даже повода стать жертвой шаманок или лекарей, и они не могут заразиться алчностью, царящей в мире людей.

Ведь недаром говорят, что тигры отважны и справедливы. Если даже взять только один кусочек полосатой шкуры тигра, то разве нельзя гордиться ее красивейшим в мире узором? Тигры не пользуются никаким оружием, кроме своих клыков и когтей, но они широко прославились воинским умением. В старину тигры изображались на самой различной посуде: так люди ценили их почтительность к родителям. Тигры никогда не съедают свою добычу одни, они всегда делятся ее остатками с воронами, ястребами и муравьями. Не пересказать словами всей душевной доброты тигров, они щадят невинно оклеветанных, не трогают больных и калек, не нападают на тех, кто одет в траур.

А люди - поистине жестоки! Вы, негодяи, убиваете и с жадностью пожираете тигров и других животных. Мало вам силков и волчьих ям, так вы еще изобрели тенета для птиц, сети для косуль, всевозможные сети с большими ячеями и сети с малыми ячеями, разные бредни и невода. Каким мерзавцем был тот, кто первым связал сеть! А разве нет у вас, кроме того, мечей, кинжалов, длинных и коротких копий, больших и малых топоров, железных молотов, железных дубинок и палок? А уж если раз бабахнет так называемая пушка, то от ее грохота обрушиваются горы и сноп огня, вырывающийся из ее жерла, - пострашнее молнии! Но вам и этого всего мало. Вы изготовили еще одно страшное оружие - тоненькую палочку с приклеенным клочком мягкой шерсти, напоминающим финиковое зернышко, длиной не более одного чхи. Когда вы обмакиваете ее в тушь и начинаете махать ею вдоль и поперек, - на бумаге возникают отвратительные фигуры, похожие то на кривые копья с крючками, то на острые ножи и мечи, то на трезубцы, то на прямые стрелы, то на изогнутые луки. От одного взмаха этого ужасного оружия даже сонмы духов начинают выть по ночам от страха. Ну скажи, есть ли на свете существа, которые пожирали бы друг друга с такой беспощадностью, как твои мерзкие собратья?!

Господин Бэй-го пошевелился, совсем уткнулся носом в землю и медлил с ответом. Потом он дважды поклонился и, втянув голову в плечи, сказал:

- В старинных книгах написано, что если человек - даже самый дурной! - совершает омовения и соблюдает пост, то Небо его не оставит. Осмеливаюсь просить позволить мне, ничтожному человечку, почтительно служить вашему величеству!

Затаив дыхание, он прислушался, но никакого приказа не последовало. Трепеща от страха, он сцепил руки, еще глубже втянул голову в плечи и наконец поднял глаза. Видит - небо на востоке уже посветлело, а тигр исчез.

... Какой-то крестьянин, вышедший рано утром на работу в поле, увидя господина Бэй-го, спросил:

- Господин! Почему это вы в такую рань кланяетесь в поле?

- Слышал я, - отвечал господин Бэй-го, - говорят так: как бы ни было высоко небо, ходить под ним нужно, пригнувшись; как бы ни была прочна земля, ступать по ней нужно на цыпочках!

Повесть о Хон Гильдоне[49]

Повесть о верной Чхунхян, не имевшей себе равных ни прежде, ни теперь [50]

Рассказывают, что во времена государя Инджо из династии Ли у правителя города Намвона провинции Чолладо был сын шестнадцати лет. Красивый, как знаменитый Ду Му, с лицом прекрасным, словно чистый нефрит, он к тому же и стихи писал, как прославленный китайский поэт Ли Бо. Все дни юноша проводил в комнате для занятий и усердно учился.

Стояла чудесная пора цветения ив - благоуханная весна. Ликовало все живое - даже травы и деревья. У барсука появилось четверо внучат, а жаба вывела детенышей - вот какое это было время! И юношу охватили весенние чувства, он позвал слугу, чтобы пойти полюбоваться природой.

- Я хотел бы осмотреть места, которыми славится твоя провинция, расскажи мне о самых красивых!

- Говорят, будто великолепный вид открывается с башни Пубённу в Пхеньяне, хвалят храм Мэвольдан в Хэджу, башню Чхусонну в Чинджу, террасу Кёнпходэ в Канныне, монастырь Наксанса в Янъяне, бухту Самильпхо в Когёне, беседку Чхонсок-чон в Тхончхоне, башню Чуксору в Самчхоке, беседку Вольсон-джон в Пхёнхва, беседку Манъянджон в Ульджине и беседку Чхонганджон в Кансоне. Но особенно славится по всем восьми провинциям необыкновенной красоты пейзаж, которым можно полюбоваться с нашей башни Кванхаллу; место это по красоте уступает лишь Цзяннани.

- Если это на самом деле так, как ты говоришь, - сказал юноша, - давай отправимся к башне Кванхаллу! Хочу насладиться прекрасными видами.

Вслед за слугой он весело зашагал по дороге. Он ступал легко, будто ласточка, порхающая под весенним ветерком среди нежных ив. Приблизившись к башне Кванхаллу, юноша обошел ее вокруг, потом подозвал слугу:

- Какой великолепный вид! Зачем нам стремиться к прославленной Юэянской башне и террасе Фениксов или к пейзажу, который открывается с башни Желтого журавля и с террасы Гусу?

Хитрец-слуга солгал:

- Здесь так красиво, что в ясную погоду, когда рассеиваются туман и облака, сюда спускаются небожители.

- Да, здесь удивительно красиво, - согласился юноша.

Был как раз праздник - пятый день пятой луны. Местная ки-сэн Чхунхян нарядилась, нарумянилась и отправилась покачаться на качелях. С ее прелестным обликом могла бы соперничать лишь красота весны, он затмевал пышное цветение вокруг. Брови дугой - будто темные вершины гор, а белые зубы и алые губы напоминали чуть приоткрывавшийся за ночь бутон персика с каплями холодной росы на лепестках. Волосы - темные тучи - она расчесала гребнем в форме полумесяца с вырезанными на нем драконами, а потом заплела в косы, широкие, как гладильные доски, и завязала фиолетовыми лентами. На ней была накидка из белого шелка, отделанная двойной строчкой, шелковая нижняя кофточка, шелковые же короткие шаровары под верхними шароварами из белого шелка. И еще - нарядная кофточка из тонкого китайского шелка и синяя юбка вся в мелкую складку. На голове - шелковый платок, а на ногах - нитяные носки и лиловые башмачки...

Спереди к волосам были приколоты украшения из бамбука, сзади прическу схватывали золотые шпильки в виде фениксов, на пальце красовалось нефритовое кольцо, в ушах сверкали сережки полумесяцы-ни дать ни взять сокровища из королевских кладовых! А нефритовый ножичек был привязан к поясу пятицветной шелковой нитью, словно знак воинской доблести у генерала, словно колчан у воинов с северных и южных границ!

Как восхитительно поднялась она легкой походкой на зеленые холмы, нарвала букет цветов, искупалась в прозрачной-прозрачной воде у девяти излучин, а потом набрала на берегу гальки и вспугнула иволгу, притаившуюся среди ив! Полная восторга, бродила Чхунхян в дальних горах. В безлюдной чаще нежными нефритовыми ручками ухватилась она за веревки от качелей, и, оттолкнувшись, устремилась ввысь. На лету она постукивала одпа о другую ножками, а когда задевала ветви цветущего персика, его лепестки дождем сыпались на землю. Девушка качалась с таким упоением, что не заметила, как у нее из прически выпала золотая шпилька и с нежным звоном ударилась о камни.

А юноша Ли любовался красотами природы, вспоминал строки стихов и вдруг заметил, что среди зелени какая-то красавица качается на качелях. Он обрадовался и тотчас позвал слугу.

- Что это там такое?

- Где? - спросил слуга.

- Вон там, что это виднеется? Может, это фея спустилась с небес?

- Здесь ведь не священные горы Пэнлай, Фанчжан и Ин-чжоу, - ответил слуга, - как же могла очутиться здесь фея?

- Тогда, быть может, это золото?

- Говорят, "золото встречается на реке Лишуй", - заметил слуга, - а здесь нет Лишуй. Откуда же взяться золоту?

- Может, это нефрит?

- Говорят, что нефрит находят в горах Куньлунь, а это ведь не горы Куньлунь! Как мог попасть сюда нефрит?

- Тогда что же это такое? Не дикая ли роза?

- Ведь здесь нет чистого морского песка, откуда же взяться розе?

- Наверное, это оборотень!

- Тут не крутые скалистые горы, откуда же здесь быть оборотню?

- Так что это, наконец? - разгневался Ли.

- Ах, это, - спохватился слуга. - Да это же Чхунхян - "Весенний аромат". Дочь здешней кисэн Вольмэ.

- Прекрасно, - воскликнул юноша, - раз это певичка, нельзя ли на нее взглянуть? Ну-ка позови ее!

Слуга, причмокнув от удовольствия, наломал целую вязанку дубовых веток и направился к Чхунхян со страшным шумом, чтобы привлечь ее внимание. Подойдя поближе, он козырьком приставил руку к глазам и заорал:

- Чхунхя-я-ян!

Чхунхян испугалась и спрыгнула с качелей. - Кто меня зовет?

- Молодой господин Ли, - ответил слуга. - Важное дело есть! Пойдем скорее!

- Вот негодник! Ты зачем меня напугал? Даже не покачалась вволю. Что тебе за дело, весенний ли я аромат или другой какой?.. Зачем ты наболтал обо мне молодому господину Ли?

