Клещ

IV

Обѣдъ, устроенный для родственниковъ Подосенова, прошелъ довольно оживленно. Наталья Семеновна, дама лѣтъ сорока-пяти, со взбитыми на лбу кудряшками и слѣдами мокрой пудры на большомъ кругломъ носу, находилась въ томъ радостномъ расположеніи духа, въ какое обыкновенно приходятъ дамы, когда устраивается что-нибудь въ ихъ честь одинокимъ мужчиною. Она не то, чтобы кокетничала, но немножко впадала въ балованный тонъ и показывала, что, окруженная такимъ милымъ вниманіемъ, не желаетъ держать себя слишкомъ строго. Мужъ ея, Александръ Ильичъ Рохлинъ, лѣтъ на пять постарше, высокій, костлявый, съ полусѣдыми волосами, словно выщипленной бородкой и красными вѣками, оказался необычайно рѣчистымъ человѣкомъ, и говорилъ, безъ умолку. Повидимому, онъ обладалъ обо всемъ еще большими познаніями, чѣмъ Подосеновъ: стоило только назвать какой-нибудь предметъ, какъ онъ уже сообщалъ, громко и быстро, самыя точныя о немъ свѣдѣнія. По поводу поданной форели онъ разсказалъ, какъ ее ловятъ въ Финляндіи, а когда подали фазана, изъ устъ его пролилась цѣлая лекція о фазанахъ вообще, о фазанахъ кавказскихъ, фазанахъ туркестанскихъ и фазанахъ богемскихъ. Когда рѣчь зашла о желѣзной рудѣ, онъ тотчасъ очертилъ общее движеніе металлургической промышленности, предрѣкъ ей блестящую будущность и попутно замѣтилъ, что все это развилось почти что изъ подъ его рукъ, такъ какъ онъ былъ дѣятелемъ во всѣхъ учреждавшихся обществахъ. Если рѣчь заходила о какомъ-нибудь фактѣ изъ государственной политики, онъ дѣлалъ значительное лицо, поджималъ губы и говорилъ:

– А вамъ извѣстна подкладка всего этого дѣла? Вѣдь это какъ произошло: встрѣчаются однажды министръ внутреннихъ дѣлъ и министръ финансовъ на какомъ-то офиціальномъ обѣдѣ…

И разсказывалъ цѣлую исторію, очевидно тутъ же имъ сочиненную, но получавшую въ его устахъ такой видъ достовѣрности, какъ будто онъ всю жизнь вращался среди лицъ, приглашаемыхъ на офиціальные обѣды.

Въ то время какъ такія рѣчи оживляли обѣдъ съ одного конца стола, на другомъ концѣ Шурочка обнаруживала свою рѣзвость и живость. Маленькая, худенькая, смуглая, она дѣйствительно словно вся переливалась какъ ртуть. Это была роль, въ которую она вошла сознательно. Еще дѣвочкой она со всѣхъ сторонъ слышала, какъ восхищались бойкими дѣвицами, и съ гримаской отзывались о тѣхъ, въ комъ «мало жизни»; и она тогда же рѣшила усвоить себѣ такой типъ, который обнаруживалъ бы въ ней много жизни. У нея было даже особенное, оригинальное движеніе бровями и плечами, по ея мнѣнію, служившее этой цѣли. Она какъ-то вдругъ точно вскидывалась, и потомъ чуть замѣтно вздрагивала плечами, производя что-то похожее на цыганское трепетаніе. Этотъ пріемъ она долго изучала, сопровождая его безпощадною игрою очень недурныхъ глазъ.

За обѣдомъ Шурочка ни минуты не оставалась покойною: передвигала стоявшія передъ нею рюмки, тянулась за хлѣбомъ или горчицей, стучала вилкой, и наконецъ подняла какую-то возню съ сидѣвшимъ подлѣ нея Родіономъ Андреевичемъ, выдергивая у него салфетку, какъ только онъ закладывалъ конецъ ея подъ подбородокъ. Родіону Андреевичу это нравилось, и онъ подливалъ Шурочкѣ вина, а она, отгубивъ, переливала въ его стаканъ.

– Не боитесь, что я ваши мысли узнаю? – спросилъ онъ.

– О, мои мысли прозрачны какъ шампанское, – отвѣтила Шурочка.

– И такъ же играютъ? – продолжалъ Гончуковъ.

Шурочка передернулась всѣмъ тѣломъ, точно ее защекотали.

– Я васъ въ уголъ поставлю, – сказала она. Родіонъ Андреевичъ добродушно хихикнулъ, и выпилъ залпомъ цѣлый стаканчикъ шампанскаго.

«Ртуть, дѣйствительно ртуть», подумалъ онъ. Послѣ обѣда всѣ перешли въ просторный кабинетъ хозяина, куда подали кофе и ликеры. Наталья Семеновна, немножко отяжелѣвшая отъ выпитаго вина, забралась на огромное кресло въ углу, и опустила покрытыя мелкими морщинками вѣки. Шурочка присѣла къ піанино, и срывала съ клавишей короткіе аккорды.

Рохлинъ, держа въ рукѣ рюмочку съ ликеромъ и прихлебывая изъ нея, наклонился къ самому уху Гончукова и спросилъ вполголоса:

– У васъ есть какія-нибудь кабинетныя фотографіи?

– Какъ? – переспросилъ, не понявъ его, Родіонъ Андреевичъ.

– Ну, какія-нибудь этакія… знаете? Я бы пересмотрелъ потихоньку отъ дамъ, – объяснилъ Александръ Ильичъ.

Гончуковъ невольно бросилъ на него боковой взглядъ: онъ никакъ не ожидалъ отъ него этого.

– Нѣтъ, я не держу, отвѣтилъ онъ.

– Жаль; я люблю, – произнесъ Рохлинъ, и подмигнулъ Родіону Андреевичу съ такимъ выраженіемъ, которое еще болѣе удивило послѣдняго.