Клещ

V

Подосеновъ раскрылъ оба ящика сигаръ, стоявшіе на столѣ, внимательно осмотрѣлъ ихъ, и выбравъ сортъ подороже, предложилъ Рохлину.

– А теперь, господа, вамъ слѣдовало бы переговорить о томъ дѣлѣ… помнишь, я тебѣ намекалъ уже? – повернулся онъ къ Гончукову. – Вы оба какъ разъ другъ другу нужны: у одного праздные милліоны, съ которыми онъ не знаетъ что дѣлать, а у другого геніальная идея общеполезнаго предпріятія.

– Ну, ужъ и геніальная! – скромно возразилъ Рохлинъ. – Просто, я изучалъ этотъ вопросъ, и идея представилась мнѣ, какъ неотразимый выводъ изъ всего, что дало изученіе. Вотъ въ чемъ штука…

И Рохлинъ, опустившись на диванъ подлѣ Гончукова, принялся быстро и отчетливо объяснять ему свою «идею». Она заключалась въ сооруженіи цѣлой сѣти такихъ домовъ-дачъ, которые были бы одинаково приспособлены какъ для зимняго, такъ и для летняго помѣщенія небогатыхъ семействъ. Для этого предполагалось скупить большіе участки земли на Петербургской сторонѣ и за Нарвской заставой, и выстроить зданія съ широкими террасами во всѣхъ этажахъ, обращаемыми на лѣто въ цвѣтники, съ садами и садиками, и даже съ огородами, гдѣ каждый жилецъ могъ бы копать и засаживать грядки.

Такимъ образомъ, разрѣшались бы оба тяготѣющіе надъ небогатымъ населеніемъ вопроса: квартирный и дачный. Все дѣло предполагалось организовать такъ, чтобы оно совмѣщало въ себѣ стороны коммерческую и филантропическую: оно должно давать хорошій, вѣрный доходъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ быть благодѣяніемъ для общества. Складочный капиталъ дѣлился на мелкія акціи, по 50 рублей, съ цѣлью привлечь людей съ ограниченными средствами, и по преимуществу среди самихъ обитателей домовъ-дачъ.

– Вся штука въ томъ, что изучая это дѣло, я пришелъ къ неоспоримому выводу: задача разрѣшается только соединеніемъ обоихъ вопросовъ, зимняго и лѣтняго, – объяснялъ Рохлинъ. – Порознь они неразрѣшимы. Устройте дешевыя квартиры въ городѣ – останутся раззорительные переѣзды на дачи; устройте дешевыя дачи – вы не избѣгнете неудобствъ, сопряженныхъ съ двойнымъ хозяйствомъ. Только моя идея рѣшаетъ все однимъ разомъ.

Подосеновъ при этихъ словахъ захлопалъ въ ладоши.

– Такъ какъ же послѣ этого не назвать идею геніальною! – воскликнулъ онъ. – Ты, Александръ, скроменъ, какъ всѣ великіе люди.

Рохлинъ улыбался и потиралъ руки.

– Что ты скажешь, братецъ? – произнесъ Подосеновъ, слегка ударяя Гончукова по плечу.

Родіонъ Андреевичъ задумчиво повелъ носомъ и усами.

– Идея симпатичная… очень симпатичная, – произнесъ онъ, впрочемъ довольно равнодушнымъ тономъ.

– Тутъ, голубчикъ, мало сказать: симпатичная, – укоризненно замѣтилъ Подосеновъ. – Это, братецъ ты мой, XX вѣкомъ пахнетъ. За такое дѣло памятники ставятъ, какъ благодѣтелю человѣчества.

– Ну, зачѣмъ памятники, – скромно возразилъ Рохлинъ. – Я не самолюбивъ. Я вижу, что дѣло дѣйствительно общеполезное, и мечтаю только о томъ, чтобъ осуществить его. Вотъ это и будетъ мнѣ памятникъ.