- Устроила бы свои качели где-нибудь в укромном местечке, - возразил слуга. - А то вот сын правителя, господин Ли, захотел полюбоваться природой, поднялся на башню Кванхаллу и вдруг видит, что среди зелени твой зад мелькает. Велел сию же минуту тебя позвать. Не пойти никак нельзя! Пусть даже хлынет дождь, господин Ли все равно не уйдет отсюда, теперь для него здесь будто обитель бессмертных! А ты, уж если разоделась в шелка, так не выставляй хоть наружу свою задницу. Молодой господин приклеился глазами к твоей левой ягодице - и забыл обо всем на свете! Разве тебе это не по нраву?

Пришлось Чхунхян подвязать пестрой шелковой лентой свои косы и заколоть на затылке. Нежной нефритовой ручкой она подобрала подол синей шелковой юбки и, прижав его к груди, пошла грациозной походкой. Вслед за слугой ступала она по дороге, залитой солнцем, словно большая черепаха по белому песку, будто ласточка по балке дворца Дамин. Перед входом в башню Чхунхян остановилась и почтительным поклоном приветствовала юношу. А тот, едва глянул на нее - в глазах у него померкло, и он прокричал что было мочи:

- Эй, слуга! Так-то выполняешь приказание? А ну, быстро проведи барышню наверх!

Пришлось Чхунхян подняться на площадку. Усадив ее, юноша обратился к ней с вопросом:

- Сколько тебе лет? Как тебя звать?

И Чхунхян нежным голоском ответила:

- Лет мне дважды по восемь, а звать - Чхунхян.

Юноша улыбнулся.

- Дважды по восемь - значит, шестнадцать. Мне тоже шестнадцать, значит, мы с тобой одногодки! Вот удача! Зовут тебя Весенний аромат, ты прекрасна так же, как и твое имя. До чего ж ты хороша, просто загляденье! Но пройдут годы, и станешь ты вроде совы на трухлявом дереве или одинокого журавля, будешь как бесприютная ласточка на веревке. А когда у тебя день рождения?

- Мой день рождения летом в начале четвертой луны, в восьмой день, в час Мыши, - ответила Чхунхян.

- В четвертой луне? - воскликнул юноша. - Ведь мы с тобой родились в одну и ту же луну, да нам судьбой назначено стать мужем и женой! Досадно только, что день и час не совпадают.

Юноша, сидящий перед Чхунхян, был очень хорош собою - прямо Фань Куай, который на пиру в Хунмэне смерил гневным взглядом Сян Юя и, прищурив глаза, выхватил большой меч и исполнил танец - ну точь-в-точь старый дракон из озера Девяти драконов, который, пробудившись от сна, играет с драгоценной жемчужиной, исполняющей любые желания. Он был как белолобый тигр с темных круч, который утащил собаку и забавляется с ней. Ли не сиделось на месте, и он снова заговорил:

- Я не просто пригласил тебя. Ведь, когда мы жили в Сеуле, я в третью луну, в сезон весеннего ветра - зеленеющих ив и благоуханных цветов, в десятую луну - время осенних ветров и желтых хризантем, все дни проводил в харчевнях да в зеленых теремах, знавал необыкновенных красавиц и смотрел на время, как на легкий танец. А теперь увидел тебя - и все другое перестало для меня существовать. Душа моя пришла в смятение, полна страстными чувствами. Пусть свяжут нас единою нитью Лунный старец, струна от цитры Чжо Вэнь-цзюнь. Соединим свои жизни союзом на сто лет!

Чхунхян, выслушав его, нахмурила тонкие брови-бабочки:

- Хоть я и певичка, но душа моя чиста, как небесные ворота, что у Полярной звезды, и наложницей я не стану! Вы хотите, чтоб мы дали друг другу клятву, но я не могу уступить вашему желанию!

- Мы с тобой, конечно, не сможем исполнить все шесть свадебных церемоний, - снова заговорил юноша, - но наш союз будет настоящим! Не стоит зря терять время, соглашайся!

- А если после того, как я соглашусь, - возразила Чхунхян, - вашему отцу придется уехать в столицу? Ведь вы тоже поедете за ним! Потом женитесь на девице из знатной семьи, и души ваши будут звучать в лад, как гусли с цитрой. Разве вспомните вы тогда о жалкой наложнице вроде меня? Не останется у меня никакой надежды, и буду я одна, неприкаянная, как желудь в собачьей похлебке. Давайте уж лучше этого не делать!

Юноша опять начал ее уговаривать:

- Если даже случится беда и папаша отправится в столицу, неужели я брошу тебя и уеду? Конечно, я должен буду ухаживать за своей матушкой, но ты поедешь вместе со мной в повозке, запряженной парой. Янбан на ветер слов не бросает. Соглашайся скорее!

- Чего там ждать, пока тушь прокиснет или загустеет и ее придется подогревать. Поклянитесь, как в управе, и напишите обещание о том, что никогда меня не забудете!

Юноша обрадовался, разгладил бумагу, растер тушь "слюна дракона" и, обмакнув в нее кисточку из шерсти ласки, одним взмахом написал: "В такой-то год, такую-то луну и день обещаю Чхунхян никогда ее не забыть. Желая полюбоваться природой, я поднялся на башню Кванхаллу и встретил супругу, суженую Небом. Все чувства мои пришли в смятение, и я заключил с ней союз на сто лет. Клянемся умереть, если когда-нибудь случится беда и мы нарушим клятву!"

Чхунхян взяла бумагу, сложила и спрятала в карман.

- Я низкого происхождения. Если пойдут слухи и ваш отец обо всем узнает, мне, одинокой, останется только умереть. Прошу вас, будьте осторожны!

Юноша ответил на это:

- Папаша сам в молодости был гулякой, ходил по зеленым теремам, и хоть сейчас он этого не помнит, но, бывало, захаживал в самые захудалые публичные дома! Так что ты не беспокойся!

Так они беседовали между собой, а под конец юноша спросил:

- А где твой дом?

Чхунхян взмахнула прелестной ручкой.

- Минуете ту горку и еще вон ту, потом опять будет горка, когда пройдете ее, увидите тенистую бамбуковую рощу. Там среди платанов и будет мой дом.

Проводив Чхунхян, юноша вернулся в комнату для занятий, но душа его была полна смятения. Тогда, чтобы успокоиться, он решил заняться книгами, разложил их, но в каждой строчке, в каждом иероглифе он видел только Чхунхян. Один иероглиф, другой... одна строчка, другая - и все Чхунхян! Он рассердился и решил во что бы то ни стало заставить себя читать.

- "Небо - чхон, земля - чи, темный - хён, желтый - хван... " "Среди всего сущего на небе и земле самое ценное человек!.. " "Небесный государь правил под покровительством стихии "дерево". Он придерживался принципа недеяния и воздействовал на подданных собственным нравственным примером... " "В чем сущность пути Неба? Начало, развитие, выявление, завершенность - вот в чем сущность пути Неба... " "Книга обрядов" - основа человеческой жизни... " "Путь "Великого учепия" - в достижении высшей радости... " "Философ сказал: "Разве не радостно учиться с постоянным упорством и прилежанием?.. " "Мэн-цзы представился лянскому правителю Хуэй-вану. Правитель сказал: "Вы пришли, не посчитав далекими тысячу ли. Могу ли я предположить, что у вас найдется нечто, способное принести выгоду моему царству?"

( Перевод Вл. Микушевича. )

Сказано: "Изучая древность, мы находим, что государь Яо... " "Юань - суть, хэн - суть, ли - суть, чжэн - суть... " А! Не охота мне читать эти книги!

Все иероглифы у него перепутались. Иероглиф "небо" превратился в "большой", написано "Краткая история" - ему кажется "разбой", "История Китая", а он читает "высохшая слива", "Беседы и суждения", а ему кажется "окунь", написано "Мэн-цзы", а ему мерещится "дикий мандарин", "Книгу песен" он прочитал как "шелковая штора", а "Книгу перемен" - как "соломенный плащ", и неизменно всюду ему виделась Чхунхян. Он так страстно желал ее увидеть, как жаждали дождя во время Семилетней засухи, как жаждали солнечных лучей во время Великого девятилетнего потопа, как мечтают об искорке света безлунной зимней ночью. Слуги, чиновники, стражники уездной управы - все стали похожи на Чхунхян, и в домашних он тоже видел одну Чхунхян! Что и говорить, ведь ему так хотелось встретиться с ней хотя бы на мгновение! Юноша не мог усидеть на месте и, не выдержав, громко закричал, что хочет увидеть Чхунхян. Его крик услышали в управе, правитель позвал слугу и приказал:

- Сходи быстрей в комнату для занятий и разузнай, почему это молодой господин не занимается, а орет во все горло, что хочет кого-то там увидеть?

Слуга вошел в комнату для занятий и передал молодому господину слова отца.

- Скажи, - ответил юноша, - что я читал и очень мне захотелось заглянуть в песню "Седьмая луна" из "Книги песен", вот я и кричу "хочу увидеть". - Тут он позвал своего слугу и спросил: - Когда же сядет солнце?

- Сейчас солнце яркое и стоит высоко, - отвечал слуга, указывая на небо.

Юноша вздохнул.

- Хлопнуть бы этот день по загривку, чтобы быстрее убирался. Привязали его, что ли, почему он так лениво уходит? Какой скверный характер у этого дня!

Вскоре слуга принес столик с ужином.

- Рис там или что-нибудь другое? А солнце-то долго еще собирается оставаться? - снова спросил юноша.

