Классические книги о прп.Серафиме Саровском

В.Ильин. Огнь попаляющий

Всякое житие, если оно только написано человеком, живущим в миру и не усовершенствовавшимся духовно настолько, чтобы иметь возможность принять славу святого в свою душу — недостаточно. Полностью же лик святого неописуем и житие его неизъяснимо — как неизъяснима вообще личность, в святости обретающая особую высоту и ценность. Святому дается "новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает" (Откр. 2, 17).

Это имя — от Господа Саваофа, от Отца, от Его закрытой тайны. Всякая личность в пределе абсолютно неописуема и доступна лишь Творцу. Личность — неизреченна, закрыта, она есть "не я" и носит на себе печать Бога Отца, Господа Саваофа, Абсолютной Индивидуальности и в то же время Абсолютной Объективности. В частности же придется подчеркнуть особую неопознанность и непознаваемость преподобного Серафима. В нем мы до некоторой степени начинаем сознавать, что значит Образ Божий в человеке. Он троичен, ибо отражает Триипостасного Бога и состоит, полагаем мы, в следующем.

1) Один человек абсолютно непознаваем до конца другим (сердцеведение, как показал преп. Серафим, дается не непосредственно, а через Бога). Это абсолютно непознаваемое есть в то же время и творческое, ибо творчество есть проявление вовне личного, неизреченного. Эта неизреченная, творческая природа, являющаяся в то же самое время источником власти, есть признак Отчей Ипостаси. Человек творит мир видимый — материальные ценности — и мир невидимый — ценности духовные. Он властвует над теми и другими. Далее 2) неизреченное изрекает человеком, его разумом, осмысленностью его личности и творчества, их оформленностью. Эта разумно-оформляющая сторона, изрекающая смысл, логос, и его выражающая, есть признак Сыновней Ипостаси. Она актуализирует творческую тайну и без нее "ничто же бысть еже бысть". 3) Наконец, это же неизреченное из недр своих изводит объединяющее начало, которое одушевляет сотворенное, полагает его, изливается на него как выражение все проникающей Любви. Это то, чем "не я" делается соучастником "я", единосущным ему, то есть то, что соединяет Отчую Ипостась с Сыновней. В ней изрекается нужность для другого, объективная ценность. Потому и взывает преп. Симеон Новый Богослов к Св. Духу: "Зачем бы ты сокрыл себя, — ты, никого из всех не презирающий, никого не боящийся?"

Как все Лица Триединого Бога единосущны друг другу и в то же время Каждое обладает Своим свойством и Своим ликом, так есть и люди, в которых запечатлена та или иная сторона "трижды светящего Света". Достигнув столь больших высот богоуподобления, просвещенный "светом разума" Христова, стяжав безмерный дар Духа Святаго, Саровский угодник как-то по-особенному таинственен. Он "наполовину уже не монах", как верно замечает П. Флоренский. Мало того, он почти уже не человек. "Лице человеческое, сияюще посреди солнца в ослепительном блеске его полуденных лучей". Включенный в род Богоматери и осененный Святым Духом, он стал "в крове крылу" Всевышнего. И среди святых явно носит печать Бога Саваофа, Бога-Адонаи, по преимуществу. Его ласка наряду с услаждением приносит страх и трепет (mysterium tremendum). Немногие дают себе отчет в том неизреченном отъединении от "мира, лежащего во зле", в которое его восхитил Господь, включая в род Преблагословенной.

Творческое слово, знание, распоряжение судьбами и возвещение их — все это делает его "огнем попаляющим", и приближаться к нему надо со страхом и благоговейной любовью.

Еще не достаточно дают себе отчет в том, что за страшная сила в испепеляющем тепле ласки Преподобного, в его пронизывающем тайну душ и судеб взоре, в его властности вплоть до распоряжения часом смертным. Еще недостаточно прославляют Бога, "давшего такую власть человекам".

Богословская вдумчивость и простота веры должны здесь идти рука об руку. Потому-то так трудно, так опасно писать о величайшем старце земли Русской.

Познать и научиться почитать Саровского Чудотворца значит познать и научиться почитать православие, сосредоточившее в нем, как в фокусе, свои сильнейшие лучи. А оно, верим мы, и есть Новый Иерусалим, где скиния Бога и Агнца.

В образе Преподобного мы существенно познаем смысл и красоту Нового Израиля, Вечного Израиля, в Котором Господь показал свою вечно-эсхатологическую, вечно "будущую", вечно "Новую" природу (Иегова — JHVH, "ich werde sein der ich sein werde", "Я буду тем, который будет").

Но белизна и тепло Православия не есть выход из сферы Древнего Израиля, ибо Израиль, так же как и сыновство Авраама, есть категория вечная и сверхнациональная. "Не думайте, что Я пришел нарушить закон. Не нарушить пришел Я, а исполнить"; и еще: "скорее небо и земля прейдут, чем одна йота или черта закона пропадет". Новый Израиль бел, потому что довел до белого каления богоизбранное горение Израиля Древнего. Хотя лишь в Новом Израиле открылся "Свет Тихий" Отчей Ипостаси — через Слововоплощение, и Ее любовь — Духа Святого, но грозная суровая закрытость сказалась и в этом сиянии и в этой любви. В них обетование блаженства неразрывно связано с грядущей грозой, "огненным крещением" и карой геенны. Бытие — не шутка, и улыбаться здесь безнаказанно никому не дано.

Темный огонь, черное пламя геенны, уготованное для хулящих Любовь и не приемлющих Ее, преодолевается и побеждается белокаленою, светом пламенеющею устремленностью Духа.

Вечное блаженство достигается хождением по узкому пути "наибольшего сопротивления". Таким и был путь Саровского Чудотворца. Он до конца умер во Христе — и потому так радостна Его Пасха. Томление Гефсиманской ночи, бичевание в претории Пилата, Голгофа, богооставленность, сошествие во ад — вот что лежит в основе Новозаветной Пасхи, вот что, преобразившись, "ад умерщвляет блистанием Божества".

Владимир Ильин