– И оно осуществится, оно несомненно осуществится, – воскликнулъ Подосеновъ.

– Да что, перейдемъ прямо къ дѣлу. У меня гдѣ-то тамъ есть капиталецъ, про черный день, тысяченокъ десять, и я все это пускаю въ твое дѣло. Бери листъ бумаги и перо, я подписываюсь на двѣсти акцій. Пусть я буду первымъ акціонеромъ. А вторымъ будетъ Родіонъ. Ты, душа моя, на сколько акцій подпишешься? – быстро обернулся онъ къ Гончукову.

Родіонъ Андреевичъ, не ожидавшій такого внезапнаго натиска, поморщился.

– Какъ же такъ вдругъ подписаться? – произнесъ онъ неохотно. Я вѣдь еще не познакомился съ дѣломъ. Это надо изучить, обдумать.

– Ты же самъ говоришь, что идея чрезвычайно симпатичная, – возразилъ Подосеновъ, выражая въ лицѣ своемъ укоризненное изумленіе.

– Ну да, симпатичная, я не отрицаю, – произнесъ Гончуковъ; – но все-таки, нельзя же такъ вдругъ. И потомъ, ты вотъ о моихъ милліонахъ говорилъ; у меня милліоновъ нѣтъ…

– Тс! – съ таинственнымъ видомъ остановилъ его Подосеновъ. – Не говори этого вслухъ, братецъ. Даже между своими не говори. Тебя считаютъ въ трехъ милліонахъ, я это самъ такъ поставилъ, и прекрасно.

Рохлинъ, уже присѣвшій было къ письменному столу, положилъ перо и всталъ.

– Въ самомъ дѣлѣ, нельзя такъ сгоряча, – сказалъ онъ. – Твои двѣсти акцій я занесу въ шнуровую книгу, а Родіонъ Андреевичъ обдумаетъ, познакомится съ подробностями, и можетъ быть захочетъ основательно вступить въ дѣло. Тогда мы его въ директоры изберемъ.

– Въ директоры, разумѣется, въ директоры! – восторженно подхватилъ Подосеновъ.

– Онъ, какъ главный учредитель, имѣетъ всѣ права.

– Безъ сомнѣнія. Мы это поставимъ на предварительномъ, частномъ собраніи учредителей, – рѣшилъ Рохлинъ. – Намъ дорого пока принципіальное сочувствіе Родіона Андреевича. Капиталы найдутся, въ этомъ заранѣе можно быть увѣреннымъ.

– И найдутся, разумѣется, найдутся, – снова подхватилъ Подосеновъ. – Да ты не смотри, что онъ какъ будто упирается, онъ только сгоряча не хочетъ, а отъ слова своего не откажется.

Отъ какого слова? Родіону Андреевичу казалось, что онъ никакого слова не давалъ. Но прежде чѣмъ онъ могъ сказать что-нибудь по этому поводу, Подосеновъ отбѣжалъ на средину комнаты, и взмахнувъ руками, какъ бы желая обнять этимъ жестомъ всехъ присутствующихъ, провозгласилъ громко:

– А теперь, господа, принимая во вниманіе, что въ нашемъ маленькомъ обществѣ имѣются дамы, я полагаю… я полагаю, что нашъ милѣйшій хозяинъ не упуститъ случая устроить намъ какую-нибудь поѣздку за городъ, чтобы достойно закончить этотъ пріятнѣйшій день. Шурочка, вы какого объ этомъ мнѣнія?

Шурочка, во время дѣловаго разговора молча сидѣвшая за піанино, вскочила и сдѣлала свое любимое движеніе, выражавшее, что въ ней много жизни.

– Ахъ, какъ чудесно! – воскликнула она. Подосеновъ только взглянулъ на Гончукова, какъ-то странно подмигнулъ ему, и объявивъ, что бѣжитъ за тройкой, исчезъ.