- Солнце село в Сяньчи, луна взошла над восточными вершинами.

Дождавшись, когда в управе подадут сигнал к окончанию службы, Ли тайком перелез через ограду и вслед за слугой кружным путем побежал прямо к дому Чхунхян.

А Чхунхян тем временем, прислушиваясь к шепоту в бамбуковых зарослях, полуоткрыла затянутое шелком окно и, положив на колени комунго, стала наигрывать мелодию о тоске ожидания. В этот момент Ли подошел к дверям и позвал мать Чхунхян. Та вышла.

- Да, никак, это молодой господин? - И сделала вид, будто испугалась. - Вот беда-то, ведь если правитель узнает, что вы приходили, нас с дочкой до смерти изобьют! Уходите скорее!

- Да ничего не случится, - успокоил ее юноша, - давайте войдем в дом.

Он остановился перед матерью Чхунхян, а она, втайне желая пригласить его, проговорила:

- Ну, уж так и быть, зайдите на минутку.

Юноша стал внимательно разглядывать дом Чхунхян. Рядом с гостиной, в которую вели большие квадратные двери, прилепилась маленькая комнатка для прислуги; в ней в несколько ярусов стояли стенные шкафчики, а в кухне под потолком была пристроена кладовка... Веранда имела выход в сад, над ней изогнутая стреха, а переплет на раздвижных стенках сделан в виде буддийского знака из четырех "г". Потолок оклеен промасленной бумагой, а украшенные картинами стены - бумагой с узором в виде водяных каштанов.

На одной картине был изображен правитель округи Пэнцзэ, цзиньский отшельник Тао Юань-мин, плывущий осенней лунной ночью на лодке в Сюньян. На другой - художник запечатлел эпизод из "Троецарствия": Лю Сюань-дэ из ханьской императорской фамилии пожелал навестить учителя Во-луна - "Лежащего дракона", жившего в Наньяне, в домике, крытом травой, и отправился в путь на своем верном коне по кличке "Красный заяц", невзирая на снег и ветер. Следующая картина была посвящена Цзян-тайгуну, который бедствовал восемьдесят лет: в камышовой шляпе набекрень он на реке Вэйшуй, забросив в воду удилище без лески, ожидает чжоуского правителя Вэнь-вана. И еще одна картина изображала Сонджина - ученика настоятеля Юкквана в тот самый момент, когда он повстречал восемь фей, Юккван развеял их души среди белых облаков, а потом соединил опять.

В виде пожелания счастья на свитках были нарисованы десять символов долголетия - солнце, журавль и другие, над кухонной дверью висело изображение духа - хранителя очага, у входа в кладовую - золотой свиток с пожеланиями счастья на десять тысяч лет. И тут и там красовались надписи: "Подношу родителям чашу с настоем травы долголетия с Трех гор" и еще: "Продление жизни седовласым родителям на тысячу лет и их внукам на десять тысяч лет". У центрального входа висели таблички с надписями: "Ветры и дожди - все в свое время", "Урожайный год", у больших ворот - "Процветание и покой", а рядом: "Народ живет в довольстве". Над дверью была прибита дощечка с пожеланием успешно сдать экзамены и обрести богатство. Позади дома, на восточной горке прилепилась "Беседка в горах", а у лотосового пруда перед домом - "Беседка среди лотосов", к ней вели ступени из песчаника. Здесь парами летают мандаринские утки, резвятся и плещутся в воде золотые рыбки, похожие на пиалы, цветут разные цветы и травы. На восточной и западной стороне гнездятся белые цапли, на юге - ибисы, а на севере из тонких ветвей бамбука выглядывает длинноногий журавль. Повсюду цветут хризантемы, завезенные из столицы, раскинули ветви столетние сосны, коричные деревья и рододендроны - все необыкновенно красивы. Мимозы, ветви гранатовых деревьев, бересклет, разные сорта пионов, гортензий, камелий, листья бананов, тонкие, как бумага, сливы весенних и поздних сортов, виноград, красные и желтые азалии, лилии и туты - все это причудливо сплелось и перепуталось.

Потом Ли принялся рассматривать убранство комнат. У раздвижной стенки стояли сундуки с замками, добротные сундуки для платья и комод с темно-красными ящиками. Туалетный столик был уставлен шкатулками для украшений, а у вешалки для платья была подставка в виде куриных лапок. Рядом придвинут ящик для постели и корзина с крышкой. Шкатулка для гребней разрисована драконами, у метелки - длинная ручка в виде двух драконов, а перед латунной жаровней - тазик. И тут и там можно было увидеть подставки для светильников, а на комунго натянуты новые струны. Стояли, будто оспаривая первенство, посуда для ужина, сверкающая, как утренняя звезда, плевательница и скамеечка для ног. Разного рода шкафчики, полочки, ларь были заполнены китайским фарфором и корейскими блюдами с ободками.

Чхунхян быстро спустилась с террасы, взяла Ли за руку и ввела в свою комнату. Воспользовавшись приглашением, юноша сел и огляделся. На большой ширме был изображен Го из Фэпъя-на со своим семейством, на ширме, что стояла посередине - Ван Си-чжи, отдыхающий в беседке Ланьтин. Эта ширма загораживала двустворчатую ширму, на которой висели гусли; на ширме была запечатлена сцена охоты у варваров. На постели лежали подушки, похожие на орешки, фиолетовое одеяло и покрывало, расшитое утками-неразлучницами.

Чхунхян принесла вино, закуски и почтительно предложила гостю. Угощение поражало обилием.

На столике стояли восьмиугольные тарелочки. Были поданы жареная грудинка на черепаховом блюде и свинина - на маленьком блюде. Тут же разложены сонпхён и замечательное на вкус медовое печенье, хлебцы, выпеченные в форме цветочных лепестков, и пончики из рисовой муки. Рядом с грушами лежали чищеные каштаны, сливы. А вот на блюде красиво уложены "морское ушко", сердце, рубец, фазаньи ножки и отварная курица. Стол ломился от плодов - зеленого и черного винограда, смородины, лимонов, хурмы, яблок, гранат, дынь и арбузов. Были даже поданы куриные яйца под соевой подливкой и мед. А рядом расставлены кувшины с разными винами. Стеклянный кувшин, разрисованный цветами, чуть поодаль - кувшин из панциря черепахи и глиняный - с длинным горлышком. В один налито виноградное вино Ли Бо, в другой - вино Тао Юань-мина, а там - рисовое вино, тысячедневное вино небожителей и вино однолетнее, можжевеловое - напиток отшельников в горах, вино из белого риса и меда с имбирем, "Алая сладкая роса" и вино "Алый туман".

Наполнив до краев чашу с вином из раковины "морского попугая", она подала его Ли и запела застольную песню:

(Стихи в повести даны в переводе Г. Ярославцева. )

Юноша слегка захмелел и попросил Чхунхян:

- Повесели меня еще!

И Чхунхян спела еще одну песню:

Ли тем временем осушал чарку за чаркой и до того опьянел, что понес всякий вздор: ведь когда начинает говорить вино - разум молчит.

- Что это Большую Медведицу так скрючило? - пробормотал он.

Чхунхян показалось это скучным.

- Луна уж опустилась, глубокая ночь, а вы все чепуху болтаете!

- Вот и хорошо! - воскликнул юноша. - Разденься, ляг!

- Нет, сперва вы, - промолвила Чхунхян.

Они стали было препираться, но тут Ли предложил:

- Я порядком захмелел, может, попробуем друг друга стихами утешить.

Они выпили вина, которое полагалось пить молодым на свадьбе, и юноша стал читать подряд все, что знал:

- Мне теперь все нипочем, как говорится, "большие Южные ворота стали, что вход в нору краба". А ведь любовь может быть все равно, что колокольчик на хвосте у сокола, что контора, где принимают налоговый рис, вроде мелкой монеты!

Небо и земля завертелись у него перед глазами, все смешалось, и, полный восторга, он проговорил:

- А мы с тобой связаны судьбой, вот почему и встретились друг с другом. Давай споем песню о судьбе, так, чтобы каждая строка заканчивалась словом "человек".

Уважаемый человек, большой человек, нищий человек, старый человек, молодой человек, многие люди связаны судьбами. Два человека соединены брачными узами и радуются бесконечно!

Чхунхян на это говорит:

- Молодой господин сочинил песню со словом "человек", а я попробую придумать песню, где в каждой строке будет слово "лета".

Один год, десять лет, тысяча лет, прошлый год, а в этом году нас случайно судьба связала на сто лет, а сто лет - ведь это, говорят, очень много лет!

- Мы с тобою связаны любовью на десятки тысяч лет, - согласился юноша. -

Так они наслаждались счастьем. Забрезжит рассвет - прячутся по своим домам, а как стемнеет - снова встречаются и радуются друг другу. Таясь от людей, они все ночи проводили месте.

А тем временем государь, прослышав о том, что правитель амвона печется о народе и правит по справедливости, повысил го в должности и назначил главой палаты финансов. Правителю амвона предстояло отправиться в столицу, и он призвал сына:

- Собирайся в дорогу, ты поедешь первым!

Юноша при этом известии упал духом и не знал, что делать. К горлу у него подступил комок, и он еле слышно пробормотал:

- Я сейчас, только...

Он сделал вид, будто ему нужно собрать в дорогу вещи, а сам помчался к Чхунхян. Чхунхян выбежала ему навстречу и, едва взглянув в лицо, поняла: случилось что-то неладное. Она заплакала и стала трясти его за плечи.

- Что случилось? Почему вы так печальны?

- Нам предстоит разлука!

- Если мы сейчас расстанемся, неужто больше никогда не видимся? Всякая разлука страшна, но для живого она все равно, то огонь для дерева или травы. Ох, уж эта разлука! На севере и а юге разлучались государи с подданными, на постоялых дворах прощались братья, десятки тысяч ли отделяли мужей от жен и детей. Говорят, что любая разлука печальна, но разве было расставание горестнее, чем у нас?

- Зачем ты так сокрушаешься?

Юноша вытер лицо рукавом, но к горлу у него подступил комок, и он тоже заплакал.

- Не плачь, Чхунхян! Твои слезы терзают мне сердце, оно разрывается от печали! Не плачь! Я хотел бы всю жизнь быть рядом с тобой. И после смерти мы станем бабочками, все три весенних месяца будем вместе. Но ведь у людей множество дел, они заняты десятью тысячами вещей... Вот и мы должны разлучиться, но ведь не навсегда же!

- Уедете вы и забудете обо мне, - сетовала Чхунхян, - для кого я буду наряжаться, что буду делать зимними ночами, летними днями? Уж лучше убейте меня, а тогда поезжайте!

- Послушай, Чхунхян, если б папаша не получил должность главы палаты финансов, а так и остался в уезде правителем, мы бы с тобой, конечно, не расстались. Не плачь, нас с тобой связала судьба навеки, она нерушима, как темные горы и лазурные воды! Пройдет время, и мы снова встретимся, не давай волю грустным мыслям. Ведь наша любовь не заиндевеет!

Трудно сдержать слезы разлуки. Юноша достал из кармана зеркальце и отдал его Чхунхян со словами:

- Моя душа чиста, как это зеркало. Пусть сотни лет пройдут - она не переменится.

- Вы уезжаете, - промолвила Чхунхян, - вернетесь ли когда-нибудь? А разве на засохшем дереве распустятся снова цветы? Разве желтый петух, что нарисован на ширме, когда-нибудь закричит "кукареку", вытянет шею, захлопает крыльями? Разве горные вершины Кымгансана станут ровным полем? Может ли такое случиться, чтоб их затопила потом вода, а по воде поплыли бы лодки?

С этими словами она сняла с пальца нефритовое кольцо и отдала юноше.

- Моя верность - как это нефритовое кольцо. Оно десятки тысяч лет пролежит в пыли, по чистоты не утратит. Настанет день, когда мы снова встретимся, счастливого вам пути!

Юноша на прощанье сложил для нее песню:

Чхунхян прочла и тоже ответила песней:

Чхунхян далеко, за целых десять ли, пошла провожать возлюбленного.

- Страдания мои бесконечны, - сказала она на прощанье, - забудете вы меня. Приедете в столицу, начнете учиться, а потом сделаетесь важным чиновником. Вы уж хоть тогда меня навестите, а я в безысходной тоске буду вас ждать.

- Зачем ты так говоришь, - упрекнул ее юноша, - ты лучше побереги себя и жди моего возвращения.

С этими словами он нехотя сел на коня и отправился в путь. Переехал гору - пять ли остались позади, переправился через реку - и вот уже десять, и фигурка Чхунхян растаяла вдали. Что поделаешь? Теперь лишь тоска его удел.

А Чхунхян, проводив любимого, долго лила слезы и глядела на север, но милый был далеко! И увидеть его невозможно. Она вернулась в дом, убрала все свои наряды и румяна, плотно прикрыла раздвижные двери и затянутые шелком окна. Пришла для нее безрадостная пора!

А тем временем в Намвон был назначен новый правитель. В столицу прибыли чиновники из местной управы, чтобы сопровождать его в Намвон. Правитель отдал необходимые распоряжения, а потом как бы между прочим поинтересовался:

- У вас в уезде есть некая... Ян...

- У нас в уезде нет ни одной овцы, - ответил один из чиновников, - а козы есть, несколько десятков голов.

- Вот болван, - разгневался правитель, - да я говорю о кисэн по имени Ян!

- А, действительно есть певичка по имени Чхунхян, - спохватился чиновник, - однако в книге кисэн ее имя не значится.

Новый правитель удивился:

- Не значится в книге кисэн? Это еще что за новости?

- Все дело в том, что она заключила брачный союз с сыном прежнего правителя и теперь хранит ему верность на женской половине дома, - ответил чиновник.

- Что же это творится? - изумился правитель. - Красотка пошла в наложницы? Что-то я не слыхал такого!

Правитель собрался в дорогу к месту службы. Он выехал за Южные ворота, проехал по мосту в семь-восемь досок, миновал Чхонпха, потом - озаренное луной предместье Бронзового воробья и заночевал в Синсувоне. На следующий день оставив позади горы Омве, что протянулись между реками Саннючхон и Харючхон, правитель отобедал в Чинвиыпе и переночевал на почтовой станции в Чхирвоне... Утром он снова тронулся в путь и, одолев немалое расстояние, прибыл наконец в Намвон. Чиновники всего уезда надели лучшее платье и вышли встречать нового правителя со всеми полагающимися почестями. В первых рядах встречающих были военачальники и другие военные чины. Как только появился правитель, справа и слева от него выстроилась конница, а за военными в несколько рядов стояли кисэн. Впереди - молоденькие, в алых юбках и зеленых кофточках, за ними - кисэн постарше, а еще дальше - совсем старые. Чиновники наперебой спешили услужить новому начальству. Поистине величественная картина! Но правитель думал только о Чхунхян. После приезда в Намвон мысли о ней не покидали его ни на минуту.

Поэтому первым делом правитель изъявил желание провести смотр кисэн в надежде отыскать ее. Он положил перед собой книгу и стал выкликать всех по порядку. Однако имени Чхунхян в книге не оказалось. Тогда он призвал ведающего служащими управы и спросил:

- Отчего в списке нет имени Чхунхян?

- Чхунхян вышла замуж, - ответил чиновник, - и теперь хранит верность.

- Подумать только, певичка, а хранит верность, - возмутился правитель. - А ну-ка, быстро приведи ее!

Стражники вместе с чиновником, который ведал наказаниями, бросились выполнять приказ. Они ворвались в ворота дома Чхунхян и кликнули ее. Чхунхян очень испугалась и поспешно спросила, зачем они пожаловали.

- Тебя велели привести к правителю.

Чхунхян заплакала и позвала мать. А та быстро приготовила угощение и, напоив стражников, дала им еще и денег.

- Хоть тут и немного, - заметила она, - но вы уж возьмите, пожалуйста, на выпивку-то вам хватит.

Стражники не стали упираться и взяли деньги.

- Мы люди честные, чего уж тут говорить. Не беспокойтесь. - С этими словами они вышли и, вернувшись в управу, доложили: - Чхунхян вот уже три-четыре луны как болеет, совсем плоха, не могли мы ее привести. Ждем ваших указаний.

Новый правитель разгневался и велел ослушников строго наказать и бросить в темницу, а за Чхунхян послал других стражников.

- Только посмейте не выполнить моего приказа! Накажу!

Кто же осмелится нарушить приказ правителя? Стражники отправились к Чхунхян.

- Из-за тебя могут другие пострадать. Тебе ничего не остается, как явиться в управу, да побыстрее!

Чхунхян заплакала:

- Послушайте, братья, человек не знает своих прегрешений. В чем моя вина? За какие грехи вы хватаете меня?

Стражник ответил:

- Хоть нам и жаль тебя, но мы ничего не можем поделать, придется тебе идти.

Чхунхян повязала голову, надела старую кофточку и рваную юбку, обулась в стоптанные башмаки и пошла, едва передвигая ногами. Вся в слезах, переступила она порог управы. Новый правитель, едва завидев ее, вскричал громовым голосом:

- Подвести ко мне!

Стражники, толпившиеся у входа, тут же бросились к Чхунхян, схватили ее за волосы и швырнули на пол. Правитель взглянул на Чхунхян - и сердце его дрогнуло. Она походила на драгоценный нефрит с горы Цзиншань, брошенный в грязь, на светлую луну, затянутую темными тучами. Правитель задрожал, как лист кукурузы, даже слюна изо рта потекла. Повернувшись к чиновнику, он проговорил:

- Совсем такая, как мне рассказывали!

Чиновник угодливо согласился. У него не было своего мнения, и правителю пришлось это по душе.

- Ведь ты кисэн здешнего уезда, - обратился он к Чхунхян, - хорошо ли не являться на зов правителя?

- Я не подчинилась вашему приказу, - ответила Чхунхян, - потому, что стала прислуживать сыну прежнего правителя и теперь принадлежу его семье.

Новый правитель скорчил недовольную мину.

- Странно, что такая гулящая девка, как говорится, "ива при дороге, цветок у ограды", рассуждает о преданности. Да моя жена в обморок упадет, если услышит, что ты решила хранить верность. Оставь эти легкомысленные речи! С сегодняшнего дня будешь служить мне.

- Пусть я лучше умру, - возразила Чхунхян, - но вам не подчинюсь!

- Не болтай ерунду, а исполняй приказание! - рассердился правитель.

А Чхунхян на это отвечает:

- В старину говорили: "Верноподданный не служит двум правителям, целомудренная женщина не выходит замуж дважды". Думаю, если бы случилась беда и наша страна оказалась во власти мятежников, вы, правитель, пожалуй, склонили бы перед ними голову.

Правитель, услыхав такие слова, заметался, словно бык, которому подпалили шкуру, и велел наказать Чхунхян. Стражники подскочили, скрутили Чхунхян руки и бросили на скамью для преступников. Судья тут же огласил обвинение:

- "Ты, будучи местной певичкой, самовольно назвала себя добродетельной и благородной. Ты хулила вновь вступившего в должность правителя, ослушалась его приказа. Это неслыханное дело! Твое преступление заслуживает десяти тысяч смертей, но сперва тебя строго накажут".

- Бейте как следует, - раздался приказ.

Сердце Чхунхян упало, будто весенний снег, растаяло. Палач перебрал и отбросил в сторону несколько палок для наказания. Потом выбрал одну и с силой ударил ею по скамье. При этом раздался такой треск, словно разразился гром среди ясного неба.

- И теперь не подчинишься приказу? - обратился к Чхунхян правитель.

- Ни к чему говорить об этом, - ответила Чхунхян. - Пронзите меня острым мечом, разрубите на куски, режьте и жгите, а потом посыпьте раны солью - душа моя только пуще гневом разгорится и отлетит в столицу.

- Бейте эту девку как следует, - приказал правитель, - пока не признает свою вину!

Палач ударил два раза, выждал немного, ударил еще раз - и на ногах Чхунхян, белых, как нефрит, выступила кровь. Все, кто видел это, жалели ее. На нее обрушилось десять, тридцать ударов, и в голове у нее помутилось: она потеряла сознание. Тогда правитель приказал бросить ее в темницу, и тюремщик исполнил приказ.

- Разве я не знаю пяти вечных добродетелей и трех нравственных начал? - громко стенала Чхунхян. - Разве я воровала казенное зерно? Как несправедливо наказывать меня палками! За что мне надели кангу на шею и ноги? Я не страшилась бы смерти, если бы хоть разок удалось взглянуть на любимого, но придется мне умереть в жестоких мучениях. Как это печально!

А мать твердила свое:

- Кому нужна твоя верность? Какое страшное наказание пришлось вытерпеть! Если бы ты послушалась меня и пошла в наложницы к правителю, ничего бы этого не случилось. Все в Намвоне прибрала бы к рукам, все в уезде стало бы твоим! А верность твоя никому не нужна. Я, одинокая женщина, оберегала тебя, как золото и нефрит, думала, увижу когда-нибудь счастливые дни. Как же мне теперь не горевать?

Весть о случившемся быстро облетела весь Намвон. Проститься с Чхунхян пришли подруги и соседи, все жалели ее, принесли ей снадобья, чтоб привести в чувство, давали лакомства. Все наперебой спешили помочь ей. Пока Мусук нес Чхунхян на спине до темницы, Кунпхён обмахивал ее веером, Тходжун под-еряшвал ее голову в канге, а Тхэпхён и Кунбин шли следом. С великим трудом они протиснулись в дверь темницы. На их хлопотливость стоило посмотреть!

Чхунхян всех отослала и, оставшись одна, заплакала:

- Как я буду страдать длинными днями, долгими месяцами!

В древности знаменитый чжоуский Вэнь-ван сидел в темнице Юли, но потом вернулся в свое царство. Если вспомнить этот пример, то, может, и я когда-нибудь покину темницу и свижусь со своим любимым?

Она опустилась на циновку из мешковины и незаметно уснула. А в это время мать Чхунхян принесла ей рисовый отвар.

- Чхунхян, уж не померла ли ты? Если жива, отзовись, почему ты молчишь?

Мать заплакала, Чхунхян испугалась и пришла в себя.

- До чего вкусная еда, - похвалила Чхунхян... - Прямо восемь лакомств. Роса в фарфоровой чаше! Но как мне развеять тоску, если придется умереть, не повидавшись с любимым? Боюсь, что дни мои сочтены. Когда я умру, заверните меня в юкчинское полотно. Есть в наших краях большие реки и высокие горы, но вы меня здесь не хороните! Перевезите мой прах в столицу и закопайте у дороги, по которой ходит мой любимый. Пусть вспомнит обо мне, когда будет проходить мимо.

- Это еще что за речи? - возмутилась мать. - Я с рождения холила и лелеяла тебя, бывало, на руки возьму - боюсь сделать больно, ветер подует - боюсь, унесет тебя. Ты же поверила какому-то мерзавцу, хранишь ему верность, бережешь свою чистоту. Теперь вот наказана за это. Думаешь, мне не обидно? Укроти-ка лучше свою гордыню да поразмысли, не мучайся. Пойдешь в наложницы к правителю - все уладится.

- Мама, не говорите больше таких слов, - взмолилась Чхунхян. - Время идет, зима сменяет осень, но человеческие поступки неизменны. Пусть я умру, душа моя останется чистой, как небо и земля. Вы, мама, не тревожьтесь понапрасну, идите лучше домой.

Так в тоске и одиночестве прошло несколько лун. И вот однажды во сне, как наяву, видит она, будто стоит между небом и землей дом, и над дверью повешена кукла, будто двор усыпан лепестками вишни, а большое зеркало, в которое она смотрелась, треснуло посередине. От испуга она проснулась. Необычный сон - прямо сон о Нанькэ! Видно, неспроста ей такое привиделось. Совсем как долгий сон в Наньяне, в хижине, крытой травой! Что бы он мог значить? "Наверное, предвещает мне смерть, - подумала Чхунхян. - Смерти я не боюсь, но если придется умереть, не повидав любимого, не сомкнутся глаза мои".

Чхунхян сокрушалась, а тут как раз мимо проходил слепой из соседней деревни, и она попросила тюремщика позвать его.

- Эй, тебя Чхунхян зовет, - окликнул тот слепого.

Слепой направился к темнице. Дорожка заросла травой, и мусор с нее не убирали. Нащупывая дорогу палкой, он моргал незрячими глазами, морщил нос и сопел, как вдруг поскользнулся на коровьем помете и упал навзничь, да прямо в собачий помет. Он приподнялся на локте и заплакал.

- Поскользнулся вот...

Тряхнул рукой и ударился о выступ тюремной стены, да так больно, что сил не было терпеть, и он сунул руку в рот. Как тут не посмеешься? Слепой подошел к дверям темницы.

- Войдите, - позвала его Чхунхян.

Слепой вошел, уселся и проговорил:

- Что толковать о твоих делах? Дай-ка я лучше ощупаю те места, по которым тебя били.

Но бесстыдник-слепой задумал дурное. Он и не собирался ощупывать ее раны, а взял да и завернул ей юбку.

- Такая красивая, а как избили! Кто это тебя? Ким или Ли? Ты расскажи мне все, как было.

- Я хочу, чтобы вы мне погадали, что меня ждет, жизнь или смерть?

- Ты еще расквитаешься с ними. - Он опять принялся ее ощупывать, постепенно пробираясь все выше и выше и наконец добрался до самых сокровенных мест. Чхунхян стало стыдно, и она уж хотела было надавать ему пощечин, но побоялась, что он нагадает плохое.

- Подумайте, ведь вы мне вроде отца или старшего брата, на худой конец, вроде лучшего друга. Судьба моя несчастна, мой батюшка рано скончался, и вы уж будьте мне старшим братом. Мне бы хотелось, чтоб вы погадали хорошенько.

Слепой понял ее, но, прикинувшись глуповатым, сказал:

- Ты права, между нами не может быть ничего, кроме дружбы. А может, мы даже и родня. Ведь ты приходишься внучкой родственнику Ли из нашей деревни - его брату в восьмом колене. А раз так, мы с тобой вроде родственников в седьмом колене.

Чхунхян, выслушав его, сказала:

- И все-таки мы не родня. Лучше погадайте как следует.

И она протянула ему деньги. Слепой сначала отказывался, ворча: "Нужны мне твои деньги!" - но потом все-таки взял и спросил, что это за сон она видела. Чхунхян в нескольких словах рассказала, а слепой, высоко подняв гадательные кости, стал гадать.

- Небо, что скажешь ты? Обращаюсь к тебе и спрашиваю! Божества и духи усопших, будьте милостивы ко мне. Скажите 1 сейчас, в этот год, луну и день! Будет ли счастлива судьба супругов, мужа и жены, женщины, родившейся в Намвоне в таком-то 1 году, и мужчины, родившегося в таком-то году? В такую-то ночь ей приснился такой-то сон, разгадайте его! Растолкуйте, прошу вас! Шао Кан-цзе, чжоуский Шао-гун, Го Пу, Ли Чунь-фэн, Чжугэ Кун-мин, все великие учителя! Решите, счастье или несчастье! - Кончив гадание, он заговорил: - Цветы опали - значит, плоды созреют, зеркало разбилось - будет много шума! Кукла висит над дверью, все люди будут смотреть на тебя с уважением! Вот что это значит. Молодой господин Ли сдаст экзамены, и вы с ним опять свидитесь!

- Разве я могу на это надеяться! - вздохнула Чхунхян.

- Завяжи тесемки на платье и не волнуйся! Все будет в порядке, - успокоил ее слепой и собрался уходить.

- Если бы получилось так, как вы нагадали, и сбылось ваше предсказание! - воскликнула Чхунхян.

Она страдала дни и ночи. А тем временем Ли, прибыв в столицу, без устали занимался науками, забросил все дела - волосы, 1 как говорится, завязал на макушке, а ноги шилом пригвоздил. Он поставил столик для занятий и стал усердно учиться. Прочел "Тысячесловие", "Трехкнижие", "Четырехкпижие" и "Сто танских поэтов". Больше других он любил Ли Тай-бо и Лю Цзун-юаня, Бо Лэ-тяня и Ду Му. А разве сам он не обладал талантами китайских поэтов?

В стране царил мир, и урожай был богатый, ветры и дожди случались в положенное время. Все напоминало ту счастливую пору, о которой поется в песне игрока в биту. Государь решил устроить большой экзамен, чтобы выбрать себе талантливых помощников.

И вот Ли, прихватив бумагу для сочинения, взошел на площадку для экзаменующихся и взглянул на тему, а тема была такая: "На мирных улицах слушал песни народа". Он разгладил бумагу, растер тушь в тушечнице, сделанной в виде слезы дракона, окунул в нее кисточку из желтого волоса и одним взмахом кисти написал сочинение. Экзаменатор прочитал сочинение и отметил каждую строку красным кружком, каждый иероглиф - точкой. Сочинение Ли было признано лучшим, и в списке выдержавших экзамен его имя значилось первым. Когда объявили об успехах Ли, он быстро поднялся на нефритовое возвышение и поблагодарил государя за милости, а когда уходил, голову его украсили цветком коричного дерева, облачили в синее платье, а талию опоясали драгоценным поясом. В левой руке он держал белую нефритовую дщицу, в правой - красную, деревянную. Кругом звучала музыка. Юноша сел на белого коня в седло, расшитое золотом, и по главной улице направился к дому. Вслед ему отовсюду неслись возгласы: "Это тот, кто первым сдал экзамен!" После трехдневного пира юноша посетил могилы предков, а потом взошел с поклоном на нефритовые ступени. Государь сказал ему:

- Твой отец - опора страны, а нынче мы узнали и о твоих талантах. Разве это не замечательно? - И он осведомился о желаниях юноши.

Ли почтительно ответил.

- В Поднебесье сейчас царит мир и спокойствие. Но, возможно, кое-где чиновники злоупотребляют своим положением. Я готов обойти все восемь провинций, чтобы убедиться в том, что народ ваш не сетует на свою судьбу, и повсюду я буду распространять ваши, государь, наставления.

Государь выслушал его.

- Слова твои верноподданны и искренни, будешь моей правой рукой! Тотчас же отправляйся королевским ревизором по трем южным провинциям!

Ли простился и стал собираться в путь. Он привязал к ноге табличку для получения лошадей на станциях и приказал своему слуге:

- Поезжай вперед и послушай, о чем говорит народ!

А в дорогу он нарядился вот так: старая рваная шляпа на прорванной подкладке ценой в семь грошей, к подшляпнику потрепанным шнурком привязаны колечки, вырезанные из тыквы-горлянки, поношенная рубашка подпоясана бумажным кушаком ценой в пять грошей, башмаки подвязаны веревками, а лицо он прикрывал ломаным веером, от которого осталось всего три пера. В мешочке из старого носка лежала прожженная трубка.

Выйдя за ворота Суннемун, он прошел по каменистой дорожке шириной в семь-восемь досок, миновал Пэксаджан и предместье Бронзового воробья, по тропинке, проложенной монахами, поднялся на гору Намтхэрён, миновал речку Квачхон, Индогвон, быстро прошел Кальмве, Сагырэ, Дубовую беседку, прошел усталым шагом Чинви, Чхирвон, Сосэ, Сонхван, потом миновал перекресток в Чхонане и почтовую станцию Чинге, прошел Токпхён, Вон-тхо, Иллюгвон, Кванджон, харчевню Хварвон, монастырь Мурвон-са, миновал Кымган и Конджу, оставил позади Чончхон и Носон, прошел Ынджин, Таккири, Ёсан, Самне, перешел через деревянный мостик и тайно вошел в город Чонджу.

Побродил по городу, послушал, о чем говорит народ, и добрался до Имсиля.

Стояла весна - прекрасная пора! Посмотришь вокруг - высятся дальние горы, громоздятся ближние горы, величественные скалы стоят стеной, ступенями поднимаются причудливые пики. раскинули ветви высокие сосны, а под ними струятся речные воды и утки качаются на волнах. Кукуют кукушки, кричат горные ибисы. А рябой кедровке среди голых камней не сыскать себе корма, вот и каркает она у подножия горы Тхэбэксан. Среди отвесных скал одиноко растет ясень, жуки и черви источили его так, что внутри ничего не осталось. А взгляните-ка на дятла! У него клюв длинный, туловище узкое, а хвост широкий. Он уселся против дупла на огромном дереве и "тук-тук" - клювом постукивает. В той стороне все густо заросло кустами и деревьями. У одних макушки уходят в небо, другие - стелются по земле. Здесь кедры и абрикосы, ивы свешивают ветви, тут и высокие сосны, и раскидистые дубы, вязы, березы, тамариск - все это перепутанное, переплетенное, в сплошном хаосе высилось ступенями. Друг против друга стоят две высоченные ольхи, а за ними еще двенадцать деревьев. Вот абрикосовое дерево тоскует без любимого, а у четочника листья сцеплены друг с другом, горец красильный облепил все скалы. Деревья не похожи одно на другое: тутовое - это одно, кедр же - совсем другое. Ясень называют простолюдином, а кипарис - янбаном. Вяз будто возносит молитву Будде, а рядом - самшит.

Полюбовавшись природой, юноша двинулся дальше и за поворотом дороги увидел рисовые поля, на которых работали крестьяне; одни пахали, другие высаживали рассаду. Все напоминало те счастливые времена, о которых поется в песне игрока в биту.

Пока они пели, ревизор прикрывал веером лицо, а как только песня кончилась, он окликнул крестьян:

- Эй, мужички, мне бы надо поговорить с вами кое о чем!

Крестьяне оставили работу и распрямили спины, а один подошел к нему.

- Горы здесь дикие, откуда ты взялся? Чего тебе надо? Ух, какой страшный, будто под скалой валялся.

Тем временем другой крестьянин предостерегал своих собратьев:

- Я слышал, будто в наши края послан ревизор. Вы лучше не грубите этому человеку. По-моему, он совсем не так уж прост. Надо бы говорить с ним поучтивее!

Ли, услышав это, отметил про себя: "Старый догадлив!"

- Ну, а как у вас правитель правит? - снова спросил он у крестьян. - Не чинит ли зло народу? А еще, правду ли говорят, будто он сластолюбив и взял к себе в наложницы Чхунхян?

Крестьянин разозлился.

- Плохо ли, хорошо ли правит наш правитель, но попробуй-ка сломать этот дуб!

- А что слышно о делах в управе?

Крестьянин громко расхохотался.

- Да они там, в управе, все друг друга покрывают. А сам правитель, уж не знаю, жаден он или нет, да только у народа отбирает и рис и хлопок. А еще он развратен, но Чхунхян, стойкая, как железо и камень, не пошла к нему в наложницы и за это жестоко наказана. Сын-то прежнего правителя уехал - и никаких вестей. Хотел бы я знать, куда этот негодяй запропастился?

- Нечего болтать! Что ты знаешь о чужих делах? - рассердился Ли и отвернулся. А крестьянин подумал: "Что-то уж слишком разобиделся господин".

Юноша отправился дальше, а крестьяне снова взялись за мотыги и запели песню "Цветы в горах":

Да, удивительны дела людские под этим равнодушным небом! Юноша стоял и рассуждал сам с собой: "Вон того мальчишку кормилица еще кашей кормит, а этот еще не женат, работает вовсю!"

Он посмотрел вдаль: там воды реки Хванхасу вливаются в реку Хансу. Соединяясь в бурливом кипении, они, грохоча, низвергаются водопадом. Цветы распускаются и опадают, под порывами ветра облетают листья. Разве все это не удивительно?

Он еще прошел по дороге. За поворотом у харчевни сидел пожилой человек лет пятидесяти, плел веревки из травы и пел песню "Полжизни прошло":

Веревочки он плел тонкие-тонкие. Ли попробовал заговорить с ним, но старик не отвечал, а только оглядывал его с ног до головы. Допев до конца песню, он проговорил:

- Послушай-ка, в пословице сказано: "При дворе первое Дело - чин, а в деревне - старшинство". Смотрю я на тебя, ты что же, не знаешь, что полагается здороваться?

- Простите, пожалуйста. Я только хотел спросить у вас об одном, - стал оправдываться юноша. - Мне вот довелось услышать, будто здешний правитель сластолюбив, взял к себе в наложницы Чхунхян, и та живет вольготно. Правда ли это?

Старик сделал недовольное лицо:

- Не смей пачкать такой сплетней нашу Чхунхян, стойкую, как сосна и кедр. Что и говорить, правитель, конечно, развратен, но Чхунхян не пошла к нему в наложницы и за это брошена в темницу. Наверное, скоро духом станет. А молодой господин Ли - этот сын разбойника - бросил такую девушку и даже не придет ее проведать. Разве сыщешь на свете таких сыновей крысы, сыновей кошки?

Юноша выслушал старика, и думы о Чхунхян стали еще больше мучить его. Один час стал для него все равно что три осени. Он быстро одолел оставшуюся часть пути и вошел в Нам-вон. Прислушался, о чем шептались люди на улицах. Среди чиновников поднялся переполох. Даже в дуновении ветра им слышалось: "Ревизор приехал!" В управе спешно приводили в порядок давно забытые книги с записями податей и рисовых ссуд и теперь с участка земли в четыре кёль брали по одной мере зерна, а с шести кёль - по три меры. На западных и восточных складах ни с того ни с сего стали раздавать в долг рис, войлок и бумажные ткани, а ведающий чинами и казначей, трясясь от страха, исправляли в книгах неправильные записи.

Разузнав обо всем, Ли отправился к дому Чхунхян. Ступени его поросли зеленой травой, она стелилась вдоль перил, платан, росший в садике, изъели черви, изгородь повалилась, наружные постройки обрушились, внутренние покосились, и стропила торчали наружу, а двор так зарос, что не видно было дорожек. У кого не защемит сердце при виде такого запустения? Ли заглянул во двор: мать Чхунхян варила похлебку в котле и лила слезы.

- Что за горькая у меня доля! Я рано осталась сиротой, потом потеряла супруга, а на старости лет лишилась и дочери. Доверилась этому проклятому молодому Ли! Отчего все так получается? О Небесный владыка, обрати же на нас свои взоры!

Юноше Ли стало жаль ее, и он со вздохом проговорил:

- Сейчас у вас такая беда, но разве не настанут добрые времена? - И он окликнул мать Чхунхян. Та встрепенулась.

- Кто это? Кто пришел ко мне в такую трудную пору?

Она вышла посмотреть.

- Видно, нищий. Слепой он, что ли? Не видит разве, какая здесь бедность? Была у меня единственная дочь, и ту бросили в темницу, вот и пришлось все распродать. Нечего мне подать, проходи мимо!

Юноша усмехнулся и снова окликнул.

- Что же это, мамаша не узнает меня?

- Да кто ты такой? Ким Гвоннон, что ли? Покажись хоть! Не пойму, кто это.

Тогда юноша сказал:

- Это молодой господин Ли пришел.

Мать Чхунхян стала пристально всматриваться и вдруг спохватилась.

- Лицом и на самом деле молодой Ли, но по платью - нищий из нищих! Очень странно. Что случилось? Ох, беда! Кому покажешься в таком виде? Будто синее море стало тутовым полем, а тутовое поле превратилось в синее море! Отчего так все переменилось? Вот беда-то! Теперь из-за вас моя дочь Чхунхян умрет в темнице. Дни и ночи мы с ней надеялись на вас, господин Ли, только вас и ждали, а вы являетесь в таком виде! Что же с нами теперь будет?

Юноша прикинулся, будто ничего не знает, и стал расспрашивать, что случилось. Мать Чхунхян расплакалась и принялась рассказывать все по порядку.

- Так быстро все переменилось! И моя судьба оказалась несчастливой. Экзаменов я не сдал, и дела мои весьма плачевны. Вот я и решил отправиться в путь, теперь пришел к вам, как говорится, "не посчитав далеким путь в тысячу ли". Пойдемте к Чхунхян!

Матери ничего не оставалось, и она отправилась вместе с юношей. Невыносимо смотреть, как он едва плетется по краю дороги, в рваной шляпе и соломенных сандалиях! Он даже от ветра качался, словно больной. Они подошли к воротам тюрьмы и позвали Чхунхян.

- Вот беда-то! Мы все надеялись, а вон что вышло. Смотри, к тебе нищий с Колокольной улицы пришел! Посмотри, глупая девчонка!

Тут юноша рассердился и прогнал мать. Он подошел ближе к темнице и снова окликнул Чхунхян.

А Чхунхян совсем упала духом, положила голову на кангу и задремала, но, когда ее позвали, встрепенулась.

- Кто это меня ищет? Может быть, это Чао-фу и Сюй-ю - отшельники с реки Иншуй - пришли побеседовать о мирских делах? Или это духи знатоков вина приглашают меня разделить с ними застолье? А может, это Бо-и и Шу-ци, что жили в горах Шоуяншань, призывают меня умереть, сохранив верность, или Э-хуан и Нюй-ин зовут меня вместе пойти к супругу Шуню? А может, Ли Тай-бо желает побеседовать со мной о стихах, или ищут меня четыре седовласых старца с гор Шаншань, чтобы в шашки поиграть? Может быть, это фея Ма-гу со священной горы Тайшань хочет, чтоб я окликнула Сукхян? Кто же зовет меня?

Тут юноша снова позвал ее. На этот раз Чхунхян узнала его голос и опьянела от счастья. Она с трудом поднялась и расчесала волосы.

- Во сне это или наяву? - волновалась она. - Как он разыскал меня здесь? Может, он спустился с небес? Или прилетел на облаке? Может быть, он все время был занят по службе и потому не приходил? Говорят,

Может, вы не приходили, потому что те горы слишком высоки?

Может, вода преградила вам путь? Почему от вас даже весточки не было? Ведь я могла умереть, и тогда мы встретились бы только на том свете. Теперь мы свиделись, и радость моя безмерна, счастью нет границ! Словно пролился дождь во время Семилетней засухи, словно засияло солнце во время Великого потопа. Какая радость! Ваши слова вернули меня к жизни.

С трудом переставляя ноги в колодках, она подошла к тюремной двери и попыталась выглянуть наружу.

- О, желанный меня зовет! Сейчас увижу лицо любимого!

Юноша Ли подошел ближе. Чхунхян приникла к щели в дверях. Она вздыхала, проливая слезы.

- Неужто это мой любимый? Почему вы в таком виде? Вы теперь нищий, а я умру и стану духом. Отчего Небо так безжалостно ко мне?

- Моя судьба тоже сложилась неудачно, - ответил ей юноша, - мне не повезло на экзамене, вот я и стал таким. На кого посетуешь? Но союз наш крепок, я не посчитал далекой дорогу в тысячу ли и пришел к тебе. Зачем горевать? У нас с тобой судьба несчастливая, поэтому все так и получилось, но вот увидишь, наступят и хорошие времена! Не печалься, будь спокойна!

- Какое горе! Какое горе! - сокрушалась Чхунхян. - Почему я так несчастна? - Она позвала мать.

- Чего уж меня звать! - сказала та. - Дни и ночи я надеялась, а теперь и надеяться не на что. Зря мы ждали. Разве случалось еще с кем-нибудь такое несчастье?

- Не надо так говорить, - сказала ей Чхунхян, - в пословицах сказано: "Пусть даже небо обрушится, все равно можно найти лазейку, чтобы спастись!", "И от смертельной болезни есть снадобье!". Не надо так убиваться, сделайте лучше то, о чем я вас попрошу, возвращайтесь домой и ухаживайте за господином. Приготовьте ужин, как следует его угостите, а потом постелите ему постель в спальне и убаюкайте, как баюкали меня в детстве. Продайте оставшиеся у меня вещички- шпильки, куски шелка и справьте господину хорошее платье. А вы, - обратилась она к юноше, - идите, пожалуйста, ко мне домой и отдыхайте спокойно. Завтра будет день рождения правителя, и, когда кончится пир, меня казнят…

Голова ее в канге задрожала, а Ли, утешив ее как мог, ушел вслед за матерью. Когда они миновали поворот дороги, мать спросила его:

- Что вы собираетесь делать?

А юноша ей в ответ:

- Хоть вы и плохо обо мне думаете, но я все же переночую у вас, а завтра куда-нибудь уйду. Так что не беспокойтесь.

Он пришел в дом Чхунхян, переночевал, а на следующий день на рассвете отправился к воротам управы.

А там вовсю шла подготовка к празднику. Посмотрите, как распоряжается начальник стражи. Он велел прибрать комнаты в управе и высоко натянуть тент, похожий на облако. Вынесли ширмы с нарисованными на них пейзажами, зверями и птицами, расстелили циновки, затканные цветами и травами, расставили лампы под шелковыми абажурами, посуду для вечерней трапезы, плевательницы и пепельницы. Первыми прибыли на торжество высшие чиновники из ближайших уездов, потом появились старые кисэн в сопровождении молоденьких учениц в пестрых платьях. Столики были заставлены угощениями, и отовсюду, словно звон нефритовых подвесок, неслись звуки гуслей, цитр и других инструментов. Кисэн исполнили танец "ипчхум", потом - танец с мечами. Комунго напоминали лодки, и, когда музыкантши играли, инструменты слегка покачивались, словно лодки на волнах.

Юноша тоже захотел войти в зал, где происходило пиршество, но его вытолкали за дверь.

- Ваше веселье кончится слезами, - проворчал он, - ну а пока веселитесь вволю! Ловко я вас проведу! В штаны от страха наложите! - И он усмехнулся.

Вскоре послышался стук - начали играть в ют. Юноша сердитый бродил вокруг управы, а тем временем стражник, что стоял у ворот, отлучился по малой нужде. Ли воспользовался этим, прошмыгнул внутрь и вошел в зал. Правитель, заметив его, рассердился и, подозвав стражника, приказал выгнать вон. Тотчас выскочили стоявшие неподалеку стражники, схватили юношу за Шиворот и поволокли наружу. Сдержав свой гнев, юноша снова стал прохаживаться возле ворот управы, соображая, как бы ему пробраться внутрь. Тут он заметил позади управы отверстие в ограде, закрытое мешком из-под риса. Он тихонько пролез туда и, поднявшись во флигель, обратился прямо к правителю:

- Я оказался в вашем городе случайно, нельзя ли мне отведать кушаний с вашего великолепного стола?

Правителю это не понравилось, а военачальник из Унбона засмеялся:

- Я ничего не имею против, если вы сядете слева.

Юноша Ли уселся и быстро очистил весь поднос.

Тогда военачальник из Унбона приказал принести столик с вином и подать Ли. Слуга налил вина и подал юноше, но тот не взял.

- Пусть какая-нибудь из здешних кисэн споет "Застольную"! Не интересно пить вино без застольной песни. Я человек холостой, выберите-ка мне среди кисэн самую хорошенькую!

Правитель, услыхав это, возмутился.

- Экий мерзавец! Из-за унбонского военачальника приходится смотреть на этого противного оборванца.

А военачальник засмеялся и велел одной из кисэн подойти к нищему. Та неохотно поднялась и приблизилась к юноше.

- Начинай-ка, - сказал ей юноша, - у меня без застольной песни вино в глотку не лезет!

Кисэн налила вина и запела:

- Прекрасно! - воскликнул юноша Ли, - спой еще!

И она снова запела:

После того как она пропела песни, гостям подали яства. Перед Ли поставили покосившийся столик с отломанными углами, на котором стояла миска лапши и лежали кусок хлеба, кусок говяжьей грудинки, жужуб и каштан. Ему подали почтительно, как министру, но он разобиделся и обеими ногами опрокинул столик. Все почувствовали себя неловко, но юноша разошелся, он размазал рукавом пролитое вино и стряхнул прямо на столик сидящим слева. Какой ужас! Все лицо правителя оказалось забрызганным. Правитель поморщился.

- До чего же отвратительны люди! Это из-за унбонца меня так оскорбили. Зачем я только послушался его?

Но тут заговорил Ли:

- Родители позаботились обо мне и обучили грамоте. Я славно попировал здесь, и с моей стороны было бы невежливо уйти просто так. Вы ничего не имеете против, если я по заданной рифме сочиню стихотворение?

Сидящие слева назвали рифму:

- Плоть - знак "ко", высокий - знак "ко".

Ему дали тушь и кисточку. Ли тотчас написал:

Сидящие слева прочитали стихотворение и принялись размышлять, а военачальник из Унбона только взглянул, как сразу догадался, в чем его смысл: "Прекрасное вино в золотых чашах - это кровь десяти тысяч людей, роскошные кушанья на нефритовых блюдах - это плоть тысячи людей, воск, капающий со свечей, - это слезы народа, а там, где громко распевают песни, громко ропщет народ".

"Критикует правление и печется о народе - это подозрительно. Некогда Чжоу-синьлан оказался первым среди тридцати шести надо бы и мне пораньше улизнуть", - решил он и сказал правителю:

- Завтра у меня день раздачи риса крестьянам. Я не могу больше веселиться с вами, мне нужно идти, - и ушел.

Тут слуга ревизора вынул ревизорский знак и, забарабанив в ворота, гаркнул:

- Прибыл тайный ревизор!

Вся управа всполошилась. Началась паника. Ломали хэгымы, флейты, перебили комунго и барабаны. Высокие чиновники, словно мыши, бросились врассыпную. Правитель Имсиля, пытаясь надеть шляпу вниз донышком, завопил:

- Кто заткнул отверстие в шляпе? - и как бешеный выскочил наружу. Правитель Чонджу в этой неразберихе уселся на лошадь задом наперед и заорал слуге:

- Куда девалась голова у лошади?.. А... наплевать, поехали быстрее!

Правитель Ёсана до того напугался, что схватил себя за чуб и принялся сам себя тузить.

- Ой, меня кто-то поймал, - кричал он. - Бежим скорей!

Поднялась страшная суматоха. Правитель Чоксона наложил в штаны, ведающий чинами упал в обморок, а уездные чиновники обмочились. Сам правитель Намвона затрясся от страха и, бормоча: "Того гляди, и у меня голова кругом пойдет. Мы тут все потонем в дерьме", - выскочил вон.

А тем временем ревизор отправил во дворец донесение, а намвонского правителя отстранил от службы. После этого он все в управе привел в порядок, разобрался в делах правления, а потом приказал привести узников, и прежде всего - главную преступницу Чхунхян.

Тюремщик привел Чхунхян. Она держалась за кангу и громко причитала:

- Я так просила молодого господина хоть сегодня подержать мне кангу, но он, видно, замерз и куда-то ушел. Сейчас будут решать, жить мне или умереть, а его нет. Не случилось ли с ним какой-нибудь беды? - И она опять заплакала в голос.

Стражник подошел к Чхунхян и сказал:

С сегодняшнего дня ты по приказу правителя поступаешь к нему в наложницы. Приготовься к этому!

- У меня брачный союз на сто лет с сыном прежнего правителя, - возразила ему Чхунхян, - я не подчинюсь его приказу!

Тогда к ней обратился ревизор:

- Гулящая девчонка, как говорится, "ива при дороге, цветок у ограды", а хочет быть целомудренной! Интересно, отчего это ты, подлая кисэн, поверила молодому господину и теперь хранишь ему верность. Станешь моей наложницей! И разговаривать нечего!

- Какой бы я ни была подлой, - возразила ему Чхунхян, - не пойду наперекор самой себе, особенно теперь, после такого жестокого наказания! И вы, правитель, даже не пытайтесь меня сломить! Воля моя неизменна!

- Разве не прекрасна твоя верность?! - воскликнул ревизор и приказал кисэн, что стояли поблизости, снять с нее кангу.

Разве кто-нибудь осмелится не повиноваться его приказанию? Кисэн подбежали и разломали кангу.

- Подними голову и взгляни на меня! - обратился к ней ревизор.

- Не стану я смотреть на вас, - промолвила Чхунхян в ответ, - и говорить больше не буду, лучше убейте меня! Исполните последнее желание несчастной!

Ревизор пожалел ее.

- Как бы тебе ни было противно, подними глаза хоть на мгновение и взгляни на меня.

Чхунхян прислушалась к его голосу, заколебалась и, подняв голову, взглянула: да это молодой господин Ли! В порыве радости она подбежала к нему.

- Какое счастье! Разве случалось когда-нибудь такое? Правда, в древности Хань Синь жил на средства прачки и терпел лишения, а потом стал полководцем при династии Хань. Кто мог заранее это предвидеть? Цзян-тайгун тоже бедствовал восемьдесят лет и удил рыбу на берегу реки Вэйшуй, а потом стал первым министром при государях Чжоу. Разве можно о таком знать заранее? Кто же мог подумать, что любимый, явившийся в облике нищего, окажется ревизором? А могла ли я знать, томясь в темнице, что нынче встречусь с любимым и увижу белый свет? Какое счастье! Мой супруг - ревизор! Не сон ли это? Радость моя бесконечна, и вы, любимый, тоже радуйтесь! Вчера нищим приходил на меня посмотреть, а сегодня стал ревизором - разве могла я об этом знать заранее?

Она плясала и прыгала от счастья. Тут пришла ее мать с рисовым отваром.

- Если уж так обернулось дело, - сказала она, - может, и мое имя занесут в книгу хранивших целомудрие? Ох-ох, досада-то какая! Случались ли у кого-нибудь такие неприятности. Некогда верноподданный Цюй Юань, потерпев неудачу в своих надеждах, бросился в реку Мило и погиб. Бессмертные Бо-и и Шу-ци, храня верность, умерли голодной смертью в горах Шоуяншань. Если б ты последовала их примеру, тоже стала бы знаменитой женщиной. Лучше бы ты бросилась в реку Сян и погибла! - И она с плачем подошла ближе. Тут все чиновники, увидев ее, бросились поздравлять,

- Какое счастье! Какое счастье!

- Что случилось? - спросила с удивлением мать Чхунхян и заглянула в щель в воротах. Тут она подпрыгнула от радости, миску с рисовым отваром отбросила чуть ли не на десять ли и захлопала в ладоши.

- Вот здорово! Когда еще под небесами случались такие необыкновенные дела? И я-то, старая, ни к месту затесалась сюда, вроде коралловых бус, нанизанных на нитку для янтаря, или красных бусин в прическе старика, будто ячменное зерно в треснувшей ступе, словно суп в дырявом котле! Чхунхян попала в ревизорши! А мать Чхунхян - теща ревизора! Правда это или нет? Какое счастье! - В безумной радости она пустилась в пляс. - Вот здорово! Какая радость! Как хорошо! Сначала покинул мою Чхунхян и уехал, а теперь вернулся. Радость мою не измерить, счастье - бесконечно! Пусть у каждого из вас так оставляют дочерей! А если ваши дочери так же преданны, как моя, то и вы скажете, что справедлива пословица: "Не радуйся рождению сына, а радуйся рождению дочери".

Пока она веселилась, намвонскому распорядителю церемониями приказали приготовить все для пира. Все были довольны и поздравляли Чхунхян. Ревизор рассказал ей, как он учился, Как сдал экзамен и пожелал стать ревизором. Чхунхян поведала ему о своих страданиях. Пировали весь день. А потом ревизор призвал слепого и дал ему много золота да похвалил за то, что

правильно нагадал, тюремщика за усердную службу наградил провизией. На следующий день после пира он закончил все оставшиеся дела и отправился с ревизией дальше. Государь, прослышав об этих событиях, порадовался.

- В древности много было таких, кто хранил верность, нынче же это случается очень редко. Какая прекрасная история!

Государь возвеличил Чхунхян и пожаловал ей титул "верной жены". А ревизора похвалил за усердную службу и щедро наградил. Сто раз поклонившись государю и поблагодарив его за милости, ревизор вместе с Чхунхян покинул столицу. Родились у них сыновья и дочери, и вместе они прожили в радости сто лет.

Вообще необыкновенная верность и у замужних-то женщин встречается крайне редко, а тем более у певички - вот что здесь главное! Я записал вкратце эту историю для того, чтобы такая удивительная верность служила назиданием для потомства. А еще, те мужи, что служат государю, ни в коем случае не должны забывать о своих обязанностях!